Родные стены встретили меня снующими тенями, копотью от бессонных ночей и эхом - от детского плача.
Больше всех впечатлилась событием Лизхен. Она без устали качала колыбель, плела кружева для детских рубашек, всё время вызывалась держать ребёнка на руках и даже позабыла, как печалилась, что тётушка Анна и Лора не могут ходить с ней купаться.
Анна выглядела умиротворённой, Лора - слегка измотанной. Младшие - Эдвард и Маргарет - ревновали исподтишка, нянча свои игрушки.
У нас родился сын. Мальчик появился на свет уже с зубами и покрытый с ног до головы чёрной шерстью. Я спросил у жены, что стало с повитухой.
- Милорд, вы слишком низкого обо мне мнения. Я никогда бы не подпустила к себе ни одну недознáхарку. Всё время мне помогала Лора, как незадолго до этого ей помогала я. А рожать я уходила в поле - одна.
- Миледи, вы неисправимы.
- Зато лошадь не будет лежать в горячке, и бредить, и плакать, что ребёнка, наверное, подменили, потому что он на неё не похож.
- Да, здесь вы верно рассудили.
- И не сомневайтесь. Ах, ну какой же он хорошенький и как похож на вас!
- Но цвет шерсти ваш, дорогая Анна.
- Но в человеческом облике чёрные волосы - у вас.
- Представьте, лет до пяти они были совсем светлыми, так что всё может измениться.
- Никогда бы не подумала. Когда вы впервые приехали к нам в Саарбрюккен, вы уже были брюнет. А вот я потемнела годам к шестнадцати, вы должны помнить.
Я отвечаю, что прекрасно помню, и предлагаю назвать сына Эдвардом, в честь короля. Супруга возражает:
- У вас, англичан, никакого воображения. Кругом сплошные Эдварды, Ричарды и Маргариты.
- Это только у Йорков, не путайте. Ланкастеры предпочитают Эдмунда и Генриха...
- И Маргариту.
- До свадьбы и вы так звались.
- Но я - единственная Маргарита в семье... Моего дедушку звали Дитрих, бабушку - Елизавета, покойного дядюшку - Карл, отца - Ульрих, матушку - Иоганна, брата зовут Иоганн, его сестру-двойняшку - Ульрика...
- Да, очень богатое воображение.
- Слушайте дальше, - Анна берёт у меня ребёнка и прохаживается по комнате. - Ещё одна сестра - Бланка. И я - Маргарита. Двоюродного дядю - герцога Лотарингского - звали Рене, его детей, то есть моих троюродных кузенов - Жан, Иоланда и Мария. Второго лотарингского дядюшку - Гийом, то есть Вильгельм, его детей - Аннелиза, Тибальт, Кловис и Розамунда. Дядя моей матушки, фон Люксембург, звался Альбрехт, его почившая безвременно дочь, первая папенькина жена - Маргарита Людовика Женевьева. У сестры Альбрехта, Катерины, двое сыновей - Габриэль и Мишель. Последний недавно женился - на Фредерике Юлии. И назвал первенца Антонием. Чем можете похвастать вы?
Я признаю себя побеждённым.
- Тогда пусть будет Эдвин. Или Гарольд... Может быть, просто начнём выкликать? - предлагает Анна.
- А если он отзовётся на Хильдебранда?
- То значит будет Хильдебранд из Глостера. Всё равно же на коронации сменит имя на Эдварда. Или Ричарда. Знаю я вас, англичан.
Подумав, мы сошлись на Этельреде.
Кэтсби одобрил этот выбор и сказал, что очень скоро наш сын будет играть вместе с их Джоном, ведь разница у них всего в три месяца.
- А Джон не испугается? - спросил я.
- Ульрика мне написала, что шерсть сходит обычно до года и редко когда держится до двух, а потом дети учатся оборачиваться, как полагается, - спешит развеять сомнения Анна.
Уильям лишь пожимает плечами:
- Ну я же вас не боюсь.
Между делом я переписываюсь с Эдвардом. Он недоволен, что шотландская кампания закончилась на Бервике. Он возмущён моим излишним благородством, граничащим с простодушием. Он негодует, что честь семьи Вудвиллов не восстановлена. Моя рука так и тянется вывести, что невозможно восстановить никогда не существовавшее. Мой разум удерживает десницу от опрометчивого ответа. Моё чутьё убеждает, что вещает король не своим голосом, ведь он даже не вызвал меня к себе в Виндзор. Я передал ему знамёна и ключи от города в Вестминстере, пред лицом пэров Парламента и толпами лондонцев - и не солоно хлебавши, извините мою грубость, отправился в Уорвик, где мы проводим весну и лето.
Полтора года проходят в обычных заботах, поездках на север и запад, я пересаживаюсь в карету и кроме рук Кэтсби и Ретклиффа обретаю ещё одну опору - из дерева. Этельред сбросил чёрный покров, обнаружив сходство с обоими родителями поровну, и вдохновенно дерётся с Джоном. Кажется, мальчики прекрасно ладят.
Зимой я получаю посланье от Гастингса. Он пишет, что Эдвард внезапно слёг и теперь совсем плох. Гастингс - не самый ярый мой сторонник, и если обстоятельства сподвигли его взять перо и начертать моё имя первой строкой, то значит всё действительно серьёзно.
Я спешу как могу - и приникаю к постели брата. Врач тщится отстранить меня, но Кэтсби отстраняет его. Эдвард просит у меня прощения, я прошу его не истязать себя.
- Я ведь навряд ли встречу весну, Ричард.
- Не говорите так, Ваше величество, мы вылечим вас, мы придумаем что-нибудь.
- Меня уже зовут, мой милый Глостер... Мне остаётся только попросить вас - позаботьтесь о матушке и о моих детях. Приёмных в том числе. А на Элизабет не обращайте внимания: вы же знаете этих женщин.
Я киваю.
Словам короля вторит многоголосье шагов за дверью. В сопровождении слуг и фрейлин является супруга Эдварда.
Отметив свидетелей краем глаза, брат, к которому будто бы возвращалась былая живость, взял меня за руки и продолжил:
- Позаботьтесь об Эдварде - он совсем ещё дитя, а вы сумеете наставить его на путь истинный, не сомневаюсь. Я назначу вас регентом, Ричард...
- Но...
- Я назначаю вас регентом и протектором. Уже назначил - в завещании...
Лицо Элизабет Вудвилл приобретает бодрый румянец.
- Зачем же, позвольте узнать, вы собирали Королевский совет, супруг мой? Не слушайте его, сэр Глостер, он не в себе: сейчас примет одно решение, а через два часа его изменит.
- Элизабет, вы не правы! - торжествующе объявляет Эдвард. Неужели его вдохновляет моё присутствие? - Я в здравом уме. А Совет призван только помочь регенту.
Румянец из бодрого становится воспалённым.
- Но он сам нездоров! Кому прикажете поручить регентство, когда ваш брат отдаст душу... впрочем, неважно кому, вслед за вами?!
- Держите себя в руках, миледи, - Эдвард окончательно набрался храбрости, - иначе цветом вы напомните мне вражескую эмблему, а мне вредно волноваться. Не так ли?..
Придворный врач уверенно кивает.
- ...Более того, я давно хотел вам сказать, что маркиз Дорсет в должности коменданта Тауэра перестаёт меня устраивать. Казна и арсенал доверены человеку, который, как выяснилось, совершенно не способен распоряжаться деньгами. Поэтому в завещании...
- Да вы водите меня за нос, милорд! Хотите надо мной поиздеваться? Надо мной, матерью ваших чад? Что ж, покажите мне ваше хвалёное завещание, я желаю его видеть! Я имею право его видеть!
- Э, нет, дорогая жена. Я не настолько глуп. Оно в надёжном месте. Не шарьте глазами по спальне - здесь его нет.
- Это жестоко с вашей стороны, милорд! Жестоко и неразумно! А ещё менее разумно доверять дела семьи и государства человеку, который связан с нечистой силой!
Эдвард - снимаю перед ним шляпу в этот момент - безмятежно глядит на жену, затем на меня, затем вновь на Элизабет - и говорит:
- Ну я ведь тоже не святой. Да и вы, дорогая супруга. Все мы грешны на грешной земле.
- Только самый недостойный человек станет хвастать грехами на смертном одре. На вашем месте я бы посвятила драгоценные минуты исповеди - и изгнанию бесов.
Мы с Кэтсби переглядываемся.
- Миледи, подобные обвинения не должны быть голословны. Чем вы докажете, что я повинен в чародействе?
- Тем, что околдовали мою старшую дочь.
- Лизхен здорова и довольна жизнью. А если она предпочла обществу родной матери наше общество, это камень не в наш огород, миледи.
- Лизхен! Из моей драгоценной Элизабет сделать Лизхен! Какое унижение! Что творите вы там со своей аллеманской ведьмой?!
- Предки моей жены - не аллеманы, а тюринги, Ваше величество. Меж ними существенное различие.
- Не могу вынести этот змеиный взгляд, - хватается она за носовой платок и спешно покидает покои мужа.
- Из-за вашей дурной славы Людовик Французский расторг помолвку сына с моей Элизабет! - обернулась она на пороге и хлопнула дверью перед носом фрейлины.
- Нужен нам этот Людовик, - хором говорим мы с Эдвардом и Кэтсби и разражаемся смехом.
Но Эдвард вновь становится серьёзен:
- Эта клевета сослужит вам плохую службу, Ричард. Вы бы пожертвовали Церкви что-нибудь. В аббатство нужен новый колокол...
- Я строю церковь в Стратфорде, и на Вестминтер, если нужно, потрачусь... Но что... если это не клевета, Эдвард?
Потому что нельзя лгать умирающему человеку. Иначе наблюдая за тобою после смерти, он будет раздосадован и, чего доброго, решит вернуться, чтобы поучать тебя, а беспокойная душа приносит много горя.
Его взгляд упирается в мой.
- Но вы ведь никому не навредили?
- Никому. Надеюсь. Кроме наших врагов.
- А остальное - не моя забота. Я ведь не вправе осуждать тебя. То есть вас... Тьфу, что ж, родные братья не могут поговорить раз в жизни без церемоний? Между нами разное было, Ричард, и ссоры, и мир, и вражда, и дружба - но это неважно... А одному человеку ты всё-таки вредишь. Самому себе.
- О чём ты?
- О ваших разговорах с герцогом фон Саарбрюккеном: как ни скрывали вы их содержание от меня, пока мы с вами по необходимости гостили там целый год, но не скрыли. Я слышал, что можно меняться болезнями и здоровьем. Вели вы такую беседу?
- Да. Кажется, да.
- Так можно это сделать?
- Можно.
- И сколько лет ты мучаешься?
- Я не... Лет девять. Не помню точно.
- И за девять лет ты не нашёл никого, кому сбыть свой недуг? Любого осуждённого на казнь убийцу? Который заслужил и больше этого? И кто из нас безвольно плывёт по течению? Я обменялся бы, окажись на твоём месте... Хорошо, у них брать ты брезгуешь - а у меня?
- Что значит - у тебя?
- Помилуй, Ричард. Не глупи. Мне осталось всего ничего, мне уже ничего не понадобится.
- Не говори так.
- Что там нужно - зеркало?
- Два зеркала.
- Ну так пусть принесут два зеркала.
Кэтсби передал приказание слугам.
- Что нужно делать?.. Так. Ещё слёз мне не хватало.
...Мы прощаемся. Брат целует меня, обещает разобраться с долговой распиской Генриха Шестого и нашёптывает на ухо, где завещание.
Я осторожно вынимаю свиток из-под подушки и прячу за пазуху. Встаю. Расправляю плечи. Спустя двадцать лет разгибаю локоть и разжимаю пальцы. Снимаю левую перчатку. Рука заметно тоньше правой, но это не важно. Сейчас ничего не важно.
Удары часов убаюкивают. Маятник раскачивает колыбель. Нет времени - есть движение. Пока идёшь вперёд - оно идёт с тобой. Как остановишься - прекращается. Лишь раскачиваясь на месте, как колыбель. Чтобы ты спал спокойно.
- Колыхнулись ветви
На вершине ели -
Там двурогий месяц
Плачет в колыбели, -
напевает нашему сыну Анна.
В спальне все лучины,
Как луну ветвями,
Заслонила птица
Чёрными крылами.
Тихо заслонила,
Чтобы не мешали,
Чтоб внизу, в долине,
Люди крепко спали.
Чтобы сладко спали,
Укрываясь снами,
Грёзы расцветали
Белыми цветами.
Расцветали грёзы
Вкруг замшелой ели,
Там качали звёзды
Месяц в колыбели...
---
Посланье от Гастингса - на самом деле Гастингс написал Ричарду уже о смерти короля.