Когда оперуполномоченный открыл глаза, над собой он увидел совершенно человеческие лица, на которых рисовалась такая же человеческая забота. Он послушал внутренние ощущения, поерзал на холодной земле, сглотнул пересохшим горлом. Заботливые руки тут же перевели тело в сидячее положение, откуда-то сбоку протянули алюминиевую фляжку в богато расшитом кожаном чехле. Он взял ее в руки, и неожиданно большой вес едва не заставил уронить посуду на землю.
- Я думал, она алюминиевая, - вырвалось растерянно.
- Обижаешь, начальник, - ухмыльнулся парень со шрамом на подбородке, и милиционер напряг мозги, пытаясь вспомнить его имя. - У нас в Моряне только серебро признают - от нечисти первое средство.
По лицам столпившихся людей пробежали кривые ухмылки, словно парень неудачно пошутил.
- Не пугай человека, Хома, - Санек мягко подвел руку с зажатой фляжкой ко рту. - Пей, ничего от этого серебра с тобой не случится.
Пилиппенко понюхал сладкий цветочный запах, осторожно приблизил горлышко к губам. Первый глоток покатился вниз по пищеводу, оставляя после себя легкую, странно знакомую горчинку, после второго во рту разлилась приятная сладость и вырвалось изумленное:
- Мед??
- Не простой мед, а пьяный. - наставительно поднял палец Хома. - Двойняк из лесного разнотравья, здесь его только князья пьют.
Пилиппенко сделал еще пару вдумчивых глотков, прислушался к тому, как в животе разливается тепло, обнаружил, что губы сами расплываются в улыбке:
- Хорошо...
Он отдал фляжку, благодарно кивнул, секунду - другую посидел неподвижно, а потом пружинисто вскочил, притопнул от избытка чувств:
- Эх, хорошо!
- Клиенту за третьим столиком больше не наливать, - засмеялся Санек, и вслед за ним начали смеяться другие, словно упала у них с сердец какая-то неведомая Пилиппенко тяжесть.
- Как самочувствие?
- Лучше всех! - Пилиппенко сияющим взглядом окинул людей, весело хмыкнул. - Теперь вы хоть на людей похожи, а то были прям зверье - зверьем.
- Это не мы стали красивее. - лечезарно улыбнулась девица с черными, как смоль волосами. - Это у тебя глаз поменялся - ты ведь стал одним из нас.
- В смысле, как "один из вас"? Третий глаз открылся, что ли?
- Неа, - засмеялась брюнетка, - теперь ты нелюдь, как и мы.
- Чего-о?? - Пилиппенко напрягся, готовый на любую глупость от этой ненормальной, краем глаза оценил расположение других участников розыгрыша. Заметив шевеление, он резко отпрыгнул назад, повернул голову. Черноволосая идиотка заливисто рассмеялась, словно он учудил что-то ужасно смешное, но остальные сохраняли серьезность.
- Не нужно обращать внимание на Катьку, она и при жизни была со странностями - сочувственно произнес стажер. - Да и к Грани она ближе всех подошла. Если так дальше пойдет, мы ее совсем скоро потеряем.
- Ты, С-с-санек! - черноволосая поперхнулась смехом, оскалилась так, что оперуполномоченный вздрогнул, пораженный той ненавистью, что ударила с лица, которое он еще мгновение назад считал красивым. Парень в волчьей шапке неуловимым движением скользнул девчонке за спину, обнял, зашептал что-то на ухо. Та обмякла, оперлась на него, побрела к палаткам, по-старушечьи волоча ноги.
- Вот так мы и живем, - вздохнул стажер, глядя ей вслед. - Если это можно назвать жизнью...
- Да объясните вы мне в конце концов, что происходит?! - не выдержал взбешенный Пилиппенко. - Какого хрена вы тут комедию ломаете, черт бы вас всех побрал?! Запарили в конец, натуралисты, блин, херовы! Одна дура об меня пальцы обжигает, другой идиот лошадиными зубами скалится! Вы что, в цирке - шапито работаете? Передвижная труппа чернобыльских мутантов и жертв полового созревания? Но я то с какого конца здесь оказался?? Чего вам от меня-то надо?
- Я объясню, - начал стажер, но прервал его тот парень, что давал фляжку с медом.
- Ты, Санек, слишком любишь все усложнять, а человеку надо на пальцах объяснить. Правда, Михалыч?
Он улыбнулся, вытащил из-за пазухи пачку "Мальборо", протянул ее оперуполномоченному, и когда тот облегченно потянулся за сигаретиной, разжал пальцы. Красная картонная упаковка полетела на траву, Пилиппенко вдохнул воздуха, чтобы выругаться, но в следующее мгновение резкая боль прошила тело, и он увидел, что из-под правого подреберья торчит длинная черная рукоять. Продолжая улыбаться, парень выдернул нож, отшагнул, стряхнул с лезвия его, Пилиппенко, кровь.
- Ну и как самочувствие? - он присел, подобрал упавшую пачку, вытащил сигарету. - Огонек дать, или сам прикуришь?
Сунув нож куда-то в складки одежды, парень достал зажигалку, щелкнул огоньком, глубоко затянулся:
- Я-то, видишь ли, больше по холодному оружию спец, с разными там стихиями у меня ничего не получается.
Ошеломленный Пилиппенко, все еще согнутый после удара, оторвал руку от раны, потянулся измазанной в крови ладонью к ненавистной роже:
- С-с-ссука...
Ненависть, ярость, обида - все сосредоточилось на этом ухмыляющемся лице, на этой твари, что ударила так неожиданно и подло. Пилиппенко шагнул вперед, из последних сил пробуя дотянуться до убийцы, чтобы задушить его, забрать с собой в могилу, но тот отшатнулся, изменился в лице, подался назад.
- Ты чего это, Михалыч? Неужто заболело?
- Задавлю гниду!!!
Испуганный парень резво вскочил, метнулся по траве, и Пилиппенко бросился за ним, пока еще держат ноги и сознание не поплыло от кровотечения. Первое мгновение ему казалось, что удар пришелся прямо в печень - слишком знакомо чудовищная боль парализовала все тело, - но прошло несколько мгновений, спазм отпустил, и сил хватило даже на то, чтобы попробовать дотянуться до убийцы. Придерживая рукой кровоточащий бок, он бросился за убегающим парнем, а ярость дала силы, чтобы побежать за трусом, который бьет изподтишка.
Но ублюдок оказался слишком вертким - он скакал зайцем по поляне, уворачивался, метался из стороны в сторону, и Пилиппенко наконец осознал, что зрелый опыт в очередной раз проиграл глупой молодости. Он остановился, сплюнул в бешенстве, собрался уже рявкнуть что-то матерное перед смертью, но мозги вдруг осознали нечто странное в ощущениях, и оперуполномоченный замер в полном обалдении - оказывается, он был абсолютно здоров.
- Набегался, Михалыч? - парень остановился, поддерживая безопасную дистанцию. - Теперь ты понял, наконец, что происходит?
Пилиппенко опустил голову, повозился с завязками непривычной одежды, задрал рубаху и увидел на коже под правыми ребрами маленький тонкий шрамик - след от ножа. Он вздохнул, повернулся к стажеру, нарочито игнорируя нахального молодца, который заставил старого мента бегать по поляне на радость собравшейся молодежи. Блин, никакого уважения к сединам!
- И что все это значит?
- Это значит, что капитан милиции Григорий Михалыч Пилиппенко сгорел на пожаре, о чем уже сделаны соответствующие записи в соответствующих документах. Сослуживцы скидываются на венок, а безутешная вдова месяцев через пять выйдет замуж за вашего соседа по подъезду - того, что из сорок второй квартиры.
- Который с ротвеллером, что ли?
- Нет, который вам мебельную стенку отремонтировал.
Пилиппенко криво улыбнулся, покачал головой:
- А я на того с собакой грешил...
Он начал поправлять одежду, чтобы чем-то занять вдруг задрожавшие руки, но непослушные пальцы все не могли справиться с завязками, веревочками, ремешками, и он в конце концов просто содрал с себя тяжелое барахло, оставшись в нательной рубахе.
- Все мы через это прошли, Михалыч, - доморощенный Чикатило, что пару минут назад бегал по поляне от разъяренного мента, стал рядом, положил руку на плечо. - И у каждого из нас там, за Гранью, остался кто-то близкий. Ты-то хоть семейным человеком побыть успел, а я только жениться собирался...
Пилиппенко глянул на его извиняющуюся улыбку, ткнул для порядка кулаком, взял протянутую сигарету.
- Мы давно уже как чужие люди жили. Только квартира объединяла, да постель иногда.
Он глубоко затянулся, глянул на парней.
- Но все-таки, почему именно я?
- Потому что это твоё личное решение. - тихо ответил бывший стажер, а теперь уже Саня-горбунёк. - Раз в жизни каждому из нас предоставляется выбор - уйти за Грань, или остаться человеком. Большинство предпочитает умереть, но некоторые... Мы не знаем, почему так происходит: то ли это генетическая мутация, то ли очень сильные эмоции, а может, просто звезды так складываются в нужный момент... Но наступает минута, когда человек умирает для всех, но продолжает жить для себя. И тогда, если рядом окажется кто-то такой, как мы, он еще может побороться за свою бессмертную душу. А если помощь опоздает, он превращается в нежить, которую надо уничтожить.
- Только ты, Михалыч, не обольщайся - рано или поздно это и нас ожидает. Старайся, не старайся, а конец всегда один: вначале умирает разум, потом чувства, а потом остается только вечный голод, потому что жить такое Нечто может, лишь высасывая жизнь из других. И тогда наступает очередь новых таких, как мы - они прекращают ненужное существование, и на какое-то время восстанавливается порядок.
- Но пока еще наведением порядка занимаемся мы, - прервал его Хома. - А добро, как знаешь, может быть только с кулаками, поэтому для начала я покажу, как следует выбирать оружие.
Он взял длинный кожаный тюк, что лежал отдельно от остальных сумок, перетащил его на расстеленную прямо на траве холстину, расстегнул ремешки, которые стягивали его в морщинистую сардельку, потянул, и к ногам Пилиппенко вывалились самое разное оружие. Тут были прямые и кривые ножны, толстые и тонкие, обтянутые черной блестящей кожей и коротким серым мехом, покрытые затейливыми узорами и выложенные драгоценными камнями. А из каждых ножен торчала рукоять - деревянная или костяная, обмотанная проволокой или оббитая маленькими гвоздиками, чтобы лучше держалась в потной ладони.
Бывший оперуполномоченный присел, поковырялся в куче, вздохнул:
- Блин, сколько здесь холодняка...
- Профессиональный комплекс? - улыбнулся Хома. - Ничего, сейчас мы займемся лечением. Прошу выбрать, что в руку ляжет.
Пилиппенко стал неохотно перебирать орудия убийства. Длинный прямой меч с крестообразной гардой он даже не стал вытаскивать из ножен - слишком тяжел был этот увесистый дрын. Кривую саблю с орлиным клювом на конце рукояти он вытащил целиком, покрутил в руках, но показалась она слишком уж загнутой, неудобной для неумелой руки. Здоровый широкий тесак с пилой на обухе был слишком неуклюжим, длинная обоюдоострая шпага - слишком легкой...
Перебирая оружие, Пилиппенко почувствовал, как в душе нарастает глухое раздражение на нелепость ситуации, на собственную неловкость, на это идиотское железо, которое вывалили посреди поляны словно специально, чтобы над ним поиздеваться. А потом он увидел ее - крепкую рукоять, обмотанную темной проволокой, с длинными усами гарды и медным щитком, который надежно прикрывает кулак. Он сжал пальцы на рукояти (оказалось, что для большого пальца есть специальное кольцо на ее внутренней стороне), потянул клинок на себя. Тихо зашуршав, сабля выскользнула на свободу, - внутренний голос неожиданно уверенно подсказал, что это именно сабля, а не какой-нибудь палаш или, прости господи, фальчион, - качнула руку своей надежной тяжестью, блеснула узором на клинке. Пилиппенко рубанул воздух, улыбнулся, повернул лезвие к солнцу - в полированной стали отразилась его размытая физиономия.
- Правильный выбор, - согласился Хома. - Это гусарская сабля, еще с тех времен, когда гусары были панцирной конницей, а не легкой разведкой. Одинаково хороша и для пешего фехтования, и для конной рубки. Местный доспех, конечно, не прорубит, но если попасть в сочленение пластин, то мало не покажется.
- Так это ж еще попасть надо... - Пилиппенко вытянул руку перед собой, почувствовал, как под весом оружия начинает дрожать запястье, раздраженно скривился. - Ты уж прости, но из меня фехтовальщик, как из дерьма пуля.
- Это дело поправимое, но вначале я покажу, как благородный аристократ выбирает оружие у купца.
Он взял ножны с саблей, прикинул их тяжесть, прижал к левому боку, там, где они будут потом висеть, неожиданно грациозно ударил по рукояти правой ладонью.
- Я проверяю, насколько удобна для моей руки эта конкретная рукоять, хорошо ли обхватывают ее пальцы, надежен ли хват. Бывают ситуации, когда клинок, выхваченный первым, решает исход поединка.
Потом он вытянул ножны перед собой, повернул их вверх ногами, так, чтобы рукоять свисала вниз.
- Сабля должна уверенно сидеть в ножнах, не болтаться и не бренчать.
Сжав рукоять в ладони, он освободил клинок, левой рукой вывернул полу кафтана, протер об него лезвие.
- Сразу, как только вытащил оружие, надо протереть его от жира. Продавцы знают, что толстый слой смазки хорошо маскирует огрехи и ошибки кузнеца, поэтому ловят на такую удочку лопухов.
Чистый плаз блеснул, когда Хома поворачивал саблю под разными углами, пытаясь разглядеть в ней свою размытую физиономию.
- Полировка позволит тебе убедиться в качестве стали.
Большим пальцем он провел по обуху до самого острия, и, не найдя щербин и неровностей, которые могли бы указывать на то, что клинок уже ремонтировался, еще раз повторил эту процедуру куском кремня, внимательно следя за искрами. Удовлетворенный, он сделал пару шагов в сторону для большего простора, рубанул саблей воздух крест-накрест.
- Обрати внимание на звук. Он должен одинаковым в обе стороны - послушай еще раз.
Потом, когда оба согласились, что плоскости клинка одинаково гладкие, а закалка стали очень хороша, Хома поднял саблю на уровень глаз, прищурил левый, и внимательно посмотрел на обух повернутого ребром оружия - плавно ли он сходится к вершине, симметричны ли долы.
- Теперь проверяем наличие надписей и рун, - вдруг что интересное написано, - и смотрим, как она сбалансирована.
Хома положил саблю плашмя на указательный палец, подвигал ее взад-вперед, пока она не успокоилась в нейтральной позиции.
- Для фехтовальщика балансировка оружия значит очень много. Если тяжесть к концу лезвия перемещена, рубить таким клинком будет одно удовольствие, он, как топор, сам твою руку поведет. Зато фехтовать и колоть им неудобно, и для этого перемещают центр тяжести ближе к гарде - как вот в этом случае, например. Смотри, здесь он на три пальца от перекрестья, как и полагается гусарской сабле. Но ты, привередливый шляхтич, все равно хмуришься - тебе положено быть недовольным.
- А платок резать не будешь? - с интересом спросил Пилиппенко, увлекшись необычным процессом. - По ящику показывали, как на саблю опускают платок, и он рраз! и на две части разваливается.
Физиономия Хомы расплылась в широченной ухмылке. Он сунул руку за отворот ферязи, поковырялся там, вытащил на свет что-то кружевное, воздушное, полупрозрачное, словно крылышки стрекозы.
- Такой?
Тряхнув рукой, он расправил платок, и пока Пилиппенко любовался игрой радужных бликов, он вытянул свой нож, повернул его острием вверх, и протянул по лезвию тканью. Две половинки платка спланировали под ноги, милиционер поднял их и глянул на край - рез был таким гладким, словно это сделала бритва, а не нож, которым еще час назад резали вяленое мясо.
- Каждому овощу - свой фрукт, - наставительно произнес Хома, пряча подручный инструмент обратно в ножны. - Если твою саблю так наточить, ты ее выщербишь о первый же доспех, и будет не классная сабля, а никудышная пила. Чтобы выковырять рыцаря из брони, тебе надо зубило, а не нож. И сейчас мы начнем учить тебя им пользоваться.
Учиться оказалось интересно, хотя и чрезвычайно утомительно. Безжалостный наставник Хома, вместе с готовым "завсегда прийти на помосчь" оборотнем Николаем, гоняли убеленного сединами Пилиппенко так, как молодого салабона-первогодка в Советской Армии не гоняли. Во всяком случае, ассоциации с "непобедимой и легендарной", которая "в боях познавшая радость побед", возникали регулярно - то после неудачной сабельной "восьмерки", которую Хома называл иностранным словом "мулинэ", то после кривого удара или чересчур медленной подставки гарды под атакующее оружие. Но усталость и боль в измученных мышцах, раздражение на собственную неловкость и криворукость проходили быстро, зато оставались намертво вбитые в подсознание и мышечную память навыки, умение работать совершенно непривычными для бывшего жителя двадцатого века предметами.
Все виды ударов разного рода мечами, саблями и тесаками, учитель Хома, в зависимости от движения вооруженной рукой, делил на три типа: "с запястья", "с локтя" и "с плеча". Разные виды оружия предполагали разные способы убийства противника и разное применение: тяжелым палашом удобно было рубить наотмашь, без особых хитростей, но так, чтобы сразу пополам, а кривая турецкая сабля лучше всего работала в тесноте и неразберихе конной рубки. Кроме того, разными видами оружия не только атаковали по-разному, но и защищались. Тяжелым рыцарским мечом, предназначенным для рубки кольчуг и доспехов, невозможно было вертеть так же легко, как тонкой дуэльной рапирой, поэтому кроме подставки оружия под удар, приходилось еще работать ногами и дистанцией, уходя от атак противника, либо приближаясь к нему, чтобы провести свою.
Гусарская сабля, которую Пилиппенко выбрал "на нюх", тоже оказалась непростым оружием - когда Хома стал объяснять ее устройство и применение, бывший оперуполномоченный подивился, как быстро забывается знание, которое перестает быть нужным.
К примеру, взяв ее первый раз в руки, он подумал, что с саблей что-то не в порядке - металлическая дуга, которая начиналась под перекрестьем гарды, и по идее защищала пальцы от удара спереди, не соединялась с нижним концом рукояти, а оставляла зазор где-то в сантиметр величиной. Оказалось, что так должно быть, потому что пружиня, она ослабляла силу удара чужого оружия - а чужой клинок следовало принимать именно на эту дугу, а не подставлять свое лезвие, как это показывают в фильмах "про историю".
Хома взял саблю, вручил Пилиппенко длинный палаш, и предложил ударить, чтобы показать, как оно все выглядит "взаправду". Пилиппенко не стал отказываться, тем более, что ощущения после удара в печень оставались еще совсем свежими, и рубанул, что есть силы, метя в плечо - если зажило у него, то и с Хомой как-нибудь будет.
Оружие громко брякнуло о подставленную гарду, руку пронзила острая боль, палаш свалился под ноги, а на правом предплечье словно ниоткуда возник длинный порез от запятья почти до самого локтя, из которого радостно брызнула кровь, судя по цвету и скорости течения артериальная.
- Спокойно! - крикнул Хома. - Не паникуй, просто смотри и жди!
Пилиппенко сцепил зубы, и начал бороться со слабостью, которая всегда появляется при кровотечении. Кровь хлестала на рубаху, заливала яркие шаровары, капала на землю, и даже попала на подошедшего Хому, который все еще держал саблю в руках.
- Сейчас главное - перетерпеть первый шок, а потом все само исправится. Смотри, уже начинается...
Действительно, кровь, мгновение назад хлеставшая, как из зарезанного поросенка, потемнела, начала сгущаться на глазах, превращаясь в комки свернувшегося протромбина, шум в ушах ослаб, головокружение отступило, и Пилиппенко вдруг почувствовал, что в правую руку возвращается чутье.
Он поднял ее к лицу, пошевелил пальцами, озадаченно нахмурился, когда увидел, что в ногти возвращается прежний розовый оттенок:
- Хрень какая...
- Старые привычки сознания, - Хома вытер остатки крови на клинке полой жупана, протянул саблю рукоятью вперед. - Тела уже нет, а сознание этого еще не понимает. Ничего, освоишься со временем.
- А кровь? - Пилиппенко ткнул пальцем в грязные пятна на одежде. - С этим что? Отстирается?
- Это не кровь, - доморощенный тренер попробовал усмехнуться, но улыбка вышла кривая. - Уже не кровь...
Действительно, прямо на глазах, пятна стали буреть, сохнуть, и осыпаться на землю легкой коричневой пылью. Пилиппенко опустился на колени, растер между пальцами порошок, в который превратилась его кровь, понюхал, и, не почувствовав никакого запаха, лизнул.
- Пыль... - прошептал он.
- Что удивительного-то? - пожал плечами Хома. - Сказано ведь еще задолго до нас: "Из праха создан, в прах и вернешься". А что, были сомнения?
- Да нет, в общем, - Пилиппенко поднялся, вывернул подол рубахи, провел сильно по предплечью, счищая засохшую корку - на коже тонкой красной линией виднелся след от разреза.
- Во-во, тонкая красная линия, что отделяет мир живых от мира мертвых! - взвыл Хома, как в дешевой мелодраме, и воздел руки к небу. - А-а-а! Они убили Кенни! Сволочи!!!
Встревоженный Пилиппенко взялся покрепче за саблю, зыркнул по сторонам, проверить, как другие на крик отреагируют, но обнаружив, что их это не взволновало, мысленно вытер лоб и успокоился:
- Ты чего кричишь-то?
- Да это я так, молодость вспомнил. Незадолго до смерти, "Южный парк" смотрел - мультик такой американский, - а там в каждой серии это кричат. Смешно было...
Хома наклонился к оружию, выбрал длинный прямой клинок с чашкой, закрывающей ладонь, в левую руку взял кинжал с такой же чашкой, повернул улыбающееся лицо:
- Ты заметил, как я тебе руку поддел на ударе?
Естественно, Пилиппенко ничего не заметил - да и какому тренеру фехтования пришло бы в голову сделать то, что сотворил с ним Хома? Поэтому заботливый учитель немедленно повторил свой трюк с тем же результатом.
Короткое движение кистью, благодаря которому верхний край сабельного клинка вспарывает чужое предплечье, бывший оперуполномоченный заметил только на четвертый раз, когда боль в руке и кровоточащая рана перестали казаться чем-то противоестественным.
Обрадованный Хома тут же поменялся с ним ролями, давая возможность атаковать свою руку. Это оказалось совсем не просто - тяжелый клинок слабым неподготовленным запястьем управлялся с огромным трудом. На попытки ворчать и взывать к совести, ответ был один: "У нас нет времени!".
Когда длиннющая сабля начала хоть как-то подчиняться Пилиппенко, и стала бить, куда ведет рука, а не земное притяжение, к ним присоединился Колян. Он совершенно бесшумно вынырнул из кустов, что окружали поляну (оперуполномоченному даже показалось, что он просто сгустился из воздуха, а не продирался сквозь колючий подлесок), глянул, как бывший мент отмахивается от наседающего Хомы, одобрительно покивал, когда увидел на рубахе и рукавах молодого наставника следы пропущенных сабельных ударов. Потом он ухватился за огромный двуручный меч, несколько раз махнул им в воздухе с пугающей легкостью, и, ни слова ни говоря, кинулся на поединщиков.
Благодаря его заботливому вмешательству, Пилппенко смог, наконец, перевести дух - ровно столько, сколько отрастала почти напрочь отрубленная левая рука. Процесс ее восстановления сопровождался лекцией на тему способов борьбы с разными типами оружия, и о вреде подставок под него человеческого тела, не закрытого доспехами.
Когда рука вернулась в рабочее состояние, они поработали групповой бой, двое против одного. Тактику и стратегию подобных стычек Пилиппенко знал еще с армейских времен, поэтому Америки для себя он не открыл. Скорее, молодые оболтусы оказались удивлены, когда он увернулся от их попыток зайти за спину, выстраивая нападающих в ряд и заставляя их мешать друг другу.
Потом Колян опять исчез по своим делам, а Хома продолжил свой курс начинающего фехтовальщика. Пилиппенко пришлось рубиться с фальчионом, испанской "двойкой", немецким "кошкодером", уворачиваться от шипов "доброго дня" и швейцарской алебарды, помахать абордажным топором и гуцульской чупагой. Отдыха измученному телу доставалось ровно столько, сколько Колян рылся в куче оружия, выбирая очередной членовредительский инструмент.
Новые движения закладывались в мышечную память неожиданно легко и быстро, словно бы Пилиппенко всю свою жизнь только и делал, что махал разными железками. А ведь еще несколько лет назад он из чистого интереса попробовал заняться фехтованием в одной из спортивных секций - тренер по одному из дел проходил, - но быстро понял, что сабля не для его корявых лап создавалась.
Теперь же не в пример более увесистое оружие порхало вокруг тела, рубило, секло, кололо, держало удары, и все было на месте - реакция, скорость движений, ловкость, сила. Откуда оно взялось??
- А ты еще не понял? - Хома тяжело дышал, кривясь от боли в проколотой печени. Пилиппенко мог только сипеть разрубленным горлом, и стараться держать голову неподвижно, чтобы ненароком она не упала с плеч. - Это не мышцы учатся, а твое сознание. Башка, она все намного быстрее хватает, чем мышцы. Да и откуда они у тебя сейчас, мышцы-то?
Пилиппенко ощупал сужающийся рубец на шее, осторожно крутнул головой, выхаркнул кровавый сгусток, что пробкой торчал в горле, выдавил:
- Повторяешься... Знаю я, что нежить, знаю. И что?
- А то, что не надо обманываться - думаешь, не заметно, как ты все время себя проверяешь? Принимай факт, как он есть.
- Тогда на кой хер мы друг друга железом рубим? Не проще захотеть что есть сил - как в сказке чтобы?
- А ты сказки читал вообще, уполномоченный? Настоящие, а не кастрированные под современных детишек? Знаешь, чем они заканчиваются обычно? Смертью главных героев, чтоб ты знал - Золушку сжигают в камине, Синий борода любопытную жену разрывает конями, а Ивана-царевича благополучно съедает баба-яга. Вот мы и стараемся, чтобы сказок в жизни было как можно меньше. А пока ты не научишься махать железом в этих долбаных сказочных мирах, ничего ты сделать не сможешь, только смотреть будешь, как другие умирают.
- Видел я уже это - ты еще под себя гадил, когда я по горам за душманами бегал. А потом разным борцам за свободу разгуляться не давал, так что не учи отца сношаться.
- Не буду - легко согласился Хома, и прыгнул вперед, чтобы сокрушительным ударом развалить оперуполномоченного от плеча до пояса. От неожиданности, Пилиппенко успел только подставить саблю, вздрогнул, когда от столкнувшихся клинков полетели искры, а боль чудовищного напряжения пронзила всю руку, отозвавшись в лопатке. Потом он рявкнул от бешенства, рубанул в ответ, и тренировка началась по новой...