Стоит промозглый октябрь. Ветер бросает в окна брызги холодного дождя, и нажимает на стёкла. Я прибавляю тепла, повернув кран на батарее и устраиваюсь поудобнее на диване, попутно захватив из бара бутылку с кривым горлышком. Глоток коньяка, прокатившись во мне, начинает подогревать изнутри и звать в гости моего Архивариуса. Если в воздухе витает аромат хмельного напитка, он не заставляет себя долго ждать. Ну и как всегда он приходит не с пустыми руками. За угощенье коньяком он достаёт из глубин своего фолианта очередную не совсем обычную историю и открывает первую страницу...
* * *
Где-то впереди на автобане произошла тяжёлая авария. Автобан был перекрыт, и все вынуждены были съезжать на шоссе, направляемые полицией. Это меня расстроило. Я не испытывал ни малейшего желания задерживаться, курсируя по объездным дорогам. Было уже около полуночи. Я возвращался с концерта почитаемой мной певицы, выступление которой состоялось за двести тридцать километров от моего города. Закончился концерт в двадцать три часа. К моменту вынужденного съезда с автобана, я успел проехать не более половины пути. Предстояло преодолеть ещё более ста километров, а я чувствовал уже приличное утомление. В этот поздний час движение было неинтенсивным и сгоняемые со скоростной дороги машины, я надеялся, не должны были вызвать перегрузки шоссе.
Надежды мои не оправдались.
Примерно через километр на шоссе образовалась пробка: здесь проводились какие-то ремонтные работы, и движение регулировалось при помощи светофора, пропуская транспорт поочерёдно, через узкий перешеек, то в одном направлении, то в другом. С моей стороны выстроилась длинная очередь, (поток шёл с автобана). Имевшийся у меня атлас автодорог подсказал идею, указав съезд на дорогу местного значения. По ней можно было объехать это злосчастное место и выехать вновь на шоссе почти у очередного въезда на автобан. Как только моя очередь продвинулась до съезда я, не задумываясь, свернул и нажал на газ.
Вскоре начал накрапывать дождь. Поначалу я включил стеклоочистители с большой паузой, но постепенно усиливающийся небесный плач вынуждал учащать движение щёток, а потом и вовсе включить их на постоянное движение. Я заметил про себя: это монотонное дирижирование перед глазами, будет раздражать или усыплять.
Проехав несколько километров, я не заметил, как въехал в маленький город, через который проходила дорога. Ни в попутном направлении, ни во встречном мне до сих пор не встретилось ни одной машины. Это несколько удивляло, но и радовало тем, что не слепил свет фар. Вокруг простиралась чернота: чернело пасмурное небо, чернел вокруг лес. При въезде в городок светлее тоже не стало. Уличное освещение оказалось, почему-то, выключенным. Дома, стоящие вдоль улицы, чернели своими глазницами, и ни в одной не брезжил свет. Моя машина плавно шла по центральной улице, что указывало на асфальт, а не на булыжник, что тоже было странным. "Видимо это деревня и она спит", - думалось мне. Но, нагромождение домов и их размеры всё же говорили, что это небольшой город.
Город этот был экзотичен, насколько позволял видеть свет фар. Город этот был экзотичен, прежде всего, своими красками. Палитра их была до максимума скупа. Лишь два цвета присутствовали в ней: светло чёрный и чёрный. Чернели деревья, росшие местами, вдоль центральной улицы; чернели окна домов - зияли пустотой и выделялись на фоне стен только потому, что стены были лишь на толику светлей; чернели мёртвые фонари, покалывая душу пугающей необычностью, наводя отдалённо на одну страшную мысль, что город необитаем.
Сознание сопротивлялось, не желая мириться с этой невероятной догадкой, но сопротивлялось вяло. До меня смутно доходило, что я начинаю засыпать.
Я включил радио, которое не пытался включать раньше, дабы не сбивать впечатления от концерта, довольно ясно державшиеся в памяти. Но радио ничего не ловило: город видимо находился в эфирной яме, то есть, здесь был слабый приём, и, имея сломанную антенну, каковую имел я, радио источало лишь ровное шипение. Это меня не удивляло, меня беспокоило другое: что я уже довольно долго двигался по центральной улице, и, как мне казалось, не приближался к её концу.
Включённый дальний свет пронзил метров на двести черноту, которая разверзлась, и, видно от неудовольствия, выпустила на лучи света мутные, зыбкие испарения то ли тумана, толи ядовитых газов. На сколь далеко пробивался свет, - он освещал бесконечный строй чёрных домов с пустыми окнами, понуро стоявших по обе стороны улицы. Весь этот ансамбль был полон запустения и мрака. Я почувствовал внутри непонятное ощущение, - видимо упадок духа. Сознание начало цепенеть и никакие попытки воображения не могли отвлечь меня от начавшегося падения в бездну страха: ни одной машины, ни одного прохожего, ни одного огонька. Чёрный цвет и его помощник, почти чёрный цвет, царили здесь. Всё застыло в липком чёрном мраке.
О, нет, нет, не всё застыло здесь,- это не была зона прошедшего времени, здесь теплилась жизнь,... ведь падал дождь,... я видел его в свете фар, он падал на лобовое стекло. Этот, дошедший вдруг до моего сознания факт несколько облегчил, казавшееся уже нестерпимым, давление духа чёрного города.
Моё сознание плавно, как лунатик, родило несколько авантюрную идею: свернуть направо, на ближайшую улицу, проехать до соседней, свернуть налево или направо, потом ещё раз в том же направлении, как было последнее, и выехать опять на центральную улицу. Сделанный объезд позволит увидеть, что происходит там, на соседних улицах, есть ли там жизнь.
Объезд улиц, лишь затушил искру надежды и вернул к реалиям страха - их усилив. Прикосновение небытия тут ощущалось гораздо в большей степени, чем на центральной улице. Дома, стоявшие здесь, были не то что нежилыми,- они были полуобвалившимися, точнее оплавленными. И здесь, на этих трёх улицах, моя машина замедлила ход, и казалось уже, что она вот-вот замрёт, и я останусь там, в чёрном болоте небытия, которое пожирало, хоть и медленно, но неминуемо всё, и приближалось к центральной улице.
Творилось что-то невероятное: в сознании бесновалась паника. Машина, моя защита, моё спасение, начинала сдавать. А может, это мой разум шалил уже не на шутку? О боже! Мой слух! Я оглох, я не слышал шума мотора. Взгляд на приборы резал бритвой понимание. Конвульсии воспоминаний вытаскивали из омута ошалевшей памяти: на четвёртой передаче (я ехал на ней) при скорости 90 км/ч. - 3000 об/мин. Глаза мои различали те же 90 км/ч. но при 5000 об/мин. Это означало, что буксовало сцепление, что я его жёг! Но почему?!... Потому что в мозгу творился хаос: я держал ногу на сцеплении - я терял контроль над своим телом. Практически всё, постепенно, переставало координироваться, наступала диссоциация (1)...
Вдруг одна идея, прошмыгнув в моих полушариях, начертала мне - это бред. Ну конечно же, это бред! Я сразу ухватился за эту идею, - бред, галлюцинации - сон! Во сне всё смешано: реальное и фантастическое, а так же отсутствует время. Я не могу ехать по узким улицам со скоростью 90 км/ч. Это - страшный сон. Я должен проснуться! Я заснул!
Я закричал, закричал надрывно, почувствовав, как напряглись мышцы живота и шеи, как вздулись вены! Но,...не услышал себя. Всё.... Мыслей больше не было: мозг замер, - сознание онемело....
И всё же! О, наш величавый, непостижимый мозг, наивысшая человеческая субстанция! Мозг, имеющий столько отделов и ещё больше тайн. Какой-то один отдел, возможно, самый маленький и глубинный ещё работал: до него не успел дойти паралич. Он дёрнул нерв, пробудив реакцию, которая машинально скомандовала - тормози!
Сработали тормоза - взяли на юз. Машину слегка занесло, и, хоть и не быстро, но, мой пятиметровый лимузин остановился быстрее, чем я смог понять, что произошло.
Из глубин сознания выплыли, не успевшие захмелеть от суеверного страха, трезвые мысли, которые подвели меня к решению: выехать вновь на центральную улицу и повернуть налево, назад (откуда я приехал), - назад: туда, где жизнь живёт.
Если я решился на этот шаг, - почему я затормозил?...
В этот миг миллионы игл прокололи меня. Я понял теперь, - понял, что энергия страха поразила мои органы чувств: сначала слух, а теперь и зрение. Лишь с ощутимым опозданием я заметил то, что спровоцировало это торможение.
Случилось оно на большом расстоянии до увиденного. Почему же так преждевременно? Наверно потому, что, поднявший тревогу отдел мозга увидел то, чего здесь не должно было быть...
Увиденное обуяло меня множеством противоречивых чувств, среди которых, сильнейшими были изумление и ужас. Свет фар выхватил из темноты, быстро пересёкшего улицу, человека.
Фигура в чёрном смотрела себе под ноги, и, не отреагировав никоим образом на свет фар моей машины, скрылась за углом дома стоящего у пересечения центральной улицы и улицы, на которой застыл мой автомобиль. Штрихи дождя мерцали в свете фар. Я сидел не шевелясь, продолжая смотреть туда, где только что промелькнула фигура в чёрном.
Хоровод моих мыслей, кружившийся в голове, казалось, уже свыкся с той невообразимой ситуацией творящейся в этом чёрном городе, но новое событие низвергло его в хаос.
Какой-то неопределённый промежуток времени я пребывал в прострации, но отсутствие каких-либо визуальных событий плавно вернули меня в колею настоящего. Я закопошился в воспоминаниях недавней давности.
В первые моменты пребывания в этом городе я желал, стремился увидеть признаки жизни, но, установив, что город мёртв и постепенно тает, низвергаясь в никуда, моё сознание смерилось с тем, что здесь никого нет и быть не должно. Теперь же мне нужно вновь, психологически, себя перенастраивать. Кто этот человек и человек ли он вообще? Может это призрак, демон, приведение? А может меня обманывает, стоящее на грани безумия, сознание? Возможно, это всего лишь вспышка воображения, родившая галлюцинацию, и даже, возможно, что всё происходящее этой ночью - онейроид(2).... Но, с какой стати?
Проверить: кто - это или что - это! Проверить, что это есть! Догнать его... догнать и...просто спросить: "Как проехать к автобану?"
Включив передачу, я подъехал к перекрёстку и глянул направо, куда прошёл тот тип. Увиденное ослепило меня - дом, за угол которого я заглянул, имел пристройку-крыльцо, и оно было освещено! Это был единственный оживлённый светом дом, увиденный за неопределённо долгий,
как мне казалось, промежуток времени моего скитания в этом городе. Я повернул и остановил машину напротив освещённого крыльца. Вывеска над ним неподвижно гласила "Stadtcafe". Это просто невероятно!
Выкрутив руль вправо, я въехал во двор, на стоянку. Моя машина оказалась здесь единственной. Подойдя к освещённому крыльцу, я, переполненный различными чувствами; и волнением, и интересом, и страхом, толкнул дверь и вошёл в кафе.
Первое, что мне бросилось в глаза, - это чёрно-серая его внутренность. Поражённый, как мне показалось, кладбищенским фоном, я не сразу заметил наличие в кафе посетителей. Освещённость присутствующая здесь, породила проблески некоторого облегчения, подтолкнув мысли к естественному бытию, к реальному существованию, но роспись стен, содержащая фрагменты сказок, например русалку, но выполненная в тех же двух мрачных цветах, чёрном и сером, раздавила светлячков моих надежд. Реалии безумной ночи, вновь встали перед глазами.
Среди застывшего хоровода теней и чёрных лагун я не сразу заметил объект моего преследования, и официантка, застывшая за стойкой как манекен, проявилась быстрее на снимке моей дальтонической видимости чем тип в чёрном, оказавшийся единственным в тот миг посетителем кафе. Он сидел в углу, в глубине зала, напротив входа. Я почувствовал атмосферу нереальности и, решив сначала осмотреться, плавно сел за столик, метрах в трёх от посетителя.
Моё присутствие оказалось незамеченным, и всё происходящее вокруг показалось театром восковых фигур. Я подумал о крепком кофе, и вздрогнул, так как уронил голову на грудь.
Открывшиеся через мгновение глаза зафиксировали типа в чёрном, сидящего за моим столом. Он что-то говорил, глядя вдаль. Его слов я не слышал, видел лишь, как шевелятся его губы.
Мой неожиданный собеседник был примерно моих лет, и был, по-видимому, консерватор. В его внешнем облике и одеянии сквозили нотки моды прошлых лет: довольно длинные волосы, одежда далеко не последних лет выпуска. Я весь напрягся и неожиданно почувствовал, как у меня прорезался слух, как это бывает, например, на большой высоте в самолёте: то заложит уши, то отпустит. Я услышал, как он позвал: "Ингрид!"
Уже в следующий миг передо мной стояла чашка кофе, а перед незнакомцем бокальчик с тёмной жидкостью, с коньяком или бренди. Я пребывал в полной растерянности и лишился дара речи. Незнакомец выпил.
- Я прихожу сюда иногда. Мучаю себя воспоминаниями, правда, всё реже и реже, - заговорил он. - Она работала в этом кафе официанткой. Ра-бо-та-ла. А я всё прихожу сюда, - прихожу потому, что чувствую, как пол здесь, ещё хранит тепло её шагов. Все предметы, в особенности эта разливочная машина, хранят тепло её рук, подушечек её длинных и тонких пальцев с всегда красивым маникюром.
Она была любимицей публики. Люди шли сюда в основном из-за неё, и кафе почти никогда не пустовало. Теперь - видишь сам. Её нет уже более двух лет, а мне всё кажется, что она вот-вот появится из "Зимнего сада" и встанет за стойкой. Чуть дрогнет пространство, и едва ощутимое дуновение донесёт тонкий, пьянящий аромат её духов. А иногда, иногда.... Да! Иногда я вижу её здесь.... Правда, это видение столь нежно, столь невнятно, что, похоже скорее на тень тени, нежели на призрак. И всё же я его здесь вижу. Появляется оно не всегда, а лишь тогда, когда в кафе после полуночи остаётся буквально два-три посетителя. Хозяин выключает основное освещение, и, приглушая почти до минимума музыку, добавляет низких частот, которые окрашивают сознание мягкой тяжестью, видимо, тем самым, создавая благоприятную обстановку для её прихода. Он, как и я, был до глубины души к ней неравнодушен. Он знает, что мы с ней были друзьями, и каждое моё появление здесь, как мне кажется, будит в нём ностальгию по ней. Я уверен, что он видит её тоже, и догадывается о такой возможности с моей стороны. Но мы молчим.
Я влюбился в неё не сразу. Это чувство пришло как-то постепенно. Теперь я думаю, что произошло это от участившегося нашего общения. Я сдружился с ними. (Как назло она была замужем). Часто, очень часто бывал у них. Так как она работала всегда по вечерам, то, днём бывала постоянно дома. Муж её, днём отсутствовал, - работал.
При возникавшей у неё, иногда, потребности в поездке она обращалась ко мне: просила свозить по делам, или за покупками, и в последнем случае сопровождать при этом, давать советы с точки зрения мужчины, когда покупала что-нибудь для обновления своего гардероба. На мужа она не могла в этом плане рассчитывать. Всё, что касалось женского, чему женщины уделяют, по своей особенности, так много внимания: своему виду - было ему безразлично. Его раздражало, если она задерживалась более пяти минут в отделе женского платья.
Так, постепенно, с неукоснительным нарастанием, от частого общения и проявлявшегося с годами, всё в большей степени, её особого шарма, какой-то чарующей мягкости в поведении и умении себя держать, я всё больше и больше погружался в пучину этого пленяющего чувства.
Всё перечисленное выше, а также неповторимая, но спокойная красота; и волнующий, покоряющий своим особым тембром голос; и возгорание моего сердца, достигли апогея в период, когда ей было двадцать семь. Я её полюбил, но... не любовью в прямом смысле этого слова, а любовью платонической. Но и это будет не совсем точным определением. По-видимому, я полюбил её неким особым сочетанием: переплетением любви платонической с элементами любви... чувственной, и с оттенком ещё какого-то чувства. Возникающее у людей в таких случаях стремление к физической близости, заблудилось где-то в лабиринтах моего сознания, напоминая о себе лишь слабыми отголосками, которые способны были только на лёгкое шевеление чувств в тайных, глубинных закоулках души, и на щебетания их отблесков в моих глазах. Да! Глаза мои её пожирали! Я мечтал видеть её всю, наиболее откровенно и как можно чаще, но, только и всего....
Как это случилось? Что произошло со мной?
Вот здесь, в этом кафе шесть лет назад, я начал влюбляться в неё, медленно и незаметно для себя. Когда симптомы стали значительны и душевные страдания начали выныривать из глубин душевной бездны, - было уже поздно. Я попался в сеть расставленную амурами. Зачем им это понадобилось? Эта неожиданная любовь, пусть даже лишь от части чувственная, была мне не нужна! Она не давала никаких перспектив! Она была односторонняя. Но сердцу не прикажешь.
Как мне стыдно порой за свои прежние мысли и некоторые поступки! Но, как я хотел её тогда... облизать всю, как собака, чтобы насладиться её неповторимыми, как и её краса, соками. Какое безумие!!! Что делает с человеком эта бестия - любовь! И её ещё воспевают в стихах! Нет, нет, никогда более.... Держать, держать себя на расстоянии от этих, заставляющих нас падать на колени, сходить с ума, издеваться над собой и временем, прекрасных нимф!
Вот, вот... сходить с ума.... О чём это я? Ах, ну да, конечно... Прийти в себя помогла мне она сама. В пик нашей платонической дружбы, она, вдруг, отодвигает меня на задний план! О! Какая жестокость по отношению к страдающему! Но почему она тогда так резко переменилась? Может, её напугала моя привязчивость? А может, она испугалась за свою верность мужу? Не знаю. Но я стал замечать, что она всё больше и больше отстраняет меня, приближая к себе подружек и одаривая весомым вниманием наших общих знакомых мужского пола. Сколько мог, я это терпел. Но, не выдержав однажды, упомянул в разговоре с её мужем, как бы невзначай, что жена его, последнее время, старается не бывать дома в свободные от работы вечера. Сделал намёк. К нему я не ревновал и надеялся, что он усмирит прыть объекта моих страданий, зажав его в узкие рамки. Это была надежда на последнюю инъекцию обезболивания - раз не мне, так и не другим. В кого я превращался? Он же, лишь передал ей, с безразличием, о моих беспокойствах, и мер никаких не принял. Но каким-то образом он дал ей всё же понять, что мои волнения по её адресу наводят его на некоторые мысли в отношении меня.
И натерпелся я боли, - боли душевной и боли сознания; и боли оттого, что был вызван скандал в нашем кругу. Навлёк на себя косых взглядов людей, услышавших о распре. Все встали на её сторону, и я оказался в изоляции.
Надежды мои, мой расчёт не оправдались, - лишь усугубились душевные муки.
Случалось, порыв чувств порождал бурю богохульственных сексуальных фантазий, и даже мести! Мести, выражавшейся в моих воспалённых мечтаниях, как распятие моей мучительницы у дерева, во всей её красе, без помех одежды. Я же с плёткой в руках, выспрашиваю у неё не то чтобы любви, а внимания ко мне. Да... лишь внимания! Я жаждал его, хотя бы такого, какое получает, любимая хозяйкой собака.
После нескольких месяцев отчуждения, несметного количества погибших нервных клеток, а так же приложенных стараний, блокада стала спадать. Но налаженные отношения при всех моих усилиях не смогли достичь былой душевности. И, тем не менее, я ликовал.
Если случалось так, что в какие-то моменты я выглядел как простофиля-дурачок, но это её забавляло, я был рад и стремился веселить её дальше.
Мне хотелось её баловать, а баловать женщину, это, значит, задаривать её подарками. Более или менее дорогих она не приняла бы (чтобы не быть, как бы в долгу), и я старался дарить ей всякую оригинальную мелочь или обманывать её: даря вещь дорогую, говорить, что купил её на распродаже, почти за бесценок. Вся моя фантазия была постоянно направлена на то, чтобы, в рамках платонической любви, быть как можно ближе к ней. Завоёвывать её, завоёвывать и ... никогда ... не завоевать. Но в тоже время чтобы она была моей! Звучит странно, но это так.
Время, подлечившее меня, заставило, хоть и с опозданием, задуматься, и, положив под микроскоп мои былые переживания, произвести анализ, - анализ этой невероятной по своей силе любви, а может быть лишь влюблённости, - чёрт её знает!
Внешняя красота - состояние зыбкое. Такая любовь - чувство приходящее. И если он и она спят друг с другом, то чувства любви, базирующиеся на внешней красоте, притупляются и проходят, быстрее, чем это можно было ожидать. Не остаётся тайн, - тайн не остаётся, кроме одной - тайны ума.
- Кто ты? - прошептал я.
- Зачем тебе подробности? Представь, что я - фантом, призрак, мифическая личность.
- Но..., - попытался возразить я, и тут же понял, что он меня уже не слышит.
- Красота - открытый козырь, - продолжил он вновь, с головой погрузившись в свою философию. - Этот козырь ярок, но не долог. Привыкание заставляет со временем его не замечать. В противоположность красоте - ум. Обладающий в большей степени им, может всю жизнь умело манипулировать струнами чувств, - не надоесть. Красота - глупа. Ум - величественен! Я ненавижу себя порой за те моменты слабодушия, низвержения, перед пустой женской красотой. Хорошо сказано: "Как счастлив тот, кто не влюблён!"(3)
Выплакав в день её ухода океан слёз, выпив неимоверное количество водки, пытаясь тем самым заглушить боль расставания, я, вместе с неописуемым, разрывающим душу, видом глаз приобрёл некий иммунитет, - очерствение чувства. Он (иммунитет) позволил мне несколько позже сделать вывод: красавица Лия не давала мне никаких надежд; обладала она по сути лишь одним плюсом - молодостью; а что до красоты - так это, как я уже говорил, временное. То, что я сейчас говорю, это мысли, которые я пытаюсь себе внушить,- обмануть себя. Но это удаётся мне лишь с переменным успехом.
Теперь, после всего сказанного ты понимаешь, что я, закалился от любовных страданий и дам волю себе, лишь на то, чтоб, посмотрев или пообщавшись с красивой особью, пощекотать тайные, интимные уголки моей сущности, заливая рассудительностью искры зарождающейся влюблённости. Я не люблю любовь!...... Любовь жестока! Это чувство нещадно мучило меня, так как страдало от тех ограничений, в рамки которых я был зажат после примирения. Я стал для неё просто хорошим знакомым. А это означало: я лишился права поездок с ней, тет-а-тет загорать, и естественно натирать её тело защитным кремом, а так же права на массаж её ног, хотя она от него ранее была всегда в восторге. Для меня же это служило тайным любовным контактом с ней.
Проходили недели, месяцы, а утерянное никак не удавалось вернуть, и тогда ...
А вот и он. Кто? Шеф - хозяин этого кафе.
В зале появился полный мужчина лет сорока пяти. Посмотрев на нас взглядом, несущим в себе оттенок ностальгии, он удалился за кулисы.
- Как он ревновал Лию ко мне! - заговорил "изливатель души" вновь. - Мне всегда казалось: его б воля - он меня бы побил.
В этот миг до моего слуха донеслась мелодия из "ENIGMA 3".
- Это "The child in us", - сказал он, - здесь, в середине композиции, рвущий струны моей души вокализ. Этот вокализ, - плачущий голос её души. Эта ассоциация настолько сильна с ней, что когда я его слышу, то сердце моё сжимается до боли. Но возможно, я это придумал. Хотя, под этим должны быть основания. Но я их не нахожу, и не могу объяснить, почему этот женский вокальный плачь, именно этот, является источником моей душевной боли. Но у меня существуют смутные подозрения, что её душа, приходя ко мне, таким образом мстит.
Много раз, задумываясь над этим, я пытался всё же уловить те тончайшие ниточки, соединяющие плач этого вокализа с болью моей души. И вот однажды, когда я размышлял над этим, привиделось мне видение: она без каких либо косметических хитростей на лице, волосы зачёсаны назад и собраны в хвост, просто естественная красота... и в этот миг кассета, игравшая в магнитофоне, проигрывает эту вещь, и именно вокализ. Случайность? Закономерность? Но, каждый раз, когда я слышу этот вокализ, я..., - его голос дрогнул. Он замолчал, и я увидел сбегающую по его щеке капельку.
- Не пойму! Я, кажется, уже переболел, и всё же..., это видение, периодически, злорадствует надо мной. Я вижу явственно тот момент: она возвращается с работы на своей Ауди100 домой. Глубокая ночь. Загородная дорога. Она едет, приближается, и неожиданно, в самом коварном месте её маршрута, на дорогу выскакивает человек с Поляроидом и нажимает кнопку. Вспышка! Она напугана и ослеплена, но, за мгновение перед ослеплением, видит перед машиной человеческую фигуру. Машинально крутится руль влево и Ауди уходит в кювет, переворачивается... несколько раз....
Она, внешне, практически не пострадала. Я видел её тело, потом, в морге - шёпотом вымолвил он, и через мгновение добавил. - Теперь я, её, не ревную...
Вокализ подошёл к концу, и всё стало возвращаться на свои места. На моё сознание вновь легла тяжёлая рука усталости. Я подумал, что могу заснуть...
Непонятное сотрясение, похожее на удар, возможно по щеке, пробудило меня на миг, и, я увидел, что шеф - хозяин кафе бьёт меня, видимо, пытаясь разбудить, при этом говоря: "Проснитесь! Покиньте кафе. Кафе закрывается - "оно" приблизилось и вот-вот начнёт.... Покиньте кафе. Покиньте! Я его закрываю!" Появившееся на миг изображение гаснет, успев выхватить из круговерти туманных видений, идущего к выходу типа в чёрном. Чугунные веки падают, брызнув мне в глаза краской забвения.
Следующий удар, мне показалось шефа, раздвинул, сначала не широко, а потом на всю ширь шторы перед моими глазами. Испугавшись, я конвульсивно крутанул рулём и, выведя машину с обочины на асфальт, затормозил.
Выскочив из неё, я огляделся. Моя машина была единственным гостем шоссейной дороги в этот час. Смутно соображая, я подошёл к носу машины и увидел правую противотуманную фару разбитой. На бампере виднелся белый штрих. Пройдя назад, я обнаружил два сбитых столбика, обозначающих край дороги.
Что всё это было? Чёрный город, кафе, - это мне снилось? Я заснул за рулём? А может, я заснул уже после, проехав этот город? Нет, не помню, чтобы я садился в машину, выйдя из кафе. Да и этот город был столь странным, что невозможно поверить в его реальное существование. Я заснул за рулём; съехал на обочину; сбил два столбика и разбил фару. Всё что происходило со мной до съезда с асфальта, - был сон. Но какой явный! А ведь этот съезд на обочину мог быть для меня летальным. Я заснул за рулём! Чью же душевную муку, метающуюся в пространстве, уловило моё спящее сознание?...
- Как чью? Твою, - прошептал внутренний голос.
- Нет! - взорвался я. - Ты намекаешь, что тот тип - я? Чушь! Ты же слышал его откровения. В них чувствовалось, что он говорит нечего не скрывая. В его откровениях я обнаружил некоторое сходство с эпизодами моей жизни, это правда, но только и всёго. Если бы это был сон моего сознания, то, в откровениях фигурировали бы такие фрагменты, которых, кроме меня никто не знает. Их - таких фрагментов, он не рассказал. Я делаю вывод, что это была волна не моих переживаний.
- А какие это тайны ты хранишь? Их, даже я, твой внутренний голос не знаю.
- И не должен знать! Я их похоронил под руинами моей памяти.
- От чего же? - начал он меня пытать.
- Оттого, что они настолько низменны, что мне стыдно о них не то чтобы думать, даже вспоминать. Эта моя сокровенная тайна - и я, пронеся её через всю жизнь, не раскрою даже на смертном одре, унесу с собой. Этот тип в чёрном, сейчас, стыдится своих любовных глупостей, а его поступки и фантазии куда скромнее моих. И если я не скажу, что не люблю любовь, то, скажу, что я её боюсь. Да! И всё! Всё! Всё! Чёрт! Фару разбил! - последней фразой я попытался уйти в сторону от этих мыслей.
- Но ведь тяжело не думать о том, что тебя мучает, - вновь мягко подступил внутренний голос.
- Мне не тяжело, так как я это глубоко запрятал и не тревожу этот могильник.
- Неужели ты не вспоминаешь о ней?
- Конечно, вспоминаю и помню. Но я оперирую теперь только безобидными воспоминаниями.
- Ну, мне бы ты мог открыться, - пилил внутренний чёрт.
- "Каждую ночь умирают в постелях люди, хватая руки преподобных исповедников и жалобно смотря им в глаза, - умирают с отчаянием в сердце, захлёбываясь ужасными тайнами, которые не терпят раскрытия. Порою, увы, совесть человеческая возлагает на себя ношу, столь преисполненную ужасом, что сбросить её можно только в могилу".(4)
- Но я не человек и не исповедник. Да и, чтобы я смог поверить, что тот тип не ты, мне нужно знать несколько тайн. Оживи хоть парочку воспоминаний.
- Нет, и хватит меня терзать! Поехали! - крикнул я в ночь.
- Подожди. А почему ты так нервничаешь? Боишься признаться себе, что пребывал только что в компании со своим подсознанием? Я - твой внутренний голос всё это время был рядом с тобой, и, я не заметил какой-либо информации, чуждой твоей памяти. Откуда известно, что эту аварию спровоцировал человек? Ведь причины точно не установлены. Все сошлись на предположении, что спровоцировало трагедию дикое животное: косуля, кабан.... Тот человек с Поляроидом, это был ...
- За-мол-чи!!!....
Быстро сев за руль я резко нажал на газ. Взвизгнула резина и уже через несколько секунд мой лимузин мчался на большой скорости, удаляясь от "чёрного города".
А где-то там, позади, где недавно проезжал одинокий водитель, произошло то, о чём предостерегал хозяин кафе. "Оно" поглотило весь город, дойдя до центральной улицы, тем самым, превратив его в фантасмагорию, которая, витая в пространстве, проводила грустным взором погружающиеся в чёрную глубину красные огоньки, - после чего умерла, растаяв в ночной тишине.
Время лучший лекарь. События, чувства, страдания, вина и "то время", сплетясь в клубок, низверглись в бездну небытия, устремляясь в высокую глубину, в которой всё ожидает с раскрытой пастью прошедшее время.
(1) Диссоциация - разъединение, распад.
(2) Онейроид - вид помрачения сознания, проявляется ярким сочетанием фантастических образов, грёзоподобных переживаний с фрагментами восприятия реального мира.