Дейнеко Дарья Дмитриевна : другие произведения.

Завтра означает никогда

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Наболело...


   0x08 graphic
0x08 graphic
Deineko Dash
   Завтра означает никогда
   Завтра означает никогда.

Глава 1

   Как меня зовут - не имеет значения.
   Кто я - тоже не имеет значения.
   Я хочу всем рассказать о том, как я стал убийцей.
   Зачем вам это читать, тоже не имеет значения.
   Это не чистосердечное признание в совершении неисчисляемого количества убийств. И тем более, это не раскаянье. Я просто хочу рассказать о том, что творилось у меня в башке и в душе, когда я убивал людей. Как получилось так, что я выбрал такой путь.
   Эта книга не пропаганда насилия.
   Хотя вообще-то это книга о том, что происходит вокруг вас, за вашим окном, с наружи вашего автомобиля, внутри вас.
   Я не скрываю своего имени, просто оно не имеет никакого значения. Мне нечего боятся, не от кого скрываться. Почему? Обещаю рассказать потом.
   Я хочу показать вам свой внутренний мир. Возможно, помочь вам. Если вдруг где-нибудь на улице, в метро, или в кабинете своего начальника вы увидите подобного мне человека, вы будете знать, что у него на уме. И если захотите жить дальше, сможете как-то защититься, принять меры. Если захотите жить. Если жизнь для вас имеет како-то значение. Если что-то в этом мире для вас имеет значение. Мое имя, например, не имеет значения. Ведь что бы изменилось, если меня звали Эдгар? А если Женя? Я бы мог себя назвать Андреем.
   Я по-разному себя называл. Ничего вокруг не менялось. Но все люди привязывались к твоему имени, как к последней шлюпке на тонущем Титанике. Если у вас нет паспорта, нет зарегистрированного имени - вы никто.
   Как же на счет мыслей, чувств, физического тела, в конце концов? Нет имени - нет вас.
   У меня нет имени. Нет документов. Меня нет.
   Меня действительно нет.
   Кто я? Вы еще помните меня убийцей без имени. Но кроме этого я еще туша с костями, грудой мышц, кучей дерьма и десятком болезней. У меня, например, рак легких. Но вам меня не жалко - я убийца. Помимо рака у меня еще грибок ногтей, герпес, неудачно вырезанный аппендицит... Если вы не врач, вам нет до меня дела. Мне тоже. Теперь.
   Я не сатанист, не сектант и даже не атеист. Ведь вы судите людей по их отношению к богу? Я верил в бога. Когда-то. И потом, когда встретился с ним. Я всегда считал, что бог не прав. Он сам пришел и сказал мне, что не прав я. Я никогда не думал, что я прав. Я знал, что я правее других. Каждый думает, что он правее других. Все думают, что они правее других. Поэтому какая разница, кто действительно прав? Я прав. Точка. Я правее. А я все равно правее вас обоих.
   Вот мир и катится к черту. Черт тоже по-своему прав. Поэтому и катится.
   Что в жизни больше всего нужно?
   -Деньги.
   А на фиг деньги, если больше ничего не будет?
   -Жизнь.
   А зачем жизнь, если нет денег?
   В мире ничего никому не нужно. Мир катится к черту. А черту нужен мир? Мир катится потому, что каждый думает, что ему нужно больше всех. Я с чертом не говорил - не знаю, зачем ему мир. Говорил с богом. Он сам не знает, что ему нужно. А, может, знает. Но не говорит.
   Я говорю:
   - Боже, ты знаешь, что нам надо?
   Молчит.
   - Так зачем же ты создал мир, которому сам не знаешь, что надо?
   Молчит.
   А я знаю, что мне надо.
   Уничтожить неправильный мир. Ему все равно ничего не надо. Мир все равно себя уничтожит скоро. Знали бы чего им надо - достигали. А так что?
   Зачем миру люди, которые не знают, зачем живут. Даже бог не говорит. А я говорю.
   Я уничтожу этот мир. Бог создал, а я уничтожу. Выходит, я антибог? Нет, ну я же не весь мир собираюсь уничтожать, а только неправильный. Я, наоборот, помогаю справиться богу с ненужным хламом в этом мире, сделать мир правильней. Значит я парабог? Пускай, названия тоже не имеют значения.
   Я долго искал повод жить. Изучал философию, религию, математику. Жить не зачем. Я искал повод дожить до старости. Не нашел. Зачем доживать до старости в мире, который не знает, зачем живет? С раком и 17 летним стажем курения до старости можно не дожить.
   Я накурился плана и наглотался снотворного. Много снотворного.
   Но бог мне сказал: так нельзя. Забирайся отсюда и доживай до старости. Все мучаются, и ты мучайся. Смерть ты еще не заслужил.
   - Но почему нельзя?
   Молчит.
   Что-то подобное сказали мне и врачи в больнице, куда я попал с передозом снотворного.
   Так я выжил. Тогда я нашел смысл жизни. Я - парабог. Впрочем, уж слишком громкое имя.
  
  

Глава 2

  
   Я вернулся домой из больницы со знанием смысла своей жизни.
   Завидуйте мне, я знаю смысл жизни! Хотя бы своей.
   С начала нужно обрести свободу. Все ее хотят. Но даже самые свободные люди не свободны. Что значит свобода? Нас связывают собственные страхи, собственные возможности, приличие, правила поведения.
   Страхи.
   Я боюсь боли, собак, потерять имущество... Смерти я уже не боюсь.
   Боли мы боимся до тех пор, пока не узнаем ее на вкус. Страшнее ожидание боли, чем сама боль. Человеку можно не рубить головы, а просто замахнуться на него топором.
   Я достал перочинный нож. Открыл. Блеснувшее лезвие я засадил себе в ладонь. Плохо пошло. Не хватило решительности. Закружилось в голове. Я смотрел, как кровь из несмелого ручейка превратилась в настоящий кровопад. Приступ тошноты... Левая рука не так важна в жизни. Дрочу я, как большинство, правой.
   В юности я прыгал с парашютом, с моста, привязанный за ноги, гонял на скоростях на мотоциклах по встречной полосе. Страшно. Было. Сейчас кажется - пустяк.
   Почему мы боимся крови? Что в ней такого страшно? Высоты боятся, потому что с нее можно упасть и будет больно, собак боятся, потому что они могут укусить и будет больно. Когда течет кровь, должно быть, тоже больно. От большого количества крови можно умереть. Но сколько возможностей умереть от потери крови у нас есть в бытовой жизни?
   В общем, мы всегда боимся боли.
   Собаки.
   В детстве меня укусила собака, с тех пор я их не терплю. Они меня тоже. Чего мы боимся в наших страхах собак. Ну, хорошо, боли от укуса разъяренной собаки. Заразиться бешенством. Сорока уколов в живот. Смерти я не боюсь. Боли тоже. Бешеный я и так. Так чего же я до сих пор боюсь собак?
   На следующий день я пошел в приют для бойцовских собак. Сказал, что хочу завести себе друга.
   - У вас справка есть?
   - Какая?
   - Что вы психически здоровы.
   А вы, думаете, я психопат?
   Я вчера засадил себе нож в руку, а вы думаете, я психопат?
   - Справки нет.
   Недоверие закралось.
   - А что с рукой?
   - Жене мясо помогал разделывать, нож выскользнул.
   Эпизоды из чужих жизней бывают очень полезными.
   - Без справки не выдаем собак.
   - Посмотреть хотя бы можно?
   Я выбрал самого, на мой взгляд, неуравновешенного и обозленного на жизнь пса. Черный ротвейлер. Белое пятно на груди. Но пятно видно, только если собака встанет на задние лапы. Или прыгнет на тебя. Именно ротвейлер укусил меня в детстве.
   - Можно посмотреть его в деле?
   Пса вывели на поле. От меня его держали подальше.
   Продемонстрировав свои способности и силу, пес явно не хотел возвращаться в клетку. Еще бы! На поле и нападать учат, и бегать, и загрызать, а в клетке одни прутья грызи!
   Когда псину вели с поля, я шел рядом, задавая глупые вопросы о собаках. Затем я быстро достал из кармана флакончик кошачьей мочи, который все время держал наготове и выплеснул содержимое на себя.
   Ротвейлер зарычал и хотел было броситься на меня, но хозяин крепко держал поводок. Злая морда собаки брызгала слюной совсем близко от меня, ей вторили собаки из других клеток. Хозяин тащил ротвейлера в его клетку, матерясь в мою сторону. Я подбежал к нему и врезал по яйцам. Поводок выпал из его рук, и злобная морда прыгнула на меня, свалив наземь и прокусив руку.
   На рев уже сбежались охранники и хозяева. Они оттянули собаку от меня и, подняв, повели в медпункт. К тому времени собака успела прокусить мне обе руки и исцарапать лицо.
   В медпункте молодые медсестры кривились и отворачивались - от меня несло кошачьей мочой.
   Так я победил собак.
   С имуществом пока подождем.

Глава 3

  
   Чтобы чистить, мир нужны инструменты. А у меня их нет.
   Нужен какой-нибудь план. Или хотя бы твердые принципы. План исходит из принципов.
   Я снял со счета в банке все деньги.
   - Вы что собрались умирать?
   Идиотский вопрос кассира-юмориста.
   Все мы собираемся умирать, с самого рождения. Строим планы, делаем что-то в этой жизни, достигаем. Все только для того, чтобы вдруг не умереть, не оставив после себя ничего.
   - Нет, просто я хочу уехать в тихую деревушку и там провести остаток жизни.
   Очередной полезный эпизод из чужой жизни.
   - Сколько же Вам лет?
   Почему остаток жизни может быть только у старых или пожилых людей? Остаток жизни - это любой из насущных дней.
   Идиотская улыбка вежливости - сущая формальность, но люди о тебе уже хорошего мнения. Ты же думаешь, что они идиоты. Лучше не вспоминайте об этом, когда вам улыбаются продавцы, официанты, кассиры или портье.
   Я сложил несколько сотен купюр в карман куртки и в портмоне.
   Нужно оружие. Я порылся в записной книге мобильного телефона. Позвонил знакомому, что имел доступ к оружию.
   Через него достал себе пользованный ментовский пистолет и несколько десятков блоков патронов. Говорю же - через знакомого.
   Я пришел домой.
   Инструмент есть.
   Принципы. План.
   С принципами вроде все понятно. Убирать из этого мира тех людей, которые вредят миру. Главное - никакого субъективизма в суждениях. Я - не критерий оценки, мое мнение - не обязано быть правильным. Нужно судить объективно.
   И еще одно. Не убивать детей. Хотя бы маленьких.
   Я осмотрелся. В квартире было столько ненужных моему образу жизни вещей.
   Полки с десятками, с сотнями книг. Половину из них я даже не помню в глаза. Книги нужны миру.
   Чего я их не читал?
   Компьютер. Деинсталляция десятков игр и тупых фильмов. Интернетовских приколов и порно картинок. Ничего из этого миру не нужно. Первобытные люди и животные как-то сами догадались, без помощи видеокурса по сексу, что нужно делать. Но людям мало просто трахаться, им хочется "чего-то новенького". Когда бог сделал процесс размножения приятным, он не подумал, что придумают презервативы. Он хотел, чтобы людям нравилось размножаться. Но люди придумали презервативы и аборты, так научились наслаждаться, обманывая бога.
   Перебор дисков и кассет. Сколько мусорной информации в моем архиве. Я собрал стопку и вышвырнул из окна. Куча пластмассы и металлопластика вдребезги разбилась об асфальт, усеяв тротуары сотнями разноцветных, разнокалиберных осколков.
   Следом растворился в суете города магнитофон, второй телевизор. Когда-то телевизор был роскошью. Никто не верил, что телевидение вытиснит театр и книги. Но каждый хотел иметь телевмзор. Теперь он имеет нас. Два телевизора. Для каждого члена семьи телевизор. Двадцать каналов. Пятьдесят каналов. Сто каналов, по которым показывают одно и тоже. Но нам это надо - убеждает реклама с девяносто девятого канала.
   Что смотреть по телевиденью? Фильмы, что штампуются на конвейерах мирового кинематографа. Потом пафосно раскручиваются в кинотеатрах. Так престижно сходить на премьеру. Престижно следить за всеми новинками. Через год фильм выходит по телевиденью. Через два - о нем никто ничего не помнит. Какие три фильма вы смотрели два года назад осенью? Или сериалы для замыливания эфира? Мультики? Реалити-шоу? Ток-шоу? Новости вещь полезная. Но и они научились у сериалов подавать ненужные нам проблемы и придумывать свою версию событий. Свою версию жизни. В детстве ты больше всего не любишь, когда папа или мама переключают телевизор на новости. Потом, когда остаешься дома один ты тоже их смотришь. Кажешься себе продвинутее своих сверстников. Потом тебе не смешно от цветных мультяшных уродов. Что они воспитывают в детях? Если тебя посвящают подобные мысли - ты повзрослел.
   Чем шире становиться сеть Масс Медиа, тем меньше собственных точек мнения остается у людей. Книжки пишут то, что выгодно их издателям, песни пишутся про то, что выгодно менеджерам, агентам. Люди одевают те, что выгодно дизайнерам. Люди покупают то, что продаться. Нет разницы, нужно ли это вообще. У нас нет собственного мнения по поводу шампуня. У нас нет собственного мнения по поводу новой песни. Все, что крутят чаще трех раз в час - становится хитом. А тем более реклама. То же и с театром. Те же и с искусством. Интересно, кто разрабатывал имидж Аристотелю? Сколько людей писало программы выступлений Цезарю? Ми думаем, ми живем, ми рождаемся по схеме, которую навязал нам высший разум. Нет, не бог. Впрочем, если телевиденье для вас Бог, тогда это так. Ми едим натуральные продукты со сроком годности до трех месяцев.
   Если вы согласны со мной, это еще больше подтверждает теорию об отсутствии собственного мнения.
   За телевизором полетела фритюрница. Сервант с посудой. По досточке. Целый, он, естественно, не влез в окно.
   Цивилизация. Чем боле независимыми становимся мы от природы, мира, друг друга, тем более мы становимся зависимыми. Если пол века назад отключали свет, то люди доставали свечи и жили дальше. А четыре года назад следующее поколения оказалось бессильным перед проблемой перехода компьютеров в 2000-й год.
   Шкафы с ненужной одеждой.
   Я оставил черный костюм. Три рубашки: белую, и две черных. Семь пар носков и нижнего белья. Шерстяной свитер. Чорный плащ. Чорный пуховик. Шапка шарф и перчатки. Спортивный костюм. Камуфляжные штаны и две футболки.
   Кажется, много оставил. Но отберите в своем гардеробе эти вещи. Что осталось? В три раза больше куча?
   Я выбросил десяток гавайских теннисок, пару-тройку голубых джинсов, черных и клеш.
   Три разных свитера. Десятки неношеных годами вещей, покорно ждущих на полках непонятно каких времен.
   А убеждает нас в необходимости этих вещей мода. Тонны новой косметики, что сохраняет молодость. Километры ткани, что обеспечивает нам чувство собственного достоинства. Тысячи снятой кожи для дышащей обуви на один сезон. Не то, что я против убийства животных для блага человечества. Просто почему-то мы, использующие эти блага на полную катушку, не с тали жить дольше или счастливее Неандерталец-женщина говорит своему неандертальцу-мужу: купи мне новую тигровую шкуру и ожерелье с волчих зубов - ми завтра идем в гости в соседнюю пещеру.
   Вслед за платяным шкафом полетели тигровое, шелковое и в цветочек постельное белье. Себе я оставил комплект черного.
   Плюшевые пуфики, подушки, плакаты. Нет, моей целью не является мимнимализм. Моя цель - разумное удобство среди вещей, нужных этому миру. Когда на вопрос "что бы я взял на необитаемый остров?" хочется ответить - крем для загара с цифрой 15, стоит задуматься, для чего тi вообще живешь?
   К вечеру я, наконец, остался в одной комнате с письменным столом, книжным шкафом, телефоном, кроватью и телевизором в другой. С плитой, шкафом для мусорного ведра одной чашки, трех тарелок, ложки, вилки, кастрюли, сковородки и чайника на кухне. Стиральной машины раковины, душевой кабины и унитаза в ванной.
   Без четверти полночь.
   Пятнадцать минут до начала дня новой жизни.
   Нужно будет перекрасить стены и во второй комнате поставить несколько тренажеров.
   Тринадцать минут.
   Деньги и документы я хранил в книжном шкафу.
   Двенадцать.
   Итак, завтра я начинаю новую жизнь.
   Я умылся. Почистил зубы.
   Восемь.
   Я заснул.

Глава 3

  
   Первый день жизни человека, который знает ее смысл, начался довольно хорошо.
   Сработавший в семь будильник я выключил на третьей секунде противного пищания.
   Самый сладкий сон как раз перед тем, когда нужно вставать. Мы просыпаемся и ставим на будильнике отсрочку на пять минут. И занимаемся сладким мазохизмом: мы дремлем, наслаждаясь последними минутами лежания, зная, что все равно нужно встать.
   Снова пищит будильник. Еще одна отсрочка. Мы откладываем начало нового дня. Мы откладываем дела. Ставим отсрочку на впечатления и события. Отсрочку на новые проблемы, на их решение. Ставим отсрочку на жизнь.
   Нам никто никогда не поставит отсрочку на смерть.
   На третьей секунде противного писка я встал.
   Я с самого утра знал смысл своего пробуждения, смысл утреннего кофе, смысл чистки зубов и утреннего умывания.
   Я качественно побрился, надел чистую рубашку, лучший костюм. Заварил полноценный кофе. Полноценно выпил его.
   Совершенство - не цель. Это способ.
   Мы всегда делаем обыденные процедуры вяло, халатно, не задумываясь. Мы всегда оставляем качественное выполнение этих деталей на какую-то следующую жизнь.
   Но при этом смерть у нас всегда одна. Очень качественная.
   Я вышел в тусклый коридор подъезда.
   В моем доме нет ни охранника внизу, ни бабушки-консьержки. Поэтому обрисованные стены, разбитые лифты, описанная (в двух смыслах) лестничная клетка.
   Я захожу в лифт.
   В замкнутой коробке стоит молодая девушка с ушастым кокером.
   - Доброе утро, - говорю я.
   Милое создание поднимает на меня удивленно-испуганные глаза:
   - З-здравствуйте.
   Начесанные мелированные волосы крупными прядями уложены на зеленом приталенном пальто. Ни единого волоска на широких лацканах пальто. Все надежно закреплено слоем лака. Но ни единой засохшей капли в облаке волос я не вижу. Наверно, все уложено пенкой. Еще одно милое создание - бежевый кокер-спаниель - начинает мочиться под пластиковой стенкой. На его шелковой спине взбитый колтун. На ногах у девушки новые сапожки. Не то что бы дорогие, но новые. Дома у нее, наверно слой пыли и дорогая плойка вперемежку с каталогом косметики.
   - О, нет, Лэсли, не надо! Ну, потерпи до улицы. Еще чуть-чуть.
   Собака топчется в собственной моче, которая вытекает прямо к моим ботинкам, и смотрит коричневыми глазенками, в которых отражается мутный блик шестидесяти ватной лампы, на хозяйку.
   Он не понимает, что хочет хозяйка. Его природа требует посцать.
   Я достаю пушку и целюсь в писающее создание.
   - Ой, нет, пожалуйста, он не виноват! Он больше не будет!
   Я удивляюсь, как в критических ситуациях люди умеют быстро соображать.
   - Хорошо, - я перевожу пушку на человеческое создание, - виновата ты, что не подняла пораньше свою задницу, чтобы выгулять свою собаку.
   - Не надо! Пожалуйста, только не я.
   - Тогда она.
   Я снова перевожу пушку вниз.
   - Нет, - совсем неуверенное лепетание прощающейся со своей собакой девушки.
   -Не убивайте меня.
   Вот и закончилась любовь.
   Раз. Номер один.
   - Действительно, больше он не будет.
   Говорю я девушке и выхожу на улицу.
   Я не сажусь в троллейбус или маршрутку, а иду пешком до метро.
   Предпочитаю свободу. А в маршрутке из меня за мои же деньги сделают бычок в собственном соку.
   Вокруг спешат такие же любители свободы.
   Кто-то очень спешит.
   Нас обгоняет банка бычков с рогами. Проезжает троллейбус.
   Где-то в глубине души, сдавленные и стиснутые, они радуются, что в метро будут быстрее меня. Мне плевать. Вы все равно бычки.
   Подхожу к метро. Захожу в конвейер консервных банок и становлюсь бычком.
   Зато массаж бесплатный.
   Через две остановки банка переполнена. Чтоб выйти, нужен консервный нож. Старый, который забивают в металлическую крышку консервы, а потом прорезают, оставляя острые волнистые края.
   Где-то совсем рядом начинают спорить. Кто-то кому-то мешает. Нет, здесь все друг другу мешают, но эти считают, что у них больше прав.
   Во многих других странах люди предпочитают извиниться и улыбнуться. При этом, каждый остается для себя правее и сильнее. А у нас, сильнее, умнее и правее тот, кто спихнет с места другого. Вспоминается почему-то власть. Это она виновата, что я вам наступил на ногу и не извинился.
   Вон еще кто-то подключился. Я люблю за таким наблюдать. Так веселее ездить. Каждый думает, что он прав. А правого нет. Оба неправы.
   В природе действительно прав тот, кто сильнее. Но мы давно атрофировались от природы. Мы стали цивилизацией. Она навязала нам права и обязательства. Вот все и качают свои права. Но природа берет свое.
   Я сам иногда устраиваю подобные сцены.
   Интересно наблюдать за реакцией людей. Кто из нас правее?
   В толпе прав у нас практически нет.
   У нас вообще нет прав.
   Пока мы их не потребуем.
  

Глава 4

   Сколько раз, когда ваша жена (дочь, муж) задерживалась с приходом домой, сколько раз вы представляли, как с ней что-нибудь случилось.
   Нет, не просто волновались. А именно представляли, что вам позвонят и скажу, что с вашей женой случилось несчастье, что вам нужно срочно среди ночи приехать куда-то. Сколько раз в своих фантазиях вы видели ее мертвое тело, ее изувеченное, в рваной одежде тело. Ее синюшную кожу, стеклянные глаза.
   Для природы смерть - нормальное явления. Боевики и ужастики - проявления природы.
   Вы планировали, что будете делать без нее, как воспитывать детей, что готовить следующим утром на завтрак. В ваших мыслях появлялось место любовнице. Вы считали, хватит ли денег на похороны, прикидываете, у кого бы занять немного.
   Да, пожалуй, покупку новых джинсов нужно будет отложить.
   Вы застукиваете себя на этих мыслях, и гоните их прочь. Вам противны эти мысли, но они вертятся в вашей башке. В вас говорит природа.
   И в тот момент, момент, когда вы уже живете со своей любовницей, а детей воспитали лучше, чем жена, в этот самый момент раздается звонок в дверь. На пороге, стоит жена, которую вы не рады уже видеть. И, тем не менее, в глубине души вы чувствуете невероятное облегчение...
   Сколько раз, уходя на работу (на прогулку, уезжая на дачу), вы вспоминали, что могли не выключить газ, утюг, краны? Вы представляете, как вернетесь домой, из окон которого валит дым. Или пожарные разгребают уцелевшие ненужности быта, устанавливая причину пожара.
   Нет, в этот раз вам придется делать соседям снизу ремонт, так как незакрытый кран с горячей водой устроил в квартире под вами аквариум, в котором морскими паразитами плавают старые домашние тапочки, стружки дерева из клетки хомячка и вынырнувший из-за дивана использованный презерватив. Волновались ли питекантропы, отправляясь на охоту, что им приодеться делать ремонт соседям?
   Но, приходя, каждый раз домой застаете обычный для вас порядок в комнатах, пыльную мебель и перекошенную набок картину. И так каждый раз, пока не...
   На самом деле, все, что вы себе представляли, не имеет никакого отношения к действительности.
   Я возвращался домой со своей работы. Кем я работаю, вы узнаете позже.
   Я встретил своего соседа по дому. Он мне был никем. Даже соседом он был никаким. Мужем он вообще не был. Единственное, что он умел хорошо делать - это чинить электрические приборы. Деньги тратил все, что у него были. А их у него никогда не было.
   Мы вместе шли домой. Миру он нужен только тем, что умеет чинить пылесосы, розетки, телевизоры. Я говорю ему: научись чинить компьютеры, будешь хорошо зарабатывать.
   Он мне говорит: Надо будет как-нибудь.
   Как-нибудь. Ненавижу это слово. Синоним его - никогда. Определяя то или иное действие в папку с именем "как-нибудь", мы автоматически откладываем его в "никуда".
   При этом имя он имел совсем не похожее на свою жизнь. Герман. При звучании его имени представляешь себе суховатого мужчину роста выше среднего в хорошем костюме. С черными, уложенными волосами. Впрочем, может и не черными. Но уложенными. Мой сосед же был совсем другим. Кругловатые, слегка опухшие от пива и безделья черты лица, безразличность в походке, от этого и сутулость. Глаза его были серыми, бледными, словно неудачная рас печатка фотографии с высоким уровнем шумов на принтере, где закончилась черная краска. Если выпрямиться, может, и будет выше среднего, но сейчас он смотрел на меня откуда-то снизу. Нет, это не пушкинский скрытный и честолюбивый Герман с излишней бережливостью.
   Мы с ним выпиваем пива и идем домой. Я ненавижу пьяные излияния души, поэтому как можно быстрее веду своего соседа домой. На весть двор несет гарью. Мы подходим к нашей четырнадцатиэтажке и видим то, что представляем каждый раз, когда уходим из дому. На самом деле тебе кажется, что это не у тебя. На самом деле все намного страшней.
   Трезвеешь моментально.
   Теперь нет документов. Нет денег. Их никогда не было. Теперь их нет вообще. Нет старого спортивного костюма, в котором ты планировал покрасить балкон. Нет краски, которой ты планировал покрасить балкон. Да и балкон в твоем случае понятие относительное.
   - Ничего, друг, жизнь не кончилась, как-нибудь у тебя все получится, - слова, которые говорят психоаналитики, не имея в виду ничего подобного.
   Ты не хочешь даже смотреть на когда-то твои вещи.
   Если же это не твои вещи сгорели, то очень любопытно разглядывать огарки человеческого быта и представлять, как ими когда-то могли пользоваться.
   Но если это твои вещи, лучше не смотреть. Я такое видел много раз.
   После литра водки ты идешь к лучшему другу ночевать. К счастью это не я. Теперь, возможно, ты и кончишь в Обуховской больнице в номере 17...
   И ты исчезаешь из моей жизни навсегда. Нет, мы с тобой увидимся, но это будешь уже не ты.
   Сегодня ты еще ничего не знаешь о том, что мы увидимся.
   Да и зачем тебе знать об этом сегодня? Тебе и так проблем хватает.
   Я возвращаюсь домой и радуюсь, что сгорела не моя квартира.

Глава 5

  
   Если вас интересует, есть ли у меня девушка, то скажу, что она у меня есть. Я познакомился с ней на остановке автобуса осенним вечером. Я стоял, опершись на холодный облезлый поручень и играл в змейку на своем мобильном. Я стоял умышленно поближе к проезжей части, чтобы нюхать выхлопные газы. Не знаю, что происходит в мозгу, но человек чувствует легкое опьянение от этих запахов. Потом болит голова, но это потом. Она подошла. Короткие темные волосы. Кривые худые ноги в короткой юбке. Наверное, выбритые самой дешевой бритвой. Со стертой алоэвой полоской. Но где-то пропущены три черных волоска.
   - Будет закурить?
   Курит. Ненавижу курящих женщин. Что они могут принести этому миру? Я опустил в руку в правый карман короткого плаща. Нащупал пистолет. Левую руку вместе с мобильным положил в левый карман нащупал зажигалку.
   Пусть закурит перед смертью.
   Огонь моей зажигалки осветил ее зеленоватое лицо. Я держал пистолет наготове.
   Смертница.
   - Хочешь, сделаю минет?
   Ладно, пусть еще поживет. Она нужна еще крупице этого мира - мне. Все-таки это тоже степень свободы предлагать секс незнакомым людям.
   - Только прямо здесь.
   Она отвела руку с сигаретой в сторону, довольно быстро справилась с моей ширинкой, присела на корточки и своими холодными прокуренными губами взяла мой член.
   О, да, детка, ты умеешь делать это!
   Мамочки на остановке закрывали детям глаза, а сами подглядывали и возбуждались от происходящего у них на глазах. Ни одна из них не рискнет вот так подойти к незнакомому мужчине.
   Тем временем мы закончили. Я хотел продолжения.
   - Может, ко мне?
   - Цены знаешь?
   - Да.
   Я не знал, но для нее это было уже не важно.
   - Сегодня это твоя ночь.
   Она молчит. Ей многие говорили подобное. Но никто не вкладывал мой смысл.
   После четырех использованных презервативов я решил: хватит. На ее синюшных даже в квартире ногах я нашел двенадцать колючих волосков.
   Жаль эту девушку, она многим бы еще пригодилась. Но не этому миру.
   Восемь.
   Ты еще теплая. Нет, я не был некрофилом. Раньше.
   Это не была моя девушка.
   Моей не была и та, что забеременела от меня. Мы встречались четыре месяца. Она не любила меня. Я ее любил. Три раза в неделю. Иногда четыре.
   Как-то она ко мне пришла, сказала, что на втором месяце беременности. Вечно притрушенный то ли кокаином, то ли пудрой нос. И криво выщипанные брови.
   Что она хотела? Денег? Жениться?
   Нет, этому миру не нужен еще один ублюдок вроде меня. Еще и от бывшей наркоманки. Аборт, милая ты делать не хочешь - говоришь, не будет детей. А на фиг дети от тебя этому миру?
   Подожди дорогая, я сейчас тебе помогу. Я ведь тебя люблю. Три раза в неделю. Сегодня второй раз на этой неделе. Миру не нужны такие дети, как этот.
   Одиннадцать, двенадцать.
   Тоже не моя девушка сидела и тихо плакала, когда узнала, что я вполне случайно застрелил полицейского, который требовал разрешение на ношение оружия. Ее звали Наташа. Для меня имена не имеют значения, но вам это имя еще пригодится. Она не курила и угощала меня свежевыжатыми соками. Она носила длинные каштановые волосы. Натуральные, некрашеные. Она играла мне по вечерам на гитаре и целовала на ночь. Такие женщины нужны миру. Только жаль, что погибнет от взрыва террориста-ублюдка в метро. Она оставит двух детей и мужа компьютерщика без свежих соков и поцелуев на ночь. Такие дети и даже такой муж тоже нужны миру. Хотя нет, муж не нужен. Он при первой возможности пойдет работать хоть на государство, хоть на террористов, что взрывают метро. Зависит только от стимулов: государство платит деньги, террористы приставляют пушку к виску. Деньги это хорошо. Деньги всегда нужны. А жизнь? Тоже нужна. Поэтому и работаешь на взрывников.
   Я просыпаюсь в утренних лучах чужой квартиры. Это квартира Риты. Маргариты. Девушки, которая вчера вечером затащила меня в свою квартиру. Она просто подошла ко мне в баре и, усевшись с пивом за мой столик, сказала: тебе тоже плохо?
   Обычно это означает одно.
   Но она имела в виду другое.
   Я хорошо помню ее глаза. Первое, на что я обращаю внимание в человеке - его глаза. Даже не лицо. Глаза. И обувь. Не ее состояние, а на ту форму, какую придала нога в носке. Какой вид носка предпочитает хозяин. У Риты были черные слегка блестящие гриндерсы и теплые темные глаза. Как какао большой концентрации с ванилью. Только не быстрорастворимое иностранное какао, а наше, отечественное, конторе нужно варить на молоке. С легким, едва ощутимым запахом ванили. Что происходит с чувствами и мозгами людей, когда они чувствуют запахи? Притом, что зрение острее, мы больше реагируем на запахи. Приятный, неприятный. Вы встречали вызывающий рвоту цвет? Почему у разных людей одни и те же запахи вызывают разные ощущения?
   От Риты пахло теплой шерстью ухоженной кошки. Короткошерстной, непородистой.
   Мы напились пива и пошли к ней домой.
   Рита никогда не работала по-настоящему. Да она была художницей, непризнанной, в меру талантливой, с особенным взглядом на мир и без оконченного высшего образования. Она время от времени работала курьером, разносчиком газет, реклам, объявлений. Каждый экземпляр ее трудовой деятельности висит на стенах вместо обоев. Вся ее квартира: стены и потолок оклеены листовками, рекламами, объявлениями.
   Я лежу в утренних лучах, пробивающихся сквозь редкие щели темных штор. Я разглядываю стены.
   Брюки всех размеров по 40 гривен. Акции от операторов мобильной связи. Супер качественные презервативы. Принеси две пустые пачки и получи билет в кино. Хорошо хоть не два использованных призерватива. Незаметные прокладки. Курсовые, дипломные. Голосуй за меня...
   Рита сонно шевелится где-то рядом.
   Работа для студентов, дополнительный заработок. Музыкальные инструменты.
   Одни и те же тексты в разном оформлении. Но одинаковых листовок нет.
   Кухня Риты обклеена печатными программками, пригласительными, предупреждениями, агитациями различных церквей та религиозных организаций. Кто-кто, а Рита единственная из моих знакомых, кто представляет этот мир без бога. Без какого-нибудь высшего разуму. Без Творца. Без апокалипсиса. Вона посещала восемь сект, четыре государственных церкви
   Рита сонно потягивается, словно кошка и, кажется, сейчас промурлычет:
   - О чем ты думаешь?
   Один из тех вопросов, которые любят задавать женщины, и на которые не любят отвечать мужчины. Интересно, этот вопрос задавали первобытные девушки первобытным мужчинам, как только научились говорить?
   Мужчины не любят отвечать потому, что думают о том, о чем женщине слышать неинтересно. Или боятся, что кто-то разоблачит их мысли. Самые невинные и самые простые. Мужчина хочет остаться при своих мыслях.
   Да и потом, чего я вообще должен думать в данный момент?
   Но она молчит.
   Странно. Интересно, о чем она думает?
   Она молча встает и включает музыкальный центр. Черная простыня, которой Рита прикрывает грудь, тянется за ней ленивой змеей.
   Из колонок разливаются минорные звуки. Ленивые и даже плаксивые, как простыня Риты.. И такие же черные. А блестящие складки - это слезы. Рита ложится обратно в постель. Она не прижимается ко мне, как это обычно делают девушки.
   Странно, но мне хочется прижаться к ней.
   Вместо этого я достаю сигарету.
   За вчерашний вечер я узнал о Рите больше, чем обычно узнаю о своих девушках на протяжении всего знакомства.
   Я разглядываю объявления. Ни на одно из них я не покупаюсь. Интересно, верят ли люди в эти рекламы.
   Я спрашиваю это у Риты.
   - Чаще, чем я ожидала. И не потому, что люди глупые. Им просто нужна сказка. В детстве они верят в дедов Морозов, потом они верят в рекламу. Раньше верили в бога. Теперь бог для многих - далекий, смутный, неоправданный образ. И если верят в него, то только по привычке. Не задумываясь о том, как это не верить.
   - А знаешь, я порой махлевала,- продолжает она. - Я придумывала какие-нибудь глупые объявления, смешивала их с обычными и раздавала людям. Например, реклама супер-клея, я дописываю слоган: выиграйте, бесплатное лечение в наркоцентре. Или еще. Реклама костюмов, я допишу: похороните в наших костюмах двух покойников и костюм для третьего вы получите в подарок.
   Рита называет себя готкой.
   Это, кажется, разновидность рокеров. Ну, где-то из той области.
   Она носит длинные черные плащи. Не любит света. Любит ночь.
   По-моему, такие люди склонны к суициду.
   - Ты когда-нибудь резала вены?
   Спрашиваю я.
   - Нет.
   - А резала стеклом руки?
   - Нет, это все понты. Все, кто хвастаются своими шрамами на запястьях, на самом деле слабы и ничтожны. Хотя и считают себя проявлением силы.
   Томная, словно складки шелка музыка заливает мое сознание.
   От такой музыки точно можно порезать вены. Хотя бы ради того, чтоб наблюдать за растекающейся алой кровью.
   Рита - моя девушка.
  
  

Глава 6

   Я возвращаюсь домой и радуюсь, что сгорела не моя квартира. Мне есть куда вернуться.
   Потеря жилья, документов, денег.
   Это один из страхов, который мы по большому счету никогда не вписываем в графу "страхи".
   Но это страх. От страха лечатся, только столкнувшись с ним лицом к лицу. Кто кого?
   Даже если победишь ты, страх не перестанет существовать. Он не умрет в тебе, и не умрет как страх вообще.
   А ты можешь умереть. Смотря от чего ты в данном случае лечишься.
   Например, боясь высоты, можно забраться на крышу небоскреба и стать на самый край. Кто кого?
   Только помните, страху абсолютно все равно есть он в вас или нет.
   И еще запомните, даже если победите вы, страх все равно останется жив. Наоборот -вряд ли.
   Я тоже лечился от своих страхов. Что-то вроде психологической поддержки. Это было в детстве. Я боялся уколов. Если я видел иголку от шприца, я бился в истерике, кусался, терял сознание. После того, как мне каждый день кололи витамины, после нудных бесед, с чем именно у меня ассоциируется игла, после долгих аутогенных тренировок, самовнушений, после того, как меня научили колоть других и себя, я не боялся шприцов. Я не терял сознание, и не испытывал даже малейшего страха. Я просто знал, что это не больно, не опасно. Когда я смог колоть себя в вену, я понял, что я лишился страха игл.
   Но легче не стало. Мир не посветлел. В нем остались миллионы других страхов, которых, казалось, стало еще больше.
   Я говорю спасибо, что моя квартира цела, мне есть, где согреваться и курить трубку.
   Спасибо я говорю не богу, потому что бог - понятие растяжимое. В данном случае я говорю спасибо себе, что выключил все приборы, спасибо соседям, что не спровоцировали короткое замыкание в смежной стенке, я говорю спасибо строителям-электрикам, которые сделали проводку в доме безопасной. Хоть, может, здесь и бог постарался.
   Я курю трубку. Это несравнимое ощущение. Один из видов концентраций. Один из видов медитаций.
   Девушкам этого не понять.
   Хотя почему, я сам не знаю.
   Впрочем, была у меня знакомая, что понимала язык трубки. Да, с трубкой нужно уметь говорить, уметь слушать, только тогда ты получаешь максимальное наслаждение от процесса.
   Это была Рита.
   Она во многом была мужчиной.
   Даже в логике. Но не в теле.
   Даже в сексе.
   Во время секса с ней я чувствовал, будто трахают меня. Нет, это не то ощущение, когда девушка делает все сама, это именно то ощущение, когда трахают тебя. Я не чувствовал своей силы. Я не чувствовал своей власти.
   Но после нашего секса она дала почитать мне свой дневник. Девушки безумно сговорчивые после секса.
   После хорошего секса, что тянет хотя бы на три с плюсом.
   Парни тоже сговорчивые.
   Но не когда трахали тебя.
   Я люблю смотреть в глаза парням, которые обнимают своих девушек, - пишет в своем дневнике Рита. Почему? Я чувствую превосходство себя и продажность парней.
   Рита хочет трахнуться на кладбище в полночь.
   Я не хочу быть изнасилованным на кладбище.
   Рита носит все черное. Черный лак на ногтях. Черные тяжелые волосы. Черные чулки. Черное белье. Кожа у нее смуглая. Но летом она кажется белой, потому что Рита никогда не загорает.
   И обложка дневника тоже черная.
   Дома у нее живет черная кошка.
   Такая же худая и гибкая, как и ее хозяйка. Только с хвостом.
  
  

Глава 7

  
   Совершенство - это не цель, а состояние ума.
   Я согласен с Ритой. Когда совершенство превращается в цель - все вокруг начинает бесить: заляпанные ботинки, ржавые таблички на остановках, пыль на антресолях. Если же чувство, что живешь в идеальном мире, в крови, то даже чья-то игра на расстроенной гитаре тебя не выводит.
   Или чувство, что все происходит само собой, и ты здесь ни при чем.
   Я иду по мокрой августовской улице. Солнце с сожалением о предстоящей осени светит недалеко от горизонта.
   На улицах народу мало - очевидно боятся переменчивых облаков, что то и дело закрывают солнце и кропят землю радиационным дождем.
   На одной из лавок вдоль аллей сидит старик. Не знаю, кто кому нужен больше: мир старику или старик миру. Но это не мое правосудие. Я прохожу и замечаю, что голова у старика запрокинута назад и слегка наклонена в сторону, а глаза закатаны вверх и сияют белками. Черт.
   Я подхожу к лавке. Народу вокруг - ни души. Я щупаю пульс. Есть. Старик издает легкий стон, и слюна из его рта вытекает прямо на потрепанный песочный плащ.
   В кармане этого плаща я нахожу валидол. Просовываю таблетку сквозь стиснутые зубы старика. Черт!
   Мобильного у меня с собой нет, людей вокруг тоже. Впрочем, кто бы дал мобильный. Кто бы позвонил даже в скорую.
   Я щупаю пульс. На руке у старика я нахожу белый браслет в пластике с телефоном, адресом.
   Понятно. Два квартала от сюда. Как его аж сюда занесло?
   Я подхватываю дедушку, как жених новобрачную. К моему счастью старик от старости ссохся, и нести его соответственно легче. Первый десяток шагов. К подъезду я его уже волочу.
   На ступеньках меня встречает дворовая братия бабушек-лавочниц. Начинаются визги и оханья. Одна бабулька подбегает ко мне, точнее к дедульке, а потом ко мне. Старик вполне пришел в себя и уже способен передвигать ногами. Всем женским коллективом мы доводим его до квартиры. Из оханья и аханья я смог разобрать, что это муж одной из бабушек (той, что ко мне подбежала первой), со своим здоровьем ему нельзя далеко отходить от дома. Поэтому ему на руку и прицепили браслет с домашним адресом.
   Меня начинают благодарить, а заодно и всю молодежь, которая, как видно, еще не перевелась. Меня коллективно заводят в дом и угощают чаем.
   Еще с порога двухкомнатной хрущевки меня обдает запахом медицинского пункта и хлама старческой одежды. От количества медикаментов в доме мне становится дурно. Мазями, настойками, таблетками, растворами забиты все полки, сервант и, наверно, холодильник. В черную от заварки чашку мне наливают чай цвета лимонада, после того, как его выпили. Чай, чашка и слова благодарности пахнут давно не отхолажеваемым холодильником и медикаментами. Но я чувствую себя героем. Героем, выполнивший свой долг. Медалями и орденами является несладкий чай и трехдневной давности булка с маслом все того же вкуса.
   Дедулю накачивают какими-то каплями и отправляют в спальню.
   Чтобы старики не раздражали, в общении с ними представляй, что завтра их уже может не быть в живых. Скажи им сегодня то, о чем не будешь жалеть, если они завтра умрут. Скажи бабушке, что ты ее любишь. Скажи дедушке, что ты научишься рисовать и станешь художником. Скажи старой маме, что ты уже бросил курить. скажи. Пообещай. Даже библии написано: не ври. Даже господь сказал так Моисею на Синае: не произноси ложного свидетельства на ближнего своего. Так не только со стариками. Угости своего друга печеньем. Своди свою жену в ресторан. Живи так, словно самая вечная в мире вещь завтра может умереть, рассыпаться, разбиться, рассохнуться...
   Мне пора.
   Я говорю.
   На самом деле я очень спешу.
   На подоконнике стоят покрытые пылью растения, которые уже давно не живут, а просто так существуют, как и жители этой квартиры.
   Я встаю и направляюсь в коридор. На комоде у зеркала стоит черно-белая фотография мужчины с черной лентой в углу. Хозяйка, замечая мой взгляд, раздается рыданиями и причитаниями. Сквозь пахнущие старчеством и медикаментами рыдания я понимаю, что это их сын, которого убили неделю назад возле самого дома.
   Я вспоминаю адрес на руке старика. Вот, где я был ночью неделю назад. Полезная информация для протокола в милиции, но не для меня.
   Я еще раз смотрю на фотографию. Да, конечно, это он.
   Он работал в вылове бродячих животных при мыловаренной компании. Он откачивал из трупов бродячих щенков жир. Противно? А теперь пойдите в ванную и помойте руки с мылом. Чувствуете, что кровь убитых животных не смылась с ваших рук? А моя восемнадцатая по счету жертва испытывала это каждый раз, мыля руки. Или девятнадцатая.
   Но животных он приносил мало. Животные, как и люди, становились с каждым днем все агрессивнее, отлавливать их все опаснее. Тогда он организовал приют для домашних животных. Собирал благотворительные пожертвования и содержал всех этих кошечек и собачек, которых приносили дети, когда родители не разрешали оставлять их дома. Или когда коты описывали весь подъезд, но их все равно было жалко убить.
   У домашних животных жира побольше, чем у бродячих изгнанников. И мыловаренная компания стала получать все большие и большие партии собак. Кошек. Шиншилл. Да, случалось разное. Зато хозяева были в полном спокойствии за судьбу братьев своих меньших. А добродетели, что финансировали приют, были спокойны за свое место в раю. А этот с черно-белой фотографии получал деньги. И тратил их на своих родителей. Все залежи продлевающих не жизнь, а мучения медикаментов в этой квартире - это деньги за дохлых собак. Которых когда-то любили их владельцы.
   Потом он стал воровать собак и котов с улиц, балконов, подъездов.
   Я его видел в клубе для бойцовских собак.
   Потом он стал воровать трупы людей для мыловаренной компании. Я видел его несколько раз в морге.
   Мне пора.
   Я говорю.
   Я выхожу на улицу. Я понимаю, что в этой системе оказался неправым я, что убил этого извращенца. Я поднимаю глаза на облачное небо и говорю: боже, а ты хоть знаешь, кто здесь прав?
   Молчит.
   На улице пахнет мокрым асфальтом, мокрой пылью города

Глава 8

   Сегодня в автобусе я застрелил малолетнего воришку. Он не уступил бабушке место, а позже вытащил из ее сумки кошелек. Двадцать второй. Или двадцать пятый. Уже не имеет значения.
   Я вернул этой бабушке кошелек.
   Я еще никогда не убивал при таком количестве людей. Прямо на улице.
   Странное ощущение.
   Один из страхов убивать на улице. А вдруг тебе помешают, а вдруг за тобой погоняться, а вдруг тебя арестуют.
   Ничего подобного. Все словно немеют и столбенеют. Можешь спокойно уходить.
   Ни милиция, ни прохожие - никто тебе ничего не сделает.
   Меня до сих пор никто не ищет.
   Я прихожу в пустой дом и предвкушаю наслаждение тишиной. Отсутствием внешнего мира с его злостью, несправедливостью и эгоизмом.
   Да, я имею анархистические наклонности. Но мир вынуждает меня быть анархистом. Он вызывает меня на бой.
   Говорят, мир - это отражение себя. Выходит, я воюю с зеркалом. Даже разбив его, я буду видеть свое отражение в тысяче мелких осколков. Еще и руки порежу.
   Я подхожу к зеркалу в спальне и смотрю на себя.
   -Ты мой мир, - говорю я отражению.
   Я отхожу от зеркала, но чувствую, как на мне в спину смотрят мои глаза. Я не выдерживаю и швыряю в свой мир первое, что попадается под руку - тяжелая книга.
   Книга оставляет в зеркале битую вмятину, несколько мелких кусочков отлетают на пол.
   - Ну и чего ты этим добился, - слышу я свой внутренний голос, который раздается в темном углу комнаты. Такой же темной, наверно, как и моя жизнь.
   Зайдя со света, ничего нельзя разглядеть. А двигаться нужно. То и дело натыкаешься на предметы. Многое из того, на что натыкаешься, узнаешь. Вспоминаешь, что сам ставил эти предметы.
   Нет, стоп! Мой внутренний голос должен быть у меня внутри, а не снаружи.
   Я добираюсь до включателя и включаю свет.
   В углу сидит приятной внешности человек в черном костюме. В черной рубашке. Суховатость лица дополняют аккуратно зачесанные назад волосы.
   Почему-то я вспоминаю Марго.
   - Здравствуй! - слышу я знакомый голос. Нет, это не голос моей совести. Это голос моего соседа. Да, того, у которого сгорела квартира месяц... пол года назад.
   - Да, это я, - говорит сосед.
   - Как дела? - говорю я, чтобы не показать свой испуг. Хотя, наверно я все равно дурацки выгляжу.
   Да, так и есть! Расширенные зрачки, выпученные глаза, в руки взял какой-то предмет и теперь мну его в руках.
   - Это зависит от тебя.
   Он показывает мне черную папку.
   - Это все твои убийства. Ты нас поразил. Ты достойный кандидат на членство в братстве.
   - Что за бред?
   -Я предлагаю тебе вступить в братство.
   Я с детства не любитель кружков и секций всегда предпочитал свободный полет.
   - Предлагаешь? - скептически спрашиваю я, косясь на черную папку.
   - Да. Но если ты не согласишься, завтра за тобой придут. У них будет эта папка.
   - Откуда вы узнали про меня?
   - Ты не такой незаметный, как думаешь.
   - Что за братство?
   - Узнаешь, если станешь его членом.
   - А если не вступлю, то останусь без члена?
   Игра слов. Шутка. Юмор. Неплохое средство, когда нечего сказать. Или когда не хочешь говорить правду.
   - Что я должен делать? Шутка не прошла.
   - То же, что и делаешь сейчас.
   - Я восстанавливаю справедливость!
   - Мы тоже. Тебе нечего терять в данном случае.
   - А жизнь?
   - Она у тебя есть? - покосившись на папку, вопросом на вопрос отвечает Герман.
  

Глава 9

   Рита - моя девушка
   Я люблю надевать короткую юбку и обувь на высокой платформе.
   Это ее мысли.
   Я люблю ловить взгляды мужчин. Эти взгляды... они обволакивают тебя всю. Это даже не желание тебя трахнуть. Это просто возможность. Я люблю дарить возможность. Я люблю покупать эту возможность.
   Возможность дорого стоит. Точнее, за нее много платят, но она не стоит ничего. Мужчинам нужна в основном возможность. Они готовы на многое ради тебя, получив только возможность. Секс - не главное. Возможность секса.
   Удовлетворение желания - не главное. Возможность удовлетворения.
   Раздеть девушку - не главное. Возможность раздеть.
   То, что я сейчас имею, в основном благодаря возможности.
   Я имею в основном одни возможности.
   Возможность жить. Возможность быть кем-то. Я - ходячая возможность. Все люди - комплекс возможностей.
  
   А у меня есть сейчас возможность жить. Не так как я хотел бы, но когда над тобой висит угроза смерти, разоблачения, несения вины, тебя устраивает любая возможность жить. Да и потом, кто из нас живет так, как хотел бы?
   Мы - ходячие, лежащие, ползучие, умирающие комплексы возможностей.
  
  

Глава 10

   Я люблю наблюдать, как пожилые женщины расталкивают друг друга при входе в транспорт, - пишет Рита. Вкус спермы у меня ассоциируется с вечностью. Я не вижу разницы с кем трахаться - мужчиной или женщиной. Главное, это человек. Он должен меня понимать. Я должна его чувствовать.
   Еще. Если пацан трахает другого пацана - это нормально. Если трахают пацана - это уже не пацан.
   Мы лежим в постели. Я курю трубку и вспоминаю ее дневники.
   Когда читаешь почерк какого-то человека, то кажется, что слышишь, как он произносит эти слова.
   Поэтому я не люблю электронную почту и sms.
   В дневнике Риты вклеены фотографии или быстрые зарисовки всех ее любовников.
   Я это знаю, потому что я тоже там есть. Рита неплохо рисует. Мне нравится ее вкус. Девушки, с которыми она спала, нравятся и мне. Про парней я ничего сказать не могу.
   Я к ним ревную. Глупая ревность, я и сам знаю. Мы с Ритой совсем чужие люди. И только иногда мы замыкаемся друг в друге.
   Эти парни не имеют никакого значения для Риты сейчас. Она для них тоже. Но я ревную.
   Я снова в ее комнате объявлений. Теперь я знаю, что объявления повторятся только дважды. В левом углу комнаты над дверью и у самого пола у кровати.
   Мир Риты не рассчитан на вечность.
   Как и квартира.
   Как и любовь.
   Она живет сегодня и тем, что есть сегодня.
   Она использует этот мир и все, что в нем есть, не привнося ничего нового.
   Так, наверно, жили первобытные люди. Обед нужно раздобыть сегодня.
   Нет, конечно, она мечтает жить обеспеченной молодой дамой в трехэтажном доме где-то в горах. Быть женой интересного творческого человека. Не старого и не богатого. Богатой будет она сама.
   Ее картины будут популярными и известными. Ее сын станет модельером одежды. А второй ребенок станет фотографом. Будь то мальчик или девочка.
   Неужели я рассказывал Рите, что работал фотографом?
   Вам то я уж точно этого не рассказывал. Так вот, окончив университет по специальности фотограф и все такое, я получил распределение на работу в криминальный отдел. Да, это мои фотографии, хранятся в архивах милиции. Все эти безжизненные тела, автомобильные аварии, пожары, улики, отпечатки пальцев. Чего я только не повидал в своей жизни. Остатки человеческих жизней, деталей их жизни, обрывки чужих биографий - все это я запечатлевал на светочувствительные пленки. Это я проявлял в темных комнатах фотографии, которые и без красного освещения были кровавыми. Морг? Да, я бывал и там. Я бы даже мог написать книгу вроде "Тысяча и один способ умереть". А вы не встречали на столбах, в подъездах, в почтовых ящиках фотографии изуродованных, исковерканных тел, железное месиво когда-то машин? Нет, это я не пугал вас, я просто хотел, чтобы вы задумались о том, что жизнь - это не прочный канат от рождения к вечной зрелости. Этот тот миг, который прерывается с легким дуновением летнего ветерка. Никакого апокалипсиса не будет. Содом и Гоморра - это частный случай. Смерть - это не размытый образ с косой в руке. На самом деле смерть вы хорошо знаете в лицо. Это ваши сигареты в молодости, это противозачаточные таблетки, это новый автомобиль вашего соседа, это ваш сын, да это ваш завод резиновых изделий, директором которого вы были вчера!
   Обо всех своих желаниях Рита пишет в дневнике. Когда она добьется своего, она будет путешествовать по всему миру, не считая денег.
   Она будет ночевать в тех отелях, которых захочет, а не в залах ожидания, пропитанных вечным потом, нестиранной одеждой и несвежими продуктами.
   Ведь даже имея миллион в кармане, можно ночевать в палатке, - пишет она. Только тогда совсем другое чувство. Тогда это романтика, а не единственная возможность.
   Но пока она ничего не дает этому миру. И к своей цели она двигается слишком медленно.
   Я встаю с теплой прокуренной постели Марго и одеваюсь.
   Вряд ли кто-то из нас спал - в квартире напротив кто-то всю ночь слушал жестокий блэк. Всю ночь твою башку сверлили отбойным молотком. Мозги расковыряли и вывалили наружу, забрызгав стены серой жидкостью.
   - Побудь со мной хотя бы до рассвета, - говорит она.
   Я не хочу, но ложусь обратно и обнимаю ее смугловатое тело. Делаю я это потому, что между моей ревностью к ее бывшим парням и ее желанием побыть в чьих-то объятиях можно поставить знак равенства.
   - Знаешь, мы можем больше никогда не увидеться.
   Говорю я через какое-то время.
   - Знаю.
   Отвечает она.
   Откуда она знает? Она думает, что я одна из тех фотографий, что останутся плоским изображением в ее дневниках.
   Она не знает, что я в братстве. Она не знает, что мне нельзя иметь постоянных знакомых, нельзя заводить случайные отношения.
   В братстве существует категория девиц для удовлетворения мужских потребностей. И наоборот.
   Но я ничего из этого не могу сказать Марго.
   - Уходи.
   Говорит она, продолжая все так же лежать в моих объятьях.
   Она не плачет.
   - Только дневник верни.
   Страх потери любимого. Страх расставания. Когда нам нужно навсегда уйти, мы оттягиваем момент прощания, боясь столкнуться с ним лицом к лицу.
   Я ушел.
  
   Сегодня мне нужно явится в офис. Офисом они называли каждый раз новое помещение, где своим подчиненным вроде меня они раздавали указания насчет работы.
   Я выхожу с утра на холодную улицу и бреду пешком. Зима выдалась малоснежной. То, что выпало с небес месяц назад, давно уже растаяло. На этой улице не осталось ничего из того, что было в первый день моей новой жизни. Тогда я знал, для чего живу. Сейчас я тоже вроде как знаю - мне сказали. Но я его не понял, а это все равно, что жить без толку. Теоретически в моей жизни ничего не поменялось. Я буду продолжать делать то, что раньше. Но теперь я работаю не на себя, теперь я работаю по навязанному мне плану, по навязанным мне целям, по навязанным мне принципам. Так я жил до новой жизни. Надеясь, завтра будет по-другому, что завтра будет лучше, завтра будет легче. Завтра означает никогда.
   Я шел по сырой, даже туманной утренней улице. Метро еще, наверно не начало ходить, людей в округе практически не было. А если и были, то лишь сонные телесные создания, сетующие на обстоятельства или жизнь вообще, живущие с верой в светлое завтра. Что ж, им хоть есть во что верить. Я в завтра не верю, у меня его нет. Есть только сегодня и от него зависит все.
   В утренней влаге мне самому хотелось спать. Одинокие тела выплывали из-за одних домов и деревьев и тонули в других. Утренние вороны клевали тертую морковку в засохшей луже блевотины у самого края тротуара.
   Я нырнул в метро. Первые поезда лениво перевозили одиноких пассажиров. Проехал четыре остановки и вышел. Через квартал начинались длинные коробки технических помещений. Там стоял зеленый фургончик с работающим двигателем. Это за мной. Никто из нас никогда не знал, не только, где офис будет сегодня, а и где он был вчера. Меня посадили в звуко и светонепроницаемую кабину. Ехали мы не больше получаса, насколько я ощущал время. Загород мы, видно не выезжали (определяется по частоте остановок на светофорах). Потом дверь открылась, и мне в лицо ударил хоть и не яркий, но с непривычки ослепляющий свет. Двое мужчин провели меня по сырой грязи между серыми зданиями работающих заводов. Нет, это не заброшенные, недостроенные корпуса, какие вы привыкли видеть в фильмах, это обычный завод с дымящимися трубами и кипящими, гудящими, звякающими механизмами. Кажется, этот завод принадлежит кому-то из политиков в нашей стране. Одинокие рабочие в зеленых халатах то и дело показывались и скрывались в лабиринтах этажей и дверей. На меня тоже одели зеленый халат. В таких же халатах были и мои сопровождающие.
   Мы зашли в огромную дверь, в которую, наверное, въезжают автомобили. В лицо ударила кромешная темень. Мои глаза, успевшие привыкнуть к дневному свету, подводили меня теперь. Я неуверенно ступал по неровному полу. Вскоре я уже мог разглядеть несколько фургонов посреди пустого зала.
   Это был наш офис сегодня. Офис это совершенно не напоминало.
   Меня подвели к одному из фургонов и провели в заднюю дверь. Здесь находилось четверо мужчин, трое из которых обернулись при моем появлении. Самый уверенный из них сидел, уткнувшись в ноутбук.
   Я понял, мне предстоит работать в группе. Это, возможно, мои напарники.
   На первое мое дело я ходил один. Мне порой, кажется, что это был просто тренинг, и тот, кого я убил, был абсолютно случайной личностью.
   На первом собрании мне показали фотографии этого человека, места, где он обычно ходит и план его убийства. На мои вопросы о том, кто он такой, они отвечали: не нужный этому миру человек, в особенности нашей организации, опасный для мира.
   - Чем?
   - Своим существованием. Лимит вопросов исчерпан.
   В утро первого задания я должен был отправится на одну из пересадочных станций метро и в переходе, в давке двух потоков на входе я должен был всадить ему нож. Нож был отравлен. Так что даже если в случае неглубокого ранения, яд стремительно расползается по организму и парализует органы. Успеть спасти человека невозможно.
   - Обычно новичкам дают на такое дело три попытки, - говорит Герман, сопровождая меня из первого офиса - но ты не новичок. Поэтому удачи.
   Я в тот же день поехал и восемь раз прошел по переходу. Он был довольно пуст. Но завтра сутра здесь будет не пройти.
   Завтра сутра я приезжаю на рабочее место раньше, чем нужно. Моя жертва появляется здесь от без пяти восемь до пяти минут девятого каждый будний день. Сегодня хоть будний? - Да, среда. Я стою недалеко от турникетов, где обычно кто-то кого-то ожидает. Я курю. Высматриваю. Пора. Я вливаюсь в идущий к выходу поток, перестраиваюсь в крайний ряд. Идти крайне неудобно. Все время задевают и толкают. Я вижу объект. Черт, он идет почти в противоположной от меня стороне. Чтобы к нему добраться, нужно протиснуться через встречный поток. Рука под плащом сжимает рукоять ножа. Объект приближается.
   Кто он? Какова была его жизнь? Зачем он пришел на эту землю? В любом случае, сейчас это прекратится. Странно, но раньше, я о таких вещах не задумывался. Потому что, я знал людей с плохой стороны, знал, почему они не нужны этому миру, а больше мне и не надо было. А сейчас мне вдруг жалко... Проституткам нельзя влюбляться в своих клиентов, а убийцам в своих жертв.
   Сейчас не время для эмоций. Я в последний подходящий момент втискиваюсь во встречный поток и в шорохе возмущений пронзаю темно-коричневый плащ отравленным ножом. Бросаю его на месте и ныряю в свой поток. В поле моего зрения жертва делает пару шагов и с застывшими от ужаса, боли, а может, уже и смерти глазами рушиться в потоке людей. Кто-то инертно преступает или спотыкается, образовывается пробка, первая реакция - возмущение, и только время спустя, когда уже на другой станции, я слышу далекий крик. Суматоха, оглядывание, столпотворение - все притухает за закрытыми дверями метро и стирается в набирающем скорость поезде.
   Двое из моих новых напарников были гораздо крупнее меня и смотрели на все мертвыми, отсутствующими глазами. Третий был немного растерян, если не сказать напуган. Новичок, - подумал я. Его глаза бегали в узком пространстве офиса, цепляясь за малейшие изменения.
   Не дожидаясь приглашения, я сел на свободный стул.
   Через минуту молчания "шеф" оторвался от ноутбука и довольно вежливо, на сколько может толстолобый громила, поприветствовал нас. Шефы менялись, как и офисы.
   Шеф кратко ввел нас в курс дела. Дела, которое мы должны будем выполнить все вместе. Затем нас познакомили друг с другом. Никаких имен, только кодовые клички. В нашем братстве напарники не должны знать друг друга, общаться должны только по делу и действовать только по инструкции. Такого понятия, как пойти отметить, в нашем случае запить, дело было не допустимо. Никто не знает, чем занимается другой. Даже начальство было максимально изолировано друг от друга. Я не знал, какое место Германа в этой системе. Тем более я не знал свое место в этой системе. Из-за этого я что-то себе придумывал, как-то оправдывал.
   Как обычно в жизни.
   Это было второе дело.
   Третье, четвертое, пятое... Заказы полетели в небо белыми голубками из рук детей.
  
  

Глава 11

   Глупый мир!
   Это дневник Риты. Точнее, копии страниц ее дневника.
   Я проявил слабость и оставил на память ее записи.
   Пустые глупые образы... Никакой сути.
   Но жить все же интересней. Хотя, кто знает, что там в смерти. Я верю, что смерть - это отсутствие эмоциональных образов. Отсутствие мишуры и безделушек. Отсутствие целей, боли, страхов. Просто гармония с самим собой.
   Я люблю абстрагироваться от этого мира.
   Я ни к чему не привязана. Нет в мире ничего, во что я верю.
   Я не верю в рекламы, которые навязывают нам то, что самим бы никогда не пришло в голову. Я просто не воспринимаю рекламу. Я иду по городу и вижу его без тонн плакатной бумаги, железа и электричества, без благоприятных для привлечения внимания цветов.
   Я когда-то занималась подбором, сочетанием цветов для визуальных реклам. Через меня прошли десятки лозунгов, подсознательно заставляющих покупать вас тот товар. Нужно либо ненавидеть людей, либо любить деньги (за удачные слоганы платят заманчивые сумы), чтобы работать в этой отрасли. У меня были обе причины разрабатывать цвета.
   Вещи для деловых людей и мужчин в черном, коричневом, золотом цвете. Акцент на качество и престиж.
   Большинство фирм выпускает одну и ту же продукцию для разных видов населения. Только для молодежи они его делают ярким, для девушек розовым, а для мужчин кожаным и коричневым. По разной цене. Так можно продавать что угодно. От стиральных машин до презервативов. Яркий пример такой градации - автомобили.
   Поэтому я не верю в то, что говорят, пишут, рисуют вокруг.
   Даже музыка и стиль, который выбрала я - это мишура. Дурацкий хлам, бесполезность. Но это то, что меня устраивает наибольше во всем остальном мусоре. Раньше в мире было меньше песен, меньше фильмов, но они были больше популярны, дольше держались на этой планете. Сейчас песни и фильмы плодятся быстрее, чем хомячки, но и стираются с лица земли гораздо быстрее. В гонке за новинками люди догоняют смерть.
   Я никогда не верила в моду, в стиль. Все это игра в любимые цвета, в любимые звуки. Чаще всего это навязано нам, а не душевное равновесие. Только иллюзия. Но ведь многие думают, что это есть их выбор, их желания, их самовыражение, их суть.
   И вот мое очередное дело. Какое по счету - уже не важно. Я так до сих пор не разобрался с первым.
   Я иду сквозь зимние дворы города. День выдался морозным и довольно солнечным. Я прохожу дома, я прохожу переулки. У меня есть цель. Мне подробно рассказали ее. Мне рассказали: кто, где, кого, и что, если. Задание опасное. И не в том проблема, что мне нужно убить кого-то. И даже не в том, что если меня заметят, или если я не успею удрать, это означает конец для меня.
   Если меня поймают, я должен буду пустить себе пулю в лоб, не раздумывая.
   Если я не выполню задание, я тоже должен пустить себе пулю в лоб.
   Дело не в том, что мне не хочется умирать.
   Дело в том, что я по навязанной мне воле, сценарию и даже по навязанному желанию должен кого-то убивать. Раньше я чистил мир сам по себе.
   Я решал, кто нужен этому миру, а кто нет. Я был чист (насколько мог) перед своей совестью. А теперь за меня решили, за меня расписались, и им же мне нужно отчитаться. Да, так спокойнее. Ты выполняешь отведенную тебе роль, а остальное тебя не касается. Ты знаешь то, что тебе нужно знать, а остальное тебя не касается.
   Как в жизни.
   Мы живем по запланированной схеме "родись-умри".
   Мы живем с родителями до поры до времени, мы обязаны работать с такого-то возраста, а потом обязаны жениться. А потом обязаны умереть. И обязательно так, что б о нас плохо не подумали.
   Только кому обязаны?
   Я то хоть знаю приблизительно свое начальство и кому я обязан.
   Я знаю, кто мне не даст жениться, но кто с легкостью мне даст умереть.
   Я завишу от начальства. Я должен хорошо себя вести, чтоб нравится начальству. Иначе мне не дадут жизни. И даже могут не дать смерти.
   А кому мы должны нравиться в жизни?
   Во дворе школы, которую я прохожу, швыряются снежками младшеклассники. Один падает на другого и начинает долбить его головой об снег. Под снегом асфальт. Шапка слетает с головы лежащего, на снег капают капли крови и топят его своим теплом. Тот, что сверху не замечает, что борется с безжизненной головой одноклассника. Жертвы боевиков. Дети цивилизации. Я подбегаю и оттаскиваю мальчишку, что сверху.
   - В жизни все не так, как в кино, - ору я.
   Испуганная ребятня разбегается в разные стороны, малолетний насильник пятится от меня, забыв свой рюкзак с изображением какого-то покемона. У лежащего на вытоптанном снегу пацана разбит, возможно, сломан, нос, но парень уже пришел в себя.
   - Жизнь очень ценная штука, чтоб с ней вот так обращаться! - ору я.
   К нам на встречу бежит пара преподавателей.
   Малолетний преступник стоит словно вкопанный, уже не зная, где искать спасения. Под ним топит белый снег желтое пятно мочи.
   Если я сегодня умру, то с хоть каким-то чувством выполненного дела.
   Но время поджимает. Я устремляюсь в глубь домов. Замечаю Спицу - это один из моих напарников сегодня. Он стоит, как ни в чем не бывало у подъезда. Курит. Во дворе возле подъезда еще два моих напарника играют в хоккей. Пас черной шайбой тебе. Пас черной шайбой мне. Ничего удивительного.
  
  
  

Глава 12

   Я всегда пыталась жить ради душевного равновесия.
   Читаю записи Марго.
   Равновесие, в смысле справедливости, и истина - это был девиз моей жизни. Ради этого я жила. За них я боролась. Будь то справедливость по отношению ко мне, или к кому-то другому.
   На злость я отвечала злостью, на доброту и беспомощность я отвечала добротой.
   Но когда те, кому ты помогла, переступали через тебя и шли вперед, я стала осторожнее с добротой.
   Когда я запуталась в определении истины и доброты, я начала сходить сума. Меня запихнули в психушку. Диагноз, который мне поставили, своей сутью имел то, что я не умею общаться с людьми.
   В психушке я не вела дневник. Они бы его прочли.
   Я только рисовала.
   Они боролись за то, чтобы я рисовала цветными красками, но так и не смогли меня победить. Чорным по белому. Белым по черному.
   Они не разрешали слушать мою любимую музыку, так как считали, что это пагубно на меня влияет.
   И тогда я поняла, что если я хочу от сюда выйти, я должна говорить им то, что хотят слышать они.
   Как в жизни
   И я начала просто молчать.
   Я не защищала свое стремление к истине, я не требовала от них понимания правды. Я говорила на их примитивном языке. И они меня выпустили.
   Пока хоккеисты играют, из-за угла дома черной пантерой выкатывает блестящий джип. На его антеннах треплются розовые ленточки. Это не свадьба, это цвет какого-то политического движения.
   План такой. Из джипа должна выйти пара - он и она. Его я когда-то видел по телевизору - немаловажная шишка в политике. Кто она - я не знаю. Очередная любовница, сучка, что повелась на деньги или известность.
   Пара с одним охранником выходит из машины и заходит в подъезд. В машине остается водитель. Мне нужно, во что бы то не стало, его пристрелить. Убрать - это так называется.. Еще два напарника инсценируют, будто шайба закатывается под джип. Спросят, можно ли достать. Окна наших жертв не выходят на эту сторону улицы, но все равно нужно быть аккуратным. А в то время, как кто-то будет доставать, он прицепит на поддон машины маленький черный сверток - дистанционную бомбу. В это время Спица в той же одежде, что и водитель, выйдет с нашей стороны. Это на случай, если наши жертвы вернуться раньше - он их задержит.
   Политик со своей дивой должны выйти в течение 15 минут.
   Так должно быть.
   Пара выходит из машины, я вижу его широкое лицо и ее шубку, и розовый платок поверх головы. Охранник идет то впереди, то сзади. Все трое скрываются за массивной дверью подъезда.
   Я закашливаюсь. Я умею это делать - у меня рак легких. Я подхожу к машине и со слезами от удушливого кашля прошу водителя мне помочь.
   - Сейчас, аптечка у меня сзади, - говорит водитель, и, поспешно выпуская облако пара, пытается выйти из машины.
   Э нет, голубчик, ты должен остаться сидящим за рулем.
   Я поспешно выздоравливаю и, тыкнув под пальто заготовленной пушкой, спускаю курок. Слегка опускаю спинку сидения, чтоб водитель не грохнулся головой на руль.
   "Хоккеисты" делают свое дело. Я удаляюсь. Спица не пригодился. Пока что. У него устройство, приводящее бомбу в действие. Я не отхожу далеко, но все же на достаточно безопасное расстояние. Через безумно долгих десять минут выходит наша пара и их охранник. Сначала садиться он, затем, развернувшись в мою сторону лицом, садиться... НАТАША. Так вот кого она теперь поит свежевыжатыми соками. Как она его нашла? Но рефлекс спасателя побеждает ревность, и я кидаюсь к закрывающемуся джипу. Я знаю, что даже если спасу ее сейчас, то загублю нас обоих. Но я бегу вперед. Наперерез мне бегут "хоккеисты", Спица насыщенным облаком пара кричит "назад", но уже поздно.
   Верх машины взлетает в воздух оранжевым и даже зеленоватым огнем. Мне в грудь ударяет что-то тяжелое и обжигающее. Я помню только переворачивающиеся деревья, лазурное копченое небо...
   Мои глаза закрылись.
   Когда я их открыл, я думал, что увижу звезды. Вечные, холодные, бесконечные.
   Но я видел зеркала.
   Неделю я пролежал без сознания в больнице. В больнице братства. По крайней мере, врачи из братства говорят, что я лежал неделю. Мне кажется, что намного меньше.
   И я снова выжил. Это похоже на компьютерную игру: тебя убили, но у тебя еще три жизни. Тебя могут убить еще три раза.
   Еще неделю моими звездами были люминисцетные лампы, неделю, когда меня навещали санитары со шприцами и едой. В палате, где я лежу, нет окон, нет солнечного света. Лампы вполне заменяют его. Зато есть персональный туалет и душевая кабина. Зато здесь есть телевизор, по которому крутят фильмы и музыкальные ролики. Пять каналов круглосуточно фильмов и музыки. Никаких новостей. Никаких зацепок, что могли бы тебя связать с настоящим. Фильмы то уносят тебя в нереальное будущее, то отправляют несуществующее прошлое. В коридоре круглосуточно горит дежурный свет. В твоей палате ночь наступает тогда, когда тебе сделают укол санитары. Понятия вчера и завтра - стерты до неузнаваемости. Есть одно бесконечное сегодня.
   На тринадцатый день (по моим подсчетам) ко мне пришел Герман.
  
  
  

Глава 13

   Впервые за долгое время мужчина захотел встретиться со мной во второй раз.
   Это Рита обо мне.
   Это еще то знакомство, которое должно было начаться как обычная случка. Но не началось. Да, это было в кафе. Она подошла первая. Мы пошли к ней. Дома она сказала:
   - Мне нужен не секс.
   Я говорю:
   - А что?
   В тот момент, я немного расстроился, упал.
   - Нечто большее.
   - Да, можно и секс. Но мне надоело. Секс - это временное лекарство от депрессии, усталости, проблем... От многого. Поначалу этого хватает. Первые разы кажется, что ты нашел способ выжить. Но с каждым последующим разом ты получаешь все меньше и меньше. Доходит до того, что сразу, как кончишь, ненавидишь партнера, мир, жизнь...
   Я молчал.
   Она была права. Но мне хотелось трахаться.
   Мужчинам тоже приходят подобные мысли в голову, но желание кем-то обладать сильнее мыслей об истине.
   В конце концов, она сдалась. Видно, в ней тоже победило желание. Или бессилие в борьбе за истину.
   После первого раза я почувствовал странное чувство, будто трахал не я, трахнули меня.
   Мы закурили.
   Мне захотелось с ней поговорить, чтобы как-то затереть чувство своего унижения.
   Интересно, почему женщин тянет на разговор после секса?
   Женщины после секса особо добрые.
   Мужчины тоже. Они могут наобещать, все что угодно. Они обещают непосредственно перед, вовремя и немногим после секса. И они действительно готовы выполнить свои обещания. Только, женщины, если хотите, чтоб обещанное нами совершилось, тащите нас немедленно и заставляйте нас это сделать. Иначе через пару минут все наши обещания улетучатся, как вода в кипящем чайнике.
   Я не ждала, что он позвонит, когда после первого секса сказал "я тебе позвоню".
   Но он позвонил.
   Я позвонил. Я не знаю, что меня тянуло к человеку, который трахал меня.
   С которым мы часами говорили до секса. С которым мы говорили часами после секса. Мы могли не говорить. Просто лежать, сидеть, курить, да хоть дрочить, и нас не напрягало присутствие друг друга.
   Общаясь с Ритой, я слушал ее, мне было интересно. Я не был одержим навязчивым желанием всадить ей свой... Хотя и не без этого.
   Когда он позвонил мне в четвертый раз, я испугалась, что влюблюсь в него.
   До него я руководила своими чувствами, я вела секс. Даже если я отдавалась оргазмам, я сознательно отпускала себя. На четвертый раз он сделал все сам. Удивительно, что я ему доверяла. Полностью. Это необъяснимое чувство беззаботности, легкости...
   Любви?
   Нет, в нашем мире не может быть любви.
   В четвертый раз я отдалась ему с самого начала. Без капли участия. Он скрутил меня в неимоверное положение, оставаясь где-то сверху. Мне было больно. В той позе я не могла понять, что это болит - аппендицит, печень, яичник.
   Чувства удовольствия смешивалось с болью. С каждым движением вперед. Но удовольствие было сильнее того, чтобы я его остановила. Мысль о том, что я терплю, побеждаю боль дарила мне еще больше кайфа.
  
  
  

Глава 14

   - Завтра поедешь в Европу, покатаешься недельку-другую, поправишься и отдохнешь. Братство платит, - сказал мне Герман на тринадцатый день, - а теперь пойдем, прогуляемся на свежем воздухе.
   Когда я вышел на улицу на дворе уже росла трава.
   - Сколько я пробыл в больнице?
   - Два месяца.
   - Зачем?
   - Это не важно, сколько ты был там. Важно, что ты сейчас здесь.
   - Как не важно? - взбесился я, - я потерял столько времени!
   Я почувствовал, как вспотел болезненным потом - да, я еще слаб.
   - И что бы ты сделал за это время? Нашел себе девушку и женился на ней?
   Теперь кроме болезненности я чувствовал неимоверное бессилие и собственную ничтожность. Будь я девкой, я бы заревел.
  
   На улице еще лежит снег, наверно, еще зима. -
   Пишет Рита через пол года после выхода из психушки. -
   А внутри меня время сбилось. То ли весна, то ли осень. Может, и лето. А на улице зима.
   Да, все-таки те, кто упрятал меня в больницу, были правы: я не смогу общаться с социумом. Это не то общество, для которого я создана. Меня не там родили. Или не такой.
   Короче, какая-то нестыковка, и в итоге я говорю не о том, не теми понятиями мыслю, не то вижу, не о том мечтаю. Странно, что я вообще называюсь человеком.
   Мы встретились с Ритой через три недели, как ее выписали из психушки.
   А ровно через неделю со дня нашего знакомства на моем мобильном высвечивается ее номер.
   - Забери меня отсюда, скорее, - слышу я сквозь крики толпы и прерывистую связь мобильных операторов Ритин голос.
   - Ты где? - ору я, хотя по крикам я догадался, что она среди толпы на центральной площади. В едва различимых звуках я слышу лозунги хорошо известной в народе политической партии. Или еще пока народного движения. Я в политике не силен.
   - Возле кинотеатра!
   Я беру такси и доезжаю до центральной площади. Но движение перекрыто за хороший километр до площади, и мне приходиться идти пешком. Процесс усложняется тем, что приходиться пропихиваться сквозь мощные стены толпы. Это подобно тому, чтобы плыть против течения в горной речке. Площадь украшена в розовый цвет - символику данного движения. Направленная толпа - мощное оружие, сжатый до критической точки газ. Одно слово лидера, одна искра - и можно взорвать весь мир.
   Понимаю Риту. Абсолютный нонконформист по натуре она терпеть не может подобные сборища.
   Я набираю ее номер:
   - Ты где?
   - На столбе возле кинотеатра.
   Я возле кинотеатра.
   Да я вижу залезшую чуть ли не на самый верх перепуганную девушку в черном. Словно кошка на ветвях дерева, под которым прыгают злые дворовые псы. Я чувствую себя пожарником, которого вызвали сердобольные бабушки.
   Сотни камер и без того то и дело снимающих и фотографирующих Риту устремляются к нам новой волной.
   - Ты станешь звездой новостей, - кричу я ей, сквозь незатихающие лозунги.
   - Где ты был так долго?
   - А ты проберись сюда, - злюсь я на недовольство спасенного тобой. Но времени долго злиться нет - нужно уносить свои ноги.
   Когда мы почти у самого метро, Рита говорит:
   - Хочешь оригинальный способ смерти?
   Я догадываюсь, что Рита хочет крикнуть, и почти успеваю заткнуть ей рот:
   - Победа за Со..., - и остаток фамилии главы партии оппонентов она орет мне в ладонь.
   Окружающие не успевают среагировать на эту выходку, но я силой тащу Риту на платформу.
   Мы едем до конечной.
   - Подожди, - говорит Рита и заскакивает в какой-то минимаркет.
   Пока она там, я подхожу к киоску с сигаретами и покупаю две пачки. И почему все киоски предназначены для хоббитов и гномов?
   Через пару минут Рита выходит с коробкой кокосовых шоколадок, бутылкой мартини и семейной пачкой презервативов.
   Ненавижу кокосовый вкус.
   - Как тебя туда занесло? - спрашиваю я, следя за тем, как Рита рассовывает все по карманам.
   - Помнишь, я говорила, что хочу революции в стране?
   Нет.
   - Так вот, туда, где я сейчас развожу пиццу, завалила группа активистов с призывом идти на митинг. И мои дорогие коллеги выпихали меня. Но им на зло мне удалось спиздеть две пиццы. Ты оливки любишь?
   Терпеть не могу.
   - Ладно, повыковыреваешь их мне в мартини.
   Мы идем пешком забитыми переулками. На улицах и остановках полно остатков голосящих активистов.
   Мы безразлично пинаем ногами первые желтые листья. И молчим. Нахохлившиеся голуби-экстремалы взлетают из-под ног в последний момент, когда ты чуть не наступил на него. Это напоминает езду по встречной полосе, бег по рельсам навстречу едущему поезду.
   - А ты за кого? - нарушает идиллию шуршания листьев Рита.
   Против всех.
   - Очередное проявление трусости, - говорит Рита, словно, между прочим.
   Я возмущен ее мнением
   - Это моя позиция, и я ее могу отстоять, если надо. А разве ты не про...
   - Вот именно, если надо. А они все уже стоят, защищая свою позицию. А ты в историю не попадешь. Гораздо интересней за кого-то стоять и доказывать всем свою правоту любым способом.
   - А за кого там стоять? Кого отстаивать? И почему ты меня упрекаешь, если сама против всех?
   Я настолько возмущен Ритиным поведением, что совершенно забываю, что у нее в заднем кармане джинсов пачка презервативов для нас.
   - Я уже свое отстояла.
   Когда же это?
   - Десять лет назад. Если помнишь, было то же самое. Другие люди, другие ценности, но в сущности то же самое.
   Тогда я не интересовался политикой вообще. Все, что происходило в моей стране, меня не касалось. Сейчас немногим лучше.
   - Довольно легко собрать людей на какую-либо из сторон. Даже не так трудно согнать их на баррикады. Дай повод, оскорби, и они пойдут. Еще легче попасть в одно из течений и вместе со всеми плыть, тонуть, штормить... Но ты попробуй сам собрать и поднять тех, кто против всех!
   - Это ты что ли всех поднимала?
   - Да.
   Отвечает Рита с некоторой обидой, но и гордостью одновременно.
   - Но ты же законченная нонсоциумистка!
   - Кто?
   Рита смеется.
   - Ну, ты же против общественного мнения, против сборищ единомышленников!
   - Я не всегда была такой. Я была, политической активисткой.
  

Глава 15

   Вот я третий день в Венгрии. Месяц скитания по Европе. Никаких длительных знакомств, никаких откровений.
   Я выхожу на сырой балкон гостиницы в чужой стране. В чужом городе. В чужой жизни.
   Стою на балконе очередной дешевенькой, но вполне комфортной гостиницы и курю.
   Никотин моей сигареты смешивается в мозгу с алкоголем. Сверкнула молния. На короткий миг озарила небо. Я затягиваюсь снова и вместе с воздухом чужого города я впитываю наслаждение от своего одиночества. Высшая точка гармонии с собой. Если не считать разрушающего клетки мозга никотина. И алкоголя. Я вдыхаю сонный воздух двора гостиницы. Кайф. Пустоту моего наслаждения разрывает раскат первого в этом году грома, заглушая голоса полупьяной молодежи где-то рядом со мной.
   Я достаю своего друга и мочусь прямо на молодую траву гостиницы. Снова вспышка озаряющего света.
   Глоток пива. Новая затяжка. На руку падает капля дождя. А, может, это какой-то панк мочится сверху. Нет, это дождь. Он тихой змеей ядовито расползается по траве подо мной, по всему двору дешевой гостиницы. Он заливает все мое сознание, всю вселенную вокруг меня.
   Чувство псевдоодиночества. Ты вроде и сам для себя, но ты знаешь, что это не так. Что ты обязан, что ты должен, что...
   Когда я лежал в больнице и читал копии дневников Риты. Словно с ней общался. Такой себе вид терапии.
   За три недели до нашего знакомства Рита еще лежала в психушке.
   В психушке мало кто не осознает себя подопытным зверем. Мало кто чувствует себя человеком. Все эти психологи и психиатры видят в тебе объект, а не человека. Но многие согласны на такое существование, потому что здесь они могут быть свободными. Их не сдерживают правила морали, правила общества.
   Они могут свободно ходить голыми, рисовать, что хотят, петь на весь голос без слуха. Им не надо заботится о пропитании.
   Они могут спокойно самовыражаться.
   Никто тебя не обвинит, что ты лесбиянка.
   Ты можешь трахаться с кем захочешь, без предрассудков.
   Сначала врачи и санитары с этим усиленно боролись, но позже решили, что проще выдавать презервативы.
   Мало кто из пациентов принимает прописанные лекарства. Они зомбируют тебя, атрофируют и сокращают жизнь. Ничего из этого пациентам не надо.
   Докурив сигарету, я медленно тушу ее в стоящей на балконе пепельнице и возвращаюсь в сухое пространство комнаты.
   Звонит телефон. Обычно это звонят из соседних номеров девушки, желающие весело провести вечер, а может, и ночь. Или просто раскрутить очередного лоха.
   А мне все равно - братство оплачивает мое пребывание здесь.
   - Алло.
   - Сядешь на 8 трамвай у твоей гостиницы, проедешь пять остановок в сторону центра. Там через 2 часа тебя будет ждать машина.
   Я не верил голосу.
   - Понял.
   А верить пришлось.
   Я отвык.
   Через два часа меня посалили в темный фургон, что на самом деле было бесполезно - страны я не знал. Меня везли долго. Высадили возле каких-то складов. Снова одели зеленый халат, хотя рабочих в этой форме я не видел. Я вообще никого не видел, кроме двух некрупных фигур, что вели меня темными переходами, коридорами, этажами.
   Новый офис. Новый шеф.
   Моя жертва - мужчина в черном костюме, что завтракает со мной за соседним столом. Мне нужно просто отравить его еду.
   Просто! Отравить!
   Подойти, сказать: простите, я насыплю вам чего-нибудь в ваш сок, а вы его выпейте. Просто! Элементарно!
   - Через три дня он уезжает, за это время ты должен его убрать. Вот яд.
   Я кладу красный флакон в нагрудный карман ветровки и проклиная весь мир, ухожу. Они мне платят. Они мне дарят право жить. Я могу не боятся голодной смерти и смерти от гриппа.
   Это смысл жизни?
   Я не сплю всю ночь. Прокручиваю в сотый раз план. Уточняю детали. Продумываю неожиданности.
   Я захожу с утра в помещение столовой. Как всегда - утром шведский стол. Я должен придти раньше. Я беру себе завтрак. Тост, хлопья с молоком, и пакет джема. Ем. В столовую заходит мужчина в черном костюме. Я вспоминаю, что не взял кофе. Подхожу к котлам с кипятком и кофе. Наливаю себе. В пустую чашку я капаю несколько капель яда. Мужчина в черном костюме уже налил себе кофе. Я случайно отставлю ногу, и мужчина в черном костюме спотыкается об нее. Он проливает свой кофе. Я искренне извиняюсь и предлагаю ему новую чашку. Беру пустую чашку с минуту назад насыпанным ядом и наливаю в нее кофе. Предлагаю мистеру в черном костюме.
   Нет, сегодня я не засну.
   Я достаю копии дневников Риты. Они все перепутаны и кое-где замазаны засохшей спермой. Часто ли вы дрочите, держа во второй руке вещи любимой девушки? Нет, не разворот Пентхауса, это само собой. А так, без картинок, просто с кусочком образа о любимой, с ее невидимой аурой? Такой секс у меня уже несколько месяцев. И не потому, что я не могу найти девушку (в конце концов, у меня есть пистолет), а потому, что я просто не хочу другую девушку.
   Когда парень ловит себя на том, что хочет спать только со своей девушкой, он бросает ее. Если, конечно, ему не за 40, если, конечно, он не хочет семью, если, конечно, не инвалид или импотент. Парень никогда не признается, что хочет только свою девчонку. Он никогда не назовет это любовью. Поэтому, девушки, если от вас уходит парень, вы можете утешать себя мыслью, что он таки вас любит. Если к 40 годам от него не забеременеет другая, возможно, вы поженитесь.
   Может, поэтому в мире такая ситуация с браками?
   Мне не от кого было уходить и это было самое страшное.
   Я приходил с работы, с прогулки, с магазина и занимался любовью с Дневниками Риты. Они были помяты, потерты, слегка прорваны и замараны. Девушки теряют форму гораздо медленней, чем бумага. Зато не нужно тратиться на конрацептивы.
  
  

Глава 16

   - Ты была политической активисткой?
   Теперь смеюсь я, очевидно, вспомнив про презервативы в ее кармане.
   - Послушай, фотограф-некрофил, поройся в ментовских архивах, проверь. На меня там дел немало заведено.
   Фотограф-некрофил? Оригинально. Но у меня нет доступа к архивам
   - Что? Половина фотографий в этих архивах сделана тобой, а у тебя нет доступа.
   У меня нет даже того, что делал я - изымалось все, даже пленки.
   - И чем же ваше движение нигилистов занималось?
   - Присылали представителям разных партий, оппонентам компроматы на их соперников. Вешали рядом портреты одних и других, исполосовывали черными лентами, всеми способами распространяли лживую информацию.
   - Так это твои наследники накаливают обстановку в стране? Славно, славно... Раскол общества на лицо.
   На самом деле я думаю не о политике. Я думаю о теле Риты. Когда в стране паника мне хочется убежать в другой мир. Секс - вполне подходящий выход.
   - Нет, теперь этим занимается государство. У них больше возможностей: СМИ, представители в разных странах, больше своих людей... Куда было паре сотен нигилистов-террористов со своими методами! Да, были у нас и журналисты, и писатели, и работники теле-радио, и люди при посольствах, министерствах. Все они запускали механизмы социальных бомб. Но не было среди нас ни одного крупного чиновника, госдеятеля. Все они боялись за свои шкуры, за свое место, за свои денежки.
   Сегодня ссорятся друзья, а супруги в графе "Причина развода" пишут: несовпадение политических взглядов, и то если один из супругов не лежит в реанимации.
   - Рита, ты вела общество к войне!
   Кто бы говорил! А что тебе дало это общество, что ты вдруг за него испугался?
   - Именно! Война и смерть - это средство в моем движении. Не результат. Люди, ведущие войны понимали это. Разруха, смерть, потери, это плохо, но это проходящее. Ни один из героев воин не стал бы таковым, если бы не было войны.
   - Но а цель? Ради чего проливать кровь? Зачем тебе война, зачем государству война?
   - Не знаю, зачем она государству, может, оно просто убирает конкурентов. Для него саморазрушение общества - цель. Для меня этап. Ты говоришь, мои последователи раскалывают общество? А оно не может быть единым. Ничего нет единого. Все в мире -контраст противоположностей. Общество расколото со своего основания. Да, сначала бог хотел обойтись без этого. Он сказал Адаму и Еве: вот добро, где-то есть зло. Он плохое, не трогайте его. Вы живете в добре. А они не поняли бога, который повидал многое и знает разницу между добром и злом. А где ж то им понять? Коли, не с чем сравнить. И тогда он им показал. Ох, как показал! С тех пор люди меж двух огней живут. А все эти розово-зеленые спорят над вопросом "в рожу или под дыхалку?". И готовы умирать за свою правду. Они не способны понять, что ни семья, ни друзья не стоят этой иллюзии правды. И нет другого пути, чтобы понять это, как не через войну. Духовную, физическую, моральную...
   Я вспоминаю про презервативы в кармане Риты и про ее пиццу - теперь я хочу есть.
   На улице довольно прохладно, что обостряет желание есть и желание трахаться.
   - Одно поколение осознало свои ошибки, но приходит новое поколение и думает, что вот оно уж точно знает, как нужно жить. И все повторяется с начала.
   Неужели люди не поняли этого за пару тысяч лет?
   Я понимаю, почему Риту посадили в психушку.
   Еще лучше я понимаю ход ее мыслей.
   - Ты тоже чистишь мир. Только ты идешь эволюционным путем, а я шла революционным.
   - Почему-то мне не хочется лезть на баррикады и орать о своей точке зрения. Я не ищу сообщников. Я сам по себе. Я таким буду всегда.
   Я хочу Риту. Рита хочет войны.
   Мы с Ритой - Фрейдовские воплощения Эроса и Танатоса.
   - Интересно, где же ты похоронила свои активистские протесты?
   - Я их не хоронила. Я просто одела рваные джинсы и красила рыжим волосы. И приходила в таком виде на академконцерты и госэкзамены. Меня ненавидели, тыкали пальцем, выгоняли, но зато все знали, кто я и каково мое мнение.
  
  
  
   - Если бы ты писал книгу, то о чем бы она была? - спросила меня Рита, после половины бутылки настойки полыни на спирту, полной окурков и умытых в мартини оливок пепельницы - Рите оливки в мартини не понравились. - Как бы она называлась?
   - О страхах. - Не задумываясь, отвечаю я, так как действительно хотел писать книгу. Я бы посвятила книгу страхам.
   Нет, я не о книге типа "Тысяча и один способ умереть". Тогда я пошутил.
   - Клаустрофобии и фобофобии?
   - Нет. Страхи - это то, что движет людьми на протяжении их всей жизни. Все, что мы сейчас имеем и чего не имеем - все благодаря страхам.
   - А я думала, это потребности движут людьми.
   - Потребности - это страхи на изнанку. Трусость и смелость - это формы проявления страха, точнее реакция человека на страх, ответ ему. Практически все в мире - это страхи. Страх - синоним всему. Знание - это страх. Думаешь, почему дети не боятся залазить на деревья, засовывать пальцы между дверей? Они не знают, что это будет больно, горячо, что можно упасть... Но и незнание тоже страх...
   Любовь- страх, не любовь - страх. Дружба - страх. Смерть - страх. Жизнь - страх. Страхи были есть и будут. Бороться с ними бесполезно. С ними нужно учиться уживаться.
   - А о чем бы писала ты? - спрашиваю я у Риты, потому что знаю, что люди задают подобные вопросы, если сами хотят ответить на них.
   - Я бы писала дешевые запутанные романчики. Или о любви. Сентиментальные, бульварные книжечки.
   Чего?!!
   - Зачем тебе это?
   - Такие романы быстро пишутся, хорошо продаются и легко читаются. Я заработаю себе на них денег и создам собственную галерею. А литературная известность прибавит мне посетителей: Это же картины автора этих всех бестселлеров! Нужно пойти посмотреть.
   - А как же высшая цель, высокий смысл, принципы, в конце концов? - недоумевал я.
   - Ты сыт со своих принципов? Ведь никто не мешает тебе выращивать внутри себя армии принципов. Пожалуйста! На здоровье! Но если хочешь писать свою философию в книгах, ты должен писать ее на понятном всем языке. На их языке, не на своем! Иначе тебя не будут читать. А писать на их языке для меня значит врать себе.
   - Но ведь кто-то же тебя прочтет? - с безнадежным упорством спросил я.
   - Может, кто-то и прочтет. Но вряд ли издаст. Уж, поверь мне.
   - Но все-таки, о чем бы ты хотела писать?
   Рита теплыми мягкими пальцами, словно лапами паука обнимает мою ладонь. Разворачивает ее линиями судьбы к себе и водит паучьей лапкой - цепким пальцем с коротким черным ногтем овальной формы по ладони.
   - Справедливость. Я бы писала про субъективизм справедливости, про человеческие поступки, иллюстрируя все это парадоксами жизненных несправедливостей.
  
  

Глава 17

   Я захожу с утра в помещение столовой. Как всегда - утром шведский стол. Я пришел раньше. Я беру себе завтрак. Два тоста, нет три, хлопья с молоком, которое я разливаю на стол и пакет джема. Есть я не хочу. Я смотрю на остывающую груду еды в моей тарелке, и меня сейчас стошнит. В столовую заходит мужчина в черном костюме. Я вспоминаю, что не взял кофе. Подхожу к котлам с кипятком и кофе. Наливаю себе. В пустую чашку я капаю несколько капель яда. Мужчина в черном костюме уже налил себе кофе. Я случайно отставлю ногу, и мужчина в черном костюме спотыкается об нее. Он не проливает свой кофе. Я искренне извиняюсь на своем языке - лучше косить под непонимающего. Беру его чашку и бросаю ее на пол. Но мужчина не замечает этого. Я беру пустую чашку с ядом и наливаю в нее кофе. Предлагаю мистеру в черном костюме.
   - Вы говорите по-русски? - с непонятным акцентом и такой же радостью произносит мистер.
   - Простите меня, - говорю я еще раз.
   - Боже, я две недели отдыхаю в этом отеле, но не слышал еще русской речи! Присядьте к нам за столик!
   Я с обреченностью в мыслях и движениях бреду вслед за своей жертвой.
   - Секунду, я заберу свой кофе, - говорю я и случайным движением задеваю пустую чашку с ядом. Она падает на пол и разбивается - теперь она никого не отравит.
   Мужчина в черном костюме бывший гражданин моей страны, выехавший на заработки в Польшу. А Венгрии он проводит свой отпуск вместе с пятнадцатилетней дочерью-красавицей (как называет он ее). Она сейчас сидит напротив меня. И то и дело неуклюже наступает мне на ноги.
   Мы договариваемся на 17 вечера пойти прогуляться по городу, зайти куда-нибудь и по-нашему выпить. Точнее договаривается он, а я просто соглашаюсь. Мне нужно его убрать.
   - К пяти я тебе зайду, - бросает он напоследок.
   К пяти он ко мне заходит, а к семи он вдрызг пьяный сидит передо мной в кафе. Я трезв - я подшит, мне пить смертельно. Еще один эпизод чужой жизни.
   Почему носить чужую одежду можно, а чужую жизнь нет?
   И теперь оказывается, что никакого акцента у моей жертвы нет. Он какой-то политик из моей страны и приехал в эту гостиницу, чтобы немного отдохнуть в глуши со своей любимой дочерью.
   - А то потом эти выборы... Если честно, мне все это надоело. Я не хочу побеждать, да у меня и шансов мало. Но я не имею права сойти с дистанции. Просто не имею. Ты меня понимаешь? - запинаясь, бормочет мужчина в черном костюме.
   - Ладно, так и быть, выпьем, - говорю я - от одной, думаю, не умру.
   Я подсыпаю ему яд прямо на его глазах - он все равно не осознает.
   Он выпивает.
   Я тоже.
   Через минут десять его должно стошнить - из организма выйдет вся еда. Через час в пустом организме начнутся необратимые реакции.
   Через семь минут он встает в направлении туалета.
   - Я вернусь.
   Я поднимаюсь из-за стола и под салфеткой оставляю деньги, кивая официанту. Ведь в противном случае ресторану за нас никто не заплатит. Суммы должно хватить вполне. Я быстро ухожу. Мне нужно срочно искать новую гостиницу. А еще лучше выбраться из страны. Но к гостинице иду почему-то пешком.
   Что будет с его дочерью - меня не волнует. Почему меня должна волновать судьба избалованной Макдоналдсами и Диснейлендами девчонки, если в это время умирают от голода сотни детей в мире?
   Сбоку от гостиницы стоит зеленый фургон. Я останавливаюсь пред ним. Боковая дверца открывается, и я сажусь рядом с водителем. В машине темно, поэтому его лица я не вижу.
   - Мы тебя отвезем на вокзал, - говорит водитель.
   - Можно я заберу вещи, я все собрал.
   - Что довольно глупо с твоей стороны, - отвечает темный силуэт головы водителя.
   Я смотрю на окна своего номера и вижу включенный свет и тени нескольких фигур, что двигаются в середине.
   Дневник Риты! Вот, что мне действительно жалко. И не то, что их кто-то прочтет, а то, что его у меня нет. Это будто украли твою девушку, а ты уже ничего не можешь сделать. Совсем ничего.
   Я бросаю Риту во второй раз.
   - Мы разложили твои шмотки. Если бы они нашли собранную сумку, тебя бы взяли еще до того, как ты вышел из забегаловки.
   - А дочь? - спрашиваю я.
   - Кто? Малолетняя шлюха? Ей семнадцать лет и она ему никакая не дочь. Здесь он прячется от предвыборных баталий. На поле битвы на его месте всего лишь двойник.
   - Политика - грязное дело, - продолжает водитель, выходя из крутого поворота. А мы всего лишь чистим этот мир, ведь так?
   Я молчу. Такое объяснение действует, и где-то в подсознании моя совесть очищается.
   По новым документам меня проводят в самолет. Я лечу домой.
   Туда, где я не был больше двух месяцев?
   В самолете по телику крутят новости. Показывают гостиницу, из которой час назад я выехал. Я пытаюсь не пялиться в экран, но мне и без того плохо слышно диктора.
   - Два часа назад в гости... был отравлен один из кандидатов на... по предварительным данным подозреваемым является гражданин...
   - Что-нибудь желаете? - телевизор заслоняет пышнозадая стюардесса.
   Обычно я отвечаю: вас, но сейчас отделываюсь лишь отрицательным маханием головы.
   Как на зло сосед возле меня сквозь широкие очки читает названия напитков. Он перегнулся через меня и мне вообще не видно экрана телевизора.
   - ... документы все остались в номере, - с трудом улавливаю голос диктора. ...Принадлежащий к блоку оппонентов...
   Еще чего! - думаю я.
   - А теперь перейдем к погоде, - отчетливо вижу, как объявляет по телевизору полненькая блондинка - стюардесса со своей тележкой отъехала к соседним местам.
  

Глава 18

   Дом встретил меня молчаливым слоем пыли и прокисшими продуктами в холодильнике.
   - У тебя есть шанс выбраться из системы. Или хотя бы не попасть в скорую мясорубку. Откажись от предложенного зеленого дела.
   Это одна из двух запись на моем автоответчике.
   Вторая: ...тите, я ошибся номером.
   Герман предупреждает меня. Герман заботится обо мне. Да кто он, черт подери в этой системе?
   А я кто?
   Через пол часа стандартный голос диспетчера из братства говорит:
   - Через три часа при входе в городской универмаг.
   Все по схеме.
   Зомбированой овечкой с шириной мысли 3 градуса я действую по схеме. Магазин. Фургон. Черная кабина. Склад. Офис. Шеф.
   - Теперь ты на второй ступени. Ты можешь выбирать из предложенных заданий. Ты можешь спросить нашего совета.
   Есть два дела: зеленое и черно-красное.
   Черно-красный - цвет готов.
   Зеленый цвет политической партии, оппонента которой я отравил в кафе. Я это понял, когда не мог заснуть в летящем самолете. И зеленые халаты на заводах офисов - это не просто рабочая одежда.
   - Я беру черно-красное, - говорю я, внимая совет Германа.
   Я прихожу домой и понимаю, что все мои чужие жизни я покрываю полиэтиленом и вешаю в шкаф. Надоело. Но случайно, я повесил в шкаф и свою настоящую жизнь. А теперь я не могу найти ее средь хлама старых секонд-хэндовских шмоток.
   Ладно, зато теперь я чист. Я в том, в чем родила меня мать. Никакой одежды. Я лежу полностью голый на пыльном линолеуме своей квартиры. Нет, это не моя квартира. Ее хозяин сейчас висит на одной из вешалок в шкафу напротив. Не мой пол с подогревом. Не мои ободранные в верхнем углу слева обои.
   Рита тоже любит лазить по секонд-хэндам. Тот способ, каким живет Рита, она именует терроризмом подсознания.
   - Знаешь, я никогда не могла работать или учиться постоянно в одном месте, - говорит моя подсознательная террористка в одну из ночей, - меня не могла удержать ни репутация, ни перспектива, ни цель, ни другая фигня. И уж тем более привычка, привязанность, коллектив. Я ненавидела дружные собранные коллективы. Я вообще не любила привыкать к людям. Чем ближе вы друг к другу, тем больше вы обязаны друг другу.
   Ни у меня, ни у Риты не осталось живых родителей. Ее мать умерла первой, довоспитывал отец. У меня отец ушел в другую семью, а через год мать ушла в другой мир. Но нас родители кое-как поставили на ноги. Мне было 17, когда я лишился всех, Рите - 19. Остальные родственники настолько дальние, что даже не утруждают себя помнить о нашем существовании.
   Наверно оттого, что мы одни, никому не обязаны, никем не связаны, мы с Ритой такие. Многие люди хотели бы жить по другой схеме, по другим правилам. Но что о них скажут родители? Ведь я для них должен жениться, сколотить состояние, обеспечить им старость. Я должен быть не беднее своих друзей, но и не многим богаче, ведь что они подумают? А потом дети! Ну, как я могу так поступить, я же отец?..
   А мы не отцы и не дети и даже не друзья. Мы сами по себе. Нет денег - только наши проблемы. Никому мы не должны. Но и никто не поможет, если, что...
   Не знаю, разваливаем мы этот мир или спасаем, или вообще существуем отдельно от него. Но мы есть. Мы, со своим внутренним миром, со своей теологией, и точкой зрения на все.
   Я не говорю, что это плохо воспитываться ребенком в благополучной семье, чувствовать себя уютно и обеспеченно, попросить компьютер на новый год и велосипед на день рождения и получить их вовремя. Делить все проблемы с родителями, знать, что они решат эти проблему.
   Это хуже некуда. Из таких детей вырастают убийцы озонового слоя, истребители флоры и фауны, которые думают только о своем благополучии и знают, что все их проблемы решат мама с папой, или десятки теть и нянек.
  
   Очередную ночь вместо того, чтобы трахаться мы проводим в душеотводящих монологах о своей жизни. Отличный способ психотерапии. Мы оба изголодавшиеся по хорошему слушателю, восполняем нашу многолетнюю жажду.
   Перед Ритой мой поток жалоб и сожалений не имел ничего общего со слабостью, плаксивостью или чем-то еще. Да и Риту невозможно было увидеть сопливой истеричкой.
   - Я поменяла 4 школы и не закончила ни одного университета. И даже недоучилась в художественной. С работой та же ситуация. В основном я увольнялась сразу после испытательного срока. Если он был оплачиваемый, конечно. Если срока не было, я отрабатывала до первой зарплаты. Еще работала на этих раздачах объявлений. И знаешь почему все так? Я расскажу тебе один секрет. Когда начинаешь что-то новое, время растягивается до краев своих возможностей. Новая дорога на работу, новый офис, новые люди, новые процессы. Твое восприятие работает на полную катушку. Чем больше ты привыкаешь к условиям, тем меньше ты смотришь по сторонам. Тем быстрее бежит время. И с каждым годом все быстрее и быстрее. Так что это мой способ удерживать время. Скорее, обманывать.
   По-моему, обманываешь в данном случае себя.
   - Очередная иллюзия этой жизни. Обычно, вжившись в роль на одном месте, мы думаем, что это наша суть. А я скажу - это фигня. Человек настолько гибок в своих воплощениях. Ну, то есть ролях. Попадая в разные коллективы, ты можешь пробовать все новые и новые роли. В моем случае можно было даже играть совершенно другого, чем ты есть, человека.
   - Но ведь ты теряешь свое истинное я, ту роль, которая твоя по природе. Ты растворяешься в придуманных, чужих образах, - говорю я, хотя понимаю, что и сам живу жизнью никого. Все мои жизни, которые я когда-нибудь развешу в шкафу, даже не принадлежат мне. Но я готов поспорить, что даже те, кто уверены в своем месте, своей роли на самом деле не есть самими собой.
   - Кто бы говорил! - Рита смотрит на меня исподлобья и продолжает:
   - Наоборот, только побывав в разных шкурах, ты сможешь сказать, где именно твоя. И какой ты - именно ты.
   Да, моя игра в примерку жизней началась с желания иметь в своей биографии истории и сюжеты, которых я не мог иметь в действительности в силу ограниченности жизненного времени. Так я компенсировал отсутствие возможности прожить несколько жизней и не забыть их с новым рождением (ну, если верить в реинкарнацию). К тому же я выбираю, те варианты жизней, которые сам хочу. Вряд ли все могло сложиться именно так, как сложилось в моих историях. Выходит, я живу так. Как хочу? Да, во всех своих жизнях. Во всех, кроме одной, которая вместе с остальными сейчас висит в шкафу.
   Я просыпаюсь в той же позе, что и уснул вчера. Утро черно-красного дела начинается мелким дождем. Нужно вставать. На полу среди слоя пыли остается слегка размытый отпечаток моего тела. Словно очертания трупа. Здесь умер человек. Да, вчера, действительно кто-то умер. А сегодня кто-то другой достал из шкафа очередную жизнь, в надежде, что это его жизнь, и отправился на дело.
   Не смотря на утренний дождь, к полудню я шагал по уже залитой солнцем незнакомой улице. Народу вокруг более чем достаточно. Для дела я имею в виду.
   Суть дела в том, что это обычная стрелка. Банда на банду. Нас пятеро и их должно быть столько же. Площадь с голубями. Обосранная птицами мира площадь.
   Ко мне подходит вчерашний шеф и, словно случайно толкнув, вместо извинений говорит: перенос на час. С места не уходить
   Я вижу Германа. Зачем нам в одном деле быть вместе? Неужели это разрешается на второй ступени?
   Еще трое. Никого из них я не знаю.
   Я сажусь на кое-где засранную скамейку. Закурить бы. Сигарет на дело я не беру. К киоску отходить нельзя. Я начинаю медитировать.
   Достаю из пачки сигарету. Хорошие были, дорогие. Но почему осталась всего одна? Как ни странно, но спроецировать полную пачку моему сознанию не удается. Я затягиваюсь. Никотин поступает в мозг и я немного расслабляюсь. Но все же способен контролировать ситуацию.
   Почему-то на ум приходит предпоследняя наша ночь с Ритой. Пред той, когда я оставил ее свернутой калачиком в постели.
   На площади минимальное движение людей.
   - Я ненавидела всех своих подруг, - говорит Рита. Все они были бракованными пародиями на кукол барби. С ними даже сексом было неинтересно заниматься. Разрываешь их блестящие обертки, шуршащие фантики, а под ними - резиновое тело. Из дешевой токсичной резины. И души их накачаны силиконом. Во время секса с ними чувствуешь этот резиновый запах.
   Я всегда думал, что это пахнет презерватив.
   - А любовь, - говорю я, - ты любила кого-то?
   - Дай мне определение, симптомы любви и я тебе скажу, была ли то любовь, - смеется Рита и продолжает:
   - Да, должно быть любила. Я думаю, что любила.
   - Это был мужчина?
   - Что-то подобное.
   Раньше бы я обиделся за такие слова.
   - Это безумная история саморазрушения любви. Печальная история смерти гусеницы, когда рождается не бабочка, а еще одна гусеница. В общем, я никогда не придерживалась идеи верности и прозрачности в отношениях. Ведь это просто убийство для отношений! До свадьбы все партнеры - лишь любовники. А как можно изменять любовнику?
   Логика у Риты убийственная. Но вот, из уст девушки я впервые слышу об отрицании верности, обязательств и всего такого.
   - А он так не хотел. Он был идеальный муж. Любящий, верный, переживающий. Он водил по театрам и музеям, покупал в аптеке прокладки и стандартно на все праздники дарил цветы. Ходил с тобой к врачам и встречал с работы. Такое убивает отношения. Ведет к самоуничтожению любви. Мы все больше и больше погружались в жизнь и проблемы друг друга. И в тот момент, когда мы достигли самого дна взаимопонимания и взаимодоверия, произошло неимоверное: он меня бросил. Сказал, что больше так не хочет. И ушел. Я была в шоке. Я никогда не думала, что ему хватит сил. А он ушел. Потом, правда, заявил, что благодаря мне понял вкус свободы в отношениях.
   И тогда, ты его и полюбила.
   - И в тот момент, я поняла, что люблю его.
   Это не любовь, Рита. Это комплекс чувств, вызванных обидой, болью, привычкой, потерей.
   - Ну, так, а любовь то, по сути - набор химических и физиологических процессов в организме, плюс обстоятельства.
   Площадь по-прежнему дышит обычными отдыхающими.
   После этого у нас с ним был хороший секс. Никаких походов в ресторан, поздравлений с 8 марта. Иногда он приносил пакет травы, мы обкуривались и трахались. И было что-то в наших отношениях такое светлое, бескорыстное.
   Пока он не позвонил и не сказал, что женился. Я угадал, Рита? Можешь не отвечать. Конечно, я угадал. Но нам с тобой это не грозит. Мне абсолютно плевать, где ты была вчера, и что у тебя сегодня болит. Мне от тебя ничего не надо, нам просто очень хорошо вместе. Приходя к тебе с наручниками или другой фингей из секс-шопа, я не знаю, в каком обличии меня встретишь ты сегодня. Ты отличный игрок, актриса, если хочешь. Ты мне нравишься и дорогой любовницей и пугливой девственницей. И даже обкуренной или закутанной в шерстяной плед в глубокой депрессии. Особенно мне хорошо с тобой, кода мы сидим на одной кровати, а ты выхватываешь сонного меня из оков Морфея и говоришь:
   - А знаешь, почему я не смотрю фильмы?
   Или еще какую-то фигню в этом роде
   Ко мне подходит мужчина:
   - Эй, парень, будет закурить?
   Я оборачиваюсь на голос и натыкаюсь на пушку. Но я оказался проворнее. Первый. Второго убирает в схватке Герман. Три. Четвертый выбивает у меня из рук пушку. Герман убирает его. Четыре. Еще один где-то здесь. Убиты наши двое.
   Люди разбегаются, голуби взлетают воздух и срут нам на головы. Я хочу подобрать свою пушку.
   Из-за колоны выбегает пятый участник. Один из всех в маске. Что-то женское в его фигуре. Это тормозит мою реакцию. Фигура стреляет в еще уцелевшего моего напарника. Останавливает свой взгляд на мне. Снимает маску. Моя тянущаяся к пистолету рука замирает. Впрочем, как и все сознание.
  

Глава последняя

   Рита стоит напротив меня между нами ее пушка. Передо мной проплывают отрывки нашей жизни ее дневников.
   Я не могу понять, чего она ждет. Знала, ли она, что здесь буду я. Если, да - то слишком плохо выполняет свою работу. Да и я хорош. Стою, и не могу поднять пистолет. Риск высокий, но все же... Чем дольше стоишь на краю крыши, тем меньше шансов прыгнуть вниз. Лучше с разбегу.
   Да, Рита знала, что здесь буду я. Они все знали, что здесь будем мы. Запоминающуюся смерть они мне выбрали. Братья...
   Интересно, что ей пообещали взамен за мое убийство?
   Трехэтажный дом в зеленых горах? Устроить в Париже выставку ее картин?
   За что она продалась?
   Я стою в пяти метрах от нее и смотрю в ее глаза. Нет, конечно, она ничего не знала... Это просто мои нервы.
   Мы не стоим одни на краю крыши, вокруг не горят дома и не взрываются бомбы. Вокруг нас какие-то люди, которые ждут развязки этой сцены.
   Но мне кажется, мы одни.
   Я плохо вижу глаза Риты. Но мне хочется видеть в одном закрытом, в другом прищуренном глазе наше будущее в зеленых горах. И сына фотографа. Или педика-модельера. Я готов сорваться ту часть мира, где сейчас ночь и заняться с ней сексом на кладбище. Хоть в разрытой могиле.
   Но я не могу сказать ей этого. Я бы проявил слабость. Слабость проявит она, если не убьет меня. Мы оба привыкли идти до конца.
   Все ее дневники, которые я читал на протяжении года (боже, целого года!), все ее записи помогали сохранить мне ее образ. Словно мы не расставались. Я ложился вместе с ней и просыпался с ней. Занимался с ней любовью. Копии ее дневником затерты и запачканы засохшей спермой.
   Это любовь?
   Я смотрел на ее почерк, на ее рисунки. Она жила все время со мной.
   И вот сейчас я смотрю на нее и хорошо ее узнаю. Правда, я не учел одну вещь. Дневник, в отличие от человека не способен меняться, прогрессировать, развиваться, в конце концов, продвигаться во времени. А Рита изменилась. Не знаю пока еще в чем. Но она обязательно изменилась. И даже не в том, что она остригла волосы. Короткие, по-прежнему черные пряди слегка шевелились сейчас на ее голове. Но и в этом ее образе невидимой аурой стояла та, прежняя Рита. Та Рита, которую я встретил больше года назад.
   Был бы я на крыше, я бы сорвался вниз, чтоб ей не пришлось убивать меня. Но мы на улице. Можно попытаться первому пустить себе пулю в висок. Слабость.
   Мысли, на которых ловишь себя - не впечатляют.
   Все вокруг застыло. Только глупые мысли мелькают в моей голове.
   Я вспоминаю, что мне нужно еще сделать и думаю, еще б один шанс выжить и я бы это точно сделал.
   Совсем не те мысли, когда я убивал себя. Тогда я думал, что не нужен миру.
   А сейчас я думаю, что мир нужен мне.
   Боковым зрением я вижу какое-то движение. Но не свожу с Риты глаз.
   Вдруг сильный удар бьет меня в левый висок. Но пистолет Риты по-прежнему мертв. Я поворачиваю голову и прежде, чем упасть и вижу тающий образ Германа.
   Еще в черте реальности я вижу бегущую ко мне Риту, которой я шепчу банальные слова.
   Я тебя люблю.
   Рита. Я больше всех тебя люблю.
   Может, это неправда, но мне больше некому сказать эти слова. Хотя процессы в моем организме еще не все остановились, я все равно не успею сказать кому-то другому эти банальные слова.
   Я хочу сказать то, что понял давно, но осознал только сейчас: нужно жить сегодня. Нужно говорить и делать сегодня. Завтра можешь не успеть.
   И еще. Этот мир нужно не чистить от уродов, а чистить от себя, урода. Делать все, чтобы не быть уродом. И прямо сегодня. Ведь завтра означает никогда.
   Что случилось с Ритой, я не знаю. Но думаю, что она убила себя. По крайней мере, я надеюсь. Ну, а в самом деле, мне что ли наедятся, что они с Германом теперь живут в нашем трехэтажном домике?
   Что там после смерти, я вам не скажу - мне не разрешают. Мне и так с трудом позволили дописать эту книгу.
   Хотя для меня теперь это не имеет никакого значения...

Глава совсем последняя

   Черными короткими ногтями Рита вырывает меня из лап Морфея.
   - А знаешь, почему я не смотрю фильмы? В любом фильме есть герои, в которых мы влюбляемся и начинаем им подражать, - широкие Ритины глаза смотрят в сонные мои. - Культовые роли, культовые люди. Актеры, артисты, вся мишура вокруг них - это так заразительно красиво. Мы покупаемся на это и то же стремимся, хотя на самом деле не знаем к чему именно. Мы хотим проснутся завтра утром теми, кого сегодня увидели в перископе собственной коробки.
   Да, Рита. Завтра. Давай, проснемся завтра и я тебе скажу, что думаю по этому поводу. Мне есть, что сказать тебе еще. А сейчас я хочу спать. Завтра...
   Стоп! О каком завтра можно говорить на рассвете?
   - Завтра уже наступило, - поцелуем шепчет на ухо Рита и идет на кухню варить отечественный какао с ванилью.
  
  
  
  
  
   Послесловие
   Поскольку ничего в этой книге не имеет никакого значения, я хочу хотя бы сказать спасибо:
   Чаку Паланику за то, он своими книгами расшевелил одно из моих сознаний.
   Своему бывшему парню Вове за то, что он дал мне книгу Чака Паланика и сказал: возьми, прочти, она тебе не понравится.
   Спасибо моей вредности за то, что книга мне таки понравилась.
   Спасибо моей подруге Алене за то, что она согласилась прочитать и высказать свое мнение по поводу очередной моей бредовой книги.
   Заранее спасибо тем, кто ЭТО прочтет.
   Особенное спасибо тем, кто прочтет ЭТО до конца.
   Спасибо моей маме, которая пыталась молчать, когда я вместо того, чтоб учиться или работать, писала всякую чушь, вроде этой книги.
   Спасибо папе, хотя к книге он отношения не имеет.
   Всем остальным тоже спасибо.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"