Теплым светом горит лучина, а тени так и отплясывают по стенам, словно девки на Ивана Купалу. Дрожит передо мной на столе огарок расплавленной свечи, дымится похлебка в миске. А за окошком темнеет. Жгут на лугу костры, прыгают через огонь, поют. От похлебки - чудесный аромат. Пахнет какими-то травами. И хлебом. Немного где еще так примут странницу: накормят, напоят, спать на печи уложат. Добра баба Клена да не уснуть мне этой ночью.
Хоть и слышу я песни парней с девками на лугу, хоть вижу отблески костров, да только на грани слышимости трещит кузнечик и шелестят листьями деревья - черной стеной стоит над деревней лес. Потому и пришла я сюда - говорят, множество чуд в том лесу видели, загадки и тайны скрывают древние дубы. Чуда те мне нужны очень, потому как готовят колдуны из их рогов, зубов, хвостов и иных частей зелья сильные. И платят хорошо тому, кто их этими хвостами и зубами снабжает. Есть у меня меч серебряный - дорого за него отдала - есть огниво, есть колья осиновые, острые. Боятся огня чуда лесные, боятся серебра девки нечистые, что при полной луне волчицами обращаются, а кольев - те, кто вечным сном уснул, да ото сна поднялся. Не боюсь я ни тех, ни вторых, ни третьих.
А в лесу, говорят, поляна есть, и три кургана на поляне. Нави там по ночам воют, да лесным зверьем пируют, а иногда и в деревню заглядывают. Тут уж людей не досчитываются - то паренька молодого, статного, то малого дитятю, а в этом году утащила навь девку красивую, бабы Клены единственную дочку. Уж как убивалась баба - и меня потому приютила - сказала дочь ей напомнила. Пойду я на курганы этой ночью. Давно я навьи когти ищу.
Скрипит дверь, отворяется. Ставит баба Клена коромысло в угол, садится за стол. Молодая она еще, стройная как береза. Вот только лицо ранними морщинами прорезано, и волосы под платок убраны по-вдовьи. А прямой взгляд синих глаз потуплен горем.
- Знаю я, - говорит, - Что в лес ночью пойдешь. Не ходи, доченька. Пропадешь совсем.
Я качаю головой:
- Спасибо тебе, хозяйка добрая за приют и за совет, только нужно мне в лес очень.
- Не понимаешь ты, девочка. Нави на курганах воют, крови хотят, но не они погубят тебя, - баба Клена молчит, смотрит в темное окно, - Не нави зло самое страшное, а другое, под добро маскирующееся. Расскажу я тебе сказку одну, дочка.
Лучина начинает потухать, смолкли уж и девичьи песни за околицей. Только костры еще горят. Сидят парни с девками у костров и так же как сейчас баба Клена, рассказывают друг другу страшные сказки и небылицы. А может, быль? Вот же он, лес полный тайн всяческих...
- Было это лет десять назад - как годы летят-то! И жил в нашей деревне колдун. Ничего не умел колдун - ни дождя вызвать не мог, ни урожай богатым сделать, ни коров-коз лечить - уж что о людях говорить... но был у него дар могущественный - один только дар. Мог он на судьбу человечью влиять. Зажжет свечи, возложит руки, а дале... не знал и сам колдун, как судьба повернется. Были такие, которые после обряда удачливыми стали зело - и монета в руки шла, и жизнь семейная ладилась, скотина жирела. А были - от кого удача отворачивалась совсем - и урожай не рождался, и бедность сменяла богатство. И могли они либо и жить так, с этим невезением, либо опять к колдуну идти. Вновь он возлагал руки - никому не отказывал дед - и тогда или возвращалась к человеку его исконная судьба, и продолжал жить он так, как жил ранее, или же еще хуже становилось. Начинали преследовать этого человека горести и беды, да так рьяно, что обычно через пару месяцев в могилу сводили - либо болезни неведомые, или же случай печальный. Такие люди собирались и уходили, чтобы на других беду не накликать. Селились они на опушке леса, в одной большой избе и назывались Отверженными. Не смел никто к той избе подходить.
Но были, девонька, и другие. Те, которым мало было везенья, колдуном ниспосланного. И просили они его второй раз руки возложить. И вновь - либо же обычными людьми становились, либо же - обретали судьбу героев - постоянное везенье, постоянное счастье. Один лишь такой был в деревне, да уехал, воеводой верно стал. У всех был шанс, дочка. Но стоит ли ради шанса рисковать всей жизнью? Все меньше и меньше их было, тех, кто всем ради шанса этого рисковал.
А Отверженные живут себе в избе на опушке, а потом и колдун из деревни ушел, с ними по соседству поселился ибо видел, что больше горя людям приносит. Вот такой сказ, девочка. А пять лет назад пошел муж мой к колдуну - уж как я его отговаривала - неплохо вроде жили втроем: дружно, ладно... да он, упрямец, не послушал. А когда на нас беды стали сыпаться, пошел он во второй раз. Но уже не вернулся. В избе с Отверженными живет или же помер - не ведаю. Остались мы с дочкой одни. А потом и Тору мою нави забрали... Не ходи, девочка, не ходи, милая. Как увидишь избу колдуна, так сразу потянет как на веревке судьбу свою испытать - муж-покойник рассказывал. Не ходи.
Смотрю я на нее. Побелела вся Клена, даже морщинки на ее молодом лице резче стали. И выпростались из-под вдовьего платка белые-белые, совсем седые волосы. Сердце мое бьется сильно-сильно: ох не обманула баба, ужЕ для меня опушка леса как медом намазана. И тянет туда, и боязно по-девичьи. И никак это не перебороть. У меня ведь тоже есть шанс.
- Спасибо тебе, баба Клена, - говорю я, со скамьи встаю, в пояс кланяюсь, - За мудрое предупреждение. Не пойду я в лес, раз там лихо такое живет. А погостить у тебя останусь еще. Уж больно похлебка вкусна да печь тепла...
Говорю я так и ложусь на печку. Слышу, как баба Клена возится на лежанке. Лучина уже погасла. И костры на лугу тоже. Ночь вступила в свои права. Только услышав ровное спокойное дыхание хозяйки, я встала с печи, заткнула за пояс клинок серебряный, мешок заплечный взяла. И вышла из избы.
Сразу же дыхнуло мне в лицо прохладой и свежестью, ночной ветер разметал волосы по плечам. Вижу я в темноте лучше кошки - уж привычка такая. Волосы длинные, темные я шнурочком подвязываю, чтобы в глаза не лезли, меч вытаскиваю, в руке взвешиваю. Легкий - даже для девичьей руки, а уж острый - бороды брить можно. В другую руку колышек осиновый беру, потому как серебром навь можно покалечить, но лишь осиной - убить.
Хорошо - мужики показали в какую сторону идти. Гляжу - а впереди уж курганы светятся. Мерцают, проклятые, зазывают. Но я не спешу. Знаю, нави выходят только за несколько часов до рассвета.
Я раскладываю перед собой травы и флакончики из заплечного мешка. Аконит с полынью отгонит чудов - не выносят нави их дыма совсем, задыхаются. А из флакончиков я выбрала самый простой - крепкий хмельной мед, инстинкты обостряющий. Быстро и залпом опрокинула в рот содержимое, закашлялась. Горько зелье, да службу верную сослужит. Аконит с полынью на курганах разложила- по пучку на каждый. Пожалела, что не купила больше, да на нет и суда нет. В последний раз проверила огниво и меч. Потом устроилась за камнем рядом с мешком и ждать стала.
Через полчала мерное свечение курганов угасло.
Не услышала я, как толстые, острые когти разгребают землю, только зрение уловило движение быстрое в густой тьме. Снадобье действовало, потому как не почувствовала я страха, только сжала в руке покрепче осиновый колышек. А потом услышала вой. Непохожий на волчий - чудовищный душераздирающий визг, разорвавший ночь.
Я вскочила на ноги. Навь шла медленно и абсолютно бесшумно, будто бы безошибочно чувствуя где я. А потом я увидала ее.
Неправы были мужики, ох неправы! То ли видали ее слишком издалека... то ли вообще не видали никогда, выдумали. Тело ее было человеческое, не медвежье. Вместо "лап аки волчьи" были руки девичьи, но с когтями толстыми, способными землю разгребать. Спутанные светлые волосы скрывали лицо, состоящее, как мне почудилось, из одних только светящихся в темноте глаз. Навь остановилась, уставившись на меня, раскрыв пасть, завыла. И тут же прыгнула, нацелив когти в мою грудь.
Я резко отскочила в сторону, в прыжке ткнув ее мечом в бок. Славно работало зелье. Без него бы так и осталась бы стоять парализованная страхом. Навь припала к земле, зарычала-завыла, и откуда-то из-под земли ей ответили протяжным нечеловеческим ревом другая. Я выставила перед собой меч. Не спешила тварь нападать, дожидалась. Оскалясь, подходила медленно. А потом опять прыгнула - без разбега, бесшумно и точно. Зубы щелкнули перед лицом. Я увернулась, полоснув навь по шее. И, резко обернувшись, всадила меч в живот другой неслышно подошедшей твари. Навь завыла, когда осиновый колышек вонзился ей в глаз и я резко прыгнула в сторону. Потому что на том месте, где я только что стояла, когти первой взрезали воздух.
Луна уже зашла, когда я опять услышала вой, но теперь много ближе. Пятясь, я подошла уже к самым курганам. Трава шелестела на ветру, заглушая мягкие шаги навий. Тварь хоть и раненая, приближалась. Я резко взмахнула мечом. Меч столкнулся с когтями, звякнул, отлетел... я, перекувырнувшись, упала спиной на острый камень, зашипела от боли и ярости как упырица. Обернулась. За мной лежал пучок аконита с полынью. Искра огнива упала на сухую траву. Пучок загорелся, задымил. Я схватила горящую траву в руку, подскочила к нави, ткнула в лицо. Длинные светлые, что у русалки, волосы затлели, открывая оскал клыков. Навь отпрянула, а я, невзирая на боль в обожженных пальцах подбежала к упавшему мечу и резко обернулась только для того, чтобы встретиться глазами с немигающим взглядом последней, третьей твари. Чтобы увидеть взмах когтей направленных мне в лицо. Серебристый отблеск луны, отразившейся от них...
...Как блик луны серебряный меч столкнулся с когтями. Я без размаха бросила тлеющий пучок в лицо нави. Чудь взвыла хуже побитого пса, прыгнула, скрылась в кургане. Откуда-то из-под земли донеслись истошные вопли. Чтобы выиграть время я подожгла еще один пучок аконита. Шипя, надела перчатку на обожженную руку и подняла горящую траву. Навь прижалась к земле, дрожа от своей жуткой навьей злобы. Я сделала шаг. Потом еще. А потом прыгнула, держа меч над головой, вложив в этот прыжок всю ярость. Навь съежилась и попятилась. И завыла, воздев к небу руки со страшными когтями. Я завыла в ответ - дико и исступленно. Меч разрубил запястье твари, и вой превратился в тонкий вибрирующий визг. Я воткнула кол ей в сердце.
Потом - уже неторопливо - подошла к кургану, где скрылась последняя навь. Передо мной был вход, земляные ступени вниз. Там, в маленькой пещере, скорчившись и тихо подвывая, сидела - совсем по-человечески, поджав под себя ноги, последняя навь. При виде меня она оскалилась и зашипела. Я вытащила из-за пояса серебряный нож, и метнула его - навстречу скачку нави. Нож вонзился ей под ключицу, сбив немыслимо мощный прыжок. Она задергалась и покатилась по полу. Я посмотрела в широко распахнутые горящие глаза и не спеша вонзила в грудь нави осиновый кол.
Потом я вырезала когти и зубы всем трем навьям, и пошла прочь от курганов.
Светало. А на опушке меня ждет дом, а вместе с ним мой шанс.
Ветер овевает окровавленное лицо - задел меня все ж навий коготь. Солнце стоит уже высоко, когда я добираюсь до избы. Устала я... Распахиваю дверь - она не заперта - и вхожу в комнату. Худая женщина смотрит на меня и тут же снова поворачивается к окну. Вторая - почти девочка - лежит на кровати. Лицо - белое с синевой, глаза закрыты. Ее тонкие пальцы сжимает, сидя рядом, молодой паренек. У паренька нет одной руки.
- Что тебе нужно, дочка?
На пороге стоят двое мужчин - один совсем седой, другой помоложе, с мрачным лицом.
- Здесь живет отшельник и колдун? - спрашиваю я, хотя уже знаю, кто они, эти люди.
- Здесь живут Отверженные, - тихо говорит он, - Уходи. Не гневи судьбу.
Солнце светит в окно, лучики прыгают по лицу больной девушки и однорукого паренька, ползают по полу как живые.
- Отведи меня к колдуну, отец.
- Нет! - другой, молодой мужчина проходит вперед, - Уходи, девка, неча тебе здесь делать! Не буди лихо пока оно тихо! Мало нам горя, что ли?
- Отведи меня к колдуну, и я уйду.
- Пойдем, дочка, - негромко говорит седой и берет меня за руку.
***
Как хорошо, когда утро, а в избе еще темно, и свечка коптит низкий потолок. Жаль только, что людей здесь почти не бывает. Разве что какой путник по тракту проедет, да и то не постучит, ночлега не попросит, будто чувствует... Старый Сваргор скрючился у печи.
...Вдруг - распахивается настежь дверь, прерывая его мысли, яркий поток солнечного света заливает избу, и в комнату входит высокая девушка с черными волосами до пояса, по-ведьмински распущенными, не убранными под платок, не заплетенными в косу. Лицо ее забрызгано кровью, щеку пересекает глубокий порез, за поясом - меч.
- Ну, вот я и пришла, дедушка, - говорит она, - Помоги.
Сваргор выпрямляется, как в молодости - вот только молодость-то - ох как давно уж прошла! Кивает.
- Как звать-то тебя, девка?
- Свея.
- Эх, Свея-Свея, негоже девке-то меч на поясе носить, да и простоволосой ходить ненадыть. Негоже. Девке - вон, венки плести впору да через костер прыгать, да петь на лугу с подружками...
Девушка дико смеется, блестят мелкие, слишком мелкие и ровные белые зубы.
- А что гоже, дед? Что? Венки плести, петь, плясать... а потом? За парня деревенского замуж выйти. Днем - воду носить, скотину кормить; ночью - под увальня класться, детей его вынашивать. Состариться прежде времени. В могилу сойти.
Хмурится старый Сваргор.
- Да хоть бы и так, дочка. Хоть и так. Не с мечом ходить, смерть приносить.
- Хватит, дед. Я о другом прошу. Не нужны мне советы твои. Лучше возложи руки, судьбу мою поменяй. Я не упущу мой шанс.
- Не надо, Свея. Уж лучше дальше ходи себе с мечом, чем так.
Девушка улыбается болезненно и неприятно.
- Помоги, дед. Я ведь знаю, ты не можешь отказать. Возложи руки. Два раза.
Снова зажигаются в доме Сваргора свечи, стоит перед ним на коленях девушка с черными волосами. Дед кладет руки ей на голову, и дважды озаряется ярким светом бедная изба.
- Ну, вот и все, - говорит дед.
Девушка кивает. Раздвигаются в улыбке пересохшие красные губы.
У нее с плеча вдруг падает заплечный мешок, что-то тихонько звякает... лицо девушки становится белее мела. Она медленно, как в трансе, развязывает тесемки и высыпает на пол мелкие осколки разбитого зеркала...
***
...Я плачу кровавыми слезами.
Лучина горит - мягко и тепло, но я этого не вижу. И не увижу никогда. Девки поют за околицей и, наверно, прыгают через костер. Вот красивая девка, так похожая на меня, берет за руку статного парня, и они, перепрыгнув через лижущий пятки огонь, целуются, счастливые. Такие счастливые!.. А из моих глаз течет кровь - она теперь заменяет мне слезы. Баба Клена плачет в уголке над обгорелыми останками своей дочери Торы. Она думает, что я не выживу. Но я обязательно выживу, я должна.
Сегодня ночью я спала слишком крепко и неслышно пришедшая навь с лицом Торы вырвала мне глаза. Я и слепая убила ее, рыча и уродуя уже мертвое лицо с горящими в темноте глазами-плошками. Тора отомстила за своих, а я теперь лежу на печи не вставая, и из глазниц течет кровь. Баба Клена сделала все, что смогла, но я бы выжила и без лечения, без ее трав. И я знаю, что делать дальше.
Теперь уже осень. На моих глазах черная повязка, чтобы встречные не шарахались от меня. Я выхожу из дома Клены и иду по дороге к опушке леса. Я иду к Отверженным, и даже будучи слепой, я найду вновь избу, где из года в год умирают две девушки, однорукий мальчишка и двое стариков. Я теперь одна из них. И я хочу предложить им выход.
***
...Мы решили убить его. Он принес несчастье нам. Он принесет его еще многим, если мы не сделаем этого.
Эрдан, муж Клены, тот самый седой мужчина ведет меня под руку, за нами идет Крион, мужчина с мрачным лицом. Но теперь-то я знаю, это только маска. Он пишет стихи и так чудесно играет на лютне... только вот струны всякий раз рвутся. Крион несет на руках Лилию, лицо ее такое же белое как тогда, но время от времени она приходит в себя. Лилия тоже знает, куда мы идем. Замыкают нашу группу Альтин, однорукий мальчик, поддерживающий Аллогию. Взгляд Аллогии стеклянный и непонимающий. Только она ничего не знает. Она сумасшедшая. Но если бы знала, поддержала бы, я уверена.
Вот мы подходим к избе. Я не вижу, но чувствую, я уже научилась.
- Открывай, дед, - кричит Крион, - Открывай. Потом он отдает Лилию Эрдану, ногой выламывает дверь. Я зажимаю руками уши - нога ломается со страшным хрустом, но и дверь тоже. Потом Крион вытаскивает из дома упирающегося деда Сваргора, а я - выхватываю серебряный меч.
И осиновый кол.
***
По дороге ехал княжеский дружинник. Красив был дружинник, удачлив. И женат на самой красивой девке при княжеском дворе. Все у него было.
Но когда-то был дружинник простым мужиком, хотя знали об этом не многие.
Еще совсем пареньком пришел он к деревенскому колдуну. Дважды. И дважды колдун изменил его судьбу, превратив деревенского парня в героя.
- Я никогда не забуду твоей доброты, дедушка, - сказал он тогда колдуну, - Никогда.
Этим же летом застрелил он на охоте дикого кабана, уже готового разорвать князя на куски. Возвысил князь парня, приблизив к себе. За что не брался молодой егерь - все ладилось, все спорилось в его руках - и дослужился юноша за несколько годков до дружинника княжеского. Позабыл он родную деревню, родственников друзей... и только сейчас нахлынули далекие воспоминания. Увидел дружинник перед покосившейся избой на обочине пятерых людей и старика. Старик говорил что-то, умолял, но не то удивило дружинника. И даже не то, что все пятеро были калеками. Он узнал этого старика.
Того самого, который подарил ему счастье десять лет тому назад.
Старик голосил. Дружинник смотрел.
А потом проехал мимо, пустив коня в галоп.
***
- Помоги, сыночек, - закричал Сваргор, - Это ж я! Я ж тебе счастье твое подарил!
Но только пыль, поднятая копытами коня опустилась на дорогу.
- Это не имеет значения, старик, - ровно сказала девушка с черной повязкой на глазах, - Так уж повелось, что хорошее слишком быстро забывается, а плохое - слишком надолго остается. Такова жизнь. У каждого есть свой шанс. Был он и у тебя.
Потом серебряный меч воткнулся ему в живот, а осиновый колышек - прямо в сердце.