Деев Кирилл Сергеевич : другие произведения.

Гарри Тертлдав - Как мало осталось

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Гарри Тертлдав

Как мало осталось

(Победа Юга - 1)

   Для лиц старше 18 лет
  
   Два десятилетия, как сон,
           Прошло, как распрощался
С лесами, полем, пацаньем
           И с той, в кого влюблялся.

Событий много - единицы
           Из забытья тех лет
Мне в грезы смогут возвратиться -
           Кого терял, здесь нет.

Друзей оставил молодыми.
           Всё изменилось, время шло -
Юнцы росли, став вдруг седыми,
           В гроб многих унесло.
  
   А. Линкольн. Память (Пер. А. Булынко. - здесь и далее в скобках курсивом - примечания и пояснения переводчиков)
  
  

Пролог

   1862 год
   Сентябрь
   Окрестности Фредерика, штат Мэриленд
  
   Армия Северной Вирджинии снималась с лагеря. Тощие оборванные солдаты, серая форма и, в особенности, обувь которых вообще не предназначалась для носки, начали готовиться к следующему продолжительному маршу, на этот раз, на северо-запад в сторону Хейгерстауна. Они были очень сильно и местами совсем нецензурно рады убраться из Фредерика.
   - Этот Синий флаг Бонни - не что иное, как голимое враньё, - заявил капрал всем, кто готов был его слушать, закидывая за плечо вещмешок.
  
   Синий флаг Бонни, Бонни Блю (англ. The Bonnie Blue Flag), также известная по припеву Мы братья по оружию - одна из самых популярных маршевых песен на юге США времён Гражданской войны. Один из неофициальных гимнов Конфедерации.
  
   - Это уж точно, - согласился один рядовой из его роты, делая паузу между словами, чтобы сплюнуть слюну, бурую от комка табака, который он жевал за левой щекой. - В этом убогом Фредерике нет ничо, кроме вонючих янков. Эти сукины дети не брали наши деньги, не открывали свои лавки, чтоб мы ничего у них не купили, не...
  
   Поскольку Мэриленд был рабовладельческим штатом, командование армии КША в осенней кампании 1862 года надеялось, что антиконфедератская позиция руководства штата не имеет поддержки среди населения, что позволит осуществить донабор призывного состава в Армию Северной Вирджинии. По факту, эта надежда оказалась необоснованной, и в том же Фредерике удалось мобилизовать лишь 130 человек из 8300 населения, половина из которых вскорости дезертировала.
  
   Пользуясь капральской привилегией, капрал перебил его:
   - В этот город даже зайти нельзя без письма от офицера, где написано, что можно. Иначе, наряд долбанной военной полиции арестует тебя, как только завидит, чёртовы убогие ищейки. Их послушать, так выходит, будто это мы носим форму янков.
   - Блин, а я и ношу форму янков - брюки янков, по крайней мере, - ответил рядовой. - Тому пареньку-северянину они больше не понадобятся.
   Сквозь этот хаос изящно прокладывала себе путь лошадь вестового, шагая с крайней осторожностью. Лейтенант, сидевший на спине гнедого мерина, не мог винить в этом животное; едва армия вставала лагерем где-либо, это место переставало быть красивым, и неважно, насколько красивым оно было когда-то.
   Поговаривают, что если какое-то время побыть в лагере, перестаёшь замечать вонь. Лейтенант поморщил нос. Он никогда не считал это правдой. Каждый раз, когда он вдыхал, он чувствовал запах отхожих ровиков (а бойцы были далеко не все настолько аккуратны, чтобы ими пользоваться; это всё ж таки, земля янки), лошадиного навоза, тысяч тел, которые долго и тяжело маршировали, не имея возможности помыться когда-либо в недавнем прошлом, и удушающего дыма от тысяч костров. Хорошим ароматам, вроде готовящейся еды, кофе и табака приходилось всерьез бороться за то, чтобы их вообще заметили.
   - Лейтенант! - позвали его откуда-то сзади. - Лейтенант!
   Вестовой не обратил на окрик никакого внимания. Армия Северной Вирджинии была не настолько большой, насколько ей следовало быть, но она была достаточно крупной, чтобы в ней находилась целая прорва лейтенантов.
   Однако окрик обращался к нему:
   - Эй там, лейтенант на гнедом.
   Вестовой натянул поводья и обернулся через плечо.
   - Вам нужен я?
   - Не, ваша кузина из Ричмонда. - Капрал, что ворчал по поводу военной полиции, нагло ухмылялся ему. Заставить солдат относиться к офицерам с уважением, которое их звание заслуживает, было той битвой, которую армия пока ещё не выиграла, и в ближайшее время не выиграет. Вестовой уже хотел было сказать пехотинцу проваливать, как этот парень протянул пухлый белый конверт, теперь немного заляпанный грязью.
   - Вы обронили, сэр.
   - Святый боже! - Голова вестового закружилась. - Давайте сюда!
   - Прошу. - Капрал протянул ему конверт. Он склонил голову набок. - Вы в порядке, лейтенант? Если позволите, вы побелели, как привидение.
   - Полагаю, так и есть. - Лейтенант вцепился в конверт, словно утопающий цепляется в доску. - Знаете, что там?
   - На ощупь похоже на сигары, - ответил капрал с небрежной компетентностью человека, который неплохо так позанимался реквизициями у населения.
   - Действительно, сигары. - Вестовой открыл конверт и достал их. Их было три, длинные, толстые и красивые. Он протянул капралу самую большую. - Держите, это вам. - Вторую он передал рядовому, с которым разговаривал капрал. - А это вам. - Третью он сунул в рот себе.
   - Благодарю, сэр. - Капрал подошёл к ближайшему костру, достал ветку и прикурил сигару. Он вернулся, пуская весёлые облачка и наклонился, чтобы рядовой прикурил свою. Затем он подошёл к вестовому. Прикурив ему, он заметил: - Хороший табачок, но не думаю, что достоин такой суеты, что вы устроили.
   - Да? - Смех лейтенанта представлял собой высокий радостный выдох облегчения. - Вы хоть знаете, во что были обёрнуты эти сигары?
   Капрал покачал головой.
   - Не могу сказать, что знаю. Полагаю, вы сами скажете, так что, всё в порядке.
   - О, ничего особенного, - ответил вестовой и снова рассмеялся. - Лишь копия особого приказа номер 191 генерала Ли. Всего лишь указания, куда должна направляться каждая дивизия армии Северной Вирджинии, и чем они там должны заниматься.
  
   Потеря приказа 191 стала одним из поворотных моментов в истории Гражданской войны в США. Благодаря этому Макклеллан узнал реальный состав Армии Вирджинии (до этого он ошибочно считал, что конфедераты превосходят его по силам), а также о том, что Р. Ли разделил ее на несколько частей (очень рискованный шаг, хотя оправданный: без захвата арсенала в Харперс-Ферри и находившегося там груза металлообрабатывающих станков, Конфедерации до конца войны пришлось бы полагаться исключительно на импорт стрелкового оружия), благодаря чему решился атаковать ядро Армии Вирджинии под Энтитэмом. Тактически конфедераты Энтитэм выиграли, но тяжелые потери вынудили Р. Ли отказаться от дальнейших активных действий. В предложенной альтернативной истории Макклеллан остался стоять у Гаррисберга и дал время Р. Ли на глубокий охват с атакой по сходящимся направлениям.
  
   Капрал переместил сигару в уголок рта и произнёс:
   - Непохоже на то, что захочется потерять.
   - Это вряд ли! - Лейтенант попытался представить, что случилось бы с ним, узнай генерал Ли, что он потерял его приказ.
  
   В реальной истории, потеря приказа 191 остается загадкой. Поскольку генерал Д. Хилл, которому предназначалась эта копия, уже успел с ним ранее ознакомиться от генерала Т. Джексона, об утрате в КША никто официально не знал до самого конца войны, когда история стала достоянием прессы. Курьер, судя по всему, сделал вид, что "ничего не было", благо тогдашний начальник полевой канцелярии Роберта Ли, У. Тэйлор, был болен, а подменявший его Р. Х. Чилтон почему-то не озаботился учётом выдачи копий. Учитывая, что Р. Х. Чилтон как раз был известен своим педантизмом, ряд исследователей полагает, что он покрывал своего друга, и тогда виновный известен - это лейтенант Генри К. Дуглас, кстати - заядлый курильщик...
  
   Какой бы ужасной ни была эта картина, её заменила другая, ещё хуже, настолько ужасная, что ему пришлось изложить её вслух, словно изгоняя из своей головы:
   - Если бы люди Макклелана подобрали этот конверт, они бы точно знали, куда мы направляемся, и сумели бы нас перехватить.
   - Тогда, блин, здорово, что мы его вам вернули, - сказал капрал. - Держите его как можно ближе к себе, слышите? - Он коснулся указательным пальцем поля своей чёрной фетровой шляпы. - И премного благодарен вам за сигары. Это было очень любезно с вашей стороны. - Рядовой за его спиной кивнул.
   - Это я должен вас благодарить, - произнёс вестовой. - Адово пекло, джентльмены, если бы вы не нашли этот конверт, Конфедеративные Штаты Америки могли бы и проиграть эту войну. - Он с благодарностью помахал им, затем тронул лошадь с места толчком колен и взмахом поводьев.
   Капрал и рядовой наблюдали за ним, пока он не исчез среди беспорядочно мельтешащих солдат.
   - Проиграть войну, - презрительно повторил капрал. - Не очень-то он о себе думает, и о бумажках своих, да?
   - Аах, парень-то он неплохой, - отозвался рядовой. - Дал нам сигары, хоть и не был обязан. - Он запрокинул голову и выпустил синее облако дыма.
  
   1 октября
   Около Нью-Камберленда, штат Пенсильвания.
  
   С развевающимися длинными светлыми волосами, капитан Джордж Армстронг Кастер скакал галопом от штаба генерала Макклеллана в штаб генерала Бернсайда, который командовал левым флангом армии Потомака. Ревели бронзовые Наполеоны (Французская двенадцатифунтовая пушка-гаубица, (фр. canon-obusier 12 livres), названная в честь императора Наполеона III). Ядра прорубали бреши в рядах наступающих конфедератов. Впереди - недостаточно далеко впереди - лаяли винтовки. Чёрный пороховой дым стелился удушливыми облаками, распространяя запах фейерверков.
   Кастер резко остановил своего скакуна около палатки Бернсайда. Подошёл дневальный и взял коня за голову. Кастер спрыгнул. Он подбежал к генералу Бернсайду, стоявшему около палатки с подзорной трубой в руках.
   - Чёрт подери, генерал, - произнёс Кастер, проводя ладонью по волосам. - Я шляпу потерял.
   Бернсайд защищал свою лысину от непогоды высокой шляпой, которая придавала ему вид городского полицейского. Бакенбарды, пышно распустившиеся на его щеках и переходящие на верхнюю губу, делали его круглое лицо ещё более круглым.
   - Уверен, страна это переживёт, - произнёс он. - Какие вести от генерала Макклеллана?
   - Сэр, вам приказано любой ценой удерживать занимаемые позиции, - ответил Кастер.
   - Сделаю всё, что в моих силах. - Бернсайд нахмурился, и ямочка на его гладко выбритом подбородке стала глубже. - Впрочем, бьют они нас от души.
   Словно в подтверждение его слов, мимо просвистел снаряд повстанцев и разорвался метрах в пятидесяти от палатки. Конь Кастера испуганно заржал. Он попытался уйти, но дневальный ему не позволил.
   - Вы должны держаться, - повторил Кастер. - Если вас обойдут слева, нас разгромят. Генерал Макклеллан приказывает вам не отступать ни на шаг. Если корпусу Джексона удастся подтянуть артиллерию, чтобы она добивала до моста через Саскуэханну, пути отступления для нас будут отрезаны.
   - Генералу Макклеллану следовало предусмотреть подобный исход до того, как назначать битву на этом берегу реки, - саркастически заметил Бернсайд.
   - Здесь мы встретились с конфедератами, здесь же мы с ними и сражаемся. - Для Кастера подобное было аксиомой.
   Бернсайд мрачно посмотрел на солнце. Сквозь клубы дыма оно было цвета крови.
   - До заката два часа, может чуть больше, - сказал он и снова нахмурился. - Хорошо, капитан. Я получил приказ и попытаюсь его выполнить. Можете заверить в этом генерала Макклеллана.
   - Так и сделаю. - Кастер пошёл обратно к коню. Он уже собирался было сесть на него, как раскаты винтовочного огня стали громче и яростнее. - Погодите, - резко приказал он дневальному.
   Бернсайд смотрел в окуляр отделанной латунью подзорной трубы. У Кастера подобного прибора не имелось, но он ему был без надобности. В его сторону бежали люди в синей форме. То тут, то там, один из них разворачивался, чтобы выстрелить в противника из дульнозарядного Спрингфилда, но большинство не делало ничего, кроме как можно быстрее убежать с поля битвы.
   - Что, чёрт возьми, теперь-то пошло не так? - требовательно вопросил Кастер в воздух, полный дыма. После того, как Ли прошёл Мэриленд и вторгся в Пенсильванию раньше, чем Макклеллан вообще узнал о том, что тот покинул Вирджинию, вся кампания превратилась в кошмар. Никогда не отличавшийся поспешностью, Малыш Мак последовал за ним настолько быстро, насколько мог - и навязал бой здесь, в наименее подходящем месте.
   Кастер с легкостью запрыгнул в седло. Он задал коню шпор и быстрым темпом поскакал, но не в сторону штаба генерала Макклеллана, а туда, откуда бежали федералы.
   - Возвращайтесь назад, сэр, - крикнул ему один из них. - Мы ничего не можем там сделать. Парни Д. Х. Хилла перешли Йеллоу-Бричес-Крик и Саскуэханну. Они нас охватывают.
   - Тогда нужно прогнать этих сукиных детей обратно, - прорычал Кастер. Его невеста Либби Бейкон требовала от него прекратить ругаться. Как бы он ни любил Либби, справиться с самим собой он не мог.
   Он поехал дальше. Несколько человек с радостным кличем последовали за ним. Впрочем, ещё больше продолжало бежать в сторону драгоценного моста. Хрясь! Мимо пролетела пуля Минье. Ещё одна порезала рукав, он решил было, что кто-то дёрнул его за руку, пока не заметил прореху.
   Он выдернул из кобуры армейский Кольт и принялся стрелять в повстанцев, пока шестизарядник не опустел. Он достал другой, по-пиратски засунутый за голенище высоких мягких сапожек, которые он снял с пленного кавалериста конфедератов. Этот револьвер он тоже разрядил, затем достал саблю.
   На блестящем стальном лезвии отразились лучи солнца. Кастер поднял скакуна в караколь. Он чувствовал, насколько превосходен в этот момент его военный облик.
   - Вали отсюда, дурак! - выкрикнул чумазый капрал. - Думаешь, перебьёшь всех повстанчиков своей бритвой? - Он сплюнул на землю и поспешил на север в сторону моста.
   Внезапно Кастер осознал, насколько одинок он оказался. Конь встал на все четыре ноги. Он пришпорил его и проехал мимо солдат с разбитого левого фланга Бернсайда. Позади него, словно визг пантеры, поднимался крик повстанца.
   Громыхала артиллерия бунтовщиков. Всплески в водах Саскуэханны говорили о том, что орудия пристреливались к тому самому единственному мосту, по которому можно было убежать от одетых в серое босых демонов армии Северной Вирджинии. Крики со стороны моста говорили о том, что некоторым орудиям это удавалось.
   Подобно тому, что он проделал возле палатки Бернсайда, Кастер спрыгнул с коня у палатки генерала Макклеллана. Подобно Бернсайду, Малыш Мак, с надеждой прозванный Юным Наполеоном, стоял снаружи. Он указывал на юг, в сторону позиций Бернсайда.
   - Капитан, я слышу, в той стороне разгорается бой, - произнёс он. - Уверен, вы убедили генерала Бернсайда в абсолютной необходимости удержания этого места.
   - Сэр, генерал Бернсайд прислушался, но Каменная Стена Джексон нет, - ответил Кастер. - Повстанцы на реке со стороны Йеллоу-Бричес-Крик, и будь я проклят, если вижу хоть что-нибудь, что способно остановить их продвижение к мосту.
   Красивое лицо Макклеллана побледнело, даже не взирая на падающие на него красноватые солнечные лучи.
   - Значит, конец, - безрадостным голосом произнёс он. Его плечи поникли, словно он был ранен. - Конец, говорю вам, капитан. Когда армия Потомака разбита, кто может сохранить республику нетронутой?
   - Мы пока не разбиты, сэр. - Даже для ушей Кастера, его собственные слова звучали пустыми и неправдоподобными.
   - Огонь! - выкрикнул кто-то в отдалении. - Господи Боже, мост горит!
   - Конец, - повторил Макклеллан. - Повстанцы с самого начала превосходили нас числом. - Кастер усомнился в этих словах, но промолчал. Макклеллан продолжал: - Мы разгромлены, разгромлены, говорю вам. После этого поражения Англия и Франция точно признают Южную Конфедерацию, ведь они с нетерпением этого ждали. Даже этот фигляр в Белом Доме, этот болван, втянувший нас в войну, не сможет больше притворяться, будто есть ещё надежда на успешное её разрешение.
   Кастер, будучи убеждённым демократом, видел в Аврааме Линкольне ещё меньше толка, чем даже Макклеллан.
   - Если бы этого чернозадого республиканца не избрали, мы жили бы в мире одной страной, - сказал он.
   - После того, какой катастрофой обернулась его партия для Союза, пройдёт немало времени, прежде чем в Белом Доме окажется ещё один республиканец, - произнёс Макклеллан. - Я нахожу в этом некоторое утешение - небольшое, заверяю вас, капитан, но всё же, некоторое.
   С северо-запада прискакал ещё один офицер Макклеллана.
   - Сэр, - выкрикнул он, не слезая с седла. - Лонгстрит бьёт нас на правом фланге всеми силами, что есть, а генерал Хукер... генерал Хукер, сэр, вообще ничего не делает. Будто его пролетавшим снарядом контузило, сэр, но он не ранен.
   Рот Макклеллана скривился.
   - Во времена жизни в Калифорнии, Джо Хукер был лучшим игроком в покер, каких только знал мир, - мрачно произнёс он, - до тех пор, пока ставка не вырастала до пятидесяти долларов. Тогда он сбрасывал карты. Если он сбросит сейчас...
   Как и на левом фланге, на правом резкое усиление ружейного и артиллерийского огня рассказывало собственную историю.
   - Генерал Макклеллан, сэр, он только что сбросил карты, - произнёс Кастер. Он перезарядил револьверы - не самое быстрое дело, когда каждую камору снаряжаешь пулей, порохом в россыпи и пистоном. Зарядив Кольт, он потерял терпение. - С вашего позволения, генерал, я отправляюсь в бой, пока он сам ко мне не пришёл.
   - Вперёд, капитан, - сказал Макклеллан. Его поза говорила о том, что он решил, что всё потеряно. Кастер тоже считал, что всё потеряно. Ему было плевать. Битва за проигранное дело была даже более великолепной и славной, чем битва, где победа гарантирована. Он вскочил на коня и бросился туда, где стреляли громче всего.
   Он оглянулся лишь однажды. Макклеллан смотрел ему вслед и качал головой.
  

Глава 1

  
   1881 год.
  
   Кости бизонов усеивали прерии южнее Форта Додж, штат Канзас. Полковник Джордж Кастер удостоил их лишь мимолётным взглядом. Выглядели они, как естественная часть окружающего пейзажа, какими десятилетие назад были сами бизоны. Кастер перебил свою долю бизонов и сверх неё. Теперь же он охотился на гораздо более опасную дичь.
   Он приставил к плечу винтовку Спрингфилд и выстрелил в бежавшего впереди кайову. Индеец, один из замыкавших в банде налётчиков Сатанты, не упал.
  
   Сатанта (ок. 1830-1878) - индейский вождь племени кайова, также известный как Белый Медведь, один из предводителей индейцев в войнах с американцами. В реальной истории он в 1868 году попал в плен к Дж. Кастеру и был приговорён к повешению, однако был помилован, при условии, если никогда больше не возьмёт в руки оружие и останется в резервации. Сатанта оказался верен своему слову, однако покинул резервацию, после чего был вновь арестован и приговорён к пожизненному заключению. После чего он покончил с собой.
  
   Кастер дослал в казённик ещё один патрон и выстрелил снова. И вновь выстрел ушёл в пустоту. Кайова развернул пони для ретирадного выстрела. Из ствола его винтовки вылетело пламя и клубы дыма. Пуля выбила фонтанчик пыли метрах в десяти-пятнадцати от Кастера.
   Он выстрелил снова, как и кайова. Карабин индейца, работы Тредегар Воркс, бывший близкой копией британской Мартини-Генри, имел примерно те же характеристики, что и его собственный. Оба снова промазали. Кайова переключил всё своё внимание на езду, он низко склонился над шеей пони и выжимал из лошади всю скорость, на какую та была способна.
   - Эти бессердечные дикари от нас уходят! - выкрикнул Кастер своим бойцам, речь его была заторможенной, из-за обещания, которое его супруге Либби, наконец, удалось из него выудить.
   - Позволь мне с парой парней на самых быстрых лошадях оторваться от отряда, нагнать их и завязать бой, пока не подоспеют остальные, - предложил его брат.
  
   Томас Уорд Кастер (1845-1876) - младший брат Джорджа А. Кастера. Гражданскую войну начал 21-м Огайском пехотном полку, затем в штабе своего старшего брата. Закончил воевать кавалером двух Медалей Почёта (по состоянию на 2017 год, лишь 19 человек удостоились этой награды дважды). Впоследствии продолжил служить с братом во время войн с индейцами в 7-м кавалерийском полку. Погиб в битве с индейцами у Литтл-Бигхорн вместе с братьями, старшим Джорджем, и младшим Бостоном.
  
   - Нет, Том. Боюсь, не сработает. Они не станут драться, а просто разлетятся, как стая перепелов.
   - Сраные трусы, - прорычал майор Том Кастер. Он был моложе, не так ярок, как брат, но в бою был столь же яростен. - Грабят наших фермеров, а потом убегают. Если хотят приехать в Канзас, пусть дерутся как мужчины, раз уж они тут.
   - Они не особо хотят драться, - произнёс Кастер. - Они хотят лишь убивать нас, жечь и грабить. Это проще, безопаснее и прибыльнее.
   - Взять хотя бы сиу в Миннесоте, Дакоте и Вайоминге, - сказал Том Кастер. - Они сражались отчаянно, и лишь нескольким удалось удрать в Канаду, когда мы их разбили.
   - А тех, кто убежал, разоружили канадцы, - добавил Кастер. - Будь я... помят, если мне нравятся канадцы, но они играют по правилам.
   - Как в крикет, - ответил Том и Кастер кивнул. Младший брат указал на юг. - На своей стороне границы мы их не догоним, Оти.
   - Вижу. - Джордж Кастер хмурился на судьбу, а не на семейное прозвище. Мгновение спустя, хмурое выражение сменилось злобной ухмылкой. - Ладно, ить вашу, пусть мы не догоним их на этой стороне границы. Придётся ловить на их стороне.
   Том выглядел удивлённым.
   - Ты уверен?
   - Уж поверь, уверен. - Кастера окатил горячий прилив воодушевления от погони. Какие бы последствия не наступили, если продолжить погоню, переживать о них он будет потом. Сейчас он хотел лишь преподать кайовам такой урок, которого не забудет даже этот старый хитрый чёрт Сатанта. Он выкрикнул полковому горнисту:
   - Труби погоню!
   - Сэр? - переспросил горнист, удивлённый не менее Тома Кастера. Затем он ухмыльнулся. - Есть, сэр!
   Он поднёс горн к губам. По равнине разнеслись смелые и воинственные ноты. Потребовалось мгновение, чтобы бойцы 5-го кавалерийского полка поняли, что означает эта мелодия. После чего они завыли, словно волки. Некоторые размахивали чёрными фетровыми шляпами с широкими полями.
   Благодаря богатому опыту, кайова разбирались в американских сигналах горнов не хуже любого кавалериста. Они подняли головы, будто куропатки, опасающиеся, что их сейчас погонят из укрытия. Так оно и есть, - подумал Кастер.
   Как уже частенько бывало, мысли Тома вторили его собственным.
   - В этот раз они не укроются у себя в норе, - произнёс младший брат. Теперь, когда решение было принято, Том полностью отдался его исполнению.
   Они проскакали мимо фермерского дома, который кайова сожгли во время набега пару лет назад. Кастер узнал эти руины; значит, он менее чем в миле от границы Индейских территорий. Впереди кайова выжимали из своих пони всё возможное. Кастер злобно ухмыльнулся. Может, границу они и перейдут, но даже такие крепкие животные скоро начнут уставать.
   - И тогда, - обратился он к ветру, выбивавшему слёзы из его глаз, - тогда они мои, в точности как двадцать лет назад Макклеллан попал в руки Ли.
   Он выстрелил в кайова ещё раз и ликующе закричал, когда один из них сполз со спины лошади и шлёпнулся на землю, где покрутился пару раз и затих.
   - Хороший выстрел, - сказал брат. - Чертовски хороший выстрел.
   - Теперь они наши, - произнёс Кастер. Первые кайова уже, вероятно, пересекли границу. Плевать. - Не дадим им уйти. Все краснокожие до последнего в этой банде - наши.
   Как же кричали его люди!
   И вдруг всё яростное наслаждение Кастера пошло прахом. Том указал на восток, откуда быстрым темпом приближался кавалерийский эскадрон. Все кайова к тому моменту уже перешли границу. Они обуздали лошадей и выкрикивали нечто на своём непонятном языке. Они знали, что в безопасности.
   Кастер тоже это знал. Преследовать кайова по Индейским территориям, казнить их, а потом вернуться в Канзас, не имея в свидетелях никого, кроме индейцев - это одно. Заниматься тем же самым, но под пристальным взором ещё одного кавалерийского эскадрона - это уже другое. Ненавидя этих всадников, ненавидя себя самого, Кастер поднял руку, останавливая своих людей. Они встали на канзасской стороне границы.
   Приближающиеся кавалеристы были одеты в шляпы и мундиры, покрой которых мало отличался от того, что носили солдаты Кастера. Впрочем, эти были серые, а не всех оттенков синего, какие использовала кавалерия США. А пара офицеров, как заметил Кастер, была одета в новую грязно-коричневую форму Конфедеративных Штатов, перенятую у британцев. Лимонники (презрительное прозвище англичан) называли этот цвет хаки, а повстанцы - серо-ореховый.
   Один из офицеров-конфедератов подъехал к Кастеру, махая рукой. Кастер помахал в ответ - подъезжайте. Капитан повстанцев оказался парнем со свежим лицом в возрасте за двадцать; во время Войны за Сецессию он, должно быть ещё пешком под стол ходил. Его вид заставил Кастера ощутить вес каждого из сорока одного прожитых лет.
   - Доброго вам утречка, полковник, - протянул капитан, кивнув со вполне дружелюбным видом. - Вы, часом, не собирались пересечь международную границу?
   - Если бы и собирался, вы бы никогда этого не доказали, капитан, - Кастер старался сохранить хладнокровие. В итоге получился лишь разочарованный рык.
   Судя по улыбке кавалериста-конфедерата, он расслышал это разочарование - расслышал и наслаждался им. Он поклонился в седле. Повстанцы всегда были вежливы, как кошки... и всегда готовы вцепиться.
   - Меня звать Джетро Уизерс, полковник, - произнёс капитан. - И вы правы - я этого никогда не докажу. Однако вы и ваши Соединённые Штаты оказались бы в щекотливом положении, если бы я прибыл на полчаса позже и обнаружил вас и ваших людей на территории Конфедеративных Штатов.
   В его голосе слышалось разочарование тем, что он и его люди не взяли Кастера с поличным. Злость Кастера вскипела до уровня ярости.
   - Если бы ваше правительство удерживало этих кровожадных краснокожих дикарей по свою сторону границы, нам бы не пришлось туда ходить, - он махнул на юг, в сторону Индейских территорий, - и воздавать им по заслугам.
   - Почему же, полковник, - весёлым голосом проговорил Уизерс. - У меня нет доказательств того, что кайова зашли на территорию Соединённых Штатов. Насколько я понимаю, вы возглавили ничем не спровоцированную карательную экспедицию в чужую страну. Уверен, в Ричмонде всё поймут именно так. Как и в Лондоне. И в Париже.
   - Там, в полумиле к северу дохлый кайова, - заговорил Том Кастер.
   Эти слова ничуть не смутили Уизерса.
   - Насколько я понимаю, вы уже находились на территории Конфедеративных Штатов, убили этого бедолагу, а затем перетащили его в США, дабы оправдать набег на землю Конфедерации.
   Лицо Кастера залило краской; уши горели от подобной наглости.
   - Вы, долбанные повстанчики, когда-нибудь заплатите за то, что раздали краснокожим оружие и позволили им набегать на фермы белых людей, когда им заблагорассудится.
   - Это наша территория, полковник, - произнёс Уизерс уже без веселья. - Мы должны защищать её от вторжения со стороны иностранной державы, под которой я подразумеваю Соединённые Штаты. И вы, сэр, не имеете права - никакого, совершенно - забираться на лошадь и указывать моей стране, что она должна и чего не должна делать, особенно, когда Соединённые Штаты укрывают орды команчей в Нью-Мексико, натравливают их на западный Техас, дабы они нападали тогда, когда вам заблагорассудится.
   - Мы не начинали бы этого, если бы насилие в Канзасе не достигло такого накала, какой больше нельзя игнорировать, - ответил Кастер. - Во время этого самого набега, набега, который вы имеете наглость отрицать, дикари заставили двух белых женщин служить их звериной похоти, затем перерезали им горло и творили другие ужасающие непристойности над их обнажёнными и измученными телами.
   - Думаете, команчи не занимаются тем же самым в Техасе? - поинтересовался в ответ Уизерс. - И, насколько я слышал, полковник, это они первые начали.
   Кастер нахмурился.
   - Мы убивали бизонов, чтобы лишить кайова средств к существованию, а вы раздаёте им скот, чтобы восполнить потери.
   - Команчи нынче тоже пасут скот. - Уизерс подал вид, что возвращается к своим людям, находившимся на территории Конфедерации. - Не вижу смысла продолжать дискуссию. Хорошего дня, сэр.
   - Постойте, - сказал Кастер и капитан-конфедерат, всё так же вежливо, остановился. Кастер продолжил: - Хоть наши народы и разъединены, я нахожусь в хороших отношениях и дружу со многими высокопоставленными людьми в Конфедеративных Штатах. Я надеялся и верил, что, хоть мы и порознь, мы можем делить континент мирно.
   - Как и мы, - сказал Джетро Уизерс. - Между нашими странами нет войны, полковник.
   - Не сейчас, - согласился Кастер. - Пока нет. Но вы её добьётесь, если продолжите вести здесь, на западе, свою высокомерную политику. Раздражение будет расти, и тогда...
   - Не говорите мне о высокомерии, - перебил его Уизерс. - Не говорите мне о раздражении, особенно, когда вы, янки, снова усадили в Белом Доме очередного богомерзкого чернозадого республиканца.
   - Блейн занимает кресло всего месяц, но он уже показал, что далеко не так плох, как Линкольн, - ответил Кастер. - И он - не ваше дело, как Лонгстрит - не наше.
  
   Джеймс Блейн (1830-1893) - американский политик-республиканец, в реальности был членом Палаты Представителей, сенатором от штата Мэн и госсекретарем.
   Джеймс Лонгстрит (1821-1904) - один из самых известных генералов Конфедерации во время Гражданской войны в США, близкий соратник генерала Р. Ли. В реальности, после войны занимался дипломатией, сотрудничал с Республиканской партией и президентом США У. Грантом.
  
   - Блейн много болтает, - ответил на это капитан-конфедерат. - Те, кто много болтает, начинают думать, что могут много сделать. Вы говорили о войне, полковник. Если ваш Джеймс Г. Блейн считает, что вы, янки можете уделать нас сейчас, как не смогли двадцать лет назад, пусть ещё раз подумает. А если вы считаете, что можете пересекать границу Индейских территорий тогда, когда вам заблагорассудится, то вам тоже следует подумать ещё раз, полковник.
   Когда Уизерс развернулся и поехал к своему эскадрону, Кастер не проронил ни слова. Он смотрел вслед индейцам, которых спасло своевременное появление Уизерса. Его правая ладонь в кожаной перчатке сжалась в кулак. Он ударил им себя по бедру, раз, другой, третий. С губ сорвалось неслышное слово. Возможно, это было ругательство. Возможно, нет.
  
   Пока поезд грохотал во тьме по прериям Колорадо, направляясь на запад, по проходу пульмановского вагона прошёл проводник.
   - Заправить вам постель, сэр? - проговорил он по-английски, но с иностранным акцентом, то ли русским, то ли еврейским.
   Авраам Линкольн оторвал взгляд от речи, над которой работал. Медленно и неохотно он закрыл ручку и убрал её в карман.
   - Да, благодарю вас, - сказал он.
   Он поднялся, также медленно и неохотно, но в пояснице всё равно стрельнуло. Он постарался проигнорировать боль, как только мог. Явилась она вместе со старостью.
   Двигаясь быстро и эффективно, проводник опустил откидную спинку сиденья, уложил на образовавшуюся кровать матрас и расстелил постель, проделав всё это в мгновение ока.
   - Прошу, сэр, - сказал он, задергивая занавеску вокруг спального места Линкольна, дабы тот мог переодеться в ночную рубашку в некоем подобии приватной обстановки.
   - Благодарю вас, - произнёс Линкольн и дал проводнику дайм (монета номиналом 10 центов) чаевых. Проводник убрал монету, вежливо пробормотав благодарность, и отправился готовить следующую постель. Глядя на собственную койку, Линкольн издал печальный смешок. Пульмановский проводник оказался слишком расторопен. Линкольн наклонился и развернул наволочку и одеяло, лежавшие в изножии матраса. Пульмановские койки не предназначались для людей его роста. Он надел ночную рубашку, лёг в постель и погасил газовую лампу, под которой писал.
   Грохот и качка поездки, равно как и тонкий комковатый матрас, мало его тревожили. Он привык к этому, и помнил, что бывало и хуже. Когда после избрания президентом он перебрался в Вашингтон из Иллинойса, пульмановские вагоны ещё не изобрели. Он путешествовал, сидя вертикально на жёстком сидении. А, когда четыре года спустя, избиратели вышвырнули его из кресла за провал удержания Союза единым, в Иллинойс он возвращался тем же способом.
   Поставили из города на рельсы, - подумал он и тихо усмехнулся. Он поёрзал в поисках наиболее удобной позы. Если одна пружина не упиралась в спину, другая обязательно давила на плечо. Всё, как в жизни - где-то преуспеваешь, где-то теряешь.
   Он снова поёрзал. Вот, так лучше. За те шестнадцать лет, что прошли после поражения на перевыборах, он частенько путешествовал по железной дороге.
   - Едва попробуешь политику на вкус, - пробормотал он во тьме, - всё остальное становится скучным.
   Он думал после ухода из Белого Дома вернуться к юридической практике. Так и было, какое-то время. Однако вкус борьбы на высочайшем уровне, приобретенный им в Вашингтоне, так и остался с ним. После этого обосновательные бумаги и ходатайства его не удовлетворяли.
   Он зевнул и поморщился. То, как демократы пресмыкались перед Южной Конфедерацией, также его раздражало. И он начал выступать с речами по всей стране, делая всё возможное, чтобы люди увидели, пусть война и проиграна, борьба продолжается.
   - Я всегда хорошо смотрелся на трибуне, - пробормотал он. - Даже сделал кое-что хорошее, смею сказать.
   Кое-что хорошее. Соединённые Штаты в конце концов эмансипировали тысячи рабов, живших по их сторону границы. Миллионы, живущие в Конфедеративных Штатах, до сих пор находятся под ярмом. И многие республиканцы сегодня всё чаще и чаще звучали подобно демократам, пытаясь оставить печальное прошлое партии позади и избраться. Многие республиканцы сегодня не желали, чтобы альбатрос Линкольна висел у них на шее.
  
   По старому поверью английских моряков, убить альбатроса - к беде, поэтому матроса, убившего альбатроса заставляли носить тушку убитой птицы на шее. См. "Моряцкая поэма" С.Т.Кольриджа.
  
   Он снова зевнул, повернулся ещё раз, и уснул, чтобы через полчаса быть грубо разбуженным шипением и скрежетом поезда, остановившемся в каком-то городке посреди прерий. Он и к этому привык, пусть и ничего не мог с этим поделать. Вскоре он снова уснул.
   Потом он проснулся ещё раз, где-то посреди ночи. На этот раз из-за того, что свалился с кровати. Когда человек преодолевает библейский семидесятилетний рубеж, плоть напоминает о своих недостатках гораздо чаще, чем в молодые годы.
   Сдвинув занавеску вбок, он прошёл по коридору спального вагона, мимо храпа и бормотаний, доносившихся из-за занавесок, в умывальную комнату в дальнем конце вагона. Он воспользовался уборной, затем подёргал рукоятку жестяной раковины, чтобы набрать стакан воды. Он выпил воду, протёр подбородок рукавом ночной рубашки, и оставил стакан у раковины для следующего желающего им воспользоваться.
   Он пошёл по проходу. Кто-то спускался с верхней койки и едва не наступил ему на ногу.
   - Осторожнее, друг, - тихо произнёс Линкольн. Выражение лица мужчины прошло через две стадии удивления: сначала от того, что он никого рядом с собой не видел, а затем чьи именно ноги едва не отдавил.
   - Чёртов старый чернозадый республикашка, - проговорил он, тоже полушёпотом, поскольку с уважением относился к остальным попутчикам, если только это не был бывший президент. Не дав Линкольну возможности ответить, он зашагал по проходу.
   Линкольн пожал плечами и закончил недолгое путешествие до своей койки. Подобное происходило с ним как минимум один раз за каждую поездку поездом. Если бы он позволил себе относиться к этому всерьёз, ему пришлось бы бросить политику и стать отшельником, наподобие Робинзона Крузо.
   Он забрался обратно в постель. Верхняя койка над ним пустовала. Он вздохнул, силясь снова найти удобную позу. С Мэри было сложно все годы их брака, особенно во времена, когда он покинул Белый Дом, но он всё равно по ней скучал. Четыре или пять лет назад в Сент-Луисе они оба подхватили тиф, но он пережил его. Она не пережила.
   Следующее, что он увидел - это дневной свет, пробивавшийся из-за занавески. Спина слегка побаливала, но ночь прошла весьма неплохо - намного лучше большинства тех, что он провёл в переездах от одного города к другому, это уж точно.
   Он оделся, снова воспользовался уборной, и уже возвращался к своей кровати, когда к нему подошёл проводник.
   - Добрейшего утра вам, сэр, - сказал он. Линкольн без труда опознал его акцент. - Не желаете ли вернуть сидение вместо кровати?
   - Желаю. - Умелому подражателю Линкольну потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не передразнить ирландский говор проводника. Выдав этому парню на чай, он спросил: - Сколько ещё до Денвера?
   - Гдетт часа через два-три, - ответил портье. Линкольн вздохнул; он должен был прибыть на рассвете, а не посреди утра. Что ж, без сомнения, люди, ожидавшие его, понимали, насколько далеки были отношения между расписанием и фактическим прибытием.
   - Значит, на завтрак время есть, - сказал он.
   - Действительно так, сэр, достаточно и даже сверх того, - согласился портье.
   Линкольн прошёл в вагон-ресторан. Он высоко оценил закрытые межвагонные переходы, которые теперь применяли на железных дорогах. Всего несколько лет назад перемещение из одного вагона в другой на трясущемся поезде было делом весьма рискованным. Не так уж и мало людей поскользнулись и упали навстречу своей погибели, а уж пепел в глазах и всё лицо в саже были более чем ожидаемым делом.
   После яичницы с ветчиной, витушек и кофе, мир стал выглядеть чуть более приятным местом. К этому моменту он уже оставил прерии позади, двигаясь в сторону гор. Локомотив с трудом взбирался на подъёмы, чтобы затем будто бы с облегчением скатиться с противоположной стороны. Вид мелькающих деревьев и валунов повышал настроение, хотя Линкольн и знал, как много аварий случилось на подобных спусках.
   Наконец, с опозданием в почти три часа, нежели два, поезд въехал в Денвер. Вокзал был маленьким и обветшалым. Широкая полоса пустой земли по другую сторону путей, когда-нибудь, как слышал Линкольн, станет новой красивой станцией. В данный момент и в обозримом будущем, это был просто пустырь. На нём всеми цветами цвели дикоросы и сорняки.
   - Денвер! - провозгласил кондуктор, как делал возле каждой деревни на пути к самому большому городу в сердце Запада. - Денвер на выход!
   Линкольн убрал речь в кожаный портфель, встал, взял пузатый саквояж и пошёл на выход из пульмановского вагона. После пары дней в поезде, твёрдая земля, казалось, дрожала под ногами, как бывало у моряков, сходивших с кораблей. Он водрузил на голову цилиндр и огляделся.
   Среди обычных сцен жизни железнодорожной станции - семей, радостно встречавших своих любимых, банковских клерков, встречавших капиталистов с более громкими (но менее радостными) криками - Линкольн заметил пару крепких парней, выглядевших как шахтёры, одетые в свои лучшие, и скорее всего, единственные костюмы. Ещё до того, как они начали уверенное движение сквозь толпу к нему, он опознал в них именно тех, с кем должен встретиться.
   - Мистер МакМэхан и мистер Каванах, полагаю? - произнёс он, опуская саквояж, чтобы освободить правую руку.
   - Именно так, мистер Линкольн, - ответил тот, что с рыжими усами. - Я - Джо МакМэхан; Каванаха можете звать Фред. - Его рукопожатие оказалось крепким и твёрдым.
   - Если только не окажусь последним, кого позвали ужинать, - уступил Каванах. Он был на пару дюймов выше МакМэхана, на подбородке у него был шрам, полученный, похоже, в ножевой драке. Оба мужчины совершенно не акцентировали внимания на револьверах, висящих на правом бедре. Линкольн бывал на Западе множество раз и привык к подобным вещам.
   - Идёмте, сэр, - сказал МакМэхан. - Позвольте мне. - Он взял саквояж. - Отвезём вас в отель, позволим вам освежиться и немножко прикорнуть, ежли захотите. Эти поезда хороши, но тело в них всё равно не отдыхает.
   - Они стали лучше, чем были раньше, - сказал Линкольн. - Я размышлял об этом прошлой ночью, когда проводник готовил постель. Однако вы правы - они не такие, как хотелось бы.
   - Тогда идём, - повторил МакМэхан. - Эймос подготовил для нас коляску.
   Когда они шли по вокзалу, то прошли мимо нищего, парня средних лет с бородой с проседью и ногами, отрезанными выше колен. Линкольн принялся рыться в карманах, пока не нашёл четвертак, который бросил в жестяную кружку, стоявшую возле нищего.
   - Благодарю вас за... - нараспев начал нищий. Затем его глаза, глаза, видевшие много боли, и, судя по красному фону, много виски, расширились, когда он узнал благодетеля. Он сунул руку в чашку, достал четвертак и швырнул в Линкольна. Монета ударила его в грудь и упала со звоном. - Будь ты проклят, сукин сын, не нужны мне твои подачки, - прорычал безногий. - Кабы не ты, я бы ходил, а не жил вот так.
   Фред Каванах взял Линкольна под руку и поспешил прочь.
   - Не обращайте внимания на Тедди, - сказал он, пока нищий ругался им вслед. - Он немного тронутый. Совсем не понимает, что несёт.
   - О, нет, прекрасно понимает. - Рот Линкольна вытянулся в жёсткую тонкую линию. - Я много раз слышал подобную историю. Люди, пострадавшие во время Войны за Сецессию, винят во всём меня. Полагаю, они имеют на это право. Я и сам себя виню, хотя для них это слабое утешение.
   Эймос, возница на коляске, был вылеплен из того же теста, что и Каванах с МакМэханом. Лошади зацокали по улице. Из-под их копыт и колёс коляски летела грязь. Несмотря на всё богатство, что поставляли соседние горные разработки, в Денвере не было ни одной мощёной дороги. По канавам бежали потоки воды. Жилые кварталы заросли деревьями. Большая часть домов, да и общественных зданий тоже, была построена либо из ярко-красного кирпича, либо из местного жёлтого камня, что придавало городу приятный разноцветный вид.
   Шахтёры в рубахах без воротничка и синих штанах на лямках шли по улице вперемежку с бизнесменами, которые отлично бы смотрелись где-нибудь в Чикаго или Нью-Йорке. Спустя пару мгновений Линкольн изменил своё мнение - некоторые бизнесмены также были вооружены.
   Когда он упомянул об этом вслух, Джо МакМэхан скривил рот в горькой усмешке.
   - Мистер Линкольн, человек, обладающий большим, чем заслуживает, и не желающий этим делиться со своими ребятами, у кого особо ничего нет, и при этом не думает, что они попытаются перераспределить богатства, нравится ли оно ему или нет, называется - идиот.
   - Вполне верно, - произнёс Линкольн. - Настолько верно, что может когда-нибудь разнести страну. Рабский труд имеет разные формы, не только ту, что распространена в Конфедеративных Штатах.
   Эймос погонял за щекой комок табака, сплюнул и произнёс:
   - Так и есть, чёрт. Поэтому мы и привезли вас сюда - чтобы об этом поговорить.
   - Знаю. - Линкольн продолжил наблюдать за уличной жизнью. Шахтер, торговец, банкир - о принадлежности человека к определенному классу и о его благосостоянии можно сказать по его одежде. С определением женщин имелись сложности. Кто из них беден, а кто нет - тут для него не было проблемы. Однако если женщина была одета, словно со страниц Иллюстрированного еженедельника Лесли, но лицо своё красила, как проститутка, была ли она проституткой, или женой какого-нибудь нувориша, разбогатевшего на горном деле? В Денвере это было не столь очевидно, как на востоке, где косметика по умолчанию являлась признаком женщины лёгкого поведения. Здесь правила были иные, и неудивительно, поскольку женщина могла - и некоторые действительно перешли - из проституток в жёны нуворишей.
   В своей вычурной претенциозности отель Метрополь в этом краю был более чем уместен.
   - Ну, вот, мистер Линкольн, - произнёс Фред Каванах. - Здесь вы с комфортом сможете привести себя в порядок и подготовиться к выступлению вечером. Поверьте, очень многие хотят послушать, что вы скажете о современном труде.
   - Услышат, - сказал Линкольн. - Что они станут делать, когда узнают о моих взглядах - это уже другой вопрос. Не примут ли они меня за одного из тех эксплуататоров, что их так тревожат?
   - Мистер Линкольн, в Колорадо вы не найдёте никого, кто был бы против хорошей жизни, - ответил Каванах. - Людей раздражает, что ради хорошей жизни одних немногих, многие другие должны месить грязь.
   - Я понимаю это различие, - сказал Линкольн. - Вы верно заметили, важным моментом является то, что очень многие в Соединённых Штатах, как и практически все белые в Конфедерации, этого не понимают.
   Отель Метрополь отвечал всем разумным стандартам хорошей жизни, и большинству избыточных тоже. После горячей ванны в оцинкованной бадье в углу прихожей номера, после пары жареных свиных котлет на обед, Линкольн был бы рад на пару часов завалиться на постель, даже если спать придётся по диагонали, чтобы не упираться в спинку кровати. Но сначала - речь.
   Он продолжал доводить её до блеска, совершенно позабыв об ужине, когда в дверь постучал Джо МакМэхан.
   - Идёмте, мистер Линкольн, - сказал он. - Мы там для вас уже полный зал набрали.
   Зал оказался не столь изящен, как оперный театр поблизости от отеля Метрополь. Строго говоря, это был танцевальный зал, у одной стены которого наспех сколотили трибуну. Однако, как и сказал МакМэхан, народу было битком. Имея богатый опыт распознавания толпы, Линкольн отметил более тысячи человек - шахтёров и фабричных рабочих, их было большинство, а также фермеров, с присутствующими то тут то там лавочниками, дополняющими ассортимент, стоящих плечом к плечу, локоть к локтю, в ожидании, что он им скажет.
   Когда МакМэхан его представил, толпа разразилась громкими и продолжительными радостными криками. Большинство были молоды. Молодые люди считали его другом трудящихся на земле, где правил капитал. Люди постарше, вроде того нищего на вокзале, продолжали проклинать его за участие, а большинство и за поражение в Войне за Сецессию. Если бы я победил, я был бы героем, - подумал он. - А, родись я женщиной, я был бы домохозяйкой, или, что вероятнее, одинокой старухой. Так, что с того?.
   Он надел очки и взглянул на записи, над которыми работал в поезде и в отеле.
   - Поколение назад, - начал он, - я сказал: Дом, разделенный надвое, на рабскую часть и на свободную, не может устоять. И он не устоял, хотя его разрушение оказалось не таким, как мне хотелось бы. - Он не терзался никакими сомнениями относительно прошлого. Оно было. Все об этом знали.
   - Конфедеративные Штаты и по сию пору остаются в рабстве, - сказал он. - Как же финансисты Лондона и Парижа радуются своим плантациям, железным дорогам, металлургии! Тому, как капитал течёт им в руки! И как много его, друзья мои, стекает по крышам особняков богачей, чтобы полить лачуги, где живут негры, чья жизнь едва ли лучше жизни хищных зверей, рядом с которыми они трудятся в полях? Ответ вам известен, как и мне.
   - Да, к чёрту ниггеров! - выкрикнули из зала. - Говори за белых! - Послышались одобрительные возгласы.
   Линкольн поднял руку.
   - Я и говорю за белых, - произнёс он. - Одних от других нельзя ни отделить, ни разделить их, особенно в Южной Конфедерации. Если белый труженик посмеет пойти к хозяину и высказать ему правду о том, что ему не хватает на жизнь, хозяин ответит ему: Живи и радуйся, иначе я возьму на твоё место негра, и тогда тебе придётся учиться жить ни с чем. А, что насчёт наших Соединённых Штатов, которые, по крайней мере, остались совершенно свободными после того как повстанцы вышли из Союза? - продолжал Линкольн. - Разве мы - вы все - свободны? Разве мы - вы все - наслаждаетесь великими благами свободы, о которых отцы-основатели грезили, как о чём-то таком, что каждому гражданину республики принадлежит по праву рождения? Или мы возвращаемся к тому безрадостному состоянию, в котором годами находились до Войны за Сецессию? Разве наши капиталисты в Нью-Йорке, Чикаго, да, и в Денвере, не смотрят с завистью на своих собратьев-конфедератов в Ричмонде, в Атланте, в новом и шумном Бирмингеме, и не желают, чтобы и у них всё было, как у их собратьев? Не становимся ли мы снова, друзья мои, народом полурабов, полусвободных? Разве капиталисты не едят хлеб, добытый вами в поте лица, точно так же, как рабовладелец паразитирует - пропуская все увещевания мимо своих ушей - на труде негров? - Линкольну пришлось прерваться из-за поднявшихся злых и яростных выкриков.
   - Вам известен ваш штат, ваше состояние, - продолжил он, когда смог. - Знаете, что я не говорю ничего, кроме правды. В нашей стране было время, когда один год человек трудился наёмным работником, в следующем году на него работал другой, а в следующем году нанимались работники уже для него. Эти времена, боюсь, остались в прошлом. На железных дорогах, в шахтах, на фабриках заправляет всем один человек, а остальные на него пашут. Если вы пойдёте к хозяину и скажете, что вам не хватает на жизнь, хозяин ответит вам: Живи и радуйся такой жизни, какая есть, иначе я найму на твоё место китайца, итальянца или еврея, и тогда ты познаешь, как бывает, когда не хватает на жизнь.
   По залу разнёслось приглушённое бормотание, скорее напуганное, чем яростное, какое люди демонстрировали до этого. Ярость долго не продлилась. Линкольн заставил их думать. Думка растёт куда медленнее, чем гнев, но гораздо более живуча. Она не расцветает, лишь чтобы умереть.
   - Ну и чего нам делать, Эйб? - спросил один шахтёр, до сих пор грязный после продолжительного рабочего дня глубоко под землёй.
   - Что нам делать? - переспросил Линкольн. - У демократов было время, продолжительное время, с моих пор и до инаугурации президента Блейна в прошлом месяце. Сделали они что-нибудь, хоть что-то, чтобы помочь множеству рабочих? - Он улыбнулся многочисленным выкрикам Нет!, затем продолжил: - И Блейн тоже - хотя, Господь свидетель, я желал ему всего самого лучшего - набил свои карманы деньгами от железнодорожных боссов. Насколько сильно труженики могут полагаться на него, мне неизвестно. Но я знаю другое, друзья мои: когда Соединённые Штаты были разделены, они разделились, и не только по географическому признаку. Сейчас перед нами такой выбор не стоит. Капиталисты не могут отделиться, как отделились рабовладельцы. Если мы недовольны тем, как наше правительство обращается с гражданами, у нас есть революционное право и долг сбросить его и установить такое, какое будет нас устраивать, как поступили наши предки во времена Георга III.
   Раздалась буря аплодисментов. Народ топал по полу так, что тот трясся под ногами Линкольна. Кто-то выстрелил в воздух из револьвера, оглушительно громко в замкнутом помещении. Линкольн поднял обе руки. Медленно, медленно воцарилась тишина. Тогда он продолжил:
   - Я не оправдываю революцию. Я молюсь о том, чтобы в ней не было необходимости. Однако если старый порядок больше не несёт справедливости, он должен быть отринут. Я не угрожаю, как и любой другой, кто оповещает о приближении торнадо. Люди могут от него укрыться, а могут бежать и испытать удачу. Всё зависит от них. Вы, друзья мои, вы - и есть этот торнадо. Что будет дальше, зависит от капиталистов.
   Он отошёл от трибуны.
   Джо МакМэхан тряхнул его руку.
   - Мощно получилось, мистер Линкольн, - сказал он. - Весьма мощно.
   - Благодарю вас. - Чтобы ответить, Линкольну пришлось повысить голос, дабы перекричать продолжавшийся шум.
   - Позвольте спросить, мистер Линкольн? - поинтересовался МакМэхан. Линкольн кивнул. МакМэхан подался ближе, чтобы его мог слышать только бывший президент. - Вы не сталкивались с работами парня по фамилии Маркс, мистер Линкольн? Карла Маркса?
   Линкольн улыбнулся.
   - Вообще-то говоря, да, сталкивался.
  
   - Сэм! - резко выкрикнул Клэй Херндон. - Ты опять витаешь в облаках.
   - Точно, чёрт подери, - ответил Сэмюэл Клеменс, хотя реплика его друга вернула его внимание к тесному офису Сан-Франциско морнинг колл. - Пытался придумать что-нибудь для завтрашней редакторской колонки, но я пуст, как пустыня между Большим Солёным озером и Вирджиния-Сити. Я ненавижу писать редакторские колонки, ты в курсе?
   - Ты упоминал об этом раз или два. - В голосе Херндона послышалось ехидство. Оно соответствовало лицу репортёра - вид у него был такой, словно в его родословную по материнской линии затесалась лиса. Лицо его было острым и умным, зелёные глаза всё изучали и ничего не уважали, а ржавого цвета волосы лишь усиливали это впечатление. Ухмыляясь, он добавил: - Ну или пару сотен раз.
   - И то верно, - бросил Клеменс и провёл ладонью по собственной рыже-каштановой шевелюре. - Ты хоть представляешь, какое напряжение оказывает на мужское естество необходимость каждый день по требованию выдавать такое количество колонок? И всегда это должно быть что-нибудь новенькое, вне зависимости от того, происходило ли вокруг это новенькое или нет. Будь я у себя в Теннеси...
   Херндон закатил глаза.
   - Господи Боже, Сэм, читай мне лекции про редакторские колонки, если так надо, но избавь меня от рассказов о своем Теннеси. Они несвежие, как солёная говядина, прокатившаяся вокруг мыса Горн.
   - Ты - шут, вот ты кто. Шут и никто иной, - произнёс Клеменс в лёгком смущении с примесью раздражения. - Сорок тысяч акров добротной земли, один лишь Бог знает, сколько там древесины, угля и железа, может даже, серебра и золота, и всё это принадлежит моей семье.
   - Нынче всё это в другой стране, - напомнил ему Клэй Херндон. - Об этих землях уже давно заботятся Конфедеративные Штаты.
   - Да, давно, в другой стране, да и к тому же, девка уж померла, - сказал Клеменс и поскрёб ус.
   Херндон вопросительно глянул на него. Каким бы смышленым репортёром он ни был, узнать цитату Марло он бы не сумел.
  
   В конце своей предыдущей фразы С. Клеменс цитирует строку из пьесы британского драматурга Кристофера Марло Мальтийский еврей.
  
   - Ну, вот и продолжай в том же духе, - сказал он. - Идём к Мартину, отобедаем.
   - Ты предложил. - Клеменс с энтузиазмом встал со стула и надел на голову шляпу. - Приму любое оправдание не работать. Если бы не это, - он нежно, словно возлюбленной, коснулся пальцем потрёпанного тома Американской энциклопедии, - не знаю, как бы мне удавалось выступать за или против чего-либо каждый день в году. Как будто кому-то нужно столь великое множество мнений или есть дело до тех, кто их придерживается. Всё, чем я занимаюсь - это расточаю свою красоту втуне.
  
   Цитата из Томаса Грэя, "Элегия на сад в провинциальном церковном дворике"
  
   Херндон достал карманные часы.
   - В данный момент ты расточаешь свою красоту втуне уже около десяти минут. Давай пошевеливайся, если хочешь занять места у Мартина.
   Вслед за приятелем Клеменс вышел на улицу. В Сан-Франциско стоял разгар апрельского дня - не слишком тепло, не слишком холодно, в чистом, но задымлённом небе висело солнце. С тем же успехом на дворе мог стоять август, ноябрь или февраль. Клеменсу, который вырос в местах с настоящей сменой времён года, постоянная весна даже двадцать лет спустя, казалась странной.
   Когда он об этом упомянул, Херндон хмыкнул.
   - Не нравится, поезжай во Фресно. Там всегда июль, причём, июль в пустыне.
   Когда перед Сэмом Клеменсом появилось каре ягнёнка, жареная картошка и рюмка виски, жизнь пошла на лад. Он опрокинул рюмку и заказал ещё одну. Когда рюмку принесли, он и её опрокинул, произнеся грустный тост:
   - За тяжёлый труд каждый день.
   Клэй Херндон снова хмыкнул.
   - Это я слышу столь же часто, как и рассказы о землях в Теннеси, Сэм. Чем бы ты, блин, занимался, если бы не управлял Морнинг колл?
   - Чёрт бы его знал, - ответил Клеменс. - Может, писал бы прозу и был банкротом.
  
   В реальной истории, когда С. Клеменса спросили, что бы он делал, если бы не успех в литераторстве, он ответил: "Издавал бы провинциальную газетёнку где-нибудь на Среднем или Дальнем Западе и ежедневно боролся бы с банкротством".
  
   Но, где на это взять время? Когда в 63-м мы проиграли войну и началась большая паника, весь мир перевернулся вверх ногами. Я знаю, мне чертовски повезло, что я хоть какую-то должность получил. Так что я повис, словно прилипала на прибрежной скале. Если мне когда-нибудь удастся продвинуться... - Он рассмеялся. - Скорее, мормоны откажутся от многожёнства.
   Херндон также проглотил пару рюмок виски.
   - Полагаешь, ты не был бы газетчиком? Кем ты тогда был?
   - Я работал в шахте, однажды чуть не разбогател, что было почти так же прекрасно, как влюбиться. Ещё работал рулевым на Миссисипи. Если бы я хотел к этому вернуться, пришлось бы становиться гражданином Конфедерации.
   - Почему, нет? - спросил Херндон. - Тогда ты смог бы вернуться в свои земли в Теннеси.
   - Спасибо, не надо. - Клеменс недолго служил в одном конфедератском полку, который действовал, хотя скорее, бездействовал, в Миссури, оставшемся в составе Соединённых Штатов не в последнюю очередь благодаря тому, что большая часть войск Конфедерации там была столь же недееспособна. Он этого не признавал; мало, кто из ныне живущих в США и в прошлом имевших дела с противоположной стороной, в этом признавался. Мгновение спустя он продолжил: - Их архивы сложно назвать хорошими, скорее, они похожи на скунса на отдыхе.
   Херндон рассмеялся.
   - У тебя всегда получается их уязвить, Сэм. Отдаю тебе должное. Может, тебе, всё же, стоит написать книгу. Полагаю, народ её купит.
   - Возможно, - сказал Клеменс, что означало нет. - Ты много вокруг видишь писателей, которые живут на самообеспечении? Кроме того, мне потребовалось время, чтобы понять, для чего нужно иметь постоянную работу, но я справился. Когда я был шахтёром, я жил надеждой. Я был мальчишкой, или около того. Сейчас я уже не мальчик.
   - Ладно, ладно. - Херндон примирительно поднял руку. Он взглянул на тарелку с таким видом, словно заказанный им бифштекс удивительным образом исчез. Рюмка тоже была пуста. - Ещё разок на ход ноги?
   - Нет, если намерен доделать чего-нибудь до конца дня. Если хочешь послушать мой храп за столом - другое дело. - Клеменс поднялся на ноги. На столе он оставил четвертак и маленький блестящий золотой доллар. Херндон оставил доллар с половиной. Они покинули заведение У Мартина - великолепное местечко для всех, кто мог позволить себе там есть - и направились в офис Морнинг колл.
   Когда они вошли, перед ними возник младший репортёр Эдгар Лири и замахал перед их лицами тонким листком телеграфной бумаги. Он едва не прыгал от восторга.
   - Глядите! Глядите! - В его куцей чёрной бороде виднелись крошки; свой обед он носил в офис Морнинг колл в пакете. - Пришло пять минут назад, или я - китаец.
   - Посмотрю, если прекратишь обмахивать меня ею, - сказал Клеменс. Когда Лири продолжил размахивать телеграммой, Сэм выхватил её у него из рук. - Дай сюда, чёрт подери. - Он перевернул ее вверх головой и прочёл. Чем дальше он читал, тем выше поднимались его кустистые брови. Закончив чтение, он передал её Клэю со словами:
   - Похоже, кое-что для редакторской колонки у нас есть.
   Херндон быстро пробежал глазами по телеграмме. Его губы издали беззвучный свист.
   - Тут больше, чем на редакторскую статью, Сэм. Грядут неприятности.
   - А то я не знаю, - сказал Клеменс. - Но с неприятностями я ничего поделать не могу, зато могу кое-что сделать с редакторской колонкой. Этим я и займусь, а остальной мир пусть погружается в неприятности. Ты когда-нибудь замечал, как здорово думать об этом, хочет того кто-нибудь или нет?
   Он достал сигару из кармана жилета, откусил кончик, чиркнул спичкой о подошву ботинка, прикурил сигару, и бросил спичку в блестящую медную плевательницу, испачканную там и сям случайными плевками. Затем он подошёл к столу и достал Всемирный атлас Джорджа Ф. Крэма. Он пролистал страницы, пока не нашёл нужную.
   Его палец провёл линию. Херндон и Лири выглядывали из-за его плеч, один из-за правого, другой из-за левого. Херндон снова присвистнул.
   - Большие будут неприятности, - произнёс он. - Больше, чем я думал.
   - Факт. - Клеменс захлопнул атлас со звуком похожим на ружейный выстрел. Эдгар Лири подпрыгнул.
   - Чёртовски большая заваруха, - произнёс Сэм с мрачным предвкушением. - Но мне не нужно переживать из-за того, о чём сегодня писать, так что я счастлив как вуайерист в Гонолулу, если, конечно, хотя бы часть того, что говорят о Сандвичевых островах - правда.
   Он окунул ручку в чернила и принялся писать.
   Если телеграфисты не врут - а у нас есть богатый опыт общения с г-дами из Вестерн-энд-Юнион, что дали торжественную клятву, будто по их проводам будет передаваться исключительно правда, и как они будут бдительно оберегать их от всяческой лжи; и конечно, опыт это подтвердил, утверждаем мы, ибо согласно нашей великой и славной Конституции, каждый имеет право говорить всё, что ему вздумается - так если это действительно верно, то выходит, что Его Мексиканское Величество короля Максимилиана уговорили продать Конфедеративным штатам свои северо-западные провинции Чиуауа и Сонора за сумму три миллиона долларов.
   Эта новость примечательна по нескольким пунктам, как говорят юристы в обвинительных заключениях. В первую очередь, это удивление, возникающее в душе всех, кто хоть сколько-нибудь знаком с вышеназванными провинциями, когда им становится известно, что кто-то ещё, помимо Старого Скретча (прозвище Сатаны - прим. пер.), замышляющего расширение своих владений из-за перенаселенности, решает купить их за какие-либо деньги вообще, не говоря уж о столь "щедрой" сумме.
   Но, как говорит человек, севший на иголку, это серьёзнее, чем кажется на первый взгляд. Смотрите сами, друзья. Основная статья экспорта Мексики, не считая мексиканцев, чьё очарование заполонило наш Золотой штат, состоит, если не вдаваться в подробности - это дело оставим для иголки - в долгах. Она должна деньги Британии, должна деньги Франции, должна Германии, должна России - а это немалое достижение, - а от долга Царству Польскому Мексику уберегло лишь то, что Царство прекратило своё существование ещё до её появления на свет.
   Быть слабой страной в долгу у сильной - или у нескольких сильных стран - в наши просвещённые времена является простейшим способом, дабы канонерки слетелись к вашим берегам, подобно стервятникам, что Максимилиану подтвердили бы турецкие хедивы, если бы он только спросил их. Было время, когда Соединённые Штаты придерживались доктрины Монро, дабы оградить обе Америки от европейских монархов, сборщиков налогов и тому подобной сволочи, но ныне доктрина мертва, как и её создатель, застрелена прямо в сердце во время Войны за Сецессию.
   Итак, Мексиканской Империи нужны наличные на руках, чтобы продолжать оставаться Мексиканской Империей, пусть и в сокращённом издании. Таким образом, с точки зрения Максимилиана, продажа Чиуауа и Соноры - разумная сделка, и он, по всей видимости, готов на это пойти. Перед почтенной публикой остаётся вопрос, почему Конфедеративные Штаты хотят купить эти провинции, даже без учёта той настойчивости, с какой он желает их продать.
   Владея Техасом, Конфедерация уже, казалось, имеет в своём распоряжении на ближайшую сотню лет достаточное количество - даже, избыток - жарких бесполезных земель. Сонора, однако, обладает преимуществом, которого недостаёт Техасу - пускай наличие хоть какого-то преимущества, недостающего Техасу, не является чем-то невероятным - она выходит на Калифорнийский залив, в то время как Чиуауа граничит с остальными КША. С этими новыми приобретениями, Конфедеративные Штаты расширятся, подобно США, от одного моря до сияющего моря, и более того, проложат железную дорогу от одного до сияющего другого. Стоит ли оно трёх миллионов долларов? Пит Лонгстрит, похоже, считает, что стоит.
   Ещё предстоит посмотреть, как к этой сделке отнесётся новая администрация в Вашингтоне. Нет никаких сомнений в том, что любое из предыдущих правительств - да простит нам читатель наше гадание на гуще - не сделало бы ничего сверх пассивного согласия с продажей, почти так же как бык принимает нож, который делает из него вола. Ричмонд, Лондон, Париж и Оттава составляют собой отличное стойло, в которое загнаны Соединённые Штаты.
   Но станет ли Джеймс Г. Блейн, будучи избранным на платформе, состоявшей, в основном, из сопения и рытья земли копытом, показывать всему остальному миру, что всё это было не более чем очковтирательство и дешёвая театральщина? Даже если это действительно были очковтирательство и игра на публику, посмеет ли он это признать, зная, что если он признается в своей слабости, пусть даже слабости настоящей, то станет объектом насмешек и презрения не только в иностранных столицах, но и среди тех отчаявшихся миллионов, что усадили его в Белый дом с целью сделать Америку снова сильной и гордой, и не отправят ли они его обратно с консервными банками, привязанными к хвосту, если он не справится со своей работой?
   Наша точка зрения на данный вопрос такова, что лучше перебдеть, хотя мы надеемся, что хоть единожды наше известное редакторское всеведение окажется ошибочным.
   Клеменс вздохнул, отложил ручку и встряхнул затёкшим запястьем.
   - Хочу купить одну из тех печатных машин, что уже начали продавать, - сказал он.
   - Хорошая мысль, - сказал Клэй Херндон. - Она точно не может весить больше, чем сотню фунтов. Самое то, чтобы взять с собой послушать мэра или освещать пожар - так даже лучше.
   - За ними будущее, так что можешь смеяться, сколько угодно, - сказал ему Клеменс. - К тому же, если у меня такая будет, верстальщики смогут читать то, что я им передал.
   - Вот теперь то, что ты говоришь - совсем другое дело. - Херндон встал из-за стола и подошёл к Сэму. - У меня никогда не было проблем - ну, почти не было - с чтением того, что ты пишешь. Скрипел пером ты сейчас очень активно. Что у тебя получилось?
   Клеменс без слов передал ему листы бумаги. Херндон обладал неплохой политической смекалкой, ну или просто чётко видел, где кто о чём умолчал - если предположить, что это не одно и то же. Если он мыслил в том же ключе, что и Клеменс...
   Он не произнёс ни слова, пока не дочитал до конца. Затем он медленно кивнул и вернул редакторскую статью.
   - Жёсткий материал, - сказал он, - но ты на высоте. Когда я впервые прочёл телеграмму, я подумал о портах на Тихом океане, но даже не задумался о железной дороге, которую придётся строить повстанцам, чтобы до этих портов добраться.
   - А насчёт Блейна? - спросил Сэм.
   - Тут я тоже на твоей стороне, - ответил Херндон. - Если он всё оставит, как есть, больше никто не станет воспринимать его всерьёз. Но будь я проклят, если знаю, как он намерен это остановить. Как думаешь, Сэм, что будет?
   - Я? - переспросил Клеменс. - Я думаю, будет война.
  
   Генерал Томас Джексон покинул офис военного министерства в Инженерном Доме, сел на коня, и поехал на восток, через Капитолийскую площадь в сторону резиденции президента на Шоко-Хилл - люди его поколения до сих пор называли её Белым Домом Конфедерации, в то время как люди помоложе старались забыть, что КША когда-то были связаны с США. Вокруг него шумел Ричмонд. По булыжнику громыхали кареты, на запятках неподвижно, будто статуи, стояли негры-лакеи в причудливых ливреях. Возничие, управлявшие повозками, гружёными зерном, железом, табаком и хлопком, ругались с людьми, управлявшими каретами из-за того, что те отказывались уступить им дорогу. На тротуаре, мастера юриспруденции и мастера распила бюджета, а также дамы с сопровождавшими их рабами, державшими зонтики, дабы защитить их нежные лица от весеннего солнца, танцевали замысловатый менуэт на тему чьё право пройти первым выше.
   Хромой парень средних лет коснулся своей хомбургской шляпы при виде Джексона и воскликнул:
   - Каменная Стена!
   Джексон неторопливо ответил на приветствие. Вскоре после этого его окликнули вновь. И вновь он коснулся края шляпы. Его наполняла мрачная гордость. Не только равные ему, но и обычные люди помнили и ценили то, что он сделал во время Войны за Сецессию. В мире, где признательность ещё более мимолётна, чем память, это уже немало.
   Территорию президентского особняка окружал железный забор. Часовые у ворот, одетые в новомодную форму серо-орехового цвета, вытянулись по стойке смирно.
   - Генерал Джексон, сэр! - хором воскликнули они. Их приветствия оказались настолько одинаковыми, как если бы они были изготовлены на одном штамповочном заводе.
   Джексон добросовестно ответил на приветствие. Без сомнений, они были хорошими солдатами, и в случае необходимости, будут сражаться отважно. Когда он сравнил их с теми тощими дикими котами, которых вёл за собой во время Войны за Сецессию, то заметил, что они оставляют желать лучшего. Он был достаточно честен, чтобы задуматься, лежала ли за это вина на них, или на нём самом. В этом году ему исполнилось пятьдесят семь, и чем старше он становился, тем лучше выглядело прошлое, и тем хуже выглядело настоящее.
   Он подъехал ко входу в президентский дом. К нему тут же подбежала пара рабов. Один из них держал коня за голову, пока генерал спешивался, затем привязал животное к чугунной стойке напротив здания. Джексон бросил ему пятицентовик. Раб поймал серебряную монету в полёте, бормоча благодарности. Рядом стояла незнакомая повозка-ландо, запряжённая двумя лошадьми. На козлах сидел белый возница и читал газету в ожидании появления хозяина. Тот факт, что он белый, навёл Джексона на мысль о том, кем мог быть пассажир, особенно, в паре с незнакомой повозкой.
   И действительно, из президентской резиденции вышел Джон Хей, в своём пиджачном чёрном костюме выглядевший стильно, пусть и слегка похоронно.
  
   Джон Милтон Хей (1838-1905) - американский дипломат и писатель. В реальной истории занимал должность госсекретаря в администрации Мак-Кинли и Т. Рузвельта.
  
   Новый посол Соединённых Штатов был весьма привлекательным мужчиной около пятидесяти лет от роду, его русые волосы и борода слегка присыпаны сединой. Его кивок вышел резким и тщательно выверенным.
   - Добрый день, генерал, - вежливо, но холодно произнёс он.
   - Ваше превосходительство, - ответил Джексон тем же тоном. В молодости Хей служил секретарём Эйба Линкольна. Это само по себе делало его объектом подозрений со стороны Конфедеративных Штатов, однако, оно же делало его одним из немногих республиканцев, имевших реальный опыт работы на госслужбе. Джексон надеялся, что именно последнее и послужило причиной того, что президент США Блейн назначил его послом в КША. Если нет, это назначение было опасно близко к оскорблению.
   Хей обладал кустистыми выразительным бровями. Сейчас эти брови изогнулись.
   - Не удивлюсь, генерал Джексон, если мы посещаем президента Лонгстрита по одному и тому же вопросу, - сказал он.
   - Да? И что это за вопрос? - Джексон подумал, что скорее всего Хей прав, но не собирался подавать вида. Чем меньше знал враг - а любой житель Ричмонда, кто не считал Соединённые Штаты врагом, был идиотом - тем лучше.
   - Вы прекрасно знаете, что это за вопрос, - ответил Хей с ноткой резкости в голосе. - Вопрос о Чиуауа и Соноре.
   Разумеется, он прав. Он мог быть врагом или чернозадым республиканцем (с точки зрения Конфедерации, эти слова являлись синонимами), но он не был дураком.
   - Не могу понять, как частная сделка между Мексиканской империей и Конфедеративными Штатами Америки стала темой, которой так обеспокоены Соединённые Штаты.
   - Не надо лицемерия, - резко бросил Хей. - Президент Лонгстрит два часа пытался меня умаслить, и я от этого устал. Ежели вы не понимаете, как нас может обеспокоить увеличение нашей общей границы на несколько сотен миль, сэр, то вы не достойны звёзд, вышитых на вашем воротнике. - Не дав Джексону возможности ответить, он взобрался в ландо. Тот же негр, что помогал генералу Конфедерации, отвязал лошадей. Возница отложил газету и щёлкнул поводьями. Коляска укатила прочь, гремя железными колёсами.
   Джексон не стал поворачивать голову, чтобы посмотреть, куда уехала повозка. Дипломатия - не его забота, не напрямую; он имел дело с её ошибками. Он выпрямил спину и уверенным шагом поднялся по ступенькам в особняк президента.
   Г. Моксли Соррел, руководитель администрации Лонгстрита, встретил его прямо за порогом.
   - Доброе утро, генерал Джексон, - проговорил он почти столь же осторожным тоном, что и Хей.
   - Доброе утро. - Джексон постарался лишить свой голос всяческих эмоций.
   - Президент скоро с вами встретится. - Джексону показалось, что Соррел сделал ударение на втором слове. Руководитель администрации служил с Лонгстритом почти с самого начала Войны за Сецессию, и прослужил с ним всё время, пока сами Лонгстрит и Джексон, будучи командирами корпусов при Ли, были в равной степени и соперниками, и товарищами. Все эти годы Джексон замечал, что Лонгстрит не забывал того противостояния, а, что помнил Лонгстрит, помнил и Моксли Соррел.
   Обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз, Джексон стоял в тишине, пока Соррел не отвёл его в кабинет президента Лонгстрита.
   - Господин президент, - произнёс Джексон и отсалютовал.
   - Присаживайтесь, генерал; пожалуйста, присаживайтесь. - Джеймс Лонгстрит указал на мягкое кресло, обтянутое тёмно-красным бархатом в цветочек. Несмотря на мягкие подушки, Джексон сидел колом, словно на табуретке. Лонгстрит к этому привык и не стал делать замечаний.
   - Мне послать ниггера принести вам кофе? - поинтересовался он.
   - Нет, благодарю вас, сэр. - Джексон, в привычной ему манере, сразу перешёл к делу: - По пути сюда я встретил мистера Хея. Судя по его настроению, Соединённые Штаты жёстко воспримут наши новые приобретения в Мексике.
   - Полагаю, в этом вы правы, - ответил Лонгстрит. Его борода с проседью тянулась до самой груди. Он был на несколько лет старше Джексона. Хоть он и набрал веса больше, чем главнокомандующий Конфедеративных Штатов, он оставался сильным и энергичным. - Чернозадые республиканцы негодуют в связи с самим фактом нашего существования; наше процветание - репей под их хвостом. Жаль Тилдена не переизбрали, он бы не стал устраивать всю эту неуместную шумиху. Но мир - такой, какой есть, а не такой, каким мы желаем его видеть.
   - Мир повинуется воле Господа, - произнёс Джексон очевидную для него вещь.
   - Разумеется, но понимать Его волю - наше дело, - сказал Лонгстрит. Его слова могли являться возражением под видом согласия, в чём президент был знатоком. Джексон не успел в этом удостовериться, поскольку Лонгстрит продолжил: - А Чиуауа и Сонора, по воле Господа, наши земли, поэтому, повинуясь Ему, мы должны их удержать, согласны с этим Соединённые Штаты или нет.
   - Очень хорошо, господин президент! - Будучи сам не склонным к компромиссам, Джексон восхищался непреклонностью других.
   - Я также отправил сообщения на этот счёт нашим друзьям в Лондоне и Париже, - сказал Лонгстрит.
   - Уверен, это отличное решение, - сказал Джексон. - Во время Войны за Сецессию их поддержка оказалась очень кстати, и я убеждён, они и сейчас точно так же стремятся увидеть Соединённые Штаты стреноженными, как и тогда.
   - Генерал, их поддержка во время войны оказалась более чем необходима, - сурово произнёс Лонгстрит. - Она стала непременным условием, без которого Конфедеративные Штаты сегодня не были бы свободной и независимой республикой.
   Джексон нахмурился.
   - Мне это неизвестно, ваше превосходительство. Я придерживаюсь мнения, что армия Северной Вирджинии имела свой маленький вклад в обретение этой независимости. - Он замолчал на мгновение, наглядно изобразив собой усиленную работу мысли. - Почему-то на ум приходит битва за Кэмп Хилл.
  
   Кэмп-Хилл - юго-западный пригород Гаррисберга, где в этой альтернативной реальности была окружена армия Макклеллана.
  
   Лонгстрит улыбнулся от редкого для Джексона юмора.
   - Кэмп-Хилл был необходим, генерал, необходим, но не достаточен. Если бы не отвага, проявленная нашими солдатами, Англия и Франция никогда не оказались бы в состоянии признать нашу независимость и не заставили бы признать эту независимость режим Линкольна.
   - Разве я не сказал то же самое? - пробормотал Джексон.
   Однако президент КША покачал головой.
   - Нет, не совсем. Если вы припомните, сэр, я гораздо чаще, чем вы имел дело с военными посланниками Соединённых Штатов, когда мы выколачивали из них условия, по которым каждая сторона должна покинуть территорию другой.
   - Да, я помню, - сказал Джексон. - Я никогда не считал себя дипломатом, а генерал Ли был не из тех, кто назначает человека на должность, ему не подходящую. - Джексон счёл эту фразу небольшим камнем в огород Лонгстрита, который был настолько скользким, что живи он в Соединённых Штатах, а не в Конфедерации, закончил бы в лагере чернозадых республиканцев. Впрочем, эта скользкость, возможно, позволила бы Лонгстриту счесть эти слова комплиментом. Джексон задал следующий вопрос: - Так, в чём дело, сэр?
   - Вот, в чём: каждый офицер-янки, с которым я общался, клялся на стопке Библий высотой со свой рост в том, что Линкольн никогда не прекратил бы сражаться, если бы он сражался только против нас, - сказал Лонгстрит. - Этот человек был фанатиком, он и остаётся фанатиком, который колесит по США туда-сюда, словно Сатана в книге Иова, устраивая проблемы везде, куда приедет. Единственное, что убедило его в том, что Соединённые Штаты побиты, - единственная вещь, генерал, - это вмешательство на нашей стороне Англии и Франции. Без этого он стремился продолжать своё дело, независимо от наших успехов.
   - Он преуспел бы больше, будь его генералы столь же убеждены в правильности его курса, как и он сам, - заметил Джексон. - К счастью для нас, таковых у него не оказалось.
   - К счастью для нас, да. - Лонгстрит качнул крупной львиной головой. - Суть, впрочем, не в этом. Суть в том, что англичане и французы, в виду тех услуг, что они нам уже оказали и могут оказать в будущем, имеют первоочередное право на наше внимание.
   - Постойте. - Джексон не лгал, когда говорил, что он не дипломат; ему требовалось время разобраться в вопросах, которые Лонгстриту виделись совершенно очевидными. Но, как и во время его обучения оптике, акустике и астрономии в Вирджинском военном институте, неустанная учёба позволила ему разобраться в том, чего он сразу не понял. - Не хотите ли вы сказать, ваше превосходительство, что мы всё ещё обязаны нашим союзникам и должны учитывать их пожелания при формировании нашей политики?
   - Именно об этом я и говорю, да. Не хотелось бы говорить, но так оно и есть, - ответил Лонгстрит. Джексон начал что-то говорить, но Лонгстрит поднял руку, останавливая его. - Теперь постойте вы, сэр, и ответьте прежде на другой вопрос: вас привлекает перспектива сразиться с Соединёнными Штатами за мексиканские территории без посторонней помощи?
   - Это возможно, - без раздумий ответил Джексон.
   - Я ни секунды этого не отрицаю, но вопрос, что я задал вам, состоит в другом, - сказал Лонгстрит. - Я спросил, привлекает ли вас подобная перспектива? Стали бы вы воевать с США в одиночку, или в компании двух сильнейших держав Европы?
   - Очевидно, второе, - признал Джексон. - Соединённые Штаты всегда превосходили нас. Сейчас у нас больше людей и намного больше фабрик, чем я мог и мечтать, но они всё равно нас превосходят. Если у них найдутся лидеры и моральные силы, сопоставимые с их ресурсами, они станут грозным противником.
   - Я вижу ситуацию в том же ключе. - Лонгстрит побарабанил пальцами по столешнице. - А Блейн, подобно Линкольну, теряет всякое чувство меры, когда дело касается нашей страны. Если ему этого захочется, а я считаю, это возможно, он может очень быстро взбудоражить всех против нас. Меня это тревожит. Также тревожит меня цена, которую затребуют Англия и Франция за возобновление союза с нами. Необходимость сопоставить эти опасения друг с другом - вот причина, по которой я попросил вас сегодня приехать.
   - Цена за продолжение дружбы? Какую цену могут затребовать британцы и французы за то, что так или иначе явно отвечает их интересам? - Задавая эти вопросы, он продемонстрировал Лонгстриту, а секундой позже и самому себе, своё незнание дипломатии. - А. Они намерены заставить нас отказаться от нашего своеобразного института.
   - Вот теперь, вы поняли, без сомнений, - признал Лонгстрит. - И британский и французский послы предельно ясно обозначили, что их правительства не станут помогать нам в возможном противостоянии с Соединёнными Штатами, если мы заранее не примем на себя обязательство провести эмансипацию не позднее, чем через год после окончания боевых действий. По этому вопросу они действуют согласованно, и, похоже, твёрдо намерены подкрепить свои заявления действием или, в нашем случае, бездействием.
   - И пусть их, - зло прорычал Джексон так, словно Британия и Франция являлись врагами, а не лучшими друзьями Конфедеративных Штатов. - И пусть их. Мы снесём янки, а потом будем делать то, что нам нужно.
   - Заверяю вас, генерал, я от всего сердца восхищаюсь силой вашего духа, - сказал Лонгстрит. - Если мы уверены в успехе конфликта с США из-за Чиуауа и Соноры, прошу, подтвердите мне это и объясните в подробностях.
   Джексон задумался... и сдался.
   - Как я уже говорил прежде, ваше превосходительство, в войне, особенно в войне против превосходящей силы, ни в чём нельзя быть уверенным. Впрочем, я убеждён, что Господь, своей волей вручив нам в руки эти земли, не намерен отнимать у нас Свой дар.
   - Боюсь, этого недостаточно. - Лонгстрит издал протяжный вздох. - Вы и не представляете, генерал, каким ярмом сидит рабство на нашей шее во всех наших сношениях с иностранными державами, что дипломатических, что торговых. С каждым годом объяснения, сложности, обиды только ухудшаются. Мы, да Бразильская империя остались единственными в мире рабовладельческими странами, но даже бразильцы начали программу постепенной эмансипации негров, которых они держат в рабстве.
   - Господин президент, если мы правы, не имеет значения, что говорят о нас иностранцы, а я считаю, мы правы, - упрямо произнёс Джексон. - Я верю, всегда верил, что сам Господь предопределил нашу систему, как наилучшую из возможных для взаимоотношений между белой и негритянской расами. Менять её сейчас по настоянию иностранцев, станет таким же предательством, как менять её по настоянию чернозадых республиканцев двадцать лет назад.
   - Я понимаю такую точку зрения, генерал, и поверьте, лично мне она очень симпатична, - сказал Лонгстрит. Джексон издавна понимал, что если политикан, каким уже давно стал президент КША, заявляет, что ему что-то симпатично, он имеет в виду противоположное. И, конечно же, Лонгстрит продолжил: - Однако другие соображения вынуждают меня шире смотреть на этот вопрос.
   - Какие ещё обстоятельства могут быть важнее, чем действия в согласии с Божьей волей, как мы её понимаем? - требовательным тоном спросил Джексон.
   - Уверенность в том, что мы её понимаем, - ответил Лонгстрит. - Если мы будем сражаться с Соединёнными Штатами в одиночку и проиграем, неужели победители не попытаются навязать нам эмансипацию, и даже, в той степени, в какой у них это получится, установить над нами негритянское господство, дабы максимально возможно нас ослабить?
   Джексон крякнул. Он никогда не учитывал последствия поражения Конфедерации. Лишь мысль о победе посещала его ум. Неохотно он отдал должное прозорливости президента Лонгстрита.
   - Сможем ли мы успешно сражаться с Соединёнными Штатами, когда их берега не находятся в блокаде, осуществление которой не под силу нашему собственному флоту в одиночку? - сказал Лонгстрит. - Сможем ли мы сражаться без давления со стороны Канады, дабы они разделили свои силы, а не сконцентрировали их только против нас? Если вы скажете мне, что мы уверены, или почти уверены в победе без участия наших друзей, уже не говоря о победе с их участием, в таком случае отказ от их требований имеет больше смысла.
   - Как я и сказал, мы сможем победить и без них, - сказал Джексон, но оказался слишком честен, чтобы не добавить: - Впрочем, с ними наши шансы возрастают.
   - В точности мои мысли, - сказал Лонгстрит, улыбкой и лестью подталкивая его к принятию. - И если мы освободим негров де-юре по собственной воле, мы, без сомнений, справимся и с вызванными этим сложностями, а не как если бы, вследствие какой-нибудь невзгоды, мы вынуждены будем освобождать их де-факто.
   В этих словах была доля, возможно, даже немалая, истины. Джексон был вынужден это признать. Лонгстрит вызвал ему на ум образ болтливого мошенника, продающего под застройку на побережье Флориды участки земли, которые находятся под водой двадцать два часа из двадцати четырёх в сутки. Но президент и избирался для принятия подобных решений.
   - Я солдат, ваше превосходительство, - сказал Джексон. - Ежели таково будет ваше решение, я буду действовать в соответствии с ним.
  

Глава 2

   Теодор Рузвельт с немалым удовольствием оглядывал своё ранчо. Конечно же, ранчо было словом западного происхождения, заимствованным из испанского; в штате Нью-Йорк сказали бы ферма.
   Он втянул глубокий вдох сладкого и чистого воздуха территории Монтана.
   - Словно вино для лёгких, - сказал он. - Ни угольного дыма, ни городской вони, ничего, кроме чистого, полезного и вкусного кислорода. - Пару лет назад, когда он уехал на запад, он был тощим слабаком, стариком внутри, хотя исполнилось ему только двадцать. Теперь же, хоть он и стал старше по возрасту, внутри он чувствовал себя на годы, десятилетия моложе. Напряжённый труд - вот в чём всё дело.
   Один из его работников, седой бывший шахтёр, носивший, но не радовавшийся имени Филандер Сноу, сдвинул бровь при этих словах.
  
   Филандер (греч.) - "любящий мужчин"
  
   - Чего кисло, босс? - переспросил он.
   - Кислорода, Фил, - повторил Рузвельт. - Кислород. Которым мы дышим. Который зажигает лампы. Без которого жизнь была бы невозможна.
   - А я думал, без виски, или может, женщин, по ситуации, - сказал Сноу. - На территориях больше женщин, чем это было раньше, но теперь у меня с ними особо ничего не получается. Разве так всё должно быть? - Он сплюнул на землю бурую табачную жижу.
   Рузвельт рассмеялся, но быстро успокоился. Образование выделяло его в этих краях. Ему было тяжело общаться с помощниками, с владельцами других ранчо, даже с горожанами в Хелене не получалось поговорить о чём-то, кроме поверхностных тем. Порой он ощущал себя скорее ссыльнопоселенцем, нежели эмигрантом из своей прежней жизни. Ближайшее место, где можно было провести цивилизованный разговор, находилось в Шайенне или даже в Денвере.
   Но затем Филандер Сноу заметил:
   - Со дня на день наступит пора ягнения, - и мысли о предстоящей работе вытеснили те, что были связаны с горением и обменом веществ.
   Вдалеке овцы щипали свежую весеннюю траву. Их на ранчо находилось несколько сотен голов, плюс пара сотен крупного рогатого скота. Вместе с пшеницей и ячменём, а также огородом около дома, Рузвельт производил всю необходимую еду, и оставался стабильный излишек на продажу.
   - Самодостаточность, - произнёс он. - Мечта каждого человека, и, чёрт подери, я её достиг! Владелец поместья, вот я кто.
   - В ваших манерах нет ничего дурного, босс, - сказал Сноу и снова сплюнул. - Ну да, когда вы только прибыли сюда, то были надменной городской штучкой, как мне кажется, но вы устроились очень хорошо и так, как вам нужно.
   - За что я тебя и благодарю, Фил, совершенно искренне. - И, как это неоднократно бывало в прошлом, Рузвельт отметил, что хоть они оба говорили по-английски, общались они не на одном языке.
   - У вас неплохой надел, - сказал Сноу. - Не настолько маленький, чтобы из него ничего нельзя было выжать, и не такой огромный, чтобы для работы на нём вам потребовалась своя армия. Я слыхал, в Техасе есть ранчо размером с целый округ, на которых не делают ничего, а только коров пасут. Полнейшая глупость, коли хотите знать. - В пыль устремилась очередная струя бурой жижи.
   - От меня ты возражений не дождёшься. - Рузвельт посмотрел на юг, словно, при упоминании Техаса, смог бы его разглядеть. - Знаешь, поражение Соединённых Штатов в Войне за Сецессию разбило сердце моему отцу, но, должен сказать, мы также избавились от этих повстанцев. Будь мы частями одной страны, они бы принесли сюда свои способы ведения дел, всё такое несуразно-преувеличенное, как вы тут сказали.
   - И ниггеров бы тоже принесли. - Очередной плевок выразил мнение Филандера Сноу на этот счёт. - Как я знаю, повстанчики их привечают. Здесь же земля белого человека, и ничья иная.
   - И вновь соглашусь с тобой, - сказал Рузвельт. - Соединённым Штатам гораздо лучше без заметного присутствия сей смуглокожей расы в наших рядах. Если бы не негры, сомневаюсь, что у нас и наших бывших соотечественников вообще дошло бы дело до драки.
   - Скорее всего, мы с повстанчиками и воевать не стали бы, - заключил Сноу. Очки Рузвельта в металлической оправе и усы, за которыми он тщательно ухаживал, помогли ему скрыть свои мысли. Мгновение спустя, работник ранчо продолжил: - А нынче, похоже, мы снова будем воевать с этими сволочами.
   - С чем Блейна и поздравляю, так я скажу! - Рузвельт сжал кулаки. - Господь свидетель, я не вижу смысла в Республиканской партии, за исключением того, что она занимает твёрдую позицию по отношению к нашим соседям, но в нынешние времена это уже даёт им право на исключение.
   - Чертовски верно сказано, босс, - сказал Филандер Сноу и энергично кивнул. - Эти повстанчики возили нас мордой по грязи с тех пор, как мы проиграли прошлую войну, а эти восточники просто улыбались, мирились и говорили спасибо, как вам будет угодно. Бог даст, они соберутся и когда-нибудь примут Монтану в Союз, чтоб я смог проголосовать за человека со стержнем. Не самым длинным, не подумайте ничего такого, а так, достаточным, чтобы заставить повстанцев слезть со своей высокой лошади.
   - Надеюсь, ты окажешься прав, Фил, но конфедераты не единственные, о ком нам стоит переживать, уж не в Монтане точно. - Как Теодор Рузвельт смотрел на юг в сторону Техаса, точно так же он посмотрел на север. - Здесь, неподалёку от Хелены, мы всего в паре сотен миль от канадской границы.
   - Я пару раз встречал кануков, - сказал Сноу. - Не самые худшие люди, каких вы бы хотели знать. Но, Канада не свободна и не независима, ни в коем разе. Лимонники творят там всё, что хотят.
   - Это уж точно, - согласился Рузвельт. - И они могут, с тех пор, как построили трансконтинентальную железную дорогу примерно в том году, когда я приехал в Монтану. Единственная причина, по которой они построили эту железную дорогу - самая главная причина, Фил, - заключается в том, чтобы перевозить британских солдат вдоль границы в те места, где им будет более удобно.
   - И где они принесут много пользы, ага, - сказал Сноу.
   Рузвельт улыбнулся. Его наёмный работник понятия не имел, что здесь смешного. Он не стал объяснять, поскольку не желал выставлять пожилого человека глупцом. Вместо этого, он перешёл к другой теме, занимавшей его мысли.
   - А теперь конфедераты, отожравшись на наших слабостях за последние двадцать лет, вцепились клыками в Мексиканскую империю.
   - Но в газетах, что вы в прошлый раз привозили из города, писали, что президент Блейн не станет легко сдаваться, - сказал Сноу.
   - Лучше бы ему этого не делать. Если сдастся он, с ним сдастся вся страна. Его выбрали не для того, чтобы он трусил, я всегда об этом говорил. - В голове Рузвельта созрело решение. Решившись, он заторопился. - Запряги лошадей в Корзинку-для-Пикников, Фил. Я отправляюсь в город, узнать свежие вести. Если будет война, а это ясно, как завтрашний день, через границу повалят орды краснопузых. Чёрт подери, жаль сюда не протянули телеграф. Я хочу знать, что творится в большом мире.
   Если Филандера Сноу и волновал большой мир, он это умело скрывал. Возможно, когда-то он был - скорее всего, был - тем ещё громилой, но работы на ферме и случайных вылазок в Хелену теперь ему вполне хватало.
   - Дайте пару минут, босс, и я всё сделаю. - Он сплюнул, хихикнул и сплюнул вновь. - Вы чертовски весёлый парень, босс, когда вам в голову что-нибудь взбредает.
   Рузвельт вернулся в дом за Винчестером. Ранчо располагалось в десяти милях к северу от Хелены, в небольшой долине, среди холмов, защищавших его от самых суровых зимних метелей. Больше разбойников и враждебных индейцев его беспокоили медведи, но наверняка знать нельзя. Вместе с винтовкой он взял коробку патронов 45-го калибра.
   Сноу выкатил коляску из амбара так быстро, как обещал.
   - Ну, вот, - сказал он, слезая с козел, чтобы Рузвельт смог забраться. - Корзинка до Хелены, - произнёс он и снова хихикнул. - Когда вы с ней сюда приехали, то попали прямо в главную жилу, это уж точно, блин.
   - Рад, что тебе нравится. - Рузвельту тоже нравилось. Он положил винтовку так, чтобы при необходимости, её можно было быстро вытащить, щёлкнул поводьями и направил лошадей в сторону Хелены.
   Пару часов спустя он добрался до территориальной столицы. Большая часть равнины была покрыта фермами, наподобие его собственной, с полосками леса между ними. То там, то тут, на возвышенностях виднелись шахты и брёвна для шахт, начатых преисполненными надежд старателями. Большая их часть заброшена уже много лет. Большинство старателей, подобно Филандеру Сноу, в нынешние времена зарабатывали на жизнь, занимаясь иными работами.
   Хелена располагалась в собственной долине. Несколько бревенчатых домиков самых ранних поселенцев, тех, кто пришёл сюда сразу после окончания Войны за Сецессию, до сих пор стояли на дне долины, вдоль притока реки Прикл-Пир-Крик, которая, собственно говоря, и вынуждала людей сделать остановку в этих краях. Новые, более крепкие дома карабкались вверх по склонам холмов по обеим сторонам долины.
   Проезжая в коляске по Бродвею в сторону редакции новостной газеты, Рузвельт почувствовал, будто вернулся в космополитичный город, пусть и не столь утончённый. Рядом с ним ехал бородатый старатель, с вьючным мулом на поводе. Этот парень всё ещё надеялся разбогатеть, как и некоторые другие его товарищи. Время от времени эти надежды сбывались. Шахты в окрестностях Хелены, те, новые, что южнее у Уикса, и западнее у Мэрисвилля, сделали своих владельцев миллионерами - но лишь немногих.
   Мимо прошёл китаец в соломенной конической шляпе, неся на шесте через плечо два ящика. Рузвельт одобрял трудолюбие китайцев, но не стал бы возражать, если бы все выходцы из Поднебесной ушли с запада. Они не вписываются, думал он, слишком отличаются от американцев.
   Аптекой, что рядом с редакцией Хелена Газетт, владел Соломон Кац. Расположенной по соседству хозяйственной лавкой владел Сэм Хулихэн, а пекарней рядом с ней управлял Отто Бурмайстер. Среди десяти-двенадцати тысяч населения Хелены имелись представители всех народов, что когда-либо ступали на североамериканский континент.
   Двигаясь по улице верхом на пони, в сторону Рузвельта ехала пара коренных обитателей континента. Один сиу был одет в традиционные для своего народа брюки и накидку из оленьей кожи, другой был одет в джинсовые штаны и ситцевую рубаху. Рузвельт лениво подумал, что хоть Хелена и был городом среднего размера, им он представлялся намного большим, чем всё, что когда-либо удавалось создать их племени.
   Он пожал плечами. В крупном масштабе их мнение значило очень мало. Словно чтобы отвлечься от поражения, которое Соединённые Штаты потерпели от Конфедерации, а также подстрекаемые восстанием сиу в Миннесоте, США бросили через прерии на аборигенов полчища солдат, завоевав аборигенов не столько военным мастерством, сколько численностью и огневой мощью. В нынешние времена индейцы могли лишь стоять и смотреть, как земли, некогда принадлежавшие им, служат более сильной расе.
   Рузвельт ждал, что индейцы пойдут в один из салунов, расплодившихся на Бродвее, словно грибы. Вместо этого они привязали коней у заведения Хулихэна, и зашли внутрь. Голова Рузвельта качнулась вверх-вниз в одобрении: индейцы, которым требовались молотки, пилы или бочка гвоздей, были индейцами, вставшими на путь цивилизации. Он слыхал, что на язык сиу перевели Слово Божие, что он также считал добрым предзнаменованием.
   Перед офисом под стеклом лежала первая полоса дневного выпуска Газетт. Вокруг неё собралась небольшая толпа. Рузвельт протолкался сквозь неё, чтобы прочесть заголовки. БУНТАРСКАЯ НЕПРИМИРИМОСТЬ - кричал один. БЛЕЙН ЗАНИМАЕТ ТВЁРДУЮ ПОЗИЦИЮ ПО ВОПРОСУ САМОЗАХВАТА ЗЕМЕЛЬ КОНФЕДЕРАТАМИ - гласил другой. АНГЛИЯ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ США НЕ ВМЕШИВАТЬСЯ - заявлял третий.
   - У Англии нет права делать такие предупреждения, - сказал мужчина, что стоял перед Рузвельтом. У него был гортанный говор. Предупреждения он произнёс как п'едуп'еждения. Рузвельт живо кивнул, даже немецкий иммигрант мог видеть дальше собственного носа.
   Он гадал, видит ли Блейн, или он окажется столь же бесхребетным, как демократы, управлявшие страной, после того, как Линкольну бесцеремонно указали на дверь, когда война против сецессии обернулась Войной за Сецессию. Судя по второму заголовку, президент, похоже, намеревался делать то, ради чего его и выбрал народ, и за это Рузвельт был благодарен Господу.
   Позади Рузвельта толпа разошлась в сторону, подобно водам Красного моря перед Моисеем. Только это оказался совсем не Моисей, это был сурового вида мужик с белыми кустистыми усами и короткой бородой, одетый в мрачный чёрный костюм банкира.
   - Доброе утро, мистер Крус, - почтительно произнёс лавочник.
   - Доброго дня вам, сэр, - сказал один из работников извозчичьего двора, сопровождая свои слова прикосновением к полю соломенной шляпы.
   - Как малыш, Томми? - сказал шахтёр, равный Крусу по возрасту, но не по достатку.
   - Доброго всем утра, - достаточно приветливо ответил Крус. Несколько лет назад он был беднее шахтёра, что его приветствовал. Рузвельт сомневался, чтобы хоть один банк на территории Монтана выдал бы ему кредит на сумму больше пятидесяти долларов. Но он напал на свою жилу, что было редкостью, и перепродал её, получив за неё каждый пенни стоимости, что случалось ещё реже. Теперь ему не было нужды брать кредит у банка, поскольку он владел собственным. Он являлся одним из тех немногих людей, что приехали на Запад, и одним прыжком перешли из старателей в капиталисты.
   Он честно вёл дела с людьми, когда был беден, и продолжил вести их честно теперь, после того, как разбогател. Если бы он захотел стать территориальным губернатором, он бы мог им стать. Он никогда не показывал признаков заинтересованности в этой работе.
   Как и все остальные, Рузвельт уступил ему дорогу. Это было не раболепие, а знак уважения к достижениям этого человека. У Рузвельта имелись собственные деньги, нью-йоркские деньги, бесконечно более старые и бесконечно более стабильные, чем те, что выкапывали из земли здесь, на диких территориях.
   - Доброе утро, мистер Рузвельт, - сказал Крус, кивая ему. Самодельный миллионер уважал тех, кто отдавал ему должное, и не более того.
   - И вам доброго утра, мистер Крус, - ответил Рузвельт, надеясь, что в старости останется столь же энергичным, как и бывший шахтёр. Он указал на передовицу Хелена Газетт. - Как считаете, что нам нужно делать с захватом земли конфедератами?
   - Прежде чем я отвечу, позвольте мне дочитать до конца. - В отличие от многих своих товарищей, Томас Крус не бросался вперёд вслепую. Он стоял на приличном расстоянии от газеты под стеклом и изучал заголовки. Толпа, что уже прочла заголовки, замерла в ожидании его взвешенного мнения. Закончив, и всё должным образом обдумав, он произнёс:
   - Я считаю, нам нужно продолжать следовать дорогой, по которой мы шли до сего дня. Иных путей для нас я не вижу.
   - Я подумал точно так же, мистер Крус, - с энтузиазмом согласился Рузвельт. - Но если конфедераты, а также англичане, да и французы, которые воздвигли Максимилиана, продолжат идти своим курсом...
   - Мы их сметём, - громким хриплым голосом произнёс Крус. Толпа около офиса газеты разразилась радостными криками. Теодор Рузвельт присоединился к ним. Крус мог говорить от имени всей территории Монтана. Шахтёр, ставший банкиром, определенно мог говорить и от его имени.
  
   Томас Крус (1836-1914) - ирландский иммигрант, старатель, предприниматель, банкир и филантроп. В реальной истории стал основателем Сберегательного банка Хелены, который до сих пор является крупнейшим независимым банком штата Монтана; на его деньги в Хелене был построен католический собор Св. Елены и монументальный семейный мавзолей.
  
   Путь генерала Джеймса Юэлла Брауна Стюарта заключался в том, чтобы всегда руководить с передовой. Будучи начальником Министерства по делам трансмиссисипских территорий Конфедеративных Штатов, он мог бы обустроить свою штаб-квартиру в Хьюстоне или в Остине, как поступили некоторые его предшественники. Вместо этого, с самого своего назначения два года назад, он обустроился в убогой деревушке Эль Пасо, находившейся максимально далеко на западе в пределах КША.
   Глядя на северо-запад вдоль Рио-Гранде - та, в данный момент, вздулась из-за весеннего паводка и совсем не походила на сонный ручей, в который вскоре превратится - Джеб Стюарт смотрел в сторону США. Такая близость к враждебной стране делала Эль Пасо важным аванпостом Конфедерации, в ней же и заключалась причина, по которой он перенёс сюда свою штаб-квартиру.
   Однако Эль Пасо являлся важным местом ещё до того, как между Техасом и территорией Нью-Мексико, между КША и США, появилась граница. Он и его город-близнец на той стороне Рио-Гранде, Пасо дель Норте, находились по разные стороны границы сначала Мексики и США, а затем Мексики и КША. Перевал, давший название этим двум городам, было одним из самых низких и самых широких в Скалистых горах, он служил вратами, через которые веками ходили торговцы с востока и запада.
   Стюарт взглянул через Рио-Гранде на Пасо дель Норте. Граница между Техасом и Нью-Мексико появилась менее двадцати лет назад (она могла бы проходить намного дальше на север и запад, однако вторжение Конфедерации в Нью-Мексико, проведенное с недостаточными силами в людях и ресурсах, закончилось провалом). Теперь, как только Стюарт получит долгожданную телеграмму, граница по Рио-Гранде перестанет существовать.
   Его адъютант, дородный майор по имени Горацио Селлерс, подошёл к кромке воды и встал рядом с генералом. По румяному лицу Селлерса тёк пот. Пыль ещё не забивалась ему под сапоги, как это будет спустя всего несколько недель, однако жара уже была утомительной, и обещала стать совсем невыносимой.
   Селлерс вгляделся в то, что пока ещё оставалось владениями Мексиканской империи. Пасо дель Норте был крупнее своего конфедератского товарища, но столь же неприветливым. Над глинобитными домиками, занимавшими большую часть города, высилась пара соборов. Плоские крыши домиков создавали впечатление, будто солнце со всей силы придавило выступающий ввысь город.
   - Мы отдаём Максимилиану три миллиона золотом и серебром за эти две провинции? - спросил Селлерс. - Три миллиона? Как по мне, сэр, мы должны были бы получить сдачу и с пятидесяти центов.
   - Вас никто не спрашивал, майор, - ответил Стюарт. - Равно, как и меня. Всё это неважно. Если нам прикажут - когда нам прикажут - завладеть провинциями от имени Конфедерации, именно так мы и поступим. Только так мы и можем поступить.
   - Так точно, сэр, - покорно отозвался адъютант.
   - Взгляните на светлую сторону, - сказал Стюарт. - Мы заставили янки вертеться, как ужей на сковороде. Как по мне, это само по себе ценно.
   Селлерс оставался мрачен, что вполне соответствовало его характеру.
   - Две провинции, полные песка, индейцев и мексиканцев, а мы должны присоединить их к Конфедеративным Штатам, сэр? Придётся потрудиться, вот, что я вам скажу. Господи, негритянское рабство южнее границы вне закона.
   - Что ж, если граница сдвинется на юг, наши законы последуют за ней, - ответил Стюарт. - Полагаю, мы здесь справимся. - Он хмыкнул. - Готов спорить, Каменная Стена жаждет оказаться здесь, на моём месте. Ему нравилась Мексика, когда он сражался здесь на стороне США, он даже выучился говорить по-испански. Однако же он застрял в Ричмонде, а это максимально далеко от Эль Пасо, насколько вы можете себе представить, всё ещё оставаясь при этом на территории Конфедеративных Штатов.
   - Сэр, - продолжал упорствовать Селлерс, словно Стюарт мог как-то исправить ситуацию. - Предполагается, что мы аннексируем Сонору и Чиуауа. Как, чёрт подери, мы должны защищать их от США? У территории Нью-Мексико и Калифорнии граница с ними протяжённее, чем у Техаса, а у янки там есть железная дорога, так что они смогут доставить войска быстрее, чем мы сможем с ними управиться. Что мы будем делать?
   - Всё, что сможем и всё, что потребуется, - сказал Стюарт, хотя понимал, что его ответ вряд ли можно счесть удовлетворительным. - Я вам так скажу, майор, и можете зафиксировать мои слова: едва эти провинции окажутся в наших руках, через пять лет мы протянем железную дорогу до самого Тихого океана. Мы не та свора бездельников Максимилиана, что сидит в Мехико. Когда англо-саксонская раса что-то задумывает, это претворяется в жизнь.
   - Конечно же, сэр. - Селлерс был столь же самодовольно уверен в превосходстве своего народа, как и Стюарт. Мгновение спустя, он добавил: - Железная дорога нужна нам больше, чем этим чуркам. Мы можем использовать её для торговли, как использовали бы и они, но мы также будем использовать её и против Соединённых Штатов, а они этим никогда не озаботились бы.
   Стюарт кивнул.
   - Не могу сказать, что вы неправы. Если Мексика когда-нибудь и ввяжется в драку с США, первое, что она сделала бы, это ушла из этой части страны и наблюдала, чего будет стоить армия янки после того, как пересечёт пустыню.
   - Нет, сэр. - Селлерс покачал головой. - Первое, что сделал бы Максимилиан, это с воем побежал бы просить нас о помощи. А второе - ушёл бы из Соноры и Чиуауа.
   - И тут вы тоже, скорее всего, правы, - сказал Стюарт. Звук топота сапог по земле вынудил его повернуть голову. Приближался ординарец, в правом кулаке он сжимал телеграмму. - Ну, ну. - Стюарт приподнял густую бровь. - Что тут у нас?
   - Вам телеграмма, сэр, - произнёс ординарец, молодой паренёк по фамилии Уитерс. - Из Ричмонда.
   - Я как бы и не ожидал телеграмм из Вашингтона, - ответил на это Стюарт. Майор Селлерс хмыкнул. Уитерс тупо уставился на него; шутки он не уловил. Вздохнув про себя, Стюарт прочёл телеграмму. По мере чтения его бровь поднималась всё выше и выше. - Ну, ну, - повторил он.
   - Сэр? - произнёс Селлерс.
   Стюарт осознал, что это его ну, ну было не очень информативно.
   - Генерал Джексон приказывает нам собрать в Пресидио два кавалерийских полка и две батареи артиллерии, также он приказывает нам собрать здесь, в Эль Пасо, пять кавалерийских полков, полдюжины батарей и три полка пехоты. Указано, что сбор должен быть завершён не позднее 16 мая. - Дата повеселила его. Большинство офицеров, очевидно, выбрало бы пятнадцатое. Но этот день приходился на воскресенье, а Джексон всегда избегал проводить нежизненно важные мероприятия в заповедные дни.
   Селлерс тихо присвистнул.
   - Значит, начнётся.
   - Я бы сказал, вероятность этого весьма высока, майор, - согласился Стюарт. - Пресидио находится на пути в город Чиуауа, столицу провинции Чиуауа, которую нам, разумеется, придётся занять после аннексии. Что же касается более крупных сил, собираемых здесь, полагаю, часть их отправится Эрмосильо, столицу провинции Сонора - которая, видимо, станет территорией Сонора - а часть останется в Эль Пасо противостоять любым действиям Соединённых Штатов, которые они могут предпринять в ответ на наши.
   - Нужно расставить часовых вдоль железной дороги. - Майор Селлерс уже смотрел на север. Граница между Техасом и Нью-Мексико и Рио-Гранде оставляли Эль Пасо на дальнем конце узкой вытянутой полосы территории Конфедерации, через которую вынужденно проходил участок Западной Техасской железной дороги. Малые группы налётчиков могли наделать много бед на протяжении путей.
   - Как только аннексия завершится, у нас не будет проблем с пересечением Рио-Гранде на юг. У нас появится более широкий оперативный простор, - сказал Стюарт. Это было правдой, но пользы от этого было не так много, как хотелось, и Стюарт об этом прекрасно знал. От Эль Пасо через Чиуауа не шла никакая железная дорога; передвигаться придётся верхом и на повозках. Он вздохнул, сложил телеграмму и убрал её в нагрудный карман серо-орехового мундира - он был не из тех, кто станет носить старую форму, когда введена новая. - Надо вернуться в офис, посмотреть, что можно переместить и откуда.
   Чем дольше он изучал карту, тем менее радостным становился. Чтобы выполнить приказы генерала Джексона, ему придётся отвести войска отовсюду вплоть до Арканзаса, что ослабит другие участки границы с США. Также придётся отвести Пятый кавалерийский и ослабить другие гарнизоны, что защищают Техас от налётчиков-команчей, укрывающихся на территории Нью-Мексико. Если янки спустят команчей с цепи, фермерам и пастухам этих земель придётся заплатить чертовски высокую цену.
   Однако и ему самому придётся заплатить чертовски высокую цену, если он не исполнит беспрекословно все приказы Джексона. Во время войны старик Каменная Стена разжаловал одного из его офицеров за то, что тот не смог исполнить приказ об атаке, хотя тот парень узнал, что его людей превосходят в силах в куда большей степени, чем полагал Джексон. Джексон не принимал, да и не принял бы, отрицательный ответ.
   К тому моменту, когда Стюарт закончил составлять телеграммы, он переместил войска по всей местности. Он отнёс бумаги на телеграф, послушал, как первая пара из них была отбита на восток, и отправился смотреть, как проводит утренние занятия кавалерийский полк, расквартированный в Эль Пасо на постоянной основе.
   Пару дней спустя начали прибывать войска. А с ними и галеты, кукурузная мука, бобы и солёная свинина для людей, а также овёс и сено для лошадей и прочих животных. Каждый раз, когда генерал смотрел через реку в сторону провинции Чиуауа, он гадал, каким образом он будет снабжать там солдат. Помимо прочего, он разослал приказы собрать в Эль Пасо повозки. Если он не повезёт еду и боеприпасы с собой, скорее всего, их не будет вообще.
   На этом участке трансмиссисипской железной дороги никаких движений войск подобного масштаба не было с самого конца войны, даже во время великого восстания команчей в 1874 году. Некоторые офицеры чахли в крепостях с тех самых пор, когда Линкольн прекратил бороться против желания Конфедерации обрести свободу. Принимая во внимание обстоятельства, у них вполне получилось стряхнуть с себя пыль и перейти от гарнизонной службы к чему-то напоминающему полевую.
   К десятому мая Стюарт убедился, что все войска в сборе задолго от обозначенного генералом Джексоном крайнего срока. В тот день в Эль Пасо галопом прискакал вестовой.
   - Сэр, - произнёс он, оказавшись перед Стюартом, - подполковник Фолк пересёк границу около Лас-Крусес под флагом перемирия и желает с вами побеседовать.
   - Неужели? - Стюарт спешно соображал. Существовала масса мест, через которые могли проникнуть янки, чтобы наблюдать за тем участком железной дороги, что входит в Эль Пасо; наблюдение за поездами с солдатами явило бы им чёткую картину, какими силами он располагал. Но, что Соединённым Штатам было известно, и что им было известно официально - это две разные вещи. - Я хочу, чтобы его отряд был остановлен в четырёх-пяти милях от города. Я отправлюсь и пообщаюсь с ним там. Вперёд, сержант. Я не хочу видеть его в Эль Пасо.
   - Есть, сэр. - Унтер, принесший ему вести, ускакал навстречу офицеру США.
   Стюарт последовал за ним в темпе, который был лишь чуточку более неторопливым. В компании майора Селлерса и достаточного количества войск, которое заставило бы с ним считаться, он поехал по просёлочной дороге на северо-запад, в сторону Нью-Мексико.
   С подполковником Фолком он встретился скорее в трёх милях от Эль Пасо, нежели в пяти. Один из помощников Фолка разглядывал гарнизонный лагерь конфедератов через подзорную трубу, но тут же убрал её, когда на горизонте появился Стюарт со своей свитой. Если бы убрал её пораньше, Стюарт бы её и не заметил. То, что он подождал, означало, что он желал показать Стюарту, что янки следят за ним.
   - Ждите здесь, - сказал Стюарт своему отряду, когда они подъехали ближе к солдатам США. - Они здесь не для того, чтобы затевать драку, не под флагом перемирия. - Вместе с адъютантом он поехал к людям в синей форме.
   Подполковник Фолк и тот его офицер, кто смотрел в подзорную трубу, последовали его примеру, так что четверо командиров встретились между своими небольшими войсками.
   - Добрейшего вам утра, генерал, - вежливо произнёс Фолк; вид его по-детски гладкой кожи и угольно-чёрных усов напомнил Стюарту о своём собственном приближающемся пятидесятилетии.
   Он не позволил себе углубиться в эту мысль.
   - И вам того же, подполковник, - ответил Стюарт. - Надеюсь, вы не будете против, если я поинтересуюсь целью вашего визита в Конфедерацию?
   - Ни в коем случае, сэр. - Слышать произнесённую Фолком вежливую фразу на говоре янки - нью-йоркском, как определил Стюарт - было странно. Офицер США продолжил: - Военный министр мистер Гаррисон и главнокомандующий армией США проинструктировали меня уведомить вас лично, что Соединённые Штаты будут рассматривать с глубокой озабоченностью любое продвижение сил Конфедерации на территорию Мексиканской империи.
   - Должен вам заметить, сэр, что, когда и если сделка между Мексиканской империей и Конфедерацией будет завершена, провинции Чиуауа и Сонора будут принадлежать не Мексиканской империи, а Конфедеративным Штатам Америки. -Улыбка Стюарта выглядела заискивающей, но таковой не являлась. - Разумеется, Билл...
   - Уильям, - сказал Фолк. - Уильям Дадли Фолк, сэр, к вашим услугам.
  
   Уильям Дадли Фолк (1848-1935) - в реальной истории не служил в армии, а был правозащитником, литератором и сенатором от штата Индиана, выступая от лица фракции прогрессивистов. До сих пор остаётся открытым вопрос о степени вовлечённости У. Д. Фолка в "теневую" политику США, учитывая несоразмерную его статусу роль в наделении женщин правами голоса, продвижении идей усиления вмешательства государства в экономику, а также финансовой помощи социал-радикалам за пределами США. Отечественному читателю он может быть знаком, как "Вильям Ф." и "Сенатор Фульк" из работ и переписки Е.К.Брешко-Брешковской и прочих видных эсеров.
  
   - Прошу прощения, Уильям, - с легкостью проговорил Стюарт, гадая при этом, что этот напыщенный малый делает так далеко на западе. - Как я и говорил, разумеется, Соединённые Штаты и думать не могут о том, чтобы запрещать Конфедерации перемещать войска из одной части страны в другую.
   Уильям Дадли Фолк набрал воздуха в грудь.
   - Меня попросили и обязали сообщить вам, генерал, о том, что правительство Соединённых Штатов проинформировало президента Лонгстрита в Ричмонде, что Соединённые Штаты считают, что продажа Чиуауа и Соноры была осуществлена под принуждением, а посему является недействительной и не имеет юридической силы.
   - О, да неужели? - Стюарт понимал, что это и есть позиция Соединённых Штатов, но до сей поры не слышал, чтобы она проговаривалась столь откровенно. Судя по этому заявлению...
   - Уильям, заверяю, я не имею намерения вас оскорбить, но вы говорите, скорее, как юрист, нежели как солдат.
   Фолк улыбнулся - эти слова его развеселили, а не разозлили.
   - В прошлом я планировал сделать карьеру в юриспруденции, генерал Стюарт. С окончанием Войны за Сецессию я твёрдо решил, что моим талантам найдётся лучшее применение на службе стране, как солдата, а не юриста. Поскольку я принадлежу к квакерам (Квакеры - они же Религиозное общество Друзей - изначально протестантское христианское движение, возникшее в Англии и Уэльсе в середине XVII века), моя семья огорчилась этим выбором, однако же, я здесь.
   - Вы здесь, - согласился Стюарт. - И раз уж вы здесь, подполковник Фолк, я должен заявить вам, что точка зрения Конфедеративных Штатов такова: если сделка о продаже Чиуауа и Соноры будет завершена, эти две провинции станут территориями Конфедеративных Штатов Америки, они будут управляться и охраняться исключительно волей правительства КША. Проще говоря, сэр: раз они наши, мы будем делать с ними то, что пожелаем.
   - Проще говоря, сэр, Соединённые Штаты не намерены позволять обойти себя с юга, - сказал Фолк. - Соединённые Штаты не намерены позволить Конфедерации получить преимущество над слабым соседом, как вы поступили, отняв Кубу у Испании несколько лет назад. Полагаю, вы телеграфируете в Ричмонд о нашей встрече. Будьте уверены, я не сообщаю вам ничего, что могло бы отличаться от того, что сообщает посол Хей президенту Лонгстриту, или, раз уж на то пошло, что сообщает президент Блейн послу Бенджамину в Вашингтоне.
   - Если вы, янки, продолжите так лаять, подполковник, - заговорил майор Селлерс, - вам придётся и кусать.
   Фолк покраснел - на его красивой гладкой коже потемнение было заметно особенно ярко. Но, когда он отвечал, голос его оставался холоден:
   - Заверяю вас, майор, вы почувствуете наши зубы, если ваша страна продолжит упрямо следовать своим неразумным курсом.
   - Соединённые Штаты уже почувствовали наши зубы, сэр, - сказал Стюарт. - Должен признать, было это уже давно, возможно, вы забыли. Если так, мы готовы вам напомнить. Также напоминаю, у нас есть добрые друзья, а Соединённые Штаты этим похвастаться не могут.
   Подполковник Фолк пожал плечами.
   - Сэр, я доставил вам послание, как мне было приказано. Лично я не вижу смысла в войне, как не видит его ни один здравомыслящий человек или государство. Но вы должны знать, что Соединённые Штаты тверды в этом вопросе. Доброго дня. - Не дожидаясь ответа, они вместе с капитаном развернулись и поехали к своему отряду.
   Стюарт наблюдал за ними, пока все янки не направились в сторону Нью-Мексико. Когда он был того же возраста, что и Фолк - Боже, когда он был ещё моложе - ничто не казалось ему более радостным, чем отправиться на войну. Теперь, когда его собственные сыновья приближались к совершеннолетию, он более не был в этом уверен.
   Он повернулся к майору Селлерсу.
   - В следующий раз мы увидим этого янки на поле боя.
   Адъютант коротко и резко кивнул.
   - Хорошо, - сказал он.
  
   Полковник Альфред фон Шлиффен слышал, что в британском правительстве приравнивали дипломатическую службу в Вашингтоне, округ Колумбия, к вредной работе по причине отвратительного климата столицы Соединённых Штатов. Он не знал, правда ли это. Даже если и нет, этим слухам следовало быть правдой. Погода стала гораздо жарче и влажнее, чем в Берлине, когда бы то ни было, а май едва только перевалил за половину. Военный атташе кайзера Вильгельма I в Соединённых Штатах провёл пальцем под тугим воротником синего прусского мундира, чтобы дать себе хоть чуточку воздуха. Помогло не сильно, если помогло вообще.
   Продолжая потеть, Шлиффен вышел на чёрный чугунный балкон своего кабинета. Он уставился на голубя, сидевшего на перилах. Тот улетел прочь, шумно размахивая крыльями. Шлиффен счёл это своего рода победой. Слишком много следов голубиного помёта пятнали тёмно-красный кирпич германского посольства.
   Впрочем, жару и влажность ему победить не удалось. Воздух не колыхался ни единым дуновением; снаружи он был столь же горячим, что и в кабинете. По Массачусетс-авеню туда-сюда сновали лошади, коляски и телеги. Улица была вымощена кирпичом, поэтому они не поднимали густые удушливые облака пыли, как могло бы быть, однако грохот железных подков и обитых железом колёс ужасал.
   Этот грохот выбил все мысли Шлиффена из головы. Для столь интеллектуально развитого человека подобное было недопустимо. Он вернулся внутрь, закрыл за собой двери во французском стиле. Так как воздух оставался неподвижен, жарче он не сделал, а поскольку двери были почти целиком из стекла, темнее тоже не стало.
   Над его столом висело три портрета в рамках. Католик мог бы счесть их изображениями Святой Троицы. Убеждённому гуттериту Шлиффену подобное никогда бы не пришло на ум (Гуттериты - течение в анабаптизме, возникшее в XVI веке, и названное так по имени своего основателя Якоба Гуттера). Для него это были просто самые важные люди в его жизни: аскетического вида фельдмаршал фон Мольтке, чьи победы над Данией, Австрией и Францией сделали Германию под руководством Пруссии единой страной; властный канцлер фон Бисмарк, чья дипломатия сделала возможными победы фон Мольтке; а над ними кайзер, теперь уже облысевший, остатки его шевелюры, усы и пушистые бакенбарды были белыми, грудь обильно украшена заслуженными медалями, поскольку он был грозным воином до того, как сменил своего брата на посту короля Пруссии.
   Когда Шлиффен размышлял о военной карьере кайзера, то всегда удивлялся, поскольку Вильгельм впервые пошёл в бой в составе прусских марионеточных войск, воевавших под командованием Наполеона, когда этот век был ещё молод.
   - Сколько из ныне живущих могут заявить о том же? - пробормотал Шлиффен. Впоследствии Вильгельм сумел привести Пруссию к величию, знал, когда убедить брата отказаться от трона объединённой Германии после революций 1848 года, и знал, как принять этот трон поколение спустя.
   С портрета кайзера взгляд Шлиффена ненадолго упал на небольшой фотоснимок красивой молодой девушки - единственная сентиментальная деталь, которую он позволил себе в помещении, в остальном остававшемся полностью деловым. Анна была его кузиной, а четыре прекрасных года ещё и женой. За девять лет, прошедших с её смерти при родах, он нашёл, что ему проще заботиться о Германии, нежели о каком-то простом человеческом существе.
   Он окунул ручку в чернила и дописал последние предложения доклада, над которым работал. Накарябав подпись в самом низу, он сверился с карманными часами - начало одиннадцатого. В десять тридцать у него назначена встреча в военном министерстве.
   Как всегда пунктуальный, он сделал запись в журнале в коридоре, отметив время своего ухода с точностью до минуты. Когда он покидал посольство, часовые у входа отсалютовали ему. Он чётко ответил им воинским приветствием.
   Он прошёл полквартала на северо-восток по Массачусетс, свернул на Вермонт (Улицы в Вашингтоне, округ Колумбия, названы в честь всех штатов США), которая по диагонали пересекала квадратную разметку Вашингтона, и вела прямо к Белому Дому и военному министерству, расположенному чуть западнее. Гражданские махали ему, ошибочно принимая его светло-синий мундир за форму армии США. Американские солдаты совершали ту же ошибку и салютовали ему.
   Он проигнорировал эти ошибочные приветствия, как игнорировал большую часть контактов с людьми. Затем толстяк на пони, который, казалось, с трудом выдерживал его вес, распознал мундир.
   - Ура кайзеру! - крикнул этот парень и коснулся поля шляпы. Шлиффен ответил на это вежливым кивком. Кайзер был популярен в Соединённых Штатах, не в последнюю очередь благодаря тому, что сумел разбить Францию.
   На всех углах стояли мальчишки, раздававшие газеты. Заголовки вопили о грядущей войне. Взгляд Шлиффена переместился на холмы Арлингтона, что на противоположной стороне Потомака. Почти весь вид закрывали здания, но он знал, они там. Ещё он знал, что Конфедеративные Штаты установили орудия там, и на всех прочих высотах южного берега реки. Если начнётся война, Вашингтон будет страдать.
   Солдат на улицах было больше, чем обычно, но не слишком много. В отличие от Германии, в Соединённых Штатах не было закона о воинской повинности, вместо этого они рассчитывали на добровольцев, которыми с объявлением войны доукомплектовывали относительно небольшую профессиональную армию. Шлиффена этот факт поразил, как нечто близкое к безумию, пусть даже Конфедерация использовала ту же систему. Банды - презрительно подумал он. Банды с винтовками, вот кем они станут.
   Военное министерство представляло собой четырёхэтажное здание с входным портиком на два этажа, украшенным полудюжиной колонн. По мнению Шлиффена, подобное отлично смотрелось бы в каком-нибудь провинциальном городке, но никак не в столице государства. Американцы годами говорили о постройке чего-нибудь получше - говорили, но денег не тратили. И всё же, солдаты на посту у входа были вымуштрованы почти так же хорошо, как часовые у входа в немецкое посольство.
   - Да, полковник, - произнёс один из них. - Генерал ожидает вас, так что следуйте за Вилли. Он вас отведёт.
   - Благодарю, - сказал Шлиффен. Солдат по имени Вилли провёл его в кабинет на третьем этаже, где выполнял свои обязанности главнокомандующий армией США.
   - Guten Tag, Herr Oberst (Добрый день, господин полковник - нем.), - произнёс адъютант генерала, яркий молодой капитан по имени Сол Берриман.
   - Guten Tag, - ответил Шлиффен, затем, как обычно, перешёл на английский: - Как поживаете, капитан?
   - Ganz gut, danke. Und Sie? (Очень хорошо, спасибо. А Вы? - нем.), - Берриман продолжал говорить по-немецки по той же причине, по которой Шлиффен говорил по-английски - оба говорили на чужом языке не настолько бегло, как им хотелось, поэтому не упускали случая попрактиковаться. - Der General wird Sie sofort sehen (Генерал немедленно Вас примет - нем.).
   - Рад, что он примет меня сразу же, - сказал Шлиффен. - Должно быть, он очень занят, ваша страна в кризисе.
   - Ja, er ist (Да, так и есть - нем.). - В этот момент генерал открыл дверь в приёмную, где работал Берриман. Увидев его, адъютант тоже перешёл на английский: - Прошу, полковник.
   - Да, всегда рад видеть вас, полковник, - произнёс генерал-майор Уильям Роузкранс. - Входите же.
  
   Уильям Старк Роузкранс (1819-1898) - военный, дипломат, предприниматель и изобретатель. В реальной истории в Гражданскую Войну блестяще провел начальную кампанию в Кентукки и Теннеси, показав себя мастером манёвра и импровизации. Вместе с тем, будучи никудышным стратегом, не смог закрепить результаты своих побед и после тяжёлого нервного срыва и поражения в битве при Чикамоге в 1863 г. был назначен политиками "козлом отпущения". Его военная карьера пошла под откос, окончательно завершившись с избранием в президенты У. Гранта, который был личным врагом У. Роузкранса. В 1869 году уехал в Калифорнию, где занимался бизнесом и местной политикой. В текущей альтернативе, очевидно, потерпеть своё главное поражение не успел и остался "в обойме".
  
   - Благодарю, - сказал Шлиффен и занял стул напротив стола Роузкранса. Ноздри военного атташе дёрнулись. Ему и раньше случалось чуять исходящий от Роузкранса запах виски, но не в такое время же. Он мысленно пожал плечами.
   - Рад вас видеть, - повторил Роузкранс, словно забыв, что уже говорил это. Ему было где-то за шестьдесят, у него были седеющие волосы, довольно опрятная седеющая бородка и большой крючковатый нос. Цвет его кожи был хорошим, но в это дело, похоже, вмешался виски. Он выглядел толковым, но по мнению Шлиффена, был недостаточно умным; эту должность он получил, в основном, благодаря тому, что закончил Войну за Сецессию с меньшим позором, нежели прочие полководцы армии США.
   - Генерал, я пришёл, чтобы выразить почтение, а также передать вам наилучшие дружеские пожелания от правящего кайзера, - сказал Шлиффен.
   - От болеющего кайзера? - переспросил Роузкранс. - От всего сердца желаю ему выздоровления. Германия всегда была дружественной нам страной, и мы чертовски рады этому, поверьте, с учётом того, как с нами обращаются прочие европейские страны.
   Шлиффен строго посмотрел на него, ну, настолько строго, насколько могли выразить невзрачные и слегка худощавые черты лица военного атташе. Роузкранс не выказал ни малейшего признака смущения, он вряд ли даже заметил этот взгляд. Шлиффен решил, что виной всему акцент его английской речи, в которой Роузкранс совершенно невинно ошибся. Решив так, полковник выбросил эту мысль из головы. Если оскорбление не нанесено, он не станет обижаться.
   - Буду признателен, генерал, если бы вы могли устроить так, чтобы, в случае начала войны между Соединёнными Штатами и Конфедерацией, я отправился в одну из ваших армий, дабы наблюдать за боевыми действиями и доложить о них своему правительству, - сказал он.
   - Что ж, если война не завершится прежде, чем вы до неё доберётесь, полагаю, мы можем это устроить, - ответил Роузкранс. - Впрочем, вам придётся двигаться быстро, ведь мы намерены смести повстанчиков в мгновение ока, и дело в шляпе.
   Хоть Шлиффен и догадывался, что кое-чего не понимал - английский, на котором говорили в Соединённых Штатах, порой, сильно отличался от того, что он учил в Германии - суть он уяснил довольно чётко.
   - Значит, вы считаете, что можете одержать лёгкую и быструю победу? - Ему с трудом удавалось скрыть удивление в голосе.
   - А вы нет? - Роузкранс даже не пытался скрыть изумление. Лишь немногие американцы, насколько мог судить Шлиффен, обладали хоть каким-то навыком скрывать собственные мысли и чувства; наоборот, они с какой-то странной гордостью открыто носили их. Когда Шлиффен помедлил с ответом, Роузкранс повторил вопрос: - А вы нет, сэр? Факт в том, что они боятся. Это видно по всему, что они делают.
   - В вашей стране я лишь невежественный иноземец, - произнёс Шлиффен, эта уловка всегда давала хороший результат. - Не будете ли вы столь любезны объяснить, что вы имеете в виду?
   Роузкранс раздулся от ощущения собственной важности.
   - Для меня этот факт очевиден, полковник. Правительство Соединённых Штатов недвусмысленно заявило Ричмонду, что они заплатят чертовски высокую цену, если хоть один солдат Конфедерации пересечёт Рио-Гранде. И ни один ещё этого не сделал. Ч.Т.Д.
   - Разве не может быть так, что солдаты Конфедерации до сих пор не выдвинулись лишь потому, что не закончены все их приготовления? - поинтересовался Шлиффен.
   - Возможно, но маловероятно, - ответил Роузкранс. - Пару недель назад они ввели в Эль Пасо крупные соединения регулярных войск, а это случилось ещё до того, когда мы предупредили их, что не будем терпеть никаких грязных делишек в Чиуауа и Соноре. И с тех пор, полковник, с тех самых пор, ни один вонючий сукин сын не посмел носа высунуть из казармы. Если это не говорит о том, что они боятся, тогда я не знаю, о чём это говорит.
   Шлиффен подумал, что ранее уже сообщал генералу, о чём это говорит. Очевидно, для американцев, подготовка означает лишь перемещение войск из одного места в другое. Шлиффен задумался, не подвело ли в очередной раз его собственное знание английского. Он решил, что нет. Проблема лежала в том, каким Роузкранс - и, вероятно, президент Блейн - видят мир.
   - Генерал, если вы собираетесь драться с Конфедеративными Штатами, вы намерены драться в одиночку? - Шлиффен решил пойти иным путём, раз уж предыдущий никуда не привёл.
   - Разумеется, мы будем драться в одиночку, - воскликнул Роузкранс. - Это они постоянно присасываются к иностранцам, не мы. - То, что он разговаривает с иностранцем, ему на ум не пришло. В его голосе послышалось раздражение, практически, нытьё, какое Шлиффену уже доводилось слышать от других офицеров США: - Если бы Англия и Франция не ударили нас ножом в спину во время Войны за Сецессию, мы бы тогда смели конфедератов, и сейчас нам бы не пришлось переживать из-за подобных глупостей.
   - Возможно, это так. - Шлиффен ощутил нечто похожее на отчаяние. Роузкранс не был глупцом; Шлиффен это отлично понимал. Однако было трудно сказать, был ли он скорее наивен, чем невежественен, или наоборот. - Не могли бы ваши дипломаты помешать Великобритании и Франции сделать то, что они сделали в предыдущую войну, или даже нечто большее, чем в предыдущую войну?
   - Это не моя вотчина, - решительно произнёс Роузкранс. - Если они не вмешаются, значит, не вмешаются. Если влезут, полагаю, мы всё равно разберёмся. С ножом в спине, - буркнул он.
   - Полагаю, у вас есть план сражения с одними только Конфедеративными Штатами, сражения с ними и Великобританией, сражения с ними и с Францией, а также сражения с ними и с Великобританией и Францией? - спросил Шлиффен.
   Роузкранс уставился на него. Кашлянув пару раз, американский главнокомандующий произнёс:
   - Мы нанесём повстанчикам пару мощных ударов, затем будем преследовать их, в зависимости от того, куда они попытаются бежать. Что бы они сами не задумали, мы отобьёмся, и... Вы в порядке, полковник?
   - Да, благодарю, - ответил Шлиффен через мгновение. Он слегка устыдился собственного приступа кашля - неужели он стал американцем, чтобы открывать всё, что творилось у него на уме? Однако Роузкранс, по-видимому, ничего не заметил, решив, что он поперхнулся. Шлиффен продолжил с максимальной вежливостью: - Мы заранее разрабатывали более сложные планы битвы, генерал. Они отлично сработали против австрийцев, и позднее, против французов.
   - Я с радостью смотрел, как вы завернули ласты лягушатникам, - согласился Роузкранс. - И всё же, полковник, вы не понимаете.
   Он говорил со всей уверенностью, поскольку американцы не всегда бывали правы, не более, чем все остальные, но они всегда оставались уверены в себе.
   - Здесь нельзя просто взять и всё распланировать, как делаете вы по ту сторону Атлантики. Тут слишком обширные земли, а людей, чтобы их заселить, мало. Слишком большое пространство для манёвра, если понимаете, о чём я, поэтому все планы летят к чертям.
   В его словах имелся здравый смысл, нет, частица здравого смысла.
   - Мы сталкиваемся с той же сложностью, когда размышляем над войной с Россией, - произнёс Шлиффен. - Там, в России, места ещё больше, чем здесь, у вас, хотя, должен признать, в России и людей больше. Однако это не удерживает нас от составления планов. Если мы можем заставить противника лишь отвечать на действия наших войск, игра сыграна.
   - Возможно, - сказал Роузкранс. - И может, вы хитрее русских, с которыми планируете сражаться. Но генерал, который будет хитрее Каменной Стены Джексона, ещё не явился на свет.
   - Я не понимаю, - сказал Шлиффен, и вдруг, спустя мгновение, до него дошло. Его собственные предки, должно быть, отправлялись на войну с Наполеоном с той же смесью высокомерия и страха. Впрочем, сравнение захолустного генерала конфедератов с великим Бонапартом, показалось ему абсурдным - пока он не сообразил, что Роузкранс и ему подобные, едва ли ровня Шарнхорсту, Гнейзенау и Блюхеру.
   - Но мы их уделаем. - Внезапно Роузкранс вновь преисполнился фальшивой уверенности. - Мы превосходим их в численности два к одному, примерно, и этого достаточно, чтобы любой генерал выглядел умнее - пусть даже такой старый неудачник, как я. - Улыбка, которой он одарил Шлиффена, была так переполнена самоуничижительным очарованием, что германский военный атташе не смог на неё не ответить.
   И Роузкранс прав. Армия, вдвое превосходящая своего противника в людях и вооружениях, вступала в войну с гигантским преимуществом. Как сказал Вольтер: Господь всегда на стороне больших батальонов. Даже Фридрих Великий, столкнувшись с подобными трудностями, в Семилетней войне оказался в отчаянном положении, и лишь весьма своевременная смерть царицы Елизаветы, и её внезапная замена преемником, восхищавшимся прусским королем, заставила Россию выйти из войны.
   - Я повторю заданный ранее вопрос, - произнёс Шлиффен. - Что вы будете делать, если Англия или Франция, или они вместе вступят в войну на стороне Конфедеративных Штатов?
   - Всё, что сможем, - ответил Роузкранс. Храбро, подумал Шлиффен, но бесполезно. Однако затем командующий американской армией хитро взглянул на него. - Говоря между нами и этими стенами, полковник, не думаю, что это произойдёт. В докладах, что мы получаем из Лондона и Парижа, сообщается, что оба правительства до смерти устали от того, что Конфедерация держит ниггеров в рабстве, и они и пальцем не пошевелят, пока повстанчики их не освободят. Теперь я вас спрошу, сэр, насколько подобное вероятно? Главнейшей причиной того, что повстанчики начали воевать, стал страх того, что правительство Соединённых Штатов сделает нечто подобное. Если они не сделали этого ради своих родных и близких, с чего, по-вашему, эти упрямые сволочи будут так поступать ради кучки иностранцев?
   - Это может быть важным пунктом, - сказал Шлиффен. В любом случае, мысль достаточно интересная, чтобы изложить её послу фон Шлёцеру, по возвращении в груду кирпичей на Массачусетс-авеню. Он как можно меньше интересовался политикой. Разумеется, политические соображения могут влиять на военные, но в его компетенции находилось только последнее. Политику устанавливают гражданские. Он позаботился о том, чтобы вооружённые силы делали всё, что от них требовали командиры.
   - Прошу меня простить, полковник, - произнёс Роузкранс. - У меня есть кое-какие дела, как раз на случай, если конфедераты, всё же, решат порезвиться.
   - Я понимаю. - Шлиффен встал. Поднялся и Роузкранс, он обошёл стол, чтобы вновь пожать ему руку. - Ещё вопрос, генерал? - попросил атташе. - В случае войны, находясь здесь, вы будете уязвимы для противника. Что станет сигналом для переноса вашей штаб-квартиры в Филадельфию, которая с меньшей вероятностью подвергнется нападению?
   - Лучше бы обойтись без этого, - воскликнул Роузкранс. - Едва упадут первые снаряды, мы соберём вещички и отправимся на север. Всё пройдёт чётко, как часы, заверяю вас. Мы не дураки, полковник. Мы знаем, что повстанчики будут бомбить это место.
   - Очень хорошо, - произнёс Шлиффен. Покидая военное министерство, он гадал, сколько в сказанных Роузкранцем двух последних предложениях было правды.
  
   Пуская облака чёрного дыма и россыпи искр, Колокол свободы пыхтел по Миссисипи в направлении на Сент-Луис. Садясь на заднеколёсный пароход в Клинтоне, штат Иллинойс, Фредерик Дуглас счёл это название добрым знаком. Впрочем, с каждой милей приближения к Конфедерации, его сомнения росли.
   Он стоял на верхней палубе и рассматривал проплывающие мимо фермы и небольшие городки. Он оказался единственным негром на верхней палубе, где располагались каюты пассажиров. Это его не удивило. Но если не учитывать одного из парней, что скармливали дрова в топку котла Колокола свободы, он был вообще единственным негром на борту парохода. Он и к этому привык. За годы, прошедшие после Войны за Сецессию, он привык к одиночеству.
   - Глянь, - произнёс кто-то неподалёку. - Погляди на этого ниггера в причудливом костюме.
   Дуглас обернулся. Он знал, что представлял собой впечатляющего мужчину с красивыми чертами лица, чей львиный вид подчёркивался серебристой бородой и копной волос. Это серебро и медленные обдуманные движения выдавали его возраст. Он считал, что ему шестьдесят четыре, но ему могло быть и шестьдесят три и шестьдесят пять. Рождённого в рабстве на восточном побережье Мэриленда, его, мягко говоря, не тянуло выяснять подробности своего появления на свет.
   Пара молодых мужчин, одетых, как коммивояжёры или дешёвые кидалы (порой, разница между этими двумя типами людей была ничтожна) уставилась на него, вытаращив бледные глаза.
   - Чем могу помочь, джентльмены? - поинтересовался он, позволяя капельке иронии просочиться в свой глубокий низкий голос. Несмотря на его грозный внешний вид, несмотря на раскаты грома в поставленном голосе, слышимые даже в кратких, самых банальных фразах, белые не смутились.
   - Всё в порядке, всё в порядке, - произнёс один так, словно успокаивал непослушного ребёнка, или непослушную лошадь. - Мы с Диком из Сент-Пола, и ни один из нас прежде не видал ниггера вблизи.
   - Я так и понял, - сказал Дуглас. - Также я вижу, что у вас так и не было возможности узнать, как произносится слово негр.
   Эта мысль прошла мимо ушей выходцев из Сент-Пола. Они продолжали таращиться, словно он был для них обезьяной в зоопарке. За свою жизнь он испытывал это ощущение множество раз. Увидев, что они продолжают вести себя грубо, пусть и непредумышленно, он отвернулся, опустил руки на перила и снова посмотрел вдоль Миссисипи.
   Ни один из нас прежде не видал ниггера вблизи. Пальцы до боли сжали выкрашенный белым литой чугун. После войны он слышал эти слова в различных вариациях сотни раз.
   Он издал продолжительный выдох, сопровождаемый парой коротких покашливаний. До того как южные штаты отделились, чтобы основать собственное государство, он выступал от имени каждого восьмого жителя Соединённых Штатов. Теперь, девяносто процентов негров на североамериканском континенте находились в другой стране, и большинство граждан США были этому только рады. Они радовались бы сильнее, если бы это число достигла ста процентов. Зачастую в распаде страны они обвиняли незначительную горстку чёрных, оставшихся в Соединённых Штатах.
   А если негр, измученный сверх всякой меры, попытается сбежать, скажем, из конфедератского Кентукки через реку Огайо в Соединённые Штаты и к свободе, как его примут? Поздравят с любовью к свободе и сердечно приветствуют на лучшей земле? Дуглас горько рассмеялся. Если канонерка флота США не потопит его крошечную лодчонку или плот посреди реки, белые с ружьями и собаками выследят его и отправят обратно через реку в КША. Почему нет? Будучи жителем другой страны, он не имел прав на Соединённые Штаты.
   Дуглас снова рассмеялся - это лучше, чем скулить. До войны Закон о беглых рабах был для большинства северян куском вонючего дерьма.
  
   Закон о беглых рабах был принят Конгрессом США 18 сентября 1850 года. По нему разрешался поиск беглых рабов на территориях свободных от рабства.
  
   Теперь же, хоть закон более и не действовал, рабство на территории США умерло, беглые рабы находили гораздо меньше сочувствия, чем поколение назад. Разве именование их иностранцами что-то меняло? Очевидно.
   Не желая знать, закончили ли эти белые свой осмотр, или другие, столь же любопытные и столь же грубые, заняли их место, Дуглас посмотрел вперёд. Тёмное облако дыма и гари, пересекавшее Миссисипи в сторону запада не было отражением его настроения. Это был результат горения низкокачественного смолистого угля, который Сент-Луис, как и большинство городов Запада, сжигал, чтобы обогревать дома, готовить пищу и приводить в движение станки фабрик. Скоро Колокол свободы причалит.
   Заднеколёсный пароход прошёл мимо северных пригородов Бадена. Там чёрные разнорабочие разгружали баржи и небольшие пароходы. Дуглас был рад снова увидеть людей одного с ним цвета кожи, даже если эти люди выполняли ту же работу, которую их собратья, всё ещё находящиеся в рабстве, выполняли на маленьких пристанях вдоль южных берегов Миссисипи, принадлежащих конфедератам.
   Затем над водой разнеслась витиеватая ругань белых, что руководили разнорабочими. Рот Дугласа вытянулся в тонкую жёсткую линию. Подобные ругательства обрушивались и на его собственную голову, когда он был чьей-то собственностью, до того, как он сам стал человеком. Тогда он знавал и плеть. Подобное, по крайней мере, этим начальникам, было запрещено, в отличие от надсмотрщиков, по-прежнему занимающихся своим делом в КША. Возможно, запрет сделал ругательства более жёсткими.
   По Миссисипи плыли на весельных лодках другие негры. Дуглас наблюдал, как один вытащил в лодку рыбу - сегодняшний ужин, ну или его часть. Белые и чёрные плавали и на более крупных яликах, на которых добывали коряги, постоянно засорявшие русло реки. С этих крох они не добудут особо крупных денег, но никто из них, скорее всего, не заработает, и не ожидает заработать, каких-то серьёзных денег до самой смерти.
   Сент-Луис растянулся вдоль берега реки на много миль. Берег долгое время был для города raison d'etre (смысл существования - фр.). На Миссисипи, недалеко от впадения в эту реку Миссури и не слишком далеко от впадения в неё Огайо, город находился в центре торговли, простиравшейся от Миннесоты до Нового Орлеана, от Аппалачей до Скалистых гор. Железные дороги делали его только важнее. Из трубы локомотива извергается дым, загруженный поезд направляется на север. Машинист протяжно дует в свисток, видимо, просто от приподнятого настроения.
   Даже распад Союза ненадолго повлиял на речную торговлю Сент-Луиса. Многие пароходы стояли на якоре у трапов, ведущих на каменную дамбу - здесь не было постоянных причалов, уж не на Миссисипи, с её внезапными изменениями уровня воды - среди них имелись лодки Конфедерации, с названиями вроде Виксбергская красотка, Молния Нового Орлеана и Альберт Сидни Джонстон. На их кормах гордо развевались звёзды и три полосы. Как и до войны, они перевозили по реке табак, хлопок, рис и индиго, выменивая всё это иногда на пшеницу и кукурузу, иногда на железную руду, а иногда на товары, которые производятся из этой руды. Нынче у Конфедеративных Штатов имелись собственные заводы (на многих, к бесконечному огорчению Дугласа, трудились негры-рабы), однако спрос оставался выше, чем могла удовлетворить промышленность.
   Пароходы Конфедерации отличались от пароходов США не только по названиям. Ни на одном судне Соединенных Штатов не было вооруженной охраны, удерживавшей часть экипажа от побега. Приём, оказанный в Сент-Луисе недавно сбежавшим чернокожим, был бы не теплее, чем во всех остальных Соединённых Штатах, но это не мешало некоторым из них попытать счастья.
   Дуглас со смесью гордости и досады наблюдал, как Колокол свободы причаливал рядом с конфедератским судном, большим пароходом с колёсами по бортам, носившим имя Н. Б. Форрест. Освобождённый раб гадал, что чувствовали его сородичи, ходя на судне, названном в честь торговца человеческой плотью, который также зарекомендовал себя во время войны, как успешный офицер.
   Один охранник на борту Форреста наблюдал, как причаливает Колокол свободы, заметил Дугласа, стоящего на верхней палубе. Он вытаращился на цветного, который, по его мнению, должен был находиться не на верхней палубе, а на главной, где пассажиры нижнего класса и члены команды расстелили свои матрасы. Дуглас неприятно улыбнулся ему. Охранник находился достаточно близко, чтобы заметить, что эта улыбка была неприятной. Он оскалился в ответ и сплюнул бурую от табака жижу в такие же бурые воды Миссисипи.
   Напротив Колокола свободы и парохода Конфедерации причалил Шайло, один из многих речных мониторов, сделавших Сент-Луис своим портом приписки. Броня канонерки из тёмного железа и её функциональный дизайн резко контрастировали с яркой краской, позолотой и великолепной деревянной резьбой в стиле рококо Н. Б. Форреста.
   В толпе, ожидавшей на вершине пологой дамбы, когда сойдут пассажиры Колокола свободы, находилась небольшая группа негров, одетых почти так же, как Дуглас - несомненно священнослужителей, с которыми он должен был встретиться. Он поспешил в каюту забрать саквояжи. По трапу он спустил их сам. Хотя носильщики - большинство из них были иммигрантами из Восточной Европы - с охотой помогали путешествующим с ним белым, прислуживать негру они зачастую не желали. Как же быстро они выучили правила земли, на которую прибыли в поисках свободы - думал Дуглас с горечью, хоть и зарубцевавшейся, но от этого не менее истинной.
   Священники, напротив, были рады освободить его от ноши.
   - Благодарю, дьякон Янгер, - сказал он, пожимая всем руки. - Благодарю, мистер Таулер.
  
   Своего рода пасхальное яйцо - некто Таулер по кличке "Дьякон" был одним из первых чернокожих, успешно игравших в профессиональной лиге по американскому футболу, а после завершения спортивной карьеры уехал в Калифорнию и служил пастором в альма-матер Тертлдава.
  
   Рад видеть вас, джентльмены - и вас тоже, конечно же, мистер Басс, я ни в коем случае не помышлял забыть о вас - видеть вас снова. Прошло четыре или пять лет с тех пор, как я последний раз имел удовольствие встречи с вами, так ведь?
   - Чатыре года, миста Дуглас, - ответил на это дьякон Дэниэл Янгер. - И эт' уж точно, удовольствие снова вас видеть, честь по чести. - Как и его товарищи, Янгер был человеком образованным. Он хорошо писал, насколько было известно Дугласу. Его грамотность и словарный запас были на высоком уровне. Но он, подобно Таулеру и Бассу, сохранил в своей речи рабские интонации.
   Негритянский говор самого Дугласа был менее заметен; будучи мальчишкой он учился манерам речи белых у дочери своего хозяина. За прошедшие годы он неоднократно видел, как это вынуждало людей, что белых, что чёрных, относиться к нему более серьёзно. Он считал этот навык одновременно и удачей, и несчастьем.
   - Идёмте с нами до кареты, - произнёс Вашингтон Таулер. - Отвезём вас в отель Плантатор, что на Ч'твёртой улице. Там известно о вашем прибытии, и вас ждут. - Этими словами он обозначил, что отель не будет шуметь по поводу негра, занявшего один из его номеров на несколько дней. Впрочем, Дуглас, конечно же, был не просто негром, а одним из самых известных негров, какими только могут похвастаться Соединённые Штаты.
   Коляской управлял преподобный Генри Басс. Он был моложе двух своих коллег, оба которых были примерно одного возраста с Дугласом.
   - Уж и не знаю, как суета последних недель повлияет на вашу паству, миста Дуглас, - сказал он. - Как оно прошло в других городах, где вы были?
   - В двух слова не объяснишь, - ответил Дуглас. - Некоторые люди - под которыми я, конечно же, имею в виду белых людей...
   - А, ну, конечно, - произнёс Басс. Он и два других священника закатили глаза от нескончаемых унижений жизни гонимых.
   - Некоторые, - продолжал Дуглас, - восприняли вероятность очередной войны, как возможность покарать Конфедеративные Штаты, что будет нам на пользу. Другие, впрочем, продолжают видеть в неграх козлов отпущения за развал Союза, и из-за этого отвергают каждое слово, которое я говорю.
   - Боюсь, здеся вы увидите тож' самое. - Широкие плечи дьякона Дэниэла Янгера шевельнулись - телосложением он был похож на бочку - и он вздохнул. - Во время войны тута многие сражались, - это слово он произнёс как с'жались, как делали многие, и белые и чёрные, на Западе и в КША, - чтоба сделать Миссури конфедератским штатом. Сейчас они привыкли думать, что они часть Союза, но всё ещё недовольны этим.
   - Помню, как пал Кентукки, когда Линкольн выдернул войска, слишком мало и слишком поздно, на восток, дабы сдержать Ли, - сказал Дуглас. - Помню и разговоры о разделении Миссури, по примеру того, как разделили Вирджинию и Западную Вирджинию. Я благодарю Господа за то, что вы целиком остались в составе Соединённых Штатах.
   - Мы воздаём Ему хвалу каждый день, - сказал Вашингтон Таулер. - Без Его помощи, мы бы до сих пор оставались рабами. - Генри Басс остановился напротив отеля Плантатор. Таулер указал на вход. - Нас продавали и покупали прямо вот тут, мистер Дуглас, даже после войны, пока закон об эмансипации не приобрёл силу в этих землях.
   Отель Плантатор даже сейчас выглядел на южный манер. Его арки были старомодны для США, они были врезаны в фасад, а не рельефно выделялись из него. Некоторые входящие и выходящие из него люди были одеты в белые льняные костюмы, распространённые на жарком душном Юге и говорили, растягивая слова. Дуглас предположил, что это торговцы из Нового Орлеана и Мемфиса. Они таращились на него и его спутников так, словно их кошмары обрели жизнь - и, как надеялся Дуглас, один из них действительно воплотился.
   Он взял сумки и вошёл в отель. Как и при сходе с парохода, нёс он их сам. Возможно, белые носильщики и приняли его за слугу, невзирая на одежду. Или, что вероятнее, они просто отказывались унижаться и служить негру, который сам прислуживал таким, как они, много жутких лет.
   - Меня зовут Фредерик Дуглас, - произнёс он, подходя к стойке регистрации. - На моё имя должен быть забронирован номер.
   Он подождал, пока клерк рылся в бумагах. Этот парень то и дело поднимал взгляд, чтобы посмотреть на тёмное лицо Дугласа. То, что последовало далее, было неизбежно, как смена дня и ночи. - Простите, с... - Он не сумел заставить себя назвать негра сэром. Он снова уставился на него. - Простите, но я не могу найти бронирование.
   - Молодой человек, - холодно произнёс Дуглас, - если вы не найдёте его к тому моменту, как я досчитаю до десяти, обещаю вам, к следующему вторнику ваш отель будет вонять на все Соединённые Штаты, когда моя следующая газетная статья доберется по проводам. Полагаю, ваше начальство вас за это по головке не погладит. Начинаю: один, два, три...
   Как же клерк вылупился на него! И как же быстро отыскалась регистрация, словно по волшебству. Как следует устрашенный, активным шевелением бровей он заставил белого мальчишку-коридорного забрать у Дугласа его саквояжи и доставить их в номер. Номер оказался самым маленьким и тёмным во всём отеле, но Дуглас иного и не ожидал. Дэниэл Янгер и его друзья вряд ли смогли бы забронировать номер получше.
   После ужина, который он принимал в окружении пустых столов, пришёл Генри Басс, чтобы сопроводить его на Торговую биржу, где он смог бы выступить. Сент-Луис представлял собой красивый город, построенный из серого известняка и песчаника, почти такого же красного, как кирпич, хоть сажа и запятнала его на многих домах. Торговая биржа занимала почти целый квартал на Третьей улице между Честнат и Пайн.
   - У нас достаточно места для добротного собрания, мистер Дуглас, - сказал Басс. - Здесь в Главном Зале в 76-м был выдвинут президент Тилден.
   Однако, войдя в зал, Дуглас оказался сильно разочарован. Очевидно, почти каждый негр из Сент-Луиса и окрестностей, способный купить билет, находился здесь. Чернокожие мужчины в строгих костюмах и их жёны в цветастых платьях переполняли места, дозволенные для них. Вообще-то, Дуглас гордился своей репутацией, что его выступления слушают и белые, и чёрные. Этим вечером она его подвела. Яркие газовые лампы освещали огромное множество пустых рядов стульев, где там и сям сидели кучки белых людей.
   Он выступил с речью; как профессионал, иного выбора он не имел. Он озвучил привычные темы: терпимость, образование, просвещение, прогресс, необходимость обращаться с людьми по их делам, а не по цвету кожи. Негры одарили его восторженными аплодисментами, а белые - вежливым вниманием.
   Могло быть и хуже. Он это понимал. Порой его речи вызывали бунты, злонамеренные или нет. Этим вечером он, скорее, приветствовал бы бунт, а не почти что безразличие, которое ему показала белая аудитория. Когда у белых США не было ничего на уме, они, порой, были не прочь послушать рассказы о тяжёлом положении негров и путях его облегчения. Когда они отвлекались, то, порой, забывали, что в США вообще жили негры.
   Когда всё закончилось, он спустился с трибуны. К его удивлению, среди тех, кто подошёл с ним пообщаться, оказался седобородый белый мужчина, бывший офицер, которого Дуглас вскорости узнал, из давно ушедших времён.
   - Не принимайте близко к сердцу, сэр, - с трогательной искренностью произнёс он. - Помните, наша нынешняя обеспокоенность о Конфедеративных Штатах вызвана, во многом, обеспокоенностью о вашем народе.
   Дуглас чувствовал исходящий от него запах спиртного. Неудивительно, что он так искренен, - подумал Дуглас. И неудивительно, что он больше не на службе, несмотря на то, что ему удалось выиграть пару сражений против повстанцев. Судя по его довольно поношенному костюму, этот человек не снискал успеха в гражданской жизни. Спиртное, опять же. Но он сделал всё возможное, чтобы этим унылым вечером оставаться вежливым, и у него это, в определенной мере, получилось.
   Проявляя снисходительность, Дуглас произнёс:
   - Благодарю вас, генерал Грант.
  
   Улисс Грант (1822-1885) - американский военачальник и политик, один из героев Гражданской войны на стороне Севера. В реальной истории занимал пост президента США с 1869 по 1877 гг. Также был известен склонностью к запойному алкоголизму.
  

Глава 3

  
   - Солт-Лейк-Сити! - выкрикнул проводник. - Солт-Лейк-Сити на выход!
   Поезд конвульсивно дёрнулся, словно человек, испускающий последнее дыхание, как подумал Авраам Линкольн, и остановился.
   Линкольн устало поднялся с сидения и взял чемодан и саквояж. После выступлений в Денвере и Колорадо Спрингс, в Грили и Пуэбло, в Кэнон-Сити и Гранд Джанкшн, выезд из Колорадо и въезд на территорию Юта был сродни переезду в другую страну.
   Это впечатление усилилось, когда он сошёл с пульмановского вагона. Поезд, идущий на восток, заполнялся, а его разгружался. Большинство мужчин, заполнявших его, носили синие мундиры и брюки и чёрные фетровые форменные шляпы армии США и были обременены солдатским багажом. По мере ухудшения кризиса с Конфедеративными Штатами, к опасным границам стягивалось всё больше войск.
   Толпа мужчин, женщин и детей провожала отъезжающих солдат радостными криками. На большинстве железнодорожных вокзалов, где Линкольну довелось бывать во время войны, солдаты отвечали, махали шляпами, кричали красивым девицам. Но, не здесь и не сейчас. Каждый радостный крик, казалось, делал их ещё мрачнее, либо, радовал их как-то иначе.
   - Господи Иисусе, - громко проговорил один, обращаясь к приятелю. - Как же я рад убраться из этого Богом проклятого места.
   - Печально, не правда ли? - заговорил коротышка, оказавшийся под боком у Линкольна, пока тот наблюдал за погрузкой войск. - В их криках нет пожеланий удачи в возможной войне с повстанцами. Они кричат, потому что эти ребята сваливают отсюда, и как они надеются, больше не вернутся.
   - У меня сложилось похожее впечатление, мистер?.. - Линкольн задумался.
   - Я - тот паренёк, что должен вас встретить, мистер Линкольн. Гэбриэл Хэмилтон, к вашим услугам. - Невзирая на свой невысокий рост - Линкольн возвышался над ним, словно башня - Хэмилтон имел довольно бойкие манеры и привычку приподнимать бровь так, что можно было предположить, что этого человека трудно впечатлить. После рукопожатий он продолжил: - Если пожелаете, зовите меня Гейб, сэр. Так меня зовут друзья-безбожники.
   - Друзья-безбожники? Гои? - Линкольн задумался, всё ли верно он расслышал. Его уши нынче уже не те, что раньше. Гейб Хэмилтон не обладал ни семитским именем, ни семитскими чертами лица.
   Коротышка громко рассмеялся.
   - Мистер Линкольн, в Солт-Лейк-Сити, если вы не мормон, вы - безбожник. Аарон Ротман держит галантерейную лавку дальше по улице. Так вот, он - безбожник, гой.
   - И что же он думает о своём... необычном статусе? - поинтересовался Линкольн.
   - Считает его смешным до колик, вообще-то, - ответил Хэмилтон. - Он довольно неплохой малый, этот Ротман. Однако пресвитерианцы, вроде меня, католики, баптисты, иудеи, кто угодно - на территории Юта мы все чужаки. Полагаю, держаться вместе лучше, чем порознь.
   - Если вы не будете держаться вместе, вас развесят порознь? - предположил Линкольн. Хэмилтон принял эти слова за хорошую шутку, а не за цитату Бена Франклина, и снова рассмеялся, на этот раз довольно шумно.
   - Вы толковый человек, мистер Линкольн. Рад, что вы приехали к нам, ей-богу, рад. Вы растолкаете шахтёров и прочих работяг, и заставите начальников думать, что они делают, и это хорошо. Идёмте к коляске, сэр, отвезу вас в отель.
   - Благодарю. - Линкольн направился за провожатым прочь от поезда. Солдаты продолжали грузиться на восточный поезд. Толпа местных всё так же провожала их аплодисментами. - Всё это, мормоны, полагаю?
   - Они, да. - На этот раз в голосе Хэмилтона слышались мрачные нотки. - Я вам честно скажу, мистер Линкольн, остальные в городе слегка нервничают по этому поводу. Когда солдаты уедут, лишь Богу известно, что тут может случиться. Богу и Джону Тейлору, пожалуй. Что, по мнению мормонов, одно и то же. Безбожники, впрочем, считают иначе.
   - Вы имеете в виду преемника Бригама Янга? - спросил Линкольн, когда Хэмилтон забрал у него багаж и загрузил его в коляску. - Во время моей администрации Янг считался здесь некоронованным королём.
   - И до самой своей смерти четыре года назад, - согласился Хэмилтон. - И знаете, что? Думаю, он наслаждался каждой минутой. - Он отвязал лошадей от перекладины, и ловко, по-обезьяньи, забрался в коляску. - У мистера Тейлора власти столько же, но нет такого же напора, если понимаете, о чём я.
   - Да, понимаю. - Юриспруденция и политика показали Линкольну, что из двух человек с одинаковой номинальной властью, один способен сделать гораздо больше, чем другой, если различалась сила их характера. - Значит, мистер Тейлор, скорее Царь-Бревно, а не Царь-Аист, да?
   - Я бы так далеко не заходил. Он ведёт свои дела тише, вот и всё. Вы там уселись? - Когда Линкольн кивнул, Хэмилтон цокнул лошадям, щёлкнул поводьями, и коляска пришла в движение. Спустя какое-то время, он продолжил: - Я вам так скажу: мормоны всё ещё к нему прислушиваются. - В его голосе слышалась печаль человека, желавшего, чтобы факт оказался ложью. - Боюсь, завтра мало кто из них придёт слушать вашу речь.
   - Жаль, - сказал Линкольн. - Из того, что я слышал о Юте, и того, что вы мне рассказали, им-то как раз и больше других следовало бы послушать.
   Как и в Денвере, улицы Солт-Лейк-Сити были не мощёные. Из-под лошадиных копыт и колёс коляски летела пыль. Хоть движение и не было плотным, в воздухе висела туча пыли. Однако вода, что бежала по канавам, выглядела достаточно прозрачной и чистой, чтобы её можно было пить, Линкольн заметил пару женщин в ситцевых платьях и солнцезащитных чепчиках, окунавших туда вёдра, и решил, что именно для этих целей она и предназначена.
   Вдоль этих канав росли деревья - тополи, шелковицы, акации, клёны, и их ветки, зелёные и заросшие листьями по весне, раскинулись над улицами, укрывая их от палящего солнца. Вид был красивый, особенно по сравнению с другими, плоскими унылыми городками в прериях, или каменистых ущельях, где стояло большинство городов Скалистых гор.
   - Где Великое Солёное озеро? - поинтересовался Линкольн, внезапно осознавший, что не видит природной достопримечательности, давшей название городу.
   Хэмилтон указал на запад.
   - В двадцати милях отсюда. Если хотите посмотреть, туда ходит экскурсионный поезд. Если поедете, воду там не пейте; она вам всё нутро выжжет.
   - Я несколько раз видел его из поезда по пути из Калифорнии, - сказал Линкольн. - Не имею желания знакомиться ближе - просто я до сих пор не бывал в Солт-Лейк-Сити, только проездом, вот и пропустил.
   Несколько домов представляли собой бревенчатые срубы, что мысленно вернуло Линкольна ко временам давно забытой юности. Много зданий было сделано из серо-коричневого сырцового кирпича, некоторые были оштукатурены, побелены и окрашены, другие имели естественный оттенок. Дома поновее выглядели так, будто их перенесли сюда прямиком с Ближнего Востока, и почти все - низкие хижины из необожженного кирпича и современной вагонки, старые кирпичные дома - окружены буйно цветущим кустарником и деревьями, вьющимися плющами и цветами, что делало зрелище ещё более впечатляющим в сравнении с унылыми горами хребта Уосатч к востоку от города.
   Некоторые из этих домов из необожженного кирпича, хоть и были одноэтажными, имели огромное количество комнат и множество пристроек, раскинувшихся по сторонам от того, что некогда было простой маленькой хижиной. Указав на один из таких домов, Гейб Хэмилтон произнёс:
   - Увидите места, вроде этого, можете делать ставку, что здесь живёт многоженец. Сам он живёт по центру, а каждой жене и её отродьям отдаёт по одному крылу.
   - Сколько мормонов, на самом деле, многожёнцы? - спросил Линкольн. - В газетах на Востоке всякое об этом пишут.
   - Тут тоже всякое говорят, - ответил Хэмилтон. - Правду чертовски трудно установить, к тому же они не ведут общественных записей о браках, не считая первого, что всё только усложняет. Я бы сказал, один из десяти, однако, многожёнцы имеют влияние сверх своей численности. Если вы намерены содержать больше одной жены и семьи, вам нужно нечто большее, чем просто деньги.
   - О, да, - произнёс Линкольн. - Похожее происходит среди рабовладельцев в Конфедеративных Штатах. А среди тех, кто не входит в элиту, найдутся те, кто будут стремиться присоединиться к ней когда-нибудь и, таким образом, поддерживать её, даже не пользуясь преимуществами этой элиты в настоящее время.
   - Преимуществами? - Гейб Хэмилтон ехидно хохотнул. - Вы когда-нибудь видели мормонских женщин, мистер Линкольн? Если спросить меня - а этого никто никогда не делал - взять такую - уже акт милосердия.
   Как и в жилом квартале, улицы делового района Солт-Лейк-Сити хвастались аллеями, засаженными деревьями. Здания за теми деревьями, включая несколько приличных на вид отелей, были вполне современными. Впереди виднелось нечто похожее на громоздкий готический собор, законченный примерно на три четверти.
   - Это будет знаменитый Храм мормонов? - спросил Линкольн, указывая в ту сторону.
   - Именно. - Хэмилтон кивнул. - А вон тот удлинённый купол, который выглядел бы красивее, если бы его не закрывали стена и деревья - это Скиния, где они молятся. Они не мелочатся, не так ли?
   - Так, - согласился Линкольн. - Чего о них не скажешь, так это того, что они мелочатся.
   Из окна гостиничного номера Линкольн мог разглядеть Скинию и Храм. На строительных лесах, казавшихся чуть толще паутины, люди, крошечные, словно муравьи в сравнении с гранитной глыбой, трудились, чтобы ещё на день приблизить к завершению грандиозную затею Бригама Янга.
   Линкольн только закончил распаковывать вещи, как в дверь постучали. Когда он её открыл, то увидел в коридоре молодого человека приятной наружности, одетого в приличный костюм.
   - Мистер Линкольн, президент Тейлор приветствует вас и надеется, что у вас найдётся время отужинать с ним этим вечером в семь часов, - произнёс юноша. - Если вас устроит, сэр, я приеду на карете в половине седьмого, чтобы доставить вас к нему домой.
   - Президент Тейлор? - На мгновение, единственное имя, ассоциировавшееся у Линкольна с этой фамилией и пришло ему на ум, было Закари, а тот уже тридцать лет, как помер.
  
   Закари Тейлор (1784-1850) - 12-й президент США. Военный, пришёл к власти на волне успехов Американо-Мексиканской войны, но умер через 18 месяцев после избрания от острого гастроэнтерита (слухи о его отравлении южанами или иезуитами дальнейшими исследованиями не подтверждены).
  
   Затем он вспомнил, где находится. - Хотите сказать, глава вашей церкви?
   - Да, сэр, разумеется. - Посланник, возможно, слышал о Закари Тейлоре в школе, однако в его реальности существовал Джон Тейлор.
   - Передайте ему мою благодарность за приглашение и я буду рад встретиться с ним в назначенный час. - Линкольн никак не мог взять в толк, зачем духовному лидеру Церкви Святых Последних Дней хотелось встретиться с ним, но он не стал показывать молодому посыльному, что, будучи достопочтенным человеком, не имеет понимания. К тому же его незнание и любопытство скоро будут удовлетворены.
   Как и было обещано, симпатичный молодой человек подъехал к отелю на шикарной коляске в половине седьмого. Путешествие к дому Джона Тейлора заняло около получаса. Сам дом, по крайней мере, центральная его часть, уместно смотрелся бы где-нибудь в Чикаго или Питтсбурге - это было двухэтажное здание, превосходно выбеленное, с шиферной крышей. К центральной части, однако, примыкали флигели, которых было достаточно, чтобы вместить несколько красоток; в каждом из них, вне всякого сомнения, обитала отдельная часть обширной и многочисленной семьи мормонского президента. Дом окружали тополя, клёны и виноградные лозы, по фронтальной стене вился плющ.
   Когда Линкольн постучал в парадную дверь, ему открыл мужчина его возраста.
   - Проходите, сэр, - произнёс он с акцентом, который выдавал в нём выходца из Англии. - Меня зовут Джон Тейлор, рад с вами познакомиться. - Его волосы, брови, борода, растущая по линии челюсти и под подбородком, были снежно белые. Он привычно поджал губы, отчего его рот стал узким и бескровным; глубоко посаженные ярко-голубые глаза, похоже, видели больше печалей, нежели радостей. Линкольн это понимал. О себе он мог сказать то же самое.
   Он не без любопытства огляделся. Внутри центральная часть казалась не более необычной, чем снаружи - мебель была удобной, но без излишеств, вдоль многих стен тянулись книжные полки; статуэтки и безделушки на столах и картины на стенах были абсолютно такие же, какие могли бы быть у любого священника.
   Ничего необычного не было и в обеденном зале. Когда Линкольн сел, Тейлор произнёс:
   - Боюсь, к блюду могу предложить вам лишь воду, либо молоко, поскольку ни чая, ни кофе, ни спиртного в этом доме не держат.
   - Вода сойдёт, - сказал на это Линкольн.
   За ужином они болтали о мелочах. Тейлор не потрудился представить девушку, - ей было около шестнадцати - которая принесла из кухни хлеб, масло, бифштексы, картофель и кабачки. Может, служанка. Она была не очень на него похожа, возможно, от матери ей досталось больше. А, может, она его жена. Линкольн сделал всё, чтобы выкинуть эту неприятную мысль (не сказать, что девушка была неприятной, несмотря на слова Гейба Хэмилтона о мормонских женщинах) из головы.
   После того, как она унесла последнюю посуду, президент мормонов произнёс:
   - Когда вы в следующий раз свяжетесь с президентом Блейном, сэр, передайте ему, что линия, которую правительство США заняло здесь, делает для нас более трудным, чем если бы это было в ином случае, всестороннюю поддержку нами этого правительства в случае столкновения с Конфедеративными Штатами.
   - Я понятия не имею, когда ещё смогу связаться с президентом Блейном, - искренне ответил Линкольн.
   Джон Тейлор кашлянул.
   - Прошу вас, сэр, я знаю, вам не нравится вера, которую я исповедую, но то, что я верую, ещё не делает меня ребёнком или дураком. Разве может быть совпадением, что один бывший президент-республиканец Соединённых Штатов приезжает в Дезерет - Юту, если пожелаете, - в то же самое время, когда действующий президент-республиканец ведёт свою страну к войне с КША? Ради какой ещё цели вы приехали сюда, если не ради проверки нашей верности в случае конфликта? (Штат Дезерет - непризнанный федеральным правительством США штат, на территорию которого претендовали с 1848 г по 1851 г мормонские поселенцы.)
   - Меня пригласили выступить перед трудящимися этой территории и изложить им способы улучшения их доли, - столь же искренне произнёс Линкольн.
   - Предлог правдоподобный, не отрицаю, - сказал Тейлор, явно намеревавшийся разгадать уловку, имелась ли она на самом деле, или нет. - Однако сроки вынуждают меня усомниться в том, что он в полной мере покрывает причины вашего визита. Будь, что будет, но, пожалуйста, передайте президенту Блейну, что, поскольку он, похоже, продолжает долгосрочную политику США в попытках подавить наши институты, кое-кто из нашего числа сомневается, что продолжение поддержки союза с Соединёнными Штатами стоит своей цены. Всё, чего мы когда-либо добивались - это оставить нас в покое, чтобы продолжать жить той жизнью, какую мы считаем лучшей.
   - Как вы помните, президент Тейлор, то же самое во время войны было боевым кличем Конфедеративных Штатов, - ответил Линкольн. - Тогда ваши люди были верны, даже демонстративно верны. Также отмечу, что вне зависимости от того, верите вы в это или нет, я не имею влияния на президента Блейна. - И снова он говорил правду. Блейн изо всех сил старался забыть, что и он и Линкольн когда-то состояли в одной партии.
   - Ладно вам. - Отбросив истину этими двумя словами, Тейлор вернулся к мысли, которую упоминал до этого. - В отличие от Конфедерации, наши практики имеют добровольное согласие со стороны всех их участников. Мы никому не пытаемся их навязать, однако Соединённые Штаты постоянно работают над тем, чтобы их ниспровергнуть, тем более, железные дороги привлекли в наши земли такое количество безбожников. С чего тогда удивляться нашему недовольству, сэр?
   Линкольн снова подумал о той девушке. Была ли она его женой?
  
   Самой молодой жене Д. Тэйлора, Жозефине Рюш, на тот момент было 24 года. По возрасту лучше всего подходит его дочь, Леонора К. Тэйлор-Херрингтон.
  
   На публике Тейлор соблюдал приличия. Чем он занимался наедине, оставаясь в этом огромном, похожем на пансион, доме? Этот и подобные ему вопросы, всплывали в головах обычных американцев, когда они думали о мормонизме.
   Линкольн пожал плечами. В любом случае, это неуместно.
   - Если вы желаете, президент Тейлор, я передам президенту Блейну ваши слова. Боюсь, не могу обещать, что он хоть как-то на них отреагирует. Как я и сказал, я не принадлежу к тем, к кому он прислушивается.
   - В нынешних обстоятельствах ему следовало бы, к его же пользе, - сказал Джон Тейлор. - Когда-то мы покинули Соединённые Штаты, и приехали в Юту. Затем границы США последовали за нами. Мы не можем снова эмигрировать, не физически, однако мы должны иметь возможность беспрепятственно исповедовать свою религию. - Свет керосиновых ламп окрасил его лицо резкими тенями.
   - Я очень надеюсь, сэр, это не угроза, - произнёс Линкольн.
   Глазницы Тейлора утонули во тьме.
   - Как и я, - сказал он. - Как и я.
  
   - Генерал Стюарт! Генерал Стюарт! Телеграмма из Ричмонда, генерал Стюарт! - Из телеграфа сломя голову выбежал посыльный, размахивая тонким листом бумаги, на котором было изложено сообщение.
   - Благодарю, Брайс. - По голосу посыльного, Стюарт мог догадаться о содержании послания ещё до его прочтения. Прочитав, он кивнул. Этот день настал позже, чем следовало, но он всё же настал.
   К Стюарту подошёл майор Горацио Селлерс.
   - Это то, на что мы так надеялись, что оно случится, сэр? - с азартом спросил он.
   - Именно так, майор, - ответил Стюарт. - Мы войдём в мексиканские провинции Чиуауа и Сонора и займём их, выдвинуться к границам нужно будет на рассвете во вторник, четырнадцатого июня.
   - Через три дня, - задумчиво произнёс адъютант. Его жёсткие черты лица приняли удовлетворённое, практически доброе выражение. - Мы без проблем успеем к сроку, ведь мы были готовы почти весь предыдущий месяц.
   - Если кому-то интересно знать моё мнение по этому вопросу, то мы должны были выдвинуться, как только подошли войска, - произнёс Стюарт. - Всё это время мы впустую потратили на то, чтобы умаслить этих чёртовых янки по поводу того, что мы делаем, но по сути, то, чем мы занимаемся на своих землях - а сейчас это именно так - и наши отношения с Мексиканской империей - это наше дело и ничьё иное.
   Селлерс взглянул на северо-запад, в сторону Лас Крусаса, что по ту сторону международной границы с территорией Нью-Мексико.
   - Как думаете, что по этому поводу сказал бы подполковник Фолк? - сказал он, затем переформулировал вопрос: - Как думаете, что на это придётся сказать подполковнику Фолку?
   - Я неясно выразился, майор? - переспросил Стюарт. - Мне плевать, что Фолк, или любой другой янки скажет на то, чем мы занимаемся на своих землях. А если Соединённые Штаты решат пресечь наши действия с оружием в руках, то пусть попробуют, однако я сомневаюсь, что им окажут дружеский приём здесь или в любом другом месте нашей обшей границы.
   - Сэр, вы, правда, считаете, что они настолько глупы, что ввяжутся в войну с нами? - спросил Селлерс. - Разве они не знают, что мы можем разгромить их и в одиночку, но дело идёт к тому, что и этого от нас не потребуется?
   - Мы вышли из США, когда в прошлый раз они усадили в Белом Доме чернозадого республиканца, а они начали войну, чтобы удержать нас в союзе, который мы больше не могли терпеть, - ответил Стюарт. - Теперь у них опять президент-республиканец, и, по всем признакам, они снова хотят порезвиться. Надеюсь, они будут действовать разумно; я уже повидал одну войну, и мне совершенно не интересно увидеть ещё одну. Однако их политики не видели слона - они лишь болтают о нём. Знай они больше, то были бы мудрее. - Он пожал плечами. - Будь, что будет, у нас есть приказы, и мы их выполним. Отправляйтесь и прикажите оккупационным силам готовиться к сроку, а также передайте приказы пехоте и артиллерии, которые останутся позади и будут оборонять Эль Пасо, если Соединённые Штаты вздумают проявить глупость.
   - Есть, сэр. - Селлерс поспешил прочь.
   - Постойте, - сказал Стюарт. Адъютант замер и обернулся. Командующий Трансмиссисипским военным округом ухмыльнулся ему. - Чем бы оно ни закончилось, майор, будет весело.
   Воскресным вечером Стюарта вызвали на мост через Рио-Гранде. Посередине моста, ровно на границе между Конфедеративными Штатами и Мексиканской империей стоял полковник Энрике Гутьерез, командующий мексиканским гарнизоном в Пасо дель Норте. Его мундир французского покроя, который предпочитали сторонники Максимилиана, был красивее и ярче серо-орехового, что носил Стюарт.
   Гутьерез, худощавый и угрюмый мужчина, хорошо говорил по-английски, что было здорово, поскольку Стюарт по-испански знал лишь пару слов.
   - Генерал, я только что получил весточку - столь долго обсуждаемые договорённости, наконец, достигнуты, - произнёс мексиканский полковник. - Согласно им, послезавтра мои люди покинут эти провинции.
   - Да, именно тогда мы намерены вступить в Чиуауа и Сонору, - сказал Стюарт. - Рад, что новости пришли к вам из Мехико. Мы не хотим приходить, как захватчики; Конфедеративные Штаты рады добрым отношениям, установившимся с Мексиканской империей. - С учётом бардака, обычно царившего в правительстве Максимилиана, факт того, что Гутьерез получил новость с опозданием всего в тридцать шесть часов, демонстрировал эффективность, выходящую за рамки обыденного.
   - Я этому рад, - вежливо произнёс Гутьерез. Своих мыслей он не демонстрировал. Стюарт знал, этот человек был честным солдатом, и не мог быть счастлив служить режиму, настолько никчёмному, что для оплаты счетов ему потребовалось продать часть своих земель. Мгновение спустя, он продолжил: - У меня есть вопрос: когда мы будем отходить на территории, что останутся под нашим контролем, следует ли нам также забирать городскую стражу, которая поддерживает порядок на улицах?
   - Нет - ответил Стюарт. - У меня приказ рассматривать их как полицию - как служащих гражданского правительства, а не как солдат. Они продолжат нести службу, до тех пор, и если только, наше правительство не внесёт изменения.
   - Muy bien (отлично - исп.). - Гутьерез кивнул. Он набрал воздуха в грудь. - От своего имени, генерал Стюарт, и как мужчина, скажу, что скорее увижу, как эти провинции переходят к Конфедеративным Штатам, которые за них заплатили, перед тем как оккупировать, чем Соединённым Штатам, которые сначала вторглись в мою страну, а платили уже потом.
   Стюарт решил, что будет благоразумно не рассказывать об этом Джексону Каменной Стене и другим ветеранам на службе Конфедерации, которые в Мексиканской войне сражались на стороне США.
   - Спасибо, - Так будет безопаснее. Полковник Гутьерез резко отсалютовал, развернулся на каблуках и вернулся в форт, который будет контролировать ещё полтора дня.
   То утро вторника, как и большинство июньских дней в Эль Пасо, выдалось ярким, чистым и жарким. Едва солнце встало, Стюарт повёл пехоту, кавалерию и грохочущие пушки в сторону, а затем и по мосту через Рио-Гранде. Он не стал останавливаться посередине, а продолжил ехать, пока копыта лошади не застучали по серо-бурой земле южного берега. Теперь Чиуауа была такой же землёй Конфедерации, как и Техас.
   На южной стороне моста на флагштоке всё ещё развевался красно-бело-зелёный флаг Мексики. Там ожидал полковник Гутьерез с последним отделением солдат в парадных мундирах. Стюарт вежливо снял шляпу и отсалютовал мексиканскому флагу. Коль скоро честь была соблюдена, Гутьерез пролаял приказы на испанском. Двое его солдат спустили флаг с флагштока и аккуратно свернули.
   По команде Стюарта пара солдат Конфедерации подняли флаг с тремя полосами и звёздами над Пасо дель Норте, и следовательно, над Чиуауа и Сонорой. Вежливо, словно он был священником, Гутьерез отсалютовал новому знамени, как генерал Стюарт салютовал старому. Если глаза мексиканского полковника были сверх обычного яркими и влажными, Стюарт не имел намерения на это указывать.
   От Пасо дель Норте дорога уходила строго на запад, лишь слегка отклоняясь к югу, дабы обогнуть подножие гор. Значит, она так и останется лежать довольно близко к границе с Соединёнными Штатами. Стюарту не было дело до курса, диктуемого географией. Как и майору Селлерсу.
   - Могу лишь сказать, сэр, - заметил он, - это очень хорошо, что на территории Нью-Мексико почти так же пусто, как и здесь, в Чиуауа.
   - Согласен, майор, - произнёс Стюарт. - В этой части света с логистикой плохо у обеих сторон. - Как и в первый раз, когда он понял, что придётся вести войска Конфедерации вглубь новой территории, он вздохнул. - Если бы генералу Сибли удалось поддерживать снабжение своих войск едой и боеприпасами, Нью-Мексико была бы нашей, а все наши тревоги остались бы... как минимум, гораздо севернее.
   Земля к западу от гор оказалась ещё более бесстыдно пустынной, чем на востоке. Вплотную к дороге и вдалеке росли кактусы сагуаро, их сигарообразные стволы и угловатые отростки, иногда вскинутые вверх, вызвали у Стюарта ассоциации с гигантскими зелёными людьми, поднимающими руки перед разбойниками. Пятый кавалерийский полк чувствовал себя в этих местах почти, как дома, пускай ему и пришлось идти отдельно от остальных. Частенько их называли Пятым верблюжачьим, поскольку на кораблях пустыни они ездили чаще, чем на лошадях. Ещё до Войны за Сецессию, будучи военным министром США, Джефферсон Дэвис предложил использовать на юго-западе верблюдов. Пятый, который с самого начала снабжался этими зверюгами, пойманными дикими в пустыне, отлично справился с команчами, объявляясь в таких местах, куда войска не смогли бы добраться, будь они верхом на лошадях.
   То там, то тут, везде, где была вода, по пути попадались городки - Ханос, Агуа-Приета, что прямо через границу от таких же сонных лачуг в Дугласе, Нью-Мексико; Кананеа, Имурис. В Имурисе Стюарт выделил один пехотный полк и один кавалерийский и приказал им двигаться на юг, в Эрмосильо. Обращаясь к командиру кавалеристов, полковнику Л. Тирнану Брину, который был выше по старшинству пехотного полковника, он сказал:
   - Пока оккупация проходит мирно, я не собираюсь посылать столько войск вглубь провинции, как планировалось изначально. Я ожидаю от вас, что вы отделите часть войск, какую сочтёте необходимой для размещения в гарнизоне Гуаймаса, и направите эту часть туда.
   - Есть, сэр, - ответил Брин. Он служил со Стюартом ещё с войны, во время кампании в Пенсильвании командовал полком. - Однако если мексиканцы решат чинить нам неприятности, мы, скорее всего, ничего не сможем с этим поделать, особенно, если вы оставите всю артиллерию у себя.
   - Я понимаю, полковник, - ответил Стюарт. - Полагаю, это серьёзный риск. Полковнику Гутьерезу, возможно и не нравится то, что сделало его правительство, но он это принял, как солдат и как мужчина. По всем признакам, то же самое относится к Эрмосильо и Гуаймасу. Мексиканцы в этих деревушках никак не пытались нам сопротивляться; они лишь стояли и глазели.
   - Что ж, похоже, в этом как-то замешаны верблюды, но и правда, бог его знает, - сказал Брин. Он указал рукой на бесплодный пейзаж. - Если вы намерены расположить своих людей настолько далеко, сэр, сможете ли вы их снабжать?
   - Определенно на это надеюсь, - ответил Стюарт. - Мне дали понять, что Эрмосильо находится в центре сельскохозяйственного района. Мы будем рады любым припасам, какие вы направите на север, тем более если вдруг путь на запад от Эль Пасо окажется... перерезан.
   - Есть, сэр, - повторил Брин. Почти два десятилетия гарнизонной службы покрыли молодого лихого солдата, которым он когда-то был, толстым налётом рутины, однако, подобно многим другим ветеранам службы в войске Стюарта, он снова засиял. - Судя по вашему расположению, сэр, вы действительно считаете, что янки решат подтвердить своё бахвальство делом?
   - Нет, полковник, по правде сказать, не считаю, - ответил Стюарт. - Но буду действовать, будто считаю так. Если Соединённые Штаты настолько глупы, что будут оспаривать аннексию, я считаю их большей угрозой, чем недовольных мексиканцев. В связи с этим я намерен держать основные силы там, где они лучшим образом смогут отреагировать на любые действия США. - Он ухмыльнулся. - Моё расположение отражает мои предрасположения, а меня можно счесть склонным к осторожности.
   Полковник Брин улыбнулся, демонстрируя зубы, коричневые от табака, который он катал за щекой.
   - Прошу прощения, сэр, мы уже давно служим вместе, но до сей поры я не связывал слово осторожный с вашим именем.
   - Старею, наверное, - сказал Стюарт. Затем он улыбнулся и хохотнул пару раз. - Либо, разучиваю новый трюк.
   - Вот, теперь дело говорите, сэр, - с энтузиазмом проговорил Тирнан Брин.
  
   - Просыпайся, Сэм. - Александра Клеменс пихнула мужа, а когда тот не пошевелился, пихнула сильнее. - Уже половина восьмого.
   Сэмюэл Клеменс неохотно продрал глаза. Его ноздри дёрнулись.
   - Ты - ангел в человеческом обличье, моя дорогая. Как ты понимаешь, я говорю это лишь потому, что ты уже поставила вариться кофе.
   - Если бы не поставила, ты вышвырнул бы меня на улицу. - Александра имела - и постоянно оттачивала - остроумие, сравнимое с остроумием её мужа, и не стеснялась пускать его в ход. Это получалось тем более эффектно, поскольку она имела кроткий и невинный вид: открытое широкое лицо, глаза мягкие, словно молоко, пока оттуда не выпрыгнет чертёнок, золотистые волосы, которые она распускала по ночам, они ниспадали на плечи и ночную рубашку, отчего, если не считать отсутствия крыльев, она действительно в данный была чем-то похожа на ангела.
   Когда Сэм, тоже одетый в ночную рубашку, спустился за означенным кофе, к нему на колени запрыгнул его сын Орион, едва не опрокинув чашку со всем её содержимым. В Орионе ничего ангельского не было; порой от мысли придушить сына Сэма удерживала лишь память о том, что в его возрасте он был ещё хуже.
   - Почему ты не занят сборами в школу? - требовательным тоном спросил Сэм.
   Орион пронзил его взглядом.
   - Потому что она закрылась на лето, - победоносно произнёс он.
   - Знаю - сказал отец. - Но тогда ты не грыз бы мне спину. - С удовольствием, свойственным шестилеткам, Орион высунул язык.
   Чуть позже в столовую вошла его четырёхлетняя дочь Офелия; из всей семьи она больше всех любила спать допоздна. Она была больше похоже на мать, с изрядной долей детской невинности в облике. Подойдя к отцу, она взяла его большие ладони своими маленькими и сказала:
   - Здравствуй, козёл старый.
   - И тебе здравствуй, - мрачно произнёс он. Хоть внешне Офелия и походила на Александру, вела она себя, скорее, как Орион, чем пугала мать и - как правило - весьма веселила отца.
   - Если выживёшь, далеко пойдёшь, дорогая.- Сэм взъерошил её золотистые кудри, затем добавил задумчивым тоном: - Конечно, тюрьма отсюда довольно далеко.
   В этот раз Офелия не поняла шутку. Как и Орион. Александра, которая всё поняла, бросила на мужа суровый взгляд, который он проигнорировал.
   Порой, выход из дома, прогулка по Тёрк-стрит в офис Морнинг колл, что на Маркет, были похожи на побег, чем на что бы то ни было ещё. Несмотря на подъёмы и спуски, Сэму нравилось ходить пешком. Подъём в гору тяжело давался гружёным лошадям. Щёлкали кнуты возниц, порой, приземляясь на спины запряжённых животных. Затем, под сопровождение скрипа тормозов повозок, что они тянули, на склоне вниз лошадей приходилось удерживать.
   Спустя пятнадцать минут после прощального поцелуя с женой, Сэм вошёл в офис. Когда он оказался внутри, Клэй Херндон бросился на него почти с тем же пугающим энтузиазмом, какой продемонстрировал Орион. Впрочем, у Херндона имелось оправдание, достойное любого газетчика - телеграмма, которой он размахивал перед лицом Клеменса.
   - Ты должен на это взглянуть! - кричал он.
   - Как я могу спорить с такой логикой? - Сэм взял тонкий лист бумаги и быстро прочёл. Закончив, он пару раз кивнул и сказал: - Должно быть, сегодня многие удивятся; например, те, кто не думал, что Блейну знакомо слово из четырёх слогов.
   - Если он и его и не знал, то подобрал правильное, - ответил на это убеждённый республиканец Херндон. - Я так понимаю, оно же будет в заголовке нашего следующего выпуска, так?
   - Ультиматум? - произнёс Сэм. - Раз уж ты сказал, то, да. Если какое-нибудь слово и может криком требовать семьдесят второго кегля, то оно - уж точно. - Он снял котелок и повесил его на вешалку для шляп за дверью. Добравшись до стола, скинул пиджак и повесил его на спинку стула. Затем снял запонки с манжет, убрал их в карман и закатал рукава.
   - Готовишься к работе, да? - поинтересовался Херндон.
   Его тон был слегка насмешливым, но Сэм не обратил на него внимания.
   - Ты уж не сомневайся, - сказал он. - Дай-ка ещё раз эту телеграмму, а? Надо убедиться, что я всё понял правильно. - Он умолк, чтобы прикурить сигару, затем перечитал телеграмму. - Всегда хорош тот день, когда редакторская статья сама подходит к тебе и скулит, умоляя выпустить её на волю.
   - Как скажешь, Сэм, - произнёс Херндон. - Я рад, что я - обычный писарь.
   - Дуй в городскую ратушу, писарь, - сказал Клеменс. - Получи комментарий мэра. Иными словами, дай мне заявление, которое пойдёт за этим. - Он скорчил рожу, изобразив нечто среднее между ошеломлением и наследственным идиотизмом. В Сан-Франциско морнинг колл не любили мэра Адольфа Сатро. Это чувство было взаимным.
   Херндон принял позу, какую мог бы принять политик на трибуне, либо человек, сосредоточенно ожидающий своей очереди воспользоваться нужником.
   - Я всеми фибрами своей души против грядущей войны, и ожидаю, что мы достигнем в ней оглушительного триумфа, - провозгласил он. - Ну, вот. И не надо никуда идти.
   Сэм пыхнул в его сторону сигарным дымом.
   - Давай, вали отсюда. Может, Его Честь сегодня встал не с той ноги, и если так, он скажет, что поддерживает войну, но его расчёты показывают, что нас разгромят. Упаси нас Бог, если мы неверно его процитируем. Он этого не заметит, поскольку во вторник не помнит, что говорил в пятницу - считает, что это работа газет, но некоторые его друзья, точнее, подельники, у подобной твари не может быть друзей, вполне могут.
   Херндон, хихикая, взял шляпу, перекинул через плечо пиджак - в Сан-Франциско стоял очередной внесезонный день, не совсем жаркий, не совсем холодный - и вышел. Клеменс снова затянулся сигарой, рассеяно стряхнул пепел в латунную пепельницу, переместил сигару в угол рта. Он знал, что пока будет писать, скорее всего, забудет о ней.
   Ручка заскрипела по бумаге.
   Президент Блейн сказал народу и всему миру, что если Конфедеративные Штаты не отведут своих солдат - солдат, которых они развернули без согласия Соединённых Штатов и вопреки открыто заявленному пожеланию последних - из провинций Чиуауа и Сонора в течение десяти дней, он попросит Конгресс объявить о том, что Соединённые Штаты и Конфедеративные Штаты находятся в состоянии войны.
   Он забыл включить в свой ультиматум Мексиканскую империю, что, с его стороны, вне всякого сомнения является лишь незначительным недосмотром. В конце концов, не считая обсуждаемых провинций, Соединённые Штаты теперь примыкают к владениям Максимилиана лишь там, где наша Верхняя Калифорния граничит с его Нижней, чьи кактусы представляют для Соединённых Штатов такую же жуткую угрозу, как и те, что растут сейчас в Соноре.
   Как уже было отмечено выше, приобретение Чиуауа и Соноры представляет - либо будет представлять в будущем - усиление Конфедеративных Штатов, как было с покупкой Кубы несколько лет назад, покупкой, против которой Соединённые Штаты даже не пискнули. Однако тогда нами управляла администрация демократов, да и Конгресс был демократическим - партии, чьё отношение к Конфедерации всегда заключалось в том, что плохих вещей не случилось бы, если бы к ним прислушались в самом начале; в похлопывании тогдашних Южных штатов по головке и убеждении их, что они хорошие мальчики, пока бы они сами в это не поверили и не отправились спать вместо сецессии, а после Войны за Сецессию обращались с ними, будто они были кучей капсюлей, наполненных гремучей смесью, которая взорвётся, если только на неё наступить или выронить.
   И напротив, Конфедеративные Штаты для Республиканской партии были подобны - сравнение ниггеру на лесоповале заманчиво, но нет, мы от него воздержимся - внебрачному ребёнку в семье народов, коего каждый Сочельник следует лишать сливового пудинга. Что ж, этому внебрачному ребёнку уже более восемнадцати лет, и это ч-товски большой уб-док, который внезапно стал ещё больше, проглотив две провинции вместо пудинга, в котором ему отказывали. Не удивительно, что президент Блейн ныне взъярился.
   Однако вопрос, стоящий перед администрацией, заключается, или скорее, должен заключаться в том, что взаимное недопонимание является одной из главных причин взорвавшихся котлов, супружеских разводов и попыток закрыть неполный стрит, взяв прикуп. Дело не в том, имеют ли Соединённые Штаты право быть недовольными сделкой, только что заключённой между Конфедерацией и Мексикой, а в том, представляет ли собой эта сделка законный повод для войны. В этом мы попросим права усомниться. Остаётся подозрение, что если бы Соединённые Штаты предложили латунную плевательницу и пару свечей сверх цены, предложенной Конфедерацией, Максимилиан бы на неё согласился, звёздно-полосатый флаг развевался бы над Чиуауа и Сонорой, а может, быть даже и над жуткими кактусами Нижней Калифорнии, а в Ричмонде раздавался бы вой да скрежет зубовный, и каждый политик в Вашингтоне сидел бы невинный и довольный, как собака, укравшая баранью ногу из жаровни.
   К добру ли, к худу ли - похоже, что и к добру, и к худу - продажа Максимилианом Соноры и Чиуауа кажется нам достаточно мирной и добровольной, чтобы любой, кто будет обнюхивать эту сделку, не подавился вонью, что в сегодняшней дипломатии считается чем-то вроде чуда. Мы считаем некомфортным делить континент с людьми, которые не пожелали делить с нами одну страну, однако мы лучше с этим ужились, поскольку не похоже, чтобы Конфедеративные Штаты паковали вещички и перебирались в горы Тибета. Мы, конечно, можем сожалеть о продаже, но мы не имеем права отменить её силой оружия. Возможно, нас перехитрили, но нас не оскорбляли, а факт того, что нас перехитрили, ещё не повод к войне - если бы это было так, наш бедный страдающий мир не познал бы тех коротких - слишком коротких! - мгновений, когда где-либо не свистели пули.
   Он едва успел отложить ручку, как в офис вошёл Клэй Херндон, хлопнув за собой дверью.
   - Сэм, у тебя уже готово для сдачи в печать то, что ты намеревался сказать? - требовательным тоном спросил он. - Вести об ультиматуме уже на улицах. Если мы не поспешим их напечатать, они нас опередят. Альта Калифорниан изо всех сил лупит в боевой барабан. - Он упал в кресло и принялся яростно писать.
   - Да, я готов. - Сэм просмотрел исписанные листы. - Что сказал мэр?
   - Сатро? - переспросил Херндон, не поднимая головы от записей. - Судя по его речам, завтра мы будем в Ричмонде, послезавтра в Атланте, а третьего дня в Новом Орлеане. Урряя нашим! - Казалось, взгляд мэра на мир не вполне его удовлетворял.
   - Клэй, в прошлом ноябре ты был сторонником Блейна, - напомнил ему Сэм. - Почему ты не пошёл в Калифорниан и сам не начал бить в барабан?
   - Я? Я бы с радостью навалял повстанчикам, - ответил Херндон. - Но Блейн ведёт себя, как слон в посудной лавке, пытаясь за пару месяцев отменить всё, что произошло за восемнадцать лет. - Он отшвырнул ручку и протянул Клеменсу бумагу. - Это моё. Поглядим, что ты написал.
   Сэм внёс в статью Херндона несколько изменений. Наречиями Херндон пользовался так, как плохой повар пользовался приправами - в том смысле, что если малое их количество улучшит вкус, значит, надо сыпануть побольше. Несмотря на это, он сказал:
   - Хорошая статья.
   В ней Сатро, при помощи его же слов, уличался как напыщенный дурак - самый лучший способ.
   - Спасибо. Ты мог бы сказать Чума на оба ваших дома, и спустить всё на тормозах, - сказал Херндон. - Но я рад, что ты этого не сделал. Так даже веселее.
   Распахнулась дверь и влетел Эдгар Лири. Кто-то помял ему шляпу, а он этого не заметил.
   - На углу Маркет и Гири вешают чучело Лонгстрита, - задыхаясь, произнёс молодой человек. Затем он снял котелок и разочарованно его осмотрел. - Весь город сошёл с ума. - Словно в доказательство своих слов, он продемонстрировал шляпу.
   - Пиши заметку. Пиши быстро, - сказал Сэм. Он забрал у Херндона редакторскую статью. - Похоже, меня опять никто слушать не будет. - Он вздохнул. - И почему я не удивлён?
   Снаружи кто-то разрядил шестизарядник, слишком уж быстро вылетали пули. Сэм надеялся, что, кем бы он ни был, этот человек стрелял в воздух.
  
   Мальчишки-газетчики размахивали на углах ричмондских улиц выпусками Уиг, Экзаминер, Диспэтч и Сентинел. Они торговали громогласно; адвокаты и мастеровые, священники и фермеры, коммивояжёры и погонщики, даже случайный грамотный цветной, окружили их и совали им в руки пенни.
   Какую бы газету ни рекламировал мальчишка, на любом углу, главные заголовки были одинаковые: Ультиматум истекает сегодня!. После этого воображение поднимало бунт: Президент Лонгстрит даст ответ на недавний произвол янки!, Говорят, флот готов выйти в море!, Говорят, флот уже в море!, Передвижение войск в Кентукки!, Говорят, янки концентрируют силы в Миссури!. И одно слово, как барабанный бой: Война! Война! Война!.
   Генерал Томас Джексон, чьим делом и была война, ехал сквозь шум, как сквозь дождь или снег, или артиллерийский обстрел, или какое-то ещё незначительное препятствие.
   - Мы их уделаем, так, ведь, Каменная Стена? - крикнул ему толстяк в окровавленном мясницком фартуке.
   - Мы не воюем с Соединёнными Штатами, равно как и Соединённые Штаты не объявляли нам войну, - ответил Джексон. То же самое он говорил уже множество раз с тех самых пор, как покинул военное министерство для очередного путешествия в резиденцию президента. - Надеюсь, не объявят. Мир слишком ценен, чтобы просто выбросить его, как старый костюм не по размеру.
   Не эти слова хотел бы услышать мясник.
   - Мы их уделаем!
   Джексон провёл лошадь мимо толстяка, не произнеся больше ни единого слова. В следующем полуквартале ему ещё трижды задали этот вопрос в различных его вариациях. Каждый раз он давал один и тот же ответ, и уже начал жалеть, что вообще принялся отвечать.
   По мере его продвижения к Шоко-Хилл, подальше от Капитолийской площади и центра города, людская толпа начала редеть. Джексон издал лёгкий непроизвольный вздох облегчения - ему не нравилось оказываться в толпе, и он частенько бывал счастлив, оставшись в одиночестве. Однако долг превыше счастья. Долг превыше всего.
   Один из часовых отсалютовал ему и произнёс:
   - Мы ить размажем этих янков, да ить, сэ'?
   С солдатом Джексон заговорил более открыто, нежели с гражданским на улице, который, как ему было известно, мог оказаться шпионом США.
   - Если придётся сражаться, капрал, будьте уверены, мы их разобьём.
   Напротив резиденции стояла ландо посла США Джона Хея. Ныне Хей посещал Лонгстрита столь же часто, что и Джексон, по схожему поводу: если переговоры посла с президентом Конфедерации увенчаются успехом, Лонгстриту и Джексону более не придётся совещаться столь часто. Кучер Хея терпеливо ждал своего начальника, читая выпуск Ричмонд Уиг. Он кивнул Джексону и вернулся к газете.
   Моксли Соррел проводил Джексона в комнату ожидания рядом с кабинетом президента.
   - Мистер Хей прибыл получить ответ президента на ультиматум, - почти шёпотом произнёс руководитель администрации.
   - На подобную дерзость может быть лишь один ответ, - прорычал Джексон. Соррел кивнул. Они оба недолюбливали друг друга, но на интересы Конфедерации смотрели в одинаковом свете.
   Джексон начал говорить что-то ещё, как дверь кабинета президента Лонгстрита открылась. Оттуда вышел Джон Хей, его красивое лицо было суровым. Джексон поднялся, чтобы вежливо поприветствовать его. Хей ответил холодным полупоклоном.
   - Сэр, я вынужден сделать вывод, что ваш президент более склонен прислушиваться к вашим советам, нежели к моим. - Подошёл Моксли Соррел, чтобы проводить его до двери. Он отмахнулся от руководителя администрации. - Нет, сэр, благодарю. Я сам могу найти дорогу. - И он ушёл. Будь у него хвост, он стоял бы трубой.
   - Входите, генерал, - позвал из-за двери президент.
   - Благодарю, ваше превосходительство, - сказал Джексон. Он закрыл за собой дверь, затем, как всегда, с прямой спиной, сел на предложенный Лонгстритом стул. - Судя по всему, сэр, могу предположить, вы сказали, что Соединённые Штаты не имеют права вмешиваться в наши внутренние дела?
   Джеймс Лонгстрит кивнул. Он выглядел довольным собой.
   - Ваше предположение весьма верно, генерал. Скажи я иначе, меня бы, без сомнений, подвергли бы импичменту, удалили бы с должности и осудили бы на тюремное заключение самое позднее к этому же дню на следующей неделе - я бы и сам голосовал за свой арест. И я, в свою очередь, могу предположить, что мы полностью готовы к возможным чрезвычайным ситуациям?
   Этот вопрос он задавал каждый раз, когда Джексон приходил к нему. И, как всегда, главнокомандующий армией Конфедерации кивнул.
   - Так точно, господин президент, все регулярные войска выдвинулись к границе с США, не считая тех, что вовлечены в занятие новых провинций, а на этом направлении генерал Стюарт сделал даже больше, чем ожидалось. - Он кратко пересказал Лонгстриту о размещении войск Стюартом, президент кивнул и генерал продолжил: - Также мы готовы принять, одеть, вооружить и задействовать добровольцев, поскольку это может оказаться необходимым.
   - Боюсь, что до этого дойдёт, - сказал Лонгстрит. - Я не боюсь за результат, понимаете ли, я боюсь того, чего нам это будет стоить.
   - Так точно, ваше превосходительство, я понимаю. - Джексон бросил взгляд на карту, что висела на стене по правую от него сторону. - Так как наши войска уведомлены о том, что Соединённые Штаты настолько обманулись, что решили объявить нам войну, мы должны нанести такой удар, который...
   - Погодите, - сказал президент Лонгстрит, и Джексон покорно умолк. Лонгстрит повернулся и тоже посмотрел на карту. - Генерал, мне необходимо сказать вам одну вещь, дабы полностью исключить всякую возможность недопонимания: вне зависимости от наличия состояния войны, объявленного со стороны Соединённых Штатов, они, а не мы, должны в предстоящем конфликте нанести первый удар. Подчёркиваю - должны, сэр. Должны.
   Брови Джексона поползли вверх.
   - Господин президент, неужели я должен напоминать вам, насколько опрометчиво уступать инициативу противнику, пусть и на мгновение? Если бы генерал Ли держался только обороны, боюсь, мы проиграли бы Войну за Сецессию. - В подтверждение своей точки зрения, он позволил себе небольшую шутку: - Останься мы в составе Соединённых Штатов, вы бы, сэр, нынче оказались в рядах республиканцев.
  
   Собственно, так и было в реальности. После окончания Гражданской войны Лонгстрит активно выступал за отмену рабства и агитировал белых Юга вступать в Республиканскую партию.
  
   - Избавь меня, Господи, от такой судьбы, - произнёс Лонгстрит. - Генерал Джексон, я ни на секунду не отрицаю истинности изложенного вами правила. Однако в данном конкретном случае этому препятствуют иные факторы. Вы ведь помните, насколько искусно Эйб Линкольн подталкивал нас выстрелить первыми при Форте Самтер, дабы мы предстали перед миром в неприглядном свете?
   - Но в итоге, это оказалось верным решением, - сказал Джексон.
   - Верно, но оно усложнило нашу задачу. - Лонгстрит дёрнул себя за бороду. - Я хочу, генерал, чтобы в этом деле мы предстали перед миром пострадавшей стороной, вне всяких сомнений. Я достаточно ясно изъясняюсь, или вы желаете, чтобы я объяснил яснее?
   Вместо того, чтобы затребовать дальнейших разъяснений, Джексон погрузился в одно из своих наиболее глубоких раздумий. Он не был уверен, сколько оно продолжалось, уж не слишком долго, поскольку президент Лонгстрит не выглядел раздражённым.
   - Думаю, я всё понимаю, сэр. Вы, в частности, желаете, чтобы мы выглядели пострадавшей стороной в глазах Британии и Франции.
   - Именно так. - Лонгстрит кивнул. - Мы должны показать им, что сделали всё, что в наших силах, дабы сохранить мир с Соединёнными Штатами, но, тем не менее, именно Соединённые Штаты пошли на нас войной.
   Джексон сделал кислую мину.
   - И это, несмотря на то, что Британия отправила солдат в Канаду с целью усилить собственную армию Доминиона? Несмотря на то, что Франция обещала поддержку Максимилиану, который является её креатурой? Несмотря на то, что обе эти страны переместили свои военно-морские силы в Атлантическом и Тихом океанах на базы, из которых будут лучше готовы противостоять Соединённым Штатам? Несмотря на то, что и у Британии и у Франции есть очевидный интерес поставить США на колени? Несмотря на то, что почти все деньги, что Максимилиан выручит от продажи Чиуауа и Соноры, пойдут прямиком в карманы банкиров Лондона и Парижа? Всё это правда, но тем не менее, от нас требуется не просто показать себя пострадавшей стороной, но пострадавшей откровенно и несправедливо? Простите, ваше превосходительство, но я с трудом вижу в этом справедливость.
   - Откровенно говоря, генерал, я тоже, - произнёс Лонгстрит. - Проблема, с которой мы столкнулись - как оказалось, проблема, почти непреодолимая - заключается в том, что Британия и Франция не рассматривают и не могут рассматривать поддержку нас настолько объективно, насколько хотелось бы. Если они смогут найти причину не вставать на нашу сторону, они её найдут и воспользуются ею.
   - Они - наши союзники, - сказал Джексон. - Были нашими союзниками. Им выгодно быть нашими союзниками. Зачем им вести себя настолько глупо?
   Лонгстрит глядел на него без ответа. Это был почти что жалостливый взгляд, тот взгляд, которым учитель математики награждает ученика, неспособного доказать теорему Пифагора даже под страхом смерти. Этот взгляд говорил: Вот, поэтому, я - президент Конфедеративных Штатов, а ты так и остался простым солдатом. Джексон никогда не желал быть кем-то ещё, кроме как солдатом. Будучи солдатом, он мог оставаться честным и богобоязненным человеком. Он не был уверен, насколько эти слова ныне относились к Лонгстриту. Скорее всего, умрёт Лонгстрит в достатке. Что после этого станет с ним самим - уже другой вопрос.
   И такой взгляд от любого человека, богобоязненного или нет, раздражал. Это взгляд говорил, что все детали лежат перед тобой, стоит их лишь увидеть. Мгновение спустя, он увидел.
   - Им настолько отвратительно владение неграми в рабстве, сэр?
   - Настолько, - сказал Лонгстрит. - Они добились от меня обещания внести поправку в Конституцию, требующую освобождения, и поддержания этой поправки, насколько это возможно, подкрепления этой поправки законодательными и исполнительными актами, и всё же, они колеблются, не веря, что я сдержу это обещание.
   Джексон, который не считал, что оно может быть выполнено, сказал:
   - Я не заметил, чтобы вы освободили собственных рабов, господин президент.
   Теперь Лонгстрит откровенно вызверился на него. Джексон выдержал его взгляд, как выдерживал взгляды и похуже от людей, которых считал намного лучше. Он запоздало осознал, что дипломат из него никакой. Это его не тревожило - никаким дипломатом он и не являлся. Однако затем Лонгстрит произнёс:
   - Генерал, при успешном завершении этой войны, я намерен даровать свободу всем неграм, что сейчас в моей собственности. Надеюсь, я смогу убедить сделать то же самое всю совокупность остальных членов исполнительной ветви власти и, надеюсь, мой пример подстегнёт и простых граждан.
   - Вы серьёзно относитесь к данному вопросу, сэр, - произнёс Джексон, ничуть не удивившись.
   - Так и есть, - ответил на это Лонгстрит. - Я смотрю вперёд и вижу двадцатый век, где машины выполняют ту же работу, какую сейчас выполняют толпы ниггеров. Чем эти толпы будут заниматься потом? Работать на фабриках бесплатно, снижая жалование белых? Опустошать кошельки своих нынешних владельцев? Если мы не пойдём в ногу со временем, нас втопчут в грязь. Как вижу, вы с трудом верите мне, как с трудом верят мне достопочтенные послы и правительства наших союзников. Таким образом, мы должны быть неопровержимо правыми в нашем споре с США.
   - Хорошо, сэр, - сказал Джексон. - Вы сделали обе затронутые здесь проблемы, равно как и ваш собственный взгляд на их решение, более ясными для меня, чем это было ранее. В таком случае, будь по вашему. Пока янки первыми не закричат своё ура, мы не будем спускать своих псов войны с поводка.
  
   У.Шекспир, "Юлий Цезарь", Акт 3 (речь Марка Антония)
  
   - Боже, генерал, я и не знал, что в Вирджинском военном институте вам преподавали английскую литературу, - воскликнул Лонгстрит. Оба рассмеялись, теперь чувствуя себя друг с другом более непринуждённо, чем обычно. Джексон поднялся, чтобы уйти. Лонгстрит встал вместе с ним, обошёл стол и хлопнул его по плечу. - Подождем, - сказал президент. - Подождём, пока янки ударят первыми, и тогда мы ударим изо всех сил.
   Бледные глаза Джексона засияли.
   - Есть, сэр!
  
   Полковник Джордж Кастер с любопытством расхаживал по плацу Форта Додж, штат Канзас, вокруг пары только что доставленных образцов новомодных видов оружия.
   - Я раньше слышал об этих орудиях Гатлинга, - обратился он к брату. - Но до сей поры своими глазами их не видел. Как я слышал, Гатлинг изобрёл эти штуки во времена, когда... треклятые янки забирались в Пенсильванию, и с тех пор пытался продать их армии. Интересно, радоваться ли мне тому, что ему, наконец, удалось провернуть этот трюк.
   Майор Том Кастер также с сомнением осматривал оружие.
   - Похоже, будто Спрингфилд завёл интрижку с пушкой, а потом у них родилась шестерня.
   - Мне казалось, это я писатель в нашей семье, - с издевательской ревностью в голосе произнёс Кастер. Описание подходило. Шесть стволов винтовочного калибра были собраны в единое латунное тело на лафете, который мог бы нести полевую пушку. Вместе с Гатлингом шёл отдельный передок с боеприпасами, похожий на те, что использовались с полевыми орудиями. Обслуживал оружие расчёт из пяти человек. Кастер ходил кругами вокруг сержанта артиллерии, командовавшего расчётом.
   - Сколько вы говорите, эта штука выдаёт пуль в минуту, Бакли?
   - Сэр, когда всё идёт, как надо, около двух сотен, - ответил сержант.
   - Когда всё идёт, как надо, - эхом повторил Кастер. - И как часто это происходит? - На самом деле, знать ответ он не хотел. Нахмурившись, он продолжил: - В этом мире уже слишком много новых устройств, знаете ли. Нам следовало бы продолжать драться на саблях - тогда и становится понятно, кто здесь - настоящие мужчины.
   Его брат указал на блокгаузы, стоявшие по углам форта.
   - Если установим по одной такой штуке напротив друг друга, Оти, то перекроем равнину перед фортом, на случай, если придут кайовы, ну или конфедераты.
   - Возможно, - сказал Кастер. Форт Додж находился в состоянии боевой готовности, ожидая сообщения о том, что объявление президентом Блейном войны КША прошло обе палаты Конгресса. Кастер нахмурился. - Ни краснокожие, ни повстанцы не упустят случая подкрасться и нагадить нам, пока ещё держится мир.
   - Сэр, дайте добротных коней для моих расчётов и мы не будет отставать ни от одного кавалерийского отряда. Это оружие для того и создано, - произнёс сержант Бакли.
   - Поверю, когда сам увижу, - ответил на это Кастер, не заботясь при этом о задетой гордости стрелка Гатлинга. - Пока же оставим этих белых слонов на месте. Возможно, мы сумеем найти хороший повод их применить. - Судя по тону, он ни на минуту не поверил сказанному собой.
   По мосткам на стенах Форта Додж расхаживали часовые, нынче эта унылая рутина была жизненно необходима. Они устремили свои взгляды в прерию во всех четырёх направлениях. Если те, что находились на южной стене, будут особенно бдительны, Кастер не станет их в этом винить. Он волновался, хотя изо всех сил старался этого не показывать. Против кайова этот форт может держаться вечно. Что с этими стенами способна сделать батарея конной артиллерии Конфедерации - уже другой вопрос.
   Он направился в свои апартаменты. В Форте Додж у него имелась квартира на несколько комнат, пока его бойцы жили в казарме и обходились сундуком и соломенным матрасом на металлической кровати с деревянными спинками. Со стен его жилища на него смотрели стеклянными глазами головы бизона, двух антилоп и койота. Он сам убил этих животных, сам же повесил все головы; практика превратила его в хорошего таксидермиста.
   Со спинки кровати на него смотрел енот. В похожих на человеческие ладони лапах он держал яйцо. Из кухни прибежала стряпуха, рыжеволосая ирландская девица по имени Сэл, посмотрела сначала на енота, затем на Кастера.
   - Эт' самая вороватая тварь из тех, что я видела, и я в голову не возьму, зачем вы её держите, - бросила она.
   - Каменная Стена? Он славный малый. - В голосе Кастера звучало больше снисходительности, чем он обычно проявлял в адрес своих людей. Этого енота он вырастил сам из осиротевшего цуцика, который пробыл с полковником дольше, чем Сэл. Кухарки у него не задерживались. Они постоянно выходили замуж за солдат или местных гражданских, и если они были миловидными, как Сэл, Либби считала своим долгом познакомить их со всеми мужчинами в округе. Кастер дружелюбно относился к другим женщинам. Либби, порой, считала, что он с ними чересчур дружелюбен.
   Привлечённая жалобой Сэл на енота, она вышла из спальни, невысокая, пухлая, темноглазая женщина почти одного возраста с Кастером. Неважно, насколько он был дружелюбен с другими женщинами - а его дружелюбие было максимально близко к тому, какое может сойти с рук - в неё он был влюблён беззаветно. Она пошла прямиком к еноту.
   - Дай сюда яйцо, Каменная Стена, - произнесла она таким тоном, какой мог бы послать в бой целый полк. Она была человеком сильной воли, как и её супруг; иногда его беспокоил вопрос, не умнее ли она их обоих.
   Каменная Стена, однако, вместо того, чтобы выдать яйцо, проглотил его. Сэл яростно и энергично обругала животное. Кастер рассмеялся и над енотом и над кухаркой. Либби скривилась в адрес мужа, прислуги и зверя одновременно. Ей не нравилось, когда её воле бросали вызов, пусть даже и со стороны енота.
   - Возвращайся к работе, Сэл, - бросила она. Продолжая бормотать, ирландка ушла на кухню. Кастер понаблюдал, как двигаются её бёдра при ходьбе. Либби понаблюдала за его наблюдениями.
   - Надо найти ей мужчину, - пробормотала она.
   - О чём ты, милая? - спросил Кастер, приходя в себя.
   - Ни о чём, Оти, - мягко проговорила его жена. - Что думаешь о новом оружии, что пришло этим утром?
   - Ничего, - ответил он, и уже собрался погрузиться в подробности - Либби нравились любые подробности - как в их квартиру вломился ординарец и передал ему телеграмму. Кастер развернул её и прочёл вслух: - Начиная с сего дня Соединённые Штаты и Конфедеративные Штаты находятся в состоянии войны. Исполнять со всем усердием. Победа будет за нами. Роузкранс. - Он издал боевой клич, какому позавидовали бы даже кайова, затем выбежал на плац и приказал трубачам трубить общий сбор. Люди бросили муштру и наряды и принялись строиться, на их лицах было волнение - большинство уже догадалось, что означал этот необычный сбор.
   Когда Кастер прочёл телеграмму перед собравшимися войсками, толпа разразилась радостными криками. Громче всех кричали офицеры и ветераны сержанты и капралы, те, кто помнил Войну за Сецессию и желали за неё поквитаться.
   - Мы погоним повстанчиков отсюда и до Рио-Гранде! - выкрикнул Том Кастер. Затем он вспомнил о присоединении Соноры и Чиуауа, которое и привело к войне. - А потом погоним их ещё миль на пятьдесят!
   - Точно! - сказал Кастер. - Никто не смеет презирать Соединённые Штаты Америки, слышите? Я ждал этого момента почти двадцать лет, и вот он настал. - Его голос дрожал от эмоций. Снова раздались радостные крики. - А пока, разойтись. Скоро мы вернём своё.
   Гомоня, бойцы вернулись к своим обязанностям. Том подошёл к брату.
   - Оти, - сказал тот, - кажется, у меня есть мысль, как извлечь пользу из этих Гатлингов. Тем лучше, что идёт война.
   Кастер бросил на оружие недоверчивый взгляд.
   - Сам я не думаю, что от них может быть толк. Если хочешь доказать мою неправоту, вперёд.
   Том говорил почти десять минут, сопровождая свои мысли жестами и рисунками в пыли плаца. Заканчивая, он произнёс:
   - И, разумеется, командовать отрядом буду я. Таково моё мнение - моя шея должна быть на кону.
   Он говорил непреклонно. Джордж Кастер, храбрец из храбрецов, признавал наличие отваги в собственном брате.
   - Нет, командовать буду я. Я никого не отправлю с непроверенным оружием, пока сам буду в безопасности отсиживаться дома. Подполковник Крауниншилд отлично справится с командованием полком в моё отсутствие. Выходим завтра на рассвете.
   Ухмылка Тома Кастера была огромной.
   - Есть, сэр, Оти, сэр!
   - Подбери нам дюжину ребят, - сказал Кастер. - А, и убедись, чтобы эти орудия, и передки к ним, тащили добротные кони. Поглядим, как они себя покажут, когда пойдём к границе. Если не догонят, они бесполезны.
   Он отдал указания Касперу Крауниншилду о патрулях, которые нужно будет разослать в его отсутствие. Заместитель командира полка имел перепуганный вид, когда узнал, что задумал его командир, но не сказал ни слова. Кастер либо вернётся со щитом, либо не вернётся вообще. В любом случае, мелочные придирки не имели значения.
   Кастер, его брат, дюжина кавалеристов и два орудия Гатлинга вместе с расчётами выехали из Форта Додж с восходом солнца. Когда форт исчез за спиной, Кастер радостно рассмеялся.
   - Больше не нужно переживать из-за этой проклятой международной границы, - сказал он.
   - Это точно, - спешно отозвался брат. - Теперь нужно переживать из-за того, чтобы патруль повстанцев не надавал нам пинков до того как мы зайдём на Индейские территории.
   Кастер и один из бойцов выехали вперёд на разведку, чтобы этого не случилось. Без ложной скромности, Кастер был уверен, что мог бы сделать в скачке любого из своих компаньонов, за исключением, пожалуй, брата. Когда бойцы его полка думали, что он не слышит, они называли его Твёрдой Жопой. Он не злился, он гордился. Он оглянулся через плечо на орудия Гатлинга. Они замедляли отряд, но не сильно. Сержант Бакли понимал, о чём говорил.
   Он ехал по прерии Канзаса. То там, то тут, на плоской равнине торчали фермерские дома. Некоторые представляли собой землянки, выставившие из земли печные трубы. Некоторые были построены из дёрна, некоторые из дерева, некоторые - самые зажиточные - из кирпича. Дёрн, дерево или кирпич - все дома были похожи на крепости, приземистые, низкие с узкими окнами. На землях, уязвимых для набегов индейцев, подобное было разумно и безопасно.
   На ночь они встали лагерем в прерии, варили кофе, жарили солёную свинину, а затем жарили в оставшемся от мяса жире галеты, посыпанные коричневым сахаром. На свет прилетал и улетал случайный светлячок. Где-то вдалеке ухнула сова. Кастер завернулся в одеяло, посмотрел на рассыпанные по небу, словно сахар-песок, звёзды и почти мгновенно заснул.
   Он проснулся ещё в темноте, но предрассветные сумерки уже осветили небо на востоке. Он тряхнул брата.
   - Встаём, лентяи!
   Том застонал и отмахнулся. Кастер рассмеялся. Он заработал себе очко.
   Незадолго до полудня они зашли на Индейские территории, территории Конфедерации. Кастер позволил сержанту Бакли и Гатлингам себя догнать.
   - Выбирайте себе место, - сказал Кастер. - Вам лучше знать возможности и требования своего оружия. - Сержант-артиллерист кивнул. Кастер надеялся, что от Гатлингов будет польза.
   Ближе к вечеру Бакли выбрал небольшую возвышенность, откуда открывался отличный вид во всех направлениях. Отряд остановился на ночёвку. Когда наступило утро, расчёты Гатлингов остались позади. Кастер, его брат и кавалеристы отправились искать ручьи и поселения кайова, где они скорее всего - они на это надеялись - найдут источники воды.
   Сначала они обнаружили скот. Нынче индейцы пасли скот, вместо того, чтобы охотиться на почти что вымерших бизонов.
   - В атаку! - выкрикнул Кастер. Они и бросились в атаку, крича, размахивая шляпами и стреляя в воздух из винтовок. Скотина заревела от ужаса и в панике бросилась врассыпную. Кастер снова закричал, словно пацан, обрадованный устроенному им грандиозному бардаку.
   Рядом с ним пуля выбила из земли фонтанчик пыли. Стреляли не его люди, а кайова, что пасли стадо. Кастер выстрелил в ответ и промазал - точный выстрел верхом на коне был практически невозможен. Он махнул своим людям атаковать индейских пастухов. Малочисленные кайова разбежались. Их пони с хвостами, подвязанными яркой тканью, скакали по прерии.
   Кастер понимал, что они выманивали его и его людей на большее число своих. Он гнался за ними настолько активно, насколько этого хотели индейцы. Если он не разворошит осиное гнездо, его работа не выполнена.
   Брат указал на северо-запад. Там, у русла ручья, стояло поселение, в котором жили те пастухи. Том Кастер изо всех сил поскакал в ту сторону. Остальные кавалеристы, среди них и Джордж Кастер, последовали за ним.
   - Держитесь подальше от лошадей! - крикнул Кастер. - Нам не нужно ранить лошадей.
   Если они поранят их лошадей, кайова не смогут их преследовать. Замысел бы в этом. Кастер надеялся, что этот замысел был хорошим. Так или иначе, Гатлинги дадут ему ответ.
   Том Кастер скакал по тому, что выполняло обязанности главной улицы поселения, мимо собак, детей и скво, которые разбегались от него, сломя голову. И вновь Кастер последовал за братом, мимо вигвамов, раскрашенных рисунками медведей и медвежьих лап, мимо вопящих женщин, мимо старика, который выстрелил в него из пистолета и промазал с такого расстояния, с какого не промазал бы даже по мыши, не то, что по человеку.
   С другой стороны поселения галопом заходили его кавалеристы. Кастер понимал, что они занимались тем же, чем занимались индейцы - дикий налёт, который мог лишь задеть гордость кайова. Позади него воины бежали к своим пони. Он выстрелил в них пару раз, чтобы они не догадались, что делали именно то, что он хотел.
   Он махнул своему отряду отходить в сторону холма, на котором ждали Гатлинги. Если они не сумеют пересечь равнину, он и его люди будут мертвы. У них на хвосте сидело где-то от пятидесяти до сотни кайова. Благодаря конфедератам, лошади у индейцев были свежее, винтовки такие же хорошие, как и у него самого.
   - Вот эта часть дела мне не нравится, - сказал Том Кастер. - Не люблю убегать, даже понарошку.
   Во время погони один из его кавалеристов свалился с седла. Под другим пала лошадь, а значит, солдат тоже вскорости погибнет. Кавалеристы, стреляя через плечи, убили пару-тройку индейцев и пару-тройку лошадей.
   После пары часов бешеной погони, один из бойцов указал на северо-восток.
   - Вон там, сэр! - И действительно, на вершине небольшого холма их ожидала пара Гатлингов с расчётами. Кастер пришпорил лошадь к ним. Кайова поспешили за его людьми, восторженно крича. Они тоже заметили на холме солдат, но также они видели, что их противник находился в сильном меньшинстве.
   Артиллеристы у Гатлингов помахали кавалеристам.
   - На гребне холма спешиться, как будто мы готовы принять последний бой, - приказал Кастер своим всадникам. Возможно, этот бой и станет для них последним. Кайова приближались. Лошади забирались на холм. Кастер изо всех сил старался держаться вне линии огня Гатлингов, на случай, если те начнут стрелять раньше времени. Он остановил тяжело дышащую взмыленную лошадь и спешился. Мимо просвистела пуля. Он крикнул стрелкам:
   - Теперь дело за вами, парни!
   Сержант Бакли и командир расчёта второго Гатлинга, сержант Нойфилд, повернули стволы так, чтобы те смотрели в сторону кайова. Затем они принялись вращать рукоятки в задней части орудий. Стволы завертелись. После выстрела каждый ствол вращался до тех пор, пока не дозаряжался из латунного барабанного магазина наверху Гатлинга.
   Звук стоял жуткий, как будто кто-то рвал надвое парусину. Вершину холма окутала завеса из дыма от патронов с чёрным порохом. Когда обойма пустела, расчёт снимал её, а на её место ставил полную. Когда ствол клинило, орудие на мгновение затихало, чтобы выбросить патрон или удалить самый сильный нагар. Однако, в основном, Бакли и Нойфилд стреляли, стреляли и стреляли.
   Кастер вгляделся сквозь проплывающий дым. Кайова как будто с разбегу наткнулись на каменный забор. Они находились на дистанции действительного огня ещё до того, как Гатлинги открыли огонь, и не имели шанса даже помолиться перед смертью. Более половины их отряда, более половины лошадей пали замертво перед двумя орудиями. Остальные скакали прочь настолько быстро, насколько могли. Они были храбры, но они оказались не готовы к тому, с чем только что столкнулись.
   - Благослови Господь мою душу, - тихо произнёс Кастер.
   Сержант Нойфилд также всматривался через дым, но в восточном направлении.
   - Сэр, - обратился он к Кастеру. - Ещё всадники. Похожи на повстанцев, а не на индейцев.
   - Пусть подходят, сержант. - В голосе Кастера слышалось легкомыслие. От недоверия к Гатлингам он бросился в иную крайность. - Хватит на всех, разве нет?
   И конфедераты подошли. На их месте Кастер поступил бы точно так же. У них целая рота солдат. Пара дюжин янки на вершине холма? Сметём их и начнём войну, как надо. Если повстанцы и заметили мёртвых кайова, они не удостоили их своим вниманием.
   А следовало бы. Когда они подскочили на галопе к небольшому подразделению Кастера, Гатлинги вновь принялись издавать тот же жуткий звук рвущейся ткани. Солдаты и лошади валились, словно скошенные. Кастер сотоварищи помогали своей стрельбой из карабинов механическому убийству, учинённому Гатлингами. Как и кайова, конфедераты столкнулись с оружием, какое не могли вообразить, рассыпались и убежали.
   Кастер подошёл к Нойфилду и хлопнул его по спине. То же самое он сделал и с Бакли.
   - Может, оно и неспортивно, - произнёс он. - Но уж точно не чепуха.
  

Глава 4

   Альфред фон Шлиффен ехал по Лонг-Бридж, самому важному мосту, направляясь из Вашингтона в конфедератскую Вирджинию. Он без труда проделал путь на юг от германского посольства - многие, хотя и далеко не все, жители Вашингтона с началом войны бросились на север, поэтому движение было не таким плотным, как это было бы до кризиса.
   Мальчишки на улицах по-прежнему продавали газеты. Судя по их истеричным воплям, некий офицер армии США по фамилии Кустар - Шлиффен не был уверен, что фамилия звучала именно так, но так он расслышал - где-то по ту сторону Миссисипи в одиночку перерезал целую дивизию конфедератов и племя индейцев. По логике, неким образом ускользавшей от германского военного атташе, в результате только этого война должна быть выиграна. реальности, журналисты тоже обыгрывали схожесть фамилии Кастера и названия заварного крема для тортов (custard).
   До сих пор в окрестностях Вашингтона признаков войны не наблюдалось. Конфедеративные Штаты могли разнести столицу Соединённых Штатов вдребезги, но не сделали в эту сторону ни единого выстрела. Равно как и войска США. В отличие от болтовни, президент Блейн проявлял большую осмотрительность, когда доходило до дела.
   Однако к полудню сего дня конфедераты дали знать, что посылают на Лонг-Бридж офицера под флагом перемирия. Шлиффен отметил, что оказался не единственным военным атташе, направлявшимся на этот мост. Он кивнул своему французскому коллеге, майору Фердинанду Фошу.
  
   Откровенный анахронизм: во французской системе званий тогда майор отсутствовал, после капитана сразу шёл подполковник. И даже если после поступления в 1885 году в Высшую военную школу Ф. Фоша отправили на стажировку в военатташат в США, а не в Генштаб, подполковника в реальной истории он получил только в 1898 году.
  
   Француз холодно ответил на приветствие; как и Шлиффен, он сражался во Франко-Прусской войне. Шлиффен задумался, как долго здесь будут терпеть Фоша.
   Британского военного атташе видно не было, однако вскоре появился его помощник, капитан, который пребывал в первой половине своего тридцатилетия, и поехал рядом с майором Фошем, пытаясь заговорить с ним по-французски. К сожалению, англичанин переоценил свои знания этого языка. Паузы в разговоре становились всё длиннее и длиннее.
   - Вали из нашей страны, чёртов краснопузый! - крикнул кто-то в адрес помощника военного атташе, который и в самом деле был одет в мундир красного цвета. Тот приподнял шляпу перед кричавшим. Шлиффен незаметно кивнул, восхищаясь его и его бахвальством, и языковыми навыками.
   Этой же группой, но не совсем плотной - Шлиффен чуть приотстал - троица офицеров проехала на юг через сельскохозяйственные земли Смитсоновского института, затем на запад вдоль Мэриленд-авеню в сторону Лонг-Бридж. Теперь Шлиффен видел позиции орудий конфедератов, направленных в сторону столицы Соединённых Штатов. Также среди деревьев он заметил готовые к ответу орудия США. Ещё больше орудий США разместилось на высотах к северу и западу от города, и в окрестностях. Если конфедераты попытаются окружить Вашингтон, эти орудия усложнят данную задачу.
   На той стороне Лонг-Бридж, что принадлежала США ожидали Сол Берриман - адъютант Роузкранса, - несколько солдат и госсекретарь США Ганнибал Гэмлин. В своём черном костюме, пиджак на такой влажной жаре расстёгнут, демонстрируя широкое белое поле рубашки, Гэмлин был похож ни на что иное, как на пожилого пингвина-неваляшку.
   Капитан Берриман кивнул Шлиффену, когда тот спешился. Он изо всех сил притворился, будто британского и французского военных представителей, союзников недружественных сил, не существовало. Они заняли места, чтобы наблюдать самим и при этом оставаться незамеченными.
   Церковные колокола по обеим сторонам Потомака начали провозглашать о наступлении полудня. В этот момент офицер Конфедерации на чёрном коне проехал по Лонг-Бридж на север, держа в руке белый флаг. Когда он приблизился, Шлиффен заметил, что, судя по красной окантовке мундира, это был артиллерист.
   - Меня зовут полковник Уильям Эллиот, - заявил он, - и у меня есть предложение от президента Лонгстрита и генерала Джексона, которое позволит избежать ненужного кровопролития.
  
   Уильям Эллиот (1838-1907) - в реальной истории был юристом и конгрессменом от штата Южная Каролина.
  
   Капитан Берриман и госсекретарь Гэмлин тоже представились. Гэмлин произнёс:
   - Говорите, что хотели, полковник. Соединённые Штаты не будут и не станут с осуждением относиться к подобным предложениям. - Говор Гэмлина отличался от говора Эллиота почти так же, как говор баварца отличался от говора берлинца - как и президент Блейн, госсекретарь был родом из Мэна, места, максимально удалённого от Конфедерации к востоку.
   - Благодарю вас, сэр, - произнёс Эллиот. - Считая очевидным тот факт, что Соединённые Штаты неспособны защитить Вашингтон от кровопролитной бомбардировки, которую Конфедеративные Штаты могут устроить в любой момент, президент и главнокомандующий просят, во имя гуманизма, объявить Вашингтон открытым городом и позволить силам Конфедерации занять его мирно. В противном случае, за последствия они не отвечают.
   - Я отвечу, - заговорил Берриман настолько поспешно, что едва не перебил последние слова Эллиота. - Генерал Роузкранс приказал мне отвечать на подобные предложения категорическим отказом. Хотите Вашингтон, полковник, придется за него драться, и это обозначено чётко.
   - Мне жаль это слышать, капитан, - сказал полковник Эллиот. - Я надеялся избежать разрушения столь прекрасного города.
   - Вы желали овладеть им без усилий, - ответил на это Берриман. - Мне жаль вас разочаровывать, но этому не бывать.
   - Полковник, - заговорил британский капитан, - прошу не забывать, что в этом городе расположены посольства дружественных вам держав. - Обладая речью представителя высшего сословия, он проглатывал больше слогов, чем госсекретарь США и полковник Конфедерации вместе взятые.
   - Мы приложим все усилия, чтобы поражать исключительно военные цели, - сказал Эллиот.
   - В любом случае, это не имеет значения, - заговорил Ганнибал Гэмлин. - Вследствие возмутительного и неприемлемого характера нот, полученных президентом Блейном этим утром от послов Великобритании и Франции, правительство Соединённых Штатов объявляет весь дипломатический персонал этих двух стран персонами нон грата в этой стране; мероприятия по возвращению ваших людей на родину уже ведутся.
   - Будучи нейтральной державой, Германская империя отлично подходит для обеспечения данного перемещения в обе стороны, - произнёс Шлиффен.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал Гэмлин. - Полагаю, у одного из моих помощников уже назначена встреча с германским послом для обсуждения именно этого предложения. - Шлиффен склонил голову. Он превысил свои полномочия, сделав это предложение, однако никогда нельзя угадать, о чём ещё американцы позабудут.
   - Таков ваш окончательный ответ, капитан? - спросил Уильям Эллиот. Когда Берриман кивнул, конфедератский артиллерийский офицер развернулся и вернулся в свою страну. Пока он ехал по Лонг-Бридж, Берриман отошёл к телеграфисту, которого Шлиффен прежде не замечал, и быстро отбил сообщение.
   Пару минут спустя в воздухе раскатился взрыв. Со стороны Лонг-Бридж, принадлежавшей США, появилось пламя и огромное облако чёрного дыма, часть моста рухнула в Потомак. Мгновение позже с востока и запада донеслись звуки других взрывов, без сомнений, перерезавших другие мосты, соединявшие США и КША.
   - Мы уже сожгли мосты у себя за спиной, - с беспечной улыбкой на лице проговорил капитан Берриман. - Теперь мы сжигаем их перед собой. Капитан, майор, - обратился он к британскому и французскому офицерам, - я прошу и требую от вас немедленно вернуться в свои посольства, дабы вас эвакуировали вместе с остальными вашими соотечественниками. Мои люди сопроводят вас, чтобы в этом убедиться. Полковник Шлиффен, на вас я подобных приказов не налагаю, но вам было бы благоразумно вернуться в германское посольство, так или иначе. Уверен, конфедераты не рассматривают его как свою цель.
   - Вы, без сомнений, правы, - сказал Шлиффен. Он взобрался на лошадь и поехал в здание из красного кирпича на Массачусетс-авеню. Прусская армия склонила Париж к подчинению снарядами и голодом. Тогда он находился со стороны обстреливающих. Теперь придётся выяснять, каково это находиться на обстреливаемой стороне.
   Вдоль Джи-стрит вытянулась колонна из повозок, задержавшая его. Её сопровождали кавалеристы США, дабы убедиться, что колонна двигалась в нужную сторону. Почти во главе колонны в коляске ехал генерал Роузкранс - без сомнений, он направлялся на железнодорожный вокзал. Выбери конфедераты именно этот момент, чтобы открыть огонь, они бы обезглавили армию США. Шлиффен не был готов сказать, стала бы армия от этого глупее, чем она есть сейчас, или нет.
   Пару кварталов спустя, когда он уже был готов пустить лошадь в галоп, на дорогу перед ним выскочила девочка шести или семи лет. Ему удалось остановить лошадь раньше, чем она сумела кому-нибудь навредить. Мать девочки схватила её и шлёпнула со словами:
   - Осторожнее, Нелли! Смотри, куда идёшь!
   - Прости, мам! - всхлипнула девочка. Шлиффену она понравилась - она напомнила ему о собственных дочерях, оставленных в Германии - но лишь на мгновение. Её следовало приучить к дисциплине.
   Едва вернувшись в посольство, он запросил встречи с Курдом фон Шлёцером.
  
   Курд фон Шлёцер (1822-1894) - немецкий дипломат и историк. В данном случае альтернативная история и реальная сходятся, фон Шлёцер действительно занимал пост германского посла в Вашингтоне с 1871 по 1882 гг.
  
   Посол служил в Вашингтоне с самого объединения Германии под предводительством Вильгельма I, и понимал Соединённые Штаты намного лучше Шлиффена.
   - Какое несчастье, - произнёс Шлёцер, проводя ладонью по блестящей лысине. - У американцев просто талант ссориться со своими соседями, и они выбрали именно этот момент, чтобы продемонстрировать его. Я призывал их к сдержанности, но они не стали слушать. Они никогда не слушают.
   - Я заметил то же самое, - ответил на это Шлиффен. - Вы верно отметили - несчастье. Ни малейшего представления о предусмотрительности.
   - Именно, благодаря своему упрямству они и оказались в окружении, - произнёс немецкий посол. - У них нет Бисмарка, который не позволил французской зависти опутать Германию подобными тенётами.
   - Капитан Берриман этим утром упомянул ноты из Британии и Франции в адрес правительства Соединённых Штатов, - сказал Шлиффен. - Они объявили войну?
   - Не в таких выражениях, - ответил ему Шлёцер. - Они требуют от Соединённых Штатов в течение двенадцати часов прекратить любые боевые действия в отношении Конфедеративных Штатов, угрожая войной.
   Шлиффен взвесил в уме силы обеих сторон.
   - Для Соединённых Штатов было бы благоразумно принять это требование.
   - Они не станут. - Шлёцер печально покачал головой. - Президент Блейн видит, что Соединённые Штаты больше и богаче Конфедеративных Штатов, а помимо этого не видит ничего. Ни одна европейская держава не воевала в Северной Америке с тех пор, как Англия и Соединённые Штаты схлестнулись во время наполеоновских войн. Боюсь, Блейн не до конца понимает, во что ввязывается.
   - Думаю, вы правы, ваше превосходительство, - сказал Шлиффен. - Генерал Роузкранс назвал эти ноты возмутительными. Но, в соответствии с моими предшествующими с ним беседами, он не сделал никаких приготовлений к войне с Британией и Францией, даже зная, что она не только возможна, но и весьма вероятна.
   - Американцы настаивают на импровизации, как будто спонтанность сама подтолкнёт их к верному решению в подходящий момент. - Курд фон Шлёцер вздохнул, словно судья, собиравшийся огласить приговор, и в данном случае весьма суровый приговор, проходимцу, лишь вероятно бывшему преступником. - Пока они не научатся сначала думать, а потом делать, на мировой арене всерьёз их воспринимать не будут. Пожалуйста, составьте к вечеру письменный рапорт обо всём, что увидели и услышали на Лонг-Бридж, дабы я мог телеграфировать его в Берлин.
   - Слушаюсь, ваше превосходительство. - Шлиффен отправился в свой душный кабинет и составил рапорт. Передав его секретарю посла, он вернулся к себе и какое-то время изучал продвижение генерала конфедератов Ли в Пенсильванию, удар, который принёс КША победу в Войне за Сецессию. Ли столкнулся с недостаточно решительным сопротивлением, это, вне всякого сомнения, но этот ход, непрямой, в отличие от прямой угрозы Вашингтону, показал его высокий стратегический талант. Североамериканцы были неотёсанны, но глупыми были далеко не все из них.
   Шлиффен в любой момент ожидал, что орудия конфедератов начнут бить по Вашингтону, но те молчали. Неэффективно, решил он, а потом передумал. Возможно, прежде чем самим начинать вести наступательные действия, Конфедеративные Штаты ждут, пока их союзники формально вступят в войну - опять же, не самое худшее стратегическое решение. В постель он отправился, продолжая гадать, и сделал это с совершенно чистой совестью. Если что-нибудь произойдёт, он об этом узнает.
   Уже занимался рассвет, когда начался обстрел. Шлиффен выскочил из постели, накинул мундир и поспешил на крышу посольства. Другие здания вокруг были той же высоты, загораживая вид, однако оттуда он мог видеть больше, чем откуда бы то ни было ещё, к тому же, уши подсказывали ему то, чего он не мог увидеть.
   На юге и юго-западе поднимались огромные облака дыма, с той стороны, где на Арлингтонских холмах и других высотах вдоль Потомака стояли батареи конфедератов. Им отвечали орудия США - не только тяжёлая артиллерия, стоявшая в укреплениях, окружавших Вашингтон со времен Войны за Сецессию, но и полевые орудия в самом городе и вдоль реки. В воздухе, словно товарные поезда, ревели снаряды.
   Шлиффен прикинул, что по огневой мощи они были примерно равны. Во всяком случае, у США могло иметься некоторое преимущество, в этом, по крайней мере, убеждал его слух. Но, какое это имеет значение? Орудия США способны перемолоть огневые точки конфедератов в Вирджинии, но и только. Меж тем, пушки конфедератов разносили саму столицу Соединённых Штатов.
   Он слышал только артиллерию, никакой ружейной стрельбы. Значит, конфедераты не пытались бросить через Потомак пехоту. Если бы главным в Ричмонде был он, он тоже сдерживался бы: с настолько небольшой профессиональной армией, какая на данный момент была в строю у конфедератов, потери были бы неприемлемыми. В любом случае, обстрел Вашингтона был в большей степени символическим актом, для которого артиллерии было более чем достаточно.
   Ещё это был акт разрушения. Шлиффен наблюдал, как снаряды конфедератов взрывались вокруг укреплений на холмах за городом. Ещё он слышал, как они падали на юге и юго-востоке, рядом с Белым Домом и военным министерством по соседству, а также рядом с Капитолием. С обоих направлений поднимался дым. Шлиффен ненадолго спустился вниз, и вернулся с полевым биноклем. Вглядываясь в сторону юго-востока, он кивнул сам себе. Не все снаряды в той стороне ложились рядом с Капитолием. Часть падала на военно-морскую верфь, что на восточном берегу Потомака.
   На улицах царила паника. Те, кому ещё не удалось сбежать из города, пытались сделать это сейчас, все сразу. Шлиффен надеялся, что девочка, которую едва не переехала его лошадь, находится в безопасности. Сквозь давку изо всех сил старался пробиться, звеня колокольчиком, экипаж пожарной команды. Его отважные старания оказались недостаточно упорными.
   Менее чем в квартале от германского посольства приземлился заплутавший снаряд конфедератов. Начался пожар. Пожарная карета не успевала добраться и туда. Пожарные, костеря больших коней, продвигались еле-еле. Шлиффен вдохнул пороховой дым, словно человек, оценивающий букет новой бутылки вина. Мгновение спустя, он пожал плечами. О качестве урожая пока судить рано, но это война.
  
   Королева Огайо пыхтела вверх по реке, в честь которой была названа. Фредерик Дуглас нетерпеливо расхаживал по палубе. Судно до неприличия долго задержалось в Эвансвилле, чтобы принять на борт дрова, и от самого Кейро боролось с течением. Ему не хотелось опаздывать на обещанное выступление в Цинциннати.
   - Надо было ехать поездом, - пробормотал Дуглас. Однако он покачал крупной головой. В какой бы город на северном берегу реки Огайо он бы ни отправлялся, он всегда садился на пароход. Таким образом, стоя то у левого, то у правого борта, в зависимости от того, плыл ли он по течению, или против, он мог смотреть в сторону принадлежащего Конфедерации штата Кентукки.
   По ту сторону реки Огайо раскинулась столь же зелёная, приятно волнистая земля. Тень, окутавшая её, в отличие от дыма, окутывавшего Сент-Луис, была воображаемой. Впрочем, для Дугласа эта тень не становилась ни менее осязаемой, ни менее гнетущей. На южном берегу реки страдали пленённые миллионы представителей его племени, а большинство соотечественников старательно притворялись, будто этих миллионов страждущих не существует.
   Неподалёку от Дугласа белый мужчина и его супруга также смотрели в сторону Кентукки. Увидев обеспокоенные выражения их лиц, он смягчился. Не все белые в США игнорировали бедственное положение негров в Конфедеративных Штатах. Затем женщина сказала:
   - Джек, ты уверен, что это безопасно - путешествовать по Огайо, когда идёт война?
   - Безопасно, как дома, милая, - обнадёживающе произнёс мужчина и похлопал женщину по ладони. На нём был крикливый костюм в бело-коричневую клетку и котелок с пером в ленте; как предположил Дуглас, этот человек пытался произвести на невежд впечатление собственной важности, которой, на самом деле, не обладал. Впечатлить жену у него определенно получалось. Громким, напыщенным голосом он продолжил: - Если бы повстанчики хотели ввязаться в настоящую драку, они это уже сделали бы. Как по мне, им на это духу не хватит. Прошлой ночью мы проплывали мимо Луисвилля, разве нет? И погляди, как Кастер перемолотил их на западе. Это было в Техасе или на Индейских территориях? Я не помню.
   Действительно, мимо Луисвилля и Фоллс-оф-Огайо они прошли без проблем. Одной из причин, почему им удалось избежать проблем, было то, что они прошли по каналу со стороны Индианы, тому, который после войны пришлось мучительно рыть через твёрдые скалистые породы, а не по Луисвилль-Портлендскому каналу в конфедератском Кентукки. Дуглас это понимал, а Джек нет.
   Королева Огайо свернула в излучину реки сразу за Мэдисоном, штат Индиана. Супруга Джека указала на берег со стороны Кентукки.
   - Там пушки, - сказала она.
   И это действительно были пушки. Дуглас их узнал. Четыре двенадцатифунтовых Наполеона, оставшихся с войны. Как оружие в нынешние времена, они не представляли ничего особенного. Равно как и войска, что их окружали. Судя по плохо сидящим серым мундирам, это были ополченцы Кентукки, а не регулярные войска Конфедерации.
   Древние пушки, солдаты-любители - бронированная канонерка за считанные минуты истребила бы людей и разломала пушки. Королева Огайо никакой канонеркой не была.
   - Вы! Лодка янковская! Сдавайся! - крикнул через реку один из кентуккийцев - на пароходе с колёсами по бортам развевался большой флаг США. - Швартуйся на этом берегу. Мы вас обыщем насчёт не перевозите ли вы солдат, а потом вы станете военной добычей.
   Фредерик Дуглас спешно спустился на главную палубу, затем прошёл на нос парохода. Если придётся плыть, ему не хотелось обплывать судно, чтобы добраться до северного берега Огайо. Ничто не могло заставить его остаться на борту, если судно причалит на территории Конфедерации. Если ополченцы его поймают, то продадут в рабство. Он был свободен более сорока лет, всю взрослую жизнь. Он был готов умереть, лишь бы остаться свободным и не вернуться под ярмо.
   - Сдавайся! - снова крикнул ополченец. Когда Королева Огайо продолжила плыть мимо, он повернулся к батарее и махнул. Орудийные расчёты стояли и наблюдали за колёсным пароходом. Теперь один расчёт пришёл в движение.
   - Они собираются в нас стрелять? - спросил небритый пассажир в грязной робе.
   - Не могут, - ответила ему столь же грязная женщина. - Не станут.
   Наполеон рявкнул. Из его ствола вылетело пламя и дым. Ядро упало в реку перед пароходом. Орудие откатилось от отдачи. Артиллеристы принялись его перезаряжать. Остальные три расчёта также занялись своими орудиями.
   - Это было предупреждение, - крикнул кентуккиец в адрес Королевы Огайо. - Сдавайтесь или мы разнесём вас по всей реке!
   Пассажиры тревожно и настороженно закричали. Из рубки наверху донёсся приказ, настолько преисполненный яростью и горячностью, что перекрыл нарастающий шум:
   - Закрутить предохранительные клапана, лейте эфир в топки! Валим отсюда к едрени матери!
  
   Смачивание твёрдого топлива эфиром ускоряет розжиг, но делает процесс горения менее предсказуемым.
  
   Приказ означал, что судно может взорваться, даже если пушки конфедератов в котёл не попадут. Дугласу было плевать. Он захлопал в ладоши, аплодируя здравомыслию капитана - сдача в плен для него была немыслима. Чем раньше они выйдут за пределы досягаемости Наполеонов, тем лучше.
   Остальная часть батареи открыла огонь по пароходу, на этот раз, от всей души. Одно ядро просвистело выше, промах. Ещё одно упало в реку совсем рядом с судном, облив водой Дугласа и стоявших рядом пассажиров. Третье снесло пару футов верхней части дымовой трубы. Повстанцы запрыгали так, словно бы уже потопили Королеву Огайо. Яростные окрики командира заставили их успокоиться и заняться перезарядкой.
   - Господи! - донёсся до слуха Дугласа стон Джека сверху. - Что же нам делать?
   - Думаю, нам лучше спуститься вниз на главную палубу, - ответила его жена - очевидно, здравомыслия ей хватало на них обоих. - Если судно загорится, придётся прыгать в реку.
   Пассажиры десятками хлынули из кают и салонов парохода на лестницы и главную палубу. Часть побежала на правый борт, поглазеть, как с берега реки по ним стреляют ополченцы. Другие отправились к левому борту, словно надеялись, что будут в безопасности, не видя оттуда пушки конфедератов.
   Мгновение спустя пушки доказали иллюзорность такой безопасности. Ядро попало в надстройки Королевы Огайо и прошило деревянную конструкцию судна насквозь, словно та была из картона. Шквал криков - мужских и женских - со стороны левого борта свидетельствовал о том, что ядро прошило по дороге и как минимум одного пассажира.
   - Господи Иисусе! - выкрикнул кто-то. - Если попадут в котёл, всё это чёртово судно рванёт, будто набитое порохом.
   Эта мысль уже пришла на ум Дугласу. Он гадал, додумались ли до неё артиллеристы конфедератов. Возможно, для них всё это казалось веселой забавой, как для мальчишек, надувающих лягушек. Но лягушки умирали всерьёз, как могла погибнуть пара сотен гражданских, если повстанцам повезёт, или скорее, не повезёт, попасть... или если экипаж, спасаясь бегством от батареи, перегреет котёл и тот взорвётся безо всяких попаданий.
   По пятам за этой мыслью, пришла другая, ещё хуже.
   - Сколько пушек ждёт нас на следующем повороте реки? - обратился чернокожий оратор к небесам.
   - Захлопни пасть, чёртов ниггер, - бросила белая женщина, похожая на чью-то незамужнюю тётушку. Дуглас умолк, хоть это и не имело значения. Если вдоль Огайо находилась ещё одна батарея пушек, это могли быть в равной степени пушки и США и КША, предположил он, однако, беспокоили его именно пушки конфедератов.
   Бум! Бах! Ядро угодило в колесо парохода по правому борту. Разлетелись щепки. Одна вонзилась в мужчину, тот заверещал, как проклятый. Колесо продолжало крутиться, хотя Дугласу оно стало напоминать улыбающегося человека без одного зуба.
   Королева Огайо под ногами задрожала, словно беговая лошадь, вдруг получившая кнута. Она запрыгала на воде. Из недавно повреждённых труб клубами валил дым и сыпались искры. Берег реки казался размытым, настолько высокой была скорость судна.
   Однако в сравнении со скоростью двенадцатифунтового железного ядра, самый быстрый темп судна выглядел жалким ковылянием. Всплески вокруг Королевы Огайо говорили о том, что расчёты орудий, что по ним стреляли, были мастерами своего дела. Но удары и крики говорили о том, что для того, чтобы попадать, мастерами быть не нужно.
   - На борту есть врач? - крикнул кто-то.
   Затем раздался иной крик, более ужасный:
   - Пожар! - Теперь уже не весь дым выходил только из труб. Судно было сделано из дерева и окрашено в несколько слоёв. Возможно, его запалило одно из попаданий раскалённых ядер. Либо ядро попало в угольную печь на камбузе, либо разбило керосиновую лампу, либо... Задумавшись об этом, Дуглас осознал, сколько же имелось неприятных возможностей.
   - Вёдра! - крикнул один.
   - Насос! - крикнул другой.
   Дуглас не знал, что на судне имелся насос, но сейчас это не имело значения. Глянув назад, он заметил, что вся корма Королевы Огайо была объята пламенем. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - с этим пожаром не справиться.
   Возможно, капитан увидел то же самое. Королева Огайо взяла лево руля, направляясь прямиком к берегу реки, принадлежавшему США.
   - Держись, народ! - крикнул стюард. - Будем швартоваться, и швартовка будет жёсткой. Как причалим, все выгружаемся, через нос. Джентльмены, пожалуйста, помогайте дамам. - Казалось, он говорил о танцевальных па, а не о жизни и смерти.
   Королева Огайо с силой врезалась в землю, наверняка, разорвав днище, хотя сейчас это было и неважно. Дуглас вцепился в перила. От удара он выпустил хватку. Он больно упал на руку. С трудом поднявшись на ноги, он подошёл к перилам. Палубу от грязного берега реки отделяло расстояние в десять футов.
   - Разрешите вам помочь, мэм? - обратился он к ближайшей к нему женщине - старой деве, которая обругала его за то, что посмел предположить, что у конфедератов вдоль Огайо могут оказаться ещё пушки, помимо этой батареи.
   Она перелезла через перила, довольно проворно, несмотря на длинную юбку и множество нижних юбок, и спрыгнула сама, даже не удосужившись сказать ему нет. Женщина твёрдых убеждений, подумал он. Другие оказались не столь привередливы, позволяя ему брать их бледные ладони в свои чёрные, и позволяя ему хватать своими чёрными руками их бледные запястья, чтобы помочь оказаться в безопасности. Некоторые его даже благодарили.
   Спустя какое-то время, белый мужчина рядом с ним произнёс:
   - Что ж, Самбо, полагаю, теперь и нам пора сойти на берег. - Дуглас не считал, что этот парень имел намерение его оскорбить; он с той же вероятностью, точно так же назвал бы выходца с Изумрудного острова (прозвище Ирландии) Миком, а еврея Ави - то было своего рода классификацией, а не оскорблением.
   В чём бы там ни было дело, он прав. Несмотря на все попытки победить пожар, он распространялся всё дальше. В ушах Дугласа звенел трескучий рёв; сквозь одежду он чувствовал на коже жар. На тыльную сторону его ладони попал раскалённый уголёк. Дуглас охнул и стряхнул его.
   Он огляделся, чтобы убедиться, что на колёсном пароходе не осталось женщин. Он никого не увидел. Когда он обернулся, то увидел, что мужчина, который назвал его Самбо, уже перелез через перила. Остальные мужчины проталкивались вперёд, делая то же самое. Дуглас решил, что теперь может с честью сойти. Он перелез через перила, встал на самом краю носа и прыгнул.
   Он тяжело приземлился в грязь, упал на одно колено и столкнулся с человеком, который покинул Королеву Огайо мгновением ранее.
   - Прошу вашего прощения, сэр, - сказал он, подбирая шляпу.
   - Ничего страшного, - ответил мужчина. - Будь прокляты эти чёртовы повстанцы! - Словно в подтверждение его слов, мимо пролетело очередное ядро.
   Позади приземлился мужчина, толкнул Дугласа и наступил ему на пятки. Извиниться он не потрудился.
   - Наверное, нам следует убраться отсюда, чтобы тем, кто спасается с парохода, было легче спуститься, - сказал Дуглас.
   Никто не стал с ним спорить, что явилось для него приятным сюрпризом. Слегка прихрамывая, он отошёл от колёсного парохода. Он не оглядывался. Всё, что у него осталось - это одежда, что была на нём, грязная и изодранная. У него ничего не было, когда он бежал от хозяина, да и потом у нигде ничего не было. Сейчас он жил в комфорте, и всего одна телеграмма отделяла его от возможности использовать свои ресурсы.
   - Видать, повстанчики решили, что это судно - военный транспорт, - сказал кто-то неподалеку. В этих словах имелось здравое зерно - и США и КША перевозили своих солдат на пароходах.
   - А может, они лишь гнусная толпа вонючих ублюдков, - злобно произнёс кто-то другой. Для Дугласа в этих словах также был смысл, много смысла; он всегда был готов поверить в самые жуткие истории о Конфедеративных Штатах.
   - Что бы там ни было, Огайо теперь будет перекрыта так плотно, как опий затыкает задницу, - сказал первый.
  
   Лауданум (спиртовая настойка опия) долго считался одним из наиболее надежных средств от диареи. И головной боли. И зубной боли. И кашля. И бессонницы. В общем, закинулся - и на некоторое время нет никаких проблем. Ну, кроме наркотической зависимости.
  
   Прозвучало грубо, но было, без каких бы то ни было сомнений, правдой - если одна сторона начнёт палить по пароходам, вторая последует её примеру.
   Ещё одна мысль была истинной безо всяческих сомнений - он очень и очень сильно опоздает в Цинциннати.
  
   Корзинка грохотала в сторону Хелены.
   - Давай, пошевеливайся! - кричал Теодор Рузвельт лошадям. Те обиженно фыркали, когда он дергал поводьями и хлестал кнутом по их спинам. Мало того, что он заставлял их скакать быстрее, чем они обычно скакали в город, так они ещё и тянули довольно тяжёлый груз.
   Сидевший в задней части повозки Исав Хант произнёс:
   - Тише, босс, тише. Полегче. Мы и так доберемся быстро. - Остальные пятеро фермерских рабочих, рассевшихся вокруг него, шумно согласились. Лишь Филандер Сноу решил остаться на ранчо, он на войне уже бывал. Остальные работники, вроде Ханта, вроде самого Рузвельта, все были ещё слишком молоды.
   - Я ни за что не стану замедляться, никогда, слышите? - заявил Рузвельт. - Страна нуждается в нас, я намерен внять этому зову, и внять, как можно скорее.
   - Нам ему не внять, если вы слетите с дороги и загоните нас в канаву, - сказал Чарли Данниган, другой помощник.
   Рузвельт не ответил. И не замедлился. Когда он решал, что необходимо что-то сделать, он шёл и делал, не тратя время попусту. По пути к Хелене он догнал ещё одну повозку, но та, по его мнению, ехала недостаточно быстро. Места между дорогой и лесом было мало, но он догнал её и обогнал, оставив кучера глотать пыль. Тот парень рассерженно закричал. Рузвельт взмахнул шляпой в насмешливом приветствии.
   - Вот, вы ему показали, босс! - воскликнул Хант. Рузвельт ухмыльнулся, хотя оборачиваться и показывать своим людям, что доволен, не стал. Прямое действие - вот, в чём суть. Те, кто в этом мире доводят свои дела до конца, держат его обеими руками. Если этого не делать, останешься позади с пыльным лицом.
   На этот раз, по приезде в Хелену, Рузвельт не поехал к редакции Газетт, а направился прямиком в территориальную администрацию, что чуть юго-восточнее.
   - Надеюсь, для нас места ещё найдутся, - повторил он, наверное, уже в дюжинный раз с момента выезда. Затем продолжил, опять же в дюжинный раз: - Етить-колотить, если нет, мы их сами создадим, так и поступим.
   - В любом случае, аншлага не видать, - заметил Данниган.
   И действительно, Рузвельт без проблем подкатил коляску почти к самой администрации. Никакой очереди, тянущейся из здания, он также не увидел.
   - Неужели во всей стране, кроме моего ранчо, патриотизм вымер? - требовательно спросил он, обращаясь не к работникам, а, скорее, к Господу.
   Он вылез из коляски, привязал лошадей и повёл своих людей прямиком в администрацию. Когда они поднимались по ступенькам, вышел знакомый мужчина - сосед Джеремайя Пэкстон.
   - Знаю, зачем вы здесь, Рузвельт, - сказал он. - За тем же, зачем и я, либо я - китаец. Как и я, удачи вы здесь не найдёте.
   - Вы это к чему? - спросил Рузвельт.
   Пэкстон сказал лишь:
   - Сами узнаете. - Он сплюнул на землю, прошёл к своему коню, отвязал его от перил, запрыгнул в седло и ускакал к себе на ранчо. Его прямая спина излучала отвращение к этому миру.
   - За мной! - сказал Теодор Рузвельт. Он вёл своих людей по ступеням так, словно они взбирались на высоту, удерживаемую врагом. Остановившись около первого встречного, похожего на тех, кто здесь работает, он спросил: - Где здесь, к адову пламени, кабинет, где записывают в добровольцы?
   - Третья дверь слева, - ответил мужчина. - Но должен вам сказать...
   Рузвельт пролетел мимо него, как пролетел мимо той медленной телеги. Он распахнул третью дверь слева, которую, и в самом деле, украшала надпись: ОПОЛЧЕНИЕ США, к которой, явно недавно, было добавлено: НАБОР ДОБРОВОЛЬЦЕВ.
   В крошечном кабинете сидели два клерка. На ближайшем столе стояла латунная табличка, гласившая, что стол принадлежал Джасперу Сент-Джону.
  
   Пасхалка: так звали известного в узких кругах американского порноактера.
  
   - Доброго дня вам, мистер Сент-Джон, - прогрохотал Рузвельт. - Эти джентльмены, и я вместе с ними, пришли сюда, дабы предложить свои услуги в качестве добровольцев США. Давно пора научить наших своевольных соседей не заигрывать с Соединёнными Штатами.
   Джаспер Сент-Джон не был похож на клерка. Не считая очков, как у самого Рузвельта, он был похож, скорее, на трактирного забияку. Голос его басил.
   - В данный момент мы не принимаем заявлений.
   - Что? - Рузвельт сунул палец в ухо, дабы убедиться, что расслышал верно. - Не принимаете добровольцев? А какого хрена?
   - Не получили приказа, - флегматично ответил Сент-Джон.
   - Господь всемогущий! - Рузвельт драматично хлопнул себя по лбу. - Мы воюем с Конфедеративными Штатами, насколько я слышал, они расстреливают всё, что идёт по рекам, воюем с Англией и Францией, мало того, мы воюем с Канадским Доминионом. Мы и себе войну объявили? Поэтому не принимаем добровольцев?
   - На территории Монтана добровольцев принимают только в местах расположения армии США, - сказал Джаспер Сент-Джон. - Таков приказ военного министра, что мы получили, когда была объявлена война Конфедеративным Штатам.
   Рузвельт был готов взорваться.
   - Но в радиусе пятидесяти миль от Хелены нет ни одной воинской части! - выкрикнул он.
   - Я понимаю. - Сент-Джон был недвижим, словно крепость на холме. - Я лишь следую отданным приказам. Поверьте, вы не первый гражданин-патриот, которого мне приходится разворачивать.
   - Мистер Сент-Джон, сэр, проявите благоразумие. - Рузвельт изо всех сил старался сдержать в узде свой нрав. - Этот приказ, возможно, имел смысл, когда мы воевали только с Конфедеративными Штатами. Я не говорю, что это так; я это отрицаю; но это момент, в котором разумные люди могут расходиться. Я понимаю, что здесь, в Монтане, мы очень далеко от Южной Конфедерации. Но, святый Боже, мистер Сент-Джон, - снова выкрикнул он, ничто не могло удержать его от крика, - Канада у самой нашей границы! С тех пор, как Англия и Доминион объявили нам войну, хоть кто-нибудь в Вашингтоне удосужился взглянуть на карту? Если они переведут через границу достаточную армию, горстка регулярных войск, что есть на территории, не сумеет её остановить. Вряд ли они её даже замедлят.
   - Давайте, предположим, в качестве аргумента, что я запишу вас и ваших друзей добровольцами США, мистер?.. - Сент-Джон умолк.
   - Рузвельт. Теодор Рузвельт. Вот, теперь вы дело говорите, сэр! - с энтузиазмом произнёс Рузвельт.
   Однако клерк покачал головой.
   - Пока нет, - сказал он. - Я только начал. Если я это сделаю, вы не станете добровольцами США, у меня нет на это полномочий. А, едва те, кто стоят выше меня, об этом узнают, они уволят меня за превышение тех полномочий, что у меня есть. Вы останетесь ни с чем, а мне будет ещё хуже. Теперь видите, какие у меня трудности?
   - Вижу, ага, - сказал Рузвельт, тяжело дыша. - Трудность в том, что вы - заскорузлый бумагомарака, которым правит кучка жалких бумагомарак. Если такие, как вы - лучшее, что страна может отправить на территории, тогда мы заслуживаем проиграть войну. Нас вытеснит более сильная и способная раса, как мы вытеснили краснокожих дикарей.
   Работники Рузвельта разразились радостными криками. Джаспер Сент-Джон продолжал сидеть без движения.
   - Очень мило, мистер Рузвельт, - сказал он и замолчал, чтобы почти точно сплюнуть в плевательницу, стоявшую у стола другого клерка, который зарылся в бумагах, не обращая внимания на спор. - Очень мило, - повторил Сент-Джон. - Можете выдвигать свою кандидатуру в законодательное собрание территории на этой платформе, без дураков. Но мне всё это побоку. У меня нет власти сделать так, как вы хотите. Хорошего дня. - Он окунул в чернила ручку, что лежала на столе и приготовился вернуться к своим бюрократическим мелочам.
   - Будь ты проклят, тупой дурак, я стране пытаюсь помочь! - выпалил Рузвельт.
   Сент-Джон медленно отложил ручку. Медленно поднялся на ноги. Он был на полголовы выше Рузвельта и наполовину шире в плечах.
   - А я, - подчёркнуто произнёс он, - устал, что на меня орут. Без разницы, насколько ты хочешь помочь стране, у меня нет полномочий помочь тебе с этим.
   Невзирая на его габариты, Рузвельт был готов ударить его в нос. Это чувство возникло бы у него, даже если бы он находился в кабинете один; то, что за спиной стоят его люди, не пришло ему на ум. Но на ум ему пришло ещё кое-что, отчего удар остался не нанесённым.
   - Я соберу свой отряд! - воскликнул он. - Самовольный полк Рузвельта - вот, как я его назову!
   Его люди захлопали его по спине и яростно закричали.
   - Делай, что пожелаешь, - ответил на это Джаспер Сент-Джон. - И делай где-нибудь в другом месте.
   - Идём, парни, - сказал Рузвельт. - Покажем ему, что не все ещё на территории Монтана погрязли в трясине.
   Когда они покидали территориальную администрацию, в голове Рузвельта уже зрели планы. Если он намерен набирать Самовольный полк, придётся телеграфировать в Нью-Йорк насчёт денег - ранчо, пусть оно и приносило прибыль, даже близко не было способно обеспечить проект подобного масштаба. Он не думал, что ему придётся вооружать своих новобранцев за свой счёт - уж не с Винчестерами, которых тут было, как грязи. Винчестер не имел ни дальности, ни останавливающей силы армейского Спрингфилда, но, благодаря подствольному магазину, Винчестер мог отправить в воздух куда больше пуль, чем однозарядный Спрингфилд. С этим полк мог рискнуть.
   Что придётся, так кормить и обеспечивать жильём свой Самовольный полк, пока тот не перейдёт под контроль США. И не только людей...
   - Конечно же, наш полк будет кавалерийским, - сказал он так, словно сразу знал об этом. - Нет смысла стирать подмётки ботинок.
   - Точно, босс, - сказал Исав Хант. - Всегда первоклассный, таким и будет Самовольный полк.
   Ядро и, на данный момент, полный состав Самовольного полка Рузвельта набился в Фермерскую Телегу Рузвельта (он так о ней и думал - в заглавных буквах). Он подъехал к редакции Газетт, более степенно, чем в прошлый раз - у лошадей не было возможности как следует отдохнуть за время кратковременного и неудачного визита в администрацию.
   В редакции он выкупил большую рекламную полосу, чтобы объявить о наборе в формируемое подразделение.
   - Самовольный полк Рузвельта? - переспросил писарь, что записывал диктуемый текст. - Я знаю, добровольцев не берут... я пытался, но там...
   - Пусть огнём горят, - перебил Рузвельт. - А если нет, у меня всё ещё будут войска, чтобы представить их армии США. Ещё я хочу, чтобы вы напечатали листовки с той же информацией, что будет в объявлении. Можете нанять кого-нибудь, чтобы их расклеить?
   - Конечно, можем, - ответил писарь. - Только это встанет вам в два доллара сверху за каждые пять сотен штук.
   - Беру тысячу, - заявил Рузвельт. - Не хочу, чтобы можно было пройти вдоль любой улицы Хелены и не увидеть ни одной листовки.
   - Значит, тысяча, - сказал человек в испачканном чернилами фартуке и кивнул. - Итого, десять долларов за объявление и восемь за листовки - их мы напечатаем с той же матрицы, так что тут я вам скину, иначе было бы десять - и ещё четыре, чтобы обклеить ими весь город. Выходит, двадцать два... полковник.
   Рузвельт уже бросил пару золотых двойных орлов и пару больших серебряных кругляшей на стойку.
   - Чёрт подери! - тихо произнёс он. Если он собирает полк, значит, быть ему полковником. Во время Войны за Сецессию так дела и делались, и с тех пор правила не поменялись.
   Он выпрямился и выпятил грудь. Хоть он ни разу и не стрелял ни во что, опаснее койота, внезапно, он ощутил себя в одном ряду с Вашингтоном, Наполеоном и Закари Тейлором - вождём, завоевателем. Именно с этим он хотел связать свою жизнь. Он это нутром чуял.
   Этим своим нутром двадцати двух лет от роду он чуял и другие призывы - быть писателем, фермером, но, что с того? Очевидно, тогда он ошибался. Сейчас он не ошибался. Не мог ошибаться.
   - Идём, найдём салун, парни, - сказал он. В Хелене найти салун было чуть потруднее, чем воздух для дыхания, но не слишком. Свой выбор они остановили всего через несколько домов от Газетт. Вместе со своими работниками, он направился в Серебряную ложку.
   - Я плачу! - воскликнул он, что немедленно создало ему новых друзей. - Если вы будете столь любезны, господа, я расскажу вам о Самовольном полку.
   Его новые друзья прислушались. А, почему бы и нет? Он же проставлялся.
  
   Возле Фронт Ройял, штат Вирджиния, что далеко на северо-запад от Ричмонда, генерал Томас Джексон почувствовал себя, будто мужик, вышедший из тюрьмы на волю. Как только начались настоящие бои, он воспользовался этой возможностью, чтобы сбежать из столицы. Президенту Лонгстриту это решение ни капельки не понравилось.
   Джексон улыбнулся, вспомнив, насколько неискренен он был.
   - Но, ваше превосходительство - сказал он - разумеется, на передовой телеграф будет доставлять мне те же разведданные, что и здесь, далеко в тылу. Через него также вы сможете передавать мне любые указания насчёт ведения войны. К тому же я получу важное преимущество, оценивая отдельные детали действа самолично.
   - Вы меня ничуть не одурачили, - ответил на это Лонгстрит. - Вы хотите выбраться из моей хватки, и вы хотите снова оказаться в лагере.
   Отслужив на гарнизонной службе больше лет, чем он мог вспомнить, Джексон набрался определенной доли лукавства.
   - Господин президент, мои желания, какими бы они ни были, - он не собирался признавать, что Лонгстрит попал прямо в цель, - неважны. Значение имеют лишь нужды страны. Можете ли вы отрицать, что моё предложение имеет военную ценность?
   Как бы он ни пытался, старый Пит Лонгстрит отрицать этого не мог. Поэтому Джексон и оказался в лагере к северу от Фронт Ройял, во главе войск Конфедерации, которые отступили пред лицом более многочисленной армии янки, которая вышла из Западной Вирджинии и Мэриленда и ныне занимала Винчестер, что неподалёку от входа в долину Шенандоа.
   Отступали не только защитники Конфедерации. Половина гражданского населения - белого гражданского населения, по крайней мере, бежала из Винчестера до прихода захватчиков. Их палатки и навесы были произвольно разбросаны по округе неподалёку от ровных рядов серо-ореховой ткани, отмечавшей лагерь Конфедерации.
   Джексону не нравилось иметь дело с гражданскими. Они забивали дороги и съедали немалую часть припасов, которые должны были достаться его людям. К тому же они не имели ни малейшего представления о дисциплине и порядке. Он опасался, как бы они не заразили войска этим хаосом.
   Местоположение ему тоже не нравилось. Фронт Ройял находился у слияния двух притоков Шенандоа. Ретивый командир армии США мог бы разместить артиллерию на высотах по обеим сторонам города, как поступил бы сам Джексон против Соединённых Штатов во время Войны за Сецессию. К счастью, янки так впечатлились захватом Винчестера, что в данный момент не замечали ничего вокруг.
   Это позволило Джексону сидеть на верхней рейке забора за пределами Фронт Ройял и посасывать лимон, раздумывая, что бы такое устроить янки до того, как те устроят ему. К нему подошёл пухлый гражданский средних лет в сюртуке-визитке и цилиндре - если этот джентльмен был наполовину столь же важен, как сам о себе думал, то он был действительно важным человеком - и сказал:
   - Видите ли, генерал, вы уже должны что-нибудь сделать с возмутительными незаконными и аморальными конфискациями нашей собственности со стороны чёртовых янки. Первое, что они сделали, сэр, в самую первую очередь, когда промаршировали в наш добропорядочный город, так это объявили об освобождении всех ниггеров Винчестера до последнего. Возмутительно, скажу я вам!
   - Согласен с вами, - сказал Джексон. - Во время прошлой войны они вели себя не столь нагло, но тогда у нас украли немало собственности таким же способом, как вы описываете.
   - Что ж тогда вы предполагаете делать, сэр? - требовательным тоном спросил беженец из Винчестера. - Из-за их воровства я потерял тысячи, тысячи, подчёркиваю!
   - А сколько, по-вашему, потеряла страна? - спросил Джексон. Важный, по крайней мере, считавший себя важным человек уставился на него. Как и предполагал генерал, беспокойство за страну никогда не тревожило его ум. Его заботил только он сам. Джексон продолжил: - Наилучшее лекарство, которое я вижу - это отнять Винчестер у Соединённых Штатов обратно. Тогда их действия не будут иметь для нас никаких последствий.
   Это не было правдой в полной мере, и он это понимал. Негры, которым сказали, что они свободны, могут в это поверить. Они могут попытаться сбежать в США, впрочем, янки отнюдь не жаждут видеть их у себя. Если их вернуть в рабство, они, наверняка, станут склонными к ссорам и непослушными. Президенту Лонгстриту, как невесело подумал Джексон, следовало бы об этом знать, когда он предлагал освобождение.
   - Чем, чёрт подери, вы занимаетесь, жуя эту хреновину, - человек в цилиндре указал на лимон, что Джексон держал в руке, - когда могли бы освобождать город?
   - Обдумываю лучший способ его освободить. - Джексон нарочито показательно принялся снова сосать лимон. Толстяк продолжал свои увещевания. Джексон использовал лимон, как оправдание молчанию. Он смотрел сквозь этого винчестерца, а не на него. Тому потребовалось немало времени, чтобы уловить намёк, но он его уловил. Он ушёл прочь, бормоча под нос ругательства.
   Подбежал ординарец. Его присутствие Джексон отметил.
   - Вам телеграмма, сэр! - сказал солдат и протянул лист бумаги.
   Джексон быстро прочёл её.
   - Значит, сюда движется бригада пехотинцев-добровольцев, да? - сказал он. Это, как минимум, удвоит его силы. Ему понравились увиденные им в Ричмонде до отъезда на фронт добровольческие полки - у них был крепкий костяк из мужчин за тридцать и около сорока, ветеранов Войны за Сецессию, которые помогали молодым понять, что такое служба. - Это хорошо. Очень хорошо.
   Затем, внезапно, он уставился сквозь ординарца - не намеренно грубо, как было с толстяком, а потому что в этот момент его разум оказался где-то далеко. Всё ещё сжимая телеграмму, он прошёл в двухэтажное кирпичное строение, служившее ему штабом, а также домом для его семьи.
   Снаружи находился его сын Джонатан, игравший с собакой. Джонатану было пятнадцать, он был слишком молод для войны, и сильно из-за этого расстраивался.
   - Как дела, сэр? - крикнул он. Джексон не ответил. Джексон едва его услышал. Джонатан пожал плечами и снова бросил палку; он уже множество раз видел отца таким. Генерал вошёл внутрь.
   Несколько молодых офицеров в гостиной вскочили и вытянулись по стойке смирно. Они не изучали развёрнутую на столе карту, они болтали с его красавицей-дочерью Джулией, которой - и куда время летит? - было почти девятнадцать. Под его взглядом у офицеров быстро нашлись веские причины оказаться в другом месте.
   - Папа! - укоризненно воскликнула Джулия - ей нравилось внимание.
   Как и брату, ей не удалось добиться от него ответа и она отшатнулась в некотором огорчении. Джексон этого не заметил. Какое-то время он изучал карту, водил пальцем по линии железной дороги, и, наконец, удовлетворённо вздохнул. В гостиную заглянула его жена, чтобы выяснить, с чего это Джулия так внезапно ушла. Он прошёл мимо Анны, также её не заметив.
   Лишь, когда он добрался до телеграфа, к нему вернулся дар речи.
   - Немедленно телеграфируйте в Ректорстаун, - сказал он телеграфисту, встав перед ним. - Войска, направляющиеся сюда, отныне должны высаживаться на восточном склоне Голубого хребта. - Он продолжал диктовать детали приказов, которые записывал телеграфист. В завершение, он добавил: - Следует двигаться с максимальной стремительностью, дабы достичь точки в указанное время. А теперь, будьте любезны, молодой человек, перечитайте мне.
   - Слушаюсь, сэр, - сказал телеграфист и перечитал.
   Джексон поблагодарил его кивком и вышел. За следующей дверью располагался штаб полковника Скидмора Харриса, который до прибытия Джексона командовал в северной части долины Шенандоа. Харрис был жилистым джорджийцем среднего возраста, который в прошлую войну командовал полком в корпусе Лонгстрита.
  
   Реальный Джеймс Алфеус Скидмор Харрис, во время Гражданской войны действительно служил под началом Дж. Лонгстрита, но погиб в ходе Виксбергской кампании в мае 1863г.
  
   - Полковник, я забрал у армии бригаду добровольцев, направлявшихся сюда из Ричмонда, - без предисловий сообщил ему Джексон.
   Трубка Харриса посылала дымовые сигналы.
   - Уверен, у вас для этого были причины, сэр, - сказал он, тон его голоса предполагал, что едва что-нибудь пойдёт не так, Лонгстрит узнает об это в ту же минуту.
   - Они есть. - Джексон подошёл к карте, которую Харрис повесил на стену и принялся объяснять. Закончив, он спросил: - Теперь вам всё ясно, полковник?
   - Так точно, сэр. - Харрис пыхнул трубкой. - Если янки не проглотят наживку, тогда...
   - Тогда наживка проглотит их, - сказал Джексон. - Выдвигаемся завтра на рассвете, полковник. Подготовьте войска. Я желаю, чтобы вечером в полку было проведено богослужение, дабы люди могли убедиться, что Всевышний поддерживает наше правое дело. У вас ещё остались вопросы?
   - Никак нет, сэр. - Задумчивым голосом полковник Харрис продолжил: - Теперь увидим тактику свободного строя в действии.
   - Да. - Джексону и самому это было любопытно. Стрелковые линии, где бойцы стояли локоть к локтю и стреляли во врагов, во время Войны за Сецессию стали причиной высоких потерь от нарезного дульнозарядного оружия. Против казнозарядного оружия, которое стреляет намного быстрее, и против улучшенной артиллерии, подобный строй будет самоубийственным. На бумаге система, разработанная в армии Конфедерации на замену линейной тактике, выглядела неплохо. Джексон знал, что на бумаге войны не ведутся. Будь оно так, генерал Макклеллан был бы величайшим командующим всех времён. - Завтра на рассвете, - напомнил генерал-аншеф Скидмору Харрису. Он ушёл раньше, чем полковник успел ответить.
   Тем же вечером, когда солдаты молились с капелланами, Джексон молился со своей семьёй.
   - Господи, - произнёс он, преклонив колено - в Твои руки отдаю я полностью себя, веря, что Ты даруешь победу тем, кто находит благосклонность в Твоих глазах. Да будет воля Твоя. - Он пробормотал любимый гимн: - Прояви сострадание, Господи. О, прости, Господи!
   Спал он в форме, эту привычку он приобрёл ещё во время Войны за Сецессию. Анна разбудила его в половине четвёртого.
   - Gracias, senora (спасибо, госпожа - исп.), - сказал он. Жена улыбнулась во тьме. Он надел сапоги, бывшие больше по размеру, чем надо - что ему нравилось, нацепил шляпу с обвислыми полями и отправился воевать, не сказав ни единого слова.
   Длинные колонны солдат в новой серо-ореховой форме и старой серой уже находились на марше на север, когда солнце едва только выглянуло из-за Голубого хребта. Винчестер располагался примерно в двадцати милях от Фронт Ройяла, янки выстроились в нескольких милях к югу от занятого города. Если бы не эти ряды, уже к закату он был бы в Винчестере. Он надеялся оказаться там, невзирая на них.
   Одним из преимуществ раннего начала являлось то, что до наступления дневной жары можно успеть как можно больше. Джексон чувствовал это, даже сидя верхом. На пыльных лицах марширующих людей капли пота проделывали длинные полосы. Пыль тоже висела в воздухе. Из-за неё серая форма становилась коричневой, а также позволяла янки, если они были настороже, знать, что к ним приближаются войска.
   Каждые десять минут каждого часа солдаты отдыхали, составив оружие в пирамиды. Всё остальное время они шагали. Среди пехотных рот грохотали полевые орудия с передками боеприпасов. Чуть позже двенадцати солдаты остановились поесть солёной свинины с кукурузным хлебом и наполнить фляжки из ближайших ручьёв. Ровно через час они вновь двинулись на север.
   Едва они выдвинулись, к Джексону галопом подскакал вестовой из Фронт Ройяла и сунул ему в руку телеграмму. Он прочёл её, позволил себе легкую улыбку и поехал к полковнику Скидмору Харрису.
   - Полковник, добровольцы угрожают Винчестеру с востока, с направлений на Эшбис Гэп и Сникерс Гэп, - сказал он. - Докладывают о значительном и возрастающем сопротивлении на своём участке фронта, что означает, что командующий войсками США в Винчестере, без сомнений, отвёл своих людей с нашего участка, дабы замедлить их продвижение. Сделав так, он испытает затруднения с тем, чтобы остановить нас.
   Полковник Харрис запрокинул голову и выпустил изо рта большое кольцо дыма.
   - Думаю, это так, сэр. У них нет народу сверх того, что наличествует в имеющейся армии - недостаточно, чтобы развернуться на два фронта и противостоять таким силам, как у нас, одновременно.
   Если бы Джексон оказался в Винчестере с войском, ненамного уступающим в численности тому, что наступало, то в первую очередь, он бы не отступил. Но сейчас вода перехлестнула плотину.
   - Вперёд, - приказал он.
   Войска США вырыли линию стрелковых ячеек в полумиле к югу от Кернстауна, что в нескольких милях ниже Винчестера. Джексон снова улыбнулся, на этот раз яростно. Во время Войны за Сецессию янки выкинули его из Кернстауна. Потребовалось девятнадцать лет, чтобы дождаться расплаты, но этот час настал.
   Их пушки открыли огонь по его войскам с расстояния более полутора миль. Его артиллерия съехала с дороги и развернулась в батареи в поле для ответного огня. В то же самое время пехота перестроилась из колонны в цепь, двигаясь с выученной слаженностью, которая демонстрировала, насколько часто войска утомляли себя, отрабатывая этот манёвр на полигоне.
   Эта цепь была не сильно плотнее цепи застрельщиков во время Войны за Сецессию. Ветерану той войны она показалась бы тонкой, словно паутина, пока не заметишь, сколько пуль они выпускали по мере приближения, и насколько густым было облако чёрного порохового дыма вокруг них. Целая дивизия солдат прежней войны не смогла бы создать настолько плотного огня, как его легкая бригада.
   Однако у янки тоже имели казнозарядные винтовки - их Спрингфилды были сопоставимы с Тредегарами конфедератов. Их командир оставил позади не более полутора полков. Даже в этом случае, первые несколько минут боя с янки Джексон опасался, видя преимущества позиции и укрытий, которыми пользовался противник, что они снова разобьют его у Кернстауна.
   У его людей было меньше опыта в наступлении рывками и поддержке друг друга огнём, чем в строевой подготовке и переходе в свободные порядки, из которых они могли наступать. Яростное сопротивление противника гораздо лучше послужило концентрации на поставленной задаче, чем недели упражнений.
   Спустя около часа боя, первые солдаты Конфедерации спрыгнули в полевые укрепления янки по левую сторону от Джексона. Это позволило им вести продольный огонь вдоль окопов армии США. Как только позиция охватывалась, она очень быстро начинала сыпаться. Из окопов вылезали солдаты армии США в тёмно-синей форме и разбегались в сторону Кернстауна. Стрелки и артиллеристы Конфедерации наносили им тяжёлый урон. Всё больше янки бросали винтовки и поднимали руки, сдаваясь. Под охраной торжествующих повстанцев они брели в тыл.
   - Победа за нами, сэр, - сказал полковник Харрис.
   Джексон бросил на него холодный, но обжигающий взгляд.
   - Это только начало победы, полковник. Я хочу, чтобы преследование было доведено до конца. Я хочу, чтобы янки выгнали из Кернстауна, из Винчестера и гнали до самого Харперс-Ферри и Мартинсберга. Я хочу, чтобы их гнали через Потомак - той части Западной Вирджинии никогда не следовало отделяться от штата Вирджиния, но я не уверен, что мы добьёмся этого при нынешнем наступлении. И всё же, если мы достаточно сильно напугаем войска США, они драпанут. Посмотрим, как далеко они убегут.
   Харрис уставился на него.
   - Вы хотите не просто разгромить янки, сэр, - сказал он так, словно в его голове внезапно загорелся свет осознания. - Вы хотите их смести с игровой доски.
   - Разумеется. - Джексон уставился на него в ответ, удивлённый, что офицер мог ставить перед собой какую-то иную цель. - Если они пойдут на нас, добровольческая бригада ударит им во фланг. Если они пойдут на добровольцев, во фланг ударим мы. Если они решат биться с нами одновременно, мы разобьём их по частям. Теперь, усильте натиск.
   И натиск был усилен. Войска США отступали прямо через Кернстаун, местные хлопали в ладоши, когда через эту деревню ехал Джексон. Янки попытались закрепиться в Винчестере, но были оттуда выбиты незадолго до заката. Грохот ружейной стрельбы на востоке говорил о том, что добровольцы тоже в деле.
   Их командир, очкастый парень по фамилии Дженкинс, подъехал к Джексону прямо посреди ликующей толпы в Винчестере (на улицах которого Джексон не заметил ни единого цветного лица).
   - Какие будут дальнейшие указания, сэр? - спросил он. - Мы почти стёрли ноги на марше, но...
   - Ваши люди пока не падают, - ответил Джексон. - Пока светло, будем идти на север. Утром, как только забрезжит рассвет, двинемся дальше. Наша задача - изгнать противника с нашей земли, и я не намерен отдыхать, пока она не будет выполнена. - Он извлёк саблю и указал ею вперед. Нынче сабли годились лишь для драматических жестов, но драматическими жестами всё же не стоило пренебрегать.
   Дженкинс выглядел столь же удивлённым, каким был Харрис к югу от Кернстауна, а затем таким же воодушевлённым. Он повернулся к своим бойцам и крикнул:
   - Слыхали, парни? Видали? Старик Каменная Стена хочет, чтобы мы помогли ему выгнать чёртовых янки из Вирджинии. Знаю, вы устали, как черти, но вы в деле?
   Добровольцы завыли, словно горные рыси. Ветераны Войны за Сецессию уже обучили молодых товарищей яростному крику повстанца. Джексон взмахнул шляпой, благодаря бойцов за демонстрацию силы духа, затем снова указал саблей. Сквозь вопли он произнёс только одно слово:
   - Вперёд.
  
   Можно застрять в местах и похуже Солт-Лейк-Сити, - думал Авраам Линкольн. Технически, слово застрять было неверным. По причине начала войны, у него отменилось несколько выступлений, и он решил остаться там, пока не появятся новые. Мормоны, составлявшие здесь большинство населения, неизменно относились к нему вежливо и тактично. Что бы он сам ни думал об их религиозных убеждениях, мормоны соблюдали приличия в рамках необходимого и сверх того.
   И всё же, он больше чувствовал себя своим среди безбожников, шахтеров, лавочников и бюрократов, что населяли сам город и окрестности. Большинство из них, особенно, официальные лица, являлись демократами, но по своим взглядам на мир они были ближе к нему, нежели мормоны, для которых на первом месте всегда стояла религия, а политика плелась позади.
   - Они хотят, чтобы мы уехали, - сказал Гейб Хэмилтон утром за завтраком в отеле. - Строго говоря, в первую очередь, они хотят, чтобы мы вообще не приезжали. - Он сунул в рот кусок бекона и обратился к знакомому официанту: - Разве не так, Габор?
   - Прошу прощения, мистер Хэмилтон, я не слушал, - вежливо произнёс Габор. - Могу я предложить вам и мистеру Линкольну ещё кофе?
   - Да, благодарю, - ответил Хэмилтон, после чего официант удалился. Невысокий и смышленый безбожник вздохнул и обратился к Линкольну: - Желаете побиться об заклад, что каждое слово, которое он не слушал, дойдёт до ушей Джона Тейлора ещё до того, как часы пробьют полдень?
   - Не знаю, чем Джон Тейлор привык заниматься по утрам, - ответил на это Линкольн. - Не считая этого, думаю, скорее всего, вы правы.
   - В смысле, к какой из своих жён он привык? - спросил Хэмилтон и подмигнул. У одних многожёнство мормонов вызывало моральное возмущение. Других заставляло грязно шутить. Насколько мог судить Линкольн, ни те ни другие не оставляли никого, кто не был прихожанином Церкви Иисуса Христа Последних Дней, равнодушным.
   - Я рад открывшейся возможности лучше изучить образ жизни мормонов. К примеру, я не знал, что в прежние времена их образ жизни в Юте можно было бы назвать коммунистическим.
   - Вы имеете в виду Склады Дезерет? - спросил Хэмилтон, дождался кивка Линкольна, и продолжил: - Я бы назвал это синдикализмом. Люди относили десятину в лавку, а та перепродавала то, что они приносили, тем, кто в этом нуждался. Церковь, а значит, правительство, также имела кое-какую долю прибыли. Бригам Янг не умер в нищете, мистер Линкольн, вот, что я вам скажу. Полагаю, вы уже видели Львиный дом?
   - Длинное, длинное здание, где он держал жён? Трудно приехать в Солт-Лейк-Сити и не увидеть его. - Линкольн взял паузу, чтобы съесть пару кусочков вкусной ветчины. - Кстати, позвольте вас поблагодарить, мистер Хэмилтон, за организацию выступлений в этих местах, чтобы переждать и помочь мне держаться, пока не появятся иные обязательства.
   - Не стоит, сэр, совсем не стоит, - ответил на это Хэмилтон. - Вы просвещаете рабочих насчёт труда и капитала, просвещаете всех насчёт войны. Среди тех, кто не носит звёзды на плечах, я не знаю никого, кто разбирался бы в этом лучше.
   - Правильное отношение труда к капиталу волнует меня с самого окончания Войны за Сецессию, - сказал Линкольн. - Также распределение капитала и, при необходимости, его регулирование, не стали менее актуальными и после войны. Похоже, мормоны используют религиозные ограничения, дабы снизить бремя, однако я не думаю, что подобное решение подходит для более широкого применения. Мормоны - это набожные, благочестивые люди, какими мы хотели бы видеть самих себя.
   - Факт. - Глаза Гейба Хэмилтона блестели. - Они не станут обдирать друг друга, не станут эксплуатировать друг друга, как поступают капиталисты, или, как они сами обращаются с безбожниками, если уж на то пошло. С кого они дерут три шкуры, так это со своих жён.
   Он никак не мог успокоиться. Насколько мог судить Линкольн, мало кто из безбожников, живших на территории Юта, мог оставить эту сторону в покое. Именно поэтому Юте несколько раз не удавалось добиться признания себя, как штата со стороны Союза. Хотя Книга Мормона возражала против этого, прихожане Церкви Святых Последних Дней не отказывались от многожёнства, а те, кто не принадлежал к их церкви, не могли с ним смириться.
   Убедившись, что официант Габор их не слышал, Хэмилтон произнёс:
   - Я просто счастлив тому, что от конфедератов мормонам ещё меньше пользы, чем от нас. Если бы дело обстояло иначе, Юта восстала бы прямо в разгар этой войны, и это факт.
   Вспоминая о ряде вещей, упомянутых Джоном Тейлором во время того ужина, Линкольн сказал:
   - Не будьте столь уверены, что они не восстанут по собственной инициативе, воспользовавшись тем, что мы отвлеклись на КША и европейские державы. Я считаю, президент Блейн проявил недальновидность, выведя войска из Форта Дуглас.
   Ему не было дела, передаст ли Габор его слова Джону Тейлору или нет. Наоборот, он надеялся, что официант передаст президенту мормонов, что кто-то испытывает сомнения в его намерениях. Он не стал упоминать, что считал действия Блейна по вовлечению Англии и Франции в дела США столь же недальновидными. Во время своего правления он сделал всё возможное, чтобы удержать европейские державы от вмешательства в его борьбу с Конфедерацией. Все его деяния не включали в себя достаточное количество побед, которые могли бы удержать Конфедеративные Штаты от обретения независимости.
   - Я был бы рад, если бы рядом со мной находился кто-нибудь в синем мундире, вот, что я вам скажу, - произнёс Гейб Хэмилтон. - Порой мне кажется, что они единственные, кто удерживал мормонов от того, чтобы наступить на нас железной пятой.
   - До сей поры они вели себя прилично, - сказал Линкольн. Позже, не очень сильно позже, он вспомнит, насколько оптимистично это прозвучало.
   - Так и есть, - неохотно произнёс Хэмилтон, словно они обсуждали надежду на хорошую погоду поздней осенью - что-то приятное, но маловероятное. Вспоминая о лояльности Бригама Янга во время Войны за Сецессию, Линкольн понадеялся, что этот безбожник тревожился безосновательно.
   После завтрака Линкольн сказал:
   - Мистер Хэмилтон, не будете ли вы столь любезны отвезти меня в офис Вестерн Юнион? Хочу отправить сыну телеграмму.
   - С радостью, сэр, - ответил Хэмилтон. - Позвольте спросить, а чем сейчас занимается ваш сын?
   - Роберт? Он адвокат в Чикаго, ведёт юридические дела компании Пульмана, если быть точным. - Вытянутое и мрачное лицо Линкольна, стало ещё длиннее и мрачнее. - И он ни капельки не одобряет политику своего старика. - Выражение его лица слегка просветлело. - Впрочем, мы не позволяем этому вмешиваться в наши семейные дела. Как видите, мы не настолько глупы, как США и КША.
  
   В реальности, Роберт Тодд Линкольн (1843-1926) тоже старался не лезть самостоятельно в политику и даже открещивался от политического наследия отца, предпочитая работу в муниципальных органах Чикаго и Совете директоров Пульмана, что не помешало ему побывать по 4 года военным министром в администрации Гарфилда послом США в Великобритании в администрации Кливленда.
  
   Хэмилтон одобрительно хмыкнул.
   - Мне это нравится, хотя повстанчикам нет. Их послушать, так они такие же старые, как мы, и единственная связь между нами в том, что они решили на какое-то время остаться в одном доме с нами, пока не переехали в новое место.
   - Я предпочитаю думать об этом, как если снести половину дома, чтобы построить новый из материала его стен и перекрытий. - На лице Линкольна появилась печальная улыбка. - Разумеется, Конфедеративным Штатам нет никакого дела до того, что я думаю. - Поднимаясь из-за стола, он поднял указательный палец, поправляя сам себя. - Нет, не совсем так.
   - Правда? - Гэбриэл Хэмилтон приподнял бровь. - Не думал, что вам придётся как-то дорабатывать это утверждение по форме, цвету или размеру.
   - По цвету - верное выражение, - сказал Линкольн. - Я слышал, что некоторые мои труды весьма популярны среди немногих образованных негров в Конфедерации - труд их расы эксплуатируется намного жёстче, или, наверное, более открыто, чем в Соединённых Штатах.
   - Разве не примечательно? - сказал Хэмилтон. - Как вы считаете, каким образом ваши речи, статьи и книги попадают к ним в руки?
   - Неофициально, - сказал Линкольн, надевая цилиндр и направляясь к выходу. - Мне дали понять, что мои работы, наравне с работами Маркса, Энгельса и прочих европейских социалистов, внесены в Index Expurgatorum (Чёрный список еретических книг Ватикана) для негров США. Надеюсь, вы простите мне некоторую гордость за ту компанию, в которую меня поместили, - сказал он, забираясь в коляску Хэмилтона.
   - Вы заслужили там находиться. - Хэмилтон отвязал лошадей и сам залез в коляску. - Доедем за пару минут, - сказал он и щёлкнул поводьями. - Тут всего четыре или пять кварталов.
   Линкольн пару раз кашлянул из-за пыли, которую поднимала коляска и все прочие кареты, телеги и лошади на улице. Во рту появился привкус щёлочи. Пыль являлась самым главным неудобством Солт-Лейк-Сити.
   - Можете высадить меня, если вам нужно заняться своими делами - сказал он Хэмилтону, когда они добрались до телеграфа. - Полагаю, обратную дорогу до отеля я найду без проблем.
   - Мне совсем не трудно, мистер Линкольн. - Хэмилтон подвёл лошадей к стойке. Когда он слез, чтобы привязать их, то нахмурился. - Двери должны быть открыты. Может, их закрыли, чтобы не пускать пыль, но это сражение они проиграли бы ещё до его начала.
   - Там, что, записка на дверном косяке? - Линкольн подошёл к офису Вестерн Юнион и прочёл написанный от руки текст: - Вся связь на территории Юта в данный момент прекращена. В ближайшее время мы надеемся снова отправлять телеграммы в остальные Соединённые Штаты. Сожалеем о возможных неудобствах. - Бывший президент снял шляпу и почесал голову. - Что, чёрт возьми, могло привести к тому, чтобы все телеграфные линии на север, юг, восток и запад одновременно вышли из строя?
   - Не что, мистер Линкольн, - Голос Гэбриэла Хэмилтона звучал крайне мрачно. - Правильный вопрос - кто: кто мог одновременно перерезать все телеграфные линии? - Он огляделся, как недавно в столовой отеля, словно ожидая, что за тополем прячется официант Габор. - В качестве правильного ответа, могу сделать одно предположение.
   Линкольн повернул голову в сторону возвышающейся гранитной громадины Храма.
   - Зачем Джону Тейлору... зачем мормонам отключать телеграфную связь между Ютой и всей остальной страной?
   - Затем, что они затеяли нечто такое, что нельзя делать при свете дня, - тут же предположил Хэмилтон. - Не могу сказать вам, что именно это будет, однако, готов спорить, мне это не нравится.
   - Было бы слишком глупо с их стороны так поступать, - сказал Линкольн. - Соединённые Штаты, может, и отвлеклись на войну, но не настолько, чтобы не справиться с восстанием здесь. - Он щёлкнул языком между зубами. - Подобно Южной Каролине, Юта слишком велика, чтобы превращаться в дурдом, и слишком мала, чтобы стать государством, и в отличие от Южной Каролины, ей недостаёт других штатов поблизости, полных таких же безумцев, которые могли бы присоединиться к ней в этом сумасшествии.
   К ним подскакал мужчина на коне. Он спешился и поспешил к закрытым дверям, у которых стоял Линкольн.
   - Прости, дружище, - обратился к нему Гейб Хэмилтон. - Офис закрыт. Телеграмму не послать.
   - Но мне надо! - воскликнул мужчина. - Я должен был сесть на поезд до Сан-Франциско, а тот не может отойти от вокзала. Там, к западу отсюда, какая-то поломка на путях, и как я слышал из разговоров, на востоке тоже.
   - Ага-ага, - произнёс Гейб Хэмилтон, словно этот парень прояснил ему нечто непонятное. - А также на севере и где-то там на юге. Вот так сюрприз, мистер Линкольн?
   Внезапно Линкольн перестал ощущать, что застрял в Солт-Лейк-Сити. Он ощутил себя в ловушке.

Глава 5

  
   Джеб Стюарт вёл свои войска на север, из Соноры и на территорию Нью-Мексико. Теперь, когда Соединённые Штаты и Конфедеративные Штаты находились в состоянии войны, лучший, по его мнению, способ помешать США вторгнуться на новоприобретённые территории Конфедерации - это заставить армию США защищать собственную землю.
   При помощи паутины телеграфных проводов, протянутых через Сонору и Чиуауа до самого Техаса, ему удалось поддерживать связь с Ричмондом. Он считал это спорным благом, поскольку оно лишало его полностью независимого командования. Однако со стороны военного министерства он не услышал ни единого возражения насчёт его плана двинуться на территорию Соединённых Штатов.
   - Маловероятно, чтобы вы его получили, не так ли, сэр? - спросил майор Горацио Селлерс.
   - Хотите сказать, пока Каменная Стена Джексон возглавляет армию? - с ухмылкой переспросил Стюарт. - В этом вы, майор, без сомнений, правы. Каменная Стена никогда не станет ругаться с человеком, который движется навстречу врагу.
   - Ну, да, я именно об этом. - Адъютант Стюарта сверился с картой. - Сэр, мы намерены ударить по Тумстоуну или Контеншн-Сити?
   - Контеншн-Сити, - мгновенно ответил Стюарт. - Именно там находятся аффинажный двор и рудообогатительные фабрики, и именно они-то нам и нужны. Где находятся шахты, значения не имеет; в счёт идёт то, что из них добывается. Думаете, нас не похлопают по плечу, если мы привезём домой несколько тонн чистого золота или серебра?
   - Возможно и да, - сухо произнёс Селлерс.
   Не просто возможно. И оба они это прекрасно знали. У Конфедеративных Штатов имелось меньше драгоценных металлов, чем им того хотелось. Соединённые Штаты обладали большим количеством минеральных богатств, что помогало их валюте продолжать звенеть. Чтобы получать основную часть золота и серебра, КША полагались на торговлю. Что ж, это тоже была торговля, только иного, более древнего рода.
   К Стюарту галопом прискакал разведчик.
   - Сэр, похоже в этом Контеншн-Сити у чёртовых янки есть какие-то солдаты, - доложил он. - Не могу точно сказать, сколько, непохоже, что много, но и всех карт они не выкладывают.
   Его слова навели Стюарта на мысль.
   - Майор Селлерс, не будете ли вы так любезны отправиться Контеншн-Сити и попросить командира янки приехать на переговоры со мной? Полагаю, до ночи, вы не вернётесь, но это хорошо. И даже лучше, чем хорошо, если уж так говорить. Передайте ему, что я желаю предотвратить бессмысленное кровопролитие с его стороны, и поэтому не стану обрушиваться на него превосходящими силами, находящимися в моём распоряжении.
   - Есть, сэр. Я ему передам, - покорно произнёс Селлерс. Он оглядел кавалеристов, ехавших вместе со Стюартом; пехоту они оставили для броска в Соединённые Штаты. - Прошу прощения, но чуть более пары рот, окопавшихся вокруг города не похоже на превосходящие силы.
   - Пока нет. - В голосе Стюарта слышалась лёгкость и веселье. - А к ночи будет, когда все к нам присоединятся. Главное, не привозите сюда командира янки до наступления темноты. К десяти часам будет идеально.
   - Есть сэр, - повторил Селлерс всё тем же покорным, но озадаченным тоном. Он, как и Стюарт, возможно, даже лучше Стюарта знал, что никакие солдаты не присоединятся к ним ещё несколько дней. Почёсывая голову, он поехал на север вслед за разведчиком.
   Стюарт крикнул команду горнисту, тот протрубил команду стой. Кавалеристы остановились, озадаченные не меньше Селлерса - они настырно шли вперёд к цели, и представить не могли, что их командир остановит их посреди забытой богом пустыни. Их недоумение лишь возросло, когда Стюарт сказал:
   - Встаём лагерем здесь, парни.
   После этого он отдал ещё несколько приказов. К тому моменту, когда он закончил, бойцы, уже не недоумевавшие, расположились на отдых.
   - Любой день, когда мы можем лечь пораньше, для меня - хороший день, - сказал один из них. По мере продвижения работ, они выяснили, что скоро они не лягут. Впрочем, они продолжали работать, подогреваемые тем же энтузиазмом, что охватил Стюарта, когда эта идея пришла ему на ум.
   Он отправил дозорных вперёд, чтобы те могли перехватить майора Селлерса и командира армии США (если тот решит пойти; если нет - немалая часть трудов пропадёт даром) до того, как они доберутся до лагеря. Вместо того, чтобы разместить свою палатку посреди лагеря, как он обычно поступал, Стюарт поставил её на северном краю, и убедился, чтобы дозорные были в курсе этого.
   Когда зашло солнце, бойцы разожгли костры. Полынь и пустынная колючка - основное топливо для костров дальше на севере, здесь были не так широко распространены, но солдаты прочесали пустыню в поисках всего, что можно использовать, а также порубили немало тополей и мескитовых деревьев, растущих вдоль реки Сан-Педро. В это время года Сан-Педро являлась тонким и сонным притоком Рио-Гранде, но жизнь в деревьях она поддерживала.
   На пушках играли блики пламени, бледно отражаясь от полотна палаток, и освещали ряды и ряды привязанных коней и верблюдов, последние стояли ближе к палатке Стюарта. Бойцы выстроились в очередь, чтобы наполнить лужёные миски из котлов, висящих над кострами, и с явным удовлетворением на лицах уносили к себе в палатки бобы, солёную свинину и галеты. Остановка посреди дня позволила поварам разварить бобы как следует, а не подавать их твёрдыми, словно пули, как это обычно бывало.
   В пять минут одиннадцатого разведчик привёл к Стюарту майора Горацио Селлерса и офицера, одетого в тёмно-синий шерстяной мундир армии США.
   - Генерал, - заговорил Селлерс, - позвольте представить вам подполковника Терона Уиншипа, командующего силами США в Контеншн-Сити.
  
   Терон Сьюард Уиншип (1839-1892) - в реальной истории служил в 29-м полку добровольцев Огайо, несколько раз пытался уйти из армии, "испытывая неуверенность в своей способности командовать солдатами", и ушёл еще до окончания войны; далее работал банковским служащим.
  
   - Очень рад знакомству с вами, - вежливо произнёс Стюарт, пожимая руку офицеру армии США, загорелому парню за сорок с аккуратной светлой бородой. - Я не сомневаюсь в отваге ваших солдат, сэр, однако, как видите, мы прибыли с такими силами, сопротивляться которым было бы не просто глупо, а самоубийственно.
   Уиншип повернулся и огляделся. Неподалёку от него заревел верблюд - отвратительный, практически неземной звук. Взгляд Уиншипа устремился на зверя и держался на нём почти полминуты. Затем он вновь оглядел лагерь.
   - Генерал, - наконец, произнёс он хриплым голосом, - если бы кто-нибудь сказал мне, что у вас тут хотя бы бригада, я бы в лицо назвал его лжецом. Как, чёрт подери, вы умудрились так далеко и так быстро привести целую, блин, дивизию мимо меня? Снимаю перед вами шляпу, сэр. - Подтверждая свои слова делом, он снял с головы широкополую чёрную шляпу.
   - Я бы и сам не поверил, - торжественно произнёс майор Селлерс.
   Стюарт был готов пнуть его под колено, но тот исправился, добавив:
   - Однако генерал способен сделать всё, что приходит ему на ум.
   - Я уже видел, - сказал Уиншип, голос его был мрачен. - Я служил в армии Потомака, когда во время Семидневной битвы он полностью обошёл нас вокруг.
  
   Семидневная битва - серия из шести сражений, произошедших за семь дней в период с 25 июня по 1 июля 1862 года около Ричмонда, штат Вирджиния. В этом сражении армия генерала Ли сумела отбросить армию генерала Макклеллана от Ричмонда, а затем вынудила её совсем покинуть Вирджинский полуостров.
  
   Повернувшись к Стюарту, он спросил:
   - Каковы ваши условия нашей капитуляции, сэр?
   - Примерно то, что вы можете ожидать: ваши люди складывают оружие и сдают боеприпасы. Вам и вашим офицерам разрешается оставить личное оружие при себе.
   - Очень хорошо. - Терон Уиншип оглядел множество костров, людей, ходивших от одного к другому, ряды палаток, ряды животных, он ещё раз недоверчиво посмотрел на верблюдов, на строй полевых орудий, исчезающий в ночи. - С учётом обстоятельств, это весьма щедро. Я их принимаю.
   - Превосходно, - резко бросил Стюарт. - Майор Селлерс проводит вас до Контеншн-Сити, дабы убедиться, что вы соблюдаете условия. Увидимся завтра утром, в восемь. Будьте готовы к путешествию.
   Они снова пожали руки. Горацио Селлерс взглянул на Стюарта. Стюарт удерживал выражение лица пресным, словно крупа без масла. Пробурчав нечто неразборчивое, Селлерс вместе с подполковником Уиншипом отправились обратно на север, к гарнизону янки. Когда Стюарт объявил своим людям, что офицер армии США сдался, ночь разорвали радостные вопли и крики повстанца.
   Едва рассвело достаточно, чтобы двигаться в путь, они поднялись вдоль Сан-Педро до Контеншн-Сити. Они добрались до горнопромышленного городка раньше, чем думал Стюарт. Он был рад увидеть, что янки не спалили ни одного обогатительного завода или аффинажного двора. Обсуждая капитуляцию с подполковником Уиншипом, он не стал об этом упоминать, поскольку боялся заложить эту идею ему в голову.
   Уиншип построил своих людей в ожидании конфедератов. У него было восемь рот пехоты и батарея полевых орудий. Сражаясь на укреплённой позиции, он мог бы оказать серьёзное сопротивление.
   Когда Стюарт подошёл к нему, офицер армии США выглядел озадаченным.
   - Где остальные ваши люди, сэр? - спросил он. - Добившись моей капитуляции, вы отправили их в другое место?
   Стюарт понимал, что на этот вопрос ему следовало бы ответить утвердительно, чтобы усугубить недоумение Уиншипа. Но он не смог воспротивиться искушению сказать правду:
   - Это все мои войска, подполковник.
   Уиншипу потребовалось время, чтобы это переварить. Когда он справился, то его кожа под загаром побагровела.
   - Ах ты грёбаный сукин сын! - выкрикнул он, отчего его собственные люди уставились на него. - Ты меня обманул. Если б я знал, что это - всё, что у тебя есть, я бы сражался, и я бы тебя истребил!
   - Сомневаюсь, - со всей искренностью произнёс Стюарт; Уиншип мог ему навредить, но он не думал, что офицер армии США смог бы не пустить его в Контеншн-Сити, если бы он решился взять город штурмом. Он ухмыльнулся разозлённому Уиншипу. - В любом случае, сейчас это уже не имеет значения. Вы, сэр, у меня на прицеле.
   - Вы надули меня, - повторил Уиншип, словно во время войны уловки не допускались. - Позвольте мне разобрать оружие, генерал, и сражаться. Честь по чести, а не вот так. Вы обманом получили мою капитуляцию.
   - Да, и намерен сохранить её при себе, - радостно произнёс Стюарт. - Мои парни долго и упорно трудились прошлой ночью, устанавливая лагерь. Если думаете, что я потрачу их труд впустую, подполковник, лучше вам передумать.
   - Это неправильно, - настойчиво произнёс Уиншип. Он продолжал таращиться на солдат Конфедерации, взявших его людей под охрану, так, словно их должно быть в пять раз больше, чем на самом деле. Его офицеры, напротив, смотрели на него. Джеба Стюарта не порадовало бы, если бы на него смотрели таким же образом.
   Многие его бойцы, включая парочку тех, что разбирались в горнорудном деле, отправились на рудообогатительные фабрики. Выходили они с широченными улыбками на лицах.
   - Генерал, после этого небольшого визита у нас появится целая прорва денег, - обратился один из них Стюарту.
   - Тогда, грузите их на телеги, - ответил Стюарт. Он установил охрану в попытке гарантировать то, что прибыль пойдёт в доход Конфедерации, а не отдельных солдат.
   - А с нами вы что намерены делать? - спросил Терон Уиншип.
   Хороший вопрос. Большинство защитников Контеншн-Сити были пехотинцами. Им столь же тяжело пришлось бы держать темп его бойцов, как и его собственной пехоте. С неохотой он решил, что, всё-таки, должен отконвоировать их в Сонору.
   - Если я отпущу вас под честное слово, вы всё равно сможете сражаться против индейцев, либо освобождать других пленных, чтобы они сражались с нами, - сказал он Уиншипу. - Вы отправитесь с нами на юг, и, возможно, до конца войны просидите в Эрмосильо.
   Если подобная перспектива и прельщала североамериканского офицера, тот очень умело это скрыл.
   - Генерал, вы только что подрубили мою военную карьеру, - горько произнёс он.
   - Очень плохо, - ответил Стюарт. - Впрочем, если бы дела пошли иначе, вы подрубили бы мою. Поскольку вариантов у меня было два, я знал, что выберу. И так как я выбрал...
   Поскольку выбор свой он сделал, солдаты разграбили богатства Контеншн-Сити, а затем предали огню аффинажные дворы и рудообогатительные фабрики. Оставив за собой густое облако чёрного дыма, они двинулись по реке Сан-Педро на юг, в сторону границы территории Нью-Мексико и Соноры.
   Теперь они не двигались быстрым темпом, ведь вместе с ними маршировали пленные, а над головой висело палящее солнце. Но даже в этом случае люди и животные страдали от жары. Влажность даже близко не была такой, как в Новом Орлеана или Ричмонде, но здесь было градусов на пятнадцать или даже больше жарче, чем на востоке, что уничтожало всяческое преимущество.
   К разочарованию Стюарта, они не добрались до переразмеренного лагеря, при помощи которого он одурачил Терона Уиншипа, до того как тьма остановила дневной поход. Командующий конфедератов гордился своей работой и желал продемонстрировать её Уиншипу в подробностях. Мысль о том, сможет ли обманутый человек по достоинству оценить её, даже не пришла ему на ум.
   Стюарт уже уснул, когда в его палатку вошёл майор Селлерс и потряс за плечо, приводя в сознание.
   - Простите за беспокойство, сэр, - проговорил он, пока Стюарт ворчал и садился на расправленной постели. - Но тут какие-то индейцы хотят переброситься с вами парой слов.
   - Их разведчики привели? - спросил Стюарт, натягивая ботинки.
   - Эм, никак нет, сэр, - ответил адъютант. - В одну секунду их нигде не было. А в следующую все уже видели, что они стоят перед вашей палаткой. Они и войти могли бы, если бы пожелали. Они сказали, что весь день за нами наблюдали, а мы их даже не заметили.
   - В этом они хороши, - заметил Стюарт. Он вышел в ночь. И действительно, его ожидало с полдюжины индейцев, некоторые были вооружены Спрингфилдами из США, у остальных были Винчестеры. Самый старый из них, коренастый дедок, за пятьдесят, а то и под шестьдесят лет, выдал фразу по-испански. К сожалению, Стюарт её не понял.
   Один из индейцев помоложе, похожий на старика, заметил это и перевёл:
   - Моему отцу понравилось, как вы провели синепузых. Он хочет сражаться с синепузыми на вашей стороне. Он уже очень давно с ними воюет. - Снова заговорил старик, на этот раз на родном для себя булькающем языке. И вновь заговорил молодой: - Он хочет убежища - такое слово? - для своего племени Дене, или апачей, если по-вашему, в Соноре, какое Конфедерация даёт племенам на Индейских территориях, что воюют с США. Когда Сонора принадлежала Мексике, синепузые могли гнаться за нами через границу. Конфедеративные Штаты сильные, и этого не позволят. Поэтому мы будем воевать за вас.
   - Неужели? - произнёс Стюарт. - Вы станете? - Кем бы ни был этот старый индеец, у него имелось проницательное понимание того, как Конфедерация обращалась с индейскими племенами вдоль границы с США. Будь за ним хоть какая-нибудь сила, он мог бы стать полезным союзником. Даже если он всего лишь вожак бандитской шайки, его люди могли стать полезными разведчиками. Стюарт, подбирая слова, обратился к молодому индейцу: - Скажи своему отцу, что я благодарю его. Скажи ему, что, поскольку я новичок в этих землях, я не узнаю его внешность, независимо от того, насколько он знаменит, однако, возможно, я вспомню его имя, если он его назовёт.
   Молодой индеец заговорил на языке апачи. Когда он умолк, его отец кивнул Стюарту и ткнул себя в грудь.
   - Джеронимо, - сказал он.
  
   Джеронимо (1829-1909) - легендарный вождь апачей, который в течение 25 лет воевал против Мексики и США за земли своего племени.
  
   Передвигаясь вскачь по прериям где-то между Уичитой и границей между Индейскими территориями и Конфедерацией, полковник Джордж Кастер находился в дурном настроении.
   - В штаб-квартире в Форте Додж у меня лежит благодарность от Конгресса, - сказал он брату. - Висит на стене, чтобы все видели. И за что она, спрашиваю я тебя? - Он сам и ответил на собственный вопрос: - Всего лишь за то, что я преследовал врага, чтобы как следует ему наподдать. Знаю, то была твоя идея, но орлы на плечах у меня, поэтому и свиток прислали мне.
   - Об этом не переживай, Оти, - сказал Том Кастер. Он никогда не завидовал, да и не стал бы завидовать старшему брату. - У нас ещё будет много возможностей обрести славу.
   - Но только не тогда, когда мы делаем то, что делаем, - пробормотал Кастер. - Повстанчики уже раз сунулись в Уичиту, а нам приходится мотаться галопом туда-сюда, дабы убедиться, что они не повторят этого вновь. Я тебе вот что скажу: так мы становимся похожи на призового бойца, который после пропущенного удара уходит в защиту, вместо того, чтобы бить самому. И ради чего? Ради Уичиты? - Он хлопнул себя по лбу в притворном неверии.
   - Это даже и не город особо, - согласился Том.
   - Даже и не город? - переспросил Кастер. - Даже и не город? Если бы там не было железной дороги, его вообще не должно было бы существовать. Ах да, десять лет назад, повстанчики угнали там несколько коров, и это ещё когда они притворялись хорошими ребятами, но они перестали этим заниматься уже довольно давно. Теперь он там просто стоит там и жарится под солнцем, как любая другая куча старых костей. И мы должны его защищать? - Он закатил глаза.
   - Мы должны защищать также железную дорогу и телеграфную линию, - сказал Том.
   Кастер вздохнул. Брат выдвинул неопровержимый аргумент. Без железных дорог и проводов, путешествия и доставка информации в Соединённых Штатах будут такими же медленными, как во времена Римской империи. Даже без Конфедеративных Штатов, Соединённые Штаты были слишком обширны, чтобы пользоваться методами римлян.
   - Проблема в том, - произнёс Кастер, - что, если мы попытаемся защищать всю железную дорогу, это затребует столько людей, что мы почти ничего не сможем сделать на других участках.
   - Знаю, - ответил Том. - Если для тебя будет в этом какое-то утешение, Оти, у повстанчиков в Техасе те же проблемы.
   - Единственные проблемы, которые я хочу, чтобы были у повстанчиков - это те, что доставляю им я, - сказал Кастер, чем вызвал смех брата. - Себе я никаких проблем не хочу, а они могут иметь столько, сколько пожелают.
   Он махнул в сторону орудий Гатлинга, которые без проблем держали темп его бойцов. Его люди, конечно же, не летели, сломя голову, а он приложил все усилия, чтобы убедиться, что Гатлинги тянули добротные кони. Том прекрасно понял его жест, сказав:
   - Ну, да, вот такие проблемы повстанцы себе получат. Эти пушки скосили их точно так же, как кайова.
   Один из людей Кастера завопил. Первым делом полковник бросил взгляд на юг - неужели они столкнулись с конфедератами? Он огляделся в поисках возвышенности, на которой установить Гатлинги. Что сработало один раз, может сработать и во второй.
   Однако он не увидел ни всадников повстанцев, ни индейцев. Теперь уже кричали несколько бойцов, они указывали на север. Кастер разглядел вестового, сломя голову, скакавшего к полку. Он махнул горнисту, тот подал сигнал Стой. Его люди выстроились. Пара человек воспользовалась остановкой, чтобы достать кисеты с табаком и скрутить сигареты.
   Остановив взмыленную лошадь, вестовой передал Кастеру конверт.
   - Срочное, сэр, - сказал он, отдав честь. - От бригадного генерала Поупа, из Форта Каттон.
  
   Джон Поуп (1822-1892) - офицер армии США и генерал войск Союза во время Гражданской войны. Провёл ряд успешных действий на Западном театре военных действий, однако после перевода на Восток настроил против себя практически всех офицеров, обвиняя их в трусости и нерешительности. Результатом стало поражение во второй битве при Булл-Ране (28-30 августа 1862г), где Поуп в своей решительной атаке попал прямо в ловушку, организованную Р. Ли и Дж. Лонгстритом. В своей неудаче он несправедливо обвинил генерала Ф. Портера, который, якобы не подчинялся его приказам. Однако в 1879 году расследование показало, что виновен в поражении именно Поуп, что сильно сказалось на его репутации, частично восстановленной достойным поведением в ходе Индейских войн. Политическая позиция Поупа неоднозначна: он последовательно поддерживал интеграцию негров и индейцев в общество в качестве полноценных граждан и выступал против сегрегационных законов и индейских резерваций, считая, что они "подрывают добрые начала этих наций, давая широкое поле для коррупции и развращения белой нации". Одновременно, он открыто заявлял, что не желающие интегрироваться в общество должны быть истреблены, как "дикари".
  
   Кастер уставился на него.
   - Святый Боже, - произнёс он. - Из самой Небраски. - Бойцы, что находились достаточно близко, чтобы услышать его слова, зашептались, обсуждая возможные слухи. Он не мог их винить. За каким бесом генерал Поуп дотянулся до самой границы с КША?
   Есть только один способ это выяснить. Кастер вскрыл конверт, развернул его и прочёл написанные в нём указания. Закончив, он перечитал его снова. Написано там было то же самое, и не важно, насколько тяжело было в это поверить.
   - Что нового, Оти? - нетерпеливым и требовательным тоном поинтересовался Том Кастер.
   - Мы... всему полку, включая Гатлинги, приказано, как можно оперативнее прибыть в Форт Каттон. - Кастер понимал, что голос у него звучит, как у пьяного. Но не смог с собой совладать. На жаргоне Войны за Сецессию так обозначали, если дело, безошибочно, будет серьёзным. - Патрулировать южный Канзас будет полк кавалеристов-добровольцев.
   - Форт Каттон? На Платт? - В голосе Тома слышалось то же ошеломление, что испытывал его брат. - Это же в паре сотен миль отсюда, и в паре сотен миль от любого сражения. Почему добровольцев не отправили туда?
   - Я не знаю. Тут написано, что новые указания мы получим по прибытии. - Кастер ткнул в вестового. - Эй, капрал, вам известно хоть что-нибудь ещё?
   - Никак нет, сэр, - ответил всадник - простой, но неинформативный ответ.
   - Чего, гори оно адским пламенем, генералу Поупу от меня понадобилось? - пробормотал Кастер. Он задумался, не было ли это отголоском его службы при штабе Макклеллана во время Войны за Сецессию. В то время Поуп и Малыш Мак были яростными соперниками. После того как Ли разгромил Поупа при Втором Манассасе, Линкольн отправил Поупа воевать с индейцами на Западе, и с тех пор тот находился там. Разумеется, чуть позже Ли ещё сильнее разгромил Макклеллана у Кэмп Хилл. На этом вся война отправилась в помойку, так что Поуп, некоторым образом, оказался отомщён.
   - Что ж, узнаем, как доберёмся, вот и всё, - сказал Том. Его в меньшей степени, нежели брата, волновала армейская политика. Если это официальный приказ, он ему подчинится, вот и всё.
   А это и был официальный приказ. Тут вопросов не было. Кастер снова забормотал, что-то о том, что Либби всего этого не одобрит. Однако Либби находилась в Форте Додж. Кто мог предположить, что он снова будет иметь удовольствие спать с ней в одной постели? Он заговорил громче, обращаясь к своим бойцам:
   - Нам приказано отправиться в Форт Каттон, парни, и оставить оборону этих равнин другим. - Сквозь хор удивлённых возгласов, издаваемых всадниками, он продолжил: - Нам приказано добраться до форта, как можно скорее. Той скоростью, с какой мы доберемся, я хочу показать генералу Поупу, с какими людьми он имеет дело, когда взывает к Пятому полку. - Бойцы радостно закричали и направились на север, вполне охотно. Не все из них остались разочарованными, уезжая от опасностей битвы.
   Форт Каттон расположился у слияния рек Норт-Платт и Саут-Платт, через реку от железной дороги Юнион Пасифик. Из южного Канзаса Кастер вместе со своим отрядом добрался туда за неделю. Дорога сказалась на людях, но ещё больше она сказалась на лошадях. Если бы Кастеру пришлось ехать дальше, он бы так не гнал. Однако удивление часовых форта, что они продемонстрировали, когда полк прибыл, говорило о том, что усталость и неудобства того стоили.
   Его немедленно препроводили в кабинет бригадного генерала Поупа. Поуп являл собой мужчину приятной наружности, слегка за шестьдесят, носившего длинные - пусть и не такие длинные, как у Кастера - волосы и добротную седую бороду.
   - Чрезвычайно рад видеть вас столь скоро, полковник, - проговорил он низким раскатистым голосом; во время Войны за Сецессию он заслужил репутацию напыщенного типа, и с тех пор не изменился.
   - Прибыл, как было приказано, сэр, - сказал Кастер. - В своём приказе вы написали, что дальнейшую информацию я получу здесь.
   - И получите, - заявил Поуп. - Полковник, президент Блейн назначил меня военным губернатором территории Юта. Мормоны, что там живут, настолько, вот, настолько, полковник, - он свёл большой и указательный пальцы так, что они едва не соприкасались, - близко от открытого мятежа против власти Соединённых Штатов. Они отрезали территорию от железнодорожного и телеграфного сообщения. Меня назначили восстановить их верность США любыми необходимыми способами, и я намерен именно так и поступить.
   - Так точно, сэр, понимаю, сэр. - Кастер ничего не слышал о том, что задумали мормоны, но он находился в поле, а затем на ускоренном марше. - Пытаются завладеть преимуществом, пока мы заняты в другом месте, не так ли? Трусливая уловка, сэр, если вам интересно моё мнение.
   - Мой взгляд на эту ситуацию в точности такой же, полковник, - воссияв, произнёс Поуп. - Я намерен поставить их на колени и проследить, дабы впредь они не учиняли подобных бесчинств. Мы так долго терпели их порочное плотоугодие, и что получили взамен? Непокорность. Что ж, к счастью, они сами преступили через межу. Меня заверили на самом высоком уровне, что одобрены будут любые мои действия, пока они направлены на приведение к повиновению.
   - Очень хорошо, сэр. - Кастер тихонько выдохнул, радуясь тому, что привели его сюда не старые распри, оставшиеся со времени Войны за Сецессию. Теперь предстояло выяснить, что же привело. - И как же мой полк вписывается в ваш план, сэр?
   - Я собираю армию, с коей оккупирую Территорию, в особенности крайне важные железные дороги, - сказал Поуп. Кастер припомнил собственные недавние мысли насчёт важности железных дорог. Поуп продолжил: - Вы со своими людьми уже доказали, что можете работать хорошо, и будучи регулярным подразделением, вы более надёжны, нежели добровольцы. Также я отметил ваш успех с Гатлингами. Я намерен вселить мормонам страх и трепет, показать им, насколько бесполезно будет любое сопротивление пред моею силой. Без сомнений, у многих из них найдутся винтовки. Однако у них нет артиллерии, достойной упоминания, и Гатлингов тоже нет. Едва они узрят разрушительную мощь этого оружия, они будут менее склонны совершать что-нибудь опрометчивое, зная, что будут страдать, если совершат чего-то.
   - Так точно, сэр! - с энтузиазмом произнёс Кастер. Он поколебался, затем спросил: - А если они продолжат упорствовать в своей дурости, сэр? Если они попытаются воспротивиться нашей силе при помощи оружия?
   - Если они настолько глупы, полковник, мы сотрём их с лица Земли. - Поуп говорил так, словно надеялся именно на такой результат. - Именно так мы поступили с дикарями, которые рискнули бросить вызов нашей экспансии на восточных равнинах, и именно так мы поступим с мормонами. Если они нам воспротивятся, то они заслуживают ещё большего изничтожения, нежели краснокожие, поскольку они - не примитивны от природы, а наоборот, люди из наших собственных рядов, испорченные нечестивым, извращённым и распутным вероучением.
   - Так точно, сэр, - повторил Кастер. Будучи выходцем из лагеря Макклеллана и обладая естественным предубеждением штабных офицеров Малыша Мака против соперников Молодого Наполеона, он и представить себе не мог, что Джон Поуп окажется настолько здравомыслящим человеком. - Ежели они нарушают моральные нормы, признанные всеми, как правильные и имеющие законную силу, то пусть пеняют сами на себя.
   - Отлично сказано. - Поуп изучал Кастера с долей того же удивления, с каким Кастер разглядывал его. Пару раз кашлянув, бригадный генерал произнёс: - Надеюсь, вы простите мне мои слова, полковник, но я не ожидал, что мы смотрим на столь многие вещи в практически одинаковом свете.
   - Если генерал меня простит, то я тоже, - ответил Кастер. - Подозреваю, мы оба связаны предрассудками прошлого. - Кастер поддался импульсу и протянул ладонь. Поуп её пожал. Кастер продолжил: - Единственные враги, кого я признаю таковыми - единственные враги, кого я когда-либо признавал таковыми - это враги Соединённых Штатов Америки.
   - Значит, думаю, мы отлично сработаемся, поскольку считаю точно так же, - сказал Поуп. Его улыбка, демонстрировавшая два отсутствующих зуба, была не такой уж приятной. - Известно ли вам, полковник, кто в данный момент находится в Солт-Лейк-Сити? - Когда Кастер покачал головой, Поуп с явным удовольствием просветил его: - Авраам Линкольн. У меня есть достоверные сведения из военного министерства.
   - Господи, неужели? - сказал Кастер. - Что ж, это первая достойная причина, что я когда-либо слышал, дабы оставить мормонов в покое.
   Джон Поуп уставился на него, затем запрокинул голову и гомерически расхохотался.
   - Здорово, полковник, и в самом деле очень здорово. Мне это на ум не пришло, однако, полагаю, те, кто находился в партии Макклеллана, имеют столько же оснований осуждать способности нашего бывшего главы исполнительной власти, что и я сам. - А он и в самом деле ничего не забыл за все эти годы - ни своего противоборства с Макклелланом, ни своего унизительного и позорного назначения на задворки после поражения от Ли и Джексона.
   - Сэр, я не знаю ни одного офицера армии США, служившего во время Войны за Сецессию, у кого нет веских оснований отказывать Честному Эйбу в его способностях, таких, какие они есть. С тех времён у меня появилось лишь одно хорошее слово сказать о Республиканской партии, а именно, что она дала нам ещё один шанс разобраться с Конфедеративными Штатами - а теперь мормоны пытаются этому помешать, - сказал Кастер.
   В этот раз Поуп сам потянулся пожать руку Кастеру.
   - Полковник, какие бы разногласия ни были между нами в прошлом, в настоящем я действительно убеждён, что мы хорошо сработаемся. - Кастер улыбнулся ему. Внезапно он ощутил то же самое. Поуп достал из тумбочки бутылку и два стакана. Он разлил по стаканам янтарную жидкость и протянул один Кастеру.
   - Долой мормонов, и Эйба Линкольна вместе с ними!
   - Я обычно трезвенник, генерал, но как я могу отказаться от такого тоста? - Он выпил виски. Оно обожгло глотку; он почти не пил с Войны за Сецессию. Он смог мужественно не закашляться. В животе потеплело.
  
   Филадельфия предстала перед Альфредом фон Шлиффеном реальным городом, имеющим прошлое, настоящее и будущее. Город Вашингтон всегда производил на него впечатление существующего в собственном мире, немного в стороне от всей остальной планеты. Поскольку он появился посреди глуши ex nihilo (из ничего - лат.) волею правительства, в нём отсутствовали неправильности и несуразности, отличавшие города друг от друга. А после целого поколения, проведённого под прицелами пушек конфедератов, в Вашингтоне также ощущалась непостоянность, словно город чувствовал, что в любой момент может быть разнесён вдребезги.
   - Так и случилось, - пробормотал Шлиффен. Часть персонала германского посольства осталась в Вашингтоне; конфедераты не пытались его занять, а артобстрел нынче вёлся с перерывами. Шлиффен и Курд фон Шлёцер прибыли на север, военный атташе - чтобы поддерживать связь с военным министерством, а посол - дабы иметь возможность предоставить любые свои услуги по установлению мира, а также, чтобы представлять в правительстве США интересы Великобритании (но не Франции).
   Шлиффен неохотно признал, что переезд военного министерства из Вашингтона в Филадельфию прошёл более гладко, чем он ожидал.
   - Однако, - сообщил он немецкому послу, когда они расположились в одном из кабинетов германского консула в Филадельфии (известного торговца сосисками) - однако, скажу я вам, ваше превосходительство, они безумцы - безумцы, говорю я вам - что откладывали его столь долго. Один удачный снаряд конфедератов и у Соединённых Штатов не осталось бы никакого военного министерства.
   - Не скажу, что вы неправы, полковник Шлиффен. - Шлёцер замолчал, чтобы прикурить большую пахучую сигару - чем больше и пахучее была сигара, тем больше она ему нравилась. - Мне интересно, сильно изменились бы методы ведения войны Соединёнными Штатами, если бы они остались без министерства?
   Глядя на покидающего Вашингтон генерала Роузкранса, Шлиффен гадал о том же самом. Теперь он рассматривал этот вопрос объективно, как учили в генеральном штабе.
   - Знаете, ваше превосходительство, весьма вероятно, что вы правы. Главнокомандующему не хватает компетенции для занимаемой должности.
   - Таково ваше суждение. Однако это не совсем то, что я имел в виду, полковник. - Курд фон Шлёцер выдохнул задумчивое и кривое кольцо дыма. - Каждый американец по отдельности, или небольшая группа американцев обладают гораздо большей изобретательностью и инициативой, нежели отдельно взятый немец или небольшая группа немцев. Однако мы гораздо лучше в выстраивании малых групп с тем, чтобы они действовали вместе ради общей цели. Возможно, американцы лучше действуют, когда никто не пытается навязать им порядок, поскольку они плохо к этому относятся.
   - Вы уже высказывали свои суждения на эту тему, - задумчиво произнёс Шлиффен. - Если вы правы, эта страна в скором времени обречена на анархию. Я бы сказал, что мне жаль, ситуация американцев на этом континенте имеет много общего с нашей в Европе.
   - Если бы они поддерживали свой дом в порядке, они стали бы ценными союзниками, - согласился Шлёцер. - Они, конечно, заключают всевозможные союзы, но их ценность была бы гораздо выше, если бы американцы были более приучены ходить строем.
   - Это для всех верно, - проговорил Шлиффен так, словно цитировал Второзаконие. Пытаясь проявить взвешенность подхода, он продолжил: - Даже нам, пруссакам, пришлось наводить порядок в своём собственном доме после поражения от Наполеона.
   - Поражение - зачастую полезный урок, - произнёс Шлёцер, кивая. - Конечно, поколение назад Соединённые Штаты потерпели поражение в Войне за Сецессию, и, похоже, мало чему с этого научились. Они даже ещё больше преуспели в настраивании против себя Британии и Франции, чем в предыдущую войну.
   - Мне интересно, чему научились конфедераты, - сказал Шлиффен. - Там тоже полно американцев.
   - Они выучили, как минимум, один урок, который не выучили Соединённые Штаты, - ответил немецкий посол. Он дождался, пока Шлиффен издаст вежливый вопросительный звук, затем продолжил: - Они научились находить союзников и продлять эти союзы. Народ Соединённых Штатов настолько упрямый, похоже, они сами этого не осознают, и то, что Конфедеративные Штаты на это способны, безусловно, отчасти вызывает недовольство Соединённых Штатов.
   - Дурачество, - произнёс Шлиффен так, словно судил о выходках соседа, который, в общем-то неплохой малый, но не может удержаться чтобы не напиваться трижды в неделю. - Коли Соединённые Штаты недостаточно сильны, чтобы делать всё самим, им нужны союзники.
   - Последними их союзниками были Франция и Испания во время восстания против Британии, - сказал Шлёцер. - С тех пор они утратили навык их заводить. Они одиноко жили за Атлантикой, словно дровосек в лесу, забыв, как дружить с другими. Теперь, когда Конфедеративные Штаты привнесли на континент альянсы, Соединённым Штатам нужно восстанавливать свои навыки в искусстве дипломатии. - Он вздохнул. - Пока они не приняли этот урок близко к сердцу.
   - Если они достаточно хорошо выучат уроки, что преподает им война, уроки дипломатии будут значить меньше, - сказал Шлиффен. Уголок его рта дёрнулся, жест иронии, настолько драматичный, насколько он мог себе это позволить. - К несчастью, к урокам войны они оказались столь же невосприимчивы.
   - Очень жаль, - произнёс Курд фон Шлёцер.
   - Также жаль, что мне до сих пор не позволили увидеть войну, не считая обстрела Вашингтона конфедератами, и случилось это наблюдение отнюдь не хлопотами правительства Соединённых Штатов, - сказал Шлиффен.
   - По вашему запросу, полковник, я подготовил для вас карету, дабы вы могли отправиться в военное министерство и подать очередной протест, - сказал Шлёцер.
   - Вот за это я вам премного благодарен, - сказал Шлиффен. - Это важно для моих докладов и наблюдений в фатерлянд. С тех пор как мы воевали с Францией, вооружение продвинулось вперёд. А с учётом последней русско-турецкой войны, то, что мы узнаем здесь, поможет нам в будущих конфликтах. Русским и туркам не доставало стратегической проницательности, равно как КША и США, и всё же...
   - В прошлом я слышал, что вы положительно высказывались о стратегии и тактике конфедератов, - сказал Шлёцер.
   - В сравнении с Соединёнными Штатами, да, - ответил Шлиффен. - В сравнении с нами - нет. - А затем, будучи рассудительными человеком, он добавил: - В целом, нет. Должен признать, кое-что из того, что они делают, демонстрирует некоторый уровень проницательности.
   Он оставил германского посла в Соединённых Штатах и спустился вниз, где его, и в самом деле, ждала карета. Сосисочная фабрика Густава Кляйнфогеля, а, следовательно, немецкое консульство, а следовательно, в настоящее время, и немецкое посольство, располагалось в районе, уместно поименованном Джермантаун, к северу от центра Филадельфии. (Джермантаун (англ. - Germantown) - букв. немецкий городок, реально существующий район в Филадельфии) Также уместно, думал Шлиффен, садясь в карету, что политика и изготовление сосисок так причудливо перемешались. Как заметил Бисмарк, никогда не следует интересоваться, из какого сырья делаются оба продукта.
   Смыслом существования Вашингтона являлось - или, по крайней мере, ранее было - управление. Филадельфия же стала процветающим портом и промышленным центром за много лет до того, как по результатам Войны за Сецессию от Соединённых Штатов отрезали огромные куски, вынудив правительство переехать на север, подальше от стволов пушек конфедератов. Фабрики испускали в небо чёрный дым. Как и трубы пароходов и поездов, доставляющих сырьё и вывозящих готовый продукт. Шлиффен смотрел на дым с одобрением, как на признак развития.
   В Филадельфии военное министерство функционировало, находясь в здании из грязно-коричневого кирпича к северо-западу от Франклинской площади. Шлиффен решил, что это было ещё более простецкое здание, чем то, что находилось рядом с Белым Домом в Вашингтоне. Он придерживался мнения, что военным следовало бы иметь самую солидную штаб-квартиру из возможных, дабы воодушевлять тех, кто защищал страну. По мнению Соединённых Штатов, похоже, военные, как и любая другая ветвь правительства, должны были занимать максимально скромную штаб-квартиру.
   Часовые у входа были не столь хорошо обучены, как те, с кем он имел дело в Вашингтоне. То, что его форма по цвету была близка к их собственной, убедило их в том, что он не конфедерат, однако они не имели ни малейшего представления о том, кем был военный атташе, чем занимался, и какими привилегиями пользовался. Ему пришлось принять довольно суровый вид, пока один из них не доставил сообщение о его прибытии в офис генерала Роузкранса. Паренек вернулся в легком ошеломлении, доставив новость о том, что Роузкранс примет его немедленно.
   Другой часовой проводил его в кабинет главнокомандующего. В приёмной он пообщался по-английски с капитаном Берриманом, оттачивавшим свой немецкий. Он слушал молодого адъютанта вполуха, поскольку во внутреннем помещении раздавались вопли генерала Роузкранса:
   - Да, господин президент... Я попытаюсь со всем разобраться, ваше превосходительство... Да, разумеется.
   Это озадачило Шлиффена, поскольку он совершенно не слышал голоса президента Блейна, а ведь глава исполнительной власти Соединённых Штатов не слыл тихим человеком, а совсем наоборот.
   Наконец, Роузкранс вышел в приёмную.
   - Капитан, я убеждён, что телефон - это изобретение дьявола, - произнёс он с затравленным видом, - созданное во вред нам, бедным солдатам, дабы политики могли донимать нас в любое время дня и ночи, даже без возможности взять паузу на размышления, которую даёт телеграмма. - Выговорившись, он соизволил заметить Шлиффена. - Входите, полковник, входите, - сказал он и в приглашающем жесте отошёл от дверного проёма. - Поверьте, всегда в удовольствие пообщаться с человеком, который знает, о чём говорит. У вас в Германии есть телефоны, полковник?
   - Полагаю, да, мы начинаем их использовать, - произнёс Шлиффен, с интересом разглядывая деревянный ящик с прикреплённой к нему небольшой переговорной трубкой, установленный на стене рядом со столом Роузкранса.
   - Изобретение дьявола, - повторил Роузкранс. - Одни проблемы. - Он указал посетителю на кресло, затем сказал: - Что могу для вас сделать помимо жалоб на изобретателей, которых следовало бы удавить ещё в колыбели? Белл - канадец, что, возможно, многое объясняет.
   Шлиффену это ничего не объясняло. Посему он сразу же перешёл к делу:
   - Как я уже просил в Вашингтоне, генерал, я бы хотел поближе взглянуть на сражения этой войны. Возможно, вы будете любезны выдать мне разрешение на путешествие с этой целью в один из штабов воюющей армии.
   - Хорошо, полковник; я могу это сделать. - Роузкранс и раньше давал обещания. Шлиффен уже собирался поинтересоваться деталями, как он сам ответил на незаданный вопрос: - Мы намереваемся отнять у повстанчиков Луисвилль. Как насчёт того, чтобы посмотреть, как мы будем это делать?
   Шлиффен бросил взгляд на карту, висевшую рядом с телефоном.
   - Вы хотите отправить меня в провинцию Индиана? Прошу прощения, в штат. Перед наступлением вы планируете форсировать реку Огайо? Да, мне было бы интересно взглянуть. - Если Франция планировала когда-нибудь вторгнуться в Германию, ей придётся форсировать Рейн. Взгляд на то, как Соединённые Штаты будут пытаться переходить реку в условиях сопротивления, подскажет Шлиффену, что могут попытаться сделать французы; взгляд на то, как конфедераты будут оборонять провинцию, нет, штат Кентукки, также может быть информативным.
  
   Вероятно, анахронизм, поскольку после франко-прусской войны граница проходила не по Рейну, а по горам Вогезам и Лотарингской возвышенности.
  
   - Ну, вот, всё просто, не так ли? - Роузкранс полез в стол за канцелярскими принадлежностями и собственной рукой написал необходимое разрешение для Шлиффена. - Господи, приятно знать, что хоть что-то даётся легко. С повстанчиками это далеко не так - я сам узнал, на своей шкуре. Рассчитывайте на эту бумагу, а я отобью телеграмму, дав им знать, что вы едете.
   - Премного вам благодарен, - произнёс Шлиффен, затем с чувством добавил: - Жаль, удача не улыбнулась вам в Вирджинии.
   Роузкранс вспыхнул.
   - У них есть Каменная Стена, будь он неладен, - пробормотал он. Вместе с дурным цветом, его лицо приобрело дурное выражение. Возможно, точно так же австрийские генералы, да и прусские тоже, говорили о Бонапарте. Австрийские генералы, да и французские тоже, возможно, говорили так и о Мольтке.
   Всё ещё дружественным тоном, Шлиффен произнёс:
   - Как вы уже мне говорили, земли ваши обширны. Генерал Джексон не может находиться везде одновременно, не может возглавить все сражения в этой войне между вашими странами.
   - И слава Богу, - сказал Роузкранс. Телефон зазвенел, словно трамвай, что звенит, разгоняя пробку на повороте. Роузкранс подошёл к нему. Он послушал, затем выкрикнул:
   - Здравствуйте ещё раз, господин президент. - В его глазах снова появился загнанный взгляд. Шлиффен ушёл до того, как генерал приказал ему убираться. Идя по коридору к лестнице, он продолжал слышать за спиной крики Роузкранса. Внезапно он понадеялся, что генеральный штаб в Берлине обойдётся без этого новомодного изобретения.
  
   - Давайте! - Сэмюэл Клеменс суетился, словно курица-несушка. - Давайте уже пойдём, нельзя тратить время даром, ни единой минуточки.
   Александра Клеменс упёрла руки в бока.
   - Сэм, если оглядишься, то заметишь, что ты единственный, кто не готов к пикнику.
   - Ну, и какое отношение это имеет к цене на хурму? - требовательным тоном поинтересовался Сэм. - Тьфу! Если б ты не украла мой пиджак, он был бы уже на мне.
   Его супруга не знала, что такое хурма - она была редкой, урожденной жительницей Сан-Франциско, родившейся всего через год после того, как золотая лихорадка начала наводнять Калифорнию американцами. Однако она знала, где его пиджак.
   - Он висит на стуле у тебя за спиной, Сэм, там, куда ты его повесил перед тем, как заглянуть под кровать в поисках туфель.
   - И я ведь их нашёл, разве нет? - с триумфом произнёс Клеменс. Он надел пиджак в белую полоску, натянул на уши шляпу и протянул Александре солнцезащитный чепчик. - Ну, вот! Всё готово. Теперь поглядим, каких бед натворили дети с тех пор, как ты начала всё от меня прятать.
   Игнорируя эти колкости, Александра Клеменс сказала:
   - Как-то тихо там внизу, да? - Она выбежала из спальни, шелестя юбками. - Что они там делают?
   Сэм поспешил следом.
   Тишина прервалась ещё пока они шли - разорвалась криками Ориона и Офелии, рыком собаки Сатро и шипением и воем кошки Вирджинии. Вирджиния промчалась мимо со скоростью, которой позавидовал бы невадский кролик, и исчезла под диваном, вместо того, чтобы нырнуть в дыру в полу.
   - Она меня поцарапала! - сказала Офелия. - Плохая киса!
   Сэм осмотрел повреждения, те выглядели поверхностными.
   - А теперь извольте ответить высокому суду, юная леди, почему она тебя поцарапала.
   Офелия стояла молча. Орион, то ли более наивный, то ли не столь уверенный в том, что родители не успели ничего увидеть, произнёс:
   - Па, мы и вправду не пытались скормить Джинни Сатро. Оно просто так выглядело, чесслово.
   - Правда? - поинтересовался Сэм. Поход на пикник был ненадолго отложен по причинам, не имевшим ничего общего с пропажей вещей. Когда Орион и Офелия забирались в семейную коляску, присаживались они с определенной осторожностью. Сэм и Александра переглянулись поверх их голов. Возможно, это было ошибкой: они с трудом удержались, чтобы не рассмеяться.
   Лошадь прошла пару кварталов вниз до Фултона, а затем на запад в парк Золотые ворота, узкий прямоугольник земли к югу от района Ричмонд. Парк представлял собой в основном песчаные дюны и сорняки. То там, то тут, где сработали полив и более хорошая земля, росла настоящая трава и ввысь тянулись молодые деревца.
   Сэм привязал лошадь к дубу, который вырос выше прочих. Он отпустил ей повод как можно дальше, чтобы лошадь могла щипать траву и отвлечься, таким образом не мешая семейному празднику воскресным днём. Объясняя это жене, он добавил:
   - Не желаешь поступить тем же образом с детьми?
   - Не чаще, чем полдюжины раз в день, - ответила Александра. - В общем, не на регулярной основе.
   Она постелила на траве одеяло и поставила на него корзинку для пикников. Сэндвичи с ветчиной, жареные креветки из китайского кафе, яйца вкрутую - нет, не те "древние" яйца, которые так ценили китайцы - домашний персиковый пирог и профитроли из итальянской булочной и лимонад - всё это на какое-то время удержало детей от беготни, а когда они закончили, дало им необходимый балласт, дабы ненадолго их замедлить.
   - Ха! С первой спички! - С гордостью произнёс Сэм, раскуривая сигару. Это доказывало, что день и впрямь был хорошим. С Тихого океана дул ветер, как дул всегда, но в этот раз он дул нежно. - Ветер недостаточно силён, чтобы поднять песок, не говоря уж о собаках, деревьях, домах или каком-нибудь публичном заявлении мэра Сатро, - добавил он. - Разумеется, такой ветер зовётся циклоном.
   - Я такой ветер зову редакторским, - сказала Александра, что вынудило его изобразить, будто его режут по живому.
   На траве парка разместились другие семьи, пришедшие на пикник. Дети бегали, играли, устраивали драки. Мальчики обдирали голые коленки. Кто-то, кто принёс бутылку чего-то, что не являлось лимонадом, начал петь, громко и дурно. Сэм лёг на спину, увидел кружащих в небе чаек и заявил:
   - Я отказываюсь впадать в отчаяние из-за того, что Божье творение оказалось несовершенно ровно на одного шумного пьяницу.
   Александра протянула руку и взъерошила ему волосы.
   - Уверена, Он гораздо лучше справлялся со Своей работой, если бы прислушивался к тебе.
   - Всегда приятно знать, моя дорогая, что, когда начнут сжигать вольнодумцев, мы останемся вместе, - произнёс он почти без иронии. - И если подумать, если бы я уехал из Сан-Франциско, то никогда не встретил бы тебя. Я не собирался оседать здесь, не навсегда. - Он закурил ещё одну сигару, также с первой спички. - Но, должен сказать, всё обернулось весьма хорошо.
   Не успела Александра ответить - если она вообще собиралась отвечать чем-то ещё, помимо улыбки - как с запада ветер донёс отдалённые выкрики:
   - И, раз! И, раз! И, раз! И, раз!
   - Слыхала? - сказал Орион Офелии. Та кивнула. - Знаешь, что это? - Она помотала головой. Он запрыгал от радости. - Это солдаты, вот, кто! - Он убежал со всех ног. Мгновение спустя, младшая сестра последовала за ним, медленнее, поскольку была младше, и платье волочилось по земле, но не менее упорно.
   Сэмюэл Клеменс поднялся на ноги.
   - Это и есть солдаты, в некотором роде, - сказал; он узнавал звуки муштры, когда слышал их. - Я и забыл, что в парке добровольцев учат ходить, прошу прощения, маршировать. Думаю, нужно взглянуть на них самому. В конце концов, когда-нибудь им предстоит нас защищать, и, если эта мысль тебя не пугает, почему бы и нет?
   - Иди, - сказала Александра. - А я останусь здесь и прослежу, чтобы вещи не вздумали разбреститсь сами по себе.
   Отряд добровольцев от Сэма отделяла лишь пара невысоких возвышенностей. Там, на траве, в окружении зевак, рота неуклюже маршировала и контрмаршировала. Их вид вернул Клеменса во времена его собственной недолгой службы добровольцем Конфедерации. Выглядели они точно так же, как и его товарищи - как люди, желавшие стать солдатами, но у которых пока ничего не получалось.
   Примерно половина из них носила армейские мундиры. Примерно половина из них носила армейские брюки. Лишь несколько человек носили и то и другое. Одежда остальных представляла собой пёструю смесь гражданского платья. Несколько человек держали армейские Спрингфилды. Ещё больше народу держали Винчестеры, скорее всего, свои собственные. Многие же вместо винтовок держали доски.
   - Нале-во! - выкрикнул сержант-инструктор, седой ветеран, без сомнений, из Пресидио. Большинство парней начали движение с левой ноги. Он выругался на них с яростью, достаточной, чтобы женщины разбежались, мальчишки радостно закричали, а Сэм ностальгически улыбнулся. Нет, сержанты ни капельки не изменились.
   - Какой с вас, парни, толк, чёрт подери, коли вы не можете добраться туда, где стреляют, ведь мормоны перекрыли железную дорогу? - выкрикнул кто-то.
   Один доброволец снял доску с плеча и сделал ею выпад, словно та была Спрингфилдом с примкнутым штыком.
   - Не боимся мы никаких мормонов, - заявил он. - И жёнушек их тоже. Нас отправят на восток, и мы вычистим этих ублюдков, а потом поедем и перебьём повстанчиков. - Зрители разразились аплодисментами.
   Сержант-инструктор оказался не столь впечатлительным.
   - Слушай, что я тебе говорю, Генри, дурак ты тупоголовый, - прорычал он. - Забудь об этих, этих, этих... гражданских. - Он мог бы ругаться полтора дня, но не выразить больше презрения, сколько вложил в одно это слово. Всё тем же зычным голосом он продолжил: - Откуда тебе знать, что этот носатый хмырь не шпион конфедератов?
   - Я не шпион! - возмущённо воскликнул указанный человек.
   - Простите, сержант, - сказал Генри. - Я не подумал.
   - Конечно, не подумал, - бросил сержант. - Потому что у тебя мозги в заднице, и ты выпёрдываешь их каждый раз, как ходишь в нужник. И ты до сих пор ещё не пожалел. Ты даже ещё не начал жалеть. Но ты пожалеешь, о, да, пожалеешь. - Он говорил мрачным тоном, предвещавшим беду неудачливому рядовому добровольцу. - И, раз! И, раз! И, раз! И, раз!
   Брючину Сэма дёрнула детская рука. На него снизу вверх смотрел восторженный Орион.
   - Хочу быть солдатом, пап, и чтоб у меня было ружьё. Можно я стану солдатом, когда вырасту?
   Не успел Клеменс ответить, как Офелия, во всём копировавшая брата, так страстно замотала головой, что её золотые кудряшки выпрыгнули из-под чепчика.
   - А я нет, - сказала она и скрестила руки на груди так, словно дело уже было решено. - Я хочу быть сержантом.
   Сэм запрокинул голову и громогласно расхохотался. Он схватил Офелию и принялся качать её в воздухе, пока та не запищала, после чего вернул её на землю.
   - Думаю, у тебя получится, малышка - либо так, либо станешь женой, что есть то же самое, только без нашивок на рукавах.
   - А как же я, пап? - Орион постоянно подпрыгивал. - Пап, как же я?
   - Ну, а что, ты? - Клеменс закружил и сына. Когда он опустил Ориона на землю, голова у пацана кружилась так, что он не мог ходить, и все мысли о солдатской службе выветрились у него из головы. Сэм надеялся, что они не вернутся. Поскольку раньше он тоже был маленьким мальчишкой, то понимал, насколько несбыточна эта надежда.
   Когда Орион восстановил равновесие, Сэм отвёл детей обратно к Александре. Та, словно по волшебству, извлекла ещё два профитроля. Это отчасти смирило Ориона и Офелию с возвращением домой.
   Александра укладывала корзинку для пикника обратно в коляску, а Сэм складывал одеяло, чтобы уложить его на корзинку, когда воздух разорвал грохот, подобный винтовочному выстрелу, только усиленному в сто раз. Даже чайки в небе ненадолго утихли, затем заверещали от гнева и испуга.
   Офелия завизжала. Орион подпрыгнул.
   - Святые небеса! - воскликнула Александра. - Что это было?
   - Та большая пушка в Пресидио, - ответил Сэм. - Там остались пушки ещё с тех времён, когда эти места принадлежали Испании, не говоря уж о Мексике. Не думаю, что хоть одна из них по кому-нибудь когда-нибудь стреляла. - Ещё один рёв, идентичный предыдущему, нарушил покой парка Золотые ворота, всего остального Сан-Франциско, и, без сомнений, близлежащих окрестностей. Сэм задумчиво уставился на север. - Похоже, они готовятся, не так ли?
   - Ух, ты! - сказал Орион. - Было бы весело пострелять из такой.
   Офелия, на этот раз, согласилась с братом.
   - И насколько тебе будет весело, если кто-нибудь будет стрелять по тебе? - спросил Сэм. Дети уставились на него. Эта сторона войны для них ничего не значила. Она мало для кого что-то значит, пока мимо не просвистит первая пуля.
   Орудия береговой обороны продолжали стрелять, пока Сэм ехал домой.
   - Судя по звуку, - сказала Александра, - там думают, что на нас нападут уже завтра.
   - Что бы ни случилось в нашем прелюбопытном мире, дорогая моя, я не считаю, что военно-морской флот Конфедерации завтра зайдёт с развевающимися флагами и громыхающими пушками в бухту Сан-Франциско. - Сэм подмигнул жене. - Да и послезавтра тоже.
   - Что ж, нет, - сказала Александра. - Это вряд ли. - Громыхнуло ещё одно орудие. - Полагаю, им надо тренироваться, как тем солдатам, за которыми ты наблюдал.
   - Если своё дело они знают не лучше тех бедолаг, индейцы смогут подгрести в бухту на целом флоте берестяных каноэ и опустошить город. - Сэм поднял указательный палец. - Я утрирую: достаточно флотилии каноэ. - Эти слова вызвали смех Александры, как и было задумано.
   Когда они вернулись в свой дом на Тёрк-стрит, дети принялись бегать и играться с домашними животными. Наблюдая за ними, слушая их, Сэм гадал, откуда в них столько энергии; даже если бы они просидели в парке Золотые ворота весь день, силы у них всё ещё оставались бы. Однако когда они с Александрой прошли по дому, зажигая газовые лампы, дети уже выдыхались. В постель они отправились с гораздо меньшим возмущением, чем это бывало обычно и почти сразу же уснули. Офелия похрапывала, но Офелия всегда похрапывала.
   Когда всё, наконец, стихло, Александра спросила:
   - Может, и нам пойти в постель? - Судя по её голосу, она не имела в виду может, и мы отправимся спать?.
   - Да, идём. - Голос Сэма звучал обычно, или он думал, что голос звучал обычно, но скорость, с какой он вскочил и погасил лампы, что они зажгли незадолго до этого, наверняка, выдала его.
   Он выключил также и лампу в спальне, перед тем как они с женой разделись и легли вместе. Сквозь окно проникала тонкая полоса лунного света, достаточная для того, чтобы придать телу Александры, тёплому и мягкому в его руках, ещё больше загадочности, чем это было бы в полной темноте.
   Она вздыхала и бормотала, когда он целовал её, ласкал её груди, целовал их, когда его ладонь ощутила влагу меж её бёдер. Как и всегда, её возбуждение одновременно возбуждало и смущало его самого. Доктора клялись на целой стопке Библий, что большинство женщин не знали ничего, или почти ничего в сексуальном удовольствии, и не испытывали нужды с ним знакомиться. Но, с учётом послужного списка докторов по другим вопросам, разве это что-то доказывало?
   В случае с Александрой, мало что доказывало.
   - Давай же, Сэм, - вскоре прошептала она, беря его в руку и не оставляя никаких сомнений в значении своих слов. Её ноги раздвинулись в стороны. Он улёгся между ними и вошёл в неё. Она выдохнула. Когда их губы соприкоснулись, она поцеловала так, как не целовала никогда прежде. Она двигалась с ним, их наслаждение росло, она стонала, тяжело дышала, и назвала его по имени, когда достигла пика. Её ногти впились ему в спину, подгоняя его, пока через мгновение он не взорвался.
   Когда он безвольно плюхнулся на неё, словно она была периной, Александра пихнула его в рёбра.
   - Ужасная женщина, - сказал он и перекатился на бок. В основном, но не во всём, это была шутка; восторг, что он испытывал с ней, иногда казался позорным, ведь они были женаты. Если она и испытывала похожие угрызения совести, то никогда этого не показывала.
   Они воспользовались ночным горшком под кроватью и в темноте надели ночные рубашки.
   - Спокойной ночи, дорогой, - вяло произнесла она.
   - Спокойной ночи, - ответил Сэм и поцеловал её. - Завтра на работу. - В некотором смысле, это было такое же гнусное ругательство, как и все те, что использовал сквернословящий сержант в парке Золотые ворота.
  
   Горнист протрубил подъём. Теодор Рузвельт вскочил с койки и нащупал очки, лежавшие на табуретке рядом.
   - Половина шестого! - воскликнул он, надевая мундир - услужливый портной из Хелены специально подогнал его по фигуре. - Прекрасное время, чтобы ожить!
   Он выбежал из палатки под прохладное солнце раннего утра. Менее чем в сотне футов стоял дом его ранчо, удобный и вселяющий надежду. Рузвельт был рад найти оправдание обойтись без удобств. Если бы он желал себе лишь удобств, то остался бы в штате Нью-Йорк. Когда бойцы Самовольного полка Рузвельта спят в палатках, их в той же степени, самозваный полковник не мог спать в обычной кровати под крышей.
   Бойцы Самовольного полка жили в самых разных палатках. Некоторые спали в палатках, оставшихся с Войны за Сецессию. Некоторые, старатели, что прослышали о полке, заехав в Хелену или другой близлежащий городок, принесли с собой палатки, в которых укрывались в глуши. Нашлись даже такие, что делили общие вигвамы из буйволовых шкур, которые легко могли бы принадлежать сиу.
   Сейчас они выбирались наружу, разбуженные звуками утренней побудки. Единственной общей формой их рубашек и брюк являлось отсутствие единой формы. Некоторые были одеты в те или иные части армейских мундиров. Некоторые были ветеранами, другие приобрели одежду у солдат, либо уволившихся со службы, либо торговавших формой из-под полы. Впрочем, большинство носило гражданскую одежду различной степени качества и изношенности. Разнообразие шляп просто поражало.
   И всё же, какие бы шляпы они ни носили, у каждого на правом плече висела красная повязка. Она являлась знаком Самовольного полка, и бойцы уже успели заставить уважать этот знак в каждом салуне в радиусе дневной поездки от ранчо Рузвельта. Некоторые горлопаны за отсутствие такого уважения, отделались травмами различной степени тяжести. Пока никто не умер, и велика вероятность, что уже не умрёт - задиры усвоили, что бойцы полка приглядывали друг за другом, словно братья, и бросить вызов одному означало бросить вызов всем.
   - Построиться для переклички! - выкрикнул Рузвельт. Парни уже это проделывали. Они быстро впитали в себя рутину армейской жизни. Кто-то, разумеется, и прежде был с ней знаком, либо полжизни назад во время Войны за Сецессию, либо в ходе недавней кампании против равнинных индейцев. Их пример влиял на новобранцев, да и самого Рузвельта, чьи знания о командовании полком были почерпнуты из тактических руководств Хардека (пусть он и был повстанцем) и Аптона. - Построиться для переклички! - выкрикнул он снова.
   - Слушайся старика, - сказал один боец Самовольного своему приятелю, тот рассмеялся и кивнул. Рузвельт ухмылялся от уха до уха. Оба были почти вдвое старше него. Награждение таким почётным званием офицера моложе их по возрасту, означало, что он заслужил уважение, как командир - по крайней мере, так он сам себя убеждал.
   Офицеры и унтеры - выбранные своими товарищами, как бывало в добровольческих полках во время Войны за Сецессию, обошли строй. Они доложили Рузвельту - полдюжины больны, ещё трое отсутствуют в самоволке.
   - Наверное, в Хелене застряли, сэр, - сказал один капитан.
   - Так и есть, - мрачно произнёс Рузвельт. - Они будут выглядеть ещё более жалко, когда вернутся, виляя хвостами.
   В руководствах подчёркивалось, что офицер должен быть строг с подчинёнными. Разумеется, эти руководства писались для строевых частей; с добровольцами нужно было обходиться полегче. Рузвельт склонялся к тому, чтобы держать своих солдат в лёгкой узде, пока они шли в том направлении, куда ему хотелось, и давать им жёсткий укорот, когда они пытались уклониться с этой прямой и узкой тропы.
   После переклички воздух наполнился бодрящим ароматом варящегося кофе, бойцы выстроились на завтрак. Вместе с кофе повара подавали бобы, солёную свинину, сухари, хлеб, булочки и овсянку. В дороге от Хелены до ранчо Рузвельта появились глубокие колеи от снующих туда-сюда повозок с припасами. Такие же колеи прокладывались и в его банковском счету в Нью-Йорке. Этот факт он отмечал без излишнего беспокойства - страна прежде всего.
   После завтрака бойцы отправились ухаживать за лошадьми. Помимо бобов и прочего провианта для людей, телеги везли сено тоннами, а с ним и овёс. Никто в радиусе двух миль от ранчо не имел никаких сомнений в том, что здесь собралось великое множество лошадей. Мухи становились назойливыми, когда теплело, но пока они ещё не жужжали.
   К Рузвельту подошёл Филандер Сноу; к разочарованию Рузвельта он до сих пор не проявлял ни малейшего интереса к вступлению в полк. Работа в поле и со скотиной, которую пока ещё не съели бойцы, его вполне устраивала. Выдержав паузу, чтобы сплюнуть, он заметил:
   - Одно тут ясно, как день, босс - следующие пару сотен лет вам больше не нужно ездить и закупать навоз.
   - Это факт, Фил, - признал Рузвельт. - Полк лошадей оставляет на земле довольно много, не так ли? - Кавалерийский полк также много чего оставлял на земле. Им уже пришлось вырыть пару новых ровиков под нужники. Рузвельт не хотел, чтобы они оказывались слишком близко к ручью или колодцу. В таком случае приходили болезни, это было известно ещё римским легионерам. Если появится тиф, или, что ещё хуже, холера, половина полка тут же сляжет.
   В начале девятого утра прикатила первая телега из Хелены. Интендант-сержант Рузвельта, маленький тощий паренек по имени Шадрах Перкинс, работавший лавочником в Уиксе, занялся разгрузкой мешков с бобами и ящиков с сухарями. Кучер, что приехал на телеге на ранчо, передал Рузвельту выпуск Хелена Газетт.
   - Свежая пресса, полковник, - сказал он.
   - Хорошо, - ответил Рузвельт и бросил ему десять центов чаевых. С тех пор, как телеги с припасами начали ездить из Хелены каждый день, он стал гораздо менее отрезан от мира, чем прежде. Теперь, вместо того, чтобы неделю или две ждать, чтобы взглянуть на газету, он получал новости о происходящем настолько быстро, насколько телеграф передавал их в город, а печатники переносили новости на бумагу.
   Прочитанное стукнуло Рузвельта, словно удар копытом жеребца о землю при виде кобылы. Ещё он испытал прилив гнева.
   - Ричардсон! - проревел он. - Тащи сюда горн, мать твою, Ричардсон! - Он продолжал кипеть, пока не прибежал горнист с горном в руке, после чего бросил: - Труби сбор.
   - Ясно, полковник, - ответил Ричардсон. - На юге что-то случилось и попёрло на нас? - Рузвельт смотрел на него, пока он не поднёс горн к губам и не протрубил.
   Забегали люди; сбор во время утренних работ был необычен, а следовательно, обещал быть интересным, и возможно, даже, важным. Бойцы шумели, пока Рузвельт не встал перед ними, зажав в левой руке Хелена Газетт.
   - Вы, парни, знаете, вы хоть, представляете, какую наглость поимели конфедераты, англичане и французы? - требовательным тоном спросил он.
   - Вы уж, поди, скажете, правда, полковник? - сказал один боец.
   Рузвельт проигнорировал реплику, что для человека его темперамента было непросто. Однако гнев, по-прежнему, обуревал его.
   - Им хватило бесстыдства и наглости объявить блокаду берегов и гаваней Соединённых Штатов Америки - наших берегов и гаваней, джентльмены, говоря, что мы не имеем права вести собственную торговлю. - Он сжал газету в кулаке и отбросил, словно она была преступником, а не посланником. - Станет ли великая страна терпеть подобное оскорбление?
   - Нет! - выкрикнули кавалеристы, которые находились от любого побережья дальше, чем кто бы то ни было в Соединённых Штатах.
   - Именно так, парни! - согласился Рузвельт. - Мы не можем этого терпеть. Господи, мы не станем этого терпеть. Эти гнусные иноземные псы увидят, что лают не на ту ищейку, если думают, что могут навязать Соединённым Штатам свою волю. Мы погоним их обратно на псарню с поджатыми хвостами.
   К тому моменту, когда он закончил заводить своих бойцов, они уже были готовы ехать к канадской границе и стрелять любого, кого поймают, и кто поддерживал королеву Викторию, а не президента Блейна. К тому моменту, когда он закончил заводить сам себя, он уже был готов вести их через границу. Потребовалось напряжение силы воли, чтобы вспомнить, что его полк являлся Самовольным. Если они перейдут границу, это будет не война; это будет разбойничий рейд и противник будет в своем праве обращаться с ними, как с разбойниками. Он вздохнул. Он ненавидел вспоминать столь тонкие различия.
   - Погнали! - выкрикнул. - По коням и погнали. Мы не можем сражаться с предательскими англичанами и самодовольными кануками, пока не можем, пока не будем обличены официальным мандатом правительства Соединённых Штатов. Однако мы должны подготовиться к тому, что, когда это разрешение будет дано - а оно будет дано - мы будем готовы сделать всё, чтобы удержать землю, которой так дорожим.
   Не такими были его планы на этот день. Также, не впервые, его порывистость бежала впереди него. Он хорошо себя знал и понимал, что не впервые, эта порывистость и убежит вперёд него. Хор радостных воплей, издаваемых его людьми сделал нарушение рутины стоящим того.
   Почти столь же быстро, насколько ему хотелось, Самовольный полк Рузвельта сел на лошадей и поехал вдоль дороги длинной и пёстрой колонной по четыре. Они проскакали мимо телег, колясок и одиноких всадников, которые таращились на мощь, что Рузвельт смог собрать и теперь командовал ею. Эти взгляды вызывали в нём большую радость, чем виски, что лился, словно вода, в шахтёрских городках Монтаны. Купить рюмку виски мог любой. Лишь немногие люди, особые люди, великие люди, вызывали в нём благоговение, какое вызывал полк.
   - Святые небеса, вот это да! - радостно крикнул он. Именно в этот момент ему хотелось ехать до самой Канады. Именно в этот момент ему хотелось проехать через всю Канаду. С такими людьми за спиной, он знал, что у него получится.
   Впрочем, благоразумие возобладало. Территория Монтана всё ещё была слабо заселена; чтобы найти открытую местность, где полк мог бы отрабатывать манёвры, следовало всего лишь проехать мимо небольших ферм и стад скота, жавшихся к источникам проточной воды. Оказавшись в прерии, всадникам предстояло утомительное, но важное дело: перестраиваться из колонны в шеренгу, двигаться левым и правым флангами, а также, к огромному удовольствию Рузвельта, атаковать в лоб, к сожалению, воображаемого противника.
   Однако, именно благодаря тому, что Рузвельт прочёл свежие руководства по тактике, Самовольный полк также тренировался действовать, как драгуны - спешенная кавалерия. Оставив несколько человек стеречь лошадей, остальные топали разреженной цепью сквозь траву и заросли. Капитанам приходилось в своих подразделениях чередовать людей, что держали лошадей, поскольку все хотели идти вперёд, и никто не желал оставаться позади.
   Когда день прошёл, Рузвельт пришёл к очередному поспешному решению.
   - Ночь проведём здесь, на открытом месте, парни, - объявил он. - Нужно закалиться, быть готовыми к невзгодам полевого выхода.
   Некоторые его бойцы - лентяи, что не озаботились собрать в вещмешки сухари и солёную свинину, если только Рузвельт не ошибся в предположении - принялись ворчать, но насмешки товарищей их угомонили. До солдат (а Рузвельт старался думать о них именно так, хоть они и оставались Самовольным полком, несмотря на телеграммы, посылаемые в военное министерство в Филадельфии) начала доходить мысль о том, что они должны быть готовыми к походу.
   - Никогда нельзя знать, что может случиться, - сказал Рузвельт. - Просто, нельзя.
   Он смотрел на север, в сторону Канады.
  

Глава 6

  
   Анна Дуглас погрозила мужу пальцем.
   - И ты больше никогда не будешь ходить ни на каких пароходах, - строго сказала она, словно обращалась к непослушному ребёнку. - Никогда, слышишь?
   - Да, дорогая, слышу, - покорно произнёс Фредерик Дуглас. - В ближайшее время я никуда не поеду. Я останусь здесь, в Рочестере, с тобой.
   - Я не об этом, - заявила его жена тоном, не терпящим возражений. - Рано или поздно ты снова уедешь, но только не на пароходе. Обещай мне, Фредерик, как христианин христианину.
   - Я обещаю, - произнёс Дуглас. В эти дни он не отказывал Анне ни в чём, о чём бы она ни попросила. Здоровье её заметно ухудшалось, хотя он и оставался крепок. Он тихо вздохнул. Он никогда желал затмевать её, сделать так, чтобы она жила в его тени, но именно так и случилось. В самом начале она стояла на более высокой позиции, чем он: когда они впервые познакомились в Балтиморе почти полвека назад, она была свободна, а он всё ещё носил ярмо. После побега он послал за ней, и она пришла. С тех пор все эти годы она обустраивала ему комфортное жилище, в котором он слишком часто отсутствовал и заботилась о семье, в воспитании которой он так мало принимал участия. А теперь она становилась слабее с каждым днём. Он снова вздохнул. Он ничего не мог сказать, ничего не мог сделать. Он на годы, если не на десятилетия опоздал, чтобы что-нибудь говорить.
   - Не смей переживать за меня, - сказала она, выуживая мысль из его разума, словно ловкий карманник кошелёк из кармана. - Со мной всё будет хорошо. Что бы ни случилось, Господь защитит. Но, что бы ни случилось, я не хочу, чтобы ты ходил на пароходе, ни на каком.
   - Я уже раз пообещал, - сказал Дуглас. - Клятва не станет в два раза сильнее, если я её повторю.
   - Просто, запомни, всего-то делов, - сказала Анна и поковыляла обратно на кухню, тяжело опираясь на трость. Её суставы болели от ревматизма.
   Дуглас понимал, что нужно писать, преобразить те несколько минут страха на борту Королевы Огайо в прозу, которая наэлектризует людей, и чёрных и белых, на усилия, необходимые для свержения Конфедеративных Штатов и тем самым улучшить долю миллионов негров, остающихся в рабстве. Первые заметки, в которых он говорил о собственном страхе снова попасть в рабство, если пароход причалит у берега конфедератов, завоевали широкое признание и похвалы. Газеты и журналы жадно ожидали большего, и чётко дали понять, что отлично заплатят.
   Однако в данный момент желания писать у него не было. Он покачал головой и криво усмехнулся. Будучи многоопытным газетчиком, он знал, что писать приходится, когда ты обязан писать, а не когда муза осыплет пыльцой твои волосы и ткнёт волшебной палочкой. Ещё он знал, что пока он писать не обязан. Вместо того чтобы пойти наверх в кабинет, он отправился на улицу.
   Снаружи внук одного из его соседей пытался удержать равновесие на велосипеде. Огромное переднее колесо велосипеда было почти такой же высоты, что и наездник. Крутя педали по кривой траектории, он гордо помахал Дугласу.
   Дуглас помахал в ответ. Он жил в Рочестере почти тридцать пять лет, достаточно долго, чтобы большинство людей начало принимать его каким он был, невзирая на цвет его кожи. Нынче негров в городе не сегрегировали по расе в трамваях, омнибусах или местах общего скопления людей. Когда Дуглас только приехал на север штата Нью-Йорк, всё было не так. Он немало гордился тем, что имел непосредственное отношение к переменам, произошедшим за эти годы.
   - Осторожнее, Дэниэл! - крикнул он, но было слишком поздно. Велосипед заехал в канаву и упал, уронив своего наездника наземь с немалой высоты. Мальчик поднялся, поднял велосипед и упорно взгромоздился на него снова. Будешь падать, пока не начнёшь делать, как надо, - подумал Дуглас с одобрительным кивком. Научиться можно только так.
   Помимо пары церковных шпилей, самыми высокими зданиями на горизонте были кубические здания мельниц. Зерно поступало в Рочестер со всей округи - в долине Генеси находились самые лучшие сельхозугодия Соединённых Штатов - и расходилось по каналу Эри, железным дорогам и Великим Озёрам. Из своего дома, расположенного на вершине небольшого холма, Дуглас мог через весь город видеть сине-серые воды озера Онтарио. Если бы не пресная вода, он мог бы подумать, что смотрит на море.
   По озеру, как всегда, медленно скользили баржи и небольшие пароходики. Из их труб тянулись столбы дыма, как они тянулись из труб фабрик Рочестера. Воздух, впрочем, был лучше, чем в Сент-Луисе или других городках на западе, из-за того, что уголь здесь использовался более высокого качества, чем вдоль Миссисипи.
   Внимание Дугласа привлекли несколько необычно крупных дымных шлейфов на озере. Суда, от которых тянулись эти дымы, также были необычно крупными, и кажется, двигались вместе. Из-за них Рочестер стал ещё больше похож на прибрежный город; когда он бывал в Бостоне или Нью-Йорке, то частенько наблюдал флотилии боевых кораблей, заходивших в порт в похожем плотном порядке.
   Вскоре после того, как его посетила эта мысль, корабли изрыгнули свежие облака дыма. Дуглас видел их издалека. На мгновение он предположил, что это взорвались котлы. Затем, спустя время, учитывая расстояние, до его ушей донёсся рёв. Он замер на месте, в спину ударил памятный ледяной ужас. Совсем недавно он слышал подобные взрывы, раздающиеся с южного берега реки Огайо.
   - Господи, - простонал он. - Ладно, это военные корабли, но они не принадлежат флоту США.
   Подобно лисам в курятнике, британские боевые корабли (или канадские? Дугласа мало тревожили подобные нюансы, и он подозревал, что они вообще, мало кого тревожили) сделали предупредительные залпы, чтобы дать знать многочисленным зерно- и муковозам, кто они такие, и выслали досмотровые шлюпки к ближайшим к ним. Один пароход, вместо того, чтобы принять на борт абордажную команду, попытался сбежать в гавань. Снова громыхнула пушка, на этот раз грозно. Пароход взорвался, грохот взрыва заглушил рёв пушек.
   - Это ещё что? - воскликнул Дэниэл, на его лице застыло потрясение от шума взрыва.
   Дуглас не был уверен, что мальчишка обращался к нему. Но он всё же ответил.
   - Это, - выразительным и полным скорби голосом произнёс он, - это война.
   Тихий звук позади вынудил его обернуться.
   - Фредерик, что, чёрт подери, здесь происходит? - резким и требовательным тоном спросила его жена.
   - Враг, - под этим словом подразумевалась и Англия и Канада, - напал на наше судоходство на озере, - ответил он. Он повесил голову, на грани того, чтобы расплакаться. - Когда-то британцы сильно помогли в борьбе с рабством, а теперь они за него заступаются. Иногда мне кажется, что борьба всей моей жизни тщетна.
   - Ты можешь лишь продолжать, - ответила ему жена. Эти слова были настолько созвучны его собственным мыслям насчёт попыток Дэниэла подчинить себе велосипед, что Дуглас был вынужден кивнуть. Но, хоть разум и соглашался, сердце сомневалось.
   На берегу громыхнула пушка. С войны 1812 года до Войны за Сецессию Великие Озёра полвека жили мирно. Однако после горького завершения прошлой войны, и США и британцы с канадцами построили в этих водах флоты и укрепили прибрежные города, не доверяя друг другу. Мало кто в Рочестере принимал береговые укрепления всерьёз. В суровые послевоенные времена у правительства было не так много денег, чтобы их тратить, но множество мест, на которые их следовало бы потратить...
   В мгновение ока тревоги местных подтвердились. Боевые корабли направили свой огонь на пушки, что посмели им противостоять. Вдоль берега поднялись клубы дыма, когда снаряды упали на места расположения тех орудий, и на всякие здания, которым случилось быть поблизости.
   Одно за другим, орудия, защищавшие Рочестер, умолкли. Корабельные пушки, тем не менее, продолжали бить по берегу, словно наказывая город за то, что поимел наглость сопротивляться.
   - Что они делают? - почти неотличимым от стона голосом проговорила Анна Дуглас.
   - Бьют нас, - ответил её муж. - Мало кто здесь всерьёз верил, что мы будем воевать с Британской Империей. Похоже, они к вероятности войны с нами относились более серьёзно.
   - По какому праву они в нас вот так стреляют? - спросила Анна. - Мы, простые жители Рочестера, не причинили им никакого вреда.
   Простым ответом было: они достаточно сильны, чтобы так поступать. Пытаясь быть благоразумным, Дуглас решил не прибегать к простым ответам.
   - Они объявили блокаду нашим портам, - сказал он. - После этого никто не думал, - уж здесь точно никто не думал, - что это будет означать что-то помимо портов в Атлантике и на Тихом океане. Однако это порт, так же как и Баффало, Кливленд и Дулут. Во время блокады он могут закрыть наши порты, если могут.
   По крайней мере, здесь, в Рочестере, враг мог. Боевые корабли методично разносили берег на куски. Ни причалы, ни пришвартованные у них суда не выдерживали снарядов. В небо тянулся дым, затмевая быстро поднимающимися клубами солнечные лучи. Не весь дым, и даже не большая его часть, происходил от пороха, что метал снаряды и разрывался в них. Дуглас мог видеть яростно пылавшее жёлто-оранжевое пламя, охватившее пирс и баржи.
   Несколько упорных орудий продолжали бить по вражеским кораблям. Те с презрением их игнорировали. После того как был взорван первый пароход на озере Онтарио, остальные прорваться не пытались. Они тихо стояли на воде в ожидании абордажных команд. Затем, один за другим, они пошли прочь. В пути их сопровождала пара боевых кораблей.
   - На северо-запад, - сказал Фредерик Дуглас. - В Торонто, наверное. Военные трофеи.
   Он снова вздохнул. До Войны за Сецессию, будучи старшим по Рочестерскому узлу подземной железной дороги, он отправил в Торонто множество беглых негров, дабы навеки уберечь их от повторного пленения.
  
   Подземная железная дорога - тайная система путей в США, по которым беглые негры-рабы перемещались из рабовладельческих штатов на Север и в Канаду. Действовала до начала Гражданской войны в 1861 году.
  
   Нескольких он отправил даже после войны, хотя подземная железная дорога зачахла и умерла посреди горечи, вызванной поражением США. А теперь Британия и Канада противостояли США и оказались на одной стороне со страной, из которой бежали негры, и из которой ещё миллионы негров жаждали убежать.
   Однако ушла лишь пара боевых кораблей. Остальные курсировали туда-сюда, либо вне досягаемости уцелевших береговых орудий, либо не считая их огонь достойным внимания. Пока они там, гавань Рочестера была отлично перекрыта. Сей факт был продемонстрирован ими несколько минут спустя, когда был задержан прибывающий пароход. Вскоре он убыл в сторону Торонто с абордажной командой на борту, дабы убедиться, что он точно туда доберется.
   - Никаких сомнений, это блокада, - произнёс Фредерик Дуглас. - Теперь мы расплачиваемся за то, за что не платили со времен Войны за Сецессию.
   - Ужасно, - сказала его жена. - Теперь мне самой видать, что сделали повстанцы, когда расстреливали твой пароход. Ноги твоей никогда не будет ни на одной такой штуковине, уж пока я жива и дышу. Ты дал мне обещание, Фредерик, и я надеюсь, ты его сдержишь.
   Пушкари, что подожгли Королеву Огайо были любителями с устаревшими пушками. Настоящие артиллеристы с современными казнозарядными полевыми орудиями никогда бы не позволили колёсному пароходу сбежать.
   - Ты же знаешь, я держу обещания, - сказал Дуглас. - И это сдержу, как и все прочие.
   День перешёл в ночь, а причалы Рочестера продолжали гореть.
  
   Внешне всё в Солт-Лейк-Сити выглядело нормально. Насколько Авраам Линкольн мог судить, всё от Прово на юге до Огдена на севере внешне выглядело нормально. Мормоны, как и всегда, занимались своими делами, изо всех сил притворяясь, что мир за пределами плодородных земель между хребтом Уосатч, с одной стороны, и Великим Солёным Озером и озером Юта, с другой, вообще не существовал. Меньшинство безбожников также притворялось, будто оно не было отрезано от внешнего мира, это притворство с каждым днём становилось всё более нервозным, когда в Юту не заходили и не уходили поезда, когда телеграф не связывал территорию с остальной страной, частью которой она являлась.
   Словно, подчёркивая, что Юта не поддерживала Конфедеративные Штаты в их отделении от США, звёздно-полосатый флаг по-прежнему развевался над городским советом - маленьким уродливым зданием около Храмовой площади, где исполняли свои обязанности территориальное законодательное собрание и губернатор. Однако собрание, хоть и находилось в периоде рабочей сессии, кворума не набирало. Мормоны, которые составляли большинство членов собрания, сидели по домам.
   Флаг по-прежнему развевался и над Фортом Дуглас. Однако единственными солдатами в форте были добровольцы из Юты - иными словами, мормоны. Во время Мексиканской войны Мормонский легион сражался на стороне американцев. В том, что уже называли Второй Мексиканской войной, мормоны держали свои карты ближе к жилету.
   Линкольн в эти дни гостил в доме Гэбриэла Хэмилтона, счёт в Уокер Хаус вырос слишком сильно, чтобы Хэмилтон и прочие активисты, пригласившие его в Солт-Лейк-Сити, могли его оплачивать. Если бы он мог отправить телеграмму из Юты, то смог бы рассчитывать на собственные средства. В текущем положении, он зависел от щедрости других людей.
   Это его раздражало. Как-то утром за завтраком он сказал:
   - Надеюсь, вы за всем следите, Гейб, поскольку я намерен рассчитаться с вами за каждый пенни, как только появится возможность.
   И Хэмилтон и его супруга, пухлая миловидная блондинка по имени Джульетт, покачали головами.
   - Об этом не переживайте, мистер Линкольн, - сказал Хэмилтон. - Во всём происходящем нет вашей вины, и вы не несёте за это ответственность.
   Линкольн сурово посмотрел на него.
   - Я расплачиваюсь по своим долгам с этим миром с тех самых пор, как был ростом по колено кузнечику, а поскольку за последние шестьдесят лет я никогда не был ниже, чем по колено жирафу, - в доказательство своих слов, он поднялся со стула и выпрямился во весь свой угловатый рост, возвышаясь над Гейбом и Джульетт, словно башня, - эту привычку мне изменить непросто.
   - Тогда думайте об этом, как о посещении друзей, которые рады вас видеть, - сказал Хэмилтон.
   - Именно так, - решительно кивнула Джульетт. - Возьмите ещё оладий. Уж мы нарастим мяса на ваши кости, можете не сомневаться.
   - Этого тоже за всю мою жизнь никому не удалось, - сказал Линкольн. - И, полагаю, это значит, что подобное невозможно. Однако же я возьму ещё, потому что они весьма хороши, и буду вам благодарен, если передадите и патоку.
   - Полагаю, мистер Линкольн, вы не будете против, если я скажу, что выходных у вас не было с тех самых пор, как вы начали работать, - сказал Гэбриэл Хэмилтон. - И вы весь становитесь, как на иголках, из-за того, что не знаете, что делать с собой, когда не преодолеваете трудности.
   - О, у меня бывали выходные, - сказал Линкольн, протыкая кусок ветчины с жестокостью сверх необходимого. - Мне потребовалась пара лет, чтобы прийти в себя, когда народ выгнал меня из Белого Дома. Я не хотел иметь никаких дел даже с женой, упокой Господь её душу, не говоря уж об остальном мире.
   - Это не одно и то же, совсем не одно и то же, - сказала Джульетт, заговорив раньше мужа. - Тогда никто не мог бы вас винить за то, что вы пребывали в печали. Вы сделали всё, что могли, но не получилось.
   - Вы добры к старику, - сказал Линкольн. Когда закончилась Война за Сецессию, Джульетт Хэмилтон была девочкой лет десяти от роду - слишком молода, чтобы вникать в политические страсти тех дней. Оглядываясь назад, Линкольн подумал, что вся страна ударилась в панику, когда Конфедеративным Штатам удалось завоевать независимость. Мэри пыталась вытащить его из уныния грубой силой. Возможно, в конечном результате, ей это даже удалось. В то же самое время, он никогда не был столь близок к тому, чтобы поднять руку на женщину.
   - Ведёте вы себя не как старик, мистер Линкольн, - сказал Гейб Хэмилтон. Это была проницательная реплика, достаточно проницательная, чтобы вынудить бывшего президента благодарственно склонить голову. Большинство людей бездумно говорило: Вы не старик, мистер Линкольн, и неважно, насколько очевидной была эта ложь. Хэмилтон продолжил: - Не так уж и много людей, вдвое моложе вас, сэр, у кого настолько прогрессивные взгляды на то, что нужно делать трудящимся нашей страны, дабы их голос был услышан.
   - Я считаю, всегда считал, неправильным, когда один человек говорит другому: Пеки хлеб на своём поту, а я его съем, - сказал Линкольн. - Это простой здравый смысл; кто бы ни сочинил басню о маленькой рыжей курочке, дело он знал.
   К его удивлению, по щеке Джульетт пробежали две слезы.
   - Это была любимая сказка Генриетты, - сказала она, протирая глаза фартуком. - Она умерла от дифтерии, когда ей было четыре, а ещё одного ребёнка мы завести не смогли.
   - С дифтерией в этом городе проблемы, - сказал Гейб Хэмилтон так, словно мысли о болезни позволяли ему не думать о мёртвом ребёнке. - Хотел бы я, чтобы узнали, откуда она берётся.
   - Да. Скорблю вместе с вами. - Линкольн лишился младшего сына, Тэда, незадолго до поражения в Войне за Сецессию. Одна боль наложилась на другую, и вынести её оказалось очень тяжело.
   - Впрочем, говорили мы не об этом, - сказала Джульетт, чётко нацеленная на то, чтобы оставаться весёлой. - Мы говорили о вашем отпуске и насколько сейчас уместный момент, чтобы вы смогли отдохнуть после тяжких трудов.
   - Да, я его получил, - сказал Линкольн. - Не то, чтобы я сильно его хотел, но получил. В конце концов, вам даже получилось усадить меня на маленький поезд до Большого Соленого Озера, а это поистине необыкновенное место, коль скоро оно способно удержать на плаву эту старую костлявую тушу, и оно с этим справилось со всей уверенностью. В любой другой благопристойно й воде я тону, как камень.
   - В Юте всё идёт вопреки, - сказал Гейб Хэмилтон, на что Линкольн мог лишь кивнуть.
   - Я полагал, раз один ботинок жмёт, то и второй тоже, и мормоны провозгласят о выходе из Союза, если именно это было у них на уме, когда они отрезали самих себя от остальных штатов, - сказал он.
   - Я тоже думал, что они так поступят, - сказал Хэмилтон. - Возможно, когда дело доходит до драки, им не хватает духу.
   - После своего краткого знакомства с ними, могу сказать, что мормонам хватает духу практически на всё, - ответил на это Линкольн. - Вы видели заметку в Пчеле насчёт бала завтра вечером в Народном Доме? Десять долларов с джентльмена с одной женой, а за остальных жён сверх первой по два доллара за голову. - Многожёнство захватило его внимание точно так же, как оно захватило внимание безбожников Юты
   - Подобные представления были более распространены во времена Бригама Янга, нежели сейчас, - сказал Хэмилтон. - И цена сейчас великовата, могу предположить, они собирают деньги на оружие и юристов, или на и то и другое. Не думаю, что они восстанут и отделятся, нет, не думаю; уж слишком долго они ждали. Ежели я правильно понимаю Джона Тейлора, он добивается принятия Юты, как штата, на своих условиях - он позволит флагу развеваться, если Вашингтон оставит в покое многожёнство и позволит ему не пускать сюда безбожников, дабы их голоса не перевесили голоса мормонов. Можно сказать, в составе Соединённых Штатов, но не вместе с ними.
   - Вы имеете в виду, они воспользуются для сегрегации некоторой части белых теми же законами, какими сейчас пользуются некоторые штаты для сегрегации негров, - сказал Линкольн. - У меня даже почти возникло искушение поддержать их усилия в этом направлении, хотя бы для того, чтобы в результате целый блок законов, давно изживших себя, был окончательно отвергнут.
   - Я лишь предполагал, напоминаю вам, - сказал Хэмилтон. - Желаете, чтобы я сводил вас в воскресенье в Скинию, дабы вы послушали, что вожди мормонов говорят своей пастве?
   - Лично мне было бы весьма интересно и послушать, и посмотреть, - ответил Линкольн. - Они так легко относятся к тому, что безбожники приходят и смотрят их службу? Мы можем всё это проделать, не вызывая трений?
   - Это вообще не проблема, - заверил его Гейб. - В Скинию может войти любой. Они считают, что любой, кто придёт посмотреть, может в итоге обратиться, в этом они тоже правы. Вот, когда достроят Храм, там, как я слышал, будет священная земля, и безбожникам заходить внутрь будет нельзя.
   - Раз уж вы уверены, что обойдётся без проблем, - сказал Линкольн. - Не хотел бы также помешать вашим собственным религиозным отправлениям.
   - О, об этом можете не переживать, - заверила его Джульетт. - Их служба не начнётся до двух пополудни, дабы народ мог собраться в Солт-Лейк-Сити с окрестных ферм и городков неподалёку.
   - Так и сделаем, - заявил Гейб Хэмилтон таким тоном, словно президент железной дороги объявлял о повышении тарифов на перевозки.
   Так они и поступили. Линкольн провёл воскресное утро наедине с собой, читая Путешествие Пилигрима. Хоть он и верил в Бога и считал себя христианином, но не посещал церковь регулярно, поскольку был слишком разочарован в большинстве священников, что воспринимали всё, как должное. Его больше устраивало путешествие по пустошам мира в компании Беньяна - ему была знакома Долина Уничижения, и он неоднократно продирался через топь под названием Уныние.
  
   Джон Беньян (1628-1688) - английский писатель и баптистский проповедник, автор романа Путешествие Пилигрима, который читает Линкольн. Путешествие считается одним из наиболее значимых произведений английской религиозной литературы.
  
   Гейб и Джульетт вернулись из церкви незадолго до полудня, и вместе с Линкольном торопливо отобедали бутербродами с колбасой, приправив их кофе. Когда они закончили, Гейб спросил:
   - Вы готовы, сэр?
   - Полагаю, да, - ответил Линкольн. - Нужно ли выходить столь рано?
   Вскоре он выяснил, что нужно. Как и говорила Джульетт, народ на службу собрался со всех окрестностей Солт-Лейк-Сити. Также на службу собралось и множество людей из самого города. Улицы вокруг Храмовой площади наводнились каретами, телегами, лошадьми, мулами и пешеходами. Хэмилтонам пришлось оставить свою коляску в паре кварталов, и вместе с Линкольном медленно пробираться сквозь толпу к Скинии. В большинстве городов Линкольн предпочёл бы не оставлять коляску слишком далеко от того месту, куда он направлялся, однако Солт-Лейк-Сити, за вычетом небольшого количества хулиганов, считался исключительно законопослушным городом.
   Рост и узнаваемое лицо Линкольна заставляли некоторых останавливаться и глазеть, другие же освобождали дорогу ему и его спутникам мимо гранитных блоков, что готовились стать частью Храма. В суммарном результате он, Гейб и Джульетт добрались до Скинии почти настолько же быстро, как если бы оставались незаметными и неузнанными.
   Снаружи Скиния выглядела громадной. Изнутри с единственным огромным залом, накрытым сводчатой выбеленной крышей (последняя была украшена хвойными ветвями и искусственными цветами) она выглядела просто гигантской.
   - Можно было привести толпы из обоих зданий, где меня выдвигали в президенты, и они бы здесь потерялись, - сказал Линкольн. - Какова вместимость этого места?
   - Двенадцать-тринадцать тысяч, где-то так, - ответил Гейб Хэмилтон. В центре церкви большинство составляли женщины, в то время как мужчины были в большинстве в боковых проходах. Хэмилтон провёл супругу и Линкольна наверх на галерею, а не остался на нижнем уровне.
   - Если пожелаете, можем сесть внизу в первых рядах, но тогда они могут выбрать нас мишенями для своих проповедей, - объяснял он.
   - Благодарю, я уже побывал мишенью превеликого количества проповедей, - сказал Линкольн, отчего Хэмилтон хмыкнул, и Линкольн продолжил: - Если вы не против, давайте поищем место в проходе, дабы я мог вытянуть эти длиннющие ноги, что мне принадлежат. - Усевшись, он с живой любознательностью огляделся. Скиния, похоже, впитывала в себя людей, словно сухое полотенце впитывало воду. Многие останавливались, чтобы испить воды из большой бочки у двери, опуская в неё оловянные чашки, как раз для этого и предназначенные.
   В передней части Скинии располагался клирос, мужчины по одну сторону, женщины по другую. Когда заиграл большой орган, Гейб Хэмилтон извлёк из кармана часы.
   - Это два часа, ровно, - сказал он, подводя часы.
   Мирянин в мешковатом костюме объявил гимн. Стоял он довольно далеко, но Линкольн его отлично слышал - акустика в помещении была очень хорошей. Он приготовился вплести свой голос в остальные, собравшиеся вокруг, но аудитория не пела, оставив это дело клиросу. Говорили, будто хор пел так хорошо, что можно было послушать его один раз и умереть счастливым. Сам Линкольн так не считал; мысленно он вынес вердикт, что хор был хорош, но не прекрасен. А вот орган, который аккомпаниировал певчим - другое дело, это был самый могучий инструмент, на котором играли столь же хорошо, насколько ему когда-либо приходилось слышать.
   Гимн следовал за гимном в исполнении хора и замечательного органа. Когда они закончили, другой мирянин-священник, а в обычной жизни бизнесмен, судя по одежде, прочёл длинную молитву. Многие цитаты, вероятно, были взяты из Книги Мормонов, и были незнакомы Линкольну, однако морализаторский тон священника пришёлся бы к месту в любой церкви, какие ему доводилось посещать.
   Хор снова запел гимн, на этот раз более длинный, чем предыдущие. Пока он пел, восемь епископов церкви нарезали ломти хлеба на маленькие кусочки для причастия. Служки разложили кусочки по подносам и передали их собравшимся.
   Пока всё это происходило, место за кафедрой занял пожилой человек. Линкольн не разглядел его в лицо, уж слишком далеко он находился, но когда человек заговорил, он напрягся - голос Джона Тейлора он узнал.
   - Я бы хотел прочесть пару стихов из двадцать первой главы Книги Откровений, и обсудить их с вами, - произнёс Тейлор. - Святой Иоанн Богослов начинает главу такими словами: И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. Друзья мои, братья, разве здесь у нас не новый Иерусалим? Разве не были мы испытаны пламенем преследования и не закалились, как чистый металл? - Линкольн счёл занятным, что он использовал сравнение из горного дела. Он не смог задержаться на этой мысли, поскольку Тейлор продолжил: - Разве Господь не даровал нам эту землю, этот новый Иерусалим, дабы мы использовали её и меняли, согласно своим желаниям и Его? Разве мы не богато украсили наш Дезерет, который был пуст, когда мы пришли сюда?
   В других церквях паства зашумела бы в одобрении. Здесь все сидели тихо, пока по рядам носили просфоры для причастия. Президент Тейлор продолжил:
   - Под прежним небом и прежней землёй я понимаю, Иоанн имел в виду требования, навязываемые нам до этого времени правительством Соединённых Штатов, требования, нарушающие свободу вероисповедания, гарантированные для всех первой поправкой к Конституции. Эти ущемления нашей свободы не устоят, коль скоро мы входим под новое небо и на новую землю. Море слёз, что было нашим уделом, уйдёт, его более не будет, о чём ясно говорит Иоанн. Под новым небом и на новой земле, что мы создаём, мы будем свободны поклоняться и жить так, как считаем нужным и наиболее подходящим образом, и никто не посмеет каким-либо образом ущемлять наши права. Соединённые Штаты сейчас переживают собственный апокалипсис; ежели они решили не обращаться с нами так, как мы того заслуживаем, пусть будут отданы старому змею, именуемому Дьяволом или Сатаной, что обманывает весь мир. Вашингтон под обстрелом. Вавилон пал, пал сей великий град.
   Линкольн повернулся к Гейбу Хэмилтону.
   - Похоже, вы правы, - пробормотал он.
   - Правда, неужели? - ответил активист. - Я вам, по правде скажу, сэр: лучше бы я ошибся.
   Служкам с подносами с просфорами потребовалось время, чтобы дойти до галереи. Когда они, наконец, дошли до ряда, где сидел Линкольн, тот передал поднос, не взяв просфору. Ему не хотелось причащаться тому, что праздновали в Скинии.
  
   Джордж Кастер выпрямился на сидении, когда поезд заскрипел, останавливаясь к западу от небольшого городка под названием Уосатч, что в Юте. Шелковистая плюшевая обивка и мягкая набивка требовали определенных усилий воли, чтобы заставлять себя сидеть на них: в то время, как штаб наспех собранной армии Джона Поупа ехал в комфорте люксового пульмановского вагона, солдаты, которыми он командовал, были упакованы подобно сардинам в тесные и потрёпанные внутренности вагонов, реквизированных у переселенческих поездов.
   - Позволь взглянуть на карту, Том, - сказал Кастер. Его брат, сидевший через проход от него, протянул ему сложенный лист бумаги. Он развернул её, провёл пальцем по уже пройденному маршруту, затем буркнул: - Дальше будет Касл-Рок, а затем мост через Эхо-Крик.
   - Должно быть, так, - сказал Том Кастер. - Это там мормоны перекрыли дорогу. - В его голосе звучало трепетное желание отправиться воевать, пусть даже и с гражданами собственной страны.
   Едва поезд окончательно остановился, бригадный генерал Джон Поуп встал со своего места и обратился к офицерам со свойственными ему высокопарными интонациями:
   - Джентльмены, у нас появилось право и возможность вернуть непокорную территорию Юта в союз с Соединёнными Штатами Америки. Предлагаю сойти и изучить те повреждения и вандализм, что проявили мормоны к железнодорожным путям в незаконных и недостойных попытках отделить себя от нашей великой страны.
   - Это даёт нам право и возможность быть застреленными, если чёртовы мормоны решат, что плевать хотели на возвращение в союз, - прошептал Том Кастер брату. Однако он оказался одним из первых, кто встал и направился прочь из вагона.
   Джордж Кастер шёл за братом по пятам. В пульмановском вагоне было жарко, душно и тесно, а воздух был такой плотный от табачного дыма, будто Кастер сам курил сигару. Снаружи было жарко и сухо, вокруг серые и рыжие скалы вперемежку. Воздух был с запахом полыни и вкусом щёлочи.
   Полковник Джон Дуэйн, старший из военных инженеров, переданных под командование Поупа, прошёл вдоль путей, пока никаких путей не осталось.
  
   Джон Ч. Дуэйн (1824-1897) - в реальной истории командовал инженерными войсками Армии Потомака, после Гражданской войны занимался строительством береговых укреплений в штатах Мэн и Нью-Хэмпшир, командовал Инженерным корпусом США. После ухода в отставку в 1888 году добился успеха, как частный строительный подрядчик в Нью-Йорке (его фирма, в частности, спроектировала и возвела Новый Кротонский Акведук). Здесь, судя по всему, он стал ещё одной жертвой разгрома Макклеллана и был отправлен служить в захолустье.
  
   Кастер шёл за ним следом. Оба были давно знакомы, оба во время Войны за Сецессию служили в штабе Макклеллана. Дуэйн тогда имел тощий и учёный вид, таким он и остался; единственное отличие, что мог заметить в нём Кастер - это поседевшие усы и виски. Поглядев пару минут на запад, он заговорил с нотками профессионального уважения в голосе:
   - Ну и ну. Они ничего не делают наполовину, не так ли?
   - Ни капельки, - согласился Кастер. Где-то в сотне ярдах на запад от того места, где остановился локомотив, железнодорожное полотно Юнион Пасифик просто перестало существовать. Рельсов не было. Так же как и шпал, что крепили их вместе. На случай, если этого было недостаточно, чтобы убедить, что мормоны не желали, чтобы кто-нибудь ездил через Юту, они вырыли ряд глубоких рвов поперёк насыпи, дабы как можно сильнее затруднить ремонт.
   Подошёл Джон Поуп и осмотрел повреждения.
   - Они за это заплатят, - произнёс он. - Выплатят всё до пенни. - Он двинулся на запад, параллельно тому, что ранее было рельсовым полотном.
   - Куда вы идёте, сэр? - спросил Кастер.
   - Иду искать каких-нибудь мормонов, - ответил генерал Поуп. - Первому же встречному я скажу, что если повреждения путей продолжатся, отвечать за это будут их головы и головы их вождей. - Он зашагал дальше. Никто никогда не подвергал сомнению его мужество, даже в штабе Макклеллана.
   Кастер бросил взгляд через плечо. Его брат вместе с другими офицерами полка уже занимался разгрузкой людей и лошадей с поезда и подготовкой их к тому, что ждало впереди. Вообще-то, это он должен был руководить. Однако опасность притягивала его. Как и возможность произвести впечатление на командующего офицера.
   - Я с вами, сэр! - воскликнул он и поспешил за Поупом.
   По его лицу тёк пот. Когда он поднял руку, чтобы вытереть глаза, ладонь скользнула по лбу, словно намыленная. Он кивнул. Пыль действительно была щелочной, вне всякого сомнения.
   Когда он подошёл, Поуп взглянул на него.
   - Страдание любит компанию, не так ли, полковник? - произнёс он, обходя очередной ров.
   - Хороший денек для прогулки, - ответил Кастер, пожав плечами. В этой усыпанной скалами местности мормоны могли усадить стрелков. Кастер не смотрел ни налево, ни направо. Если усадили, значит, усадили. Кастер и Поуп шли вперёд настолько обычным шагом, словно прогуливались в Центральном парке Нью-Йорка. Указав вперёд, на небольшое скопление ветхих домов, Кастер произнёс:
   - Полагаю, это Касл-Рок.
   - Думаю, вы правы, - сказал Поуп. - Если повезёт, встретим там мормонских шишек. Если они не ждут меня, или кого-то вроде меня, значит, я ошибся.
   Он много раз ошибался, в отношении Ли и Джексона. Но в случае с мормонами он попал в цель. Из Касл-Рока вышла небольшая процессия под флагом перемирия. Поуп остановился и позволил им подойти. Кастер волей-неволей встал рядом. Помимо знаменосца, в компании мормонов оказалась пара крепкого вида молодых людей с Винчестерами и старик, чья нечёсанная седая борода наполовину закрывала его грудь.
   Старик вышел вперёд и подошёл к Поупу и Кастеру. Кивнув им, он произнёс:
   - Джентльмены, меня зовут Орсон Пратт, я - один из апостолов Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Я могу общаться с вами.
  
   Орсон Пратт (1811-1881) - один из членов первого состава "двенадцати апостолов" мормонской церкви. Математик и философ, преподавал в Университете Дезерет и изобрёл мормонскую письменность. Активно помогал Д. Смиту в составлении "канонической" версии Книги Мормона, хотя и временно вышел из церкви в 1842-1843 гг. после того, как Д. Смит захотел взять в свой гарем жену Пратта (впоследствии оба представили этот эпизод, как некое испытание силы веры). При этом, является отцом более чем 40 детей от 10 жён. Активно конфликтовал с Б. Янгом и Д. Тейлором по вопросам управления общиной, в связи с чем они стремились как можно чаще отправлять его в миссионерские и инспекторские поездки.
  
   - Я - бригадный генерал армии США Джон Поуп, мистер Пратт, - сказал Поуп, не подав ему руки. - Со мной полковник Джордж Кастер из Пятого кавалерийского. Президент Блейн назначил меня военным губернатором территории Юта и приказал мне привести территорию к полному подчинению всем законам Соединённых Штатов. Именно это я обязан сделать, и именно это я и сделаю. - Он указал назад, в сторону поезда. - Со мной силы, полагаю, достаточные для обеспечения повиновения. А, в случае необходимости, я могу призвать больше.
   Один из вооруженных винтовкой молодых мормонов произнёс:
   - Если попробуют, пожалеют.
   - Вы пожалеете ещё больше, если встанете на нашем пути, - бросил Кастер, разозлённый наглостью этого парня. Поуп кивнул, словно Кастер снял эти слова у него с языка.
   Орсон Пратт поднял руку.
   - Я лучше буду договариваться, чем враждовать. - Его суровый внешний вид стал ещё серьёзнее. - Однако, замечу вам, генерал, что ваше высокомерное отношение - это признак предвзятого отношения к нам со стороны Соединенных Штатов, которое и привело нас к сему положению.
   - Подчинение законам Соединённых Штатов - не предмет торга, - ответил на это Поуп. - Будучи военным губернатором территории, которая считается восставшей против власти США, я располагаю полномочиями существенно шире, чем у гражданского официального лица.
   Лицо Пратта потемнело от гнева.
   - Мы не бессильны, генерал. Если вы намерены подчинить нас силой...
   - Именно это я и намерен, - заявил Поуп. - Вы ни малейшего представления не имеете о том, что вас ждёт, мистер Пратт. Это не будет войной партизан против егерей. У нас есть сила, чтобы разнести и вас, и ваши города, сэр, и желание использовать её, если нас спровоцируют.
   - Болтовня ни о чём, - сказал один из телохранителей Пратта.
   Поуп развернулся на каблуках.
   - Идёмте со мной, - сказал он. - Даю слово, что вам позволят вернуться, когда пожелаете. Однако, коль скоро вы можете счесть, что я лгу о силах, находящихся в моём распоряжении, я чувствую себя обязанным избавить вас от ваших заблуждений. - Не глядя, идёт ли за ним кто-нибудь, он направился обратно к поезду с войсками. Кастер пошёл за ним. От напыщенности Поупа имелась польза. Пратт со своими спутниками двинулся следом, как, должно быть, и предполагал генерал.
   Если бы Кастер командовал мормонами, решившими противостоять власти Соединённых Штатов, то атаковал бы военный поезд всеми своими силами в ту же самую минуту, когда он оказался бы в пределах досягаемости его оружия. То, что мормоны так не поступили, он счёл трусостью и признаком нечистой совести. То, что их могли беспокоить последствия подобного безрассудного нападения, не пришло ему на ум, поскольку сам он о последствиях никогда не переживал.
   Теперь возможности напасть у них не было. Пехотинцы и кавалеристы Кастера уже сформировали оборонительный рубеж. Пехотинцы методично копали в каменистой почве стрелковые ячейки. У некоторых имелись штыки в форме кельмы, которые можно было использовать, как шанцевый инструмент. Остальные пользовались обычными штыками и иным инструментом, что у них имелся в наличии.
   Из грузовых вагонов выгрузили артиллерийскую батарею. Казнозарядные орудия были выставлены лицом на юг; на яркой стали стволов играли солнечные блики. Рядом с ними стояли два орудия Гатлинга, приставленные к полку Кастера. Сержанты Бакли и Нойфилд вместе с расчётами выглядели боеготовыми и бдительными.
   Орсон Пратт оказался человеком, которого трудно впечатлить.
   - Я знал, что у вас здесь солдаты, генерал, - едко заметил он. - Мне не нужно было идти сюда под палящим солнцем, чтобы это увидеть.
   Поуп остался невозмутим.
   - Человек, не видевший современное оружие в действии, не имеет чёткого понимания его разрушительной мощи. Вы сказали, что готовы задержать нас от продвижения к Солт-Лейк-Сити. Возможно, вы готовы не так хорошо, как сами глубоко в то верите. - Он заговорил громче, обращаясь к артиллеристам: - Каждое орудие, по шесть снарядов, направление на юг, дистанция - три тысячи ярдов.
   Солдаты с красной окантовкой и шевронами на мундирах пришли в движение. За две минуты каждая пушка проревела с полдюжины раз. Поднялись удушливые облака дыма от чёрного пороха. Сквозь них Кастер наблюдал, как три дюжины снарядов рухнули в холмистую пустыню почти в двух милях вдалеке. Они тоже подняли дым и пыль, расположенные на удивительно малой площади - очевидно, для демонстрации Поуп выбрал своих лучших наводчиков. Кастер надеялся, что это впечатлило Орсона Пратта. И он, определенно, был впечатлён. Во время Индейских войн на равнинах артиллерия играла незначительную роль. С Войны за Сецессию это искусство проделало долгий путь.
   Когда орудия стихли, генерал Поуп произнёс:
   - Это, отнюдь не предельная их дальность. Прямо сейчас я могу обстреливать Касл-Рок. Если мне придётся пробиваться к Солт-Лейк-Сити с боем, я могу обстреливать его с такого расстояния, с какого вы не сможете ответить.
   Пратт выглядел так, словно разбил яйцо, оказавшееся тухлым.
   - Это нецивилизованный метод ведения войны, сэр, - произнёс он.
   - А ещё он чертовски эффективен, - ответил на это Поуп. - Мне было приказано вернуть Юту к подчинению любыми необходимыми способами. Президента Блейна волнует только результат, а не методы. И за пределами Юты тоже, никому не будет никакого дела до его методов.
   От этого апостол мормонов выглядел ещё менее счастливым. Тот из двух его телохранителей, что был более болтлив, сказал:
   - Вы не можете всё уничтожить пушками. Что будет, если мы окажемся с вами раз-на-раз?
   - Я надеялся, что кто-нибудь об этом спросит, - произнёс Поуп с гадкой ухмылкой. Он повернулся к Кастеру и отвесил полупоклон. - Полковник, Гатлинги находятся в вашем подчинении, не будете ли вы любезны оказать нам честь?
   - С удовольствием, сэр, - ответил Кастер, отдавая салют. - Двух обойм на орудие хватит? - После кивка Поупа, он заговорил громче: - Солдаты, что на позициях перед Гатлингами, уйдите от греха подальше, пожалуйста. - Бойцы в запятнанной пылью синей форме спешно покинули вырытые ими же ямы и окопы. Кастер кивнул командирам расчётов Гатлингов. - Сержанты, по две обоймы на орудие, будьте любезны.
   Бакли и Нойфилд выкрикнули приказы. Их расчёты были маленькими, но они командовали ими с уверенностью и умением. Когда каждый сержант начал вращать рычаг, стволы завертелись, выплёвывая пули с поразительной скоростью, которая так порадовала Кастера на Индейской территории. Паузы между заменой пустых обойм на полные были едва заметны.
   После того, как каждый Гатлинг опустошил по второй обойме, обрушилась тишина. В этой тишине Кастер обратился к телохранителю с Винчестером:
   - Если собрался бросаться на эти штуки, дружок, первым делом попрощайся с матерью и жёнами.
   Джон Поуп кивнул Орсону Пратту с показным дружелюбием.
   - Как видите, мы полностью готовы беспощадно сокрушить любое сопротивление, что ваш народ может иметь безрассудство нам противопоставить, и имеем с собой все средства это сделать. - Он не стал упоминать, что два Гатлинга, увиденных мормонами, были единственными. Он так отлично притворился, что это не так, что Кастер был рад, что не стал играть с ним в покер. Поуп продолжил так, словно все грузовые вагоны были забиты Гатлингами: - Теперь мне нужен ваш ответ, мистер Пратт - либо так, либо я начну боевые действия против ваших войск, едва вы к ним вернётесь.
   Челюсть Пратта под бородой шевелилась. Апостол мормонов был изрядно похож на разъярённого ветхозаветного пророка. Ещё он, как с лёгким холодком по спине осознал Кастер, являлся более старой и упитанной версией Джона Брауна. Однако там, где Браун ничем себя не выдал бы, глаза Пратта продолжали скользить по полевым орудиям и, особенно, Гатлингам.
   - Вы предлагаете тяжёлую сделку, генерал, - наконец, заговорил он, каждое слово будто тянули из него клещами.
   - Я здесь не договариваться. - Поуп выпрямился по струнке. - Я здесь, чтобы править. Либо мирно сдаёте мне узурпированную вами власть и принимаете любое наказание, которое я сочту необходимым наложить на ваш заблудший народ, либо рискните повоевать. Выбор у вас только такой.
   - Вы возьмёте наш народ в заложники... - начал Пратт.
   - Вы держите в заложниках все Соединённые Штаты Америки, - перебил его Поуп. Он извлёк саблю. К удивлению Кастера, ему удалось найти ей иное применение, нежели делать драматичные жесты - ну или он придумал новый драматичный жест: он нарисовал круг в пыли вокруг Орсона Пратта. - Как сказал римлянин посланнику греческого царя, скажи да или нет, прежде чем выйти из круга.
   Пратт узнал отсылку. Также он понимал, что, как и у Селевкидов в сравнении с могуществом Рима, у него не было выбора.
   - Я уступаю, сэр, - сказал он. - По принуждению, я уступаю. Позвольте мне вернуться в Касл-Рок и я телеграфирую президенту Тейлору о своём решении. Господь вам судья за то, что вы делаете с Ютой, генерал Поуп.
   - Также, как и президент, - ответил Поуп. - Меня больше беспокоит его суждение.
   Кастер хлопнул в ладоши.
   - Очень хорошо, сэр!
   Поуп воссиял. Кастер кивнул сам себе. В похвале командующему невозможно перестараться.
  
   Генерал Томас Джексон вышагивал по приёмной кабинета президента Лонгстрита, словно волк, слишком долго заключённый в слишком маленькую для него клетку. Понаблюдав за ним несколько минут, Г. Моксли Соррел произнёс:
   - Пожалуйста, успокойтесь, генерал. Президент скоро с вами встретится, заверяю вас.
  
   Гилберт Моксли Соррел (1838-1901) - сын банкира Фрэнсиса Соррела, богатейшего человека г. Саванна, пошел на войну добровольцем. С 1861 - бессменный начальник штаба и личный посыльный генерала Лонгстрита; даже враги признавали его личную храбрость одновременно с талантом штабиста. После войны успешно занимался морскими грузоперевозками.
  
   - Несомненно. Несомненно. - Джексон не стал садиться. Он даже не замедлился. - Я вообще не должен быть здесь. Я должен быть на фронте, где мне самое место.
   - Вызов на разговор с главой своей исполнительной власти - это не оскорбление, сэр, - сказал Соррел. - Наоборот, это говорит об уважении, это знак доверия президента вам и вашему суждению.
   По убеждению Джексона, Лонгстрит демонстрировал уверенность в суждениях лишь одного человека - себя самого, и эту уверенность Джексон считал чрезмерной. Он ответил главе администрации президента:
   - Я не оскорблён, мистер Соррел. Меня задерживают. Кто знает, чем там занимаются янки, пока я расточаю своё время на эти бессмысленные консультации?
   Дверь в кабинет президента Лонгстрита открылась. Вышел французский посол, невысокий щеголеватый мужчина, похожий на аптекаря, поклонился Джексону и поспешил прочь. Следом вышел президент Лонгстрит.
   - Считаете, я даром трачу ваше драгоценное время, да? - спросил он.
   - Разумеется, считаю, ваше превосходительство, - сказал Джексон - когда его спрашивают прямо, он никогда не уклоняется от прямого ответа. Моксли Соррел, чьей основной обязанностью было, насколько мог судить Джексон, ограждать президента Лонгстрита от любых неприятностей, выглядел напуганным.
   Сам Лонгстрит, однако, лишь слегка кивнул, словно и не ожидал ничего иного.
   - Что ж, проходите, генерал, об этом и поговорим.
   - Есть, господин президент, - ответил Джексон; хоть он и был своенравен, но он прекрасно понимал, что президент Конфедеративных Штатов являлся его начальником. В кабинете Лонгстрита он как обычно уселся колом в кресле, которое, на самом деле, не было приспособлено к таким позам.
   Лонгстрит взял ручку и навёл её на него, словно та была штыком на конце Тредегара.
   - Я знаю, о чём вы думаете, - сказал он. - Вы думаете: как же чертовски неприятно иметь президента, который также является солдатом, и что я не был бы таким докучливым старым брюзгой, будь я гражданским.
   - Ваше превосходительство, если эта же самая мысль не приходила вам в голову великое множество раз во время администрации Дэвиса, я буду сильно удивлён, - сказал Джексон.
   - Туше, - со смехом проговорил Лонгстрит и продолжил: - Видите, какое влияние оказал на меня визит мсье Мелине перед вами.
  
   Жюль Мелине (1838-1925) - французский политик. Национал-социалист, член Парижской Коммуны. Ярый антимонархист и защитник интересов французской легкой промышленности: в реальной истории в 1877 основал Всеобщий союз ткачей Франции. Учитывая роль южных штатов в поставках хлопка в Европу, его назначение послом в КША (а не заместителем госсекретаря по юстиции) в альтернативной истории выглядит вполне логичным.
  
   И вновь Джексон был искренен до полной откровенности:
   - Когда вы не желаете, чтобы на вас влияли, господин президент, чьё-либо влияние на вас весьма мало.
   Лонгстрит начал, было, отвечать, но задумался. Он отложил ручку и скрестил пальцы.
   - Знаете, генерал, иногда вы настолько проницательны, что это тревожит, - заметил он. - Возможно, и хорошо, что вы никогда не проявляли большого интереса к политике.
   - Для меня, уж точно, - согласился Джексон. - И, без сомнений, для всей нашей страны.
   Лонгстрит удивил его своей ответной честностью (да и любая честность со стороны Лонгстрита приводила его в удивление).
   - Под первой репликой вы имели в виду, что скорее увидите, как грязную работу делает кто-то другой, лишь бы не запятнать собственное нравственное совершенство. - Он поднял ладонь, ими он двигал экспрессивно, что свойственно политикам. - Неважно. Я к тому, что вы злитесь на меня по причине, совершенно противоположной той, по которой я, да и многие другие злились на Джеффа Дэвиса.
   Джексон осознал, что ему следовало бы изучить, и, если будет необходимо, искоренить всё, что хотя бы похоже на пятно лицемерия в собственной душе. Но это подождёт. Первым делом, долг. Долг всегда - первым делом.
   - Прошу прощения, господин президент, но я не вижу изображаемого вами различия.
   - Не видите? - В голосе президента Лонгстрита послышалось веселье. - Раз так, я вам скажу. Президент Дэвис во время Войны за Сецессию вмешивался в методы ведения войны своих командующих, поскольку считал себя лучшим генералом, нежели они. Я вмешиваюсь в ваши методы ведения войны, потому что считаю себя лучшим политиком, чем вы.
   - Я и не пытался это оспаривать, несмотря на ваши намёки на обратное минуту назад, - ответил Джексон.
   - Так, ладно, - произнёс Лонгстрит. - Поверьте, генерал, я меньше сковывал бы вас, если бы мне не приходилось больше заботиться о том, чтобы наши союзники были довольны тем, как мы ведём войну.
   - Это война, - просто ответил Джексон. - Дабы победить врага, мы должны действовать как можно лучше и быстрее.
   - Как победить Соединённые Штаты наилучшим образом, и как победить их максимально быстро - не одно и то же, - сказал Лонгстрит. - Это одна из причин, почему я приказал вам не продолжать и не атаковать Харперс-Ферри после разгрома янки у Винчестера.
   - Господин президент, я не понимаю. - Джексон не знал, как ещё выразить своё разочарование тем, что ему пришлось отказаться от штурма, в успехе которого он был уверен.
   - Знаю, не понимаете. Поэтому я и вызвал вас в Ричмонд. - Лонгстрит указал на карту на стене. - Предположим, Бог даст, мы одержим в этой войне сокрушительную победу. Сможем ли мы надеяться полностью разгромить и завоевать Соединённые Штаты?
   Джексону не было нужды смотреть на карту.
   - Разумеется, нет, сэр.
   - Хорошо. - Президент КША одобрительно кивнул. - Вот вам первый пункт: любой достигнутый нами успех должен быть необходимо ограничен в масштабах. После этого, нам всё ещё будут противостоять Соединённые Штаты, которые больше и сильнее нас. - Он склонил голову набок в ожидании реакции Джексона. Джексон в ответ неохотно кивнул. Президент продолжил, словно учитель, объясняющий ученику доказательство геометрической теоремы. - Не следует ли из этого, что мы должны проявить мудрость, поддерживая и развивая союз с державами, чьё вмешательство было необходимо для обеспечения нашей независимости поколение назад?
   Подобно ученику, не понявшему доказательство, Джексон произнёс:
   - Не могу понять, как одно следует из другого.
   - Я так и думал, и это ещё одна причина, по которой я вызвал вас с фронта. - Похоже, Лонгстрит желал, даже жаждал разобрать доказательство сложным путём, раз уж простой не сработал. - Ключ к вашему пониманию, генерал, лежит в том, что в глазах союзников, мы ведём оборонительные бои. Соединённые Штаты объявили нам войну, а не наоборот. Соединённые Штаты первыми начали наступательные действия, послав свою кавалерию на Индейские территории. Это оправдывает наш ответ.
   - Господин президент, вам не победить в войне, просто отвечая. - Джексон был непоколебим, словно каменная стена, в честь чего и получил своё прозвище.
   - Мы не просто отвечаем, - сказал Лонгстрит. - Генерал Стюарт пришпилил янки к территории Нью-Мексико, а наши набеги в Канзасе оказались эффективны в выбивании США из равновесия в тех местах, да ещё Соединённые Штаты отвели войска с того участка фронта, дабы прижать к ногтю мормонов в Юте.
   - А, мормоны. - Джексон подался вперёд. - Мы имеем какое-либо отношение к их... своевременному недовольству? - Подобные инспирированные происки, создающие проблемы в тылу янки, были тем, что он вполне ожидал бы от Лонгстрита.
   - Я презираю мормонов, генерал, и каждый день благодарю небеса за то, что в Конфедерации их всего лишь горстка, - сказал президент.
   На мгновение Джексон решил, что Лонгстрит отрицает подстрекательство к беспорядкам на территории Юта. Затем до него дошло, что президент КША этого не говорил. Также, он подозревал, что получил максимально возможный ответ. Нет смысла давить сильнее; он вернулся к главной теме разговора:
   - То, что мы устраиваем Соединённым Штатам - уколы булавками, блошиные укусы. Мы должны ударить их так сильно, чтобы они поняли, что им больно.
   - Я не стану наносить такие удары, которые, по моему суждению, наведут Британию и Францию на мысль, что мы используем их в качестве инструментов нашего собственного возвышения, а не как защитников наших законных прав, - сказал Лонгстрит. - Не стану. Если из-за этого война станет тяжелее, пусть так. Я твёрдо убеждён в том, что на длинной дистанции это пойдёт нам на пользу.
   Джексон поднялся на ноги.
   - Если я не могу вести войну как следует, ваше превосходительство, надеюсь, вы примете мою отставку.
   - Ой, сядьте же, Том. Не будьте таким упрямым дураком, - раздражённо произнёс Лонгстрит. Удивлённый Джексон сел. Президент продолжил: - Даже если я привяжу вам одну руку за спину, вы мне нужны. Вы - лучшее, что у меня есть. Это более чем правда, поскольку я привязал вам одну руку за спину. И я не единственный, кто нуждается в вас. В вас нуждается страна.
   Джексон понял, Лонгстрит заслужил занимать место в президентском особняке. Президент прекрасно знал, на какие рычаги нужно надавить, чтобы подчинить непокорного генерала. Возможно, это означало, что он знал, на какие рычаги нужно давить, чтобы Британия и Франция оставались в хороших отношениях с Конфедеративными Штатами, и, возможно, он верно оценил, насколько этот союз важен. Если всё так, то...
   - Ради страны, которой мы оба служим, беру свои слова назад, - твёрдо произнёс Джексон. За всю свою жизнь ему редко случалось отступать. Но когда он обнаруживал в этом необходимость, то непоколебимо прибегал к отступлению, как и к любому другому тактически необходимому манёвру.
   - Вы что-то сказали, генерал? - Лонгстрит приложил ладонь к уху. - Я пожилой человек. Должно быть, глохну, ибо ни слова не расслышал.
   При этих словах Джексон хмыкнул. Лонгстрит был более мирно настроен, чем Джексон когда-либо хотел быть, и был более хитёр, чем когда-либо хотел стать Джексон. Но он нашёл выход из ситуации, из которой чересчур упрямый генерал-аншеф не мог выйти без посторонней помощи. За это ему можно было отдать должное.
   - Что ж, тогда, ладно. - Джексон отдал ему должное, оставив пункт, в котором у них имелось разногласие, как будто бы он согласился с ним. - При том понимании, что мы не можем завоевать Соединённые Штаты, как мы намерены обеспечить победу над ними?
   - Продемонстрировав им, что они не могут надеяться завоевать нас, - ответил президент Лонгстрит. - То, как вы изгнали их из Винчестера, было первоклассно, генерал. В конце концов, именно так была выиграна Война за Сецессию.
   - Когда мы победили в Войне за Сецессию, наши армии стояли в Пенсильвании, - заметил Джексон.
   - Верно, - согласился Лонгстрит. - Но тогда мы были вынуждены вторгнуться на их территорию, поскольку они захватили часть нашей: побережье Каролины, в Вирджинии, и на западе. Сейчас это не так. Наш флот способен гораздо лучше защищать наши берега, чем тогда, нам помогают наши союзники. Мы твёрдо держимся на своём берегу Потомака, и наказали Вашингтон за дерзость, проявленную Соединёнными Штатами. К тому же Кентукки и русло реки Огайо теперь наши, в прошлую войну этот рубеж нам ещё пришлось завоёвывать силой. Соединённые Штаты не имеют инициативы, и не должны её получить.
   - Это будет трудно обеспечить, пока мы стоим на оборонительных позициях, - сказал Джексон.
   Лонгстрит пожал широкими плечами.
   - Современное вооружение даёт преимущество обороне, по крайней мере, на земле. Увидев сражения собственными глазами, вы склонны это отрицать?
   - Никак нет, сэр, - сказал Джексон. - Сейчас гораздо сложнее прорвать надёжно удерживаемый оборонительный рубеж, чем во время Войны за Сецессию, да и тогда это уже было непросто. Как было указано в моих письменных рапортах, неполный полк окопавшихся янки со всей отвагой противостоял моей бригаде южнее Кернстауна, хотя со временем они и были задавлены превосходящими силами.
   - Что ж, тогда, - проговорил Лонгстрит так, словно всё было уже решено - не будет ли гораздо выгоднее наносить удары там, где мы и наши союзники сильны, как было во время недавних обстрелов городов США на Великих Озерах, и позволить янки самим биться головами о стену, чтобы достать нас?
   - Но проблема в том... - Джексон осознал, что у него нет ни единого логичного довода, чтобы возразить президенту Конфедерации. Вместо этого он предоставил эмоциональный: - Проблема в том, ваше превосходительство, что я хочу врезать им как следует.
   - Это не невозможно, даже стоя на оборонительных позициях. - Лонгстрит снова взглянул на карту. - Как вам, без сомнений, известно, похоже, они сосредотачивают войска в Индиане напротив Луисвилля. Вас обрадует, если я направлю вас в Кентукки руководить обороной города?
   Джексон понимал, что Лонгстрит предлагает ему взятку. Если он поступит так, как желает президент, то, по сути, лишится своего права выражать несогласие с действующей политикой Конфедерации, особенно, когда сам станет инструментом успешного проведения этой политики. Лонгстрит был тонким человеком, но недостаточно тонким, чтобы иметь возможность скрыть свои намерения. Впрочем, понимание намерений Лонгстрита, не позволило Джексону устоять перед соблазном схватить эту взятку. Подавшись вперёд в кресле, он произнёс:
   - Так точно, господин президент!
  
   Майор Горацио Селлерс подошёл к Джебу Стюарту, пока генерал, командующий Трансмиссисипским округом, занимался решением совершенно невоенной, но, тем не менее, важной задачи, а именно, проверял, что ни один скорпион не залез в его сапоги за прошедшую ночь. Удовлетворившись результатом, он произнёс:
   - Чем могу вам помочь этим утром, майор?
   Даже в наилучших обстоятельствах суровые черты лица Селлерса не выражали радости. А поскольку путь от Соноры до территории Нью-Мексико вряд ли можно счесть наилучшими обстоятельствами, Стюарт решил, что вряд ли стоит осуждать своего адъютанта за мрачный вид.
   - Сэр, насколько мы вообще можем доверять этим чертям-апачам? - спросил Селлерс. - Меня не покидает чувство, что однажды утром мы проснёмся с перерезанными глотками, если понимаете, о чём я.
   - Возможно, - ответил Стюарт. - Лишь, возможно. Но прежде чем ответить вам, позвольте и мне задать несколько вопросов. - Поскольку он был генералом, майор склонил голову в согласии. Стюарт заговорил: - Эти черти-апачи являются нашими лучшими проводниками и разведчиками, не так ли?
   - Так точно, сэр, - сказал Селлерс. - В этом никаких сомнений. Они знают каждый кактус в этой чёртовой пустыне по фамилии. Им известно, где янки находятся сейчас, где были, и куда свернут послезавтра. Если бы я сам столь часто этого не видел, то не поверил бы. Это почти столь же сверхъестественно, как у ниггерских ведьм гри-гри в Новом Орлеане.
   - Если бы Джеронимо понимал, о чём вы, то поблагодарил бы вас - насколько мне удалось выяснить, он в той же степени знахарь, что и вождь, - сказал Стюарт. - Хотя это ни то и ни другое. - Он замолчал, чтобы надеть свободный от скорпионов сапог, прежде чем продолжить излагать свой катехизис: - Эти черти-апачи ненавидят и янки и мексиканцев?
   - Готов спорить, ненавидят, - воскликнул майор Селлерс. - Хотя, если посмотреть на вещи с их стороны, я не могу их за это винить. Единственная причина, по которой они не могут решить, кого из них ненавидеть сильнее, в том, что и чёртовы янки и мексиканцы делают всю возможную дьявольщину, лишь бы истребить их.
   - И это значит, у них имеются хорошие твёрдые причины быть верными Конфедеративным Штатам, не так ли, майор? - спросил Стюарт.
   - Раз уж вы показываете это с такой стороны, то, да, сэр, полагаю, имеются. - Ни в голосе, ни во внешнем виде майора Селлерса не было заметно радости. - Единственное, на что я надеюсь, сэр, что нам не придётся пожалеть о том, что мы им вообще доверились.
   При этих словах своего адъютанта Стюарт натягивал второй сапог. Он замер, надев его до половины голени. Его брови поползли вверх.
   - Господи Боже, майор, если я буду доверять им, едва они скроются с глаз моих, можете смело отправлять меня в приют для умалишённых. Они опасны, как... скорпионы. - Он закончил надевать сапог. - Если бы это было не так, каким образом столь малым числом им удаётся доставлять столько неприятностей такому множеству солдат США и мексиканцев?
   - Сэр? - На лице Селлерса появилось новое выражение - недоумение. - В таком случае, зачем мы выдали им Тредегары?
   - Чтобы они могли стрелять из них в янки, разумеется, - ответил Стюарт. - И они будут этим заниматься. Как вы сами сказали, у них для этого достаточно поводов.
   - Что ж, да, сэр, - сказал майор Селлерс. - Но, раз, Сонора принадлежит нам, разве у них не найдутся причины стрелять в нас?
   - Надеюсь, не найдутся. Надеюсь, после того, как Сонора станет нашей, они, если им так припечёт, отправятся стрелять в Нью-Мексико, - сказал Стюарт. - Но пока я готов рискнуть. Ежели они решат устраивать набеги на наши линии снабжения, вместо того, чтобы работать с нами, жизнь может стать куда более оживлённой, чем нам этого бы хотелось, не так ли?
   Он наблюдал, как Селлерс обдумывал его слова. Он заметил, что вид у Селлерса оставался по-прежнему несчастным, пока он приходил к тем же умозаключениям.
   - Сэр, нам нужна эта железная дорога из Эль Пасо, - сказал адъютант.
   - Да, нужна, - ответил Стюарт. - Но она пока не достроена. Если её не достроят к концу войны с Соединёнными Штатами, у нас появятся более серьёзные проблемы, чем я рассчитывал. Когда война закончится, а железную дорогу достроят, полагаю, мы сумеем справиться с любыми проблемами, что смогут нам устроить несколько сотен краснокожих. До тех пор мы будем использовать их в наших интересах. А поскольку это и в их интересах тоже, я не понимаю, как они могут перестать быть полезными инструментами для нас.
   Лицо адъютанта просветлело.
   - Тогда, ладно, - с облегчением произнёс майор Селлерс. - Раз уж вы считаете их инструментами, а не полноценными союзниками, всё в порядке. В конце концов, сэр, они же не белые.
   - Не белые, - согласился Стюарт. - Разумеется, даже то, что мы белые, не мешает нашим союзникам использовать нас, как инструмент в борьбе с США. В конце концов, мы же не европейцы.
   Эта мысль прошла мимо внимания Горацио Селлерса. Селлерс был дотошным человеком, что делало его чертовски хорошим адъютантом. Однако у него плохо получалось складывать детали внутри другой, более крупной картины. Некоторые адъютанты пользовались своими должностями при офицерах более высокого звания, чтобы самим добиться этих высоких званий. Селлерс, скорее всего, до самой отставки останется майором, если доживёт до этой отставки.
   Каждый человек хорош в чём-то и хорош для чего-то, думал Стюарт. Без майора Селлерса скудные силы конфедератов на границе с США были бы намного менее эффективны, чем они были. Также без него Стюарту пришлось бы следить и беспокоиться о многих вещах, которые, вероятно, можно было бы счесть важными. Если Горацио Селлерс не считал, что о чём-то стоит беспокоиться, значит, так и есть.
   Стюарт откинул в сторону навес палатки и вышел наружу. День был ярким, безоблачным и жарким. Не считая случайных бурь, приходивших с юга, любой летний день в этих местах был ярким, безоблачным и жарким. Стюарт подумал, что может видеть до самого горизонта. На среднем расстоянии, казалось, мерцала вода. Он предупредил своих людей, чтобы не гонялись за миражами.
   Мимо пробежала земляная кукушка, из её клюва торчал хвост рогатой жабы. Она бросила в сторону Стюарта настороженный взгляд, словно тот намеревался украсть её завтрак. Поскольку он остался на месте, она убежала туда, где могла отобедать в приватной обстановке.
   К Стюарту подошёл Джеронимо с младшим сыном, который был его переводчиком.
   - Доброго дня вам, генерал, - сказал юноша, которого звали Чаппо. Его говор мог быть родом из Новой Англии. Стюарт не знал, было ли это вызвано акцентом языка апачи, или Чаппо учился языку у кого-то, кто был родом с северо-востока Соединённых Штатов. Так или иначе, он находился это забавным. Также забавным ему показался вид пары индейцев с жестяными конфедератскими мисками, полными бобов (они тщательно выбрали оттуда куски солёной свинины, которая им не нравилась) и жестяными чашками с кофе, и то и другое (за исключением свинины) они оценивали очень высоко.
   - Доброго дня тебе, Чаппо, - серьёзно произнёс Стюарт. - И твоему отцу.
   Чаппо заговорил на языке апачи. Джеронимо ответил. Речь у него была шепелявая, поскольку ему не хватало нескольких зубов, также в связи с этим нижняя часть его лица была впалой, что считалось характерным для колдунов. Стюарт задумался, не это ли помогло ему заработать репутацию среди апачей? История о том, как он заставил дневной свет задержаться на пару часов, дабы они могли уйти от набега... Ни один христианин такому не поверил бы, но они верили.
   - Думаю, можете взять Тусон, если пожелаете, - передал он через сына.
   - Правда? - Если старый индеец намеревался привлечь внимание Стюарта, ему это удалось. Если Тусон окажется в руках Конфедерации, контроль янки над западной частью юга территории Нью-Мексико ослабнет. Штука в том, разумеется, что взять город будет отнюдь не просто. Удержать его будет ещё тяжелее, поскольку располагался он на железной дороге Саузерн Пасифик. Стюарт думал, что это выше его скромных возможностей.
   Он изучал Джеронимо с той же осторожностью, с какой земляная кукушка изучала самого Стюарта. Джеронимо, может, и дикарь, он далеко-далеко не дурак. Возможно, он рассчитывал, что войска США и КША сцепятся друг с другом, истощат силы обеих сторон, и тогда в этих местах не останется белых солдат, чтобы защитить их от апачей.
   Командующий Трансмиссисипским округом произнёс нечто, похожее на правду:
   - Даже при поддержке отважных апачей, не думаю, что мы достаточно сильны для чего-то подобного. Мне бы очень хотелось этого, но я не могу.
   Когда Джеронимо перевели его слова, он говорил некоторое время. Чаппо пришлось поднять руку, дабы переводчик смог выполнить свою работу.
   - Отец говорит, что не стал бы говорить этот план никому другому. Он считает, вы справились бы. Он говорит так, потому что однажды вам уже удалось обдурить синепузых, и снова получится, он поможет.
   - Скажи, пусть продолжает. - Стюарт изо всех сил старался сохранить спокойствие в голосе и на лице. На обветренном лице Джеронимо ничего прочесть было нельзя. Он как будто вернулся за одну из бесконечных карточных игр, в которых солдаты армии США проводили время на Западе до Войны за Сецессию. Насколько серьёзно блефовал Джеронимо? Стюарт понял, что нужно выяснить, что же там у индейца в руках.
   При посредничестве Чаппо вождь апачей продолжил:
   - При помощи винтовок, что вы дали нам, мы выйдем на тропу войны. Мы направимся в Тусон. Мы будем громкими. Будем кричать. Синепузые нас увидят.
   Стюарт без проблем понял, что это значило. Апачи ударят по фермерам, пастухам и шахтёрам между международной границей и Тусоном. Скот пропадёт. Мужчины, которых захватят индейцы, умрут. Женщин, возможно, будет ждать участь похуже смерти, а потом они тоже умрут.
   Он обсуждал с майором Селлерсом, насколько хорошо было бы, чтобы краснокожие озаботили США преследованием их, вместо вторжения в Сонору и Чиуауа. Сейчас ему пришлось задуматься над тем, что означали те хладнокровные слова. Во время Войны за Сецессию он сражался не так. Даже чёртовы янки так не сражались.
   Однако он дал апачам не брошюрки с библейскими текстами. Он дал им оружие, много оружия.
   - Спроси отца, что будет потом, - сказал он Чаппо.
   Джеронимо подробно ответил. Он всё продумал. Стюарту уже случалось видеть, как человек, предложивший идею, имел преимущество перед тем, кто слышал её впервые. Он обнаружил, что это было верно и для человека, который был индейцем, неспособным записать собственное имя.
   - Отец говорит, мы можем сделать либо так, либо эдак, - произнёс Чаппо. - Если так, синепузые погонятся за нами, мы уйдём в горы и прикинемся камнями и деревьями. А вы обойдёте их сзади и зайдёте в Тусон.
   Стюарт изучал Джеронимо с удивлением и некоторым уважением. Будь у этого апача должное военное образование, он занимал бы в Ричмонде место генерала Джексона. Однако Стюарт сказал:
   - Чтобы это план сработал, нам придётся рассчитывать на то, что командующий янки в Тусоне - дурак. В данный момент, возможно, он уже в курсе, что конфедераты и апачи друзья. Преследуя вас, про нас он не забудет.
   Когда Чаппо перевёл, Джеронимо какое-то время смотрел на Стюарта, после чего продолжил. Выражение его лица не изменилось, но у Стюарта имелось стойкое ощущение, что он только что так же впечатлил Джеронимо, как Джеронимо ранее впечатлил его. Следовало бы рассердиться на то, что этот дикарь осмелился оценивать его подобным образом. Но он не стал. Джеронимо заслужил его уважение. И он был рад, что смог заслужить уважение Джеронимо.
   Вождь апачей сказал:
   - Другой план такой: мы идём войной в направлении Тусона. Синепузые погонятся за нами. Мы не пойдём в горы, мы заведём их в засаду, которую устроите вы со своими людьми и оружием. Тусон вы так не получите. Так вы получите людей, что удерживают Тусон. Достаточно?
   - Хмм, - протянул Стюарт, затем снова: - Хмм. - Он не предполагал, что очевидный дикарь сможет предложить план целой кампании. Не ожидал он и что план окажется столь заманчив даже после того, как его предложит дикарь.
   - Уже давно, с малых лет, я воюю с синепузыми и мексиканцами, - сказал Джеронимо. - Теперь, когда на моей стороне вы, конфедераты, с вашей помощью, я могу нанести великий удар.
   - Ладно, попробуем, - сказал Стюарт, резко приняв решение. Чаппо не успел перевести, Джеронимо догадался об ответе по тону сказанного, и улыбнулся Стюарту самой широкой улыбкой, какую ему только доводилось видеть. Стюарт тоже улыбнулся и хлопнул в ладоши. Когда США сокрушат, и Сонора и Чиуауа полностью перейдут под контроль КША, конфедераты получат много, а индейцы получат мало. Всему своё время, подумал Стюарт.

Глава 7

  
   Расположенная в парке Йерба Буэна, что на углу Ларкин и Макаллистер, городская ратуша Сан-Франциско находилась всего в нескольких кварталах от редакции Сан-Франциско морнинг колл. Сэмюэл Клеменс отвлёкся от предложения, что писал - "Такой уровень неразберихи в последний раз можно было наблюдать, когда жена Лота превратилась в соляной столб и ни единая никчёмная душонка не озаботилась забрать её с собой, не взирая ни на что, чтобы потом продать по шекелю за полфунта" - и обратился к Клэю Херндону:
  
   Здесь приведена немного изменённая цитата из книги М.Твена "Письма с Земли". Используя её, Тертлдав допускает небольшой анахронизм, поскольку большая часть сборника была написана Твеном уже в 1900-х, после смерти жены.
  
   - Мэр Сатро через полчаса выступает с речью. Может, метнёшься туда и узнаешь, чем этот старый кит будет фонтанировать на этот раз?
   - А надо, Сэм? - скорбным голосом произнёс Херндон. - Я освещал его все три последних раза, когда он изволил трепать языком, может я и ошибаюсь, но четвёртый раз подряд станет в отношении меня жестоким и незаслуженным наказанием. К тому же, я на три четверти закончил ту статью, что ты сегодня от меня хотел, и получается у меня весьма неплохо. Ненавижу попусту потратить пару часов на болтовню его чести, а потом вернуться и осознать, что забыл половину хороших строк, что собирался написать.
   - О чём та статья? - спросил Клеменс. - Насколько помню, их была парочка.
   - Об обороне бухты Сан-Франциско, - ответил журналист. - Вчера я, наконец, уговорил полковника Шермана дать мне интервью, ещё съездил в Алькатрас и пообщался с командиром гарнизона, короче, у меня качественный товар. Дульнозарядная нарезная пушка - это так же злобно, как весь бой в кустах стояли, стреляли, стояли, стреляли да все снаряды повыстреляли, да?
   - И их снаряды могут оказаться гораздо опаснее тех, что в скороговорке, хоть мы пока и не видели каких-либо доказательств этому, - сказал Клеменс. - Что ж, мне нужна эта статья настолько быстро, насколько ты можешь её подготовить, так, что я не стану этим утром мучить тебя нашим великолепным мэром. - Он бросил ещё один взгляд на редакторскую полосу, над которой работал. Благодаря чему-то, близкому к чуду, её надо было сдавать послезавтра, а не уже завтра. Он поднялся из-за стола. - Я освещу речь сам. Судя по тому, как всё идёт, у меня накопится ещё больше наших просчётов, чтобы написать о них, к тому времени, когда надо будет сдавать мою статью наборщикам.
   - Я не хотел, чтобы ты шёл и сам этим занимался, - воскликнул Клэй Херндон. - Я думал, ты пошлёшь Лири, или кого ещё из наших щенят.
   - Ты об этом не переживай. - Сэм накинул твидовое пальто в косую клетку. Он застегнул его только на верхнюю пуговицу, словно был модником. Надев соломенную шляпу на голову под игривым углом, он продолжил: - Если я иду в ратушу, я на полпути ближе к дому. И не пытайся сказать мне, что Сатро не станет болтать до полудня или до часу. И когда он, наконец, решит заткнуться, я смогу пойти домой на обед и удивить Александру.
   - Спасибо, Сэм, - сказал Херндон. - Ты хороший босс, на тебя приятно работать; ты помнишь, каково это - самому быть простым трудягой.
   - Готовь статью о снарядах в Алькатрасе. - Клеменс похлопал себя по карманам, убеждаясь, что взял с собой необходимый запас карандашей и сигар. Удовлетворившись, он схватил блокнот и направился к двери.
   Для почти расстегнутого пальто погода была хорошей. Ветерок трепал флаги, которые, демонстрируя патриотический пыл, развевались над всем, что можно было счесть зданием, а также над всеми остановками трамваев и рельсовых фуникулёров. Несмотря на то, что после Войны за Сецессию несколько новых территорий были признаны штатами, на флагах было меньше звёзд, чем до войны. Президент Тилден, наконец, приказал убрать со знамени звёзды, представлявшие штаты, которые ныне принадлежали Конфедерации, что, и Клеменс был в этом убеждён, стало одной из причин, почему Блейн его победил.
   Сэм прошёл на юго-запад по Маркет до Макаллистер, затем по последней до городской ратуши, добротного здания, построенного в стиле неоклассической эклектики.
  
   В реальной истории городская ратуша Сан-Франциско была долгостроем, растянувшимся с 1872 до аж 1899 года. В этой альтернативе, видимо, власти США чувствовали необходимость более активно и наглядно заявлять свои права на Западное побережье.
  
   Он помахал нескольким другим репортерам, что пришли послушать последнее заявление мэр Сатро.
   - Господи Боже, Сэм, похоже, Колл решил показать зубы, раз ты пришёл писать об этом лично, - произнёс Монте Джесперсон, который работал на Альта калифорниэн. Его газета строго держалась просатровских позиций, в то время как Морнинг колл стояла на антисатровских.
   - Всё не так уж и плохо, Три Карты, - ответил Клеменс. Невзирая на политику редакции, репортёры хорошо ладили. - Единственная причина, по которой я здесь, в том, что Клэй работает над статьёй, которую ему надо поскорее закончить.
   - А, понял. - Когда Джесперсон кивнул, его пухлые щёки и несколько подбородков колыхнулись вверх-вниз. Его мешковатый серый шелковый костюм, должно быть, был сшит из великого множества селёдочных шкурок, чтобы вместить столь округлое туловище. Он отошёл в сторону, чтобы пустить Сэма в ратушу первым; двери были недостаточно широки, чтобы они прошли бок о бок.
   Отметив дорогую меблировку, мраморные полы, красивую роспись на стенах, общее изобилие бархата, позолоты, искусной резьбы по ореху и красному дереву, Сэм произнёс:
   - Интересно, сколь много и в чьих карманах осело, когда всё это строили?
   Монте Джесперсон засопел, словно ищейка, взявшая след.
   - А, стоило бы выяснить, не так ли? - сказал он. - Ежели бы где-то и были закопаны трупы, их пока никогда не выкопал.
   - Это правда. - Сэм склонил голову набок, слушая Джесперсона опытным репортёрским ухом. - Значит, ты из тех, кто до сих пор говорит ежели бы, да, Три Карты? Я знаю, учёным филологам так нравится больше, но лично мне всегда хватало "а если".
   - Я пожилой человек. - Джесперсон провёл пухлыми пальцами по седым усам, как у моржа. - То, что современное поколение вытворяет с английским языком, я иначе как позором и унижением назвать не могу. Речь не про тебя, Сэм, у тебя под маской дурачества, что тебе нравится носить, есть навык, но большинство малышни не увидело бы сослагательного наклонения, даже если бы оно пнуло их в колено. Полагаю, всё дело в незнании латыни.
  
   Ещё одна пасхалка. В студенческие времена Тертлдава в Калифорнийском Университете грамматику английского языка учили по семитомнику Отто Джесперсона (в России более известен в написании Иесперсен), который был ярым сторонником преподавания латыни всем филологам, как базового языка (или, как он ещё говорил, единого международного вспомогательного языка), и даже активно участвовал в разработке на её основе искусственных языков интерлингва и новиаль.
  
   Сам Сэм с латынью был определённо знаком лишь на уровне мимолётного рукопожатия. Не без облегчения он позволил одному из лакеев мэра Сатро провести себя в зал, где за трибуной стоял сам Сатро, готовясь излиться бессмертными цитатами. Бессмертными, по мнению Клеменса, они были потому, что никогда и не были живыми.
   Порой, он и о Сатро думал, что тот никогда не был живым. Мэр Сан-Франциско был бледным и пухлым, с коричневыми усами, которые усы Джесперсона поглотили бы целиком. Его глаза, чёрные комочки на лице, будто бы слепленном из непропечённого теста, решительно отказывались демонстрировать хоть какой-то блеск. То, что он носил костюм, который мог бы быть украден у гробовщика, его личность никак не оживляло.
   Помимо журналистов, помещение помогали заполнить клерки и адвокаты. Равно как и некоторые друзья Адольфа Сатро, большинство из них такие же мрачные, как и мэр.
  
   Адольф Иосиф Сатро (Цутро), (1830-1898). Еврей из Аахена, ставший американским бизнесменом и политиком. С детства участвовал в руководстве ткацкой фабрикой отца; бежал в США в результате революционных событий 1848-1849 гг. В Сан-Франциско поднялся на торговле табаком, затем увлекся строительством. Зарекомендовал себя, как беспринципный, но дальновидный деляга: например, в 1878 построил на рудниках Комстока систему водопонижения, после чего старатели платили ему за монопольные услуги 10 тыс. долларов ежедневно. В гражданском строительстве увлекался масштабными проектами: цепочка общественных парков на высотах Сан-Мигель (тогдашним законодательством предприниматели, участвовавшие в программах "озеленения города", получали налоговые каникулы), крупнейший в мире на тот момент крытый бальнеологический комплекс "Бани Сатро", крытый круглогодичный каток, ресторанный комплекс Клифф Хаус. В реальной истории был мэром Сан-Франциско в 1895-1897 гг., избравшись от партии Популистов на платформе борьбы против монополизма Южно-Тихоокеанской железной дороги; в должности критиковался, как неспособный организовать политический компромисс и склонный к масштабным расходам на муниципальное строительство. При этом С. Клеменс не справедлив в части обвинений Сатро в воровстве: после его смерти наследники, пытавшиеся разобраться в его финансовых делах, обнаружили, что их отец многие муниципальные проекты финансировал за свой счёт, надеясь на бюджетную компенсацию в будущем.
  
   - Благодарю вас, что пришли, джентльмены, - произнёс Сатро. Он бросил взгляд на трибуну, где, безусловно, лежала написанная отличным почерком речь. Выросший среди политиков, которые заучивали двухчасовые выступления наизусть и были смертоносно ядовиты в ответных репликах, Клеменс счёл всё это ещё более удручающим.
   - Я позвал и собрал вас сегодня, - пробубнил Сатро, - с целью представить вам предупреждение касательно шпионов и вопросов, связанных со шпионажем. - Я хочу предупредить вас о шпионах - перевёл Сэм про себя. В своё время он отредактировал немало дурной писанины, но с этим мало, что могло сравниться. Не было такого тесака, чтобы обрезать жир с речей мэра; возможно, с этим смогла бы справиться двуручная пила.
   - Этим конкретно утром, я адресую свои замечания благородным джентльменам, принадлежащим к четвёртой власти, никак не зависимо от того, были ли они и я до этого времени согласны друг с другом по вопросам на разные вопросы касательно нашего города, нашего штата или Соединённых Штатов, - продолжал Сатро. Несомненно, он думал об этом никак не зависимо, как об отточенном штрихе, и либо не заметил тавтологии с вопросами, либо пребывал в заблуждении, что улучшил конечный результат. Приложив усилие воли, Сэм пригасил пламя под своим критическим котлом. Записывать речи Сатро было легко, поскольку они были бессодержательными и самоповторяющимися.
   - На вас лежит и на вашей ответственности распространять среди множества тех, кто зависит от вас о жизненной необходимости быть, как можно более внимательными и осведомлёнными об опасностях, создаваемых шпионажем, и о мерах, которые нужно принять для того, чтобы эти опасности были уменьшены до возможного малого уровня. Итак, эти опасности таковы... Да, мистер Клеменс?
   Рука Сэма взмыла вверх. Не смог с собой справиться. Самым невинным голосом он поинтересовался:
   - Скажите, мэр, как опасность, которая абстрактна, может иметь размер, который относится к физическим свойствам?
   Сатро прокашлялся.
   - Эта опасность не абстрактна. Она реальна. Возможно, остальные вопросы могут подождать до завершения моего обращения. Итак, как я и сказал...
   Непобедимый болван - нацарапал Сэм в блокноте. Он бросил взгляд на Монте Джесперсона, тот не смотрел ему в глаза. Впрочем, неважно, что там думал Джесперсон, когда выйдет свежий номер, Альта калифорниэн сделает так, что мэр Сатро будет звучать, как подобает государственному деятелю.
   Сэм считал, что он говорил, как умалишённый. Его речь длилась столько, сколько и ожидал журналист, но уместилась лишь в пару страниц заметок в блокноте. Суть заключалась в том, что Сатро вожжа под хвост попала насчёт шпионов, потому что конфедераты, канадцы, англичане - все говорили по-английски тем же самым путём, что и мы сами - как сказал мэр. Сэм был совершенно убеждён, что многие из них говорили лучше, чем Адольф Сатро, хотя это и не сказать, что такой уж великий комплимент.
   И всё же... в словах мэра Сатро есть здравое зерно, - записал Сэм. Затем он добавил: На нем не было шляпы, что позволило ему показать всему миру, каким именно местом он эту шляпу носит. Замысел мэра состоял в том, что, поскольку вражеским шпионам не нужно задумываться о том, как они говорят, все должны докладывать обо всём (выразился он не так, но имел в виду именно это) полиции и военным, дабы всех, кто что-либо сказал, можно было закрыть, а ключи либо выбросить, либо сдать в офис мэра, где их тем более никто никогда не найдёт.
   Когда речь, наконец, закончилась, Клеменс спросил:
   - Ваша честь, когда всё население города будет заключено под стражу, из каких штатов вы планируете завезти лояльных граждан, дабы заполнить его место?
   - Сомневаюсь, что до этого дойдёт, - чопорно ответил Сатро. - Следующий вопрос, пожалуйста.
   Мог бы и сам догадаться. Он и догадался, строго говоря, но не желал себе в этом признаться. Если бы корабли ВМС США были защищены от снарядов так же, как мэр был защищён от сарказма, они обрели бы непотопляемость.
   У Сэма нашёлся ещё один серьёзный вопрос:
   - Вы обсуждали этот план с начальником полиции и военными?
   - Нет, зачем? - ответил мэр. - Но у меня есть абсолютная уверенность, что они покажут себя столь же усердными в вылове подлых шпионов, которые нанесли столько вреда нашему делу, - очередное заявление, - подумал Клеменс, - будто этого будет достаточно для сбора доказательств в суд, - равно, как и я сам, все мы выиграем от помощи от наших прекрасных, честных и бдительных граждан.
   - У меня есть твёрдая уверенность, - произнёс Сэм, когда репортёры направлялись прочь из городской ратуши, - что каждый тихушный скунс, недовольный своим соседом, объявит его шпионом повстанцев.
   - Благодаря этому, мы поймаем несколько настоящих шпионов, - сказал Монте Джесперсон - слабая похвала речи, но, всё же, похвала.
   Это привело Клеменса в ярость.
   - О, несомненно, поймаем, но, как, чёрт подери, мы сможем сказать, кто из них кто, когда вместе с ними арестуем барменов, кузнецов и аптекарей? И, как насчёт Конституции, где сказано, что нельзя арестовывать человека потому что кто-то просто так сказал?
   Плечи Джесперсона двинулись вверх и вниз.
   - Война идёт. Делаешь, что должен, а там будем разбираться.
   - Самая первая война, которую вела эта страна, была против людей, которые говорили то же самое, Три Карты, - ответил Сэм.
  
   В те времена считалось, что одной из главных причин Войны за независимость США стали попытки правительства Великобритании сохранить после завершения Семилетней войны жёсткую налоговую политику в североамериканских колониях. Более поздние исследования показали, что по факту речь шла об отмене налоговых льгот, ранее действовавших для поощрения колониальной экспансии (которая стала в Северной Америке не столь нужной после победы в Семилетней войне), и приведении фискальной системы указанных колоний к общебританской.
  
   Джесперсон лишь снова пожал плечами. Вместо того, чтобы продолжать спорить, он направился в редакцию Альта калифорниэн на Калифорния-стрит. Если будет писать достаточно быстро, в свежей паре номеров его газеты, без сомнений, появится отполированная версия речи мэра Сатро, вместе с редакторской колонкой, где будет изложено с полдюжины причин, почему с жителями Сан-Франциско можно обращаться, как с рабами в Конфедерации, или с русскими крестьянами.
   - Потому что некоторые мелкие тиранчики устали быть мелкими, - пробормотал Клеменс себе под нос.
   Он почти бегом вернулся домой в надежде, что Александре удастся вытащить его из озлобленного настроения. Отчасти это вытаскивание было обеспечено тем, как радостно встретили его дети - обычно он не приходил домой посреди дня. Его собственная радость оказалась несколько притушенной, когда жена сообщила ему, что Офелия буквально пятнадцать минут тому назад разбила вазу.
   - Я не виновата, - сказала Офелия с видом оскорблённой добродетели. Сэм, которому подобный вид уже был знаком, приподнял бровь и подождал. Дочь продолжила: - Этого бы не было, если бы Орион не пригнулся, когда я бросила в него куклу.
   - Мир готов? - спросил Сэм у Александры.
   - Не знаю, - ответила жена. - Если не готов, ему следовало бы быть готовым.
   Наряду с вареной говядиной с хреном, сей мудрый комментарий убедил его, что мир, вероятно, сможет ещё немного продержаться, несмотря на агрессивную тупость мэра Сатро. Он обрадовался, когда выяснил, что план Сатро не понравился Александре точно так же, как и ему.
   Пёс, раз за разом слышавший, как все вокруг произносят имя Сатро, решил, что обращаются к нему. Он подошёл к Сэму и положил голову и передние лапы ему на бедро. Сэм почесал пса за ушами, чего тот и добивался.
   - Эх, бедный пёсик, - сказал Сэм. - Я-то думал, что, давая тебе кличку, оскорбляю мэра, но всё это время оскорблял тебя.
  
   Фредерик Дуглас обнял жену и сына, стоя на железнодорожном вокзале Рочестера.
   - Не переживайте за меня ни единой минуты, - сказал он. - Именно так я всегда и хотел ступить на территорию Конфедеративных Штатов. С развевающимися знамёнами, под грохот пушек, идя по стопам великой армии.
   - Убедись, что армия идёт впереди, - сказала Анна Дуглас. - Не ходи там, где повстанцы могут тебя подстрелить.
   - Учитывая, что вторжение ещё не началось, вряд ли об этом стоит беспокоиться, - ответил на это Дуглас. - Я рад, что генерал Уилкокс вспомнил о бедственном положении цветных и пожелал, чтобы представитель нашей расы стал свидетелем возвращения армии США в Кентукки.
  
   Орландо Уилкокс (1823-1907) - американский военный и юрист. В годы Гражданской войны командовал 1-м Мичиганским полком, затем дивизией IX корпуса. Кавалер Медали Почёта за участие в первом сражении при Булл-Ране, где вместе с полковником Д. Майлзом прикрывал бегство армии США, неоднократно переходя в контратаки, пока, тяжело раненный, не был взят в плен конфедератами. В плену провёл недолго, был отпущен на волю, как инвалид войны, но сразу вернулся в Армию Потомака. В целом, был известен, как методичный и компетентный штабист, не способный, однако, к инициативным действиям. Также с возрастом всё больше уходил в религию и мистицизм, особенно после назначения на пост заведующего Домом солдат-инвалидов в Вашингтоне.
  
   Его сын Льюис обнял его.
   - Не будь просто свидетелем, отец. Неси весть всему миру.
   - Так и поступлю. Именно так и поступлю. - Выкрик кондуктора По вагонам! поставил точку обещаниям Дугласа. Он зашёл в поезд и сел на своё место. Если белый, что сидел рядом с ним и был расстроен компанией негра в этом путешествии, он оказался достаточно вежлив, чтобы этого не показывать, а иного Дуглас и не мог просить.
   Поездка из Рочестера в Луисвилль (или, скорее, до городков Индианы по ту сторону Огайо, противоположную от Луисвилля) заняла два дня. Вежливый белый сошёл с поезда в Форте Уэйн, его сменил парень, который недвусмысленно пялился на Дугласа и постоянно принюхивался, будто пытался сказать, что негр не мылся дольше, чем это было на самом деле. Поскольку к тому моменту уже никто не был свеж, и поскольку несколько человек определённо не мылись с начала года, Дуглас решил, что его выделяют несправедливо. Но, раз выходец из Форта Уэйн дальше этого не заходил, Дуглас его игнорировал. Бывало и хуже.
   Нью-Олбани, Кларксвилль и Джефферсонвилль, штат Индиана, были партнёрами по торговле с Луисвиллем. Они поставляли в Конфедеративные Штаты товары, произведённые в США, в обмен на табак, виски и добротную кентуккийскую конину. Когда река Огайо закрылась для судоходства, когда взорвали мосты, когда пушки перекрикивались друг с другом, они могли бы стать внешне похожими на западные старательские городки после того, как рудные жилы, что питали их, иссякали.
   Вместо этого они расцвели, как никогда прежде. Причина была проста: на сельской местности за пределами орудий Конфедерации раскинулись палаточные городки, большие, чем любой из них. Армия США присутствовала здесь в числе, не виданном с Войны за Сецессию, и скупила всё, что могли бы скупить повстанцы, и сверх того.
   Дугласа должен был ожидать кучер, когда тот сошел с поезда. Он встал на перроне и огляделся. Никакого кучера видно не было, и вряд ли он по ошибке уехать с каким-нибудь другим пожилым цветным. Дуглас вздохнул. Бригадному генералу Уилкоксу, или одному из его офицеров удалось всё испортить.
   Значит, нужно нанять коляску. Первый же кучер, к которому направился Дуглас, загнал комок табачной жвачки поглубже за щеку, чтобы прорычать:
   - Ниггеров не беру.
   Южная Индиана никогда не была близка идеям аболиционизма и до начала войны местные, скорее, ассоциировали себя с конфедератами, нежели со своими более просвещёнными соотечественниками из других регионов США. Второй кучер, к которому подошёл Дуглас, отказал ему с той же вежливостью, что и первый.
   Наконец, он нашёл человека, согласившегося отвезти его - за десять долларов.
   - Это грабёж! - воскликнул Дуглас.
   - Это бизнес, - ответил парень. - Дядя, вряд ли тут хоть кто-нибудь согласится везти тебя за любые деньги.
   Это Дуглас уже понял. Обращение дядя являлось одним из наименее оскорбительных слов, какими белые именовали чёрных. Совершенно точно не комплимент, но среди вариантов, какие мог выбрать кучер, наилучший.
   - Значит, десять долларов, - сказал негр, в надежде, что этот человек не решит задрать цену до двадцати, когда они прибудут в штаб Уилкокса.
   Коляске пришлось пробираться сквозь узкие тропы, которые никогда не предназначались для активного движения, но теперь были забиты обозами, везущими боеприпасы для армии, которые ей понадобятся, когда она пойдёт в бой, и продовольствие, в котором она нуждалась до того момента, как пойдёт в бой. Пыль стояла столбом. Сквозь грохот телег кучер произнёс:
   - К тому моменту, как доберёмся, мужик, станем одного цвета.
   Если он и преувеличивал, то не сильно. Могло ли это стать решением проблемы белых и чёрных в США, и, раз уж на то пошло, и в КША? Поставить всех позади дюжины фургонов жарким летним днём на пыльной дороге? Дуглас пожалел, что не всё так просто.
   Вскоре он выяснил, что мог отличить, какие полки принадлежали к строевым частям, а какие были добровольческими, ещё до того, как видел знамёна, что их определяли. Строевые знали, что делали. Всё было чётко, всё было просто. Даже пыли строевые полки поднимали меньше, словно боялись попасться на глаза офицеру, который влепит им нарядов вне очереди за неопрятный вид.
   Добровольческие формирования были в большем беспорядке. У них и сами люди были в большем беспорядке, и сутулились они сильнее, будто им не удосужились выдать то железо, что было в хребтах строевых частей. Они и выглядели так же - люди не знали, как быть солдатами, но их призвали сыграть эту роль. А призвали многих, их полки по численности существенно превосходили кадровые полки, что составляли армию в мирное время. Немалая часть добровольческих сил армии была сконцентрирована здесь для удара по Луисвиллю.
   - Лады, Дядя, - сказал кучер, останавливая коляску. - Как я и сказал, десять долларов.
   Дуглас без возражений расплатился, обрадованный тем, что он сохранил цену, установленную на вокзале. Кучер стащил его чемодан с крыши коляски, довольно дружелюбно кивнул, и направился обратно в город. Дуглас предположил, что он и белого обобрал бы почти столь же жестоко. Это немного улучшило настроение оратора и писателя.
   Генерал Уилкокс должен быть в курсе, что он едет. Когда он подошёл к палатке, над которой развевался генеральский флаг с одной звездой, то узнал, что часовых не уведомили.
   - Генерала хочешь видеть? - спросил один, широко распахнув серые глаза. Он повернулся к товарищу. - Эб, этот старый пыльный ниггер хочет видеть генерала.
   Оба солдата грубо расхохотались.
   - Ага, но желает ли генерал видеть старого пыльного ниггера? - поинтересовался Эб. Это тоже показалось им смешным.
   - Меня зовут Фредерик Дуглас, - с ледяной яростью прогрохотал Дуглас. - Меня попросили приехать сюда и написать статью об этой армии и штурме ею Луисвилля. Статья, которую я думаю написать в данный момент, не представит вас двоих в выгодном свете, уж за это можете ручаться.
   Тон его голоса явил чудо, какого не смогла явить внешность - часовые принялись обращаться с ним, как с человеком, а не как с негром. Тот, который не был Эбом, исчез в палатке и вышел оттуда вместе с нарядным молодым капитаном.
   - Мистер Дуглас! - произнёс тот с широкой улыбкой на лице. - Так рад вас видеть. Меня зовут Оливер Ричардсон, адъютант генерала Уилкокса. - Он с демонстративным удовольствием пожал руку Дугласу. - Надеюсь, вам не составило труда найти штаб?
   - Не составило, - ответил Дуглас. Всё, что он мог бы к этому добавить, он оставил при себе. Насколько он понимал, его трудности вполне могли быть заслугой Ричардсона. Ему встречалось немало белых, которые были дружелюбны с ним глаза в глаза, но стоило ему отвернуться, называли ниггером.
   - Позвольте отвести вас к генералу, мистер Дуглас, - сказал Ричардсон. - Уверен, наши люди отнесут ваш чемодан в палатку, куда вас разместили.
   - Сэр, нет такой палатки, - сказал тот часовой, что не Эб. - Учитывая, что мы не знали, что этот... приятель приедет.
   - Тогда поставьте её, - огрызнулся капитан. Мгновение спустя, он вновь стал само дружелюбие. - Прошу за мной, мистер Дуглас.
   Дуглас пошёл. Бригадного генерала Орландо Уилкокса он обнаружил заваленным горами бумаг, эту сцену помнил ещё в штабах во время Войны за Сецессию. Он задумался, как генералы вообще воевали; похоже они были слишком заняты заполнением форм и рапортов, чтобы найти на это время.
   Уилкокс был пухлым мужчиной, лет на шесть-восемь моложе Дугласа, с высоким лбом, выглядевшим ещё выше из-за отступивших к затылку волос.
   - Мистер Дуглас! - воскликнул он, с нескрываемым облегчением откладывая ручку в сторону. - Хвала Господу, что вы сумели присоединиться к нам до начала великой битвы.
   - Я тоже об этом переживал, - сказал Дуглас, - зная, насколько быстрота является жизненно важной составляющей военного искусства.
   - Мы не столь быстры, чем могли бы быть при иных обстоятельствах, слишком много добровольцев, из которых следует исткать полотно строевой армии, - сказал Уилкокс. - Однако процесс соединения нитей основы и утка проходит хорошо, и я всё ещё всецело уверен, что Господь дарует нашему оружию и нашему праведному делу победу, которую они заслуживают.
   - Да будет так, - согласился Дуглас. - Однако, ежели простите мне высказывание о материях, в которых я увлечённый любитель, а вы со всех сторон профессионал, эти речи весьма походят на те, что было слышно в штабе генерала Макклеллана во время Войны за Сецессию. Господь, как говорят, имеет привычку помогать тем, кто помогает себе сам.
   Капитан Ричардсон бросил убийственный взгляд на Дугласа, отчего тот внезапно стал ещё более уверен в том, что офицер был причастен к возникшим у него трудностям. Генерал Уилкокс этого взгляда не заметил.
   - С готовностью вас прощаю, как требует того от меня долг христианина, - ответил он. - Однако если бы вы знали, сколько часов я провёл на коленях в молитве, моля Господа дать мне ответы на загадки этой кампании, то меньше сомневались бы в правоте моих действий.
   Дуглас не имел ничего против силы молитвы - наоборот. Впрочем, ему бы хотелось, чтобы генерал Уилкокс также рассказал о том, сколько часов он провёл, изучая карты, изучая позиции противника на той стороне Огайо, и рассылая шпионов, дабы те изучили их получше.
   - Дело докажет правоту моей стратегии, - заявил Уилкокс.
   - Очень хорошо, сэр, - ответил Дуглас. Как он и говорил, сам он не солдат. А Орландо Уилкокс был убеждён в своей правоте... так или иначе.
  
   Филандер Сноу свесился с борта Корзинки, чтобы сплюнуть.
   - Шесть дней в пути! - сказал он. - Считайте, спина моя окаменела почти так же, как те кости, что прохвессора выкапывают из земли.
   - Если бы моя задняя часть настолько окаменела, - сказал Теодор Рузвельт, - я не смог бы её чувствовать, а я определенно её чувствую. Однако шесть дней активной езды вымотали бы нас точно так же, и мы можем везти на повозке больше припасов. К тому же, Форт Бентон не может быть слишком далеко, с учётом того, что Грейт-Фоллс мы проехали позавчера.
   - Будь он дальше, полагаю, я бы вообще ходить не смог, когда мы туда добрались бы, - сказал Сноу.
   - Если гора не идёт к Магомеду, Магомед идёт к горе, - сказал Рузвельт. Он сразу заметил, что его попутчик не имел ни малейшего представления, о чём он говорил. Подавив вздох, он заставил себя подобрать слова так, чтобы они, по его мнению, были однозначно понятны: - Если добровольцев на территории Монтана в армию США принимают только в фортах, мне необходимо отправиться в форт, дабы удалить из Самовольного полка Рузвельта неудобное прилагательное.
   - Ага, и тогда ваши игрушечные солдатики тоже станут частью настоящей армии, - произнёс Сноу, вынудив Рузвельта подавить очередной вздох. Работники ранчо были хорошими людьми, честными людьми, настоящими мужчинами - он убеждался в этом множество раз. Впрочем, он множество раз пытался завести с ними интеллектуальный разговор, и множество раз ему это не удавалось.
   Неважно, был их разговор интеллектуальным или нет, Рузвельт и Фил Сноу катили на северо-восток, держась ближе к северному берегу реки Миссури в направлении на Форт Бентон. Они ехали вдоль реки от самой фермы; не считая чрезмерного разминания ягодиц и всех близлежащих к ним нервов, поездка была лёгкой.
   Сноу указал вперёд.
   - На горизонте дым, босс. Если это не значит, что мы близко, я проглочу свою жвачку.
   - И, что будет, если проглотишь? - спросил Рузвельт, как всегда, любопытный до всего на свете.
   - Кишки вывернет наизнанку, причём, чертовски быстро, - произнёс Сноу, ожидая сочувствия. - Как-то раз проглотил, когда упал с лошади. - Голос его стал печальным. - Повторять этого вы не захотите.
   Как он и предполагал, сдерживать обещание ему не пришлось. Где-то через полчаса, Корзинка въехала в Форт Бентон. Вокруг форта, стоявшего на самой западной точке Миссури, куда смог бы дойти пароход с максимально мелкой осадкой, вырос немаленький городок. То же самое происходило вокруг лагерей легионеров и во времена Римской империи, подумал Рузвельт. Он бросил взгляд на Филандера Сноу и покачал головой. Среди множества замечательных качеств Сноу интерес к античной истории не числился. Рузвельт оставил эту мысль при себе.
   Сноу тоже оглянулся, посмотрев внутрь задней части повозки.
   - Вы же наденете эту свою новенькую форму, босс? - спросил он. - Надеюсь, она не сильно помялась, лёжа сложенной последнюю неделю.
   - Думаю, будет разумнее оставить её сложенной, - ответил Рузвельт. - Как я слышал в Грейт-Фоллс, Генри Уэлтон, что командует Седьмым пехотным, сам лишь подполковник. Не хочу являться с видом, будто я заявляю, что старше него.
   - Умно. Очень умно. - Филандер Сноу переложил поводья в левую руку, чтобы хлопнуть себя по бедру. - Надеюсь, вы не будете против, коли я скажу, что, управляя ранчо, вы тратили время даром. Вам надо идти в политики.
   - Эта мысль приходила мне на ум, - признал Рузвельт. - Если бы я не решил сюда переехать, то мог бы выдвинуться на выборы в Ассамблею в Нью-Йорке. Я так вам скажу: нам нужны кое-какие перемены, и это факт. Если те, кто сейчас правят, их не сделают, нам надо вышвырнуть этих негодяев вон, и поставить тех, кто сделает.
   Сноу остановил повозку через улицу от деревянных ворот и глинобитных стен Форта Бентон. Возможно, не совсем случайно, он остановил её прямо возле салуна.
   - Мне же не нужно идти с вами и говорить с этим подполковником, как там его звать, да, ведь, босс?
   - Нет, полагаю, не нужно. - Рузвельт выдвинул вперёд нижнюю челюсть, вид его был суровым. - Но ты будешь нужен мне в более-менее адекватном состоянии для путешествия, когда я выйду. Выпей пару рюмок. Отдохни. Но если мне придётся грузить тебя в повозку, ты об этом пожалеешь, и речь не только о похмелье.
   - Всё будет хорошо, - сказал Сноу. - Меня совсем не радует возвращаться на ранчо, когда голова грохочет, как аффинажный двор. - По сравнению с этой перспективой ни одна из угроз Рузвельта не внушила ему страха.
   Однако в салун он побежал с таким рвением, что Рузвельт цокнул языком между зубами. После чего пожал плечами. Всё будет ясно, когда он выйдет из Форта Бентон.
   - Доброго утра вам, - сказал часовой, когда он подошёл. - Назовите цель своего визита, пожалуйста. - В сторону солдат не отошёл.
   - Я желаю поговорить с подполковником Уэлтоном, - ответил Рузвельт. - Я собрал отряд добровольцев, которых хотел бы передать армии Соединённых Штатов.
  
   Генри Сэмюэл Уэлтон (1827-1899) - офицер Армии США. В 1861 году возглавил полк лоялистов США в Вирджинии; затем служил при штабе Макклеллана. После войны служил президентским спецагентом по индейским делам на американо-канадской границе.
  
   - И какой у вас отряд? - поинтересовался часовой, ничуть не удивившись. - Пятеро? Десять? Может, даже пятнадцать человек? К нам приходят крохи, да и те свести воедино чертовски сложно.
   Грудь Рузвельта распирало от гордости.
   - Друг мой, - прогрохотал он. - У меня полностью собранный и укомплектованный кавалерийский полк, готовый к действиям. Вашему полковнику стоит лишь приказать, и мы уже в пути!
   Он с удовольствием понаблюдал, как часовой выронил винтовку и едва успел её подхватить. С не меньшим удовольствием он наблюдал, как все, кто его слышал, повернулись и уставились на него - он даже не пытался говорить тихо. Если бы у часового во рту вместо трубки был жевательный табак, он бы его проглотил. В любом случае, ему пришлось сделать несколько попыток, прежде чем он смог сказать:
   - Вы - тот самый Розефельт из Хелены, поджарьте меня заместо бекона, коли это не так. Слыхал о вас недавно - три дня назад, но ни слову не поверил.
   - Уж, поверьте, - гордо произнёс Рузвельт. - Всё правда.
   Часовой поверил.
   - Берт! - крикнул он солдату неподалёку. - Слышь, Берт! Проводи мистера Розефельта в кабинет старика. Это тот, что в одиночку собрал полк кавалерии. - Берт удивлённо воскликнул. Часовой, похоже, уже верил, что сам помогал созданию Рузвельта, сказав: - Именно так. Проходите, мистер Розефельт. Я не могу покинуть пост, но Берт вас проводит.
   - Благодарю. - Рузвельт вошёл в Форт Бентон. Ему бы не хотелось обстреливать это место; стены были футов тридцать толщиной. Дополнительно форт укрепляли два бастиона, расположенных по диагонали. Все здания были обращены фасадами вовнутрь, а задними стенами наружу.
   Берт провёл Рузвельта через плац в кабинет командира полка. Сквозь окно Рузвельт заметил мужчину, деловито корпевшего над бумагами. Это он испытал на своей шкуре несколько недель назад; командование полком, пусть даже Самовольным полком, требовало больше внимания к деталям и не так прославляло, как он мечтал.
   Когда Берт представил его, подполковник Уэлтон отложил ручку и удивленно уставился на него.
   - Вы тот самый Рузвельт, о котором мы слышали? - Офицер поднялся из-за потрёпанного стола. - Святый Боже, сэр, без обид, но, кажется, мой сын старше вас.
  
   Одна из немногих недоработок Тертлдава: уже после публикации его фанаты раскопали, что Гарриет, единственный сын из двух детей Г. Уэлтона, умер от скарлатины зимой 1861/62 года, до точки развилки истории.
  
   - Это возможно, подполковник, - признал Рузвельт. Генри Уэлтону под сорок пять - примерно в два раза больше, чем ему самому,
  
   А вот это уже не ошибка: все, имевшие дело с Г. Уэлтоном в годы Индейских войн, отмечали, что он был очень моложавым и не выглядел на свой реальный возраст.
  
   у него были начавшие седеть рыже-золотые волосы и внушительные усы. Его хватка при рукопожатии была странной: на среднем пальце правой руки ему не хватало двух фаланг. Когда с вежливыми приветствиями было покончено, Рузвельт продолжил: - Никто в Хелене не занимается своим делом, сэр, вот, я и решил взять всё в свои руки.
   - Весьма похвально, мистер Рузвельт. Целый полк? Боже, это поразительно. - Уэлтон всё ещё выглядел не в своей тарелке. - Прошу, сэр, присаживайтесь. - Его серые глаза сверлили Рузвельта, в них появились признаки тревоги. - Готов поспорить, вы также полагаете себя полковником, не так ли?
   - Ну... да. - Внезапно Рузвельт обрадовался, что оставил форму в повозке. Человек, с которым он разговаривал, выглядел как ветеран Войны за Сецессию, заслуживший командование полком годами терпеливой службы. Кроме того, наличие богатств для обеспечения войска, казалось ему не вполне пристойным способом заполучить этот пост. Проявив неожиданную скромность, Рузвельт произнёс: - Я бы не стал претендовать на звание выше вашего, если и когда нас примут на службу Соединённых Штатов.
   - Ах, вот оно что. Да. - Уэлтон покачал головой. - Никогда бы не подумал, что придётся переживать в связи с принятием целого полка, разом. Вам ведь тоже потребовалось время, чтобы собрать его, если то, что я слышал, близко к правде. Готов спорить, они объели весь ваш дом.
   - Строго говоря, да. - Рузвельт подался вперёд на стуле. - Впрочем, я прошу вас принять их не по этой причине. - Он указал на север, в сторону Канады. - Что, кроме многих миль пустой земли, лежит между этой крепостью и канадской границей? Разве вам не хотелось бы иметь полк всадников, которые будут патрулировать эту землю, охранять её от нападения коварной Британской империи, и возможно, перенести боевые действия на канадскую землю?
   - Если полк стоит того, я бы этого очень хотел, - ответил Уэлтон. - Ежели они - банда головорезов, или не нюхавших пороху солдатиков, которые отлично выглядят на параде, а воевать не будут, я не желаю иметь с ними ничего общего. - Он тоже подался вперёд. - Что же именно у вас там в Хелене, мистер Рузвельт?
   В течение следующего часа офицер регулярной армии тщательно допрашивал Рузвельта обо всех сторонах Самовольного полка, от комплектования состава и санитарии до дисциплины обращения с оружием, медицины и тактики. Рузвельт поблагодарил свою счастливую звезду за то, что дотошно вёл записи. Без них он вряд ли бы сумел ответить на этот обстрел вопросами.
   - Почему Винчестеры? - внезапно спросил Уэлтон.
   - По двум причинам, - ответил Рузвельт. - Первая: с ними я смог добиться единообразия в вооружении моих людей, а вот со Спрингфилдами этого бы не получилось, поскольку они менее распространены среди добровольцев. И вторая: во время боя всадники рассредоточиваются на большем расстоянии друг от друга и скорострельность показалась мне жизненно важной.
   Он ждал, что на это ответит Уэлтон. Следующий вопрос касался совершенно иного, отчего, как надеялся Рузвельт, можно было считать, что его ответ был признан удовлетворительным.
   Наконец, командир седьмого пехотного положил ладони на стол. Поглядев на них несколько секунд, он сказал:
   - Что ж, мистер Рузвельт, мне было трудно поверить в услышанное, когда я услышал об этом, и было ещё труднее поверить в увиденное, поскольку я видел, что у вас ещё молоко на губах не обсохло. Однако, коль скоро у вас нету Ф. Т. Барнума в адъютантах, должен сказать, что вы проделали чертовски хорошую работу, чертовски хорошую, сэр. Двадцать лет назад я встречал чертовски мало добровольцев, которые могли бы сказать вашим подержать их пиво. И вы говорите, что до того как собрать полк, вы не имели опыта военной службы?
  
   Финеас Тейлор Барнум (1810-1891) - американский шоумен, одна из крупнейших фигур американского шоу-бизнеса XIX века. Является главным популяризатором т.н. цирка уродов и различных мистификаций. В те времена - имя нарицательное для весьма оборотистого и предприимчивого малого, балансирующего на грани мошенничества (а то и за ней).
  
   - Именно так, - ответил Рузвельт. - Впрочем, я всегда был твёрдо убеждён, что человек способен реализовать всё, что приходит ему на ум.
   - Я вам уже говорил, я бы в это не поверил, - сказал Уэлтон. - Где вы учились тому, что нужно знать, как быть полковником?
   - Из книг, где же ещё? Я быстро учусь.
   - Быстро учусь, чёрт подери. - Генри Уэлтон наградил Рузвельта очень странным взглядом. - У вас есть хоть малейшее представление о том, насколько редко можно встретить человека, не говоря уж о цуцике вроде вас, который мог бы что-то прочитать, а потом просто взять и воплотить в жизнь? - Он поднял ладонь с искалеченным пальцем. - Неважно. Вам нет нужды отвечать на этот вопрос. Вы уже ответили на достаточное количество моих вопросов. Ведите свой полк, свой Самовольный полк, - в его глазах блеснуло веселье, - сюда, и я приведу его к присяге. Ежели он хотя бы наполовину хорош, как вы о нём рассказываете, Полковник Рузвельт, Дядя Сэм получит себе выгодную сделку.
   - Есть, сэр! - Теодор Рузвельт вскочил на ноги и отсалютовал настолько чётко, насколько умел. В тот же миг он осознал, что делать этого не следовало, поскольку на нём была гражданская одежда. Он был готов разорваться от гордости, когда офицер регулярной армии ответил на салют - даже если он сделал всё неправильно, Уэлтон принял его с тем же воодушевлением, с каким этот салют был отдан. Рузвельт с трудом помнил те вежливые слова, которыми они обменялись, когда прощались. Он удивлялся, что подошвы его сапог взбивали пыль при выходе из Форта Бентон - ему казалось, он летит по воздуху.
   Никто не увёл его повозку, пока он находился в форте, разговаривая с подполковником Уэлтоном. Он не узрел тела Филандера Сноу, расстелившегося на досках деревянного тротуара, окровавленного, либо просто бесчувственного от виски, выпитого слишком быстро и в слишком большом объёме. С его точки зрения, это был практически идеальный день из тех, что когда-либо создавал Господь.
   По улице, вертя для эффекта зонтиком, шла женщина в приталенной блузке, такой обтягивающей, что она казалась нарисованной на теле, и хлопковой юбке из ткани, тонкой до полупрозрачности. Она остановилась напротив Рузвельта.
   - Новенький в городе, - заметила она, уперев свободную от зонтика руку в бедро. - Тебе одиноко, новенький?
   Он изучил эту грязную голубку. Она была лет на десять, может, на пятнадцать старше него. Локоны волос, выглядывавшие из-под потрёпанной шляпки, совершенно точно были подкрашены хной. Несмотря на приветливый тон, её лицо оставалось холодным и жёстким, словно припорошённые снегом глыбы гранита в Скалистых горах. Переехав на запад, Рузвельт уже нарушил определённые обещания, данные Элис Ли, и был далёк от невосприимчивости к животным страстям.
  
   Элис Хэтэуэй Рузвельт-Ли (1861-1884) - в реальности стала первой женой Т. Рузвельта. Она родила ему дочь, но через два дня скончалась от недиагностированной почечной болезни.
  
   Иногда он потакал им в Хелене, но старался подбирать более дружелюбных партнёрш, а не такую ходячую кружку для денег, вонявшую потом и дешёвыми духами.
   К тому же, ликование, охватывавшее его в данный момент, было не менее приятным, чем кувыркание на простынях. Как можно вежливо он покачал головой.
   - Возможно, в другой раз.
   - Скряга, - бросила проститутка и ушла прочь.
   Рузвельт едва не окликнул её, чтобы сказать, что в город прибывает новый кавалерийский полк. Это вдохнуло бы в её бизнес новую жизнь. Но нет, Филандер Сноу должен узнать об этом первым. Рузвельт прошёл через болтающиеся двери в салун. Там сидел Фил, всё ещё прямо, но уже покачиваясь.
   - Мы больше не Самовольный! - громогласным голосом выкрикнул Рузвельт.
   - Етить-колотить! - сказал Сноу, когда новость дошла до него, что произошло не сразу.
   - Выпивка за мой счёт! - сказал Рузвельт. Подобный щедрый жест позволил ему завоевать друзей в Хелене, то же самое случилось и в Форте Бентон. Хорошо - подумал Рузвельт. - Скоро я сюда вернусь.
  
   Полковник Альфред фон Шлиффен надеялся, что путешествие до Джефферсонвилля, штат Индиана, дабы понаблюдать за штурмом Луисвилля армией США, избавит его от жуткой летней погоды в Вашингтоне и Филадельфии. Вскоре он обнаружил, что эта надежда была обречена на провал. Вдоль восточного побережья Атлантика оказывала хоть какое-то смягчающее действие на климат.
   В глубине континента, там, где Шлиффен находился сейчас, ничто не оказывало никакого смягчающего действия. Воздух просто висел, он был такой горячий, влажный и неподвижный, что даже двигаться сквозь него требовало определённых физических усилий. Мундир прилип к телу, словно кто-то набрал полное ведро воды из Огайо и окатил его с ног до головы. Все дома в Джефферсонвилле, даже самые нищие хибары, имели веранду, завешанную москитной сеткой, либо металлическими решётчатыми экранами, где люди спали летом, спасаясь от жарких, как в топке, внутренних помещений домов. Впрочем, даже такие веранды давали лишь незначительное облегчение.
   Все американцы настаивали, что в Конфедерации климат ещё жарче и влажнее. Шлиффен гадал, как здесь выражались, не вешали ли ему лапшу на уши. Где-то вдали от Амазонки и экваториальной Африки, климат ещё хуже казался немыслимым.
   Под брезентовым навесом, среди служащих штаба генерала Уилкокса (хотя, по мнению Шлиффена, штабисты тут были не те, какие подобают генералу - люди, окружавшие Уилкокса, были, скорее, посыльными, нежели специалистами или экспертами, которые могли бы дать дельный совет) Шлиффен чувствовал себя максимально комфортно. Он даже счёл себя счастливым, что озадачило его, пока он, с присущей ему тщательностью, не докопался до причины. Последний раз он находился под брезентовым навесом во время Франко-Прусской войны, и это время было самым активным, самым полезным отрезком всей его карьеры, то было время, когда он сильнее всего чувствовал себя живым. Сейчас он вряд ли мог надеяться испытать те же чувства, но подсознание напомнило об этом раньше, чем успел разум.
   Иногда компанию ему составлял капитан Ричардсон (который, подобно, адъютанту генерала Роузкранса, немного говорил по-немецки, и хотел улучшить этот навык), иногда другие офицеры штаба генерала Уилкокса, вместе с которыми Шлиффен изучал диспозицию армии США.
   - Вы и в самом деле собрали примечательные силы, - сказал он Ричардсону, когда они возвращались в штаб после очередного объезда. - Я бы не подумал, что это возможно, тем более, что большая часть вашей численности набрана? -набраны? - из добровольцев.
   - Набрана. - Ричардсон помогал ему с английским, как он помогал американцу с немецким. - Danke schon, Herr Oberst (Большое спасибо, господин полковник - нем.). - Он вернулся к родному языку. - Точно так же мы сражались во время Войны за Сецессию.
   - Да. - Больше Шлиффен ничего не добавил. По результатам той войны ему не казалось, что такой метод можно рекомендовать, но его проводник счёл бы такой комментарий дурновкусием.
   Тем не менее, достижений США на данном участке нельзя было отрицать. Курд фон Шлёцер был прав - у американцев талант на импровизацию. Он не считал, что Германия могла бы зайти так далеко и так быстро, начиная почти с нуля (насколько для США было необходимо начинать почти что с нуля - уже другой вопрос). Пятьдесят тысяч человек, плюс-минус, были собраны в самом Джефферсонвилле, его окрестностях и близлежащих городках, со всеми необходимыми припасами, и действительно впечатляющим сосредоточением артиллерии.
   - Как со здоровьем у ваших людей? - спросил Шлиффен. Адский климат лишь добавлял проблем в том, чтобы не дать большой армии истаять из-за болезней ещё до того, как она сможет пойти в бой.
   - Ganz gut (Хорошо - нем.). - Ричардсон в подтверждение своих слов махнул рукой туда-сюда. - Примерно, как и ожидалось. Было несколько заболевших тифом, но, слава Богу, никакой холеры, иначе у нас были бы проблемы. К тому же, многие добровольцы родом из сельской местности. Ещё бы они не переболели корью в детстве, живя на фермах у чёрта на куличках. Вот если корь подхватит взрослый, он может от неё умереть. То же самое с оспой, только хуже.
   - Да, - повторил Шлиффен, на этот раз, даже не пытаясь уйти от темы. Германская армия сталкивалась с теми же проблемами. Он задумался, где было больше вакцинированных от оспы, среди американских или германских солдат. Затем он задумался, знал ли это вообще кто-нибудь. Среди того, что ему так хотелось бы познать, было много вещей, о которых никто другой особо не заботился.
   - Одно я знаю точно, - сказал Оливер Ричардсон. - Повстанчики будут не в лучшей форме, чем мы.
   Шлиффен кивнул. Судя по всему, то была истина более широкого применения, чем подозревал или мог бы признать Ричардсон. Две американские страны, боровшиеся друг с другом ещё до того как Конфедерация отвалилась от Соединённых Штатов, считали себя противоположностями друг другу, как обыкновенно и поступали враги и соперники. Они и в самом деле могли являться орлом и решкой, но орлом и решкой одной монеты.
   - О, Господи, - пробормотал Ричардсон себе под нос. - Опять сюда идёт этот сраный ниггер.
   Негр, что шёл к ним, был внушительным мужчиной, высоким и хорошо сложенным, с выразительными приятными чертами лица, подчёркнутыми седой, почти белой бородой и волосами на голове. Глаза его блестели разумом; одет он был, как джентльмен. Шлиффен полагал, что термин ниггер являлся неодобрительным, но, возможно, его опять подвёл его посредственный английский.
   - Это мистер Дуглас, да? - спросил он и Ричардсон кивнул. - Представите меня ему?
   - Разумеется, - отозвался Ричардсон. Теперь, когда чернокожий оказался в пределах слышимости, он снова стал само радушие. - Мистер Дуглас, - сказал он. - Хотел бы представить вас полковнику фон Шлиффену, германскому военному атташе в Соединённых Штатах. Полковник, это мистер Фредерик Дуглас, знаменитый оратор и журналист.
   - Рад знакомству с вами, полковник. - Низкий глубокий голос Дугласа не оставлял сомнений в том, что он знаменитый оратор. Он протянул руку.
   Шлиффен без раздумий её пожал.
   - Я также рад встрече с вами, - сказал он. Вообще-то он попросил капитана Ричардсона представить его Дугласу, а не наоборот. Возможно, капитан решил, что Шлиффен находится выше по положению, потому что он военный?.. или потому что он белый? По ту сторону Огайо, в КША, ответ был бы очевиден. Возможно, он очевиден и по эту сторону реки.
   - Приятно видеть, полковник, что Германия остаётся дружественно нейтральной по отношению к моей стране, несмотря на дружбу иных ведущих европейских держав с нашими врагами, которые ни во что не ставят свободу, и чья земля стонет под звон кандалов угнетения, - сказал Дуглас.
   Германия также оставалась нейтральной и по отношению к Конфедеративным Штатам - факт, который Шлиффен счёл разумным умолчать. Вместо этого он спросил:
   - Когда вы будете писать и говорить об этой кампании, вы к своим, своим... - он перебросился парой слов по-немецки с капитаном Ричардсоном, - читателям обратитесь с теми же словами?
   - Что же мне рассказать им об этой кампании? - Дуглас повторил вопрос, благодаря чему выиграл себе время на раздумья - уловка, которой Шлиффен тоже пользовался в своих речах. Его ответ удивил немецкого офицера: - Я бы сказал, что её следовало начать раньше.
   Оливер Ричардсон злобно нахмурился.
   - У генерала Уилкокса здесь будет подавляющее превосходство в силах, когда он ударит по повстанцам, - сказал он.
   - А какие силы будут у повстанцев, когда он, наконец, по ним ударит? - спросил Дуглас, чем никак не улучшил настроение Ричардсона.
   - Знание времени нападения - важная часть военного искусства, - произнёс Шлиффен вместо того, чтобы вслух соглашаться с Дугласом. Несколько произнесенных им фраз убедили полковника, что негры, о которых он знал очень мало, не обязательно были все дураками.
   - Так уж вышло, что мне известно, что командующий армией Огайо уведомил мистера Дугласа, что у него имеется собственное понимание подходящего времени, - сказал капитан Ричардсон. - И я хотел бы отметить, что, возможно, кадровый военный знает о таких вещах больше, чем тот, кто никогда не бывал на войне.
   - Соединённые Штаты отказали людям одного со мной цвета кожи в праве отправиться на войну, несмотря на то, что те стали бы их вернейшими союзниками, - прогрохотал Дуглас, его раздражение усиливалось наравне с адъютантом Уилкокса. Затем он покачал крупной головой. - Нет, я ошибся. Соединённые Штаты позволяют неграм служить во флоте, но не в армии. - Он поднял руки бледными ладонями кверху, апеллируя к Шлиффену. - Полковник, вы видите в такой политике хоть малейший признак логики?
   - Я прибыл в Соединённые Штаты не для того, чтобы высказывать свои суждения об их руководителях, - сказал Шлиффен. И уж точно не в присутствии своих коллег в форме американской армии, - добавил он про себя. Что отправится в Берлин - уже другое дело.
   - Мы увидим, кто прав, когда начнётся штурм, - сказал Ричардсон. - Когда этот штурм увенчается успехом, уверен, мистер Дуглас проявит великодушие и признает свою ошибку.
   - Я множество раз признавал свои ошибки, - сказал Дуглас - что принесло мне гораздо больше пользы, чем кадровым военным, судя по мемуарам, напечатанным после Войны за Сецессию. Что же касается знания кадровых военных, когда наступать, разве не президент Линкольн сказал, что раз уж генерал Макклеллан в данный момент не использует армию, он хотел бы ненадолго её позаимствовать?
   Ричардсон закатил глаза.
   - Если вы считаете Линкольна образцом военной мудрости... - Выражение его лица говорило само за себя.
   Однако же он неверно понял и недооценил Дугласа.
   - Ни в коей мере, капитан. - Негр с видимым удовольствием разгромил довод своего оппонента: - Но, не кажется ли вам, что у него, похоже, имелось лучшее понимание времени для сражения, чем у кадрового военного, стоявшего во главе армии?
   Оливер Ричардсон уставился на него. Он покраснел сильнее, чем если бы это можно было объяснить жарой и влажностью. Однако, когда он нашёл, что сказать, заговорил он холодным тоном:
   - Прошу прощения, мистер Дуглас, но мне необходимо отвести полковника Шлиффена в его апартаменты.
   - Прошу прощения, капитан, не имел желания вас задерживать. - Дуглас приподнял шляпу-котелок, словно извиняясь. Его любезность жалила сильнее, чем злость. Он приподнял шляпу и перед Шлиффеном, на этот раз, как заметил немецкий офицер, с искренней доброжелательностью. - Рад знакомству, полковник.
   - Мне тоже очень интересно с вами познакомиться, - ответил Шлиффен. Они снова пожали руки.
   Дуглас направился своей дорогой, бойко вышагивая, несмотря на возраст и внушительные габариты. Он знал, что победил в споре. Знал это и капитан Ричардсон.
   - Идёмте, полковник, - резко бросил он. Мгновение спустя, он что-то пробормотал себе под нос. Шлиффен решил, это было Будь проклят этот ниггер, но не был уверен.
   Пройдя несколько шагов, немецкий военный атташе спросил:
   - Если Соединённые Штаты позволяют чёрным служить во флоте, почему бы не дозволить им служить в армии?
   - Во флоте они служат коками и кочегарами в машинном отделении, - терпеливо ответил Ричардсон. - Мистер Дуглас краснобай, как и все выскочки, это я вам подтверждаю, полковник, но нельзя ожидать от негра, что ему хватит мужества пойти под вражеские пули с винтовкой в руках.
   Если слово краснобай значило то, о чём подумал Шлиффен, то это было бы последнее слово, которое он применил бы в адрес Фредерика Дугласа. Его внимание привлекли другие слова Ричардсона.
   - Почему этого нельзя ожидать? - спросил он.
   Ричардсон объяснил, всё с тем же терпением:
   - Потому что большинство негров не обладает необходимыми качествами - духом, отвагой - чтобы рисковать своей жизнью подобным образом.
   - Полагаю, англичане, сражающиеся с зулусами - кажется, именно так зовётся это племя - на юге Африки нашли бы, что возразить по этому поводу, - заявил Шлиффен.
   Ричардсон одарил его таким же тяжёлым взглядом, которым до этого наградил Дугласа. Весь путь до палатки Шлиффена он не проронил ни слова.
   - Вот, ваше жилище, полковник, - сказал он тогда и ушёл, ни разу не оглянувшись. Забираясь к себе в палатку, Шлиффен понял, что мог бы с тем же успехом испытывать веру капитана Ричардсона в Бога, что и его веру в неполноценность негров.
   Пускай грубый брезент и скрывал землю за рекой, германский военный атташе посмотрел на юг. Жители Конфедеративных Штатов придерживались того же мнения. Становились ли они поэтому правыми, или были лишь похожи? Обладая столь ограниченным опытом, Шлиффен не мог сказать наверняка.
   Вечером за ужином ему хотелось заполучить ещё одну возможность пообщаться с Дугласом, однако, негр, должно быть, выбрал иное время для еды, либо ел отдельно от штабистов. Если отношение капитана Ричардсона к нему было типичным для них, Шлиффен не мог его в этом винить. После ужина он решил, что не видеться с Дугласом было к лучшему. Ему нужно поддерживать хорошие отношения со штабом, иначе он так ничего и не узнает о планах США по форсированию Огайо и вторжению в КША.
   Он гадал, пожалел ли генерал Уилкокс о решении сосредоточить войска против Луисвилля, а не, скажем, Ковингтона чуть восточнее. Привести штурмовые баржи в Цинциннати было бы гораздо проще, поскольку через город протекала река Литл-Майами. Притоки, что впадали в Огайо около Луисвилля - Миддл, Фоллинг-Ран, Сильвер, Милл - были маленькими и мелководными. Большинство барж привезли на них по железной дороге. Шлиффен был впечатлён, что так вообще можно было сделать, но сама необходимость сделать так впечатлила его совсем иным образом.
   Следующим утром конфедераты начали обстреливать собиравшиеся баржи и лодки. Артиллерия США тут же начала бить по орудиям конфедератов. Шлиффен уже отметил, как много пушек Соединённые Штаты подвезли для поддержки штурма. Теперь США использовали эти пушки, чтобы не дать конфедератам им помешать.
   Началась внушительная артиллерийская дуэль. Артиллеристам КША пришлось переключиться на те пушки США, что их обстреливали, дабы не быть выведенными из строя без возможности ответить. Это вынудило их прекратить обстрел барж, а значит, пушки США своей цели достигли. Шлиффен решил, что у США пушек здесь больше, чем у их противника. Впрочем, вывести повстанцев из игры им не удалось.
   Шлиффен покачал головой. Конфедеративные Штаты подтягивали в Луисвилль людей и технику, в то время как Соединённые Штаты находились по эту сторону реки. Он не думал, что КША удалось собрать много, но много защитникам и не требовалось. Если бы Уилкокс нанёс быстрый и сильный удар пару недель назад, даже неделю назад, ему бы удалось взять город основными силами. Сейчас это будет непросто.
   Однако люди, орудия и баржи продолжали стекаться в Джефферсонвилль, Кларксвилль и Нью-Олбани. Когда всё прочее не срабатывало, численное превосходство творило чудеса. На стороне Орландо Уилкокса была численность. Если бы только он умел ею пользоваться, подумал Шлиффен.
  
   Авраам Линкольн с восторженным удивлением наблюдал, как с севера в Солт-Лейк-Сити заходят маршем войска США. Солдаты, некоторые верхом, некоторые пешие, приподнимали шляпы и широко улыбались размахивающим флагами толпам, что приветствовали их появление. Они прошли по Стейт-стрит, под Орлиными воротами, что на углу Стейт и Темпл. На улье, поддерживаемом изогнутыми металлическими опорами на столбах из серого камня, сидел деревянный орёл, размах крыльев которого был в два раза больше человеческого роста. Хоть и установили его прихожане Церкви Святых последних дней, и улей являлся их символом, его зловещий клюв и когти, похоже, символизировали мощь Соединённых Штатов.
   Склонившись к Гейбу Хэмилтону, который кричал также громко, как и все остальные, Линкольн спросил:
   - Вы видите хоть одного мормона среди всех этих людей на улице?
   - Ни единого, - мгновенно ответил Хэмилтон. - А из безбожников мало кого здесь нет, я так вам скажу.
   Разглядывая солдат в аккуратных синих мундирах, блестящий и яркий металл их винтовок, блики солнца на стволах полевых пушек, что катились следом за отрядом кавалерии, Линкольн не удержался от цитирования Байрона:
   - Ассирияне шли как на стадо волки, В багреце их и злате сияли полки, И без счёта сияли их копья окрест, Как в волнах галилейских мерцание звезд.
   Гейб Хэмилтон хлопнул в ладоши.
   - Первоклассно. А помните, как заканчивается?
   - И народ, не сражённый мечом до конца, Весь растаял как снег перед блеском творца.
  
   Линкольн и Хэмилтон цитируют стихотворение лорда Байрона Гибель Синахериба. Представленный в тексте перевод на русский язык был выполнен графом А. К. Толстым в 1858г.
  
   - Думаю, примерно так всё и идёт, и я, блин, уверен, что мормоны именно на это и надеются.
   - Весьма справедливо, - сказал Линкольн. - Впрочем, я придерживаюсь мнения, что они обречены разочароваться в своих надеждах. Президент Блейн, что бы о нём ни говорили, не тот человек, что будет ограничиваться полумерами, чему мы уже стали свидетелями в международных делах. Решив не допустить половинчатого отделения Юты, он постарается сделать так, чтобы подобное несчастье никогда более не повторилось.
   По улице на добротном сером мерине проехал привлекательный высокий мужчина с аккуратной седой бородой. Его сюртук был украшен множеством латунных пуговиц; когда он подъехал ближе, Линкольн разглядел на его погонах по одной серебряной звезде.
   Несмотря на то, что они уже более двадцати лет не встречались с глазу на глаз, Линкольн и бригадный генерал Джон Поуп узнали друг друга одновременно. Поуп выехал из парадного строя и подъехал к Линкольну, конские копыта при каждом шаге вздымали облака пыли.
   - Я слышал, что вы находитесь в Солт-Лейк-Сити, сэр, - сказал он, кивнув. - Вы в порядке?
   - В полном порядке, благодарю, - ответил Линкольн. - Я рад видеть, что в Юту возвращается власть Соединённых Штатов. Её здесь весьма прискорбно не хватало.
   - Рады видеть даже, что это происходит под моим командованием, да? - Возможно, Поуп не встречался с Линкольном с окончания Войны за Сецессию, однако его недобрый взгляд чётко давал понять, что с тех пор он ничего не забыл.
   - Да, очень рад, - просто ответил Линкольн.
   - Вы отставили меня от настоящей войны, - сказал Поуп. - Отправили меня воевать с краснокожими и отдали моих людей под начало Молодого Наполеона, этого ленивого, напыщенного мошенника, и посмотрите, как он управился лучше меня. - Нет, Поуп ничего не забыл. Его сарказм должен был ранить, и он ранил. - Однако мой долг - служить стране в любом месте, куда меня пошлют, мистер Линкольн, и я свой долг исполнил. А теперь я могу освободить вас вместе с этой мятежной территорией. Странно, как всё возвращается на круги своя, не так ли?
   - Генерал, во время Войны за Сецессию вы допустили ошибки. Я также ошибался, и мои ошибки оказались куда как тяжелее ваших, иначе война была бы выиграна, - сказал Линкольн. - Если же вы считаете, что с тех пор прошёл хотя бы день, когда бы эти ошибки не занимали мои мысли, то должен сказать вам, сэр, вы заблуждаетесь.
   Поуп тяжело вздохнул. Мягкий ответ, в котором ему было не к чему прицепиться, похоже, его расстроил.
   - Что ж, - наконец произнёс он грубым тоном. - Здесь я намерен не допускать ошибок. Я намерен внушить этим мормонам страх Божий, истинного христианского Бога, напоминаю вам, Бога гнева и отмщения. Они подчинятся мне, либо будут страдать от последствий. Нет, они и подчинятся мне и будут страдать от последствий. - Он резко кивнул, затем пришпорил лошадь в галоп, дабы вновь занять своё место в военном параде.
   - Что ж! - произнесла Джульетт тоном, совершенно отличавшимся от тона генерала Поупа. - Я верно расслышала, он назвал генерала Макклеллана напыщенным? Он когда в последний раз смотрелся в зеркало?
   Линкольн улыбнулся при этих словах. Он решил, что так она выражала свои чувства, а не пыталась его подбодрить. Парадоксально, но эти слова его подбодрили. Впрочем, его облегчение долго не продлилось. Кавалерийский полковник с длинными золотистыми локонами и густыми усами одарил его таким взглядом, по сравнению с которым Поуп казался мягким и доброжелательным. Всадник продолжал злобно поглядывать на Линкольна через плечо до тех пор, пока не исчез из вида.
   - Похоже, вы этому парню не нравитесь, - заметил Гейб Хэмилтон.
   - Не нравлюсь, - ответил Линкольн. Он покорно продолжил: - Я мало кому нравлюсь среди тех, кто служил во время Войны за Сецессию, и кто может их за это винить? Не помню, как зовут этого человека, но он был среди офицеров штаба Макклеллана. Интересно, как ему теперь нравится служить под началом соперника Макклеллана.
   - А какой у него выбор? Ему либо нравится, либо он терпит. - Хэмилтон подался вперёд, словно охотничья собака, взявшая след. - Что это, блин, за забавные штуки на орудийных лафетах? Никогда таких не видел.
   - Я тоже. На пушки не похоже, не так ли? - Любопытство Линкольна оказалось задето. В ходе Войны за Сецессию он проявлял интерес к любым военным изобретениям. Он и сам был, в некотором роде, изобретателем, владел патентом на речную лодку, хотя ни разу с него ничего не получил. - Винтовочные стволы, торчащие из латунного корпуса... - Он пожал плечами. - Моя главная надежда в том, что нам не потребуется увидеть, какие разрушения они могут посеять.
   Мимо прошла последняя пехотная рота. Следом проехал сержант на коне, который объявил громогласным голосом:
   - Бригадный генерал Поуп, военный губернатор территории Юта в три пополудни будет выступать на Храмовой площади. Выслушать его должны все, и мормоны, и безбожники. - Он проехал несколько ярдов, затем повторил объявление.
   - Военный губернатор, значит? - Линкольн задумчиво цокнул языком между зубами. - Нет, президент Блейн ничего не делает наполовину. С таким званием у генерала Поупа появится власть казнить и миловать, это без сомнений. - Поуп стоял далеко не первым в списке тех, кому он даровал бы такую власть, однако президент Блейн не мог поинтересоваться его мнением, да и не стал бы, если бы мог.
   - Кто-то должен привести мормонов к порядку, - сказала Джульетт Хэмилтон. Поскольку это было правдой, Линкольн хранил молчание.
   Он мог бы отправиться на Храмовую площадь в одиночку, но Гейб Хэмилтон также хотел послушать, что скажет Поуп. Линкольн и не думал, что площадь может оказаться ещё сильнее запружена, чем в то воскресенье, когда он пошёл в Скинию, но понял, что был неправ. Мормоны и безбожники заполонили её, дабы услышать, какие законы установит Джон Поуп.
   Поуп оказался готов к любым неприятностям, какие могли бы вызвать мормоны, что, возможно, и было наилучшим способом удержать их от создания этих неприятностей. Сам он стоял на одном из гранитных блоков, который со временем станет частью Храма мормонов. Впрочем, люди на стенах Храма не были мормонскими каменщиками; это были синепузые со Спрингфилдами. Ещё больше стрелков расположилось на Скинии. Позади Поупа стояла пара полевых орудий, вероятно, заряженных картечью и нацеленных в толпу. Перед ним стояла одна из незнакомых латунных штуковин.
   Хэмилтон достал из кармана жилета часы и взглянул на них. То ли его часы отставали, то ли часы Поупа спешили, поскольку они показывали без двух минут до назначенного часа, когда военный губернатор территории Юта поднял руку, требуя тишины. Он её добился, намного быстрее и более полной, нежели в любой другой части США - не считая того, что касалось их веры (серьёзное исключение, подумал Линкольн), мормоны подчинялись власти.
   - Дорогие сограждане, - прогрохотал Поуп, пыльный ветер разнёс его слова по Храмовой площади. - С моим прибытием сюда правительство Соединённых Штатов восстанавливает контроль над сей территорией после того, как часть руководителей Церкви Иисуса Христа Святых последних дней предприняла незаконную и возмутительную попытку добиться уступок относительно их аморального кредо через вымогательство, посредством учинения препятствий перемещению людей, товаров и сообщений через континент. Ни одно правительство, чутко относящееся к своим правам, не могло бы сдаться перед лицом угроз и запугивания, что были ему предъявлены этими так называемыми властями.
   Отделить мормонов от безбожников по внешнему виду или одежде обычно было невозможно. Теперь же у Линкольна не было затруднений в том, чтобы понять, кто есть кто. Безбожники радостно кричали и размахивали шляпами. Некоторые размахивали теми же флагами, какими они приветствовали солдат. Мормоны молчали, они слушали, почти не шевелились, как будто превратившись в камень.
   - Дорогие сограждане, мы воюем, - продолжал Поуп. - С Конфедерацией, с Англией и её подпевалой Канадой, с Францией. Во время войны, главы мормонской церкви посредством своих предумышленных действий предложили врагам Соединённых Штатов преступное содействие и соучастие, заблокировав железные дороги и перерезав телеграфные провода. Преступное содействие и соучастие врагу в военное время - это измена, ни больше, ни меньше.
   - Ох, божечки, - прошептал Гейб Хэмилтон. - А он готов врезать им по-взрослому.
   - Совершенно точно готов, - прошептал в ответ Линкольн.
   - По приказу президента Блейна, - продолжал Поуп, - бывшее гражданское правительство территории Юта упраздняется, поскольку показало себя неспособным поддерживать власть Конституции США на данной земле. Юта, будучи территорией, находящейся в состоянии мятежа против Соединённых Штатов и возвращённой под их власть военной силой, - он указал на стрелков и пушки позади себя, - отныне считается под военной оккупацией. Как военный губернатор, я...
   -... есть новый диктатор, - пробормотал Хэмилтон. Линкольн кивнул.
   Следующие слова Поупа доказали их правоту:
   -...настоящим объявляю о приостановлении действия habeas corpus. Я объявляю о приостановлении права на суд присяжных, мормоны извратили сей процесс многократными ложными и возмутительными решениями. В дальнейшем правосудие будет вершиться военным трибуналом.
  
   habeas corpus - право на личную неприкосновенность до момента вынесения судебного решения о лишении свободы. В настоящее время легко обходится путем применения всяких эвфемизмов (забота о безопасности задержанного) или апеллирования к интересам национальной безопасности.
  
   - Он так может? - спросил Хэмилтон.
   - В смысле, по закону? Есть вероятность, что Верховный Суд решит, что не может, годы спустя, - ответил Линкольн. - Но, если укоренится мнение, что эта территория является враждебной зоной под оккупацией, тогда он вполне сможет сделать всё, что пожелает.
   - Каждый гражданин мужского пола на территории Юта должен в течение шестидесяти дней принести присягу верности правительству Соединённых Штатов, - заявил Поуп. - Данная присяга также включает в себя юридический отказ помянутого гражданина мужского пола от обладания более чем одной женой единовременно, в настоящий момент либо в будущем. Лжесвидетельство, относящееся к этому разделу, будет наказываться вышеупомянутыми военными трибуналами со всей возможной строгостью. Многожёнство в пределах территории Юта с сего момента и впредь объявляется отменённым и запрещённым.
   И вновь безбожники зааплодировали. И вновь мормоны выявили себя каменным молчанием. Будучи значительно выше окружающих, Линкольн мог обозревать значительную часть толпы. То там, то тут, по две, по три, по четыре женщины, некоторые с детьми на руках, стояли группой вокруг одного мужчины. Что же у них на уме?
   - Учитывая её роль в подстрекательстве и разжигании мятежа на территории Юта против Соединённых Штатов, Церковь Иисуса Христа Святых последних дней объявляется не религией, подлежащей защите согласно Первой поправки, а политической организацией, подлежащей наказанию за её деяния, - продолжал Поуп. - Строительство так называемого Храма мормонов приостанавливается до особого распоряжения. Публичные службы в мормонской Скинии и прочих так называемых церквях мормонов также приостанавливаются, равно как и прочие общественные собрания десяти и более лиц. Последнее: любое сопротивление военным властям будет сокрушено без жалости. Стрельба в солдат, уничтожение поездов, путей, телеграфных линий и прочей общественной собственности любого рода приведёт к взятию заложников. Если виновные не будут своевременно выданы, заложники будут преданы смерти через повешение. Любой, кто сомневается в моей способности или воле исполнить обещанное, ошибается. - Генерал Поуп оглядел Храмовую площадь. - Жители Юты, мирно возвращайтесь по домам. Подчинитесь законно установленному военному правительству, и всё будет хорошо. Не подчинитесь - пеняйте только на самих себя.
   Когда Линкольн и Хэмилтон возвращались к коляске, на которой приехали на Храмовую площадь, один житель Солт-Лейк-Сити спросил:
   - Он всё это серьёзно?
   - Я бы не стал ради эксперимента выяснять противоположное, - ответил Линкольн. - Во время Войны за Сецессию Джон Поуп заслужил репутацию жёсткого человека, и из того, как он вёл себя здесь на Западе, я не слышал ничего, что заставило бы меня поверить, будто с тех пор он изменился.
   Тем же вечером, когда Линкольн уже собирался сесть поужинать за стол Хэмилтонов, в дверь кто-то постучал. Гейб Хэмилтон пошёл открыл.
   - К вам офицер, мистер Линкольн, - позвал он.
   - Иду. - Линкольн подошёл к двери и увидел невысокого энергичного блондинистого офицера-кавалериста, которого приметил на параде. - Чем могу помочь, полковник?
   - Джордж Кастер, Пятый кавалерийский, - быстро проговорил мужчина. - Мистер Линкольн, мне сообщили, что вы имели разговор с мистером Джоном Тейлором, президентом мормонов. - Когда Линкольн не стал этого отрицать, Кастер продолжил: - Вы знаете, где находится президент?
   - Нет, - ответил Линкольн. - Если он не дома, или, допустим, в Скинии, я не имею никакого представления, где он может находиться. А вам он зачем, простите за любопытство?
   - Он должен быть арестован за измену вместе с остальными главарями мормонов, - ответил Кастер. - Впрочем, пока он нам в руки не попал. Он сбежал, Бог знает, куда, я надеялся, может, вы тоже знаете. Когда мы его поймаем, генерал Поуп намерен повесить его выше, чем Амана.
  

Глава 8

  
   Генерал Томас Джексон вглядывался через подзорную трубу в сторону северного берега реки Огайо.
   - Теперь кровопролитие вряд ли может быть отложено надолго, - обратился он к стоявшему рядом бригадному генералу Питеру Тёрни. - Я благодарю Отца Небесного за то, что дал нам столь много времени для подготовки Луисвилля к штурму.
  
   Питер Тёрни (1827-1903) - американский военный, юрист и политик. В годы Гражданской войны сражался на стороне Конфедерации, был тяжело ранен. После войны последовательно занимал пост председателя верховного суда штата Теннеси и губернатора этого штата. В теннесийском фольклоре является именем нарицательным для внезапных радикальных изменений позиции (что созвучно его фамилии - фамилия образована от английского слова turn - поворот, будь он русским, звался бы Пётр Поворотов): будучи верховным судьей, всячески поддерживал сдачу заключенных в трудовую аренду частным подрядчикам, на чём разбогател его брат Джои Тёрни, герой одноимённой пьесы/мюзикла, а после избрания губернатором незамедлительно запретил эту практику, постановив, что доходы от эксплуатации заключённых имеет право получать только правительство штата.
  
   - В прошлую войну янки были теми ещё каракатицами, - ответил Тёрни, его гнусавый теннесийский выговор контрастировал с более мягкой вирджинской речью Джексона. - Не похоже, чтобы с тех пор они хоть чему-нибудь, блин, научились.
   - За что мы также должны быть благодарны Господу, - сказал Джексон и Тёрни кивнул.
   Трудовые отряды негров в рубахах и брюках из грубого, неокрашенного хлопка - почти того же цвета, что и старые мундиры конфедератов - деловито рыли стрелковые ячейки, возводили земляные валы и засеки вокруг Луисвилля, и особенно вдоль берега реки. Без рабского труда оборона города была бы слабее, чем есть сейчас.
   - Сэр, правда ли то, что я слышал, будто президент Лонгстрит после войны намерен попытаться отпустить ниггеров на волю? - спросил бригадный генерал Тёрни. Под седыми кустистыми бровями, его широкое серьёзное лицо выражало беспокойство.
   - Правда, генерал, - ответил Джексон и Тёрни скривился. - Он считает, это действие необходимо на благо государства.
   - Благо государства, етить его мать. - Тёрни указал на отряды, маршировавшие с кирками и лопатами на плечах, словно те были винтовками. - Без рабов, вроде этой ватаги, что, чёрт подери, мы будем делать в следующий раз, когда янки надумают воевать с нами?
   - Могу лишь надеяться, что, даже будучи свободным, негр не будет равен белому, и в случае необходимости будет подвергаться той или иной форме принудительного призыва.
   - Отпустите их на волю и они обнаглеют, попомните мои слова - сказал Тёрни. Затем (к вящему облегчению Джексона, поскольку он был согласен со взглядами, которые выражал теннесиец) он сменил тему: - Как считаете, мы достаточно набили их десантных лодок, чтобы удержать их?
   - Хотелось бы, но я сильно в этом сомневаюсь, - ответил Джексон. - Артиллерия превосходно подходит, чтобы сорвать атаку, однако, боюсь, наука не продвинулась до такой степени, чтобы предварить её момент. Возможно, этот день и грядёт, но пока он не настал.
   - Когда они явятся, мы им врежем, когда бы это ни случилось, - сказал бригадный генерал Тёрни.
   - Мы должны не просто врезать им, генерал, - сказал Джексон. - Мы должны раздавить их, сокрушить все их надежды на повторение вторжения в нашу страну, мы сделаем так, а если нет - я уж узнаю, почему так случилось, и кто в этом виноват.
   Он не повышал голоса и не демонстрировал театральных жестов. Тем не менее, Тёрни отступил от Джексона, даже не поняв, что делает. Бригадный генерал нервно рассмеялся.
   - Парни не посмеют проиграть, - сказал он. - Больше чёртовых янки они боятся того, что вы с ними сделаете.
   Джексон задумался.
   - Так и должно быть, - наконец, произнёс он и дёрнул коня в сторону. Оставив Тёрни глазеть ему в спину, он поехал в Луисвилль, в свой штаб, размещённый в южной части города, за пределами досягаемости артиллерии США.
   Даже в своём нынешнем состоянии, когда большая часть гражданского населения убежала, Луисвилль производил на него впечатление наименее южанского города в Конфедеративных Штатах. Это ощущение происходило не только из того, что этот город оказался в руках Конфедерации последним. Многие местные жители являлись янки по рождению или происхождению, из Нью-Йорка или Новой Англии.
   И Луисвилль, подобно Ковингтону, расположенному восточнее, по-прежнему глядел через границу на Соединённые Штаты, точно так же, как Цинциннати смотрел через Огайо на юг, на Конфедерацию. Все три города поднялись на обмене товаров, произведённых на Севере, на товары, произведённые на Юге. Торговля теперь усложнялась тем, что и Север и Юг стали разными странами, но она от этого не прекратилась и не особо даже замедлилась.
   В кармане Джексона звенели монеты. Какие-то были отчеканены в США, какие-то в КША. Обе страны чеканили деньги по одному стандарту; вдоль границы остальное не имело значения. Бумажные деньги США оборачивались с той же скоростью, что и коричневые банкноты, выпускаемые в Конфедеративных Штатах. Многим местным не только не было дела до того, развевается ли над ними звёздно-полосатое знамя, или звёздно-трёхполосное, они едва замечали, какой именно флаг развевался в данный момент.
   - Полагаю, в скором времени, ощутят разницу, - проговорил Джексон сам себе.
   Когда он ехал на юг, мимо него на север промаршировала пехотная рота, солдаты в серой форме, офицеры в новой ореховой. Бойцы ухмылялись, кричали, размахивали шляпами.
   - Каменная стена! - кричали они. Погружённый в свои мысли, Джексон проехал мимо них до того, как успел поднять шляпу и ответить на приветствия.
   Он проехал мимо университета Луисвилля, мимо низины, где, как рассказали ему местные, народ поговаривал о строительстве ипподрома, и заехал в дубовую рощу, где и установил свою палатку, дабы иметь возможность отдохнуть в тени деревьев.
  
   Речь идёт об ипподроме Черчилль Даунс, на котором по сей день проводится знаменитое Дерби Кентукки, однако, построен он был ещё в 1875 году. Вероятно, в этой альтернативе строительство ипподрома было отложено, тем более, его основатель в реальной истории, Меривезер Льюис Кларк-мл., был янки и осел в Кентукки после Гражданской войны.
  
   Передав коня ординарцу, он разыскал своего командующего артиллерией генерал-майора Э. Портера Александера.
  
   Эдвард Портер Александер (1835-1910) - генерал армии Конфедерации от артиллерии в корпусе Лонгстрита, участник многих знаковых сражений Гражданской войны. Активно интересовался военными новинками, результативно применял телеграф, гелиограф и воздушные шары для управления артиллерией. Хотя был известен своим более чем реалистичным взглядом на перспективы затяжной войны для КША, перед капитуляцией под Аппоматоксом предлагал генералу Ли перейти к партизанской войне. После войны занимался преподавательской и дипломатической деятельностью, успешно выступил третейским судьёй при разрешении территориального спора между Никарагуа и Коста-Рикой, написал несколько исторических и мемуарных трудов, где весьма критично (и самокритично) оценивал действия руководства КША.
  
   - Уже скоро, - без предисловий произнёс он.
   - Хорошо, - ответил Александер. - Пора.
   Он был более, чем на десять лет моложе Джексона, имел вечно веселое выражение на красивом лице и носил остроконечную каштановую бороду с прядями седины.
   - От ваших орудий, генерал, будет многое зависеть, - сказал Джексон. - Я желаю нанести как можно больше вреда лодкам янки, пока те будут на воде, а также их укреплениям на северном берегу реки.
   - Я понимаю, сэр, - ответил Александер. - Мы пытались нанести им урон до того, как их спустят на воду, но, когда мы обстреливаем их, мы демаскируем свои позиции, а у них там очень много пушек, которые пытаются нас накрыть. Можете говорить, что пожелаете об остальной армии США, но артиллерия у них всегда была хорошей.
   Они с Джексоном улыбнулись друг другу. Джексон начинал военную службу в артиллерии США. Сам Александер начинал инженером, переключившись на большие пушки вскорости после того, как в Войне за Сецессию выбрал сторону Конфедерации.
   - Критически важно, чтобы они не закрепились на южном берегу Огайо и не отбросили нас от реки на расстояние, превышающее дальность винтовочного выстрела, - сказал Джексон. - Так им будет сильно проще навести понтоны, чтобы увеличить поток людей и снаряжения в нашу страну, а их инженеров также нельзя недооценивать. - Он нечасто отвечал на комплименты и всегда был рад, когда вспоминал о подобных любезностях.
   - Пока они не отбросят нас за пределы дальности пушечного выстрела, мы всё ещё сможем задать им жару, - сказал Александер. - А дальность у наших орудий выше, чем была у них в прошлую войну.
   Джексон отметил, что артиллерист не обещал, что сможет при помощи пушек вывести из строя мосты. Одной из причин, по которым он ценил Александера, было то, что этот более молодой офицер не давал обещаний, которых не мог сдержать.
   - Я буду полагаться на ваших людей в той же степени, что и на пехоту, - сказал Джексон.
   - Раз вы сами так сказали, поверю вам на слово, - произнёс Александер. - Строго говоря, я передам ваши слова своим людям. Если что и способно заставить их сражаться яростнее, так это.
   Они ещё какое-то время поговорили. Джексон вернулся к себе в палатку, где час провёл в молитве. Он слышал, что командующий армией США генерал Уилкокс также слыл человеком весьма благочестивым. Этот факт ничуть его не встревожил.
   - Господи, ты непременно поступишь по справедливости, - проговорил он.
   После аскетичного ужина с лежалым хлебом и ростбифом с солью, но без прочих приправ, диеты, которой он следовал много лет, Джексон отправился к телеграфистам выяснить, не послал ли президент Лонгстрит очередных указаний. Лонгстрит не послал. Приказав вести оборонительные бои, Лонгстрит, похоже, решил оставить детали на генерал-аншефа. Роберт Э. Ли, да упокоит Господь его душу, знал, как писать приказы, допускающие свободное усмотрение. Приятно было видеть, что Лонгстрит кое-чему научился у человека, что командовал ими обоими.
   Вернувшись в палатку, Джексон ещё раз изучил свою диспозицию. Он решил, что был готов, как никогда. Он сомневался, что эти слова были истинными на противоположной стороне реки. Восприняв это как знак того, что Господь благоволит делу Конфедерации, он стянул сапоги, преклонил колени у железной койки для последнего на сегодня обращения к Богу, затем лёг и практически мгновенно заснул.
   Когда бы он ни находился на передовой, то заставлял себя вставать, самое позднее, с первой зарёй. Едва он сел в кровати, разбуженный ординарцем, как на севере раздался громоподобный грохот. Ни одна предшествующая артиллерийская дуэль между его силами и армией генерала Уилкокса даже близко не была сравнима с ним.
   - Началось! - воскликнул он. Как и всегда, единственное, что ему требовалось, это натянуть сапоги и надеть шляпу. Закончив с этим, он выбежал из палатки.
   Он едва не врезался в Э. Портера Александера, который выбегал из палатки почти с той же скоростью, что и Джексон. Александер снял на ночь китель и был одет лишь в рубашку и брюки, отчего стал похож, скорее на рабочего янки в жаркий полдень, чем на генерала Конфедерации перед побудкой.
   - Теперь поглядим, что получится, - произнёс Александер; прозвучало это совершенно как у учителя химии перед тем, как бросить щепотку натрия в воду, чтобы получить пламя и дым. - Артиллерия может больше, чем в прошлую войну, но мы также многое узнали о том, как укрываться от неё.
   - Урок, полученный болезненным способом, - сказал Джексон. Теперь он пожалел, что не разместился под открытым небом. Навес из листьев над головой мешал разглядеть то, о чём сообщал слух, а сообщал он о том, что орудия США и Конфедерации начали действовать, каждое звучало так, будто работало на пределе скорострельности.
   Ординарец подвёл коня Джексона. В тот же миг к генерал-аншефу подбежал ещё один человек с телеграммой, зажатой в кулаке.
   - Только что от генерала Тёрни, сэр, - произнёс он. - Обрывается посередине, то ли провода перебило, то ли телеграфиста ранило.
   - Давайте сюда. - Джексон надел очки, затем взял телеграмму. В полумраке читать было трудно. Солдат поднёс свечу. В мерцающем свете Джексон прочёл: СИЛЫ США НА БЕРЕГУ БОЛЬШИМ ЧИСЛОМ: СОПРОТИВЛЯЮСЬ: АРТИЛЛЕР: И: РУЖ: ОГНЕМ:. ПРОШУ:
   Как и сказал рядовой-связист, сообщение обрывалось.
   Впрочем, чтобы выяснить, чего просил генерал Тёрни, не требовалось обладать выдающимися полководческими навыками - с этим справился бы и школьник. Джексон крикнул вестового. Когда тот явился, генерал сказал:
   - Приказываю двум бригадам, расквартированным у Гэйт-Хаус, выйти к береговой линии для оказания сопротивления захватчикам, если их командиры ещё не выступили вперёд по собственной инициативе. - Вестовой отдал честь и убежал, криком подзывая лошадь. Тот же приказ Джексон передал солдату, что принёс телеграмму. - С этим обстрелом не знаю, дойдёт ли телеграмма, но попытайтесь.
   Неподалёку Э. Портер Александер также отдавал приказы своим спокойным неспешным голосом:
   - Пока не станет известно иное, будем исходить из того, что янки делают то, что мы от них ожидаем. Это означает План огня !1, орудия, расположенные вдоль реки и в доках Индианы придерживаются ранее выделенных им целей. О любых изменениях относительно плана докладывать мне немедленно.
   Закончив, он повернулся к Джексону с улыбкой на лице.
   - Какая жалость, не правда ли, генерал, что битвы стали слишком масштабными, чтобы руководить ими с передовой. Если бы вестовые и телеграммы постоянно не докладывали бы нам о происходящем вокруг, как мы могли бы управлять сражением?
   - Сражением такого масштаба никак не могли бы, и мне это ненавистно, - сказал Джексон. - Командование бригадой при штурме Винчестера вновь сделало меня молодым. Впрочем, скажу вам так, генерал: я намерен лично взглянуть на сражение, пусть и с расстояния. - Он сел на коня, что подвёл ординарец и выехал из-под раскидистых дубовых ветвей на вершину ближайшего холма.
   Близился рассвет. Горизонт на востоке светился розовым и золотым, сквозь это свечение проглядывала искра, что была Венерой. На тёмном небе на западе светили лишь самые яркие звёзды. Однако северная часть озарялась разрывами снарядов; Джексон будто бы наблюдал за фейерверком на четвёртое июля, устроенном в каком-то отдалённом доме.
   Судя по тому, где дым был плотнее всего, он определил, что наиболее яростному обстрелу артиллеристы США подвергли причалы на береговой черте. Если бы он командовал янки, то поступил бы точно так же - заставил бы пехотинцев Конфедерации сидеть, пригнувшись, мешая им, тем самым, слишком активно обстреливать десантные лодки. Дым мешал рассмотреть что-то большее. С каждой минутой, несмотря на всё более яркий рассвет, дым становился всё гуще - дым от орудий янки на той стороне Огайо, дым от рвущихся снарядов, дым от конфедератских пушек, отвечающих на вражеский огонь.
   Джексон злобно хмурился. Ничего ему не хотелось сильнее, как схватить Тредегар и броситься туда, где бой кипел наиболее яростно. Однако генерал-майор Александер был прав - если он так поступит, то не сможет одновременно командовать. Гораздо больше людей было способно драться с чёртовыми янки, чем тех, кто был способен вести против них целую армию. К тому же, если он схватит винтовку и прикинется рядовым солдатом, тогда увидит ещё меньше поля битвы, чем с текущей точки обзора.
   Он уже пребывал слишком долго вдали от своих электрических глаз и ушей. Да и вестовые сейчас начнут возвращаться в штаб с передовой. При помощи ног и поводьев, он с сожалением повернул коня обратно к палатке среди деревьев.
   Не успел он спешиться, как прибыл первый вестовой, с грязным лицом, в изодранной и грязной форме, его широко распахнутые глаза и застывший взгляд говорили о том, что сегодня он впервые нюхнул пороху. Он и на Джексона уставился. Было ли это вызвано тем, что он встретился с легендой КША, или всего лишь тем, что он был слишком измотан, чтобы вспомнить послание, которое он должен был доставить?
   Затем стало заметно, как шестерёнки в голове у него закрутились, словно гребные колёса парохода.
   - Генерал Джексон, сэр! - воскликнул он. - Чёртовы янки высадились на нашем берегу реки. - Он сглотнул. - Много их, сэр.
  
   Даже во время предутренней тишины, в южной Индиане оставалось липко и душно. Фредерик Дуглас стоял в поле почти у самой городской черты Нью-Олбани. Через каждую пару минут он убивал на себе комара.
   - Я пожилой человек, - с печалью в голосе произнёс он. - Помню, как мог слышать жужжащих вокруг комаров, так что иногда получалось прихлопнуть их раньше, чем они доберутся до меня. Но не теперь, не в эти годы. Теперь они застают меня врасплох.
   Эти слова развеселили артиллеристов, что стояли у своих орудий в ожидании сообщения о начале.
   - Невелика потеря, бать, - сказал один. - Это чёртово жужжание меня только с ума сводит.
   Пара его товарищей выразила согласие.
   - Лучше знать о враге, чем позволить ему застать тебя врасплох, - настойчиво произнёс Дуглас, чем вызвал ещё одну порцию смешков со стороны массачусетских добровольцев. Пару последних дней он провёл среди них, и обращались они с ним хорошо - генерал Уилкокс сделал удачный выбор, приписав его к их батарее, когда Дуглас попросил разрешения наблюдать за обстрелом Луисвилля поближе к пушкам.
   По дороге проехал всадник. Завидев пушки, он остановился - в открытом поле их крупные тёмные очертания ни с чем не спутаешь.
   - Огонь открыть в четыре утра ровно, - произнёс он и отправился передавать весть следующей батарее.
   Кто-то чиркнул спичкой, предварительно отойдя от пушек и передков. Краткий всполох пламени осветил мальчишеское лицо командира батареи, капитана Джозефа Литтла.
   - Пятнадцать минут, - произнёс он, сверившись с карманными часами. - Парни, заряжаем сейчас, дабы первые залпы сделать точно по команде.
   В темноте с той же идеальной чёткостью, как если бы это происходило в полдень, расчёты орудий вывинчивали затворы, подавали снаряды и картузы с порохом и запирали орудия обратно. Дуглас уже убедился, что артиллеристы-добровольцы, большинство из которых числилось в территориальном ополчении уже довольно давно, были обучены максимально близко к нормативам своих товарищей из строевых частей, чего нельзя было сказать о добровольцах-пехотинцах.
   - Мистер Дуглас, я хочу, чтобы вы чётко уяснили, - снова заговорил капитан Литтл, своим бостонским говором, последнее слово он произносил как у'с'или, чем практически не отличался от повстанца, - вам нельзя стоять позади орудий. Когда они выстрелят, отдача откатит их на приличное расстояние.
   Дуглас убедился, что находится на безопасной дистанции. Четверть часа длилась почти вечность. Дуглас уже начал думать, что она никогда не закончится, когда на востоке, со стороны Джефферсонвилля, разом громыхнули несколько пушек.
   - Что ж! Как здорово! - с негодованием произнёс капитан Литтл. - А по моим часам, до времени ещё две минуты. - Должно быть, он смотрел на них в тусклых предутренних сумерках. - Некоторые считают, что на вечеринку надо приходить пораньше. Раз уж мы не смогли стать первыми, то не станем и последними. - В бой вступало всё больше орудий, некоторые оказались гораздо ближе, чем самые первые. Литтл повысил голос: - Вторая батарея... Огонь!
   Все шесть пушек бахнули почти в одно мгновение. Звук нанёс ушам Дугласа катастрофический удар. Из стволов пушек вылезли длинные языки жёлтого пламени, осветив, на мгновение, обслуживающие их расчёты. Также из стволов потянулся густой дым.
   Дуглас уделил этому факту чуточку своего внимания. Как и предупреждал капитан Литтл, отдача у пушки была резкой. Паре артиллеристов пришлось живо отскочить, дабы не быть задавленными скрипящими лафетами орудий.
   - Давай, парни! - крикнул капитан Литтл. - Ставьте их на место и задайте повстанчикам ещё того же. - Кряхтя и ругаясь, расчёты вручную накатили пушки на те же места, с которых те стреляли в первый раз. Затворы открыли, прочистили, дабы убедиться, что не осталось никаких тлеющих обрывков пороховых картузов. Затем подали следующий снаряд, заряд к нему, и заряжающие завинтили затворы. Пушки снова рявкнули, на этот раз не единым залпом, а по очереди, ведь каждый расчёт изо всех сил старался оказаться быстрее своих соседей.
   Поле быстро окуталось дымом. Кашляя, Дуглас отошёл в сторону, ища не только свежего воздуха, но и чистого обзора поля битвы. По мере того, как сумерки превращались в день, перед его глазами, словно поднимался занавес огромной сцены.
   Обозревая эту панораму, он впервые понял, почему люди говорили об ужасающем величии войны. По Огайо неслись баржи и лодки, набитые людьми, дабы те могли оказаться как можно ближе к врагу. На берег Луисвилля дождём сыпались снаряды из пушек США. Каждый разрывался вспышкой жуткого красного пламени и густым облаком чёрного дыма. Дуглас не мог вообразить, как солдаты Конфедерации, принуждённые терпеть такую бомбардировку, вообще надеялись выжить.
   Однако враг не просто выжил, он сражался. Снаряды падали не только вдоль берега. Они разрывались и на Огайо. Глядя на ту сторону реки, Дуглас мог разглядеть вспышки из стволов орудий конфедератов, их пушки были точно такими же, что и массачусетских добровольцев. Их грохот тоже достигал его слуха, приглушённый расстоянием, но все равно, очень реальный.
   Там, где снаряды падали в Огайо, поднимались высокие столбы воды. Когда Дуглас это заметил, картина перед ним стала не столь грандиозной. У него перехватило дыхание. Ладони вспотели. Вспомнившийся ужас был почти столь же ярким, что и изначальный. Ему не было нужды гадать, что чувствовали люди в синей форме на десантных лодках. Он испытывал то же самое, когда батарея повстанцев обстреливала Королеву Огайо.
   Тех конфедератов была всего лишь горстка, у них была одна единственная батарея устаревших пушек, которая и била по цели. Здесь у повстанцев в большом количестве имелись современные пушки и множество целей. Многие из них, также, были из регулярной армии, лучшими, что имелись в наличии.
   Впрочем, не все снаряды падали в реку. Некоторые попадали в спешащие лодки с солдатами США. Дуглас застонал, когда одна лодка просто переломилась и затонула, выбросив тяжело нагруженных солдат в воду. У другой подбитой лодки то ли выбило рулевого, то ли повредило сам руль, потому что она резко отвернула в сторону и столкнулась с соседней лодкой. Оба судна опрокинулись.
   Когда первые баржи и лодки начали приближаться к берегу, что удерживали конфедераты, среди разрывов снарядов северян появились крохотные жёлтые вспышки, похожие на далёких светлячков - это вступили в бой стрелки конфедератов. Дугласу показалось невероятным, но они не только пережили продолжавшийся обстрел, но и сохранили боевой дух, чтобы дать серьёзный отпор. Всей душой искренне ненавидя их дело, Дуглас не смог не отдать дань уважения их мужеству.
   Первые лодки начали причаливать к противоположному берегу реки. С них разбегались солдаты северян, они бросались вперёд в поисках укрытия от яростного огня врагов, а также от огня друзей, которые не стали менять цели, несмотря на высадку. Артиллерия показалась Дугласу неким огромным тяжеловесным тупым зверем, способным наступить и раздавить любого, кто окажется поблизости.
   Он нацарапал в блокноте впечатления о бое, намереваясь свести их в нечто связное, когда вернётся к себе в палатку. Он, по-прежнему, не имел ни малейшего представления, закончится ли битва победой, или поражением. Всё, что он видел в данный момент, это то, что обе стороны сражались не только с отчаянной отвагой, но также и с применением всех ресурсов, что могли дать им наука и промышленность.
   И вдруг, в мгновение ока, бой потерял свою абстрактность и панорамность, и лик войны изменился для него навсегда. Артиллерия конфедератов сконцентрировалась на десантных лодках, и в меньшей степени, на причалах, где солдаты садились на баржи и лодки. Впрочем, время от времени повстанцы посылали пару-другую снарядов на орудия северян, что их обстреливали, намереваясь, несомненно, доставить им беспокойство, а не подавить их огонь.
   К восходу солнца Фредерик Дуглас уже близко познакомился с удивительной какофонией артиллерийской батареи, работавшей на полную мощность. Однако он понятия не имел, что означали жуткие вопли и крики в воздухе, пока сразу три снаряда не легли чётко среди массачусетских добровольцев, о действиях которых он намеревался оставить заметки.
   Земля дрогнула под его ногами. Над головой что-то просвистело. Пролети оно на несколько дюймов ниже своей траектории, и надежды на заметки о приключениях артиллеристов умерли бы в одно мгновение.
   Снова крики, на этот раз с земли, а не в воздухе - то были звуки агонии. Дуглас забыл о том, что он журналист и вспомнил о том, что он человек. Он сунул блокнот в карман и побежал через поле - даже сейчас, несмотря на вонь порохового дыма, сладко пахнущее травой - чтобы помочь всем, чем может.
   - О, Господи! - Он замер на месте и непроизвольно вскрикнул от ужаса. На земле лежал отважный, смышлёный капитан Джозеф Литтл, который ни словом, ни делом не показывал, что относится к Дугласу как-то иначе, чем как к самому себе, невзирая на цвет его кожи. Капитан Литтл больше никогда не скажет о Дугласе ни хорошо, ни плохо, не в этом мире. Конфедератский снаряд разорвался рядом с ним. Теперь он лежал, словно поломанная кукла. Поломанная, в буквальном смысле - ему оторвало голову, та лежала в нескольких футах от всё ещё дёргающегося в конвульсиях туловища. Верхнюю часть головы тоже снесло; серые мозги заливала красная кровь. Под телом зелёная трава впитывала ещё больше красной крови. На него уже садились первые мухи.
   Разумеется, капитан Литтл не кричал. Единственный положительный момент в его смерти заключался в том, что он даже не заметил, что в него попало. В одно мгновение он наводил орудия, в другое... всё. Парень, что лежал на земле рядом с ним, - нет, каким-то чудом или по прихоти безумия он смог сесть - тоже не кричал. Когда артиллерист сел, его внутренности вывалились ему же на ноги. Осколок снаряда вскрыл ему живот столь же аккуратно, как раб-мясник потрошил свинью, когда Дуглас ещё работал на плантации.
   Массачусетский доброволец взглянул на себя.
   - Это что-то с чем-то, - пугающе спокойным голосом произнёс он. Дуглас слышал из рассказов о несчастных случаях на железной дороге и тому подобном, что люди с ужасными ранами могли не чувствовать боли. Он им не верил, но сейчас видел, что те истории были, или могли быть, правдой. Артиллерист закатил глаза. Он упал на землю, мёртвый, или без сознания. Если он потерял сознания, Дуглас надеялся, что он так и не придёт в себя, потому что с такой жуткой раной шансов выжить у него не было.
   По очередной адской прихоти войны, ещё один солдат вывалил собственные кишки практически точно так же, как и предыдущий. Он не молчал. Он не был спокоен. Он катался, дёргался, извивался и выл, разбрызгивая кровь и разбрасывая ошмётки своего тела вокруг. Дуглас услышал, как хрустнули его зубы, когда он стиснул челюсти, сдерживая очередной вопль. Он был в полном сознании, ясном уме и, похоже, останется в таком состоянии многие часы.
   Его глаза, широкие и дикие, уставились на Дугласа и заключили негра в неразрушимые объятия.
   - Убей меня, - прорычал артиллерист, голос его был грубым и хриплым, он был готов снова сорваться в очередной вопль страданий. - Убей, Бога ради. Не дай мне больше этого терпеть.
   На поясе у него висел револьвер. С чем-то, что выглядело, как высшее проявление силы воли, он оторвал от живота руку, с которой капала кровь, достаточно далеко, чтобы взять пистолет и бросить его на землю перед Дугласом.
   Не успел Дуглас осознать, что делает, он наклонился и поднял револьвер. Тот тяжело лёг в ладонь. Он знал, как им пользоваться. У него был такой, в мрачные дни после Войны за Сецессию, когда белые были способны обвинить любого встречного негра в войне, и, возможно, перейти от обвинений к повешению на ближайшем фонарном столбе.
   Он огляделся. Остальные артиллеристы не обращали на него совершенно никакого внимания. Некоторые пытались помочь своим не столь тяжело раненым товарищам. Другие, те, что находились поодаль, продолжали обслуживать орудия, дабы и конфедераты на том берегу реки получили свою долю смертей, увечий, ужаса и мучений.
   - Пристрели меня, - простонал выпотрошенный солдат. - Не стой так, будто у тебя палец в жопе, ёб твою мать.
   Двадцать, а может и более лет, Дуглас находился в кошмаре рабства. Теперь он открыл для себя новый кошмар, тот, что превращает людей в зверей, зверей со скотобойни, но иным, более резким образом. Захваченный в ловушку этим новым кошмаром, он направил револьвер в лоб артиллеристу и судорожным движением нажал на спусковой крючок.
   Револьвер дёрнулся в руке. Над левым глазом раненого солдата появилась аккуратная сине-чёрная дырка. Его затылок взорвался, по траве разлетелись волосы, осколки черепа, мозги и кровь. Издав полный отвращения и смятения крик, Дуглас уронил револьвер и принялся раз за разом тереть окровавленную ладонь о брюки, словно пытался стереть Каинову печать.
   При звуке выстрела несколько артиллеристов бросились к нему. Большинство, увидев, что он сделал, просто вернулись к своим занятиям. Однако один, с тремя красными полосками сержанта на рукаве, подошёл к потерявшему рассудок негру. Поглядев несколько секунд на жуткую рану мёртвого артиллериста, он положил ладонь на плечо Дугласу.
   - Хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сделали, сэр, - сказал он. - Ной был моим кузеном, вы избавили его от боли. Если бы не вы, думаю, мне пришлось бы делать это самому, и это было бы очень сложно, действительно, очень сложно.
   - Это было единственное, что я мог сделать, - медленно проговорил Дуглас. Зачастую в этих словах обнаруживалось поверхностное самооправдание, чем они и являлись. Сейчас же он обнаружил в них истину.
   Как и сержант, кузен Ноя.
   - Всё так, - сказал он. - Всё именно так, и больше не забивайте этим себе голову. - Он вернулся к своему орудию, оставив Дугласа, который, не будучи католиком, впервые в своей жизни полностью осознал всю силу отпущения грехов.
  
   Альфред фон Шлиффен вышагивал вдоль северного берега Огайо, испытывая всё более сильное раздражение. В миле отсюда кипела грандиозная битва, а он не мог на неё попасть. Он даже наблюдать толком не мог, не с того места, где находился. В воздухе висело слишком много дыма, чтобы хоть краем глаза посмотреть, как развивается бой.
   А власти США наотрез отказались позволить ему переплыть ему на кентуккийскую сторону реки.
   - Прошу прощения, сэр, - сказал второй лейтенант Арчибальд Крил, составлявший ему компанию сегодня, поскольку генерал Уилкокс нашёл для Оливера Ричардсона более важные дела. - Генерал не хочет, чтобы нам пришлось объяснять Берлину, как мы позволили их военному атташе пойти и погубить себя.
   В сотне ярдов от Шлиффена в землю упала пара снарядов конфедератов.
   - Со мной это может случиться и по эту сторону реки, - с некоторой резкостью в голосе заметил он. Словно в подтверждение его слов, мимо с воем пролетело ещё несколько снарядов.
   Лейтенант Крил не выглядел так, словно всего неделю назад выпустился из Вест-Пойнта. Он держался крепко, что против обстрела, что против иностранного офицера, которого его поставили стеречь.
   - У меня приказ, сэр, - сказал он. Как будто цитировал Священное Писание. В военном смысле, так и было.
   - К чёрту ваши приказы - пробормотал Шлиффен, но по-немецки, которого этот юноша не знал. Он попытался ещё раз: - Я военный. Я обязан рисковать ради родины.
   - Никак нет, сэр, - сказал Крил, и выпятил подбородок.
   - Donnerwetter (Чёрт возьми - нем.), - произнёс Шлиффен. Никаких сомнений - он здесь застрял.
   Раз уж он тут застрял, то решил извлечь из этого максимальную пользу. Он спешно прошёл к причалам Джефферсонвилля, которые, как он знал, превосходно умея читать карты, находились ближе, чем те, что в Кларксвилле. Словно собака на поводке, - а именно им он и был, сторожевым псом, - младший лейтенант Крил двинулся следом.
   Люди в синей форме, одни в выцветших мундирах строевых частей, ещё больше в тёмной, практически без единого пятнышка форме, что недавно выдали добровольцам, ожидали, бесстрастно стоя в длинных очередях, погрузки на баржи и паровые катера, которые перевезут их через реку для сражения. Шлиффен увидел, как лодки подбивали прямо посреди реки. Никаких сомнений, что и солдатам доставалось. Они всё равно продолжали двигаться к лодкам, точно так же, как поступили бы немцы. Это требовало одновременно дисциплины и мужества, сочетания, особенно примечательного для добровольческих подразделений.
   Параллельно очередям, двигавшимся к реке, шли длинные окопы. Когда конфедераты начали вываливать снаряды на людей вокруг Шлиффена, те быстро утратили свою бесстрастность и попрыгали в окопы в поисках укрытия от разрывов и разлетающихся осколков.
   Шлиффен остался стоять. Как и лейтенант Крил. Определенно, под обстрелом он оказался впервые. Держался он хорошо. Едва снаряды перестали падать, солдаты северян повылезали из окопов и заняли свои места в очереди так, словно ничего не произошло. Санитары-носильщики уволокли пару стонущих раненых, но лишь пару.
   - Эти рвы - хорошая идея, - сказал Шлиффен. - Снижают потери.
   - Именно так. - В голосе Арчибальда Крила слышалось столько гордости, словно он сам всё это придумал.
   Значит, решил Шлиффен, я увидел здесь хоть что-то стоящее. Ради этого меня отправили в такую даль? Это всё, что можно получить от величайшей битвы этой войны? Ответ, в обоих случаях, был болезненно очевиден. С несколько большим проявлением своих чувств, чем он обычно себе позволял, Шлиффен повернулся к младшему лейтенанту Крилу.
   - Вы можете в точности сказать, что войска США в данный момент сражаются в Луисвилле?
   - Да, сэр, это я сказать могу, - ответил лейтенант Крил.
   - Sehr gut. Впрочем, вы не можете мне сказать, где именно в Луисвилле, или как в Луисвилле, или насколько хорошо в Луисвилле они сражаются, nicht wahr (Хорошо... не так ли?)?
   - Никак нет, сэр, этого я с точностью сказать не могу, - произнёс Крил. - Хотелось бы, но нет. - Он нервно рассмеялся. - Туман войны. - Его слова относились к самой настоящей завесе густого серого дыма, который окутывал Луисвилль, нависал почти над самой Огайо, плыл и кружился в водоворотах на той стороне берега, что принадлежала США.
   - Кто-нибудь знает, кто-нибудь имеет хоть какое-то представление о том, как развивается бой в Луисвилле? - требовательным тоном спросил Шлиффен.
   - Одно из таких мест - за рекой, сэр, - сказал Крил.
   - Куда я попасть не могу.
   - Куда вы не можете попасть, - согласился молодой лейтенант. - Другим таким местом является штаб генерала Уилкокса. - Он вновь рассмеялся. - Ну, и, наверное, штаб конфедератов, но туда вы тоже попасть не можете.
   - Не могу. - Шлиффен задумался, находился ли там германский военный атташе в Конфедеративных Штатах. Он надеялся, что там. В Берлине отчёты с обеих сторон окажутся весьма полезными, при условии, что он узнал здесь достаточно, чтобы придать своему отчёту хоть какую-нибудь ценность.
   - Тогда, будьте добры, проводите меня обратно в палатку генерала Уилкокса. Раз уж отправляться на передовую мне запрещено, а здесь я словно посреди бескрайнего моря. Ведите меня обратно.
   - Слушаюсь, сэр, - сказал лейтенант Крил. - Не знаю, как много генерал позволит вам увидеть, раз битва всё ещё в самом разгаре, но мы это выясним. Идите за мной, сэр, я вас провожу.
   Шлиффен и сам добрался бы быстрее, но не слишком.
   Молодой офицер-северянин, видимо, имел некоторое представление, где находился, и весьма неплохо понимал, как добраться до штаба. Шлиффену, в голове которого карта местности возникала столь же естественно, что и дыхание, лишь раз или два пришлось ненавязчиво поправить Крила, чтобы он двигался в нужном направлении.
   Присутствия Крила оказалось достаточно, чтобы пройти мимо часовых в палатку генерала Уилкокса. Учитывая поток входящих и выходящих вестовых, Шлиффен предположил, что мог бы пройти и без помощи молодого лейтенанта. Некоторые вестовые сжимали в кулаках телеграммы. Шлиффен это заметил, но не стал акцентировать на этом внимание, из опасения, что американцы заметят, что он заметил. Значит, им удалось проложить через Огайо подводный кабель? Это пойдет им на пользу. В этом случае у генерала Уилкокса будет гораздо более чёткое понимание, чем заняты его войска и возможность передать им приказы намного быстрее, чем если бы ему пришлось рассчитывать исключительно на посыльные лодки.
   Тем не менее, увидеть, как он управляет битвой, потребовало некоторых усилий.
   - Мы бы не хотели, чтобы иностранцы это видели, - сказал штабной офицер, который был выше по званию младшего лейтенанта Крила.
   - Я не враг, - возмущённо произнёс Шлиффен. - Я нейтрален. Когда генерал Роузкранс позволил мне сюда приехать, он позволил мне наблюдать за действиями армии Огайо. Не позволяя мне наблюдать, вы мешаете мне исполнять долг перед своей страной.
   - А я исполняю свой долг перед собственной страной, - возразил офицер штаба.
   - Протестую, - громко сказал Шлиффен. Он был вполовину меньше и в два раза старше военного, что преградил ему путь. Впрочем, если этот идиот в синем не уберется с дороги, он сделает всё, что в его силах, чтобы сломать его напополам.
   Лейтенант Крил это тоже заметил, и придержал ладонью его руку.
   - Секундочку, полковник, - сказал он. - Позвольте, я найду капитана Ричардсона. Он всё решит. - Он поспешил мимо штабиста, который позволил ему пройти в святая святых генерала Уилкокса.
   - В чём дело? - спросил, выходя, капитан Ричардсон. - Сейчас у меня нет времени на все эти глупости. - Шлиффен и офицер штаба северян заговорили одновременно, периодически поглядывая друг на друга. Ричардсон какое-то время их слушал, затем поднял руки. - Да, полковник Шлиффен, можете наблюдать. Хикенлупер, следите за повстанцами и англичанами. Германия - дружественная нам страна, и она, скорее всего, такой и останется, если вы позволите её военному атташе выполнять свою работу.
   - Danke, капитан Ричардсон, - сказал Шлиффен. Он бросил на удручённого Хикенлупера суровый взгляд и прошёл мимо.
  
   Эндрю Хикенлупер (1837-1904) - военный и госслужащий США. В реальной истории в Гражданскую войну служил артиллеристом, отличился в первый день сражения при Шайло: принял участие в обороне позиции Гнездо шершней, отказался капитулировать вместе с остатками дивизии Б. Прентисса и смог пробиться к основным силам северян, потеряв лишь две пушки из своей батареи. После войны работал руководителем службы судебных приставов в Огайо, немало способствовал газификации штата; в 1879-1881 был вице-губернатором Огайо. Этнический голландец, действительно отличался выдающимся для тех времён ростом и непробиваемым упрямством. Учитывая его неоспоримую доблесть и одновременно дурные отношения с Роузкрансом, назначение штабным мальчиком на побегушках в альтернативной реальности вполне можно рассматривать как разновидность ссылки.
  
   Как он и ожидал, в командном центре армии Огайо царил ещё больший хаос, чем, как ему помнилось, было во время его службы во Франко-Прусскую войну. Туда-сюда бегали вестовые и офицеры, они стояли вокруг и спорили друг с другом в такой манере, какую ни единую секунду не потерпел бы ни один немецкий генерал.
   Орландо Уилкокс поднял взгляд от огромной карты, придавленной к столу парой камней, казённой металлической кружкой, и штыком, воткнутым через бумагу прямо в дерево.
   - А, полковник Шлиффен, - произнёс он. - Рад вас видеть. Как видите, у нас теперь есть плацдармы на другом берегу.
   Шлиффен склонился над картой. И действительно, по кентуккийскому берегу реки и песчаным островам посреди русла раскинулась россыпь булавок с синими стеклянными головками, показывающими силы северян. Непосредственно когда атташе рассматривал, помощник воткнул ещё одну синюю булавку, на этот раз чуть подальше от берега.
   - Нужно их оттеснить назад, - сказал Уилкокс. - Мы не можем навести переправы, пока снайперы выбивают наших инженеров, едва те появляются в пределах досягаемости. Артиллерия у них дурная, но конфедераты, что бы о них ни говорили, готовят первоклассных снайперов. К тому же, у них вся Огайо пристреляна вплоть до дюйма, так что они точно знают, как выставлять прицел своих винтовок.
   - Необходимость точного выставления прицела - главный недостаток современных военных винтовок, - согласился Шлиффен. Чтобы достичь большей дальности, требовалось поднять выше траекторию винтовочной пули, а это означало, что угол её прилёта будет далёк от пренебрежимо малого. Также это означало, что незначительная ошибка в оценке дальности почти наверняка приведёт к промаху более чем в пару сотен ярдов.
   Уилкокс указал на красные булавки, усеивавшие карту Луисвилля.
   - Похоже, командующий южан, вместо того, чтобы выйти из города и навязать нам бой на открытой местности, намерен втянуть нас в сам Луисвилль, тем самым подвергнув город всем тяготам войны. Подобное бездушное отношение к судьбе города и судьбам оставшихся там мирных жителей не поможет ему снискать расположения ни у своего народа, ни в глазах Господа.
   - Возможно и так, - сказал Шлиффен. - Однако сражение в застроенной местности - хороший способ причинить высокие потери противнику. Вспомните те бои, что были вынуждены вести французы, чтобы подавить Парижскую Коммуну. - Он мысленно отдал большую дань уважения коммунарам. Их яростность, наряду с отдельными сражениями, которые дали остатки армии Наполеона III даже после того, как всё было потеряно, по его мнению, демонстрировала лживость тех немцев, что полагали Францию слишком слабой и пришедшей в упадок, дабы в дальнейшем представлять хоть какую-то угрозу.
   - Сражаться подобным образом нецивилизованно, - заявил Уилкокс.
   Ну, да, он был прав. Европейская практика долгое время заключалась в том, что армии вступали в бой вдали от населенных пунктов, как для того, чтобы не подвергать опасности гражданское население, так и чтобы дать обеим сторонам максимально возможное пространство для манёвра. В ходе Войны за Сецессию, американцы, в общем и целом, следовали тем же правилам. Если конфедераты начали теперь менять эти правила...
   - Вы уже выяснили, кто именно командует войсками КША?
   Уилкокс выглядел несчастным.
   - Пленные повстанцы подтверждают дошедшие до нас слухи. Мы столкнулись с генералом Джексоном.
   - Ach, so? Sehr interessant (А, неужели? Весьма интересно - нем.), - пробормотал Шлиффен. В Войну за Сецессию Джексон заслужил репутацию настолько стремительными манёврами, что его пехоту прозвали пешей кавалерией. К человеку, который был способен изменить свою стратегическую концепцию, стоило относиться всерьёз.
   Ворвался вестовой и произнёс:
   - Генерал Уилкокс, сэр, полковник Салли докладывает, что Первый Миннесотский тает, чисто лёд в мае. Их прижали к берегу, осталась всего пара сотен человек. Повстанчики перед ними слишком сильны, чтобы наступать, а отступить можно только вплавь.
  
   Альфред Салли (1820-1879) - в реальной истории в 1849-1853 служил главным квартирмейстером территории Калифорния, в Гражданскую войну был полковником Первого Миннесотского полка. Во время битвы при Ченселорсвилле при рекогносцировке именно его позиций был смертельно ранен "дружественным огнем" генерал Джексон.
В 1863 снят с командования после бунта в его войсках и отправлен воевать против индейцев. Прославился, как талантливый художник-пейзажист и беспощадный каратель, уровень зверства которого смущал даже современников (сюда входит поголовное истребление поселений, включая детей, и коллекционирование забальзамированных голов). Характерно, что он так и не избавился от приставки "врио" перед званием "бригадный генерал". Не вполне понятно, зачем Т
ертлдав "оживил" Салли, который уже успел умереть от хронический язвы пищевода, и в любом случае по состоянию здоровья не годился к командованию штурмовой частью первого эшелона десанта, если только не из желания "столкнуть" его с Джексоном.
  
   - И чего же, во имя Господа, от меня хочет Салли? - требовательно спросил Уилкокс.
   - Сэр, он просит добавить немного артиллерийского огня по повстанчикам по его фронту, - ответил вестовой. - Те либо сидят за баррикадами, либо дерутся, сидя в домах, лавках и тому подобном. Потому этих сукиных детей, в Бога душу их мать, в два раза тяжелее убить, если вы простите мне мой французский.
   - Не поминай имя Господа своего всуе, - произнёс Уилкокс, благодаря чему Альфред фон Шлиффен хоть отчасти понял, что означало это выражение. Шлиффен знал французский, и знал, что этот человек говорил не по-французски. Уилкокс сверился с картой, затем продолжил: - Первый Миннесотский рядом со Второй улицей?
   - Никак нет, сэр, скорее с Шестой, - сообщил ему вестовой. - По чьим-то другим лодкам по соседству охх..фигенно долбили, сэр, так что пришлось взять немного вниз по течению, чтоб нам не засадили по самоеэто.
   - Шестая улица. - Уилкокс зарычал так, словно услышал непристойность. - Сделаю всё, что смогу, солдат. Ничего не обещаю. Неужели у полковника Салли нет иного выхода из своего затруднительного положения?
   - Сэр, так точно, сэр, - ответил вестовой. - Он сказал передать вам, что, если не получит хоть какую-то подмогу и довольно... долбобыстро, он намерен сдаться.
   Уилкокс дёрнулся, как при ранении.
   - Сделаю всё, что смогу, - повторил он. Вестовой отсалютовал и убежал. Когда он ушёл, Уилкокс обратился к посыльному с телеграфной станции:
   - Телеграмму за реку: Полковнику Салли приказано занять свои позиции согласно плану наступления. В противном случае, пусть удерживает текущую позицию во что бы то ни стало. Сообщите ему, что я дерзну оказать ему непосредственную артиллерийскую поддержку.
   Посыльный убыл с написанным приказом. Шлиффен отметил, что Уилкокс не предпринял никаких действий, дабы организовать обещанную артиллерийскую поддержку Первому Миннесотскому. Порой, когда все ресурсы сосредоточены в другом месте, такой обман помогал подразделению сражаться чуть дольше. А, порой, это означало, что руководящий офицер не делал всего, что следовало, чтобы решить проблему.
   А здесь как? Шлиффен знал недостаточно, чтобы быть уверенным. Армия Огайо закрепилась на противоположном берегу одноимённой реки. До начала битвы Шлиффен не считал это вероятным. Другой вопрос заключался в том, что с этим плацдармом будет делать Уилкокс, и что с ним будет делать Каменная Стена Джексон.
  
   Эдгар Лири бросил на стол Сэма Клеменса три телеграммы.
   - Вот, - сказал молодой журналист. - Ещё сообщения с битвы за Луисвилль.
   - Это уже... какие по счёту? Шестая, седьмая и восьмая за сегодня? - спросил Клеменс. Лири кивнул. Редактор Сан-Франциско морнинг колл выпустил облако дыма, словно пароход. - Мне почти что хочется пожелать, чтобы телеграфные линии через Юту были всё ещё перерезаны.
   Он просмотрел телеграммы. За исключением новых данных о потерях, оказавшихся выше, чем пару дней назад, он не узнал ничего такого, чего не знал бы до этого. Две телеграммы он бросил в урну, оставив ту, что с цифрами. Они пригодятся - он как раз начал писать новую редакторскую статью.
   Война, - писал он, - очень похожа на мясорубку, в которую с одного конца подаются цельные куски свежего мяса, а то, что выходит с другого, годится только для сосисок. Судя по сообщениям, генерал Уилкокс в луисвилльской кампании крутит рукоятку изо всех своих сил. Впрочем, пушечное мясо отличается от обычного тем, что некоторые его кусочки, выйдя наружу из мясорубки, всё ещё могут рассказать, кем они были до того, как их прокрутили.
   Если цифры, что есть у нас, точны - и Боже храни душу бедного чёртушки, которому поручено сводить баланс - Соединённые Штаты за последние несколько дней приобрели где-то от четверти до полной мили земли, ранее страдавшей от великого несчастья в виде развевающегося над нею флага Конфедерации, и приобретена была эта недвижимость, согласно текущим данным, по цене 17409 искалеченных и убитых молодых солдат. Того, что мы заключили отличную сделку, отрицать нельзя....
   - Простите, мистер Клеменс, - произнёс Эдгар Лири. - Вас желает видеть пара джентльменов.
   - Если они - джентльмены, - ответил Клеменс, не поднимая взгляда, - то могут подождать, когда я буду готов с ними увидеться. Боже, Эдгар, ты же знаешь, что нельзя толкать меня под руку, когда я пытаюсь перенести слова на бумагу.
   - Это не дружеский визит, Клеменс, - раздался незнакомый грубый голос.
   Разозлённый Сэм развернулся в кресле. Он тут же заметил, что смотрит в два ствола револьверов Кольта, находящихся в руках двух крепких личностей, которые не были похожи на тех, кто будет испытывать сомнения перед тем, как спустить курок.
   - Те, кто обращаются ко мне по фамилии, обычно имеют достаточно учтивости, чтобы поставить перед ней слово мистер, как только что сделал мой друг, - не обращая внимания на стволы, произнёс он.
   Тот, что покрупнее, тот же, что говорил до этого, произнёс:
   - Следующий шпион повстанцев, который заслужит от меня обращения мистер, будет первым.
   - Шпион повстанцев? - Эти слова вынудили Клеменса резко вскочить с кресла. - Кто, мать его, посмел меня так назвать, и откуда, нахер, ему хватило духу об этом сказать?
   Бандит поменьше быстро и ловко, словно гремучая змея, схватил со стола Сэма редакторскую статью, над которой тот работал. Прочитав пару абзацев, он произнёс:
   - Как по мне, похоже на измену.
   - Да будь ты проклят! - воскликнул Клеменс. - А, ну, верни, пока по носу не получил. - Он продолжал игнорировать наведённые на него Кольты. Как и люди, что их держали. - Если Адольф Имбецил Сатро посмеет посадить в тюрьму газетчика за то, что тот пишет, то к завтрашнему дню ему придётся сажать всех газетчиков Сан-Франциско, включая безбожных китайцев. Пока ещё существует такая вещь, как Первая поправка к Конституции, в которой есть пара-другая слов о свободе прессы. Вы, дубиноголовые, о ней, хотя бы слышали?
   На звуки ссоры собирались репортёры, наборщики и печатники со всей редакции Морнинг колл. На лице Сэма появилась яростная ухмылка. Если это хулиганьё попытается утащить его силой, им придётся пробиваться с боем. Газетчики всегда стояли за своих.
   Однако более крупный нарушитель произнёс:
   - Мистер Клеменс, мы здесь не из-за того, что вы пишете. - Внезапно ему хватило иронии добавить: - Чёрт, да никто это и не читает. Мы здесь из-за сообщения о том, что вы - ветеран войск Конфедеративных Штатов Америки. Правда это или нет, что вы состояли в армии Конфедерации во время Войны за Сецессию?
   Клеменс начал смеяться. Затем он оглядел лица тех, с кем работал в Морнинг колл. Никто из них никогда не слышал о краткой и абсурдной службе рядовым повстанцем в Миссури. Никому и не было интересно об этом слушать. Не успел он начать отвечать, как они начали расходиться по рабочим местам.
   - Так или нет? - повторил громила.
   - Не стоит внимания, - наконец, произнёс Сэм. - Рота, в которой я служил, ничего не делала, а лишь болталась туда-сюда, производя впечатление на девчонок.
   - Но, вы в ней состояли, так? - сказал здоровяк с револьвером. - Тогда, идём с нами, приятель. Объясняться будешь перед военными. Если там решат, что ты свой, то так и будет, вот и всё. Но если нет, тебя засунут туда, где ты не сможешь устраивать проблем.
   - Это возмутительно! - прогрохотал Клеменс. Никто в офисе ничего не сказал. Громила поменьше, кажется, вспомнил, что вооружён. Он дёрнул стволом в сторону выхода. Клеменс со вздохом отправился к двери. По пути он схватил с вешалки шляпу. - Давайте с этим покончим. Чем раньше мы это сделаем, тем скорее я вернусь назад и поведаю миру, какую же кучу идиотов выпустили на волю в эти безумные дни.
   Люди с револьверами, похоже, не были настроены вступать с ним в споры. Пока он делал, что велено, им было без разницы, что он делал ещё - что может значить пара оскорблений перед стволом Кольта? Снаружи здания у них была коляска. Молчание за спиной Сэма, когда он закрывал дверь, ранило его сильнее, чем его оскорбления ранили охотников за шпионами.
   - Вы оба безмозглые шлемазлы, - сказал Клеменс, когда тот, что поменьше, взял поводья и тронулся в путь. - Если бы все эти годы я представлял такую великую и жуткую угрозу Соединённым Штатам, как, во имя Господа, я мог работать помощником секретаря губернатора территории Невада ещё до того, как та чёртова война началась? - То, что тем секретарём был его родной брат Орион, в честь которого был назван его сын, Сэм предпочёл не упоминать.
   - Не знаю, - ответил вооружённый здоровяк, тот, у которого имелись некие проблески остроумия. - И что ты тогда здесь делаешь? - Судя по его тону, Сэм каждый день должен был посылать телеграммы из Карсон-Сити в Ричмонд.
   Клеменс ответил достойным молчанием. Он также не интересовался у них, чем они занимались, хотя собирался. Он решил, что в скором времени это станет очевидно, и его суждение подтвердилось, когда мелкий громила направил коляску на северо-запад, прочь из города. Единственное, что могло там находиться, это Пресидио - военная база, чьей задачей было оборонять Сан-Франциско.
   Сколько Сэм ни прожил бы в этих местах, он никогда не переставал восхищаться красотами открывающихся перед глазами Золотых Ворот, если смотреть на север, в сторону Саусалито - голубое небо, сине-зеленое море, возвышающийся над ним лесистый мыс. Паром, из трубы которого поднимался тонкий чёрный столб дыма, придавал величию природы оттенок человечности.
   Равно как и каменные стены Форт-Пойнт. Когда вышел часовой и потребовал назвать цель прибытия, более крупный пленитель Сэма произнёс:
   - У нас тут, похоже, шпион.
   - Да чёрта с два! - выкрикнул Сэм. Что касается часового, для него он остался невидим и неслышим. Синепузый махнул повозке проезжать в форт.
   Когда в скором времени Сэм добрался до комнаты ожидания командующего гарнизоном, он занялся именно тем, для чего это помещение и было предназначено: он ждал, ждал и ждал. Бандиты, что умыкнули его, не стали ждать вместе с ним - им было, чем заняться. Когда он высунул голову из-за двери на плац, через который его вели, солдат выставил вперёд штык и прорычал:
   - Вернись обратно. Полковник увидится с той, когда ему будет надо, а не тебе.
   Сэм, кипя, отступил.
   Наконец, спустя скорее два часа, нежели один, дверь в кабинет полковника Уильяма Т. Шермана открылась.
  
   Уильям Текумсе Шерман (1820-1891) - в реальности является одним из самых талантливых и успешных полководцев армии северян в годы Гражданской войны. Всю сознательную жизнь провёл в армии, после отставки, в отличие от многих своих коллег, последовательно сторонился политики. Помимо прочего, стал печально известен применением тактики выжженной земли во всех военных кампаниях, где ему приходилось участвовать.
  
   - Входите, мистер Клеменс, - произнёс Шерман. Стройный и худощавый, он носил коротко остриженную бороду, которая когда-то была рыжей, а теперь совсем поседела. Рот его представлял собой тонкий разрез; его бледные глаза изо всех сил сверлили Сэма. Его впалые щёки обрамляли резкие линии, теряясь в бороде и уголков узкого рта. Сэму на ум пришло слово жёсткие.
   Его кабинет представлял собой разительный контраст с гениальным беспорядком на столе Сэма, где отыскать какую-либо вещь - то ещё приключение. Здесь всё находилось там, где ему положено находиться. Сэм был уверен, что всё, у чего хватило бы наглости быть не там, где положено или хотя бы сдвинуться со своего места на дюйм, попадало на гауптвахту, дабы научиться никогда более не самовольничать.
   Шерман сел; Клеменсу он присесть не предложил. Бросив взгляд на начало редакторской статьи, что похитил мелкий стрелок, а также на большой, более аккуратно исписанный лист бумаги, сверху которого Сэм сумел разобрать своё имя, он произнёс:
   - Не расскажете, почему вы здесь оказались, сэр?
   Обычно Сэм острил, не раздумывая, почти, как дышал. Лицом к лицу с этим человеком, он сдержался.
   - Я здесь, полковник, поскольку во время Войны за Сецессию я прослужил чуть меньше месяца в Рейнджерах Мариона, более-менее воинском подразделении Конфедерации в Миссури. Именно поэтому кто-то решил, что я уж точно шпион.
   - Когда отделилась Луизиана, я там преподавал в военной академии, - сказал Шерман. - Я тут же уволился и отправился на север, служить, чем мог, своей стране. Как так вышло, что вы сражались под звёздно-трёхполосным флагом?
   - Я никогда под ним не сражался, - ответил Сэм. - Я немного маршировал, немного ездил верхом, но никогда не сражался. Губернатор Джексон объявил призыв, дабы отразить вторжение захватчиков из США - так он это назвал - отсюда и зародились Рейнджеры Мариона. То было великое и славное подразделение, полковник - всего нас было пятнадцать человек. Однажды мы отправились на ферму, которую охраняли какие-то войска северян, наш капитан, Том Лайман его звали, приказал нам её атаковать. Мы сказали ему нет; все до последнего сказали нет. Оставшаяся часть моей так называемой военной карьеры состояла из похожих вещей. Я ни разу не выстрелил в солдата армии Соединённых Штатов. Никто из нас не стрелял, пока Рейнджеры Мариона не стали историей, подобно Ниневии или Тиру.
   Шерман пошевелил челюстью.
   - Значит, списываете это на юношескую опрометчивость? Ведь в 1861 году вы были молодым человеком.
   - Именно на это я и списываю, полковник, - сказал Сэм и решительно кивнул.
   - И вы служили правительству США в Неваде, - произнёс Шерман, снова сверившись с бумагами. Сэм задумался, сколь многое из его жизни было там изложено. Шерман задумчиво продолжил:
   - И всё же, в нынешние времена, вы последовательно выступаете в газетах против войны, как, вот, здесь. - Он на мгновение задержал палец на куске редакторской статьи. - Какая связь, если она есть, между этими двумя вещами?
   - Полковник, вы лично видели настоящую войну, и намного больше, чем видел я, - сказал Клеменс. - Каково ваше мнение относительно неё?
   - Моё мнение? - Ему удалось смутить Шермана. Впрочем, сомневался он недолго; Сэм уже понял, что этот человек вообще редко в чём-то подолгу сомневался. - Война - это жестокость, этого нельзя отрицать. Вся её слава - это всё бред. Лишь те, кто не сделал ни одного выстрела, не слышали воплей и стонов раненых, орут о крови, мести и опустошении. Война настолько близка к аду, насколько милостивый Господь допускает его к земле.
   Это оказалось больше, чем хотел бы выторговать Сэм.
   - Раз вы говорите столь жёстко, но продолжаете защищать нашу страну, каким образом мои сомнения в разумности и ходе ведения этой войны делают меня агентом Конфедерации?
   Шерман потёр подбородок.
   - Вы можете быть агентом, используя такие объяснения для прикрытия. - Его рот стал ещё тоньше; Клеменс и не подумал бы, что это возможно. - Однако у меня нет доказательств этому, ни единого. То, что вы рассказываете о Рейнджерах Мариона, совпадает с тем, что записано на этой бумаге, люди, что привезли вас сюда, проявили чрезмерное рвение. Двадцать лет назад мы все немного сошли с ума. Подобное не должно повториться. - Его тонкий рот скривился. - Я напишу вам рекомендательное письмо, мистер Клеменс, его вы должны будете показать, чтобы покинуть крепость, возможно, вам придётся впоследствии показывать его всем, кто станет чинить вам неприятности. - Он окунул ручку в чернила и принялся писать.
   - Благодарю вас, полковник, - пылко произнёс Клеменс. - Ещё один момент, позволите? - Шерман поднял взгляд с письма, и Сэм продолжил: - Могу я попросить у вас коня или коляску? Те джентльмены, что привезли меня сюда, не стали ждать, пока вы закончите. - Он не стал упоминать о том, сколько ему пришлось прождать самому.
   - Я это устрою, - сказал Шерман. Ручка заскрипела по бумаге. Теперь Сэм бы не против подождать, ни капельки.
  
   Городок Баунтифул, Юта, расположился у железной дороги милях в десяти к северу от Солт-Лейк-Сити. Во время триумфального марша на юг к столице территории, Джордж Кастер прошёл мимо него. Тогда он не обратил на город особого внимания - очередной невзрачный городок среди множества. Впрочем, сейчас, он не собирался проходить мимо; вместе с двумя отрядами кавалерии за спиной он намеревался проехать сквозь него, словно человек, ищущий у себя в карманах пятицентовую монету, дабы угостить свою зазнобу сарсапариллой (безалкогольный напиток, изготавливаемый на основе силакса). Его собственная зазноба, к сожалению, осталась в Форде Додж.
   - В любом случае, Джону Тейлору конец, - пробормотал он. - Будь он дважды проклят. И почему этот старый мошенник не остался в Солт-Лейк-Сити, чтобы мы его взяли и вздёрнули, да и делу конец?
   - Не будь таким брюзгой, Оти, - сказал его брат Том. - Кабы Тейлор не сбежал с кучкой черпаков, мы бы увязли в гарнизонной службе, вместо того, чтобы сделать хоть что-нибудь полезное.
   - Что-нибудь полезное - это хорошо. Мы должны были воевать с повстанцами, а не сидеть тут с этими бестолковыми мормонами. - Кастер замолчал и бросил на Тома озадаченный взгляд. - Черпаки? Кто такие черпаки?
   - Мормоны. Слыхал такое на днях, - ответил брат. Том снял шляпу и жестами изобразил, будто таким же образом снимает крышку черепа и вычерпывает большую часть его содержимого. - Чтобы купиться на то, что они несут, тебе должно сильно не хватать мозгов, не так ли?
   - Хм, похоже, ты прав. - Кастер взвесил это слово. - Черпаки. Мне нравится. - Он рассмеялся, затем указал вперёд. - У нас на подходе полный черпак черпаков.
   Самым крупным зданием в Баунтифуле являлась мормонская часовня, строение из дерева и необожженного кирпича с пятью шпилями, которые выглядели так, будто их никто не строил, а они сами выросли из земли. Земли вокруг часовни были вполне плодородными. Какой бы глупой ни выглядела мормонская религия в глазах Кастера, он не мог отрицать, что они умелые прилежные земледельцы.
   На улицу из часовни, домов, из парикмахерской и галантерейной лавки высыпал народ поглазеть на солдат. Вместе с ними шли собаки. По пути из Солт-Лейк-Сити солдаты подстрелили несколько собак. Возможно, здесь подстрелят ещё. Собаки мормонов были одна злее другой.
   Когда бойцы подъехали, никто не произнёс ни слова. Кастер понимал, его тут не любят. Ему было плевать. По его мнению, если мормоны что-то любили, значит, с этим было что-то не в порядке.
   Он поднял руку. Позади него выстроились кавалеристы. У каждого на коленях лежал заряженный карабин. Сделано это было не только против собак. До сей поры мормоны не чинили никаких неприятностей. Наилучшим способом добиться того, чтобы они не чинили неприятностей, была готовность сокрушать без жалости при малейшем их проявлении.
   - Ненавижу, когда на меня таращатся, - произнёс Том Кастер. - В Солт-Лейке на нашей стороне, хотя бы были безбожники. А тут безбожников кот наплакал, и никого на нашей стороне.
   - Мы в своём праве. Никогда нельзя об этом забывать, - заявил Кастер. Он повысил голос, обращаясь к жителям Баунтифула. - Мы ищем Джона Тейлора. Любой, кому известно, где укрывается беглец от правосудия, будет щедро вознаграждён. - Он подождал. Никто не произнёс ни слова. Ветер с Великого Солёного озера, пахший солью, гонял по земле перед его лошадью маленькие пылевые торнадо.
   Ничего иного он и не ожидал, но попытаться стоило. Таков был приказ. Мормоны продолжали стойко хранить молчание, поэтому он перешёл к следующему номеру программы:
   - В поисках Джона Тейлора и других беглецов от правосудия на этой территории, мы обыщем все дома и строения этого города. От вас требуется помогать и оказывать сотрудничество солдатам Соединённых Штатов, выполняющим эту задачу. Любое сопротивление приведет к тому, что виновная сторона подвергнется судопроизводству по ускоренной процедуре со всей строгостью военного трибунала.
   Эти слова вызвали реакцию толпы. Кто-то выкрикнул:
   - Где ордер на обыск?
   Улыбка Кастера была какой угодно, только не приятной.
   - Его у нас нет. Нам он не нужен. Территория Юта, будучи землёй, объявленной в состоянии мятежа против законной власти правительства Соединённых Штатов Америки, лишена гарантий защиты, освящённых Конституцией. Вам следовало бы подумать, какими будут последствия ваших действий до того, как вы попытались заставить общенациональное правительство одобрить ваши отвратительные ритуалы. Коль скоро вы умышленно отринули правительство, вам придётся вновь доказывать ему, что вы заслуживаете его благосклонности.
   Он махнул своим людям, те спрыгнули с лошадей. Кастер приказал отделению следовать за ним в мормонскую часовню. Они осмотрели вокруг, ничего необычного не нашли, и зашли внутрь. Если бы там не висел большой портрет маслом Джозефа Смита, основателя мормонизма, внутреннее помещение могло бы принадлежать любой церкви.
   Следов вошёл один из баунтифульцев.
   - Джентльмены, мистера Тейлора здесь нет, - произнёс он. - И не было.
   - Кто вы такой, и откуда вам об этом знать? - прорычал Кастер.
   - Меня зовут О. Клифтон Хайт, я уже много лет являюсь мирским священником этой часовни, - ответил мужчина. - И мне известно, что мистер Тейлор не посещал Баунтифул, в противном случае, я бы об этом услышал.
  
   Племянник Хортона Д. Хайта, члена легислатуры и одного из руководителей мормонского ополчения территории Юта - и не знает? Ну-ну.
  
   - Это так, если он не прячется инкогнито, да и если вы не лжёте, - сказал Кастер. Лицо Хайта приняло возмущённое выражение. Кастер, испытав мимолётное сочувствие, не обратил на это внимания. Он махнул рукой. - Ваша церковь выглядит мило, чисто и свежо, будто народ приходил в неё буквально вчера или, скажем, в воскресенье. Напоминаю вам, публичные службы мормонской церкви запрещены приказом генерала Поупа.
   - О, да, разумеется, - сказал О. Клифтон Хайт.
   - Вы, случаем, не позабыли этот приказ? - спросил Кастер.
   - Что, нет, разумеется, нет. - Глаза Хайта были широкими и честными. Кастер знал, он лжёт. И он, без сомнения, знал, что Кастер знал, что он лжёт. Но также он знал, что Кастер не мог ничего с этим поделать. Пока у Поупа не появится достаточно войск, чтобы разместить постоянный гарнизон во всех этих жалких крошечных городишках, мормоны будут игнорировать любой приказ, какой захотят. Никто, похоже, не выдаст их, пока они все вместе состоят в сговоре, дабы свести на нет приказы военного губернатора.
   Кастер вышел из часовни, качая головой от злого разочарования. За ним последовали солдаты. Его взгляд просветлел при виде дома через площадь. Он был построен по образцу, какой был весьма распространён в Солт-Лейк-Сити - центральное строение, несомненно, было возведено первым, по бокам к нему примыкали несколько выбеленных крыльев. Указав в сторону дома, Кастер спросил:
   - Кто там живёт?
   - Здесь поселение Сешнсов, - ответил Клифтон Хайт. - Перегрин Сешнс осел тут первым, было это более тридцати лет назад. Этот конкретный дом принадлежит его брату, Седекии.
   - Генерал Поуп запретил вам, мормонам, не только публичные службы, - произнёс Кастер. В его глазах блеснуло какое-то предвкушение. - Он также запретил практиковать многожёнство, из-за которого вы, народ, стали бельмом на глазу для всех добропорядочных американцев. Если посмотреть на этот дом, мистер Хайт, сколько, по-вашему, может быть жён у этого, эм, Седекии Сешнса?
   - Мне известно только об одной, - сказал Хайт. - Ирма Сешнс является столпом нашей маленькой общины.
   - Уверен, так и есть. - Кастер хмыкнул. - И у скольких ещё столпов общины фамилия Сешнс?
   - Об иных мне неизвестно, - сказал Хайт. Такое Кастер тоже слышал в Солт-Лейк-Сити. Мормоны привычно лукавили о своих полигамных браках.
  
   Перегрин Сешнс (1814-1893) - один из первообращённых мормонов, возглавлял разведывательный отряд Спенсера-Сешнса, отчёты которого дали старт переселению мормонов из Иллинойса в Юту. Баунтифул был действительно основан в 1847 году П. Сешнсом, как опорный пункт на восточном берегу Великого Соленого озера.
   К. Хайт нагло лжёт, пытаясь отвести угрозу от дома П. Сешнса: Фанни Эморетт Ирма Лавленд (1838-1917) - третья и на тот момент старшая жена П. Сешнса, Седекия не брат, а сын П. Сешнса от седьмой (пятой живой) жены Сары Энн Брайсон, причём формально ещё несовершеннолетний. Также он лжёт про остальных Сешнсов, которых в городе было, как грязи.
  
   Он взглядом подозвал бойцов.
   - Мы намерены обыскать этот дом в поисках Джона Тейлора. Также мы намерены обыскать его на предмет признаков омерзительной безнравственности многожёнства. Если, по воле случая, мы обнаружим свидетельства этого, вопреки показаниям мистера Хайта, мы предпримем любые действия, какие я сочту уместными. Идём.
   Солдаты, ухмыляясь, последовали за ним. По пути к большому, беспорядочно выстроенному дому они перекидывались непристойными шутками. Кастер притворялся, что не слышит их, пока одна, особенно удачная, не вынудила его громко рассмеяться.
   Он подошёл к парадной двери и уверенно постучал. Когда дверь открылась, перед ним предстала одна из тех внушительных женщин средних лет, которых Бригам Янг, вероятно, брал в жёны батальонами - широкие плечи, широкие бёдра, седеющие волосы откинуты назад от лица, которое не знало одобрительного выражения с самой Войны за Сецессию. Кастер подумал, насколько хорошо бы смотрелось чучело из её головы на стене в Форте Додж, рядом с вилорогой антилопой и койотом.
   - Вы миссис Ирма Сешнс? - спросил он.
   - Да, это я. А вы - солдат армии Соединённых Штатов. - Судя по тону сказанного, Кастера поместили где-то между команчем и хорьком.
   - Мы с моими людьми намерены обыскать эти помещения на предмет возможного присутствия беглого Джона Тейлора, - заявил Кастер. - Все жильцы этого дома обязаны сперва выйти наружу.
   - А если не выйдем? - осведомилась Ирма Сешнс.
   Кастер скрестил руки на широкой груди.
   - Тогда мы выведем вас, применив необходимую силу, а затем представим вас перед трибуналом за сопротивление действиям армии Соединённых Штатов. - Он достал из кармана часы. - У вас пять минут.
   Он наблюдал, как миссис Сешнс пыталась понять, не блефует ли он. Он наблюдал, как она пришла к выводу, с явной неохотой, что он не блефует. Он наблюдал, как она начала было захлопывать дверь перед его лицом, а затем, с ещё большей неохотой, передумала.
   По мере приближения срока, вышли с полдюжины женщин - пятеро, таких же, как и Ирма Сешнс, словно горошины из стручка. Вместе с ними было около двух дюжин детей, от грудных младенцев, до юношей, достаточно взрослых, чтобы держать оружие, и девушек, уверенно вступивших на путь превращения в туповатые копии своих матерей.
   - Где мистер Сешнс? - спросил Кастер, когда патриарх семейства так и не явил себя миру.
   - В Солт-Лейк-Сити, по делам, - ответила Ирма Сешнс. Возможно, это, правда, возможно, нет.
   - Вы шестеро - его жёны? - продолжал Кастер.
   - О, нет, - заговорила одна женщина. - Я - его вдовая кузина.
   Другая объявила себя его сестрой, третья сказала, что она - сестра Ирмы, а последние две не объяснили, как и почему они здесь живут, за исключением заверений в том, что они не состоят с Седекией Сешнсом ни в каких противозаконных и аморальных отношениях.
   Они были настолько визгливы и напористы, что Кастер не поверил бы им, даже если бы ранее склонялся им поверить - что было не так.
   Посреди всех этих женских отрицаний, ухмыляющийся солдат передал Кастеру фотоснимок в красивой позолоченной рамке. Это была семейная фотография: крепкий бородатый мужчина, вероятно, мистер Сешнс, в окружении шести женщин и многочисленных отпрысков. Он показал снимок женщинам. Те умолкли. Ему пришла на ум грубая мысль: неужели это Сешнс оказывал на них такой эффект? Ради успокоения мужского самолюбия, он понадеялся, что это так.
   - Я бы сказал, что эта фотография говорит, что вы были недостаточно искренни со мной, - произнёс он, поскольку был достаточно воспитан, чтобы не называть женщину лгуньей в лицо. - Как вам должно быть известно, генерал Поуп приказал подавлять многожёнство на этой территории любыми средствами. - Он повернулся к кавалеристу. - Есть ли следы Тейлора, капрал?
   - Никак нет, сэр, - ответил солдат. - Сейчас тут никого.
   - Очень хорошо. Предайте это место огню, дабы у греха не было жилища, которое он назвал бы своим. Если нам нужно очистить Юту огнём и мечом, так тому и быть.
   Шесть жён Седекии Сешнса закричали и завыли вместе с детьми. Мальчики, те, что постарше, костерили Кастера и его людей всеми известными им словами. Он слыхал и похуже. Невзирая на крики, вой и проклятия, дом горел. Проходя через город, Кастер и его люди обнаружили ещё три дома, очевидно, принадлежащих многожёнцам. Их они тоже подожгли. Он гадал, станут ли мормоны в них за это стрелять. Он почти надеялся на это. Они не стали.
   - Сейчас тут уже не так благодатно (название города Баунтифул, буквально переводится с английского, как щедрый, благодатный, обильный), - сказал он брату, когда они повели кавалеристов к следующему маленькому городку. Оба Кастера рассмеялись.
  

Глава 9

   Тьюбак дремал под безжалостными лучами солнца западной части территории Нью-Мексико. Когда-то это была мексиканская деревня, глинобитные домики грудились вокруг католической церкви, также глинобитной, но выбеленной. Потом она стала поселением мормонов, одного из множества ростков главного древа в Юте. После Войны за Сецессию, набеги апачей, мексиканцев и белых разбойников превратили деревню в печальную тень самой себя.
   Это оставило Джеба Стюарта, чья армия встала лагерем неподалёку, где-то очень близко к состоянию "с разбитым сердцем".
   - Мормоны, - обратился он к своему адъютанту. - Как по мне, пусть их забирают чёртовы янки.
   Майор Горацио Селлерс кивнул и произнёс:
   - Так точно, сэр. - Его главной головной болью, впрочем, были не мормоны, которых в округе осталась лишь горстка, а апачи, но не те, что разграбили Тьюбак до полудикого состояния, а те, что сопровождали силы Конфедерации (если предположить, что между двумя этими группами имелось какое-то различие, которое ни в коем случае нельзя назвать очевидным). Кашлянув пару раз, он сказал: - Чем больше времени мы проводим с этими индейцами, сэр, тем больше я думаю, что главной причиной, по которой Мексиканская империя продала нам Сонору и Чиуауа, было доставить нам радость разбираться с ними самим.
   - Возможно и так, майор, - признал Стюарт. - Будь их больше, они стали бы более серьёзной проблемой, чем есть сейчас.
   - Их, блин, слишком много, и это так, - произнёс Селлерс, упрямо выпятив подбородок. - Будь их больше... - Он поёжился. - Сэр, у нас хорошие люди, крепкие. Но среди этих апачей нет ни одного, кто не сумел бы пройти по этим землям пешком быстрее, чем солдат верхом, возникнуть у вас за спиной посреди переполненной народом церкви, перерезать вам горло и выскочить в окно раньше, чем кто-нибудь вообще заметит, что вы мертвы.
   Он лишь слегка преувеличивал, и совсем не о способностях апачей обогнать кавалерию.
   - Но они не хотят резать нам глотки, - сказал Стюарт. - Они хотят резать глотки янки, и, особенно, мексиканцам.
   - Сейчас хотят, - сказал Селлерс. - Когда настанет наша очередь? - Он огляделся и понизил голос почти до шёпота. - Я по-прежнему считаю, что нам нужно опоить их виски, а затем избавиться, пока они слишком пьяны, чтобы сопротивляться.
   - Хватит, майор, - резко бросил Стюарт. - Совсем хватит. Одна из причин, почему апачи так сильно ненавидят мексиканцев, заключается в том, что мексиканцы поступали так с ними раз за разом - им нравится самогон, тут двух мнений быть не может - но именно потому эти храбрецы стали их врагами на веки вечные, а мексиканцы того и не поняли. Я хочу использовать этих индейцев против Соединённых Штатов; я не хочу давать чёртовым янки ни единой возможности использовать их против нас.
   - Так точно, сэр, - сказал Селлерс.
   Стюарт скрыл улыбку. Он узнал этот тон - так солдаты говорили, когда считали, что их начальство выжило из ума.
   - В конце концов, полагаю, мы цивилизуем их, майор, - сказал он. - Сын Джеронимо, Чаппо - смышлёный молодой человек. А его кузен, этот Батсинас - два разных кузнеца сказали мне, что он бегал за ними с требованиями обучить его ремеслу. Он знает несколько слов по-английски и несколько по-испански, но один из тех, кто показывал ему разные вещи, сказал, что он так же быстро всё схватывал, как и белый.
   Майор Селлерс ничего не сказал. Он постарался, чтобы и лицо его ни о чём не говорило. В этом он был не столь хорош, как апачи. Стюарт ясно читал его мысли, словно он их выкрикивал: обучение у белых всяким вещам не цивилизует индейцев, а лишь делает опаснее.
   - Чероки, - тихо произнёс Стюарт. - Чокто. Они и сами могли быть как белые, ну, некоторые из них.
   - Это другое, - ответил адъютант, но, когда Стюарт, надавил, то не смог объяснить, что именно.
   - В любом случае, всё это неважно, - сказал Стюарт, взглянув на часы. - Нам, так или иначе, нужно встретиться с Джеронимо, всё уточнить накануне его набега на Тусон, а затем устроить засаду янки, когда те за ним погонятся.
   Строго говоря, встреча не была назначена на какое-то конкретное время; индейцам, хоть они и пользовались подзорными трубами, в основном, забранными у мёртвых солдат, не было дела до использования часов. Однако девять тридцать вполне соответствовало "посередине утра", как о том выразился Джеронимо.
   Апачи одобрили палатки конфедератов, что выдал им Стюарт - они были просторнее, ставить их было быстрее, чем обтянутые шкурами шалаши, которые они делали сами. Джеронимо сидел, скрестив ноги, у небольшого костерка и попивал кофе из железной кружки со штампом КША. Рядом сидел Чаппо, чьё бронзовое широкое скуластое лицо демонстрировало, как в молодости выглядел его отец.
   Тем же занимались и остальные военные вожди апачей, когда к ним подошёл Стюарт. Статный Кочисе, воин по имени Наичи (которого половина конфедератов называла Начез, что было более привычно для их слуха); умный старик по имени Нана; и суровый ветеран Ху. Лишь со временем Стюарт осознал, что влияние Джеронимо на них, несмотря на досужую болтовню об обратном, имело более религиозную основу, чем полководческие таланты.
   Какое-то время ушло на вежливые приветствия; и апачи и конфедераты были склонны к церемониям. Затем, через Чаппо, Джеронимо произнёс:
   - Наши разведчики нашли для нас идеальный каньон. Мы можем завести синепузых туда, а вы будете их там ждать, с винтовками и повозками.
   - С повозками? - Эти слова озадачили Стюарта. Они пару минут общались с Чаппо, пока он не понял, что индеец имел в виду артиллерию. Пушки перемещались на колёсах, поэтому, по мнению апачей, они становились повозками. Когда с недопониманием было покончено, Стюарт кивнул.
   - Хорошо. Где это место?
   - Дайте бумагу с нарисованными местами, и я вам покажу, - сказал Джеронимо. Стюарт достал из кармана карту территории Нью-Мексико и развернул. Он видел, как Джеронимо одним рывком усвоил концепцию карт. От полного непонимания апач переключился на восторженное восхищение, когда понял, что представляла собой Южно-Тихоокеанская железная дорога (изображённая полностью, линией с мелкими перекрестиями). С самого начала он быстро разобрался в остальных символах. Наичи, который и сам неплохо рисовал, тоже разбирался в картах. Апачи не были глупы. Чем дольше Стюарт имел с ними дело, тем яснее это становилось.
   Он хотел, чтобы это было не так, почти столь же сильно, как и майор Селлерс. Так его жизнь была бы легче.
   Джеронимо снял с пояса нож, который использовал, как указку.
   - Мы здесь. - Он с полной уверенностью коснулся остриём ножа Тьюбака. Читать он не умел, но знал, как взять карту, что хранилась у него в голове, ту, что нарисовала ему жизнь в этих краях, и совместить её с той, что была изображена на бумаге. - Каньон здесь, примерно в полпути до Тусона. - Он перевёл лезвие.
   - Если мы будем устраивать засаду на синепузых, нам придётся ждать, пока вы их приведёте, - сказал Стюарт. - Там есть вода? - Так далеко на юго-западе, это было заботой первостепенной важности.
   - Да. - Джеронимо слегка улыбнулся - он задал правильный вопрос. - Два ручья близко. Хорошая вода, даже летом; воды немного, но достаточно. - Он обвёл рукой индейский лагерь. - Некоторые из нас будут с вами. Если будет не так, как я говорю, этих людей вы можете убить.
   - Заложники, - произнёс Стюарт. Губы Чаппо шевельнулись, когда он повторял это слово, чтобы запомнить. Стюарт пощипывал бороду, размышляя. У апачей мало людей. Набег, в котором они теряли пару воинов, они считали неудачным, потому что воинов было тяжело заменить. Стюарт не считал, что Джеронимо стал бы предлагать заложников, если бы не был искренен.
   - Мы попробуем, - сказал он. - Мои люди могут выехать после полудня.
   - Это хорошо, - сказал через Чаппо Джеронимо. - Тогда мы, многие из нас, сейчас поедем на север. Когда вы окажетесь в каньоне, то увидите, что это за место. Вы увидите, где поставить своих людей, откуда они смогут убивать синепузых, оставаясь незамеченными. Вы увидите, где поставить свои большие ружья на повозках так, что синепузые их не увидят, пока не станет слишком поздно.
   Хоть Стюарт и ни слова не понимал из языка апачей, он обратил пристальное внимание на тон Джеронимо. Индеец говорил так, словно пытался убедить самого себя, что Стюарт, хоть и был невежественным белым, мог самостоятельно увидеть всё это, и сделать то, что от него требовалось. Генерал конфедератов, как цивилизованный человек, который был уверен в собственном опыте, улыбнулся тщеславию дикаря.
   - Я всё увижу, - вежливо произнёс он, пытаясь успокоить разум Джеронимо. - Приведите мне солдат северян, и я их убью.
   Похоже, эти слова удовлетворили апача. Джеронимо и военные вожди обменялись несколькими словами, которые Чаппо переводить не стал. Стюарт решил нанять некоторых переводчиков, которые были на его стороне, не индейцев. Полукровки, мексиканцы... так или иначе, он решит. Если его союзники о чём-то проговорятся, он должен иметь возможность это понять.
   Джеронимо сдержал слово. В течение часа большая часть апачей ускакала прочь. Около тридцати осталось во главе с Наичи. Чаппо тоже остался, чтобы переводить, хотя Наичи и ещё несколько человек говорили по-испански. Остался и Батсинас, и Стюарт не нашёл этому объяснения лучше, чем его очарование всем, что делали белые, и желание всему у них учиться.
   Впрочем, многие индейцы считали конфедератов, скорее забавными, нежели теми, у кого есть чему поучиться. Пока армия сворачивала лагерь, к Стюарту подошёл Горацио Селлерс, качая головой.
   - Один из этих красных чертей при помощи фермера спросил, что я буду делать, если услышу выстрел, - с негодованием проговорил он. - Я сказал, что пойду и посмотрю, что там, чёрт подери, происходит, конечно же. Он решил, что это самое смешное, что он слышал со дня своего рождения. Ну, я и спросил его, а он, что будет делать, такой умник. Он сказал, что разведает округу и узнает, что происходит, не позволяя никому понять, что он рядом. Смотрел на меня так, словно я - тупоголовый ниггер; а сам-то с жёлтыми полосами на морде, дабы показать, что он вышел на тропу войны, чёртов дикарь. - Селлерс говорил так, словно сам вышел на тропу войны.
   - Об этом не переживайте, майор, - успокаивающе произнёс Стюарт, используя тот же тон, с которым общался с Джеронимо. - Мы закрепимся в каньоне и вышибем из чёртовых янки всю дурь. Если это не заставит краснокожих нас уважать, то я не знаю, что тогда.
   Отправляясь в бой, Стюарт испытывал то же возбуждение, знакомое ему по Войне за Сецессию. Где-то в Кентукки, его молодой сын, несший его же имя, тоже отправляется в бой против янки. Он надеялся, что с Джебом-младшим всё будет хорошо. Мальчик, нет, не мальчик, раз он уже сражался, перенял его собственный порывистый дух и не получил достаточно времени, дабы обуздать его.
   Стюарт мог бы ориентироваться по карте и компасу. Апачи знали эти края столь же хорошо, даже намного лучше, чем он знал северную Вирджинию. У него возникло ощущение, что они могли проехать с закрытыми глазами и найти дорогу от трёхсот до трёх тысяч миль, ориентируясь по запаху пыли и отзвуку эха от лошадиных копыт, достигающего их слуха. Они здесь уже давно; возможно, с ними разговаривали земляные кукушки.
   По его собственному убеждению, и они и чёртовы янки были желанными гостями в этой стране, если только относиться к ней именно как к стране. Скалы, песок, пыль, кактусы, кусты, ящерицы, гремучие змеи и бесконечное солнце, постоянно освещающее всё вокруг, отчего, как по будильнику, каждый час один конфедерат соскальзывал с седла и падал на землю. Большинство приходило в себя после обильного поливания водой и недолгой поездки в повозке, однако пара человек умерла, пережив ничем не сбиваемую лихорадку, которая сожгла их изнутри.
   Строго говоря, это была страна для верблюдов. Здесь правили бал горбатые звери Пятого кавалерийского Конфедерации. Верблюды с огромным наслаждением поедали кактусы, колючки и всё остальное. Им не требовалось много воды, а сочная мякоть давала им всё необходимое. Они были примечательно вспыльчивы, наслаждаясь жарой там, где лошади от неё страдали.
   Апачи сочли их бесконечно удивительными. Индейцы восхищались способностью этих животных двигаться по пересечённой местности, однако считали их самыми уродливыми созданиями из когда-либо виденных. После поездки с Пятым кавалерийским, Чаппо поехал рядом со Стюартом и сказал довольно серьёзным тоном:
   - Бог, что создал этих зверей, хотел сотворить лошадей, но не знал, как они выглядят.
   Стюарт начал смеяться, но осёкся. Он не хотел оскорбить сына Джеронимо. К тому уже, подобное объяснение того, как верблюды стали такими, какими стали, было лучшим из тех, что ему доводилось слышать.
   Незадолго до наступления ночи они пересекли реку Санта Круз и встали лагерем неподалёку. Следующим утром Наичи и остальные апачи повели конфедератов через пустыню восточнее небольшого городка, что вырос вокруг станции дилижансов Сахуарита, милях в двадцати к югу от Тусона.
   Около девяти часов следующим утром, Наичи подъехал на коне к Стюарту с широкой улыбкой на круглом лице с римским носом.
   -Aqui estа, - сказал он, затем к собственному явному удовольствию, подобрал английское слово. - Здесь.
   Стюарт поехал вместе с ним. Чем дальше он отъезжал, тем лучше это место выглядело. Оно не было похоже на узкую долину, куда за краснокожими не полезет ни один преследователь в здравом уме и рассудке, из опасения попасть в засаду. Однако оно также не было настолько широко, чтобы сделать засаду невозможной. Как верно сказал Джеронимо, он также нашёл место, где разместить конную артиллерию - невысокий подъём сбоку с хорошим обзором тропы, по которой, вероятнее всего придёт враг, но не сильно выдающийся на ландшафте, чтобы преждевременно привлечь внимание янки.
   - Вода? - спросил он и потряс флягой.
   - А. Agua. Si, - сказал Наичи. И agua нашлась - два ручья, как и обещал Джеронимо. Войска Стюарта могут без проблем прождать пару дней, пока апачи, что ушли в набег на Тусон, не приведут янки у себя на хвосте.
   - Bien? - спросил Наичи. Он ухмыльнулся, вспомнив ещё одно английское слово. - Хорошо?
   - Да. Si. - Стюарт не знал по-испански и дюжины слов, но это он знал. - Хорошо. Очень хорошо.
  
   - Вот она! - Теодор Рузвельт вскинул правую руку в некоем подобии театрального жеста, который для него казался естественным. - Вот она, прямо впереди - Земля Обетованная!
   Возможно, никто и никогда прежде не называл Форт Бентон Землёй Обетованной. Однако он был столь же дорог Рузвельту, как земля Израиля была дорога евреям. К тому же Самовольный полк Рузвельта блуждал по бюрократическим пустошам; не сорок лет, что пришлось пережить последователям Моисея, конечно же, в грохочущем, механизированном, современном мире девятнадцатого века всё двигалось гораздо быстрее. Недели, которые ушли на то, чтобы добровольцев приняли, длились очень долго.
   Позади Рузвельта бойцы Самовольного полка радостно закричали. Многие из них, как и их полковник, были рады, наконец, стать Добровольцами армии США. Другие же (возможно, отчасти те же самые), обрадовались собраться около города, поближе ко всем удовольствиям, что тот мог предложить. Рядом с ранчо Рузвельта они жили жизнью, мало чем отличавшейся от монашеской.
   - Земля Обетованная! - снова выкрикнул Рузвельт и его бойцы закричали ещё громче. Он с огромным удовлетворением кивнул и снова заговорил, на этот раз гораздо тише: - Если хочешь что-то сделать, чёрт возьми, сделай сам.
   Солдаты, стоявшие на кирпичных стенах Форта Бентон, глазели на приближающийся кавалерийский полк. Рузвельт видел их вытянутые руки, указывавшие на облако пыли, в котором ехали кавалеристы. Он пока находился слишком далеко, чтобы разглядеть удивление на их лицах, или слышать их возгласы, но он обладал богатым воображением, чтобы восполнить этот недостаток.
   Неподалеку от форта имелся участок ровной земли, где Седьмой пехотный обычно отрабатывал маневры. Рузвельт повёл Самовольный полк прямо туда.
   - Стройся! - выкрикнул он и горнисты повторили приказ.
   Он убедился, чтобы его бойцы отрабатывали это движение каждый день всего путешествия вдоль Миссури от ранчо в окрестностях Хелены до Форта Бентон. Сейчас они провели его безукоризненно. Рузвельт улыбался от уха до уха. Пускай, единственной деталью формы на них были красные повязки на рукавах, но он превратил их в солдат, а не в вооруженную банду.
   - Если к двадцати двум годам я сумел привести в порядок кавалерийский полк, - со внезапной задумчивостью пробормотал он, - на что я стану способен, когда мне стукнет столько же, сколько подполковнику Уэлтону?
   Но пока все эти годы лежали впереди. Он поехал к Форту Бентон, чтобы привести командующего гарнизоном регулярной армии на смотр Самовольного полка.
   Генри Уэлтон оказал ему честь, встретив его на полпути. Сейчас на Рузвельте был полковничий мундир. Тем не менее, он первым отсалютовал Уэлтону, после чего заметил, что на погонах строевого офицера тоже красовались орлы, а не серебряные дубовые листья, что он носил прежде.
   - Мои поздравления, полковник Уэлтон! - воскликнул Рузвельт.
   - Это вы виноваты, полковник Рузвельт, - с улыбкой ответил Уэлтон, возвращая воинское приветствие. - В военном министерстве приняли вас полковником добровольцев США, поэтому мне присвоили на временной основе то же звание, причём я оказался на пять минут старше вас.
   - Как я и говорил при нашей первой встрече, так и должно быть, - сказал Рузвельт.
   - И я солгал бы вам, если бы сказал, что вы неправы, - произнёс Уэлтон. Рузвельт кивнул; он не мог не одобрять человека, который знал себе цену. Уэлтон продолжил: - А теперь, ради всего святого, давайте взглянем на тех, кто поднял столько шума.
   - С огромным удовольствием, сэр. - Полковники бок о бок подъехали к полку, который вырастил Рузвельт. Они уже почти подъехали, когда Рузвельт, невольно засомневавшийся, произнёс: - Сэр, даже после формального включения в состав армии США, не могли бы мы по-прежнему сохранять наименование "Самовольный полк"? Полагаю, это имело бы благотворное влияние на мораль бойцов.
   - Почему бы и нет, - ответил Уэлтон. - Если смотреть с точки зрения англичан, мы - самовольная страна, разве нет? Формально, у нас тут Первый монтанский добровольческий кавалерийский полк. Поделать с этим я ничего не могу. Неформально, что ж, пока всё остаётся неформально, никто не станет возражать, как вы себя зовёте. Во время Войны за Сецессию немало полков, даже рот, имело свои прозвища, которые известны лучше, чем их официальные именования.
   Рузвельт начал было говорить ещё что-то, но оборвал себя, поскольку Уэлтон уже подъехал к бойцам, которые, как один, отсалютовали ему. Генри Уэлтон с серьёзным видом объезжал отделение за отделением. Он не был офицером кавалерии, но его смотр показался Рузвельту столь же тщательным, как и допрос, которому подвергся он сам. Уэлтон оценивал солдат столько же, сколько Рузвельт жил, и знал, что делает.
   На мгновение он озадачил командующего Самовольным полком, когда, вместо того, чтобы ехать между рядами, он проехал сквозь один из них, после чего осмотрел Винчестер одного бойца, седло другого, поясной патронташ третьего. Затем просветление настигло Рузвельта столь же внезапно, как оно настигло апостола Павла на пути в Дамаск.
   - Полковник Уэлтон, если бы вы спросили, то я сказал бы, что не ставил своих лучших людей впереди, как нечестный бакалейщик кладёт несколько хороших фруктов поверх множества плохих.
   - Если бы я спросил, полковник Рузвельт, уверен, вы сообщили бы мне то же самое, неважно, было бы это правдой или нет. - Уэлтон смягчил свои слова обезоруживающей улыбкой. - Лучше я сам посмотрю. Если у вас есть такая возможность, вам тоже следует всегда смотреть лично. Если не взять это за привычку, вас постигнет разочарование именно тогда, когда вы меньше всего сможете себе это позволить.
   - Благодарю вас, сэр. Я запомню. - Одним из главных принципов Рузвельта было делать всё, по возможности, самому. То, что ветеран придерживался того же, лишь укрепило этот принцип в сознании Рузвельта.
   Не удовлетворившись проездом сквозь один ряд, Уэлтон проехал сквозь другой. Закончив, он вынес вердикт:
   - Эти люди не соответствуют стандартам регулярной армии, полковник, но это один из лучших отрядов добровольцев, что мне доводилось видеть, особенно, добровольцев, которые пока не нюхнули пороху. Если и когда это случится, полагаю, они справятся настолько хорошо, насколько можно надеяться.
   - Ещё раз благодарю вас, сэр, - сказал Рузвельт. - Вы убедили меня в том, что мои старания ради нашей любимой страны того стоили.
   - Так и есть. - Уэлтон выехал перед собравшимся войском. - Бойцы Самовольного полка Рузвельта, - начал он и умолк, когда кавалеристы яростно завопили, а несколько офицеров загарцевали верхом. - Бойцы Самовольного полка Рузвельта, вы готовы принять присягу, которая сделает вас Добровольцами армии США?
   - Да! - в едином порыве проревели бойцы. Рузвельт кричал изо всех сил, но его собственный голос звучал тихо и затерялся среди множества других.
   Полковник Уэлтон надиктовал им текст присяги, фраза за фразой. Произнося слова, которые приведут его к службе Соединённым Штатам, Рузвельт ощутил, как за стёклами очков его глаза наполнились слезами. Достижение этой цели оказалось более трудным, чем когда-либо, но, в отличие от Моисея, он, преодолев все препятствия, получил право ступить на землю обетованную, текущую млеком и мёдом, или, если речь об армии США, по крайней мере - землю сухарей, солонины и бобов.
   Когда присяга завершилась, он ещё раз резко отсалютовал полковнику Уэлтону.
   - Каковы будут приказания, сэр?
   - В данный момент, полковник, мои приказы очень просты, скучны, и, боюсь, крайне неприятны, - ответил Уэлтон. - Ваши люди встанут лагерем здесь, на равнине, пока мои полковые писари не завершат скучное, но необходимое дело по переписи их имён, и иных подробностей. Таким образом, среди прочего, они окажутся на правительственном жаловании, а не на вашем, и обеспечат пенсионное обеспечение их ближайших наследников, в случае, если они попадут в боевые потери.
   Рузвельт вздохнул.
   - Я понимаю необходимость этого, сэр, но обязательно ли заниматься этим прямо сейчас? Вы не представляете, насколько сильно я жажду как следует наподдать британцам, как тяжело было сидеть в окрестностях Хелены, зная, что у меня есть люди для этой задачи, и зная, при этом, что я не имею законного права их использовать.
   - Терпение, полковник. - Уэлтон хмыкнул. - У меня складывается ощущение, что я разговариваю с сыном. Повторюсь, терпение. Британцы пока не предприняли против нас никаких действий, и, даже, если они что-нибудь сделают в ближайшие два дня, что маловероятно, они не смогут за это время напасть на Форт Бентон и застать нас врасплох. Заверяю вас, у вас ещё будет возможность. Но не в данный момент.
   - Есть, сэр. - Рузвельт внезапно и с болью осознал, что переход по управление Соединёнными Штатами означал не только то, что он сможет вести войска против британцев и кануков, он также означал, что придётся подчиняться приказам, которые ему не нравятся. Затем он просветлел. - Сэр, я могу передать в ваше распоряжение свои полковые записи, которые могут помочь вашим писарям быстрее выполнить свою работу.
   - Благодарю. Уверен, это очень поможет. - Полковник Уэлтон склонил голову набок. - Не буду ни капельки удивлён, если то, что у вас есть, заполнено более подробно, чем всё, что хранится у меня. Впрочем, есть некоторые документы, на которых должна либо стоять подпись ваших людей, либо свидетельская отметка. Все говорят о свершениях армии на поле битвы. Но никто не упоминает о бумажной работе, которая делает возможными эти свершения - и выживание армии в промежутках между ними, но это тоже часть жизни.
   - Кое-что из этого я понял сам, когда пытался собрать Самовольный полк. - Рузвельт оскалил зубы в чём-то не сильно похожем на улыбку. - Я бы соврал, если бы сказал, что это было самое приятное открытие из сделанных мной.
   - Да, полагаю, так, - сказал Уэлтон. - Идёт война, у вас будет возможность проявить себя, причём скоро, пусть и не так скоро, как хотелось бы. Если бы вы провели в рядах регулярной армии столько же времени, сколько я, вы бы пришли к заключению, что обязанность командира влечёт за собой столько бумажной работы, что всё остальное практически исключается.
   Рузвельт попытался представить гарнизонную службу в каком-нибудь пыльном форте здесь, в сердце Запада, в форте, который не окружают никакие враждебные индейцы дабы иметь оправдание для хоть каких-то действий. Он решил, что если бы этот форт находился на высоком утёсе, он с него, скорее всего, спрыгнул бы.
   Должно быть, это было написано у него на лице.
   - Что ж, об этом можете не переживать, - сказал полковник Уэлтон. - Не желаете приказать своему войску начать устанавливать палатки или мне приказать?
   - Сэр, а почему бы не вам? - отозвался Рузвельт. - Чем раньше парни полностью осознают, что должны исполнять приказы любого, кто старше их по званию, тем скорее они станут солдатами в полном смысле этого слова.
   - Очень хорошо. - Уэлтон кивнул. - И весьма доходчиво. - Он без особых усилий повысил голос так, чтобы его слышал весь Самовольный полк. При этом, он не перешёл на крик - Рузвельт задумался, сможет ли сам обучиться этому навыку.
   Отдав приказы, Уэлтон с интересом наблюдал, как их будут исполнять. Он хмыкнул, глядя, как солдаты ставят палатки.
   - Богатое разнообразие тканей у вас, не так ли, полковник? - Мгновение спустя, он перестал хмыкать и замер, уставившись. - Святый боже, это, что, вигвам?
   - Так точно, сэр. В полку у нас их несколько. Похоже, они служат столь же хорошо, как и то, что делаем мы, белые.
   - Так и есть, полковник. Я достаточно прослужил на равнинах, чтобы в этом убедиться. Они просто застали меня врасплох. - Генри Уэлтон не просто смотрел, как бойцы Самовольного полка ставят лагерь. Время от времени он доставал часы, чтобы узнать, насколько быстро они это делают.
   Рузвельту хотелось подойти к ним, начать кричать и размахивать руками, чтобы ускорить. Он заставил себя тихо сидеть на лошади и позволить им всё делать самим. Если они не выучили того, что он с таким трудом в них вдалбливал, сейчас никакая болтовня не поможет.
   Его взгляд метался туда-сюда между бойцами и полковником Уэлтоном. Казалось, они возились целую вечность. Но, когда последняя палатка была, наконец, установлена, Уэлтон убрал часы в карман и удовлетворённо кивнул.
   - Неплохо, полковник. Повторюсь, весьма неплохо.
   - Премного вам благодарен, сэр. - Полковник Теодор Рузвельт сиял.
  
   Полковник Альфред фон Шлиффен и второй лейтенант Арчибальд Крил шагали по местам, некогда бывшим береговой чертой Луисвилля, штат Кентукки. Вместо своей обычно формы, Шлиффен был одет в голубые брюки, тёмно-синюю гимнастёрку и кепи рядового пехотинца армии США. Берег находился в руках северян, но у конфедератов регулярно просачивались вперёд снайперы, отчего привлекать к себе внимание сколько-нибудь необычным видом было необычайно плохой затеей.
   В кармане брюк Шлиффена лежала телеграмма от генерала Роузкранса, где генералу Уилкоксу приказывалось позволить ему пересечь Огайо, дабы наблюдать за битвой с более близкого расстояния, а также телеграмма от посла Шлёцера, в которой тот заверял Уилкокса в том, что Фатерлянд не будет считать его ответственным, если Шлиффен при исполнении своего воинского долга, будет ранен или убит. Военному атташе потребовались обе телеграммы, дабы Уилкокс позволил ему пересечь реку.
   Лейтенант Крил озирался вокруг и не верил своим глазам.
   - В жизни ничего подобного не видел, - сказал он. Пару минут спустя он повторил это снова, видимо, позабыв о прошлых словах. Вскоре он повернулся к Шлиффену. - Вы видели что-нибудь похожее, полковник?
   Шлиффен был вынужден покачать головой.
   - Нет, думаю, не видел.
   Где бы ни шла война, она оставляла за собой разорение. Это Шлиффен знал. Это он сам видел. Но он никогда не видел, чтобы война посещала крупный город, решала, что ей тут нравится и, словно непутёвый зять, надолго оставалась в нём. Такого он не видел, до сей поры.
   Каменная Стена Джексон решил встать в оборону в пределах города, дабы Соединенные Штаты, раз им так сильно нужен этот город, заплатили за него максимально высокую цену, и постарался чтобы, если они город захватят, досталось им только пустое место. Конфедераты дрались за каждое здание. Они заставили северян равнять с землёй целые кварталы, а затем сражались среди руин, пока их не вычищали при помощи винтовки и штыка. Они несли ужасающие потери, но наносили их другой стороне ещё больше.
   Шлиффен поглядел в сторону передовой, которая всё ещё находилась всего в нескольких сотнях ярдов впереди, и покачал головой. Нигде он не увидел ни единого нетронутого здания. Из каждого строения артиллерия, что КША, что США, вышибла крупные куски. Также по всем домам прошёлся огонь, оставив полосы копоти на кирпичной кладке, где она ещё стояла.
   По левую сторону от Шлиффена залаяла батарея полевых орудий северян. Когда битва за Луисвилль только началась, генерал Уилкокс не очень-то переживал о наличии пушек на южном берегу Огайо. Впрочем, он достаточно быстро осознал, - возможно, настолько же быстро, насколько это осознал бы любой немецкий генерал, - что пехота не может справиться со своей задачей самостоятельно. Снаряды могли превратить в руины ещё какую-то часть Луисвилля. Если они падали туда, куда надо, то могли поспособствовать продвижению пехотинцев ещё на несколько ярдов.
   В воздухе воняло дымом и смертью. Сколько народу оказалось погребено под завалами, созданными обеими сторонами? Каким бы ни было это число, оно немалое. Шлиффен никогда не нюхал вонь поля битвы настолько плотную. Отчасти это было вызвано невыносимой погодой, ускорявшей разложение. Но, в основном это было вызвано тем, что битва слишком долго продолжалась без продвижения, достойного упоминания.
   Мимо прошли несколько пар санитаров-носильщиков, выносивших с поля битвы раненых солдат северян. Пара раненых лежала без движения, повязки на их головах и телах пропитались ярко-красным. Другие кричали и ругались. Они испытывали сейчас самые жуткие муки, но, скорее всего, именно у них шансы на выздоровление были выше.
   Мимо с воем пролетели снаряды конфедератов. Лейтенант Крил рухнул на землю до того, как они разорвались, прижавшись к груде кирпичей, некогда бывших частью какой-то шикарной прибрежной конторы, магазина или гостиницы. Точно так же поступил Шлиффен. Не было ни малейшего намёка на трусость в том, чтобы укрыться от осколков, безжалостно убивавших любого человека. К тому же, это не его война.
   Он решил, что артиллеристы конфедератов целились в своих противников из США. Как часто бывает на войне, целились они абы как. Снаряды упали неподалёку от санитаров. Раздались новые крики, кричали раненые, которых уронили, и санитары, получившие ранения.
   - Твари, - проговорил лейтенант Крил. Его мундир был запачкан грязью. Ещё больше грязи было у него на лице.
   - Не думаю, что их целью было навредить этим людям, - сказал Шлиффен.
   - Всё равно, твари, - ответил на это Крил. Сейчас он выглядел не настолько юным, как в момент, когда Шлиффен впервые с ним познакомился. - Хочу, чтобы все эти суки-повстанцы передохли.
   Его ярость предоставила Шлиффену возможность, которую он уже не ждал обрести. Немецкий военный атташе, офицер генерального штаба до мозга костей, он уже давно придумал, что делать, если такая возможность у него появится. Он ни секунды не раздумывал, приводя этот план в действие, и сказал:
   - Тогда идём вперёд, к самой передовой, и тогда сможем увидеть падение врага.
   Крил был отважен. Это Шлиффен уже заметил. А теперь у него и кровь кипела. Он кивнул.
   - Ладно, полковник, так и сделаем. Жаль, у меня не Спрингфилд, а только этот чёртов револьвер в кобуре. Иначе у меня была бы возможность самому кого-нибудь подстрелить.
   Будучи нейтральной стороной, Шлиффен вообще не носил никакого оружия. Острого недостатка в нём он не ощущал. К США он испытывал чуть большую симпатию, чем к КША, поскольку был приписан к армии США, и совершенно отчётливо симпатизировал Соединённым Штатам, поскольку Конфедеративные Штаты состояли в союзе с Францией. Впрочем, ни то ни другое не вызывало у него желания самому стрелять в конфедератов.
   Он и лейтенант Крил вместе прокладывали путь по изрытым воронками и заваленным обломками улицам. Солдаты, закатав рукава рубах, кирками и лопатами расчищали путь, чтобы свежие войска и боеприпасы двигались вперёд, а раненые уходили в тыл.
   Фьють! Не успел Шлиффен среагировать, как над его головой просвистела пуля и врезалась в какие-то обугленные брёвна. Арчибальд Крил повернулся к нему и ухмыльнулся.
   - Не забывайте, именно этого вы и хотели.
   - Да, я помню, - спокойно произнёс Шлиффен и продолжил путь.
   Окопы начинались задолго до передовой. Вообще-то, Шлиффен и Крил прошли много окопов, с тех пор, как оказались в Луисвилле, но те, что находились ближе к Огайо, было трудно заметить, поскольку огонь артиллерии их практически уничтожил. На эти окопы тоже падали снаряды, но он пока ещё держали форму.
   - Вы бы, ребята, следили за собой, - сказал мрачный небритый солдат, когда Шлиффен и Крил прошли мимо него. - У повстанцев там в одном из домов снайпер, и он чертовски хорош. Пока ещё никому не удалось его вычислить, но за сегодня он уже прострелил головы троим парням.
   Чем ближе подбирался Шлиффен, тем глубже становились окопы. Они не помогли тем троим упомянутым невезучим солдатам, но обеспечивали их товарищам хоть какую-то защиту. Германский военный атташе размышлял, перекатывая под ногами битые кирпичи. Французы могли держаться за город зубами и когтями точно так же, как вели себя здесь конфедераты. Если они будут той же бульдожьей хваткой держаться за несколько городов, как армия может надеяться победить их, не будучи сама порезанной на ремни?
   К сожалению, поставить этот вопрос было легче, чем ответить на него.
   - Кажется, мы на месте, - заметил лейтенант Крил. Единственный признак, по которому Шлиффен мог судить о правоте офицера, было то, насколько настороженными выглядели стрелки, а также то, что вперёд от поперечного окопа не вело ни одного соединительного хода.
   - Где конфедераты? - спросил Шлиффен.
   - Если высунешь голову, то увидишь их позиции ясно, как днём, ярдах в пятидесяти впереди, - ответил другой солдат, который выглядел так, словно провёл тут не несколько дней, а несколько месяцев. - Конечно, если высунешься, то и они тебя заметят и тогда паре наших придётся волочь тебя к Огайо на своих двоих. - Он осмотрел Шлиффена. - Ты самый старый рядовой, что я когда-либо видел.
   - Я - германский военный атташе, я здесь за тем, чтобы изучить, как вы сражаетесь на этой войне, - пояснил Шлиффен.
   - А, ясно. - Солдат понимающе кивнул. - Вот почему этот малыш-лейтенантик вокруг тебя скачет, а не наоборот.
   Ни один немецкий офицер не стал бы терпеть подобную дерзость, пусть и не направленную лично на него. Крил лишь ухмыльнулся, пожал плечами и принял застенчивый вид. Шлиффен уже понял, что в Америке стандарты дисциплины были низкими. Он слышал, что к КША это относилось в большей степени, нежели к США. Если так, ему было интересно, имелись ли у конфедератов вообще хоть какие-то стандарты дисциплины.
   Он пожал плечами. За вычетом статистических данных, стандарты дисциплины в американских войсках, что в США, что в КША, не были его заботой - если только они не заставляли людей хуже сражаться. По причинам, которых он пока не мог понять, дело заключалось не в этом. Будь так, местные солдаты не вели бы себя столь храбро и стойко в битве, которая проходила в условиях более ужасных, чем те, что были знакомы ему в Европе.
   И, вот, когда он оказался на передовой, чтобы посмотреть, как они сражаются, он, подобно человеку, который занял места в первых рядах театрального зала, заметил, что оказался слишком близко к действию, чтобы как следует его рассмотреть. По правую сторону ружейная стрельба, до того бывшая умеренной, внезапно участилась. Он не мог посмотреть, что там происходит, если только не хотел быть убитым. Он мог лишь слушать.
   - Думаю, они нас немного отбросили - произнёс солдат, что говорил до этого. - Надеюсь, они за это дорого заплатили.
   - Думаю, вы, скорее всего, правы, - сказал Шлиффен - его собственный слух оставил у него такое же впечатление. Но, если бы он хотел следить за битвой только при помощи слуха, то остался бы на индианской стороне Огайо. Он повернулся к лейтенанту Крилу. - У вас есть хоть какое-нибудь представление о том, сколько убитых и раненых у конфедератов, в сравнении с вами?
   - Никак нет, полковник, - ответил Крил. - Единственный, кто знает об этом наверняка - это Каменная Стена Джексон. - Он осёкся. - Нет, он тоже не знает, ведь ему известны только свои потери, а не наши.
   - Да. - Шлиффен скрыл ироничное веселье. Лейтенант Крил был наивен. Газеты США сообщали цифры потерь армии Уилкокса. Шлиффен мог бы поспорить, что газеты Конфедерации то же самое писали об армии Джексона. Настырные офицеры в Филадельфии, Ричмонде и, разумеется, в Лондоне, Париже, Берлине, Вене и Санкт-Петербурге были ознакомлены о ситуации с обеих сторон. Равно как и сами Уилкокс и Джексон. Если армия Огайо скрывала цифры, можно было предположить, что они были не в её пользу.
   Мрачный солдат вторил его мыслям:
   - Тот, кто в такой битве идёт вперёд, похоже, несёт большие потери. Вот, почему я надеюсь, что повстанчики там получили по полной, - сказал он.
   Шлиффен кивнул. Он уже замечал в Европе, что солдаты на передовой развивали у себя инстинктивное понимание того, как идут дела, и какая тактика работает, а какая нет. Похоже, по обе стороны Атлантики происходило одно и то же.
   - Возвращаемся, - сказал он лейтенанту Крилу. - Я уже достаточно здесь увидел.
   - Не высовывайтесь и берегитесь снайперов повстанцев, - произнёс солдат, что с ними разговаривал. - Эти твари своё дело знают.
   Направляясь на север к реке, Крил искал укрытие каждый раз, когда слышал артиллерию. Однако пули он игнорировал, продираясь вперёд с высоко поднятой головой. Шлиффен гадал, как это называть - отвагой или бравадой? Он понимал разницу между столкновением с опасностью и поиском её. Многие офицеры, особенно, молодые, не понимали.
   Шлиффен, в свою очередь, ничуть не стеснялся пригибаться и прятаться среди руин, когда в него начинали стрелять повстанцы.
   Со снисходительной терпимостью, свойственной молодым людям, Крил улыбнулся и произнёс:
   - Вам уже особо не нужно переживать, полковник. Мы почти добрались до Огайо. С такого расстояния они и в слона не попадут.
   Менее чем через минуту влажный смачный звук возвестил о том, что пуля нашла цель. Лейтенант Арчибальд Крил упал на землю, из раны на его голове лилась кровь. Шлиффен опустился на колени рядом с ним. Он сразу понял, что помочь ему уже нечем. Крил три-четыре раза прерывисто вздохнул, издал звук, похожий кашель и стон и просто... замер.
   - Боже, суди его по отваге, а не по разуму, - пробормотал Шлиффен. Он оставался рядом с убитым лейтенантом, пока носильщики не утащили тело прочь.
  
   Авраам Линкольн вышел из хозяйственной лавки с куском бритвенного мыла, обернутого в коричневую бумагу, перетянутую бечевкой, в руках. Оставшись в Солт-Лейк-Сити гораздо дольше, чем планировал, ему приходилось пополнять запасы подобных предметов повседневного обихода. Когда телеграфное сообщение снова наладилось, он смог перевести деньги, и оставался жить у Хэмилтонов, как платный постоялец.
   Когда Линкольн двинулся по тротуару, рядом с ним остановилась закрытая карета. Занавески были задёрнуты; из-за них ничего видно не было. Кучер заговорил с ним низким быстрым голосом:
   - Прошу, садитесь, мистер Линкольн.
   - Кто?.. - Линкольн умолк, затем напрягся, узнав приятного юношу, что сопровождал его в дом Джона Тейлора. Того дома больше не было; солдаты снесли его, оправдывая свои действия запретом многожёнства.
   - Куда вы намерены меня отвезти? - спросил Линкольн. Он решил, что радикальные мормоны решили захватить его, как ценного заложника. Учитывая его собственный экономический радикализм и то, каким позором он стал для Республиканской партии, он подумал, что его ценность ниже, чем считали мормоны. Это могло привести лично для него к неприятным последствиям.
   - Я вам так скажу, - ответил кучер. - Вам не будет причинено вреда, клянусь Господом. - Он прикусил губу. - Если вы намерены поехать со мной, сэр, езжайте немедленно. Я не могу позволить, чтобы солдаты выследили, как я тут околачиваюсь.
   Линкольн залез в карету. Со времени своего бесславного проезда через Балтимор по пути на инаугурацию в Вашингтоне, он не позволял заботе о своей безопасности изменить собственные привычки.
  
   Речь идёт о т.н. "Балтиморском инциденте" в феврале 1861 г., когда из опасений за свою безопасность А. Линкольн проехал через этот город ночью и инкогнито (как утверждали бульварные писаки - загримированный под негра, в закрытом на замок вагоне для перевозки лошадей). Вопрос, была ли угроза теракта реальной, или её выдумал начальник охраны А. Пинкертон, чтобы придать себе лишнего веса, остаётся открытым по сей день.
  
   Возможно, из этого можно будет извлечь пользу, если только мормоны не решили его просто выкрасть.
   - Благодарю вас, сэр, - произнёс приятный юноша, когда карета тронулась. Линкольн не считал его человеком того сорта, который имеет привычку нарушать клятвы. Он осознал, что ставит на это свою жизнь.
   Карета несколько раз повернула, то вправо, то влево. Кучер-мормон пустил упряжку из двух лошадей рысью; топот их копыт, толчки и грохот, что чувствовал Линкольн, говорили о том, что лошади взяли хороший темп. Совершенно ничего не мешало Линкольну отодвинуть занавеску и посмотреть, где они едут. Он сидел тихо. Рано или поздно, генерал Поуп, или кто-нибудь из его инквизиторов допросят его насчёт этой поездки. В этом он был уверен, как в собственном имени. Возможность честно заявить о своем неведении казалась ему полезной.
   Спустя примерно три четверти часа, карета заехала в некое здание и остановилась. Линкольн решил, что оказался за пределами Солт-Лейк-Сити; какое-то время за пределами кареты было тихо, кучер перестал поворачивать, чтобы сбить с толку или запутать своего пассажира. В последнем, по крайней мере, он преуспел; Линкольн не знал, находился ли он к северу, к югу, к востоку или западу от мормонской столицы.
   - Теперь можете выходить, мистер Линкольн, - произнёс кучер, спускаясь с козел. Снаружи кто-то запер ворота. Глухо стукнул брус засова.
   Амбар, - первое, что подумал Линкольн, вылезая из кареты. Мгновение спустя он передумал - нет, конюшня. Его нос учуял крепкие запахи лошадей, сена и кожи. Однако, не считая кареты, в конюшне было пусто. А с закрытой дверью тут были ещё и вечерние сумерки.
   Человек, что закрыл ворота, направился к Линкольну. Тот, хоть и ожидал встретиться с Джоном Тейлором, но ему потребовалось время, чтобы его узнать. Беглый президент мормонов был одет, как конюший, в брюки из парусины, рабочую рубаху без ворота на четырёх пуговицах, и соломенную шляпу. Он сбрил бороду и отращивал усы на ранее гладкой верхней губе.
   - Благодарю за то, что согласились встретиться со мной, - произнёс после рукопожатий. - Прибыть сюда с Оремом требует значительного морального и физического мужества.
   - Я сделаю для вас всё, что смогу, мистер Тейлор, - сказал Линкольн, - поскольку, это кажется мне наилучшим способом принести мир на территорию. Однако должен вас предупредить, не думаю, что способен на многое. Учитывая тот зуб, что на меня держит генерал Поуп, он не будет склонен благосклонно отвечать на любые мои просьбы.
   - Вы бывший президент Соединённых Штатов! - воскликнул Тейлор.
   - Как я уже говорил вам в предыдущую встречу, вы преувеличиваете имеющееся у меня влияние. Также я говорил вам, что вы преувеличиваете свои способности по принуждению правительства Соединённых Штатов поступать согласно вашим желаниям. Во втором случае, прошедшие события подтвердили мою правоту. Не поверите ли вы в то, что я знаю, о чём говорю, и в первом случае? В обоих случаях вам следовало бы отступиться.
   Тейлор медленно покачал головой. Это был одновременно и жест несогласия и неверия.
   - Всё, чего мы желаем, всё, чего мы когда-либо желали - это жить так, как нам диктует наша совесть. Мы никому не вредим, и что получаем в награду? Обращение, какое не видели даже краснокожие и негры. Осудил ли народ те бесчинства, которым подверглись мы? Нет. Он аплодирует и требует ещё.
   - Мистер Тейлор, судя по тому, что я видел за время затянувшегося пребывания в Солт-Лейк-Сити, единственное, чем вы, мормоны, в общих чертах своего поведения отличаетесь от основной массы американского народа, это то, что вы стоите выше них, - произнёс Линкольн. - Однако...
   - Разумеется, мы выше, - сказал Тейлор, а кучер - Орем - энергично кивнул.
   Линкольн поднял руку.
   - Я не закончил. Какими бы хорошими ни были эти общие черты вашего поведения, у вас нет ни единого шанса завоевать признание подавляющего большинства сограждан, пока вы попустительствуете и практикуете многоженство.
   - Это самое несправедливое, - сказал Тейлор. - Мы не возводим порицание на чьи-либо ещё обычаи; никто не должен нападать на наши - таков принцип.
   Линкольн вздохнул.
   - Ежели вы желаете говорить о принципах, возможно, вы правы. Однако разве вы не видите, что настаивая на этом принципе, вы пришли к ниспровержению принципа представительного правительства и принципа главенства Конституции по всей территорией Юта? Разве этого вы добивались, когда поднимали свой народ на восстание?
   - Разумеется, нет, - резко бросил Тейлор.
   - Что ж, тогда... - Линкольн развёл руки в стороны. - Наиболее лёгкий способ для вашей церкви жить в мире со всеми остальными Соединёнными Штатами - это отказаться от доктрин, неприемлемых для всей страны, и отказаться со всей искренностью.
   - Для этого потребуется божественное откровение, - произнёс президент мормонов. - Ничего подобного не ожидается, и я не думаю, что вообще произойдёт.
   - Жаль. - Линкольн приподнял бровь. - Подходящее откровение избавило бы ваш народ от сердечных страданий сейчас, и огромного горя потом.
   - Откровения рождаются не когда удобно, - произнёс Джон Тейлор. - Они проистекают по воле Божьей.
   Он вытянул голову вперёд, словно упорная черепаха. Линкольн осознал, что говорил он от всего сердца. Будучи юристом и политиком, Линкольн считал, что договориться можно почти обо всём. Когда он жёстко выступил в защиту принципа нерушимости Союза, нарезные мушкеты и пушки опровергли его позицию.
   - Коли вы не намерены менять свои взгляды ни в единой своей части, какой смысл просить меня встретиться с вами? - спросил он. - Вам нечего дать мне, чтобы я передал генералу Поупу, даже если предположить, что военный губернатор склонится принять то, что я ему передам.
   - Мы мирно уступили военной мощи Соединённых Штатов, - сказал Тейлор. - Мы могли поступить иначе. Если нас продолжат подавлять, если продолжат обращаться с нами, как с завоеванной провинцией, мы способны вести себя иначе. Мы - мужчины. Мы можем действовать по-мужски. Генералу Поупу с его казаками следует хорошенько это запомнить.
   - Мистер Тейлор, если вы цените свою веру, если вы цените жизни своих последователей, я умоляю вас не вставать на этот путь. - Линкольн ещё никогда не говорил настолько искренне. - Если вы поднимете оружие против Соединённых Штатов, они всех вас перебьют, а ваши города засыплют солью, как когда-то давно римляне поступили с Карфагеном. Вы разве не понимаете, сколько человек в армии, в правительстве, среди гражданских с радостью воспользуются поводом, чтобы поступить именно так?
   - Мы перебрались в Юту, спасаясь от гонений, - сказал Тейлор. - Гонители последовали за нами. Разве должны мы встречать их с распростёртыми объятиями? Должны ли мы кланяться им, как израильтяне кланялись Золотому Тельцу?
   - Вы должны сами решать о правильности своих деяний, как подобает каждому человеку, - ответил Линкольн. - Однако говорю вам, открытое противостояние утопит Юту в такой крови, какой на этом континенте ещё не видели. Мы оставили религиозные войны позади себя, в Европе. Нам следует поступать разумно, дабы не позволить им эмигрировать оттуда на наши берега.
   - Как бы вы поступили, мистер Линкольн, если бы нападению подвергалась ваша вера, а не моя? - Джон Тейлор даже не пытался скрыть горечь в голосе.
   Он задал острый вопрос. В зале суда он мог быть опасен. Однако это не имело значения. Ошибкой Тейлора была его неспособность понять, что именно не имело значения, здесь и сейчас.
   - Полагаю, варианта у меня было бы ровно два, - произнёс Линкольн. - Первый: я бы стал мучеником и второй: я бы приспособился к обычаям своих соседей в той мере, в какой это не изъяло бы живое сердце из моей веры.
   - Никакое послабление, к которому мы могли бы прибегнуть, всё ещё оставаясь на наших принципах, не удовлетворит наших врагов, - сказал Тейлор.
   - Поэтому я надеялся, что Господь в мудрости Своей откроет вам путь, которым следует пойти, - осторожно произнёс Линкольн. Он оставался при своём мнении насчёт того, что Джон Тейлор и прочие лидеры мормонской церкви, если хорошенько подумают, смогут породить необходимое откровение. - Обещание мира и согласия, возможно - и я не могу сказать иначе, поскольку не пользуюсь доверием ни генерала Поупа, ни президента Блейна - возможно, сможет убедить власти отменить суровые приговоры, вынесенные вам и вашим коллегам.
   - Если я должен умереть на виселице или преследуемый в изгнании, я к этому готов, - сказал Тейлор.
   Линкольн верил ему, он уже видел подобное несгибаемое выражение на лицах и аболиционистов и конфедератов. Он снова вздохнул и произнёс:
   - Тогда, боюсь, в нашей встрече мало смысла. Я передам генералу Поупу ваше предупреждение, однако, настоятельно предупреждаю вас так не поступать. Делайте со своей жизнью всё, что пожелаете, но избавьте свой народ от истребительной войны, более жестокой, чем та, что мы когда-то вели против сиу. - Он обратился к Орему. - Можете отвезти меня обратно в город. Мои друзья будут гадать, как можно так долго покупать бритвенное мыло.
   Симпатичный юный мормон открыл Линкольну дверь кареты, чтобы тот мог залезть, затем закрыл её. Он не стал просить Линкольна не открывать занавески, но бывший президент снова решил оставить их в покое. Сидя в тёмной тесной карете, он слышал, как Джон Тейлор убрал засов и открыл ворота конюшни. Орем цокнул лошадям. Те принялись за работу.
   По возвращении в Солт-Лейк-Сити, кучер остановил карету и произнёс:
   - Если выйдете здесь, сэр, без проблем найдёте обратный путь до дома, в котором остановились.
   И действительно, Линкольн заметил, что оказался всего в паре кварталов от дома Хэмилтонов.
   - Премного благодарен, - сказал он Орему и коснулся поля цилиндра. Приятный юноша вернул любезность и уехал прочь. Линкольн предположил, что у него где-то было безопасное место, где можно залечь. Оно ему нужно.
   Когда Линкольн вошёл в кухню, Джульетт Хэмилтон отвлеклась от курицы, которую ощипывала.
   - Что ж, я никогда - с притворным раздражением произнесла она. - Я уже решила, что вы вернётесь, накачавшись Вэлли Тэн. - Её глаза блестели.
   - Моя дражайшая госпожа, хоть я и перешагнул библейский рубеж в шесть десятков лет, меня не одолевает желание сбросить с себя эту смертную оболочку, - сказал Линкольн. Он и миссис Хэмилтон рассмеялись, после чего он продолжил: - По моему мнению, Вэлли Тэн имеет такое же отношение к настоящему виски, какое пощёчина имеет к поцелую. И то и другое привлечёт внимание, но я знаю, что предпочёл бы сам.
  
   "Вэлли Тэн" - традицонное мормонское пойло крепостью 42-44® (при том понимании, что мормон, уличённый в потреблении алкоголя, получает временное отлучение от церковных таинств). Ввиду имевшегося в Юте дефицита более типичных для бурбона ингредиентов, сусло для него замешивалось на овсе и пшеничном солоде (производимые сейчас промышленном способом марки "Вэлли Тэн" менее аутентичны, поскольку используют ячмень и минимальное количество овса). По отзывам дегустаторов, по вкусу ближе к водке, чем к виски, и вызывает тяжелое похмелье.
  
   - Если вы пытаетесь выпросить у меня поцелуй в щёку... - Джульетт подошла к нему и поцеловала. Затем она погрозила ему пальцем. - Однако Вэлли Тэн варят с благочестием, по крайней мере, так говорят мормоны.
   - Я не встречал ещё лучшего повода объявить благочестие неконституционным, - ответил Линкольн.
   - Вы - самый забавный человек, - воскликнула Джульетт Хэмилтон. - Почему все вокруг выставляют вас мрачным и серьёзным?
   - Отчасти из-за того, что никто никогда не объяснил моему лицу, что оно имеет право быть весёлым, - сказал Линкольн. - А отчасти из-за того, что обычно я говорю о серьёзных вещах, пускай и не всегда серьёзными словами.
   - Если добавить в лекарство немного мёда, принимать его немного проще, - сказала Джульетт.
   - Это так, - сказал Линкольн. - И с вашего сердечного позволения, однажды я использую это замечание в своей речи. - Заметив изумлённый вид миссис Хэмилтон, он добавил: - Я рад использовать любую фразу, которая кажется мне и верной, и к месту сказанной, и за всю свою жизнь я не слышал лучшего ответа для случайного человека, который жалуется на, как это он называет, моё неуместное легкомыслие.
   Едва Гейб Хэмилтон вошёл в дом, как в дверь заколотили.
   - Кто там, чёрт подери? - сказал он. Стук продолжился. Он нахмурился ещё сильнее. - Кто бы это ни был, думаю, прежде чем открыть, нужно достать револьвер.
   - Думаю, это было бы крайне неразумно, - торопливо произнёс Линкольн.
   Вместе с Хэмилтоном он проследовал ко входной двери. Когда Хэмилтон с яростью распахнул дверь, то не удивился, увидев за ней отделение одетых в синюю форму солдат армии США.
   - Есть ли Авраам Линкольн?.. - заговорил молодой лейтенант, затем заметил его. - Мистер Линкольн, вы должны немедленно пройти с нами.
   - С чего это вдруг? - требовательным тоном спросил Гейб Хэмилтон раньше, чем Линкольн успел ответить.
   - По приказу военного губернатора генерала Поупа он арестован, - ответил лейтенант. Солдаты за его спиной прицелились в Линкольна.
   - Я пойду добровольно, - произнёс тот. - Можете опустить эти штуки, пока кого-нибудь не ранило по недоразумению.
   Он вышел из дома, оставив Гейба Хэмилтона таращиться ему вслед.
  
   Дородный седобородый мужчина в мешковатом твидовом костюме, галстуке, завязанном в "четвёрку" и котелке, на первый взгляд не походил на человека, служащего в армейском штабе, полном суетящихся молодых людей в униформе. Генерал Томас Джексон был бы рад - весьма рад - если бы его гость решил остаться в Ричмонде.
   - Рад приветствовать вас в Луисвилле, господин президент, - сказал он и взмолился своему суровому Богу, чтобы тот простил ему эту ложь.
   - Благодарю, генерал, - ответил Джеймс Лонгстрит. - Среди прочего, что я выяснил во время Войны за Сецессию, стало то, что военные доклады, какими детальными бы они ни были, зачастую передают искаженное представление о ходе действий. Также я выяснил, что сообщения в газетах редко передавали что-либо, помимо искажённого представления.
   - В этом, ваше превосходительство, мы находимся в полном согласии, - сказал Джексон. - Если верить газетчикам, в этом предприятии мы полностью вырезали всё население Соединённых Штатов, мужчин, женщин и даже детей. Это кровавая битва, сэр, но не настолько кровавая.
   - Я и не думал, что она будет именно такой. - В голосе Лонгстрита слышалась нотка веселья. - Я прибыл сюда посмотреть, что это за битва, имея довольно подробное представление о том, какими битвы не бывают.
   - Эта битва, согласно вашей просьбе и требованию, несёт оборонительный характер, господин президент. - В голосе Джексона также слышалась нотка, нотка недовольства. - Стеснённый такими рамками, я стремился нанести Соединённым Штатам максимальный урон, отдав минимум земли.
   - Вот именно поэтому я и поставил вас в главе всего этого, генерал, - произнёс Лонгстрит и учтиво качнул головой. - Именно поэтому. И вы, как я и надеялся, справились превосходно. В Соединённых Штатах газеты склонны искажать и преувеличивать не в меньшей степени, чем наши. Многие из них довольно агрессивно утверждают, будто вы и в самом деле намерены уничтожить всех чёртовых янки до единого.
   - Если генерал Уилкокс продолжит набивать янки в Луисвилль, у меня это может действительно получиться, - ответил Джексон. - На что, впрочем, мне потребуется ещё некоторое время.
   Лонгстрит рассмеялся и хлопнул его по спине. Джексон бросил на президента Конфедеративных Штатов полный подозрений взгляд исподлобья. Лонгстрит сдерживал его, Лонгстрит спорил с ним, Лонгстрит его подрезал - он к этому привык, с тех пор, как такой же, как и он, бывший командующий корпусом, был инаугурирован. Энтузиазм Лонгстрита по поводу того, что он сделал, был настолько необычен, что Джексон даже не знал, как на него реагировать.
   Военные формальности задали ему рамки для ответа, точно так же, как задавали их для всей его жизни.
   - Пройдемте со мной, ваше превосходительство, - сказал он. - Вы сможете изучить карту и понять, где мы сейчас находимся и, что я надеюсь сделать в ближайшем будущем.
   - Благодарю. Мне следовало поднять перед вами этот вопрос - что делать в будущем. Далее я намерен отправиться на передовую, дабы лично посмотреть, какой новый вид боевых действий вы тут придумываете.
   Джексон уставился на него. Никто никогда не подвергал сомнению мужество Джеймса Лонгстрита. За прошедшие годы Джексон не раз убеждался в недостатке у Лонгстрита здравого смысла, но никогда по такой причине.
   - Господин президент, умоляю вас передумать, - сказал он. - Один везучий снайпер, один упавший не туда снаряд...
   - Разве вас это не обрадовало бы, генерал? - спросил Лонгстрит. - Если бы я погиб, не сомневаюсь, вместе со мной погиб бы и план освобождения, в отношении которого вы безошибочно дали понять, что вы против.
   Джексон опустил взгляд на свои потёртые, не по размеру большие сапоги. Обычно он говорил с безжалостной откровенностью. Прокашлявшись пару раз, он произнёс:
   - Ваше превосходительство, вы меня в одном убедили: никто в Конфедеративных Штатах, кроме вас, не может и надеяться в это кризисное время провести нас сквозь хитросплетения отношений с нашими союзниками.
   - Думаю, вы оказываете вице-президенту Ламару медвежью услугу, поскольку он обладает гораздо большим опытом ведения дел с европейцами, нежели я.
  
   Луций К. Ламар 2-й (1825-1893) - юрист и политик из Джорджии. В годы, предшествовавшие Гражданской войне, выступал за компромисс между Севером и Югом, признав политическое доминирование Севера де-юре в обмен на сохранение рабства. Отличился в битве при Вильямсбурге в 1862 г., однако был вынужден оставить воинскую службу ввиду приступов эпилепсии и уехал в Европу в качестве дипломатического посланника КША. Министр внутренних дел США в 1885-1888, член Верховного суда США с 1888 до своей смерти. В политическом плане противоречив: выступал против наделения негров правом голоса, но за их интеграцию в общество.
  
   - Он не обладает вашей дьявольской хитростью, - заявил Джексон.
   При этих словах Лонгстрит улыбнулся.
   - Лесть ничего вам не даст, - лукаво произнёс он. - К картам, затем, на передовую. - Когда он увидел выражение лица Джексона, его улыбка стала шире. - Заверяю вас, генерал, я не незаменим. Пока вы продолжаете окрашивать Луисвилль и Огайо красной кровью янки, успех нам гарантирован.
   - Мы тоже льём кровь, - сказал Джексона, ведя президента к палатке, в которой он разрабатывал стратегию и откуда рассылал указания командирам на передовой.
   Лонгстрит указал на телеграфистов, которые сидели, готовые отбить любые приказы, что отдаст им генерал-аншеф.
   - Доброе дело, - сказал он. - Так вы бережёте время, вместо того, чтобы отправлять вестового в палатку к связистам, а в таких вещах, минуты могут быть критически важны.
   - Именно так, - сказал Джексон. Он указал на большую карту Луисвилля. - Как видите, господин президент, силы Соединённых Штатов, к сожалению, несмотря на все наши попытки их подвинуть, захватили полосу земли длиной в несколько миль и глубиной от нескольких сотен ярдов до примерно мили. Я утешаю себя тем, какую цену они заплатили за это приобретение.
   - Насколько хорошо они сражаются? - спросил Лонгстрит.
   - Как мы уже видели в прошлую войну, их отвага сопоставима с нашей, - ответил Джексон. - Также на их стороне численное превосходство, а их артиллерия и сильна и отлично слажена. Засим, я исчерпал военные достоинства, что они демонстрируют. Взгляд генерала Уилкокса на стратегию, похоже, заключается в том, чтобы отправлять людей вперёд, дабы они долбились головой о...
   - О каменную стену вашей обороны? - хитрым голосом перебил его Лонгстрит.
   Джексон продолжил, словно президент не произнёс ни слова:
   - ...о позиции, что мы приготовили для отпора им. Одну вещь эта битва доказала раз и навсегда, ваше превосходительство - преимущество обороны, когда солдаты в полевых укреплениях оснащены самозарядными винтовками.
   - Как мы и предполагали, основываясь, как на собственных манёврах, так и на недавних Франко-Прусской и Русско-Турецкой войнах, - сказал Лонгстрит. - Обнадёживает, что в данном случае, наши специалисты оказались правы.
   - Обнадёживает? Я бы так не сказал, господин президент, - ответил Джексон. - Преимущества, получаемые при обороне, делают манёвренную войну более трудной, чем это было во время предыдущего конфликта с Соединёнными Штатами.
   - Но, генерал, мы не собираемся вторгаться и завоёвывать Соединённые Штаты. Это они намерены вторгнуться и завоевать нас, - вежливо проговорил президент Конфедеративных Штатов. - Заявляю, что поддержу всё, что усложнит их работу и облегчит нашу.
   - Хм, - произнёс Джексон. - В ваших словах есть доля истины. - Лонгстрит продемонстрировал ему более широкую перспективу, нежели видел он сам. С точки зрения Конфедерации, как целого, жизненно важно иметь возможность создать крепкую зубастую оборону. С точки зрения генерала, склонного наступать, способность противника создать крепкую зубастую оборону, было подобно запору.
   - Разумеется, так и есть. - Лонгстрит, по своим манерам, не уступал Джексону. Манеры Джексона имели в своём основании веру в Господа, а манеры Лонгстрита основаны на вере в самого себя. Президент Конфедерации продолжил: - Теперь, когда я увидел наши позиции в Луисвилле на бумаге, я посмотрю на них своими глазами.
   У него был такой вид, словно он ждал, что Джексон начнёт с ним спорить. Он выглядел так, словно ожидал получить удовольствие от верховенства над своим генерал-аншефом. Отсалютовав, Джексон ответил:
   - Есть, сэр. Я намерен вас сопровождать.
   - Что? - Лонгстрит решительно покачал головой. - Я не могу этого позволить, генерал. Вы...
   - Незаменим, ваше превосходительство? - Джексон решил возразить своему главнокомандующему. - Думаю, нет. Аргументы, относящиеся к вам и мистеру Ламару, в равной степени относятся к генералу Александеру.
   - Вы нарушаете субординацию, генерал, - резко бросил Лонгстрит. Джексон склонил голову, словно это был комплимент. Лонгстрит сердито посмотрел на него, затем рассмеялся. - Ладно, будь по-вашему.
   Джексон оставил Э. Портера Александера на общее командование до своего возвращения, а затем, вместе с Лонгстритом поехал по Луисвиллю, в направлении звуков орудийной пальбы. Он двигался к этому звуку, словно к возлюбленной. Жена знала об этой его неверности и прощала ему её, в том числе и поэтому, он её любил.
   Даже в отдалении от передовой, снаряды и пожары брали своё с домов, контор, складов и мануфактур Луисвилля. Некоторые выгорели, превратившись в скелеты самих себя, в то время, как другим не хватало целых кусков, словно их откусили гигантские челюсти. В воздухе пахло застоявшимся дымом и оружейным порохом, с тошнотворно-сладкой примесью зловония смерти.
   Лонгстрит набрал полную грудь воздуха. Он поджал губы.
   - Не чувствовал этого запаха с Войны за Сецессию, но он никогда не выходит из головы, не так ли?
   - Так точно, сэр. - Джексон склонил голову, смакуя звуки боя на близком расстоянии. Какое-то мгновение артиллерия звучала довольно тихо. Немного поразмыслив, он сказал: - Не думаю, что хоть раз во время Войны за Сецессию слышал настолько плотный звук ружейной стрельбы. Добавьте к этому возросшую мощь артиллерии, и становится неудивительно, почему наступление захлёбывается, едва начавшись.
   - Да, - отвлечённо отозвался Лонгстрит. Мимо них в тыл прогрохотала пара санитарных фургонов. - Ещё с самой Войны за Сецессию я не слышал стонов и воплей раненых, но они также весьма чётко впечатываются в память.
   С передовой возвращались солдаты, даже не раненые, они выглядели, как жертвы войны - истрёпанная форма, грязные лица, ужаса в их глазах было больше, чем мусора на тропах, по которым они шли. Солдаты, что шли вперёд, особенно те, кто там уже бывал, продвигались неуклонно, но без малейшего признака рвения. Они знали, что их ожидало.
   Теперь, с каждым кварталом, разрушения некогда процветающего города стали серьёзнее. Вскоре какой-то капрал поднял руку.
   - Здесь никто не ездит верхом, - заявил он, а затем в глупом изумлении уставился на тех, кого остановил.
   - Вы исполняете свой долг, капрал, - сказал Джексон. Вместе с Лонгстритом они спешились и продолжили путь пешком, вскоре начав передвигаться от окопа к окопу по зигзагообразным траншеям, вырытым в земле, дабы свести к минимуму ущерб от разрывов снарядов, и удержать наступавших янки, которым удалось захватить один конец окопа, от смертоносной продольной стрельбы. Стены некоторых окопов были укреплены кирпичами и брёвнами от разрушенных зданий.
   Рабы в одежде из грубо выделанного хлопка трудились над укреплением обороны. Джексон взял за правило наблюдать за ними, говорить с ними, подбадривать их. Лонгстрит взял за правило не замечать Джексона.
   Над окопом, на открытой земле, в некоем армейском подобии охотничьей засидки, сидел снайпер с длинным латунным монокуляром, установленным на Тредегар; мусор был хитроумно разложен спереди и слева от него так, чтобы скрыть его от чужих глаз, пока он высматривал цели на позициях северян. Джексон задумался, мимо скольких снайперов он прошёл, даже не заметив. Ещё он задумался, сколько таких же снайперов в синей форме янки, сейчас смотрели на юг, выглядывая неосторожных конфедератов.
   Солдаты в передовых окопах начали радостно кричать, приветствуя своих генерал-аншефа и президента. Офицеры в форме орехового цвета отчаянно шикали на них, чтобы чёртовы янки, пронюхав о них, не обрушили на головы Джексона и Лонгстрита ливень снарядов.
   Президент ходил туда-сюда, осматривал окоп, периодически останавливаясь, чтобы поболтать с солдатами, что его защищали. Джексон следовал за ним. Пройдя пару сотен ярдов, Лонгстрит повернулся к нему и спросил:
   - Возможно ли, что армия Огайо сможет привезти сюда достаточно орудий и людей, чтобы выбить нас из Луисвилля?
   - Да, сэр, как бы ни было мне больно об этом говорить, но такое возможно, - ответил Джексон. - Они заплатят чудовищную цену, но такое возможно.
   - Захватив Луисвилль такой ценой, не смогут ли они после этого вскорости захватить весь Кентукки? - осведомился Лонгстрит. Джексон от души рассмеялся, чем вызвал у президента улыбку. Однако у него был ещё один вопрос: - Янки эти факты известны так же, как и нам?
   - С трудом представляю, как может быть иначе, - сказал Джексон. - А почему вы спрашиваете?
   - Чтобы понять, что ваши умозаключения совпадают с моими, - ответил Лонгстрит, что, к раздражению генерала, вовсе никаким ответом не являлось.
  

Глава 10

   Полковник Джордж Кастер возвращался в Солт-Лейк-Сити в приподнятом настроении. Он не преуспел в выслеживании неуловимого Джона Тейлора, однако возвращал в руки правосудия США Джорджа К. Кэннона, ещё одного выдающегося вожака Церкви Иисуса Христа Святых последних дней.
  
   Джордж Куэйл Кэннон (1827-1901) - один из лидеров мормонской церкви, служивший при четырёх её президентах. Прессой того времени назывался мормонским премьером и мормонским Ришелье. Главный организатор регулярной печати в Юте. В реальной истории, представлял Юту в Палате Представителей США до 1882 г., когда многоженцам было законодательно запрещено занимать выборные должности.
  
   Кэннон, с руками в наручниках, и ногами, связанными вместе под брюхом лошади, угрюмо ехал позади Кастера и его брата.
   Находясь в прекрасном расположении духа, Кастер обратился к Тому:
   - Ты слыхал о мормонском епископе, который ушёл из жизни, оставив после себя девять вдов?
   - Что, нет, Оти, не могу сказать, что слышал, - ответил Том Кастер. - Может, расскажешь об этом бедолаге? - Судя по выражению его лица, он решил, что где-то здесь таилась шутка. А, поскольку он не смог её распознать, то охотно подыграл, притворившись недотёпой.
   - Всё было очень печально, - со вздохом произнёс Кастер. - Как сказал священник у его могилы: Среди жён мы все - при смерти.
   Братья Кастеры рассмеялись. Как и солдаты, что находились в пределах слышимости. Том Кастер обернулся через плечо к пленнику и спросил:
   - А среди скольких жён находишься ты, Кэннон?
   - Одной, - твёрдо ответил мормон.
  
   Кэннон лжёт. На этот момент у него 6 жён (из них 2 - родные сёстры), и более 30 детей. В реальной истории, пытаясь отстоять многожёнство в Верховном Суде США, он апеллировал к тому, что-де эта практика позволяет избежать супружеской неверности, неизбежной ввиду "природной склонности мужчины к полигамии".
  
   Это был невысокий круглолицый мужчина, с коротко постриженными волосами, его щёки и место над верхней губой были гладко выбриты, а под подбородком виднелся клочок курчавой седеющей бороды.
   - Зачем лгать? - произнёс Кастер с чем-то похожим на настоящее любопытство в голосе. - Мы же превосходно всё знаем. И ты должен понимать, что мы превосходно всё знаем.
   - Во-первых, я не лгу. - У Кэннона была суетливая манера уточнять и делать оговорки, свойственная, скорее, адвокату, нежели революционеру. - Во-вторых, если рассуждать чисто гипотетически, если наказание за многожёнство более сурово, чем наказание за лжесвидетельство, не пойдёт ли человеку, находящемуся в столь затруднительном положении, на пользу солгать?
   - Возможно и так, если бы это было единственное обвинение, выдвинутое против тебя, - ответил Кастер. - Впрочем, в сравнении с изменой, всё остальное - мелочи.
   - Я не изменник, - сказал Джордж Кэннон, о чём повторял с тех самых пор, как солдаты Кастера нашли его в стоге сена неподалёку от Фармингтона. - Я ничего не желаю своему народу, кроме как прав, гарантированных ему Конституцией Соединённых Штатов.
   - Жизнь, свобода и стремление к жёнам? - предположил Кастер, что вызвало у его брата очередной приступ смеха, а пленный мормон лишь сжал челюсти и не произнёс ни слова.
  
   В оригинале - "Жизнь, свобода и стремление к счастью".
  
   Джон Поуп разместил свою штаб-квартиру в Форте Дуглас, что к северо-востоку от центра Солт-Лейк-Сити. Форт располагался на куске земли, находящемся выше города. Оттуда артиллерия, что привёз с собой Поуп, а также орудия, полученные после того, как правительственные силы снова заняли территорию Юта, могла вести прямой и разрушительный огонь по любым проявлениям мятежа, если таковые появятся.
   Кастер въехал в форт как герой-завоеватель.
   - Очередной злодей-мормон пойман! - зычным голосом выкрикнул он. Солдаты, что охраняли ворота и те, что стояли на частоколе, радостно закричали. Кастер снял шляпу и помахал ею. Этот жест вызвал очередную порцию радостных криков.
   Бригадный генерал Джон Поуп, услышав гомон, вышел из кабинета выяснить, что происходит.
   - А, полковник Кастер! - произнёс он, затем посмотрел мимо него на пленника. - Значит, это тот самый знаменитый Джордж Кэннон, о котором вы мне телеграфировали, не так ли? Он не похож на фанатика с безумными глазами, как некоторые из тех, кого мы ранее изловили.
   - Так точно, сэр, - согласился Кастер - находясь достаточно близко от начальства, чтобы оно могло услышать, он поставил себе за правило соглашаться с ним. - Но без своих товарищей с каменными сердцами и холодными головами, что их вынянчили, фанатики с безумными глазами не смогли бы причинить столько вреда.
   - Это, как мы уже здесь видели, есть не что иное, как истинная правда, - веско проговорил Поуп. - Превосходно, полковник. Снимите его с конного пьедестала, - военный губернатор рассмеялся собственной остроте, а с ним, разумеется, рассмеялся и Кастер, - и ведите его в узилище. Вскоре мы его подвергнем суду, и вскоре же, не сомневаюсь, подвергнем казни через повешение.
   - Полагаю, председатель на этих процессах - вы, - вежливо произнёс Кэннон. - Приятно знать, что вы подходите к этому делу беспристрастно.
   - Вы, мормоны, слишком долго разлагали суды территории Юта, - ответил Поуп. - У вас не должно больше быть возможности для этого.
   Кастер спешился, подошёл к лошади Кэннона и разрезал верёвки, что связывали его ноги. Он помог скованному пленнику спуститься с животного, затем повёл его к ряду камер, предназначенных для пьяных солдат, которые ввязывались в потасовки, но сейчас там содержалось столько мормонских вождей, сколько армия США была способна выследить.
   Сделав пару шагов по плацу, Кастер замер, как вкопанный. А поскольку он держал под руку Кэннона, мормонский элитарий также был вынужден остановиться. На мгновение Кастер напрочь позабыл о пленнике, захватом которого так гордился. Указывая через плац, он прорычал:
   - Что, адово пламя, он тут делает?
   Взгляд Джона Поупа скользнул к фигуре, прогуливавшейся своей развинченной походкой. С чем-то похожим на мурлыкание, военный губернатор произнёс:
   - Честный Эйб? Арестован за сношения с Джоном Тейлором и за отказ сообщить, где этот жалкий бунтовщик прячется.
  
   Честный Эйб - прозвище Авраама Линкольна, данное ему за то, что он всегда возвращал взятые в долг деньги.
  
   - Это действительно так, сэр? - Глаза Кастера засияли. - Можете его тоже повесить? Господь свидетель, за последние двадцать лет он это заслужил. Если бы не он, нам бы не пришлось сражаться в Войне за Сецессию, и, если бы не он, думаю, мы бы в ней победили. - Построив фразу именно так, он смог обвинить Линкольна за его обращение и с Макклелланом, и с Поупом.
   - Мне запрещено его вешать, - безрадостно произнёс Поуп. - Мне даже официально запрещено держать его под замком, хотя президент Блейн, в своей щедрости, позволил мне содержать его под охраной здесь, в форте. - Он что-то пробормотал в бороду. Чуть громче он добавил: - Блейн тоже республиканец.
   - Республиканцы. - Кастер произнёс это слово так, словно оно было отравлено. - Они втягивают нас в войны, а потом сражаются в них самым неправильным способом, какой только могут найти. Если половина, четверть того, что в телеграммах сообщают о Луисвилле, правда... - Ударом ноги он выбил облако пыли, затем обтёр сапог о тыльную сторону брючины.
   - Орландо Уилкоксу всегда лучше удавалось молиться, нежели воевать, - сказал Поуп. - Это произвело впечатление на краснокожих, когда он был тут, на Западе. Теперь он больше не сражается с краснокожими. Теперь он сражается с Каменной Стеной Джексоном.
   - Нам обоим это известно, - с гримасой на лице произнёс Кастер. Внезапно он вспомнил, что всё ещё держал Джорджа К. Кэннона. - Иди, давай. - Он пихнул пленного мормона вперёд.
   Едва разобравшись с формальностями заключения Кэннона под стражу, он вновь поспешил на плац. Ему потребовалось лишь мгновение, чтобы заметить Линкольна, который прогуливался так беззаботно, как будто находился в гостиничном саду. Кастер подбежал к нему.
   - Как вы посмели? - требовательным тоном спросил он.
   Линкольн взглянул на него сверху вниз - он смотрел сверху вниз потому, что хоть вес прожитых лет и согнул его, бывший президент всё ещё возвышался над всеми на фут, или даже больше.
   - Как я посмел, что? - мягким голосом поинтересовался он. - Прогуливаться здесь? Я не думал, что это частная собственность, и ни в коей мере не примял траву.
   Плац представлял собой голую землю, без единой травинки, на которую можно было бы ступить. Кастер хмуро смотрел на Линкольна, который выдерживал его хмурый взгляд, как человек, выдержавший множество хмурых взглядов.
   - Как вы посмели общаться с мормонами без разрешения? - бросил он.
   - Я надеялся убедить мистера Тейлора уступить так, чтобы эта оккупация нанесла как можно меньше вреда Конституции, - ответил Линкольн. - Боюсь, в этом я не преуспел, мормоны испытывают к подвешиванию за шею такую же степень неприятия, как и все остальные группы народонаселения.
   - Сила - единственный урок, который понимают мормоны, - сказал Кастер.
   - Кто посеет ветер, пожнёт бурю, - ответил на это Линкольн. - Тяжесть ненависти, что порождает к себе Армия США, может стать неподъёмной.
   - Будто это Конфедеративные Штаты пожинают сейчас бурю, ветер которой посеяли вы лично, - сказал Кастер. Эти слова проняли Линкольна; Кастер улыбнулся, увидев, как тот поморщился. Он продолжил: - Как вы посмели скрывать от нас местонахождение Джона Тейлора?
   К его удивлению, при этих словах Линкольн рассмеялся.
   - Мой дорогой полковник, вы хотите сказать, будто считаете, что Тейлор всё ещё находится там же, где и был?
   Кастер почувствовал себя дураком. Он попытался скрыть это за самоуверенностью.
   - Что вы, разумеется, нет. Но если бы вы сразу после этой незаконной встречи явились к военным властям США, мы могли бы схватить изменника, так как у него была бы совсем небольшая форма перед нашими людьми.
   - В этом вы, возможно, правы, полковник Кастер, - ответил Линкольн. - Однако, поскольку он решил использовать меня, как посредника, я счёл, и по-прежнему считаю, что мистер Тейлор, по сути, сделал меня обязанным перед собой, и я нарушил бы свои обязательства перед ним, сообщив, где мы встретились.
   - Ежели вы и далее намерены прятаться за каждой буковкой и каждой запятой закона, чтобы спасти преступника от заслуженной кары, тогда, по моему мнению, вы заслуживаете встать на виселице рядом с ним, когда мы его схватим, - сказал Кастер. - Я не терплю законнической казуистики и болтовни.
   - Как же мы тогда должны жить, если не по закону? - поинтересовался Линкольн.
   - Когда закон нас подводит, как это с очевидностью произошло на территории Юта, следует ли нам жить по нему, как бы дорого нам это ни стоило? - ответил на это Кастер.
   Линкольн вздохнул.
   - Тут вы, полковник, намеренно или нет, задали очень важный вопрос. Немалая часть истории закона Соединённых Штатов, да и всего мира, по сути, как мне известно, проистекает из диалектической борьбы между вашим наблюдением и моим.
   - Какой ещё борьбы? - спросил Кастер.
   - Неважно, - ответил Линкольн. - Я и не ожидал, что вы изучали Гегеля или Маркса. Их труды прибыли на эту сторону Атлантики совсем недавно, и пока не были оценены по достоинству.
   Кастер не слышал об этих именах. Это вынуждало его ощущать не невежество, а самодовольное превосходство.
   - Нам тут не нужна кучка иностранных лгунов. Как по мне, нам хватает и своих, доморощенных лгунов. - Он с яростью смотрел на бывшего президента. - И если бы президент, что состоит в той же жалкой партии, что и вы, не защищал вас от последствий предательства, мы бы посмотрели, сможем ли построить виселицу, достаточно высокую, чтобы вас на ней вздёрнуть.
   - Мои ноги всегда были достаточно длинными, чтобы дотянуться до земли, - сказал Линкольн. - Я бы предпочёл, чтобы они дотягивались и впредь.
   - А я нет, - сказал Кастер и повернулся спиной к человеку, которого считал виновником столь многих неудач прошлого поколения. Он зашагал прочь. Хоть ему и показалось, что он услышал за спиной очередной вздох Линкольна, он не стал оборачиваться, чтобы убедиться.
   Вместо этого он разыскал генерала Поупа, который был весьма рад видеть его после поимки Джорджа Кэннона.
   - Один за другим, полковник, они оказываются в наших руках, - сказал Поуп. - И мы избавимся от них, одного за другим.
   - Так точно, сэр, - отозвался Кастер. - Откровенно жаль, что и от Линкольна мы не можем избавиться тем же способом, ну или чтобы с ним произошёл несчастный случай при попытке побега.
   - Мне отдельно предупредили, чтобы я не допустил возникновение подобных несчастных случаев в отношении него, хоть он об этом и не знает, - сказал Поуп. - Очень плохо, не так ли?
   - Прячется за законом, чтобы нарушать закон, - пробормотал Кастер. Линкольн мог бы подобрать этому какое-нибудь причудливое название. В глазах Кастера, всё было так, как есть.
   - Именно так. Что ж, все эти годы мы оба знали, что этот человек - мерзавец, так с чего бы нам удивляться очередному доказательству сего? - Поуп начал говорить что-то ещё, но сам себя одёрнул. - Вспомнил, что хотел сказать вам, полковник. Военное министерство выдаёт нам ещё полдюжины орудий Гатлинга. Поскольку вы уже имеете опыт обращения с ними, я приписываю их к вашему полку.
   - Есть, сэр, - ответил Кастер. - Лишь Богу известно, что я могу сделать с восемью этими штуковинами, но скажу, что не могу придумать ничего более уместного для того, чтобы свора бунтовщиков пожалела что вообще родилась на свет, чем выставить против них одну штучку.
   - Именно так, - повторил Поуп. - Едва мы начнём вешать мормонских шишек, у нас могут появиться те самые бунтовщики. Надеюсь, не появятся. Впрочем, если придётся, полагаю, вы с этими забавными кофемолками сыграете основную роль в их усмирении.
   - С удовольствием, сэр, - ответил Кастер.
  
   Чаппо подошёл к генералу Стюарту. Сын Джеронимо вежливо подождал, пока на него обратят внимание, затем произнёс:
   - Первые из наших людей вернулись. Синепузые идут чуть позади них. Гонят со всех сил. Думают, что против них только мы. В другой час, может, два, вы покажете им, что они ошибаются.
   - Да. - Стюарт потёр ладони. Он ожидал начала действия с той же жаждой, с какой жених ожидал брачной ночи. - Ты уверен насчёт времени?
   - Как человек может быть в чём-то уверен? - резонно заметил Чаппо. - Если синепузые не учуют ловушку, к тому времени они будут здесь.
   - Хорошо. - Стюарт обратился к горнисту. - Труби к бою.
   Когда зазвучала воинственная мелодия, Чаппо произнёс:
   - Для белых вы очень хорошо прячетесь. Вы можете обдурить других белых. - С юношеским перфекционизмом, он поправился: - Вы могли бы дурить других белых довольно долго.
   Джеб Стюарт напомнил себе, что в устах краснокожего эти слова звучали, как похвала, а не как неуважение. Эта пустыня была землей апачей, а не его собственной. Ему и его людям никогда её не познать, как им. Именно поэтому они были столь полезными союзниками против янки.
   По этой же причине, хоть он и не стал бы нападать на них сам, как уговаривал его майор Селлерс, Стюарт не стал бы возражать, чтобы в предстоящей битве погибло немало апачей. Случись так, они не смогли бы обвинить его в этом. Они были столь же готовы сражаться с солдатами США, сколь и он сам - более чем, готовы, ведь это сражение было их идеей. Когда они будут подсчитывать свои потери, он будет говорить так сочувственно, словно старая мамочка.
   Пока же он отправил вестовых тем, кто последние несколько дней потел под жарким-жарким солнцем. Все посланники несли один приказ. Не открывать огонь слишком рано, - инструктировал их Стюарт. - Ждать сигнала. Ждать, пока янки зайдут в каньон. Мы хотим их не просто напугать. Мы хотим их разгромить.
   Чаппо слушал всё это с одобрением.
   - Единственный смысл в сражении - это победа, - сказал он. - Ты хорошо это понимаешь.
   - Это уж точно, - ответил Стюарт. Пусть он и носил на воротнике вышитые генеральские звёзды, карабин Тредагара он носил, как простой кавалерист. Некоторые офицеры считали своим долгом в бою вести и вдохновлять рядовых, в сам бой не вступая, за исключением самообороны. Стюарт никогда не видел в этом смысла. Ему хотелось наносить вред врагу всеми доступными способами.
   Ожидание давалось тяжело, что всегда было свойственно ожиданию. Затем, в отдалении на севере он расслышал ружейную стрельбу, его голова дёрнулась в сторону, как у охотничьей собаки, взявшей след. Он огляделся в поисках Чаппо. Апач испарился, и Стюарт не мог сказать, когда. В одну секунду он был здесь, в следующую уже нет. Ни один белый не мог так двигаться.
   Появились апачи, некоторые верхом, некоторые пешие. Они спокойно двигались по каньону. Наблюдая за ними, Стюарт не испытывал ничего, кроме восторга. Тем, как они отступали с боем, они не давали ни единого намёка солдатам США, что их ожидают союзники. Когда они сформировали некое подобие строя на южной оконечности каньона, это выглядело ничем иным, как отсрочкой, позволявшей остальным оторваться от преследователей.
   Вот, появились и янки, они ехали в свободном порядке, то там, то тут появлялись облачка дыма, когда кто-нибудь из них стрелял по отступающим индейцам. Некоторые, примерно один к двум, вообще никакими синепузыми не были, на них была гражданская одежда - добровольцы, предположил Стюарт. Увидев, что индейцы больше не отступали, а сформировали строй, солдаты северян начали собираться в кучу; те, что ехали впереди замедлялись, а те, что ехали позади их догоняли.
   Такая цель - просто мечта для артиллеристов. Стюарт подождал, пока пушкари, находившиеся на возвышенности, решат, что в их прицелах собралось достаточно чёртовых янки. Если бы они ждали дольше, какой-нибудь жадный до стрельбы идиот начнёт палить раньше них, и выдаст врагу засаду.
   Бах! Все полевые орудия выстрелили, как одно целое. Все снаряды легли очень кучно посреди янки. Результат, видимый сквозь дым и поднятую пыль, был ужасающим: на горящей земле лежат и дергаются люди и кони, другие люди и кони, либо ошмётки людей и коней, лежат и вообще не шевелятся.
   Словно в прекрасную музыку Стюарт вслушивался в растерянные и встревоженные крики солдат северян. Как он и надеялся, орудий они пока не заметили, и решили, что апачи заложили для них мины.
   - Рассредоточиться! - выкрикнул кто-то, направив синепузых вверх по пологим склонам каньона - и прямо под истребляющий ружейный огонь, который конфедераты, уже уставшие ждать, обрушили на них.
   Тредегар Стюарта ударил его в плечо. Янки, в которого он целился, сполз с лошади на землю. Генерал конфедератов радостно вскрикнул, досылая в казённик очередной патрон, хотя он и не был до конца уверен, что именно его пуля свалила кавалериста северян. В этого парня могли целиться и другие солдаты.
   Теперь солдаты армии США догадались, что сломя голову влетели в ловушку. Впрочем, пока они не поняли, какой именно была эта ловушка.
   - Прямо на них! - выкрикнул офицер, командовавший эскадроном добровольцев. - Когда их атакуешь, чёртовы краснокожие всегда ударяются в бегство. - Он взмахнул шляпой. - Вперёд, парни!
   Он галопом бросился вперёд, отважно, но глупо. Мгновение спустя, он стал отважным, глупым и мёртвым. Пуля угодила ему в лицо, разнеся затылок в клочья. Ещё одна пуля попала в грудь его коню. Животное упало и, падая, опрокинуло животное позади себя, которое упало на своего всадника.
   На солдат США упало ещё несколько снарядов, не единым залпом, а по очереди, по мере перезарядки пушек.
   - Господь всемогущий, это повстанчики! - этот крик и другие подобные ему, объявляли о том, что янки, пусть и запоздало, но поняли, что происходит.
   Они отбивались изо всех сил. Добровольцы, похоже, были в основном вооружены Винчестерами, а не армейскими Спрингфилдами. Охотничьи винтовки с магазинным заряжанием и рычажной перезарядкой помогали добровольцам стрелять быстрее, чем военным с обеих сторон с их однозарядными казнозарядками. На близкой дистанции они наносили очень много вреда.
   Однако на близкую дистанцию подобрались немногие из них. Отряд северян находился в центре, обстреливаемый с трёх сторон - апачами и артиллеристами спереди и спешенными кавалеристами Конфедерации по бокам. Если бы ими командовал Стюарт, он бы не знал, что делать. Он надеялся, что погиб бы с честью, дабы ни у кого впоследствии не появилась возможность обвинить его, что он сам сунул голову в петлю.
   Помимо доблестной гибели, офицер, командующий силами северян, мог бы отступить со всеми, с кем можно, возможно, пожертвовав арьергардом, чтобы задержать преследователей. Этого вражеский командир также сделать не попытался. Вместо этого, не имея ни малейшего понимания, с чем имеет дело, он попытался прорваться через конфедератов, окопавшихся по обе стороны каньона.
   Рядом со Стюартом закричал, будто раненый, молодой лейтенант. Осмотрев рану, он закричал вновь:
   - Господи! Мне причиндалы отстрелили!
   Стюарт прикусил губу. Он знал, какие жуткие вещи могла принести война, но ни один мужчина никогда не думал об этом конкретном ранении без содрогания и ужаса. Затем уже над его собственной головой просвистела пуля, причём, настолько близко, что он ощутил кожей дуновение ветерка. Это позволило ему сосредоточиться на собственном выживании.
   Он никогда не видел битвы, которая была бы развивалась настолько стремительно. К тому же, поскольку янки оказались в ловушке, его вестовым пришлось бы идти окольным путём, чтобы добраться до конфедератов на другой стороне каньона. Однако вторая половина его армии прекрасно знала, что делать - держать позицию и продолжать расстреливать чёртовых янки, пока тех вообще не останется, либо пока те, кто остались, не решат, что с них хватит и не побегут.
   То же относилось и к людям, что находились вместе с ним на западном склоне каньона. Солдаты северян, и строевые и добровольцы, со всей отвагой продолжали штурмовать их позиции. Многие передвигались пешком, став для противника меньшей мишенью. Некоторые добрались до конфедератов. Бой там, помимо пуль, вели и прикладами, и штыками, и ножами. Однако, хоть янки и добрались до позиций конфедератов, дальше они не продвинулись. Немногие выжившие откатились обратно к центру каньона, а пули вздымали облачка пыли у их ног либо укладывали их безжизненные тела под солнцем.
   Стюарт взглянул на небо. Стервятники уже лениво нарезали круги. Откуда они узнали?
   - Вперёд! - выкрикнул Стюарт. - Коли они готовы стоять и держаться, поглядим, сколько они продержатся.
   С радостными криками, бойцы пошли вперёд. Ни ореховый ни серый цвет формы не подходил к этой местности, но это было гораздо лучше, чем тёмно-синяя форма, что носили солдаты северян, к тому же и те, что в ореховом, и те, что в сером, были с головы до ног покрыты пылью и грязью. Среди наступавших врагов янки нашли лишь несколько хороших целей.
   Офицер, что командовал силами северян - был ли это изначальный командир или нет, Стюарт знать не мог - наконец, пускай и слишком поздно, решил отвести всех, кого мог спасти. К тому моменту ружейная пальба с обеих сторон стала гораздо ближе, чем изначально. Полевые орудия конфедератов продолжали сыпать снаряды в самые плотные скопления янки. Обратно в Тусон ушли лишь разбитые остатки тех, кто выходил из него в погоню за апачами.
   - Великолепно, генерал, великолепно! - выкрикнул майор Горацио Селлерс.
   - Благодарю, майор, - ответил адъютанту Стюарт, затем задумчиво произнёс: - Вы в курсе, что у вас в шляпе дырка от пули?
   Селлерс стянул головной убор и осмотрел.
   - Теперь в курсе, сэр, - сказал он, затем, с показной беспечностью, надел шляпу обратно. - Насколько энергично прикажете преследовать?
   - Не очень, - ответил Стюарт. - Президент Лонгстрит вполне ясно дал понять, что наша задача - защищать Сонору и Чиуауа, и не пытаться аннексировать территорию Нью-Мексико. Жаль, но уж, как есть. После этого разгрома, не думаю, что янки будут в состоянии в ближайшее время вторгаться в наши новые провинции.
   - Думаю, вы правы, - сказал Селлерс. - Также, должен сказать, что вы были правы насчёт апачей. Они с пользой послужили нам. - Он огляделся и понизил голос. - Ещё я надеюсь, что многие из них поели земли. То, что они помогли нам сделать с янки, они могут в один прекрасный день провернуть и против нас.
   - Могут, - согласился Стюарт. - Мы должны убедить их, что это не в их интересах. Как я уже говорил, поскольку мы ни мексиканцы и не янки, в этой игре у нас есть фора. - Он указал вперёд, в сторону горловины каньона, где артиллерия, увеличив дальность стрельбы, говорила последнее прощай отступавшим северянам. - И в этой игре у нас тоже есть фора.
   В месте, что считалось основным полем битвы, стрельба постепенно стихла. Всё больше конфедератов выходило из укрытий, чтобы согнать вместе пленных, сделать, что можно, для раненых и обобрать мертвецов. Апачи тоже вылезли из укрытий. Некоторые из этих укрытий, казалось, были неспособны спрятать человека, пока из-за них не выходил индеец, а то сразу двое или трое.
   Немалое число конфедератов, особенно из числа военнослужащих Пятого кавалерийского, которые немало сражались с команчами, снимали с северян скальпы, в качестве победных сувениров. К удивлению Стюарта, апачи этого делать не стали.
   - Нет, мы так не делаем, - ответил Чаппо, когда Стюарт спросил его об этом. Он задумчиво нахмурился, затем пояснил: - Некоторые самые дикие из нас иногда снимают скальп, - он поднял указательный палец, - один, особенный... - При помощи Стюарта он подобрал нужное слово, - да, для особой церемонии. Тот, кто так поступает, потом четыре дня очищается. Не как эти... - Он указал на кавалеристов, деловито работавших ножами.
   Стюарт весьма своевременно закашлялся. Он привык к тому, что это белые с отвращением относились к варварству индейцев. А тут у него один индеец был невесел, наблюдая за варварством его собственных подчинённых. Оказаться в чужой шкуре всегда неприятно.
   Чтобы отвлечься от этих мыслей, он отправился осмотреть пленных. Выяснилось, что солдаты регулярной армии США, которых захватили его люди, не желали иметь ничего общего с добровольцами, что сражались вместе с ними.
   - Лучше вам отделить нас от этих сукиных детей, - сказал один кавалерист в синем мундире с грязной повязкой на кровоточащем порезе через голову. - Гореть этим Рейнджерам Тумстоуна в аду, а потом ещё разок поджариться. Идём за энтими индейсами, - сказали они. - Энти индейсы бягут чиста кучка трусов. Будь проклят полковник Хейнс, что послушал их, тупой дурак.
  
   Питер Коновер Хейнс (1840-1921) - генерал-майор армии США, в реальной истории, помимо Гражданской войны, участвовал в Американо-Испанской и Первой Мировой войнах. Сокурсник Дж. Кастера по Вест-Пойнту. Не вполне понятно, что он делает на командовании в такой глуши, поскольку он был, в первую очередь, военным инженером, особо не связанным с боевыми действиями в Гражданской Войне.
  
   Полковника Хейнса ни среди убитых, ни среди пленных не оказалось. Однако под командующим Рейнджерами Тумстоуна убило лошадь; упавшее животное прижало его к земле. Когда Стюарт подошёл к нему, он ругался, по чём свет стоит, пока санитар конфедератов накладывал шину на его лодыжку.
   - Если я узнаю, что за говноед пристрелил моего коня, я этому мудаку яйца отрежу, - поприветствовал он Стюарта. - Я теперь до конца дней буду с палкой ходить, чёрт подери.
   - Печально слышать, - с деланной вежливостью ответил Стюарт. - Ваши люди отважно сражались, полковник?.. - Они бросились в ловушку, судя по словам того кадрового военного, даже не подумали, что это может быть ловушка, они сражались не слишком умно, но и в самом деле, отважно.
   - Эрп, - ответил полковник добровольцев. Стюарт было подумал, что это был звук подступающей рвоты, возможно, вызванной ранением, пока тот не уточнил: - Вёрджил Эрп. - Ему было около тридцати, он носил тёмные усы и имел смуглое лицо, в данный момент, с оттенком серого. - Вы, повстанчики, нас раздербанили.
  
   Вёрджил Уолтер Эрп (1843-1905) - в реальной истории служил федеральным маршалом США. Вместе с братьями Уайеттом и Морганом, а также Доком Холлидеем стал участником т.н. перестрелки у корраля О-Кей (26 октября 1881 года) с бандой ковбоев. Перестрелка впоследствии вошла в американский фольклор и стала легендарной. Упомянутый ниже Уайетт Эрп (1848-1923) - шериф города Тумстоун, фигура, также ставшая в американской истории легендарной.
  
   - Нет такого правила, что мы не можем, - ответил Стюарт.
   - Жаль, брат не поехал со мной на Запад, - произнёс пленённый полковник Эрп. - Он - лучший игрок в покер, каких я только знаю. Его вы не одурачили бы. Осторожнее там, шлюхино отродье! - Последняя фраза была обращена к тому, кто перевязывал его колено. Он вновь обратил внимание на Стюарта. - Мы хотели разбить этих грязных краснокожих, но вышло у нас не очень.
   - Не вышло. - Стюарт понимал, что говорил самодовольно. Ему было плевать. Это право он заслужил.
   Вёрджил Эрп удивил его, начав смеяться.
   - Всё путём, повстанчик. Можешь и дальше злорадствовать. Эти ублюдки теперь ваша забота.
   Стюарт резко развернулся. Может, этот доброволец и был никудышным солдатом, но он попал точно по самой большой головной боли командующего конфедератов. Если наличие этой головной боли с первого взгляда заметил даже такой невежественный дурак... Стюарту было совершенно не интересно, что бы могло из этого проистечь.
  
   Орудия на той стороне Огайо стихли. Фредерик Дуглас с подозрением вглядывался через реку в руины, некогда бывшие Луисвиллем. Конфедераты запросили восьмичасового перемирия для того, чтобы направить своего представителя в штаб генерала Уилкокса, а Уилкокс, после консультаций по телеграфу с президентом Блейном, гарантировал прекращение огня.
   И, вот, появился конфедерат - майор, несущий на палке квадратный кусок белой материи в качестве пропуска. Увидев Дугласа, стоящего возле палатки Уилкокса, он бросил:
   - Эй, бой! Какого хрена ты тут околачиваешься? Говори, и поживее.
  
   Бой - (от англ. boy - мальчик) презрительное обращение к чернокожему мужского пола. В настоящее время считается грубейшим оскорблением.
  
   Обращался он, как-будто к рабу на плантации. Дугласа разозлило, что пара солдат-северян, сопровождавших посланника, хихикнула. Ледяным голосом Дуглас ответил:
   - По какому делу? По делу гражданина Соединённых Штатов, сэр. - Говорил он с той же гордостью, с какой святой Павел представлялся римским гражданином.
   - Любая страна, которая превращает ниггеров в граждан... - Посланник конфедератов покачал головой и прошёл в палатку Уилкокса.
   Дугласа всего трясло, его трясло от ярости. Он обратился к одному из солдат северян, который не присоединился к веселью над ним.
   - Зачем здесь этот... этот человек, не знаете?
   - Мне не положено ничего говорить, - ответил синепузый.
   Дуглас стоял настолько тихо, насколько мог, и ждал. За годы работы газетным репортёром он видел, насколько большинство людей гордились тем, что знали то, чего не знали их друзья и соседи, и какими важными себя чувствовали. Также он видел, насколько плохо они хранили тайны. И действительно, через полминуты, солдат произнёс:
   - Как я слыхал, этот повстанчик выставит нам условия окончания войны.
   - Условия? - Уши Дугласа приняли боевую стойку. - Какие ещё условия?
   - Не знаю, - ответил солдат. Его очевидное разочарование убедило Дугласа в том, что он говорил правду. - Я тебе так скажу, Дядя: после всего того, через что я прошёл за речкой, по мне, любые условия хороши, и можешь взять кредит в банке под залог моих слов.
   Его напарники закивали, сразу все. Дуглас сделал вид, будто записывает что-то в блокнот, чтобы скрыть, насколько эти белые его задели. Там, где он представлял крестовый поход, в буквальном смысле, священную войну, с целью стереть рабство с лица Земли раз и навсегда, они, немного повоевав, и увидев, что враг не пал после первого же удара, были готовы сдаться и пойти по домам.
   Солдаты не сочувствуют неграм, закабалённым конфедератами, - нацарапал Дуглас. Строго говоря, не кабала негров стала двигателем этой войны. Он мрачно напомнил себе об этом. Даже Линкольн не посылал людей в бой специально для того, чтобы освободить рабов. Блейн ненавидел Конфедеративные Штаты за то, что они были соперниками, а не потому, что там царила тирания. Представляй они собой чистейшие образчики демократии, они бы оставались для него соперниками, и его ненависть к ним ничуть бы не ослабла.
   Вскоре из палатки вышел капитан Оливер Ричардсон. Он пыхтел сигарой и выглядел донельзя довольным этим миром. Увидев Дугласа, он уставился сквозь него. Дуглас был готов заключить пари на то, что он знал, с какими условиями прибыл этот майор в форме орехового цвета. Негр не стал тратить своё время на вопросы насчёт них. Адъютанту генерала Уилкокса он был важен не более, чем посланнику конфедератов.
   Пару минут спустя, из палатки Уилкокса выбежал капрал с нашивками в виде скрещённых сигнальных флажков корпуса связи на рукаве, и побежал к ближайшему телеграфу. Медленно, словно, не имея нужды никуда спешить, Дуглас двинулся в том же направлении. Он встал неподалёку от входа, изобразил занятость (на самом деле, он записывал нелестные замечания о капитане Ричардсоне, которых у него имелся неисчерпаемый запас) и ждал.
   Вскоре капрал вышел снова. Дуглас перехватил его таким образом, какой, как и любое великое искусство, выглядел непринужденно, пускай это и было не так. Он поинтересовался доверительным тоном:
   - Какие именно невыполнимые условия предлагают повстанцы?
   - Как по мне, они не выглядят невыполнимыми, - ответил солдат.
   Когда он ничего более не произнёс, у Дугласа возникло желание схватить его за ворот мундира и вытрясти все новости. Поборов это желание не без усилия, он спросил:
   - И каковы же они? - Солдат засомневался, очевидно, раздумывая, что ответить. - Ничего не изменится, если вы мне скажете, - заверил его Дуглас. - Какими бы ни были эти условия, это не моё дело, принимать их или отклонять.
   - Вполне верно, - отчасти самому себе ответил капрал-связист. - Ладно, вам скажу: предложение завершить войну и притвориться, будто её не было, примерно так. Обе стороны отходят на свои границы. Никаких репараций, ничего подобного. Просто вернёмся к своим делам.
   Дуглас глубоко втянул воздух. Это были щедрые условия, намного более щедрые, чем, как он думал, могли предложить Конфедеративные Штаты. Некоторые, возможно, многие, в Соединённых Штатах захотят их принять, особенно после того как молва об ужасах битвы за Луисвилль пошла гулять по стране. Дуглас и сам приложил руку к её распространению, и сейчас внезапно горько об этом пожалел.
   - А Чиуауа и Сонора? - спросил он.
   - Чё? А, эти. Ну да. - Капралу потребовалось вспомнить о непосредственных причинах войны. - Повстанчики оставят их себе.
   - Ясно, - медленно проговорил Дуглас.
   - Генерал Уилкокс сказал, что, по его мнению, конфедераты могут их забирать, что они вообще не стоят того, чтобы владеть ими, и что в них только краснокожие, кактусы и латиносы.
   Вместо того, чтобы помалкивать, солдат внезапно выболтал больше, чем ожидал Дуглас.
   - Правда? - пробормотал чернокожий журналист. Если даже важный командующий армии США не считал, что мексиканские провинции стоят той цены, которую страна платила, пытаясь вынудить Конфедеративные Штаты отказаться от них, что же тогда думал президент Блейн?
   - Такая же правда, как и то, что я стою перед вами, - ответил капрал-связист. - И больше я стоять перед вами не буду, с учётом того, что кто-нибудь может заметить, как я тут языком треплюсь. - Он ускользнул, изо всех сил притворяясь, будто его тут никогда и не было.
   Фредерик Дуглас записал детали, изложенные солдатом, пока те ещё были свежи в памяти. Затем он убрал блокнот в карман и отправился к своей палатке. Он достаточно долго прожил под брезентом, чтобы привыкнуть к строгой простоте табуретки, керосиновой лампы и армейской койки на железном каркасе. В сравнении с ними его дом в Рочестере, который, как он считал прежде чем покинуть его, располагал всеми современными удобствами, теперь выглядел избыточно наполненным прислугой и вещами.
   Он сел на табуретку и закрыл лицо руками. Он не был так потрясён даже, когда стрелял в выпотрошенного массачусетского артиллериста. Физический шок от того поступка останется с ним до самой смерти. Но горе, проходившее сквозь всю его сущность, оказалось сильнее и крепче того, что охватило его после того убийства-ради-милосердия.
   - Тогда я был прав, - произнёс он. - Сейчас...
   Сейчас, вместо того, чтобы наблюдать, как у него на глазах умирает человек, он видел, как испускают дух труды и надежды всей его жизни. Джеймс Г. Блейн начал эту войну, прежде всего, чтобы наказать Конфедеративные Штаты за победу в Войне за Сецессию. Теперь, когда он осознал, что наказание стало более суровым для Соединённых Штатов, как он может продолжать, получив почётное, нет, на вид почётное, предложение о мире со стороны КША?
   На месте Блейна Дугласу было бы тяжело удержаться от принятия такого мира. Но, если он будет принят, США и КША будут жить бок о бок ещё поколение, может, два-три, и подавляющее белое большинство будет продолжать презирать горстку негров, живущих среди них, и делать всё возможное, чтобы забыть, что миллионы негров в Конфедеративных Штатах вообще существуют на свете.
   Дуглас поднял взгляд и хмуро посмотрел на брезентовый скат палатки, словно тот был гладким красивым лицом Оливера Ричардсона.
   - Я должен всем своим существом противостоять этому миру, - произнёс он вслух, словно кто-то мог усомниться в его словах. - Неважно, какой ценой, ради своего народа, я должен убеждать в продолжении этой войны.
   Орудия не продолжили нести смерть после истечения срока перемирия. Обе стороны стояли и ждали решения президента Блейна. Дуглас не осознавал, насколько постоянным спутником стал для него грохот битвы, пока не понял, что затянувшаяся тишина начала действовать ему на нервы.
   Когда тем же вечером он ужинал с офицерами штаба, ему не пришлось притворяться, будто он не знает условий мира. О них говорил каждый, и каждый из них считал, что Дугласу о них сообщил кто-то другой. Офицеры практически единодушно считали, что президент Блейн примет предложение президента Лонгстрита.
   - Скоро мы будем дома, - предсказывал капитан Ричардсон. - Я так скажу, я бы с удовольствием разгромил чёртовых повсташек, но карты, похоже, легли иначе.
   - Разве я не слышал от телеписца, нет, вы говорите по телеграфу, простите, что в Нью-Мексико Конфедеративные Штаты одержали победу? - заговорил Альфред фон Шлиффен.
   - Я об этом слышал, - сказали несколько человек с набитой жареной курицей ртами. Дуглас об этом не слышал, но он сидел и хандрил у себя в палатке с самого предложения мира конфедератами.
   - Повстанчики использовали чёртовых апачей, чтобы заманить наших в засаду, вот что случилось, - сказал кто-то.
   - Надо было устроить апачам то же, что мы устроили сиу, - сказал капитан Ричардсон. - Он стукнул кулаком по столу, отчего серебряные приборы и жестяные тарелки подпрыгнули. - Полагаю, мы бы так и сделали, если бы они не сбегали в Мексику каждый раз, когда мы нападали на их след.
   - Да, а теперь, вместо того, чтобы сбегать в Мексиканскую империю, которая была достаточно слаба и позволяла нам преследование, они, если президент Блейн согласится на мир, будут сбегать на территорию Конфедерации, где мы сможем преследовать их не лучше, чем с кайова на Индейской территории, - произнёс Дуглас.
   Как всегда, сила его голоса привлекла к нему всеобщее внимание. Кто-то на дальнем конце стола, он не видел, кто именно, сказал:
   - Будь я проклят, если ниггер не прав.
   Впервые в жизни радость от того, что с ним кто-то согласился, перевесила гнев от оскорбительного именования.
   - Возможно, мы слишком пристально смотрим на всю ту кровь, что пролили здесь, в Луисвилле, и не смотрим на войну целиком, - задумчиво проговорил кто-то ещё.
   - Не знаю, на что смотреть, - сказал Оливер Ричардсон. - Во всех других местах у нас дела не лучше.
   - Но вы не претерпели вторжение, кроме как на той отдалённой территории, - сказал полковник Шлиффен. - Ваши вооружённые силы не разбиты. Если у Соединённых Штатов есть воля, они могут продолжать эту войну.
   - Вы правы, сэр, - воскликнул Фредерик Дуглас. - Мы можем разбить Конфедеративные Штаты. Мы сильнее и больше, чем они. Военные, вы хотите, чтобы они над нами насмехались ещё лет двадцать, как то было после Войны за Сецессию? Если мы прекратим сражаться, не потерпев поражения, то станем посмешищем для всего мира.
   - Если мы продолжим получать по жопе, остальной мир также сочтёт это забавным, - сказал Ричардсон.
   - Но, если мы победим - ответил Дуглас. - Если победим, какова будет слава! И какое будет торжество во имя святого дела свободы.
   - О, Боже, - пробормотал Ричардсон сидящему рядом офицеру. - Сейчас он опять начнёт про рабство. - Тот кивнул. Дуглас едва не швырнул в них полную миску варёной свёклы. Когда так много офицеров армии США думают то же, что и Ричардсон, сможет ли победа над Конфедеративными Штатами принести освобождение? А если нет, что же, во имя Господа, сможет?
  
   Полковник Теодор Рузвельт прижал Винчестер к плечу, прищурился, глядя на прицел и нажал на спусковой крючок. Винтовка ударила его в плечо.
   - Получи, чёртов англичашка! - выкрикнул он, дёргая рычаг. В воздух взлетела латунная гильза, затем с тихим звоном упала на землю. Он снова прицелился, готовый к очередному выстрелу.
   Он не выстрелил. В паре сотен ярдов дальше вилорог, после первого резкого прыжка, уже начал заваливаться. В то время, как его сородичи разбегались по равнинам северной части территории Монтана, он сделал ещё три-четыре неуверенных шага, после чего упал. Рузвельт ещё раз вскрикнул, на этот раз, торжествующе. Он побежал к смертельно раненой антилопе. При каждом шаге его сапоги поднимали тучи пыли.
   - Хороший выстрел, полковник! - воскликнул первый лейтенант Карл Джобст, который был лишь на пару лет старше своего командира, это был строевой офицер, а не член первоначальной команды Самовольного полка Рузвельта. Полковник Генри Уэлтон прикомандировал его к добровольцам в качестве адъютанта Рузвельта, как подозревал Рузвельт, в качестве сторожевого пса. Обижаться на это он перестал. Джобст уже доказал свою крайнюю полезность.
   - Прямо в лёгкое, божечки! Это жестоко, - сказал Рузвельт, глядя, как нос и рот антилопы пенились кровью. Когда он подходил, животное попыталось встать, но не смогло. На Рузвельта с упрёком смотрели большие чёрные глаза. Он наклонился, достал нож и перерезал зверю горло, избавляя от страданий. Понаблюдав, как его кровь стекает на землю, он выпрямился, на его лице сияла широкая улыбка.
   - Вечером неплохо поедим!
   - Так точно, сэр, - ответил также ухмылявшийся Джобст. - Если что-нибудь и может быть лучше печени антилопы, зажаренной с солёной свининой, я не я, если знаю, что. - Он тоже достал нож. - Давайте выпотрошим её и отнесём в лагерь.
   Они вскрыли брюхо и выбросили кишки на землю. Вокруг жужжали мухи. Рузвельт несколько раз вонзил нож в землю, чтобы очистить его.
   - Господи, жаль, это не англичанин, - произнёс он. - Бесит сидеть в обороне.
   - Сэр, у нас приказ патрулировать границу, а не пересекать её, - сказал лейтенант Джобст. - Если вторгнется враг, мы должны оказать сопротивление. Но мы не должны его провоцировать, пока у Соединённых Штатов достаточно проблем в войне с конфедератами.
   Он говорил вежливо, почтительно - Рузвельт находился выше его по званию. Ещё он говорил уверенно - он находился здесь не только за тем, чтобы помогать полковнику добровольцев, но и за тем, чтобы тот не занимался самодеятельностью. Рузвельт знал, насколько сильно было его искушение поступить именно так, и неохотно отдал полковнику Уэлтону определённую дань уважения за то, что тот предусмотрел его порывы.
   Он взял тело животного за задние ноги, Джобст взялся за передние. Они отнесли мёртвую антилопу к лошадям. Вьючное животное, к спине которого они привязали антилопу, фыркало и закатывало глаза, ему не нравился запах крови. Джобст, который отлично управлялся с лошадьми, дал ему жменю сахара и успокоил.
   Лагерь располагался вблизи реки Уиллоу, которая в данное время года была чуть больше ручья. Рузвельт разослал патрули от реки Кат Бэнк на западе, до самого Лоджа на востоке, перекрыв своим полком участок границы длиной в добрую сотню миль. Ему не давало покоя размещения своего штаба где-то посередине этой широкой холмистой прерии.
   - Как мы должны защищаться от британцев, если те перейдут границу? - не в первый раз требовательно спрашивал он лейтенанта Джобста. - Они отмахнутся от горстки тех, кто их заметит, как я отмахнулся от мух там, где мы убили антилопу.
   - Сэр, мы не должны будем драться с ними в одиночку, - ответил адъютант. - Мы отступим, будем за ними следить, соберемся, пошлём весть об их местоположении в Форт Бентон, чтобы полковник Уэлтон смог поднять пехоту, и тогда мы их побьём.
   - Наверное так, - не очень снисходительно ответил Рузвельт. Он признался сам себе - и никому другому, - что испытывал сложности в понимании мысли не сражаться с врагом в одиночку. Во всех своих фантазиях битв с британцами он видел себя. Порой, он единолично одолевал врага, порой, ему помогал Самовольный полк. И нигде и никогда армия США не играла никакой роли. Он понимал, что фантазии и реальность - не одно и то же. Однако понимать это и смириться с этим - аналогично, не одно и то же.
   Остальная часть его небольшого штаба полка приветствовала его с энтузиазмом, а антилопу - ещё более того. Повар, здоровенный ирландец по фамилии Рафферти, уже готовил бобы в сопоставимых размеров гигантской кастрюле, но он оказался среди тех, кто громче всех радостно кричал удачной добыче.
   - Бобы не дадут помереть с голоду, это точно, - сказал он, - но со временем они надоедают. А вот это... - Он в предвкушении облизнул губы.
   Рузвельт глодал ребро антилопы, измазав усы жиром, когда с юга прискакал всадник.
   - Какие новости? - обратился к нему Рузвельт. - Поешь мяса, налей себе кофе и рассказывай, что знаешь.
   - Благодарю, сэр, - сказал солдат из Форта Бентон. Он наложил в жестяную миску еду - не только кусок жареного бедра антилопы, но также и полную ложку бобов Рафферти - и сел у костра.
   - Новости могли быть и получше.
   - Ну, в чём дело? - спросил Рузвельт. Севернее Форта Бентон жило лишь несколько разрозненных фермеров и пастухов овец. Отсюда на север не было протянуто никаких телеграфных линий, поэтому Рузвельт чувствовал себя отрезанным от мира, не считая того куска прерии, что он мог видеть.
   - Повстанчики и индейцы разбили нас к югу от Тусона, это на территории Нью-Мексико, - ответил вестовой, чем вызвал целый хор стонов со стороны всех, кто его слышал. - Из Луисвилля тоже ничего хорошего не слыхать. Мы бросаем туда людей, их там стреляют, мы бросаем туда ещё. Не знаю, какого чёрта мы пытаемся этим показать.
   Луисвилль, подумал Рузвельт, был полной противоположностью той битве, которую ему пришлось бы вести против британцев, если бы те вторглись на территорию Монтана. Там, в Кентукки, на слишком малом пространстве собралось слишком много народу, и всё кругом застроено. Таков был рецепт бойни, а не войны.
   Явно думая в том же направлении, что и Рузвельт, лейтенант Джобст произнёс:
   - Луисвилль - плохое место для боя. Если бы повстанцы напали на Вашингтон или Цинциннати, мы устроили бы им то же самое. Так уж вышло, что эту кашу расхлёбываем мы.
   - Что случилось в Нью-Мексико? - спросил Рузвельт солдата из Форта Бентон.
   - Я точно не знаю, сэр, - ответил тот. Он извлёк из кармана гимнастёрки записку. - Вот, что полковник Уэлтон просил вам передать. Сказал, я должен её прочитать перед выездом, чтобы мог передать на словах, если она промокнет или типа того.
   Рузвельт прочёл записку. Там сообщалось не больше того, что рассказал вестовой - голые факты о поражении в Нью-Мексико и кровавой патовой ситуации в Кентукки. Он смял записку и бросил в костёр, затем обернулся к лейтенанту Джобсту.
   - Как по мне, лейтенант, вторжение в Канаду, - это лучшее, что мы можем сейчас сделать. Господь свидетель, мы не продвигаемся ни на каком фронте.
   - Не мне об этом судить, сэр, - ответил Джобст. - Равно, как, если вы меня простите за напоминание, и вам.
   - Знаю, что не мне. - Рузвельт замолчал, чтобы прикурить сигару. Он выдохнул облако ароматного дыма и вздохнул. - Этот табак родом с конфедератской Кубы. Хуже того, у себя в США мы такие хорошие листья не выращиваем.
   Восприняв смену темы, как молчаливое согласие, Карл Джобст произнёс:
   - Уверен в военном министерстве вспомнят о Форте Бентон, если решат предпринять какие-либо наступательные действия.
   - И с чего вы так в этом уверены? - с максимальной язвительностью поинтересовался Рузвельт. - Поглядите, сколько времени потребовалось власть имущим, чтобы принять решение о принятии на службу Самовольного полка, и на всё, что мне пришлось сделать, чтобы их убедить.
   Лейтенант Джобст задумался. Да, в данный момент, Рузвельт являлся его командиром. Но, когда война закончится, Рузвельт вернётся к гражданской жизни, а Джобст останется в армии. И, несмотря на свою молодость, Джобст был старше командира полка. Оба эти фактора боролись с его представлением о дисциплине. Слова он подбирал с явной осторожностью:
   - Власть имущие не знали, какой хороший полк вы собрали, сэр. Заверяю вас, им известно о том, какую угрозу представляют британцы и канадцы нашим северным рубежам.
   Рузвельту хотелось спорить с ним. Ему хотелось спорить со всеми, кто удерживал его от самого желанного - от наказания врагов Соединённых Штатов. Как бы он ни пытался, он так и не нашёл способа; Джобст говорил чересчур разумно, чтобы сомневаться в его словах.
   - Полагаю, в ваших словах есть здравое зерно, - с максимальной доступной ему снисходительностью произнёс Рузвельт.
   - Сэр, что мне передать полковнику Уэлтону в форт? - спросил вестовой.
   - Всё тихо, - ответил Рузвельт. Это его не радовало, поскольку не давало никаких оправданий ударить по Британской империи. Но он чувствовал, что, став добровольцем, он был обязан докладывать своему командиру ничего, кроме правды. - Мои всадники постоянно ездят туда-сюда между отрядами в этих местах. Если враг решит подёргать перья из хвоста американского орла, я узнаю об этом ещё до окончания дня, и отправлю гонца полковнику Уэлтону с приказом загнать лошадь, но донести новости в Форт Бентон.
   - Подёргать перья из хвоста американского орла - повторил солдат. Затем повторил ещё раз, словно, запоминая. - Весьма неплохо, сэр. Если вам на ум приходят такие вещи, вам следует их записывать.
   - Ты не первый, кто мне об этом говорит, - промурлыкал Рузвельт; он был совсем не застрахован от подкармливания своего тщеславия. - Возможно, когда-нибудь так и сделаю. Пока же... - он принял театральную позу, не совсем этого осознавая, - мы должны победить в войне.
   - Так точно, сэр! - ответил вестовой.
   Лейтенант Джобст изучал Рузвельта.
   - Сэр, надеюсь, у нас появится возможность сразиться с британцами, - сказал он. - Думаю, ваши люди проследуют за вами в ад, а подобное офицеру дать может только Бог.
   - Я не намерен вести их в ад, - произнёс Рузвельт. - Возможно, я проведу их сквозь ад, но я намерен привести их к победе.
   Джобст ничего на это не ответил. Вестовой из Форта Бентон один раз тихо хлопнул в ладоши, даже не успев понять, что делает. В свете костра его глаза были широкими, яркими и жадными.
   Рузвельт решил спать не в палатке, особенно, когда погода такая сухая. Позже ночью, закутавшись в одеяло, он глазел и глазел на небо. По иссиня-чёрному куполу были рассыпаны звёзды, словно алмазы по бархату, призрачным светом мерцал Млечный Путь. Пока он смотрел, на мгновение блеснули две падающие звезды и тихо испарились.
   Он вздохнул. В Нью-Йорке такого неба не видно - в воздухе слишком много вонючего дыма, слишком много городских фонарей перебивают тусклый свет звёзд. Это совершенство, само по себе, могло стать для него достаточной причиной для переезда на территорию Монтана. Размышляя об этом, он снял очки, убрал их в кожаный футляр и в несколько мгновений отключился.
   На рассвете он проснулся, посвежевший, вдыхая морозный воздух, словно вино. Даже в августе, даже, когда к полудню становилось жарко и душно, по утрам всегда было прохладно. Он натянул сапоги, надел очки и принялся чередовать гимнастику с боями с тенью.
   - Полковник, я устаю, просто глядя на вас, - сказал проснувшийся несколько минут спустя лейтенант Джобст.
   - Попробуйте сами, - пропыхтел Рузвельт. - Ничто так не улучшает циркуляцию крови, как упражнения.
   - Если бы сейчас я чувствовал себя здоровее, то, полагаю, упал бы, - ответил Джобст. Рузвельт хмыкнул и провёл серию ударов правой-левой, которые отправили бы вторгшегося англичанина, по крайней мере, безоружного англичанина, прямо на землю без сознания.
   Поев мяса антилопы, сухарей и выпив кофе, Рузвельт сел на лошадь и проехал по равнинам. Помимо командованиями своими людьми, он хотел делать всё то, что делали они. И, если британцы решат вторгнуться в Соединённые Штаты, ему хотелось иметь хотя бы возможность заметить их первым.
   Через пару часов долг и зазывная песнь бумажной работы вернули его обратно в лагерь. Он занимался составлением запросов на бобы и солёную свинину для роты А, расположенной далеко на западе у реки Кат Бэнк, когда с южной стороны кто-то приехал. Любопытство и неприязнь к запросам, вне зависимости от их важности, вынудили его высунуть голову из палатки с целью узнать, что происходит.
   Он ожидал, что вновь прибывший окажется из того или иного подразделения Самовольного полка. Однако красной повязки на рукаве у солдата не оказалось. Значит, он из Форта Бентон. Брови Рузвельта сдвинулись друг к другу. Полковник Уэлтон не имел привычки посылать к нему вестовых два дня подряд.
   - Какие новости? - спросил он.
   Солдат, говоривший с лейтенантом Джобстом, отсалютовал и произнёс:
   - Сэр, у меня для вас срочное послание.
   - Я и не думал, что ты проскакал пятьдесят миль или около того ради собственного развлечения, - ввернул в ответ Рузвельт. - Иди сюда и говори.
   - Сэр, оно только в письменном виде, - сказал вестовой. Рузвельт моргнул. Это тоже не входило в привычку полковника Уэлтона. Он заметил, что лейтенант Джобст также выглядел удивлённым. Всадник снял с седельной сумки промасленный мешок, который защищал своё содержимое вне зависимости от того, что и сколько на него прольётся. Он протянул его Рузвельту.
   - Держите, сэр.
   - Благодарю. - Рузвельт удалился. Если бы Уэлтон хотел, чтобы вестовой знал содержание послания, он бы ему сообщил. Лейтенант Джобст проследовал за Рузвельтом, тот хмурился, но ничего не говорил.
   Он раскрыл мешок. Внутри лежал опечатанный конверт. Его он тоже вскрыл и достал сложенный лист бумаги. Вместе с Джобстом они прочитали то, что там было написано. Вместе же они присвистнули, даже не заметив этого.
   - Лонгстрит предлагает мир quo ante bellum (quo ante bellum (лат.) - до войны), не считая мексиканский провинций, которые повстанцы оставят себе? - пробормотал Джобст. - Президенту Блейну будет чертовски сложно его отвергнуть.
   - Да. - Рузвельт смотрел на юго-восток, все мысли об утаивании секретов от вестового полковника Уэлтона. Он потряс кулаком в примерную сторону Ричмонда. - Сукин ты сын! - выкрикнул он. - Грязный вонючий сукин сын! Да проклянёт тебя Господь на адские муки, чтобы ты там поджарился дочерна, я через столько трудностей прошёл, собирая полк, а теперь даже не имею возможности с ним сражаться? Сукин ты сын! - К собственному разочарованию, он разрыдался от гнева.
  
   - Доброе утро, парни, - произнёс Сэм Клеменс, снимая соломенное канотье и вешая его на вешалку для шляп внутри редакции Морнинг колл.
   - Доброе утро, босс.
   - Доброе утро, Сэм.
   - Как дела?
   Ответы следовали в поспешной очередности, как было всегда, сколько он работал в газете. Внешний наблюдатель не заметил бы никакой разницы с тем, что было, допустим, месяц назад. Подходя к своему столу, Клеменс убеждал себя, что это потому, что и замечать нечего.
   Он остановился у газовой лампы, чтобы прикурить сигару, затем сел и пару раз пыхнул ею. На его столе в красивой позолоченной рамке стояло изображение его самого, Александры и детей. В стекле, защищавшем фотографию, он увидел собственное отражение. Он не улыбался на этом ферротипе, поскольку до завершения экспозиции улыбку трудно удержать. Его отражение не улыбалось, потому что...
   - Потому что нечему улыбаться, - пробормотал он. Как бы он ни пытался, он не смог убедить себя, что дела шли так же, как и до того, когда те два бандита уволокли его в Пресидио. Он до сих пор носил в кармане положительную характеристику, выписанную для него полковником Шерманом. С тех пор никто не обвинял его в нелояльности, не во всеуслышание.
   Но, когда он приветствовал людей, разве их ответы не раздавались на четверть секунды медленнее? Разве они не говорили немного отчуждённо, словно хороший актёр, который умрёт в богатстве, но о котором никто не вспомнит через три дня, как его тело забросают землёй? И это его коллеги, здесь в газете, находящейся в оппозиции текущей войне. Если это всё из-за того, что он слегка замазался службой в Конфедерации, его передёрнуло от мысли, что думал остальной Сан-Франциско. Ни одна другая газета не обвинила его в предательстве, но это вопрос времени.
   Хмурясь, он рассортировал телеграммы пришедшие за прошедшую ночь. Во-первых, ни в одной из них не было новостей, которые ему действительно требовались. Во-вторых, он не был уверен, что в этом вообще был смысл. Если народ считал, что он замазался с КША, если они не относились всерьёз к тому, что он писал, потому что это писал именно он, какой прок от того места, что он занимал?
   Позади раздались резкие быстрые прерывистые шаги. Клэя Херндона он узнал ещё до того, как тот сказал:
   - Доброго тебе утра, Сэм.
   - Доброе утро, Клэй. - Сэм развернулся в кресле. Оно скрипнуло. - Нужно либо смазать его, либо завести кошку, чтобы поймала завёдшуюся в нём мышь.
   Пуская дым в Херндона, он почувствовал себя чуть менее угрюмо. Репортёр обращался с ним не так, словно он был безнадёжно больным. Клеменс перемешал телеграммы на столе. - Как видим, из Филадельфии, по-прежнему, ничего.
   - Ни словечка, - согласился Херндон.
   - Сколько уже президент Блейн сидит, словно курица на яйце, пока из него не проклюнется да или нет? - требовательным тоном поинтересовался Клеменс.
   - Уже полтора дня - ответил Херндон. - Похоже, он не очень-то торопится, да?
   - Когда он начинал эту чёртову войну, то торопился, - сказал Сэм. - Сейчас у него есть возможность выбраться из неё легче и дешевле, чем кто-либо мог подумать, и я не знаю, чего, во имя Создателя, он ждёт.
   - Чиуауа и Соноры, - сказал Клэй Херндон.
   Клеменс закатил глаза.
   - Если он считает, что кусок мексиканской пустыни стоит Детского крестового похода, что он устроил в Луисвилле, то он... он... человек, который поспешил начать эту чёртову войну. - Он вздохнул. - И раз он именно такой человек, он может продолжать в том же духе, полагаю. Но, если он не может ужиться с таким миром, я не знаю, где он найдёт получше.
   - Но если он ответит да, ему придётся идти объяснять избирателям, почему он начал эту войну, а потом вышел из неё, ничего не получив, - сказал Херндон.
   - Это так, - признал Клеменс. - Но, если он скажет нет, ему придётся идти объяснять избирателям, почему он начал эту войну, а потом проиграл. Именно это сделало Эйба Линкольна тем, кем он стал сегодня.
   - В смысле, болтуном, что подстрекает отребье? - спросил Херндон и Сэм рассмеялся. Репортёр продолжил. - Я вижу Блейна ослом, стоящим между двух стогов сена, и раздумывающим, от какого откусить.
   - Блейн - осёл не только поэтому. - Сэм запрокинул голову и издал весьма правдоподобное ослиное ржание.
   Теперь уже рассмеялся Херндон.
   - Пора за работу, - сказал он и направился к своему столу.
   - Пора за работу, - повторил Клеменс. Он смотрел на эту идею с тем же энтузиазмом, с каким отправился бы к дантисту. Чего он хотел, так это писать редакторскую колонку. Но он не мог этого сделать до тех пор, пока Блейн не решит, какой именно стог сена утолит его голод.
   Вошёл Эдгар Лири с парой листов бумаги в руке.
   - Вот статья о людях, застрявших в Колорадо, когда мормоны перекрыли железные дороги, босс, - сказал он. - Слышали бы вы, через что они прошли. Если им позволить, там не нашлось бы столько фонарных столбов, чтобы перевешать всех мормонов.
   - Давай сюда. Я посмотрю. - Сэм взял листы и принялся править их с тем же напором, с каким правил глупости мэра Сатро, сказанные им в городской ратуше. Лири прямо воспроизводил позицию Морнинг колл: в бедах мормонов виноват Блейн, поскольку поселенцы в Юте никогда бы не осмелились бросить вызов власти Соединённых Штатов, если бы эта власть не была занята иными делами. Однако молодой репортёр был многословен, ему с трудом удавалось отделить важное от неважного, а однажды, он, по рассеянности - Сэм надеялся, что по рассеянности - написал это, хотя подразумевал его.
   Закончив кромсать статью, Сэм почувствовал себя лучше. Он передал её Лири.
   - Посмотри, не сделал ли я с ней что-то такое, чего ты бы не потерпел. Если так, сообщи мне. Если нет, перепиши набело, и отдай наборщикам.
   - Ясно, босс, - сказал Лири. Тон Сэма подразумевал, что с его стороны будет неразумно слишком яростно защищать оригинальную статью. Он взглянул на бумагу, затем на редактора. Его невыразительное лицо покраснело. - Это точно я написал?
   - В смысле, ту описку? Там был не мой почерк, - отмахнулся Сэм.
   Оставшуюся часть утра он провёл в спорах с теми, кто не хотел сокращать свои статьи; с теми, кто ещё не закончил свои статьи, которые потом потребуется сокращать; с наборщиками, которые, судя по всему, не смогли бы составить слово кот, даже если бы он указал им на буквы к и о; и с печатниками, которые не смогли подогнать девять деревянных блоков с гравюрами с изображением руин Луисвилля друг к другу так, чтобы промежутки между ними не отображались на странице тонкими белыми полосами.
   - Не, парни, вы не виноваты, - сказал он, когда печатники попытались уйти от ответственности. - Это к вам британский шпион прокрался и всё сделал, пока вы не видели. Но если он до сих пор прячется где-нибудь у вас под прессом и вылезет опять, тогда, я буду очень не рад, да и вы тоже.
   Споры до полудня помогли ему раззадорить аппетит, либо его желудок рычал из-за нервов, потому что он всё ещё не знал, в какую сторону прыгнет президент Блейн. Как бы то ни было, к тому моменту как время перевалило за полдень, он всерьёз проголодался. Он схватил Клэя Херндона за шкирку, говоря ему:
   - Идём в Пэлас, пообедаем.
   - Хулиган! - Херндон приподнял рыжеватую бровь. - Либо ты подделываешь у себя в подвале двадцатки, либо мэр Сатро платит тебе, чтобы ты не публиковал снимок с ним и Гибкой Ханной.
   Уши Клеменса запылали.
   - Будь у меня эта фотография, я бы напечатал её на передовице, - быстро нашёлся он. - И убедился бы, блин, что печатники соединили блоки так, чтобы картинка была чёткой и хорошей. Ну, условно хорошей. Идём. Если мы хотим выжить, давай немного поживём хорошо.
   - Продано! - Херндон выскочил из кресла.
   Расположенный на Маркет-стрит, отель Пэлас находился всего в нескольких минутах пути пешком от офиса Морнинг колл. Впрочем, поход в ресторан выглядел, как вход в другой мир. У Сэма появилось ощущение, будто его выпустили из тюрьмы - никаких тебе закутков, полных острящими газетчиками и запахов печатных чернил. В ресторане было светло и свежо, он полнился белым накрахмаленным бельём и начищенными столовыми приборами, а пахло там хорошей едой и ещё лучшим табаком. В таком окружении Сэму было почти стыдно закуривать одну из своих дешёвых черут, которые нравились ему больше прочих сигар, почти, но не совсем.
   Он заказал "жареных ангелочков" - устриц, завернутых в бекон, приправленных красным перцем и соком лайма и зажаренных на шпажках - и мякоть свинины на косточке в пряностях. Херндон тоже заказал устриц, в омлете на жирных сливках и с обсыпкой. Официант начал рекомендовать, мол, это больше подходит для завтрака, нежели для ленча. Херндон вперил в него стальной взгляд.
   - Если бы я хотел получить совет, дружище, я бы его заказал, - сказал он. Официант поклонился и удалился. Репортёр получил свой омлет.
   - Вот, в чём его проблема, - сказал Клеменс, поднимая сверкающий стакан с виски в качестве тоста. - Надень на кого-нибудь расфуфыренный костюм и этот человек начнёт думать, будто владеет миром, и тебя попытается убедить. - Он отпил из бокала, принял задумчивый вид и продолжил: - Видимо, поэтому генералы выглядят, как позолоченные павлины.
   - Скорее всего, ты прав, - ответил Херндон. Заставленный врасплох собственной мыслью, Сэм оглядел ресторан в поисках офицеров. Генералов здесь быть не могло, гарнизоном командовал полковник Шерман, но этот принцип, примененный в чуть меньшей степени, распространялся и на другие звания. Он заметил майора, пару капитанов, и лейтенант-коммандера из Тихоокеанской эскадры ВМС США; все они, как один были обвешаны эполетами и золотыми пуговицами и в шляпах с перьями, убеждая его, что он столкнулся с новым законом природы.
   Затем принесли еду, и он перестал переживать из-за армии США, и уж тем более из-за флота. "Жареные ангелочки" были превосходны, а может быть и чуть сверх того: бекон оттенял тонкий морской аромат устриц, а перец и лаймовый сок добавляли пикантный контрапункт. Свинина на косточке, поданная под горчичным соусом, с хреном и чатни, обладала ярко выраженным жирным вкусом, который вынудил его уничтожать её один кусок за другим.
   Напротив него Херндон методично поглощал омлет.
   - Чёрт подери, Сэм, - сказал он, выражение его лица демонстрировало глубокие переживания. - Почему мы не занимаемся этим чуточку чаще?
   - Единственное, что приходит на ум, это то, что я не штампую в подвале двадцатки, - ответил Клеменс с искренним сожалением в голосе. - Сегодня мне этого захотелось, вот и всё. Завтра мне тоже этого захочется, а, вот, моему кошельку нет.
   После ещё одной порции виски, турецкого кофе и сабайона (сладкий десерт итальянской кухни, мусс из яичного крема с добавлением вина или коньяка), оба газетчика со скорбью оплатили счёт и с не меньшей скорбью вернулись в офис Морнинг колл. Едва они вошли в дверь, как на них набросился Эдгар Лири. Он размахивал перед ними телеграммой и отплясывал так, словно решил выйти на тропу войны.
   - Потише, - сказал Сэм. - Вынь из исподнего гремучую змею и расскажи, что, блин, происходит.
   - Мы получили ответ Блейна, - ответил Лири, размахивая им перед лицом Сэма. - Пришёл по проводам меньше пяти минут назад. - Не успел Сэм выхватить у него из рук телеграмму, как он продолжил: - Блейн говорит нет, большое громкое нет. Говорит, нас нигде не разгромили...
   - Нигде, кроме территории Нью-Мексико, - перебил его Сэм. Он осёкся. - Неважно. Молчу. Что он ещё сказал?
   - Сказал, мы с самого начала были в своём праве сражаться, и сейчас остаёмся в своём праве. Сказал, в первую очередь, мы намерены заставить Конфедеративные Штаты выплюнуть то, что брать они не имели права. Сказал...
   Клеменс уже не мог сдерживаться:
   - Он сказал, что мы заставим Мексиканскую империю сохранить эти две бесполезные провинции у себя, пусть даже ради этого придётся убить всех мужчин в Соединённых Штатах.
   - Он сказал не совсем так, - произнёс Лири.
   - Не так, но смысл именно такой. - Клеменс забрал у него телеграмму. Он быстро прочёл её, затем кивнул. - Да, смысл именно такой. Если бы несколько месяцев назад мы потратили пять миллионов, то осчастливили бы Максимилиана и выпустили весь пар из Лонгстрита. Сейчас мы потратим в десять, двадцать, пятьдесят раз больше, и всё ради чего? Что мы получим? Войну, которая никуда не ведёт, искалеченных и убитых солдат, мою завтрашнюю редакторскую колонку. Здорово, да?
   Не дожидаясь ответа, он отнёс телеграмму к себе за стол, прочёл её ещё раз и принялся писать:
   Проблему надо залить деньгами, тогда всё станет хорошо - услышите вы, как говорят вам, после того, как вы уже потратили половину своих сбережений на строительство железной дороги, которая идёт в гору, но не спускается с другой стороны; или на компанию, что занимается мощением дорог, но чей президент не додумался позолотить ручку мэру; или на своего зятя, который, как вам кажется, уж сейчас-то окажется прав, хоть ранее так часто ошибался. Делайте добро после зла, и вы получите обратно всё, а то и с лихвой.
   Вот, что вам скажут, и, когда рак на горе свистнет, это окажется правдой. В остальное время они покупают себе личные вагон-салоны - да что там, железные дороги! Яхты и охотничьи домики в Шотландии, и конгрессменов, которые будут охотиться в этих домиках; всё это они хладнокровно проделают с вашими деньгами, неважно, были они потрачены неудачно или на благо.
   Тем не менее, выглядит так, что именно на основе этой теории Джеймс Г. Блейн решил продолжать войну, а другие теории тут не в ходу. Не только потому, что он решил влить новых добрых денег сверх ранее потраченных, а ещё и потому, что он решил влить новых добрых людей, сверх уже потраченных добрых людей. Растёт гора трупов, одноногих, одноруких и слепых, но не бойтесь, ведь мы отбили целую милю земли Кентукки, а потеряли не более сорока или пятидесяти миль на территории Нью-Мексико, чтобы это компенсировать, и Вашингтон у нас сровняли с землёй, поэтому победа уже прямо за углом.
   Он потёр подбородок, изучая написанное.
   - Объявят ли из-за этого меня шпионом конфедератов? - пробормотал он. Он снова перечитал написанное. - Да, к чёрту. Всё это правда.
   Он обмакнул перо в чернила и продолжил писать редакторскую колонку.
  

Глава 11

   Авраам Линкольн наблюдал, как за пределами Форта Дуглас солдаты возводили виселицу. Такова была инициатива генерала Поупа, что могло быть как очень хорошо, так и очень плохо, с чьей точки зрения посмотреть, ведь Линкольн был далеко не единственным, кто наблюдал за этими упражнениями в плотницком ремесле. Далеко не единственным - постройка была видна с изрядной части Солт-Лейк-Сити, а те прихожане Церкви Святых последних дней, кто не мог её увидеть, обязательно о ней услышат.
   Пока Линкольн наблюдал за работой людей, раздетых до нательных рубах, за ним самим наблюдал страж в синей гимнастёрке. Линкольн подозревал, что этот стражник завысил свой возраст, чтобы попасть в армию. Паренёк пытался отрастить усы, но над его верхней губой имелся лишь бледный пушок. Он не спускал взгляда с Линкольна. Было похоже, будто он выслеживал оленя о девяти рогах, и это сходство только усиливалось имевшимся у него заряженным Спрингфилдом. Указательный палец его правой руки никогда не отдалялся от спускового крючка.
  
   Любой олень, у которого более 8 отростков на рогах, в США начинает относиться к призовым. Кроме того, от скандинавских иммигрантов распространено суеверие, что добыть девятирогого оленя - к удаче.
  
   - Тебе следует быть осторожнее, - спокойно произнёс Линкольн, - пока не случилось нечто такое, о чём мы оба пожалеем.
   - О, нет, мистер Линкольн. - Страж покачал головой. - Я об этом не буду жалеть ни капельки. - Улыбка его была широкой, открытой, безжалостной и отчасти безумной. - Так что, это только вам следует быть осторожнее.
   - Поверь, я осторожен, - ответил Линкольн. Застрелен при попытке сбежать. Сколько убийств крылось под строгой маской добродетельности? Увеличивать их число он не собирался.
   На виселице полдюжины люков. Полдюжины петель, хотя верёвки ещё пока не повесили. Полдюжины мормонских вождей спляшут в воздухе, хотя их тоже пока не привели. Линкольн знал, Джон Поуп хотел и его повесить. Если бы Поуп мог действовать по-своему, он, скорее всего, поднялся бы по этим ступеням вместе с Орсоном Праттом, Джорджем Кэнноном и другими высокопоставленными мормонами, кого удалось захватить армии США. Демократ в Белом Доме, вероятно, позволил бы Поупу его повесить.
   Разумеется, если бы в Белом Доме сидел демократ, Соединённые Штаты, без сомнений, пассивно приняли бы присоединение Чиуауа и Соноры Конфедеративными Штатами. Мормоны не получили бы предлога для демонстрации неверности правительству, которое так мало их любило. Стало бы от этого лучше? Линкольн покачал головой. Соединённые Штаты должны были сопротивляться распространению рабовладения, причём должны были начать сопротивляться уже давно. Улыбка коснулась лишь одного уголка рта Линкольна: Соединённым Штатам также следовало бы сопротивляться получше.
   Один из солдат на групповой виселице опробовал люк. Тот не раскрылся.
   - Твою мать, - сказал он, как и любой рабочий, когда то, что он сделал, работало не так, как надо. Он крикнул другому солдату: - Эй, Джек, подай-ка мне вон тот рубанок. Надо подравнять эту старую шлюшку.
   Да, для него это просто работа. Если он и задумывался, для чего нужна была эта работа, то виду он не подавал.
   Линкольн отвернулся от виселицы и медленно вернулся в форт. Страж последовал за ним, по-прежнему держа палец поблизости от спускового крючка.
   - Никуда я не убегу, сынок, - сказал ему Линкольн. - Мне семьдесят два года. Единственный способ, которым я мог бы перемещаться быстрее тебя, это если бы кто-то сбросил меня вон с того утёса. - Он указал на северо-восток, в сторону бурых, прожаренных солнцем гор Уосатч.
   - Было бы неплохо, - сказал страж, щеря зубы. Линкольн промолчал.
   В Форте Дуглас по плацу выхаживал полковник Джордж Кастер. Завидев Линкольна, он нахмурился и поспешил к нему. На мгновение Линкольн решил, что полковник кавалерии врежется в него. Исходя из увиденного им, Кастер всю жизнь прожил, двигаясь вперёд на всех парах. Подобное казалось Линкольну бесполезно утомительным, но кавалерист его совета не спрашивал.
   Кастер хотел сойтись с ним грудь в грудь, но оказался недостаточно высок. Пришлось удовольствоваться сходкой грудь-в-живот и яростно хмуриться в лицо Линкольну, как уже бывало несколько раз.
   - Будь моя воля, - прорычал он, - вас бы тоже вздёрнули.
   - Искренне благодарю вас за выраженный вотум доверия, полковник, - ответил на это Линкольн.
   Ирония для Кастера была сродни мыши на пути локомотива - недостаточно крупная, чтобы её замечать. Он отмахнулся от неё, сказав:
   - Вас, чернозадого республикашку, следовало повесить после поражения в прошлой войне, вас следовало повесить ещё раз за коммунарство, а сейчас вас следовало бы повесить за измену. Вам везёт сильнее, чем вы того заслуживаете, вы в курсе?
   - Мне везёт, что все вокруг любят меня и восхищаются мной, это точно, - ответил Линкольн.
   И вновь эти слова пролетели мимо ушей полковника кавалерии. Он остановился, чтобы ударом ноги осыпать пылью туфли Линкольна, ещё одна из его менее чем приятных привычек, затем ткнул большим пальцем в направлении кабинета генерала Поупа.
   - С вами хочет увидеться военный губернатор. Можете отправляться прямо туда.
   - Так и поступлю, - весьма дружелюбно произнёс Линкольн. Когда Кастер не пошевелился, он добавил: - То есть, как только вы отойдёте с моего пути. - Снова глухо зарычав, командир Пятого кавалерийского отошёл в сторону.
   Когда Линкольн двигался в направлении кабинета Поупа, из-за ограды вышел молодой лейтенант, тот, что арестовал его в доме Гейба Хэмилтона, увидел его и бегом направился к нему.
   - Мистер Линкольн! Я вас ищу. Генерал Поуп...
   - Желает пригласить меня выпить с ним чаю, - закончил за него Линкольн, и лейтенант замер с открытым ртом. - Да, меня уже уведомили. - Поборов желание погладить молодого человека по голове, Линкольн прошёл мимо него в манящую тень.
   Генерал Джон Поуп отвлёкся от листа бумаги, который читал.
   - А, мистер Линкольн, - сказал он, снял очки и положил их на стол. - Я хотел с вами поговорить.
   - Мне уже сообщили, - сказал Линкольн. Мгновение спустя, он повторил: - Мне уже сообщили.
   Для Поупа это ничего не значило. Это ничего не значило бы для него, даже если бы он лично видел, как к нему подходили и Кастер и молодой лейтенант. Бывший президент начал садиться, дождался краткого кивка Поупа, затем окончательно уселся на стуле.
   Военный губернатор территории Юта уставился на него. Возможно, такой взгляд внушал страх его подчинённым. Поскольку Линкольн уже был осведомлён о мнении Поупа насчёт себя, и уже находился в его власти, на него такой взгляд не оказал эффекта. Возможно, почувствовав это, Поуп постарался придать своему голосу как можно больше грозности:
   - Вам известно, что стало бы с вами, находись ваша судьба в моих руках.
   - Да, генерал, мне пару раз об этом намекнули, - ответил Линкольн.
   - Президент Блейн запретил. Это вам тоже известно. Как по мне, это чертовски плохо, но я не изменник. Я подчиняюсь законным приказам своих руководителей. - Поуп вновь постарался подавить его взглядом, на этот раз не слишком долго. - Другим наилучшим для вас вариантом, на мой взгляд, было бы надеть на вас полосатую робу заключённого и до конца ваших дней заставить ломать камень, а не кататься по рельсам.
   - В моём нынешнем состоянии, сомневаюсь, что каменоломни получат заметную выгоду от моего труда, на которую вы надеетесь, - сказал Линкольн.
   Поуп продолжил так, словно Линкольн ничего не говорил:
   - Это президент тоже запретил. На его взгляд, никто из ранее занимавших его должность не заслуживает подобного унижения, вне зависимости от того, насколько сильно он на самом деле его заслуживает, если вы понимаете, о чём я.
   - О, да, генерал. Вы выражаетесь кристально ясно, заверяю вас.
   - Благодарю вас за это. Я лишь простой грубый солдат, непривыкший к причудливым языковым оборотам. - Поуп был напыщенным болваном, который мог бы вести высокопарные речи ночи напролёт. Этого он также не понимал; он был слеп в отношении себя, как во время Войны за Сецессию оказался слеп в отношении намерений Джексона Каменной Стены.
   - Коли вы не можете меня ни повесить, ни заставить изо всех сил работать до конца моих дней, что же вы намерены со мной сделать? - спросил Линкольн.
   Поуп выглядел ещё более несчастным, чем прежде.
   - Я получил приказ, мистер Линкольн, который, вновь скажу вам прямо, для меня не ценнее щепотки совиного помёта. Однако я солдат, и подчиняюсь, вне зависимости от своего личного мнения на этот счёт.
   - Уверен, это похвально, - сказал Линкольн. - И каков же приказ?
   - Удалить вас с территории Юта. - В голосе Поупа слышалось искреннее отвращение. - Посадить вас на поезд, посмотреть вам в спину и никогда более не видеть вашего лица. Убедиться, что вы больше не вмешаетесь в установление порядка в местных делах.
   Это оказалось гораздо лучше, чем Линкольн мог надеяться. Он изо всех сил постарался скрыть свою радость.
   - Раз уж вы должны, генерал. Я должен был отправиться далее в Сан-Франциско, когда дела здесь стали неблагополучными. Из-за столь долгой задержки здесь мне придётся заново организовывать там встречи, однако...
   - Нет, - перебил его Поуп. - В Сан-Франциско вы не поедете. Не поедете вы и в Денвер, ни в Чикаго, ни в Сент-Луис, ни в Бостон, ни в Нью-Йорк. Уж в этом президент Блейн показал максимальное благоразумие, если не сказать больше.
   - И куда же я направлюсь? - поинтересовался Линкольн.
   - Можете выбирать. Можете поехать на юг, во Флагстафф, на территорию Нью-Мексико, или на север в Покателло, на территорию Айдахо, и дальше. Пока война не закончится, вы ограничиваетесь указанными территориями к северу и к югу от территории Юта. Должен вам заметить, что любое нарушение этого запрета повлечёт, при вашем повторном задержании, наказание гораздо более суровое, нежели высылка.
   - А, понимаю, - задумчиво кивнул Линкольн. - Я могу отправиться, куда пожелаю, при условии, что отправлюсь я туда, где почти никто не живёт.
   - Именно так. - Поуп оказался почти столь же глух к иронии, как и Кастер.
   - Если вы хотите заткнуть мне рот, почему бы не оставить меня в заточении здесь, в Юте? - спросил Линкольн.
   - Ваше заточение ставит в неловкое положение действующую администрацию, вы являетесь единственным президентом-республиканцем, не считая действующего, - ответил генерал Поуп. - С другой стороны, оставление вас наедине с собой здесь, в Юте, ставит в неловкое положение уже меня. Вы, вне всяких сомнений, доказали, что вам тут доверять нельзя, а ещё вам доставляет удовольствие вмешиваться в дела, которые вас совершенно не касаются.
   - Генерал, ничего из того, что происходило в Юте с началом войны, не доставляло мне удовольствия, - сказал Линкольн. - Ни то, что творили вожди мормонов, ни то, что происходило после того, как войска США восстановили контроль над территорией.
   - Коль скоро вы уравниваете мормонов и армию Соединённых Штатов, нам плевать на вас, - заявил Поуп. - Если бы Джон Тейлор и его подельники просто оставались добропорядочными гражданами, нам бы не пришлось делать всё то, что мы делаем.
   В такой формулировке, сказанное являлось правдой. Однако Линкольн достаточно послушал Тейлора и других мормонов, чтобы знать, что любые попытки запретить многожёнство они воспринимали, как преследование верований, которыми они дорожили. Исходя из того, что он видел, определённые основания у них имелись. Но что с того? Для любого, кто воспринимал многожёнство, как воспринимало его подавляющее большинство американского населения, это вообще ничего не значило.
   - Прошли времена, когда мы нянчились с бунтовщиками, - продолжал Поуп. - Мы пытались склонить их к повиновению, и не преуспели. Раз склонение не удалось, мы должны привести их к повиновению силой. Однако так или иначе, повиновения мы добьёмся.
   - Добьётесь вы только ненависти, - сказал Линкольн.
   - Меня это не заботит ни вот на столько. - Поуп щёлкнул пальцами. - Если каждый мормон будет вставать по утрам и ложиться спать ночью, а в промежутках будет молиться, желая мне гореть в аду, коль скоро одновременно с этим он подчиняется мне - пускай молится. Когда вы якшались с Тейлором, когда вы промолчали о своих якшаньях с Тейлором, вы внушили этим бедным невежественным людям надежду на то, что у них есть возможность бросить мне вызов. Этого я потерпеть не могу, поэтому и высылаю вас с территории.
   Линкольн вздохнул. Если целеустремлённая безжалостность способна поставить мормонов на колени, Поуп находился на своём месте, а Кастер служил ему отличной правой рукой. Конечно же, оставался вопрос, способна ли эта безжалостность справиться с поставленной задачей. На этот счёт Линкольн имел сомнения. Если у Джона Поупа и имелись хоть какие-то сомнения по поводу чего-либо, их ему удалили хирургическим путём ещё в детстве.
   - Я бы скорее отправил вас с этой территории получать загробное воздаяние, - сказал Поуп. - Но, как я уже отмечал, президент Блейн не оставил мне такого варианта на выбор. Строго говоря, он оставил выбор вам, причём намного лучший, чем вы того заслуживаете - на север или на юг, мистер Линкольн?
   Линкольн задумался, позволит ли обещание добиться мирной сдачи в плен Джона Тейлора ему остаться здесь и предпринять усилия, дабы отвратить столь явно надвигающуюся трагедию. Если бы он имел хоть малейшую возможность сдержать это обещание, он его дал бы. Но он не считал, что президент мормонов сдастся. Даже если бы он видел, что Тейлор к этому готов, он не полагал, что генерал Поуп позволил бы ему достичь такой договорённости. Ещё он не считал, что, если Тейлор решит сдаться, Поуп сделает что-либо, кроме как повесит его.
   - На север или на юг? - повторил военный губернатор. - Таков ваш единственный выбор.
   Он был прав. Его правота опечалила Линкольна, и такой печали он не испытывал с тех пор, как был вынужден признать независимость Конфедеративных Штатов.
   - На север, - сказал он.
   Поуп хлопнул в ладоши.
   - И я выиграл десятку золотом у полковника Кастера. Он поставил десять долларов, уверенный в том, что вы отправитесь на юг. Впрочем, это мало что значит. Во время Войны за Сецессию вы сослали меня в Миннесоту сражаться с краснокожими, а потом всё равно проиграли войну. Теперь я возвращаю вам услугу, и, если вы считаете, что это не сладостно, вы ошибаетесь.
   - Надеюсь, здесь войну вы не проиграете, - сказал Линкольн.
   Будучи во власти Поупа, последнего слова ему не оставили.
   - Здесь войны нет, - резко бросил военный губернатор. - Не будет здесь никакой войны. Ваш отъезд сделает это ещё более вероятным. Вы уезжаете завтра.
  
   Генерал Орландо Уилкокс изучал карту Луисвилля.
   - Дайте свое честное мнение, полковник Шлиффен, - сказал он. - Возможно, мне следовало бы ранее предпринять фланговый манёвр вместо лобового штурма?
   Честное мнение Альфреда фон Шлиффена заключалось в том, что генералу Уилкоксу следовало бы ранее стать деревенским мясником - и отличным, а вот для командования крупной армией, да и некрупной тоже, он подходил совсем не идеально. Он не считал, что Уилкокс по достоинству оценит подобную откровенность. Вместо этого он произнёс:
   - Возможно, вам следовало бы провести небольшое наступление здесь, чтобы сковать противника, а с фланга ударить крупными силами, чтобы разбить его.
   - Именно это я теперь и планирую сделать, - произнёс командующий армией Огайо. - Ко мне идут подкрепления; президент Блейн направляет на эту битву ресурсы всей страны. Вместо отправки их прямиком в Луисвилль, я предполагаю вторгнуться в Кентукки в другой точке дальше на востоке; тем самым я смогу зайти во фланг обороны конфедератов в городе. Каково ваше мнение на сей счёт?
   И вновь Шлиффен не смог заставить себя говорить настолько прямолинейно, как ему хотелось бы.
   - Что можно было сделать в начале кампании, и что можно сделать сейчас - это две разные вещи, - сказал он.
   - О, несомненно, несомненно, - сказал Уилкокс. - Но сейчас у нас повстанцы хорошо и накрепко пришпилены к Луисвиллю, хвала Господу. Теперь им не получится быстро сменить позицию, дабы парировать наш манёвр.
   Где-то в глубине этой фразы таилась истина. Но в каком объёме? Шлиффен вынужден был себе признаться, что не знает. Он не думал, что мир знал битвы, подобные этой. Да, осады велись вокруг городов, но бывало ли за всю историю, чтобы осада велась в самом сердце города? Вот, во что, собственно, превратилась битва за Луисвилль.
   Когда он произнёс эту мысль вслух, Уилкокс кивнул.
   - Именно так всё и обернулось, - согласился он. - Вопрос лишь в том: мы осаждающие или осаждаемые?
   - И то и другое одновременно, - ответил Шлиффен. - Каждый из вас считает, что может другого опрокинуть, поэтому вы идёте вперёд, сталкиваетесь, и никто из вас не может ни продвинуться дальше, ни отступить желает. Вы когда-нибудь видели, как бараны сталкиваются лбами?
   - О, да, - сказал Уилкокс. - Именно поэтому я намерен провести фланговый манёвр. Баран, который сможет боднуть другого под рёбра до того, как тот будет готов к драке, покроет много овец.
   - До того, как тот будет готов к драке? Да, в этом вы правильны... правы. - Шлиффен поправил сам себя, раздражённый собственным неидеальным английским. Его раздражало всё неидеальное. - Однако если второй баран будет готов к драке, удивить его будет сложнее.
   - Я даже не знаю, удивит ли конфедератов фланговый манёвр, - сказал Уилкокс. - Готов спорить, удивлённые или нет, они будут очень уж крепко побиты, чтобы заниматься чем-то иным, помимо бесславного бегства.
   - Вы ставите слишком многое, - сказал Шлиффен, вместо того, чтобы спросить Уилкокса, где же тот раньше прятал своё остроумие.
   - Наше дело - правое, Господь тому свидетель, - сказал генерал. - Я молился об этом решении, и убеждён, что это лучшее, что мы можем сделать.
   - Молитва - это хорошо, - от всего сердца согласился Шлиффен. - Подготовка - также хорошо. Если вы не готовитесь, молитвой вы просите Бога о чуде. Господь может даровать чудо, когда Ему это угодно, но Ему это угодно не так часто.
   - Действительно, нечасто, - сказал Уилкокс. - Если бы чудеса были обычным делом, они не были бы чудесами. - Шлиффен ждал, пока он не вынесет из этого правильный урок. Он вынес... в некотором роде. - Мы должны завести своих людей в Кентукки и бросить их на врага как можно оперативнее.
   Шлиффен полагал, что слово оперативнее имело некое свойство со словом операция, и попытался этот момент прояснить, что Уилкокс терпеливо и тактично проделал. Германский военный атташе восхищался Орландо Уилкоксом, как человеком, который, исходя из всего увиденного, жил праведной христианской жизнью. Он пожалел, что не мог выше ценить Орландо Уилкокса, как командующего. Этот человек не испытывал недостатка в мужестве. Он обладал способностью вдохновлять подчинённых. Обе эти черты являлись важной составляющей генеральского искусства. Но в нынешние дни, это искусство заключало в себе гораздо большее.
   - В Германии, - произнёс Шлиффен, - перед битвой мы бы всё распланировали. Мы бы рассмотрели все возможные варианты. Если бы в битве за Луисвилль произошло это или это, мы бы знали, что делать нужно то или то. Мы что-нибудь делали бы. Нам не пришлось бы на месте соображать, что же теперь делать.
   Уилкокс смотрел на него широко раскрытыми глазами.
   - В Соединённых Штатах ничего подобного нет.
   - Я знаю, что в вашей стране подобных вещей нет, - произнёс Шлиффен тем же соболезнующим тоном, каким соглашался с турком, что в Османской империи явно не хватает железных дорог. - В вашей стране нет понимания о генеральном штабе.
   - Генерал Роузкранс возглавляет штаб в военном министерстве, - произнёс Уилкокс, качая головой. - У меня тут есть штаб, причём приличных размеров.
   - Да, это я видел, - сказал Шлиффен. - Я имел в виду не такой штаб. Ваш штаб, когда вы принимаете решение делать так или иначе, передаёт ваши приказы командующим корпусами и дивизиями. Они вам приносят назад все проблемы, которые могут возникнуть у командующих при исполнении приказов.
   - Да, - отозвался Уилкокс. - А что ещё, во имя всего святого, они должны делать? В смысле, не считая интендантских дел и тому подобного.
   - В мирное время штаб военного министерства должен быть занят составлением планов, как вам следует сражаться, когда вам придётся сражаться. - Шлиффен припомнил непонимание, с каким Роузкранс встретил идею готовых планов развёртывания в случае войны и своё тревожное изумление отсутствием готовности у генерал-аншефа США. - Ваш штаб должен заниматься тем же самым, но в меньшем масштабе.
   Он пытался сказать, что Уилкоксу не следовало сгоряча решаться на фланговый манёвр в Луисвилле, и только потом этот манёвр планировать. Это должна была быть одна из вероятностей, изученная столь же внимательно, что и прочие. Да, сейчас они находились в нулевой точке отсчёта, но Шлиффен имел в виду не это. Всё должно быть подготовлено заранее, если и когда для этого придёт свой час - железнодорожный транспорт, людские ресурсы, артиллерия, припасы, всё в каких количествах, чтобы это было доставлено в нужное время и место. Всё чем занималась армия Огайо - это безумной импровизацией. Иногда это была вдохновенная импровизация, в американском стиле, но не всегда, не всегда.
   Все эти мысли промелькнули в его голове гораздо быстрее, чем он мог надеяться переложить их на английский.
   - Нет, ничего подобного у нас нет, - с некоторой задумчивостью произнёс Уилкокс, весьма впечатлённый тем, что Шлиффен пытался донести. - Вы, немцы, и, правда, этим занимаетесь? В смысле, планируете всё наперёд?
   - Aber naturlich, - ответил Шлиффен, затем быстро перешёл на английский - Конечно же.
   - Тогда, возможно, нам следует кое-чему у вас поучиться, - сказал Уилкокс, и спустя мгновение добавил: - У конфедератов тоже ничего подобного нет.
   - Да, я так считаю, - сказал Шлиффен. - Они тоже, как это будет по-английски - пускают всё на самотёк.
   - Ну, да, так мы и говорим, - ответил Уилкокс. - Я скажу ещё вот что: я намерен отправить в Филадельфию пару телеграмм, одну генералу Роузкрансу, одну президенту Блейну. Похоже, США следует побольше узнать о том, что вы говорили.
   - Французы приняли этот метод, - без восторга произнёс Шлиффен. - Они - наши соседи. Они видели, что он позволил нам делать. Вы не наши соседи, но у вас есть свои соседи, на севере и на юге, они сильны и вы с ними воюете, как и мы воюем на западе и на юге. Это поможет вам лучше помогать себе.
   - Если это позволит нам побеждать в войнах, как побеждали в них вы, немцы, то уж не знаю, что сможет лучше помочь, - сказал Уилкокс. Внезапно он стал выглядеть таким, каким был на самом деле - усталым человеком, уже не столь молодым, как раньше, обремененным задачей, которая, как даже он, возможно, понимал, была ему не по силам. Он продолжил задумчивым голосом: - Мы уже давно не побеждали в настоящей войне. Индейцы не в счёт; рано или поздно они выдохнутся. Но мы никого не пороли, как сидорову козу, со времён мексиканцев, а после поражения в Войне за Сецессию оказались выброшенными на помойку на многие годы вперёд.
   - Я вам верю. В Пруссии после поражения от Наполеона мы были подавлены, но мы поднялись и вскоре вновь стали сильными. - Шлиффен великодушно добавил: - Соединённые Штаты могут сделать то же самое.
   - Я каждую ночь на коленях молю Господа об этом, - сказал Уилкокс. - Я - ничто. Моя страна для меня - это всё.
   - Вы хороший человек, генерал. Так и должен думать солдат. - Шлиффен повернулся, чтобы уйти. - Благодарю за то, что уделили мне время. Я знаю, у вас столько дел. - Уилкокс рассеянно кивнул. Его взгляд вернулся к карте. Его палец, словно сам по себе, двигался, обозначая планируемый фланговый манёвр. Он вздохнул и ущипнул себя за бороду.
   Едва Шлиффен вышел из палатки командующего, артиллерия конфедератов начала разносить понтонные мосты, наведенные через Огайо сапёрами армии США. Время от времени, орудиям южан удавалось вывести из строя то один пролёт, то другой, но сапёры северян ловко всё ремонтировали. И вновь, импровизация, - подумал Шлиффен.
   Как и всегда в нынешние дни, Луисвилль застилал дым. Дым также тянулся и из доков на индианской стороне реки. Пушкари конфедератов и их не оставляли без внимания. Орландо Уилкокс был безусловно прав в одном отношении: битва на этом рубеже будет продолжаться всё лето и мало что даст, если он будет продолжать сражаться в том же духе.
   Шлиффен повернулся и взглянул на северо-восток. Там он тоже заметил столбы дыма, столбы дыма от поездов, потоками везущих подкрепления, дабы бросить их в огонь, подобно детям, которые в древние времена исчезали в огне Молоха.
   Возможно, в конце концов, Уилкокс имел на это право. То, что он делал, не работало. Следовательно, иной подход мог сработать лучше. В германской армии у него под рукой был бы целый список таких подходов, а также идентичный список необходимого для исполнения каждого его пункта. Здесь он обо всём должен был думать он сам, а затем сам же составлять требования. Бедолага, - подумал Шлиффен.
   Если Соединённые Штаты решатся на атаку с фланга, сумеют ли они скрыть её до тех пор, пока не настанет время? Шлиффен имел сомнения на этот счёт по паре причин. Во-первых, он сомневался, что в Соединённых Штатах в принципе умели хранить тайны. Мужество, да. Растущая промышленная мощь, да. Дисциплина? Нет.
   Но, даже с высокой дисциплиной это будет непросто. Когда пятнадцать лет назад Пруссия воевала с Австрией, обе стороны с лёгкостью шпионили друг за другом. Почему бы и нет? Обе страны говорили на одном языке, с небольшими различиями в диалектах. То же самое было применимо и здесь. Конфедераты легко могли заслать своих людей в Индиану следить за приготовлениями противника.
   Разумеется, генерал Уилкокс и его подручные могли засылать людей в Кентукки, чтобы те, в свою очередь, следили за передвижением войск конфедератов. Если Уилкокс так и поступал, Шлиффен не видел этому ни единого свидетельства. Знал ли командующий армией Огайо, готовит ли противник полевые укрепления, дабы помочь своим людям выдержать задуманный им удар?
   Шлиффен уже решил было вернуться и спросить генерала Уилкокса, знал ли он об этом. На карте, которую разглядывал Уилкокс, не было отмечено никаких полевых укреплений восточнее Луисвилля. Значило ли это, что их там не было, или это значило, что он не знал, есть ли там что-нибудь?
   Сделав шаг в направлении палатки Уилкокса, Шлиффен снова развернулся. Он здесь - нейтральная сторона. Его долг - наблюдать, докладывать и анализировать войну между США и КША, а не вмешиваться в результаты этого противостояния.
   Пожав плечами, он направился к собственной палатке, чтобы записать то, что сказал ему Уилкокс. Даже если бы он дал командующему армией США предложения, он сомневался, что Уилкокс принял бы их.
  
   Полковник Джордж Кастер медленно шагал вдоль ряда своих людей, выстроившихся за пределами Форта Дуглас. Выражение его лица было суровым, именно с таким выражением он всегда проводил смотры. От моего взгляда ничто не ускользнёт, - говорил этот хмурый вид. - Лучше бы вам быть идеальными, будь чуточку не так, и вы поплатитесь.
   В некоторой степени всё это было вздором. Кастер это понимал. Рядовые изобретали приёмы обмана на смотрах со времён Юлия Цезаря, если не со времён царя Давида. Впрочем, порой, когда взгляд руководящего офицера падал на них, они начинали нервничать. Тем самым они выдавали то, что офицер мог бы и упустить.
   Про себя он сомневался, что во время этого смотра возможно нечто подобное. Во-первых, он не был уверен, что именно искал. Во-вторых, он испытывал трудности с поддержанием строгого вида.
   Пройдя три четверти строя, Кастер, наконец, сдался, и его лицо расплылось в ухмылке.
   - Что ж, парни, - произнёс он. - Полагаю, вы способны устроить мормонам ад, если те начнут шагать не в ногу. Что на это скажете?
   - Так точно, сэр! - хором прокричали солдаты с красной отделкой мундира регулярных частей.
  
   В отделку мундира входит не только воротничок, но также и отвороты, и обшлага либо накладки на обшлага рукава. Красная отделка мундира в США вплоть до 1903 года традиционно обозначала кадровые части линейной пехоты, за исключением посыльных и музыкантов, имевших светло-голубую отделку
  
   - И, если вы решите открыть по ним огонь, полагаю, они умрут с хохотом, - продолжал Кастер. - Заявляю вам, у вас самые смешные на вид орудия за всю историю войн. Я видел их в деле, но они всё равно выглядят забавно. Что на это скажете?
   - Так точно, сэр! - снова хором выкрикнули расчёты Гатлингов.
   Теперь Гатлингов было восемь, на всех латунный корпус отполирован до золотого блеска.
   - Знаете, как генерал Поуп зовёт ваши игрушки? - спросил он тех, кто служил под его началом.
   - Никак нет, сэр! - всё так же, в унисон, отозвались они.
   - Кофемолки, - сказал им Кастер и их лица тоже расплылись в ухмылке. С большими магазинами, расположенными над полированным корпусом, с установленной в задней части рукояткой, они и в самом деле выглядели так, словно были созданы для перемалывания кофейных зёрен в порошок. Впрочем, они могли перемолоть и кое-что посерьёзнее.
   - Если мормоны устроят нам неприятности, мы подготовим их к кипячению в котле в кратчайший срок, так ведь?
   - Так точно, сэр! - отозвались солдаты в форме артиллеристов.
   Некоторые бросали взгляды на стоящие неподалёку виселицы. Взгляд Кастера также проследовал в этом направлении. Упражнение в плотницком деле уже закончилось. Над каждым люком висела петля. Верёвки раскачивались на ветру, дувшем со стороны Великого Солёного озера. Вскоре на концах этих верёвок будут раскачиваться люди с завязанными глазами.
   - Изменники, - пробормотал Кастер. - Именно это они и заслуживают. Жаль, что и с Честным Эйбом мы так поступить не можем. - Он повысил голос: - Если мормоны поднимут бунт, когда мы будем вешать этих чертей за то, что держали Соединённые Штаты в заложниках, выполним ли мы свой долг, как бы жестоко это ни оказалось?
   - Так точно, сэр! - воскликнули стрелки Гатлингов.
   Ухмылка Кастера стала шире. Любой рядовой, в котором он обнаружит симпатии к мормонам, станет для него первым.
   - Запомните, парни, - сказал он. - Если нам придётся их перестрелять, мы создадим необыкновенно большое количество вдов. - Расчёты орудий громко рассмеялись. Пара солдат с ликованием захлопала в ладоши.
   Насколько Кастер понимал, мормоны для всей Америки были какой-то затянувшейся несмешной шуткой. Что бы с ними ни случилось, он считал, что они этого заслужили. Он оглядел ряд Гатлингов. Как он убедился, эти штуки служили источником шуток иного свойства. Пара таких оказалась полезна против кайова и конфедератов. Восемь - теперь восемь - казались ему даже избыточными.
   Из Форта Дуглас вышел майор Том Кастер и присоединился к брату. Их мнения по поводу нового оружия совпадали. Тихим голосом Том поинтересовался:
   - Предположим, мы действительно будем сражаться с повстанчиками, Оти. Что, во имя пламени, мы будем делать с этими кровожадными тварюшками?
   - Точно не знаю, - так же, одним уголком рта, признался Кастер. Он чуть отошёл от Гатлингов, чтобы они с Томом могли говорить более свободно. - Лучшее, что мы, по моему мнению, можем сделать, это повторить то, что сделали с кайовами - установить на доброй позиции и позволить врагу расшибить о них голову.
   - Полагаю, так, - сказал Том. Подобно брату, он скорее повёл бы своих людей в полный рост против любого противника, какого только сможет найти. Также, подобно брату, он предполагал, что любой другой офицер последует его примеру.
   - Я лишь надеюсь, что у нас будет возможность их испытать, или выступить против повстанцев без Гатлингов, - сказал Кастер. - Честно говоря, я бы предпочёл именно это. Чего хорошего дадут нам восемь этих штук? Как я понимаю, ничего, они нас только замедлят, едва мы отойдём от железной дороги.
   - Две не особо замедлили, - заметил Том.
   - Это так, но с восемью штуками у нас в четыре раза больше вещей, которые могут пойти не так, - ответил Кастер, и брат был вынужден кивнуть. - Впрочем, в данный момент, все считают их нужными, поэтому мы с ними тут и застряли. Полагаю, рано или поздно, в военном министерстве их признают суходрочкой.
   - Скорее всего, ты прав, - сказал брат.
   - Разумеется, я прав, - со свойственной ему патетической самоуверенностью произнёс Кастер. Он достал карманные часы, взглянул на них и тихо присвистнул. - Том, я опаздываю в город. - Он указал в сторону Солт-Лейк-Сити. - Ты распустишь парней и скажешь им, какие они хорошие ребята? Если я не окажусь там, где должен быть, или не буду туда спешить, меня освежуют.
   - Конечно, я обо всём позабочусь, - ответил Том. - Но, что там такого важного?
   Кастер на мгновение прижал палец к губам.
   - У меня есть зацепка, которую нужно проработать, - мелодраматичным тоном прошептал он. - Если всё обернётся так, как я надеюсь, что ж, не хочу особо говорить.
   Глаза Тома расширились.
   - Только не говори, что напал на след Джона Тейлора.
   - Ничего я тебе не скажу, - произнёс Кастер. - Не могу ничего сказать. Но поверь, мне надо идти.
   - Ладно, Оти. Если сможешь притащить этого пустоголового, готов спорить, завтра в это же время у тебя на погонах уже будут звёзды бригадного генерала.
   - Было бы неплохо, разве нет? - Кастер хлопнул брата по плечу, и поспешил на конюшню. Конюхи уже должны были подготовить его лошадь. Он был рад, что подготовили. Он запрыгнул в седло, позволил лошади выйти из Форта Дуглас, затем пустил её рысью. Том отлично управлялся с расчётами Гатлингов. Кастер был в этом уверен. Том был готов командовать собственным полком. Сам он этого не желал, поскольку считал, что более высокое звание сильнее отдалит его от передовой, чем ему хотелось.
   Дорога до Солт-Лейк-Сити шла на юго-запад. Мормоны, мимо которых ехал Кастер, бросали на него преисполненные ненавистью взгляды и фыркали, либо притворялись, будто его не существует. Он предпочитал первое - так было честнее. Время от времени, какой-нибудь человек хлопал в ладоши или махал шляпой командиру Пятого кавалерийского. Кастер всегда махал в ответ, зная, что армия нуждается в поддержке безбожников Юты, поскольку от Церкви Святых Последних дней её точно не получить.
   Он восхищался тем, как мормоны украсили свои бульвары деревьями. Так жара становилась чуть более сносной. Он проехал под Орлиными воротами, точно так же, как когда въезжал в Солт-Лейк-Сити в первый раз. Он оглядывался по сторонам, стараясь изо всех сил, чтобы этого не заметили. Он хотел, чтобы никто, ни солдат, ни мормон, не шёл по его следу. Чем меньше народу знало о деле, по которому он ехал, тем лучше для всех.
   Никто не следовал за ним, когда он въехал в узкую улицу, скорее переулок, в нескольких кварталах к юго-востоку от Храмовой площади - хотя, когда теперь достроят сам Храм, уже никто не знал. Возможно, ко времени, когда иудеи восстановят свой в Иерусалиме, с насмешкой подумал Кастер.
   Он привязал лошадь напротив обшарпанного глинобитного здания, над дверью которого выцветшими буквами на побелке было написано слово кафе. Прежде чем войти, он снова огляделся. Кроме него на улице никого не было. Магазины и дома дремали в лучах полуденного солнца. Удовлетворившись, он вошёл в дверь.
   Внутри помещение полнилось приятными ароматами жареной свинины и свежеиспечённого хлеба. Впрочем, посетителей тут не было. В некотором смысле, это очень плохо - это место заслуживало лучшего. С другой стороны, для встречи, которую задумал Кастер, было идеально.
   Услышав звук открывшейся и закрывшейся двери, из задней комнаты вышла владелица - рыжеволосая женщина под тридцать, с картой Ирландии на ехидном лице.
   Она подошла к Кастеру и спросила:
   - Чем могу вам помочь, сэр?
   - О, Кэти, дорогая моя, мы оба можем помочь друг другу, - сказал он и заключил её в объятия.
   Когда он пришёл в это кафе впервые, ничего, кроме ужина ему не требовалось. Он его получил - и ужин был весьма неплох - а также несколько дружеских подколок к нему на гарнир со стороны Кэти Фитцджеральд. Именно это и еда заставили его вернуться. В ходе второго визита, он выяснил, что она была вдовой, которая изо всех сил старалась свести концы с концами. В ходе четвёртого визита...
   И, вот, их губы соприкоснулись, руки сплелись, тела прижались друг к другу. Кастер, радуясь своей силе, взял её на руки и отнёс в спальню. Она рассмеялась. Когда он проделал это в первый раз, она визжала.
   - Быстрее, - проговорила она, когда он усадил её. В этом его уговаривать не требовалось. Он, как мог быстро, избавился от мундира и рубашки, стянул сапоги, брюки и подштанники. Он оказался достаточно быстр, чтобы помочь ей ослабить корсет и стянуть его через бёдра, после чего они снова обнялись, на этот раз обнажённые, и завалились на кровать.
   Кастер и прежде сбивался с праведного пути, иногда с индейскими женщинами, иногда с белыми. Когда Либби находилась рядом, он представлял собой образец осмотрительности. Когда её не было, он делал то, что делал, настолько осторожно, насколько мог, и впоследствии ничуть не переживал.
   - Люблю тебя, - выдохнула Кэти Фитцджеральд ему в ухо. Он ей такого никогда не говорил. Он был, по-своему, честен. Но то, как его пальцы поглаживали мягкое место, не очень скрытое огненным пучком волос между её ног, было практически эквивалентом любви. Её тихий стон говорил о том, что она была с этим согласна.
   Она снова застонала, когда он вошёл в неё и крепко зажмурилась, затерявшись в мире собственных ощущений. Кастер подавил смешок. Либби вела себя точно так же. Затем он перестал думать о Либби, да и о чём-то вообще. Его бёдра задвигались, всё быстрее и быстрее. Кэти под ним выла, словно рысь. Её ногти царапали его спину.
   В самый последний момент он вышел из неё и разлил своё семя по её мягкому белому животу. Он гордился контролем над собой в таком деле, почти также, как гордился навыками стрельбы или конной выездки.
   - Это грех, - тяжело дыша, хныкнула Кэти. Она была доброй католичкой, но с другой стороны, не желала забеременеть.
  
   Грех библейского Онана состоял как раз в прерванном половом акте, а не в том, что ему обычно приписывают.
  
   Уголок её рта дёрнулся вверх.
   - А ещё грязно. Слезь с меня, мне надо почиститься. - Так она и поступила, при помощи тряпки и воды из кувшина, что стоял на прикроватной тумбочке.
   Столь же быстро, как и разделся, Кастер оделся обратно. Как он помогал Кэти раздеться, он же помогал ей и одеваться. Когда они оба были снова одеты, он сказал:
   - Брат думает, я выслеживаю Джона Тейлора. - Он счёл это до восхищения забавным; репутация целеустремлённого, преданного делу человека служила столь же хорошей маскировкой, как и накладная борода с усами. Есть дела, а есть и делишки.
   - Что ж, когда тебя здесь нет, было бы неплохо, чтобы ты занимался именно этим, - серьёзно ответила она. - Чем раньше он повиснет на конце верёвки, тем лучше станет это место.
   Кастер ещё ни разу не слышал, чтобы хоть один безбожник сказал хоть одно доброе слово о президенте мормонов.
   - Надо идти, - сказал он ей. Он обнял её, приласкал её и притворился, что не заметил, как по её щеке скатилась слеза. Он никогда не говорил ей, что женат, ни единым словом, но он и не притворялся, что был холостяком. - Увижу тебя, как только смогу.
   - А если у меня будет посетитель? - с хитрой улыбкой на лице спросила она.
   - Я буду разочарован, - ответил он, отчего её улыбка стала другой. Она снова обняла его, крепко, затем отпустила. Когда он возвращался в Форт Дуглас, никто не обратил на него внимания сверх обычного. Он насвистывал Гарри Оуэн так, словно отправлялся в бой. Но здесь он и сражался в битве, сражался и побеждал.
  
   Гарри Оуэн - старинная ирландская песня, ставшая маршевой для многих британских и американских воинских соединений, включая Седьмой кавалерийский полк, которым в реальности командовал Дж. Кастер.
  
   Когда он вернулся в форт, младший брат тут же схватил его за воротник, как обычно и поступал Том.
   - Повезло?
   Да, но не в том, о чём ты подумал.
   - Не так, как хотелось бы, - ответил Кастер, и заставил себя изобразить полное разочарование.
   - Они коварные черти, эти мормоны, - с сочувствием произнёс Том. - Но, вообще-то, тебе сопутствует больше удачи, чем ты можешь подумать.
   - Да? - Кастер взглянул на нашивки на рукаве, словно в надежде, что именно там она притаилась. Когда брат рассмеялся, он спросил: - В чём дело?
   К его удивлению, Том обернулся и указал через плац.
   - Вот в чём, - сказал он.
   - Здравствуй, дорогой Оти! - Либби Кастер помахала мужу. - Мне, наконец, позволили сбежать из Форта Додж, и вот я здесь, со всем зверинцем. Полагаю, они до сих пор распаковывают трофеи. - Она поспешила к Кастеру, чтобы обнять.
   Он бессчётное количество раз смотрел в лицо смерти, воюя и с конфедератами и с индейцами. Сейчас, подумал он, ему потребуется гораздо больше мужества, чем в тех смертельных битвах. Он широко развёл руки в стороны.
   - Ах, Либби, дражайшая моя! - с энтузиазмом произнёс он и широко улыбнулся.
  
   - Тумстоун всё ещё наш, - произнёс Теодор Рузвельт, это название похоронным колоколом прозвенело у него во рту. - Будем надеяться, там, где генерал Стюарт решит напасть, появится много надгробий.
  
   Название города Тумстоун буквально переводится, как надгробие.
  
   - Как я вам и говорил, этого пока не случилось, - сказал ему вестовой из Форта Бентон.
   - Я молю Господа, чтобы этого и не случилось, - заявил Рузвельт. - Я молю Господа, чтобы, наоборот, мы атаковали силы конфедератов на территории Нью-Мексико, и выгнали их с нашей земли.
   Лейтенант Карл Джобст хлебал кофе. Когда он оторвал губы от жестяной кружки, то сказал:
   - Мы это уже пробовали, сэр, и нас разбили. Именно поэтому Тумстоун сейчас в такой беде.
   - Позор и унижение, - прорычал Рузвельт. - Везде, где бои идут всерьёз и выходят за рамки я разорю ваши фермы, а вы в ответ - мои, там преимущество у чёртовых повстанцев.
   - Тому есть причина, сэр, - сказал Джобст. Рузвельт приподнял бровь. Адъютант продолжил: - Там, где бои идут всерьёз, они ведутся между такими количествами людей, что им требуется генеральское командование. Наши генералы сражались в Войне за Сецессию и проиграли. Их генералы победили. Надо продолжать?
   - Слишком цинично, чёрт подери, для столь раннего утра, - произнёс Рузвельт. Лейтенант Джобст ухмыльнулся ему в ответ. Сам он улыбнулся через силу. - И истина тут гремит неприятно громко.
   - Сэр, ваши люди видели хоть какие-то признаки того, что британцы скоро выдвинутся? - подал голос вестовой. - Полковник Уэлтон велел мне отдельно спросить вас об этом.
   - Ни единого. - Рузвельт вскочил на ноги и заходил вокруг костра. Когда он набирал Самовольный полк, его голова была полна хриплого рёва винтовок и запаха жжёного пороха, похожего на фейерверк. Он жаждал битвы. Но получил он лишь скуку, и она его уже начала раздражать. - Если бы он не сказал мне, что они в Летбридже, я бы решил, что они подошли не ближе Лабрадора, или, может, Лондона.
   - Так точно, сэр. Очень хорошо, сэр, - вестовой хмыкнул. - Сэр, если, как вы и говорите, эти твари сидят тихо, полковник Уэлтон спрашивает, не полагаете ли вы возможным оставить командование на пару-тройку дней, и приехать в форт, обговорить кое-что - как тут обстоят дела в целом, и что вы намерены делать, ежели лимонники, вдруг решать поднять жопы и что-нибудь предпринять.
   - Да! - Рузвельт подскочил. Вот оно, действие. Пускай и не действие против британцев, которого его душа жаждала с такой же силой, с какой его тело жаждало женщин, по которым он истосковался ничуть не меньше, но оно хоть как-то отличалось от того, чем он занимался в данный момент. После однообразия, казавшегося бесконечным, оно притягивало его, словно магнит. - Идём. Я буду готов, как только оседлаю лошадь. Тебе мы подберем свежую, чтобы ты не замедлял наше путешествие на своей уставшей. Ты там уже допил кофе? Святые небеса, мужик, поживее!
   Он несколько торопил события, но когда Рузвельту в голову ударяла какая-то идея, ударяла она сильно. В течение получаса, он вместе с вестовым, он с Винчестером, вестовой со Спрингфилдом, уже скакали на юг в сторону Форта Бентон. Рузвельт стукнул себя кулаком по бедру в предвкушении возвращения в цивилизованный мир, впервые после выхода на поле боя. Затем он рассмеялся про себя. Если Форт Бентон считался цивилизацией, значит, он слишком долго пробыл в глуши.
   Шаг, рысь, галоп, шаг, рысь, галоп. Меняя походку лошадей, они оба старались сохранить их как можно более свежими. Своего скакуна Рузвельт вёл в галопе дольше обычного - до тех пор, пока его собственные почки могли терпеть тряску. Плевать на тяготы, так мили оставались позади.
   В Форт Бентон он въехал вскоре после заката, последние несколько миль проехав вдоль Миссури. Спешившись, Рузвельт понял, что его собственная походка теперь похожа ни на что иное, как на походку больного ревматизмом медведя. Когда пара рядовых увела лошадь с глаз долой, он потопал через плац в кабинет полковника Уэлтона.
   - Мой дражайший друг! - воскликнул Уэлтон. - Вы выглядите так, будто было бы неплохо завести вас в стойло, выгнав к чертям вашу лошадь, как следует почистить щеткой и накрыть попоной. - Он полез в тумбочку стола. Керосиновые лампы, что освещали помещение, отбрасывали повсюду пляшущие тени. Уэлтон достал закупоренную бутылку, полную рыжеватой жидкости. - Боюсь, этого я вам дать не могу, однако, что скажете насчёт кое-чего тонизирующего?
   - Скажу: Так точно, сэр!. Скажу: Благодарю, сэр!. - Рузвельт опустился на стул. Сидеть было почти так же больно, как и двигаться. - Ух! Скажу: Господи Боже, сэр!.
   - Ни капельки вас в этом не виню. - Уэлтон налил ему дозу тонизирующего, которой не хватило бы разве что носорогу. - До завтрашнего утра я вас не ждал. Слишком длинная поездка для одного дня, но вы из тех парней, что берут быка за рога. Будь оно не так, орлов на плечах у вас не было бы, да?
   - Примерно так я это и понимаю, сэр. - Рузвельт выпил. По горлу пробежало пламя и приятно взорвалось в желудке. - Ах. Скажу: Благослови вас Господь, сэр!. Вы правы. Человек без гонора ни к чему не годен.
   Генри Уэлтон отпил виски из собственного стакана.
   - Если таково мерило успеха, то вы далеко пойдёте, и да поможет небо тем, кто встанет на вашем пути. - Он сделал ещё один глоток. Он отставал от Рузвельта, но ему и не требовалось пить столь много, к тому же он оказался достаточно мудр, чтобы помнить, что был старше него раза в два. - Значит, британцы пока сидят тихо, да?
   - Так точно, сэр, тихо, как в могиле. - Рузвельт и не пытался скрыть сожаление в собственном голосе.
   - Я знаю, с каким нетерпением вы жаждали пересечь границу и врезать им, как мальчишка может врезать палкой по гнезду шершней. - Уэлтон хмыкнул. - Радуйтесь, что сдержались. Если бы вы оказались достаточно глупы для подобных вещей, с вами стало бы то, что шершни сделали бы с мальчишкой, если не со стороны британцев, то с нашей собственной, за неподчинение приказам.
   - Я понимаю, сэр. Будь я это самое, если мне оно нравится, но я понимаю. - Рузвельт уставился на стакан. Куда делся виски? - Когда президент Блейн сказал Лонгстриту, что нас ещё не разбили, я решил, что британцы перейдут границу и попытаются заставить нас передумать. Эм... Я скажу: Ещё раз благодарю, сэр!. - Уэлтон наполнил его стакан.
   Поставив бутылку обратно на стол, командир Седьмого пехотного с явным уважением изучал Рузвельта.
   - Вообще-то, я рассматривал ситуацию с аналогичной позиции, - медленно проговорил он. - Может, вы и стратег-любитель, полковник, но вы на голову выше иных, похуже, кого я встречал. Если у вас также получится командовать своими людьми в настоящем деле, тогда вы станете первоклассным солдатом.
   - И в очередной раз благодарю вас, сэр. - Рузвельт заставил себя быть аккуратнее со вторым стаканом виски. После такого комплимента, последнее, чего ему хотелось, так это вести себя перед командиром, как пьяный дурак - пьяный юнец и дурак. - Вы меня вызвали, точнее, сказали, что я мог бы явиться, дабы мы могли обсудить, как нам лучше сопротивляться британцам, ежели так случится, что они вспомнят о своём мужестве.
   - Ваши люди сдерживают их, сосредотачиваются против них, мои люди присоединяются к вам, вы выбираем лучшую позицию из возможных, и сражаемся с ними. - Уэлтон постучал кончиками пальцев. - Как вам такое?
   - Звучит, по-хулигански, - ответил Рузвельт, - но, если полковник меня простит, но я не понимаю, как это отличается от того, что мы планировали до того как Самовольный полк отправился наблюдать за границей.
   - Никак, - радостно признался Уэлтон. - Но я решил, что несколько дней в городе, пускай и таком крошечном, как Форт Бентон, принесёт вам много пользы. Вы не привыкли надолго оставаться в одиночестве. Выпустить пар, пока всё тихо, войне не навредит, а вам пойдёт на пользу.
   Как Рузвельт уже заметил, злачные места Форта Бентон не шли ни в какое сравнение с Нью-Йорком, или даже Грейт-Фоллс. Однако Уэлтон был прав - маленький городок около форта казался прямо-таки сибаритским, если сравнивать его с полковой штабной палаткой посреди пустынной прерии Монтаны.
   И всё же...
   - Сэр, если вы настолько щедры, чтобы предоставить мне несколько дней отдыха, вроде этого - и я за это вам благодарен, не поймите меня неправильно - могу ли я дать бойцам своего полка увольнительную, чтобы они разок посетили Форт Бентон и выпустили свой пар? Войска, находящиеся рядом с теми, кто ушёл в увольнительную, могли бы рассредоточиться, чтобы закрыть их участок. Я бы возненавидел себя, если бы воспользовался привилегией, которой мои люди наслаждаться не могут.
   - Что ж, я об этом не подумал, но не вижу, почему бы и нет, - сказал Уэлтон. Он уставился через стол на Рузвельта. - Полковник, ваши бойцы вообще понимают, насколько им повезло, кто у них в командирах?
   - Сэр, своим запросом я всего лишь стремлюсь следовать Золотому правилу.
  
   Золотое правило нравственности - общее этическое правило, известное во многих религиозных и философских течениях, которое вкратце можно сформулировать, как относись к другим так, как хочешь, чтобы они относились к тебе.
  
   - Вы молоды, - произнёс Генри Уэлтон. Он поднял ладонь. - Нет, я это говорю никак иначе, кроме как в качестве похвалы. Нам нужны молодые люди, с их энергией, их энтузиазмом, их идеализмом. Без них эта часть страны никогда не расцветёт по-настоящему.
   Если бы Уэлтон действительно не имел под этим замечанием ничего, кроме похвалы, он бы не почувствовал нужды в подобных акцентированиях и оправданиях. Рузвельт был не настолько молод, чтобы не понимать таких вещей. Но, несмотря на то, что внутри него горел виски, он не захотел воспринять эти слова, как оскорбление. Вместо этого он ответил:
   - Немногим счастливчикам удаётся пронести свою юношескую энергию, энтузиазм и идеализм через всю жизнь. Именно эти люди в книгах по истории, написанных спустя и сотни лет после их смерти, именуются великими. Я не могу судить о том, как пройдёт моя жизнь, пока не проживу её, но именно к этой цели я стремлюсь.
   После этого Генри Уэлтон целые пять минут ничего не говорил. Одна лампа погасла, наполнив комнату резким запахом керосина, и отбросив на его лицо ещё несколько теней. Когда он, наконец, заговорил, медитативный тон его голоса вполне подходил этим теням.
   - Интересно, полковник, что подумали старые генералы и капитаны, что давно и славно сражались под началом Филиппа Македонского, когда Александр собрал их вместе и сказал, что они отправляются завоёвывать мир? Полагаю, Александр тогда был примерно одного с вами возраста.
   Рузвельт уставился на него. Сидя вот так, он не мог сделать или сказать ничего такого, чтобы отблагодарить его должным образом. Позабыв обо всех болях и травмах, он вскочил на ноги и поклонился в пояс.
   - До этого я могу и не дожить. - Теперь он ощутил виски; тот подвергал его риску звучать слишком сентиментально. - Господь создал лишь одного Александра Великого, а затем разбил литьевую форму. Однако человек может поступить гораздо хуже, чем просто пытаться как можно дальше идти по его стопам.
   - Да. Человек может. - Уэлтон вновь выдержал паузу, на этот раз, чтобы зажечь сигару. Когда ему получилось её раскурить, он смущённо усмехнулся. - Как там говорят - In vino veritas (истина в вине - лат.). Лишь Господу известно, что там официально содержится в виски из салуна Форта Бентон. - Он вдруг заметил погасшую лампу. - Боже, сколько же сейчас времени?
   - Самое начало одиннадцатого, сэр, - ответил Рузвельт, взглянув на часы.
   - Я не собирался допоздна задерживать вас болтовнёй, - произнёс полковник Уэлтон. - Вы, должно быть, готовы пасть замертво. Позвольте проводить вас на ночёвку в казарму для холостых офицеров.
   - Вообще-то, я в порядке, - сказал Рузвельт, что, к его удивлению, оказалось правдой. - Намного лучше, чем когда только приехал в форт. - Возможно, дело в превосходной компании и в столь же степени превосходной выпивке.
   - Если сейчас не отдохнёте, вы не будете в порядке, когда... - Не успел Уэлтон закончить предложение, как его прервал стук в дверь кабинета. - Войдите, - крикнул он и вошёл солдат с телеграммой в руке. Уэлтон приподнял бровь. - В Филадельфии, должно быть, уже за полночь. Что там такого важного, что не может подождать дня?
   - Это не из Филадельфии, сэр, - ответил солдат. - Это из Хелены, от территориального губернатора.
   - Ладно, что там в Хелене такого важного, что не может подождать дня? - Уэлтон прочёл телеграмму, прорычал что-то злобное себе под нос, скомкал бумагу и швырнул её через комнату. - Будь он проклят, ленивый ублюдок!
   - Что стряслось, сэр? - спросил Рузвельт.
   - Вы, должно быть, слышали, что Эйба Линкольна выпнули с территории Юта за вмешательство в дела военного губернатора. Нет? Что ж, его выпнули. Он оказался в Хелене, проповедуя силу рабочего класса, и поднял там бунт. Сейчас он на пути в Грейт-Фоллс, вероятно, чтобы проповедовать на том же писании. Я должен помочь поддержать там порядок, и у меня получилось бы гораздо лучше, если бы его идиотское превосходительство не дождался того самого дня, когда Линкольн уже прибывает в Грейт-Фоллс, вместо того, чтобы заранее предупредить меня, что тот движется в нашем направлении. Он выступает завтра вечером.
   - Сэр, кого бы вы ни послали, пошлите и меня! - воскликнул Рузвельт. - Я всегда хотел послушать Линкольна.
   - Я никого не пошлю, - сказал Уэлтон. - Я поеду сам. Ежели пожелаете, можете ехать вместе со мной. - Он дождался энергичного кивка Рузвельта, и продолжил: - А сейчас я отправляю вас в постель, и сам отправляюсь туда же. Завтра у нас тяжёлый день, и скорее всего, тяжёлая ночь.
   - Хорошо! - воскликнул Рузвельт, чем вызвал смех Генри Уэлтона.
  
   Насколько Фредерику Дугласу было известно, он являлся, как минимум, на двадцать пять лет старше самого старого корреспондента, который пересекал Огайо вместе со второй волной захватчиков, нет, освободителей, и входил в Кентукки. Поначалу, он гадал, со сколькими проблемами столкнётся, чтобы получить разрешение увидеть битву с первого ряда.
   Никаких проблем у него вообще не возникло. Офицером, что выдавал подобные разрешения, оказался капитан Оливер Ричардсон. Вместо того, чтобы устраивать трудности, адъютант генерала Уилкокса содействовал от всей души. Когда всё было закончено, Дуглас произнёс:
   - Премного вам благодарен, капитан. - В его голосе звучала явная подозрительность, поскольку он с трудом верил, что Ричардсон действительно желал быть полезен.
   После этого капитан улыбнулся.
   - С огромным удовольствием, мистер Дуглас, уж вы мне поверьте, - сказал он, и улыбка его стала ещё шире. Это было не удовольствие; это было злорадное ожидание.
   Он думает, что отправляет меня на смерть, - понял Дуглас. - Надеется, что отправляет меня на смерть. И, что хуже всего, чернокожий журналист не мог ответить ни слова. Ричардсон лишь сделал то, о чём его просили.
   И, вот, на плоту, точнее, на барже, полной нервничающих молодых белых, нервничающий пожилой чернокожий в мешковатом костюме впервые в жизни пересекал Огайо, направляясь в Конфедеративные Штаты Америки. На его бедре приятной тяжестью висел пистолет. Он не ожидал с его помощью нанести повстанцам много вреда. Впрочем, он поможет удержать их от возвращения его под ярмо, от которого ему повезло сбежать.
   Во всю свою грохочущую мощь заговорила артиллерия северян. Как уже было до лобового штурма Луисвилля, южный берег Огайо исчез из вида, затянутый клубами дыма. Если всё пойдёт по плану, конфедераты будут слишком ошеломлены обстрелом, чтобы отвечать.
   Если бы всё шло по плану, Луисвилль уже пал бы несколько недель назад, и во втором штурме не было бы необходимости. Дуглас изо всех сил старался об этом не задумываться.
   На корме баржи паровой двигатель зашипел, словно целый клубок змей.
   - Погнали, парни! - выкрикнул майор Элджернон ван Найс, который командовал той частью Шестого нью-йоркского добровольческого полка, что набилась на это неуклюжее уродливое судно. Солдаты радостно закричали. Дуглас задумался, были ли они чрезвычайно храбры, или чрезвычайно наивны.
  
   Ван Найс - известный нью-йоркский клан голландских первопоселенцев и бизнесменов, занимавшихся юридической практикой и земельными спекуляциями. Исторический Элджернон К. ван Найс погиб от несчастного случая в 1873 году по пути на ранчо своего двоюродного дяди Исаака Н. ван Найса в Калифорнии (ныне - район Лос-Анжелеса Ван Найс).
  
   Неважно, какие звуки издавал двигатель, баржа никуда не торопилась. Вместе с другими лодками, она отползла от причала и заковыляла на юг к кентуккийскому берегу Огайо. Едва они пришли в движение, среди них начали падать снаряды.
   - Нас обманули! - выкрикнул кто-то рядом с Дугласом. - Сказали, что все орудия конфедератов отправят на тот свет. Нам наврали, наврали! - В его голосе слышалась комичная обида.
   Один из его друзей, молодой парень, имевший более реалистичный взгляд на мир, ответил:
   - Похоже, то же самое сказали и парням, что пересекали Огайо в первый раз. Думаешь, тогда они говорили верно, Нед?
   Нед не ответил; очень близко от баржи упал снаряд и всех облил, отчего люди начали ругаться и пытаться просушиться.
   Дуглас запоздало решил, что это ситуация была достаточно неформальной, чтобы избежать критики, пускай он и не надел галстук и рубашку с воротником-стойкой.
   Как же медленно приближался Кентукки! Он ощутил, что сидел на этой барже целую вечность, пока все пушки Конфедеративных Штатов Америки целились в него, и только в него. Способность логически мыслить, которой он так гордился, говорила ему, что подобное невозможно - прошло едва ли несколько минут, как он покинул северный берег реки. Когда в воздухе висела смерть, логика съёжилась, а время растянулось, подобно ириске с морской солью.
   - Как высадимся, двигаться надо живо, - произнёс майор ван Найс, спокойный, словно его бойцы направлялись маршировать на плац, а не на вражескую территорию драться насмерть. - Строимся в колонны по четыре и движемся строем на юго-запад, пока не встретим врага, тогда разворачиваемся врассыпную и охватываем его. Нашим кличем будет Месть!.
   Бойцы снова радостно закричали. Лишь несколько человек были достаточно старыми, чтобы помнить Войну за Сецессию, однако с тех пор шрамы того поражения уродовали лицо страны. Даже молодые солдаты знали, что хотели мести. Дуглас предпочёл бы в качестве клича Свобода! или Справедливость!, но Месть! тоже неплохо.
   Королева Огайо врезалась в берег гораздо жёстче, чем десантная баржа. Впрочем, когда пароход выбросился на берег, он и двигался гораздо быстрее. Надрывая в вопле глотки, бойцы Шестого нью-йоркского бросились с баржи. Они и Дугласа захватили с собой, утягивая его непреодолимой волной. Он счёл себя везучим, что его не сбили с ног и не затоптали.
   - Пшёл на хер с дороги, чёртов старый ниггер! - проревел ему кто-то прямо в ухо. Солдат, кем бы он ни был, злился на него не из-за того, что он негр, а из-за того, что он представлял для него преграду. Какой бы ни была причина, Дуглас ничего поделать с этим не мог. Над собственным движением он имел не больше власти, чем кусок коры, увлекаемый течением Миссисипи.
   И вдруг он выпал из основного людского потока и понял, что грязная земля, на которой стоял, была не просто грязной землёй, а грязной землёй Кентукки, что в Конфедеративных Штатах Америки. Он тщательно продумал, что станет делать, когда окажется на вражеской земле. Потрясая кулаком в направлении находившегося в Луисвилле Джексона Каменной Стены, он воскликнул:
   - Sic semper tyrannis!
   - Так всегда тиранам, - перевёл майор ван Найс. - Неплохо сказано. Только, знаете, что, мистер Дуглас? Это девиз конфедератского штата Вирджиния.
  
   ...а еще, эту фразу выкрикнул Дж.У.Бут, стреляя в Линкольна в реальной истории.
  
   - О, они великолепно умеют морализаторствовать, эти Конфедеративные Штаты, - сказал Дуглас. - Морализаторство ничего им не стоит. Жить по этим принципам - уже другое дело.
   Ван Найс не стал с ним спорить. Он взмахнул саблей, привлекая к себе внимание бойцов - единственная польза от сабли на поле боя, где правили бал казнозарядные винтовки и артиллерия. Высадка с баржи спутала строй солдат. Офицеры, сержанты и капралы орали, как безумные, пытаясь привести их в какое-то, хоть какое-нибудь подобие порядка и идти на врага.
   Воздух взрезало несколько пуль. Не успел Шестой Нью-Йоркский присоединиться к фланговому удару армии США по Луисвиллю, как несколько человек упало с жуткими криками, держась за животы и зовя мамочку, а кто-то звал кого-то по имени Энни. Сестру? Возлюбленную? Жену? Кем бы она ни была, Дуглас боялся, что она больше никогда не увидит своего юного героя. Он надеялся, что его собственная Анна с ним увидится, хоть ещё разок.
   Когда солдаты начали маршировать, чернокожий журналист выяснил, что, как бы он ни старался, человеку за шестьдесят тяжело поспевать за парнями раза в три моложе. Он старался изо всех сил, тяжело ступая и стараясь держать хвост строя в пределах видимости.
   - Чем быстрее они идут, тем больше мне это нравится, - тяжело дыша, пробормотал он. Если бойцы Шестого Нью-Йоркского и других полков, брошенных в бой, двигались быстро, они это делали потому, что оборонявшиеся конфедераты не имели сил им противостоять. Никто, кто заходил в Луисвилль, быстро не двигался.
   Впереди разорвались два снаряда. В воздух подлетел человек, искалеченный и бескостный, словно тряпичная кукла, которую выбросила девочка, не имея больше желания с ней играть. Остальные просто разлетелись по сторонам. И снова раздались крики, когда осколки снарядов рвали нежную плоть.
   - Вперёд, парни! Подтянись! Вперёд! - кричал майор ван Найс. - Мы не можем играть в эти игры, не платя им понемногу. Чего бы оно нам ни стоило, повстанчики заплатят больше.
   Шестой Нью-Йоркский снова разразился радостными криками. Затем ван Найс приказал им пойти врассыпную, отчего Дуглас предположил, что они не только вышли на линию боевого соприкосновения, но и заплатили за это чуть больше, чем немногим. Как расплачивались конфедераты, можно было только предполагать.
   Одно было ясно: конфедераты не сопротивлялись этому броску, как они поступили с тем, что был направлен прямиком на Луисвилль. То, что северяне продвигались вперёд, а не окапывались, спасая свои жизни от опустошительного огня конфедератов, было полновесным тому подтверждением. Дуглас надеялся, это означало, что повстанцы прикладывали все усилия, чтобы сдержать северян в самом Луисвилле, и не имели сил сопротивляться где-либо ещё.
   Пейзаж выглядел красиво - фермы, между которыми виднелись купы дубов и вязов. Мгновение спустя, Дуглас пересмотрел своё первое впечатление. Пейзаж когда-то выглядел мило, и будет выглядеть мило когда-нибудь в будущем. Война делала всё, что всегда делала - уродовала всё, к чему прикасалась. Луга и поля испещряли воронки от снарядов. Пара фермерских домов и амбаров уже горела, в утреннем воздухе висел дым от пожарищ. Рядом с одним фермерским домом горело также и несколько хижин поменьше. Поначалу Дуглас их просто отметил, как и любой другой репортёр. Затем до него дошло, что это были за маленькие здания.
   - Рабские лачуги, - сквозь зубы процедил он. - Даже здесь, вблизи от Огайо и свободы, у них были рабские лачуги. Да чтоб они все сгорели, и большие особняки вместе с ними.
   Несколько минут спустя, пара солдат-северян с длинными штыками, прикреплёнными к Спрингфилдам, вели в обратном направлении, в сторону реки, с полдюжины пленных конфедератов. Пара конфедератов была ранены, у одного рука висела на перевязи из гимнастёрки, вокруг головы другого была намотана окровавленная повязка. Все они были тощими, грязными, и на удивление низкорослыми - по слухам, солдаты-конфедераты ростом шесть футов считались невысокими. Они не были похожи на непобедимых завоевателей, скорее, на жалких бродяг.
   - Могу я поговорить с этими людьми? - спросил Дуглас одного из стражников.
   - Конечно, Снежок, вперёд, - ответил солдат в синей форме. - Не могу придумать ничего, что заставило бы их чувствовать себя ещё хуже, ничего в голову не приходит.
   Дуглас пропустил мимо ушей это не слишком лестное одобрение.
   - Эй, пленники, - произнёс он резким тоном, напоминая им об их положении. - Сколько среди вас рабовладельцев?
   Двое мужчин в сером кивнули. Парень с перевязанной головой произнёс:
   - На тебе я бы не заработал и пятидесяти долларов. Ты, блин, слишком старый, и, блин, слишком наглый.
   - Со своей старостью я ничего поделать не могу, но я горжусь своей наглостью, - сказал Дуглас. - Как вы смеете владеть, покупать, продавать и насиловать таких же человеческих существ, как и вы?
   Пленный конфедерат хрипло рассмеялся.
   - Долбанный сумасшедший ниггер, да я скорее изнасилую своего мула, чем уродливого старого ниггера, что помогает мне на ферме. - Он сплюнул табачную жижу. - И ты что-то чертовски храбрый, раз указываешь мне, что я могу, а чего не могу делать со своей собственностью, что, для начала, не твоё дело.
   - Мужчины и женщины - это не собственность, - прогрохотал Дуглас, словно находился перед двадцатитысячной аудиторией. - В глазах Господа, все вы - братья и сёстры.
   - Не, там, откуда я родом, это не так, - сказал пленник и снова сплюнул. Он обратился к северянам, что его охраняли. - Вы нас взяли. Разве этого мало? Надо ещё, чтобы мы тут якшались с этим болтливым ниггером? Может, уже уведёте нас и куда-нибудь посадите?
   - Тебе, блин, повезло, что ты ещё дышишь, повстанчик, - сказал солдат в синем. - Если хочешь, чтоб и дальше везло, делай, чего говорят.
   Дуглас частенько ожидал взять интервью у обычных конфедератов. Это оказалось не тем, что он ожидал. Второй повстанец, который признал себя рабовладельцем, сказал:
   - Зачем, вообще, вы США к нам вторглись, во имя пламени? Мы не сделали ничего лично тебе, ниггер. Никому в США ничего не сделали. Мы ж только купили кусок Мексики, отчего никому ни тепло, ни холодно. А вы усе давай по нам палить и подвзрывать нас из-за этого. Мой батя всегда говорил, что в Бостоне и Массачусетсе все с прибабахом, да и в прочих местах тож, и теперь считаю, он был прав.
   - Существование государства, построенного на кабале - смрад в носу всего цивилизованного мира, - произнёс Дуглас.
   - Не ваше дело, - хором ответили оба конфедерата.
   - Это дело каждого, кто любит свободу, - заявил Дуглас. Он всплеснул руками; он и эти рабовладельцы, похоже, говорили на разных языках. - Как вас захватили? - спросил он их.
   - Трое янков разом заорали мне, чтобы я бросал винтовку. Я тогда сразу понял, что это, блин, хорошая мысль, - сказал тот, что не был ранен.
   - А ты? - спросил Дуглас другого.
   - Ты, правда, хочешь знать, ниггер? - поинтересовался тот, что с перевязанной головой. - Я сидел в кустах со спущенными до колен штанами и делал свои дела, а этот пидарюга в синем сказал, что если я не подниму руки, он проделает мне в жопе новую дырку для сранья. Ну, я и поднял. - Он бросил на Дугласа кислый взгляд. - И гляньте-ка, ко мне тут все равно заявилась новая дырка в жопе.
   Не только пленные конфедераты, но и их охранники принялись ржать, словно ослы. Дуглас ушагал прочь. Его преследовали насмешки повстанцев. Он нацарапал в блокноте: Они были и остаются невежественными, неотёсанными и упрямо равнодушными к чувствам своих ближних и к призывам к простой человеческой справедливости.
   Только грубое упрямство - иронично, но это именно та черта, которую они приписывают своим порабощённым неграм - и позволяет им упорствовать на своем гнусном пути.
   Повторный взгляд на написанное сказал ему, что подобное с трудом можно счесть объективным.
   - И что с того? - вслух проговорил Дуглас. Он убрал блокнот в карман и зашагал на юго-запад.
  

Глава 12

  
   Генерал Томас Джексон оторвал взгляд от карты.
   - Они бросают сюда всё, что у них есть, - заключил он. - Мы можем сократить свои силы в городской черте Луисвилля, чтобы добавить к силам, что мы разворачиваем против их фланговых манёвров, ядро из закалённых в боях людей?
   - Полагаю так, сэр, - ответил генерал-майор Э. Портер Александер. - Они активизировали наступление в самом городе, однако их войска не обладают тем натиском и духом, какой у них был, когда битва только началась. Они знают, что, скорее всего, добьются малого, а за то, чего добьются, заплатят высокую цену. В таких обстоятельствах, мало кто сделает всё возможное.
   - Те, кто не сумеет сделать всё возможное при любых обстоятельствах, заслуживают самого строгого обращения со стороны своих руководителей, - произнёс Джексон. - Старинный римский обычай децимации имеет много преимуществ.
   - Я бы так далеко не заходил, сэр, - сказал Александер, пытаясь обернуть всё в шутку.
   - А я бы зашёл, - ответил Джексон, который не видел в этом ничего забавного. Подняв руку над головой, он продолжил: - Но, вернёмся к делам насущным. Генерал, что вы можете сделать с артиллерией янки? Их орудия серьёзно затрудняют наши усилия по переброске войск для отражения атаки на востоке.
   - Орудий у них больше, чем у нас, - невесело произнёс Э. Портер Александер. - Они сняли часть с фронта в Луисвилле, чтобы сделать именно то, что вы говорите: осложнить нам переброску войск. Хорошо, что вы предусмотрительно решили вырыть столь много окопов вокруг города ещё до того, как янки начали заходить нам во фланг. Если бы нам пришлось копать прямо во время боя, наше положение было бы ещё тяжелее, чем оно уже есть сейчас.
   - Сие демонстрирует ту точку зрения, которую я неоднократно доказывал президенту Лонгстриту, - сказал Джексон - а именно, что наличие рабского населения, которое мы можем привлечь в случае необходимости, даёт нам большое преимущество в бою. - Он вздохнул. - Президент придерживается мнения, что прочие факторы не позволяют нам сохранить это преимущество. Возможно, он даже прав. Ради блага страны, я молюсь, чтобы он был прав.
   - Так точно, сэр. - Генерал Александер задумался, затем произнёс: - Сэр, позволите задать вам вопрос?
   - Разумеется, генерал. Спрашивайте всё, что пожелаете.
   Несмотря на великодушное разрешение, прежде чем задать вопрос, Александер похмыкал и поугукал.
   - Сэр, зачем вы постоянно поднимаете руку вот так? Я видел это множество раз и всегда терялся в догадках.
   - А. Это. - Джексон опустил руку; он уже и забыл, что поднимал её. - Мне кажется, одна нога у меня длиннее другой, и одна рука также кажется несообразно тяжелее. Поднимая руку, я позволяю крови вернуться в тело и облегчить конечность. Эту привычку я приобрёл уже много лет назад, и убеждён, что она приносит только положительные результаты.
   - Ясно, сэр. - Александер ухмыльнулся. - Тогда, полагаю, мне следует радоваться, что я со всех сторон симметричен.
   - Это, что, шутка? - Генерал-аншеф армии КША имел трудности с распознаванием шуток. - Что ж, не важно. Ключ к этой битве будет заключаться в том, чтобы сдержать этот новый штурм янки, дабы он не дошёл то того, что они врежутся во фланг позиции, что мы удерживали по сей день. Противник оказался весьма щедр, предоставив нам обширное пространство для манёвра.
   - Он и себе оставил весьма обширное пространство для манёвра, - Александер указал пальцем.
   - Своим пальцем вы отметили неприятную правду. - Джексон снова изучил карту. - Тогда будем маневрировать более эффективно. Иного выбора у нас нет. Насколько я могу судить из докладов, что доходят до штаба, предполагаемое направление колонны янки это...
   - Прямо на нас, или около того, - перебил его Портер Александер.
   - Да, полагаю, вы правы. - Джексон снова взглянул на предполагаемое направление атаки северян. - За отсутствием помех, они будут здесь через пару часов. Я намерен убедиться, чтобы помехи эти не отсутствовали.
   - Сэр! - Телеграфист помахал, привлекая внимание Джексона. - У меня срочное сообщение от второго лейтенант Стюарта, командующего Третьим Вирджинским к юго-западу от Сент-Мэтьюз. Его связь со штабом дивизии оборвана, поэтому он обратился к вам. Говорит, янки уже там, крупными силами. Он пошёл на них в атаку с целью сдержать их и ввести в смятение, но запрашивает подкреплений. Хоть чего-нибудь, - говорит.
   - Надо бы его усилить. - Джексон поднял голову. - Лейтенант командует полком?
   - Я ничего об этом не знаю, сэр, не считая того, что сообщено в телеграмме, - ответил телеграфист. - Мне приказать, чтобы он доложил об обстоятельствах?
   - Не важно, - сказал Джексон. - Если командует, то пусть командует, и не надо дергать его под руку, требуя объяснений. Потом будет достаточно времени разобрать все что, да почему.
   - Так или иначе, завтра к этому времени он уже не будет вторым лейтенантом, - сказал Э. Портер Александер. - Либо он окажется капитаном или, возможно, майором, либо сгинет в рядовых без единой надежды снова получить офицерское звание. - Он помолчал. - Либо, в конечном итоге, он может больше беспокоиться о небесной награде, нежели о любой другой, какую он мог бы получить на Земле. Должно пасть немало достойных людей, прежде чем до командования полком доберется лейтенант. Если, всё же, он поднял людей в атаку, вряд ли он сумеет избежать опасности.
   - Истинно так, генерал. - Джексон изучал телеграмму, пытаясь выведать из неё больше, чем дало ему откровенное заявление телеграфиста. Затем его кустистые брови внезапно поползли вверх. - Второй лейтенант Стюарт - это СТЮ-АРТ, генерал Александер. Разве сын нашего коллеги не в этом звании и не служит в этой армии?
   - Джеб-младший? - Брови Александера тоже поползли вверх. - Полагаю, это он, сэр. Конечно, даже при таком написании, это не самая редкая фамилия. Вы бы ответили на его просьбу иначе, зная, что это он, или, уж на то пошло, зная, что это не он?
   - В разгар битвы? Что за абсурд. - Джексон дёрнул головой. После этого он вспомнил привычный жест раздражения генерала Роберта Э. Ли - Ли закидывал голову вверх, а потом набок, словно пытался укусить себя за мочку уха. На взгляд Джексона это было нелепо. Снова подняв руку над головой, он сосредоточился на карте. - Четвёртому Вирджинскому, Третьему Теннесийскому и Второму Общеконфедератскому приказывается поддержать атаку Третьего Вирджинского, ежели их командиры ещё не сделали этого по собственной инициативе.
   - Есть, сэр. - Ключ телеграфиста щёлкал и щёлкал, почти так же быстро, как кастаньеты мексиканских сеньорит, чьи изящная грация и блестящие глаза восхищали Джексона во время его давней службы в артиллерии США.
   Не успел он подумать об артиллерии по-своему, как генерал Александер вспомнил о ней в ином ключе:
   - Сэр, у деревни Уэст-Бушел у нас три батареи, которые могли бы оказать пехоте посильную помощь.
   - Пусть будет так, - согласился Джексон, и ключ телеграфиста снова застучал.
   С того участка фронта начало поступать всё больше и больше телеграмм. Младший лейтенант Стюарт, от которого больше ничего не было слышно, был прав, когда доложил, что северяне собрались там крупными силами. И они наступали. Больше они этого не делали - атака Стюарта выполнила задуманное, сбив их темп. Должно быть они рассудили так, что коль скоро конфедераты были достаточно многочисленны, дабы атаковать их, они тоже должны иметь достаточное число, чтобы контратаковать.
   Джексон прекрасно знал, что это было не так, когда младший лейтенант Стюарт приказал наступать. Был ли то Джеб-младший? Разве Джеб-младший родился не позавчера, ну или от силы неделей раньше? Разве он не вчера перескочил из детского платьица в брюки? Разумом Джексон понимал, что это не так. Впрочем, время от времени, прошедшие годы били его из засады. В этом они были более умелыми, нежели янки. Когда-нибудь они и его пристрелят из этой засады.
   Даже если всё было не так тогда, сейчас всё стремительно становилось именно так. Нигде, как на поле боя было верно, что любой, кто сомневается, сгинет. Краткая задержка, которую Стюарт навязал противнику, позволила Джексону подвести свои силы к другому рубежу, который он приказал соорудить при помощи негров-рабов, набранных по окрестностям. Он имел твёрдое намерение направить президенту Лонгстриту тщательно составленный меморандум, где он укажет всё, что рабский труд сделал для его войск. Лонгстрит, без сомнений, предаст этот меморандум забвению. Это уже его дело. Джексон не станет молчать, чтобы ему потакать.
   К середине дня линия фронта стабилизировалась. Джексон отозвал контратаку, которая, как он знал, стоила ему многих жизней его людей. Хоть инстинкт требовал от него всегда наступать на противника, он пришёл к выводу, что оборона имела свои достоинства в том, чтобы вынудить войска северян выйти из укрытий и нападать на его людей, в то время как бойцы в серой и орехового цвета форме будут ждать в окопах и брустверах. В отличие от своих взглядов на рабский труд, он не планировал доносить эти мысли до Джеймса Лонгстрита.
   Когда кризис миновал, он сказал телеграфисту:
   - Прикажите второму лейтенанту Стюарту немедленно доложиться в штаб. - Когда солдат отстучал сообщение, Джексон молча вознёс молитву к небесам, чтобы лейтенант оказался способен подчиниться приказу.
   Он заметил, что Э. Портер Александер смотрит на него. Командующий артиллерией скрестил пальцы. Джексон кивнул. Значит, Александер вместе с ним думал не только о строго военных материях.
   Когда лейтенант Стюарт не явился с докладом тогда, когда, по мнению Джексона, ему следовало явиться, генерал-аншеф Конфедерации начал опасаться, что офицер уже подчиняется приказам более высокого командования. Но вдруг, к его радостному удивлению, в штаб сунул голову часовой и объявил, что Стюарт, наконец, прибыл.
   - Пропустите его; во имя всего святого, пропустите же, - воскликнул Джексон.
   После чего уже они вместе Э. Портером Александером воскликнули, поскольку это и был сын Джеба Стюарта.
   - Сколько вам лет, чёрт подери? - требовательным тоном спросил Александер.
   - Семнадцать, сэр, - ответил Джеб Стюарт-младший. Он был похож на отца, только вместо знаменитой косматой бороды, он носил лишь усы вроде пуха на персике. Однако, не считая этого, он выглядел старше своих лет, как и любой, кто только что вышел из боя. С лицом, потемневшим от порохового дыма, он был похож на артиста бродячего театра, недавно сбежавшего из ада.
   - Как вы стали старшим офицером своего полка, лейтенант? - поинтересовался Джексон. Каким образом молодой Стюарт в таком возрасте стал лейтенантом - уже другой вопрос, да и ответ на него был очевиден - должно быть, отец ради него подёргал за кое-какие ниточки.
   - Я им и не был, сэр, - ответил Стюарт. - Капитан Шекард отослал меня к полковнику Тинкеру с сообщением, что янки крепко насели на мою роту.
   - Понимаю. - Джексон пока не был уверен, что на самом деле понимает, но давить не стал. Решил ли Шекард убрать от опасности своего важного подчинённого, или выбрал его, потому что на передовой от него было толку меньше, чем от обычного рядового? Пока с уверенностью говорить нельзя. - Продолжайте.
   - Я добрался, сэр, затем упал снаряд янки, и следующее, что я увидел, что полковник Тинкер мёртв, подполковнику Стайнфелду разнесло голову, а майору Овероллу, - Стюарт сглотнул, - как я потом слышал, хирурги отпилили ногу. На нас со всех сторон попёрли янки, все вокруг орут: Что нам делать? Что нам делать? - Он слегка позеленел вокруг подбородка, когда вспоминал. - Больше никто ничего не говорил, ну, я и начал приказывать. Не знаю, в курсе ли были капитаны, что приказы исходили от меня, но они им подчинились, и мы отбросили янки.
   Джексон покосился на Александера. Александер уже смотрел на него. Они оба кивнули и вновь повернулись к Джебу Стюарту-младшему. Александер заговорил первым:
   - Поздравляю, сынок. Нравится тебе или нет, но ты - герой.
   Сказано было гораздо лучше, чем Джексон мог бы придумать. Он лишь нашёл ещё, что добавить:
   - Ваш отец будет вами очень гордиться.
   - Благодарю, сэр. - Стюарт меньше трепетал перед Джексоном, чем большинство молодых офицеров, знавших его всю жизнь. Однако дрожь в его голосе вряд ли была вызвана молодостью. Скорее, дело было в заданном им вопросе: - Сэр, что было бы, если бы не сработало?
   Джексон не был хорош в дипломатичных ответах. Но сейчас ему удалось такой соорудить:
   - Скорее всего, вас бы здесь не было, чтобы об этом задумываться.
   Юному офицеру потребовалось мгновение, чтобы понять смысл сказанного. Джексон не удивился; в этом возрасте он тоже считал себя бессмертным. Стюарт облизнул губы. Он понял, что могло бы случиться, едва Джексон ему на это указал.
   - В смысле, сэр, если бы я проиграл, но выжил, - сказал он.
   - Будет лучше, если сие останется под милосердной завесой молчания, - произнёс Э. Портер Александер.
   Под слоем копоти и сажи лицо Джеба Стюарта-младшего покраснело.
   - Эм, так точно, сэр, - сказал он и обратился к Джексону. - Сэр, мы сдержим янки на нашем фланге?
   - Дело все еще балансирует на грани, - ответил Джексон. - Впрочем, скажу, что, благодаря вашим действиям, лейтенант Стюарт, наши шансы улучшились. - Он склонил голову перед сыном своего старого товарища. - В скором времени, вы смените знаки отличия на своём воротнике.
   Эти слова Джеб Стюарт-младший понял верно. Он поднял руку и потрепал одинокую планку, говорившую о том, что он - второй лейтенант. Его ухмылка осветила штабную палатку ярче, чем висевшие там керосиновые лампы.
  
   Орион Клеменс катнул твёрдый резиновый мячик в сторону пары отрядов свинцовых солдатиков в серой форме.
   - Получайте, грязные повсташки! - выкрикнул он, когда несколько штук упали. Сатро с лаем побежал за мячом прямо по солдатикам, завершив разгром конфедератов. С криком яростного ликования Орион передвинул фигурки в синем вперёд. - Теперь они бегут!
   Его отец отвлёкся от Отверженных.
  
   Отверженные - роман-эпопея В. Гюго, впервые опубликованный в 1862 году.
  
   - Уж если бы это было так легко, хоть для нас, хоть для них, - заметил Сэм Клеменс жене. - Так или иначе, в скором времени война закончится, и мы сможем вернуться обратно к более удобной ежедневной жизни с убийствами друг друга поодиночке или парами, так сказать, в розницу, а не оптовыми партиями.
   Александра положила на колени Когда война была проиграна Луизы Мэй Олкотт.
  
   Луиза Мэй Олкотт (1832-1888) - американская писательница и аболиционистка, военная медсестра в период Гражданской войны, прославившаяся романом Маленькие женщины (1868) из цикла Сага семьи Марч, а также готическими романами и мистическими детективами. В реальной истории теме Гражданской войны она посвятила сборники рассказов На посту и Больничные записки.
  
   - Мне кажется, слишком большое количество телеграмм с фронта исказило твоё представление о человеческой природе.
   - Нет, - решительно всё отрицая, он покачал головой. - Это не из-за телеграмм с фронта у меня в животе ощущение, будто я наглотался расплавленного свинца. Это из-за тех, в которых политики продолжают утверждать, будто мальчишки погибают ради какой-то лучшей цели, нежели их собственная упрямая жадность и глупость генералов.
   Даже триумфальное наступление Ориона было пресечено. Офелия отобрала мячик у Сатро и швырнула его в строй солдатиков в синем. Обстрел произвёл смертоносный эффект. Один из множества раненых взлетел в воздух и ударился о голень Сэма.
   - Артиллерия! - выкрикнула Офелия. - Бей их всех!
   Сэм изучал дочь со смесью восхищения и чего-то, схожего со страхом, который частенько будоражил его ум по её поводу. Она же не могла прочесть последние депеши из Луисвилля... или могла? Он покачал головой. Всё же, ей всего лишь четыре года. Она знала алфавит, могла написать своё имя корявыми каракулями, и всё. Как же, тогда, она с такой невообразимой точностью воспроизвела то, что артиллерия конфедератов творила с наступающими северянами?
   Это Офелия. Вот, как.
   - Пап! - зло выкрикнул Орион. - Пап, глянь! Видел, что она сделала? Двух поломала, пап! Этому оторвало голову, а у этого, у сержанта, сломана рука.
   - Боевые потери, - сказал Клеменс. - Видишь? Даже игрушечными солдатиками нельзя сражаться без потерь. Жаль, президента Блейна здесь нет, очень жаль. Он бы тут кое-чему научился, пардон за мой миссурийский говор.
   - Сэм. - Александра Клеменс, каким-то образом, сумела запихнуть в слово из трёх букв предупреждение размером с этот мир.
   - Что ж, пожалуй, мне стоило бы подыскать иное время для разговоров о политике, - признал её супруг. Со вздохом Сэм повысил голос. - Офелия!
   - Да, пап? - Внезапно она заговорила, как обычный четырёхлетний ребёнок.
   - Подойдите сюда, юная леди.
   - Да, пап. - Нет, всё-таки, не обычный четырёхлетний ребёнок - пока она к нему шла, над её головой вспыхнул настоящий ореол порядочности. Сэм моргнул и видение исчезло. Игра света газовых ламп, или воображения, хотя, зачем нужен газетчик с такой бесполезной штукой, как воображение, находилось вне его понимания.
   - Ты сломала двух свинцовых солдатиков брата, - сказал он, стараясь изо всех сил держать строгий вид и не рассмеяться при виде столь драгоценного и столь невинного лица напротив себя. - Что ты можешь сказать на этот счёт?
   - Прости, пап. - Её голос был тихим, сладким и чистым, словно звон серебряного колокольчика.
   Возможно, сожалеет, что не снесла целый полк, - подумал Клеменс. Он перекинул её через колено и шлёпнул по заду, что, в большей степени, являлось чисто ритуальным наказанием. После этого она разразилась настоящим потоком слёз. Офелия всегда выла, словно банши, когда её пороли. Отчасти, рассудил Сэм, это было вызвано гневом из-за того, что её подвергли подобному оскорблению достоинства. А отчасти, благодаря расчету, что, если она сделает вид, будто каждый шлепок для неё максимально неприятен, ей будет меньше их доставаться.
   Орион, похоже, был должным образом удовлетворён шумом, который устроила его сестра. Когда она вышла, дабы предаваться обиде в своём шатре, он протянул отцу поломанных солдатиков и произнёс:
   - Ты можешь их починить, пап?
   - Завтра отнесу их в редакцию, - ответил Клеменс. - Печатники переплавят их на литеры набора.
   - Сэм! - На этот раз три буквы и восклицательный знак со стороны Александры. Слишком поздно. Орион расплакался ещё сильнее, чем Офелия.
   Театрально простонав, Сэм произнёс:
   - Да я же шучу. Они смогут спаять солдатиков обратно. - Ему пришлось повторить дважды, сперва чтобы сын расслышал его сквозь кошачий вой, что он издавал, и ещё раз, чтобы мальчик поверил.
   - Ты не забыл оставлять всё это для своих редакторских колонок и не тащить домой в семью? - спросила Александра, когда вернулось относительное спокойствие, и спокойствие его родных.
   - Я всё помню, моя дорогая, - ответил Клеменс. - Нельзя ожидать от меня, что в Морнинг Колл я буду извергаться, словно нефтяной фонтан в Пенсильвании, а потом превращусь в доброго папашу просто потому, что я вернулся вечером домой.
   - Могу ли я ожидать от тебя, что ты будешь помнить, что твой сын верит тебе, что бы ты ни сказал, пока политики, которые читают твои редакторские колонки, не верят тебе, что бы ты ни сказал? - Александра никогда не бывала столь опасна, чем когда она изо всех сил пыталась сохранить спокойствие.
   Сэм погрозил ей пальцем.
   - Будь осторожнее. Иначе заставишь меня вспомнить, что когда-то я был наделён чувством стыда, а для человека моей профессии - это лишний и опасный багаж.
   - Хм - только и сказала Александра. - Шути, сколько хочешь, только...
   - Пап, а ты, правда и честно починишь моих солдатиков? - перебил её Орион.
   - Они восстанут из мёртвых, ну или из покалеченных, как Лазарь восстал из могилы, - пообещал Клеменс. Орион тупо смотрел на него. Отец пояснил: - Иными словами, да, так и сделаю. Вот, если бы генерал Уилкокс мог сделать то же самое...
   Александру своевременно схватил приступ кашля. Сэм бросил на неё отчасти раздражённый, отчасти благодарный взгляд.
   - Раз их правда и честно починят, то хорошо, - сказал Орион, помолчал и спросил: - Когда ты их спаяешь, у них останутся шрамы, да?
   - Полагаю, это можно сделать, - торжественно произнёс Сэм. - Прости, но...
   - Круто! - воскликнул Орион, отчего его отец тут же умолк.
   На следующее утро Сэм вошёл в редакцию Морнинг Колл, неся в кармане пиджака бренные останки солдатиков. Печатник, морщинистый невысокий валлиец по имени Чарли Вон взглянул на жертв войны и произнёс:
   - Ага, мы можем их исправить. - Его сигара, набитая ещё более мерзкой травой, чем та, что предпочитал Клеменс, при каждом слове качалась вверх-вниз. - Жаль, блин, что мы не можем так же просто починить настоящих солдат, да?
   - Вы, сэр, похоже, подслушивали под моим окном, - сказал Сэм. Вон покачал головой раньше, чем осознал, что редактор шутит. Он бросил на Сэма кислый взгляд.
   - Не важно, - сказал ему Клеменс. - Вы сильно осчастливите моего сына и поможете избавить дочь от неприятностей. - Он закатил глаза. - И Боже упаси, если мне придётся повторить эту же фразу через пятнадцать лет.
   Сигара непрерывно дёргалась, пока печатник хихикал.
   - Понимаю, к чему вы, - сказал он. - У меня их трое. Последнюю выдал замуж пару лет назад, так что больше о таком могу не переживать.
   - Значит, ваши дети больше с вами не живут? - спросил Клеменс. Когда Чарли Вон кивнул, он задал следующий вопрос: - Почему, тогда, чёрт подери, вы ведёте себя так тихо?
   - Думаете снова меня рассмешить, но не выйдет, - сказал Вон. - Порой бывает даже жутковато тихо. - Сигара дёрнулась. - Было бы ещё хуже, если б моя миссыс вообще умела держать варежку закрытой.
   - Уверен, при следующей встрече, скажу ей об этом, - сказал Сэм и поспешно отступил в направлении своего стола, пока печатник не выбрал какой-нибудь из множества небольших, но тяжелых предметов в пределах досягаемости руки и не метнул в него.
   - Доброе утро, Сэм, - произнёс вошедший несколько минут спустя, Клэй Херндон. - Что это у тебя там?
   - Это? Полицейско-судебная статья, которую вчера вечером сдал Эдгар, - ответил Клеменс, вычёркивая наречие. - Можно сказать, человек укусил собаку - троих китайцев обвиняют в нападении на ирландца, работавшего на железной дороге, выбивании из него всей дури и отбытии с его кошельком. Поскольку выходцы из Поднебесной решили оставить бумажник себе, они, должно быть, поймали Мика до того, как тот начал обход салунов.
   - Ха, - произнёс Херндон, затем добавил: - Ты прав, обычно происходит не так. Ирландцы напиваются, проламывают череп Джону Китаёзе, а судья потом шлёпает их по рукам. Такое мы уже видели много раз, не такая уж и новость, чтобы помещать её в газету.
   - Когда я ещё только начал работать на это издание, в дни, когда редакция была на Монтгомери, ты бы и не смог поместить эту статью в газету. Тебя бы завернул издатель. Он бы решил, что она оскорбляет ирландцев, хотя я всегда был убеждён, что их наберётся едва ли пара-другая дюжин, кто сумеет прочитать её.
   - Ну и деньки были тогда, - сказал Херндон. - Город тогда, поди, был тем ещё весёлым местечком.
   - Так оно и было, когда я в первый раз сюда попал, - согласился Клеменс. - Затем Соединённые Штаты ввязались в войну и проиграли её, а Сан-Франциско на этом словил ещё больше веселухи. Паника стояла даже сильнее, чем в Штатах. - Впервые за долгое время, он применил старое калифорнийское выражение, означавшее остальные США. - Не забывай, железная дорога тогда ещё не была проложена, и мы были настолько отрезаны от остального мира, что не имели никакого значения, да и весь остальной мир это вполне устраивало.
   - Ну, да, я слыхал, тогда было довольно мрачно, - признал Херндон.
   - Мрачно? - переспросил Клеменс. - Да смерть казалась цирком с лимонадом и слонами, поскольку, когда ты умирал, тебе больше не нужно было пытаться оплачивать счета зелёными бумажками, стоящими охрененные четыре цента в золотой монете - да, на недельку-другую курс упал вообще до трёх центов за доллар, но к тому времени все, кого можно было напугать до смерти, уже сжимали похоронные букетики в ладошках.
   - Суровые времена, - сказал Херндон. - Каждый раз, когда кто-нибудь снова начинает об этом рассказывать, я удивляюсь, как люди всё это пережили.
   - Заныкиваешься и крепко держишься за то, что у тебя есть, если только это не те чёртовы букетики, - ответил Сэм. - Великое землетрясение 65-го тоже не принесло нам ничего хорошего. Ты их регулярно здесь испытываешь, но с тех пор, хвала небесам, ничего подобного не случалось, даже землетрясение 72-го, хотя оно тоже было не подарок. Не думаю, что мы увидим нечто подобное ближайшие пару сотен лет, но если Бог обратит внимание на то, что я думаю, это случится весьма скоро.
   - Даже обычные, заурядные землетрясения достаточно неприятны, - сказал Херндон и поёжился. - Мне тошно даже думать о них. - Он осознанно и явно сменил тему. - Что нового на войне?
   - Людей убивают, - сказал Сэм и не стал продолжать. Когда его друг раздражённо покашлял, он моргнул, словно от удивления. - А, тебе нужны детали. - Он порылся в ворохе телеграмм на столе. - Генерал Уилкокс доказал, что способен застрять в двух местах одновременно, менее великие люди на такое не способны, тебе не кажется? Британские канонерки на Великих Озёрах снова обстреляли Кливленд, хотя только Богу известно, с чего они возжелали вернуться, уже побывав там единожды. Индейцы в Канзасе на тропе войны, конфедераты на тропе войны на территории Нью-Мексико, а Эйб Линкольн на тропе войны на территории Монтана. А еще военное министерство с барабанной дробью и фанфарами объявило о захвате Покахонтас, Арканзас.
   - Покахонтас, Арканзас? - переспросил Клэй Херндон таким тоном, словно предполагал, что Сэм пошутил и не поверил этому.
   Но Сэм не шутил. В доказательство он помахал телеграммой.
   - На случай, если тебе интересно, Покахонтас находится на полпути от границы до бурлящего жизнью мегаполиса Джоунсборо, - торжественно произнёс он. - Я проверил. Поначалу я решил, что это мушиное пятно на карте, но, должен признать, последующее изучение доказало мою неправоту. Аллилуйя, должен сказать; вне всякого сомнения, ударные волны от этого захвата прокатываются сквозь Ричмонд даже сейчас, пока я говорю.
   - Покахонтас, Арканзас? - повторил Херндон. Сэм кивнул. - Барабанная дробь и фанфары? - повторил репортёр. Сэм протянул ему телеграмму. Он её прочёл и вернул обратно. - И верно, барабанная дробь и фанфары. Господь Всемогущий, нам не следовало бы так громко кудахтать, даже если бы нам удалось взять Луисвилль.
   - Кудахтать над яйцом, которое ты еще не отложил, не получится, - заметил Клеменс. - Луисвилль мы не взяли, но Покахонтас, разрази меня гром, наш. - Он хлопнул в ладоши, раз, другой, третий.
   - Сэм... - жалобным голосом проговорил Херндон. - Почему нашей страной управляет такая стая конченных долбоклюев?
   - У меня была теория, что мы имеем то правительство, которое заслуживаем, - сказал Сэм. - Однако хоть мы и плохи, но я полагаю, что не до такой степени. В данный момент, я внимательно изучаю версию, что Господь нас ненавидит. - Он взглянул на друга. - Я знаю кое-кого, кто возненавидит тебя, если ты не усадишь задницу и не начнёшь работать. - Чтобы смягчить это, он добавил. - Я, пожалуй, займусь тем же.
   Вернувшись к статье Эдгара Лири, он одним махом прибил семь наречий.
  
   Со стороны северных окраин Тумстоуна, Нью-Мексико донёсся оживлённый треск выстрелов. Майор Горацио Селлерс повернулся к Джебу Стюарту и произнёс:
   - Вы были правы, сэр. Они пытаются удержать это место. Я и не предполагал, что они окажутся такими дурнями.
   - Думаю, большинство настоящих солдат янки мы отбросили обратно в Тусон, в смысле, тех, кого мы не захватили в Контеншн-Сити, - ответил Стюарт. - Если не ошибаюсь, в этих местах остались только Рейнджеры Тумстоуна и им подобные. Они будут драться за свои дома, что у них здесь.
   - И мозгов у них ещё меньше, чем Господь даровал верблюдам, - произнёс Селлерс, с чем Стюарт также не мог не согласиться. Адъютант потёр ладони в приподнятом настроении. - Они за это заплатят.
   Бум! Рёв, гораздо громче обычной ружейной пальбы и огромное облако дыма, тянущееся со стороны кладбища севернее Тумстоуна, возвестили о том, что защитники-северяне где-то раздобыли пушку. Стюарт остался невозмутим.
   - Надеюсь на небеса, что нам известно иное, нежели собираться красивым и плотным строем, дабы нас выкосила полевая пушка. - Он едва заметно улыбнулся. - Эти гладкоствольные Наполеоны хорошо послужили в прошлую войну, но с тех пор мы прошли долгий путь.
   Его собственная полевая артиллерия, расположенная на высотах, что тянулись к Драгунским горам на северо-востоке от Тумстоуна, представляла собой нарезные орудия, которые не только превосходили по дальности устаревшие модели янки в Тумстоуне, но также были более точны. Вскоре после того, как Наполеон раскрыл свою позицию, туда полетели снаряды. Он выстрелил ещё несколько раз, его падающие ядра вздымали тучи пыли, и вскоре он затих.
   - Ну, вот и всё, - сказал Горацио Селлерс и хмыкнул.
   Однако спустя пару минут старомодное дульнозарядное орудие снова ожило.
   - Похоже, мы выбили первый расчёт, - предположил Стюарт, - и отправили их выскребать замену. Это орудие обслуживают отважные люди.
   - И толку им с того, - пробормотал Селлерс. - Скорее всего, у них никогда не было достаточного количества людей, которые знают, как обращаться с пушкой. Если вы правы, сэр, и лучший их расчёт выбит, они никуда попасть не смогут, если только за счёт удачи, которой у них нет.
   - Как по мне, звучит разумно, - согласился Стюарт. - Впрочем, нам не нужно, чтобы они продолжали пытать удачу. - Он обратился к Чаппо, который вместе с Джеронимо наблюдал за битвой за Тумстоун рядом с командующим конфедератов. - Ты можешь попросить отца отправить несколько апачей, чтобы они повыбили тех янки, которые обслуживают орудие?
   - Да, я это сделаю. - Чаппо заговорил с Джеронимо на родном языке. Во время обмена фразами, молодой человек и старик активно жестикулировали. При разговоре апачи столь же активно пользовались руками, что и французы. Чаппо снова заговорил по-английски: - Мой отец говорит, что с радостью это сделает. Он хочет покарать белых Тумстоуна, навредить им так же, как они всё это время вредили нам. Если мы захватим это место вместе, он его сожжёт.
   Стюарт взглянул на деревянные строения Тумстоуна, прожаренные солнцем пустыни и, несомненно, сухие, как спичка.
   - Если мы захватим это место, полагаю, оно всё равно сгорит, неважно, подожжёт он его или нет.
   Даже при помощи подзорной трубы он не смог выследить ни одного апача, что продвигались к Наполеону, из которого продолжали стрелять добровольцы Тумстоуна. Он гадал, а послал ли Джеронимо их вперёд? Земля перед кладбищем давала больше укрытий, чем бильярдный стол, но ненамного. Посылать своих людей выбивать артиллеристов он не стал бы.
   Вот почему мы вступили в союз с апачами, - сказала холодная расчётливая часть его разума. Пусть они страдают, выполняя грязную работу, вроде этой.
   Он бросил взгляд на Джеронимо. Индейский знахарь - Стюарт счёл, что этот термин наилучшим образом характеризует род занятий этого человека - наблюдал, как носильщики тащили раненых конфедератов в палатку, где хирурги занимались своим грязным делом. Когда Джеронимо почувствовал на себе взгляд Стюарта, старый индеец быстро повернул голову и принялся смотреть в другом направлении.
   Проделал он это недостаточно быстро. Будь я проклят, - подумал Стюарт - Я точно знаю, о чём думает этот иссохший краснокожий дьявол, и никто никогда не переубедит меня в том, что я этого не знаю. Он думает, совершенно точно, блин думает: Вот почему мы вступили в союз с конфедератами. Пусть они страдают, выполняя грязную работу, вроде этой. Гореть мне в аду, если это не так.
   Стюарт насвистывал промеж зубов Дикси. Много недель путешествий с Джеронимо и другими вождями апачей, внушили ему, что они далеко не неграмотные дикари, какими их изображают в грошовых романах. Строго говоря, они были очень даже грамотными дикарями. Но до сего момента Стюарт и не задумывался о том, кто кого использует в большей степени.
   Теперь Джеронимо смотрел прямо на Стюарта. Апач, похоже, догадался, что Стюарт проник в его мысли. Легким едва заметным контролируемым движением головы он кивнул белому. Стюарт кивнул в ответ. Оба они казались сторонами одного зеркала, каждый осознавал тревоги другого и каждый удивлялся тому, что другой это понимал.
   Внезапно Стюарт заметил, что Наполеон снова затих. Теперь Джеронимо не скрываясь смотрел в ту сторону. Апач вскинул к плечу Тредегар и сделал вид, будто целится. Стюарт кивнул, давая понять, что понимает и приподнял шляпу, салютуя боевым навыкам апачей. Ответной улыбкой Джеронимо продемонстрировал лишь пару зубов.
   От очередной потери пушкарей защитники Тумстоуна впали в уныние. Они отступили с кладбища в город. Если бы ими командовал Стюарт, он приказал бы им оставаться среди надгробий Тумстоуна как можно дольше; когда они отступили, эту высоту заняли конфедераты и апачи.
   Полевые орудия конфедератов принялись молотить по самому Тумстоуну. Когда снаряды падали на голую землю, в небо поднимались столбы дыма и пыли. Когда снаряд попадал в здание, было похоже, будто избалованный ребёнок ломает кукольный домик. Повсюду разлетались доски. Несомненно, стекло тоже разлеталось, хоть Стюарт не мог этого увидеть даже в подзорную трубу. Однако ещё с Войны за Сецессию он знал, что осколки стекла могут сотворить с телом человека.
   - Будем ждать, пока всю работу за нас сделает пожар? - спросил майор Горацио Селлерс. В небо уже тянулась пара тонких струек дыма.
   - Нет, немного надавим, - ответил Стюарт. - Даже во время пожара чёртовы янки могут держаться ещё долго, и не сгореть. К тому же, если мы захватим город, а не сожжём его, добудем немного фуража для наших очагов.
   - Есть, сэр, - с энтузиазмом произнёс адъютант. Армия Конфедерации в Нью-Мексико действовала на конце необычайно длинного плеча снабжения. Благодаря победам, бойцы Стюарта имели достаточно еды для себя и корма для животных. Также у них имелось достаточно пороха и патронов для сражений. Но Стюарт глядел на шаг вперёд, и ему не нравилось то, что он видел.
   С холмов в сторону Тумстоуна спускались спешенные кавалеристы Конфедерации, по четверо шедших впереди, на одного, державшегося позади и следившего за лошадьми. С холмов спускались и апачи. Стюарт был в этом уверен, хотя, опять же, не видел почти никаких признаков индейцев.
   Спустя какое-то время, вместо наблюдения за блужданием краснокожих, он вновь обратил внимание на Джеронимо. Индеец мог точно сказать, где находятся его храбрецы, пусть даже глаза Стюарта их не видели. Апачи были убеждены, что Джеронимо обладал потусторонними силами. Наблюдая за тем, как тот наблюдает за людьми, которых он сам не мог разглядеть, Стюарт сам наполовину верил, что они были правы.
   Добровольцы Тумстоуна продолжали отважно сражаться. Точно также как и в долине южнее Тусона, войска США оказались зажаты в коробочку, а противник наступал на них одновременно с трёх сторон. Впрочем, здесь у них имелось хорошее укрытие. Также у них не было хороших путей отхода из Тумстоуна, посему они, скорее всего, останутся на своих позициях. Где бы конфедераты и индейцы ни наступали, они отвечали противнику впечатляюще плотным огнём из Винчестеров.
   Но затем, на северной окраине огонь стал охватывать всё больше салунов, игорных домов и борделей, которые, похоже, составляли большую часть строений Тумстоуна. Пламя вынудило защитников покинуть эти здания и отступить вглубь Тумстоуна. Дым также мешал Рейнджерам Тумстоуна стрелять с прежней меткостью. Конфедераты и индейцы начали просачиваться в город промеж пылающих фальш-фасадов. Когда Стюарт подъехал ближе к шахтёрскому городку, радостные крики его людей и боевые кличи индейцев заглушали разочарованные вопли добровольцев-северян.
   Рядом с ним ехал майор Горацио Селлерс.
   - Сэр, вы пошлёте человека под флагом перемирия, чтобы дать янки возможность сдаться?
   Джеронимо и Чаппо также ехали рядом с командующим конфедератов. Не успел Стюарт ответить, как Чаппо торопливо заговорил с отцом на языке апачей. Джеронимо ответил с той же поспешностью и ещё более возбуждённо. Чаппо заговорил по-английски:
   - Не давайте им возможность сдаться. Они принесли нам очень много вреда, чтобы дать им возможность сдаться.
   Вот уж точно, блин, апачи воспользовались конфедератами, чтобы поквитаться со своими врагами. Однако майор Горацио Селлерс произнёс:
   - Действительно, не сказать, что это солдаты регулярной армии. Скорее всего, добрая половина из них - это шулеры, коммивояжёры и прочие перекати-поле всех сортов.
   Стюарта ошеломило зрелище того, что его адъютант соглашается с Джеронимо, вместо того, чтобы найти убедительное оправдание не устраивать бойню. Также оно помогло ему собраться с мыслями.
   - Если Рейнджеры Тумстоуна захотят сдаться, пускай сами пошлют нам своего человека. Я не собираюсь ничего им упрощать.
   Чаппо перевёл эти слова Джеронимо. Его отец что-то недовольно пробурчал, заговорил, замахал руками, снова заговорил. Чаппо не стал переводить его ответ на английский. Впрочем, судя по тону и выражению лица старого индейца, Джеб Стюарт решил, что вполне может догадаться, что он говорил, что-то вроде: Ну и ладно. Я бы, конечно, предпочёл, чтобы они поели земли, но если они сдадутся, что поделать?.
   К Стюарту подбежал конфедерат с грязным лицом.
   - Сэр, чёртовы янки посадили на церковную колокольню пару снайперов. - Он указал сквозь дымку туда, где находилось, без сомнений, самое высокое здание Тумстоуна - И они уже выбили немало наших парней.
   - Я не могу выбить их самолично, капрал, - ответил Стюарт. Он огляделся в поисках полевых орудий. Парочка уже заняла позиции на кладбище, неподалёку от того места, где стоял Наполеон. - Им скажите. Они разберутся.
   Дистанция была короткой; артиллеристы лишь ненамного выходили за пределы досягаемости Винчестеров, стреляющих с окраины города, и вполне могли попасть под сильный огонь армейских Спрингфилдов северян. Стюарт наблюдал, как вокруг церкви падали снаряды. Расчёт одного орудия сделал меткий выстрел и разнёс верхушку колокольни. Больше по людям Стюарта никакие снайперы не стреляли.
   Как он обнаружил при въезде в город, эта церковь стояла на углу Третьей и Саффорд. Рейнджеры Тумстоуна устроили последний рубеж кварталом южнее, в глинобитном здании офиса Уэллс Фарго на углу Третьей и Фремонт, и в коррале - загоне для скота через улицу, забор которого они укрепили досками, камнями, кирпичами и всем, что смогли найти. Коралль О-Кей был целью, о которой мечтали артиллеристы. Когда пара залпов превратила его в скотобойню, защитники выбросили белый флаг, подняли оружие и бой прекратился.
   Джеронимо, видя, как те, кто так долго мучил апачей, оказались в руках его союзников, решил передумать и расправиться над ними прямо на месте.
   - Нет, - сказал ему Стюарт через Чаппо. - Мы никого хладнокровно не забиваем.
   - Что вы с ними сделаете? - спросил знахарь.
   - Отправим в Эрмосильо, вместе с прочими солдатами северян, которых захватили, - ответил Стюарт.
   Джеронимо вздохнул.
   - Этого не достаточно.
   - Так надо, - сказал ему Стюарт. - Если подумать, мы тут и так неплохо справились. Мы очистили от войск США длинный отрезок территории Нью-Мексико, и всё это без особых потерь.
   - Многое из того, что вы сделали, вы сделали с нашей помощью, - через Чаппо ответил Джеронимо. - Нам положена кое-какая награда.
   Он не мог на этом настаивать, ему не хватало людей.
   - У вас уже есть награда, - сказал Стюарт. - Вот, земля, на которой не осталось никаких солдат янки. Вот, ваши храбрецы с добротными винтовками, что мы вам дали. На что ещё жаловаться?
   - Этого не достаточно, - повторил Джеронимо. Больше он ничего не сказал. Стюарт решил, что за ним и его последователями нужно приглядывать получше.
  
   Едва Авраам Линкольн увидел толпу, что собралась послушать его в Грейт-Фоллс, он понял, что здесь он получит не столь благодарную аудиторию, какой наслаждался в Хелене. По стандартам территории Монтана, Хелена являлась старым городом, который был основан сразу по окончании Войны за Сецессию. Грейт-Фоллс, напротив, был настолько новым, что некрашеные доски фасадов магазинов и домов едва выглядели обветренными.
   Более того, Хелена являлась шахтёрским городом, городом, построенным на пустом месте рабочими, согласно их желаниям - в эти дни большинство из них трудилось, удовлетворяя желания более удачливых людей - среди окрестных холмов. Грейт-Фоллс, напротив, был основан капиталом, он пробудился к жизни, когда здесь прошла железная дорога до Тихого океана. Если бы не страх перед британским присутствием в Канаде, дорога, вероятно, так и осталась бы недостроенной. Но она была здесь, равно как и люди, что по ней приехали. Большинство составляли лавочники, торговцы и брокеры - буржуазия, а не пролетариат.
   Линкольн вздохнул. В Хелене он получил именно тот отклик, какой желал. Он поведал шахтёрам несколько очевидных истин о том, как их страна обращалась с ними.
   Не имея под рукой даже горстки негров, которых можно было бы эксплуатировать, она выжимала пот из бедняков, из невежественных, из вновь прибывших и невезучих. Капиталисты не желали, чтобы их жертвы об этом знали.
   У капиталистов имелись свои резоны по поводу того, что их жертвы не должны были этого знать. После того как он сообщил шахтёрам несколько вещей о том, почему их боссы желают видеть их невежественными, те как следует разнесли Хелену. При этой мысли Линкольн улыбнулся. Ему уже много лет не доводилось запускать такие разборки.
   Он заработал высшую награду со стороны одного из местных капиталистов, сурового, седобородого мужика по имени Томас Крус.
   - Ещё раз тебя, сукина сына, увижу, - прорычал Крус, - вышибу вонючие мозги.
   - Благодарю вас, сэр, - ответил Линкольн, отчего Крус взбесился ещё сильнее. Терять из-за этого сон Линкольн не собирался. Насколько он слышал, когда-то Крус был шахтёром, одним из немногих везунчиков, которым удалось разбогатеть. Взобравшись на вершину горы, он позабыл о своих классовых корнях, по той же причине, по которой ирландская посудомойка, удачно вышедшая замуж, возвращалась из европейского турне, произнося своё имя как Бригитта, а не Бригид.
   С его губ слетел очередной вздох. Нет, этим вечером никаких искр, не от этих приличных, хорошо одетых людей. Во втором ряду сидела пара армейских офицеров, несомненно, пришедших послушать, какие крамольные высказывания он намерен сделать. Один из них выглядел возмутительно молодым, чтобы носить форму полковника кавалерии. Линкольн гадал, за какие нити потянул этот парень, чтобы добиться такой должности, и почему вокруг его левого плеча повязана красная повязка.
   Местный рабочий активист (не сказать, что тут было достаточно рабочих, чтобы проявлять активность) по имени Ланкастер Стаббинс довольно нервно представил Линкольна толпе:
   - Друзья, давайте же тепло поприветствуем от лица Монтаны человека, который задаёт жару капиталу, пламенного защитника трудящихся, бывшего президента Соединённых Штатов, господина Авраама Линкольна!
   Невзирая на помянутый Стаббинсом жар, наиболее хвалебное слово, какое Линкольн мог, по справедливости, применить к прозвучавшим аплодисментам, было еле тёплые. Это его не удивило. Здесь, в Грейт-Фоллс, он скорее удивился бы, если бы получил обратное. Когда он занял место за трибуной, то был открыт публике от пояса. Это его тоже не удивило; большинство трибун, за которыми ему доводилось стоять - а вставал он за превеликое множество трибун - было рассчитано на более низкорослую породу людей.
   Он отпил воды из предусмотрительно поставленного стакана, затем начал:
   - Друзья мои, меня изгнали из Хелены, поскольку утверждают, что я там поднял бунт. Господь свидетель, говорю вам, никакого бунта я там не поднимал.
   Со стороны толпы не послышалось аплодисментов. Раздались выкрики: Врёшь!, а с ними: У нас есть телеграф! и Мы знаем, что случилось!.
   Линкольн поднял руку.
   - Я не поднимал там бунт, - повторил он. - Бунт разгорелся сам.
   Со стороны зрителей послышались новые выкрики. Молодой полковник во втором ряду, тот, что с красной повязкой, похоже, был готов выпрыгнуть со своего места, а то даже и из мундира. Линкольн ждал тишину. Когда он, наконец, дождался чего-то на неё похожего, то продолжил:
   - Как считаете, друзья мои, те честные труженики, что слушали меня в Хелене, стали бы они ставить город на уши, если бы были довольны своей участью? Это не я сделал их несчастливыми. Как бы я это проделал, едва только прибыв? Я лишь напомнил им о том, что у них имелось, и на что они имели право по закону и справедливости, и предложил сравнить одно с другим. Если это подстрекательство к бунту, то Адамс, Франклин, Вашингтон и Джефферсон заслужили быть повешенными, чего не случилось.
   Внезапно повисла тишина. На это он и надеялся. Люди всё ещё помнили свободу, как бы плутократы не старались вынудить их о ней забыть. Воодушевлённый, Линкольн продолжил:
   - Многие в Хелене, равно как и во всех Соединённых Штатах, да и здесь, в Грейт-Фоллс, трудятся ради того, чтобы немногие богачи стали ещё богаче. Такому невежественному старику, как я, довольно сложно увидеть в этом справедливость. Капиталист скажет, его богатство идёт на пользу всем. Возможно, он даже говорит вам правду, хотя, по моему опыту, эти капиталисты действуют слаженно и согласованно исключительно дабы стричь шерсть с народа. Или вы не считаете, что его богатство принесло бы вам больше пользы, если бы часть денег оказалась в вашем кармане, а не в его?
   Эти слова вызвали смех, негромкий, но всё же, смех.
   - Рассказывай, Эйб! - выкрикнул кто-то. Кто-то другой шикнул.
   Линкольн снова поднял руку. На этот раз тишина наступила быстрее.
   - Ещё до Войны за Сецессию, я чётко сформировал свой взгляд на этот вопрос, - сказал он. - Как я не был рабом, так не был я и хозяином. При демократии нет места ни рабам, ни хозяевам. Если что-либо из перечисленного в какой-либо степени имеет место быть, то это уже не демократия. Человек в шёлковых панталонах, с золотой булавкой для галстука и с бриллиантом на мизинце может с этим не согласиться. А что насчёт шахтёра в изношенной одежде и лавочника в фартуке? Разве капиталист не попирает их своим возвышением? И разве этим попранием он не сеет семена собственной погибели? Ибо когда, таким образом, ему удаётся расчеловечить трудящийся пролетариат, чьим потом порождён тот белый хлеб, что он ест, когда он раз за разом унижает рабочего человека и низводит его практически до уровня животного в поле, когда он помещает его туда, где гаснет всякий лучик надежды, и его душа находится во тьме, словно души проклятых... Когда капиталист всё это проделает, разве он не боится, попивая шампанское, что демон, которого он породил, однажды обернётся против него и разорвёт!
   На этом предложении закончилась его речь в Хелене. Он не намеревался заканчивать её именно так. Он хотел ещё какое-то время продолжать. Однако оборванные шахтёры восприняли его слова буквально, и действовали на основе того, что он считал (ну или отчасти считал) лишь полемическим приёмом.
   Здесь, в Грейт-Фоллс, бунт не возник. Он выступал перед аудиторией, которая, возможно, оказалась более проницательной, чем от неё ожидалось. Когда он увидел, что люди подались вперёд, чтобы лучше его расслышать, то понял, что добился успеха.
   - Друзья мои, защита нашего народа держится не на мощи нашего оружия, хоть я и желаю всяческих успехов нашему оружию на той войне, в которую мы ввязались. Мы полагаемся на любовь к свободе, которую вложил в нас Господь. Если мы позволим ей погибнуть, то посеем на собственной земле семена тирании. Если мы позволим нашим трудящимся носить цепи наёмного рабства, то недалёк тот день, когда вся страна окажется в оковах. К северу от нас, в Канаде, мы видим людей, чьё правительство отличается от нашего, и управляется королевой. Обращаясь на юг, в Конфедеративные Штаты, мы видим людей, которые, пусть и хвастаются свободой, продолжают держать собственных сограждан в угнетении. В настоящий момент мы находимся в состоянии войны с обоими этими народами, не в последнюю очередь потому, что не желаем распространения их власти несвободы. Если подобные причины уместны для того, чтобы за них бороться, мы должны за них бороться. Но будем ли мы бороться за дело свободы за границей, пока это дело гибнет у нас дома? Мы все заявляем о свободе, но произнося одно и то же слово, смысл в него мы вкладываем разный. Для некоторых это слово означает, что каждый человек может поступать, как он пожелает, с самим собой и с плодами своего труда. Для иных это же самое слово означает свободу человеку делать всё, что он пожелает, с другими людьми и плодами труда других людей. Я убеждён, время докажет миру, чьё определение этого слова было верным, и я искренне надеюсь, что Соединённые Штаты Америки будут находиться в авангарде доказательства.
   В Грейт-Фоллс Линкольн получил более тёплые аплодисменты, чем те, что были во время его представления. В Хелене это выступление, возможно, погасило бы бунт, вызванный предыдущими словами. С одной стороны, он был польщён, что его вежливо выслушали. С другой стороны, он предпочёл бы, чтобы его освистали. Люди, что вежливо слушали, а через час забывали об услышанном, мало способствовали делу свободы.
   - Нашей стране нужны перемены, друзья мои, - сказал он. - Вот какую мысль я оставляю вам, чтобы вы порассуждали о ней на дому: если мы не можем добиться перемен мирным путём, мы найдём иной способ, как сделали наши предки в 1776 году. У нас есть, как и тогда, революционное право сбросить правительство, превратившееся в тиранию, что несёт пользу лишь богатеям. Я молюсь о том, чтобы нам не потребовалось воспользоваться этим правом. Но оно существует, и если потребуется, мы им воспользуемся, и тогда фундамент сей страны вздрогнет. Хорошего вечера.
   Когда он спускался, то услышал то, что и ожидал - восторженные крики и свист вперемежку. В дальнем конце зала вспыхнула драка. Вместо того, чтобы присоединиться, люди вокруг разняли дерущихся и вывели наружу. Линкольн улыбнулся, пусть и слегка - нет, здесь не как в Хелене.
   К Линкольну подошёл Ланкастер Стаббинс и пожал ему руку.
   - Очень хорошо, сэр, действительно, очень хорошо, - сказал он. - Останетесь на ночь у меня и моей семьи?
   - Для меня это честь, - ответил Линкольн. Стаббинс был честен и искренен, но, когда и если начнётся новая революция, его, вне всякого сомнения, снесёт потоком. И всё же... - Уверен, кровать там будет лучше, чем та, которой я наслаждался, хотя это вряд ли подходящее слово, в Форте Дуглас.
   Перемещению в обещанную постель придётся подождать. К нему подошли несколько человек, чтобы поздравить. Кто-то подошёл, чтобы с ним поспорить. Спустя полчаса после завершения речи, он продолжал одновременно жать руки и спорить. Тот самый дерзкий молодой кавалерийский полковник ткнул его пальцем в грудь и прорычал:
   - Вы, сэр, марксист-социалист.
   Тон его был каким угодно, только не одобрительным. Линкольн обнаружил в себе удивление: те, кто категорически не соглашались с его взглядами, редко подбирались к определению его истинной натуры.
   - Довольно близкое попадание, но не совсем в цель, полковник?.. - произнёс он.
   - Рузвельт, - нетерпеливо ответил офицер-кавалерист. - Теодор Рузвельт. - Он хмурился на Линкольна из-за очков в позолоченной оправе. - Что значит, близко, но не совсем в цель, сэр? Где именно я допустил ошибку? - Вызов в его голосе заявлял, что он, подобно Джорджу Кастеру, воспринимал несогласие, как оскорбление.
   И всё же, Линкольн рассудил, что вопрос был задан всерьёз, поэтому ответил тоже серьёзно:
   - Марксисты-социалисты, полковник Рузвельт, убеждены, что революция наступит, невзирая ни на какие меры по её предотвращению. По моему мнению, революция наступит, если не предпринять решительных мер по её предотвращению.
   - А. - Рузвельт медленно, задумчиво кивнул. - Вот, в чём различие. - В отличие от Кастера, он, очевидно, чувствовал интеллектуальную силу контраргумента. Он снова ткнул в него указательным пальцем. - Однако вы верите в пагубное марксистское учение о классовой борьбе.
   - Да, я в него верю, - ответил Линкольн. - Я не считаю его пагубным, особенно, наблюдая после Войны за Сецессией, что происходит в Соединённых Штатах, в Конфедеративных Штатах, а также, насколько я могу судить издалека, в Британии и Европе.
   - Классовая борьба - это вздор! Чушь! - заявил Рузвельт. - Мы можем построить гармоничное общество, приспособив наши законы и их трактовки таким образом, чтобы обеспечить социальную и трудовую справедливость для всех членов общества.
   - Конечно, можем. Я это и имел в виду, - ответил Линкольн. - Но стоит ли? Ведь те, в чьих руках уже находится большая часть капитала, будут стремиться заполучить ещё больше? Ветер дует именно в этом направлении и, похоже, раздувает пред собой пожар.
   Рузвельт снова удивил его, на этот раз, кивнув.
   - Наихудшие революционеры сегодня - это те реакционеры, что не видят и не желают признать необходимость перемен.
   - Вам следует быть осторожнее, полковник Рузвельт, иначе народ сочтёт вас марксистом-социалистом, - сказал Линкольн.
   - Ни в коем разе, сэр, ни в коем разе, - произнёс дерзкий молодой офицер. - Вы считаете, что ущерб нашему политическому организму... здесь я дам вам уступку и скажу - близок к непоправимому. Я же, напротив, считаю, что политическую систему Соединённых Штатов можно улучшить, и что решительные действия со стороны граждан, как избирателей, и правительства, как их представителя, могут обеспечить блага как свободы, так и процветания, как для капитала, так и для трудящихся.
   - Я много раз слышал подобные взгляды, но редко кто отстаивает их с такой силой - сказал Линкольн. - Большинство из них, если вы меня простите, просто витают в облаках.
   - Но, не я, Господи! - сказал Теодор Рузвельт.
   - Хотел бы я поверить в вашу правоту, - вывернулся Линкольн. - Однако для того, чтобы реформа была проведена именно так, как вы описываете, её должен возглавить человек с поистине титанической энергией, а я пока таких на горизонте не вижу. Я вижу, как миллионы рабочих, день ото дня, становятся всё голоднее и всё более отчаяннее. А теперь, прошу прощения, полковник, этот джентльмен хотел со мной пообщаться.
   Рузвельт отвернулся. Линкольн расслышал, как он снова пробормотал себе под нос Чушь!. Затем бывший президент, приветствуемый своим сторонником, позабыл о молодом полковнике кавалерии.
  
   Фредерик Дуглас жалел, что не мог отправиться домой, в Рочестер. Строго говоря, от возвращения домой в Рочестер его не удерживало ничего, кроме собственной гордости и настырности. Если бы он вернулся домой, то признал бы поражение, не только перед теми, кто читал его репортажи в газетах с луисвилльского фронта, а ещё и, что более важно, перед самим собой.
   Едва выйдя из коляски, что предоставил ему капитан Ричардсон и добравшись до недавно построенных причалов в нескольких милях от Луисвилля, он понял, что поражение настало, признавал он его или нет. Капитан Ричардсон продолжал вести себя услужливо, и Дуглас был убеждён, что он надеялся, что его убьют. Каждый раз, когда Дуглас пересекал Огайо на сторону Кентукки, общая вероятность, что его убьют, всё возрастала, и он это понимал. И всё же, он продолжал переправляться, при каждой возможности.
   Сейчас Соединённые Штаты удерживали два языка земли на южной стороне реки, один - в самом разрушенном Луисвилле, а второй вытягивался в его направлении с востока. Очертания этого второго вклинения, к сожалению, выглядели разочаровывающе: за последние несколько дней фронт не продвинулся и на пару фурлонгов.
  
   Фурлонг - британская и американская единица измерения расстояния. Равняется 201,168 метра.
  
   Надежды на то, что фланговый манёвр выбьет конфедератов из Луисвилля, умерли. Вместе с ними умерло и великое множество молодых людей в синей форме.
   Артиллерия конфедератов обстреливала позиции северян к востоку от Луисвилля. Это вклинение было больше того, что в самом городе и с его помощью, повстанцев получилось оттеснить за пределы досягаемости индианской стороны Огайо. Однако количество завоёванной земли не являлось главной и конечной целью кампании. Главная цель не была достигнута, а конечную вообще не было видать.
   Загружалась очередная баржа. Баржи постоянно загружались, и отправляли всё больше солдат, дабы те что-нибудь сделали с окопами повстанцев, их винтовками и пушками. На баржах же возвращались и некоторые солдаты, вопя от боли. Некоторые оставались в Кентукки, сражались и не продвигались вперёд. Некоторые оставались в Кентукки, погибали и были спешно похоронены. Некоторые оставались в Кентукки, погибали и их никто не хоронил.
   Иногда у Дугласа возникали проблемы с тем, чтобы убедить солдат, что он имеет право пересекать границу. Впрочем, на этот раз никаких трудностей он не испытал. Не успел он достать из кармана письмо от капитана Ричардсона, разрешающее ему пройти в Кентукки, как один человек, что следил за двигателем баржи, махнул и сказал:
   - Получил письмо от кузины, та г'рит, ей нраица, как ты пишешь об войне.
   - Очень мило с её стороны - произнёс чернокожий журналист, ступая на борт баржи. Будь он белым, подумал он, этот солдат обратился бы к нему мистер Дуглас. Мало кто из белых мог заставить себя обратиться к негру мистер. Однако обвинить кого-то в умолчании куда сложнее, чем в активном наименовании. Дуглас промолчал, утешая себя мыслью, что может чего недопонял.
   Едва один белый принимал его за равного, или близкого к равному, остальные вели себя так же. Такое он тоже прежде видел. Люди слишком часто представлялись ему овцами. Если бы этот парень насмехался над ним и обозвал его ниггером, остальные, что набились на баржу, с готовностью последовали бы его примеру.
   Орудия северян на кентуккийской стороне, неподалёку от берега, изрыгали дым и пламя, пытаясь вывести из строя своих противников из Конфедерации. Рядом с орудиями лежали раненые, которые вернутся на барже в Индиану, едва та выгрузит тех, кого везёт сейчас. Некоторые кричали, некоторые стонали, некоторые лежали ничком, слишком далеко погрузившиеся в страдания, чтобы жаловаться. Вместе с солдатами, что направлялись в сторону передовой, Дуглас отвёл взгляд от окровавленных свидетельств того, на что способна война.
   Он не стал составлять компанию свежим войскам, куда бы те ни направлялись. Вместо этого он направился к бойцам Шестого Нью-Йоркского. Они оказались ближе прочих отрядов северян к тому, чтобы взломать оборону конфедератов, как и рассчитывал генерал Уилкокс. Лишь отчаянная контратака полка повстанцев, как говорили некоторые - под командованием лейтенанта, хотя Дуглас этому и не поверил, остановила их марш и помогла войскам КША подтянуть подкрепления и укрепить позиции.
   В паре сотен ярдов от него с воем пролетело несколько снарядов конфедератов. Он не обратил на них внимания. В самом начале битвы, они вынудили бы его в панике упасть и искать ближайшую нору. Он удивился тому, насколько привык к артобстрелам.
   Он шагал в сторону передовой, не с самой быстрой скоростью, однако уверенно, словно на паровой тяге. Такое сравнение вызвало у него улыбку. Нынче во время таких переходов он пыхтел меньше, чем прежде; его дыхание стало лучше, чем за многие предыдущие годы. Он всегда был одарён хорошим телосложением, которое сейчас послужило ему хорошую службу.
   Он так часто приходил на позиции Шестого Нью-Йоркского, что некоторые бойцы в ближнем тылу уже к нему привыкли. Один сделал вид, будто собирался взять на караул при виде Дугласа.
   - Ты как сегодня, Дядя? - спросил другой. Негр ответил лишь кивком и никак иначе; как обычно, обращение дядя держалось на границе между приличным и оскорбительным.
   Ещё один солдат-северянин свистнул, помахал и произнёс:
   - Доброе утро, Фред.
   - И вам доброе утро, капрал, - ответил Дуглас, на этот раз, ощутив, что его лицо расплылось в широкой, почти непроизвольной ухмылке. У белого, что обращался к нему Фред, может и не имелось формальной вежливости, но у него также не имелось и предрассудков. Дуглас рассудил, что это честный размен.
   Он ходил вдоль передовой, по местам, где окопы изрезали гладкие поля Кентукки, как шрамы от ударов плетью изрезали его спину, когда какой-то надутый военный полицейский, которого он прежде не видел, крикнул ему с претензией:
   - Кто ты, чёрт подери, такой и по какому делу здесь?
   - Ты, что, не узнаешь перед собой Джефферсона Дэвиса? - требовательным тоном спросил Дуглас. Шутка не прошла; подобно большинству военных полицейских, чувство юмора у этого отсутствовало. Дуглас извлёк письмо от капитана Оливера Ричардсона. Солдат прочёл его, шевеля губами. Наконец, он неохотно вернул его журналисту и отошёл в сторону.
   В окопах бойцы Шестого Нью-Йоркского приветствовали его, как старого друга.
   - Ты безумный старый дуралей, ты в курсе? - вместо приветствия произнёс один. - Мы-то должны здесь быть, а ты нет, но ты, всё равно, приходишь.
   - Считает, что мы его защитим, Аарон, вот, в чём дело, - сказал другой. - Глянь-ка! Он даже шестизарядник больше не носит.
   - Как ты и сказал, я среди героев. - Дуглас улыбнулся бойцу в синем, и тот, вместе с товарищами, заухал и закричал. Многие из них были героями, но к своему героизму они относились легкомысленно, словно само упоминание о нём их смущало. Дуглас перестал носить револьвер с тех пор, как линия фронта стабилизировалась, больше не видя существенной вероятности того, что он ему потребуется для самообороны. Вместо Кольта он достал блокнот.
   - И что тут произошло с моего последнего визита?
   - Днём вчера устроили рейд на окопы повстанчиков, - с гордостью произнёс Аарон. - Убили пару-тройку, приволокли пару дюжин пленных, одного нашенского ранило.
   - Отлично! - сказал Дуглас, делая записи. Внутри себя, однако, он поморщился. Вот, к чему привела смелая, но запоздалая фланговая атака: небольшие рейды и контррейды, которые могли передвинуть линию фронта на несколько ярдов в ту или иную сторону, но не имели никакого значения, когда и если армия Огайо намеревалась выбить конфедератов из Луисвилля.
   Дуглас слушал восторженный рассказ добровольцев о рейде. Они были воодушевлены им; из-за того, что они преуспели в небольшом эпизоде войны, они считали, что и вся война шла хорошо. Дуглас не хватило бы духу лишить их иллюзий, даже если бы они, в свою очередь, пожелали его выслушать. Он перебрался в передовой окоп, где, как он знал, найдёт полковника Элджернона ван Найса.
   И действительно, ван Найс сидел на корточках у крохотного костерка, жевал сухарь и ждал, пока сварится кофе.
   - А, мистер Дуглас, вы снова вернулись, - произнёс командир полка. Когда он поднимался, его колени щёлкнули. - Вы, должно быть, обжора, что жаждет быть наказанным. Чтож, можете это заполучить: вот, разделите со мной сухарь. - Он предложил Дугласу одну из толстых, белёсых галет.
   - За что вы так меня ненавидите? - спросил Дуглас, чем вызвал у полковника ван Найса смех. Взяв сухарь, Дуглас осторожно его надкусил. Когда свежие, сухари были не так уж и плохи. Судя по тому, как этот сопротивлялся его зубам, он пролежал на складе со времён Войны за Сецессию. После того, как его получилось проглотить, Дуглас спросил:
   - Вы и правда, вчера укололи повстанцев?
   - Именно, это и был укол, небольшой укол, - с горькой улыбкой произнёс ван Найс; он прекрасно знал, что не на это рассчитывал Орландо Уилкокс, когда планировал фланговый манёвр. - Сегодня, завтра, через день, полагаю, повстанцы попытаются уколоть нас в ответ. Мы могли бы и дальше играть с ними в салки.
   - Спасибо, нет, - сказал Дуглас, и полковник снова хмыкнул. Ван Найс наклонился, чтобы посмотреть, как там кофе, и тут, словно в подтверждение его слов, по Шестому Нью-Йоркскому ударила артиллерия конфедератов. На этот раз Дуглас бросился наземь; снаряды рвались гораздо ближе, чем в паре сотен ярдов. Над головой, шипя, будто змеи, летали осколки.
   Сквозь рёв обстрела слышался и ружейный огонь.
   - По позициям! - выкрикнул полковник ван Найс. - Идут! Зададим этим сукам.
   Мгновение спустя, он вскрикнул без слов и упал в окоп. Крик вышел без слов, поскольку пуля снесла ему нижнюю челюсть, вырвав подбородок и превратив остальное в кровавые ошмётки. Он пробулькал Дугласу нечто непонятное. Возможно, это был я же говорил, а, возможно скажи моей жене, что я люблю её, или что-то ещё. Его глаза закатались, и он потерял сознание, заливая кровью дно окопа. Дуглас задумался, сможет ли он когда-нибудь вновь прийти в сознание. С такой раной, вечный сон может оказаться милосердием.
   С полосы земли, разделявшей окопы КША и США, послышались громкие и душераздирающие крики повстанца.
   - Подкрепление! - выкрикнул Дуглас. - Подкрепление сюда!
   Но подкрепление не пришло. Конфедераты ловко воспользовались артобстрелом, чтобы взять в коробочку с тыла и по бокам окоп, который они выбрали для штурма. Любой, кто попытается пробиться через артобстрел, будет, с высокой вероятностью, убит.
   В нескольких футах от Дугласа солдат-северянин выстрелил из Спрингфилда. Один крик повстанца превратился в вопль иного рода. Но, пока синепузый вставлял в казённик новый патрон, пуля конфедератов угодила ему в голову.
  
   Американское армейское начальство было необычайно консервативно в плане принятия на вооружение магазинных винтовок, и вплоть до 1892 года, когда американцы лицензировали систему Крага-Йоргенсена, армейские Спрингфилды были однозарядными.
  
   В отличие от Элджернона ван Найса, он так и не понял, что его убило. Он умер прежде, чем упасть на землю. Винтовка выпала из его рук прямо перед Фредериком Дугласом.
   Он схватил её, жалея, что то был не карабин, чей более короткий ствол упрощал задачу развернуть его и вынести себе мозги. Однако вся его решимость не сдаваться в плен живым ни к чему не привела, поскольку конфедерат в форме орехового цвета прыгнул в окоп и приземлился ему на спину. Дугласа пронзила боль. Ребро сломано? Этого он не знал.
   Времени на раздумья не было.
   - Давай, ниггер! - заорал повстанец. - Вставай! Наружу! Двигай! Либо сдаёшься, либо ты труп! - Что бы он там себе ни думал, тело Дугласа желало жить. Как бы ни было ему больно, он выбрался из окопа и, после укола штыком в мягкое место, побрёл в сторону позиций КША.
   - Давай, пленники! Шевелись! Живее! - кричал капитан повстанцев. Когда он увидел, что вместе с восемью или десятью солдатами северян, был захвачен и журналист, его глаза стали шире. - Господь милосердный! Быть того не может, но так оно и есть! Фредерик Дуглас, живее всех живых.
   - Черномазый подстрекатель? - разом спросили трое конфедератов. - Это он?
   - Точно он. - Капитан не имел никаких сомнений.
   Солдат, что захватил Дугласа, снова кольнул его штыком, на этот раз, сильнее.
   - Давайте вздёрнем этого ублюдка!
   Его друзья одобрительно залаяли.

Глава 13

   По мере того, как луисвилльская кампания всё больше и больше садилась на мель, полковник Альфред фон Шлиффен обнаружил, что получает всё более свободный доступ к Орландо Уилкоксу и заполненной картами палатке, в которой командующий армией Огайо планировал операции. Он поймал себя на том, что с каждым посещением генерала северян становился всё более и более невеселым. Было слишком похоже на получение свободного доступа к лазарету, где пациенту с каждым днём явно становилось хуже.
   Бригадный генерал Уилкокс, кажется, с тревогой осознавал изнуряющую болезнь, что поразила его кампанию, осознавал, но изо всех сил притворялся, что это не так.
   - Добрый день, полковник, - сказал он, разглядев Шлиффена через частично открытый полог палатки. - Входите, входите. А, вижу, у вас есть кофе. Очень хорошо.
   - Да, генерал. У меня есть кофе. Благодарю. - С металлической кружкой со штампом США, он, пригнувшись, забрался в палатку и встал рядом с Уилкоксом. - Пушки ночью шумели не более, чем обычно. Право есть ли... нет, прав ли я - я частенько совершаю эту ошибку, - что ничего нового не произошло?
   - Ничего нового, - признал Уилкокс и тихонько вздохнул. Он уставился на карту, на синие и красные линии, которые сдвигались гораздо медленнее, чем он надеялся. - Хочу, чтобы вы знали, всегда приятно вас здесь видеть.
   - Вы слишком добры к человеку, который не из вашей страны, - сказал Шлиффен.
   Не глядя на германского военного атташе, генерал Уилкокс продолжил:
   - Вы всегда держите себя в руках. Вы никогда меня не осуждаете. Мои командиры корпусов, командиры дивизий, эта палатка, порой становится похожа на котелок с живыми раками, который поставили на огонь. Однако от вас, полковник, я никогда не слышал контробвинений, и, если вы отправляете в Филадельфию телеграммы, вы не отправляете их генералу Роузкрансу.
   Шлиффен прежде не слышал выражение контробвинения, но не стал донимать Уилкокса расспросами; благодаря контексту, значение было предельно ясным. В побеждающей армии меньше злословия. Когда всё шло не так, все старались доказать, что неудачи - не их вина.
   - Скажите, что вы думаете о нашей ситуации на данный момент, - сказал Уилкокс.
   - Позвольте изучить карту перед ответом. - Шлиффен без колебаний воспользовался возможностью подумать, прежде чем говорить. Он жалел, что не обладал дипломатическим талантом Курда фон Шлёцера, дабы иметь способность изложить нечто, близкое к правде и не разрушить хорошее мнение о себе командующего северян.
   - Думаю, маловероятно сейчас, что вы в Луисвилль с востока пробьётесь, - наконец, произнёс он.
   Уилкокс снова вздохнул.
   - Боюсь, что думаю точно так же, однако, если я признаюсь в этом кому-то, кроме вас, мою голову принесут на блюде быстрее, чем то случилось с головой Иоанна Крестителя после того, как дочь Иродиады станцевала перед царём Иродом. У нас почти получилось; бьюсь об заклад, мы напугали старика Каменную Стену до седых волос. Однако на войне единственное, что приносит пользу при совсем близком промахе, это артиллерийский снаряд.
   Весьма образное сравнение; Шлиффен отложил его на будущее, чтобы воспользоваться им, когда и если он вернётся к службе в Генеральном Штабе в Берлине.
   - На плацдарме, который вы создали фланговым манёвром, у вас до сих пор большая часть войск, стоящих на рубеже перед Луисвиллем, а в других местах их не очень много.
   - Что ж, да, конечно, это так, - ответил генерал Уилкокс. - У меня есть приказ, что я всё ещё должен сделать всё в моих силах, чтобы захватить город и я обязан ему подчиняться.
   - Если вы считаете, что можете это сделать, тогда, вы, естественно... правы, - сказал Шлиффен, обрадованный тем, что в этот раз смог вспомнить правильное английское выражение. - Если вы считаете, что не можете этого сделать, и оставите свой фланг ослабленным, как сейчас...
   - У повстанцев тоже был слабый на вид фланг, - сказал Уилкокс. - Он укрепился намного быстрее, чем мы того ожидали, и это, во имя Господа, истина. Если конфедераты смогли остановить нас, полагаю, и мы способны остановить их.
   - Возможно, это и так, однако мне ваша ситуация видится отличной от той, в которой находятся Конфедеративные Штаты, - сказал Шлиффен.
   - И почему же? - Уилкокс ощетинился на слова, которые Шлиффену показались вежливым предположением чего-то, настолько очевидного, что оно было заметно даже школьнику.
   Атташе терпеливо произнёс слова чуть ли не по слогам:
   - Конфедеративные Штаты обладали большей оперативной глубиной, чем вы обладаете сейчас. Они могли сдерживать вас какое-то время, затем отступить, затем снова сдерживать вас, и так далее. Вы такой возможностью наслаждаться не можете. Если они пробьются через окопы на юге, то выйдут в тыл основной группировке ваших войск.
   - А, понимаю, о чём вы говорите, - смягчился генерал Уилкокс. Тем не менее, он отмахнулся от того, что беспокоило Шлиффена. - Если они попытаются это сделать, у нас достаточно людей и достаточно орудий, чтобы заставить их заплатить высокую цену. Лично я не думаю, что они попробуют это сделать. Все их атаки, до сей поры, были нацелены на ближайшие к Луисвиллю позиции. - Кто-то вошёл в палатку. Уилкокс приветственно кивнул. - В чём дело, капитан Ричардсон?
   Отсалютовав Уилкоксу и вежливо склонив голову перед Шлиффеном, адъютант произнёс:
   - Сэр, только что доложили, что повстанцы совершили рейд на участок окопов, которые удерживает Шестой Нью-Йоркский.
   Взглянув на карту, Уилкокс торжествующе повернулся к Шлиффену.
   - Вот? Видите? Они продолжают бить нас туда, где мы сильнее всего. - Он повернулся обратно к Оливеру Ричардсону. - Рейд, говорите? Они, ведь, не прорвались, да?
   - Никак нет, сэр, - заверил его Ричардсон. - Мне жаль об этом говорить, но во время атаки погиб полковник ван Найс, однако, они видимо стремились более захватить пленных, нежели достичь чего-то ещё, и, смею предположить, желали расплатиться за вчерашний рейд Шестого. Они захватили несколько человек и отошли в свои окопы.
   - Тогда зачем доводить это до моего сведения? - спросил Уилкокс. Он внимательнее присмотрелся к молодому капитану. - И почему, после рейда, в котором погиб полковник, на вашем лице ухмылка?
   Шлиффен задумался, имелся ли у Ричардсона в Шестом Нью-Йоркском какой-то враг, о гибели которого во время рейда тот узнал. В голосе адъютанта явно слышалось сожаление, когда он докладывал о гибели полковника ван Найса, поэтому Шлиффен сомневался, что это был он, или кто-то ещё. Ему не хотелось бы иметь в своём штабе офицера, который злорадствовал бы по поводу смерти своего товарища. Судя по нарастающему гневу на круглом лице Уилкокса, командующий армией Огайо испытывал те же чувства.
   А затем капитан Ричардсон произнёс:
   - Сэр, вам, должно быть, известно, что Фредерик Дуглас избрал Шестой Нью-Йоркский своим излюбленным полком, а также лошадью, которую он навьючивает всеми своими претензиями по поводу того, как вы ведёте кампанию. Сегодня он был с ними; утром я выдал ему письмо, разрешающее пересечь реку. Ещё мне доложили, сэр, что он был среди тех, кого конфедераты захватили во время рейда.
   - А, - коротко и непроизвольно воскликнул Шлиффен. Его мнение о капитане Ричардсоне чуточку улучшилось. Неприязнь к репортёру до такой степени, чтобы радоваться его несчастью, была не столь важна, как такая же неприязнь к коллеге-офицеру. К тому же Ричардсон не делал секрета из своего отвращения к Дугласу, хотя Шлиффен так и не понял, чем, помимо того, что он негр, Дуглас это заслужил.
   - Святый Боже! - воскликнул Уилкокс, поняв то, что ускользнуло от внимания немца. - Дуглас был занозой в боку рабовладельцев задолго до Войны за Сецессию. Что конфедераты сделают с этим бедолагой, раз он оказался настолько невезуч, чтобы попасть к ним в руки?
   - Не знаю, сэр, но готов поспорить, что его не ждёт ничего хорошего. - Да, Ричардсон радовался беде Дугласа. В английском языке отсутствовало слово Schadenfreude (Schadenfreude (нем.) - злорадство, дословно - злодружбие), но не смысл, стоявший за ним. Поскольку люди - грешные создания, Шлиффен был уверен, что аналог этого слова имелся у всех народов.
   - Но, разве он, как гражданское лицо из Соединённых Штатов, не защищен от жестокого обращения? - спросил он.
   - Конфедеративные Штаты редко чувствуют себя обязанными признавать за чёрными хоть какие-то права, - сказал Уилкокс.
   - Как по мне, сэр, мыслят они верно, - сказал Ричардсон. - Кабы не ниггеры, Эйба Линкольна никогда не избрали бы президентом, и для начала, мы никогда не сражались бы в Войне за Сецессию. И также никогда не проиграли бы её.
   - Каким образом второе утверждение следует из первого? - спросил Шлиффен. Единственное, чего он добился от Ричардсона, так это злобного взгляда. После этого он осознал, что дипломат из него никудышный. Расстроился он не так сильно, как могло бы быть. Его огорчали логические ошибки; неясные мысли он отвергал столь же автоматически, как дышал.
   - Весьма тревожно, - произнёс Орландо Уилкокс. - Действительно, весьма тревожно. Я помолюсь о безопасности и скором освобождении Дугласа, как бы ни маловероятно, боюсь, это ни было.
   - Я тоже помолюсь - сказал Ричардсон. - Помолю Господа, чтобы Он смилостивился над его душой. - Он нехорошо рассмеялся.
   - Достаточно уже, капитан, - произнёс Уилкокс, причём так резко, как Альфред фон Шлиффен никогда прежде от него не слышал. Германский военный атташе нахмурился, не понимая, почему молитва Ричардсона оскорбительна. Заметив это, генерал Уилкокс пояснил: - Полковник, так обычно говорит судья американского суда, когда приговаривает заключённого к смертной казни.
   - Ach, so, - пробормотал Шлиффен. Искренняя молитва Богу о милости - это одно, молитва, которую любой христианин должен с радостью произнести сам или чтобы её произнесли за него. Молитва, чтобы человека приговорили к смерти - это уже нечто иное; Уилкокс был прав, что одёрнул адъютанта.
   Ричардсон выпрямился по стойке смирно, отдал честь, стремительно развернулся и покинул палатку, чётко выверенным шагом. Точно также поступил бы, будучи одёрнутым, германский офицер. Единственное отличие, которое заметил Шлиффен - это то, что американцы не щёлкали каблуками, когда вставали по стойке смирно.
   Уилкокс набрал полную грудь воздуха, задержал его и издал протяжный выдох.
   - Он способный молодой человек, полковник, - произнёс он, словно Шлиффен это отрицал. - Он просто неблагоразумен по негритянскому вопросу в целом.
   - И таких в Соединённых Штатах много, разве не так? - спросил Шлиффен. - Это верно по отношению к Соединённым Штатам в той же степени, что и к Конфедеративным Штатам, да?
   - Ммм, я бы сказал, всё не так плохо, - ответил Уилкокс. - С другой стороны, в КША, примерно, каждый третий - негр, а у нас в США сравнительно небольшая горстка цветных, так что у белых здесь меньше поводов для самовыражения. Впрочем, не стану отрицать, многие желают, чтобы среди нас вообще не было никаких негров.
   - Это глупость - сказал Шлиффен, даже не подумав о польских крестьянах, которых покорили его предки, дабы они помогли Пруссии стать той державой, что заново сформирует Германский Рейх.
   - Я и сам так считаю. - Уилкокс развёл руки в стороны ладонями вверх. Но со мной никто не соглашается. И вам будет трудно сказать, что мой адъютант неправ в одном: без негров, полагаю, Соединённые Штаты всё ещё оставались бы единой страной.
   - Я понимаю эту причину неприязни к неграм, - сказал Шлиффен. - Но, если бы к неграм не относились неприязненно до Войны за Сецессию и по другим причинам, войны бы не было, разве не так? И, должен сказать, этих других причин я не понимаю.
   - Трудное это дело, вот, что, - сказал генерал Уилкокс, что, скорее всего, означало, что он тоже этого не понимал. Словно в подтверждение тому, он сменил тему: - Боюсь, капитан Ричардсон также прав, что для Фредерика Дугласа это станет трудным делом.
   - Если с ним жестоко обойдутся, отомстят ли Соединённые Штаты жестоким обращением с пленными конфедератами, что находятся в их руках? - спросил Шлиффен. - Это, простите за сказанное, дурной метод ведения войны.
   - Так и есть, ну или будет - возможно, - ответил Уилкокс. - А что будет, полковник Шлиффен, того я не ведаю, и даже гадать не могу. В данный момент, я бы сказал, всё в руках Господа... и Конфедеративных Штатов.
  
   Генерал Томас Джексон, как обычно, выглядел угрюмо, изучая оперативную карту своей битвы на два фронта, в самом Луисвилле и к востоку от него, но сердце внутри него пело.
   - Я твёрдо убеждён, что от армии Огайо нам бояться больше нечего, - произнёс он.
   - Думаю, вы правы, сэр, - согласился Э. Портер Александер с мальчишеской улыбкой на лице. - Битва была суровой, они храбры, даже если бы их офицеры могли быть и лучше, но я больше не вижу, чем они могли бы нас удивить.
   - Вот поэтому они и воюют, генерал Александер, - чтобы выяснить, чем бы иные могли бы вас ещё удивить. - Когда Джексон шутил, он обладал хорошим чувством юмора. Более серьёзно, он продолжил: - И всё же, на мой взгляд, вы правы. - Я не думаю, что они способны прорваться сквозь нынешние рубежи, а потери на удержание их в пределах этих рубежей выглядят вполне приемлемо. Посему, не отужинаете ли вы со мной?
   - С радостью, сэр, коль скоро вы позволите мне приправить моё мясо горчицей, - произнёс Александер, продолжая ухмыляться.
   - Подобные приправы вредны для здоровья, - настойчиво произнёс Джексон. Его командующий артиллерией выглядел совершенно неубеждённым. Джексон уступил, чего никогда не сделал бы, находясь на поле боя. - Будь по-вашему, генерал. Видите, я вам ни в чём не отказываю. - Смеясь, они направились прочь из палатки.
   Если бы Александер не поддразнивал Джексона, они бы уже ушли, когда внутрь влетел вестовой. Вместо этого он едва не врезался в них, строго говоря, едва не пробежал сквозь них.
   - Генерал Джексон, сэр! - выдохнул он. - Мы захватили, вы никогда не поверите, кого мы захватили, сэр! Его уже ведут сюда, чуть позади меня.
   Он был настолько воодушевлён, что даже не заметил, что не назвал Джексону имя.
   - Кого сюда уже ведут? - поинтересовался генерал-аншеф Конфедерации. - Судя по вашим словам юноша, это должен быть сам генерал Уилкокс, лично.
   - Это даже лучше, сэр! - вестовой захихикал от радости. - Это самолично Фредерик Дуглас.
   - Да быть того не может! - воскликнул Э. Портер Александер. Это было глупо - вестовой очевидно говорил всерьёз. Александер взглянул на Джексона. Джексон уже смотрел на Александера. Им в головы пришла одна и та же мысли. Александер выразил её первым: - Более горячей картофелины нам из огня не выловить, сэр. Что, во имя пламени, нам с ним делать?
   - Не знаю. - Джексон на мгновение ощутил, будто упал за борт в море. Это был не тот сорт решений, которые он обязан был принимать. Едва эта мысль пришла ему на ум, он понял, что нужно делать. Вернувшись в палатку, он подошёл к столу телеграфиста. - Я намерен телеграфировать президенту Лонгстриту и запросить инструкций. Это скорее политический, нежели военный вопрос, находящийся вне моей компетенции. - Он продиктовал краткую телеграмму, затем вернулся к вестовому. - Говорите, Дугласа ведут сюда?
   - Так точно, сэр, - ответил тот.
   - Тогда я лучше останусь и дождусь его. Генерал Александер, можете идти и есть свою горчицу без меня.
   - С вашего дозволения, сэр, я ни за что на свете не пропустил бы такого, - произнёс Александер. - Это, словно, в палатку войдет Антихрист, разве нет?
   - Я не думал об этом в таких выражениях, но вы не так уж и неправы - согласился Джексон. Он кивнул ординарцу. - Принесите ужин на двоих, нет, на троих. Дуглас, несомненно, будет тоже голоден. И принесите полный горшок горчицы для генерала Александера, раз он так желает.
   После этого им не оставалось ничего иного, как ждать. Ординарец вернулся с тремя полными тарелками, горшком горчицы и тремя чашками кофе. Джексон и Александер всё ещё гадали, стоит ли им приняться за свои блюда, как полог палатки открылся и вошёл Фредерик Дуглас впереди пары ухмыляющихся молодых солдат с Тредегарами с примкнутыми штыками.
   - Спасибо, что доставили подарок, парни, - сказал им Джексон. - Полагаю, в дальнейшем мы сможем защититься от него сами. Возвращайтесь в свой полк.
   Те, отсалютовав, подчинились.
   Фредерик Дуглас пристально на него посмотрел. Негр, точнее, мулат, судя по его виду, несмотря на растрёпанность и явно выраженную тревогу, имел хорошее телосложение.
   - Вы - Каменная Стена Джексон, - произнёс он низким глубоким голосом, он обладал говором образованного человека из Соединённых Штатов с легкой примесью чего-то ещё, более мягкого.
   - Это я, - признал Джексон. Он указал на еду, что недавно принёс ординарец. - Вы разделите ужин со мной и генералом Александером?
   К его удивлению, Дуглас разразился смехом.
   - Прошу прощения, генерал, - сказал он, одергивая себя, - но увидев вас, я почувствовал, словно меня приволокли к Антихристу. В его присутствии, последнее, чего я ожидал - это приглашения на ужин.
   - Вам, должно быть, будет интересно, но менее чем за пятнадцать минут до вашего прибытия, генерал Александер сравнил ваше явление с таковым у Антихриста, - сказал Джексон.
   - Неправедникам праведники, несомненно, кажутся нечестивыми, - произнёс Дуглас.
   - Вы не последний из храбрецов, чтобы говорить здесь подобные вещи, - заключил Джексон, скорее одобрительно, нежели наоборот.
   Э. Портер Александер заметил то, что он упустил:
   - Кто здесь праведник, а кто наоборот, и как вы намерены это доказать? - Он поднял руку. - Поскольку спорить на этот счёт мы можем хоть всю ночь, то почему бы нам вместо этого не поужинать?
   - Я считаю себя неспособным противостоять подобной логике, особенно, когда ещё совсем недавно я думал, что мне наверняка уготована петля, - сказал Дуглас. Джексон ограничился коротким резким кивком.
   Пару минут спустя генерал Александер произнёс:
   - Видите, сэр? Дуглас, всё же, принадлежит к числу праведников - он ест горчицу.
   - Его пищеварение стало бы лучше, если бы он от этого воздержался, - сказал Джексон, который мясо всегда ел только с солью. Дуглас посмотрел сначала на одного, потом на другого, неуверенный в том, кто из них говорил серьёзно. Джексон заставил своё лицо не выражать ничего. Лишь после того как командующий артиллерией улыбнулся, пленный чернокожий агитатор расслабился.
   Когда все трое закончили, Дуглас задал вопрос, без сомнения, занимавший его разум с тех самых пор, как он вошёл в палатку, который, без сомнения, занимал его разум с тех самых пор, как его захватили в плен.
   - Что вы намерены со мной делать, генерал?
   - Держать вас здесь, пока не получу указания от президента Лонгстрита, - ответил Джексон. - Затем следовать им, какими бы они ни были. - Он склонил голову набок, поднял руку и сам спросил: - А что бы вы хотели, чтобы мы с вами сделали?
   - Что я хотел бы, чтобы со мной сделали? - переспросил Дуглас. - Чтобы меня отпустили, разумеется. Я - гражданин США, гражданский представитель четвёртой власти.
   - Вы, насколько я слышал, беглый раб, - заметил Джексон.
   Дуглас нахмурился.
   - Я и есть беглый раб, - с гордостью произнёс он. - Но я сбежал из Мэриленда, который является и всегда являлся частью Соединённых Штатов, а не Конфедеративных Штатов, так что ваши жестокие законы касаемо подобного поведения, к моему случаю неприменимы. К тому же, за сумму в сто долларов, мой бывший хозяин формально освободил меня в декабре 1846 года, доказательство чему я с готовностью предоставлю, ежели мне позволят как-либо связаться с моими друзьями. Я - свободный человек, сэр, как по воле своего сердца, так и по закону.
   - Вы - причина большего количества побегов и источник большего количества заговоров против белых Конфедеративных Штатов, чем полдюжины человек, кого я мог бы назвать, - сказал Э. Портер Александер.
   - Благодарю, - ответил Дуглас, чем поставил артиллериста в тупик. Он добавил: - Вы говорите мне, что моя жизнь на свободе не прошла впустую.
   - Почему бы нам не осудить вас за попытку разжечь восстание рабов, наподобие того, что пытался разжечь Джон Браун? - спросил Джексон.
   - Я отговаривал Брауна от этого, хотя всегда считал и считаю его отважным патриотом. - Дуглас вызывающе вскинул голову. - Что же до того, почему вам этого делать не следует, я уже говорил: я не подлежу и никогда не подлежал вашей юрисдикции. Я не нарушил ни одного закона своей страны. Если вы объявите меня персоной ног грата и вышлете, вы будете в своём праве. Судить меня? Нет, если вы намерены соблюдать общепризнанное право.
   Джексон подался вперёд, смакуя аргумент.
   - Однако восставшие рабы совершили в Конфедеративных Штатах множество бесчинств, и некоторые из них ссылались на вас, как на вдохновителя своего недовольства. Разве на войне стану я расстреливать простодушного солдата, который решит дезертировать, и не обращу внимания на злокозненного гражданского, который побудил его к дезертирству? Ваш случай кажется мне похожим.
  
   Джексон подкалывает Дугласа, почти дословно цитируя заявление А. Линкольна, сделанное им весной 1863 г. по случаю ареста и депортации депутата К.Л.Валландигэма.
  
   - Каким образом? - Дуглас поднял внушительные брови. - Разве вы не стремитесь держать своих негров в таком дремучем невежестве, что им не разрешается учиться читать и писать, дабы написанное слово не направило их к свободе? Как же тогда ваше рабское население узнало о моих словах, коль скоро я совершенно точно не обращался к ним с речами на территории Конфедерации?
   - Мы наставляем их в вопросах, которые имеют значение, - сказал Джексон. - Я, например, до Войны за Сецессию, открыл воскресную школе для негров и преподавал в ней в Лексингтоне, штат Вирджиния. На мой взгляд, хоть они и не кадровые солдаты нашей церкви, но несомненно годятся в её ополчение.
   Дуглас начал было что-то говорить, но остановился. После продолжительной паузы, взятой на размышления, он продолжил:
   - С годами я пришёл к выводу, что немногие люди являются цельными личностями. Я не знал, что вы занимались подобным, генерал; это вам зачтётся в полной мере в тот день, когда Отец наш будет вас судить. Но, как же вы можете оправдывать многообразие пороков рабства, проповедуя Евангелие, которое провозглашает всех людей свободными?
   - Как вам должно быть известно, Писание допускает рабство, - ответил Джексон. - Если его оправдывает Провидение, кто я такой, чтобы выступать против? Я убеждён, что чернокожие рабы такие же дети Божьи, как и я, и заслуживают хорошего обращения.
   - С точки зрения рабовладельца, вам следовало бы быть более мудрым, хоть вы уже являетесь таковым, - заключил Дуглас. - Раб, имеющий плохого хозяина, желает себе доброго хозяина. Раб, имеющий доброго хозяина, желает свободы.
   - Разве вы не выдаёте нам секреты рабов, сообщая подобное? - спросил Портер Александер.
   Дуглас покачал львиной головой.
   - Плохой хозяин не становится добрым по щелчку пальцев. Равно как и добрый не становится плохим с легкостью; это может случиться и вполне случается, как мне известно по моему горькому опыту, но обычно - довольно медленно, на протяжении нескольких лет.
   Один из телеграфных аппаратов в палатке застучал. Все обернулись и уставились на него. Когда он стих, телеграфист принёс расшифровку Джексону. Взгляд Дугласа следил за каждым его шагом. Джексон прочёл телеграмму, затем криво усмехнулся.
   - Похоже, рутина, - сказал он. - Генерал Александер, прибыла часть новой партии лошадей, которые будут тащить ваши орудия.
   - Рад это слышать. - Командующий артиллерией бросил взгляд на Фредерика Дугласа. - В гораздо большей степени, нежели наш... гость, смею сказать.
   - Я не ваш гость, если только меня не ввели в заблуждение и я волен приходить и уходить по собственному желанию, - бросил Дуглас. - Я ваш пленник.
   - Да, вы наш пленник. - Джексон скупился на слова, и ценил искренность в других. - Останетесь ли вы пленником, и на каких условиях - эти вопросы ждут решения президента Лонгстрита.
   Портер Александер приподнял бровь.
   - Принимаю поправку. Следовало сказать, наш выдающийся пленник, или, может быть, печально известный пленник. Нет, сойдёт выдающийся, потому что если бы вы не были выдающимся, Дуглас, а были, например, обычным белым янки, то было бы вполне маловероятно, чтобы вы удостоились чести отужинать с генерал-аншефом Конфедерации.
   Джексон чуть медленнее, чем следовало, распознал в его словах иронию. Они также вызвали улыбку у Фредерика Дугласа, хоть и довольно кислую.
   - Я заметил, генерал Александер, что каким бы выдающимся я ни был в ваших глазах и в глазах генерала Джексона, я недостаточно выдающийся, чтобы любой из вас, называя мою фамилию, произносил перед ней слово мистер.
   Джексон моргнул.
   - Мне это никогда не приходило на ум, - сказал он. - Насколько я помню, я за всю жизнь ни разу не обращался к негру мистер.
   - Это само по себе красноречиво говорит об истории моей расы на землях, что ныне принадлежат Конфедеративным Штатам, - горько проговорил Дуглас. - Впрочем, должен отметить, в Соединённых Штатах то же самое.
   Застучал ещё один телеграфный аппарат.
   - Это ответ президента, сэр, - произнёс солдат, что сидел за ним. Как всякий телеграфист, он наслаждался привилегией узнать содержание послания до того, как оно будет передано тому, кому адресовано.
   Когда стук прекратился, он передал телеграмму Джексону, тот нацепил очки для чтения и вгляделся в неё. Указания Лонгстрита были безошибочно ясными. Джексон повернулся к Дугласу.
   - По приказу президента Конфедеративных Штатов, вы будете возвращены военным властям США под флагом перемирия, как только таковое может быть достигнуто. Указанным властям США вы должны быть переданы безвозмездно; никакого обмена на пленных конфедератов, удерживаемых в США, не требуется и не запрашивается. До тех пор, пока вы не будете возвращены властям США, с вами следует обращаться со всем почтением. Удовлетворяет ли это... - Он задумался, но президент указал со всем почтением, а он был не из тех, кто не подчиняется приказам, и повторил: - Удовлетворяет ли это Вас, мистер Дуглас?
   Глаза негра расширились. До него дошло, что только что сделал Джексон. Пусть и чуточку, но он склонил голову перед генерал-аншефом Конфедерации.
   - Это более щедро, чем я дерзал надеяться. Коль скоро моя личность стала известна моим захватчикам, я полагал, что самая вероятная участь для меня - это верёвка, перекинутая через ветку дерева, и мало что было сделано для того, чтобы разубедить меня в этом опасении. Ваше мнение обо мне, я знаю.
   - Оно не сильно далеко от вашего мнения о нас, - заметил генерал Александер.
   - Возможно, - Дуглас отмахнулся от этого одним словом. Его лицо приняло вид глубокой сосредоточенности. - Президент Лонгстрит - умный политик. В отличие от многих на его месте, он понимает, что причинение вреда мне, в итоге, ещё больше навредит вашей стране, и отказался от краткосрочного удовлетворения от моего повешения. - Он вздохнул и его плечи осунулись.
   - Президент Лонгстрит - умный политик, - согласился Джексон. Он внимательно посмотрел на Дугласа. - А вы, сэр, - со всем почтением, - если я не ошибаюсь, в данный момент несколько разочарованы тем, что не станете мучеником ради своего дела.
   - Не могу опротестовать это обвинение, - сказал Дуглас. - И всё же, я солгал бы, если бы сказал, что не рад жить и тем более, вернуть себе свободу. Прожив в неволе более двадцати лет, я знаю, насколько она дорога.
   - Завтра на рассвете я отправлю офицера под флагом перемирия, дабы устроить ваше возвращение в Соединённые Штаты, - сказал Джексон. - Откладываю я это лишь потому, что в ночи флаг перемирия может быть невиден, а я бы не стал умышленно подвергать своего человека такой опасности.
   - Я понимаю. - Дуглас обратил взгляд своих тёмных умных глаз на Джексона. - Скажите, генерал, как вы поступили бы со мной при отсутствии указаний от президента Лонгстрита?
   - Именно потому, что я не знал, что с вами делать, я и запросил этих указаний, - ответил Джексон. Это была отговорка, и он это прекрасно понимал. К его облегчению, Дуглас не стал настаивать на развитии темы.
  
   Кананеа запекалась под мексиканским солнцем. Едва эта мысль пришла на ум Джебу Стюарту, как он её отбросил. Сонора теперь принадлежал КША, Кананеа запекалась под солнцем Конфедерации. Посреди города на флангштоке безжизненно висел звёздно-трёхполосный флаг. Палатки армии Конфедерации и её союзников-апачей значительно превосходили числом убогие глинобитные дома, которыми было застроено это жалкое место.
   В пустыне блестели и плясали водные миражи. Стюарт знал, они не настоящие. Впрочем, они были весьма убедительны. Кто-то, страдающий от жажды, кто никогда их прежде не видел, наверняка, гнался бы за ними, пока не погиб, или не понял, что они, словно блуждающие огни, бесконечно удаляются от него, и не стоят того, чтобы за ними гнаться.
   К Стюарту подошёл майор Горацио Селлерс.
   - Доброе утро, сэр.
   - Хм? А, доброе утро, майор, - немного застенчиво отозвался Стюарт. - Простите, я смотрел на миражи, и ни о чём больше не думал. Если бы вы не подошли, через час-два мной уже занимались бы падальщики.
   - Правда, сэр? - Селлерс выглядел удивлённым. - Я бы предположил, вы думаете о сыне.
   - Вы о капитане Стюарте? - Командующий Трансмиссисипским округом улыбнулся. - Я буду чрезвычайно удивлён, если он не самый молодой капитан за всю историю армии Конфедерации. Мне следовало бы завидовать. В его годы я ещё даже не поступил в Вест-Пойнт, не говоря о повышении на поле боя.
   - Война подталкивает вперёд то, что без неё продвигалось бы гораздо медленнее, - сказал адъютант. Вид у Селлерса, внезапно, стал такой, словно он надкусил лимон. Даже не видя, что это могло быть, Стюарт сразу догадался, в чём дело.
   И действительно, к солдатам Конфедерации тихо подошли Джеронимо и Чаппо и встали рядом. Их мягкие мокасины гораздо лучше подходили для скрытного перемещения, чем сапоги, что носили Стюарт и Селлерс. Как всегда Джеронимо приветствовал Стюарта, как равного. Это беспокоило генерала меньше, чем сложившееся у него впечатление, что Джеронимо делает при этом над собой усилие.
   Посредством Чаппо знахарь произнёс:
   - Правда ли, что твой сын теперь воин? Я слышал это от своих людей, которые немного умеют английский.
   - Это правда, - мрачно признал Стюарт. - Твой сын, Чаппо, хорошо сражался с янки на территории Нью-Мексико. Мой сын, такого же возраста, что и Чаппо, и который носит моё имя, хорошо сражался с янки в землях под названием Кентукки, далеко отсюда.
   - Для мальчиков стать мужчинами - это хорошо, - сказал Джеронимо. - Твой сын, я слышал, сделал что-то храброе, что-то очень славное. Что это было?
   - Янки наступали, - ответил Стюарт, - все офицеры более высокого звания в его полку были убиты или ранены. - Это было чрезмерным упрощением, но разницы индеец не заметит, а объяснение Стюарт счёл дело более хлопотным, чем оно того стоило. - Он принял командование полком, сражался с янки и остановил их наступление.
   Когда ему перевели, Джеронимо пару минут переговаривался с Чаппо, словно старик пытался убедиться, что всё понял правильно. Затем он произнёс:
   - Но твой сын ещё только в годах Чаппо. Как другие солдаты, мужчины, которые долго были солдатами, как они ему подчинялись? Они ведь уже мужчины, а он мальчишка, для которого это первый бой, разве нет?
   - Да - сказал Стюарт. - Но он выше по званию, - снова упрощение, - поэтому они подчинялись.
   - Глупо заставлять мужчин, что побывали во многих битвах, подчиняться мальчишке, для которого она первая. Он мог командовать ими неправильно, - сказал Джеронимо. В обычных обстоятельствах, в его словах имелся бы здравый смысл. Обстоятельства, в которых оказался Джеб-младший, не были обычными. И, поняв, что мог оказаться бестактным, индеец добавил: - Но это твой сын, и, как ты говоришь, он сражался славно. Это хорошо. Отец всегда рад, когда сын вырастает хорошо. - Он положил руку на плечо Чаппо, словно, показывая, что у него тоже есть сын, которым он гордится.
   Они могли бы продолжать и дальше, но подошёл алькальд Кананеа и принялся ждать, пока Стюарт его заметит. Сеньор Салазар был низеньким пузатым человеком с грязной красной перевязью поверх чёрного пиджака, рубашки с рюшами и зауженных брюк, всё вместе явно видывало лучшие времена.
   - Да, сэр? В чём дело? - спросил его Стюарт, отдавая дань уважения его должности.
   К счастью, Салазар сносно говорил по-английски; граница с США находилась всего в нескольких милях севернее.
   - Генерал, могу я поговорить с вами наедине? - Он стрельнул чёрными глазами в сторону Джеронимо и Чаппо. Апачи, как выяснил Стюарт, до смерти напугали и его самого и всех жителей Кананеа. Фермеры едва осмеливались работать на выжженных, скудных полях с тех пор, как Национальная гвардия Максимилиана отступила перед лицом конфедератской оккупации.
   Джеронимо бросил на сеньора Салазара взгляд, какой койот обычно бросает на кусок свиной отбивной, что никак не улучшило самообладание алькальда. Стюарт пожалел бедного служащего.
   - Что ж, думаю, да, сеньор. - Он сделал несколько шагов прочь от индейцев. Салазар с видимым облегчением последовал за ним.
   Джеронимо и Чаппо скривились, пускай нерадостное выражение их лиц и не вызвало у Стюарта мелкой дрожи, как это было с Салазаром. Офицер Конфедерации понимал, почему апачи не были рады. На фоне алькальда майор Горацио Селлерс выглядел так, словно находился на стороне индейцев. Салазар не просто боялся апачей, он ненавидел их со всей латиноамериканской страстью, по сравнению с которой чувства, что к ним испытывал Селлерс, выглядели не более чем умеренной неприязнью. Если бы мог, он бы их всех перебил. А поскольку сделать этого он не мог, он их ненавидел ещё больше.
   Чтобы упредить его, Стюарт произнёс:
   - Надеюсь, вы помните, апачи - наши союзники.
   - О, si, генерал Стюарт, я это помню. - Глаза Салазара сверкнули. Может он и помнил, но ему это чертовски не нравилось. Чтобы подавить гнев, ему потребовалось предпринять заметное усилие воли. Стюарт наблюдал, как он справляется. Подобно маслу, растекающемуся по поверхности океана, его лицо разгладилось. - Не хочу говорить об апачах.
   - Хорошо, - спокойно произнёс Стюарт. - Тогда о чём же вы хотите поговорить?
   - Сегодня вечером у нас бал, - сказал Салазар. - Начнётся на закате. Будут танцы, музыка, хорошая еда и мескаль. Вы окажете нам честь и придёте? Вы и так много офицеров своей страны, или лучше сказать, нашей страны, сколь вы пожелаете привести с собой?
   Если в Кананеа и готовили хорошую еду, Стюарт такой пока не видел. Местные, в основном, ели атоле, кашу из кукурузной муки, которая напоминала ему книжный клей.
   Иногда они приправляли её чили, от которого вспотеть можно было и на северном полюсе, не говоря о центре сонорской пустыни. Что же касается мескаля, то он отправил бы самую мерзкую бормотуху из Северной Каролины прочь с поджатым хвостом. Майор Селлерс божился, что мексиканцы гонят эту штуку из керосина, но эти клятвы он произносил на утро после ночи активных возлияний.
   Любопытство, так же как и иные мотивы, вынудило Стюарта сказать:
   - Премного благодарен, сеньор Салазар. Я приду со своими людьми. - Он добавил с подколкой: - А ваше щедрое приглашение распространяется на индейских вождей?
   - Возможно, мы так и сделаем, - сказал Салазар, хотя даже не попытался скрыть своего презрения к апачам. - Мы уже делали это прежде. Давали много выпивки, делали их loco (сумасшедшими - исп.) от мескаля, а потом убивали всех, кого могли. Мы так делали три-четыре раза в несколько лет. Глупые апачи приходили каждый раз. Им нравится пить много мескаля.
   - И вы удивляетесь, почему те, кого вам не получилось убить, пытаются убить вас? - спросил Стюарт. Ответное пожатие плеч алькальда было таким же древним, как история. Кто первым кого обидел - мексиканцы апачей, или апачи мексиканцев, уже не имело особого значения. Все они уже так долго гонялись друг за другом, что КША, чтобы навести здесь порядок, потребуется множество лет, или множество войск, или, что вероятнее, и то и другое.
   - Придёте вы, но не индейцы? - настойчиво спросил сеньор Салазар.
   - Придём мы, но не индейцы, - согласился Стюарт. Салазар чопорно поклонился в пояс и удалился.
   Едва он ушёл, к Стюарту поспешили Джеронимо и Чаппо.
   - Что он хотел? - требовательным тоном спросил Джеронимо. Стюарт расслышал явные нотки подозрительности в речи апача ещё до того, как Чаппо ему перевёл. - Этот человек - гремучая змея в дурацких мексиканских одёжках. Он бы всех нас убил, будь у него возможность и мужество для этого.
   Сказанное было настолько очевидно, что Стюарт проигнорировал эти слова.
   - То, что он сказал, к вам не относится, - ответил он, что не являлось правдой, но крышку на чайнике удержит. - Он пригласил меня и некоторых офицеров этим вечером в город на бал.
   - А, - сказал Джеронимо, когда ему перевели. Он знал, что такое бал, и что шло вместе с ним. - Мескаль. - В его голосе послышалась тоска. Он провёл языком по губам. Стюарт не сразу поверил заверениям сеньора Салазара о том, что апачи часто приезжали в город за крепким спиртным и валялись в ожидании резни. Воины, которых он видел в бою, казались ему слишком уравновешенными для этого. Теперь же, он убедился, что алькальд не говорил ничего, кроме правды.
   Объяснение удовлетворило старого знахаря и его сына. К облегчению Стюарта, они не стали напрашиваться на бал. Командующий Трансмиссисипским округом без труда смог найти восторженных гуляк среди своих офицеров. Те, кто бы высокого мнения о сеньоритах, жаждали с ними потанцевать и выпить; те, кто был о них невысокого мнения, жаждали этого ещё сильнее.
   В назначенный час Стюарт привёл группу офицеров на центральную площадь Кананеа. Их приветствовал оркестр из двух барабанов, двух скрипок и аккордеона, выкрякивавший мелодию, в которой, по прошествии примерно трёх четвертей номера, Стюарт смог опознать Дикси. В некотором роде, это был комплимент. Как и жареная свинина, приготовленная в красном, без сомнений, жгучем, соусе.
   Комплиментом оказался и стакан мескаля, который сеньор Салазар сунул в ладонь Стюарта. Алькальд согревался таким же стаканом. Он поднял его.
   - За Конфедеративные Штаты Америки! - произнёс он по-английски и по-испански. И проглотил половину из своего стакана.
   Стюарт был вынужден последовать примеру. Он ощутил, как в животе разорвался снаряд. Глаза собрались в кучку. В ушах зазвенело. Он тупо осознал, что нужно вернуть тост. Он задумался, сможет ли вообще говорить. Долг требовал от него попытаться.
   - За Сонору и Кананеа! - прохрипел он, и его услышали все, кто стоял в шести дюймах рядом. Он попытался снова, и во второй раз добился того, чтобы его поняли. Кананейцы разразились аплодисментами. Стюарт допил остатки из стакана. То, что после этого он не упал, говорило о том, что он сделан из крепкого материала.
   - Ваш бокал пуст, - сочувственно произнёс Салазар. Он наполнил его из глиняного кувшина. Стюарт уставился на него стеклянными глазами. Мескаль, похоже, алькальда совсем не волновал.
   Помогла еда. Соус на свинине на вкус был столь же острый, как и на запах. Он разжёг в животе Стюарта собственный пожар, который, похоже, противостоял тому, что разожгла огненная вода. Он ел и хлеб, в надежде, что тот впитает в себя второй стакан мескаля.
   К огорчению, сеньорит заметно было мало. Ансамбль играл нечто похожее то ли, на танцевальную мелодию, то ли на импровизацию. Что бы это ни было, люди принялись под неё танцевать. Почти семь из восьми человек оказались мужчинами. Никому особо не было никакого дела. Когда лился мескаль, никому вообще не было никакого дела.
   Посреди кадрили с полковником Пятого кавалерийского Конфедерации, Стюарт произнёс:
   - Если бы лошадь танцевала, как вы, её пристрелили бы.
   - Если бы верблюд танцевал, как вы, его пристрелили бы, - ответил полковник Кэлхун Рагглс, который, когда дело касалось верблюдов, прекрасно знал, о чём говорил. Будучи изрядно налитым мескалем, он не сразу вспомнил о должном военном обращении. - Сэр.
  
   Довольно странный выбор фамилии, поскольку клан Рагглс - известная династия юристов из Бостона, члены которой играли видную роль в движении аболиционистов и подземной железной дороге.
  
   Спустя какое-то время, Стюарт решил, что пора отдохнуть. Пока он стоял, опершись на глинобитную стену, и наблюдал, как его офицеры и кананейцы выкидывают коленца, его похлопал по плечу сеньор Салазар. Алькальд покачивался, стоя на месте; к настоящему моменту, какими бы ни были его способности, он нализался даже сильнее, чем конфедераты. Но говорил он совершенно серьёзно.
   - Знаете, генерал, эти Indios (индейцы - исп.) возьмут ваши ружья, ваши пули и уйдут в Сьерра-Мадре. - Он указал на запад, затем поправился, и указал на восток. - И там они станут bandidos (разбойниками - исп.). Как уйдут туда, навечно станут bandidos.
   - Они могут стать bandidos для Соединённых Штатов, - сказал Стюарт. - Для вас и ваших людей они больше не bandidos.
   - Может, вы и правы. Quien sabe? (Как знать? - исп.) - Алькальд улыбнулся милой, печальной и пьяной улыбкой. - Но, если вы правы, тогда Estados Unidos (Соединённые Штаты - исп.), - его английский начал пропадать, - найдут Indios, что станут bandidos против нас. В итоге всё станет одинаково. Для нас всё siempre (всегда - исп.) заканчивается одинаково.
   Сколько лет бедствий и сколько стаканов мескаля ушло на то, чтобы прийти к такому умозаключению? Стюарт покачал головой, которая уже начала пульсировать.
   - Больше одинаково не будет. Теперь вы в Конфедеративных Штатах Америки. Всё будет, как надо, и лучше бы вам этому поверить.
   Единственное, что было надо алькальду, так это сон. Его глаза закрылись. Он мешком завалился на стену и сполз на землю. Джеб Стюарт рассмеялся. Пять минут спустя, он присоединился к сеньору Салазару.
  
   - Что ж, полковник, - произнёс Генри Уэлтон. - Уверен, ваше пребывание в Форте Бентон, а также в Грейт-Фоллс, оказалось приятным.
   - Так точно, сэр. Большое вам спасибо, - ответил Теодор Рузвельт. - На самом деле, приятным, чего я не мог ожидать, когда вы приказали вернуться из штаба полка.
   Полковник Уэлтон хитро ухмыльнулся.
   - Когда я вас вызвал, вы решили, что едете ни за чем иным, кроме как работать.
   - Это так, сэр, - сказал Рузвельт, - но я не совсем об этом. Обычные удовольствия Форта Бентон, а даже и Грейт-Фоллс, перечислить легко: салуны, танцплощадки, ванны с горячей водой. - Можно было с той же лёгкостью назвать ещё пару удовольствий, но он воздержался.
   - Да, горячая вода. - Генри Уэлтон кивнул.- В полевом выходе её не хватает.
   Однако Рузвельт не закончил.
   - Как я и сказал, сэр, всё это - обычные удовольствия, распространённые удовольствия. А, вот, послушать речь Эйба Линкольна - на это я не рассчитывал, и, полагаю, не забуду до конца своих дней.
   - Когда он закончил, вы с ним на какое-то время сошлись, словно молот и наковальня, - произнёс Генри Уэлтон. - Вы даже пару раз вынудили его остановиться и задуматься. - Он хмыкнул. - Как по мне, вы любого вынудите остановиться и задуматься. Двадцать два года - это явная подделка.
   - Скоро двадцать три, сэр, - произнёс Рузвельт с такой улыбкой, по сравнению с которой гримаса Уэлтона выглядела жалкой и дряхлой. - Понятно, что у Линкольна имеется фракция, которая прислушивается ко всему, что он говорит. Ясно также и то, что существует крупная фракция, которая не станет к нему прислушиваться, что бы он ни говорил. - Он рассмеялся. - Он заставляет меня говорить, как он, пусть даже он и чёрт на пне. Однако обе фракции, о которых я упомянул, принадлежат к Республиканской партии. Из-за него она может расколоться.
   - Она может расколоться и в случае, если мы проиграем войну, - ответил Уэлтон, что было ясно, как день. - Разумеется, если мы проиграем войну, мало кто признается, что является республиканцем, чтобы раскол партии имел хоть какое-то значение.
   - Подобные вещи имеют значение, сэр - они всегда имеют значение, - серьёзно проговорил Рузвельт. - Поглядите, что случилось, когда в 1860 году демократы, подобно Галлии, разделились на три части. Если бы этого не произошло, Соединённые Штаты могли бы оставаться единственной страной, лежащей между Канадой и Мексиканской империей.
   - Возможно, вы правы. Я солдат, а солдатам лучше не вмешиваться в политику, - сказал Уэлтон. - Коль скоро мы не выучили этот урок, Война за Сецессию вбила его в нас, как учитель с розгой. - Он хлопнул Рузвельта по спине. - Вот конюшня, где стоит ваша лошадь, полковник. Спокойной вам дороги до Самовольного полка, и, надеюсь, мы вскоре снова встретимся.
   - Взаимно, хоть здесь, хоть в поле - сказал Рузвельт. - И благодарю вас за щедрое дозволение, я отправлю сюда роту А на отдых и восстановление, как только подпишу приказ.
   - Будет здорово, - сказал полковник Уэлтон. - Я высоко ценю офицера, который следит за благополучием своих людей.
   Рузвельт сел верхом и выехал из Форта Бентон, остановившись у ворот, чтобы помахать Уэлтону. Его конь, который практически ничем не занимался с самого момента приезда в Форт Бентон, вел себя оживлённо, он был практически наэлектризована. Ему пришлось посильнее натянуть поводья, чтобы удержать его от резкого перехода из рыси в галоп.
   - Тише, старина, тише, - сказал он и похлопал коня по шее. - Впереди долгая дорога. Если разгонишься сейчас, то измотаешься задолго до того, как мы доберемся до места.
   Конь не желал его слушать. Он хотел бежать. Рузвельт рассмеялся, когда форт исчез в дымке прерии. Он чувствовал то же самое. Когда кто-нибудь говорил ему замедлиться, он обычно ускорялся. И никто в мире не имел права его обуздать.
   Он задумался. Это не совсем так. Воинская дисциплина служила ему тем, чем вожжи служили для лошади. Без неё он уже вторгся бы в Канаду. Но это не одно и то же. Воинской дисциплине он подчинялся по собственной воле. У лошади такого выбора не имелось. По равнине сновали зайцы, благоразумно стараясь не давать ему возможность подстрелить себя, как если бы они остановились на месте и смотрели, как он проезжает мимо. Ему не было нужды беспокоиться о зайцах, не сегодня, когда в седельной сумке у него лежал свежевыпеченный хлеб и несколько кусков жареной курицы. Однако если по пути на север он выследит стадо вилорогов...
   Вдалеке он заметил несколько антилоп, но те были слишком далеко, чтобы утруждаться и преследовать их. Уэлтон отправил в Самовольный полк вестового, дабы тот уведомил лейтенанта Джобста и остальных, что какое-то время он проведёт в Форте Бентон. Рузвельт не мог справиться с чувством, что отсутствовал слишком долго. Чего он категорически не желал, так того, чтобы полк вдруг понял, что вполне может обойтись без него.
   Шаг, галоп, рысь. Шаг, галоп, рысь. Мимо него, миля за милей, проносилась прерия. Конь всё ещё желал, но уже не жаждал. Рузвельт ехал на север по солнцу и по компасу; на север, туда-сюда между Фортом Бентон и его штабом ездило не так уж и много всадников, чтобы протоптать в траве хотя бы какое-то подобие тропы. Шаг, рысь, галоп.
   Каждый час или около того он давал коню пару минут отдыха, чтобы тот пощипал травы. Трава всё ещё была зеленой. Вечно зеленой она не останется, да и долго это не продлится. Зима на территории Монтана приходила рано и уходила поздно. Блейн отклонил мирное предложение конфедератов - хорошо и правильно. Впрочем, несмотря на это, Рузвельт не имел возможности сражаться. Если чёртовы британцы не зашевелятся, или не изменятся его собственные приказы, этой возможности он не будет иметь до весны.
   Когда он добрался до реки Мариас, то убрал компас в седельную сумку. Больше он ему не понадобится. Он поехал вдоль южного берега реки на северо-запад, пока не подъехал к броду. Из-за низкого уровня воды летом, переправа много времени не заняла. Пока конь плескался в воде, сапоги Рузвельта оставались сухими. По Мариасу никогда не ходили пароходы.
   - А я знаю пароходы, - сказал он коню, - которые могли вылить в сухое русло реки бочку пива и пройти на этом пятьдесят миль.
   Конь фыркнул. Рузвельт не смог понять, было ли это презрение или восхищение.
   Он подъехал к северному притоку Мариаса, который назывался Уиллоу.
   - Почти на месте, - сказал он коню, пока солнце закатывалось за Скалистые горы. В этот раз конь не ответил. Весь день он тяжело трудился. Он похлопал его по шее. - Давай, недалеко осталось.
   В темноте он отклонился от берега реки и едва не проехал мимо лагеря. Ночь была тёплой, теплее, чем несколько предыдущих, поэтому бойцы позволили кострам прогореть до углей. Он разглядел их красное мерцание за секунду до того, как раздался окрик:
   - Стой! Кто идёт?
   - Здравствуй, Джонни, - сказал он, узнав голос часового. - Это полковник Рузвельт, вернулся из Форта Бентон.
   - Подойдите для опознания, полковник. - Джонни Ангер играл по всем правилам. Впрочем, в его голосе слышалась ухмылка. Едва Рузвельт медленно приблизился, он свистнул ближайшему часовому. - Эй, Шон, Старик вернулся из города.
   - Класс! - ответил Шон. Их голоса ни капли не потревожили бы тех, кто спал в штабе полка.
   Подошва сапога раздавила ветку. Материализовался Джонни Ангер, ещё недавно невидимый, а теперь стоящий рядом с Рузвельтом.
   - Ну, да, сэр, это вы, - сказал он и хмыкнул. - Проезжайте. Добрались за один день или растянули поездку на два?
   - Выехал утром, - ответил Рузвельт. - Никогда не трать время даром, Джонни. Оно - единственное во всём этом мире, чего нельзя вернуть.
   - Так точно, сэр, - сказал Джонни. - Я подумал, если вы ехали на этом коне весь день, то за ним нужен более пристальный уход, чем обычно.
   - Не бойся, я за ним присмотрю, - сказал Рузвельт. Он пользовался меньшим количеством привилегий, чем позволяло его звание. Когда часовой снова испарился, он ввёл зверя в лагерь.
   Он разворошил и распалил один из костров, дабы было видно, что он делает, затем почистил коня и проверил его копыта. На одном в подкову попал камешек. Его он выковырял кривым стальным крючком. Видимо, попал он туда недавно, иначе животное начало бы прихрамывать на эту ногу.
   Рузвельт старался вести себя как можно тише, но пара человек села в постели, чтобы посмотреть, что происходит.
   - Хорошо, что вы вернулись, полковник, - тихо произнёс один. Рузвельт махнул ему и вернулся к работе.
   Где-то через час он разместил коня. Рузвельт в последний раз похлопал его по шее, достал одеяло и завернулся в него, словно индейский ребенок, и заснул, хоть иногда ещё и возился, размещаясь поудобнее.
   Проснулся он от солнечного света прямо в лицо, запаха кофе и старшего лейтенанта Джобста, стоящего в футе от него.
   - Доброе утро, сэр, - произнёс Джобст, пока Рузвельт потягивался и зевал. - Судя по тому, что сказал вестовой, время вы провели веселее, чем ожидали, когда отправлялись в Форт Бентон.
   - Всё это истинная правда, - сказал Рузвельт. - Вместе с полковником Уэлтоном я ездил в Грейт-Фоллс, как вам известно, дабы послушать Эйба Линкольна. Весьма хороший оратор - по этому поводу двух мнений быть не может, но он несёт чушь, одну лишь социалистическую чушь. Я так скажу: пускай себе бредит. Если продолжит в том же духе, то расколет Республиканскую партию прямо посередке, либо я - голландец.
   - Эм, сэр... вы и есть голландец, - указал ему Джобст. Его самого, немца по крови, частенько называли голландцем, но Рузвельт был чистокровным.
   - Значит, я прав, не так ли? - радостно сказал Рузвельт, вставая на ноги. За кофе, сухарём и куском антилопы он спросил: - Что-нибудь новое от патрулей, достойное быть услышанным?
   - Ничего, сэр, - ответил адъютант. - Одна рутина. Нет, беру свои слова назад. Кого-то в роте D укусила гремучая змея, но укус не дурной, и все уверены, что он выкарабкается.
   - Рад слышать - не то, что его укусили, а то, что мы его не потеряем. Значит, гремучие змеи к северу от границы сидят тихо? - Когда Джобст кивнул, Рузвельт продолжил. - В таком случае... - Он изложил план увольнительных, одобренный полковником Уэлтоном.
   Карл Джобст моргнул. Очевидно, такая мысль никогда не приходила ему на ум. Когда он её выслушал, она пришлась ему по нраву.
   - Какое умное решение, сэр. Вы правы, я уверен, это окажет тонизирующий эффект на дух парней.
   - Я подпишу необходимые приказы, - сказал Рузвельт. Джобст выглядел слегка обиженным; многие полковые командиры отдали бы эту работу ему. Всё, что Рузвельт мог сделать сам, он делал сам. В течение часа один вестовой мчался в роту А с объявлением недельной увольнительной для её бойцов, а другой в роту В с приказом растянуться и закрыть участок роты А.
   Через полчаса после этого в штаб полка галопом влетел ещё один вестовой - это был рабочий с фермы Рузвельта, Исав Хант, который служил в роте В.
   - Босс! - выкрикнул он, затем поправился. - Полковник Рузвельт, сэр! Лимонники перешли границу, сэр. Вчера их перешла целая здоровенная колонна. Мы по ним чуток постреляли, но их, блин, сильно больше, чем нас.
   Теодор Рузвельт уставился на него, на мгновение, потеряв дар речи.
   - Отменить все увольнительные, - пробормотал он. Мгновение спустя он уже изо всех сил орал на вестовых, на одних, чтобы собрали полк и направили его против британцев, на других, чтобы отправлялись в Форт Бентон и передали весть остальной армии. Закончив с этим, он запрокинул голову и рассмеялся.
   - Господь предал мадианитян в руки Гедеона, а теперь он предаёт в мои руки британцев. - Он повысил голос до громкого крика: - За Господа и за Гедеона!
  
   Полковник Джордж Кастер имел отличный вид на повешение мормонских изменников напротив Форта Дуглас, однако он не мог наблюдать настолько внимательно, как ему хотелось бы. Он был слишком занят тем, что следил за толпой, что навалилась на вытянутую веревку в паре сотен ярдов от виселицы.
   - Будьте начеку, парни, - обратился он к расчётам Гатлингов - Если кто-нибудь пересечёт заграждение, огонь открывать без предупреждения и без пощады. Черпаки отлично об этом знают. И лучше бы им помнить - мы достаточно часто их об этом предупреждали.
   Мормоны были чрезвычайно законопослушны, за исключением тех случаев, когда церковные старейшины вводили их в заблуждение. Если Джону Тейлору, который всё ещё оставался на свободе, требовалось много мучеников, он их получит. Верующие с большей вероятностью прислушаются к его словам, нежели к ненавистной армии США.
   - Мы их сделаем, сэр, - сказал сержант Бакли, остальные артиллеристы кивнули.
   Они здесь были не одни. Между Гатлингами располагались стрелки, а несколько пушек были заряжены картечью и наведены на толпу. Кастеру хотелось, чтобы Гатлингов тут не было вообще. С их отсутствием, он мог бы больше внимания уделять зрелищу того, как мормоны получают по заслугам. Однако генерал Поуп приписал его к этим убогим устройствам, и ему придётся добиваться максимума с ними.
   - Идут, Оти, - тихо проговорил брат Том.
   И в самом деле, из ворот, в сопровождении солдат со Спрингфилдами, вышли Джордж К. Кэннон, Орсон Пратт, апостол мормонов по имени Дэниэл Уэллс, брат Кэннона (чьё христианское имя - если имена мормонов вообще заслужили так называться - Кастер так и не потрудился запомнить), и ещё два вождя Церкви Святых Последних дней. Их руки были связаны сзади. Следом за ними шёл Джон Поуп, одетый в парадный мундир.
  
   Дэниэл Уэллс (1814-1891) формально не входил в Кворум двенадцати апостолов, но был его советником. Был суперинтендантом всех масштабных строительных работ в Солт-Лейк-Сити и многократно избирался мэром города. Безымянный брат Кэннона - очевидно, Энгус М. Кэннон (1834-1915), активный сторонник мормонской колонизации Невады. Многолетний столп (аналог епископа) мормонской церкви в Солт-Лейк-Сити. В 1896 году пытался избраться в Сенат штата Юта, но потерпел поражение от своей собственной бывшей жены, суфражистки Марты Хьюз-Кэннон.
  
   Ни один мормон не испытывал сомнений, когда поднимался по тринадцати ступенькам на виселицу; они шагали твёрдо и уверенно. Вожди заняли места у петель, рядом с которыми стояли палачи в чёрных масках. Поуп благоразумно решил, что мрачно молчавшей толпе не нужно знать палачей в лицо.
   Палачи предложили мормонам мешки без прорезей для глаз. Уэллс, брат Кэннона, и один из тех, чьи имена Кастер не запомнил, согласились надеть мешки; Пратт, Джордж Кэннон, и второй неизвестный отказались. Палачи надели петли на шеи мормонов.
   Голосом, достаточно громким, чтобы Кастер сумел расслышать, Орсон Пратт спросил генерала Поупа:
   - Могу я обратиться к своему народу в последний раз? Даю вам священную клятву, что мои слова будут о перемирии, а не о раздоре.
   Кастер повернул голову и посмотрел на размышляющего Поупа. Он сам сказал бы нет. Однако Поуп ответил:
   - Что ж, говорите. Однако будьте кратки, и помните, что ваш народ ответит, если вы предательски подтолкнёте его к безумию.
   - Я помню, и благодарю вас, - всё так же тихо проговорил Пратт. Солёный ветер трепал его широкую белую бороду. Он воззвал к толпе, которая верила столь же сильно, что и он: - Братья мои, друзья мои, сегодня я отправляюсь в лучший мир, и в качестве прощального подарка дарую вам эти слова из Второй книги Нефия: О, зачем же тогда, если я повидал так много великого, если Господь в снисхождении Своём к детям человеческим посетил людей такой великой милостью, зачем же сердцу моему плакать и душе моей оставаться в долине печали, и плоти моей истощаться, и силе моей убывать из-за моих невзгод? И зачем же мне сдаваться греху из-за плоти моей? Да, зачем же мне уступать искушениям, дабы лукавый имел место в сердце моём, чтобы нарушать мой покой и причинять страдания душе моей? Зачем же я гневаюсь из-за врага моего? Пробудись, душа моя! Не унывай больше из-за греха! Возрадуйся, о сердце моё, и не уступай больше врагу моей души! Не гневайся больше из-за моих врагов!. - Он склонил седую голову.
  
   Вторая книга Нефия - второй раздел Книги Мормонов. Орсон Пратт цитирует главу 4, стихи 26-29 этой книги.
  
   - Аминь! - выкрикнул Джордж Кэннон.
   - Аминь! - более тихо отозвались прочие вожаки мормонов.
   - Аминь! - прокатилось по толпе вперемежку с всхлипами.
   - Слово он сдержал, - пробормотал Том Кастер, его голос звучал серьёзнее, чем обычно. - Также не худшая из молитв, что мне доводилось слышать.
   - Всё это не что иное, как насмешка и имитация Священного Писания. - Джордж Кастер остался непоколебим.
   Равно как и бригадный генерал Джон Поуп.
   - Эти люди обвиняются в измене и восстании против Соединённых Штатов Америки, - заявил он голосом, который можно было бы назвать очень громким, если бы он не говорил после Орсона Пратта. - За эти преступления, властью, дарованной мне президентом Джеймсом Г. Блейном, я приговорил их к смерти через повешение. Президент Блейн рассмотрел и утвердил приговор, - он высоко поднял руку, - да исполнится наказание. - Он опустил руку.
   Как опустились и люки под шестью приговорёнными мормонами, когда палачи повернули рычаги. С ними опустились и тела мормонов. Кастер расслышал, как хрустнули шейные позвонки; те, кто мастерили петли, своё дело знали. Тела дёрнулись, на мгновение скорчились, затем замерли.
   Из толпы никто не выбежал. Плач стал громче.
   - Позор! - выкрикнул кто-то.
   В мгновение мужчины и женщины разом принялись скандировать:
   - Позор! Позор! Позор!
   Крики омывали солдат, оружие, военного губернатора территории Юта, виселицу и висящие на ней трупы. Четверть часа мормоны повторяли свою односложную реакцию на то, что только что узрели.
   Джон Поуп проявил мужество. Он вышел впереди своих людей, подошёл к веревочному забору, пока не оказался на дистанции пистолетного выстрела от ненавидевшей его толпы. Он поднял руку, как когда делал знак палачам приготовиться.
   - Слушайте! - выкрикнул. - Слушайте, жители Юты! - И жители даровали ему нечто похожее на тишину. - Идите домой. Здесь всё кончено. Живите в мире и подчиняйтесь законам и власти Соединённых Штатов Америки. Идите домой.
   Некоторые мормоны продолжали кричать Позор!. Основная же масса направилась обратно в Солт-Лейк-Сити. Понемногу толпа растаяла.
   Том Кастер тихо присвистнул.
   - Мы справились, Оти. Я был далёк от уверенности, что у нас получится.
   - Как и я. - Кастер не был уверен, обрадовался ли он тому, что мормоны не взорвались при виде казни своих вождей, или был разочарован тем, что у армии США не было возможности, как следует показать им, какова цена восстания.
   Судя по выражению лица Поупа, военный губернатор маялся той же дилеммой.
   - Шесть изменников мертвы, - сказал он, подходя к Кастеру. Явно отдав предпочтение светлой стороне, он добавил: - Бог даст, остальные выучат этот урок. - Так точно, сэр. - Кастер оглянулся на виселицу. - Умерли достойно. - Он пожал плечами, демонстрируя, насколько мало это для него значило. - Краснокожие тоже умирают достойно. На мой взгляд, мормоны столь же фанатичны, как сиу и кайова.
   - На мой взгляд, тоже. - Поуп снял шляпу с плюмажем и протёр лоб льняным платком. - Знаю, с этим негодяем Праттом я рисковал. Однако я решил, что хуже, чем есть, он уже не сделает, но может сделать лучше. А его фанатизм, как я заметил, включает в себя фанатичную искренность.
   - Сработало замечательно, сэр. - Кастер не собирался критиковать начальника в лицо, особенно после того, как этот начальник добился успеха. То, что он вечером скажет Либби - уже другое. Он думал о Кэти Фитцджеральд, о её рте, её грудях, медного цвета волосах на лобке. Он едва заметно покачал головой. Не важно, какой тигрицей Кэти становилась, лёжа на простынях, он был рад, что его жена приехала в Форт Дуглас. Ей он мог излить душу, как никому другому на свете.
   Поуп указал на трупы, раскачивающиеся на ветру.
   - Нужно срезать падаль и закопать. Не хочу, чтобы мормоны заполучили трупы и на похоронах подняли бунт, какой не подняли на повешении.
   - Весьма умно, сэр, - произнёс Кастер, причём всерьёз. Забота о похоронах ни разу не пришла ему в голову. Он повернулся к восьми расчётам Гатлингов. - Вы помогли поддержать порядок на территории Юта, парни. Соединённые Штаты у вас в долгу.
   - Хорошо сказано, полковник, - согласился Поуп. - Это касается всех нас. Мы подавили эту территорию и теперь склоняем её к подчинению. Мы проделали всё это с минимальным кровопролитием, и нам не потребовалось привлекать избыточные силы из армий, сражающихся с Конфедеративными Штатами.
   - Жаль, я не служу в армии, сражающейся с Конфедеративными Штатами, - сказал Кастер.
   - Как и я, - отозвался Поуп. - Однако и здесь мы тоже служим. Я каждый день напоминаю себе об этом. И если бы я сражался с повстанцами, у меня не появилось бы возможности после всех этих лет хотя бы частично отплатить Эйбу Линкольну за ту горькую участь, к которой он приговорил меня, и сделал её ещё более горькой, поскольку все мои жертвы оказались напрасными. Но я в некоторой степени отомстил ему за свою ссылку в Миннесоту.
   - Жаль, он не прогулялся сегодня по воздуху вместе с мормонами, - сказал Кастер. - Насколько я слышал, он продолжает сеять неприятности везде, где появляется.
   - Знаете, по данному вопросу мы также находимся в полном согласии, - сказал Поуп. - Однако, будучи солдатами, мы можем лишь подчиняться приказам, исходящим от должным образом компетентных гражданских властей. - Он склонил голову набок. - Жаль, не правда ли?
   - Так точно, сэр, правда, - сказал Кастер. - Во время Войны за Сецессию я был человеком Макклеллана, а вы, конечно же, не были, и всё же, все солдаты, кто служил в то несчастное время, не могут иметь иного мнения о Честном Эйбе. - Он вложил в это прозвище максимум презрения, которое у него было.
   Поуп положил руку ему на плечо.
   - С самого приезда в Юту мы достигли гармонии не только в этом отношении, полковник. Вы исполняли мои пожелания таким образом, в котором я не только не могу найти никаких недостатков, но который мне, действительно, очень нравится, и я при каждом удобном случае указывал на это в своих рапортах.
   - Благодарю, сэр! - радостно произнёс Кастер.
   Когда он вечером рассказал об этом Либби, та тоже просияла.
   - Прекрасная новость, Оти, - сказала она. - Однако человек не всегда получает то, что заслуживает. - Её губа изогнулась. - Как ты и сказал, Линкольн тому главный пример.
   - Да. - Кастер отрезал кусок бифштекса и подбросил его в воздух. Каменная Стена поймал его раньше, чем тот упал на пол, проглотил и лаем попросил ещё. - Попозже, малыш, - сказал ему хозяин. Кастер похлопал пса по голове. Обращаясь к жене, он продолжил: - Всегда удивляюсь, как тебе удаётся перевозить всё, что у нас есть, зверей и так далее, и ничего не потерять.
   - Твой долг - быть солдатом, Оти. Мой долг - приглядывать за тобой, и, так или иначе, я со своим справляюсь. - Если рот Либби и сузился слегка, если в её голосе и послышалось легчайшее напряжение, Кастер, чьё внимание больше, чем когда-либо было сосредоточено на себе, этого не заметил.
   Из кухни вышла стряпуха.
   - Что-нибудь ещё, сэр, мэм? - спросила она.
   - Нет, спасибо, Эсмеральда, - проговорила Либби раньше, чем успел ответить Кастер. Эсмеральда кивнула и удалилась.
   - Готовит она отменно, - этого нельзя отрицать, - тихим голосом произнёс Кастер. - Но это самая невзрачная женщина, каких мне доводилось встречать, даже в Солт-Лейк-Сити.
   - Правда? Я не заметила, - сказала Либби. Кастер хмыкнул по поводу слепоты женщин о других женщинах. Если Либби не была так слепа, как ему казалось, этого он тоже не заметил, и не замечал долгие годы.
   Он добавлял сливки в кофе, когда к двери его квартиры подбежал солдат, топая сапогами и закричал:
   - Полковник Кастер! Полковник Кастер! Генерал Поуп желает видеть вас немедленно, сэр!
   Кастер отодвинул стул и вскочил на ноги.
   - Интересно, что это может быть, - произнёс он. Что бы это ни было, Каменная Стена пожелал тоже пойти с ним и выяснить. - Сидеть, сэр. Сидеть! - приказал Кастер. Когда он бросился прочь, пёс глядел ему вслед обиженными глазами, словно говоря: Ну, почему всё веселье достаётся тебе?.
   - Быстрее, сэр! - сказал ординарец, когда Кастер вышел за дверь.
   - Я и спешу. - В подтверждение своих слов, Кастер пронёсся мимо солдата и, когда подходил к кабинету Поупа, опережал его на полдюжины шагов. Он уже не был столь молод, как раньше, но держал себя в наилучшей форме. Совсем не запыхавшись, он отсалютовал и сказал:
   - Прибыл по вашему приказу, сэр.
   Поуп протянул ему несколько телеграмм.
   - Полковник, за последние полчаса я выяснил, что британские войска вторглись на территорию Монтана.
   - Святый Боже, сэр! - По позвоночнику Кастера пробежал электрический разряд, словно рядом громыхнула молния.
   - Могу лишь предположить, что их цель - грабить и разорять шахтёрские районы территории, таким же образом, как конфедераты столь, к сожалению, эффективно действуют в Нью-Мексико, - сказал Поуп. - Впрочем, какой бы ни была их цель, мы должны ударить в ответ, наказать их, как они того заслуживают, за то, что посмели испытать наше долготерпение.
   - Так точно, сэр, - сказал Кастер. - Мы их сокрушим. Мы обязаны их сокрушить, и так и сделаем. - Затем, не смея даже надеяться, он поинтересовался: - А, что можем мы, здесь, в Юте, - под этими словами он имел в виду Что могу лично я, - сделать, чтобы помочь?
   - Как я уже сегодня ранее говорил вам, - ответил ему Поуп - в своих рапортах в Филадельфию, я высоко о вас отзывался. Эта похвала, наконец, дала свои плоды. - Он выбрал из кучи телеграмм одну конкретную. - Вам и Пятому кавалерийскому, и, в особенности, восьми орудиям Гатлинга, прикреплённым к вашему полку, приказано направиться в Грейт-Фоллс, Монтана, где вы присоединитесь к обороне нашей любимой земли. И вы, полковник, примете общее командование обороной, временно исполняя должность бригадного генерала. - Поуп поднялся и пожал ему руку. - Поздравляю, генерал Кастер!
   Кастер пожал протянутую руку, находясь в розовой дымке.
   - Премного благодарен, сэр, - прошептал он. О звёздах на погонах он мечтал с тех самых пор, как переступил порог Вест-Пойнта. Теперь он их, наконец, получил.
   - Я спасу нашу страну, сэр, - заявил он, а внутренний голос добавил: Невзирая на эти Гатлинги.

Глава 14

   Сэм Клеменс вошёл в офис Сан-Франциско морнинг колл, повесил на вешалку соломенную шляпу и спросил:
   - Ну и что пошло не так с тех пор, как вчера вечером я ушёл домой?
   Ответил ему хор голосов, столь громкий и энергичный, что ему с трудом удалось отделить одну плохую новость от другой. Британская армия продолжала двигаться на юг территории Монтана. Британские канонерки на Великих Озерах, с явной безнаказанностью, снова начали обстреливать прибрежные города США. В Луисвилле продолжался кровавый тупик.
   - Прежде у президента Блейна не имелось повода прекращать войну, - заключил Клеменс. - Наши враги, похоже, такой повод ему теперь предоставили, не так ли?
   - А Покахонтас, штат Арканзас, вернулся в руки повстанцев, - добавил Клэй Херндон.
   - Господи Боже! - Сэм зашатался, словно получил смертельную рану. - Это подтверждение того, что сопротивление и в самом деле безнадёжно. Отчего же здравый смысл не может достучаться до Блейна - разве что из-за его толстой черепной кости?
   - В телеграммах пишут, британские броненосцы появились на рейде Бостона и Нью-Йорка и обстреливают эти города и их гавани, - в качестве вишенки на торте добавил Эдгар Лири.
   - Господи Боже, - произнёс Клеменс, на этот раз искренне. - Они переключаются на нас. Следует понимать, если мы готовимся воевать со всем миром, нам следовало бы заранее приложить какие-то усилия, чтобы подготовиться к этому. Однако демократы решили, что если говорить повстанчикам да, масса каждый день, а по воскресеньям, дважды в день, то они смогут избежать драки, поэтому насчёт армии и флота они особо и не парились. И Блейн тоже не парился; он просто взял их и использовал, готовы те или нет. Теперь мы видим чётко.
   В дальнем углу офиса кто-то выкрикнул:
   - Господи Иисусе! По телеграфу передают, французский флот бомбит гавань Лос-Анджелеса.
   - Так и есть! - крикнул Сэм. - Абсолютно так и есть! Конфедераты повалили нас наземь, Англия напрыгивает на нас сразу, как мы легли, а теперь ещё и Франция кусает нас за лодыжку. Разве вы не слышите, как она тявкает и фыркает? Очень скоро она обоссыт нам ногу, попомните мои слова.
   Вдалеке послышался гром.
   Клэй Херндон нахмурился.
   - Когда я полчаса назад шёл сюда, было ясно. И вообще, в это время года гроз не бывает. Чёрт, в это время года обычно и никакого дождя у нас не бывает.
   - Это самая быстрая гроза, о которых я когда-либо слышал, - сказал Клеменс. - Небо было ясно, когда я шёл сюда пять минут назад.
   - Гляньте в окно, - сказал Лири. - Всё ещё ясно.
   Сэм не мог посмотреть в окно. Он открыл дверь. Его осветил яркий день. Однако грохочущий рёв послышался вновь, на этот раз ближе.
   - Это не гром! - воскликнул он. - Это орудийный огонь.
   - Быть того не может, - сказал Клэй Херндон. - Доносится не со стороны фортов, да и мы узнали бы, если бы полковник Шерман начал перевозить пушки. Большую часть тех здоровых, всё равно не сдвинуть.
   - Я не говорил, что это наши пушки, Клэй, - тихо ответил Клеменс. - Думаю, чей-то флот только что привёз войну в Сан-Франциско.
   - Это без... - начал было Клэй, но покачал головой. Это было бы безумием вчера. Сегодня это не безумие, особенно, когда Королевский ВМФ бомбит гавани Бостона и Нью-Йорка, когда французский флот, чьи корабли, как рассудил Сэм, приплыли из какого-нибудь порта на западном побережье их марионеточной Мексиканской империи, бомбил Лос-Анджелес.
   Словно в подтверждение слов Клеменса, на западе послышалось ещё несколько грохочущих разрывов. Только это был не гром. Несколько секунд спустя послышался ещё один взрыв, он прогремел достаточно близко, чтобы задребезжали фасадные окна офиса Морнинг колл, сквозь которые продолжал смотреть Эдгар Лири, словно ожидая дождя. Последовал сокрушительный грохот.
   - Там здание рухнуло, - прошептал Херндон.
   - Нет. - Сэм покачал головой. - Там здание взлетело на воздух.
   Наконец, с северо-запада донеслись громогласные ответные выстрелы, ставшие за это лето уже знакомыми - это открыли огонь пушки укреплений Сан-Франциско, защищая гавань от врага.
   - Им никогда не пройти через Золотые Ворота! - воскликнул Лири.
   - Если они вообще будут пытаться. - Сэм размышлял вслух и эти мысли ему не нравились. - Судя по звуку пушек, они стоят где-то вдали от берега, возможно, где-то сразу за Клифф Хаус, и стреляют через полуостров, либо по причалам, или куда-то сюда. Теряюсь в догадках, знают ли они вообще, где что, и есть ли им до этого дело.
   Всего в паре кварталов от них упал снаряд. От взрыва пол под ногами Сэма дёрнулся, словно от небольшого, но резкого землетрясения. Мгновение спустя он услышал перестук рассыпающихся кирпичей. Такое он уже слышал во время землетрясений, но те были неслабыми. Взрыв и грохот были настолько громкими, что он удивился, насколько отдалёнными и тихими показались ему последовавшие крики.
   Однако, в отличие от рёва пушек, крикам удалось напомнить ему, что он - журналист.
   - Господи Боже, парни! - выкрикнул он. - Мы сидим посреди самого крупного события, что случались с этим городом с 1849 года. Мы не сможем рассказать о нём, просто стоя тут или прячась под столами. Лири! Дуй в Форт Пойнт. Выясни, что этот чёртов гарнизон делает, чтобы прогнать врага. Выясни, делают ли там хоть что-нибудь, чтобы прогнать врага. Выясни, знают ли там вообще, нахрен, кто враг. Как считаешь, этих новостей будет достаточно, чтобы состряпать статью?
   - Точно, босс! - Эдгар Лири рванул мимо него и вышел за дверь.
   - Клэй! - крикнул Сэм. - Ты, как можно скорее, иди в Клифф Хаус. Запиши, увидишь ли оттуда хоть какой-то вражеский флот.
   - Сделаю, - отозвался Херндон. После чего задумался. - А если Клифф Хаус уже разнесли к чёртовой матери?
   Клеменс раздражённо выдохнул, отчего его усы встопорщились.
   - В таком случае, не заходи внутрь, болван. - Херндон кивнул с весьма серьёзным видом, словно эта мысль не приходила ему на ум. Может, и не приходила. Город сотрясали новые взрывы. Как можно кого-то винить за сложности со здравым мышлением?
   Клеменс послал кого-то в гавань посмотреть, падают ли снаряды и на сам Сан-Франциско, а также выяснить, что Тихоокеанская эскадра намерена делать с врагом. Он разослал репортёров по всему городу. Что бы ни случилось, он, и Морнинг колл, об этом узнают.
   Один из последних уходивших спросил:
   - А вы, босс, останетесь здесь и будете собирать всё воедино?
   - Да, такая мысль приходила мне на ум, - ответил Сэм. - Каждый из вас узнает об этом деле больше, чем я, но, в итоге, я узнаю об этом деле больше, чем каждый из вас.
   - Если только вам снаряд на голову не упадёт, - сказал репортёр и нервно хмыкнул.
   - Кое-кто из тех, кто работает в этой газете, считает, что снаряду вреда от этого будет больше, чем голове, о которой идёт речь. - Клеменс пристально посмотрел на репортёра. - Мне назвать их по именам?
   - О, нет, босс, - поспешно ответил парень и удалился. Не прошло и пять секунд, как он вышел за дверь, а здание сотряс очередной снаряд. Фасадное окно разлетелось звенящим дождём осколков. Где-то не так далеко забил пожарный набат. Сэм поморщился. Сколько газопроводов повредилось из-за обстрела? Сколько пожаров началось? Насколько опасными они станут? Как пожарные смогут их потушить, когда броненосцы обстреливают работающих людей?
   - Всё это - хорошие вопросы, - пробормотал Клеменс. - Интересно, найдутся ли для них хорошие ответы.
   Он уселся за стол. При каждом разрыве снаряда к западу от редакции газеты, он морщился и жевал сигару. Чем заняты Александра, Орион и Офелия? Это очень грязный метод ведения войны - разбрасываться вокруг снарядами в надежде, что те что-нибудь разнесут, и не переживать о том, что именно они разнесут.
   Прошёл почти час. Застучала печатная машинка телеграфа. Никто к ней не подошёл; Клеменс всех разослал писать о случившемся. Он встал посмотреть, что же это за сообщение. Оно пришло от Клэя Херндона. КОРОЛЕВСКИЙ ФЛОТ БОМБИТ ГОРОД, КЛИФФ ХАУС РАЗРУШЕН И ГОРИТ. У БЛИЖАЙШЕГО ТЕЛЕГРАФА К ОКЕАНУ. РАЗРУШЕНИЯ УЖЕ СЕРЬЕЗНЫ. ОТ НАШИХ ПУШЕК ТОЛКУ МАЛО.
   Так Сэм получил возможность написать хоть что-то. Он всё записал и отнёс печатникам. Начали поступать и другие репортажи, часть телеграфом, часть через посыльных, которым заплатили репортёры, часть через посыльных, которые требовали, чтобы им заплатили. Сэм подозревал, что некоторым из последних уже заплатили, но раскошелился. Всё же, они не были обязаны сюда приходить.
   Картина начинала складываться. Похоже, вражеские корабли пытались дотянуться пушками до гавани, по крайней мере, их частью. Впрочем, большая часть снарядов падала с недолётом.
   - Спасибо, - горько пробормотал Сэм, когда здание Морнинг колл снова тряхнуло. - Я бы этого не заметил.
   Тихоокеанская эскадра двигалась на перехват противника. Он подозревал, что кучка устаревших канонерок вскоре об этом пожалеет, но стараться - это их работа. Ему хотелось, чтобы Эдгар Лири прислал хоть что-нибудь, но салага всё ещё молчал. Может, его ранило по пути в Форт Пойнт. Может, перебило телеграфные провода. А, может, полковник Шерман не желал, чтобы новости из форта попадали в город. С учётом того, как мало у пушек форта получалось для того, чтобы прогнать британские броненосцы, последнее предположение виделось Клеменсу наиболее вероятным.
   Вниз по Маркет пробежали люди с винтовками. Другие люди бежали вверх по Маркет.
   - Рад видеть, что у добровольцев всё путём, - пробормотал Сэм. - Так обычно ведут себя курицы, когда им отрубают голову, но у куриц нет привычки ходить со Спрингфилдами. - Кто-то начал из этих винтовок стрелять. Сколько наших убьём мы сами? - накарябал Сэм. - Сколько из них мы повесим на британцев?.
   Снова застучал телеграф. Сэм поспешил туда. Сообщение было ёмким: НА БЕРЕГ ОКЕАНА ВЫСАДИЛАСЬ МОРСКАЯ ПЕХОТА. ХЕРНДОН.
   Сэм всё ещё держал блокнот и ручку. Он взглянул на только что написанные два предложения. Они всё ещё оставались правдивыми. Они, как бы то ни было, были правдивыми, как никогда. Тремя резкими чёткими движениями он их вычеркнул.
   - У кого есть ствол? - как можно громче выкрикнул он. - Чёртовы англичане высаживают пехоту.
   - Размажем этих сучар! - выкрикнул печатник. Он вместе с ещё двумя людьми, что обслуживали прессы, выскочили через парадную дверь с револьверами в руках. Клеменс задумался, понимают ли британские морские пехотинцы, во что ввязываются. Помимо добровольческих рот, немало жителей Сан-Франциско носили оружие для самозащиты, не в последнюю очередь, для защиты от других людей с оружием.
   Он задумался, знал ли гарнизон регулярной армии в Форте Пойнт и Пресидио, что с броненосцев в Тихом океане высадились морпехи. Любой, кто обладал хоть толикой здравомыслия, установил бы вдоль всей береговой линии, примыкавшей к Сан-Франциско, наблюдательные посты, если повезёт - наблюдательные посты с телеграфными аппаратами.
   - Значит, в армии этого не сделали, - сказал он, затем пожал плечами. - Если там о них не знают, то очень скоро, блин, узнают.
   Он вернулся за стол и принялся переписывать часть полученных репортажей. Едва закончив один, он отнёс его печатникам, которые сделают с сообщением что-нибудь такое, чтобы его мог прочитать ещё хоть кто-нибудь, кроме Сэма, их самих и, возможно, Александры.
   К тому времени, как он закончил ещё парочку, на западе разразилась активная ружейная перестрелка. Она быстро становилась громче и ближе. Похоже, люди стреляли по морпехам, но те стреляли тоже и, очевидно, с большей эффективностью.
   Сквозь то, что раньше было фасадным окном, потянулся дым. Клеменс пару раз кашлянул, затем крикнул:
   - Парни, если хотите выйти на улицу, я ни слова не скажу. У нас хорошая газета, но она не стоит того, чтобы ради неё гореть.
   Большая часть печатников и верстальщиков покинула здание. Поскольку некоторые остались, Сэм тоже решил остаться, полагая, что его предупредят раньше, чем пламя подберётся слишком близко. Он писал страницу за страницей, всё это время думая, что всё, что он написал, вскоре встретится с самой жаркой критикой, какая только может быть.
   В офис вломился Клэй Херндон, без пиджака, с галстуком набекрень, по его лицу сбоку текла струйка крови.
   - Боже, Сэм! - хрипло выкрикнул он. - Они идут сюда! Их никто не может остановить. Они идут!
   Клеменс вытащил из тумбочки бутылку виски.
   - Вот, - сказал он. - Выпей.
   Херндон выпил, после чего выдохнул с присвистом и прокашлялся.
   - Вытри лицо и расскажи, что с тобой случилось, - сказал Сэм.
   Херндон вытер щёку рукавом и, похоже, удивился, когда тот стал красным.
   - Должно быть, это когда пуля попала в окно и меня осыпало стеклом, - сказал он. - Ничего. Слушай, на фоне этих королевских морпехов наши регуляры выглядят больничной командой. Никто не может поколебать их, а они не так уж сильно позади меня.
   - Что, чёрт их дери, задумали лимонники? - требовательным тоном спросил Клеменс. - Я думал, они постреляют и пожгут для показухи, но если они идут за тобой по пятам, - и всё усиливавшаяся перестрелка свидетельствовала, что всё именно так, - значит, они нацелились на нечто большее. Но, на что?
   - Будь я проклят, если знаю, - ответил репортёр. - Что бы это ни было, кто их остановит?
   - Городская ратуша? - мечтательно пробормотал Сэм. Он покачал головой. - Нет, на это надеяться нельзя - если мэра Сатро пристрелят, город станет только сильнее. - А затем, словно на него снизошло божественное откровение, он понял, ну или решил, что понял: - Боже! Монетный двор!
   - Не знаю. - Херндон снова хлебнул виски. - Ты и не представляешь, что там творится. Повсюду огонь, дым, хаос, люди бегут, люди стреляют, люди орут, лошади орут, и единственные, кто имеет представление о том, что они делают, или куда направляются - это морские пехотинцы.
   - Говоришь так, будто рассказываешь о чертях в аду, - сказал Клеменс.
   - Ты не так уж и неправ, - сказал Херндон. - Слушай, если они идут к Монетному двору, то он недалеко, вниз по Мишн, около Пятой. - Он покачнулся на месте. Шок? Виски? И то и другое? Сэм предположил, что последнее. Репортёр взял себя в руки. - Скоро они будут здесь. Это нехорошо.
   - Надо писать статью, - сказал Сэм и выскочил наружу мимо Херндона. Во все стороны бегали люди, некоторые вооружённые, некоторые нет. Затем, внезапно, почти без предупреждения, они перестали бегать кто куда. Все побежали на восток, а их подгонял ружейный огонь. Время от времени, кто-нибудь с ружьём или пистолетом останавливался и делал пару выстрелов. После этого он бежал дальше.
   За исключением одного, который больше уже никуда не бежал. Вместо этого он упал, держась за грудь. И тут же, тощий коротышка в незнакомой форме, весьма похожей на серо-ореховую конфедератов, подбежал к нему, и заколол штыком, дабы убедиться, что этот человек больше не поднимется.
  
   Здесь откровенный анахронизм, британские морпехи в это время носили темно-синие кителя из ткани типа джинсовой и белые брюки; серая летняя униформа была введена только по опыту подавления восстания махдистов в Судане.
  
   Затем он выдернул длинный окровавленный штык и прицелился в Сэма Клеменса.
   Время растянулось до бесконечности. Медленно, будто во сне, Сэм поднял руки, показывая, что не вооружён. Лицо королевского морпеха было потным и запачканным сажей. Его оскал демонстрировал очень плохие зубы. Он стоял от Сэма не дальше, чем в пятидесяти ярдах, то есть на расстоянии выстрела в упор. Спустя сотню лет, когда сердце Сэма вновь заработало, англичанин отвёл винтовку в сторону и побежал дальше.
   Из коленей Сэма ушла вся сила. Хоть морпех и не застрелил его, он упал на мостовую. Теперь, его сердце билось не раз в сто лет, а колотилось по тысяче ударов в секунду. Мимо проносились другие королевские морпехи. Ни один не взглянул на него дважды; ни один в тот момент не воспринимал его, как угрозу.
   Чуть дальше на востоке снова послышалась стрельба - точно, Монетный двор. У Сэма всё ещё сильно кружилась голова, чтобы он гордился своей правотой. Должно быть, кто-то из британских солдат притащил динамит, поскольку до его слуха донеслось эхо взрыва.
   - Вперёд! - кричал парень в форме капитана - точно, доброволец. Никто вперёд не пошёл, как бы он ни кричал и ни подгонял.
   А затем, практически внезапно, ну или так показалось Сэму, британские морпехи побежали на запад, как они до этого бежали на восток. Сэм вернулся в офис Морнинг колл.
   - Знаешь, что это? - спросил он Клэя Херндона. - Это, блин, крупнейшее ограбление банка в мировой истории.
   - Сколько, по-твоему, серебра и золота могут утащить британские морпехи, сколь бы их ни было? - ошеломлённо проговорил Херндон.
   - На этот вопрос ответа я не знаю, но я тебе так скажу: люди будут драться за тела всех из них, кто падёт, как львы дрались друг с другом за христиан в Колизее, - сказал Сэм.
   Как звуки стрельбы приближались к Сан-Франциско, точно так же они отдалялись в сторону Тихого океана. Полчаса спустя после того, как королевские морпехи ушли из того, что осталось от Монетного двора (судя по столбу дыма, осталось там немного), мимо офиса Морнинг колл ровным строем прошли две чистенькие роты пехоты регулярной армии, на примкнутых штыках играли солнечные блики. Сэм не знал, смеяться ему или плакать. Вместо этого он достал из стола бутылку и напился.
  
   Бригадный генерал Орландо Уилкокс просиял при виде Фредерика Дугласа.
   - Как хорошо, что вы вновь допущены к моему столу, - произнёс командующий армией Огайо, подняв чашку кофе и салютуя ею, словно бокалом с вином. - Радостно видеть, что вы снова обрели свободу, и радостно вновь наслаждаться вашим обществом. Ваше здоровье. - Он выпил этот безалкогольный тост.
   Его примеру последовали остальные офицеры за столом, даже капитан Ричардсон.
   - Большое вам спасибо, генерал, - произнёс Дуглас. - Поверьте, я чувствую себя таким же свободным, какими чувствовали себя иудеи, освободившиеся из плена египетского фараона.
   - Вы - богобоязненный человек, мистер Дуглас, - проговорил полковник Альфред фон Шлиффен. - По моему суждению, хорошо так. Это проведет вас через трудные времена вашей жизни с большей вероятностью, чем что бы то ни было.
   Дуглас смерил германского военного атташе взглядом. Что он знал о трудных временах? В его жизни Пруссия шла от триумфа к триумфу, а теперь возглавила Германскую империю, которая, несомненно, стала сильнейшей державой на европейском континенте. Он не видел свой народ разделенным надвое, ни того, как девяносто процентов его соотечественников, его соплеменников остались закабалёнными, словно те самые иудеи, думал Дуглас.
   Но затем он вспомнил, как слышал, что Шлиффен потерял жену в родах. Такой боли Дугласу никогда не пришлось перенести. Он рассудительно кивнул. Шлиффен мог знать, о чём говорил.
   - Вас, правда, привели к самому Каменной Стене? - спросил кто-то. - Каково это было?
   Каково это было? Именем Каменной Стены матери в Соединённых Штатах, особенно чернокожие матери в Соединённых Штатах, целое поколение пугали непослушных детей.
   - Когда повстанцы привели меня в его палатку, я сказал ему, что думал, будто меня ведут к Антихристу.
   - Возможно, так оно и было - сказал генерал Уилкокс, а затем: - О, спасибо, Грэди. - Повар поставил перед ним большой поднос, заваленный горкой странствующих голубей.
   Сочные хорошо прожаренные птицы мгновенно разошлись по тарелкам. Дугласу удалось уцепить себе парочку. Вскоре появилась жареная картошка.
   - Самое странное, что командующий артиллерией Джексона...
   - Генерал Александер, - встрял капитан Ричардсон.
   - Да, генерал Александер, - согласился Дуглас. - Незадолго до моего появления, он сравнил с Антихристом меня.
   Ричардсон кивнул, словно не только верил, что Александер мог сказать подобное, но и был сам с этим согласен.
   - Вы и генералы Конфедерации всё ещё придерживаетесь такого мнения друг о друге? - спросил Орландо Уилкокс.
   Нарезая картофелины и посыпая их перцем, Дуглас взял паузу, прежде чем ответить. Затем медленно и неохотно он произнёс:
   - Я, во всяком случае, нет. Генерал Джексон - человек, убеждённый в своей правоте и праведности, но не то ужасающее воплощение зла, каким я себе его представлял.
   Капитан Ричардсон приобрёл лукавый вид.
   - Заметьте, друзья, Дуглас ничего не говорит о том, изменили ли повстанчики своё мнение о нём. - Говорил он легкомысленно, чтобы его слова можно было бы принять за шутку, но Дуглас не считал, что он шутил. Судя по ехидным смешкам, поднявшимся над столом, так не считала и изрядная часть штаба Уилкокса.
   - Вообще-то, я считаю, что изменили, - ответил Дуглас. - Нам никогда не полюбить друг друга. Но теперь, возможно, мы испытываем друг к другу определённое уважение, которого нам недоставало ранее. - Он рассмеялся собственным словам. - Не могу не отметить, что генерал Джексон обращался со мной гораздо более уважительно, нежели те солдаты, что первыми захватили меня. - Он снова хмыкнул. Ребро, похоже, оказалось не сломанным. Он не знал, почему так.
   Кто-то на дальнем конце стола произнёс:
   - Готов спорить, они не переживали по поводу Антихриста. Скорее всего, они думали, что захватили самого Старого Скретча. - Эти слова снова вызвали смех, к которому, на сей раз, Дуглас счёл возможным присоединиться. Тот майор был не так уж и неправ.
   Полковник Шлиффен сменил тему, сказав:
   - Эти... - он подобрал английское слово - ...голуби очень вкусные. И их часто подают, так что, похоже, они распространены. Очень хорошо. - Он обсосал мясо с птичьей ножки.
   - Это не просто голуби, полковник. - Оливер Ричардсон наслаждался своим знанием, хотя рассказать подобное германскому военному атташе мог любой американский школьник. - Это странствующие голуби, и, да, в этой части страны они весьма распространены.
   - Не так распространены, как раньше, - сказал генерал Уилкокс. - Когда я мальчишкой жил в Мичигане, они могли затмить небо, как, говорят, стрелы персов затмевали небо при Фермопилах в битве с греками. Стай такого размера больше не видно; полагаю, теперь здесь, на Среднем западе, меньше лесов, где они могли бы растить потомство, чем было раньше. Но, как и сказал капитан Ричардсон, они всё ещё часто встречаются.
   - И, как и сказал полковник Шлиффен, они остаются приятными на вкус. - Ту пару, что Дуглас брал, он уже превратил в груду костей. Он подцепил с подноса ещё одного.
   - Я рад снова видеть вас, мистер Дуглас, и знать, что вы в безопасности после плена, - сказал Шлиффен. - Думаю, я недолго останусь ещё с армией Огайо. Я многое здесь узнал, и мне будет жаль уезжать, но, думаю, так будет к лучшему.
   - Я буду скучать по вас, полковник, - сказал Дуглас, и сказал всерьёз. Как и большинство встреченных им европейцев, Шлиффен был более подготовлен принимать его просто, как человека, а не как чернокожего человека, как было распространено среди американцев. - Но если вы всё ещё многому здесь учитесь, зачем уезжать?
   - Полагаю, - ответил Шлиффен после продолжительной паузы для раздумий, - того нового, что я узнаю здесь, будет мало по сравнению с теми знаниями, что я уже добыл.
   Дугласу потребовалось мгновение, чтобы понять, почему немцу пришлось приложить такие усилия для ответа. Затем он понял - Шлиффен не ожидал, что армия Огайо добьётся ещё чего-то сверх того, чего уже добилась. Он не ожидал, что солдаты северян пробьются сквозь окружающее их кольцо окопов конфедератов и наведут шороху в Кентукки. Если бы он считал, что они могут совершить нечто подобное, то остался бы и понаблюдал за этим.
   И, говоря, что армия Огайо вряд ли добьётся чего-то большего, он также говорил, что армия проиграла. Она до сих пор не удерживала Луисвилль полностью; её фланговый манёвр обошёлся дорого, но повстанцев не оттеснил. Даже если им получится выставить повстанцев из Луисвилля, им, очевидно, впоследствии не удалось бы запустить и торжественно провести наступление в Кентукки. Поскольку Блейн и Уилкокс предполагали именно триумф, всё остальное означало поражение.
   Вот, почему Шлиффен был столь осторожен, чтобы никого не оскорбить. Его отъезд стал суждением о всей компании и тех, кто ею руководил.
   - Считает он вас Антихристом, или нет, мистер Дуглас, - произнёс Ричардсон (он был достаточно сладкоречив, чтобы публично использовать это титулование, без учёта степени его фальшивости), - я удивлён, что старик Каменная Стена отпустил вас, а не придержал у себя, дабы разменять вас на кого-нибудь из повстанчиков, или чего ещё.
   Дуглас пожал плечами.
   - Если бы решение оставалось за ним, я не знаю, что бы он для меня сделал, или со мной. Если бы решение оставалось за ним, полагаю, он не знал бы, что делать. Однако он переложил его на президента Лонгстрита, и тот приказал меня отпустить. Получив сей приказ, Джексон не только ему подчинился, но и весьма мило обращался со мной.
   Лучше, чем ты того заслуживаешь, - говорило лицо Ричардсона.
   Орландо Уилкокс вздохнул.
   - Лонгстрит оказался более проницателен, чем я о нём думал. Отпустив вас столь поспешно, да ещё и с хорошим обращением, он позволил Конфедеративным Штатам избежать облика одиозности, который пал бы на них, если бы они постарались наказать вас за всё то, что вы сказали и сделали за прошедшие годы.
   - Да, - сказал Дуглас и не стал развивать тему. Мученичество гораздо легче воспринимать абстрактно, чем принимать во плоти.
   По ту сторону Огайо загремела артиллерия.
   - Пушки конфедератов, - сказал капитан Ричардсон и поморщился. - Мы делали всё, что могли, но так и не смогли их выбить.
   - Дальнобойность современных пушек это усложняет, - сказал Шлиффен. - Это мы поняли, когда воевали с французами. Когда пушки, по которым вы стреляете, стоят за холмом или укрыты из видимости иным образом, точно определить дистанцию непросто.
   - Верно, верно, - печально произнёс генерал Уилкокс. - Во время Войны за Сецессию, было видно, куда стрелять, а когда видно, куда стрелять, то попадаешь. Прошло всего-то двадцать лет, но сколько с тех пор переменилось.
   - Факт в том, что мы тратим очень много снарядов, дабы нащупать, где находится тот парень, - сказал Ричардсон. - Хорошо, что он занят тем же, иначе мы уже пошли бы на суповой набор.
   - Кто первым научится определять дистанцию до вражеских пушек, тот будет иметь большое преимущество в предстоящей войне, - сказал Шлиффен.
   Все за столом закивали.
   - Когда они на виду, - сказал Оливер Ричардсон, - может помочь дальномер, какими пользуются во флоте. Но земля, в отличие от воды, не плоская. Пушки можно прятать где угодно, и стрелять из-за холмов, как вы и сказали, полковник. Я бы посмотрел, как с этим справятся парни с броненосцев.
   Обсуждение углубилось в технические детали. Насколько Фредерик Дуглас мог судить, это обсуждение стало скучным. Меняя тему разговора, но не его настрой, военные, спорящие о том, как лучше взорвать врага на большом расстоянии, с тем же успехом могли быть пароходными инженерами, спорящими о том, как бы выжать ещё немножко лошадиных сил из котла высокого давления их судна.
   Подавив зевок, Дуглас поёрзал на стуле. Но не успел он встать, как генерал Уилкокс поднял указательный палец.
   - Сэр, я хотел вас кое о чём спросить, - сказал командующий армией Огайо. - О чём же? А, вспомнил: во время вашего плена, вам выдалась возможность пообщаться с представителями своей расы, находящимися в рабстве в Конфедеративных Штатах?
   Дуглас вновь собрался.
   - Нет, генерал, не выдалась. Мне бы хотелось заполучить такую возможность, но мне в ней было отказано. Мои пленители настолько усердно предотвращали любые попытки пересечься с моим народом до тех пор, пока я не вернулся на эту сторону фронта, что даже всю еду я получал из рук белых солдат, получивших наряд на эту задачу. Пускай ирония того, что я имел в своем распоряжении белых слуг, и давал им указания, понравилась мне куда в большей степени, чем на то, вероятно, рассчитывали власти Конфедерации, я воздержался от упоминаний этого в их адрес; однако я совершенно точно намерен поведать об этом в одной из будущих статей, описывающих сей опыт.
   - Они так испугались, что вы развратите их ниггеров, да? - спросил Ричардсон. Он оказался в затруднительном положении, которое, должно быть, было для него неловким - Дуглас видел, насколько он презирал негров, но он также презирал и Конфедеративные Штаты Америки. Держаться равноудалённо от этих двух отвращений, вероятно, требовало от него акробатической ловкости.
   - Если, капитан, под развращением вы подразумеваете прививание жажды свободы в сердце каждого негра, - Дуглас сделал акцент на правильном произнесении слова, - с которым мне посчастливилось бы встретиться, то, должен сказать, вы правы. Ежели вы подразумеваете под этим словом иное значение, со всем уважением просил бы вас подобрать иное определение.
   - Я примерно об этом, - сказал Ричардсон. Дуглас тихонько вздохнул. Нет смысла развивать эту тему дальше. Ни один офицер за столом, даже генерал Уилкокс, не заметил, что Ричардсон обозвал плененных братьев Дугласа ниггерами, а, следовательно, назвал ниггером и его самого.
   Нет. Полковник Шлиффен это заметил. Скорбные глаза на этом невзрачном лице выражали сочувствие Дугласу. Конечно, Шлиффен - иностранец. Ни один офицер армии США за столом не заметил ничего необычного. Фредерик Дуглас хотел бы, чтобы это удивило его сильнее. В конце концов, освободился ли он из плена, или только, от слова, его обозначавшего, но не его сути?
  
   Заскрипели тормоза, железо тёрлось о железо. От рельсов полетели искры, напомнив генералу Томасу Джексону о вспышках выстрелов в ночи. Поезд был литерным, назначенным приказом президента Лонгстрита. По коридору не шёл кондуктор и не кричал: Ричмонд! Все до Ричмонда на выход!. Пульман Джексона был единственным вагоном за паровозом и его тендером.
   Благодаря газовым лампам, в ричмонд-дэнвильском железнодорожном депо было светло, как днём. В окружении этого желтоватого света стоял в ожидании капитан. Когда Джексон выбрался из вагона, он вытянулся в струнку.
   - Сэр, вон там вас ожидает коляска. Вы прибыли менее чем с получасовым опозданием относительно расписания, так что президент Лонгстрит будет вас ждать.
   - Очень хорошо, ведите меня к нему, - сказал Джексон. Какая-то его часть, легкомысленная часть, с которой он боролся всю свою жизнь, пожалела, что поезд не опоздал на несколько часов, тогда Лонгстрит лёг бы спать, а он смог бы провести время в лоне семьи и встретиться с президентом уже утром. Однако первым делом - долг.
   - Президент не стал бы меня вызывать, если бы не считал дело срочным. Идём безотлагательно.
   Капитан отсалютовал ему.
   - Есть, сэр. Следуйте за мной...
   Как он и обещал, коляска ожидала его прямо за пределами свечения газовых ламп. Капитан отошёл в сторону, дабы позволить Джексону войти первым, а сам обратился к пожилому негру, что держал поводья.
   - В резиденцию президента.
   - Есссэ'. - Возница коснулся верха шляпы, цокнул лошадям и натянул кожаные поводья. Коляска покатилась. Время от времени Джексон замечал на улицах Ричмонда людей в форме. Но здесь, в столице его страны, такое встречалось и в мирное время. Если бы не увиденное собственными глазами, он не смог бы доказать, что Конфедеративные Штаты находятся в состоянии войны.
   - Вы хорошо добрались, сэр? - спросил сопровождавший его капитан.
   - Более-менее, - ответил Джексон. - Что касается поездки, то она прошла хорошо. Но я бы солгал, если бы сказал, что жаждал покинуть Луисвилль, пока битва не окончена. - Он вперил взгляд в молодого офицера, словно в том была его вина. Как он и рассчитывал, этот взгляд подавил желание задавать другие вопросы до тех пор, пока коляска не прогромыхала вверх до особняка президента в Шоко-Хилл.
   - Рад вас видеть, генерал, - произнёс Г. Моксли Соррел, как будто Джексон прибыл не из Луисвилля, а из военного министерства. - Проходите, сэр. Президент вас ожидает. - Это необычно. Джексон не смог припомнить, чтобы ему не приходилось остужать коней в приёмной, пока Лонгстрит не закончит дела с кем бы там то ни было, кто пришёл раньше генерал-аншефа.
   В этот раз, когда Джексон вошёл, Лонгстрит разбирался с бумагами.
   - Вы вовремя, - сказал он, вставая, чтобы пожать ему руку. - Присаживайтесь, присаживайтесь. Располагайтесь. Кликнуть за кофе для вас?
   - Благодарю, ваше превосходительство. Кофе был бы в самый раз. - Как обычно, Джексон сел прямо, не обращая внимания на мягкие, почти дразнящие усилия кресла вынудить его принять более расслабленную позу. Лонгстрит не стал выкликать насчёт кофе; он позвонил в колокольчик. Дымящееся варево появилось с похвальной быстротой. Джексон отсыпал в чашку ложку сахара, отпил, кивнул и произнёс: - А теперь, сэр, могу я поинтересоваться, что же такое срочное потребовало от меня убраться из поля зрения своего командного поста, когда конца-краю битве всё ещё не видать?
   Перед тем как спросить, Лонгстрит тоже отпил кофе.
   - Считаете, пока вас не будет, янки прорвутся?
   - Я не считаю, что они вообще прорвутся, - бросил в ответ Джексон. Лонгстрит при этих словах лишь улыбнулся. Мгновение спустя, он соблаговолил изобразить смущение. - Очень хорошо, ваше превосходительство, я вас понял. Возможно, моё отсутствие не подвергнет фронт опасности. Тем не менее...
   - Тем не менее, я хотел видеть вас здесь, генерал. - Лонгстрит воспользовался президентской привилегией перебить его. - Совещаться посредством телеграфа чересчур обременительно. Если бы телефонная связь улучшилась до такой степени, что я мог бы оставаться в Ричмонде, а вы в Луисвилле, так было бы лучше, но мы должны иметь дело с той жизнью, какая есть, а не с той, какой мы хотим её видеть, или какой она может стать через десять или пятьдесят лет.
   - Заверяю вас, господин президент, я это понимаю, - сказал Джексон. Когда Лонгстрит говорил совещаться, он зачастую имел в виду наставлять. Как и многим умным людям, ему нравилось слышать собственную речь. Джексон не видел, чтобы он испытывал хоть толику радости, слушая других.
   И президент продолжил говорить. Впрочем, то, что сходило с его губ, являлось похвалой Джексону, что генерал-аншеф Конфедерации был не прочь послушать.
   - Вы поступили совершенно правильно, когда телеграфировали мне, что к вам в руки попал Фредерик Дуглас. Если не учитывать отбитие первого штурма Луисвилля янки, отправка этой телеграммы может оказаться следующим наиболее важным вашим поступком за всю эту кампанию.
   - Весьма признателен, ваше превосходительство, но, уверен, вы преувеличиваете, - сказал Джексон.
   - Это не так! В данном случае, я нисколько не преувеличиваю. - Лонгстрит принялся по пальцам пересчитывать вероятности. - Если бы солдаты, что его пленили, пристрелили его, узнав, кто он и что он, мы могли бы заявить, что он погиб в бою. Если бы его линчевали, осознав, кто он и что он...
   - Судьба, которой он едва избежал, - встрял Джексон.
   - Не сомневаюсь. - Лонгстрит поёжился. - Если бы они так поступили, мне пришлось бы наказать их и заявить на весь мир, что сей бесславный поступок они совершили без одобрения кого-либо из вышестоящего командования. А если бы его повесили вы, генерал, - президент КША скривился ещё сильнее, - было бы очень плохо. Не знаю, как бы я смог это поправить.
   - Господин президент, в данном случае вы гоняетесь за тенью, - сказал Джексон. - Дуглас, - он уже забыл, что называл его мистер Дуглас - известная фигура в Соединённых Штатах, но его известность ещё не означает популярность.
   - То, что вы говорите - правда, насколько это возможно, - согласился Лонгстрит, качая крупной головой. - Но не полностью. Вы обозреваете со своего холма битву, проистекающую перед вами, но не в курсе о битве, что состоится через три недели на другом конце штата.
   - Так просветите меня, - с чуть более чем лёгким раздражением произнёс Джексон. Он знал, что для Лонгстрита политик из него никудышный, но ему не нравилось, когда в этот факт его тыкали носом.
   Лонгстрит его просветил, почти что к разочарованию:
   - Как вы и сказали, Дуглас и близко не имеет той популярности в США, какую бы ему хотелось. Он вводит соотечественников в неудобное положение, напоминая им о поражении в Войне за Сецессию, тот факт, который они не способны переварить и не хотели бы в него углубляться. Однако Дуглас популярен во Франции, и чрезвычайно популярен в Англии, и его слава за последние тридцати лет лишь росла. Нам было бы проще объяснить Соединённым Штатам, почему мы убили их гражданина, чем объяснить своим союзникам, как так вышло, что мы убили человека, которым они восхищаются.
   - А. Теперь я понимаю отчётливо. - Джексон склонил голову перед президентом. - Смиренно прошу вашего прощения, ваше превосходительство - подобные вопросы ваш разум видит гораздо шире, нежели мой.
   - У каждого охотника - своя добыча, - произнёс Лонгстрит. Это не совсем то же самое, что признать, будто Джексон был лучшим солдатом чем он, но этого было достаточно, чтобы генерал-аншеф не оскорбился. Затем президент КША подался вперёд и спросил: - И какое же впечатление на вас произвёл Дуглас, генерал?
   Он говорил почти таким же жадно-любопытным тоном, как если бы просил Джексона показать похабную фотокарточку, или нечто подобное, одновременно непристойное и завлекательное. После встречи с чернокожим агитатором, Джексон понимал, почему.
   - Это... впечатляющий человек, ваше превосходительство, - ответил он после паузы, взятой, чтобы подобрать подходящее слово.
   - Думаю, это так, - произнёс Лонгстрит.
   Однако Джексон, начав высказывать суждение, не стал бы сдаваться, пока его не закончит:
   - Если бы все люди его расы обладали качествами, всего лишь близкими к тем, какими наделён он, нам бы никогда не удалось удержать их в рабстве.
   - Думаю, что это тоже так, но они не наделены. Я прочёл много его работ, - сказал Лонгстрит. Джексон удивлённо моргнул. Президент это заметил и рассмеялся. - Вы разве не предпочитаете знать врага, генерал?
   - Ммм, - протянул Джексон. - В таком разрезе, да, сэр.
   - Прочитав, должен сказать - в пределах этих четырёх стен и наших четырёх ушей - мало кто из белых наделён талантами даже приблизительно похожих на те, какими наделён он. Разумеется, на публике я ничего подобного не скажу.
   - Понимаю, ваше превосходительство, - сказал Джексон. Конституция Конфедерации гарантировала свободу слова, но никто не пользовался этой гарантией, чтобы заявлять, что негр равен белому, не говоря уж о превосходстве.
   - Как я и говорил, своим терпением вы сослужили стране добрую службу, - сказал Лонгстрит. - Я получил телеграммы с благодарностями за скорое освобождение Дугласа и из Лондона и из Парижа. Я убеждён, что, благодаря этому, наши союзники примут более активное участие в нашей войне с США.
   - За последнее время они определенно приняли таковое, - с улыбкой произнёс Джексон. Затем он начал загибать пальцы: - Бостон, Нью-Йорк, Великие Озёра, Лос-Анджелес - приятно видеть, что французы хоть что-то делают, Сан-Франциско, тот городок на территории Вашингтон...
   - Сиэтл, - подсказал Лонгстрит.
   - Благодарю, господин президент. А вторжение на территорию Монтана - это ещё один удар, на который янки с трудом найдут действенный ответ.
   - А, вижу, вы не в курсе последних известий. - Улыбка пробилась сквозь бороду Лонгстрита, подобно солнцу, пробивающемуся сквозь облака. - Вашей вины в том нет, генерал, вы ехали в поезде. Однако этим утром британские и канадские войска перешли границу и вторглись из Нью-Браунсвика в Мэн.
   - Мэн? - Джексон театрально задрожал. - Бррр! Кому он мог понадобиться? Мексику я готов забрать хоть сейчас. Или, с точки зрения Канады, в Мэне теплее?
   - Эта мысль пугает, - с улыбкой произнёс Лонгстрит. - Однако для вторжения есть две превосходные причины. Во-первых, граница, которая не была делимитирована вплоть до 1840х годов, не в полной мере соответствует желаниям Англии. И, во-вторых, - улыбка президента стала шире, словно он желал поделиться с Джексоном шуткой, - во-вторых, Мэн - родной штат президента Блейна, что делает вторжение туда ещё более унизительным для него.
   - А, - произнёс Джексон, оценивая красоту ситуации.
   С некоторым дикарским удовольствием Лонгстрит продолжил:
   - Когда я в прошлый раз предлагал президенту Блейну мир status quo ante bellum, он отказался на том основании, что Соединённые Штаты не потерпели поражения. Если я вновь предложу ему те же условия, ему уже с трудом удастся заявлять подобное.
   - Он всё равно так и поступит, - произнёс Джексон и усмехнулся. Затем он осёкся и осмотрел президента Конфедеративных Штатов. - Ваше превосходительство, вы подумываете обновить предложение?
   Крупная, львиная голова Лонгстрита качнулась вверх-вниз.
   - Подумываю. Помимо истории с Дугласом, получить ваше мнение по данному вопросу было причиной того, почему я вас вызвал. На мой взгляд, в настоящий момент никто ни в США, ни в остальном мире не поверит в то, что мы предложили мир, потому что слабы, а не потому что сильны. Что скажете?
   - Господь сказал: Блаженны миротворцы, - ответил Джексон. - Но, должен сказать вам, что предпочёл бы, чтобы Соединённые Штаты заплатили высокую цену за развязывание войны из-за того, что, в первую очередь, вообще их не касалось.
   - Сдаться в войне, ничего не добившись, и признать наше право на Чиуауа и Сонору, из-за приобретения которых они и пошли на войну, станет достаточной ценой, не считаете? - спросил Лонгстрит. - Соединённые Штаты уже дважды выбирали президентов-республиканцев, дважды практически незамедлительно развязывали войну с нами, и дважды терпели неудачу в унизительных попытках достичь своей цели. Основываясь на этом, генерал, как вы считаете, сколько пройдёт времени, прежде чем они выберут президента-республиканца в третий раз?
   - Возможно, раньше, чем вы думаете, господин президент, если вы обойдётесь с ними слишком мягко, - сказал Джексон.
   - Хотите сказать, мне не следует так поступать? - Лонгстрит выглядел огорчённым, как бывало всегда, когда кто-то с ним не соглашался. - Они там, генерал. - Он указал на север. - Там и останутся. Мы не можем их подчинить и оккупировать. Сейчас они понимают, что не могут подчинить и завоевать нас. Разве этого не достаточно?
   Джексон с шипением выдохнул промеж зубов.
   - В таком случае... - Он и сам не был рад, даже не близко, но в словах президента имелось здравое зерно. С неохотой он произнёс: - Возможно, стоит попробовать.
   - Я знал, что вы со мной согласны. - Теперь Лонгстрит улыбался до ушей. А почему бы и нет? - подумал Джексон. - Он получил, что хотел.
  
   Заскрипели тормоза, железо тёрлось о железо. От рельсов полетели искры. Врио бригадного генерала Кастер повернулся к брату и произнёс:
   - Напоминает вспышки выстрелов в ночном бою, не так ли, Том?
   Майор Том Кастер пожал плечами.
   - Пока никто не пытается нас убить, не считая железной дороги.
   В вагон, что вёз офицеров Пятого кавалерийского, сунулся кондуктор.
   - Грейт-Фоллс! - выкрикнул он. - Кто в Грейт-Фоллс, все на выход!
   Кастер выпрямился на сидении, которое так долго занимал. В спине что-то звонко хрустнуло. Он облегчённо выдохнул.
   - Вот, так получше. Железные дороги, - пробормотал он. - Ах, железные дороги. Обожаю, когда кратчайший путь из точки А в точку Б проходит по трём сторонам квадрата.
   Он снова потянулся. Несмотря на приятный щелчок, спина, всё ещё, чувствовала себя неважно. Чтобы добраться из Солт-Лейк-Сити до Грейт-Фоллс, его полку пришлось вернуться в Денвер, затем через Небраску проехать в Блэк-Хиллс, что на территории Дакота, пересечь угол территории Вайоминг, и лишь потом, наконец, попасть в Монтану. И это было уже довольно давно; Монтана, сама по себе, обширное место.
   - Слава Богу, что нас тут не встречает генерал Гордон и британская армия, - пробормотал он. - Разве это не было бы здорово? - в смысле, попасть под снаряды и пули при попытке покинуть поезд.
   - Разве такое пару раз не случалось в прошлую войну, а, Оти? - произнёс брат. - Но ты прав, я для себя понимаю веселье иначе. Нам чертовски повезло, что мормоны не встретили нас подобным образом в Юте.
   - Ой, будто я не знаю. - Кастер поднялся на ноги, пока поезд постепенно замедлялся, чтобы остановиться. Что ж, давайте высаживаться и в путь. Чем быстрее мы выйдем на марш, тем скорее отправим этих проклятых... треклятых англичан обратно за границу с поджатыми хвостами.
   Он первым вышел из вагона. В прошлые времена, когда он был просто полковником, кто-нибудь попытался бы выбраться впереди него, скорее всего, Том, нежели кто-то ещё. Однако блестящие звёзды на его погонах удерживали прочих офицеров на местах, пока он не сойдёт. Генерал, - подумал он и зашагал увереннее. Я генерал.
   Он спрыгнул на землю, сапоги заскрипели по щебёнке. В ожидании него стоял пехотный полковник, блондин на несколько лет старше него, с кожей, задубевшей от солнца, ветра и снега.
   - Добро пожаловать в Монтану, генерал Кастер, - произнёс он и отсалютовал.
   Голос его был знакомым, хотя лицо, на первый взгляд, и нет. Кастер пригляделся.
   - Генри Уэлтон, старый ты негодяй! - воскликнул он и пожал ему руку. - Я слышал, что ты где-то в этих краях, но всё вылетело из головы, пока мы мчались сюда из Солт-Лейк-Сити. Ёлки-палки, рад тебя видеть. Много времени прошло, не так ли?
   - С тех пор, как мы были подающими надежды юнцами при штабе Макклеллана? Двадцать лет почти, - сказал Уэлтон. - Тогда вышло не так, как нам хотелось. Надеюсь, тут у нас получится.
   - Аминь, и у нас получится, - сказал Кастер. Он схватил брата под руку. - Генри, ты уже знаком с Томом? - Когда Уэлтон покачал головой, Кастер продолжил более формальным тоном: - Полковник Уэлтон, хотел бы представить вам своего младшего брата, майора Тома Кастера. Том, мы с Генри Уэлтоном вместе служили в штабе Малыша Мака во времена армии Потомака.
   - Рад знакомству, сэр, - произнёс Том.
   - Взаимно, майор. - Вновь обращаясь к Джорджу Кастеру, Уэлтон понизил голос. - И после службы в армии Потомака, как так вышло, что ты служишь под началом бригадного генерала Джона Поупа?
   - Вообще-то, всё оказалось лучше, чем я предполагал, - ответил Кастер. - Наши взгляды на генерала Макклеллана сильно различаются, однако мы открыли в себе общее отвращение к Церкви Святых Последних дней, а также к другим личностям и их способностям, вроде Авраама Линкольна. - Он напрягся. - Помяни чёрта! Вон он, стоит на перроне. А я-то думал, больше никогда не увижу этого богомерзкого старого могильщика, - он напрочь позабыл о треклятых и прочих эвфемизмах, - с тех самых пор, как мы выставили его с вещами на выход из Солт-Лейк-Сити.
   - С той поры он почти всё время проводит здесь, пытается создавать проблемы, - ответил Уэлтон. - В Хелене ему это удалось, но здесь, в Грейт-Фоллс он удачи не снискал... Господи, он сюда идёт. Чего ему от нас надо?
   Линкольн возвышался над Уэлтоном и обоими Кастерами. Приподняв шляпу перед Джорджем, он произнёс:
   - Понимаю, вы находите мои пожелания излишними, полковник Кас... - Он осёкся. Он был наблюдательным человеком. - Прошу прощения, генерал Кастер. Поздравляю. Так или иначе, надеюсь, удача будет на вашей стороне в изгнании захватчиков с нашей земли.
   - Я намерен поступить именно так, мистер Линкольн, - сказал Кастер. - И, когда я это сделаю, когда наш великий народ снова сможет обратить своё внимание на мирные дела, я полагаю вы, сэр, продолжите натравливать классы друг на друга и проповедовать ненависть и раздор, пока вас не зароют в землю.
   - Я ничего такого не проповедую, - тихо произнёс Линкольн. - Я проповедую справедливость и равенство всех граждан Соединённых Штатов.
   - Да, как мормонам, - с насмешкой проговорил Кастер. - Мы воздали им по справедливости и всем поровну - на конце верёвки они оказались весьма равны.
   Длинное печальное лицо Линкольна стало ещё длиннее и печальнее.
   - Я об этом уже слышал. Да не вернутся они, чтобы преследовать нас.
   - Тьфу! О мормонах вы печётесь больше, чем о порядочных гражданах Соединённых Штатов. - Открыто демонстрируя презрение, Кастер повернулся к нему спиной. - Хватит терять время. Пора выводить полк. - Позади он услышал, как Линкольн пошёл прочь. Шаг у бывшего президента был как у гораздо более молодого человека: ровный и чёткий. Но коль скоро он ушёл, наконец, Кастеру не было до того никакого дела.
   Из вагонов, что находились позади того, где размещались офицеры полка, выбирались кавалеристы. Они спешили к грузовым вагонам, в которых ехали лошади. Из одного грузового вагона выгружали не лошадей, а полковые Гатлинги и передки, которые обслуга осторожно спускала по специальным пандусам увеличенной ширины.
   - Господи! - Брови Генри Уэлтона в удивлении приподнялись. - Этих штуковин у тебя полно, не так ли?
   - Хватает с избытком, - не очень-то радостно ответил Кастер. - В Канзасе у меня было две, с ними я поехал на Индейские Территории и там они себя показали очень даже хорошо. Когда мой полк отправили в Юту, чтобы помочь внушить мормонам благоговейный страх, мне придали ещё полдюжины, лишь только потому, что две так хорошо справились. А когда мне дали приказ направляться сюда, в приказе было особо отмечено, что я должен направляться с приданными мне Гатлингами.
   Уэлтон задал первый вопрос, какой пришёл бы на ум хорошему солдату:
   - Они могут держать темп движения?
   - Те две в Канзасе хорошо поспевали, - ответил Кастер. - Я озаботился, чтобы в орудийные повозки впрягли добротных коней, а не дурных. Точно так же я поступил с остальными, но с восемью орудиями и восемью передками, у нас в четыре раза больше вещей, с которыми что-то может пойти не так. - Он придал своему голосу нотки безжалостного прагматизма: - Если в этой кампании они будут устраивать проблемы, я их брошу, вот и всё.
   - Да уж, весьма благоразумно, - сказал Уэлтон. - Что ж, у нас есть возможность посмотреть, как они доберутся отсюда до места встречи с Седьмым пехотным. Оттуда мы выдвинемся против британцев, так что если они не будут выдерживать темп, то отправятся обратно.
   Лицо Кастера хмуро искривилось.
   - Я не настолько хорошо информирован, как мне бы хотелось, - произнёс он, что являлось преуменьшением, если не сказать больше. Он был рад тому, что в Монтане командовал он, но вместе с руководством шла и ответственность. - Вы не вступали в контакт с противником? - Ему было всё равно, как звучали эти слова.
   - Никак нет, мои регулярные пехотные части не вступали, сэр, - ответил Уэлтон, что ещё меньше нравилось Кастеру. Затем пехотный офицер продолжил: - Однако Первый Монтанский добровольческий кавалерийский перестреливается в дозорах с лимонниками, сэр... ну ты знаешь, тот самый Самовольный полк.
   - Кавалеристы-добровольцы? - хмуро переспросил Кастер - об этом он не знал, и никак не мог знать. - Самовольный добровольческий кавалерийский полк?
   - Они толковые ребята, сэр, совсем как многие из ваших бойцов, - сказал Уэлтон. Кастер ни капли этому не верил, однако раз командир Седьмого пехотного считал это правдой, возможно, они заслуживали большего, чем предполагало их название. Следующие слова Уэлтона говорили именно об этом: - Они начали зваться Самовольным полком, потому что, после того, как их полковник их собрал, потратили чёртову прорву времени, чтобы записаться на службу в армию США. Они до сих пор с гордостью носят это название, можно сказать, чтобы показать фигу военному министерству.
   - Ладно, полковник, пока я сам их не увидел, буду принимать твои слова на веру, - всё тем же пренебрежительным тоном произнёс Кастер.
   Генри Уэлтон предупредительно поднял руку.
   - Сэр, они и в самом деле, весьма добротное подразделение. А их полковник, тот, что набрал их и организовал, такой парень, за которым надо приглядывать. Так или иначе, мир его ещё заметит, попомните мои слова.
   - Их полковник... парень? - Кастер не был уверен, что расслышал верно.
   - Теодору Рузвельту двадцать два... хотя, скоро будет двадцать три, - с каким-то мрачным предвкушением произнёс Уэлтон.
   - Господи Боже! - воскликнул Кастер.
   - Именно так. - Уэлтон кивнул. - Он обведёт вокруг пальца троих обычных людей, каких только назовёшь. К слову сказать, он и меня не единожды обводил вокруг пальца. Знаете, кого он мне напоминает? Он мне напоминает вас, сэр, в день, когда вы оказались в штабе генерала Макклеллана. Помните?
   - Вряд ли забуду, - с улыбкой произнёс Кастер.
   Уэлтон продолжил, словно тот ничего и не говорил:
   - То было на берегу Чикахомини, Малыш Мак гадал, насколько она глубока. И что вы сделали? Вы пришпорили коня в воду, перешли на другой берег - Бог знает, как, ведь река не была мелкой - а затем вернулись обратно и сказали: Вот настолько глубока, генерал. Рузвельт поступил бы точно так же. Не знаю, кто бы ещё из тех, кого я знаю, поступил бы так же.
   - Хм. - Кастер не был уверен, что ему это нравилось; он предпочитал считать свою безудержную браваду уникальной. - Что ж, посмотрим. Человек, что бросается на врага, уж точно найдёт себе место.
   - Так точно, сэр. - Уэлтон огляделся. - Ваш полк собирается довольно быстро. Вы ведь уже скоро будете готовы выдвигаться, не так ли?
   - Мы не добровольцы, самовольные или как их там, - не без самодовольства проговорил Кастер. - Господи, будет здорово выйти под открытое небо верхом, а не сидеть, набившись, в катящемся ящике, вдыхая вонь чужого табака, пока не появится ощущение, будто я сам курю.
   Уэлтон хихикнул.
   - Что ж, сэр, тогда не стану предлагать вам сигару, как хотел изначально. - Он достал одну, прикурил и выпустил весёлое облачко дыма.
   - Никогда не имел привычки, - сказал Кастер - хотя сейчас, с таким удачным началом, подумываю начать.
   - Знаю, вот этой привычкой вы обладаете. - Генри Уэлтон снял с пояса фляжку. Та пригласительно булькнула.
   Однако Кастер покачал головой.
   - Я был из тех, кто может пуститься во все тяжкие, это уж точно. Однако я не прикасался к спиртному и почти не сквернословил с тех пор, как после Войны за Сецессию женился на Либби.
   - Ну и ну, - сказал Уэлтон. - Мои тебе поздравления или соболезнования?
   - Любое одно из этого подойдёт, - ответил Кастер. - Только я тебе так скажу, Генри: если мы не разгромим британцев, тогда сможем напиться, поскольку вся страна пойдет прахом.
   Генри Уэлтон сурово кивнул.
  
   Джеб Стюарт снял шляпу и обмахнулся ею.
   - В Эль Пасо было жарко, - сказал он, обращаясь к майору Горацио Селлерсу. - В Кананеа ещё жарче. Не знаю, поверил бы я этому, если бы мне кто-нибудь сказал прошлой весной, но всё именно так.
   Адъютант кивнул, скорбно соглашаясь. С его коренастым телосложением жара сказывалась на нем ещё тяжелее. Когда он заговорил, то говорил о жаре иного рода:
   - И последний обоз из Эль Пасо опаздывает. Если янки сейчас по нам ударят, то станет совсем жарко. Мы до сих пор не восполнили боеприпасы, что истратили на них на территории Нью-Мексико.
   - Вчера я отправил телеграмму с вопросом, где подводы, - сказал Стюарт. - Ответа пока не получил. Наверное, провода опять перебило; Бог знает, как они держатся, будучи натянутыми от кактуса до забора. Может, корова порвала провод. Либо янки на востоке что-то задумали. Если завтра к этому времени я не получу вестей из Эль Пасо, отправлю туда отряд кавалерии выяснить, что к чему.
   - Железная дорога восточнее Эль Пасо тоже может быть перерезана - сказал Селлерс. - Не сказать, чтобы нас это ранее не беспокоило.
   - Не сказать. - Стюарт поднимал облака пыли, прогуливаясь по главной улице Кананеа, которая в нормальном городе, городе, где есть какая-то жизнь, едва была бы переулком. - Эль Пасо находится на дальнем конце линии снабжения из КША, а мы находимся на дальнем конце линии снабжения из Эль Пасо. Полагаю, мне следует встать на колени, и взмолиться Господу, чтобы боеприпасы пришли в целости, как должно.
   - Будет весьма неудобно сражаться без них, - произнёс Селлерс, обладавший сардоническим складом ума. - В Тумстоуне мы едва не выяснили, каково это. Если бы, кроме Рейнджеров Тумстоуна, у янки нашлась пара строевых рот, мы бы обнаружили, что этот орешек нам не по зубам.
   - Именно так. - Язык Стюарта самопроизвольно пробежался по сломанному зубу на левой стороне нижней челюсти. Сломал он его не об орешек, а о кусок куриной кости. Это сравнение, однако, пришло в цель. Он продолжил: - Впрочем, мы преподали янки урок. С тех пор как мы разбили их в последней битве, они даже не пытались ввести войска на свою территорию, занятую нами, не говоря уже о том, чтобы ввести их в Сонору.
   Однако ошибочно было рассчитывать, что Соединённые Штаты будут сидеть тихо, что и выяснил Стюарт тем же вечером, когда в Кананеа въехал едва живой конфедератский кавалерист на хромом коне. Ему на голову вылили ведро воды, затем облили ещё одним, после чего влили внутрь стакан мескаля, что в совокупности осуществило чудо оживления солдата.
   - Лейте ещё, - сказал он, и Стюарт не знал, идёт ли речь о воде снаружи или мескале вовнутрь.
   - Какие вести? - требовательным тоном спросил командующий Трансмиссисипским округом.
   - Сэр, чёртовы янки устроили засаду на наш обоз, милях в двадцати от этого местечка, Ханоса, - ответил кавалерист. - Не было похоже, что они взяли нас с налёта. Они поджидали нас там, прямо у дороги, и похоже, они пришли туда немножко давно, раз смогли неплохо так расположиться.
   - Ну да, не так ли? - Глаза Стюарта загорелись. - Пусть так и думают. Сколько их было?
   - Где-то пара отрядов кавалерии, мож пехота с ними ещё какая-то, - ответил солдат. - Я ехал в арьергарде, но решил, что вам надо знать нужней, чем тем, кто в Эль Пасо, потому объехал засаду, и сумел проехать мимо энтих ублюдков так, чтоб они меня не заметили. Они были слишком заняты грабежом подвод, чтоб обращать внимание на одинокого всадника. Сэр, думаете, мой конь выживет? Тут конкретно сухая земля, по которой я на нём ехал, и почти не останавливался, понимаете?
   - Да, - сказал Стюарт. - Я ничего не знаю о вашем коне. - Зато он знал о грабеже обозов; сам этим неоднократно занимался во время Войны за Сецессию. Ещё он знал, что боец был прав насчёт того, насколько сухой была местность между Кананеа и Ханосом. Если он поскачет во главе отряда кавалеристов, то доберется до янки через полтора дня, со всеми лошадьми на пороге издыхания, как у этого солдата сейчас. Кавалеристы северян его на ремни порежут.
   Если он поскачет во главе отряда кавалеристов...
   Он отловил полковника Кэлхуна Рагглса, командующего Пятым кавалерийским, и обозначил свою проблему.
   - О, да, сэр, мы сможем, - уверенно произнёс полковник Рагглс. - Эти сучьи янки даже не догадываются, что мы сможем броситься на них так быстро, как только возможно.
   - Вот это я и рассчитывал от вас услышать, - ответил на это Стюарт. - Поднимайте полк в ружьё, полковник; мы уходим, как можно скорее.
   Полковник Рагглс приподнял кустистую бровь, словно сигнальный флажок.
   - Мы, сэр? - переспросил он. - Вы уверены?
   - Господи Боже, да, - ответил Стюарт. - Думаете, я упущу возможность проехаться с Пятым верблюжьим, раз такая представляется? Или вы отрицаете тот факт, что угроза нашим линиям снабжения - достаточно серьёзное дело, чтобы привлечь внимание лично командующего армией?
   - Никак нет, сэр, и опять же, никак нет, сэр. - В глазах Рагглса зажглась нехорошая усмешка. - Дело только в том, что если вы будете ехать на верблюде так, как танцуете кадриль, сэр, то не проедем мы и милю, как вы будете плоскогубцами выдирать из зада шипы кактуса. При всём уважении, разумеется.
   - Ну, разумеется. Не дай Бог, если бы вы хотели проявить неуважение, - сказал Стюарт. Оба офицера рассмеялись. Стюарт продолжил: - Я уже ездил на тех облезлых тварях, что так нравятся вашему полку, полковник, но я никогда не видел их в настоящем деле, нанося удар через пустыню на дистанцию, которую для лошади пройти нет и шанса.
   - Именно за этим они и нужны, сэр, - сказал Рагглс. - Мы несколько раз громили команчей, когда они этого не ожидали, после того как они устраивали набеги на западный Техас из Нью-Мексико. А теперь мы лупим янки, которые им за это платили. Это будет чистое удовольствие, сэр. Через час мы будем готовы к выходу за городом.
   Своё слово он сдержал. Стюарт большую часть часа провёл, убеждая майора Горацио Селлерса в том, что уезжает с Пятым верблюжьим не развлекаться. Конечно, он ехал развлекаться, и он это знал. Однако угроза со стороны сил северян его линиям снабжения - тоже серьёзное дело.
   - Если припоминаете, именно об этом мы говорили перед тем, как приехал тот боец, - сказал он. После того, как он произнёс эту фразу ещё несколько раз, майор Селлерс, будучи и ниже по званию и проигрывая в аргументации, выбросил белый флаг и сдался.
   Несмотря на то, что Стюарт сказал полковнику Рагглсу, на верблюде он не ездил уже несколько лет. Он быстро вспомнил несколько забытых вещей - резкую вонь от зверя, странное ощущение в седле под собой и ещё более странный обхват ногами вокруг животного, и то, как высоко он оказался, когда зверь неохотно выпрямился после того, как неохотно встал на колени, позволяя ему взобраться на себя.
   Странной была и походка, когда они отправились на восток вместе с остальным Пятым кавалерийским Конфедерации. Она была больше похожа на качку из стороны в сторону, нежели на походку доброго, честного коня. Стюарт начал подозревать, что кораблями пустыни верблюдов начали называть не только из-за того, что те могли при минимуме воды пересекать по пустыне огромные расстояния, а ещё и из-за того, что сидя на них, человек мог легко заработать морскую болезнь.
   Несмотря на качку, в остальном, походка верблюда была мягче, чем у лошади. Наряду с твёрдыми копытами на концах пальцев ног, на землю он ступал мягкими стопами. Никаких толчков от ног не ощущалось. Шаги были медленными, но они были настолько длиннее, чем у лошади, что Стюарт поразился, как быстро пролетала бесплодная местность по обе стороны от него.
   И, хоть ему эта местность и казалась бесплодной, верблюды считали её землёй молочных рек и кисельных берегов, ну, или, как минимум, кактусов и колючек, в которых они видели адекватную тому замену. Каждый раз, когда полковник Рагглс останавливал полк, чтобы дать отдохнуть людям и животным, верблюды начинали кормиться. Колючки, казалось, их совершенно не беспокоили. Некоторые кактусы, в которые они вгрызались, начинали течь соком, так что они получали некое подобие воды одновременно с пищей.
   Солнце закатывалось за горизонт за Пятым верблюжьим.
   Полковник Рагглс обратился к Стюарту:
   - Полагаю, продолжим идти всю ночь, сэр?
   - Полагаю так. - Стюарт указал вперёд, где на юго-востоке поднималась большая, почти полная луна. - Она осветит нам путь. Так быстро, как днём, мы двигаться не сможем, но пройдём немало... а мы уже прошли совсем немало, если кому интересно моё мнение. Мы должны спуститься на янки до завтрашнего полудня, как считаете?
   - Поддерживаю вашу уверенность, сэр, - ответил Рагглс. - Если хотите куда-то добраться быстро и далеко, верблюды - лучшее средство, не считая железной дороги.
   Ещё верблюды оказались самыми шумными средствами, не считая железной дороги. Они стонали и жаловались, когда поднимались, стонали и жаловались, когда останавливались, стонали и жаловались в промежутке между этими действиями, просто, чтобы не скучать. Стюарт начинал понимать, почему для обращения с ними требовался особый сорт солдат - их было проще ненавидеть, чем любить. Но, как же их длинные шаги пожирали расстояние!
   Пятый верблюжий ехал всю ночь. Возможно, некоторые бойцы, давно привыкшие к этим зверюгам, смогли заснуть в седле. К тому времени, когда солнце окрасило восточный горизонт серым, а луна закатилась за спиной Стюарта на западе, он зевал, но вместе со своими людьми продолжал ехать вперёд. Когда рассвет позволил людям видеть дальше, полковник Рагглс выделил из основного полка разведчиков, и отправил их вперёд на поиски местоположения янки.
   Войска северян они обнаружили, едва минуло девять, почти на час раньше, чем рассчитывал Стюарт.
   - Чёртовы янки вас заметили? - спросил он.
   - Не думаю, сэр, - ответил один разведчик, остальные кивнули.
   Стюарт взглянул на Рагглса.
   - Мы превосходим их числом. Если разделимся и ударим по ним с трёх сторон, также, как вся армия сделала с янки в Тумстоуне, они против нас не выстоят.
   - Думаю, вы правы, сэр, - произнёс Рагглс. - Будь мы на лошадях, я бы этого не сказал, но считаю, нам нужно атаковать верхом. От верблюжьей вони лошади впадают в панику, она им непривычна, вы это уже наблюдали, а от их вида могут впасть в панику и те янки, что никогда прежде не видели ничего подобного.
   - Хорошо, - сказал Стюарт. - Так и поступим.
   Три роты полка он направил на север. На западе уже слышалась стрельба, когда его люди увидели позиции янки. То был дорожный завал с лагерем за ним, удобный для засады на колонну снабжения, но не приспособленный против серьёзного штурма.
   Пятый верблюжий выл криком повстанца, когда их неуклюжие звери бросились на устрашённых северян. Нескольким янки удалось запрыгнуть в сёдла, но их кони не желали иметь никакого дела с верблюдами конфедератов. Ещё больше солдат северян сражались, как пехотинцы, но, охваченные с флангов и взятые врасплох, долго они не продержались.
   Мимо Стюарта просвистела пара пуль. Он выстрелил из Тредегара четыре-пять раз, и подумал, что сумел ранить одного бегущего янки. Затем затрепыхались белые платки и рубахи, за неимением флага перемирия. Бой длился не более получаса.
   - Вы, чёртовы повстанчики, дерётесь не так, как следовало бы, - пожаловался обескураженный сержант армии США.
   - Кабы не вы, люди, мы бы вообще не дрались, - произнёс Стюарт, позаимствовав у Роберта Э. Ли его пренебрежительное обозначение янки. Он был в приподнятом духе - войска северян успели отправить ещё не все подводы с припасами в Нью-Мексико, за пределы его досягаемости. Это позволило ему добавить: - Мы сражаемся так, чтобы победить, и, думаю, мы этого добьёмся.
   Полный скорби сержант не стал с ним спорить.
  

Глава 15

   - Краснопузые! - эхом разнесся по монтанской прерии крик разведчика. - Краснопузые идут!
   - Идём, парни! - крикнул Теодор Рузвельт бойцам Самовольного полка, ну или тем из рот, что присоединились к нему в попытке помешать продвижению британской колонны, вторгшейся на территорию США. - Идём! - повторил он. - Сто лет назад, когда мы разбили их во время Революции, англичане тоже носили красное. А патриоты континентальные солдаты носили синее, прямо, как мы. Они победили, невзирая на большой перевес врага, и мы победим тоже. Вперёд!
   И они пошли вперёд, с радостными криками, слетающими с их уст.
   - Должен похвалить вас, сэр, - произнёс первый лейтенант Карл Джобст. - Моё мнение о добровольцах несказанно выросло с тех пор, как мы начали тревожить британцев.
   Рузвельт отметил, как адъютант построил фразу. Он не сказал: Моё мнение выросло с тех пор, как я присоединился к полку. Прежде, чем оценить их по достоинству, он дождался, пока не увидит, как бойцы Самовольного полка сражаются. Возможно, ему было сложно угодить. Либо он просто старый, в данном случае, молодой, догматик.
   - Отважные люди вырастают и за пределами армии, лейтенант - сказал Рузвельт. Он набрал воздуха в грудь и заревел, словно бык: - Сближайтесь с ними, парни и набейте их свинцом!
   Эти слова вызвали очередную порцию радостных выкриков. Когда Рузвельт ехал следом за разведчиками, он убедился, что его Винчестер полностью заряжен. Лишь огневая мощь, имевшаяся в распоряжении его людей, позволяла им хоть как-то замедлить противника. Почти все британские кавалеристы были вооружены однозарядными карабинами, похожими на те, какими пользовалась регулярная армия США. Некоторые оказались уланами, которые, если не учитывать револьверов, могли бы сражаться ещё с Наполеоном, Людовиком XIV, а то и с Жанной д'Арк.
   Они тоже были храбры. Он это видел. Но он не видел, чтобы это сильно им помогло.
   Он указал в сторону. Горнисты затрубили тревогу. Там виднелся кавалерийский заслон, которым британцы прикрывали пехоту и обоз, шедшие по территории Монтана.
   - В атаку! - взревел Рузвельт. Ему хотелось взмахнуть саблей, чтобы воодушевить своих людей, но в итоге, вместо этого решил понадеяться на Винчестер. Выбить нескольких лимонников из седла станет наилучшим вдохновением из возможных.
   Вскоре британские всадники превратились из маленьких красных точек, заметных в прерии даже на огромных расстояниях, в людей в кроваво-красных мундирах и белых касках.
  
   Описание весьма меметичное, но изрядно анахроничное. В 1880-е красные мундиры (с голубой отделкой) в Канаде носила только пехота, а кавалерия носила голубые мундиры с отделкой более темного тона. Белые шлемы колониального стиля только начали входить в моду и были принадлежностью в основном офицеров (причем в кавалерии их очень быстро обязали красить в темно-синий цвет), рядовой состав всех родов войск, кроме пограничной стражи и Северо-Западной конной полиции носил традиционные кивера с сужающейся вверх цилиндрической тульей.
  
   Они открыли огонь с нескольких сотен ярдов, сильно дальше предела досягаемости Винчестеров Самовольного полка. Из карабинов вылетели клубы грязно-серого дыма. Где-то упала лошадь. Где-то из седла вывалился человек.
   Но слишком мало пало лошадей, слишком мало освободилось сёдел, чтобы солдаты армии США прекратили подбираться ближе, дабы их Винчестеры начали кусаться. А когда магазинные винтовки кусались, они кусались больно. По сравнению с однозарядными казнозарядками, из них можно было стрелять в два-три раза быстрее.
   Как это уже несколько раз бывало прежде, разъезд британцев отступил к остальной кавалерии сил генерала Гордона.
  
   Чарльз Джордж Гордон (1833-1885) - британский военачальник, один из самых прославленных генералов британских вооруженных сил. Участник Крымской войны, воевал в Китае и на Ближнем Востоке. Погиб в ходе осады Хартума во время т.н. восстания махдистов в Судане.
  
   Прежде, более крупным силам удавалось отогнать добровольцев. Сейчас же у Рузвельта имелось на пару рот больше, чем ему удалось набрать в ходе предыдущего рейда.
   - Продолжаем на них, парни! - крикнул он и взмахнул шляпой.
   Мимо просвистела пуля. Он с облегчением отметил, что в бою не испытывал страха, а без проблем контролировал тот страх, что испытывал. А дикое ликование, охватившее его, практически нейтрализовало испытываемый страх.
   Он вскинул винтовку к плечу и отправил поток свинца в англичан, что ударили Соединенные Штаты ножом в спину. Краснопузый выронил винтовку и обхватил правую руку. Рузвельт вскрикнул. Он не был уверен, в того ли лимонника целился, и его ли пуля поразила врага, но кто может доказать обратное?
   При наличии дополнительных людей, с дополнительной огневой мощью, он сумел отогнать даже усиленную британскую кавалерию. Та, в свою очередь, отступила к пехоте в красных мундирах. Пехотинцы развернулись из колонны в боевой порядок. Они тоже стреляли из однозарядных Мартини-Генри, но их было гораздо больше, чем бойцов Самовольного полка.
   Со временем, Теодор Рузвельт познал на Западе одну вещь: не поднимать ставку, не добрав одну карту до тройки.
   - Назад! - выкрикнул он. Рядом с ним всегда ездил горнист. Раздался приказ об отступлении.
   Когда они вышли из боя и галопом направились на юг, британская кавалерия не стала их преследовать. Этому их научил болезненный опыт, полученный за высокую цену, которую они платили каждый раз, когда слишком отдалялись от пехоты, которую прикрывали. Уланы, - насмешливо подумал Рузвельт. - Мы приближаемся к концу девятнадцатого века, а у британцев до сих пор в строю уланы с пиками.
   - Отлично проделано, сэр, - произнёс Карл Джобст, утирая рукавом пот с лица. - Им придётся из боевого порядка перестраиваться обратно в колонну, и это их задержит. Мы отыграли для страны где-то ещё час.
   - У вас хладнокровный взгляд на войну, лейтенант, - сказал Рузвельт.
   - Это взгляд регулярной армии, сэр, - ответил на это адъютант - Для вас война - хобби; для меня - профессия. Наша задача не в том, чтобы прогнать британцев обратно в Канаду. Мы этого не сможем; не одним полком против превосходящих сил. Наша задача лишь в том, чтобы замедлить их, насколько сможем, дабы они не сумели разграбить ничего важного до подхода наших подкреплений.
   Для него это была шахматная задача. Он подставлял пешку под угрозу ладьи, чтобы у других фигур появилась возможность продвинуться вперёд и защитить ферзя. Насколько Рузвельт мог судить, он был бы столь же рад решить исход игры за шахматной доской, как и на равнинах Монтаны.
   - Подобные расчёты имеют место быть, но они не являются сутью и не определяют итог войны, - сказал Рузвельт. - Если стратегия подразумевает долгое продолжительное отступление, как можно добиться от солдат, которым приказали это, высокого боевого духа, когда придёт время действовать?
   - Это важный момент, никаких сомнений. - Джобст улыбнулся, увидев в своём начальнике подобную проницательность. - Люди - не паровые машины, чтобы действовать по движению рычага. - То оказалась не аналогия с шахматной доской, которую Рузвельт вообразил у себя в голове, но нечто довольно близкое. Джобст продолжил: - Принуждение людей сражаться при тех обстоятельствах, что вы описали, делает войну скорее, искусством, нежели наукой. Немцы утверждают, что могут превратить её в науку, но я принадлежу к числу тех, кто в этом не убеждён.
   - Хорошо - сказал Рузвельт. - В конце концов, вы, лейтенант, подаёте признаки жизни. - Он понаблюдал, как Джобст гадал, не оскорбление ли это. Наконец, адъютант решил, что это комплимент и улыбнулся.
   Рузвельт тоже улыбнулся.
   - Крепкий парень. Задержали британцев, что дальше?
   - То же, что и всегда, - ответил лейтенант Джобст. - Оторвёмся от них, дойдём до следующего ручья, что пересекает их маршрут, оставим дозоры из спешенных стрелков на самых удобных бродах, чтобы воспрепятствовать их переправе, сделаем всё, чтобы убедиться, что нас не обошли с фланга, затем, когда не останется иного выбора, снова отступим. Полковник Уэлтон идёт нам на помощь, вместе с восточными ротами полка, а также с подкреплениями из-за пределов территории.
   - И, если повезёт, к подходу подкреплений мы все не закончимся, - сказал Рузвельт.
   - Если повезет, - согласился Джобст. Голос его был спокоен. Если приходится жертвовать пешкой, чтобы связать соперника и подготовить свои ходы на более позднюю стадию игры, ты так и поступаешь, и поступаешь без сожалений.
   Рузвельт понимал подобное отношение, но давалось это понимание ему нелегко. Да, бойцы Самовольного полка могли задержать британцев, но для него они были чем-то большим. Они были его товарищами, его друзьями, они являлись для него - в переносном смысле, поскольку многие были старше него - детьми. Без него они не родились бы, как полк. Без него они сейчас не столкнулись бы с опасностью. Как товарищ, как друг, как отец, он чувствовал себя обязанным беречь их, как мог.
   Задумчивым голосом он произнёс:
   - Со стороны генерала Гордона мы не видели каких-то особых фланговых манёвров. Похоже, он просто идёт напрямик к желаемой цели.
   Карл Джобст кивнул.
   - Похоже на то, разве, нет, сэр? Смею предположить, это связано с его службой в Китае и Судане. С хорошо дисциплинированным войском можно пройти через китайских язычников или ниггеров в саванне, как нож сквозь масло. Видимо, нечто подобное он предполагает в отношении нас.
   - В отношении американцев? Наша кровь столь же хороша, что и его, даже лучше, - заявил Рузвельт. Когда мы достигнем такой численности, чтобы дать настоящий бой, уверен, мы устроим их превосходительству мистеру Гордону-Китайскому настоящий сюрприз. - Он произнес титулование британского военного с особым презрением.
   - Так точно, сэр, - сказал Джобст. - Из того, что мне известно о нашем новом командующем, бригадном генерале Кастере, он сражается в том же ключе. Как только всё встанет на свои места, оно будет выглядеть подобно тому, как если два локомотива пойдут навстречу друг другу по одному пути.
   - Было бы неплохо пережить этот удар, - сказал Рузвельт. - Как вы могли заметить, я и сам придерживаюсь подобного подхода. Адмирал Нельсон хоть и был чёртовым англичанином, но он говорил правду, когда сказал, что ни один капитан не может сильно ошибиться, решив сойтись с кораблём противника в борт.
   Сделав это хвастливое заявление, он почувствовал иронию, присущую отступлению. Однако он испытывал в нём нужду. Перебравшись через небольшой приток в Мариас, он оставил позади себя пару десятков лучших снайперов. Он и сам остался позади, чтобы поглядеть, как они действовали. Так, по крайней мере, он сам себе объяснял. Он и продолжал себе об этом говорить, и почти убедил себя, что желание снова поколотить британцев из чистой личной ненависти не имеет ничего общего с тем, почему он не поехал дальше.
   Вместе с бойцами он замаскировался среди ольхи, берёз и тополей, что росли у реки. Он словно охотился за красноголовыми нырками, а не за краснопузыми. Единственное отличие заключалось в том, что англичане, в отличие от уток, весьма вероятно станут отстреливаться.
   Наступающие британцы подошли к реке, когда они прождали почти полтора часа. Приближались они с осторожностью. Бойцы Самовольного полка били их на переправах ещё до того, как Рузвельт галопом примчался к ним со своим штабом, чтобы возглавить сопротивление. Рузвельт взял на мушку парня, который, судя по тому, как он махал своим товарищам, был офицером. Краснопузый был отважен. Он делал своё дело так, словно поблизости не было ни одного признака противника.
   Знание, когда начать стрелять, само по себе, являлось искусством. Откроешь огонь слишком рано, британцы разбегутся и форсируют реку в нескольких милях восточнее или западнее, и навредить им не получится. Будешь ждать слишком долго, и они соберутся в достаточном количестве, чтобы опрокинуть вас, пусть даже и стреляют они не так быстро.
   Один боец нажал на спусковой крючок чуть раньше, чем того хотелось бы Рузвельту. Лошадь англичанина пронзительно завопила и упала на него. От этого англичанин тоже начал кричать. Рузвельт выстрелил в офицера, который находился в паре сотен ярдов от него. К своему богохульному отвращению, он промазал.
   Он дёрнул рычаг Винчестера. В воздух взлетела латунная гильза и упала на землю у его ног. Он выстрелил снова и облегченно вскрикнул, когда англичанин скорчился.
   Вместе со своими бойцами он опустошил магазин настолько быстро, насколько мог, стараясь нанести врагу максимальный урон за кратчайший промежуток времени. Некоторые британские кавалеристы стреляли в ответ, хотя шансов попасть в его людей у них было почти столь же мало, как у их предков под командованием генерала Брэддока попасть в краснокожих во время войны французов с индейцами. Большинство англичан, обнаружив противника, благоразумно вышло из пределов досягаемости.
   Прошло двадцать минут. Англичане снова двинулись вперёд. Один боец Рузвельта вышиб краснопузого из седла с расстояния более чем в двести ярдов - хорошее попадание при стрельбе из Винчестера. Остальные британские кавалеристы вновь отступили дожидаться подкрепления. Они не были уверены, сколько именно людей Рузвельта их ждало. Если бы он решил держать рубеж у реки со всем, что у него имелось, вышла бы масштабная и тяжёлая битва.
   Он не стал этого делать. Он заухал, словно сова - сигнал бойцам отойти к лошадям, которых держала для них горстка их товарищей. Даже при отступлении, его улыбка была широкой и торжественной. Он снова пакостным образом дёрнул за хвост британского льва.
   - А почему бы и нет? - вслух произнёс он. - Я и сам - янки (игра слов, основанная на глаголе to yank - дергать и существительном Yankее).
  
   Сэму Клеменсу его шурин никогда не нравился. По его убеждению, самой добродетельной чертой его жены являлось то, что она ничем не походила на своего брата. Вернон Перкинс идеально подходил для бухгалтерской работы - он был лыс, тощ, носил очки, был суетливо педантичен, а жизнелюбия источал не более, чем кирпич. За исключением лысины, его супруга Люси, должно быть, была отштампована по такому же шаблону. Обе их дочери были до безвкусицы воспитанными. Даже их собака вела себя прилично.
   А теперь ещё Вернон Перкинс стал не только его шурином, но и домохозяином. Лёжа на неудобном диване невзрачной гостиной дома Перкинса, понимая, что сна ему не видать ещё долго, Клеменс выругался под нос.
   - Что-то не так, дорогой? - спросила лежавшая рядом Александра.
   Она знала, что не так. Благослови её Господь за то, что она никогда не была против, чтобы он спустил пар. И он сам не был против этого.
   - Почему, во имя всего святого, а также много чего из того, что святым не является, Королевские морские пехотинцы не смогли пройти мимо нашего дома, не подпалив его? И почему, вместо этого, они не отправились на Телеграф-Хилл и не спалили дом твоего братца? Ну или хотя бы, почему сюда не упал ни один снаряд? Поразительно отвратительная стрельба, если кому интересно моё мнение.
   - Ты же не всерьёз, - сказала Александра.
   - Разве? - В темноте Клеменс приподнял бровь. - Спасибо, что уведомила меня, а то я не знал. И скажи на милость, почему не всерьёз?
   - Потому что, если бы вместо нашего дома развалился бы дом Вернона, то он сам, Люси, Мэри, Джейн и Ровер переехали бы к нам, а не мы переехали бы к ним, - ответила жена.
   - Унылые имена для детей. И у их проклятой собаки кличка тоже унылая. - Однако Сэм вздохнул. - Ладно. Я не хочу, чтобы дом твоего брата был разрушен. Я не хотел бы, чтобы он жил за мой счёт, точно так же, как сам не хочу жить за его. Впрочем, лишь небо знает, как я жалею, что наш дом сожгли.
   Александра вытянула руку и положила ему на плечо.
   - Знаю, Сэм. Я чувствую то же самое. Но мы все живы, даже Сатро, даже кошка. Вот, что важно. Сколь многим людям не так повезло?
   Разумеется, она была права. Обычно, она всегда была права. Но её правота не подняла настроение Сэма.
   - Моя душа радуется каждый раз, когда я думаю, что Королевские морские пехотинцы обеспечили тебя поджигателем-джентльменом. - Он изо всех сил постарался изобразить, но не слишком удачно, британский говор: - Жуть как не хоцца вас беспокоить, мэм, но не были бы вы столь любезны собрать свою детвору и животину, дабы я мог полить тут керосином и бросить спичку? Ха!
   Исходя из того, что рассказала Александра, преувеличивал он не сильно. Британские захватчики устроили несколько пожаров, чтобы прикрыть своё отступление в Тихий океан, а Тёрк-стрит оказалась среди тех, по которой они отходили. Строго говоря, его дом они не поджигали. Они подожгли соседний, а пожар - вот, сюрприз! - распространился. По итогам британской бомбардировки и вторжения, по Сан-Франциско распространилось множество пожаров. Кислый запах застоялого дыма всё ещё смешивался с туманом.
   - Постарайся заснуть, - попросила его Александра.
   - Стараюсь. Правда, - сказал Сэм. - Каждую ночь стараюсь. Иногда, Бог знает, как, мне это даже удаётся. Индусу, спящему на постели из гвоздей, вряд ли удастся заснуть на этом диване.
   Она снова похлопала его по плечу.
   - Всё будет хорошо, - сказала она. - Как только мы заполучим своё местечко, всё станет хорошо. - с этим, без дальнейших церемоний, она повернулась на другой бок и заснула.
   Орион и Офелия тоже спали на груде ковров и одеял. Их ровное дыхание смешивалось с дыханием Александры, что никоим образом не помогало Сэму заснуть. Он снова выругался под нос и уставился в потолок. В конце концов, он задремал, всю ночь ворочался, а голова его полнилась снами о рвущихся снарядах и рявкающих винтовках.
   Когда настало утро, он надел тот же костюм, что носил в день появления британцев. В данный момент, это был единственный его костюм. Он опустошил миску овсянки от Люси Перкинс, которая облепила его рёбра, словно мешок цемента самой дешёвой категории, отказался от чашки её водянистого кофе, и сбежал из дома настолько быстро, насколько позволяли приличия, или, возможно, даже чуть быстрее.
   От офиса Морнинг колл он находился дальше, чем в то время, когда владел собственным домом. Спускаясь до Маркет, а затем по ней, он был свидетелем того, какое влияние британцы оказали на Сан-Франциско.
   Большая часть домов на узких улочках, что вели к Маркет, была цела. Ни один поджигатель Королевских морпехов не забрался столь далеко на северо-восток. Впрочем, то там, то тут, куда падал снаряд главного калибра броненосца, на месте того, что когда-то было домом, лежала груда мусора. Некоторые проплешины, где снаряд вызвал пожар, были ещё больше.
   Северная оконечность Маркет-стрит выглядела так же. Пара снарядов приземлилась прямо посреди улицы, вырыв воронки внушительных размеров. Эти воронки были наполнены грязью и мусором. Рабочие бригады, некоторые из которых состояли из белых мужчин, включая заключённых в полосатых робах, а некоторые из одетых в халаты китайцев с косичками, одновременно расчищали обломки то дома, то магазина.
   А затем, чуть севернее редакции Морнинг колл, три-четыре квартала представляли собой одни развалины. То были кварталы, через которые морпехи ходили до Монетного двора и обратно. В этих же кварталах проходили самые упорные, самые отчаянные бои. Там сильнее всего ощущалась вонь застоялого дыма. К нему примешивалась иная вонь, омерзительно-сладковатый запах протухшего мяса.
   Белый помощник прораба выкрикивал указания бригаде китайцев. Сэм обратился к нему:
   - Эй, Суини, вчера нашли ещё тела?
   - Да, нашли, Сэм, - ответил помощник мастера. - Правда, только одно; лучше, чем было раньше. Бог знает, кем был этот ублюдок, весь так распух, почернел и всё такое. - Он зажал нос. - Отправится в братскую могилу, бедный педрила, потому что даже собственная мать его сейчас не опознает.
   - Грязная работа, - сказал Клеменс и Суини кивнул. Сэм мог посмотреть на запад и увидеть просеку разрушений, прорубленную захватчиками через Сан-Франциско. Она вела прямо к океану; он мог бы разглядеть и больше, если бы вид ему не закрывали городские холмы.
   - Есть хоть какая-то весть, сколько золота и серебра увели сассенахи? - спросил Суини (сассенах - гаэльское, дословно сакс, ныне - оскорбительное название англичан у ирландцев и шотландцев).
   - Если бы слова были подобны каплям воды, Ной сейчас сидел бы на вершине Телеграф-Хилл и строил новый Ковчег, - ответил Сэм, чем вызвал у ирландца улыбку вокруг окурка сигары. - Есть ли в них хоть доля правды, знает лишь небо. Я слыхал о четверти миллиона долларов, но я слышал и о пятидесяти миллионах долларов.
   Он коснулся шляпы и направился прочь. Суини орал на китайцев. Те не замедлились, пока он говорил с Сэмом, как поступила бы бригада белых. Он в любом случае на них орал.
   В редакции Морнинг колл Сэм повесил соломенную шляпу на вешалку в прихожей, после чего задал вопрос, который чаще всего приходил ему на ум последние несколько дней:
   - Блейн уже решил принять морковку, или им придётся ещё несколько раз влупить ему палкой?
   - Из Филадельфии до сих пор никаких вестей, босс, - ответил Эдгар Лири. - Значит, война продолжается.
   - Назови два синонима слова идиоты, - произнёс Клеменс, после чего сам их и назвал: - Дураки и республиканцы. Они не просто не имеют ни малейшего представления, когда начинать войны, они их просто начинают, они ещё и не имеют ни малейшего представления, как эти войны заканчивать. Ну, и что со вчерашнего дня произошло не так?
   - Британцы обстреливают Эри, Пенсильвания, - с усталым удовлетворением проговорил Лири. - По телеграфу передают, вдоль берега сильные пожары. Мы и сами тут с этим ознакомились, разве нет? - Он покраснел и поморщился. - Ой, простите, босс.
   - Простите за то, что меня подпалили, или за то, что ты упомянул об этом? - поинтересовался Клеменс. - Не важно. Отвечать не нужно. Тебе следовало бы пожить с братом моей жены; тогда ты на самом деле познал бы, что такое сожаление. Что нового с территории Монтана?
   - С территории Монтана ничего нового нет, - сказал Лири. - Британцы перешли границу, с ними перестреливается добровольческий отряд с забавным названием...
   - Самовольный полк Рузвельта, - подсказал Сэм. - Мне нравится. Любой, кто действует самовольно и гордится этим - для меня свой парень. Что ж, в моей жизни было много самовольного... - Вместо того, чтобы перебить Эдгара Лири, он перебил сам себя. - Монтана, чёрт её дери.
   - Больше рассказать нечего, - сказал молодой журналист. - Кавалеристы перестреливаются с британскими солдатами, регулярные войска идут им на помощь.
   - Идут куда? - раздражённо спросил Клеменс. - Монтана - чертовски большое место. Они расползлись по всей территории, чисто сыпь от кори, или разместились в каком-то конкретном месте? И, если это одно место, где оно?
   - Где бы это место ни было, оно за пределами досягаемости телеграфных проводов, - ответил Лири. - Разумеется, в Монтане не так много телеграфных проводов, с учётом того, что в Монтане не так много народу.
   - Это один из крупнейших сюжетов всей войны, и всё происходит там, где никто не может его толком рассмотреть, - сказал Сэм. - Знаешь, что, Эдгар? Готов спорить, для армии такое в самый раз. Когда британцы снова нам накостыляют, у ослов в синем будет в распоряжении лишняя пара дней, чтобы обставить всё, как победу.
   Ворча по поводу армии США, Вернона Перкинса и прочих природных бедствий, он подошёл к своему столу и закурил сигару. То, что он заметил сразу три опечатки в первом же параграфе статьи, которую читал, его настроение ничем не улучшило. Равно как и текст самой статьи.
   - Кто бы это ни редактировал, он оказал бы миру услугу, если бы никогда не выучился читать, - пробормотал он. Затем он вспомнил, что сам редактировал эту статью. Он выдохнул максимально возможно большое и густое облако сигарного дыма, дабы никто в офисе не заметил, что он покраснел.
   - Полковник Шерман заявил, что в Пресидио на рассвете за мародёрство были расстреляны двое, Диего Рейнозо и Майкл Фитцпатрик.
   - Ну, вот, очередная победа, - воскликнул Сэм. - Не смогли разбить Королевских морпехов, господи, не смогли даже найти этих чёртовых Королевских морпехов, но несём смерть мародёрам, не прошло и двух дней. Разумеется, если бы мы в первую очередь нормально воевали с Королевскими морпехами, мародёрам было бы нечего мародёрить. Возможно, лишь возможно, если мы сейчас зададим им трёпку, в следующий раз, когда мы попадём в очередную передрягу, подобная идиотия не повторится.
   - Надеюсь, это так, правда, надеюсь, - сказал Лири. Немного поколебавшись, он продолжил: - Босс, я слышал, полковник Шерман недоволен тем, что пишет наша газета после британского нападения на Сан-Франциско. А если он недоволен Морнинг колл, значит, он недоволен вами.
   - Что ж, должен сказать тебе, друг мой, Эдгар, я не очень доволен тем, как повела себя армия во время британского нападения на Сан-Франциско. А если я недоволен армией, значит, я недоволен полковником Шерманом. - Сэм с сардоническим удовольствием отфутболил предостережение Лири обратно.
   Молодой журналист неуверенно перемялся с ноги на ногу.
   - Знаю. Но подумал, всё равно нужно вам сказать, потому что вы не можете бросить Шермана в каталажку, а он может, и как только посадит, то выбросит ключ.
   - Бросить газетчика в каталажку? Он бы не... - начал было Сэм, но тут же угас, подобно карманным часам, требовавшим подзаводки. Проблема в том, что он - не просто газетчик; он - газетчик, который несколько бесславных недель пробыл Рейнджером Мариона, подобием солдата на стороне конфедератов во время Войны за Сецессию. Если Шерман решит, что он критикует армию, потому что до сих пор симпатизирует Конфедеративным Штатам, а не потому что он человек, который отмечает глупость, когда её видит... если так, то комендант Пресидио способен закрыть его по подозрению в распространении паникёрских слухов.
   Он запрокинул голову и начал смеяться, пока не закашлялся.
   - Вы в порядке? - обеспокоенно спросил Эдгар Лири.
   - Буду, в этом не сомневайся, - ответил Сэм. - Просто до меня дошло, что по сравнению с тем, где я сейчас живу, каталажка может оказаться шагом вперёд... по крайней мере, коль скоро уважаемый полковник Шерман не бросит моего шурина в соседнюю камеру.
  
   Авраам Линкольн стоял на перроне вокзала Грейт-Фоллс, терпеливо дожидаясь, пока сойдут прибывающие пассажиры. Затем, с саквояжем в руках, он поднялся в вагон. Он оглядел вагон, гадая, не появится ли пара неулыбчивых солдат, которые подойдут к нему, хлопнут по плечу и прикажут ему сходить. Никаких солдат он не увидел, ни неулыбчивых, ни каких-либо иных.
   Он улыбнулся про себя. Он правильно всё оценил. Пока он представлял собой принципиальную угрозу закону, порядку и спокойствию духа обеспеченного класса территории Монтана, армия приглядывала за ним, словно ястреб. Но едва британцы перешли границу, все о нём совершенно позабыли. Пока захватчики продвигались на юг, никому не было никакого дела до приказа Джона Поупа, ограничивавшего его свободу перемещением строго по Территории.
   Если бы военные власти продолжали пристально за ним следить даже во время британского вторжения в Монтану, ему пришлось бы в ещё большей степени переживать за судьбу страны.
   По коридору прошёл кондуктор с большими золотыми часами в руках.
   - Отправляемся в Бисмарк, Фарго, Сент-Пол, Милуоки и Чикаго! - объявил он. - По вагонам!
   Визг парового свистка огласил отбытие поезда. Едва он тронулся, как вагоны дёрнулись в сцепке. Голову Линкольна посетила неприятная мысль, отчего его вытянутое лицо стало ещё более вытянутым. Он не избавится от армейской хватки, пока не проедет Фарго и не покинет территорию Дакота. Возможно, никто не стал ему мешать выехать из Грейт-Фоллс, потому что солдаты, которые должны его остановить, ждали его в Фарго.
   Линкольн покачал головой. Этому он не верил. Никто не пытался помешать ему выехать из Грейт-Фоллс, потому что никто не знал, или никому не было дела до того, что он уезжает. Если никто не знал, что он уезжает, или куда уезжает, то и помешать ему никто не мог.
   Не успел он усесться на своём месте, как молодой парень, сидевший напротив и похожий на шахтёра, приодевшегося по случаю воскресенья в свой лучший, но плохо скроенный костюм, спросил:
   - Прошу прощения, но вы, часом, не мистер Линкольн?
   - Да - ответил Линкольн настороженно и устало. Если бы каждый раз, когда разговор с ним начинали с подобного вопроса, ему платили дайм, он сам стал бы богачом. Более распространённым было лишь: Будь ты проклят, Линкольн, сукин ты сын! - и такое чаще можно было услышать от людей в возрасте, которые помнили горький итог Войны за Сецессию. - Как тебя зовут, сынок?
   - Меня зовут Осия Блэкфорд, мистер Линкольн, - ответил юноша и протянул руку. Линкольн слегка расслабился и пожал её; последнее время в его адрес сыпалось слишком много проклятий. Рука у парня оказалась крепкой, кожа грубой и мозолистой, рука рабочего человека. Блэкфорд продолжил: - Слышал ваше выступление в Хелене, когда вы там были. - Он кивнул, отчасти самому себе. - Точно, чёрт подери.
   - Правда? - поинтересовался Линкольн - вежливый вопрос в любой ситуации.
   - Да, сэр! - Зелёные глаза Осии Блэкфорда блестели. - Чертовски хорошая речь. После неё я пришёл к выводу, что нам следует перестать драться с соседями, пока не закончим уборку в собственном сарае. Как вы и сказали, у нас уже была одна революция, и сейчас мы можем устроить ещё одну.
   - Благодарю, мистер Блэкфорд, - сказал Линкольн. - Время от времени, когда я слышу, как молодые люди, вроде вас, говорят подобные вещи, моя вера в страну восстанавливается.
   - Да, неужели! - воскликнул Блэкфорд; мгновение спустя до Линкольна дошло, что эта фраза была эквивалентом его выражения Правда?.
   Они то и дело заговаривали о политике, пока шахтёр - Линкольн и правда верно определил - не сошёл с поезда в Ориске, крошечной точке в восточной части территории Дакота, где его сестра и зять держали ферму. У него даже саквояжа не было, его чемодан был сделан из фанеры. Поднимаясь, чтобы уйти, он вновь тряхнул руку Линкольна.
   - Вы даже не представляете, что это для меня значит - сказал он. - Каждый раз, когда я думал о разных вещах, я видел, что с ними не так, но никогда не знал, как их исправить. Вы открыли мне глаза, и, думаю, я смогу открыть глаза ещё нескольким ребятам. У вас появился, как там в Библии?.. апостол, вот.
   - Удачи вам, мистер Блэкфорд, - сказал Линкольн. - Будьте апостолом истины, а не моим. Следуйте ей, куда бы она вас ни привела.
   Шахтёр неуклюже кивнул и поспешил прочь. В местах, вроде Ориски, поезд долго не стоял. В местах, вроде Ориски, повезёт, если поезд вообще остановится.
   Линкольн улыбнулся, глядя на крепкую спину шахтёра. Он задумался, сколько продержится энтузиазм Блэкфорда. Молодые люди горят жарко, но и выгорают быстро. Линкольн подумал о том до нелепого молодом полковнике в Грейт-Фоллс. Сейчас он тоже был занят чем-то особенным. Сколько пройдёт времени, когда он станет адвокатом или банкиром, или кем-то ещё душным, скучным и прибыльным? Прибыльным. Губа Линкольна искривилась. Собственники получают прибыль, и получают они её из пота рабочего человека.
   Несколько часов и несколько остановок спустя после Ориски, поезд встал у Фарго. Никакие солдаты Линкольна не ждали. Фарго являлся сравнительно крупным городом, поэтому поезд остановился там на полчаса, которых Линкольну хватило, чтобы сходить наружу и телеграфировать сыну, что он едет.
   Вернувшись в вагон, он въехал в Миннесоту. Именно с этих равнинных сельскохозяйственных земель Джон Поуп согнал сиу, когда те восстали против белых поселенцев в надежде, что Соединённые Штаты будут слишком заняты Войной за Сецессию, чтобы бросить против них какие-то серьёзные силы. В этом индейцы просчитались дважды. У США имелось достаточно солдат, чтобы воевать и с ними и с конфедератами. А когда война была проиграна, солдаты, первоначально набранные на неё, погнали индейцев на запад через равнины, используя перевес в численности и огневой мощи, с которыми индейцы не могли и надеяться сравниться.
   По мере того, как поезд увозил Линкольна на восток, фермы виднелись всё чаще, города становились крупнее и ближе друг к другу. Миннеаполис и Сент-Пол были настоящими городами; некоторые города на востоке, заселённые на сто лет раньше, сравниться с ними не могли.
   Пассажиры, садившиеся в этих двух конкурирующих центрах, возможно, были более благосклонны к Линкольну, чем в остальных Соединённых Штатах. В Миннесоте его помнили скорее, как человека, который изгнал индейцев из штата, чем как того, кто проиграл Войну за Сецессию. С некоторой меланхолической гордостью он вспомнил, что во время выборов 1864 года в Миннесоте он выиграл. Вспомнить об этом было несложно; он мало в каких штатах выиграл.
   С тех пор, республиканцы выигрывали мало в каких штатах, до тех пор, пока прошлой осенью всеобщее отвращение к непрекращающемуся слишком мягкому поведению демократов в отношении КША не занесло Блейна в Белый Дом. И вот, Блейн избрал жёсткую линию поведения, но с ней у него получилось не лучше, чем у Линкольна. Сколько пройдёт времени, прежде чем республиканцы снова победят во многих штатах?
   Линкольн подумал, что на этот вопрос у него был ответ, ну или какой-то ответ. Он думал об этом вот уже более десяти лет, наблюдая за промышленным бумом, как капиталисты возят своих спаниелей на выходные в Европу, в то время как рабочие ютятся в убогих конурах, от которых те самые избалованные спаниели поворотили бы носы. До сих пор ему удавалось привлечь на свою сторону лишь горстку партийных лидеров.
   Теперь, - думал он, - у них уже не осталось никакого выбора. Если сейчас они ко мне не прислушаются, партия точно пойдёт ко дну.
   После этого, когда поезд проехал Миннесоту и въехал в Висконсин, он отложил толстый том Шекспира, снял очки для чтения, сложил их в кожаный футляр и закрыл лицо руками. За прошедшие десять лет ему не удалось убедить в своей правоте даже собственного сына. Он сомневался, что и теперь сможет склонить Роберта на свою сторону. Его сын, сам разбогатевший на юридической практике, сейчас мыслил, как богач.
   Разумеется, Роберт будет исключительно рад его видеть. В семейном смысле, они были и всегда оставались близки. Лишь в политике их разделяла пропасть - пропасть, зияющая между человеком, довольным своей участью и тем, кто видел, как много людей в стране, которую он любил, не имели причин довольствоваться своей участью.
   Пути по Висконсину тянулись на юго-восток. Линкольн не испытал особой радости, покидая этот штат и въезжая в Иллинойс, хотя в последнем прожил дольше, чем где бы то ни было ещё. В 1864 году Иллинойс отрёкся от него и с тех пор не испытывал к нему особой приязни, несмотря на то, какой власти здесь добился Роберт.
   Чикаго раскинулся вдоль берега озера Мичиган. Здесь всё было связано - торговля на Великих Озёрах (хоть и пострадавшая из-за войны), торговля на реке Миссисипи (с той же оговоркой), и железные дороги с востока, запада и юга. Фабричный дым затемнял небо. Огромные скотобойни делали воздух едким. Ещё одним запахом, висевшим в воздухе, запахом, которым Роберт дышал днём и ночью, был запах денег.
   Даже при наличии пяти железнодорожных вокзалов, Чикаго, казалось, испытывал недостаток инфраструктуры. Поезд Линкольна прождал в депо Чикаго-Северозападное почти час, пока не перрон не освободился. Он по дюйму продвигался вперёд, затем фыркнул и остановился.
   На перроне ожидал Роберт Линкольн. Заключив отца в объятия, он произнёс:
   - Судя по всему, дел у тебя было полно. - В его голосе почти не слышалось иронии, как бы он ни старался.
   - Может, чуть-чуть, - признал Линкольн, сухостью отвечая на сухость. - Рад тебя видеть, сынок. Хорошо выглядишь.
   - Благодарю, сэр. - В свои почти сорок лет Роберт Линкольн совершенно точно выглядел сыном своего отца; его аккуратная борода лишь подчёркивала это сходство. Однако, имея также и кровь матери, он был на несколько дюймов ниже Авраама, намного шире в плечах и лице и, по всем общепринятым меркам, изрядно симпатичнее.
   - Ну, повозишься какое-то время со своим старым отцом-радикалом, а? - спросил Линкольн какое-то время спустя, когда они направлялись к коляске Роберта.
   - Ты же знаешь, мне не по нраву то направление, куда завела тебя твоя политика, - ответил сын. - Также тебе известно, что всё это не имеет никакого значения, когда дело касается семьи. Если ты желаешь повозиться с сыном, который достаточно реакционен, чтобы зарабатывать деньги и сохранять заработанное, тогда мы, как и всегда, отлично уживёмся.
   - Хорошо, - сказал Линкольн. Он взобрался в коляску.
   Роберт дал на чай носильщику, что нёс сумки и теперь складывал их позади сидений. Мужчина приподнял кепи, пробормотал благодарности и удалился. Вознице Роберт Линкольн сказал:
   - Вези нас домой, Краус.
   - Есть, сэр. - Судя по акценту, Краус в Соединённых Штатах недавно. Он тоже прикоснулся к кепи, щёлкнул поводьями и коляска покатилась.
   - Эким ты нуворишем стал, сынок, все перед тобой раскланиваются и расшаркиваются, словно ты граф, готовящийся стать герцогом, - произнёс Линкольн, пряча разочарование за шуткой. Роберт, который прекрасно его понимал и совершенно не был с ним согласен, бросил на него резкий взгляд. Линкольн вздохнул; он совсем не собирался провоцировать сына. Стараясь сгладить углы, он сказал: - Как я уже говорил, рад тебя видеть - ты гораздо лучше всех тех, на кого я смотрел последнее время, и это уж точно.
   - Если не ошибаюсь, это тоже слабая похвала. - Однако в голосе Роберта, к счастью, слышалось, скорее, веселье, нежели гнев. Он продолжил: - Когда тебя оценивают лучше, чем Джона Поупа, которого ты определённо имел в виду, это всё равно, как похвала, что роста у тебя больше, чем у змеи, весишь ты меньше, чем слон, и более склонен к аболиционизму, нежели алабамский плантатор. - Голос его стал более сочувственным. - Как же тебе не повезло, отец, что тебе пришлось поссориться с человеком, который таил на тебя обиду с самой Войны за Сецессию.
   - Мало кто из военных армии США не таит на меня обиды за Войну за Сецессию, - с грустью в голосе, но без возмущения проговорил Линкольн. - У них имелись свои резоны: кого ещё не любить, как не человека, который привёл их к поражению в войне? Переживать тяготы войны трудно и после победы, а после поражения труднее в десять раз.
   - Мало кто из них настолько обижен, что хотят затянуть на твоей шее верёвку, - сказал Роберт.
   Линкольн подумал о Поупе. Подумал о полковнике, нет, о бригадном генерале Кастере. Подумал о кровожадном охраннике, которого к нему приставили, и который во время Войны за Сецессию ходил разве что в свои подгузники. Ответа у него не нашлось.
   - Раз уж ты здесь, отец, как ты намерен развлекаться, не навлекая на себя неприятности? - спросил Роберт.
   - Развлекать самого себя мне довольно просто, - ответил Линкольн, - поскольку я намерен навлечь на себя столько неприятностей, сколько смогу; а конкретно, я намерен побороться за дух Республиканской партии. Нашей платформой более не может быть постоянная, непреклонная враждебность по отношению к Конфедеративным Штатам. Мы уже дважды выступали на её основе, и Блейн провалился точно так же, как и я. Народ никогда не даст нам третьего шанса, и я не смею винить его за это нежелание. В сражении с Конфедеративным Штатами, Англией и Францией, мы просто в меньшинстве.
   - К этому заключению я и сам пришёл некоторое время назад, - сказал Роберт, когда они въехали в фешенебельный район Северной Стороны, который он считал своим домом. Он помолчал, раскуривая трубку, затем задал неизбежный вопрос: - И какую платформу ты выдвинешь вместо неё?
   - Справедливость для трудящихся, освобождение их от гнёта капиталистов, что владеют фабриками, где эти люди работают, - сказал Линкольн. - Мы упустили из виду, что капитал есть лишь плод труда и никогда не существовал бы, если бы не существовал труд.
   - Ты намерен собрать лидеров республиканцев и убедить их в этой доктрине? - спросил Роберт.
   - Намерен, - ответил Линкольн.
   - Они тебя съедят, отец, как дикари островов Океании поедают миссионеров, которых присылают обратить их в веру, что они не желают.
   - Возможно, съедят, - сказал Линкольн. - Несмотря ни на что, я намерен попробовать. Я тебе так скажу, сынок: если Республиканская партия не начнёт строить на этой платформе, её использует какая-нибудь другая партия и вырвется вперёд.
  
   Генерал Орландо Уилкокс протянул руку.
   - Прощайте, полковник. Мне было приятно ваше общество, я буду по вас скучать.
   - Благодарю вас, - сказал Альфред фон Шлиффен.
   - Я тоже буду по вас скучать, - произнёс Фредерик Дуглас, голос его был низким и чистым, словно тональность нижнего регистра органа. - Вы всегда обращались со мной, в первую очередь, как с мужчиной, а уж потом, как с чернокожим.
   - Вы - мужчина, и я это видел, - сказал Шлиффен так, словно обращался к солдату, который отважно сражался. При этих словах капитан Ричардсон скривился. Шлиффен не стал обращать внимания на адъютанта Уилкокса и пошёл вслед за рядовым, который отвезёт его к поезду, на котором он вернётся в Филадельфию.
   Южнее Огайо, по-прежнему, грохотали пушки и трещали винтовки. Кучер Шлиффена задумчиво вздохнул.
   - Как считаете, полковник, на этот раз президент примет перемирие?
   - Спрашивать следует не меня, - ответил ему Шлиффен. - У ваших собственных офицеров гораздо лучшее понимание того, как жалует... желает поступить ваш президент. - Будь он на месте Блейна, то немедленно заключил бы мир, а потом пал бы на колени, благодаря Господа, что отделался на столь лёгких условиях. Однако солдат спрашивал его не об этом.
   Сплюнув на дорогу бурую струю того, что американцы называли табаком, кучер произнёс:
   - Мои офицеры не скажут мне и который сейчас час. Геенна огненная, они даже не скажут мне, день сейчас или ночь. Я надеялся, вы другой.
   Германский офицер также не стал бы говорить обычному солдату, который сейчас час. Обычный германский солдат и не ожидает, что офицеры будут говорить ему, который час. Американский рядовой казался обиженным тем, что не был посвящён во все мнения и секреты своего руководства. Американцы, - думал Шлиффен, - порой, теряют понятие равенства.
   Вместе с парой офицеров армии США - у одного рука на перевязи, другой передвигался с помощью костыля - он занял вагон первого класса. Один американец поставил бутылку. К тому моменту, когда поезд из Индианы переехал в Огайо, оба уже напились.
   Они предложили Шлиффену распить виски с ними, и очень удивились, когда тот сказал нет. Передав её друг другу несколько раз, они позабыли о его присутствии. Это его вполне устраивало, до тех пор, пока они не начали петь. С этого момента работать стало тяжелее.
   Он держался. Послу фон Шлёцеру будет нужен полный рапорт о Битве за Луисвилль для отправки Бисмарку. Самому Шлиффену для отправки в Генеральный Штаб потребуется ещё более полный рапорт.
   Рапорт получился не таким, каким ему хотелось бы, и не только музыка, в силу отсутствия более подходящего по зловонию слова, была тому причиной. Часть получалась гладкой; по вопросам, касающимся тактики - использования в бою казнозарядных винтовок и казнозарядных орудий - он писал со всей осведомлённостью. Именно эта часть требовалась и Канцелярии и Генеральному Штабу. Но это была лишь часть.
   Он вздохнул. Ему хотелось понимать стратегические последствия Луисвилльской кампании столь же ясно, как и тактические. То, что казнозарядное оружие и улучшенная артиллерия давали большее преимущество обороняющимся, было очевидно. В этом стратеги были убеждены ещё до начала войны, так оно и оказалось, причём даже в большей степени, чем они предполагали.
   Оставалось неясным, и в то же самое время, чрезвычайно важным, каким образом, среди прочего, наступающие смогут нивелировать усилия обороняющихся. К сожалению, - писал он, - вооруженные силы США проводили кампанию таким образом, что её тяжело анализировать, поскольку они мало внимания уделяли фактору внезапности и ложным направлениям. Основываясь на своих наблюдениях, могу авторитетно заявить, что лобовые штурмы заблаговременно подготовленных позиций, даже с учётом артиллерийской подготовки, которая ни в одном из своих аспектов не была ущербной, заранее обречены на провал, вне зависимости от качества подготовки войск, которое также было на высоте.
   Он снова вздохнул. Каждая военная кампания США, что он изучал, и эта и Война за Сецессию, демонстрировала громогласную очевидность данного факта. Как и Макклеллан до него, Уилкокс взял за пример для подражания слона. Он готов разнести вдребезги всё на своём пути к цели, повалить дерево, вытянуть хобот и сорвать сладкий плод.
   Похоже, ни один генерал армии США не сообразил, что если он пойдёт к дереву кружным путём, а не прямо к нему, местность может оказаться боле удобной, чем лежащая прямо впереди, и плод может упасть к нему сам. Конфедераты это прекрасно поняли, а их противник нет. В 1862 году Роберт Э. Ли не пошёл к Вашингтону напрямик. Нет, он двинулся в Пенсильванию и вынудил США отвечать на его действия в изменчивой обстановке. Ли, похоже, был благословен даром импровизации. Единственный намёк на подобное мышление со стороны командующих армией США заключался в их непоколебимой вере в то, что они пробьют себе дорогу где угодно, а подобное мышление было ближе к наваждению безумца, чем к здоровому воображению.
   Шлиффен боролся с рапортами весь вечер, а затем, с наступлением темноты, при свете газовых ламп. К тому времени американские офицеры перестали петь. Вместо этого, напившись до полного ступора, они храпели. Этот шум оказался ещё ужаснее предыдущего; Шлиффен и не предполагал, что подобное возможно.
   Следующим утром их накрыло чудовищное похмелье, знак Шлиффену о том, что Господь и в самом деле вершил справедливость в этом мире. Вскоре они подвергли его веру испытанию. Один достал из саквояжа новую бутылку виски, и они снова напились. На этот раз Шлиффен подвергался искушению напиться вместе с ними, хотя бы для того, чтобы заглушить их хриплые голоса. Сатана посылает искушения, которые следует превозмочь. Это Шлиффен превозмог.
   Когда поздно ночью на вторые сутки поезд прибыл в Филадельфию, он вознёс искреннюю благодарственную молитву. Злорадствовать над печальным состоянием пары офицеров армии США было не вполне по-христиански. Никто не идеален, - сказал он себе. И он злорадствовал.
   Кучер ждал его, чтобы отвезти его в контору сосисочного фабриканта. Когда этот парень поприветствовал Шлиффена по-немецки, тот автоматически ответил по-английски. Затем, чувствуя себя глупцом, он хлопнул себя ладонью по лбу.
   - Прошу прощения, - произнёс он на родном наречии. - Мало того, что в последнее время я говорил только по-английски, так ещё я настолько устал, что едва ноги переставляю.
   - lch verstehe, Herr Oberst, - ободряющим тоном произнёс кучер. - Bitte, kommen Sie mit mir (Понимаю, господин полковник. Прошу, следуйте за мной - нем.).
   Шлиффен поехал вместе с кучером. Он заснул в коляске, а потом, вернувшись в настоящую постель после долгого отъезда, изобразил мертвеца максимально достоверно, насколько это возможно за пределами могилы. Когда он проснулся, то взгляд на карманные часы вынудил его выскочить из мягкой гостеприимной постели в некоем подобии ужаса - было почти одиннадцать.
   Курд фон Шлёцер отмахнулся от его униженных извинений.
   - Не переживайте, полковник, - сказал немецкий посол в Соединённых Штатах. - Я понимаю, что человек, вернувшийся с тяжелой службы на благо своей страны, имеет право на ночь, чтобы восстановиться.
   Напоминание Шлиффену о том, что он исполнял свой долг, восстановило его хорошее настроение.
   - Благодарю за проявленное в отношении меня терпение, ваше превосходительство, - сказал он. - Я уже два дня не имел доступа к газетам и телеграфу. Президент Блейн уже ответил на новый призыв конфедератов к миру?
   Шлёцер медленно и скорбно покачал головой.
   - Он не сказал да; не сказал нет. Я общался с ним вчера, убеждал, как убеждал всегда, принять эти условия, пока он не обнаружил, что его заставляют принять условия куда хуже.
   - И что он сказал? Что он мог сказать? - спросил Шлиффен.
   - Вообще-то, мало что сказал, - ответил германский посол. - Не думаю, что он всё ещё верит в победу в этой войне. Но также не думаю, что он сам и его партия могут решиться позволить себе унижение в признании поражения в войне, которую они сами же и начали.
   - Их берега обстреливают и разоряют. Их прибрежные города бомбят. Их разбили у границ провинций, аннексию которых они собирались предотвратить. К ним вторглись с севера. Их собственное вторжение на вражескую территорию обернулось наикровавейшим поражением за всю историю войн. Если это не поражение, то обереги меня Господь от него!
   - Полковник, если я сочту, что вы ошибаетесь, будьте уверены, я вам об этом скажу, - ответил на это Шлёцер.
   - Что же говорит Блейн? Как же он намеревается вести войну, в которой ему не победить? - спросил Шлиффен.
   - Говорит, что, раз Соединённые Штаты до сих пор держатся, они не побеждены, - сказал Курд фон Шлёцер. - Как ему удастся обратить это в то, что общепринято считать победой, находится за пределами моего понимания. Оно также находится и за пределами его понимания, хотя сам он этого никогда не признает.
   - Что можно сделать, чтобы убедить его, что это так? - спросил Шлиффен. - Единственная причина, почему он ещё не расплатился сполна за свою глупость, заключается в том, что Соединённые Штаты слишком большие, чтобы проглотить их в один присест.
   - Поверьте, я это понимаю, - сказал Шлёцер. - И Блейн это понимает; он отнюдь не дурак. Но он считает размер преимуществом и оправданием продолжать сражаться. К тому же он настолько сильно ненавидит Великобританию и Францию за помощь его врагам, что эта ненависть затмевает его разум и мешает мыслить ясно.
   - Большие размеры многократно помогали России, - сказал Шлиффен. - Это и в самом деле фактор, с которым нужно считаться. Однако русские пользовались этим, чтобы заманить противника вглубь своей земли и сражаться с ним только там и тогда, когда нужно им - так потерпел фиаско Наполеон, и шведы до него. Это наша самая большая забота, если нам когда-нибудь предстоит воевать с Российской империей.
   - Но здесь вторжение не более чем второстепенный вопрос, и было предпринято только после того, как Соединённые Штаты отвергли первое мирное предложение президента Лонгстрита, - сказал Шлёцер.
   - Да, конфедераты избрали оборонительную стратегию, что отлично подходит для новых вооружений, - согласился Шлиффен. - Подробности изложены в моём отчёте. Лонгстрит умён, и придерживается этой стратегии, пускай отказ от неё позволил бы в настоящий момент добиться большего.
   - Лонгстрит умён, - повторил посол Германии в Соединённых Штатах. - Я слышал, не спрашивайте, откуда, что некоторые генералы конфедератов активно отстаивают позицию, что на Соединённые Штаты следует наложить более жёсткие условия мира, и осуществить полномасштабное вторжение туда, дабы принудить Соединённые Штаты принять эти условия. Лонгстрит сопротивляется этому предложению и навязывает свою политику и армии и правительству.
   - Так и должен поступать глава правительства, - сказал Шлиффен. - К слову, президент Блейн навязывает свою политику и правительству и армии Соединённых Штатов.
   - Так и есть, полковник, - сказал Курд фон Шлёцер. - Так и есть. Однако, как ещё должен поступать глава правительства, так это выбирать для навязывания мудрую политику. Оба аспекта важны, поскольку, если сама политика понимается неправильно, она потерпит неудачу, сколь агрессивно она бы ни навязывалась. Более того, ошибочно принятая политика потерпит неудачу тем более эффектно, чем агрессивнее она навязывается.
   Шлиффен обдумал эти слова. Его главной заботой было разрабатывать политику, а не видеть, как она претворяется в жизнь. Немного поразмыслив, он склонил голову перед послом Германии в США.
   - Думаю, вы правы, ваше превосходительство.
  
   По одну сторону от Джеба Стюарта стоял сеньор Салазар, алькальд Кананеа. Он позабыл английский и бегло по-испански орал на командующего Трансмиссисипским округом. По другую сторону от Стюарта стояли Джеронимо и Чаппо. Джеронимо орал на языке апачи, слишком быстро, чтобы Чаппо даже надеялся перевести. Время от времени, пожилой индеец, понимавший и говоривший по-испански, переходил на этот язык, чтобы ответить на что-то, сказанное Салазаром.
   Окруженный неразборчивой какофонией, Стюарт повернулся к Горацио Селлерсу и произнёс:
   - Господи Боже, лучше бы я имел дело с верблюдами, - После дикой поездки до Ханоса и обратно, подобное заявление явно звучало, как выражение глубочайшей озабоченности.
   Адъютант кивнул.
   - Верблюды, по крайней мере, не разбиваются на группировки, сэр. Приятно думать, что вы можете что-то сказать о зверях.
   Стюарт поднял руку.
   - Пожалуйста, джентльмены... - начал он. Ни апачи ни алькальд не обратили на него никакого внимания. Стюарт достал пистолет и выстрелил в воздух. Под звуки грохочущего эха он изо всех сил выкрикнул: - А, ну, заткнулись все!
   Сработало, пускай и на мгновение. В наступившей внезапно тишине, Горацио Селлерс сказал:
   - Сэр, мы пытались разобраться, что за хрень тут творится с самого вашего отъезда из города. Даже сейчас, единственное, что могу вам сказать, что если бы наши парни с тех пор не держали их порознь, индейцы и мексиканцы устроили бы между собой битву. - Он покачал головой. - Сначала слушаешь одну версию, затем слушаешь другую, и в итоге получается, словно говоришь о порохе и овсяной крупе - никогда не поверишь, что оба они происходят из одного материала.
   - Если начать слушать обе версии одновременно, заработаешь такую головную боль, какой не бывает даже после мескаля, - сказал Стюарт.
   Салазар всё понял. Он кивнул. Когда Чаппо перевёл речь Стюарта для Джеронимо, на лице знахаря на мгновение промелькнула мимолётная улыбка, но лишь мимолётная, и лишь на мгновение.
   Стюарт продолжил:
   - Жители Кананеа - все жители Соноры и Чиуауа - теперь граждане Конфедеративных Штатов Америки. Мы будем защищать их от любого, кто станет чинить им неприятности. - Сеньор Салазар выглядел удовлетворённым. Прежде чем он успел что-нибудь сказать, Стюарт продолжил: - Апачи - наши союзники, которые сражались бок обок с нами и проливали кровь бок обок с нами. Их мы также будем защищать от всех, кто станет чинить им какие-либо неприятности.
   - Как, чёрт подери, мы будем заниматься этим одновременно... - пробормотал себе под нос майор Селлерс.
   Стюарт решительно притворился, что не услышал этих слов. В данный момент он тоже не знал, каким именно образом Конфедеративные Штаты будут заниматься этим одновременно. Он знал, что им придётся заниматься и тем и другим, если они намерены управлять Сонорой и Чиуауа. Чувствуя себя царём Соломоном, слушающим претензии двух женщин на одного ребёнка, он сказал:
   - Давайте узнаем, сможем ли мы во всём разобраться и сохранить мир. Я хочу выслушать обе версии по очереди. - Сунув руку в карман, он достал монету в пятьдесят центов, подкинул её в воздух и поймал. - Решка. Сеньор Салазар, вы первый.
   Алькальд ядовито взглянул на Джеронимо и Чаппо. Он теперь вёл себя с ними смелее, чем когда они и конфедераты впервые прибыли в Кананеа, несомненно, из-за того, что понял, что конфедераты не позволят апачам навредить его людям.
   - Они - животные, - прошипел он. - Почему мы должны жить с ними в мире? Они не знают, что значит слово мир.
   - Вы те, кто нарушает клятвы, - выкрикнул Чаппо, не дожидаясь какого-либо ответа от отца.
   - По очереди. - Стюарт вновь поднял руку. - Никаких оскорблений с обеих сторон. Только расскажите, что, по-вашему, произошло. Продолжайте, сеньор Салазар.
   - Gracias (спасибо - исп.), - с достоинством произнёс Салазар. - Итак, я расскажу вам чистую правду, дабы вы могли отличить ложь этих Indios, когда они заговорят. - Джеб Стюарт кашлянул. Алькальд бросил на него взгляд, почти столь же ядовитый, каким он наградил апачей, однако продолжил: - Эти... Indios, - было заметно, что он сдержался от употребления слова пожёстче - напали на мою деревню, напились мескаля, умыкнули трёх самых красивых и милых девственниц, и надругались над ними раз за разом, словно... - Он снова одёрнул сам себя. - Одна с тех пор умерла от того, что они с ней сотворили, а две других пытались повеситься. Разве удивительно, отчего мы так разозлились?
   - Если всё было именно так, нет. - Стюарт обратился к Чаппо и Джеронимо. - Это очень серьёзное обвинение против вас. Что можете на него ответить?
   Чаппо переводил речь алькальда для отца. Когда заговорил Джеронимо, он то же самое делал для Стюарта.
   - Отец говорит, в Кананеа никогда не было трёх девственниц, ни здесь, ни здесь и ни здесь. - Он указал на свой пах, на рот и на задницу.
   Сеньор Салазар кипел от ярости, и, казалось, был готов взорваться.
   - Никаких оскорблений, - строго произнёс Стюарт. Если ему и хотелось заржать, по его лицу этого прочесть было нельзя. - Продолжайте.
   Джеронимо вновь заговорил. И вновь Чаппо перевёл:
   - Отец сказал, к нам в палатки пришли три putas. Не знаю, как будет putas по-английски - женщины, которые отдают вам своё тело, если вы им что-нибудь даёте взамен.
   - Шлюхи, - кратко пояснил майор Селлерс.
   - Шлюхи... благодарю. - Он коллекционировал английские слова, как его кузен Батсинас коллекционировал ремесленные навыки. Всего за несколько месяцев Батсинас выучился во вполне неплохого кузнеца, и постоянно пытался выменять новые инструменты. Стюарт счёл это хорошим знаком, знаком того, что апачей, если набраться терпения, можно цивилизовать. Возможно, с терпением, достойным Иова, - подумал он.
   Едва Чаппо успел пополнить свой словарь, как Салазар перебил его и выкрикнул:
   - Ложь! Ложь! Всё - ложь!
   - Он позволил вам говорить, - сказал ему Стюарт. - И вы позволите ему говорить, иначе я на месте разрешу это дело в его пользу. Вы меня поняли? - Весьма неохотно, алькальд взял себя в руки. Стюарт снова кивнул Джеронимо и Чаппо.
   Через сына Джеронимо произнёс:
   - Как я и сказал, эти три шлюхи, - Чаппо проговорил последнее слово с тщательностью, которое к нему обычно не применялось, - пришли к нам в палатки. Они принесли с собой мескаль. Да, некоторые мои воины насладились ими, и за их тела и мескаль отплатили серебром, или даже золотом. - Мгновение спустя, старый знахарь добавил. - Наши женщины не ведут себя столь свободно, а если ведут, мы отрезаем им кончик носа.
   - Следовало бы поступать так в Нью-Йорке, - сказал майор Селлерс и хрипло рассмеялся. - Тогда там оказалось бы множество уродливых женщин. - Самый крупный город США имел в Конфедеративных Штатах репутацию центра разврата.
   Как бы ни был Стюарт согласен с адъютантом, он махнул рукой, чтобы тот замолчал. Затем он спросил Джеронимо:
   - С чего тогда после этого умерла та жительница Кананеа?
   - Она не умерла, - ответил вождь апачей. - Она влюбилась в одного из моих людей и они вместе сбежали.
   - Верните их, - сказал Стюарт. - Отправьте за ними людей. Вам же будет лучше, если вы сможете это доказать.
   Чаппо перевёл эти слова Джеронимо, а затем, обеспокоенно заговорил от своего имени: - Женщина скажет, мужчина забрал её силой, правда это или нет. Она попытается снять с себя вину.
   - Возможно и так, - нейтральным тоном произнёс Стюарт. Строго говоря, он считал подобное вероятным. Никто, ни конфедерат, ни янки, ни мексиканец, ни индеец не любил брать вину на себя. Он обратился к сеньору Салазару. - Кто те две женщины, что вернулись в Кананеа, и где они живут?
   - Одну зовут Гуадалупе Лопез, дом её семьи около площади, - ответил алькальд. - Вторую бедную жертву индейской похоти зовут Кармелита Фуэнтес. Она живёт на краю города, у дороги в сторону Ханоса.
   - Благодарю, сэр. - Стюарт в раздумьях дёргал бороду. Несколько секунд спустя, он обратился к майору Селлерсу. - Отправьте людей к обоим домам. Посмотрите, нет ли там североамериканского золота и серебра в количествах, выходящих за рамки обычного. Апачи много награбили на территории Нью-Мексико. Если у них есть серебро и золото на женщин, именно эту монету они и будут тратить.
   - Есть, сэр. - Адъютант просиял. - Весьма умно, сэр.
   Теперь тревожные нотки послышались уже в голосе Салазара.
   - Должен напомнить вам, генерал, Кананеа давным-давно торгует с los Estados Unidos. В нашем городе много денег из этой страны. Вы не должны удивляться, когда найдёте их во многих домах.
   - Возможно и так, - тем же нейтральным тоном, что и Чаппо, ответил Стюарт. - Так или иначе, мы выясним, равно как выясним, приведут ли апачи ту другую девушку, и что она после этого скажет.
   Алькальд поклонился.
   - Я направлюсь к домам тех двух бедных женщин с вашими солдатами и окажу любую помощь, что есть в моей власти.
   - Ничего подобного вы не сделаете. Вы останетесь, здесь, со мной. - Стюарт добавил в голос командных ноток. Последнее, чего он хотел, так чтобы Салазар говорил женщинам и их семьям, что делать и что говорить. Он позволил алькальду сохранить лицо, добавив: - У меня есть люди, говорящие по-испански. Для них это будет хорошей практикой.
   При подобных обстоятельствах Салазар мог только подчиниться. Он был этому совершенно не рад. Джеронимо и Чаппо также выглядели безрадостно. Заметив это, Стюарт сообразил, что никто не знал что произошло между жительницами Кананеа и апачами на самом деле, так что и мексиканцы и индейцы боялись, что выяснение истины выставит их в дурном свете.
   Горацио Селлерс рассуждал в том же ключе. Разобравшись с отправкой солдат в Кананеа, он вернулся и заговорил тихим голосом:
   - На что желаете поспорить, что выяснится, что латиноски окажутся шлюхами, но краснокожие их принуждали?
   - Я бы этому ни капельки не удивился, - тем же шёпотом ответил Стюарт. - Они не уверены, кто именно виноват, но уверены, что готовы из-за этого друг друга поубивать. Только из-за этих двух провинций нам понадобится больше регулярных войск, чем раньше. Нужно будет патрулировать границу с янки, нужно будет патрулировать границу с Мексиканской империей, и нам нужно будет патрулировать каждый фут земли между границами, если мы не хотим, чтобы драки, подобные той, что тут чуть было не случилась, вспыхивали по три раза в неделю.
   - Да поможет Бог военному министру, когда ему придётся объяснять всё это Конгрессу, - сказал Селлерс.
   - Да поможет Бог Конгрессу, если там к нему не прислушаются, - бросил в ответ Стюарт. Прислушаются ли конгрессмены в далеком Ричмонде, оставалось только гадать. Если не прислушаются, вскоре шум станет громче. В этом Стюарт был уверен.
   Пару часов спустя, солдаты, что обыскивали дома Лопез и Фуэнтес, доложили Стюарту:
   - Сэр, в одном доме мы нашли пять серебряных долларов США, и два золотых по четверти десятки в другом, сэр, - сообщил лейтенант, что ими командовал. - По пять долларов в каждом доме.
   - Больше, чем стоят эти мексиканские шалавы, - пробормотал майор Селлерс.
   Стюарт, как бы случайно, наступил ему на ногу.
   - Вообще-то, это ещё ничего не доказывает, - произнёс командующий Трансмиссисипским округом. - Рядом граница с США. Женщины всё ещё настаивают, что их насиловали? - Когда лейтенант кивнул, Стюарт вздохнул. - Ладно. Посмотрим, вернётся ли третья. Если нет, полагаю, придётся поверить алькальду.
   Однако женщина, её звали Мария Герреро, и в самом деле вернулась несколько дней спустя. Оказавшись в Кананеа, она громогласно заявила об оскорблениях, которые причинили ей апачи, в компании которых она оказалась. Воин, оказавшийся под подозрением, крепкий храбрец по имени Яножа, в свою очередь громогласно настаивал на её доброй воле. На ней не было синяков, она не была побита, однако она заявила, что была слишком напугана, чтобы сопротивляться. Яножа сказал, она не хотела сопротивляться.
   Тупиковая ситуация. Стюарт ненавидел тупиковые ситуации. Он ненавидел всяческую двусмысленность. Чем старше он становился, тем больше двусмысленностей этого мира замечал. Это он тоже ненавидел.
   - В бою, слава Богу, всегда знаешь, кто победил, а кто проиграл, - пожаловался он адъютанту. - Этим и хороша война.
   - Так точно, сэр, - согласился Селлерс. - Но что же нам делать, ведь тут никто ничего не знает, и выяснять не желает?
   - Убедить апачей и мексиканцев пока обо всём забыть, ведь никто ни в чём не уверен, - сказал Стюарт. - Только это и приходит на ум. Когда они снова столкнутся, возможно, станет понятнее, кто что кому сделал. Я вам так скажу: надеюсь, так и будет.
   Он изо всех сил старался поддерживать мир между союзниками и подчинёнными. Время тоже помогало. Когда они какое-то время не вгрызались друг другу в глотки, он начал думать, что вероятно, этого уже и не случится. Ему из всех сил хотелось верить, что обе стороны забудут о произошедшем. Как бы он ни старался, удача была не на его стороне.
  

Глава 16

   Поезд Фредерика Дугласа остановился на южном вокзале Чикаго, что на углу Стейт и Двенадцатой. Когда Дуглас посмотрел в окно на суматоху на перроне, ему принудительно напомнили, что пока армия Огайо билась лбами с конфедератами в Луисвилле, большая часть Соединённых Штатов продолжала заниматься своими делами, которыми занималась ещё до начала войны.
   После того, как он долгое время не видел ничего, кроме синих мундиров (не считая того краткого и жуткого периода, когда он видел серые и ореховые мундиры), Дуглас удивлённо моргнул при виде костюмов - клетчатых, твидовых и в ёлочку - и рубашек в яркую полоску на мужчинах, а также при виде фантазийных, нефункционального покроя и ярких цветов женских нарядов. Воистину, этот мир отличался от того, из которого прибыл он.
   С чемоданами в руках он пробрался к строю ожидавших омнибусов Пармели.
  
   Пармели Трансфер Ко. - чикагская транспортная компания, основанная Франклином Пармели в 1853 г., обеспечивала челночные грузопассажирские рейсы между всеми железнодорожными вокзалами города и трансфер в большинство отелей Чикаго и его пригородов по фиксированному расписанию и малой цене, в связи с чем смогла вытеснить даже бесплатный фирменный трансфер от самих гостиниц и получила эксклюзивные права на соответствующие услуги, действовавшие вплоть до 1971 г. Существует по сей день под названием Континентальный Аэроэкспресс, сохранив статус семейной компании, но переключившись на автобусное обслуживание аэропортов Чикаго.
  
   Возница, который только что снял торбу с кормом с головы лошади, взглянул на Дугласа отнюдь не с радостью.
   - Чаво извольте? - спросил он, говор и морковного цвета шевелюра выдавали в нём ирландца.
   - Отправиться в Палмер Хаус, - спокойно ответил Дуглас.
   Как уже часто бывало, его низкий раскатистый голос и речь образованного человека, в некоторой степени компенсировали цвет кожи. Равно как и пункт назначения - один из двух лучших отелей в Чикаго. Вместо того, чтобы рыкнуть ему отправляться куда-нибудь в другое место, кучер омнибуса после отчётливой паузы сказал лишь:
   - Проезд - пятьдесят центов.
   У тебя есть пятьдесят центов? - таилось за этими словами, чего не случилось бы, если бы кучер обращался к белому. С отточенным безразличием Дуглас бросил ему полдоллара.
   - Я там уже бывал, - сказал он.
   Кучер поймал монету в воздухе, словно та могла испариться, едва коснувшись земли. Дуглас взобрался в наполовину заполненный омнибус. Кучер уставился на него, словно гадал, что ещё сойдёт ему с рук. Дуглас огляделся со спокойствием, отточенным настолько же, насколько и его безразличие. Плечи ирландца поникли. Он поднял сумки Дугласа и загрузил их, пусть и немного более грубо, чем мог бы, в ящик на задней части омнибуса.
   Вскоре все места в транспортном средстве были заняты, за исключением одного рядом с Дугласом. Он задумался, сколько раз за все эти годы сталкивался с подобным. Больше, чем можно было бы сосчитать, это уж точно. Кучер явно сообразил, что последнее место никто не займёт, поскольку забрался на своё место, щёлкнул поводьями и омнибус поехал. Над улицами тянулись телеграфные провода, так густо, будто лианы в джунглях.
   - Палмер Хаус! - выкрикнул кучер, когда подъехал к отелю, который занимал квартал на Монро, между Стейт и Уобаш, со стороны последней и располагался вход. Дуглас сошёл с омнибуса в компании пары мужчин и женщины. Дуглас дал кучеру дайм на чай за то, что тот вытащил его сумки из багажника, затем вошёл внутрь здания. Фойе представляло собой большой зал с полом, выложенным разноцветной мраморной плиткой. Плевательницы позвякивали от метких отхаркиваний, менее точные плевки придавали мрамору новые, не столь приятные цвета. По залу во всех направлениях торопились мальчишки из Вестерн Юнион и почтовые курьеры.
   К облегчению Дугласа, проблем с размещением он не испытал.
   - Номер 211, - сказал администратор и протянул ему ключ с выбитыми на нём цифрами. Паренёк взглянул на бесчисленные ряды ячеек позади стола.
   - Да, так и думал, вас тут ждёт письмо.
   - Благодарю. - Дуглас взял конверт с его именем, написанным издавна знакомым почерком. Записка внутри подтвердила его догадки. Если вы не слишком устали, - гласила она, - встретимся сегодня за ужином в семь вечера в ресторане отеля. Мы были там в момент рождения; помолимся же, чтобы не оказаться там в момент смерти. Как обычно, подпись пересекла поперечный штрих инициала христианского имени, сразу же переходя в первую букву фамилии - А. Линкольн.
   - Вам чем-нибудь помочь? - спросил администратор.
   - Только подскажите, верно ли я помню, что вход в ваш ресторан расположен со стороны Стейт-стрит, - ответил Дуглас.
   - Да, именно так. - Клерк кивнул. Он не обращался к Дугласу сэр, но во всех остальных отношениях оставался весьма вежлив. Чернокожему доводилось терпеть отношение гораздо хуже этого.
   Он поднялся наверх, разобрал вещи и принял ванну в жестяной купальне в конце коридора. Освежившись, он вернулся в номер, снова поджёг газовую лампу над столом, и писал письма и газетную статью, пока не подошло время ужина с бывшим президентом.
   В ресторане Палмер Хаус метрдотель уставился на него рыбьим взглядом.
   - Я прибыл на ужин с мистером Линкольном, - сказал Дуглас и лёд треснул. Незаметно поданный серебряный доллар сделал этого парня таким же подобострастным, каким любой конфедерат-плантатор хотел бы видеть раба.
   Когда Дуглас пришёл, Линкольн уже сидел за столом. Он встал во весь свой угловатый рост, подобно складной линейке плотника.
   - Рад тебя видеть, Фред, - сказал он и протянул большую костлявую ладонь.
   Дуглас пожал её.
   - Много времени прошло, - сказал он. - Однако мы оба ныне не в моде, и обоим нам приходится изо всех сил трудиться, дабы наши голоса были услышаны. Из-за этого остаётся мало времени на общение.
   - Ну ведь это же правда? - произнёс Линкольн с деревенским говором своей юности. - Что ж, присаживайся, поужинаем, затем всё обсудим и поглядим, что у нас получится.
   - Превосходное предложение. - Дуглас сел, после чего изучил меню. Он заявил с твёрдой решительностью: - Я возьму бифштекс. Если я не смогу получить хорошего в Чикаго, то значит, что они вообще исчезли с лица Земли.
   - Я ел бифштекс прошлым вечером, поэтому, пожалуй, закажу жареного цыплёнка, - сказал Линкольн. - Впрочем, с учётом того, что нас ждёт ближайшие несколько дней, стоило бы выбрать запечённого гуся.
   - Дела совершенно точно до такого не дошли, - сказал Дуглас.
  
   Испечь гуся - американская идиома, в зависимости от контекста, аналогична нашим подвести под монастырь или вырыть самому себе яму.
  
   Линкольн взглянул на него. Строго говоря, Линкольн глянул сквозь него. Бывший президент не произнёс ни слова. Дуглас, почувствовав, что покраснел, был рад тому, что его коричневая кожа это скрывала. Когда подошёл официант, чтобы выяснить, чего мужчины желают, он счёл этот перерыв за счастье.
   Его бифштекс, своевременно прибыв, вызвал по случаю ещё один перерыв, на этот раз восторженный. Сидевший напротив Дугласа Линкольн методично уничтожал половину цыплёнка. К блюдам мужчины употребляли виски.
   - Как тебе удаётся оставаться столь стройным с таким аппетитом, вне моего понимания, - сказал Дуглас, похлопав себя по внушительному брюшку.
   Линкольн пожал плечами.
   - Я ем, и меня едят. - Как и Дуглас, он не пил без меры, но, возможно, пары спиртного позволили его разочарованию в мире, в котором он оказался, проявиться до той степени, какой он обычно не допускал. А может, и что-то другое. После свойственного ему самоуничижительного смешка, он сказал: - Я отлично держусь в присутствии своих врагов; в присутствии друзей я позволяю печали проявить себя. Имея в эти дни столь мало друзей, я остаюсь веселым джентльменом.
   Выглядел он весёлым, как гробовщик. Обычно, он так и выглядел, вне зависимости от того, в каком настроении находился.
   - Состояние Республиканской партии, конечно же, не может быть таким плохим, каким ты его описал в приглашении на ужин, - сказал Дуглас.
   - Не может? Почему же? - спросил Линкольн и Дуглас не нашёлся с ответом. Бывший президент продолжил: - Возможно, это последний ужин Республиканской партии.
   - Судя по тому, как пошла война, полагаю, ты, скорее всего, прав, - сказал Дуглас. - У меня были такие надежды, когда мы начали её, но сейчас... - Его голос стих.
   - Сейчас мы оба стали ближе, чем нам хотелось бы, к непосредственому знакомству с палачом, - сказал Линкольн, отчего Дуглас поморщился и кивнул. - Но я не об этом. Нашей партии предстоит пройти кривой дорожкой и довольно скоро, причём так было бы, даже если война пошла бы так, как нам хотелось.
   - Полагаю, ты чересчур пессимистичен, - сказал Дуглас. - Если бы мы сумели заставить конфедератов извергнуть Сонору и Чиуауа обратно, мощь республиканцев укрепилась бы на многие годы вперёд.
   Однако Линкольн покачал головой.
   - Как бы я ни пытался, я не могу себя в этом убедить, поскольку мы отринули те принципы, на которых мы с тобой, да и другие тоже, основывали эту партию в первую очередь. Когда ты последний раз слышал, чтобы республиканец говорил о честной доле для рабочего человека или о правосудии и равенстве для всех людей? Вот какие идеалы мы разделяли, когда были молоды. Превратились ли они из блага во зло с нашей старостью?
   Дуглас нахмурился и посмотрел в стакан виски. В те яростные, пьянящие времена перед началом Войны за Сецессию, всё казалось возможным.
   - Со времен войны мы, возможно, стали слишком озабочены тем, чтобы вернуть стране её стержень, дать ей возможность встать во весь рост посреди всего мира и...
   - А как насчёт задуматься, за что она будет стоять, когда встанет во весь рост? - перебил Линкольн. - Мы забыли о рабочем человеке, пока капиталисты втаптывают его в грязь. Мы слишком долго смотрели наружу и совсем мало смотрели на самих себя, поэтому под партией зияет яма. Если народные массы не поверят, что мы представляем их интересы и можем улучшить их судьбу, они отдадут свои голоса другим, и я, например, не смогу их за это винить. Если бы я был в их тарелке, если только у них вообще есть свои тарелки, я бы и сам отдал свой голос другим.
   - Я смотрю наружу, - сказал Дуглас. - Я смотрю на юг, туда, где мои собратья всё ещё остаются под ярмом.
   - Я знаю, старый друг, - сказал Дуглас. - И я не берусь осуждать тебя, поскольку там лежит твоё сердце. Но разве ты не видишь, как владельцы фабрик в Соединённых Штатах эксплуатируют рабочий класс почти той же самой степени, в какой рабовладельцы в Конфедеративных Штатах эксплуатируют негров?
   - Так может видеть только белый, - бросил Дуглас, но тут же смягчился: - В этом мы с тобой не соглашались годами. Я спрошу тебя, Авраам: покажи мне фабриканта, который сможет по своему хотению покуситься на целомудрие хорошенькой девушки, работающей у него на фабрике, и которая ему нравится? - Он поджал губы. Цвет его кожи, черты лица, свидетельствовали о том, что и он сам являлся плодом подобного союза.
   - Тогда покажи мне рабовладельца, который, когда ослабнет хватка и состарится рука, сможет вышвырнуть раба прочь на голодную смерть без малейшего раздумья, словно избавляясь от порванной перчатки? Зло не одинаково, но и то, и другое происходит от вышестоящих, обладающих беспрепятственной властью над теми, кого они называют низшими, что, как я уже давно утверждал, разрушительно для демократии.
  
   Может показаться парадоксальным, но плантаторы на Юге не стремились избавляться от старых рабов, поскольку содержание их обходилось недорого (и во многом обеспечивалось другими рабами), а общая численность рабов в собственности существенно влияла на кредитный рейтинг рабовладельца.
  
   - Положение негров хуже и заслуживает большего внимания, - настаивал на своём Дуглас.
   - Положение негров в Соединённых Штатах не сильно отличается от положения остальных пролетариев в Соединённых Штатах, и с каждым днём это отличие становится всё меньше, - сказал Линкольн. - Глядя в сторону негров в Конфедеративных Штатах, для которых мы почти ничего не можем сделать, ты игнорируешь и негров и белых в Соединённых Штатах, для которых мы могли бы сделать гораздо больше.
   - Я хочу исправить большее из зол, что вижу, - сухо проговорил Дуглас.
   - Которое также наименее всего восприимчиво к изменениям. - Линкольн рассмеялся, что раздразнило чернокожего оратора и журналиста, который не видел в этом ничего забавного. Заметив выражение его лица, бывший президент пояснил: - Более двадцати лет назад я прошёл через то, что потом назвали дебатами Линкольна-Дугласа, и сейчас оказался в разгаре дебатов Линкольна-Дугласа.
   - После некоторых высказываний Маленького Гиганта относительного цветного населения, скажу тебе спасибо, если ты не станешь сравнивать меня с ним, - сказал Дуглас, но всё-таки улыбнулся. - Те выборы ты проиграл, но те дебаты сделали из тебя силу, с которой стоит считаться.
  
   Речь идёт про серию из семи дебатов в Иллинойсе в 1858 г., когда Линкольн пытался воспрепятствовать переизбранию демократа Стивена Дугласа в Сенат. Стивен Дуглас по кличке Маленький Гигант (имелось в виду несоответствие его политического веса весьма маленькому росту) выступил на платформе сохранения статус-кво между Севером и Югом, а также права штатов самостоятельно решать вопрос о сохранении или запрете в них рабства. Кстати, Линкольн проиграл только по голосам выборщиков от легислатуры штата со счетом 46-54; общее голосование было в его пользу с отрывом почти в 7%.
  
   - И всё, что страна получила от меня в ответ - это проигранная война и новый недружественный сосед на южной границе, - ответил на это Линкольн. - Всё, что партия получила, выбрав меня - это уверенность в том, что президента-республиканца не изберут в течение следующего поколения.
   Да, - подумал Дуглас, - Линкольн позволил своей горечи проявиться больше обычного.
   - Выше нос, старый друг, - сказал негр. - Ты сам говорил о царе, который поручил своим мудрецам придумать изречение, которое было бы верным и подходило для любых времён и ситуаций. И те сказали ему: И это пройдёт.
   - Да, и знаешь, что имели в виду те мудрецы? - спросил Линкольн. Дуглас покачал головой. - Республиканскую партию, - ответил Авраам Линкольн.
  
   Капитан Сол Берриман уже не выглядел ни ярко, ни молодо, как было до войны Соединённых Штатов с множеством врагов.
   - Доброе утро, полковник Шлиффен, - устало произнёс он. Он не озаботился тем, чтобы поговорить по-немецки, как раньше, а лишь махнул Шлиффену присаживаться в приёмной. - Генерал Роузкранс вскоре с вами встретится.
   - Благодарю, - сказал Альфред фон Шлиффен адъютанту Роузкранса. Капитан Берриман лишь угукнул в ответ и вновь занырнул в бумажную работу, которая поглощала его в тот момент, когда Шлиффен вошёл в кабинет.
   Закрытая дверь в святая святых Роузкранса почти не заглушала фразы, которые он, предположительно, выкрикивал в телефон.
   - Да, господин президент... Нет, господин президент... нет, нет, нет... Простите, ваше превосходительство, но я не думаю, что мы можем это устроить... Что? Что? Простите, я вас не слышу. - За последней фразой раздался резкий хрустящий звук, будто наушник новомодной машины швырнули на рычаг, где он лежал, когда им не пользовались.
   Генерал-майор Роузкранс открыл дверь в приемную и выглянул наружу с выражением затравленности в глубоко посаженных глазах.
   - А, Шлиффен, - произнёс генерал-аншеф армии США с неподдельным радушием. - Я, к дьяволу, лучше пообщаюсь с вами, чем с Джеймсом Г. - пара-другая слов утонула в его бороде, - Блейном.
   - Благодарю, генерал, - сказал Шлиффен, поднимаясь и проходя в его кабинет. Свои мысли об офицере, который костерит своего Верховного главнокомандующего, он оставил при себе. Вместо этого он указал на ящик на стене. - Жаль, что через него вам плохо слышно.
   - Чего? - Роузкранс уставился на него. Затем он рассмеялся. - Я всё прекрасно слышал, полковник. Дело в том, что я устал слушать. Каждый раз, когда кто-то просит вас сделать нечто невозможное, вам, блин, лучше притвориться, что вы его не слышите.
   Шлиффен вспомнил о британском адмирале Нельсоне, который умышленно поднёс подзорную трубу к слепому глазу, дабы не увидеть официальный приказ, который ему не понравился. С максимально возможным сочувствием в голосе германский военный атташе спросил:
   - О чём же таком президент просил вас, чего вы не можете сделать?
   Он сомневался, что Роузкранс ему ответит. Сам он не ответил бы на подобный вопрос иностранному атташе, находись он в Берлине. Однако американский военный не испытывал сомнений.
   - О чём он просил? - эхом отозвался Роузкранс. - О чём он просил? Он просил меня выиграть для него эту чёртову войну, вот о чём. Это же мелочь при нынешнем состоянии дел, не так ли?
   Изо рта у него несло виски. Впрочем, в данный момент, даже трезвый человек с трудом оставался бы оптимистом.
   - И как он хочет, чтобы вы этого добились? - поинтересовался Шлиффен.
   - Как? - взвыл Роузкранс, растягивая слово в болезненный крик. - Он не имеет ни малейшего представления, как. Я - военный, и предполагается, что это моя забота. У вас случаем не завалялся где-нибудь ключ к победе в войне, полковник Шлиффен? У меня - нет, и это, к дьяволу, правда.
   - Ежели президент Блейн победы от вас хочет в этой войне, то я не знаю, что вам сказать, как это сделать, - произнёс Шлиффен. - Единственный вопрос, который есть у меня, так это почему он не принимает мир, что предлагают ему конфедераты, и не возблагодарит Господа за это. Когда мы разбили Францию, мы забрали у них две провинции и заставили выплатить пять миллиардов франков.
   - Что такое миллиард? - спросил Роузкранс. Шлиффен взял из чернильницы ручку и написал число на листе бумаги: 5000000000. Роузкранс взглянул на него. - А, вы про пять биллионов. - Он тихо присвистнул. - Это много денег.
  
   В XIX веке в британском и американском английском термин биллион обозначал разные суммы - в США миллиард, а в Европе триллион. Лишь в 1974 г. термин был стандартизирован по американской норме его значения, до этого в британском английском использовали более привычный для нас миллиард.
  
   - Ja, - лаконично ответил Шлиффен.
   - Чертовски много денег, - сказал Роузкранс так, словно Шлиффен ничего не сказал.
   - Ja, - повторил Шлиффен, а затем: - И Лонгстрит не хочет забирать никаких провинций - нет, у вас говорят, штатов - у Соединённых Штатов. Он не хочет от Соединённых Штатов никаких денег. Он хочет только две провинции, которые он купил у Мексиканской империи, и чтобы Соединённые Штаты сказали, что они - их. С учётом того, что он мог бы сделать, это хорошие условия, nicht wahr? (разве нет? - нем.)
   - О, это хорошие условия, ну да, - сказал Роузкранс. - Как по мне, они даже слишком чертовски хорошие. Лонгстрит как будто говорит нам: Мы можем разнести вас, когда захотим, как в старые времена, и для этого нам не нужно у вас ничего отнимать. Это... унизительно, вот в чём дело.
   Шлиффен отпустил редкую для себя шутку:
   - Если президент Блейн этими мягкими условиями недоволен, президент Лонгстрит сделать может их и пожёстче. В этом я уверен. Вы не считаете, что я... прав? - Он кивнул сам себе, радуясь тому, что сумел вспомнить нужное английское выражение.
   - В актуальный момент, - сказал Роузкранс, что германский военный атташе, исходя из тона сказанного, принял за согласие. Роузкранс продолжил, вздохнув и поморщившись: - Но сейчас он этого не может сделать, потому что это тоже будет унизительно. Вы понимаете, о чём я говорю, полковник?
   - О да, я понимаю, - сказал Шлиффен. - Однако в войне единственный способ избежать унижения - это победить. Если вы проигрываете в войне, как вы можете сделать так, чтобы этого избежать? Враг показал себя сильнее.
   - Ну да, действительно? - И тут же Роузкранс резко помотал головой. - Нет, чёрт подери, конфедераты не показали, что они сильнее нас. Возможно, такие же сильные как мы, но не сильнее. Всё пошло коту под хвост только, когда Англия и Франция ударили нам в спину.
   - Но об этом мы и говорили ещё в Вашингтоне до начала войны, - сказал Шлиффен. - Британия и Франция являются друзьями Конфедеративных Штатов со времён ещё до Войны за Сецессию. У Соединённых Штатов должен был быть готовый план сражения одновременно со всеми этими тремя странами.
   - Я помню, вы об этом говорили, - ответил на это Роузкранс. - Должен вам сказать, тогда я не воспринял это всерьёз. Вы, правда, хотите сказать, что у себя в Берлине держите один план на случай войны с Францией, один на случай войны с Францией и Англией, ещё один на случай войны с Францией, Англией и Россией, и ещё один...
   - Aber naturlich, - перебил его Шлиффен. - А ещё мы думаем также об Австро-Венгрии и Италии, хоть сейчас они наши друзья. А ещё мы помним о Голландии, Бельгии, Дании, Швеции и Турции и...
   Генерал-аншеф армии Соединённых Штатов уставился на него.
   - Господи Боже, да вы не шутите, - медленно проговорил Роузкранс. - В вашем Генеральном Штабе, полковник, что, только тем и заняты, что сидят днями напролёт, изучая карты, графики движения, списки полков и не знаю, что ещё?
   - Да, - ответил Шлиффен, снова удивившись, что Роузкранса удивила сама мысль о военном планировании. - Мы убеждены, что, если начнётся война, мы должны как можно меньше полагаться на случайности.
   - На войне много случайностей, - настойчиво сказал Роузкранс. - Ничего не поделаешь. - Да, он американец, который не ищет ничего иного, кроме как возможности выйти в пространство неопределённости и уволочь оттуда всё, что получится.
   - Да, это так, - сказал Шлиффен. - Действительно, много. А должно быть как можно меньше. - Единственное, что Соединённые Штаты уволокут с нынешнего пространства неопределённости, так это разгромное поражение.
   - Возможно, - сказал Роузкранс так, словно человек, признающий, что лимбуржский сыр вполне может быть вкусным несмотря на то, как он пахнет. - Возможно. - Он стёр с шерстяного мундира бледное пятнышко. - Чем больше вы об этом говорите, полковник, тем больше я склоняюсь к мысли о том, что, когда эта треклятая война закончится, если она закончится, Соединённым Штатам следует послать в вашу страну несколько своих офицеров, дабы мы могли приглядеться как следует к тому, как вы ведёте дела.
   - Им были бы рады, - сказал Шлиффен. - Ваши соседи, что вас не любят, в союзе с французами, которые не любят нас. Поскольку враг у нас один, для нашей общей пользы было бы стать друзьями. - Он поспешно вскинул руку. - Вы должны понимать, я говорю лишь от своего имени, а не от имени канцлера Бисмарка.
   - Да, да, - Роузкранс нетерпеливо кивнул. - Я тоже не могу говорить от имени государственного секретаря. Говоря от имени никого, кроме как Уильяма С. Роузкранса, полковник, должен вам сказать, что для меня эта идея чертовски привлекательна.
   Альфред фон Шлиффен сидел спокойно, размышляя над тем, что он только что сказал. Враг моего врага - мой друг - истина древняя. Франция, насколько он мог судить, всегда будет никем иным, как врагом Германии. Франция дружит с Конфедеративным Штатами; Конфедеративные Штаты были врагом Соединённых Штатов, и это также маловероятно, что изменится.
   Поэтому, насколько он мог судить, близкая дружба между Германией и Соединёнными Штатами выглядела весьма здраво со стратегической точки зрения. Он задумался, что об этой идее скажет посол фон Шлёцер. До сей поры отношения Германии и с США, и с КША были вежливыми, даже сердечными, но не совсем близкими. Решит ли канцлер Бисмарк оставить работать то, что и так хорошо работает, или он заинтересован в изменении порядка вещей? Если так, военное представительство США в Берлине может стать одной из ступенек в лестнице наверх.
   Шлёцер имеет лучшее представление о ходе мыслей канцлера, чем я, - подумал Шлиффен. Затем он осознал, что Роузкранс только что что-то сказал, а он не имел никакого представления, о чём же именно говорил генерал.
   - Прошу прощения, - сказал он. - Вы должны меня простить. Я задумался кое о чём другом.
   - Полагаю, так, - сказал Роузкранс и усмехнулся. - Даже если бы прямо сейчас прозвучали Трубы Господни, вы бы этого не заметили. Я сказал, что обращусь к госсекретарю с инициативой об отправке офицеров в Берлин, чтобы увидеть его реакцию на это.
   - Это хорошо. Рад слышать, - сказал Шлиффен.
   - Хотя, будь я проклят, если знаю, что из этого выйдет. - Хорошее настроение Роузкранса испарилось. - С тех пор как Вашингтон предостерегал нас от того, чтобы влезать в сети альянсов, мы старались их избегать. Конечно же, во времена Вашингтона у нас не было неприятных соседей, уже влезших в сети альянсов с иностранцами. Но для местных его слова подобны Святому Писанию, пускай он и был родом из Вирджинии.
  
   Намёк на то, что Вирджиния - южный штат и в данной альтернативной реальности находится в составе Конфедерации, а Джордж Вашингтон, по сути - стереотипный южанин, плантатор и рабовладелец.
  
   То, что Роузкранс в данный момент разговаривал с иностранцем, никогда, похоже, не приходило ему на ум. Шлиффен замечал и за другими американцами забавную неспособность судить об эффекте собственных слов. Но он не оскорбился, только не здесь; он и не позволил бы себе оскорбляться подобным словам.
   - Вы будете делать то, что сможете, генерал, при помощи официальных лиц своей страны, я буду делать всё, что смогу при помощи официальных лиц своей страны, и мы посмотрим, что из этого выйдет.
   Не успел Роузкранс ответить, как ящик на стене звоном объявил, что с ним кто-то желает поговорить. Он скривился и злобно выругался под нос. Но затем, словно собака, которую звоном колокольчика позвали к обеденной миске, он встал и подошёл к телефону.
   - Роузкранс у аппарата, - выкрикнул он. - Да, господин президент, сейчас я вас очень хорошо слышу. Что вы в прошлый раз говорили, ваше превосходительство? - Пауза. - Но, господин президент...
   Шлиффен быстро понял, что беседа с президентом Блейном затянется. Он привстал. Генерал Роузкранс кивком разрешил ему уйти. Он с уважением кивнул американскому генерал-аншефу, затем покинул кабинет.
   - Auf wiedersehen, Herr Oberst (до свидания, господин полковник - нем.), - сказал капитан Берриман, когда он вышел; адъютант снова набрался духа, чтобы говорить по-немецки. - Ich hoffe alles is mit, uh, bei Ihnen gut? (Надеюсь, у вас всё хорошо? - нем.)
   - Да, у меня всё хорошо, благодарю, - ответил Шлиффен. - А как у вас дела?
   Не успел Берриман ответить, как за него это сделал преисполненный ярости рёв Роузкранса:
   - Да провались оно всё в тартарары, господин президент, я не могу дать вам победу, когда эти сукины дети атакуют нас с пяти сторон разом... Ну да, конечно, вам следовало бы подумать об этом до того, как вы втянули нас в эту позорную войну... Возможно, вам следовало бы также подумать и о заключении мира, пока у вас ещё есть такая возможность. - Последовавший резкий щелчок вновь означал, что наушник швырнули на его место.
   Берриман и Шлиффен переглянулись. Ни у кого не нашлось, что сказать. Вежливо и сочувственно кивнув, Шлиффен покинул приёмную.
  
   Авраам Линкольн восхищался, нет, смаковал иронию того, что битва за душу Республиканской партии пройдёт в отеле Флоренс. И вот, он здесь, делает всё возможное, чтобы члены партии вспомнили о трудящихся, которые помогли им прийти к власти, и делает он это в отеле, возведённом компанией Пульмана в той части города, которой она владела: фабрики, дома, жилые кварталы - всё это было освящено именем Пульмана.
  
   Отель Дом Флоренс - исторический памятник Чикаго, гостиница класса люкс на 50 номеров, открытая в 1881 г. и названная в честь дочери Дж.Пульмана. Вплоть до 1898 г. была корпоративной гостиницей, в которой могли селиться только члены совета директоров компании Пульман и официально приглашённые ими лица.
  
   Разумеется, всё устроил Роберт. Нынче его связи в Чикаго были надёжнее отцовских. Помещение, и Линкольн не мог этого отрицать, было великолепно: прекрасные панели из орехового дерева, стол с ножками, вырезанными ещё более искусно, чем упомянутые панели, стулья, обитые тёмно-бордовым бархатом, настолько мягкие, что могли поглотить человека, газовые лампы над головой, такие изысканные, что напоминали лес, застывший в чеканной бронзе.
   - Думаю, все собрались, - сказал Линкольн, оглядывая помещение. Народу пришло меньше, чем он надеялся. Несколько отправленных им телеграмм остались без ответа; некоторые люди, на чьё согласие он надеялся, отказали ему. Он гадал, достаточно ли у него силы в руках, чтобы даже если всё пойдёт, как он хочет, ему удалось повернуть партию на задуманный им путь. Единственный способ выяснить, было провести это собрание.
   Вокруг стола сидели люди и кивали головами. Там сидел Фредерик Дуглас, его крупное телосложение, белая грива и борода, были такими же внушительными, как заснеженная гора. Был Джон Хей, чуть менее внушительный, некогда секретарь Линкольна, а затем посол в КША при администрации Блейна до начала войны. Там сидел Бен Батлер, светлый ум, заключённый в лысое, раздутое, обрюзгшее тело моржа - до Войны за Сецессию, он был демократом, который считал, что Джефферсон Дэвис мог стать хорошим президентом США, а в конце её - генерал армии США, которому пришлось бежать и Нового Орлеана на фрегате ВМС, дабы вернувшиеся конфедераты не повесили его без суда и следствия.
   Рядом с Батлером сидел и возился со своими очками Ганнибал Гэмлин. У Линкольна он был вице-президентом, и сошёл вместе с ним после поражения 1864 года. Однако он был уроженцем Мэна, и вдобавок, действующим госсекретарём, и поэтому с большей вероятностью, чем кто бы то ни было, имел влияние на президента Блейна. Сенатор от Огайо Джеймс Гарфилд сидел дальше всех от Линкольна. Во время Войны за Сецессию он был офицером, он стал известен, как член коллегий военно-полевых судов, после войны очищавших армию от пораженцев. Не считая Хэя, он был самым молодым в зале.
  
   Бенджамин Франклин Батлер (1818-1893) - американский государственный и военный деятель. Во время Гражданской войны действительно занял Новый Орлеан и был заочно приговорён конфедератами к смертной казни за оскорбительное отношение к гражданскому населению города. После войны был членом Палаты представителей США и губернатором штата Массачусетс.
   Джефферсон Финис Дэвис (1808-1889) - американский государственный и военный деятель, в реальности - первый и единственный президент Конфедеративных Штатов Америки. После поражения в войне некоторое время провёл в заключении, а позже до самой смерти занимался общественной деятельностью.
   Ганнибал Гэмлин (1809-1891) - в реальности, действительно был вице-президентом во время первого срока А. Линкольна, однако на выборах 1864 года Линкольн отказался от его кандидатуры в пользу Э. Джонсона, как менее радикального политика, более подходящего для задач примирения с Югом. После Гражданской войны Гэмлин по протекции Дж.Блейна был назначен послом США в Испании, также занимал пост губернатора штата Мэн и члена Палаты представителей от этого штата.
   Джеймс Абрам Гарфилд (1831-1881) - в реальности - 20-й президент США, скончался от обширного сепсиса в результате в принципе несмертельного огнестрельного ранения всего через четыре месяца после вступления в должность. Будучи выходцем из бедноты Огайо, активно боролся против коррупции, за гражданские реформы, просвещение народа и расширение прав негров. Вместе с тем, из всех участвующих во встрече республиканцев он - наименее радикальный.
  
   - Думаю, перед нами сегодня стоят два вопроса, - сказал Линкольн так, словно обращался в Ассамблее Иллинойса. - Первый: на какой позиции сейчас находится наша партия? И второй, более срочный: куда мы будем двигаться отсюда?
   - Уж где мы находимся, так это по уши в неприятностях, - с ярко выраженным массачусетским говором произнёс Бен Батлер. - Как нам из них выбираться? - Он помотал крупной круглой головой, седые волосы, обрамлявшие его лысину, развевались из стороны в сторону. - Будь я проклят, если знаю. Для начала можно повесить Блейна на Монументе Вашингтона.
   - Он делал то, для чего был избран, - высказался Ганнибал Гэмлин в защиту президента.
   - Ну, да, и сделал это чертовски плохо, - усмехнулся Батлер.
   - Сражаться с Конфедеративными Штатами, противостоять их тирании - не может быть и не является грехом, - заявил Фредерик Дуглас.
   Но у Батлера и для него нашёлся ответ:
   - Сражаться с ними и проиграть - является.
   - В приглашениях, что я вам отправил, я затронул тему в общих словах, - сказал Линкольн. - Вопрос, который я хотел бы поставить, с учётом проигранной, как мне кажется, войны, состоит в том, каким образом Республиканская партия может вновь восстановить свой статус среди американского народа.
   - Делать то, что было задумано с самого начала - отстаивать свободу на всём континенте, - сказал Дуглас.
   - В добавление к этому, - сказал Джон Хэй, голос его был тише и тоньше, чем у негра. - Я слышал, Лонгстрит после окончания войны формально освободит негров в КША. Говорят, его союзники выдавили из него это обещание в качестве оплаты за помощь против нас.
   - Значит, это ещё одна причина для Блейна принять условия, - воскликнул Дуглас, его львиное лицо лучилось надеждой. Впрочем, мгновение спустя он заговорил с большей осторожностью: - Если, конечно, это правда. Вам, Джон, лучше всех нас судить об этом.
   - Со всего несколькими месяцами, что я провёл там до начала войны? - с самоуничижительным смешком проговорил Хей. - Полагаю, это правда, поскольку получил я эту информацию из источников, заслуживающих доверия, но никаких гарантий я дать не могу. И, даже если это так, мне не известно, сколько свободы де-факто, а не де-юре получат негры в Конфедеративных Штатах.
   - Предоставление любого вида свободы идёт вразрез с Конституцией Конфедерации, - напомнил Гарфилд.
   - Нас это не всегда останавливало, - сказал Батлер. - Не вижу причин, по которым повстанчики потеряют из-за этого сон.
   - Ваш цинизм, мистер Батлер, имеет ошеломительно широкий размах и охват, - пробормотал Хей. Батлер одарил его елейной ухмылкой, словно услышал комплимент. Возможно, именно так он и решил.
   - Когда у человека нет свободы, любое наделение ею выглядит огромным, здесь я полагаю, что вы правы, Джон, - сказал Линкольн. - Освобождённый негр может пойти таким путём, какого от него совсем не ожидает хозяин. - Фредерик Дуглас энергично кивнул в знак согласия. Линкольн продолжил: - Даже если в Конфедеративных Штатах оковы падут с рук и ног рабов, их будут навешивать на руки и ноги трудящихся в Соединённых Штатах. Когда неудача этой войны скроется в глубинах общественной памяти, через настойчивое противостояние этому мы сможем и должны вновь сделать нашу партию представителем большинства.
   Джеймс Гарфилд нахмурился.
   - Не понимаю, как мы сможем достичь того, чего хотим, если будем звучать, как радикалы.
   - Справедливость для рабочего человека - это не радикальные речи, - сказал Линкольн, - а если и да - то это приговор уже Соединённым Штатам.
   - Что вы имеете в виду под справедливостью, Линкольн? - требовательным тоном спросил Гарфилд. - Если вы призываете к красному мятежу, как пытались сделать на территории Монтана - если это для вас справедливость, я в этом участвовать не хочу.
   - На это я отвечу по двум пунктам, - сказал Линкольн. - Во-первых, я не поднимал никакого мятежа, ни красного, ни какого бы то ни было ещё. Я выступил с речью, неотличимой от всех остальных речей, с какими выступал в прошедшие годы. Если шахтёры Хелены твёрдо придерживались мнения, что сказанное мной соответствовало их жизненным обстоятельствам, я ничего не могу с этим поделать. Во-вторых, и в главных, у народа действительно остаётся право на революцию против власти, которую он сочтёт тиранической.
   - Вот, теперь вы говорите, как красный, - прогрохотал Батлер. Его зоб сотрясался от негодования.
   - Без права на революцию, мы до сих пор оставались бы британскими подданными, чествующими королеву Викторию, - сказал Линкольн. - Мы могли бы сделаться недовольными британскими подданными, но мы оставались бы британскими подданными. Оставайся мы британской колонией, мы сохранили бы право на восстание против Короны. И как же мы можем не иметь этого права против вашингтонского правительства?
   - В смысле, филадельфийского, - сказал Батлер. - По этой теории, вам следовало бы отпустить конфедератские штаты без единого выстрела.
   - Ни в коем случае, - сказал Линкольн. - Они стремились расколоть союз, и, к сожалению, преуспели в этом раскольничестве; они не стремились установить более совершенное правление для нации в целом.
   - Тонкое различие, - сказал Батлер, ценитель тонких различий.
   - На мой взгляд, - произнёс Фредерик Дуглас - хотя мистер Линкольн и преувеличивает сходство между положением рабов в Конфедерации и положением рабочих в США, мы можем, если захотим, использовать подобные преувеличения для позитивного воздействия на массы.
   - Да, я именно об этом, - сказал Линкольн - за исключением того, что я хотел сделать эти принципы камнем, на котором будет стоять наша платформа, а не сетью, которой мы будем загребать себе голоса на следующих выборах.
   - Если мы пойдём этим путём, демократы обзовут нас шайкой коммунаров, - сказал Ганнибал Гэмлин, - и это без учёта всех других гадостей, которыми они привыкли нас обзывать.
   - Демократы отстаивали право собственности, когда это включало в себя право владения неграми. С тех пор они не изменились. - Линкольн даже не пытался скрыть презрение. - Если они начнут швыряться кирпичами, им придётся уворачиваться и от множества бросков в свой адрес.
   - Чем это поможет, джентльмены, когда наше имя запятнано двумя проигранными войнами за двадцать лет? - спросил Джон Хей.
   - В точку, - сказал Линкольн. - Если мы пойдём тем же путём, нам точно конец. Если же, с другой стороны, мы внесём предложенные мной изменения, мы предложим всему народу новую свободу. Иначе, боюсь, народное правительство, действующее от имени народа и во благо народа, сменится правительством богачей, действующим от имени богачей и во благо богачей. Свободные люди, которые сделали Соединённые Штаты маяком для народов всего мира, будут сведены к обычным шестеренкам в капиталистическом механизме получения прибыли.
   - Я не понимаю, - сказал Гарфилд. - Хотел бы понять, но не понимаю. Никакого пространства для компромисса. Без компромисса нельзя заниматься политикой. Да, полетят кирпичи, но это будут самые настоящие кирпичи. В этом направлении всё и скатится, когда дело дойдёт до классовой войны.
   - Да, именно так, - тихо произнёс Линкольн. - Вы считаете, нам следует избегать её, притворившись, будто семена, из которых она произрастает, ещё не посеяны и не взросли?
   - Можем ли мы её избежать - это один вопрос, - сказал Хей. - Следует ли нам бросаться в неё - уже совсем другой вопрос.
   - Да ладно вам, Джон. - Голос Линкольна был полон удивления, полон печали. Хей был его протеже. Хей был ему почти сыном, как Роберт. Насколько мог судить Линкольн, его образ мысли, которого он придерживался все эти годы, следовал безусловно логичному, безусловно неизбежному пути. И вот, привлекательный молодой человек, который превратился в ещё более привлекательного мужчину среднего возраста, этим путём не следовал. Как и Роберт Линкольн, строго говоря.
   - Полагаю, все здесь, за исключением, вероятно, мистера Дугласа, испытывают то же, что и я, - сказал Хей. - В его голосе тоже слышалась печаль, та печаль, которая слышится в голосе доктора, когда он вынужден сообщить семье больного, что положение безнадёжное, и тот скоро умрёт.
   Линкольн оглядел стол, молча опрашивая тех, кого пригласил в Чикаго. Вместе с ним они могли бы склонить многих членов Республиканской партии на его сторону. Если они против него, реформа, которую он задумал, не пройдёт, уж точно не у республиканцев.
   - Джентльмены, пожалуйста, подумайте ещё раз, - сказал он. - Разве вы не видите, что страна нуждается в новом дыхании свободы, если она хочет оставаться для всего мира чудом и предметом зависти? - Он понимал, что умолял. Последний, кого он умолял, был лорд Лайонс, британский посол в Соединённых Штатах во время Войны за Сецессию.
   Тогда он не преуспел. После побед Ли в Пенсильвании, британское правительство признало Конфедеративные Штаты страной в числе других стран, и вместе с Францией принудило США поступить так же. Сейчас он тоже терпел неудачу. Он видел это по тому, как его товарищи не могли встретиться с ним глазами.
   Гарфилд молвил:
   - Линкольн, если республиканцы попытаются пойти вашим путём, вы разделите партию не надвое, а натрое. Некоторые пойдут за вами, вы, полагаю, сможете привлечь кого-то из социалистов, и прочих, чьи взгляды ещё радикальнее ваших.
   - Премного вам благодарен, - пробормотал Линкольн.
   - Без обид. Я говорю правду такой, какой я её вижу, равно, как и вы. - Гарфилд был искренен и благоразумен, как никто. Он доказал это, продолжив: - Некоторые, возможно, попытаются удержать партию на том пути, каким она идёт сейчас. Сказать по правде, я и сам склоняюсь к этому. А некоторые переметнутся к демократам.
   - И к тому времени, когда мы выиграем выборы, дьявол помрёт от обморожения, - добавил Ганнибал Гэмлин.
   - Мне кажется, нам нужно не больше свободы, а меньше, - сказал Бен Батлер. - Подобно любой европейской стране, эта земля кишит бомбистами-анархистами. Мы настолько, блин, свободны, что проиграли две войны, потому что не подготовились должным образом ни к одной из них. Взять Германию - там ничего нет в этой Германии, только уголь и поля картошки, сколько глаз видит. Но у них есть дисциплина, Господи, и она является мощнейшей державой на континенте.
   - Я бы не заходил столь далеко, как мистер Батлер, - сказал Хей, - но склонен полагать, что в его словах есть доля истины. - Гэмлин кивнул. Как и Гарфилд.
   Линкольн обнаружил, что раньше он только думал, что познал отчаяние. Он обратился к Фредерику Дугласу.
   - А ты, Фред? - спросил он.
   Дуглас не обладал таким политическим влиянием, как остальные, зато имел больший моральный авторитет. После долгого разглядывания чего-то, что видел только он, Дуглас произнёс:
   - Моему народу, что в Конфедеративных, что в Соединённых Штатах нужно больше свободы, а не меньше. Должен полагать, это же касается и белых. - Если бы он на этом и остановился, то помог бы Линкольну. - Равно как я не считаю, что выход Республиканской партии на улицы - это тот способ, каким нужно завоёвывать большинство.
   - Позвольте переформулировать вопрос, - сказал Линкольн. - Как завоевать большинство иным способом, не выводя Республиканскую партию на улицы? Лишь шестнадцать лет сконцентрированного отвращения к беспомощности демократов позволили нам победить на выборах. Учитывая текущее положение дел, как вы считаете, джентльмены, когда мы выиграем следующие, и каким образом?
   Почти две минуты никто не отвечал. Затем Джеймс Гарфилд произнёс:
   - Каким бы ни был этот способ, он не должен включать в себя бунт и восстание, что вызовет по отношению к нам лишь враждебность.
   - Подобно давлению пара в котле, давление перемен в Соединённых Штатах будет возрастать, - сказал Линкольн. - Поднимется ли оно при помощи Республиканской партии, или извне, ещё предстоит увидеть. Я бы скорее хотел, чтобы оно поднялось при помощи партии, дабы мы могли канализировать его на благо народа и самих себя.
   Он снова оглядел стол. Даже Фредерик Дуглас не выглядел согласным с ним.
   - Если рабочие выйдут на улицы, солдаты тоже выйдут на улицы. У них больше винтовок. Всегда было. И всегда будет, - сказал Бен Батлер.
   - Если только и до тех пор, пока они не повернут свои винтовки против тех, кто отдавал им приказы, которым нельзя подчиняться с чистой совестью, - сказал Линкольн, чем вызвал ещё одно продолжительное молчание. В нём он продолжил: - Джентльмены, я говорю об этом с тяжёлым сердцем, но, тем не менее, говорю: если - и эта встреча делает такое весьма вероятным - у Республиканской партии не найдётся мужества, дабы быть вдохновительницей перемен, мне придётся вдохновлять их самому вне пределов партии. Поскольку перемены так же неизбежны, как я сейчас живу и дышу. И, пускай их может здесь сегодня не быть, есть люди среди тех, кто считает себя республиканцами, которые последуют за мной.
   - Вы предумышленно расколете партию? - То был полувыдох-полухрип со стороны Ганнибала Гэмлина.
   - Нет, не предумышленно, - ответил Линкольн. - Но расколю.
   - Если попытаетесь, мы вас исключим, и притворимся, будто вас никогда не было, - сказал Бен Батлер. - Учитывая, как демократы поливали вас грязью со времён Войны за Сецессию, нам может даже пойти на пользу, если мы избавимся от вас.
   - А страус может спрятать голову в песок и притвориться, будто льва нет, - сказал Линкольн. - Воспрепятствует ли это льву насладиться ужином из страусятины?
   Батлер поднялся на ноги. Поскольку он был низеньким и пухлым, решительное вставание во весь рост не произвело того впечатления, как если бы он был высоким и стройным, но он постарался изо всех сил.
   - Полагаю, мы наслушались довольно, - сказал он. - Спасибо за приглашение, мистер Линкольн. Полагаю, каждый из нас сможет сам найти дорогу отсюда, дорогу до своего отеля, и дорогу домой.
   Республиканские лидеры один за другим продвигались мимо Линкольна в направлении двери. Когда мимо проходил Джон Хей, Линкольн тихо спросил?
   - Et tu, Джон? (букв. И ты, Джон?, что является отсылкой к известному вопросу Цезаря И ты, Брут?)
   - Et ego, мистер Линкольн. - Голос его был расстроен, но твёрд. Как и все остальные, даже Фредерик Дуглас, он ушёл, не обернувшись.
   Линкольн стоял в одиночестве посреди комнаты, которую бедняки построили, дабы богачи могли в ней совещаться.
   - Труд - это главное, - сказал он, как говорил уже множество раз. - Труд - это главное, а капитал уже потом. Если они сами не могут этого запомнить, я сделаю так, чтобы им напомнили. - И тоже вышел, с прямой спиной и целеустремлённой походкой. Он был вигом. Он был, нет, раньше был республиканцем. Теперь же...
  
   - Они проиграли войну, - сказал генерал Томас Джексон генерал-майору Э. Портеру Александеру. - Если они не могут понять этого самостоятельно, я сделаю так, чтобы им напомнили.
   - Так точно, сэр. - Александер был не молод, однако сохранял в себе немалый юношеский энтузиазм. - Президент Лонгстрит пытался заставить их принять лекарство. Если они не откроют рот, мы распахнем им его и затолкаем таблетку прямо в горло, нравится оно им или нет.
   - Хорошо сказано. - Джексон изучил диспозицию на карте. - Похоже, всё готово.
   - С моей стороны всё, сэр, - ответил командующий артиллерией. - Орудия ждут лишь вашего приказа.
   - Завтра утром в половине шестого, - сказал Джексон. - К концу дня, если Господь дарует нам победу, мы увидим, как с нашей земли уйдёт более половины янки из тех, кто сейчас её заполоняет.
   - Надеюсь, вы правы, сэр, - сказал генерал Александер. - И если правы, будь я проклят, если знаю, как после этого они намерены сражаться дальше.
   - Не говорите о проклятии столь легкомысленно, - Джексон добавил рокота неодобрения в свой голос. - Впрочем, по правде сказать, я не понимаю, как они продолжали сражаться столь долго, и достигать столь малого. Ненавижу такое говорить, но они оказались храбрее, чем я ранее полагал.
   - Толку им с этого мало, и это главное, - ответил на это Александер.
   Джексон рассеяно кивнул.
   - Храбрость и праведность чьего-либо дела, к сожалению, не всегда идут рука об руку.
   - Так точно, сэр, это факт. - Командующий артиллерией тоже кивнул. - Если Дуглас нас чему-то и научил, то именно этому. - Смешок Александера вышел слегка нервным. - И, полагаю, узрев себя со стороны, в зеркале, он научился у нас тому же самому.
   - Праведность не зависит от того, с какой стороны на неё смотреть, - твёрдо произнёс Джексон. - Праведность просто есть. - Говорил он очень уверенно. Он и был полностью уверен. Несмотря на это, он изо всех сил старался не думать о Фредерике Дугласе. Также он заметил, что Э. Портер Александер ему не ответил, что могло означать, что и Александер старательно не думал о негре.
   В постель он отправился под рёв и грохот ружейной пальбы в окопах Луисвилля и на востоке от него, а также редкие орудийные выстрелы. Всё так и шло с тех пор, как увяз фланговый удар армии США. Убаюканный таким образом, он уснул, едва успев закончить молитву. Когда шума не было ни слишком много, ни слишком мало, для янки не было ничего необычного, что заставило бы их забеспокоиться.
   Ординарец растолкал его со словами:
   - Половина четвертого, сэр, как вы и приказывали.
   Джексон, зевая, влез в сапоги и водрузил на голову шляпу. Ординарец поднёс ему большую жестяную кружку кофе, достаточно крепкого, чтобы попытаться сбежать из неё. Ручка обжигала пальцы. Кофе обжег глотку, когда он его проглотил.
   - Ааах, - одобрительно выдохнул он. - Я готов. Теперь на встречу с генералом Александером.
   Артиллериста он нашёл на батареях восточнее Луисвилля, которые насобирали для Кентукки поорудийно со всех КША, примерно за полчаса до назначенного времени представления.
   - Рад видеть вас, сэр, - сказал Александер, отсалютовав. В тусклом свете раннего утра он был похож скорее на призрака, чем на человека. - Всё готово. Ждём назначенного часа.
   - Как и должно, - сказал Джексон. Он то и дело подносил часы к лампе. Время текло гораздо медленней, чем ему было положено. Он уже видел такое прежде. И это всегда его озадачивало. Наконец, вскоре после того, как он смог увидеть время без лампы, он сказал: - Час настал.
   И, словно, его слова послужили сигналом, к западу от него заревела артиллерия: все орудия, что защищали Луисвилль от флангового удара, теперь направили всю свою ярость на рубежи, удерживаемые войсками северян. Горизонт осветился вспышками из стволов, словно солнце поднималось не с той стороны.
   Э. Портер Александер просиял.
   - Разве это не круто, сэр?
   Если бы Джексону понадобилось подходящее описание, он, скорее, нашёл бы его в Книге Откровений. Так или иначе, упрекать своего более балагурного подчинённого он не стал.
   - Так и будет, генерал. Так и будет.
   Артиллерия США, и та, что виднелась к востоку от Луисвилля, и та, что находилась по ту сторону Огайо, поспешно ответила. Всю битву за Луисвилль пушки северян вызывали у Джексона больше беспокойства, чем что бы то ни было ещё. Соединённые Штаты ввели в бой множество орудий и отлично с ними управлялись. Возможно, их артиллеристам не хватало воображения Портера, но они были крепкими профессионалами. Их снаряды могли порушить передовые траншеи конфедератов.
   Невзирая на ответный огонь, солдаты КША в передовых траншеях начали стрелять из Тредегаров по янки перед собой - град по жестяной крыше на фоне грохота орудий. Джексон был уверен, что по всей линии окопов звучал крик повстанца, когда конфедераты поднялись с неё, но он тонул в рёве пушек.
   - Мне жаль этих бедолаг, - сказал Александер. - Вероятно, они не сумеют прорваться, и заплатят за эти попытки высокую цену.
   - Такова цена победы, - со стальными нотками в голосе проговорил Джексон. Командующий артиллерией поморщился, но всё же кивнул.
   Взошло солнце. Джексон ждал, спокойный, словно статуя, пока вестовые доставляли новости о бое на западе. Как и предсказывал генерал Александер, позиции северян у Луисвилля оказались достаточно крепкими, чтобы не пустить атакующих конфедератов дальше первой пары линий окопов. Джексон рассчитывал на большее, но на самом деле не особо этого ожидал.
   Прошёл час. Повернувшись к Александеру, он спросил:
   - Как считаете, они уже полностью втянулись, подвели резервы и всё своё внимание сосредоточили на битве перед собой?
   - Сэр, если нет, то уже и не сделают, - ответил Александер. С едва заметной гримасой презрения он добавил: - Им так сложно рассмотреть даже то, что находится прямо у них под носом, что они уж точно, блин, не посмотрят по сторонам.
   Джексон задумался над его словами. С самого начала он держал это мгновение в своих и только в своих руках. Он посмотрел на восток. Его ноздри дёрнулись, словно у волка, взявшего след. Он резко, почти машинально кивнул.
   - Начинаем, - сказал он.
   Э. Портер Александер выкрикнул приказ. После его слов, все пушки будто сорвались с цепи. Этот рёв сигнализировал о том, что в бой вступили все пушки, какие конфедераты собрали на южном фланге вклинения янки. До сей поры на этом фланге почти ничего не происходило. Джексон достаточно его укрепил, чтобы отбить у янки охоту там действовать, что было несложно - внимание противника было сосредоточено исключительно на Луисвилле. Помимо орудий, последние несколько дней он скрытно подводил туда и людей. Теперь, когда они выскочили из окопов и бросились на янки, он чётко слышал громогласные, похожие на рысиные крики повстанца сквозь грохот орудий.
   - Бойцы должны идти вперёд при любых обстоятельствах, до тех пор, пока есть надежда на успех - громко произнёс он то же, что приказывал командирам бригад к югу от укреплений северян. - Если мы и сможем сокрушить хорошо укрепленные позиции янки на западе, сделать мы это сможем лишь при помощи неожиданного удара с фланга и тыла.
   - Навались, парни! - орал Портер Александер. - Навались! - Джексон пытался внушить своим людям такое же чистое и холодное презрение к врагу и уверенность, что Бог на их стороне, какую испытывал сам. Александер был более пылким и приземлённым, одновременно. - Наподдайте им сапогом под сраку! - кричал он. - Давай, ублюдки чесоточные, шевели орудием!
   Он кричал всё громче и грубее. Джексон решил было его одёрнуть, но заметил, как ловко орудуют орудием потные закопченные артиллеристы. Он придержал своё замечание. Когда бой окончится, он, возможно, упрекнет Александера за использование наиболее богохульных высказываний и попросит воздержаться от них в будущем. Пока же командующий артиллерией добивался результата. Это ценилось выше.
   Группки пленных янки побрели через то, что так долго было разделительной полосой между их войсками и войсками КША. Один из них, достаточно старый, чтобы сражаться в Войне за Сецессию, узнал Джексона.
   - Будь ты проклят, Каменная Стена, хитрый ты сукин сын! - выкрикнул он. Джексон коснулся поля шляпы - для него это была похвала. Конфедераты, охранявшие солдат-северян, рассмеялись. Как и несколько янки.
   Некоторые орудия северян к северу от Огайо перенесли огонь, чтобы противостоять прорыву конфедератов. Джексон через подзорную трубу наблюдал за снарядами, падающими среди его наступающих солдат. Но на этот раз артиллеристы армии США реагировали на изменяющиеся условия на поле боя медленнее, чем следовало. Будучи старым артиллеристом, Джексон также заметил, что пыль и дым, поднятые его собственным обстрелом, мешали противнику в выборе целей.
   Появилось ещё больше пленных, некоторых несли на самодельных носилках их товарищи. Возвращались и вестовые. Один юноша ломающимся от восторга голосом воскликнул:
   - Генерал Джексон, сэр, эти сраные янки сливаются быстрее, чем двухбайтовая рубашонка расползается по швам. Они бы и драпанули, только бежать им некуды.
  
   Байт - 1/8 доллара. Любопытно, что, хотя Континентальный Конгресс практически сразу принял для американской валюты децимальную систему, в обиходной речи сохранялись пережитки британской монетной системы; в частности, 25 центов, или четвертак, ещё называли два байта, т.е. две восьмушки, при том что в реальности монета такого достоинства чеканилась только на Гавайях вплоть до их окончательной аннексии американцами.
  
   - Господь отдал их нам в руки, давайте же сделаем всё, чтобы не подвести Его замысел, и не позволим им проскользнуть у нас промеж пальцев, - сказал Джексон и приказал выдвигаться дополнительным резервам.
   Генерал Александер также отправил вперед несколько орудий, дабы те смогли достать до отступающих северян.
   - Знаете, сэр? - сказал он. - Война выглядит гораздо веселее, когда идёшь вперед, нежели когда отступаешь.
   - Полагаю, за свою карьеру, я мог бы и сам сделать подобное наблюдение, пару-другую раз, - сказал Джексон.
   - Прямо сейчас, янки не сильно весело, - сказал Александер. Джексон улыбнулся. То была такая улыбка, от которой идущие в плен солдаты в синих мундирах вздрагивали.
   Подбежал вестовой.
   - Сэр, - выдохнул он. - Мы только что захватили самый большой обоз снабжения, какой вы только видели.
   - Поставить там охрану, - приказал Джексон. - Никого к нему не подпускать. Кто сунется - под арест. Будут хоть немного сопротивляться, стреляйте. Вам понятно, рядовой?
   - Т-т-так точно, сэр, - промямлил вестовой и убежал.
   Обращаясь к Э. Портеру Александеру, Джексон произнёс:
   - Во время Войны за Сецессию мы жили за счёт грабежа янки, потому что своего добра у нас было мало. Иногда мы занимались фуражировкой вместо того, чтобы идти в бой. Теперь же, когда собственных запасов у нас достаточно, первым делом - бой, как и должно быть.
   - Говорить солдатам не грабить, то же самое, что говорить петуху не топтать кур, - сказал Александер.
   - Рано или поздно, развратный петух отправится в котёл, - ответил на это Джексон. - Солдат-грабитель тоже весьма вероятно отправится в котёл, особенно если он занимается грабежом в то время, когда должен был наступать.
   Довольно скоро мимо него потянулись разоруженные конфедераты - лишь тонкий ручеек по сравнению с потоком пленных янки, но Джексону и столько казалось слишком много. Некоторые звали его, прося о заступничестве. Он повернулся к ним спиной, в напоминание о том, что они своей жадностью поставили под угрозу победу.
   Также возвращались и вестовые. Их он встречал более тепло, тем более, новости они доставляли хорошие. То там, то тут, отделения и роты янки продолжали упорно сопротивляться. Однако гораздо чаще они поддавались страху, который при обходе с фланга мог охватить даже самые стойкие войска, и стремительно отступали к Огайо.
   Портер Александер с хитрецой в голосе спросил:
   - Что будем делать с Фредериком Дугласом, если снова его поймаем?
   - Господи Боже! - Джексон хлопнул себя по лбу. - Я забыл отдать какой-либо приказ на его счёт. Как и в прошлый раз, мы вернем его в Соединённые Штаты. Должен сказать, президент Лонгстрит убедил меня в крайней важности придерживаться такого порядка и никакого иного.
   Он криком позвал вестовых и вместе с приказами о дальнейшем наступлении разослал приказы о хорошем обращении с любым захваченным пожилым чернокожим агитатором. Никаких вестей о подобном пленнике ему не поступило. Не поступило также и никаких вестей о подобном негре, весьма кстати найденном мёртвым на поле боя. Но такие новости и не придут. Если Дуглас погиб от пули, снаряда или в торопливо сооруженной петле, его тело либо осталось лежать незамеченным там же, где он пал, либо его прикопали по-тихому, чтобы никто не заметил.
   - Возможно, он убыл обратно на территорию США, когда началось наступление, - с надеждой в голосе произнёс Джексон. - Я молюсь об этом ради всех нас. И молюсь ради него тоже.
   - Вы говорите так о Фредерике Дугласе, сэр? - Э. Портер Александер озадаченно посмотрел на него.
   - Говорю, - ответил Джексон. - Я бы сказал, он уже нанёс нашему делу столько вреда, сколько мог. - Он не стал упоминать о планах президента Лонгстрита освободить негров КША по окончании войны. Генералу Александеру пока об этом знать не требовалось. Хотел бы Джексон, чтобы и ему самому об этом знать не требовалось.
   Спустя месяцы после того, как президент Лонгстрит поделился с ним своими намерениями, он с неохотой принял решение, что президент знает, что делает. Насколько Джексон понимал, политик из Лонгстрита получился лучший, чем военный; у него имелось достаточно дьявольского коварства, необходимого для политика. Если он сказал, что освобождение негров пойдёт на пользу Конфедеративным Штатам, была велика вероятность, что он действительно знал, о чём говорит.
   - Сэр! - Вестовой нарушил мысли Джексона. - Наши люди вышли к Огайо!
   - Хвала Господу, от Которого исходит вся благодать, - пробормотал Джексон.
   - Они там не удержатся, - предположил Александер. - Чертовы янки могут завалить их снарядами прямо из-за реки.
   - Скорее всего, вы правы, - сказал Джексон. - Однако то, что они там, означает, что плацдарм ликвидирован, причём всего за несколько часов.
   - Эм, сэр, взгляните на небо, - сказал Александер. - Солнце сядет через час или около того.
   Джексон посмотрел и моргнул от удивления. Сколько же времени прошло?
   - Ладно, генерал, в течение дня. Надеюсь, вы довольны. - И он употребил слова, которые редко слетали с его губ: - Я вот, определенно доволен.
  
   - Брат Сэм, - строго произнёс Вернон Перкинс за завтраком. - Должен вам сказать, меня раздражает, как ваш пёс пожирает всё, что находится у него в миске, а потом ворует из порции, что выделена для Ровера.
   - Тебе стоит помнить, Верн, - сказал Сэм Клеменс. - Сатро назвали в честь политика, поэтому в самой его природе заложено воровать всё, до чего дотянется.
   - И хватит называть меня Верном! - Голос шурина стал пронзительным. - Вернон - более чем хорошее имя, и оно - то, которое я желал бы, чтобы ко мне применяли.
   - Ладно... - Сэм уже вознамерился снова назвать его Верном, словно, по рассеянности, однако предупреждающий взгляд Александры убедил его в том, что это плохая затея. Он доел безвкусную комковатую овсянку, схватил шляпу, и покинул регламентированную скуку дома своего шурина ради гениального и конгениального хаоса, преобладающего в Сан-Франциско морнинг колл.
   Аварийно-спасательные бригады всё ещё доламывали здания, обращённые в руины британской бомбардировкой и вторжением. На некоторых расчищенных местах уже начали возводиться новые сооружения - сосновые каркасы, такие ярко-жёлтые, что можно было повредить зрение. На ещё пустых участках вывески обещали воскрешение с тем же пылом, как в Библии. СЕЙ УЧАСТОК ВНОВЬ ЗАЙМЁТ ИНСТИТУТ ФРЕНОЛОГИИ ОТТО В. ДЖОНСА - гласила одна из них.
  
   Френология - псевдонаучное учение, основным положением которого является утверждение о взаимосвязи между психикой человека и строением поверхности его черепа. Это учение было очень популярно в первой половине XIX века, но развитие нейрофизиологии доказало его полную несостоятельность.
  
   - Очень плохо, - сказал Сэм и пошёл дальше.
   Полквартала южнее ещё одна вывеска посреди пустыря гласила: КОГДА У КОГАНА СНОВА ОТКРОЕТСЯ, НАШЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПО БЕСПЛАТНЫМ ЗАКУСКАМ БУДЕТ ЕЩЁ ЛУЧШЕ. Будучи мужчиной, который всегда предпочтёт френологии пиво за пять центов с бесплатной закуской, Клеменс просиял при виде этого. Ещё через два пустыря очередная вывеска просто обещала: МЫ ВЕРНЕМСЯ.
   Оказавшись в редакции Морнинг колл на Маркет-стрит, он позабыл о вывесках.
   - Что там в Кентукки? - спросил он, входя.
   - Войска США всё ещё в пределах Луисвилля, - отозвался Клэй Херндон. - Генерал Уилкокс говорит, он оставил плацдарм к востоку от города, дабы сконцентрировать войска для удара где-то в другом месте. Нью-Йорк цитирует Берлин, который цитирует Лондон, который цитирует Ричмонд, который цитирует Джексона Каменную Стену, который сказал, что мы отступили из-за того, что он вышиб из нас весь ливер.
   - Звучит правдиво, даже если и прошло через большее количество рук, чем уличная девка, когда флот заходит в порт, - сказал Клеменс. - А что там из Филадельфии, или мне лучше не знать?
   Херндон монотонно забубнил:
   - Сообщается, что президент Блейн изучает положение и свой комментарий даст позднее, когда станет известно больше. - Он вернул себе нормальный голос. - Под кроватью поди прячется, ждёт, пока повстанчики не придут и не выкатят его на тачке. (одним из ритуалов забастовщиков в США и многих других странах, включая Россию, в те времена было грузить непопулярных менеджеров в тачку, выкатывать за пределы ограды и выбрасывать в канаву)
   - Зачем им выкатывать его на тачке? - с горьким смешком поинтересовался Сэм. - На своем нынешнем месте он приносит им больше пользы. Полагаю, по поводу вчерашнего призыва к миру от Лонгстрита он ничего не сказал?
   - Ни словечка, - ответил Херндон.
   Клеменс снова хмыкнул.
   - Что ж, думаю, удивляться не стоит. С тех времён, когда Лонгстрит в первый раз заявил, что мы могли бы заключить мир, если захотели бы, нам наподдали на обоих побережьях, в Нью-Мексико и на Великих Озерах. Если такой подсказки оказалось недостаточно для этого человека, то с какого бы дьявола ему обращать внимание на то, что он уже угробил половину из того, что должно было быть наилучшей из всех наших армий?
   - Будь я проклят, если знаю. - Херндон помолчал, чтобы прикурить сигару, затем добавил: - Ты забыл о Монтане.
   - Да? Нам и там наподдали? - спросил Сэм. - Об этом ты ничего не говорил.
   - Не знаю, наподдали или нет, - ответил его друг. - Слишком мало телеграфных проводов там, где находятся солдаты, чтобы кто-нибудь выяснил хоть что-нибудь. Когда новость идёт из Луисвилля через Ричмонд через Лондон через Берлин через Нью-Йорк, сюда она всё равно приходит гораздо быстрее, чем из тех мест.
   - Нас лупят повсюду, - сказал Сэм, - те, кто выступил против нас. Нет смысла ожидать чего-то иного из такой глуши, разве нет?
   - Иначе и думать не могу, - сказал Херндон. - Хотелось бы.
   - Разве это не про нас обоих? - Сэм подошёл к столу и сел. Перед его глазами без спроса встало мрачное лицо королевского морского пехотинца, который едва не убил его прямо возле редакции газеты. Его колени затряслись, хоть он и сидел. - Мы были отданы на их милость - пробормотал он, отчасти самому себе. - Они могли делать с нами всё, что хотели - и делали.
   Приёмный аппарат телеграфа начал отбивать новое сообщение.
   - Посмотрим, что там опять не так, - сказал Херндон. Сообщение поступало по слову за раз. - Из Лондона через Берлин через Нью-Йорк: Британцы и канадцы заявляют, что достигли той линии в штате Мэн, по которую британцы заявляли свои претензии до того, как заключили договор Уэбстера-Ашбертона, они остановятся на ней, аннексировав в пользу Канады.
  
   Договор Уэбстера-Ашбертона - международный договор между США и Великобританией, подписанный 4 апреля 1842 года, регулирующий государственную границу между США и североамериканскими колониями Британии (нынешняя Канада). В его рамках Великобритания, в частности, отказалась от своих претензий на лесные угодья в северной части штата Мэн (долины рек Алагаш и Сент-Джон, а также северные отроги Аппалачских гор).
  
   - Именно так и сказали? - Клеменс приподнял кустистую бровь. - Как это вяжется с заявлениями Лонгстрита о мире без территориальных потерь для США?
   - Будь я проклят, если знаю, - повторил Херндон. - Разумеется, Лонгстрит говорит только от имени Конфедеративных Штатов. Вряд ли лимонники позволят ему связать себе руки. Они поступают так, как угодно им, а не Старому Питу.
   - В этом ты прав, - согласился Сэм. - Британская империя - самый здоровый пёс в округе, поэтому англичане могут вести себя по всему миру, как сукины дети. Но, святый Боже, Клэй, разве они не дают Блейну повод продолжать сражаться, причём, повод разумный. Эта чёртова война может длиться вечно.
   - В следующем году выборы в Конгресс, - успокаивающим тоном произнёс Херндон. - С той Палатой представителей, какую Блейн получит после своего фиаско, он не увидит и пары байтов на армию. Тогда мы и сдадимся.
   - Ему следовало сдаться несколько недель назад, - бросил Клеменс. - В первую очередь, ему не следовало затевать эту чёртову войну. - Он погрозил кулаком в направлении Филадельфии. - Я вам говорил, господин президент! Если бы вы ко мне прислушались. Ай, к чёрту, никто не прислушался, так какая теперь разница?
   Херндон ничего на это не ответил. Сэм закурил сигару и заполнил пространство вокруг себя едким дымом. Укрепившись таким образом, он бросился в атаку на гору статей у себя на столе. Полковник Шерман заявил, что более масштабные фортификации могли бы сделать Сан-Франциско неуязвимым от нападений с моря. Сэм написал под статьёй: Сюда подойдут комментарии об украденных лошадях и запертых воротах сараев.
   Эдгар Лири принёс обзор воззвания мэра Сатро по поводу срочности восстановления того, что разрушили Королевский флот и Королевские морпехи. Сэм разрушил писанину Лири, обрушив снаряды на прилагательные и заколов штыком наречия. Под этой заметкой он также написал комментарий о дальнейшем развитии: чем быстрее мы восстановимся, тем меньше будут проверять, сколько потрачено денег, и кто их тратил. Деньги осядут в чьих-нибудь карманах, велика вероятность, что в карманах дружков Его Чести. Чьих именно? Выясни это, и мы встряхнём этот город посильнее любого землетрясения.
   Он не думал, что Лири способен и сможет это выяснить; Адольф Сатро прослыл мастером заметания, как своих собственных следов, так и следов своих подручных. Однако это займёт паренька делом и на какое-то время Лири перестанет ему докучать, что не самый плохой размен на свете. А Лири, пусть даже он и не умел смачно писать, вполне неплохо умел докапываться до сути вещей.
   Остальные статьи представляли собой рутину: мародёра поймали с поличным, и застрелили насмерть, обычный поток краж, грабежей и нападений и хвалебных отзывов о постановках в тех театрах, которым Королевские морпехи не устроили сеанс самой зажигательной театральной критики. В своё время Клеменс сам писал криминальную и театральную хронику, и знал, насколько тяжело вдохнуть жизнь в подобные репортажи. Отредактировав выпуск относительно снисходительно, он передал его наборщикам.
   Покончив с этим, он достал чистый лист бумаги, обмакнул ручку в чернила... и ничего не написал. Он знал, что хотел написать. Он знал, что ему нужно написать. Он писал об этом с самого начала войны, и предполагал это ещё до начала войны. Какой смысл снова этим заниматься? Если твои редакторские колонки день за днём выглядят одинаково, чем они отличались от поездок по полицейским управам и фиксации бесконечных человеческих глупостей и пороков?
   Наконец, он нашёл нужные слова.
   - Ни один домашний тиран из рождённых, - пробормотал он, - ни один самый жестокий в мире домашний тиран не нанёс и миллионной части того вреда, какой нанёс Джеймс Г. Блейн, руководствуясь благими намерениями.
   Это презрительное ворчание породило заголовок редакторской статьи, который сам никогда не появился бы. БЛАГИЕ НАМЕРЕНИЯ - написал он заглавными печатными буквами вверху листа. Этот же заголовок помог ему и с первым предложением.
   Все мы помним, куда вымощена дорога из благих намерений. Всё, что нам сейчас нужно, так это внимательно и строго взглянуть на то, как на этой дороге оказались Соединённые Штаты, и как они могут с неё сойти, не слишком сильно при этом поджарившись. И небеса и адские пределы знают, что есть вина и есть способы её обойти.
   С тех пор, как избиратели, в мудрости своей, вышвырнули Эйба Линкольна из тележки, после того, как по той же мудрости четырьмя годами ранее его же и избрали, тем самым доказав, что мудрость является платёжным средством настолько неуловимым, что ртуть не коснётся его, и ни одна из женщин-избирателей (включая даже замужних) не сможет изъять его, и в том не будет её вины - после того, как Линкольна сбросили по ту сторону откоса, я вижу, что на протяжении последующих лет мы избирали демократов, всё представление коих о государственном управлении, мягко говоря, заключалось в поклонении Ричмонду, как магометанин поклонятся Мекке. И увидели избиратели, что это хорошо.
   И также увидел Ричмонд, что это весьма хорошо, и проглотил Кубу одним махом, даже не воспользовавшись зубочисткой, и отправлял в Канзас краснокожих, пока любого лысого старикашку не стали там считать по умолчанию оскальпированным кайовами. А демократы в Белом Доме вздыхали, всплёскивали руками и, вероятно, втихаря опрокидывали стакан виски, а то и три, поскольку до канзасских партизан им было дела не более, чем до ниггеров на Кубе.
  
   Канзасские партизаны, они же красноногие - название добровольческих формирований аболиционистов времен Пограничной войны 1854-1859 гг. в Канзасе и Миссури между сторонниками и противниками распространения рабства на вновь организованные штаты. В настоящее время может применяться в шутливом смысле к любому выходцу из Канзаса.
  
   Если страну или любую другую собаку долго пинать, она, в итоге, обернется и попытается вас укусить. Как мы выкашляли Эйба Линкольна, так, по прошествии времени, если прошлый ноябрь подходит под это определение для статьи, мы выкашляли Джеймса Г. Блейна. И Блейн фыркал, Блейн рычал, и, словно изведённый нападками до крайности злобный старый бульдог, он укусил.
   Впрочем, будучи старым-престарым бульдогом, Блейн не озаботился оснастить упомянутый укус хоть чем-то, отдалённо напоминающим зубы. И посему, сомкнув беззубые дёсны на ноге Конфедеративных Штатов, он повис на ней, мрачный словно смерть, в то время как конфедераты, Англия и Франция совместно обрабатывают его всем ассортиментом палок, хлыстов и дубинок. Он отгрызёт ногу повстанцам, либо умрёт пытаясь - так гласит его невнятное рычание.
   То, что он умрёт, пытаясь, точнее, что мы умрём, пока он пытается - было очевидно всем, кроме него самого; он, очевидно, старый слепой, а ещё и беззубый бульдог.
   Наш собственный добрый город уже уплатил свою цену за его тупоголовое бульдожество. Если он продолжит упорствовать, как скоро мы вновь окажемся в роли посудной лавки?
   Что нужно сделать, чтобы он пришёл в разум, если, по какой-то случайности, он у него ещё остался?.
   Сэм не заметил, как вновь застучал телеграфный аппарат. Голосом полным восхищения, Клэй Херндон воскликнул:
   - Блейн призывает к безоговорочному прекращению огня на всех фронтах. Он выбросил полотенце на ринг, Сэм!
   Клеменс уставился на редакторскую статью, которую писал. Он взял лист бумаги, порвал его на мелкие кусочки и выбросил их в урну. При этом он ухмылялся от уха до уха.
  

Глава 17

   - Эй, мужики! - выкрикнул Джордж Кастер. - Мы, что, позволим каким-то сраным добровольцам быть лучше нас?
   Эти слова вынудили его людей скакать быстрее, как и было задумано. Из-за них же полковник Теодор Рузвельт, что скакал рядом с ним, продемонстрировал полный рот крупных зубов в ухмылке, которой мог бы позавидовать Чеширский Кот.
   - Рад, что вы хорошего мнения о моем полку, генерал Кастер, - сказал Рузвельт.
   - Видал и похуже, - признал Кастер, отчего ухмылка Рузвельта стала только шире. Пару раз кашлянув, Кастер продолжил: - Полковник Уэлтон, мой старый приятель, высоко о них отзывался, и теперь я понимаю, почему. О вас он тоже высоко отзывался, полковник.
   - Он очень любезен, - сказал Рузвельт. Ухмылка на его лице не уменьшилась. Он знал, что другие о нём хорошего мнения. Он и сам о себе был столь же хорошего мнения.
   Кастер задумался, а не случилось ли ему в этом возрасте быть таким же наглым щенком. Возможно, именно так; как сказал Генри Уэлтон, в противном случае, он никогда не пролез бы в штаб генерала Макклеллана. Теперь же, наблюдая за подобным явлением извне, он дивился, почему тогда никто не взял пистолет и не пристрелил его за такое поведение.
   - Генерал, правда ли, что я слышал, будто вы привезли с собой с территории Юта много орудий Гатлинга? - спросил Рузвельт.
   - Привёз, - признал Кастер. - Но оставил в Седьмом пехотном. Они в недопустимой степени замедляли моих всадников. - Он не испытывал ничего, кроме облегчения, когда, наконец, избавился от этих изделий.
   Однако Рузвельт нахмурился.
   - У нас не хватает лошадей, чтобы сдержать проклятых англичашек, даже после того, как мы объединили наши полки. Механизированная огневая мощь, какую представляют эти Гатлинги, была бы очень кстати. Разве вы не согласны с тем, что война все больше превращается в дело, где сторона с большим количеством и лучшим оружием имеет преимущество, которое простому мужеству весьма сложно превзойти?
   - Совершенно не согласен, - бросил Кастер. - Наберите в одну армию храбрецов, а в другую сброд из клерков и лудильщиков, и я буду знать, кого выберу. Как, по-вашему, треклятые повстанчики разбили нас в Войне за Сецессию?
   Рузвельт, в не меньшей степени, чем Кастер, был из тех, кто не привык отступать.
   - И как, по-вашему, справились бы солдаты Ли, генерал, если бы выступили с дульнозарядными винтовками и Наполеонами против нынешних винтовок и артиллерии?
   Подобный вопрос никогда не приходил Кастеру на ум. Он никогда не был склонен к абстрактному мышлению. Не успел он ответить, как нужда в этом ответе отпала - подъехал разведчик и закричал:
   - Генерал Кастер! Генерал Кастер! Британцы идут!
   Полковник Рузвельт вскрикнул:
   - Солдат, тебя случаем не Пол Ревир зовут?
  
   Пол Ревир (1734-1818) - один из героев Американской революции. В ночь с 18 на 19 апреля 1775 накануне сражений при Лексингтоне и Конкорде он объехал 4 города, предупреждая лидеров повстанцев (включая С. Адамса и Д. Хэнкока) о приближении крупного контингента британских войск, что позволило собрать ополчение и в дальнейшем решить судьбу сражений в пользу повстанцев.
  
   Разведчик проигнорировал его.
   - Сэр, их пехота выстроилась в боевой порядок, по фронту и флангам у них стоит кавалерия, ещё я заметил у них пару полевых орудий. Если мы не уберемся с их пути, они намерены прорываться прямо через нас, попомните мои слова, сэр.
   - Если они хотят драки, они её получат, - заявил Кастер.
   - Сэр, я уже какое-то время покусывал эту армию, - сказал Рузвельт. - Они чудовищно превосходят нас числом, в смысле, наши полки вместе взятые. Может, нам следует подобрать оборонительную позицию и позволить им идти на нас?
   - Полковник, если вы желаете отступить, даю вам своё разрешение, - холодно произнёс Кастер. - Возможно, вы позволите части своих более храбрых солдат остаться?
   - Сэр, я возмущён этим. - Рузвельт нахмурился и покраснел. - У моих людей, прошу вашего прощения, намного больше опыта в этой войне, чем у ваших. Вы не увидите нас отступающими.
   - Что ж, хорошо, - сказал Кастер, который оскорблением молодого человека заставил его делать то, что он хотел. Рузвельт, насколько можно о нём судить, вместе со своими людьми будет сражаться, не думая о завтрашнем дне, дабы доказать их и свою храбрость. - Я хочу, чтобы ваш отряд перешел на фланги, чтобы противостоять вражеской кавалерии, пока регулярные части разберутся с пехотинцами.
   - Есть, сэр. - Салют Рузвельта вышел настолько отточенным, что Кастер подумал, не сломает ли он руку. Мгновение спустя полковник добавил: - Я так понимаю, британский командующий генерал Гордон тоже весьма прямолинейный боец.
   - Да? - Кастер пожал плечами. Для него это мало значило. Он знал, что собирался делать. Не считая этого, всё остальное не имело значения. - Я намерен отправить его в более тёплые края, чем эти.
   Рузвельту это понравилось. Ухмылка вновь вернулась на его лицо. Он вновь отсалютовал, на этот раз, всерьёз, а не в качестве упрёка, и ускакал, выкрикивая приказы своему Самовольному полку.
   Кастер тоже принялся выкрикивать приказы.
   - Похоже, назревает крупная драка, Оти, - сказал его брат.
   - Похоже, так, Том, - согласился Кастер. - Не совсем с тем врагом, с каким мне хотелось бы - повстанчики всё ещё задолжали у меня пару пинков - но этим мы и займёмся. Этим и займёмся, господи.
   - Я тоже так считаю. - Том Кастер сиял. - Я верно расслышал? У них больше людей, чем у нас?
   - Так Рузвельт говорит. - Кастер пожал плечами. - Это он постреливает по лимонникам с тех пор, как те пришли из Канады. Если кто и знает, что у них есть, так это он.
   - Справедливо. - Тома не волновала перспектива столкнуться с большими трудностями, как раз наоборот. - Значит, они не ждут, что мы ударим. Будут действовать по-своему. Давай их размажем, Оти.
   - Я намерен попытаться. - Кастер вытянул руку и хлопнул брата по спине. Они улыбнулись друг другу. Во всей американской армии Том был единственным, кто жаждал хорошей потасовки больше, чем он.
   Строевые части развернулись из походной колонны в боевой порядок с той беспечной лёгкостью, какая достигается не неделями, а годами бесконечных тренировок на полигоне. Самовольному полку Рузвельта даже близко не удалось достичь такой слаженности. Но и медлительными кавалеристы-добровольцы не были. Кастер не нашёл на что пожаловаться по этому поводу. На правом фланге Рузвельт взмахнул шляпой, показывая, что готов двигаться вперёд.
   Кастер тоже махнул, дабы Рузвельт понял, что он его увидел. Исполняющий обязанности бригадного генерала обернулся к горнисту позади себя.
   - Сигнал к атаке, - сказал он. Едва зазвучал горн, бойцы Пятого кавалерийского громко и радостно закричали. Чтобы не отставать от них, их примеру последовал и полк Рузвельта.
   Кастер взобрался на невысокий холм и выкрикнул:
   - Там враг. Сметем же их с нашей священной земли, как сотню лет назад во время Революции сделали наши праотцы. - Праотцы многих бойцов сотню лет назад копали в Ирландии картошку, но на риторику никто не пожаловался. Бойцы снова радостно закричали.
   Генерал Гордон выстроил свою армию именно так, как описывал разведчик: кавалерия слева и справа, спереди кавалерия прикрывала пехоту, а по прерии вытянулась тонкая красная линия пеших солдат. По правую сторону от Кастера закричали бойцы Рузвельта. Кастер мимоходом задумался, что же им полковник сказал.
   Пока Кастер ехал по обратной стороне холма, британская армия на какое-то время исчезла из вида. Ему бы хотелось, чтобы англичане исчезли столь же легко, когда через несколько минут настанет время битвы. Он взобрался на следующий холм, его люди близко позади. Слабый из-за расстояния в пару миль, до его слуха донёсся радостный клич вражеских солдат.
   - Они нас увидели! - крикнул Кастер. Мгновение спустя, позади строя пехоты он разглядел вспышку, а затем ещё одну. В паре сотен ярдов перед ним упали два снаряда и в воздух взлетели фонтаны земли. Кастер громко рассмеялся. - Они и в амбар попасть не смогут, парни!
   Британские артиллеристы управлялись с орудиями спокойно и методично. Снова вспыхнули и громыхнули пушки. Один снаряд упал с недолётом. Другой упал позади Кастера. Оглянувшись через плечо, он увидел, как рухнула и забрыкалась лошадь. Его бойцы снова радостно крикнули.
   - Пустяки, - сказал ему Том.
   - Верно, - согласился Кастер. - В Войну за Сецессию, пары таких жалких хлопушек не хватило бы, чтобы нас даже разбудить. - Он указал в сторону британских кавалеристов перед собой. - Господи, у них всё ещё есть уланы! Не поверил бы, кабы не увидел собственными глазами.
   Его люди ехали врассыпную. Уланы же, сидевшие на лошадях, которые могли бы нести на себе ещё рыцарей Круглого Стола, построились в шеренги, настоящие шеренги. Их пики разом опустились; на стальных наконечниках блестели солнечные лучи. Как единое целое, большие кони сорвались в галоп.
   - Какой крутой спектакль! - крикнул Кастер, искренне восхищаясь ездовой выучкой врага.
   - Да, и сейчас мы разнесём его на кусочки, - ответил Том. Кастер кивнул, и почувствовал, что краснеет. Им предстояло разнести их при помощи казнозарядных карабинов - современная промышленность против средневекового мужества. Возможно, полковник Рузвельт всё же знал, о чём говорил.
   Кастер оценил расстояние.
   - Огонь по готовности! - выкрикнул он. Сзади и по обеим сторонам от него залаяли Спрингфилды. Он вскинул к плечу собственный карабин, прицелился в одного улана и выстрелил.
   Тот не упал. Строго говоря, Кастер и не ожидал от него этого, хоть и надеялся. Однако многие его кавалеристы выбивали англичан. Вдоль всего строя улан падали большие лошади. Люди сползали с сёдел, роняли окованные сталью пики, хватаясь за раны. Те, в кого не попали, продолжали приближаться. Всадники из второй шеренги выезжали вперёд, чтобы заменить тех, кто пал в первой.
   По мере приближения улан, Кастер ощутил... нет, не страх, поскольку никогда не ведал страха на поле боя, но некий трепет. Здоровенные крепкие мужики были готовы проехаться по Пятому кавалерийскому и втоптать его в траву и землю прерии, словно его никогда не существовало.
   Затем он выстрелил в англичанина и попал ему прямо в грудь. Невезучий парень выронил пику, вскинул руки и замертво перевалился через шею лошади. По мере сокращения дистанции падало всё больше и больше англичан, а ответить они ничем не могли. Впрочем, никто из них и не повернул вспять.
   - Боже, как они отважны!
   - Боже, как они глупы, - ответил на это его брат, перезаряжая Спрингфилд.
   На Кастера мчался улан. Он выстрелил в него и промазал. Наконечник пики целился ему прямо в центр груди. Ещё пара секунд и британский солдат проткнёт его, словно дикую куропатку, жарящуюся на походном костре. Он выхватил револьвер Кольт и трижды выстрелил. Один раз он промазал, но две другие пули попали в коня и всадника. Кастер не думал, что хоть одна из ран окажется смертельной, однако улан потерял интерес к насаживанию его на шампур.
   Там и сям британские уланы выбивали его людей из сёдел. Там и сям, англичане вынимали револьверы и стреляли по его кавалеристам. Но многие всадники в красных мундирах уже пали, и с каждой минутой их падало всё больше. Кровь и плоть, даже отважная кровь и плоть, имела свой предел. Спустя пару минут отчаянной и неравной схватки накоротке, уланы сломались и отошли от Пятого кавалерийского, бросившись спасать свои жизни в галопе, назад к пехоте или на фланги под прикрытие винтовок кавалерии.
   Кастер радостно вскрикнул и взмахнул шляпой.
   - Вперёд, парни! - выкрикнул он свой самый любимый приказ. - За мной! Мы преподали их всадникам хороший урок. Пора разобраться с пехотой.
   Он галопом проскакал мимо мертвого краснопузого, затем мимо британской лошади с перебитой спиной, пытавшейся ползти на передних ногах. Затем вместе со своими кавалеристами он помчался в сторону британских пехотинцев, что ожидали их в строю в две шеренги. Справа снаряд пережевал кусок прерии. Над головой Кастера просвистели осколки. Он пожал плечами и продолжил скакать.
   Время от времени из стрелковой линии выпадал солдат в красном мундире. Британцы держали строй столь же спокойно - и столь же стойко - как и любое другое войско, какое Кастеру доводилось видеть во время Войны за Сецессию. Пока он скакал к строю британцев, в его груди попыталось зародиться сомнение. В прошлую войну кавалерии приходилось чертовски постараться, чтобы потеснить стойкую пехоту. Да, сейчас у его людей есть казнозарядники, но они есть и у врага. Британские уланы были самыми отважными людьми, каких он когда-либо видел. Будут ли пехотинцы чем-то отличаться?
   Он поступил так, как поступал всегда, когда испытывал сомнения - отмахнулся от них.
   - Ну, вот! - выкрикнул он. - За Соединённые Штаты Америки! Вперёёёд!
   Словно единое целое, винтовки британцев прицелились в Пятый. Словно единое целое, эти винтовки разом выстрелили. Над противником поднялось густое облако черного порохового дыма. Сквозь него из стволов английских Мартини-Генри, подобно штыкам, вспыхивало пламя.
   Мимо Кастера пролетели три пули. Не все его люди оказались достаточно удачливы, чтобы разминуться с пулей. Атака захлебнулась, словно все его бойцы натолкнулись на стену. Кричали люди. Лошади кричал ещё громче, ещё истошнее, издавали более жуткие крики, какие не способно издать горло человека.
   Британские пехотинцы зарядили в винтовки свежие патроны. Точные, словно паровые машины, они дали по Пятому кавалерийскому ещё один залп, и ещё, и ещё. Всадники изо всех сил старались им отвечать. Их сил было недостаточно, даже близко к тому. Краснопузые не только превосходили их числом, но и стреляли они, стоя на ногах, гораздо точнее, чем те, кто сидел на спинах животных. Англичане, много англичан, падали, корчились, ругались и кричали. Впрочем, американцы испарялись, подобно снегу тёплым весенним днём.
   - У нас не получится, Оти! - выкрикнул Том Кастер.
   Если Том говорил, что победить в бою не получится, победить в нём не сможет никто.
   - Надо отходить, - сказал Кастер, затем бросил горнисту. - Труби отход. - Но никто не протрубил. Горнист был мёртв. - Отступаем! - выкрикнул Кастер изо всех сил. - Отходим! - Слова отдавали во рту горечью, подобно щёлочной пыли Юты. Насколько он мог вспомнить, прежде он этих слов никогда не употреблял.
   Его услышало меньше человек, чем если бы то был горн. Но они бы и так отступили, по приказу или без. Они совершили то же открытие, что и недавно сделали британские уланы - иногда превозмочь огонь просто нельзя.
   Затем Том снова закричал, на этот раз без слов. Крик оборвался кашляющим бульканьем. Кастер уставился на брата. Изо рта и из обширной раны на груди Тома текла кровь. Том свалился с лошади, очень медленно, или так показалось Кастеру. Упав на землю, он не пошевелился.
   Кастер издал протяжный вопль боли. Самое ужасное, что времени у него было только на это. Даже без Тома, а Том, очевидно, не встанет до самого Судного Дня, ему надо спасать войско. Он бешено завертел головой на восток и на запад. Поняли ли кавалеристы-добровольцы, что он не может продолжать сражаться? Если не поняли, на них скоро обрушится британская армия со всей своею тяжестью.
   Но, нет, они тоже выходили из боя, откатываясь назад, чтобы прикрыть отступление регулярных войск. Это было унизительно. Ещё унизительнее было то, что британская кавалерия не демонстрировала никакой тяги к преследованию. Самовольный полк Рузвельта выдал лимонникам по первое число и даже немного сверх того.
   Мальчишка-полковник подъехал к Кастеру.
   - Что теперь, сэр? - спросил он, словно его командир сам только что не закончил закидывать собственный драгоценный полк в мясорубку.
   Действительно, что теперь? - гадал Кастер. Без Тома ему едва было до всего этого дело. Но ему надо было ответить. Он знал, что обязан ответить.
   - Отступим к своей пехоте и будем ждать британской атаки, как противник ждал нашей, - пробормотал он. Так себе решение - даже с пехотой Уэлтона у него всё равно не было той численности, какая была у генерала Гордона. Но, из-за того, что он был измучен и истощён, прийти он мог только к такому решению.
   - Есть, сэр! - Судя по тону Рузвельта, он счёл это решение превосходным. - Не беспокойтесь, сэр, мы им ещё устроим.
  
   - Давай, мужики! - выкрикнул Теодор Рузвельт. - Надо ещё чуток удержать лимонников от задниц регуляров.
   Первый лейтенант Карл Джобст неодобрительно взглянул на Рузвельта.
   - Сэр, вы могли бы изложить задачу чуть вежливее.
   - Зачем? - спросил Рузвельт. - Это ведь правда, не так ли? В данный момент, бойцы генерала Кастера не отобьются даже от учеников воскресной школы, не говоря уж о британской армии. Вы это знаете, я это знаю, и Кастер это знает.
   Его адъютант по-прежнему выглядел невесело.
   - Они доблестно сражались с людьми генерала Гордона, разбили кавалерию, да и пехоту потрепали.
   - Именно так. Они рванули в атаку ровно так, как любому понравилось бы, - сказал Рузвельт. - Как и шесть сотен под Балаклавой. Те поплатились за это, так же, как и регуляры. Я слышал, среди прочих, погиб и брат Кастера. Свою часть битвы мы выиграли. К сожалению, результат измеряется целым, каковое в нашем случае оказалось меньше суммы отдельных его частей.
  
   Шесть сотен под Балаклавой - речь о событии, известном также как атака бригады легкой кавалерии - катастрофической по последствиям атаки британской кавалерии на позиции русской армии в битве под Балаклавой 25 октября 1854 года.
  
   Позади послышалась краткая перестрелка. Британские кавалеристы, уверенные, что Рузвельт не бросит на них весь Самовольный полк, висели у войск США на хвосте, следя за их отступлением. Время от времени британские разведчики сталкивались с арьергардом Рузвельта и обменивались любезностями.
   - Сэр, вам, часом, не известно, на какой позиции полковник Уэлтон разместил Седьмой пехотный? - Этот вопрос Джобст задавал не в первый раз. Он хоть и был хладнокровным парнем, но скрыть в голосе обеспокоенность не сумел. Седьмой пехотный был его полком, Генри Уэлтон его командиром, под чьё руководство он вернётся, когда Рузвельт возвратится к гражданской жизни.
   Впрочем, на этот раз была очередь Рузвельта помотать головой.
   - Хотелось бы, но нет, генерал Кастер не счёл уместным доверить мне данную информацию. - Он проехал несколько шагов, затем спросил сам: - Вы в этом деле профессионал, лейтенант, что думаете о Кастере, как о военном?
   - Я уже говорил вам, сэр, когда он только прибыл в Монтану, что этот человек заслужил себе имя безудержной отвагой. - Карл Джобст начал говорить что-то ещё, затем оборвал себя и начал заново: - Эта репутация кажется мне вполне заслуженной.
   Вскоре Рузвельт догадался, что это было всё, чего он мог бы добиться от своего адъютанта. Если Джобст скажет что-то сверх того, например: он взял замечательный добротный полк и порубил его в капусту, и эти слова дойдут до Кастера, карьеру лейтенанта будет ждать глад и мор. Никто не смог бы подвергнуть сомнению мужество Кастера. Бросившись прямо на британцев, он сделал всё, что мог. Но этого оказалось недостаточно, даже в приблизительной степени, чтобы обратить их вспять.
   Рузвельт вздохнул.
   - Что ж, будь я в его тарелке, то, возможно, поступил бы так же. С врагом, стоящим перед ним, он и не мог подумать ни о чём ином, как изгнать его.
   - Я убеждён, сэр, что вы с этим предприятием справились бы более искусно, - сказал Джобст. Рузвельту потребовалось мгновение, чтобы осознать, что это была похвала, и ещё одно, чтобы осознать, насколько высокая. Если кадровый офицер считает, что полковник добровольцев может справиться лучше, чем кадровый и.о. бригадного генерала, это определённо хорошо говорило об этом самом добровольце, и не столь хорошо - о Кастере.
   Несколько минут спустя подъехал Кастер, чтобы переговорить с Рузвельтом. Пускай Кастер был чересчур активен в нападении, пускай гибель брата оставила на его лице несходящую печать горя, с отступлением он управлялся настолько хорошо, насколько вообще мог управиться человек. Он крепко держал в узде как своё подразделение, так и Самовольный полк и позаботился о том, чтобы узнать всё, что всадники Рузвельта вызнали о диспозиции и намерениях британцев.
   Рузвельт выгадал мгновение, чтобы сказать:
   - Сожалею о вашей утрате, сэр.
   - Да-да, - нетерпеливо проговорил Кастер - всех его усилий явно недоставало, чтобы не думать об этом. - Теперь нам надо убедиться, чтобы в потери нашей страны не вошли наши силы целиком.
   - Так точно, сэр, сожалею, что не могу сказать вам большего. Их кавалерийское прикрытие мешает нам вызнать больше, равно как наше мешает им.
   Кастер пожевал ус.
   - Вот бы узнать, насколько далеко их кавалерия ушла от пехоты. Недостаточно далеко на мой вкус, если только я не ошибаюсь. Пехота, которую хорошо подгоняют, может идти почти наравне с кавалерией. Как только мы объединимся с полковником Уэлтоном, велика вероятность, что долго ждать их атаки нам не придётся.
   - Вам не кажется, что они просто проигнорируют нас и двинутся прямиком к шахтам вокруг Хелены, кои, как я подозреваю, и являются их целью? - спросил Рузвельт.
   - Ни в коем разе, полковник, - решительно проговорил Кастер. - Мы - слишком крупная сила, чтобы посметь подставить нам свой фланг и тыл. Мы сможем и будем тогда наносить им максимальный вред.
   - Весьма разумно, - сказал Рузвельт. - Насколько я слышал, и я, кажется, об этом уже упоминал, генерал Гордон безрассудный рубака.
   - Да-да, - повторил Кастер. Рузвельт ощетинился от такого тона, пускай даже Кастер был - да и не мог не быть - не вполне в себе. Неужели командующий армией США на территории Монтана действовал настолько хорошо, чтобы иметь возможность игнорировать то, что ему говорят? Ответ был слишком очевиден. Если бы генерал действовал настолько хорошо, он вместе с Рузвельтом двигался бы на север, а не на юг. Однако вскоре Кастер продемонстрировал, что всё же слушал его: - Если он так безрассуден, может, он сам прыгнет на наш меч, как прыгает бык на арене.
   - Надеюсь на это, сэр, - сказал Рузвельт. Ответ Кастера позволил ему задать вопрос, который живо беспокоил и Рузвельта и лейтенанта Джобста: - Где полковник Уэлтон разместил свою позицию, ожидая нас?
   - Недалеко от реки Тетон, - ответил Кастер, что дало Рузвельту меньше, чем ему хотелось, но больше, чем он уже знал. И.о. бригадного генерала продолжил: - У него был приказ занять максимально удобную оборонительную позицию. Где бы он ни оказался, мы должны прибыть туда к закату.
   Вот это была стоящая информация.
   - Если успеем, утром будем сражаться, - сказал Рузвельт.
   - Думаю, будем, - сказал Кастер. Он задумался, снова принялся жевать ус. Это было не похоже на него. Мгновение спустя он продолжил: - Я подумываю спешить своих людей и ввести их в бой в пешем строю. Поэтому ваш полк, полковник, окажется нашей единственной конной силой. Я рассчитываю, что вы не подпустите британскую кавалерию к нашим флангам.
   - Сделаем, сэр, - пообещал Рузвельт. - Винчестеры созданы как раз для такой работы. - Самовольный полк, возможно, никогда не смог бы подобраться к британской пехоте настолько близко, чтобы бить её из самозарядных карабинов, чья дальность была не слишком высокой. Кастер со своим Пятым кавалерийским сражался с пехотинцами в красном, имея Спрингфилды, и всё равно довольно скоро оказался на проигрывающей стороне.
  
   Здесь и в предыдущих сравнениях американского и британского стрелкового оружия автор сильно ошибается. Британская винтовка Мартини-Генри (а если быть совсем точным, винтовка Пибоди с ударно-спусковым механизмом фон Мартини и сверловкой Генри) отличалась невысокой кучностью в сравнении со Спрингфилдом, а по результатам Англо-Зулусской войны из нее вообще не рекомендовалось вести прицельный огонь на дистанции свыше 460 метров. Свою славу слонобойки эта винтовка приобрела только после 1885 года, когда в серию пошёл более надёжный патрон с цельнотянутой гильзой. К слову сказать, хотя родные американские винтовки Пибоди считались худшего качества, чем английские, патроны американского производства все наоборот, хвалили, поскольку в них использовался дымный порох более мелкого помола, дававший более мягкую отдачу и, соответственно, лучшую кучность.
  
   - Я рассчитываю на вас, как рассчитывал в бою на севере, - сказал Кастер. Рузвельт не упомянул, что его часть войска оттеснила противника. Кастеру это уже было известно. Он отстраненно кивнул Рузвельту и поскакал дальше на юг, к полку, которым уже так долго командовал.
   Едва он успел отъехать, как к Рузвельту подъехал лейтенант Джобст с вопрошающим выражением лица. Рузвельт повторил то, что ему сказал Кастер. Джобст просиял.
   - Полковник Уэлтон понимает, как считывать местность, лучше любого из тех, кого я когда-либо знал, - сказал он. - Он подберет наилучшее место, какое только сможет найти, чтобы мы смогли дать решительный бой.
   - Хорошо, - сказал Рузвельт. Спустя мгновение он пожелал, чтобы адъютант высказался иным образом. Под решительным боем подразумевалось, что поражение повлечёт за собой катастрофу. Возможно здесь дело так и обстояло, но он предпочёл бы, чтобы ему об этом не напоминали.
   Как и сказал бригадный генерал Кастер, с Генри Уэлтоном они встретились около четырёх пополудни. Как и сказал лейтенант Джобст, Уэлтон и в самом деле весьма хорошо считывал местность. Он решил держать оборону на переднем склоне невысокого пологого холма. Никто не смог бы к нему приблизиться, не будучи замеченным и не обстрелянным с предельной дальности огня винтовок.
   И он не просто подобрал хорошую позицию, но и улучшил то, что предоставила природа. Его люди прорыли три длинных окопа, а вырытую землю насыпали перед ними. С напольной стороны окопы и брустверы выглядели непримечательно. Рузвельт гадал, стоили ли они затраченного труда.
   Об этом же думал и Кастер, который спорил с Уэлтоном, когда подъехал Рузвельт. Уэлтон, похоже, упёрся.
   - Сэр, - говорил он, - из всего того, что я вынес с Войны за Сецессию, я знаю - любая защита лучше, чем просто стоять на открытом месте и палить по сволочам на той стороне.
   - Ладно-ладно. - Кастер всплеснул руками. - Действуй по-своему, Генри. - Долбанные ямы уже выкопаны, и вы вряд ли успеете закопать их обратно. Но, пока вы тут строились, словно бобры, мы там дрались, словно черти.
   - Да, сэр, мне об этом известно, - сказал Генри Уэлтон. - Был ли я прав насчёт Самовольного полка?
   - Они сражались хорошо, не могу этого отрицать, - ответил Кастер. От такой похвалы Теодор Рузвельт вытянулся в струнку. Он подумал, его бойцы заслужили большего - они во всех смыслах переплюнули строевую армию. Но что бы там ещё ни собирался сказать Кастер, он этого не произнёс. Вместо этого он вытаращился и ткнул пальцем: - Полковник, ты засунул все мои чёртовы, - он даже не заменил это слово привычным треклятые, настолько был вымотан, - кофемолки в передовой окоп? Тебе не кажется, что там для нас лучше будет со стрелками?
   - Сэр, я решил, мы с не меньшим успехом сможем воспользоваться этими орудиями Гатлинга, раз уж они у нас есть, - ответил Уэлтон. Рузвельт присмотрелся к ним с интересом - он их ещё ни разу не видывал. Выглядели они словно гибрид между пушкой и кофемолкой. Уэлтон продолжил: - Думаю, если они работают так, как говорится в рекламе, ставить их нужно максимально вперёд. Если нет, мы всегда можем подтянуть к ним стрелков.
   - Они - единственная артиллерия, что у нас есть, - обеспокоенно произнёс Кастер. - А значит, должны находиться в тылу. - Он огляделся, вероятно, в поисках брата, решил Рузвельт. Тома Кастера он не увидел. Никогда больше он не увидит Тома Кастера. Не увидев его, и.о. бригадного генерала обратился к Рузвельту: - Каково ваше мнение на сей счёт, полковник?
   - Они уже размещены на позиции, - ответил Рузвельт. - И ведь это не совсем артиллерия, не так ли, сэр? Как по мне, я бы их оставил.
   Кастер уступил, чего, возможно, не случилось бы, если бы он имел поддержку Тома.
   - Тогда, будь по-вашему. Если они не сработают, как надо, неважно, какое место в Творении они занимают. Лично я считаю, что так оно и будет. Впрочем, как вы сказали, полковник Уэлтон, мы всегда можем выдвинуть стрелков.
   - Сэр, с вашего разрешения, я выставлю сеть конных дозоров, дабы убедиться, что британцы ничего не предпримут ночью, - сказал Рузвельт. - Когда начнётся настоящий бой, я буду удерживать их подальше от ваших флангов.
   - Вы здесь именно для этого, - согласился Кастер. - Исполняйте. - Не совсем полноценный приказ свободны, но близко к этому. Рузвельт отсалютовал и зашагал прочь.
   Ночь прорезали эпизодические ружейные выстрелы, когда во тьме разведывательные отряды американцев и британцев натыкались друг на друга. Британцы не предприняли ночную атаку; их дозоры встали впереди основных сил, удерживая американцев от атаки врасплох. Рузвельт перехватил несколько часов беспокойного сна, постоянно прерываемого всадниками, прибывавшими с докладом.
   На заре он выпил горячего, крепкого и отвратительного кофе, пока его бойцы строились. Командовал он справа, как было во время предыдущего боя с армией генерала Гордона. Левый фланг должен был действовать, в основном, сам по себе; он понимал, что не сможет держать с ним контакт, когда начнётся бой.
   И вскоре бой начался. Когда бойцы начали по-настоящему различать на глаз цели, интенсивность перестрелки конных дозоров стремительно возросла. Подошла британская пехота, построилась в боевой порядок и покатилась прямиком на позиции, что обороняли Кастер и Уэлтон. Люди Рузвельта без особого успеха пытались их сдержать; им мешали их британские коллеги.
   Позади строя британцев бойцов в красном поддерживала полевая артиллерия, нанося удары по окопам американцев. Кастеру и Уэлтону ответить было нечем; Гатлинги и близко не могли дотянуться до орудий. В окопах строевые части, и пехота, и спешенные кавалеристы принимали всё, что навешивал им противник. Уважение Рузвельта к ним росло. Это было сложнее, чем сражаться в битве, где можно нанести ответный удар твоим мучителям.
   - Как только генерал Гордон нас как следует отмутузит, ну или решит, что отмутузил, то пошлёт вперёд пехоту, - сказал Карл Джобст.
   Гордон позволил двум полевым орудиям полчаса молотить по окопам, его бойцы в это время ожидали, находясь за пределами дальности ружейного огня. Затем пушки стихли. Тонкий из-за дальности, прозвучал рожок. Британская пехота опустила винтовки с примкнутыми штыками, подобно кавалерии, опустившей пики. Снова зазвучал рожок. Англичане издали громкий, бессловесный крик и зашагали вперед.
   - Какой крутой спектакль! - воскликнул Рузвельт. - Пускай они и враги, но настоящие мужчины. - Он вскинул к плечу Винчестер и попытался уложить с дальней дистанции одного из этих настоящих мужчин.
   В отличие от невезучих улан, британские пехотинцы по мере продвижения стреляли: перезарядка казнозарядных винтовок на ходу, что во время Войны за Сецессию было на грани невозможного, являлась быстрым и простым делом. Над ними висело облако дыма, с каждым их шагом становясь всё гуще и гуще.
   Из окопов, где сидели синепузые, тоже тянулся дым. Англичане начали падать. На их места вставали их товарищи. Без сомнений, американцы тоже падали, но Рузвельт этого не видел. Видел он лишь, что красная волна британцев продолжала катиться вперед, спокойная и непоколебимая, словно прилив. Краснопузые подобрались на четыреста ярдов к передовому окопу, на триста ярдов...
   - Сейчас прорвутся! - с горечью выкрикнул Рузвельт.
   И вдруг, сквозь грохот винтовок он услышал звук, какого никогда не слышал прежде, яростный взрывной хрип, словно великан пытался, пытался и пытался прочистить горло.
   В центре передовой линии американцев вспухли невероятно большие облака дыма.
   - Гатлинги! - где-то на грани между восторгом и экстазом завопил лейтенант Джобст.
   У Рузвельта слов не нашлось, лишь трепет. В миг, показавшийся мгновением ока, а на деле, вероятно, бывший двумя-тремя минутами реального времени, стойкий строй британцев прекратил существование, почти так же, как тает кусок льда, когда его поливают горячей водой. Примерно половину этого времени пехотинцы пытались продолжать двигаться вперед под огнём, с каким никогда не встречались и какого они и вообразить не могли. Они падали, падали и падали. Ни один из них не дошёл до отметки сто ярдов до окопа. После этого пехотинцы, те, что ещё оставались на ногах, поняли, что у них ничего не выйдет. Ещё они осознали, что если не выберутся за пределы дальности жуткого потока пуль, изрыгаемого Гатлингами, они - покойники.
   Это было не отступление. Кастер - да, он командовал отступлением. Здесь был разгром, паническое бегство, беспорядочный драп. Разумеется, пред лицом знакомой опасности, британцы проявляли стойкость, как и любой из родившихся на свет. Пред лицом хрипящей неизвестности они сломались. Некоторые - Рузвельт даже снял очки и протёр глаза, чтобы убедиться в том, что видит - бросали винтовки, чтобы бежать быстрее.
   В этом изумлении он нежился недолго. Вскоре он вновь начал думать, как солдат.
   - За ними! - выкрикнул он. - За ними, боже! Решили, что переедут нас, словно поезд, да? Что ж, парни, они только что потерпели крушение. Теперь наше дело - сбросить обломки с насыпи.
   И вот, его люди, вопя во всю глотку, бросились за улепётывающим противником. Британская конница, которая должна была прикрывать наступление, внезапно оказалась вынуждена прикрывать разгромленную, отступающую армию. Вражеские полевые орудия дали пару выстрелов картечью, прежде чем солдаты Самовольного, набросившиеся на них сразу с трёх направлений, не перебили расчёты.
   - Захваченные орудия, - восторженно проговорил лейтенант Джобст. - Вот - истинное мерило победы. Так было с тех самых пор, как в войну вступили пушки.
   - За ними! - кричал Рузвельт. - Нельзя дать уйти ни одному. Нет, может, одному, чтоб рассказал своим дружкам в Канаде, что значит вторгаться в Соединённые Штаты. - Он выстрелил в английского кавалериста и выбил того из седла. - Как по вилорогам стрелять! - воскликнул он.
   Они преследовали их по прерии на север, как днём ранее отходили на юг. Бойцы Самовольного полка, проезжая мимо легкораненых и измотанных англичан, отбирали у них винтовки, и преследовали основные силы. Рузвельт не считал, что у него хватит людей, чтобы их разбить, но они были настолько потрясены, что он решил попытать удачу. Если показать силу, они могут все бросить оружие и сдаться.
   И вдруг он услышал, как позади не один, а несколько горнистов протрубили Стоять. Его люди удивлённо переглядывались, но большинство, повинуясь дисциплине, которую он им вдалбливал, обуздали коней.
   - Нет! - ревел он. - Нет, чёрт подери! Я не приказывал! Убью того идиота, что приказал! Мы уже врезали им и спустили с лестницы.
   - Стоять! - прогремел громогласный голос - это Джордж Кастер, который, должно быть, едва не загнал лошадь до смерти, чтобы догнать бойцов Рузвельта. К удивлению Рузвельта, по его щекам текли слёзы, не слёзы горя, а слёзы ярости. К ещё большему его удивлению, от Кастера за шесть метров несло виски. - Стоять, ёб вашу в бога душу мать! - снова выкрикнул он.
   - Что стряслось, сэр? - требовательным тоном спросил Рузвельт.
   - Стряслось? Я покажу вам, что стряслось!- Кастер взмахнул листом бумаги. - Стряслось то, что вчера вступило в силу перемирие с этими английскими сукиными сынами, только мы об этом не знали. Мы только что наподдали этим сраным лимонникам так, что от них тапки отлетели, моего брата только что убили в битве, в которой мы вообще не должны были сражаться, а теперь мы должны позволить уйти домой уцелевшим ублюдкам. Я почти двадцать лет не употреблял спиртного, разве что в лечебных целях - ни капли, с тех пор, как женился на Либби. Вы удивляетесь, Рузвельт, вы удивляетесь, что я надрался, пока гнался за вами?
   - Никак нет, сэр, - произнёс Рузвельт. - К дьяволу, никак нет, сэр. - Мгновение спустя, он добавил: - У вас в бутылке что-нибудь осталось, сэр?
   - Ни капли, - ответил Кастер. - Ни единой, блядь, капельки.
   - Очень плохо, - проговорил Рузвельт. - В таком случае, пойду поищу себе другую.
  
   Фредерик Дуглас сошёл с поезда в Рочестере. Его жена и сын были на перроне единственными чернокожими. Увидев его, Анна Дуглас ударилась в слёзы. Льюис заключил его в крепкие мускулистые объятия.
  
   Льюис Генри Дуглас (1840-1908) - старший сын Фредерика Дугласа. В реальной истории в 1863 году пошёл добровольцем в армию США, где дослужился до сержант-майора, приняв участие в ряде десантных операций на побережье КША. В мирное время работал учителем и типографским наборщиком, а также редактором в газете отца. По политическим убеждениям - социалист, выступал за введение фиксированных цен на товары жизненной необходимости, а также против экспансионистской политики США в Латинской Америке и на Тихом океане.
  
   - Рад видеть тебя дома, отец, - сказал он. - Дай сумку.
   - Спасибо, сынок, - сказал Дуглас. - Веришь ли, нет, но это очень и очень здорово - вернуться домой. - Он вежливо поцеловал Анну, затем выпрямился перед ней во весь рост. - Как видишь, дорогая, я прошёл через всё невредимым.
   - Ты не зазнавайся, - резко бросила она. - Полагаю, воли Господа в этом больше, чем твоей.
   Он опустил взгляд вниз, на доски, которыми был выложен перрон.
   - Поскольку я не могу с тобой спорить, то не буду даже и пытаться. Господь взял меня в долину смертной тени, однако позволил мне выйти с другой стороны невредимым. Я могу лишь славить Его.
   Анна кивнула, удовлетворённая. Льюис Дуглас задал вопрос, который предвидел его отец:
   - Сэр, каково это было, предстать перед Джексоном Каменной Стеной? - Его мужественное лицо исказила хмурая гримаса, он печально рассмеялся. - Ежели работа с тобой в одной газете чему меня и научила, так тому, что бесполезно спрашивать, на что похоже то или это и надеяться, что сможешь сам прочувствовать в ощущениях человека, это пережившего, такое просто невозможно.
   - Коли я сам до сих пор не полагаю это бесполезным, с чего бы тебе так считать? - ответил Дуглас. - Каково это было? Пугающе. - Он поднял ладонь раньше, чем жена или сын успели заговорить. - Не в том смысле, в каком вы могли подумать. Было пугающе, поскольку я оказался в присутствии человека и цельного, и, насколько я могу судить, доброго, но который искренне верит в вещи, совершенно противоположные тем, в какие верю я, и который рассуждает с железной логикой, исходя из ложных предпосылок. - Он поёжился. - Было, во всех смыслах, тревожно.
   Они прошли к коляске, Анна под руку с Фредериком. Когда Льюис разместил последний чемодан за сиденьями коляски, он заметил:
   - Ты уже говорил раньше, что рабовладелец тоже может быть хорошим человеком.
   - Да. - Дуглас помог супруге подняться, затем залез сам и разместился рядом с ней. - Это возможно, - продолжил он, когда Льюис взялся за поводья. - Это возможно, хоть и непросто. Джексон... удивил меня.
   - Полагаю, и ты удивил его. - Анна похлопала мужа по руке.
   - Надеюсь, удивил. Даже склоняюсь к уверенности, что удивил, - сказал Дуглас. - И у меня есть великолепная новость: в Чикаго я слышал, что конфедераты освободят, нет, намереваются освободить своих рабов, как только эта война, ныне приостановленная, завершится полностью и это будет ответная услуга за помощь их союзников против Соединённых Штатов.
   - Если это правда, то новость великолепная - сказал Льюис. - Впрочем, похожие новости мы слышали все эти годы, и ничего из них не вышло. Кто сообщил тебе об этом на этот раз, отец? Линкольн?
   - Нет, Джон Хей, - ответил Дуглас. - Поскольку он был послом в Конфедеративных Штатах, то должен знать, о чём говорит. У Линкольна иные заботы. - Он издал печальный вздох. - Линкольн и раньше более заботился о других делах, нежели о неграх, однако он всегда остаётся и будет оставаться моим другом. Летом 1862 года он подготовил проект прокламации, освобождавшей всех рабов на всей территории Конфедеративных Штатов, в ожидании крупной победы США, дабы гарантировать, что эта прокламация не будет рассматриваться, как жест отчаяния, а не политическое решение. Победы так и не случилось, и когда наше положение действительно стало отчаянным, он оставил эту бумагу под сукном, убеждённый, что к тому времени было уже слишком поздно, чтобы она принесла какую-то пользу. Я сойду в могилу, будучи убеждённым, что он ошибался.
   - Разумеется, он ошибался, отец, - со злостью в голосе проговорил Льюис. Он оглянулся через плечо. - За все прошедшие годы ты ни разу об этом не упоминал, равно как никто другой, кого я мог услышать.
   - Прокламация никогда не была широко известна по очевидным причинам, - ответил на это Дуглас. - Едва Конфедеративные Штаты отсоединились, она стала ни о чём, так какой был смысл о ней упоминать? Как ты сам помнишь, борьба за освобождение чернокожих рабов на территории США после Войны за Сецессию сама по себе была непростой.
   - Это так, да и в остальном, ты, похоже, прав, - сказал Льюис, - но меня раздражает мысль, что Соединённые Штаты скатились к поражению, когда у нас ещё оставалось оружие, которое мы могли применить против врага.
   Дуглас издал хриплый смешок.
   - И ты это говоришь после позорного перемирия, с которым согласился президент Блейн? У нас есть оружие, стоящее целой армии, нет, целой страны, которое мы ранее не применили в этом бою и теперь уже не применим.
   - И это тоже верно, - сказала Анна Дуглас. - Потому как единственно, что мы могли б с этим оружием сделать, так выстрелить себе в ногу.
   Льюис указал вперёд, в сторону озера Онтарио.
   - Вон там туда-сюда курсируют два броненосца под Юнион Джеком. Мы у них на прицеле, и остаёмся со дня первого обстрела. Мы беспомощны против них. Проблема не только в неверном использовании того оружия, что у нас есть, но также и в оружии, которого у нас нет.
   - Мы уже дважды ввязались в войну неподготовленными, - сказал Дуглас. - Да ниспошлёт Господь свою милость и мы, не усвоив этот урок в первый раз, усвоим его со второго. Надеюсь, в грядущие годы из труб заводов, производящих все виды оружия и боеприпасов, продолжит клубиться дым, так что, когда разразится новая война, мы хотя бы будем к ней готовы.
   Когда коляска подкатила к улице, на которой жил Дуглас, Льюису пришлось резко натянуть поводья, чтобы не переехать Дэниэла, который крутил педали велосипеда, совершенно не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Парнишка обращался с устройством на высоком колесе с гораздо большей уверенностью, чем когда Дуглас отправлялся в Луисвилль; возможно, чересчур уверенно.
   Завидев Дугласа, он промчался мимо коляски.
   - С возвращением! - выкрикнул он. - С возвращением домой!
   - Спасибо, сынок, - ответил Дуглас. К этому моменту Дэниэл вновь укатил вперед. Дуглас задумался, услышал ли он его. И всё-таки журналист тихо повторил: - Спасибо. - Для Дэниэла он не был негром, уж тем более - в первую и исключительную очередь. В первую очередь, он был его соседом и человеком. По мнению Дугласа, так и должно было быть.
   Льюис вновь натянул поводья, остановившись у дома, в котором Дуглас и Анна жили уже много лет.
   - Приехали, отец, - Он ухмыльнулся и коснулся края шляпы. - Стоимость кэба - пятьдесят центов.
   Дуглас дал ему два четвертака и дайм чаевых. Он не позволил Льюису вернуть деньги, сказав:
   - Это была моя лучшая поездка с того самого мига, как я покинул дом, да ещё и одна из самых дешёвых.
   - Раз уж ты так считаешь, то ладно. - Льюис сунул монеты в карман. - Приятно знать, что у меня есть профессия, к которой смогу вернуться, при необходимости. Господь свидетель, газетный бизнес не так стабилен, как бы мне хотелось.
   - Видишь, что выходит, если не потворствовать самым популярным мнениям? - Фредерик Дуглас говорил легкомысленно, но слова были серьёзными, он и его сын это отлично понимали. Он спустился, затем помог Анне. В его руках она казалась хрупкой, костлявой. Он с тревогой спросил: - Как ты, дорогая?
   - Так, как определил мне Господь, - ответила та, на что он не нашёлся, что сказать. - Очень скоро я встречусь с Ним лицом к лицу, и я намерена как следует поговорить с Ним насчёт того, как именно идут дела в этом мире.
  
   В реальности, Анна Мюррей Дуглас умрёт от инсульта меньше, чем через год. Спустя ещё полтора года, Ф. Дуглас женится на своей белой секретарше (и дочери старого соратника по подземной железной дороге) Хелене Питтс, что вызовет страшный скандал (вплоть до самоубийства немецкой суффражистки Отилии Ассинг, которая целых 26 лет своей жизни потратила на попытки развести Фредерика и безграмотную властолюбивую домохозяйку Анну).
  
   - Хорошо, - произнёс Дуглас. - Уверен, Он справлялся бы лучше, имей тебя в советниках.
   Анна гневно глянула на него, затем пихнула под рёбра. Они оба рассмеялись. Вместе они прошли в дом. Ощущение половичка у входа под ногами, ряды картин в рамках, бесконечно знакомый вид гостиной по одну сторону, и столовой по другую, слабый аромат бумаги, табака и еды - всё это говорило ему, что он дома, и нигде иначе. Он испустил протяжный радостный выдох.
   - Ты рад вернуться? - с хитрецой в голосе спросила Анна.
   - Ну, совсем чуть-чуть, - ответил он. Они снова рассмеялись.
   Вниз спустился Льюис, быстрый, резкий и уверенный в себе.
   - Я отнёс твои сумки наверх, отец. Для тебя всё готово. - Он всё ещё был молодым мужчиной, и уверен, что многие вещи можно решить легко. Решив небольшую проблему, он обратился к крупной.
   - Куда отправимся отсюда?
   - Ты это к чему? - спросил Фредерик Дуглас. - Лично я вскорости отправлюсь наверх, дабы выяснить, помню ли до сих пор, каково это - спать в собственной кровати. Впрочем, если ты имеешь в виду Куда может отсюда отправиться цветной мужчина? или Куда отсюда отправятся Соединённые Штаты? - эти вопросы потребуют немного более времени на раздумья. Совсем немного, ты же понимаешь.
   - Полагаю, потребуют. - Льюис хмыкнул без особого веселья. - не найдётся ли более быстрых ответов, пока я не пошёл заняться лошадьми и коляской?
   - Дай отцу отдохнуть, - не без грубости в голосе произнесла Анна. - Ему случились нелегкие времена.
   Мало что могло быть сказано более своевременно, чтобы вынудить Дугласа ответить:
   - Я отвечу, на скаку, пока Льюис не вернулся к лошадям. Как я и говорил прежде, участь цветного населения Конфедеративных Штатов может улучшиться, правда, я не знаю, до какой степени. А участь цветного населения нашей страны? Я не вижу на горизонте особых перемен, как бы мне ни было жаль. Нам придётся продолжать работу, штат за штатом, над законами, закрепляющими наши права, поскольку федеральное правительство сняло с нас оковы и не сможет сделать ничего более без очередной конституционной поправки, а ты, как и я, знаешь вероятность такого события.
   - По... - сухо проговорил Льюис. - Ладно, для нас это неплохой итог. А ты можешь сделать то же самое в масштабах страны?
   - Никто не может предугадать, куда отсюда двинется страна, - сказал Дуглас, покачивая крупной головой. - Нам ещё предстоит увидеть, каков будет полноценный эффект этого поражения для нас. Линкольн убеждён, что белых тружеников будут угнетать до тех пор, пока они не сравняются с чёрными, однако Линкольн, будучи белым, не может в полной мере осознать все ужасы жизни чёрных. Бен Батлер, если я правильно его понял, считает, что федеральное правительство должно выстроить нас и зарегламентировать всё, вплоть до шнурков, дабы быть уверенным, что враг больше никогда не застанет нас врасплох. Сможет ли федеральное правительство это сделать, будет ли оно так делать, следует ли ему так поступать - если бы я умел прозревать будущее сквозь гадательный шар, то носил бы тюрбан, а не котелок.
   - А что думает президент Блейн? - спросил Льюис. - В Чикаго до тебя доходили какие-то намёки?
   - Нет, - ответил Дуглас. - На той встрече о нём говорилось на удивление мало. Возможно, из-за того, что он не считает возможным переизбраться, когда его срок истечёт, возможно, из-за того, что он не высказывал чётко идей иных, кроме старой несокрушимой враждебности к Конфедеративным Штатам, а на этой политике он заработал лишь дурную репутацию.
   - Больше демократов, - со вздохом произнёс Льюис.
   - Больше демократов, - столь же мрачно согласился Фредерик Дуглас.
   - Ты и в первый раз был прав, Фредерик, - сказала Анна. - Теперь отправляйся наверх и отдохни. Ты всё ещё можешь сделать так самостоятельно, и сиюж минуту. Остальные дела никуда не денутся, пока ты не проснёшься.
   - Она права, отец, - сказал Льюис.
   - В основном права, - ответил Дуглас. Он отправился наверх.
  
   Генерал Томас Джексон приближался под флагом перемирия к черте, на которой его люди сдержали натиск армии Огайо на Луисвилль.
   Его охрана нервничала, хоть ружья не стреляли уже несколько дней.
   - Вы правда доверяете этим чёртовым янки, сэр? - спросил один.
   - Они сражались с честью, - ответил Джексон. - Раз я не боялся приходить сюда, когда они яростно дрались, с чего мне бояться приходить сюда во время перемирия?
   - Мне всё это не нравится, - упрямо произнёс охранник. Его взгляд бегал то туда, то сюда. - Божечки, ну и бардак они тут устроили, не? - Он подумал мгновение. - Ну и мы чутка помогли, наверное.
   Со стороны позиции северян крикнули:
   - Генерал Джексон, это вы?
   - Да, это я, - отозвался Джексон. Для его уха говор северянина был резким, хриплым и неприятным.
   - Проходите вперёд, генерал, - сказал янки. - Генерал Уилкокс здесь и ждёт вас.
   - Я иду, - сказал Джексон. Он пробирался по битым кирпичам и обугленным доскам. Здесь, в центре Луисвилля, не осталось ничего, кроме обломков. Единственными стенами здесь были только те, что из этих самых обломков возвели солдаты США и КША. Ничто из той красивой архитектуры, что делала Луисвилль таким приятным местом до войны, не уцелело.
   А президент Лонгстрит, - думал Джексон, - готов отпустить Соединённые Штаты без каких-либо контрибуций. Он поджал губы. Христианская благотворительность - это очень хорошо, но какой толк с христианской благотворительности в отношении тех, кто её не заслуживает?
   Показалась пара человек в синей форме. Они поднялись с некоторой осторожностью. Очень долгое время, показать часть тела означало пригласить снайпера проделать в нём дырку.
   - Окажись вы тут несколько дней назад, Каменная Стена...
   - Без сомнений, мои люди сказали бы то же самое о вас, юноша, - ответил Джексон. Он был не столь суров, как мог бы, со стороны янки то была простая солдатская подколка, а не откровенная ненависть.
   Из окопа вылез и кивнул лощёный молодой капитан, одетый в мундир и брюки, слишком уж чистые и гладкие, чтобы он служил на передовой.
   - Меня зовут Оливер Ричардсон, генерал Джексон, я адъютант генерала Уилкокса. Если вы будете любезны пройти со мной, сэр...
   Едва Джексон увидел Уилкокса, то указал на него пальцем.
   - Я помню вас, сэр! - воскликнул он. - Если не ошибаюсь, вы были в Вест-Пойнте, выпуск на год позже моего, сорок седьмого, не так ли?
   - Всё верно, именно так, - ответил Орландо Уилкокс. - Я, как и вы, пошёл в артиллеристы. - Он издал болезненный смешок. - Когда-то мы, старики, были на одной стороне. Пройдёт ещё несколько лет, сэр, и ни в вашей стране, ни в моей, не останется никого, кто до Войны за Сецессию служил бы вместе.
   - Вы правы, генерал, - сказал Джексон. - Сейчас мы разделены и с каждым днём становимся всё разделённее, это без учёта, я бы добавил, опрометчивых попыток Соединённых Штатов оказать всё своё влияние - практически несуществующее - на наши мирные внутренние дела. - Помня о режиме перемирия, он поднял руку. - Ну да ладно. Всё это уже позади, если на то будет воля Господня. Ваши люди сражались здесь наиболее доблестно. Вы в полной мере можете ими гордиться.
   - То же самое касается и ваших людей, - сказал Уилкокс.
   Он помолчал, возможно, ожидая, что Джексон похвалит и его полководческие таланты, дабы он смог ответить тем же комплиментом. Джексон подобной дипломатичностью не обладал.
   - К делу, - произнёс он. - Президент Лонгстрит приказал мне осведомиться у вас, когда вы намерены покинуть эти рубежи и отвести все силы армии Огайо с земли Конфедеративных Штатов.
   - В данный момент я не могу на это ответить, генерал Джексон, - сказал Уилкокс. - Я пока на данный счёт не получал указаний. При отсутствии подобных указаний, как могу поступить иначе, кроме как оставить своих людей на месте?
   - Сэр, не хотел бы проявить неуважение к вам лично или вашему правительству, но это не вполне удовлетворительно. - Если это не преуменьшение, Джексон не знал, что же тогда. - Соединённые Штаты сами запросили текущее перемирие, вероятно, в силу того, что почувствовали уязвимость своего положения. Посему, вынужден вам сказать, что мы не станем бесконечно терпеть вашу оккупацию территории, которая с самого окончания Войны за Сецессию принадлежит нашей стране.
   - Идёмте со мной, генерал, - произнёс Уилкокс и направился прочь от собравшихся с обеих сторон людей. Когда за ним двинулся его адъютант, он махнул ему рукой оставаться.
   Восприняв этот жест, как намёк, Джексон также махнул своим солдатам, сопровождавшим его, оставаться на линии окопов США. Он шёл за командующим армией Огайо, пока они не оказались за пределами слышимости своих подчинённых. Тогда Уилкокс остановился, его сапоги скрипели на битом кирпиче. Генерал-аншеф Конфедерации негромко произнёс:
   - И, что теперь, сэр?
   - Что теперь? - таким же тихим голосом, но с явными нотками гнева переспросил Уилкокс. - Что теперь? Я скажу вам, что теперь, генерал. Получить приказ из Вашингтона - простите, из Филадельфии, привычка речи - это чудо, сравнимое с тем, которое Спаситель сотворил над хлебами и рыбами. А получить приказ вовремя будет чудом, сопоставимым с Воскресеньем Господним. Я сказал будет, а не является, поскольку по сей день не получил ни единого приказа вовремя.
   - Так не должно быть, - сказал Джексон и попытался решить, являлось ли это большим преуменьшением, чем сказанное мгновением ранее.
   - Да, подобное заключение уже приходило мне на ум - сказал Уилкокс. Джексон не помнил в нём подобной сардонической жилки, но за прошедшие тридцать лет они не очень много общались друг с другом, а за прошедшие двадцать лет так и совсем не общались. Либо, другой вариант, его довели до пределов долготерпения.
   - И что же тогда мне сказать своему президенту? - спросил Джексон. - Он начнёт подозревать, что ваше правительство запросило перемирия, дабы усилить свои позиции здесь, а не как прелюдию к их оставлению. - Лонгстрит определенно именно это и будет подозревать. Лонгстрит и подозрение созданы друг для друга.
   Генерал Уилкокс развел руки в стороны.
   - Это не тот случай. Прекращение огня запрошено по всем фронтам, со всеми врагами. Какой смысл запрашивать о нём с целью укрепления относительно малой позиции, с которой, как вы можете наблюдать вместе со мной, у нас нет перспективы масштабного и быстрого наступления?
   - Всё так, - признал Джексон. Но затем он решил, что ему следует уточнить сказанное. - Как вы понимаете, я говорю это от собственного имени. Как на эту ситуацию будет смотреть президент, когда я ему доложу, ещё предстоит выяснить.
   - Разумеется, генерал. - Смех Уилкокса был горьким. - Ответственность за войну и мир, а также, в широком смысле, за ведение войны, лежит на гражданских ветвях власти. Однако на кого, да - на кого возлагают вину, когда их планы идут наперекосяк? Берут ли они вину на себя? Вы вообще когда-нибудь видели, чтобы они взяли вину на себя?
   Джексон не ответил. В главном он был согласен с Уилкоксом. Большинство профессиональных военных, и в США и в КША, согласились бы с Уилкоксом. Однако не все ошибки кампании армии США в Кентукки лежали на гражданских. Уилкокс не смог бы дать знать Джексону о своих намерениях более ясно, чем если бы он заранее телеграфировал ему, а его фланговая атака была прискорбно запоздалой.
   - Я не желаю больше здесь сражаться, - продолжал Уилкокс. - Ни один человек под моим командованием не желает больше здесь сражаться. Однако, если же нам прикажут возобновить борьбу, - он вновь развёл руки в стороны, - мы её продолжим. Каков ещё удел военного, кроме как подчиняться?
   - Каков, по вашему мнению, будет ответ президента Блейна на ультиматум с требованием уйти из Луисвилля под угрозой возобновления войны?
   - На этот вопрос у меня нет ответа, - произнёс Уилкокс. Это был правильный ответ, и в то же время, Джексона он разочаровал; он надеялся, что гнев вынудит Уилкокса неосмотрительно проговориться. Командующий армией Огайо продолжил: - Единственный, кто знает, что на уме у Блейна, это сам Блейн, однако, исходя из того, что мы увидели, он сам в этом не вполне уверен.
   Вот это было неосмотрительно. Могло бы стать и откровением, если бы последние события не превратили фразу в простую констатацию факта.
   - Президент Лонгстрит недоволен вашим пребыванием здесь, - сказал Джексон. - И с каждым днём доволен он становится всё меньше и меньше.
   - Жаль, я не могу сказать вам большего, - ответил на это Уилкокс. - Впрочем, я свободен не больше вашего, сэр. Возможно, даже меньше, поскольку, сомневаюсь, что нити, которые связывают вас с вашим правительством, натянуты столь же туго, как и те, что я принуждён носить.
   - Сомневаюсь, но в целом верно, не так ли, - сказал Джексон. Он с Уилкоксом посмотрели друг на друга с неким подобием приязни. Солдаты по одну сторону имеют больше общего с солдатами по другую, чем гражданские, которые говорят им, что делать. - Генерал, не найдётся ли у вас каких-либо слов получше? Чего-то такого, что я мог бы отправить в Ричмонд и оно бы поспособствовало тому, чтобы нас тут не беспокоили?
   - Будь у меня такие слова, я бы с радостью вам их передал, заверяю вас в этом, - сказал Уилкокс. - Но я не могу дать вам то, чего у меня нет.
   - Очень хорошо. - Кивок Джексона почти превратился в поклон. - Благодарю за то, что уделили мне время, сэр, а также благодарю вас за гостеприимность. Пожалуйста, примите это как должное, если вы когда-нибудь пожелаете навестить меня в моём штабе, вам не составит труда пройти через линию фронта, и вам всегда будут рады.
   - Вы очень любезны, сэр. - Уилкокс поклонился. После продолжительных заверений во взаимном уважении, мужчины расстались. Джексон вернулся на территорию, удерживаемую Конфедерацией. Там он взобрался на коня; въезд на территорию США верхом мог составить о нём впечатление, как о человеке, который мнит себя завоевателем, поэтому он воздержался (хотя и считал себя таковым).
   По мере продвижения на юг, степень разрухи постепенно снижалась. Появились отдельные здания, а затем и целые кварталы, словно выраставшие из завалов. Его штаб, размещённый за пределами дальности артиллерии северян, располагался среди неповреждённых деревьев и домов на окраине города, и был весьма уютен. Впрочем, если смотреть в целом, восстанавливаться Луисвиллю предстояло ещё долго.
   Он телеграфировал Лонгстриту о результатах, точнее, об отсутствии результатов своей встречи с Лонгстритом. Ответ пришёл через несколько минут: СМОЖЕТ ЛИ ЕЩЁ ОДИН УДАР ПОДВИНУТЬ ЯНКИ? ЕСЛИ ДА, СМОЖЕТЕ ЛИ ВЫ ЕГО НАНЕСТИ?.
   МОГУ, - ответил он по телеграфу. - УИЛКОКС СЧИТАЕТ, БЛЕЙН НЕ В СВОЕМ УМЕ. УДАР МОЖЕТ ВОЗОБНОВИТЬ ВОЙНУ.
   Джексон ходил туда-сюда в ожидании решения президента. Лонгстрит был прав - переговоры по телеграфу не в полной мере заменяли общение. Вскоре приёмный аппарат выстучал ответ президента. БИТЬ МОЛОТКОМ ПО ВЗРЫВАТЕЛЮ НЕРАЗУМНО, - говорил Лонгстрит. - МЫ МОЖЕМ ПОДОЖДАТЬ. ОЖИДАНИЕ НАНОСИТ США БОЛЬШЕ УЩЕРБА.
   Я НА МЕСТЕ В ПОЛНОЙ ГОТОВНОСТИ, - ответил Джексон.
   ИНОГО Я НЕ ОЖИДАЛ, - вскоре передал Лонгстрит. - РАССЧИТЫВАЮ НА ВАС. ДЕРЖИТЕ МЕНЯ В КУРСЕ СИТУАЦИИ.
   От последней телеграммы Джексону полегчало. Он знал, что Лонгстрит отправил её с единственной целью, чтобы ему полегчало. Знание того, зачем Лонгстрит её отправил должно было снизить эффект. По какой-то причине этого не произошло. Джексон счёл это знаком того, что Лонгстрит и в самом деле опытный политик.
   Он хмыкнул, отчего телеграфист выжидающе уставился на него.
   - Неважно, сынок, - сказал Джексон. - Ничего такого, чего я уже не знал бы.
  
   Кабинет Альфреда фон Шлиффена в Филадельфии не был ни таким же удобным, ни таким же тихим, как тот, которым он наслаждался в Вашингтоне. Не имелось у германского военного атташе и справочных томов, которыми он ранее пользовался. Тот факт, что Филадельфия в данный момент находилась вне пределов досягаемости орудий конфедератов, на его взгляд, являлся не таким уж преимуществом по сравнению с раздражающими факторами.
   Тем не менее, у него здесь были, и он надеялся, что их хватит, необходимые ему книги. Он перевёл взгляд с отчёта о наступлении Ли в Пенсильвании, наступлении, которое обеспечило КША победу в Войне за Сецессию, на атлас мира. Отслеживание его передвижений день за днём, битва за битвой, дало ему не только свежий взгляд на то, что Ли сделал, но и в точности на то, как именно он этого достиг.
   Непрямой подход, - нацарапал Шлиффен на листе бумаги. Он изучал военные кампании Ли с тех самых пор, как приехал в Соединённые Штаты; в Генеральном Штабе их пока знали не так хорошо, как следовало бы. Когда он отследил по карте продвижение армии Северной Вирджинии, он увидел в нём стратегическое мышление высшего порядка. Он и раньше видел нечто подобное. Теперь он видел лучше. Ещё он видел, или думал, что видел, как применить это понимание к собственной стране. До сей поры он был слеп в этом отношении.
   Испытывал ли Бетховен это одухотворенное чувство, этот ослепительный порыв прозрения, когда его осенял мотив для симфонии? Шлиффен на это надеялся. Германский военный атташе, отмечая передвижение по карте, ощущал себя богом, который, взглянув на мир, увидел его хорошим.
   Он подчеркнул слова непрямой подход. Затем он подчеркнул их ещё раз - практически беспрецедентное проявление эмоций. Целью Ли всегда оставался Вашингтон, округ Колумбия, но он никогда не двигался на столицу Соединённых Штатов напрямую. Он обошёл её, окружил, разбил армию Макклеллана и закончил здесь, в Филадельфии, прежде чем Британия и Франция навязали США своё посредничество.
   Однако Вашингтон оставался главной целью всей кампании. Мало того, что Ли воспользовался острой необходимостью правительства США защищать столицу, он также использовал эту карусель вокруг города, чтобы дать Конфедерации максимально возможные моральные и политические преимущества.
   Шлиффен пролистал страницы атласа. Поскольку тот был отпечатан в США, территории Соединённых Штатов и Конфедеративных Штатов шли перед государствами Европы, и были показаны более детально. Провинциализм, - пренебрежительно подумал Шлиффен. Однако нужные ему карты там имелись, пусть и ближе к концу книги.
   - Ach, gut, - пробормотал он. Карта Франции также показывала Люксембург, Бельгию и Голландию, а также изрядный кусок западной части Германской империи. Во время Франко-Прусской войны, войска Пруссии и её младших союзников вошли во Францию напрямую, и, разбив французские войска у границы, двинулись прямо на Париж. В новой войне подобный трюк повторить будет непросто; он воочию наблюдал, какую оборону могут организовать хорошая упорная артиллерия и добротные винтовки.
   Словно по своей воле его указательный палец прошел по широкой дуге от Германии вокруг Парижа. Шлиффен ухмыльнулся и нацарапал ещё несколько пометок. Подобный маневр вынудил бы французов выйти и сражаться в местах, где они не планировали обороняться и на которые не потратили многие годы в возведении укреплений. И какой француз, даже в самых жутких своих кошмарах, мог представить, что ему придётся оборонять Париж с тыла?
   Палец повторил путь по дуге. Шлиффен заметил, что он прошёлся не только по Франции, но и по Люксембургу, Бельгии и даже Голландии. В случае войны между Германией и Францией, все три страны Нижних Земель будут придерживаться нейтралитета. Станет ли сей маневр достаточно ценным, дабы оправдать нарушение этого нейтралитета и соответствующие обструкции в адрес Германии?
   - Ja, - решительно произнёс Шлиффен. Согласится ли с ним Генеральный штаб или нет, он не знал. Он знал, что его коллегам в Берлине следует ознакомиться с его идеей, и довольно скоро. Даже если там с ним не согласятся, эта идея даст им отправную точку для собственных размышлений.
   Он яростно писал, переключаясь между картами Франции и Пенсильвании, когда вдруг заметил, что кто-то стучится в дверь. Стук был громким и настойчивым. Шлиффен задумался, сколько времени этот стук продолжался, прежде чем он его заметил.
   - И как тут работать? - пробормотал он и вперил недовольный взгляд в дверь. Когда это не остановило стук, он вздохнул, поднялся и открыл дверь. В дверях стоял Курд фон Шлёцер, который и сам имел весьма невесёлый вид. - О, ваше превосходительство. Прошу прощения, - сказал Шлиффен. - Чем могу служить?
   Заметив раскаяние Шлиффена, германский посол в Соединённых Штатах убрал с лица хмурое выражение.
   - Вы должны вместе со мной отправиться в резиденцию президента Блейна, - произнёс он. - Возможно, вместе мы сумеем убедить его не возобновлять эту идиотскую войну.
   - Я должен? - переспросил Шлиффен, бросив страждущий взгляд на карты и бумаги.
   - Вы обязаны, - сказал Шлёцер. Шлиффен снова вздохнул и подчинился.
   Президент Блейн, находясь в Филадельфии, проживал в Пауэл Хаус, трёхэтажном здании из красного кирпича, расположенном на Третьей улице, между площадью Вашингтона и рекой Делавэр. Приёмная была богато украшена красным деревом. Сей факт Шлиффен отметил лишь краем глаза. Президенту Блейну, которого он прежде не встречал, он уделил больше внимания.
   Блейну было около пятидесяти, он имел седеющие русые волосы и бороду, и сошёл бы за красавца, если бы не нос, сильно напоминающий картофелину. Он производил впечатление сильного и целеустремлённого человека. Эти черты, дополненные здравым смыслом, были бы незаменимы для замечательного вождя. Однако, целеустремлённый вождь без здравого смысла был более опасен для своей страны, чем лентяй, обладающий всеми остальными качествами.
   - Посол Шлёцер, полковник Шлиффен, говорите, что хотели, - грубо отрубил Блейн, будто ничего из того, что немцы могли сказать, не заставило бы его передумать.
   Курд фон Шлёцер притворился, что ничего не заметил.
   - Благодарю вас, господин президент, - произнёс он по-английски, более чисто, чем Шлиффен. - Мы с военным атташе пришли, дабы попытаться убедить вас, что раз уж вы приняли мир, то вы окажете своей стране медвежью услугу, если допустите провал переговоров между вашими представителями и представителями противной стороны.
   - Я окажу своей стране ещё большую медвежью услугу, если позволю врагам растоптать Соединённые Штаты, - прорычал Блейн.
   - Но, ваше превосходительство, как вы можете удержать их от этого при помощи оружия? - спросил Шлиффен. - Они разбили вас на всех фронтах.
   - Только не в Монтане, господи! - с яростным удовольствием воскликнул Блейн.
   - О, да... та битва после перемирия, - проговорил Шлиффен. Американская пресса восхваляла эту битву до небес. Сложив сведения из газет США с теми, что пришли из Канады и Лондона через Берлин, военный атташе пришёл к выводу, что США и британцы дружно попытались засунуть ствол друг друга себе в задницу, причём британцы добились в этом большего успеха.
   - Это демонстрирует, на что мы способны, если возьмёмся за ум, - заявил Блейн.
   - Да, ваше превосходительство, но как же все те битвы, что произошли до перемирия? Как же битвы, что запросить перемирие вынудили вас? - спросил Шлиффен.
   Блейн глянул, будто ненавидел его. Возможно, так оно и было. Шлиффен снёс ненависть американца с равнодушием, лишь слегка оттенённым сожалением; не сказать, что это как-то его тревожило.
   - Я сделал то, что должен, дабы успокоить народное возмущение, - произнёс президент Соединённых Штатов. - Коль скоро цель достигнута, теперь я обязан добиться наилучших условий мира для моей страны.
   Шлиффен вспомнил о Талейране, кто сражался за Францию на Венском конгрессе после падения Наполеона, и добился уступок, несмотря на слабость своей позиции. Затем он передумал. Талейран был одарённым дипломатом, подобного которому американцы, несмотря на все свои способности, пока не сумели произвести на свет.
   - Если бы только мы не были настолько одиноки в этом мире, - задумчиво проворчал Блейн. - Если бы только все страны не были единогласны в осуждении нас.
   - Это не так, - сказал Курд фон Шлёцер. - На протяжении всего этого тяжелого времени, господин президент, Германия всегда протягивала вам руку дружбы и поддержки в поиске мира.
   - Прошу вашего прощения, сэр, вы правы, - ответил на это Блейн. - Германия сделала всё, что мог бы сделать добрый сосед. Но Германия, пусть и добрый сосед, но сосед не близкий. Все ближайшие соседи Соединённых Штатов объединились, чтобы угнетать нас.
   Как вам и следовало ожидать, - подумал Шлиффен. - К чему вам и следовало готовиться. Но вода уже перехлестнула плотину. Вслух он произнёс:
   - Ваше превосходительство, мы с генералом Роузкрансом об этом уже говорили. Да, Германия не ближайший ваш сосед. Однако Германия близко соседствует с Францией, она её самый близкий сосед. Сейчас Франция - ваш враг. Франция была нашим врагом, и скорее всего, будет нашим врагом вновь. Две страны с одним врагом могут найти добро в дружбе между собой.
   Он наблюдал за Блейном. Президент Соединённых Штатов медленно кивнул.
   - Роузкранс упоминал об этих разговорах, - сказал он. - Всю свою историю Соединённые Штаты стремились не встревать в иностранные альянсы. - Роузкранс тоже употребил это выражение; похоже, оно глубоко укоренилось в умах лидеров Соединённых Штатов. Блейн как будто цитировал Писание.
   - Ваше превосходительство, Конфедеративные Штаты уже заполучили иностранных союзников, - сказал Курд фон Шлёцер. - У Соединённых Штатов их не было. Когда вы поссорились, кому от этого стало лучше?
   Рот Блейна искривился. Щёки напряглись на скулах.
   - Я вас понял, ваше превосходительство. - И затем, вместо того, чтобы просто сказать, что принял это к сведению, он показал, что реально усвоил истину. - Когда вы воевали с французами, вы наголову их разбили. Когда мы кого-то разбивали наголову, то были мексиканцы - так себе противник, да и было это давным-давно.
   - Возможно, тогда вам отправить своих офицеров в Берлин учиться действовать по-нашему, - сказал Шлиффен. - Возможно, также ваш посол в нашей стране поговорит с канцлером Бисмарком, где ещё мы можем помочь друг другу.
   - Возможно, мы так и поступим, - сказал Блейн. - Возможно, у нас так и получится. В любом случае, стоит попробовать. Если ничего не выйдет, хуже не станет.
   Шлиффен и Шлёцер переглянулись. Шлиффен был знаком с офицерами, которые были заядлыми рыбаками. Они бесконечно долго и скучно рассказывали о том, как чувствовали, что форель или щука пробует крючок, решая, хватать наживку или нет. Сейчас перед ним сидел президент Блейн, пристально рассматривая извивающегося червяка.
   - Враг моего врага есть - или может быть - мой друг, - пробормотал Шлиффен. Блейн снова кивнул. Возможно, именно здесь и сейчас он не клюнет, но Шлиффен понял, что он всё-таки клюнет. В любом случае, в пруду, где плавали Соединённые Штаты, ничего другого, похожего на пищу, не было.
   - Может, теперь вернёмся к вопросу перемирия, и мира, который за ним последует? - произнёс Шлёцер. Шлиффен пожалел, что германский посол вёл себя столь прямолинейно; он мог вынудить Блейна сорваться с крючка.
   И президент Соединённых Штатов, действительно, нахмурился.
   - Конфедераты нас презирают, - угрюмо проговорил он. - А британцы хотят грабительски отнять у нас землю, которую сами уступили по договору сорокалетней давности. Как я могу отдать часть своего родного штата этим невежественным головорезам и пиратам?
   - Я понимаю вашу боль, ваше превосходительство, - сказал Шлёцер. - Но какой у вас выбор?
   - Даже Пруссия уступила Наполеону, на некоторое время, - добавил Шлиффен.
   Блейн не ответил. Проведя пару минут в тишине, немцы поднялись и покинули приёмную.
  

Глава 18

   Кэб остановился у края тротуара. Улица Чикаго была такой узкой, что он все равно заблокировал движение. Позади парень, сидевший верхом на двухпарном фургоне, груженном мешками с цементом, злобно заорал. Как и мужчина в твидовой двойке, ехавший далее на бричке. Кэбмен сказал:
   - Шестьдесят пять центов, дружище. Плати, чтоб я мог убраться отсюда к чёртовой матери.
   Авраам Линкольн отдал ему полдоллара с четвертью и сошёл, не дожидаясь сдачи. Едва его ноги коснулись земли, как кэб укатил прочь, убегая от оскорблений, сыпавшихся ему на спину.
   Этот Чикаго весьма отличался от элегантного, просторного района Норт-Сайд, в котором жил Роберт. На улицах людей было битком. У Линкольна сложилось ощущение, что даже будь эти улицы раза в три шире, они всё равно были бы битком. Один магазинчик, выстроенный из дешевого кирпича, жался к другому. Все они были размалёваны крикливой рекламой тканей, обуви, шляп, сыра, бакалеи, колбас, карманных часов, очков и всего, что можно продать. Подавляющее большинство объявлений в витринах провозглашало невероятные скидки, если только покупатель выложит деньги прямо сейчас. СРОЧНАЯ РАСПРОДАЖА! ЛИКВИДАЦИЯ! ПОКУПАЙТЕ ЗАРАНЕЕ ПОД РОЖДЕСТВО!.
   Капитализм в своём самом сыром виде, - невесело подумал Линкольн. Погода тоже была сырой, дул зимний ветер. Ганнибал Гэмлин, который был родом из Мэна и разбирался в зиме, называл такой ветер ленивым, поскольку он дул прямо сквозь вас, а не утруждал себя обтеканием по сторонам. Линкольн плотнее запахнул пальто; ныне он ощущал холод сильнее, чем в юные годы. Ветер продувал и сквозь пальто.
   Он огляделся. Чуть поодаль, через пару крылец, с такой же рекламой, как и у соседей вокруг, располагался покрытый плесенью и сажей офис редакции Чикаго уикли уоркер. Линкольн поспешил к этой двери и вошёл внутрь. Его встретил удар жара. Поскольку зимы в Чикаго были такими суровыми, меры, предпринимаемые против них, были столь же серьёзными. Он торопливо расстегнул пальто. По лбу потёк пот.
  
   Анахронизм. Такой газеты в Чикаго в те времена ещё не выпускалось; плюс еженедельный формат по тем временам - практически готовый приговор, поскольку уместен лишь для тематических альманахов, а газеты практически все были ежедневными, либо утреннего, либо вечернего выпуска.
  
   Лысый мужчина в фартуке и козырьке, нёсший рамку с литерами, оглянулся на звон колокольчика.
   - Чего на... - проговорил он с англо-германским акцентом. Затем он узнал посетителя редакции, и оказался в шаге от того, чтобы выронить рамку и рассыпать тысячи букв по всему полу. - Чего желаете, мистер Линкольн? - удалось произнести ему со второй попытки. Литеры металлически дребезжали на своих местах, но не разбежались.
   - Если вы будете столь любезны, я бы хотел повидаться с господином Зорге - проговорил Линкольн максимально вежливо, словно обращался к одному из клиентов сына, а не к верстальщику, который не мылся несколько дней. - Верно ли я понимаю, что он возглавляет Чикагский Социалистический Альянс?
   - Да, это так, - сказал мужчина в фартуке. - Пожалуйста, подождите здесь, эм... - Он выглядел сконфуженным и злым на самого себя. Вероятно, он намеревался произнести сэр, однако, обращение сэр было не из тех, какие употребляли социалисты. Он опустил рамку с литерами, облегчённо хрюкнул, избавившись от тяжести, и поспешил в дальнюю комнату.
   Пара печатников, а также паренек, который, наверняка, тоже был социалистом, но выглядел, как и большинство прочих репортёров, кого Линкольну довелось повидать за прошедшие годы, прекратили свои дела и уставились на него. Затем из дальней комнаты вернулся верстальщик в компании стройного мужчины за пятьдесят, человека, чьи настороженные затравленные глаза говорили о том, что за свою жизнь он не раз оказывался всего на шаг впереди полиции, преследовавшей его.
   - Вы действительно Авраам Линкольн, - с некоторым удивлением проговорил он. - А я всё гадал, соображает ли Людвиг, чего говорит. - Как и речь верстальщика, его речь имела гортанные нотки. А меня зовут Фридрих Зорге. Я был вынужден сбежать из Германии. Я был вынужден сбежать из Нью-Йорка - демократы могут быть столь же яростны в своих действиях, что и прусские юнкера. Но из Чикаго я не побегу. Hier steh' ich, ich kann nicht anders.
  
   Фридрих Адольф Зорге (1828-1906) - немецкий социалист, близкий соратник К. Маркса и Ф. Энгельса. После разгрома революции в Германии 1848-1849 гг, эмигрировал в США, где стал одним из основателей Социалистической рабочей партии Северной Америки. Двоюродный дед советского разведчика Рихарда Зорге.
  
   - Я не понимаю, - сказал Линкольн. - Простите.
   - Здесь я стою! Я не могу иначе, - перевёл Зорге. - Мартин Лютер. В своё время был прогрессивен, помогал зарождавшейся буржуазии бороться с церковью и феодальной аристократией, что её поддерживала. Итак, мистер Линкольн, зачем вы здесь?
  
   Полностью фраза, сказанная Мартином Лютером 18 апреля 1521 г. на заседании Рейхстага в Вормсе в ответ на требование отречься от своих идей, звучала Здесь/На этом я стою! Я не могу иначе. И да поможет мне Господь, аминь!
  
   - Поскольку мне весьма болезненным образом дали понять, что Республиканская партия не является и совершенно не может быть партией, представляющей рабочий класс Соединённых Штатов, - ответил Линкольн. - Я убежден, что сей класс заслуживает своего представительства. Я убеждён, что демократия рухнет, если у этого класса не будет своего представительства. Если Республиканская партия не годится для такой работы, значит, её придётся взять на себя социалистам.
   Фридрих Зорге и верстальщик Людвиг обменялись оживлёнными комментариями по-немецки. Спустя примерно минуту, Зорге вновь заговорил по-английски:
   - Именно этим мы и занимались с момента основания нашей партии десять лет назад.
   - Знаю, - произнёс Линкольн. - Я за вами наблюдал. С немалым интересом я наблюдал за вашим прогрессом. Я наблюдал бы за вами с ещё большим интересом, если бы имелся прогресс, достойный наблюдения.
   - Слишком многих американских рабочих устраивает статус-кво, чтобы ускорить этот прогресс, - проговорил Зорге, скривившись. - То же самое в Европе. Нет, в Европе ещё хуже. В Соединённых Штатах, человек, который отчаялся трудиться на фабрике, может уехать и построить ферму, или стать золотоискателем, в надежде разбогатеть одним махом. Это никогда не станет решением проблемы, но хотя бы выглядит похожим на него, и даёт капиталистам предохранительный клапан для сброса революционной энергии.
   - Предохранительный клапан не может слишком долго оставаться открытым, - сказал Линкольн. - Прерии заполняются. Разорившиеся старатели становятся пролетариями в поселениях запада, а не в городах востока, либо остаются старателями у везучей кучки тех, кто разбогател, и служат работниками на шахтах крупных компаний.
   - Да. - Зорге решительно кивнул. - И, как я всегда говорил, хоть прогресс и нетороплив, грядёт революция, которая сметет капиталистов и их приспешников.
   - Вы считаете, что котёл сломан и взорвётся, - сказал Линкольн. Зорге кивнул. Как и Людвиг. Бывший президент продолжил: - Я же считаю, что котёл сломан, но его всё ещё, вероятно, можно починить. Республиканцы не станут меня слушать, поскольку я посмел сказать, что с котлом что-то не так. Вы теперь отошлёте меня прочь, поскольку я смею говорить, что его можно починить?
   Какое-то мгновение он думал, что Зорге ответит ему да, и это будет конец разговора. Затем газетчик-социалист произнёс:
   - Пройдёмте ко мне в кабинет, мистер Линкольн. Не стоит обсуждать такие вопросы здесь, стоя у конторки, словно мы выбираем маринованные огурцы из бочки.
   Кабинет был маленьким, тесным, тёмным и с большим количеством книжных полок. Большинство книг были на немецком, остальные на английском и французском. Слово социализм выглядело почти одинаково на всех трёх языках. Зорге пришлось очистить от книг кресло напротив стола, дабы обеспечить Линкольну место, где присесть. Сам стол был беспорядочно завален бумагами.
   Заметив, как Линкольн оценивает помещение, Зорге криво усмехнулся.
   - Видите, я никогда не стану богатым капиталистом. К счастью для меня, я никогда и не собирался стать таковым.
   - Если бы вы захотели стать таковым, я бы тогда разговаривал здесь, или, возможно, в другом месте по соседству, с кем-нибудь другим, - ответил Линкольн - поскольку у социалистов в Чикаго был бы иной лидер, вне зависимости от вашего здесь присутствия. Теперь же вернёмся к вопросу, который я прямо задал ранее: осудите ли вы меня за то, что я недостаточно революционен, как республиканцы осудили меня за чрезмерную революционность?
   - Социалистическая мысль разделилась по вопросу неизбежности пролетарской революции, - сказал Зорге. - Марксисты-социалисты сейчас убеждены, что неизбежна, и...
   - Мне знакомо это разделение, - перебил его Линкольн. - Не так давно, на территории Монтана полковник Теодор Рузвельт обвинил меня в том, что я - марксист-социалист, а я сказал ему, что вынужден отказаться от этой чести. Это случилось ещё до того, как он стал народным героем, как вы понимаете. - Он сухо рассмеялся, так же, как и Зорге. - Сейчас, конечно же, я ни в чём не смогу ему отказать.
   - Конечно же. - В голосе социалиста буквально сочилась ирония. - Единственное разногласие, которое возникло в газетах, это перед кем сильнее пресмыкаться - Рузвельтом или Кастером. Если что-то находится прямо у них перед глазами, дальше они смотреть не станут. Тьфу!
   - Прошу прощения за то, что перебил, - сказал Линкольн. - Моя вина. Я задам свой вопрос в третий раз: я чересчур мягок для вас, как оказался слишком жесток для людей из того, что ранее было моей партией?
   Зорге нахмурился, задумавшись.
   - Я мало видел в поведении капиталистов такого, чтобы поверить, что они не вызовут среди пролетариата такого возмущения, какое сделает революцию неизбежной.
   - Равно как вы никогда не видели, как ведут себя капиталисты под уздой государственного регулирования, - ответил на это Линкольн.
   - Нет, не видел, - сказал Зорге. - Я и второго пришествия Христа не видел. Я не ожидаю увидеть на своём веку ни того, ни другого, и в целом считаю это менее чем вероятным.
   - Здесь, в Соединённых Штатах, мощь избирательных урн даёт трудящемуся классу власть, либо возможность власти, какой ему не хватало во времена, когда Маркс писал Манифест Коммунистической партии, в местах, которые он знал лучше всего, - сказал Линкольн.
   - Маркс всё ещё жив. Маркс всё ещё пишет, - обличительным тоном произнёс Зорге.
   - Но он не живёт здесь. Он не пишет здесь, - сказал Линкольн. - Из того, что я прочёл в его работах, я вижу, что он не вполне понимает Соединённые Штаты. Вы, как сказали, жили в Нью-Йорке. Теперь живёте в Чикаго. Скажете, я ошибаюсь?
   Он отдал должное Фридриху Зорге: прежде чем ответить на вопрос, социалист крепко задумался. Наконец, Зорге произнёс:
   - Нет, Маркс понимает эту страну не так хорошо, как мог бы.
   - Славно. Начать можно с этого. Согласитесь ли вы также, что подобное истинно в отношении многих социалистов в Соединённых Штатах? - спросил Линкольн, давя на газетчика так, как если бы он всё ещё был адвокатом и задавал вопросы свидетелю противной стороны. - С учётом тех трудовых проблем, что есть у нашей страны, не достигли бы вы большего успеха, если бы смогли понять, как убедить избирателя видеть всё с вашей точки зрения?
   - Возможно. Не точно, но возможно, - осторожно проговорил Зорге. - Думаю, сейчас вы намерены произнести то, что хотели. Так, говорите же.
   - И скажу, - ответил Линкольн. - Оставляя революцию за скобками, кроме как на крайний случай, я считаю, что социалисты предлагают рабочим нашей страны наилучшую возможность отвоевать её у богатых. Если и когда я вылечу из Республиканской партии, я могу привести вам крупную фракцию, треть, может, половину, если повезёт. Этого недостаточно, чтобы избрать президента или сенаторов - пока ещё - но достаточно, чтобы избирать конгрессменов, законодателей штатов, мэров, и это станет основой, от которой мы начнём своё строительство. Когда Блейн провалит выборы в 84-м, а вы знаете, что так и будет, ещё больше народу увидит, что республиканцы обречены, и встанут в наши ряды. Ну, и как вам?
   Зорге облизнул губы. Он находился под властью искушения. Линкольн это прекрасно видел. Перспектива какой-либо реальной власти ударила газетчика, словно хорошая порция неочищенной бормотухи. Игра ради победы сильно отличалась от игры ради движухи. Зорге медленно проговорил:
   - Я не могу решать подобные вопросы сразу. К тому же, подобные вещи - не то, что я могу решить в одиночку. Мне нужно переговорить кое с кем здесь и телеграфировать ваше предложение ещё кое-кому. - Он принялся рыться в мусоре на столе, пока не нашёл карандаш.
   Облизнув кончик, он какое-то время писал. Наконец, он произнёс:
   - Если я вас правильно понял, на уме у вас следующее...
   - Да, всё так и никак иначе - сказал Линкольн, когда социалист закончил читать свои записи. - Вынося за рамки, господин Зорге, каким образом это ударит по вам?
   - Я более революционен, чем вы; в этом вы правы, - ответил Зорге. - Однако вы также правы, когда говорите, что мы добились меньшего, чем могли бы. Возможно, я повторю - возможно, это проложит нам путь.
   - Именно так была рождена Республиканская партия, более одного поколения назад, - сказал Линкольн. - Все, кто был против рабства из партии вигов, фрисойлеры, незнайки, даже несколько Демократов-северян, из тех, кто не мог мириться с расширением рабства - все мы объединились, дабы добиваться одной цели. Думаю, новая коалиция сможет сделать то же самое в отношении наёмного рабства.
  
   Партия вигов (1833-1856) - правоконсервативная партия, сформированная в качестве противовеса Демократам в эпоху Э.Джексона. Выступала с позиций ограничения прав президента в пользу Конгресса, введения протекционизма и государственных субсидий крупным инфраструктурным проектам. Раскололась на почве отношения к рабству после гражданской войны в Арканзасе.
   Партия свободной земли, фрисойлеры, (1848-1854) - короткоживущая радикальная партия аболиционистов, вышедших из партий Вигов и Демократов на почве неприятия Компромисса Миссури (один штат Северу, один Югу). За вычетом требований отмены рабства и любых ограничений на аграрную колонизацию, ее политическая платформа была весьма противоречивой (требовали увеличения госрасходов одновременно с сокращением налогообложения и т.п.).
   Партия коренных американцев (прозвище незнайки получили за требование отвечать я ничего не знаю не-членам партии на вопросы о деятельности организации), Американская партия (1844-1860) - изоляционистское политическое движение, выступавшее за патерналистский подход к экономике, запрет работорговли, ограничение иммиграции (особенно из католических стран) и вмешательства в дела зарубежных стран.
   Вместе, представители этих движений стали опорой для развития Республиканской партии после раскола Партии вигов.
  
   - Надеюсь, вы правы. - Зорге одарил его пронзительным взглядом. - Президент Блейн назовёт вас предателем, а когда проиграет следующие выборы, то скажет, что всё это из-за того, что вы и ваши последователи вышли из партии.
   - Президент Блейн не имеет привычки слушать, что я говорю, сколько бы мне ни приходилось убеждать людей в этом, - произнёс Линкольн, с горечью вспомнив просчёт Джона Тейлора. - Не вижу причин, почему я обязан слушать, что скажет президент Блейн, особенно, когда, начиная с сего дня, мы более не являемся членами одной партии.
   Фридрих Зорге открыл архивный шкаф позади своего стола. Когда он извлёк руку из выдвижного ящика, в ней была бутылка виски. Дальнейшие поиски в шкафу и в столе произвели на свет два стакана, разных по размеру и далёких от чистоты. Он щедро набулькал по стаканам, один протянул Линкольну и высоко поднял свой.
   - За социализм! - сказал он и выпил.
   Линкольн тоже выпил. Виски был дурным, но крепким.
   - За социализм, - сказал он.
  
   Бригадный генерал Джордж Кастер вместе с отрядом Пятого кавалерийского ехал по пустынным полям вдоль сорок девятой параллели, границы, отделявшей территорию Монтана от Канады. В считанных ярдах севернее границы, лишь немного вне пределов досягаемости ружейного огня, следуя за ним, ехал отряд британских кавалеристов в красных мундирах. С тех пор как генерал Гордон увёл свою искалеченную армию за границу, ни одна из сторон не сделала ни одного выстрела. Но обе стороны были к этому готовы. Кастер, в частности, этого просто жаждал.
   Вместе с Пятым кавалерийским ехали несколько репортёров. Один из них, нетерпеливый молодой паренек по фамилии Уорт спросил:
   - Каково это, генерал, ощущать, что временное звание превратилось в постоянное?
  
   Чарли Уорт - один из писательских псевдонимов Чарльза Генри Доу (1851-1902) времен его работы на газеты Провиденс Стар, Провиденс Ивнинг и журнал Провиденс Джорнэл. В реальной истории, после публикации серии критических статей о горной промышленности в Колорадо и Монтане, предсказавших её монополизацию, по приглашению биржевого аналитика Джонса переехал в Нью-Йорк и в 1882 году стал со-основателем маклерского агентства Доу Джонс, а в 1889 г. - бизнес-дайджеста Уолл Стрит Джорнэл.
  
   - Что ж, я вам так скажу, Чарли, это чертовски лучше, чем идти к дантисту дёргать зуб, - пошутил Кастер. Чарли Уорт и прочие репортёры одобрительно рассмеялись. Кастер поднял руку, давая понять, что не закончил. Газетчики умолкли в ожидании, какой ещё мудрёный перл слетит с его губ. Он продолжил серьёзным, даже напыщенным тоном: - Я сожалею лишь о том, что это повышение стало результатом битвы, в которой мы, по причине вступления в силу режима прекращения огня, не смогли воспользоваться всеми плодами победы. В противном случае нам следовало преследовать разбойников, посмевших осквернить нашу священную землю.
   Репортёры принялись неуклюже царапать записи на ходу.
   - Чёрт подери, он даёт хороший материал, - восторженно прошептал один другому. Тот кивнул. Кастер решил, что это изначально не предназначалось для его ушей. Его грудь распирало от гордости. Воистину, он был героем дня.
   Он помахал Чарли Уорту. Репортёр, польщённый оказанным доверием, подъехал ближе.
   - Чарли, не возражаете, если я снова осуществлю реквизицию ваших сигар? - спросил Кастер.
   - Конечно же, нет, генерал. - Уорт достал кожаный портсигар. Кастер извлёк вялую дешёвую сигариллу и натянул поводья, чтобы поджечь спичку. Он кашлянул пару раз после того, как курево занялось и он вдохнул дым. До битвы у реки Тетон ему случалось курить табак лишь в виде пары трубок мира, переданных ему вождями разбитых им индейских вождей.
   - Что вы думаете о перемирии, генерал? - спросил его репортёр.
   - Я сожалею о том, что оно наступило тогда, когда наступило, поскольку оно помешало нам наказать британцев так, как они более чем того заслуживали, - ответил Кастер. - Ещё больше я сожалею о нём в целом, поскольку оно унизило нас пред остальными народами во второй раз за менее чем двадцать лет.
   При одной мысли об этом его желудок скрутило. Страну он любил дольше и искреннее, чем любил жену. Сейчас, как и в 1862 году, Соединённые Штаты потерпели унизительное поражение, и это несмотря на его победу, победу, которой не случилось бы, узнай он о перемирии вовремя. Когда после Войны за Сецессию он женился на Либби, то поклялся бросить ругаться и пить.
   Этой клятвы он держался до той поры, когда узнал, что его победа ничего не стоила. После этого он пил несколько дней, да и остальные обеты тоже отбросил. Он всё ещё пил, всё ещё ругался, и, ко всему прочему, начал изрядно курить.
   В тот вечер в лагере все сблизились друг с другом; люди держались поближе к кострам из валежника, чтобы согреться. На севере ярким созвездием на горизонте блестели костры британских кавалеристов.
   Кастер вместе со своими бойцами жадно вгрызался в солонину и сухари. Некоторые крошили галеты и жарили их на сале, оставшемся от солонины, в которой у них недостатка никогда не бывало.
   - Ребята, как вы вообще питаетесь этим дни и недели напролёт и остаётесь в живых? - спросил один репортёр.
   - Простите, парни, - сказал Кастер. - В следующий раз, когда вы поедете с нами, мы обязательно закажем ресторанное обслуживание из Денвера.
   Эти слова вызвали очередную порцию смеха, как он и рассчитывал. Затем один репортёр - Чарли Уорт, будь он проклят - спросил:
   - Как восприняли армейские пайки полковник Рузвельт и его Самовольный полк?
   - Боюсь, мне это неизвестно, - ответил Кастер, его голос вдруг стал холодным, словно бриз, дувший с севера. - Я никогда не обсуждал этого с мистером Рузвельтом.
   Он сделал крохотное ударение на гражданском титуловании.
   Разумеется, репортёры жили за счёт того, что замечали крохотные ударения.
   - Да ладно вам, генерал, - сказал один. - Что вы, на самом деле, думаете о полковнике Рузвельте, - он сделал крохотное ударение на его армейском звании, - как о военном? Что вы думаете, как о солдатах, о бойцах Самовольного полка?
   -Джентльмены, пощадите, - сказал Кастер. - За последние несколько недель я отвечал на эти вопросы множество раз. - И я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы вы, блин, задавали их гораздо реже. Из-за необходимости разделять лучи славы с мальчишкой-полковником у него развилось расстройство желудка похуже, чем у репортёров от солонины и сухарей.
   Они не оставят его в покое. Ему следовало бы знать, что они не оставят его в покое.
   - Ладно вам, генерал, - уговаривал его Чарли Уорт. - Скажите нам прямо. Вы же можете.
   - Могу лишь повторить то, что говорил уже множество раз, - произнёс Кастер. - Полковник Рузвельт и его добровольцы - это одарённые, патриотичные солдаты-любители, и сражались они так же достойно, как и любые другие люди, подобные ним. - Каждое слово было правдой. Если репортёры решат, что его слова были несколько пренебрежительными, разве его в этом будет вина?
   Один из журналистов сказал:
   - Генерал, разве это не факт, что Самовольный полк действовал против лимонников лучше, чем Пятый кавалерийский?
   - Чёрта с два это факт, - прорычал Кастер. - И если полковник Рузвельт так говорит, то он - охочий до славы чёртов лжец.
   - Нет, генерал, я ничего подобного от него не слышал, - торопливо проговорил журналист. - Но разве не Самовольный полк заставил кавалерию Гордона отойти, а потом гнал красные мундиры почти до самой Канады после того, как эти, как вы их там называете, орудия Гатлинга, покрошили их в капусту?
   - Самовольный полк, - произнёс Кастер таким тоном, словно преподавал стратегию в Вест-Пойнте целому классу идиотов, - вступил в бой с противником согласно моему приказу. Если бы я их поставил в центре, а нас по флангам, мы сражались бы с британской кавалерией столь же успешно, но против пехоты Гордона им пришлось гораздо хуже. Поскольку в битве у Тетона мои люди сражались спешенными, их положение было не столь удачным для преследования, чем у добровольцев.
   Всё это также являлось правдой. Если бы у костра сидел Теодор Рузвельт, он, Кастер был в этом уверен, согласился бы с каждым словом. Впрочем, Кастер был уверен в том, что Рузвельт стал бы бахвалиться тем или иным способом; данный навык был хорошо развит у него самого, поэтому он орлиным взором высматривал его у других. Однако журналисты были здесь не для того, чтобы соглашаться. Простым согласием газет не продашь. А вот аргументами и спорами - да.
   - А как же эти... орудия Гаттерлинга, генерал? - спросил другой журналист-падальщик.
   - Орудия Гатлинга, - поправил его Кастер. - Гатлинга. - И в самом деле, идиоты, - подумал он. - Ну, а что с ними? Даже если бы у нас не было ни одного, у людей Гордона не было ни шанса занять нашу позицию.
   Он и это считал правдой, хотя и не был всецело уверен. Как бы отважен он ни был, он не стал бы идти на пехотный штурм окопанных позиций. Даже в Войну за Сецессию подобные дела давались ужасно высокой ценой. С правильным войском - славными американскими парнями, а не этими ублюдками-лимонниками - он, может, и попытался бы.
   - Я слышал болтовню, Рузвельт говорил, что эти орудия Гатлинга спасли в той битве ваши шкуры - прожевали англичан и выплюнули, - произнес Чарли Уорт.
   - У нас свободная страна, мистер Рузвельт может говорить всё, что пожелает, - ответил Кастер. - Ежели вы предпочитаете верить словам человека, который стал военным лишь потому, что был достаточно богат, чтобы купить себе полк, а не тому, кто всю свою жизнь отдал службе стране, смею сказать, всерьёз вас никто не воспринимать не станет.
   Это смутило юного Уорта, который поспешно присосался к кофе, дабы большая оловянная чашка скрыла его покрасневшее лицо. Однако кто-то другой спросил:
   - Полковник Уэлтон из форта Бентон, ведь, говорит почти то же самое, разве нет?
   - Я не слышал, что говорит Генри, - отозвался Кастер. - Но я отмечу, что, в то время как я и многие офицеры моего полка получили повышение за дело у Тетона, полковник Уэлтон остался полковником. Таким образом, вы видите мнение военного министерства относительно ценности нашего вклада.
   Репортёры яростно записывали.
   - Когда, блин, мы уже сможем добраться до телеграфного ключа? - пробормотал один.
   Чарли Уорт задал вопрос, который пока ещё никто Кастеру не задавал:
   - Эндрю Джексон разбил британцев после окончания войны 1812 года, а закончил он президентом Соединённых Штатов. Поскольку в эту войну вы проделали то же самое, не желаете ли пойти тем же путём?
   - Что ж, Чарли, подобная мысль, до сего момента, не приходила мне на ум, - искренне ответил Кастер. С той же искренностью он продолжил: - Теперь же, когда она пришла, скажу вам, что она мне нравится. - Репортёры рассмеялись.
   - Генерал, вы же - демократ, не так ли? - спросил кто-то.
   - А кто из разумных людей не является таковым? - ввернул в ответ Кастер. - Верно ли я слышал, что Линкольн продемонстрировал истинный окрас республиканцев, переметнувшись к коммунарам? - Сразу несколько репортёров заверили его, что он слышал верно. Он печально покачал головой. - Если бы Блейн не сидел в Белом Доме, генерал Поуп сослужил бы стране добрую службу, повесив Честного Эйба. Теперь же тот создаст ей ещё больше проблем, помяните мои слова.
   - У нас немало политиков-демократов, готовых идти в президенты, - заметил Чарли Уорт. - Но не так уж много военных, которые знают, как побеждать в битвах. Что если они захотят, чтобы вы остались в армии?
   - Я буду служить Соединённым Штатам там, где моя служба принесёт наибольшую пользу, - высокопарно, и в то же время, искренне заявил Кастер.
  
   К Соноре и Чиуауа приближалась зима. Джебу Стюарту это было очевидно: вместо адской жары, погода была просто тёплой. Что же касается самого Стюарта, он находился на пути в Эль-Пасо, что полностью его устраивало.
   Он обернулся в седле и обратился к майору Селлерсу:
   - Было бы неплохо провести Рождество где-нибудь поближе к краю цивилизации.
   - Так точно, сэр, - с энтузиазмом согласился адъютант. - Если Эль-Пасо - не цивилизация, к ней оттуда хотя бы тянется железная дорога.
   - Мне нравится, - сказал Стюарт. - Это верно и в буквальном и в иносказательном смысле. Мы намерены проложить путь прямо до Тихого океана сразу же, как только наскребём капитал. Пока мы её не построим, вместе с ветками на Чиуауа и Эрмосильо, мы не сможем контролировать эти провинции... территории... штаты... или как мы их там в конце концов назовём.
   - Истинно так, сэр. - Майор Селлерс кивнул. - Полагаю, мы закончим тем, что заимеем и Тихоокеанскую эскадру нашего флота, и чтобы её снабжать, нам также понадобится железная дорога. - Он хмыкнул. - Чёртовы янки будут счастливы видеть нас в качестве соседей; можете на это держать пари.
   - Одной из причин, почему они сражались в этой войне, это чтобы наши границы не коснулись Тихого океана, вне всякого сомнения, - сказал Стюарт. - Но они проиграли, и теперь им придётся справляться, как смогут.
   - В первую очередь, этот даст им отличный повод развязать драку, - сказал Селлерс. - Как по мне, сэр, президенту Лонгстриту следует выжать из них такую контрибуцию, чтоб у них глаза полопались. Тогда и траты на железную дорогу будут легче.
   - Старый Пит знает, что делает - вы можете сомневаться во многом, майор, но подумайте дважды, прежде чем сомневаться в этом, - сказал Стюарт. - Предположу, он в курсе, что Соединённые Штаты достаточно сильно нас ненавидят за то, что мы дважды их разгромили. Добавить к этому сверху контрибуцию будет значить смертельное оскорбление, а не обиду, вот как он всё это видит, полагаю.
   Не успел майор Селлерс ответить, как переполох в арьергарде вынудил их обернуться через плечо. Вскоре Стюарт услышал, что его зовут. Он помахал шляпой и крикнул, давая понять, где находится.
   К нему подъехал потный чумазый всадник на взмыленной лошади.
   - Генерал Стюарт, сэр, - выдохнул солдат Конфедерации. - В Кананеа всё покатилось к чертям, сэр.
   - О, Боже. - Стюарт старался не смотреть на адъютанта. Горацио Селлерс был совершенно уверен, что из их сотрудничества с апачами не выйдет ничего хорошего и, похоже, в итоге оказался прав. - Я же оставил там кавалерийский отряд, дабы убедиться, что мексиканцы и индейцы не вцепятся друг другу в глотки.
   - Так точно, сэр, - сказал боец. - Этого не хватило, сэр. Помните Яножу, который сбежал с мексиканской девкой, а та говорила, что он её уволок, а он говорил, что она молила дать ей ещё?
   - О, да, я помню, - произнёс Стюарт, чувствуя, что у него внутри всё ухнуло вниз. - Что с ним? Украл ещё одну женщину?
   - Никак нет, сэр, - ответил солдат. - Отец девки с её братом подкараулили его, один выпустил ему три пули в живот, а другой ещё две-три пули в голову. Ему отрезали причиндалы, сэр, и бросили возле трупа, чтобы индейцы нашли. Началась драка, и верите, нет, но с тех пор у нас полноценная война.
   - Иисусе, - произнёс Стюарт, это слово не имело ничего общего с приближающимся праздником. - Что, чёрт вас дери, вы сделали, чтобы закрыть горшочек обратно?
   Взгляд, который боец бросил в ответ, напомнил ему, насколько недисциплинированными были солдаты Конфедерации во время Войны за Сецессию. Это были люди, которые привыкли высказывать собственное мнение, вне зависимости от тонкостей звания. Этот кавалерист был вылеплен из того же теста.
   - Чем мы занимались, сэр, так это старались, чтоб нас всех не перебили, - сказал он. - Апачей там до чёрта больше, чем нашенских, и у каждого такой же Тредегар, что и у нас. И мексиканцев тоже до чёрта больше, чем нашенских. У тех вообще есть любой вид винтовки, что вам доводилось видеть. Попытайся мы встать между латиносами и краснокожими, нас бы сразу перестреляли с обеих сторон.
   - Кто побеждает? - спросил майор Селлерс. Голос его был громким, почти ликующим. - Кого бы ни убили, не считая наших солдат, мы от них избавились. - Стюарт уставился на него. Тот уставился на него в ответ, не так откровенно недисциплинированно, как боец, прибывший из Кананеа, но как человек, который ни на дюйм не отступится от своего мнения.
   - Что ж, сэр, это реально трудно сказать, - сказал боец-конфедерат. - Мексикосы не выходят из домов, почти никто, но у них полно стволов, и стоит хоть одному индосу высунуть голову в пределах досягаемости ружейного огня, он рискует пораскинуть мозгами, если понимаете, о чём я. То и дело кто-то из латиносов, из тех, у кого самые лучшие ружья и самые крепкие яйца, выползает ночью и стреляет по лагерю апачей.
   - Мы не можем этого терпеть, - сказал Стюарт. - Мы не можем терпеть подобных глупостей. Если мы позволим этому продолжаться здесь, оно распространится на обе провинции. - Он издал глубокий, полный сожаления вздох. - Вот тебе и Рождество на краю цивилизации. Трубач!
   - Я, сэр! - боец извлёк отполированный латунный рожок.
   - Труби остановку, - сказал Стюарт. Он снова вздохнул. - Затем труби разворот. Мы должны вернуться и искоренить эту глупость.
   - Всю армию, сэр? - Майор Селлерс, казалось, был потрясён. Он тоже ожидал встретить Рождество в Техасе, возможно, даже, взять увольнительную и отправиться в Вирджинию встречать Рождество с семьёй.
   Однако Стюарт ответил:
   - Да, всю армию. Апачам и кананейцам следует понять, что они гуляли по железнодорожным путям и их переехал поезд. Если мы разгромим оба лагеря, это на годы и годы вперёд убережёт Конфедеративные Штаты от неприятностей.
   - Ясно, сэр; тогда так и поступим. - В смехе Селлерса слышался зловещий рокот неотвратимости. - Я всегда говорил, надо избавиться от этих индейцев. Чем быстрее и жёстче мы это сделаем, тем лучше будет в провинциях.
   - Я знал, майор, что вы так и скажете: Я ведь говорил, - сказал Стюарт, и адъютант ухмыльнулся, оставаясь одновременно совершенно невозмутимым. Командующий Трансмиссисипским округом дёргал бороду, обдумывая, какие приказы нужно отдать, чтобы развернуть армию. - Во-первых, надо телеграфировать в Эль-Пасо, дать людям знать о происходящем. Далее... - Он сердито выразил недовольство окружающей пустыней. - Мы уже перешли Ханос, это в двух днях пути от Кананеа, как бы мы ни спешили. - Он покачал головой, раздражённый тем, что действует медленнее, чем следовало бы. - Нет, наши основные силы более, чем в двух днях пути от Кананеа. Полковник Рагглс!
   - Сэр! - Командир Пятого кавалерийского Конфедерации по зову подъехал на верблюде. Конь Стюарта фыркнул, почуяв вонь другого зверя и попытался отступить. Стюарт ему этого не позволил. Кэлхун Рагглс продолжил: - Что я... что мы можем сделать, сэр?
   Стюарт вкратце объяснил, что стряслось в Кананеа.
   - Я хочу, чтобы Пятый верблюжий выехал впереди остальной армии и ударил по индейцам и мексиканцам, пока те вас не ожидают. Если сможете, разбейте их самостоятельно. Если не сумеете справиться, делайте всё, что можете. Знайте, мы неподалёку позади.
   - Всё ясно, сэр, мы справимся, - произнёс полковник Рагглс. - А если краснокожие побегут к горам, думаю, мы сможем их догнать прежде, чем они туда доберутся. Говорят, пешком они передвигаются быстрее, чем всадники верхом. Я не против посмотреть, как они попробуют обогнать моих зубастиков. - Он подался вперёд в необычном седле и с нежностью похлопал животное по шее. Верблюд обернулся и попытался укусить. Рагглс заржал, словно иного и не ожидал.
   Как Стюарт уже сам убедился, Верблюжий полк не имел привычки тратить время попусту. Бойцы Рагглса, верхом на стонущих, фыркающих и жутко неприглядных скакунах, вскоре отправились на запад. Стюарт был готов поклясться, что его конь испустил вздох облегчения, когда верблюды ускакали прочь.
   Майор Горацио Селлерс лукаво посмотрел на Стюарта.
   - Вижу, сэр, в этот раз вы не поехали с Пятым, - сказал он.
   - Верно, не поехал, и у меня для этого есть две добрые причины, - ответил Стюарт. - Во-первых, любой, кто взбирается на верблюда более одного раза, доказывает всему миру, что он чёртов дурак. - Он дождался, пока адъютант подавит смешок, затем продолжил: - А во-вторых, полковник Рагглс со своим полком и без меня прекрасно способен справиться с любыми неприятностями, какие только могут встретиться ему в Кананеа, и я не хочу, чтобы он думал, будто я считаю, что он этого не может.
   - А. - Селлерс кивнул. - Да, сэр; это весьма благоразумно.
   По пути обратно в Кананеа бойцы бухтели. У некоторых в Эль-Пасо были жёны. У некоторых подружки. Все они, к данному моменту, были по уши сыты Чиуауа и Сонорой. Но, за вычетом бухтения, без которого они вряд ли могли бы именоваться солдатами, они следовали, куда приказано.
   Когда совсем незадолго до заката они вошли в Ханос, то обнаружили, что город стоит на ушах. Верблюды Пятого кавалерийского прошли сквозь город и покинули его пару-другую часов назад. Несколько рот солдат Конфедерации занимали глинобитную крепость Ханоса, которая являлась главной причиной существования этого городка, и из которой были выведены мексиканские войска, когда Максимилиан продал северные провинции КША. Они чувствовали себя почти столь же оскорбленными и обеспокоенными, как и остальные жители города, поскольку Верблюжий полк пролетел мимо них настолько быстро, что солдаты гарнизона еле успели узнать, в чём дело.
   - Что-то в Кананеа, да? - спросил один конфедерат, когда Стюарт готовился встать лагерем на ночь.
   Трубач поднял солдат ещё до рассвета. Стюарт выхлебал несколько чашек крепкого чёрного кофе одну за другой, но продолжал зевать, садясь на коня. Суставы болели. Он задумался, не стал ли слишком стар для походной жизни. Если и стал, то никогда никому в этом не признается, даже себе, в особенности, себе.
   На пути от Ханоса до Кананеа он и его бойцы скакали средним аллюром, поскольку дорога им была знакома уж слишком хорошо. Водопоев между городами было не так уж и много, и чересчур интенсивная гонка могла привести к падежу лошадей даже в это время года.
   - Как по мне, апачи не стоят даже единственной строевой лошади, - заметил майор Селлерс. - То же касается и мексиканцев.
   - Если бы не апачи, нам на территории Нью-Мексико было бы совсем не так весело, - заметил Стюарт. Поскольку Селлерс не мог с этим не согласиться, то крякнул и притворился, что не услышал.
   Стюарт рассчитывал дождаться дополнительных докладов от войск Конфедерации, вытесненных из Кананеа, но к нему никто не приезжал.
   - Либо они не едут, - сказал он Селлерсу. - Либо полковник Рагглс перехватил их для себя. Если бы я бился об заклад, то выбрал бы второе.
   Адъютант кивнул.
   - Я тоже так считаю. Он впереди нас, поэтому ему знать нужнее, чем нам.
   - Это не означает, что мы вообще ничего не должны знать, - раздражённо произнёс Стюарт.
   Пару часов спустя к войску Стюарта подъехал всадник верхом на верблюде с новостями о том, что бой в Кананеа и в окрестностях всё ещё идёт, или, по крайней мере, шёл на момент, когда бойцы, доставившие вести полковнику Рагглсу, вырвались из города.
   - Все говорят, сэр, - произнёс вестовой, - что там бьются в хвост и в гриву. - Он умолк, чтобы сплюнуть в светло-коричневую землю тёмно-бурую табачную жижу. - Видать, конкретно не любят друг друга.
   Стюарт провёл ещё одну короткую ночь и проснулся слишком рано от звука горна. Шаг, галоп, рысь - вместо неспешной иноходи, которой они шли по пути на восток, не видя необходимости торопиться, теперь его бойцы чередовали аллюр так, чтобы сохранить лошадей свежими, пока те покрывали пространство. Когда утро перетекло в день, он услышал, как один боец сказал другому:
   - Надеюсь, чёртовы верблюжатники перебьют всех этих полоумных сучар с обеих сторон, чтоб, когда к утру мы туда доберемся, нам не осталось ничего, кроме как поплевать на их могилы.
   Ближе к вечеру на западе появился густой столб дыма, чётко вычерченный на фоне ещё светлого неба. Бойцы радостно заголосили.
   - Полагаю, это Верблюжий проводит зачистку, - сказал Горацио Селлерс.
   - Надеюсь, вы правы, - сказал Стюарт и завернулся в одеяло на раскладушке как только закончил ухаживать за конём.
   Где-то посреди ночи его растормошил часовой.
   - Прошу прощения за беспокойство, сэр, - сказал боец, - но только что прибыл полковник Рагглс.
   Этого было более чем достаточно, чтобы Стюарт раскрыл глаза. Он натянул сапоги и выскочил из палатки. Кэлхун Рагглс стоял над прогоревшим костром метрах в шести в стороне.
   - Я видел дым, полковник, - произнёс сквозь зевок Стюарт. - Это были мы, успокаивали и апачей и мексиканцев?
   Он ожидал, что Рагглс кивнёт, но командир Пятого кавалерийского Конфедерации покачал головой.
   - Никак нет, сэр. Это сраные апачи спалили к чертям почти весь Кананеа и сбежали чуть раньше, чем мы подошли. Там мало чего осталось, погибла чёртова прорва мексиканцев.
   - Господи, - сказал Стюарт, снова зевнув. Рагглс последовал его примеру. Стюарт продолжил: - Как, во имя пламени, это произошло?
   - Во имя пламени, точно, - ответил полковник Рагглс. - Пара выживших мексиканцев - алькальд Салазар среди них - говорят, у апачей откуда-то нашлось сколько-то керосина, и тот умник по имени Батсинас разлил его перед дверьми и кругом. Затем они выстрелили в него подожжёнными стрелами, а ветер доделал остальное.
   - Господи, - повторил Стюарт. - Готов спорить, и придумал всё тот тоже Батсинас. - Этот апач очень жаждал учиться у белых, и среди прочего, додумался, как использовать некоторые из товаров, произведённых белыми, со смертоносным результатом. Стюарт продолжил: - Надеюсь, вы в любом случае разбили краснокожих, как добрались до Кананеа.
   Кэлхун Рагглс снова мрачно покачал головой.
   - Никак нет, сэр. К тому времени, как мы добрались, они уже усвистали в горы. - Помрачнев ещё сильнее, он указал на юг. Я отправил за ними погоню, но у них была более чем достаточная фора, да и двигаться они умеют. Я вам так скажу, сэр, они действительно умеют двигаться, намного, блин, быстрее, чем я вообще полагал. Полагаю, они затихарились где-то в районе Сьерра-Мадре, и будь я проклят, если знаю, как их оттуда выкурить.
  
   На Сан-Франциско обрушился дождь. Сэм Клеменс, выросший и большую часть жизни проживший в местах, где дождь мог пойти в любое время, отнёсся к этому стоически. Его супруга, урождённая жительница Сан-Франциско, с этим не согласилась.
   - Какое право вообще он имеет идти, - сказала она. - Одна сплошная помеха, особенно в тот день, когда тебе надо идти на работу.
   - Не такая уж и помеха, - ответил Клеменс. - В одном мы точно можем рассчитывать на твоего брата - у него больше одного зонта. Возможно, он даже одолжит мне один, при условии, что я оставлю залог под обязательство никого им не колоть и не устраивать из него купальню для чаек.
   И действительно, в прихожей из уродливой керамической вазы торчали рукоятки четырех-пяти зонтов. И действительно, Вернон Перкинс не стал жаловаться на то, что Сэм одолжил один, равно как не стал и требовать залога, о коем пророчествовал Сэм. Он был так рад, что его свояк уйдёт из дома, что помог бы ему любым доступным способом.
   Клеменс осторожно продвигался по мокрым тротуарам, выбирая путь промеж луж на улицах. Как бы он ни был осторожен, к тому моменту, когда он добрался до редакции Морнинг колл, его ноги промокли. Будь он обычным репортёром, то не постеснялся бы стянуть башмаки и разместить обтянутые гетрами ноги поближе к камину, пока не просохнут. Но, будучи редактором, он считал подобное ниже своего достоинства. Поэтому его достоинство не пострадало, а ноги остались сырыми.
   - Хвала Господу за хороший кофе, - сказал он, снимая чайник с плиты, и наливая кружку. - Никогда не знал, что эти ужасные мутные помои - хороший кофе, пока сноха не расширила мои горизонты познания. Водичка из-под умывальника со сливками - вот что она готовит. - Он отпил и кивнул. - А вот от этого, от этого у мужчины на груди могут вырасти волосы, может даже и на груди моего шурина. Если бы дочери Верна не были так похожи на него, бедолажки, я бы сказал, что в нашем городе этот человек стоит первым в очереди на должность стража гарема турецкого султана. - Его голос возвысился до скрежещущего фальцета.
   - Так или иначе, Сэм, у меня есть ощущение, что твой шурин тебе не нравится, - протянул Клэй Херндон. - С какой вдруг, стати?
   - С какой стати, что? - переспросил Клеменс. - С какой стати у тебя такое ощущение, или с какой стати мне не нравится эта постноликая, самодовольная, чопорная, скупая лошачья задница? Господи Иисусе, Клэй, он не смог бы сморкнуться, даже если бы мозги обладали давлением парового котла.
   - Готов спорить, он тебя тоже обожает, - смеясь, произнёс Херндон.
   - А разве это не всех касается? - мягко проговорил Сэм, отчего Херндон и прочие газетчики, кто слышал его, рассмеялись ещё громче. Сэм ещё глотнул крепкого кофе и спросил: - Кто-нибудь подготовил для меня подарок на Рождество?
   - Ещё наждачной бумаги, дабы поддерживать остроту твоего языка? - предположил Херндон.
   - И уголь в чулке для достопочтенного корреспондента Морнинг колл, - сказал Клеменс, отчего Херндон замахнулся на редактора кофейной чашкой. (В западной традиции Санта Клаус кладет уголь в чулок детям, которые плохо себя вели) Сэм продолжил: - Чего мне действительно хотелось бы, так что-нибудь более похожее на мир, чем претерпеваемое нами никчёмное перемирие. Рано или поздно КША это надоест, или Англии надоест, и в каком-нибудь приграничном городке разверзнется ад, ну либо снова разверзнется ад, в зависимости от ситуации.
   - Если ты смотришь с правильной стороны, то Сан-Франциско и есть город на границе, - заговорил Эдгар Лири.
   - Нет, Эдгар, - с учтивостью в голосе ответил Сэм. - Сан-Франциско - это город на границе, если смотреть с неправильной стороны. И это тревожит меня более всего: я прямо-таки вижу, как какой-нибудь британский адмирал на Сандвичевых островах делает всё, чтобы у его флота хватило угля, чтобы добраться оттуда сюда и оставить записку в приёмной президента Бля... эм, Блейна, с напоминанием о том, что Англия не имеет обыкновения оставлять свои дела незавершёнными.
   - Беда в том, что записка та будет направлена Блейну, а попадёт к нам, - сказал Клэй Херндон.
   - Войны про это и ведутся, - согласился Клеменс. - Люди наверху идиоты - надо быть идиотом, чтобы хотеть оказаться наверху - поэтому приходится убивать множество простых людей, чтобы добиться их внимания.
   Он допил кофе, налил в кружку ещё, но не столько же, а оставив место на случай, если захочет добавить крепости из бутылки виски, лежавшей в его тумбочке, и пошёл за своё место делать работу. За ним проследовал Эдгар Лири. Сэм счёл это дурным знаком: Лири порой напоминал щенка, мусолящего его ботинки - а они, как он считал, и так уже были достаточно мокрыми. В надежде сбить порыв молодого человека, он прибег к приёму раскуривания одной из своих отвратительных сигар.
   Лири не демонстрировал никаких признаков исчезновения, даже когда Сэм (вполне случайно, он мог бы так заявить в суде, и прозвучало бы это как чистая правда) выпустил ему в лицо облако дыма. Вздохнув, Сэм сдался и спросил:
   - Ну, и что у тебя есть для меня сегодня, Эдгар?
   - Сэр, помните, как вы сказали мне разнюхать и посмотреть, что можно найти по поводу того, куда уходили деньги на восстановление? - ответил юнец.
   - О, да, я об этом помню, - признал Клеменс. Благодаря этому, ты неделями меня не доставал. Я надеялся на большее, но и так получилось неплохо.
   - Я нашёл кое-что интересное, - сказал Лири. - Можно вам показать? Надеюсь, вы не слишком заняты.
   К сожалению, стол Сэма демонстрировал удручающую пустоту. Если бы он сослался на чрезмерную занятость, ложь была бы настолько очевидной, что даже Лири сообразил бы.
   - Да, Эдгар, показывай, что там у тебя, - сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало с энтузиазмом, вне зависимости от того, какую банальную чушь мог на самом деле притащить ему этот щенок.
   Лири, сияя, убежал прочь. Он отпёр тумбочку своего стола, достал из него пухлую папку с завязкой на пуговице и поспешил обратно к Клеменсу, который мужественно подавил стон: ежели Лири намеревался показать ему чушь, почему тогда её настолько, блин, много? Молодой репортёр извлёк из папки пачку бумаги в полдюйма толщиной.
   - Вот, - сказал он. - Не желаете начать отсюда? Так у вас появится общее представление о том, что я накопал. Я всё разложил в хронологическом порядке, чтобы вы могли начать с начала и двигаться далее.
   - Благодарю, - выдавил Сэм. Он принялся просматривать листы бумаги. Сначала шли счета-фактуры: строительные фирмы выставляли своим заказчикам счета на суммы, не считавшиеся слишком уж высокими, учитывая срочность работ, и насколько издалека приходилось доставлять в Сан-Франциско разные материалы. Сэм уже вознамерился начать задавать грубые и конкретные вопросы, когда счета-фактуры сменились письмами. Его редакторский глаз сразу выхватил в первом же из них неграмотный текст. Затем он понял, что речь касается отката за халтурную постройку. Как только он отметил это, его взгляд метнулся к подписи.
   - Господи! - выдохнул он. - Крокер - это одна из правых рук Сатро. - Он мотнул головой. - Нет, неверно. Сатро - это пара пальцев на правой руке Крокера. - Он взглянул на Эдгара Лири. - Где, чёрт тебя дери, ты это достал?
   - О чём вы? - Лири заглянул ему через плечо. - А, это. Это ещё не самое лучшее. - Он пренебрежительно махнул рукой. - А вы почитайте чуть подальше.
   - Ну, не знаю. А почему бы и нет? - пробормотал Сэм. Он и продолжил, теперь уже с разгоревшимся интересом. Ближе к середине пачки бумаг, он начал то и дело делать паузу, чтобы бросить взгляд на Лири. Закончив, он издал протяжный и пронзительный посвист.
   - Ты хоть понимаешь, что вот это у тебя означает тюрьму для половины городской управы Сан-Франциско?
   - Только если у второй половины будут самые лучшие адвокаты в стране, - ответил Лири и похлопал по папке. - Не забывайте, тут ещё много всякого, чего вы пока не видели. Не хватает только - он выглядел расстроенным - того, что привязало бы к жульничеству Его Честь.
  
   Чарльз Крокер (1822-1888) - банкир, строительный и железнодорожный магнат в Калифорнии. Считается (но до сих пор формально не доказано), что вместе со своим братом Эдвином Крокером, Верховным судьёй Калифорнии, создал один из первых преступных синдикатов на Западном побережье США. В реальной истории А.Сатро был его конкурентом и личным врагом.
  
   - Не важно, - ответил Клеменс. - Никогда бы не подумал, что так скажу, но это правда. Не важно. Единственный вопрос, который остался - получит ли наш блистательный мэр Сатро на следующих выборах в Сан-Франциско ещё меньше голосов, чем Блейн. Я считал подобное чудо невозможным, но сейчас полагаю, что, вероятно, ошибался.
   - Ой, не знаю, - сказал Лири. - Если все строительные боссы вместе со своими работниками проголосуют за Сатро, он может и переизбраться.
   Сэм поёжился.
   - Ужасная мысль, Эдгар. - Он замолчал, чтобы прикурить ещё одну сигару, затем ткнул ею в сторону Лири. - Я хочу, чтобы ты обо всём этом написал. Думаю, у тебя тут материала хватит на целую неделю, со статьями на первой полосе, чёрт, да каждая из них пойдёт на передовицу, если только мы не получим мир, или снова войну, или Блейн не падёт замертво или сделает ещё чего полезного. Всё за твоим авторством, разумеется.
   Глаза Лири светились.
   - Спасибо, - прошептал он. Возможно, он и молод, но он больше не щенок, ну или перестанет быть таковым, как только прогремят его статьи. Он напишет своё имя на карте большими буквами.
   - Заслужил, - ответил Клеменс. Он знал редакторов, которые могли бы взять материал Лири и написать на его основе свои собственные статьи. Также он знал, как относится к таким редакторам. - А сейчас, пока ты не ушёл писать, скажи, ради всего святого, как все эти бумаги оказались у тебя в руках?
   Лицо Лири напряглось. Клеменс понимал, что это означало. И в самом деле, парень произнёс:
   - От людей, которые не хотели бы, чтобы их имена упоминались в газетах. Если посмотреть, что именно они мне передали, кто станет их в этом винить?
   - Эдгар, когда это дело сдвинется, ты ещё задумаешься, зачем поставил в газете собственное имя. - Сэм поднял руку, давая Лири понять, что не закончил. - Я серьёзно. Эти статьи прищемят хвост кое-кому из самых богатых, самых влиятельных людей в Сан-Франциско. Они захотят грохнуть тебя, и возможно - не в переносном смысле.
   - Коли уж меня не достали Королевские морпехи, то не думаю, что с этой задачей справятся шишки с Ноб-Хилл, - сказал Лири.
   - Ох уж эта беспечная самоуверенность молодых, - пробормотал Сэм. Подобный вид уверенности заставлял солдат бросаться на позиции врага, будучи убеждёнными, что пули пролетят мимо. Впрочем, у молодости есть и иной вид уверенности. - Ты уверен, абсолютно уверен, что все эти твои игрушки подлинны?
   - Разве кто-нибудь может связать такой толстый плот, чтобы отправить нас вниз к водопаду? - требовательным тоном переспросил Лири.
   - Я тоже так не думаю, но когда узнал, что детей находят не в капусте, то сильно удивился, - сказал Клеменс.
   Лири ярко покраснел. Он добавил:
   - Вообще-то, я сверил почерк на письмах с бумагами, о которых я точно знаю, что они настоящие, и не увидел ни одного несовпадения.
   - Вот, теперь дело говоришь! - воскликнул Сэм. - Именно это я и хотел от тебя услышать. Однажды, год спустя, куча адвокатов богатых людей будут обзывать тебя лжецом того или иного пошиба, и подклеивать к справочникам новенькие страницы с твоим портретом на каждой из них, чтобы подтвердить свою правоту. Радикалы нанимают маньяков-бомбистов. Богатые нанимают адвокатов. Они дороже, но так и должно быть, поскольку они несут больше вреда.
   - Так вы теперь - социалист? - с лукавством в голосе спросил Лири. - Пойдёте за Эйбом Линкольном под красным флагом?
   - Если вспомнишь, Эдгар, я не пошёл за Эйбом Линкольном и двадцать лет назад.- Впервые с тех самых пор, как сотрудничество с Рейнджерами Мариона поставило его в неловкое положение, Сэм говорил об этом без тени смущения. - С тех пор я не видел причин изменить своё мнение. Господи, маньяки-бомбисты не несут благо нашей стране, но они не такие злодеи, как адвокаты, вот и всё. Если же речь идёт об осуждении с толикой похвалы, то это равноценно тому, как говорить красивее верблюда, влажнее, чем Сахара или привлекательней, чем брат моей жены.
   - А что бы он сказал о вас? - с тем же лукавством в голосе поинтересовался Лири.
   - Не имею ни малейшего понятия, - ответил Клеменс. - Я всегда засыпаю до того, как появляется возможность это выяснить. - Лири рассмеялся. - Думаешь, я шучу, да? - сурово спросил Сэм. - Это лишь показывает, что ты никогда не встречался с дражайшим Верноном, либо попросту позабыл об этом. Вот. - Он протянул документы молодому репортёру. - Иди, работай. Не трать больше ни единой минуты. Целая городская управа ждёт, когда ты её ошельмуешь.
   Лири вернулся за свой стол и начал писать. Сэм встал, потянулся и прошёл к двери. Дождь всё ещё шёл, небо серое, словно цемент.
   - Какой прекрасный день, - сказал он.
  
   Городской церковный колокол Форта Бентон начал торжественно отбивать время. Мгновением позже часы поменьше в кабинете полковника Генри Уэлтона тоже начали звенеть. Теодор Рузвельт отсчитал:
   - ...десять, одиннадцать, двенадцать. - Он с рассеянным удивлением оглядел кабинет. - Уже полночь. Не похоже - ик! - на полночь. С Рождеством вас, полковник.
   - И вас с Рождеством, полковник. - Голос Генри Уэлтона также не был чётким, как мог бы быть. Бутылка, стоявшая на столе между двумя мужчинами, была почти полной. Впрочем, их вечер начался не с этой бутылки. Уэлтон налил виски сначала себе в стакан, затем Рузвельту. - И за что теперь выпьем?
   - За истинного героя битвы у Тетона, - без раздумий ответил Рузвельт. И выпил. Виски едва обжигало пищевод. Его он принял уже немало.
   Уэлтон тоже выпил.
   - Ты добр к старику, - сказал он. - Репортеры не считают тебя правым. Военное министерство также не считает тебя правым. А ты всего лишь офицер-доброволец, настолько близко к почётному полковнику, что разницы почти никакой. Так что, чёрт тебя подери, ты знаешь? Что, чёрт тебя подери, ты можешь знать?
   - Я знаю, что, если бы вы не поставили Гатлинги на передовой линии траншей, бойцы генерала Гордона, вероятнее всего, захватили бы нашу позицию, - ответил Рузвельт. Знаю, что генерал Кастер изо всех своих чёртовых сил старался уговорить вас переместить их, а вы не стали. Знаю, что всю славу от победы в битве Кастер забрал себе, а вам не оставил ни крошки.
   - Нет, Кастер забрал не всю славу, - сказал Уэлтон. - Тебе и самому удалось наложить лапы на изрядный её кусок. И знаешь что, полковник? Не думаю, что бригадному генералу Кастеру это чертовски нравится. А знаешь, что ещё? Меня не колышет и на жалкий медяк, что бригадному генералу Кастеру нравится или не нравится. - Он отпил ещё виски.
   - Вы давно с ним знакомы, - произнёс Рузвельт, на что Уэлтон кивнул, ничего не сказав. Рузвельт тоже отпил ещё. Справедливости ради, он добавил: - Он - отважный человек.
   - Я мало кого видел отважнее, - признал Уэлтон. - Но я тебе тоже кое-что скажу: я мало кого встречал, кто так сильно любил бы себя самого или кто бы больше старался, чтобы и другие его полюбили. Есть старая поговорка: если не трубить в собственный рог, никто не будет трубить в него за тебя. У Кастера щёки больше, чем у хомяка, вылезшего из амбара с кукурузой.
   Будь Рузвельт трезвым, то счёл бы это забавным. Будучи пьяным, он ржал, пока слёзы не потекли по щекам.
   - Я буду скучать по вас, полковник, - сказал он с чувством, глубоким, как бутылка виски. - Они не смогут долго откладывать расформирование Самовольного полка, и тогда я снова стану фермером из окрестностей Хелены.
   Уэлтон зевнул, сопротивляясь позднему часу и спиртному.
   - Как раньше уже не будет, да, Тедди? - Прежде он к Рузвельту так не обращался. - Теперь ты не только двадцатитрёхлетний старик, ты ещё и настоящий герой.
   - Я... Я... - Рузвельт тоже зевнул. Внезапно понять, кто он, стало слишком сложно. - Я пошёл спать, полковник.
   - Доброй ночи, - невнятно проговорил Уэлтон. Судя по всему, он уснёт прямо там, где сидел. Рузвельт поднялся и вышел наружу. Прошлым днём прошёл снег; холод ударил Рузвельта по лицу, слегка его отрезвив. Сейчас снега не было - ночь была кристально чистой.
   Пару часов назад взошла луна. На юго-западе светились Юпитер и Сатурн; на юге, высоко, ярким и кроваво-красным светом светился Марс.
   Медленно и старательно Рузвельт прошёл к вратам. Лагерь Самовольного полка находился всего в нескольких ярдах снаружи.
   - Вот и старик вернулся, - отозвались его собственные часовые, переговариваясь друг с другом. Он добрался до своей палатки, завернулся в одеяло и буйволову шкуру и то ли потерял сознание, то ли очень-очень быстро заснул.
   Когда настало утро, его голова стучала, словно поршни паровоза, поднимающегося по крутому склону. Отблески солнца от снега только ухудшили боль. Каждый солдат, что его замечал, приветствовал его словами: С Рождеством вас, полковник!, причём приветствовали они его громко и звонко, либо ему так казалось ввиду нездорового состояния. Приходилось отвечать бойцам, отчего он был вынужден слушать собственный голос. Он звучал так же громко и неприятно, как и у других.
   Позавтракав кофе, парой сырых яиц и половиной стакана бренди, выпрошенного у полкового лекаря на том основании, что излечение от похмелья определенно является применением этого вещества в медицинских целях, он вновь ощутил себя человеческим существом, пускай некоторые детали которого, возможно, были не вполне на своём месте. Закрепить результат помогла сигара. Он докурил её до крошечного окурка, выбросил в снег, закурил следующую и направился в город.
   Салуны были открыты. Насколько он мог судить, салуны в Форте Бентон никогда не закрывались. В первом, который он прошёл мимо, кто-то играл на пианино, но не очень хорошо. Несколько человек пели. Слова не имели ничего общего с рождественскими песнями. Так или иначе, у салуна поставили рождественскую ель со свечами, весело горящими на ветвях, и с красной стеклянной звездой на макушке. Почему дерево не загорелось и не спалило салун и половину города вместе с ним, находилось за пределами его понимания, но этого не случилось.
   Парой домов дальше находился ещё один салун, также украшенной рождественской елью, всей в свечах. Внутри люди распевали гимны такими же громкими пьяными голосами, какими народ в первом салуне горланил непристойные песни. Обрадуется ли Господь такому исполнению гимнов? По пути к церкви Рузвельт обмозговал этот вопрос.
   Не успел он добраться до обшитого белыми досками здания, как оттуда вышел человек, заметил его и указал на него пальцем.
   - Полковник Рузвельт! - выкрикнул парень. - С Рождеством! Могу я с вами немного поговорить?
   - И тебя с Рождеством, Зик, - ответил Рузвельт. Зик Престон не был священником. Он был журналистом. Большинство из тех, кто наводнил территорию Монтана, чтобы описать британское вторжение, уже уехали. Среди тех немногих, кто до сих пор оставался в Форте Бентон, Престон, пожалуй, был лучшим. Более того, многие газеты штата Нью-Йорк печатали то, что он писал. Поэтому, Рузвельт понимал, что ему следует оставаться с репортёром в хороших отношениях. - Чем могу тебе помочь?
  
   Иезекииль Престон Квоттлбаум (1847-1881) - журналист и филолог, в реальной истории после Гражданской войны переехал в Южную Каролину, где занимал преподавательские и управляющие посты в местных ВУЗах.
  
   Престон спустился со ступенек и принялся прокладывать путь сквозь снег.
   - Могу я потревожить вас парой вопросов, прежде чем вы зайдёте внутрь? - Это был худой мужчина за тридцать, носивший вислые моржовые усы, которые совершенно не сочетались с его бледным узким лицом; Рузвельт гадал, не чахоточный ли он.
   - Вперёд, - произнёс Рузвельт. - Ты честно застал меня врасплох.
   - Хорошо. - Репортёр полез в карман пальто, достал блокнот и карандаш. - Повезло, что у меня не ручка, - отметил он. - По такой погоде чернила замёрзли бы, как башка Блейна. - Он дождался смешка от Рузвельта и продолжил: - Чем больше времени проходит после битвы у Тетона, тем больше славы генерал Кастер забирает в свою пользу. Что вы думаете по этому поводу?
   Полковнику Генри Уэлтону он сказал именно то, что думает. Уэлтон был его другом. Репортёров он знал достаточно хорошо, чтобы понимать, что у них есть собственные интересы.
   - Он был главнокомандующим, Зик. Если бы мы проиграли, кого бы в итоге во всём обвинили?
   - Он говорит, ваши люди сражались хорошо - для добровольцев. - Вот теперь было чертовски ясно, что Престон пытался подтолкнуть его сказать нечто эдакое, чтобы оживит его статью.
   - Сейчас Рождество. Я не намерен затевать ссору в Рождество. - Однако Рузвельт не мог оставить это просто так. - Я скажу, что Самовольный полк был той силой, которая гнала Гордона и его людей обратно в Канаду, когда до нас дошла весть о перемирии и вынудила встать на месте.
   Престон записал, кашлянул, снова записал.
   - Каково ваше мнение относительно орудий Гатлинга, полковник?
   Насчёт этого с Генри Уэлтоном Рузвельт также был искренен. Журналисту же он широко улыбнулся и ответил:
   - Моё мнение заключается в том, что я скорее захочу находиться позади них, чем перед ними. Если спросите генерала Гордона, то выясните, что он придерживается того же мнения.
   - Я слышал, был спор о том, где эти орудия следовало разместить, - заметил Престон после одобрительного смешка в ответ на ремарку Рузвельта. - Каково ваше мнение?
   - Они отлично справились на своём месте, - сказал Рузвельт. - Я не видел смысла убирать их с передовой, и их не убрали, как ты помнишь. Генерала Кастера удалось убедить, что они должны находиться именно там.
   Он ожидал, что Зик Престон поинтересуется этим убеждением. Возможно, с запозданием, но полковник Уэлтон перестанет быть невоспетым героем. Однако Престон захлопнул блокнот и убрал его вместе с карандашом в карман.
   - Премного благодарен, полковник. Больше не стану вам докучать, не в такой день. Счастливого вам Рождества. - И он ушёл, его дыхание парило в холодном воздухе.
   Рузвельт вздохнул и прошёл в церковь. Церковь была методистской, но что уж поделать; эта конгрегация была ближе к его собственной, чем та, что расположилась в двух католических церквях, наличествовавших в Форте Бентон. Когда он вошёл, паства распевала Ужель приятны эти ясли, гораздо более певуче, чем с тем же гимном справлялись в салуне.
   Он добавил к песнопению собственный раскатистый баритон. Его голос, форма и прямая осанка привлекли внимание собравшихся в небольшой церкви людей, в подавляющем большинстве одетых в лучшие праздничные наряды.
   Рузвельт рассматривал других, как и другие рассматривали его; некоторые женщины стоили того, чтобы на них посмотрели. Блондинка в тёмно-синем платье с атласным жабо и кружевными плиссированными манжетами - пять лет назад подобный наряд являлся бы писком моды в Нью-Йорке - поймала его взгляд и не отпустила его.
   Когда он насытился распеванием гимнов и более чем насытился методистским проповедником с лицом, подобным спелому персику, то направился к двери. В то же самое время церковь решила покинуть юная красивая девушка. Они бок о бок прошли по узкой лестнице. От неё пахло розовой водой.
   - Счастливого вам Рождества, мисс, - произнёс Рузвельт, когда они снова оказались на истоптанной заснеженной земле.
   - И вам того же, полковник. - Она продолжала идти рядом с ним. Его чаяния росли. Она продолжила, как бы между прочим: - Если вы не против фруктового пирога, я вчера испекла такой. Чтобы съесть его в одиночку, уйдёт много-много дней.
   - Что ж, это очень любезно с вашей стороны, действительно, очень и очень любезно. - Он улыбнулся. - Ежели ваша семья не будет против разделить его, я буду рад.
   - Я вдова, - ответила она.
   Порой это слово являлось эвфемизмом для уличных девок. Порой, не являлось. Если она была женщиной легкого поведения, то была чище, и, со всех сторон, добропорядочнее большинства своих падших сестёр.
   - Значит, фруктовый пирог, - сказал Рузвельт, и если она пожелает дать ему нечто большее, чем фруктовый пирог, это тоже будет хорошо.
   Она жила в крохотной примечательно чистенькой хижине по соседству с салуном - но в Форте Бентон мало что находилось не по соседству с салуном. А на столе, и в самом деле, стоял фруктовый пирог. Девушка отрезала Рузвельту кусок. Пирог был хорош. Рузвельт произнёс это вслух, добавив:
   - Спасибо, что дарите счастье солдату, находящемуся далеко от дома.
   - Насколько счастливым вы хотели бы стать? - сказала она, обошла стол и села ему на бедро.
   Кровать стояла очень близко от плиты. В этой хижине всё стояло очень близко от плиты, что позволяло поддерживать в помещении приемлемо теплую температуру. С тех пор, как Рузвельт вернулся в Форт Бентон героем, или почти героем - ну, насколько можно было стать таковым в той мясорубке, он успел поиметь пару женщин, бросавшихся ему на руки. Сей опыт оказался в равной степени и новым и приятным. Он не был уверен, являлось ли это очередной наградой герою или деловой сделкой. Пока он возился с пуговицами на брюках, он решил, что переживать об этом будет позже.
   - Ох, - выдохнула она, когда вскоре он вошёл в неё. После этого она молчала, напряжённо работая под ним, пока вновь не напряглась, задрожала и выкрикнула: - О, Джо! О, Боже, Джо! - Рузвельт не думал, что она понимала, о чём говорит; в тот момент он сам слабо понимал, что она говорила. Собственный экстаз настиг его менее чем минутой позже. Впоследствии он пришёл к умозаключению, что вероятно, она и в самом деле была вдовой.
   Будучи двадцати трёх лет от роду, он мог бы вскорости быть готов ко второму раунду, но она встала с постели и начала одеваться, поэтому он тоже оделся. После этого у него возникла запутанная проблема с этикетом. Если она была как уличной девкой, так и вдовой, он разозлит её, если не предложит оплату. Если нет, он оскорбит её, если заплатит.
   Он стоял в нерешительности, что являлось для него редкостью. Не отвечая на незаданный вопрос, она решила эту проблему за него:
   - Счастливого вам Рождества, полковник Рузвельт.
   - Спасибо вам большое, - сказал он и поцеловал её. - Не думаю, что когда-либо получал более красивый, или более красиво обёрнутый подарок. - При этих словах она улыбнулась. Он открыл дверь и крякнул от холода снаружи. Он уже сделал несколько шагов в направлении расположения Самовольного полка, как вдруг осознал, что так и не узнал её имени.
  

Глава 19

   Часы в гостиной Фредерика Дугласа пробили двенадцать. Все часы в Рочестере отбивали двенадцать. Дуглас отсалютовал бокалом вина жене и сыну.
   - Счастливого Нового Года! - торжественно произнёс он.
   - Счастливого Нового Года, Фредерик, - сказала Анна Дуглас и выпила. - Когда я была молода, уж и не думала, что доживу до такого большого числа - 1882.
   - Желаю тебе увидеть ещё много новых лет, матушка, - сказал Льюис Дуглас.
   - Сынок, ты не пьёшь. - Фредерик Дуглас опустошил собственный бокал и потянулся к графину, чтобы наполнить его.
   - Нет, не пью, - сказал Льюис, - поскольку наступающий год совсем не кажется мне счастливым.
   - А ты сравни с только что ушедшим годом, - посоветовал Дуглас. - Если посмотреть с этой стороны, как он не сможет стать счастливым?
   Льюис мрачно обдумал эти слова. Результат этих раздумий он изложил не словами, а тем, что в два глотка проглотил вино, стоявшее перед ним. Когда Дуглас протянул ему графин, он тоже наполнил свой бокал до краёв.
   - В сравнении с только что ушедшим годом, любой год, за исключением, вероятно, 1862, покажется счастливым.
   Анна склонила голову набок, прислушалась к непринуждённому перезвону колоколов и грохоту фейерверков, пистолетных и винтовочных выстрелов на улице, некоторых совсем рядом.
   - Звук какой-то неправильный, - сказала она.
   - И в самом деле, верно, - сказал Дуглас. - Чего-то не хватает.
   Разницу различил Льюис:
   - В этом году нет пушки. По приказу мэра и губернатора, никаких пушек, и чтобы ни один солдат не издавал никаких звуков в этих краях. Они все боятся, что британские канонерки на озере спутают празднование с атакой на себя и используют это, как повод для обстрела города. И в самом деле, счастливый новый год, не так ли?
   - И они могут так поступить, да, - хмуро проговорил Дуглас. - Возможно, им даже понравится, лишь бы подтолкнуть президента уступить их требованиям.
   - И он мог так и поделать, - сказала Анна. - А оттого, что он не делает, дела лучшей не становятся. Они нас разбили и чево делать могут нам повелеть.
   Грамматика у Анны была не столь хороша, как могла бы. Впрочем, из-за этого её слова не становились менее правдивыми. Льюис, очевидно, считал так же, поскольку сказал:
   - Матушка, нам следует отправить тебя в Вашингтон, ведь ты видишь ситуацию намного яснее, чем на то способен президент Блейн.
   - Что Блейн видит, и что может сделать - это, очевидно, две разные вещи, - сказал Дуглас, сожалея о каждом слове в отдельности, которое он растрачивал в защиту человека, имевшего ранее наилучшую со времён президентства Авраама Линкольна возможность сделать что-нибудь с Конфедеративными Штатами... имевшего, но профукавшего её. - Он застелил кровать и теперь...
   - И теперь вся страна должна в неё лечь, - перебил его Льюис. Он вновь потянулся к графину с вином, но одёрнул руку. Когда он продолжил, его голос наполнился горечью: - Я напьюсь, но какой с этого прок? Когда я протрезвею, дела ведь нисколько не поправятся.
   - Что ж, а я ни по какому случаю напиваться не собираюсь, - сказала Анна Дуглас. - Грешно так поступать и продолжать. Чего я собираюсь, так пойти в кровать. - Она с трудом поднялась на ноги. - Фредерик, помоги подняться на лестницу.
   - Разумеется, помогу, дорогая. - Дуглас тоже поднялся. Его тело до сих пор с готовностью подчинялось его воле. Он помог жене подняться в спальню, помог ей снять платье и корсет, и убедился, что ей удобно лежать, прежде чем вернуться вниз и ещё немного поговорить с сыном.
   Когда Фредерик Дуглас вернулся в гостиную, Льюис курил сигару быстрыми, частыми и яростными затяжками.
   - Какой прок, отец? - спросил он, когда Дуглас вновь уселся. - Какой, во имя Господа, прок? Почему бы нам не собрать вещи и не уехать в Либерию? Там мы могли бы чего-нибудь добиться.
   - Можешь ехать, если пожелаешь, - спокойно проговорил Дуглас. - Я сам подумывал об этом, раз-другой. Точнее, более чем раз-другой. - Сын уставился на него. Он кивнул с мрачным видом. - О, да, я об этом размышлял. В Либерии всё слишком мелко, и я - или ты, если решишь туда направиться - оказался бы там очень крупной шишкой, что, конечно, сильно потешит мужское самолюбие, у кого угодно. Однако, если бы я уехал, то предал бы всё, за что боролся здесь, к тому же это - доказательство правоты конфедератов, которые утверждают, будто чёрный не может соперничать с белым. Каждая статья, которую я пишу здесь, доказывает, что КША основаны на лжи. Как я смогу делать то же самое в Африке?
   Льюис ответил не сразу. Он вынул сигару изо рта и какое-то время разглядывал тлеющий конец. Затем он яростно раздавил бычок.
   - Что ж, ты прав, - сказал он. - От всей души желаю, чтобы это было не так, но ты прав. - Он встал и хлопнул Дугласа по плечу. - Счастливого Нового Года, отец. В этом ты тоже был прав. В сравнении с тем годом, от которого мы только что избавились, следующий не может быть настолько плох. Доброй ночи. Вставать не нужно, отдыхай спокойно.
   Дуглас спокойно отдыхал. Он расслышал, как сын снял с вешалки в прихожей пальто, открыл входную дверь и закрыл её за собой. Колокольчики на повозке прозвенели об отбытии Льюиса домой. Дуглас взглянул на графин с вином. Тот искушал его, подобно путешествию в Либерию. Однако после бегства из рабства, он уже редко от чего-то бегал, и никогда не являлся человеком, который пьёт один. Он взял стеклянную пробку и закрыл ею горлышко. Затем, покряхтев, снова поднялся и отправился в постель. Он услышал, как часы пробили один раз. Он ожидал, что услышат, как они пробьют дважды, но уснул, не дождавшись.
   Если не считать нового календаря, 1882 год мало чем отличался от ушедшего 1881-го. Боевые корабли под Юнион Джеком всё ещё оставались на рейде Рочестера, то же самое творилось на других рейдах по всем Великим Озёрам. Ни один корабль под Звёздами и полосами не вышел, чтобы потягаться с ними. Частично, дело был в перемирии, но лишь частично. В основном, дело заключалось в том, что военно-морская флотилия США на Великих Озёрах была неспособна тягаться с британским противником.
   Одним днём в середине января, военное министерство объявило, что войска армии Огайо возвращаются на земли США. Если судить только по написанному, никто и не догадался бы, что армия США бросает последний рубеж, удерживаемый в Кентукки. Телеграмма делала из этого манёвра нечто вроде триумфа.
   - Ты погляди! - Дуглас размахивал объявлением перед лицом сына. - Погляди. Сколько в Луисвилле погибло? Они в Индиану не вернутся. И за что они погибли? За что, я тебя спрашиваю?
   - Ради амбиций президента Блейна, - ответил Льюис. - И ни за что более. - Позорный провал военных действий США сделал его ещё более отчуждённым и циничным по отношению к обществу, в котором он жил, чем было до начала боёв.
   Однако Дуглас покачал головой.
   - Цель, ради которой мы сражались, была благородной, - настаивал он, как настаивал на этом всю жизнь. - Рост могущества Конфедеративных Штатов следовало ограничить. Трагедия не в том, что мы воевали, а в том, что мы сражались, будучи очевидно не готовыми к серьёзному бою. Часть вины за это лежит на Блейне, но демократы, которые держали нас столь слабыми и столь долго, должны разделить эту вину с ним. Если нам предстоит матч-реванш с Конфедерацией, мы обязаны быть более готовы во всех отношениях. Иного средства я не вижу.
   - Никогда бы не подумал, что доживу до того дня, когда ты и Бен Батлер начнёте предлагать от нашей болезни одно и то же лекарство, - произнёс Льюис. - Демократам он тоже нравится.
   Эти слова привели Дугласа в замешательство. Батлер более не хранил молчание относительно предложений, сделанных им в отеле Флоренс на окраине Чикаго, равно как и Авраам Линкольн не молчал о своих. Оба они разжигали смуту в истерзанной стране, их сторонники яростно противостояли друг другу. Как Линкольн примкнул к социалистам, так и Батлер очевидно дрейфовал в лагерь демократов, из чьих рядов дезертировал в годы Войны за Сецессию.
   - Идея может быть хорошей вне зависимости от того, кто её предлагает, - неохотно молвил Дуглас.
   - Нерон бренькал на струнах, пока Рим горел, - ввернул в ответ Льюис. - А ты тянешь резину, пока Республиканская партия горит синим пламенем.
   - Я не тяну резину, - с достоинством проговорил Дуглас. - Я сделал всё, чтобы сохранить партию в целости. И до сих пор делаю всё, что могу. Возможно, этого не достаточно - я всего лишь один человек. Но я стараюсь изо всех сил.
   - Будь твоя кожа белой, у тебя было бы больше шансов, - сказал Льюис. Дуглас метнул в него косой взгляд. Негры в США редко говорили открыто о том, насколько большим неудобством являлся их цвет кожи. Льюис метнул ответный взгляд, полный яростного неповиновения. - Это правда, и ты, чёрт подери, отлично знаешь, насколько это правда.
   Однако Дуглас покачал головой.
   - Не для меня. Родись я белым - родись я полностью белым, - поправил он сам себя с целью напомнить сыну, что в их жилах течёт и белая кровь, - полагаю, я занимался бы каким-нибудь легким и прибыльным бизнесом, не ставя политику даже на второе место, не говоря уже о первом. Будучи того цвета, какого я есть, я был вынужден столкнуться с проблемами, которые в противном случае были бы мне неведомы. Это был нелёгкий путь, но благодаря нему, я стал лучше.
   - Я не обладаю твоим безразличием, отец, и, честно говоря, не хотел бы им обладать, - сказал Льюис. - Желаю тебе доброго утра. - Он покинул дом Дугласа без излишних церемоний и изрядно разъярённым.
   Пару дней спустя, когда у его жены развился нехороший кашель, Дуглас был вынужден выйти и сам. Новый сироп от кашля с добавлением экстракта опийного мака, и в самом деле, был способен остановить сухой лающий кашель, звук которого был столь характерен для зимней поры. Благодаря небеса за современную медицину, Дуглас собрался и направился в ближайшую аптеку, что была в нескольких кварталах дальше.
   Он поблагодарил небеса и за погоду тоже. Январские дни в Рочестере были неплохи - даже более чем неплохи. Было светло, ясно и, как он предположил, чуть выше температуры замерзания. На земле лежало совсем немного снега. Впрочем, ноги он переставлял с осторожностью; на тротуаре вполне хватало обледеневших участков.
   - Половина доллара, - сказал аптекарь, поставив на стойку стеклянный бутылёк с настолько вычурным шрифтом на этикетке в стиле рококо, что та была практически нечитаема. В голосе его было поровну вежливости и подозрения. Пальто Дугласа с меховым воротником утверждало, что для оплаты лекарства деньги у него имелись. Тот факт, что он - негр, для очень многих белых утверждал, что он, скорее всего, лодырь и, вероятно, вор.
   Он полез в карман, нашёл пару четвертаков и выложил их рядом с бутылкой с эликсиром от кашля. Лишь переложив монеты в кассу, аптекарь выпустил бутылку из руки. От такой заботы Дугласу захотелось рассмеяться. Он был толстым, чёрным и давно перешагнул шестой десяток. Даже если бы он сбежал с лекарством, мог ли он надеяться пройти больше пары кварталов, не будучи узнанным или, ещё более вероятно, схваченным без каких-либо церемоний?
   Он выходил из аптеки с сиропом от кашля в руках, когда внутрь зашли трое белых среднего возраста. Он отступил в сторону, дабы они могли пройти через узкий дверной проём. Однако вместо того, чтобы пройти дальше, парень, что шёл впереди, остановился, качнулся на каблуках и уставился на него со смесью презрения и оскорбительности.
   - Ну, ты глянь, Джим. Ты глянь, Билл, - протяжно проговорил он. - Чойта это тута у нас за расфуфыренный ниггер?
   Дуглас напрягся.
   - Прошу вашего прощения, джентльмены... - голосом, холоднее, чем погода на улице, произнёс он.
   - Слышь, Джош, - воскликнул то ли Джим, то ли Билл. - Говорит, ну, чисто, как белый. Видать, у него внутре и сидит белый, тот, которого он слопал на завтрак. - Все трое сочли эту подколку крайне забавной.
   - Прошу вашего прощения, джентльмены... - повторил Дуглас, удерживая внутри закипающую ярость. Он шагнул вперёд. Чаще всего, его крупных габаритов оказывалось достаточно, чтобы выходить из конфликтов, вроде этого.
   Сегодня не сработало. Вместо того, чтобы дать ему дорогу, тот, что стоял впереди, Джош, умышленно перегородил ему путь.
   - Нет, не простим, Самбо, - сказал он и обернулся через плечо. - Так, ведь, парни?
   - Нет - сказал то ли Джим, то ли Билл, а второй добавил. - К дьяволу, нет.
   Джош ткнул пальцем в лицо Дугласу.
   - А знаешь, почему мы тебя не простим, бой? Мы тебя не простим, потому что это ты во всём виноватый.
   - Я не понимаю, о чём вы говорите, - произнёс Дуглас, уже не только разозлённый, но и встревоженный. Подобные вещи не происходили с ним в Рочестере уже много лет. Он знал, в какую уродливую форму всё может обернуться, и знал, насколько быстро.
   - Не знаю, в чём, по-вашему, я виноват, - осторожно проговорил он, - но совершенно точно знаю, что ни разу в жизни с вами не встречался. - И если Бог даст, никогда не увижусь вновь.
   - Не ты, вы - ниггеры, - сказал Джош. - Кабы не вы, ниггеры, у нас всё ещё была б одна страна. Мы б не дрались в двух войнах с этими драными повстанцами, и они б не разбили нас дважды.
   - Ага, - сказал то ли Джим, то ли Билл.
   - Точно, - согласился то ли Билл, то ли Джим.
   Они не были пьяны. Дугласу от этого стало чуть спокойнее. Вероятность того, что они втопчут его в доски пола, становилась чуть ниже.
   - Чернокожие не просили, чтобы их привозили к этим берегам, - сказал он. - И приехали они не по своей воле. Сложность не в том, что мы находимся здесь, а в том, как нас использовали. Я сам ношу на спине следы кнута надсмотрщика.
   - О, как мудрёно заворачивает, - произнёс один из мужчин позади Джоша.
   - Видать, за это его надсмотрщик и отхлестал, - ответил Джош, что было пугающе точной догадкой. Он не напал, не сжал кулак, но и дорогу Дугласу не уступил. - Вы, вонючки, все до одного должны вернуться в Африку. Тогда мы наведём тут порядок.
   - Нет. - Дуглас дал гневу проявиться. - К добру ли, к худу ли, но я тоже американец, как и каждый из вас. Это моя страна, равно как и ваша.
   - Врёшь! - выкрикнул Джош. Его дружки вторили ему. Вот теперь он сжал ладонь в кулак. Если бы бутылёк, что Дуглас держал в руке, имел стенки потолще, он смог бы добавить веса своему удару. Но он боялся, что, скорее всего, бутылка разобьётся и порежет ладонь и пальцы. Вместо этого он изготовился метнуть бутылёк в лицо Джошу.
   Позади него раздался короткий звонкий щелчок. Прозвучал он негромко, но затребовал незамедлительного, всецелого и уважительного внимания со стороны Дугласа и троих белых, с которыми тот поссорился. Дуглас очень медленно повернул голову и посмотрел через плечо. Аптекарь держал в руке револьвер, курок взведён и уже готов опуститься.
   - Хватит, народ, - резко бросил он. - Мне и самому ниггеры особо не нужны, но этот малый ничем вам не навредил. Оставьте его в покое и валите отсюда к едрени матери.
   Джош, Джим и Билл, толкаясь, выбежали из аптеки. Аптекарь аккуратно снял револьвер со взвода и убрал его с глаз долой. Фредерик Дуглас склонил голову.
   - Премного вам благодарен, сэр.
   - Я это сделал не столько ради вас, а чтобы мне тут всё не разнесли, - произнёс аптекарь, как нечто само собой разумеющееся. - Как я и сказал, мне нет дела до ниггеров, особенно ниггеров вроде вас, которые много о себе думают, но это не означает, будто вы заслуживаете тумаков тогда, когда не сделали ничего, чтобы их заслужить. А теперь забирайте ваш эликсир от кашля и идите домой.
   - Так и поступлю, - сказал Дуглас. - Человек, который, не важно по какой причине, не позволяет другому человеку быть несправедливо избитым, носит в себе ростки справедливости. - Он коснулся шляпы и вышел из лавки.
   Оказавшись на тротуаре, он настороженно огляделся, не пожелают ли те трое белых громил с ним разобраться ещё раз. Их нигде видно не было. Должно быть, с них было достаточно. Его выдох облегчения образовал в воздухе немалое облачко.
   Когда он вернулся домой, Анна сидела в гостиной и кашляла, словно чахоточная.
   - Держись, дорогая, - сказал он. - Столовая ложка этой штуки принесёт тебе облегчение.
   - Налей-ка мне воды стакан ишшо на случай, если у этого пойла мерзкий вкус, - ответила она. Когда он принёс лекарство и воду, она вздохнула. - Уж давненько я не выбиралася из дому. Что-нибудь было интересное, пока ты ходил до аптеки.
   Дуглас мрачно обдумал её слова. Мгновение спустя, он покачал головой.
   - Нет, - сказал он. - Ничего особенного.
  
   Снег хлестал Фридриха Зорге по лицу. Ветер завывал, по своему чикагскому обыкновению. Зорге схватился за шляпу. На лице газетчика-социалиста было восторженное выражение лица. Обернувшись к Аврааму Линкольну, он прокричал:
   - Вы только гляньте на эту толпу. Вы хоть раз в жизни видели нечто подобное?
   - Ну, строго говоря, да, многократно, - ответил Линкольн, сдержав улыбку, когда лицо Зорге стало непонимающе-растерянным. Он положил ладонь, обтянутую перчаткой, на плечо своего нового союзника. - Не забывайте, друг мой, в политике вы всегда были лишь агитатором, возмутителем спокойствия. Отныне же мы будем играть на победу, а это уже совсем иное дело.
   - Да, - голос Зорге по-прежнему звучал обалдело. - Я понимаю. Я знал, что наш союз придаст новых сил нашему движению, но, вынужден признать, я понятия не имел, что этот союз принесёт столь много. - Он рассмеялся. Ветер изо всех сил попытался сдуть этот смех. - До сей поры я и представить не мог, ни насколько слабы мы были, ни насколько сильны мы могли стать. Это... поразительно. С тех пор как я покинул родину, я ни разу не участвовал ни в чём сравнимом, и на родине нас подавили силой оружия.
   Линкольн имел иные образцы для сравнения. Для него это был лишь очередной политический митинг, причём, не из самых крупных. Укутавшись от холода и ветра, мужчины и женщины направлялись на юг по Коттэдж-Гроув-авеню в сторону парка Вашингтона. С учётом погоды, толпа собралась совсем немалая. А ещё, безо всяческих сомнений, это была самая заряженная толпа, какую Линкольну доводилось видать со времён Войны за Сецессию.
   Красные флаги хлопали на ветру. Он уже порвал некоторые из них на полоски. Люди пытались удержать транспаранты от полёта. СПРАВЕДЛИВОСТИ ДЛЯ РАБОЧИХ - гласили одни. НАЛОГОВ НА ДОХОДЫ КАПИТАЛИСТОВ - требовали другие. РЕВОЛЮЦИЯ - ЭТО ПРАВО - предупреждали третьи.
   Некоторые люди на тротуарах радостно приветствовали проходивших мимо демонстрантов. Иные спешили прочь, торопясь по своим делам, или в поисках укрытия от холодрыги. Полицейские в шинелях армейского синего цвета присутствовали в изрядной силе. В руках они держали дубинки, а на поясах у них висели револьверы. Если мирный протест обернется бунтом, либо, возможно, если полиция решит, что обернётся, это собрание тоже будет разогнано силой оружия.
   Деревья в парке Вашингтона были голыми, словно скелеты. Те немногие клочки травы, что не покрывал снег, были жёлтыми и мёртвыми. Это было самое мрачное и отталкивающее место, какое Линкольн только мог представить. Однако оно также показалось ему идеальным местом, чтобы устроить митинг по случаю объединения социалистов и его крыла Республиканской партии.
   - Знаете, летом и в хорошую погоду, здесь гуляют богатые, демонстрируя свои модные экипажи, упряжь в одну масть и дорогие одежды, - сказал он Фридриху Зорге.
   Зорге кивнул.
   - Да, я это видел. - Он поморщился. - Им недостаточно того, что они просто чем-то владеют. Их владение обязано быть видно для всех. Их собратья-плутократы обязаны быть в курсе, что они тоже являются частью элиты, а пролетариат обязан помнить, что они слишком богаты и могущественны, чтобы с ними можно было шутить.
   - Благодаря своим деньгам, они считают, будто в Соединенных Штатах лето царит круглый год, - сказал Линкольн. - Для тех же, кто собрался в парке Вашингтона сейчас, метель дует что в январе, что в июле.
   - Всё так, - решительно согласился Зорге. Он задумался. - Также, это очень хорошо сказано, хотя с моим неидеальным английским, вы, вероятно, не найдёте в этом достаточно похвалы. Однако я полагаю, в вас есть задатки поэта.
   - Занятно, что вы об этом сказали, - ответил на это Линкольн. - Я несколько раз пробовал себя в поэзии, много лет назад, а сейчас прикинул - так и вообще полжизни назад. Не думаю, что результаты вышли совсем уж дурные, по крайней мере, самые лучшие из них, но вышли они не того качества, к какому я стремился, поэтому я прекратил попытки и вернулся к политике и праву, что более удовлетворяло моим склонностям.
   - Возможно, вы сдались слишком рано, - сказал Зорге. - Поэзия воздает сторицей за последовательные усилия в большей степени, чем любой другой вид писательства.
   - Даже, если вы и правы, а, возможно, вы и правы, всё же прошло слишком много лет, чтобы это имело значение, - сказал Линкольн. - Если, по счастливой случайности, какая-то фраза в моей речи или статье поразит ухо или ум, как удачно сформулированная, вероятно, это поэт всё ещё пытается пробиться наружу.
   Выглядевшие всё более несчастными и замёрзшими полицейские направляли толпу на открытую площадку перед деревянной платформой, над которой развевалось ещё больше красных флагов. Ветер методично рвал их на клочки.
   - Говорите свою речь и расходитесь по домам, - сказал полицейский Линкольну. Бывший президент расценил сие высказывание как мольбу от всего сердца, а не как политическое заявление; зубы у этого парня стучали так громко, что его с трудом удавалось понять.
   - Не трудно различить, кто из наших сторонников пришёл из моего лагеря, а кто из вашего, - сказал Фридрих Зорге.
   - Да, не трудно, - согласился Линкольн. Это различие заинтересовало его и развеселило Зорге. Где-то четыре пятых собравшихся без возражений подчинялись полиции, которая направляла их туда, где они должны были находиться. Каждый пятый из них обзывал чикагских полицейских всяческими словами, временами злобно, а иногда и весело, что означало, что всё это - игра. Этот каждый пятый, идущий не в ногу, с большей степенью вероятности нёс красный флаг, нежели предыдущие четверо.
   - Как видите, Линкольн, некоторые искренне верят в революцию пролетариата, - сказал Зорге.
   - Поверьте, я помню об этом, - ответил Линкольн. - Вам же следует помнить, что некоторые - не верят. Глядя на собравшуюся толпу, я бы оценил, что большинство присутствующих не верят. Что нам необходимо сделать, чтобы построить свою партию, так это сделать так, чтобы те, кто не верит в революцию, присоединился к нам, дабы они смогли реформировать страну, и в то же самое время удержать революционеров в узде.
   Рот Зорге искривился, словно он откусил незрелую хурму.
   - Вы говорите, и вы говорили так и во время нашей первой беседы, будто мы должны разбодяжить нашу партийную доктрину, подобно тому, как нечестный самогонщик бодяжит водой виски, что продаёт.
   - Взгляните на нашу сегодняшнюю толпу, - терпеливо проговорил Линкольн. - С такой толпой мы заставим боссов дважды подумать, прежде чем они выбросят работяг на улицу или урежут им оплату. С такой толпой мы сможем выбрать тех, кто мыслит с нами одинаково. Разве вам бы не захотелось бы увидеть дюжину, или пару дюжин конгрессменов-социалистов на поезде до Вашингтона после выборов этой осенью?
   - Не знаю, - сказал Зорге. - Правда, не знаю. Если они называют себя социалистами, но стоят не на позициях социалистов...
   - Если они не достаточно чисты, чтобы удовлетворить вас, хотите сказать, - произнёс Линкольн и Зорге кивнул. Дыхание Линкольна окружило его туманом. - Вы можете стать к стенке и прокричать Революция! настолько громко, насколько пожелаете, но, если так поступите, рядом с вами будет стоять немного народу. Ежели вы соберётесь выйти на танцпол и потанцевать, вам тоже придётся знать мелодии, под которые там танцуют местные.
   К Линкольну и Зорге протолкался ещё один полицейский. Он махал руками взад и вперед, хлопая в ладоши, но всё равно выглядел удручающе замёрзшим. Он носил кустистые усы, облепленные кристалликами льда.
   - Коли вам, чудилам, надобно тут поразглагольствовать, так почему бы ко всем чертям не приступить к этому и покончить с делом? - спросил он. - Чем дольше вы тянете, тем выше вероятность, что кто-нибудь замёрзнет насмерть, пока вы соберетесь. В частности, лично я.
   - Хорошая мысль, - сказал Линкольн и Зорге ничего не имел этому возразить.
   Вместе они прошли на трибуну. По толпе пронёсся выжидательный гул. Радикальное меньшинство социалистов начало скандировать Пролетарии всех стран, соединяйтесь!, Долой угнетателей-капиталистов!, Революция!. Последний выкрик они попытались превратить в ритмичное скандирование.
   Авраам Линкольн поднял руку, требуя тишины. Постепенно он её добился.
   Фридрих Зорге с некоторой неохотой уступил ему право выступать первым. По логике Линкольна, зажигательные призывы могли отпугнуть более умеренных сторонников, если они услышат их раньше, чем что-либо ещё; они могут решить, что им в партии не место. Линкольн надеялся продемонстрировать им обратное. Как только он с этим справится, Зорге может зажигать, как ему заблагорассудится.
   - Друзья мои, - проговорил Линкольн. - Позвольте я начну, поговорив с вами о религии. - Эти слова заинтриговали часть толпы, и, без сомнений, напугали иных, включая тех, кто размахивал флагами. Заинтригованные ли, напуганные ли, но они слушали. Линкольн продолжил: - Некоторые считают, будто Бог дал им право есть хлеб, замешанный на поту других. С такой религией людям на небеса не попасть.
   На несколько секунд повисла тишина. Затем по толпе пронёсся грохочущий рёв, не только со стороны простых, но уважающих себя ребят, что были республиканцами и теперь пытались выяснить, почему Линкольн бросил партию, которую ранее привёл в Белый Дом, но также и со стороны радикалов, размахивавших красными флагами. Фридрих Зорге раз за разом хлопал затянутыми в перчатки ладонями.
   - Я, - заговорил Линкольн, и толпа сразу притихла, слушая его, - не силён в цитировании Писания, но я попытаюсь. В одном из Господних наставлений сказано: Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный. (Матф. 5:48) Он установил сей стандарт, и тот, кто больше всех сделал для достижения этого стандарта, достиг высшей степени нравственного совершенства. То же самое я говорю в отношении принципа, по которому все люди созданы равными. Если мы не можем дать каждому идеальную свободу, давайте же не станем делать ничего, что могло бы навязать человеку рабство. - Ему пришлось вновь взять паузу, поскольку из-за криков его никто не слышал.
   Когда он вновь смог говорить, то продолжил:
   - Давайте же вернём правительство в то русло, в которое его изначально поставили авторы Конституции. Давайте же твёрдо держаться друг за друга. И давайте же отбросим всякое мелочное крючкотворство в отношении того класса, другого класса, третьего. - Теперь Зорге выглядел менее восторженным. Линкольну не было до этого дела, он продолжил ковать железо: - Да не услышим мы более слов, мол, этот человек - рабочий, и посему ничего не стоит. Да не услышим мы более слов, мол, этот человек - крупный и богатый капиталист, и посему его воле должно подчиняться. Отбросим же всё это и объединимся, как единый народ по всей стране, пока снова не встанем и не провозгласим, что все люди созданы равными.
   И вновь он вызвал восторженные крики обеих частей толпы. Когда эти крики омывали его, он не ощущал ни холода, ни старости. Когда крики пошли на убыль, он продолжил:
   - Я считаю, что наша новая Социалистическая Партия состоит и должна состоять из тех, кто будет противостоять расширению капиталистической эксплуатации - мирным способом, насколько это возможно - и будет уповать на её окончательное исчезновение - тех, кто будет верить, что лишь перестав расширяться, она встанет на путь окончательного исчезновения. Мы должны сражаться в этой битве, основываясь на этом принципе, и только на этом принципе. Посему я надеюсь, что те, кто окружает меня сегодня достаточно принципиальны, чтобы настроить себя для выполнения задачи и не оставят несделанным ничего, что выполнимо для достижения верного результата. Это совершенно уместно и правильно, что мы должны так поступить. Не стану больше вас здесь задерживать, друзья мои. Наша цель может быть, должна быть, и является простой: сделать всё, что может привести к установлению и сохранению справедливого и прочного мира среди себя самих и со всеми народами.
   Он отступил назад. Мгновение никаких аплодисментов слышно не было, и он призадумался, уж не потерял ли аудиторию в концовке выступления. Но нет. Когда громыхнули крики и аплодисменты, он понял, что толпа даровала ему то самое мгновение зачарованного молчания, о котором мечтает всякий оратор, но мало какой когда-либо получает. Он склонил голову. В это краткое мгновение времени часть горечи от почти двадцатилетних скитаний по бесплодным пустошам наконец покинула его, и когда он распрямился во весь рост, то стоял с гордо поднятой головой.
   Фридрих Зорге дёрнул его за рукав пальто. Он склонился, чтобы расслышать коллегу сквозь продолжавшийся грохочущий рёв толпы.
   - Что, после всего вами сказанного, должен говорить я сам? - отчасти зло, отчасти восторженно требовательным тоном спросил он.
   - Что и собирались говорить, что же ещё? - ответил Линкольн. - Я разлил масло по воде везде, где смог. Теперь идите и возмутите воды обратно в бурю.
  
   В те времена общепринято считалось, что штормовую волну можно утихомирить на короткое время, разлив по воде жидкое масло. Это способ действительно работает за счёт резкого увеличения поверхностного натяжения воды, но только с небольшой волной.
  
   И Зорге постарался изо всех сил. Эта речь могла бы разжечь пламя, если её факел вбросить в небольшую толпу преданных своему делу людей, к которым он обычно обращался, и кое-кого в парке Вашингтона она подожгла. Когда он говорил о Марксе, когда говорил о 1848 годе, когда осуждал жестокое подавление Парижской Коммуны, то задевал струны в душах многих из этих людей. Впрочем, для многих из тех, кто его слушал, всё это были малозначительные истории из-за границы, и он не сделал ничего, чтобы увязать их с опытом рабочего народа Соединённых Штатов.
   Слушая его, Линкольн понял, почему социализм так долго оставался столь крохотным движением: он попросту не являлся, или ранее не был нацелен на американские широкие рабочие массы. Линкольн намеревался изменить это и полагал, что задал хороший старт.
   Зорге всё говорил и говорил, ощутимо дольше, чем Линкольн. Народ начал расходиться из парка. Когда социалист закончил словами: Присоединяйтесь к нам! Вам нечего терять, кроме своих цепей!, часть аплодисментов, что он получил, выглядела более облегчёнными, чем воодушевлёнными.
   Полицейские начали кричать:
   - Вы всё услышали! А теперь валите отсюда к чёртовой матери! Представление окончено. Идите по домам. - Один полицейский, стоявший у трибуны, повернулся к приятелю и произнёс: - Если хочешь знать, всех этих сумасшедших фанатиков-бомбистов следует взять и вздёрнуть. Вот это будет немалый шаг вперед к восстановлению страны.
   Он даже не пытался говорить тихо; возможно, он хотел, чтобы люди на трибуне его услышали. Зорге повернулся к Линкольну и произнёс:
   - Поглядите, как прислужники угнетателей разучили язык своих хозяев. Также можно увидеть, как они копируют мысли своих хозяев. Когда мы выйдем на баррикады...
   Однако Линкольн покачал головой.
   - Заметьте, что он не делает ничего по этому поводу. Первая поправка к Конституции защищает наше право на свободу слова. - Он издал смешок, унесённый ветром прочь. - Первая поправка защищает и его право на свободу слова, каким бы отвратительным я ни считал его мнение.
   Зорге скорчил кислое лицо.
   - Тьфу! Я порой думаю, вы, американцы, страдаете от избытка данной свободы.
   - Коли вы так считаете, вам следовало заключить союз с Бенджамином Батлером или демократами, а не со мной, - ответил Линкольн. - А когда вы говорите вы, американцы, то демонстрируете, почему социалистам до сей поры не удавалось себя показать. Вам следует помнить, что вы не можете смотреть на Соединённые Штаты и их граждан с некоей внешней позиции. Вы, мы все - их составная часть.
   Если бы он говорил со злостью, союз его крыла Республиканской партии и социалистами мог бы распасться прямо на том же месте, в тот же момент. Так или иначе, взгляд, которым Зорге одарил его, был, скорее, задумчивым, нежели разгневанным.
   - Возможно, сейчас вы затронули нечто важное. И в самом деле, возможно, - произнёс газетчик. Он продолжил задумчивым голосом: - Социализм во Франции отличается от социализма в Германии. Возможно, социализм в Соединённых Штатах окажется отличным от них обоих.
   - Слезайте оттудова, психи чёртовы, - крикнул тот же полицейский, что только что призывал их повесить, - пока оба не замерзли насмерть, да и я тоже.
   Зорге его, словно бы, не услышал.
   - Мне интересно, каким будет лицо социализма в Конфедеративных Штатах, когда, как доказывает диалектика, придёт время ему там появиться.
   Линкольн замер посередине лестницы вниз.
   - Чёрным, - предсказал он. - Среди всего пролетариата, наиболее угнетаемым и ценимым лишь за свой труд является негритянское население КША.
   - Интересное замечание, - сказал Зорге. - Сейчас там лишь люмпен-пролетариат, не имеющий интеллигенции, через которую он мог бы выплеснуть свою ярость. Однако, по прошествии времени, это также может измениться. - Он, похоже, внезапно заметил, что стоит на трибуне один. Столь же внезапно он осознал, насколько же замерз. - Брр! Идём же отсюда.
   Линкольн и Зорге, окружённые сторонниками, пробивали себе дорогу через парк Вашингтона. Кэбы ожидали их, чтобы вернуть обратно в Чикаго. В один запрыгнул Зорге. Он помахал Линкольну.
   - Сегодня город, завтра весь мир, - весело крикнул он, затем назвал кучеру адрес. Кэб прогрохотал прочь.
   Линкольн залез в другой кэб, склонив голову перед низким дверным проёмом.
   - Куда? - спросил его кучер. Он назвал адрес сына. Кучер ничего не ответил, только щёлкнул поводьями и поехал.
   Фридрих Зорге проживал в тесной, загромождённой грязной квартире в Саут-Сайде. Линкольн навещал его там. Он Линкольна в ответ не навещал; Роберт чётко дал понять, что хоть отцу в его роскошном доме и рады, отцовским политическим сторонникам - нет. Линкольн вздохнул. Придётся ему, и довольно скоро, искать свой собственный угол. Мысль о вожде социалистов, руководящем из особняка, показалась ему слишком абсурдной, чтобы о ней даже заикаться.
   Кэб медленно двигался среди чикагской суеты. Чем дальше он заезжал в город, тем более закопчённым становился снег на земле. Линкольн выглянул через немытое окно на суету и грязь.
   - Завтра мир, - тихо проговорил он. - Завтра - мир.
  
   Джеб Стюарт обозревал окружавшую его великолепную местность с чувством, более близким к отчаянию, нежели восхищению. Горы Сьерра-Мадре - продолжение Скалистых гор южнее границы США, были крутыми и коварными, полными бесконечных троп, недостаточно широких, чтобы два человека могли ехать в ряд, зачастую едва достаточными, чтобы мог проехать один человек верхом на верблюде, полные бесконечных долин, где бесконечное количество индейцев могло стать лагерем, ускользнув от его подчинённых. А перевозить орудия было ещё тяжелее, чем перевозить людей.
   Полковник Кэлхун Рагглс ехал всего в паре человек впереди Стюарта.
   - Жаль, Верблюжьему не удалось догнать чёртовых апачей, - сказал Стюарт. Едва эти слова слетели с его уст, он тут же пожалел о них; он знал, что Рагглс сделал всё, что мог, чтобы догнать краснокожих воинов.
   Командир Пятого кавалерийского полка Конфедерации обернулся через плечо.
   - Сэр, пред Богом клянусь, я думал, что мы догоним так же, как гончие догоняют енота. Они обдурили меня и моих бойцов, и я не стыжусь в этом признаться. Любой мужик, который способен обдурить моих бойцов, проходит у меня, как настоящий мужик.
   - Они годами обдуривали янки, - произнёс Стюарт, изо всех сил стараясь воодушевить Рагглса, после того, как ткнул его лицом в грязь. - Они и нам помогали дурить янки, не забывайте. Может, решили, что сейчас наша очередь.
   Полковник Рагглс покачал головой.
   - Это не так, по крайней мере, не совсем так. Когда они сожгли Кананеа, они прекрасно понимали, что мы им этого не спустим, поэтому и ускакали в горы. - Он крутил головой туда-сюда, но явно не для того, чтобы наслаждаться пейзажем. - И теперь мы должны их выкурить из норы. Ррр. - Звук, что он издал, был очень невеселым.
   За спиной Стюарта заговорил майор Горацио Селлерс:
   - Во всём этом деле есть одна светлая сторона.
   - Какая? Больше месяца плутать по горам и видеть апачей лишь тогда, когда они устраивают засады на наших разведчиков? - воскликнул Стюарт. Кэлхун Рагглс также недоверчиво покачал головой.
   Однако Селлерс, разумеется, нашёл, что ответить, сказав:
   - Если мы сможем выкурить апачей из их укрытий здесь, маловероятно, что они найдут новые, потому что во всём мире лучших мест не найти.
   - Боже, майор, вы правы, - сказал Рагглс. Стюарт неожиданно для себя тоже кивнул. Слова Селлерса, каким-то странным образом, стали утешением. Адъютант был прав - худших мест, чем тут, просто не существовало.
   Бойцы медленно, по-черепашьи, спустились в долину, где встали лагерем на ночь. Стюарт даже близко не имел таких же крупных сил, с какими вышел из Кананеа, преследуя апачей. Во-первых, снабжение крупных войск на этой изолированной территории невозможно. Во-вторых, охрана этого снабжения требовала немалого количества солдат. Часть припасов, чья охрана оказалась недостаточной, ныне находилась в руках апачей.
   На мгновение перед глазами Стюарта промелькнуло нечто маленькое, яркое и цветастое, словно бриллиант. Оно вперило в него на пару секунд взгляд своих блестящих чёрных глаз, затем упорхнуло прочь с невероятной скоростью и под совершенно невероятным углом.
   - Колибри! - поражённо проговорил он. Разумеется, в Вирджинии он видел колибри, привычных краснозобых архилохусов; в Эль Пасо водились другие, их он видел мельком, как они кружились с цветка на цветок, словно пчёлы-переростки. Но таких, с фиолетовым хохолком и блестяще-зелёным зобом, он прежде не встречал. Он задумался, какие ещё неизвестные создания водятся в этих горах.
   Похоже, он проговорил эту мысль вслух, поскольку майор Селлерс хрюкнул смешок.
   - Ну, во-первых, апачи, - сказал он.
   Он снял с лошади седло и уложил его на круглый бурый камень, затем принялся чистить лошадь. Как и для любого другого кавалериста, лошадь для него была всегда на первом месте.
   К Стюарту подошёл разведчик.
   - Сэр - заговорил он. - Там впереди есть тропа, похоже, апачи использовали её какое-то время назад. Вдоль неё валяется награбленное у мексиканцев - одёжка, сёдла, мешки из-под муки ну и типа того. Впрочем, ничего из этого нельзя назвать свежаком. Похоже, они прошли этой тропой в иное время, когда ходили в набег по окрестностям. Впрочем, это также может означать, что мы к ним приближаемся.
   - Может быть, - произнёс Стюарт, рассматривая вершины впереди. Некоторые из них до сих пор освещало солнце, хотя долина утонула в тени. Где-то там, среди этих хребтов, апачи шпионили за его лагерем, хотя у него самого не имелось ни малейшей надежды засечь их. Индейцы, вплоть до последнего человека, обладали очень острым зрением. А ещё они имели и отлично умели пользоваться подзорными трубами, забранными у армии США. Они могли знать, что он намерен делать, лучше него самого.
   Едва эта мысль посетила голову Стюарта, как Горацио Селлерс разразился серией злобных ругательств. Стюарт повернулся кругом.
   - В чём дело, майор? - поинтересовался он.
   - Седло пропало, мать его, - ответил Селлерс. - Я положил эту хреновину на камень, прямо сюда, - указал он, - и вот, пропало.
   Действительно, пропало.
   - Вы его там положили, - сказал Стюарт. - Я сам видел. Теперь его там нет.
   Его слова указывали на очевидное.
   - Это сукино отродье не могло же само встать и уйти, - сказал Селлерс. - Если найду ублюдка, что его упёр, заставлю пожалеть, что на свет родился. - Он пристально оглядел развеселившихся солдат, что наблюдали за ним и прислушивались. Стюарт подозревал бы их тоже - он их и подозревал. Любой солдат, который не захотел бы подшутить над своим командиром, стал бы первым такого рода на его памяти.
   Один боец указал на кусок кустарника из карликового дуба, высотой по пояс, стоявший на границе света костра.
   - Сэр, это не ваша сбруя?
   Взгляд Селлерса проследовал за вытянутым пальцем кавалериста.
   - Моя, господи! - прорычал он. - Как, мать вашу ети, она там оказалась? - Он развернулся к ближайшему кавалеристу. - Так, выкладывайте. Кто из вас, мерзких подлецов, его спёр?
   Вместо того, чтобы признаться, солдаты всё отрицали, причём каждый следующий делал это яростнее предыдущего. В своё время Стюарт наслушался немало лжи от множества солдат. Как и всё прочее, иногда она была хорошей, иногда плохой, иногда никакой. Либо эти люди являлись весьма талантливыми лжецами, либо...
   - Майор, велика вероятность, что вам говорят правду.
   - Так точно, сэр! - Майор Селлерс стал смирно настолько утрированно, что знак уважения стал издевкой. Он чётко развернулся и зашагал к седлу. Подобрав его, он издал вскрик, скорее изумлённый, нежели яростный.
   - Ах ты ж, сука! Вы это видели?
   Несколько человек, включая Стюарта, сказали: Нет. Многие добавили: А что там?, или аналогичное.
   - Броненосец. - Селлерс стоял на месте с седлом в руках и чрезвычайно дурацким выражением лица. - Должно быть, я положил его - он взвесил седло - сверху не на камень, а на здоровенного чёртова броненосца. Он только что смылся в кусты.
   Стюарт не без удовольствия произнёс:
   - Седло не могло взять и уйти само по себе, ага? А на этот раз оно, блин, так и поступило.
   Селлерс отнёс седло обратно к лошади и с огромной осторожностью уложил его на ровный чистый участок земли. Эта осторожность на всю оставшуюся ночь не уберегла его от безжалостных подколок со стороны солдат Конфедерации. Стюарт внёс в эти подколки и свою долю, может даже чуть больше. Если шныряющие вокруг апачи, где бы они ни были, смогли понять, из-за чего тут шум и гам, возможно, они тоже поржали.
   Впрочем, с наступлением утра время для смеха истекло. Армия Стюарта снова пришла в движение, идя по тропе, которую разведчики обнаружили прошлым вечером. Поначалу дорога была широкой и лёгкой, затем она сузилась и начала круто подниматься. Вьючный мул упал на бок и скатился на дно оврага. Он с трудом поднялся на ноги, ничего себе не попортив, не считая куска шкуры, содранного с бока. Несколько минут спустя ещё один мул сбился с шага. Его рёв ужаса внезапно оборвался на полпути вниз по каменистому склону. Когда он перестал катиться, то уже не поднялся, и не поднимется. Его голова была повернута под неестественным углом.
   Вскоре после полудня к Стюарту подбежал разведчик с находкой - патроном от Тредегара, который, видимо, обронил апач.
   - Должно быть, один из тех краснокожих, за которыми мы идём, сэр, - сказал парень. - Значится, мы на правильном пути.
   - Да. - Стюарт поднял голову. - Иначе и быть не может. - К югу от границы, в те времена, когда это ещё было к югу от границы, Тредегары были весьма редки. - Может быть, мы их ещё нагоним. - Он нахмурился. - Либо они обронили его нарочно, чтобы ты нашёл, и завести нас в ловушку. - Он приказал разведчикам идти вперёд, ещё нескольким бойцам он приказал вскарабкаться на гребень, чтобы высмотреть, не затаилась ли на их флангах засада.
   В следующей долине, куда они зашли, обнаружились остатки мексиканского военного лагеря. Лагерь выглядел брошенным в великой спешке более двух лет назад, а потом его разграбили индейцы.
   - Они пытались их задавить, - произнёс полковник Кэлхун Рагглс.
   - Да, и поглядите, что они из этого получили. - Майор Селлерс говорил так, словно выносит приговор.
   - У нас получится лучше, - сказал Стюарт. - Мексиканская империя ни в коей мере не относилась к тем, к кому можно было бы применить слово энергичный в отношении их борьбы с индейцами. Это сделаем мы, поскольку отсюда им бежать уже некуда.
   - Они могут уйти в США, сэр, - сказал Селлерс.
   Стюарт покачал головой.
   - После того, как они объединились с нами против янки, нет. США, скорее, их перебьют, чем станут просто смотреть, уж попомните мои слова. Мы поступили бы так же. Если бы банда команчей пришла из Нью-Мексико и захотела встать на нашу сторону против чёртовых янки, мы бы им позволили?
   Рагглс лучше всех разбирался в этом вопросе, он и сказал:
   - Никак нет, сэр. Подобное случалось раз-другой, вскоре после Войны за Сецессию - некоторые команчи решили, будто могут стравить нас и Соединённые Штаты друг против друга. - Улыбка у него вышла совершенно мрачной. - После этого стервятники несколько дней ели всласть.
   Пройдя двумя долинами глубже в горы, конфедераты наткнулись на заброшенный лагерь апачей, на этот раз, не старый - угли в кострищах до сих пор теплились, над говяжьими костями роились мухи.
   - Вот теперь мы хоть куда-то идём - произнёс Стюарт с куда большим удовлетворением, нежели когда армия вторглась в божественно прекрасную и адски пересечённую местность Сьерра-Мадре. - Если мы сядем им на хвост, они начнут совершать ошибки, а этого они себе позволить не могут.
   Он выкрикнул приказы. Из долины вели три тропинки. По ним спешно поскакали конные разведчики. В течении полуминуты тишину разорвали три взрыва. Когда всё устаканилось, оказалось, что они потеряли четверых человек убитыми и с полдюжины ранеными. Один раненый, из тех, кому повезло, сказал Стюарту:
   - В землю зарыли заряд, сэр, с веревкой, которую мог зацепить человек или конь. - Сквозь повязку на его руке проступала кровь. - Не думал, что ублюдочные апачи знают о таких маленьких уловках.
   Стюарт и майор Горацио Селлерс переглянулись. Оба заговорили одновременно:
   - Батсинас. - Стюарт продолжил: - Как зовут того янки, который изобретает новую штуковину каждое утро ещё до завтрака? Том Эдисон, вот я о ком. У апачей в лице этого парня появился свой штатный Том Эдисон.
   - Если они начнут закладывать на дорогах мины, мы не сможем за ними гнаться, - сказал Селлерс.
   - По этой местности мы в любом случае не сможем гнаться за ними. - ответил на это Стюарт. - Но если нам получится изловить их - вот это пойдёт в зачёт.
   - Чёртовы краснокожие даже намёка нам не дают на то, куда движутся, - невесело проговорил Селлерс. - Если они заложат мину на одной тропе, а две других не тронут, мы получим вполне чёткое понимание, куда они идут.
   - Не обязательно, - сказал Стюарт. - Мина на тропе может с легкостью завести нас в засаду, или повести по ложному следу в той же степени, что и показать, куда идут индейцы. У них более чем достаточно сообразительности, чтобы поступить подобным образом. Мы это уже видели.
   Майор Селлерс стал ещё невеселее, когда, наконец, кивнул.
   - Я же говорил, надо было их перебить, - пробормотал он.
   - На территории Нью-Мексико от них было немало пользы, - сказал Стюарт. - Если бы они не повздорили с мексиканцами, мы до сих пор оставались бы в хороших отношениях. - Он вытянул шею, чтобы осмотреться. За какой скалой прятались апачи с Тредегарами? В каких кустах они затаились? Он даже догадаться не мог, и это его тревожило. Он пробормотал себе под нос: - Теперь нам нужно постараться, чтобы они не перебили нас.
   Не без опасений он двинул войско по тропе, которую разведчики сочли используемой чаще всего. Колонна прошла совсем недалеко, как сверху с горных склонов с грохотом посыпались валуны. Лавина смела с тропы в овраг внизу несколько человек, лошадей, верблюдов и мулов. В какой-то миг Стюарт разглядел людей наверху, пока они рассматривали результат своей работы. Когда конфедераты открыли по ним огонь, те исчезли. Стюарт надеялся, что его людям удалось кого-нибудь подстрелить, но биться за это об заклад он не стал бы.
   - Давай, - крикнул он солдатам. - Просто продолжаем преследование, вот и всё.
   Где-то в полумиле дальше, ещё один оползень забрал своё. Конфедераты упрямо шли дальше.
   - Вот в чём разница между нами и Мексиканской империей, - произнёс майор Селлерс. - Если апачи немного наподдавали мексиканцам, те уходили. Должно быть, краснокожие решили, что мы поступим так же. - Он покачал головой. - Этому не бывать.
   - Нет, не бывать, - сказал Стюарт. - Мы научим их решать иначе.
   Вероятно, настойчивость его армии начала обучать индейцев этим новым решениям. Либо, он в итоге выбрал правильную тропу, и приближался к лагерю, обустроенному людьми Джеронимо после того, как они бросили убежища, найденные его бойцами ранее. Какой бы ни была причина, апачи начали стрелять по конфедератам со склонов наверху, и из-за камней и кустов впереди.
   Подстреленные солдаты вопили. Те, кого не подстрелили, впрочем, бросились в бой с яростным наслаждением. Если апачи будут стоять и сражаться, они смогут отплатить им. Согласно приказу, что выкрикнул Стюарт, его люди спешились, дабы иметь возможность передвигаться по местности, которую верхом не преодолеть, и двинулись вперёд. Их серо-ореховые мундиры в процессе наступления были трудно различимы среди скал и земли.
   Стюарт выкрикнул приказы и вестовому. Боец бросился по тропе, преодолевая волну солдат, двигавшихся вперёд. Свою работу он сделал лучше, что значило - быстрее, чем Стюарт смел надеяться. Прошло всего несколько минут, и первое, а затем и другое полевое орудие принялось обрушивать снаряды на позиции, где сражались апачи. Протащить эти орудия по тому, что в горах Сьерра-Мадре считалось за тропы, было каторжной - хорошо ещё не убийственной - работой, но сейчас этот труд окупился сторицей.
   Апачам не понравилось оказаться под артиллерийским обстрелом, или же, возможно, он нервировал их, поскольку они не были привычны к нему, в отличие от свиста пуль. Некоторые покидали укрытия - ошибка, зачастую, фатальная. Крича и вопя, пешие конфедераты продвигались вперёд.
   Солдаты армии США, окажись они на позициях, удерживаемых апачами, зацепились бы за неё и заставили бы своих противников-конфедератов дорогой ценой оплатить каждый пройденный фут. Если бы Стюарт оборонял эту позицию против янки, он поступил бы так же. Впрочем, апачи сражались, не растрачивая людей. Ему это было знакомо. Когда они оказывались под давлением, они не видели ничего постыдного в том, чтобы убежать от опасности.
   По мере того как бойцы армии КША находили всё меньше целей, реальных или воображаемых, стрельба постепенно стихала. Стюарт был уверен, что его люди периодически стреляли по кустам и скалам, и даже - он обернулся на майора Селлерса, - по броненосцам.
   - Вперёд! - выкрикнул он, и колонна пошла вперёд.
   Через несколько сотен ярдов от того места, где апачи держали оборону, тропа привела в ещё одну широкую плодородную долину. Из родников со склонов холмов стекала вода. Даже зимой здесь кругом было зелено. Щебетали и пели птицы. Жужжали мухи. Здесь у апачей был лагерь. Этот был брошен гораздо поспешнее, чем тот, что армия Стюарта прошла утром. Скорбно мычала пара бычков, которых апачи не смогли забрать с собой.
   Майор Горацио Селлерс потёр руки.
   - Боже, наконец мы сели им на хвост!
   Джеб Стюарт огляделся, как оглядывался в предыдущем лагере. Кроме своих людей он никого не заметил. Это не означало, что его самого никто, кроме его людей не видел, и он это понимал.
   - Им было, куда бежать, - сказал он, не испытывая той радости от изгнания индейцев с насиженного места, которую должен был бы испытывать.
   - Рано или поздно, мы их догоним, - сказал адъютант.
   - Да, полагаю, догоним, - согласился Стюарт. - Как вы и сказали, майор, мы намного упрямее мексиканцев. Однако пока я не попутешествовал по этим землям, я и не осознавал, сколько же здесь укромных мест. На этой работе мы пробудем ещё долго, боюсь, вероятнее всего, годы.
   Рот Селлерса дёрнулся.
   - Не очень-то мне нравится это замечание.
   - Равно как и мне, ни капельки. - Стюарт выпрямился. - И всё же, эту работу надо выполнить, и мы её выполним... рано или поздно. - Едва произнеся последнее слово, он тут же пожалел о нём. Затем он вновь оглядел Сьерра-Мадре. Он вздохнул. Рано или поздно, это пришлось бы сказать.
   Из кустика настолько маленького, что ни один белый даже не подумал бы использовать его в качестве укрытия, рявкнула винтовка. Что-то сильно ударило Стюарта в живот. Он охнул, словно от острого расстройства желудка.
   - О, Боже! - выкрикнул Горацио Селлерс. - Генерала подстрелили!
   Следующее, что понял Стюарт - он лежит на земле. Кто-то издавал звук, какой издаёт лиса, попавшая лапой в капкан. Он понял, что звук издаёт сам. Появилась боль. Очень сильная. Гораздо хуже, чем очень сильная. Она была жуткой, ужасной, всепоглощающей. Он корчился и стонал, а затем завопил, не стыдясь этого. Толку от этого не было.
   Селлерс, склонившийся над ним, крикнул:
   - Приведите хирурга, мать вашу!
   Сквозь пальцы Стюарта в том месте, где он держался за себя, проступала кровь. От хирурга тоже не будет никакого толку. Желая вновь потерять сознание, Стюарт был в этом более чем уверен. Он вновь вскрикнул. Не смог с собой совладать. Рано это будет или поздно, он уже ничего не увидит.
  
   Бригадный генерал Джордж Кастер бросил в печурку в своей квартире в Форте Бентон ещё угля. Огонь в печурке светился ярко-красным. Несмотря на это, никакого тепла он не чувствовал. Снаружи завывала метель.
   Он чиркнул спичкой о подошву ботинок и закурил сигару. Либби бросила на него неодобрительный взгляд.
   - Тебе это так нужно? - требовательным тоном спросила она.
   - Мне это долбонужно, - произнёс Кастер и втянул дым. Теперь он больше не кашлял. Порой дым даже имел приятный вкус.
   - Долбо? - Либби упёрла руки в бока. Её глаза горели. Она была очень решительным человеком. - Оти, ты обещал не ругаться не только когда я могу услышать. Ты обещал не ругаться вообще.
   Кастер отметил в сигаре ещё одно приятное свойство - она давала ему оправдание какое-то время не разговаривать. Либби была не просто решительна; она была настырна, словно терьер. Том бы оценил, как неодобрительно она отнеслась к его новым порокам. Том тоже её любил, любил, как брат. Бедный Том. Кастер гадал, исчезнет ли когда-нибудь эта пустота внутри него. Он считал, что нет. Когда он больше не мог использовать сигару, как повод молчать, он произнёс:
   - Времена изменились, и отнюдь не к лучшему.
   - И, - непримиримо продолжала Либби, - ты обещал сестре больше никогда не пить спиртное, и я в курсе, что и эту клятву ты нарушил.
   - Когда я ей это обещал, я и представить не мог, чтобы моя любимая страна не единожды, а дважды претерпит унизительное поражение от рук чернозадых республиканцев, - сказал Кастер. - Можно ли винить меня в том, что я ищу утешения?
   - Может, я и не стала бы винить тебя в поисках утешения один раз, пускай это и стало бы нарушением обещания, - произнесла Либби. - Но ты вернулся к привычке, которую бросил давным-давно, ты потворствовал ей не один раз, а многократно.
   Причина этому была проста: спустя двадцать лет Кастер вновь открыл, насколько же ему приятно ощущение текущего по утробе виски. Однако озвучивать эту мысль он счёл бестактным, и сказал взамен:
   - Я гораздо умереннее, чем в прежние времена.
   - Если это означает, что ты не ходишь по улицам шатаясь и блюя через каждую пару шагов, то да, это так. - От столь ядовитого голоса Кастер вздрогнул, чего не случалось с ним под огнём противника. Она неумолимо продолжала: - Но если ты считаешь, что держишь обещание, я с этим не согласна.
   Кастер не ответил. Он ощущал себя в ловушке. Не только потому, что метель мешала ему убежать от жены, она также мешала ему убежать от полковника Генри Уэлтона. Уэлтон представлял собой образец военной тактичности; ни один его поступок, ни одно высказывание не могло быть истолковано, как оскорбительное по отношению к новоназначенному командиру, который ныне проживал в месте, которое когда-то считалось его фортом. В то же самое время, Кастер испытывал чувство, что ему тут рады, как больному холерой на последней стадии.
   Похоже, Либби достала эту мысль прямо из его головы.
   - Этот дурацкий пехотный полковник считает, будто должен получить больше заслуг за битву при Тетоне, Оти, - сказала она. - Не представляю, почему, но он определенно так считает. Каждый хочет получить часть той славы, которая целиком принадлежит тебе.
   Что бы она ни думала о недостатках Кастера (а она редко воздерживалась от того, чтобы изложить ему своё мнение), она, как и он, была полна решимости выжать всё возможное из его достоинств.
   - Я до сих пор убеждён, и останусь убеждён, что мы в равной степени хорошо действовали бы против британцев, как с орудиями Гатлинга, так и без них, - сказал он. - Я знаю, Том поддержал бы меня. Святый Боже, если бы он мог это сделать! Хотелось бы, чтобы этих дурацких штук на поле боя вообще не было, тогда и повода для споров не появилось бы.
   - Конечно же, - успокаивающим голосом проговорила Либби. Затем её брови, тонкостью и изяществом которых она гордилась, нахмурились. - Хотелось бы, чтобы и этого полковника Рузвельта на поле боя тоже не было. Он украл изрядную часть славы, которая, в противном случае, досталась бы тебе.
   - Я об этом думал, - сказал Кастер, - и пришёл к выводу, что это не имеет значения.
   - Как это - не имеет? - возмущённо воскликнула Либби. Он кивнул, пусть и едва заметно; ему удалось отвлечь её от его недостатков. Она продолжала: - Как ты можешь говорить, что это не имеет значения, когда он владеет тем, что должно быть твоим?
   - Потому что, владеет он там чем-то или нет, как он может этим воспользоваться? - сказал Кастер. - Он - полковник добровольцев, чей полк был уволен со службы в армии США, поэтому повредить моей военной карьере он не может. К тому же, он - щенок двадцати трёх лет от роду, поэтому он не может быть моим соперником на политическом поприще, в силу его возраста Конституция запрещает ему участвовать в подобных мероприятиях. Ч. Т. Д., как говорили мои наставники в постижении таинств геометрии.
   - Может, всё и так, - сказала Либби, затем неохотно добавила: - Полагаю, всё так. Тем не менее, я крайне рада, что он уехал из Форта Бентон. Говори о нём, что пожелаешь, но амбиций у этого человека хватит на сотню Генри Уэлтонов. Опровергни, если сможешь. - Её подбородок демонстрировал неповиновение.
   - Пусть имеет столько амбиций, сколько пожелает, - сказал Кастер. - Его желания не могут посягать на мои.
   Её голос практически перешёл в шёпот.
   - Считаешь, ты можешь выдвинуться в президенты? Думаешь, тебя выдвинут в президенты?
   - Могу, - ответил он. - Джексон смог, Гаррисон смог, Тейлор смог. Уинфилд Скотт тоже смог, пусть и проиграл выборы.
   - Любой, кто через год выйдет против Блейна, не проиграет, - сказала Либби.
   - Да, я тоже так считаю, - согласился Кастер. - Моё выдвижение зависит от того, смогу ли я оставаться в поле зрения публики с сего момента и до выборов, а также от того, согласятся ли лидеры партии, чтобы моё имя было озвучено на съезде.
   - И любая слава, какую ни обрёл Рузвельт за твой счёт, делает оба этих события менее вероятными, - указала ему Либби. - Вот. Видишь? Ты противоречишь сам себе. - Она приняла победоносный вид, словно это она изгнала вторгшихся британцев.
   Не успел Кастер ответить, как в дверь его квартиры постучали. Сквозь вой ветра раздался голос солдата:
   - Приветствия от полковника Уэлтона, генерал, не желаете ли вы со своей дамой присоединиться к нему за ужином?
   - Да, мы придём, - сказал Кастер, после чего обратился к Либби: - Утеплись, моя дорогая, посмотрим, что повара сделали на, или с, ужином. - Её пальто было сделано из ангорской овцы, очень тёплое. Его собственное, сделанное из буйволиной шкуры, не менее хорошо послужило ему в походах.
   Тем не менее, едва он вышел из квартиры, первый ужасающий вдох ледяного воздуха едва не проморозил его насквозь через лёгкие. Он застучал зубами. Мгновением позже он услышал, что у Либби тоже зуб на зуб не попадает.
   Вокруг него вился снег, превращая в приключение даже короткую прогулку до офицерской столовой. Дорога была трудно различима, поскольку ставни столовой, как и везде в Форте Бентон, были заперты, чтобы удерживать тепло. Кастеру пришлось искать защёлку наощупь. Лишь когда он открыл дверь, жёлтый свет лампы осветил бесконечные завихрения снега, и не успел он её открыть, как изнутри раздались крики: Закройте!.
   Он жестом пригласил Либби входить, затем прошёл в столовую сам и закрыл за собой дверь. Первый вдох тёплого воздуха внутри оказался столь же головокружительным, как и первый вдох морозного воздуха снаружи. По лбу Кастера потёк пот. Он поспешно снял пальто. Либби последовала его примеру.
   - Добрый вечер, генерал Кастер, мэм, - произнёс Генри Уэлтон. Он встал и отсалютовал.
   Кастер отсалютовал в ответ.
   - Вечер добрый, полковник, - сказал он. Да, всё идеально чётко, идеально корректно и холоднее метели за окном. Всё обстояло именно так, как было с тех самых пор, когда он привёл Пятый кавалерийский обратно в Форт Бентон в самом начале года. Он принюхался и улыбнулся.
   - Что на ужин? - спросил он. - Что бы это ни было, пахнет хорошо.
   Его притворству, порой, удавалось сломать этот лёд. Сегодня был один из таких случаев. Генри Уэлтон улыбнулся ему в ответ и ответил обыденным тоном:
   - Жареная картошка с нашего собственного огорода, варёные бобы с солониной и жареные луговые тетерева. - Он даже осилил небольшую шутку: - В это время года держать мясо свежим не так уж и сложно.
   - И в самом деле. - Кастер попытался пошутить в ответ: - В это время года также не сложно и держать мясо жёстким.
   Уэлтон вновь улыбнулся. Как и парочка офицеров помладше. И Кастер, пусть и с некоторым усилием. Помогло несильно. Он и офицеры уэлтонова Седьмого пехотного улыбались дежурными улыбками, подобно едущим друг другу навстречу возницам.
   Кастер любил жареную картошку, хотя ещё больше он обрадовался бы жареному луку, да и вообще, луку в любом его виде. Бобы с ветчиной оказались бобами с ветчиной; их он ел годами; он почти не замечал их на тарелке, за исключением тех случаев, когда они помогали набить брюхо. Луговые тетерева ему понравились. Мясо у них было тёмным и с очень насыщенным вкусом.
   По столу ходила пара бутылок виски и кувшин с лимонадом из концентрата. Большинство офицеров пило виски. Либби наполнила свою жестяную кружку лимонадом и настойчиво протянула кувшин Кастеру.
   - Не желаешь ли себе, Оти?
   Для всех, кто плохо её знал, прозвучало совершенно безвредно. Для Кастера, с точностью наоборот.
   - По такой погоде я скорее выпил бы чего-нибудь такого, что поможет согреться, - сказал он. Одна бутылка виски оказалась в пределах досягаемости. Он налил себе, не слишком много, по крайней мере, и высоко поднял кружку. - Да низойдёт раздрай на врагов наших!
   Даже Уэлтон со своими офицерами не мог придраться к этому тосту. Они выпили с Кастером. Пока спиртное текло по горлу, Либби одарила его взглядом, который должен был полностью нейтрализовать согревающий эффект, но не вполне справился. Более она ничего не сделала. На публике она со всех сторон поддерживала Кастера, поскольку иное поведение могло навредить его перспективам. Что она могла высказать, когда они вернутся в квартиру, уже другой вопрос. Кастер не стал об этом даже думать. Дабы помочь себе об этом не думать, он налил себе в кружку ещё виски. Либби вновь одарила его ледяным взглядом.
   - Раздрая в стан наших врагов, уж точно, - сказал Генри Уэлтон. Он тоже пил виски, и ни капли этого не скрывал. - Это лучшее, что может им навредить, с нашей точки зрения, и единственное, что может низвергнуть их до нашего уровня.
   Когда речь заходила о политике - за вычетом, разумеется, политических амбиций самого Кастера - Кастер и офицеры Седьмого пехотного расходились не очень далеко. Они почти единогласно проклинали администрацию, находящуюся в Вашингтоне, хотя, скорее в Филадельфии, обстреливаемой из Вашингтона. Лишь присутствие Либби и ещё нескольких офицерских жён удерживало их от выражения своего мнения словами более крепкими, чем те, что они использовали.
   - Когда мы затевали эту войну, мы ни черта не понимали, зачем это делаем, равно, как и сейчас не понимаем ни черта, чего делаем, добиваясь мира, - сказал Кастер.
   - Блейн не может переварить, что придётся отдать половину Мэна, - морщась, проговорил Уэлтон. - Если он так поступит, то штат, куда мы его обратно отправим, станет меньше.
   - Следовало повесить Линкольна, только гляньте, как он будоражит чернь сейчас, и этого долбанного идиота Блейна тоже следует повесить, - сказал Кастер. Даже с виски в желудке, он не матерился в присутствии женщин.
   - Вот, что бывает, если выбирать республиканцев, - сказала Либби. В этом её мнение совпадало с мнением мужа.
   - Когда мы, наконец, добьёмся мира, если мы, наконец, добьёмся мира, это будет позорище, не что иное, как ложь и обман, - сказал Кастер. - Всегда так было. Рано или поздно, Пятый вернётся в Канзас, мы будем скакать вдоль границы с КША, и совершенно, блин, точно, будут просачиваться команчи и кайова, они будут жечь фермы, убивать мужчин и делать чего похуже с женщинами, а потом возвращаться на Индейские территории, где мы их не достанем. Так было с самой Войны за Сецессию, и что мы могли сделать? Ничегошеньки, как по мне. - Повисло молчаливое согласие. Кастер добавил: - Всегда так было, и в ближайшее время я не вижу, чтобы оно смогло измениться. Хотелось бы, но не увижу.
   Один из офицеров Генри Уэлтона не слишком тихо пробормотал:
   - Хотелось бы мне, чтобы Иисус вернул Пятый обратно в Канзас, и он, к дьяволу, более не висел бы у нас на плечах.
   В помещении вновь повисло молчаливое согласие, уже не такое единодушное и дружественное, как предыдущее. Кастер мог взорваться. Вместо этого (он даже заметил удивлённый взгляд Либби) он отпил виски и притворился, что не услышал. Когда Пятый вернётся в Канзас, он не последует за ним, уж по крайней мере, не в качестве командира полка. Эта должность не соответствует званию бригадного генерала. Возможно, как то было с Джоном Поупом перед его отправкой в Юту, он возьмёт командование над несколькими полками. Возможно, военное министерство вернёт его в Вашингтон, дабы он помог там прибраться. Независимо от того, будет это его работа или нет, кому-нибудь придётся этим заняться.
   А возможно, когда наступит 1884 год, он сложит с себя полномочия, снимет мундир, наденет гражданский костюм и цилиндр, и будет сражаться не с британцами, конфедератами, или индейцами, а с явными и многочисленными проявлениями беззакония республиканцев. Это, впрочем, зависело не только от него. Придётся выяснить, что и кого лидеры демократов держат в уме.
   - Генерал, когда вы отправитесь обратно в Канзас, не соизволите ли вы оставить нам несколько расчётов орудий Гатлинга, дабы сдержать очередное британское вторжение?
   - Что ж, конечно, - произнёс Кастер. - Строго говоря...
   Он намеревался сказать: Да забирайте эти долбанные штуковины до последней. Не успел он это сказать, как заметил пристальный взгляд Либби. Этот взгляд напомнил ему о бойне, которую Гатлинги устроили кайовам. Это можно повторить. Том, наверняка, тоже так решил бы.
   - Строго говоря, можете взять несколько штук, - смягчил он собственные слова.
   - Благодарю, сэр. - Судя по тону Уэлтона, тот ожидал, что Кастер отдаст ему все устройства.
   Кастер не смог сдержать смешок, возможно, из-за виски. Нельзя быть настолько предсказуемым.
   - Зайдите ко мне завтра, полковник, и мы попробуем договориться, сколько сможем оставить здесь, а сколько отправится с нами.
   - Есть, сэр, так и сделаю, - ответил Уэлтон. - Желаю вам всего наилучшего на пути в Канзас. - Сказано было более вежливо, чем сформулировал младший офицер, но значение осталось прежним. Генри Уэлтон не хотел, чтобы в одном вигваме с ним оставался более большой вождь.
   Когда ужин закончился, Кастер и Либби вернулись в свою квартиру. Снаружи было холодно, гораздо холоднее, чем когда они отправлялись в столовую. Внутри было мило и тепло. Либби произнесла лишь одно слово:
   - Виски.
   Мгновенно здесь стало холоднее, чем снаружи под снегом. Кастеру захотелось выпить ещё.

Глава 20

   - Значит, договорено, генерал? - спросил Альфред фон Шлиффен. - Вы отправите своих офицеров в Берлин изучать методику Германской империи? - Что означало: Вы отправите своих офицеров в Берлин учиться поступать правильно?, но, пусть и не будучи дипломатом, он знал, как строить фразы правильно.
   Генерал-майор Уильям С. Роузкранс почесал кончик длинного носа, затем кивнул.
   - Договорено, полковник, - сказал он германскому военному атташе. - Хотя согласны на это президент, госсекретарь и я. У Королевских ВМС, впрочем, иное мнение на этот счёт.
   - Если бы президент Блейн некоторое время назад согласился на установление мира, британцы не нашли бы необходимости держать блокаду всё ещё, - сказал Шлиффен.
   - Я до боли осознаю сей факт, - произнёс Роузкранс и в его голосе, действительно, слышались болезненные нотки. - Я бы сказал, вся страна до боли осознаёт сей факт, вся страна, не считая одного-единственного человека.
   - Что можно сделать, чтобы убедить его? - сказал Шлиффен. - Даже если он готовится к новой войне, воевать дальше сейчас он не может. Ему нужно выиграть время, пока США преодолеют последствия этого столкновения. Так всегда было. Так, я считаю, и всегда будет.
   - Вам известна басня о безмозглом осле, выбиравшем из двух стогов сена, полковник? - спросил Роузкранс. Когда Шлиффен кивнул, генерал-аншеф продолжил: - Что ж, сэр, Джеймс Г. Блейн и есть тот самый осёл, за вычетом того, что оба стога отравлены. Если бы вы были моим полковником, а не кайзера, я бы также сказал, что он - жопа призового скакуна. Но вы таковым не являетесь, так что воздержусь от комментариев.
   - Но вы только что... - Шлиффен оборвал сам себя, точно поняв, что сейчас сделал Роузкранс. Военный атташе шмыгнул носом, словно простудился. Ранее он чувствовал исходящий от Роузкранса запах спиртного. Сейчас он его не чувствовал. Гнев и разочарование также могут довести человека до неосмотрительности.
   Роузкранс продолжал:
   - Один стог сена - это заключить мир с ублюдками, что нас побили. Но это значит признать, что они нас побили, а он пойти на это не может. Другой стог - это снова с ними воевать. Но если мы так поступим, случится лишь то, что они снова нас побьют. Он всё понимает, но его от этого тошнит. Поэтому ему не остаётся ничего, кроме как притворяться нерешительным. Впрочем, придурок и в этом имеет немалый опыт, как считаете? По любому, в последнее время у него имелось достаточно практики.
   - Но эта притворная нерешительность... - Шлиффен попробовал термин на вкус и повторил его: - Эта притворная нерешительность не может длиться долго. Блейн должен помнить, он не один, кто может снова войну начать. Поздно или рано, ваши враги заставят вас драться, если вы не подчинитесь сейчас. Эта блокада - лишь малая часть. Может появиться гораздо большее. И появится гораздо большее.
   Морщины Роузкранса стали глубже.
   - Да, знаю я, чёрт подери. У вас в Ричмонде есть друг, в смысле, ваш атташе в Конфедеративных Штатах.
   - Aber naturlich, есть мой коллега. - Шлиффен дал поправку машинально. Со смерти жены, да и в немалой степени до смерти жены, он был настолько погружен в работу, что на друзей у него не оставалось времени.
   - Значит, скоро вы получите от него весточку, так или иначе, о том, что конфедераты подводят войска к Потомаку, - сказал Роузкранс.
   - Да, я об этом слышал, - сказал Шлиффен, кивнув. - Я не собирался об этом говорить, если бы не начали вы; это не моё дело.
   - Они подводят немало войск. - Голос Роузкранса была тяжёлым, полным горечи. - Железные дороги позволяют спешно перевозить множество войск, что гораздо проще, чем вести их по обычным дорогам по колено в грязи. К границе они приближаются ни для собственной забавы, ни для нашей.
   - Вы также передвигаете войска, насколько я знаю, - сказал Шлиффен.
   - О, да. - Генерал-аншеф армии США качнул головой вверх-вниз. - Если они по нам ударят, мы зададим самый лучший, блин, бой, какой сможем, не сомневайтесь в этом ни на минуту, полковник, самый лучший, какой сможем. Но, чего вы, возможно, не слышали, - он практически перешёл на шёпот, словно мальчишка, рассказывавший о лешем или зубастом гоблине, - так это того, что генерал Джексон вернулся в Ричмонд.
   - Нет, этого я не слышал, - сказал Шлиффен. В этих словах он также расслышал, что Роузкранс сломлен. Неважно, сколько человек США подведут к Потомаку, Джексон найдёт способ их разбить, поскольку Роузкранс уверен, что Джексон обязательно найдёт способ их разбить. Кто-то - Шлиффен был раздражён тем, что не смог вспомнить, был ли это Наполеон или Клаузевиц - мудро заметил, что на войне мораль относится к материальному фактору в пропорции три к одному. Как когда-то давно австрийская и прусская армии шли в бой против Бонапарта, будучи ещё до начала сражения уверенными в своём поражении, так и Роузкранс сейчас относился к перспективе противостояния с Джексоном.
   - Что ж, это правда; в бога душу мать, это правда, - сказал Роузкранс.
   Шлиффен слушал его вполуха, силясь вспомнить, какой же военный гений выразил упомянутую максиму. Не смог. Подобно хрящику, застрявшему меж двух коренных зубов, эта мысль будет донимать его, пока он с ней не покончит. Он встревожился, когда Роузкранс произнёс нечто такое, что полностью пролетело мимо него.
   - Что, простите? - переспросил он, смущённый одной профессиональной неудачей за другой.
   - Я сказал, сейчас бы нам пригодилось несколько друзей по всему миру, - повторил Роузкранс.
   - На этой войне у вас нет друзей, которые вам помогли бы, - сказал Шлиффен. - И это был, как я слышал от многих американцев, замысел вашего президента Вашингтона. Этот человек не является вашим президентом уже много лет. Наверное, настала пора решить, что дела с его времён, возможно, изменились.
   - Я скажу вам, чего я собираюсь решить, - яростно проговорил Роузкранс. - Я собираюсь решить, что Вашингтон никто иной, как вонючий вирджинец, и повстанчики могут, блин, забрать себе и его самого, и его замыслы, вместе.
   Шлиффен не улыбнулся. Он взял за правило не улыбаться. Не только потому, что улыбка могла навредить его собственным интересам и интересам страны, он был настолько строго-умеренным человеком, что улыбаться ему давалось весьма нелегко. В своей обычной осторожной манере он произнёс:
   - Надеюсь, то же самое вы скажете своему президенту и министру иностранных дел, нет, госсекретарю, так это у вас называется.
   - Я говорил об этом с того самого момента, когда всё слетело с тормозов и понеслось под откос, - ответил Роузкранс. - Говорил всем, кто выслушает. Полковник, если вы считаете, что президент Блейн намерен ко мне прислушаться, лучше передумайте. Если вы считаете, что он вообще способен к кому-нибудь прислушаться, передумайте ещё раз.
   - Это не есть хорошо, - сказал Шлиффен.
   Зазвонил телефон. Роузкранс дёрнулся, словно его ужалил слепень.
   - Угадайте, кто, - сказал он и мученически вздохнул. - Может, он и не слушает, но Господи, как же он любит говорить.
   Шлиффен покинул кабинет генерал-аншефа. Позади Роузкранс рычал в новомодный агрегат. Едва Шлиффен вышел в приёмную, капитан Сол Берриман с мученическим видом глянул поверх своих бумаг.
   - Auf Wiedersehen, Herr Oberst, (до свидания, господин полковник - нем.) - сказал он.
   - До свидания, капитан, - ответил Шлиффен. Он более чем симпатизировал адъютанту Роузкранса, способному молодому человеку, застрявшему на должности, где его способности несли стране меньше пользы, чем могли бы на передовой.
   Календарь сообщал о том, что до наступления весны оставалась лишь пара дней. Несмотря на заявления календаря, с неба сыпался дождь со льдом. Шлиффен едва его заметил, пока шёл к ожидавшей его коляске, и забирался внутрь. Он находился в другом месте. Наполеон или Клаузевиц? Клаузевиц или Наполеон? То, что он не мог добиться того, чтобы хорошо известный ему факт поднялся и встал по стойке смирно, приводило его в ярость.
   - Обратно к зданию консульства, полковник? - спросил кучер.
   - Да, - бросил Шлиффен. На стук зубов кучера он обращал не больше внимания, чем на погоду, этот стук вызвавшую. Колёса коляски пошли немного юзом по обледенелым булыжникам, но затем шипы на подковах лошади взяли сцепление и коляска покатилась.
   Несмотря на погоду, неподалёку от здания военного министерства проходило несколько политических демонстраций. Социалисты - подумал Шлиффен, заметив мокрые красные флаги, висевшие на флагштоках. В Германии он повидал больше социалистических демонстраций, чем ему хотелось бы, но в Соединённых Штатах до сей поры не встречал выступлений подобного масштаба.
   Когда он доложил об увиденном германскому послу в США Курду фон Шлёцеру, тот кивнул.
   - Одна из фракций собственной партии Блейна объединилась в своей повестке с социалистами, - сказал Шлёцер.
   - Правда? Я не слышал. - Если политика не влияла на военное дело, Шлиффен мало обращал на неё внимания.
   Шлёцер взглянул на него так, словно давал понять, что ему следовало отнестись к этому вопросу повнимательнее.
   - Если не будет мира, то скоро у нас тут будут уличные бои. Теперь, когда социалисты стали сильнее, мы можем получить революцию. Красную революцию, - сказал он. - Это земля революции. А социалисты, в смысле, новые социалисты, знают и пользуются этим.
   - Боже упаси, - сказал Шлиффен. - Если они решат устроить революцию, да будут встречены они железом и кровью. - Произнеся известную цитату Бисмарка, он кивнул Шлёцеру. - Вы же знаете, того же мнения я придерживаюсь в отношении социалистов в фатерлянде.
   - О, да, мой дорогой полковник, разумеется, - сказал Шлёцер. - Ни один обеспеченный человек, ни один разумный человек не смог бы сказать иначе. Однако слишком много американцев, равно как и слишком много немцев, не обладают ни благосостоянием, ни разумом. А местные вожди социалистов, также как и вожди социалистов там, обладают избытком хитрости, а не здравомыслия.
   - В Соединённых Штатах сие не есть истина, - сказал Шлиффен. - Насколько мне известно, всё наоборот, иначе местные социалисты вызвали бы гораздо больше проблем, чем могли бы.
   - Впрочем, теперь красными флагами принялись размахивать те, кто действительно кое-что смыслит в политике, преследуя свои собственные цели, - сказал германский посол. - С политической точки зрения, Блейн сейчас столь же мёртв, что и селёдка в рассоле. Даже если бы он переизбрался раньше - а это могло бы случиться лишь попущением Господним - теперь у него нет никакой надежды, поскольку большая часть его партии переметнулась к радикалам. Он должен это прекрасно понимать.
   - Это не есть хорошо, - повторил Шлиффен ту же фразу, что сказал Роузкрансу. - Человек, не имеющий надежды, будет совершать иррациональные поступки. Поскольку Блейн уже совершал иррациональные поступки даже когда ситуация для него и страны выглядела лучше, кто знает, насколько безумным и диким он станет сейчас?
   - Посмотрим. - Голос Курда фон Шлёцера звучал менее мрачно, чем Шлиффена. Шлиффен гадал, не заблуждался ли его начальник насчёт того, насколько здравомыслящим являлся президент Блейн. Насколько мог судить германский военный атташе, ожидание здравомыслия от американцев было сродни поиску воды в пустыне; найти можно, но если и найдёте, то будет лишь оазис, окруженный бескрайними горячими, сухими, обжигающими песками.
   - Наполеон! - внезапно воскликнул он, и его отношение к миру улучшилось. Горячий песок навёл его на мысль о Египте, что привело к мысли о кампании Бонапарта, что, в свою очередь, напомнило ему, чьё крылатое выражение пришло ему на ум во время разговора с Роузкрансом.
   Курд фон Шлёцер с любопытством поглядел на него.
   Пару дней спустя, после телеграммы из Берлина, Шлёцер запросил аудиенции с Блейном. Когда просьба была удовлетворена, германский посол взял Шлиффена с собой за компанию.
   - Разумеется, ваше превосходительство, - сказал Шлиффен. - Если вы считаете, что моё присутствие принесёт какую-то пользу. Если нет, я могу занять своё время иными делами. - Он продолжал разрабатывать план выдвижения против Франции, основной замысел которого был позаимствован из кампании Ли в Пенсильвании. Он уже отправил несколько телеграмм в Берлин; в Генеральном Штабе к этому плану отнеслись с энтузиазмом.
   Однако Шлёцер произнёс:
   - Весьма вероятно, будут обсуждаться военные вопросы, поэтому ваше место рядом со мной. - Как бы ни хотелось Шлиффену продолжать рыться в книгах, хотя его исследовательский инструментарий в Филадельфии был весьма скуден, он мог лишь подчиниться. Подавив вздох, он отложил ручку, и, тщательно заперев за собой дверь кабинета, последовал за Шлёцером к карете.
   От яркого солнца он моргнул. Плохую погоду унесло из Филадельфии днём ранее, и теперь он мог поверить, что весна уже на носу. Скоро, даже слишком скоро, лето сожмёт восточное побережье Соединённых Штатов в горячий потный кулак.
   Коляска ехала по Джермантауну, лавируя промеж подобных себе, а также грохочущих фургонов, одиночных всадников, людей на велосипедах с невероятно большими передними колёсами, и целого роя пеших мужчин и женщин. И вдруг, как было, когда Шлиффен возвращался из военного министерства, политический митинг парализовал движение, которое и без того было плохим. В этот раз красные флаги трепетали на добродушном ветру; теперь под этими флагами собрались не только самые преданные социалисты, не боявшиеся ни простуды, ни пневмонии. В этот раз нервного вида солдаты помогали полиции разводить телеги, лошадей и пешеходов в обход улицы, запруженной демонстрантами.
   Шлиффен и Шлёцер не приблизились к митингу даже на два квартала. Несмотря на это, крики социалистов перекрывали стук лошадиных копыт, грохот железных шин по мостовой, визг и стоны осей, нуждающихся в смазке.
   - Ваше превосходительство, вы можете разобрать, что они говорят? - спросил Шлиффен.
   - Полагаю, они кричат Справедливости! - Шлёцер щёлкнул языком между зубами. - Если бы я обращался к Всевышнему, или своему правительству, то, скорее, просил бы о милосердии. Но я ведь старик и прекрасно понимаю, насколько оно мне необходимо. Размахивать флагами на улице - это спорт не для стариков.
   Из-за митинга они добрались до Пауэлл Хаус с пятнадцатиминутным опозданием. От извинений Курда фон Шлёцера президент Блейн отмахнулся.
   - Об этом не переживайте, ваше превосходительство, - сказал Блейн. - Хочу вам сообщить, что вчера получил телеграмму от посла США в Берлине, где тот информирует меня о том, что переговоры с канцлером Бисмарком идут хорошо, и что перспективы расширения сотрудничества между нашими двумя великими державами во всех сферах выглядят радужно.
   - Рад слышать, господин президент, - сказал Шлёцер, а Шлиффен кивнул, понимая, что все эти сферы включали в себя военную составляющую. Однако, когда германский посол продолжил, он выглядел мрачным: - Я тоже получил вчера телеграмму из Берлина, содержимое которой и хочу сейчас с вами обсудить. Вынужден сообщить вам, что правительства Британии, Франции и Конфедеративных Штатов крайне недовольны волокитой в переговорах с вашим правительством. Поскольку Германия является нейтральной стороной конфликта, они объединились в просьбе к канцлеру Бисмарку, чтобы я стал каналом, через который они могли бы выразить своё неудовлетворение. Если вы откажетесь выполнить их требования, отвечать за последствия я не могу.
   Блейн побагровел. Его крупный нос картошкой был краснее всего остального лица.
   - Их требования возмутительны, невозможны! - выкрикнул он, словно находился на трибуне, а не у себя в кабинете. - Как я могу уступить столь крупную часть своего родного штата захватчикам? Как я могу попустительствовать приобретению Конфедерацией земель, на которые она не имеет прав?
   - Если бы вы своевременно уступили Сонору и Чиуауа, то сейчас не теряли бы Мэн, - сказал Шлиффен. - Вы проиграли войну. Vae victis, как сказал Бренн римлянам, что он разбил.
   Блейн зыркнул на него.
   - Римляне, в конце концов, разбили галлов, так что это горе побеждённым применилось к завоевателям. Мы тоже ещё можем сражаться.
   Шлиффен печально покачал головой.
   - Нет, ваше превосходительство, только не в эту войну. Вы проиграли.
   Курд фон Шлёцер добавил:
   - Причиной нашего опоздания, господин президент, стала крупная демонстрация социалистов, которая вынудила искать объезд.
   Лицо Блейна потемнело ещё сильнее.
   - Социалисты! - сказал он таким тоном, словно произносил грязное ругательство. - Большинство из них, это не что иное, как предатели Республиканской партии.
   - Возможно и так, - сказал Шлёцер. - Впрочем, согласитесь, ваше собственное политическое будущее они оставили более... неопределённым, чем до раскола в вашей партии?
   Теперь Блейн услышал грубую правду и от германского атташе, и от посла.
   - Вы приближаетесь к краю, сэр, - прорычал он. Шлёцер сидел невозмутимо, дожидаясь более внятного ответа. Наконец, явно ненавидя каждое сказанное слово, Блейн произнёс: - Возможно, вы правы.
   Именно этого ответа и ждал Шлёцер.
   - Не имея ныне никакой надежды, и потому не имея страха, ваше превосходительство, не можете ли вы действовать как бескорыстный государственный деятель и от всего сердца послужить нуждам своей страны? У вас есть возможность, господин президент, редкая для выборного чиновника возможность, поступить так как надо, не принимая во внимание вашу собственную будущую политическую выгоду, потому что у вас быть её уже не может.
   Если бы Блейн не находился в том же помещении, Шлиффен улыбнулся бы. Шлёцер не мог бы потребовать от президента Соединённых Штатов более разумного и логичного образа действий. Вопрос лишь в том, могли ли разум и логика всё ещё пронять Джеймса Г. Блейна.
   Шлиффен добавил пару слов от себя:
   - Если вы поступите иначе, ваше превосходительство, страдания вашей страны только увеличатся. Сердцем вы должны понимать, что это так.
   И вновь Блейн долго молчал. Наконец, он очень медленно повторил:
   - Возможно, вы правы. - Он испустил протяжный судорожный выдох. - Заключить мир с врагами моей страны, это как заглянуть в собственную могилу. Но, как вы и сказали, я уже труп, так какая разница, как меня похоронят?
   - Подумайте о своей стране, - сказал Шлёцер.
   - Подумайте о будущем, и о том, что ваша страна и моя могут сделать для него, - сказал Шлиффен. Блейн кивнул.
  
   Филандер Сноу сплюнул бурую струю в сугроб того, что носило одинаковое с ним имя (сноу - снег по-английски). Пару дней назад Теодор Рузвельт перелистнул календарь с марта на апрель. Он уже видывал весенний снег в штате Нью-Йорк; вид снега в Монтане его не воодушевлял, но и не удивлял.
   Его разум имел привычку забегать вперёд к тому, что будет в будущем.
   - Нужно начать посевную, как только сможем, Фил, - сказал он. - Сезон созревания у нас будет недолгим - он никогда и не бывает долгим, не в этих местах - но в этом году он будет ещё короче. Всё должно быть готово к работе, как только позволят условия.
   Сноу снова сплюнул.
   - Будет, полковник. - Он взял привычку именовать так Рузвельта с тех самых пор, как его босс освободился от командования Самовольным полком. Будучи демобилизованным из армии США, формальных прав на такое обращение Рузвельт более не имел. Следующий раз, когда он сделает своему помощнику по ранчо замечание по этому поводу, станет первым.
   - Это хорошо, Фил. Именно это я и хотел услышать, - и добавил, наверное, уже в сотый раз: - Я знаю, что могу положиться на тебя. Если у кого-то и имеются какие-то сомнения - которых у меня не было - то после того, как ты с другими работниками, кто не присоединился к моему полку, управился с урожаем прошлой осенью, я этому кому-то пущу пулю между глаз.
   - С вашей стороны это было бы глупо, полковник. Мы решили, что это самое малое, что в наших силах, глядя, как вы со своим Самовольным полком делаете всё, чтобы помешать этим сраным аглицким ублюдкам прийти сюда и всё спалить. - Сноу снова выпустил струю табачной жижи. - Спросить можно?
   - Можешь спрашивать, - сказал Рузвельт. - Не обещаю, что отвечу.
   - Справедливо. - Сноу кивнул. - Тута по округе шепчутся вовсю, мол, вы продадите енто ранчо и вернётесь в Нью-Йорк делать всякую политику. Правда это, иль брехня?
   - Я бы с радостью вернулся в Нью-Йорк делать там политику, - ответил Рузвельт. - Проблема лишь в том, что по закону, чтобы заседать в Ассамблее Штата, я должен достичь двадцатипятилетнего возраста. Я достаточно взрослый, чтобы воевать за страну и командовать людьми в бою, но недостаточно взрослый, чтобы быть законодателем в своём штате.
   - Бред какой-то, по-моему, - выразил мнение Филандер Сноу. - Хоть, разумеется, меня о том никто и не спрашивал.
   - Может и бред, - сказал Рузвельт, - но таков закон штата. Посему, я останусь здесь, на территории Монтана, на ранчо, по крайней мере, на какое-то время. - Он изо всех сил старался говорить легкомысленно, словно это ничуть его не заботило. Внутри он кипел от беспокойства из-за того, что непостоянная публика забудет его прежде, чем он достигнет того возраста, когда сможет предложить себя для её одобрения.
   - Что ж, я мощнецки рад это слышать, - сказал Сноу. - Мощнецки рад. Я был рад своему месту здесь, и меня выбесило бы искать новое из-за того, что вы решили всё тут продать того лишь ради, чтоб уехать на восток и там говорить людям враки до конца дней своих.
   - В этом, по-твоему, и есть суть политики? - требовательным тоном спросил Рузвельт. Помощник по ранчо кивнул, не раздумывая. Вздохом Рузвельт выпустил в холодный воздух облако пара.
   - Даю тебе твёрдое слово: я всегда буду говорить людям только правду.
   - Я такое слыхал много от кого, - задумчивым тоном проговорил Сноу. - Может, вы и правду говорите, полковник. Вообще-то, я даже Иисусу молюсь, чтобы было так. Но не удивлюсь так, чтоб из подштанников выпрыгнуть, если узнаю, что это не так.
   - Я всегда буду говорить людям только правду, - повторил Рузвельт. - Всегда. В этом во мне не сомневайся, Фил; я каждое слово говорю всерьёз. Ты прав, когда утверждаешь, что американский народ уже слыхивал слишком много лжи.
   Сноу склонил голову набок, и прежде чем ответить, какое-то время изучал Рузвельта.
   - Это ребяческое обещание, полковник. Возможно, в том, что парню необходимо достичь двадцати пяти, чтобы избираться, и есть резон. Вы становитесь старше и начинаете понимать, что между чёрным и белым есть изрядная прослойка серого.
   - Тот, кто единожды увидит серое, будет видеть серое всё время. - Теодор Рузвельт презрительно вскинул голову. - Тот, кто видит серое, никогда не увидит ни чёрного, ни белого, даже когда они там есть. Именно это, я считаю, определяет любого вашего типичного политика тютелька-в-тютельку. Возможно, однажды я стану политиком, я бы соврал, если бы сказал, будто мне не нравится эта затея, однако, какая бы память ни осталась обо мне в истории, там не будет сказано, что я типичный.
   Филандер Сноу вновь одарил его оценивающим взглядом, подчёркивая его очередным бурым пятном на белом под ногами.
   - Не знаю никого, кто бы вас так назвал. Может, как-то иначе, но не так.
   - Надеюсь, никого и нет, - сказал Рузвельт. - Легко забываются даже те, кто в своё время был велик. Кто сейчас вспомнит деяния Лисандра или Фридриха Барбароссы?
   - Уж точно, блин, не я, - мгновенно отозвался Сноу.
   - Именно так, - сказал Рузвельт. - Именно так. Я хочу, чтобы моё имя жило, стало достоянием на все времена. - Сноу и о Фукидиде никогда не слышал, поэтому Рузвельт не стал объяснять, откуда взял последнее выражение. Но, пусть даже помощник на ранчо и не слышал о нём, многое из того, что греческий историк говорил о войне между Афинами и Спартой, с таким же успехом можно было сказать и о современной войне между США и КША. Как Спарта получала помощь от персов против Афин, которые, в противном случае, были бы сильнее, так и Конфедеративные Штаты получали помощь от Англии и Франции, чтобы сломить Соединённые Штаты, которые среди них двоих были больше, богаче и многолюдней.
   - Попутного вам ветра, босс, - сказал Сноу. - Пойду, проверю скотину. - Он поплёлся к хлеву, его ботинки скрипели при каждом шаге по насту, образовавшемуся с последнего снегопада.
   Рузвельт прошёл в дом, чтобы закончить сведение бухгалтерии. Едва он принялся за работу, солнце скрылось за тёмными тучами. Он зажёг в кабинете лампу. Несколько минут спустя, та иссякла, наполнив помещение керосиновой вонью. Когда он вышел, чтобы наполнить её, то заметил, что хозяйский дом ранчо практически опустел.
   Он прошёл к выходу и кликнул Филандера Сноу. Вскоре Сноу высунул голову из хлева. Когда Рузвельт спросил его, остался ли керосин, помощник ответил:
   - Ни черта нету. Мы должны были купить немного в последний раз, когда Корзинка каталась в Хелену, да забыли.
   - Твою мать, - пробормотал Рузвельт. - И у работников по их клетушкам нету?
   - Ни черта нету, - повторил Сноу. - Ну, может хватит на пару дней, если растянуть между ними, сараем и хозяйским домом. А может, этого и на столько не хватит.
   - Твою мать, - снова произнёс Рузвельт. Затем его осенило. - Тогда запрягай лошадей в Корзинку. Нам просто надо ещё разок сгонять в Хелену и добыть немножко. - Любое оправдание отправиться в город, пусть даже собственная рассеянность, было, по его убеждению, благом. Здесь, на ранчо, он вновь чувствовал себя в одиночестве. В прошлом году он участвовал в великих событиях. Сейчас же, если он не отправится в Хелену, то даже и не узнает о них, пока не пройдёт много времени с момента происшествия - ну, или кто-нибудь принесёт весточку на ранчо.
   Размышляя в том же ключе, Сноу произнёс:
   - Сможем узнать, что ещё пошло не так за последние пару дней. Иисусом клянусь, я порой от смеха готов лопнуть, слушая, как вы костерите старину Блейна, социалистов, и всех прочих, кто вызвал ваше недовольство этим утром.
   - Рад, что тебя это веселит, - сказал Рузвельт. - Жаль, что мне от этого не весело. Ты в курсе, что смеешься над унижением Соединённых Штатов?
   - О, нет, полковник, я смеюсь над тем, как вы костерите унижение Соединённых Штатов, - сказал Сноу - тонкий нюанс, который сделал бы честь даже иезуиту. Не успел Рузвельт это отметить, как работник вернулся в хлев, вероятно, чтобы запрячь лошадей в бричку. Когда он вывел бричку, то бросил на Рузвельта жаждущий взгляд. - Как считаете, вам не понадобится компания на дорогу в Хелену?
   - Лишь я один виновен в грехе оплошности, - ответил Рузвельт. - В одиночестве же я искуплю свою вину. - Филандер Сноу тяжко вздохнул. Он со всем старанием попытался избавиться от пары часов работы, попытался изо всех сил и не преуспел, чем напоминал родную страну. Потерпев неудачу, он вернулся к бесконечной работе по уборке груд, накопившихся за время существования фермы.
   Рузвельт грохотал по дороге в одиночестве. Сзади брички не менее сильно грохотали пятигалонные молочные бидоны, которые он приспособил для перевозки горючего для ламп. На них крупными буквами было намалёвано керосин, для уверенности, что туда по ошибке не зальют молоко.
   Покрытая снегом земля была всё ещё твёрдой. Очень скоро снег растает, и всё вокруг превратится в грязь. Добраться до Хелены через непролазные лужи заняло бы целый день, а не пару часов в одну сторону.
   По дороге навстречу Рузвельту поднимался всадник. Проезжая мимо, этот парень снял шляпу, взмахнул ею и произнёс:
   - Доброго вам дня, полковник.
   - И тебе, Магнуссен, - ответил Рузвельт. - Хорошо выглядишь. Как твоя нога? Припоминаю, твой капитан говорил, что ты сражался отважно.
   - О, благодарю, полковник. - Бывший боец Самовольного полка покраснел, словно девчонка. - Нога в порядке. Как вы помните всех своих людей, кого ранили в ногу, а кого в руку и всё такое?
   - Как? Просто помню. - Рузвельт не видел ничего необычного в том, чтобы держать в голове множество деталей. - Не сложнее, чем запомнить таблицу умножения, даже проще, поскольку у людей есть лица и голоса, а у чисел нет.
   Магнуссен рассмеялся.
   - Вам, может, и проще, полковник, а таким, как я - нет. - Он снова приподнял шляпу и поскакал дальше.
   - Человек может достичь чего угодно, если поставит себе конкретную цель, - сказал ему вслед Рузвельт. Магнуссен ничем не подал виду, что услышал, хотя находился в пределах слышимости. Рузвельт пожал плечами. Слишком многие не нагружают свою голову какими-либо целями, достойными усилий. Именно поэтому, по его мнению, они не добиваются успеха. Он гневно фыркнул, припомнив абсурдные социалистические идеи Авраама Линкольна.
   Когда он добрался до Хелены, ему потребовалось время, чтобы добраться до хозяйственного магазина. В столице территории было полным-полно людей, служивших в Самовольном полку. Если бы Рузвельт согласился выпить с каждым, кто готов был ему налить, то позабыл бы собственное имя, не говоря о всяких мелочах, вроде места жительства и за какими покупками он приехал в город.
   Он наполнил молочные бидоны из деревянной бочки, стоявшей позади стойки магазина. Хозяин, рыжеволосый здоровяк по фамилии Макнамара произнёс:
   - Когда вы последний раз тута были, я было подумал, что вы на мели, полковник, но вы настолько хорошо ведёте свои дела, что это я сам ступил тогда.
   - Даже Юпитер может зевнуть, - сказал Рузвельт, что для лавочника было пустым звуком. Кряхтя, Рузвельт затащил полные бидоны в бричку. В процессе пришлось отвергнуть очередное предложение выпить.
   Чистая добродетель отправила бы его обратно на ранчо. Его собственная добродетель оказалась не вполне чистой от примесей. Вместо того, чтобы сразу покинуть город, он направился к редакции Хелена Газетт. Как обычно, перед зданием собралась толпа, чтобы прочесть газету, спрятанную за стеклянной витриной.
   Рузвельт слез с брички и принялся протискиваться сквозь толпу к газете. За керосин он не переживал - никто не сможет смыться втихаря с полным пятигалонным молочным бидоном. Ему уступали дорогу, поэтому добраться до газеты он сумел гораздо быстрее, чем во времена до того, как набрал Самовольный полк. К нему тянулись за рукопожатием, хлопали по спине. Если бы у Хелены было право голоса, то его уже завтра выбрали бы президентом.
   От прочитанного он заскрежетал зубами.
   - Насколько же наглы наши враги! - выплюнул он. - За вычетом Мэна, они не получили ни единой пяди нашей священной земли, однако вот они повелевают нам, как будто мы - их вьючные животные.
   - А что мы им сделаем? - спросил кто-то. - Что мы можем с ними сделать? Мы слишком заняты склоками промеж себя, чтобы навредить кому-то ещё. - Этот человек указал на статью о бостонском параде социалистов, который вышел из-под контроля. Полиция открыла огонь, четверо убито, включая одного полицейского. Красный - это цвет крови мучеников, - цитировались слова официального представителя партии Социалистов.
  
   Отсылка к расстрелу демонстрации забастовщиков в реальной истории в Милуоки 4 мая 1886 г.
  
   - Будь проклят Авраам Линкольн, - прорычал Рузвельт. - Кастер был прав, Поупу следовало его повесить, пока он ещё находился под арестом на территории Юта. Он в десять раз хуже всех мормонов вместе с их жёнами. - Он слушал свои собственные слова с изумлением, поскольку и подумать не мог, что способен согласиться с Кастером хоть в чём-то.
   Примерно половина толпы, собравшейся около выпуска Газетт, шумно поддержала его слова. Вторая половина, в основном шахтёры, не менее громко сообщила, куда и в каком направлении ему следует идти. В Хелене, вспомнил он, после речи Линкольна разразился бунт, в то время как в Грейт-Фоллс всё оставалось спокойно. Для человека, у которого за душой не было ничего, кроме собственного пота, классовая борьба была и в самом деле соблазнительной девкой.
   - Я не считаю, что у Линкольна - лучший способ для рабочего человека нашей страны получить справедливую сделку, - заявил он, выпятив подбородок. - К тому же, кто победит, ежели мы начнём драться друг с другом? Капиталисты победят? Победят рабочие? Ни хрена подобного, ни в том, ни в другом случае. Я скажу, кто победит: британцы, французы и конфедераты. И никто больше.
   Этим он вызвал задумчивую тишину. Он был рад добиться хотя бы этого и гадал, не взорвётся ли Хелена опять, теперь из-за него. Он знал, где находились орудия Гатлинга. Полковник Уэлтон сохранил большую часть даже после возвращения Кастера в Канзас. Они были самым веским аргументом, подготовленным против поднимающегося социализма.
   Один шахтёр сказал:
   - Полковник, вы можете говорить о победителях и проигравших сколько вам угодно - когда вы сами среди победителей. Когда вы тратите по двенадцать-четырнадцать часов в забое по шесть дней в неделю и не зарабатываете достаточно, чтобы прокормить себя самого, не говоря уж о своей жене и детях, что ж, блин, вы уже проиграли. Чем вам станет хуже, если вы попытаетесь попробовать что-нибудь другое? Чего вы можете лишиться из того, что у вас ещё есть?
   Этот шахтёр вызвал аплодисменты со стороны тех, кто освистал Рузвельта; те, кто его поддержал, стояли молча, ожидая, что он скажет. Слова он подбирал с осторожностью:
   - Хотите сжечь деревянные подпорки, что держат потолок туннеля? Это именно то, что означает красная революция. Если хотите укрепить потолок, чтобы тот не упал вам на голову, обратитесь к правительству за удовлетворением своих жалоб.
   - И хрен ли с этого будет мне толку? - спросил шахтёр. - Они там слушают только ублюдков с деньгами.
   - Нет, - возразил Рузвельт. - Там слушают ублюдков с голосами. И попомните мои слова, сэр: они из кожи вон вылезут, лишь бы не допустить революции. Человек способен на многие удивительные свершения, если все остальные варианты для него будут хуже. Вот на это вы можете рассчитывать.
   - Линкольн говорил то же самое, а вы собирались его повесить, - сказал шахтёр.
   - Линкольн на словах обещает полюбовное разрешение конфликта, но сам в него не верит, - сказал Рузвельт. - А я верю.
   Шахтёр оценивающе оглядел его сверху донизу.
   - Простите меня за мои слова, но есть, блин, огромная разница между тем, что полагает какой-то щенок, который какое-то время побыл полковником кавалерии и тем, что исходит из разума мужика, который был президентом Соединённых Штатов и всю свою жизнь пытался помочь маленьким людям, трудящимся людям.
   Какой-то щенок, который какое-то время побыл полковником кавалерии. Щёки Рузвельта покраснели, а уши занялись пламенем. Теперь он понимал, что вслед за наименованием герой обычно следует уточнение прошлых времён.
   - Линкольн - это прошлое. Я - будущее. А социализм, сэр, социализм - это путь к разрухе, - с яростью проговорил он.
   Если это и впечатлило шахтёра, человека, который был как минимум вдвое старше него, то виду тот не подал.
   - Разговоры стоят дёшево, - произнёс он. - Когда станете того же возраста, что и Линкольн сейчас, обернётесь и глянете на дела свои, тогда и узнаете, доросли ли вы до этого уровня. Как по мне, это маловероятно.
   - Я приму эту ставку и попытаю удачу, - сказал Теодор Рузвельт. - И есть одна вещь, которую сделал Линкольн и которую я, клянусь Господом Всемогущим, я никогда не сделаю.
   - Ага? - Шахтёр рассмеялся. - И что же это?
   - Если мне выпадет шанс сразиться с Конфедеративными Штатами Америки, я никогда не проиграю им войну, - пообещал Рузвельт. Шахтёр снова рассмеялся. Рузвельту было плевать.
  
   Генерал Томас Джексон только что приговорил последний кусок жареного цыплёнка на тарелке и вытирал пальцы, когда в дверь его дома в Ричмонде постучали.
   - Кто бы это мог быть? - не без раздражения проговорила его жена. - Я надеялась на тихий вечер дома. С тех пор как война на столь долгий срок отняла тебя от семьи, думаю, я имею право провести с тобой дома несколько тихих вечеров.
   - Тогда, будем надеяться, это заблудший странник в поисках дороги, - сказал Джексон. - Но если не так, Мэри, на то тоже воля Божья.
   В гостиную вошёл дворецкий Кир.
   - Генерал Джексон, сэ', сенатор Хэмптон говорит, желает беседовать с вами, - доложил раб.
   - Хэмптон? - Брови Джексона поползли вверх. Поднялся и он сам. - Разумеется, я с ним увижусь. Ты впустил его в прихожую? - Кир кивнул. Джексон двинулся в этом направлении. - Впрочем, не могу взять в толк, чего, во имя всего святого, он от меня хочет.
   Когда он оказался в прихожей, Уэйд Хэмптон III поднялся с дивана, чтобы пожать ему руку.
  
   Уэйд Хэмптон III (1818-1902) - аристократ и плантатор. В реальности также был сенатором от штата Южная Каролина и заседал в Конгрессе, правда, США. Будучи одним из крупнейших плантаторов и рабовладельцев Юга, после Реконструкции вступил в группировку т.н. Искупителей - белых расистов, боровшихся за восстановление своей власти на Юге.
  
   Сенатор из Южной Каролины был на пять-шесть лет старше Джексона, дородный но статный, лысеющий, с аккуратной бородкой, когда-то русой, а теперь большей частью седой, и роскошными усами. Они были знакомы с Джексоном более двадцати лет с тех самых пор, как бывший плантатор командовал кавалерийской бригадой у Джеба Стюарта.
   Когда с приветствиями было покончено, когда Хэмптон отказался от еды и напитков, уроженец Южной Каролины закрыл обе двери в гостиную, предварительно глянув туда-сюда по прилегающим помещениям, дабы убедиться, что поблизости никто не шастает. Завершив это крошечное мелодраматическое представление, он сказал:
   - Я должен заручиться вашим словом, генерал, что, во что бы то ни стало, всё, о чём мы с вами будем этим вечером говорить, останется между нами.
   - Что ж, сэр, это зависит от ситуации, - произнёс Джексон. - Ежели вы подразумеваете измену правительству Конфедеративных Штатов, боюсь, я ничем не смогу вам помочь.
   Произнёс он эти слова в шутку, с лёгким добродушием. Последнее, чего он ожидал от Уэйда Хэмптона, так это гримасы, будто тот только что получил огнестрельную рану.
   - Измена правительству Конфедеративных Штатов - не одно и то же, что измена Конфедеративным Штатам, - с расстановкой проговорил Хэмптон. - В этом я убеждён до самой глубины своей души. Коли вы не согласны, скажите сразу, и я пожелаю вам доброго вечера и попрошу прощения за беспокойство.
   - Вам же будет лучше, если вы скажете больше, - столь же медленно произнёс Джексон. - Должен признаться, я не имею ни малейшего представления, о чём вы толкуете. Вы считаете, будто я в недавней беседе с генералом Роузкрансом и мистером Хэем каким-то образом изменил своей стране? Если так сэр, нам будет благоразумнее продолжить эту беседу при посредничестве наших друзей. - Уже много лет дуэли находились в Вирджинии вне закона. Однако, время от времени джентльмены всё ещё обменивались выстрелами на поле чести.
   Хэмптон поспешно вскинул руку.
   - Ни в коем разе! - воскликнул он. - Вы не запятнали честь Конфедерации; все ваши действия свидетельствуют об этом. Дай Бог, чтобы и другие могли сказать о себе то же самое, вместо того, чтобы втаптывать в прах нашу Конституцию.
   - Присаживайтесь, сэр, присаживайтесь, - настоял Джексон. Когда Хэмптон сел, следом за ним на стуле с плетеной спинкой, так подходящем его осанке, уселся и генерал-аншеф Конфедерации. - У вас всё ещё остаётся преимущество передо мной, поскольку мне не известно ни о каких заговорах, кои вызревали бы против нашего правительства.
   - В северной Вирджинии у вас остаётся крупная армия, готовая привести янки к покорности, - сказал Хэмптон. Когда Джексон кивнул, сенатор продолжил: - Надеюсь, эти люди послушаются вас, если вы призовёте их защитить нашу республику от тех, кто разрушит принципы, на которых она основана.
   - Выскажите своё мнение, раз за этим и пришли.
   Уэйд Хэмптон ничего подобного не сделал, лишь молча сидел. Кустистые брови Джексона опустились ниже над глазами. Хмурое выражение лица, от которого трепетали солдаты, на сенатора не произвело никакого воздействия. Джексон вздохнул и поступил крайне необычно для себя - он сдал позицию. - Хорошо, даю вам своё обещание.
   - Я знал, вы - истинный патриот, - выдохнул Хэмптон. - Итак, я задам свой вопрос, который заключается в следующем: если вы прикажете своим людям защитить Конституцию Конфедеративных Штатов, выдвинутся ли они против тех, кто здесь, в Ричмонде, её попирает?
   Когда Хэмптон говорил о выдвижении армии на Ричмонд, это можно было расценить, как измену, хотя Джексон никогда бы не смог представить, чтобы его старый товарищ по оружию был нелоялен КША.
   - От кого, по вашему мнению, потребно защищать Конституцию? - спросил он.
   Наконец, сенатор от Южной Каролины вынес на свет свой страх и гнев:
   - От президента Лонгстрита, генерал, и всех прочих, кто зловредно изменяет структуру общества, которую мы столь долго поддерживали в нашей возлюбленной стране.
   - Аааа. - Джексон издал протяжный выдох. - Вы против него, потому что он намерен освободить негров?
   - Разумеется, я против, - сказал Хэмптон. - А какой белый человек правых взглядов в нашей стране не будет? Мой родной штат первым покинул США из-за непрекращающегося вмешательства федерального правительства в вопросы рабства, о чём чётко сказано в нашем декрете о сецессии. Должны ли мы терпеть от Ричмонда ту же тиранию, которая привела нас к разрыву с Вашингтоном?
   Джексон вновь вздохнул, на этот раз с глубоким сожалением.
   - Боюсь, придётся, сенатор, - сказал он. Хэмптон уставился на него. Он продолжил: - Президент убедил меня в том, что его политика следует наилучшим интересам нашей страны. Если бы не вмешательство Британии и Франции, мы вполне могли бы проиграть Войну за Сецессию. Если бы не их вмешательство, в этой войне нам пришлось бы куда как тяжелее. Если мы допустим утрату их поддержки путём сохранения тех институтов, которые им отвратительны, как мы справимся с янки в следующий раз, когда нам придётся выйти против них?
   - Разумеется, мы их разобьём, - мгновенно ответил Уэйд Хэмптон III. - Всегда разбивали. И всегда будем разбивать.
   - Хотел бы я разделять вашу уверенность, - сказал Джексон. - Я от всего своего сердца хотел бы её разделять. Поскольку я её не разделяю, и не могу разделять, и поскольку я знаю причины, по которым президент дарует неграм видимость свободы, но не её суть, я намерен отложить на время свои разногласия с ним по этому вопросу, и уповать на то, что он лучше знает, что пойдёт нам на пользу, чем я полагаю сам.
   Лицо Хэмптона потемнело.
   - Генерал, вы совершаете ошибку, становясь на сторону человека, который может разрушить наш особенный институт.
   - Сенатор, вы совершаете ошибку, пытаясь подстрекать меня к измене законно избранному главе правительства, - ровным голосом произнёс Джексон. - Армия стоит на стороне президента, сэр; можете воспринимать это так же, как и евклидовы аксиомы геометрии. При такой постановке вопроса, есть ли у нас ещё что-либо сказать друг другу?
   - Полагаю, нет. - Сенатор Хэмптон направился к двери. - Провожать меня не надо, генерал; выход я найду и сам. - Он открыл дверь из гостиной в парадную прихожую, после чего грохнул ею за спиной.
   Ещё один грохот, от которого задребезжали стёкла, возвестил о том, что он покинул дом Джексона.
   - Святые небеса! - воскликнула супруга, когда он вернулся за стол. - Сенатор ушёл от тебя не весёлым, Том. - Она внимательнее присмотрелась к Джексону. - Да ты и сам не весел, весьма не весел. Что между вами произошло?
   - Ничего из того, что я сильно озаботился бы обсуждать, - ответил Джексон. - Чем меньше слов, тем скорее всё поправится. - Он от всей души надеялся, что его твёрдый отказ поддержать инициативы Хэмптона убедит сенатора в обреченности любой попытки на государственный переворот. Если нет, то в этом же самом Хэмптона и всех сторонников будет убеждать сила оружия. - У нас возникла размолвка, вот и всё, а сенатор от Южной Каролины всегда слыл человеком с несколько взрывным характером.
   Глаза его сына загорелись.
   - Хэмптон кипятится, что ниггеров следует держать в узде, поставив ногу им на шею, - сказал Джонатан. - Готов спорить, он пытался уболтать отца, чтобы выступить против освобождения.
   Джексон возвёл очи горе.
   - Сенатор Хэмптон - глупец, - прорычал он. Джонатан ухмыльнулся до ушей, уверенный, что слова отца подтвердили его правоту. Так они и было, хоть и по другой причине. Джексон, как мог, старался поменьше уделять внимания политике. Просьба Хэмптона застала его врасплох. Но, если его намерения были очевидны даже юноше - пускай этот юноша оказался более политически подкованным, чем генерал-аншеф Конфедерации - то они будут очевидны и людям более сведущим, чем помянутый юноша.
   И действительно, когда следующим утром Джексон отправился в военное министерство, дабы продолжить дискуссию с генералом Роузкрансом и послом Хэем, он был совершенно не удивлён, когда молодой лейтенант отвёл его в сторонку и проводил в небольшое помещение, где ожидал президент Лонгстрит.
   - Прошлым вечером вас навестил Уэйд Хэмптон, - без предисловий начал Лонгстрит.
   - Так точно, ваше превосходительство, навестил, - ответил Джексон.
   - Он просил вас помочь сбросить правительство, если я буду настаивать в нашем пути к освобождению. - Лонгстрит озвучил эту фразу, не как вопрос.
   - По его просьбе, господин президент, всё, что происходило между нами прошлым вечером, остаётся между нами, - сказал Джексон.
   - Нет нужды говорить мне об этом, я знаю, что на уме у Хэмптона, - сказал Лонгстрит. - Также мне известно, что вы выпроводили его несолоно хлебавши.
   - Откуда вам известно?.. - Джексон помолчал. - Вы установили слежку за ним. - Будучи сказанным столь открыто, это звучало, как обвинение в преступлении.
   Однако Лонгстрит кивнул, ничуть не смутившись.
   - Совершенно точно, так и сделал. Если он настолько хороший актёр, чтобы сымитировать гнев, продемонстрированный им близ вашего дома, то на театральных подмостках его ждёт куда больший успех, чем в Сенате. Заверяю вас, генерал, я не позволю порвать нашу страну на части в час нашего величайшего триумфа.
   - Нашего величайшего триумфа. - Джексон вздохнул. - Как же жаль, что генерал Стюарт теперь не сможет разделить эту радость с нами.
   - Верно, - согласился Лонгстрит. - И всё же, он пал в бою, как вне всякого сомнения сам того и желал, и мы отомстили и отомстим апачам стократ за его убийство. - Однако ничто, даже смерть стародавнего друга, не могло надолго увести ход мыслей Лонгстрита в сторону. - Поверьте, генерал, я рад, что вы разделяете мой взгляд на целостность нашей страны.
   - Я действительно его разделяю, - сказал Джексон. С другой стороны, Авраам Линкольн также не хотел, чтобы его страна оказалась разорвана на части.
   Однако Лонгстрит, словно отвечая мыслям Джексона, продолжил:
   - И я также не позволю Хэмптону и его дружкам причинить нам вред. Я украду их перуны Зевесовы. Наступила и прошла Пасха; приближается конец апреля. А Блейн всё тянет, тянет и тянет. Больше он тянуть не сможет. Армия, собранная на Потомаке, в готовности?
   - В готовности, как вам известно, ваше превосходительство, - ответил Джексон так, словно ему нанесли оскорбление.
   - Разумеется, известно, - успокаивающим тоном проговорил президент. - И всё же, этот вопрос следовало задать. На сегодняшних переговорах с янки, вы и посол Бенджамин сообщите им, что война возобновится через сорок восемь часов, если мы, Британская империя и Франция, не получим от Соединённых Штатов полного согласия на исполнение наших требований до истечения этого срока.
   - Есть, сэр! - Голос Джексона сочился энтузиазмом. - Мы накажем их так, как они того заслуживают. - Он задумался на секунду. - И, поступив таким образом, мы превратим жалобы Хэптона в нечто менее существенное, чем это было бы в противном случае.
   - Именно так, - сказал Джеймс Лонгстрит. - Я уже говорил вам прежде, я убеждён, вы являетесь, либо способны быть более проницательны в политических вопросах, чем кто-либо может представить.
   - Вы льстите мне сверх всяких пределов, сэр, - сказал Джексон. - Как и вы, мой сын без особых проблем распознал причину, по которой сенатор Хэмптон нанёс мне визит, а я её так и не осознал, пока он сам не выразился совершенно открыто и прямолинейно.
   - Джонатан - смышлёный малый, - произнёс Лонгстрит с улыбкой. - Помните, у Соединённых Штатов должен быть срок в сорок восемь часов с момента, как вы передадите им ультиматум. Внимательно следите за временем, дабы у нас не возникло по оплошности отсрочки наказания, если его применение окажется необходимым.
   - Господин президент, я исполню ваши приказы в полной точности, - сказал Джексон. - На этот счёт можете быть спокойны.
   - Поверьте, генерал, я спокоен. - Лонгстрит поднялся на ноги. - А теперь лейтенант Лэтам проводит вас к мистеру Бенджамину. Способ представления ультиматума Соединённым Штатам я оставляю на вас двоих. Уверен, благодаря вашей с ним изобретательности, вы разработаете план, который с большей вероятностью удовлетворит наши нужды, чем мог бы породить мой скудный ум.
   - Уверен, что узнаю, кто тот человек, что скрывает свою добродетель от других из скромности, едва увижу его, - сказал Джексон. Лонгстрит легким жестом отмахнулся, но он проигнорировал его и продолжил: - Я также безмерно уверен в изобретательности мистера Бенджамина. - Он поднялся и проследовал за молодым офицером в комнату, где его ожидал посол Конфедерации в США.
   - А, генерал Джексон! - то ли с искренним, то ли притворным облегчением воскликнул Джуда Ф. Бенджамин. - Президент изложил вам свои намерения?
  
   Джуда Филип Бенджамин (1811-1884) - политический и дипломатический деятель КША в годы Гражданской войны. Был активным сторонником привлечения к конфликту Англии. В реальности, после поражения конфедератов, переехал в Великобританию, где сделал выдающуюся карьеру юриста, дослужившись до членства в Королевском суде.
  
   - Изложил. - Джексон понимал, насколько резким вышел его кивок. Круглое улыбающееся семитское лицо Бенджамина, обрамлённое волосами и бородой, выкрашенными в чёрный цвет, бросая тем самым вызов возрасту и отрицая его, никогда не переставало нервировать генерал-аншефа Конфедерации. Этот государственный муж, будучи евреем, был слишком откровенно успешен и слишком откровенно умён, чтобы твердокаменный христианин Джексон смог с этим смириться.
   - На мой взгляд, генерал, именно вы должны представить ультиматум, - произнёс Бенджамин на этот раз. - Произнесённый из ваших уст, он обретёт ауру власти, каковой мне всегда не доставало. Если он будет представлен Хэю и Роузкрансу мною, то они весьма вероятно предположат, что относительно него можно поторговаться.
   - Так и было бы, - признал Джексон. С лица Бенджамина не сходила улыбка. Джексон и не подумал задаться вопросом, а не оскорбил ли он этого еврея предположением, что тот будет уступчивым при любых обстоятельствах. Вынув из кармана часы, он произнёс: - Янки должны быть здесь через несколько минут.
   Другой молодой лейтенант провёл в помещение представителей США. После вежливых приветствий, Джон Хей произнёс:
   - Хотел бы представить вашему вниманию новое предложение, которое президент Блейн уполномочил меня...
   - Нет, - перебил его Джексон.
   - Прошу вашего прощения? - переспросил посол США в Конфедеративных Штатах.
   - Нет, - повторил Джексон. - Время предложений президента Блейна истекло. Он не в том положении, чтобы их выдвигать. У него, строго говоря, остался лишь один выбор - мир на наших условиях, либо война. - Он изложил ультиматум Лонгстрита с максимальной яростью в голосе, каковую смог мобилизовать. Выполнив это, он нацарапал на обрывке бумаги время - десять двадцать семь утра.
   Хей и Роузкранс уставились на него, один с неким подобием ужаса на красивом лице, а второй с каким-то усталым облегчением. Первым речь обрёл Роузкранс:
   - И что будет, если президент Блейн не даст ответа, не скажет ни нет, ни да?
   - Сей колодец он осушил до дна - это будет расценено, как отказ от выполнения ультиматума, - ответил Джексон. - Если нам не станет известно, что он принял наши требования, в пределах сорока восьми часов, теперь уже минус, - он бросил взгляд на часы, - две минуты, война начнётся вновь, и как она закончится, ведает лишь Бог.
   - Генерал, это крайне грубый и неразумный способ заставить нас выполнить вашу волю, - сказал Джон Хей.
   - Да, так оно и есть, не правда ли? - спокойно ответил Джексон. Более он ничего не сказал, не оставив послу США в Конфедеративных Штатах ничего, за что он смог бы зацепиться и начать протестовать.
   Впервые подал голос Джуда Ф. Бенджамин:
   - Джентльмены, хотел бы предположить что, ввиду существующих обстоятельств, вам следовало бы передать этот ультиматум президенту Блейну в кратчайшие возможные сроки, дабы предоставить ему максимально возможное время на принятие решения.
   Генерал Роузкранс пробормотал под нос:
   - У Блейна было несколько месяцев, чтобы решить. Что, чёрт подери, изменят ещё два дня?
   Джексон и Бенджамин было начали говорить одновременно. Посол Конфедерации в США поймал взгляд Джексона. Глаза Бенджамина, тёмные, но никак не бездонные, блестели. Джексон склонил голову, позволяя своему более умному напарнику сказать всё, что он задумал. Улыбнувшись одной из своих убийственно-вежливых улыбок представителям США, Бенджамин отметил:
   - Джентльмены, как мне кажется, это Сэмюэл Джонсон сказал: Когда человеку становится известно, что следующей ночью он будет повешен, это взбадривает его разум совершенно замечательным образом.
  
   Приписывается известному британскому памфлетисту и критику политики Карла II, Сэмюэлу Джонсону (1649-1703)
  
   Хей поморщился. Роузкранс вновь забормотал, на этот раз, нечто неразборчивое. Собравшись с духом, Хей произнёс:
   - Надеюсь, вы позволите нам завершить встречу, дабы мы могли телеграфировать ваши требования.
   Теперь Джуда Бенджамин кивнул Джексону.
   - Я не только дозволяю, - ответил генерал-аншеф Конфедерации. - Я этого требую.
   Комментарии Роузкранса себе под нос показались Джексону желчными, хоть он и не смог их расслышать как следует. Со вздохом, Хэй спросил:
   - Можем ли мы получить рукописную копию ультиматума, дабы убедиться, что он передан президенту Блейну в точности?
   Джексон покачал головой.
   - Нет, поскольку таковой у меня нет. Впрочем, условия просты: либо ваше правительство уступит в течение сорока восьми часов минус... теперь тринадцать минут, либо мы возобновим войну.
   - Войну I'outrance, (фр. до победного конца) - добавил Бенджамин. Роузкранс, который, очевидно, не знал французского, уставился на него. Хей, который, очевидно, знал, тоже уставился на него, но с другим выражением, ближе к отчаянию. Представители США поднялись, пожали руки противникам из Конфедерации, затем удалились.
   - С сего момента, сэр, полагаю, эти переговоры остаются исключительно в ваших руках, - сказал Джексон Бенджамину. - Вскоре я отправлюсь на север, к Потомаку, принимать командование операциями против Соединённых Штатов в том регионе.
   - По моему мнению, генерал, вам нет нужды слишком спешить, - ответил посол Конфедерации в США.
   - Не рискну поставить на то, что вы ошибаетесь, - сказал Джексон.
   - Как пожелаете. - Бенджамин почти всегда выглядел весёлым. В данный момент, он выглядел более весёлым, чем обычно. - Впрочем, начнётся война или нет, президент действительно заклепал орудия сенатора Хэмптона, выведя их из строя, согласны?
   - Вам известно о сенаторе Хэмптоне? - выпалил Джексон, а затем ощутил себя невообразимым дурнем: всё, что происходило в Конфедеративных Штатах без того, чтобы об этом прознал Джуда Ф. Бенджамин, не стоило никакого внимания.
   Бенджамин расхохотался так, что его объёмный живот затрясся.
   - О, да, генерал, мне известно о сенаторе Хэмптоне. Очень многим людям известно о сенаторе Хэмптоне. То, что вы не знали о нём до вчерашней ночи, высоко говорит о вашей преданности службе.
   Этот еврей - настоящий государственный муж, подумал Джексон; ещё никогда его не называли слепцом настолько вежливо. Он задумчиво поинтересовался:
   - Мог ли он разжечь революцию с моей помощью?
   - С вашей помощью, генерал, возможно всё, что угодно, - ответил Джуда Бенджамин. - Без неё, он обречён на провал. - Бенджамин замялся, затем продолжил: - Если бы президент Лонгстрит счёл, что ваша помощь является вероятной, уважаемый сенатор от Южной Каролины оказался бы прискорбно не способен посетить вас вчера.
   - Правда? - пробормотал Джексон. Бенджамин многозначительно кивнул в ответ. Он кивнул в ответ, совершенно не удивлённый. После недолгих раздумий, он кивнул вновь, теперь утвердившись в решении. - Хорошо.
  
   Сэмюэл Клеменс проснулся от того, что кровать тряслась. Он мгновенно сел в готовности бежать, если это окажется землетрясение. Судя по улыбке Александры, дело было в другом. Её улыбку он разглядел с трудом, солнце ещё не взошло.
   - Сколько времени? - спросил он сквозь зевок.
   - Чуть меньше пяти, - ответила супруга. - Но ты просил разбудить тебя пораньше, забыл? Время рассвета в Филадельфии опережает наше более чем на три часа.
   Клеменс скорчил гримасу и кивнул.
   - Что значит, чего бы там ни намеревался сделать Блейн, делать это он будет с утра пораньше. - Он выбрался из постели и издал мученический вздох. - Не зажжёшь лампу, дорогая? - Зашипел газ. Александра чиркнула спичкой. Спальня наполнилась желтым светом. Сэм снова вздохнул, направляясь в уборную. - Мы, наконец, вернулись в свой дом, в свою постель, Господи, а Блейн изгоняет меня из неё даже субботним утром. Нет справедливости в этом мире, и, судя по всему, чистых брюк тоже нет.
   - Есть, - провозгласила Александра. За мгновение до этого Сэм и сам их нашёл. Она недобро посмотрела на него.
   Сэм притворился, что не заметил этого взгляда, но в дальнейшем все свои колкости он направлял в адрес администрации, а не своего гардероба.
   - В первую очередь, ему не следовало развязывать войну. Когда он облажался с ней, ему следовало отступить, когда Лонгстрит давал такую возможность. Это спасло бы Сан-Франциско, и спасло бы нас от пытки проживанием с твоим братом.
   - За это президента винить нельзя, - сказала Александра.
   - Кто это сказал? Я только что так поступил. - Клеменс оседлал свою любимую тему: - Он сомневался, пока не потерял половину Мэна. А теперь, когда на него обрушился ультиматум, он так и не может взяться за свой треклятый ум. Если он не даст ответа где-то до половины восьмого, нас снова разгромят, и ради чего? Ради чего, я тебя спрашиваю?
   - Может, уже закончишь одеваться? - сказала супруга. - Я спущусь вниз и приготовлю тебе кофе. - Это был ответ не по существу дела, но Сэм сомневался, что Джеймс Г. Блейн даст ему ответ получше. И только небеса знают, какой кофе готовит Блейн, думал он, роясь в комоде в поисках галстука.
   Подкрепившись кофе, бутербродом с маслом и толстым куском ветчины, оставшимся со вчерашнего ужина, он направился на восток по Тёрк-стрит в сторону Морнинг колл. Ещё не все дома района были отстроены заново; пустыри на улицах производили впечатление кабацкого дебошира, который встречал удар зубами, а не встречным с левой.
   Каждые несколько шагов Клеменс оглядывался через плечо. Холмы прятали Тихий океан из вида. Впрочем, видел он его или нет, океан оставался на месте. Где-то там, вероятно, где-то неподалёку от Сан-Франциско стояла флотилия Королевского военно-морского флота. В этом он был уверен. Тихоокеанская эскадра ВМС США, ну или то, что от неё осталось, тоже находилась где-то там, но он не верил в её способность удержать британские боевые корабли, или хотя бы сколько-нибудь их замедлить. Когда быстроходный пароход с Сандвичевых островов передаст им весть о выдвижении...
   После британского нападения на Сан-Франциско, полковник Шерман собрал множество пушек, чтобы оборонять побережье. Клеменс также не считал, что от них будет много толка; то были малокалиберные полевые орудия, которые имели двойное преимущество в своей распространенности и мобильности, но не шли ни в какое сравнение с огромными пушками, что стояли на броненосцах Королевских ВМС. И всё же, Шерман хотя бы старался, что давало ему фору по сравнению с большинством правительства США.
   Когда Сэм вышел на Маркет-стрит, там царила тишина. Мало того, что в субботу для большинства рабочий день был сокращённый, так он ещё и пришёл в редакцию раньше обычного. Явился он, едва минуло четверть седьмого. Впрочем, в редакции он оказался отнюдь не единственным. Журналисты сгрудились вокруг телеграфа, подобно родственникам, собравшимся у постели больного, выживания которого никто уже не ожидает.
   - Новостей пока нет, а? - спросил Клеменс.
   - Ни словечка, - отозвался Клэй Херндон раньше, чем успел ответить кто-либо ещё. - Вопрос лишь в том, откуда придёт телеграмма - из Филадельфии, или с Потомака. Проявит ли Блейн здравый смысл, или сдаст Вашингтон и Мэриленд, чтобы продолжить со своим Мэном?
   - Блейн позволит войне продолжаться, - весьма уверенно произнёс Эдгар Лири. С тех пор, как в Морнинг колл вышли его статьи о коррупции при восстановлении Сан-Франциско, его поведение изменилось. Теперь, похоже, он ощущал себя мужчиной среди мужчин, а не щенком. Для подобной новообретенной самоуверенности у него имелись причины; благодаря тем статьям, несколько достопочтенных людей теперь занимали крохотные помещения со скудным убранством и неприглядными видами. Он продолжил: - Он тупил всю дорогу в течение этого бардака. С чего бы ему теперь измениться?
   Никто с ним не спорил. Часы в редакции и снаружи пробили семь.
   - Осталось меньше получаса, - пробормотал Херндон. - Так или иначе, грядёт большой сюжет.
   - Ублюдки, - тихо произнёс кто-то. Клеменс задумался, кого имел в виду этот парень - врагов Соединённых Штатов или администрацию Блейна. Мгновение спустя, он понял, что проклятье может включать обоих.
   В семь девятнадцать застучал телеграфный аппарат.
   - Рановато, - отметил Эдгар Лири. - Это повстанчики зарядили пушки или Блейн пошёл на попятную? Я ставлю на повстанчиков.
   Однако телеграмма исходила из Филадельфии. Клэй Херндон, который, так уж вышло, оказался ближе всех к аппарату, читал знаки Морзе, слово за словом, по мере того, как они отпечатывались на ленте, будто их набрали шрифтом Гарамонд четырнадцатого кегля.
  
   До появления шрифта Таймс в 1932 году, шрифт Клода Гарамонда (XVI век) считался наиболее легко читаемым ввиду его схожести с каллиграфическим курсивом.
  
   - Президент Блейн принимает ультиматум Конфедерации, - сказал он, а затем продолжил под радостные вскрики: - Далее следует полное заявление президента Блейна.
   - Читай, Клэй, - сказал Сэм. - Читай. Послушаем, как он всё это выставит в положительном свете.
   Он вскорости о том пожалел, поскольку речь Блейна более пространной, чем он ожидал. Однако ни он, ни кто бы то ни было ещё в редакции Морнинг колл не прерывал репортёра, озвучивавшего слова, выходившие под стук приёмного аппарата:
   - Не видя надежды на успешное применение нашего оружия против врагов, кои окружили нас и несправедливо объединились против нас, в сей час я принуждён уступить требованиям, воздвигнутым на Соединённые Штаты со стороны Конфедеративных Штатов, Великобритании и Франции. Я поступаю так с крайне тяжёлым сердцем и осознавая, что все иные пути ещё хуже. Сия капитуляция представляет собой уместную возможность предстать в смирении и молитве перед Господом Нашим, который рассудил нас так. Мы все уповали, что год, истекший лишь недавно, завершится на сцене победы нашего правого дела, но Всевышнему было угодно иное. Нам не дозволено пытаться избежать решения Небесного, которое предписывает страдания, как для народов, так и для отдельных людей. Наша вера и неотступность от неё должны быть проверены, и наказание, пускай оно и кажется ужасным, принесёт соответствующие плоды, ежели мы примем его со смирением. Поэтому вполне естественно, что мы должны обратиться к единственному Дарителю побед и, смирившись перед Ним, должны молиться, дабы Он укрепил нашу уверенность в Своей могущественной силе и праведном суде. Тогда мы, несомненно, сможем довериться Ему, дабы Он выполнил Свое обещание и защитил нас. Исходя из этой веры и с этой целью я, Джеймс Г. Блейн, президент Соединенных Штатов, объявляю сегодняшний день, субботу, двадцать второй день апреля, в качестве дня поста, уничижения, молитвы и памяти, и настоящим я приглашаю достопочтенное духовенство и народ Соединенных Штатов вернуться в места поклонения, смириться пред всемогущим Господом Богом и молиться о Его защите и благосклонности к нашей любимой стране и о том, чтобы мы могли быть спасены от наших врагов и от руки всех, кто нас ненавидит. И я также призываю и поручаю гражданам Соединенных Штатов отмечать двадцать второе апреля каждого последующего года как день уничижения и памяти, дабы бесславное поражение, которое мы претерпели в этот день, никогда не забылось в умах упомянутых граждан до тех пор, пока, по милости Божией, оно не будет отомщено во сто крат.
   Телеграфный аппарат затих. Несколько человек вздохнули. Сэм заметил, что оказался не единственным, кто задержал дыхание до самого конца.
   - Ну и ну, кто бы мог подумать? - произнёс Клэй Херндон. - Даже Джеймс Г. Блейн способен прочитать огненное послание на стене, лишь бы только буквы были достаточно крупные.
  
   Библ. Мене, текел, фарес - ты был взвешен, оценён и сочтён легковесным.
  
   - Послание на стене? - переспросил Сэм. - Вот, значит, почему он винил Бога за наше поражение, ну или как одну из причин. Ещё две, что приходят на ум, заключаются в том, что Бог не участвует в голосовании и Он почти никогда не восстаёт, дабы поименовать кого-нибудь чёртовым лжецом.
   Снаружи зазвенел церковный колокол. По улицам начал быстро нарастать шум: крики, радостные вопли, обрывки песен. То там, то тут раздавались выстрелы. Один прозвучал так, будто стреляли из самой конторы. Кто-то выкрикнул:
   - Вот так, Рубинчик! Расстреляй их все, они нам больше не понадобятся. - Утро разорвал ещё один выстрел, предположительно, из оружия Рубина.
   - Мы не единственные, до кого дошли новости, - отметил Херндон. - Эту, похоже, разослали по всем абонентам телеграфа.
   - Им всем она понравится, - сказал Эдгар Лири.
   Сэмюэл Клеменс заставил себя перестать размышлять, как американец, обрадованный тем, что война и в самом деле закончилась, вне зависимости от условий её окончания, и вновь начал рассуждать, как газетчик.
   - Половина тех, кто узнал новости, сами печатают газеты, - прорычал он. - Среди них мы будем первыми, кто вынесет новости на улицы, иначе я даже и не знаю.
   Это грубое заявление отпугнуло народ от телеграфного аппарата, словно тот внезапно раскалился до красна. Один наборщик крикнул:
   - Нам нужна текстовка того, что сказал Блейн. Если кто-нибудь всё запишет, сделать дело будет быстрее, чем если мы сами будем разбирать морзянку.
   - Клэй, займись, - сказал Сэм. - Один раз ты уже читал эту речь, так что ты на голову впереди всех остальных. Заголовок над нею будет Войне конец, разумеется, кричащим шрифтом.
   - Хочешь семьдесят второй кегль? - спросил наборщик.
   - Нет, Чарли, девяносто шестой, - ответил Клеменс. - Чёрт, сто восьмой, если у тебя найдётся. Этот заголовок не из тех, какими мы пользуемся каждый день. Если бы смогли под ним написать Блейн уехал по железной дороге из Филадельфии вывалянный в дёгте и перьях, было бы идеально. - Он задумался. - Нет, почти идеально: нам пришлось бы сильно уменьшить размер заголовка, чтобы уместить всё в одной строке.
   - Босс, дадите редакторскую колонку под заявлением Блейна? - спросил Лири.
   - Чего? - Сэм нахмурился. - О, да, пожалуй, надо, а как иначе?
   Он вернулся за свой стол, смахнул сугроб из бумаг, чтобы было, где писать, и посреди расчищенного места положил свежий лист бумаги. Окунув ручку в чернильницу, он уставился на чистый лист. Для человека, который зарабатывает на жизнь писаниной, всегда сложнее всего было просто начать.
   Слова не желали выходить. Он заставил всех в Морнинг колл носиться, словно собаку с привязанной к хвосту банкой, а слова не желали выходить. Он бросил гневный взгляд на бумагу. Бросил взгляд на ручку. Проблема не в них. Он знал, в чём проблема. На столе у него не имелось зеркала, поэтому бросить взгляд на себя самого он не мог.
   Он достал сигару, чиркнул спичкой и прикурил эту зловонную штуку. Ни едкий дым, что он задержал во рту, ни вонючее облако дыма, которым он себя окружил, не помогли сразу сосредоточиться на деле, как это зачастую бывало. Он выкурил сигару до обмусоленного окурка быстрыми злобными затяжками, затем закурил следующую. Ничего, даже отдалённо напоминающее вдохновение, его не осенило. Отправив вторую сигару в грязную латунную пепельницу, где уже покоился труп первой, он открыл ящик тумбочки. Если сегодня вдохновение не таилось в табаке, возможно, оно пряталось где-то ещё. Он зубами сорвал с бутылки пробку и сделал добрый глоток. Виски расплавленной струёй потёк по горлу. Глаза Сэма широко раскрылись. Он сделал ещё глоток. Виски взорвался в желудке, подобно десятидюймовому снаряду с британского броненосца. Сэм почувствовал себя готовым выйти на боксёрский ринг в любительской категории.
   Он взял ручку и занёс её над бумагой. Не вышло ни единого слова. Он сидел, молчаливый и недоумевающий, словно многоопытный актёр - скажем, кто-нибудь из братьев Бутов, чья карьера началась ещё до Войны за Сецессию, и которые до сих пор колесили с турами и по США, и по КША - впавший во внезапный ступор перед переполненным залом.
  
   Речь идёт об известной в XIX веке актёрской династии Бутов. Один из её представителей, а именно Джон Уилкс Бут, в реальности стал убийцей Авраама Линкольна 14 апреля 1865 года. Его брат Эдвин Томас Бут, лучший Гамлет столетия, случайно спас от падения под поезд сына Авраама Линкольна, а третий брат, Юний Брут Бут, руководил Бостонским театром.
  
   К нему прискакал Клэй Херндон с листом бумаги в руках, целиком и полностью исписанном сверху донизу. Сэм скрежетнул зубами, хотя и знал, что слова на бумаге принадлежали Блейну, а не Херндону.
   - Вот текстовка заявления, - сказал Херндон, размахивая ею. - Передам её наборщикам. Что собираешься написать в?.. - Лишь сказав большую часть фразы, он бросил взгляд на всё ещё чистый лист, лежавший перед Клеменсом.
   Взгляд Сэма переместился туда же... с ненавистью.
   - Будь я проклят, если знаю, - пробормотал он.
   - Даже если это только У Мэри был ягнёнок, лучше поторопись, - сказал Херндон. - Ты был прав, мы не можем быть единственной газетой, что отправит свежий тираж в печать, едва только его наберут.
   - Знаю, чёрт подери, но я выжат досуха, - сказал Сэм. - Я никогда не был столь выжат досуха, как когда проехал на дилижансе по пустыне от Солёного озера до Вирджиния-Сити.
   - Тебе надо что-нибудь заявить, - настаивал Херндон.
   - Да, но что? - спросил Клеменс. - Что, блин, я могу такое заявить, чего уже не сказал Блейн? Война окончена. Мы проиграли. Это очевидно даже дураку, а сейчас это очевидно даже полному дураку, иначе Блейн не сдался бы. Всё настолько очевидно, что невозможно объяснять это, не выглядя идиотом. - Херндон ничего не сказал, так что Сэм подловил его на этом. - И когда это меня останавливало, а?
   - Ты не сможешь доказать, что именно это я и подумал, - с ухмылкой произнёс репортёр.
   - И тебе, блин, повезло, что не могу, - сказал Сэм. - Иди, отдавай в набор. - Приду через пару минут с чем-нибудь, либо пойдём дальше в печать без меня. - Подобное ему не нравилось. Это позор. Но вынести новости на улицу третьим окажется ещё большим позором. Херндон убежал к наборщикам.
   Это конец. Ручка практически сама собой, помимо воли Клеменса, вывела эти два слова. Он вперился в них. Эти слова были максимально близки к тому, чтобы называться редакторским комментарием. Что ещё нужно говорить? Он поразмышлял над этим пару мгновений, затем добавил ещё одну фразу: Хвала небесам!. Он кивнул, схватил лист бумаги и поспешил вслед за Клэем Херндоном.
  

Примечание автора

   Этот роман о последствиях победы конфедератов в Гражданской войне. Это ни коим образом не продолжение моего предыдущего романа о победе конфедератов в Гражданской войне, Оружие Юга. Здесь Конфедерация якобы победила в силу естественных, скажем так, причин, а не вторжения путешественников во времени со своей собственной повесткой, и произошло это в 1862 году, а не в 1864.
   Различия имеют решающее значение. Гражданская война является, причём заслуженно, возможно максимально интенсивно изучаемым периодом американской истории. К добру ли, к худу ли, но всё, что есть Соединённые Штаты сегодня (даже если мы теперь упоминаем Соединённые Штаты в единственном числе, а не во множественном), благодаря тому, что произошло во время и сразу после Гражданской войны. Переменись что-нибудь тогда, и меняется вся последующая история.
   Взять, к примеру, три сигары, завёрнутые в Особый приказ генерала Ли !191. В реальной истории, его нашли два солдата армии Союза, капрал Бартон Митчелл и первый сержант Джон Блосс, после того, как его потерял вестовой Конфедерации. Знание о плане Ли и о том, насколько сильно он растянул свои войска во время вторжения на территорию США, позволило генералу Макклеллану победить в битве при Энтиетаме. Та победа, в свою очередь, позволила Линкольну обнародовать Прокламацию об освобождении, которая изменила моральный облик войны. Это фактически гарантировало, что Британия и Франция, стоявшие на грани признания Конфедеративных Штатов и лезли посредниками к Соединённым Штатам, так не поступать.
   Если бы те сигары и приказ не были утеряны... сегодняшний мир выглядел бы иначе.
   Необходимо сделать пару ремарок относительно черт характеров персонажей романа. Все речи и статьи, относящиеся к Сэмюэлу Клеменсу, фактически, плод моей фантазии. Это не относится к политическим речам, которые я вложил в уста Авраама Линкольна. В них я частенько использовал его собственные слова об отношениях между трудом и капиталом, и между работником и работодателем, порой дословно, порой, переделав их из мыслей о рабах и рабовладельцах, в рабочих и фабрикантов. Я поступил так не только ради драматического эффекта, но также и для того, чтобы показать правдоподобие (а чего еще можно требовать от романиста?) взглядов, которые я ему приписываю в изменившихся обстоятельствах, которые я здесь предвидел.
  
   NoПеревод с английского: Бабкин Д. С., Деев К. С. 2024.
  
  
  

Комментарии переводчиков

  
   Этот роман - первый унылый роман Тертлдава из мною переведенных. А их я перевёл четыре. Два самостоятельно, два, в соавсторстве с товарищем Дмитрием. Этот третий. Такой тоски и нежелания его заканчивать я не испытывал никогда. Единственный, и огромный плюс этого романа - гигантское количество исторических лиц, реальную биографию которых было очень интересно находить, изучать и давать в сносках.
   Второстепенных и третьестепенных персонажей мы уже указали. Хотелось бы отдельно остановиться на реальных биографиях основных действующих лиц. Пойдём в порядке их первого появления в романе. Итак.
   Джордж Армстронг Кастер (1839-1876). Весьма прославленный в американской культуре полководец. Родился в семье кузнеца с немецкими корнями. Окончил академию Вест-Пойнт в 1861 году. Участвовал в битве при Геттисберге. После окончания Гражданской войны воевал с индейцами. Его характер и манеры представлены автором достаточно точно - это был лихой, активный и весьма незаурядный человек. О чём автор почти умолчал, так это об откровенно расистских и шовинистических взглядах Кастера. По сути, это был типичный белый американец того времени - нацист, расист, шовинист и дремучий мракобес. Светлым пятном в его биографии являются обстоятельства его реальной гибели. Он, по-настоящему, героически погиб в свирепой рукопашной мясорубке с индейцами у реки Литл-Бигхорн. О свирепости той битвы говорит, хотя бы то, что труп Кастера опознали только по знакам отличия. Вместе с ним погибли и его братья, Том и Бостон.
   Авраам Линкольн (1809-1865). Трудно представить более великого президента США в американской истории и культуре, чем этот человек. Наверное, в величии с ним может сравниться только Франклин Рузвельт. К сожалению, в реальности Линкольн погиб от пули Джона Уилкса Бута, поэтому мы не можем с уверенностью утверждать, что Линкольн увлечется марксистскими идеями и начнёт сотрудничать с социалистами. Однако, исходя из его переписки с видными европейскими деятелями коммунистического движения, можно предполагать, что Линкольн их идеям, как минимум, симпатизировал, а Карл Маркс с его ведома регулярно публиковался в партийной газете республиканцев в качестве финансового аналитика.
   Для примера можно привести пару его показательных цитат:
   "Труд первичен к капиталу и независим от него. Капитал - лишь плод труда, и не мог бы существовать без труда, предшествующего нему. Труд важнее капитала и заслуживает гораздо более высокого уважения." (президентское послание Сенату 1861 года)
   "Наикрепчайшим видом человеческой солидарности, за вычетом семейных уз, должно являться объединение всего трудового народа, всех наций, языков и племен." (1864)
   Сэмюэл Ленгхорн Клеменс (1835-1910). Опять же, величайший деятель американской истории и культуры. Кто ж не знает Марка Твена? Журналист, писатель, сатирик, общественный деятель и много кто ещё. И это всё в нашей реальной истории. Автор весьма ловко копирует стиль Твена, который, к сожалению, немного теряется при переводе. И нашем, в том числе.
   Томас Джонатан Джексон (1824-1863). Как можно видеть из годов его жизни, этот прославленный генерал Конфедерации погиб в самом разгаре Гражданской войны. Но, если дать некую волю фантазии и логическому ходу исторических событий, представленных в романе, то назначение Джексона генерал-аншефом КША выглядит вполне правдоподобно. А причиной гибели Джексона стал дружественный огонь. Сам Джексон был ранен в руку, но в результате того обстрела были убиты ещё два человека, о которых сейчас мало кто вспоминает. Более того, в процессе эвакуации раненого Джексона, отряд подвергся артиллерийскому обстрелу, в результате которого был ранен ещё один человек. Своевременную помощь Джексону оказать не удалось, его даже уронили с носилок во время того самого артиллерийского обстрела. В итоге, ему ампутировали руку, но Джексон, всё же, скончался от пневмонии, симптомы которой изначально приняли за последствия ранения.
   Теодор Рузвельт-младший (1858-1919). В реальности - 26-й президент США (1901-1909), вице-президент США (4 марта - 14 сентября 1901), лауреат Нобелевской премии мира (1906) за сотрудничество при подписании Портсмутского мира, закончившего Русско-японскую войну. В общем, фигура в американской истории и культуре не менее знаковая и легендарная, чем все выше и ниже перечисленные. Пережил два покушения, в 1912 и 1916 годах. Кем он мог стать в установленной автором альтернативной реальности - целиком и полностью фантазия самого автора.
   Джеймс Юэлл Браун Джеб Стюарт (1833-1864). Генерал-майор кавалерии Конфедерации. Известность получил благодаря использованию кавалерии в качестве разведки и для рейдовых набегов. Участник многочисленных сражений времён Гражданской войны. Однако ряд его современников считает именно действия, а точнее, бездействие Стюарта, причиной поражения в битве при Геттисберге, сражении, определившем перелом всей Гражданской войны в США (хотя идея бросить кавалерию в атаку на засевшую на преобладающей высоте пехоту выглядит, скажем так, сомнительно). Был смертельно ранен в ходе битвы у Йеллоу-Таверн 11 мая 1864 года. Поскольку Гражданскую войну он, как и Джексон, не пережил, его альтернативная биография остаётся на совести автора. Впоследствии имя Джеба Стюарта носил легкий танк М3 времён Второй Мировой Войны.
   Альфред фон Шлиффен (1833-1913). Немецкий военачальник, участник Франко-Прусской войны. В реальности никогда не был военным атташе при посольстве Германии в США. В это время он командовал 1-м гвардейским уланским полком. Впоследствии руководил Генеральным штабом. Однако же его размышления о тактике и стратегии, изложенные в романе, перекликаются с реальным военным планом, впоследствии названным планом Шлиффена, суть которого заключалась в последовательном разгроме сначала французской, а затем и русской армий. Сей план, с доработками, лёг в основу немецкого военного плана в ходе Первой Мировой войны.
   Фредерик Дуглас, он же Фредерик Август Вашингтон Бейли (1817?-1895). В реальной истории известный проповедник, аболиционист и мемуарист. Один из соратников Д. Брауна, хотя и пытался отговорить его от рейда на Харперс-Ферри. Формально является первым чернокожим, выдвинутым в качестве кандидата в вице-президенты США на выборах 1872 года по инициативе скандально известной феминистки Виктории Вудхэлл (хотя до сих пор не известно, был ли он действительно в курсе этой выходки В.Вудхэлл и давал ли на неё согласие). Первый чернокожий посол в истории США (Гаити, 1889-1891).
  
   Деев К. С.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"