Жидкий бульончик, отдававший крысятиной, казался пищей богов, смягчал подранное ледяным ветром горло. Света, жена Макса, с щенячьей грустью смотрела на то как я с жадностью, склонившись над тарелкой, ел похлебку, дрожащей рукой отщипывая маленькие кусочки хлеба от лежавшей рядом горбушки. Потом она вздохнула, повернулась обратно к закопченной газовой плите, взяла тряпку и принялась счищать нагар с горелок. Макс, сидевший напротив меня за шатким столом в этой крохотной кухне, явно погрузился в какие-то свои мысли, разламывая в труху валявшиеся на клеенке спички. Не каждый пустит в свой дом грязного, истекающего кровью человека, который и двух слов связать не может, а только матерится, извиваясь у тебя на пороге. Не каждый поможет тому, кому помогать нельзя. Несомненно, я был благодарен Максу, но о том, как буду расплачиваться за его доброту, не думал.
Я все ожидал подвоха, не мог успокоиться. Ждал что, сметая двери, заполняя кухню слезоточивым газом - ворвутся, застрекочат автоматами, полосуя на куски...
- Нормально. Башкой только вертеть больно. - Я потёр шею и постучал ложкой по миске. - Света просто молодец, тебе повезло - и накормит, и раны залечит. Хозяйка.
- Это тебя... - Макс запнулся, помрачнев - видимо, некоторые мысли о его жене были не столь радостными. - Погранцы так, да?
- Погра-анцы, ага. - Ответил я, насмешливо растягивая слова. Откинувшись на спинку стула, нацелил ложку на Макса. - Я всю прошлую ночь в грязи барахтался. Скажем спасибо, что у вас такие перебои с электричеством, иначе я бы на той колючке поджарился хорошенько. - Положив ложку на стол, я запустил пальцы в дырки на своем рваном плаще. Да, ночка та ещё была. Подкопался под Барьер, спину себе всю разодрал, а потом с вышки засекли, стрелять начали, собак пустили, пришлось по кочкам, по размякшему полю, да нет, болоту, мать его, и вот ведь суки, подстрелили! Уроды палили из пулемета в белый свет, но попали - хорошо хоть пуля навылет прошла, мышцу разорвав, но с пробитым плечом шляться по полям и весям в начале весны кайфа мало. Думал всё, подохну - столько грязи да на свежую рану. Ан нет. Поздно подыхать уже. Не для того я на товарняках несколько дней ныкался, обмазавшись бараньим пометом. Иным способом попасть в другое государство нет возможности, одни товарняки пересекают границу без въедливого досмотра - так только, заглянут если, посмотрят что везут, но каждый сантиметр вагона сквозь детектор не прогоняют. А у чипа радиус действия-то маленький, надо непосредственно у черепа считкой махать.
- Электричество в порядке. - Сморщился Макс. - Зашибись всё. А у...
- А у нас, Макс, все очень хуево. Такой степени хуевости, что трудно представить. В Московийской Республике всех того. - Я провел большим пальцем над горлом. - Я еле выбрался. В яме два месяца проторчал. Но... - Засмеялся. - Знаешь, коррупцию, слава Богу, никто не отменял. Ни у нас, ни у них.
- Что ты говоришь? Что значит - того? Какая яма?!
- Такая, епт! Обычная яма, где людей держат! Государственные черные захватили Кремль, поставили кордоны - и всё, хуле! Мне, пока я сюда добирался, рассказали - все умыли руки, типа - нахуй мы войска вводить будем, все теперь суверенные государства. И я знаю даже почему. Вот скажи, Макс, кто у вас в полисе...
- Бля, заткнись ты уже, а! - Макс отшатнулся. Страх, нет - ужас. Он не желает представлять все это - как расползается плоть горла под сталью, как облевываются наспех повешенные, как кричат женщины, когда град камней стесывает кожу с их лиц, обнажая островки кости.
Я покачал головой, сцедил последние капли супа из миски себе в глотку. Вот не понимает человек простых радостей жизни. Пожрать хорошо, и заснуть в тепле, а не на земле, дрожа от холода и безнадеги - это уже счастье. А этого всего трясет аж, как мышу в мышеловке. Да что ты трясешься, тебе повезло, но и в своем счастье ты виноват.
- Ты, Макс, не ори на меня. Если я калека, это не значит, что я тебе въебать не смогу. Когда поправляюсь. - Я помахал перед ним культей, а потом здоровой рукой. - Одного кулака вполне хватит. Давай, рассказывай мне про ваш расклад. Я, знаешь ли, не ожидал, что меня в вашей Народно-Вечевой Республике Великого Новгорода встречали хлебами с солью, но и того, чтоб...- Я скосил взгляд на бинты на своем плече, под которыми снова начали выступать багрово-коричневые пятна. - Натовскими патронами для калашей, знаешь ли - тоже.
Макс стоял, вцепившись рукой в спинку стула, и костяшки на этой руке постепенно наливались белизной.
- Свет, выйди вон, будь добра. - Процедил он, не оборачиваясь. Света неразборчиво хмыкнула, и заправив прядь волос в пучок, шаркая вышла из кухни.
- Послушай, Серый, у нас - нормальная демократия. Конечно, развал РФ по всем вдарил будь здоров, глупо говорить, что мы от этого выиграли, или жизнь наладилась. Но ведь сам вспомни, разве в 91ом, когда мы детьми были, не произошло нечто аналогичное? И наши родители выжили ведь! Катастрофа, но не то, что ты пытаешься представить! Я не...
- Чё ты бля не? Не знаешь? А че, телевизор у тебя не работает? Ага, работает, и че показывает? Намаз, да? Коврик у тебя есть, да? На карачках к четырем сторонам света ползаешь, мордой линолеум отирая?
Он уже было открыл рот, чтобы возразить, как в дверь позвонили. Долго, настойчиво. Макс замер алебастровой, мучнисто-белой статуей, бросая на меня дикие взгляды. Нетвердым шагом, приказав полусдавленным шепотом Свете не вылезать из своей комнаты, направился к входной двери. Я вытянул шею, стараясь рассмотреть, что происходит.
- Галасавать идёщ, да брат? - Отталкивая Макса массивным пузом от двери, в квартиру ввалился толстый, пыхающий перегаром и дешевыми духами, черный, вытравленный пергидролем в блондина. За этим боровом двинули ещё два амбала, причем у каждого шея была раза в три шире рожи. Я быстро оглядел их кожанки, но оружия не заметил. Разве что короткоствол где? Тупые морды мне были знакомы - они никогда не менялись, словно злобные слюнявые хари выдавались как униформа ещё при рождении.
У меня оставалось несколько секунд. Косясь на коридор, я вскочил из-за стола и метнулся к раковине. Выцепил небольшой мясницкий нож, старый, но хорошо заточенный, и опустил в карман куртки.
Макс тем временем всхрипнул, вильнул задом, будто кланяясь.
- Д-да, Райхмулед Рафидзанович, так это... конечно.
- А ты кто, брат? Я тэбя нэ видэл чегот нэ разу, - Унтер устроился на стуле против меня. Развалился, поплыл, потек - пальцы-сардельки возложил на столешницу, золотом унизанные. - Я вэть всё вижу, да! Тута... - Он постучал себя по виску, заблестел под тусклой лампой бионическим неживым глазом. - База данных, э? Так кто?
- Да это, это друг мой... - В интонациях Макса скользнули смазанные шоком и неверием, истерические нотки. Оба амбала, впечатываясь толстыми задницами в хлипкую мебель тесной кухни, заполнили её так, что и клочка свободного пространства не осталось, один только тягучий, вязкий звериный запах. Я вспомнил цирк, блеклую картинку из своего детства - как я стою у клетки с медведем, и работник зверинца берет у меня из руки кусок яблока, чтобы отдать зверю. Потом картинка уступила место другой, более яркой - как этот запах заполняет мои ноздри, а по кости, взрезая мясо, стучит сталь. Я тряхнул головой, поднял глаза. Мне в лицо смеялась брыластая харя, нос её, толстый, пористый, морщился и подрагивал, вынюхивая что-то, в нем, как усики крысы, шевелились волоски.
- А. Журналист я. Из Литвы. Сергеем зовут.
- Э, жюрналист. - Рафидзанович недобро ощупал меня взглядом - так черт его дери, привычно, как тогда, в Москве. Так смотрят, когда прикидывают, как бы удобнее резануть связанного человека. Нет, нет, вспоминать не надо, только не сейчас, когда тут не развернуться, не вспоминать хруст и стук...
Черный словно и не замечал набрякшей кровью повязки у меня на плече.
- И зачим тыбе нада быить тута?
Хороший вопрос. В самую точку.
- А, так мы делаем, этот... - Я щелкнул пальцами. - Репортаж о Русской Демократической Конфедерации, вот из Московийской Республики - к вам. - Я попытался улыбнуться. Какая чушь, что я говорю? Журналисты из Литвы не материализуются в квартирах нищих инженеров. Они все проходят через контроль на вокзале или в аэропорту, но - откуда ему знать, что я его не прошел? Черножопый отзеркалил эту улыбку, подался вперед.
- И щто ви хатытэ узнать?
- Ну...
- Вай! - Он вскинул руки. - Тэбэ павезло, щто наш общий дрюк Максым - мой дрюк! Да! Йа мал-мал миладщий памощник мэра нащиво полиса, висё тыбе расскажю!
- Э...
- Вота у нас виборы скора - праводим так скизать работу с насилений, да! Явку абеспечиваем!
- Выборы? - Я притворно удивился, но внутренне напрягся, не веря этому нарочито радостному тону. - Настоящие демократические выборы?
- А то как жэ! После таво, как слава Христу, тюременый рижым авто... авато... автатаризма биль разрушын, а, так ми типер по всем рюским землям встановэли народную ету, власть, да? Самоуправлений, демакратий? Как в ыврапейскем Саюзе, сюшь... Типер братские риспублики саюзнычают, брат брату памагает, никто никаво нэ угнэтает - э, харашо! У нас целих читыри кандидата у мэры! Пусть люди выбырают, а?
- Замечательно. А С экономикой?
- Э, истына рюскую вэру вазраждаим! Праваславие! Истинный вэра. - Гнусно усмехнулся черный, оголяя волосатую грудь, блестевшую золотым крестом. - Ы жывем харашо, всё мирна, всё есть, пакупаем-отбираем, да, никто нам и нэ хазын. А в Масковии как? - Сощурил влажный живой глаз, облизал жабий рот.
Я прочистил горло. Надо соврать, быстро
- Да так же, мне понравилось. Демократия, свобода личности. Действительно, не припомню такой народной власти в РФ. Улицы стали чистые, пенсии платят, учителям - тоже. - Соврал я. - Как в Европе совсем.
- Ай врёш, дарагой. Масковия ваша прагнила вся. Эта... - Фыркнул он и небрежно ткнул пальцем в мою культю. - Эта щто?
Я инстинктивно отдернул руку, пряча её под стол. Надо мной нависло обтянутое черной кожей пузо одного из вертухаев.
- На заводе. На заводе в Вильнюсе, руку вот в конвейер сунул - напрочь...
- Ай-ай, нехарашо, какой хуйня нисешь. Чито жы ти дрюка сваего так нэ цэнишь? Он тэбя абагрэл, накармил, а ти в иво домэ врёш мнэ. Эй, Джамиль, притащи сюда бабу его. А, сюшь, нэт, развлекися с нэй, брат! Э! - Джамиль, эта горилла с признаками тяжелой олигофрении, вдруг осклабился и потопал вон, в дебильной усмешке оттопырив толстую нижнюю губу.
Макс окаменел. Мы встретились взглядами, и в его позе, в том, как он обреченно ухватился за краешек раковины, я прочел смирение. Но тут моё внимание вновь отвлек Рафидзанович.
- Да-а-а... Так вот, я дюмаю, щито ти нэ жюрналист, э? И рюку сваю... Нэ на заводэ патэрял, нэт? А дюмаю я... Э, Гюйнур, слэды за ним. - Он прервал свою хрюкающую речь и засверкал гнилостно-златой пещерой, заслышав истошный визг Светы. - Щто ти импэрская вэликарюская билять, катораю маи братья недазарэзали там, в Маскве. И щто ти приехаль щитобы народ наш риспубликанский мутить, э? Па зиндану саскучился сюка?
Он повысил голос, затряс утопающими в цепях подбородками.
- Да ми тэбя, шкюр твой на батынки пустим!
- Нет. Нет, вы непра...
- Заткнись сюка! Все пагранци пада мной жопу лижут, вчира какая-та билядь сквозь Барэр праскальзнула, но кровь ей пустили!
Я почувствовал как чьи-то пальцы погрузились в рану, продавливая бинт, прорывая тонкую пленку сукровицы... Я попытался встать, вывернуться, но тут мне в живот въехало дуло пистолета, с силой уткнулось под диафрагму.
- Думаэш, Канфыдырация эта муди собачьи? - Темные губы расплылись, чуть не лопаясь, в улыбке. - Ти чиво-та там пра свабоду гаварил, э, шваль импэрская? Свабода у нас есть, но мая свабода патеснит тваю, раб. Твая свабода, выблядак ти рюский, на канце маей цэпи закончитса. А ти. - В сторону мелко дрожащего, стучащего зубами Макса, прижавшегося к мойке. - Прагаласуишь как нада завтра, нэ то Джамиль захочит делать тваю шлюху частью сваево гарема!
Его словам вторил надрывный, но тихий, будто приглушенный тяжелой потной ладонью, стон Светы из соседей комнаты. Я не решился взглянуть на Макса, а поэтому продолжил созерцать вдавленный в живот пистолет.
- Тварь, сматреть на мэня. Ми выпалнили свой абещений. Рюская Риспублика, самауправление. Заебись мы вами управляем, э, раб? Ведь ти ж раб, э, раб сваих рюских скотских идей, да? Пакажы Гуйнюру затылок, щитобы он код считал. Пашлем тыбя абратна в Масковию, "литовец". Хе-хе. Фидиральная почтай, э? Па частям, э?
Он ржал, брызгал слюной, над ухом тоненько похрюкивал второй оккупант, занося над головой считыватель. А я сжимал уцелевшей рукой в кармане нож.