Аннотация: псевдоскандинавское темное фентези - жестокое и тупое. обрывок мира.
Иззубренная почерневшая полоска леса врезалась в степь, как клык хищника - в песочную шкуру жертвы, норовила пропороть низкие мраморные плиты сумрачного утреннего неба. Над равниной, оседая каплями на длинных травинках, стелился плотный белесый туман, пропитывавший влагой и без того хлюпающую сырую землю, и толстые шерстяные накидки отступающих в сторону леса, воинов. Шли молча, под редкие крики просыпающихся птиц, рассыпавшись и затерявшись в высокой густой траве.
Всего пятнадцать человек - усталых, угрюмых, до невозможности грязных. Битва была проиграна, и хотя многие из воинов посчитали за счастье решение ярга отступить с поля боя, оградившись кольцом преданных смертников, вслух об этом никто не решался говорить... Негоже дружиннику радоваться бегству, даже если сам ярг приказал... И многие думали, не лучше ли было остаться там, в городе, забрать с собой ещё нескольких врагов, выпустить кишки песьим выродкам, прежде чем предстать перед немилосердным огненным взором Одноокого.
Теперь же, когда все владения ярга захвачены шеттскими вождями, а они, лучшие дружинники, сами оказались в положении дичи, чей след уже взяли собаки, благородная смерть от меча казалась уже не столь возможной и оттого - более вожделенной. Одноокий принимает к себе в Чертоги, за Хлидскальф, только тех, чей шлем разрублен мечом или топором, чей живот вспорот в честном бою, чья грудь пронзена вражеским копьем как раз супротив сердца. Жертвам разнообразных и мучительных пыток, людям с кинжалами и стрелами в спинах, людям, повешенным на перекрёстках во славу ненасытного воронья - всем им закрыта дорога в благословенные чертоги, как падали, которая не смогла выполнить призвания настоящего воина... И только смертник, взращенный для единственной цели - не знать страха в бою, не знать цены своей жизни - имеет право броситься на меч или перерезать себе горло, когда понимает, что его время настало и выхода нет. Смертники не знают понятий чести, они живут, чтобы исполнять волю яргов и вождей. Но ведь смертники и не служат Одноокому, а одному лишь Кроггту.
А среди воинов ярга остался только один смертник, и ему погоня не была страшна. Остальные же, полные дурных предчувствий, раненые и измотанные трусливым исходом, продолжали идти, смиряясь со своей долей, и волочили щиты, с каждым шагом становившиеся всё более тяжелыми.
На привал вечером остановились у подножья холма, то ли облысевшего от ветров, то ли поеденного козами. Костёр не разводили, только теневик-смертник Кгат сотворил малый шар тусклого зеленого огня - диковинного, дававшего свет, но не тепло. Шар завис над травой и не дымил, издалека напоминая тусклый болотный огонёк. Отряд отступал в спешке, поджигая на своем пути амбары и дома, убегая позорно, как девка с сеновала от слишком ярого любовника, поэтому голодным дружинникам не оставалось делать больше ничего, кроме как точить оружие, по возможности латать доспехи и хрипло перебрасываться злыми, обреченными шутками. В голосах своих людей ярг слышал ржавчину отчаяния и лязгающую железом злость. Злость на него самого.
- Дети Ульда! Я уложил троих выродков, но как мы могли... Я слышал от старых всевидцев, что их было по крайней мере две руки... а то и четыре! - Молодой дружинник, рыжебородый и коренастый, махал руками, что-то доказывая соратникам. В такт его словам позванивала промятая в нескольких местах, кольчуга.
- У страха глаза велики... Мало их было, от силы руки полторы. Просто Дейнгард... - Сотник Рантаг закряхтел, и сплюнул горловую мокроту в траву, кутаясь в свою накидку, стараясь спастись пронизывающего ветра. - Защищен был плохо. Г'яргам было выдано слишком много золота, вот они и забыли про войну, и предались усладам...
- Да, треть постов на замковых стенах были переведены в чертоги Ожидания, а потом ещё и...
Черноволосый и лохматый, мрачный, похожий на загнанную росомаху г'ярг Наргарт, встал на ноги, бряцая пробитым воронёным доспехом. Его cветлые глаза тлели как угли, отражая пламя костра, и во всей его внушающей страх стати была видна ярость. Недаром Наргарта побаивались даже горластые и не признававшие старшинства, сотники. Голос его, звучавший редко, но повелительно, прорубился сквозь сиплый шепот дружинников. Лицо воина исказилось от ненависти, собравшись складками, как морда разъяренной собаки.
- Вы! Ленивые мерзкие твари, не могущие удержать меча! Позор вашим отцам за такие речи! Да если бы кто-то осмелился говорить такое в присутствие ярга Даргтгара, то его язык давно бы уже болтался отдельно от вонючего тела на конце ножа! Храброму мужу не пристало считать врагов иначе, как своим мечом или топором! - Наргарт сплюнул себе под ноги, оглядывая притихших воинов. - И не пристало поражение оправдывать перевесом в числе. Разве Ронтдард Завоеватель не отбил Норнхейм у вегтов всего лишь с одной рукой воинов, причем уставших от прежних битв? Но они смяли их конницу, как крестьянин, давит вошь между своих толстых пальцев! Если бы Тонтагдир сжалился над вашими пустыми головами и вложил бы туда хоть немного разума и отваги, может и не сидели бы мы тут, как изгнанники на собственной земле... Вы, и только вы повинны в нашем поражении. Может, Кроггт знает, это было и предательством, ибо как проникли шетты за ворота Дейнгарда так скоро, когда мы лили на их проклятые головы масло? Кто-то мог их открыть изнутри - твари даже не стали их таранить! Но вы, черви, всё равно повинны. Я сражался, и меня ранили! - С этими словами, г'ярг поднял пластину нагрудной брони, отогнул изорванную кольчужную сеть и в неверном свете все увидели глубокую, заблестевшую открытым мясом рваную рану, нанесенную, очевидно, топором. - Есть ли среди вас тот, кто может упрекнуть меня в трусости?! - Взревел Наргарт, брызгая слюной.
Дружинники молчали. Ими овладел стыд перед своей слабостью, и скоро они лишь только советовались с теневиком по поводу лечения своих увечий. Всякое недовольство утихло, а на г'ярга Наргарта стали смотреть с новым, глубоким уваженим.
Ярг Угтвар, владевший землями от Серебряного озера до Восточного перевала, не был самым мудрым, смелым и дальновидным вождем. Отнюдь. Он был слаб духом, сомневающимся и далеко не искусным воином. Отчасти, он и сам это понимал, когда приходил в Усыпальницу предков, что занимала весь нижний этаж родового замка. Он смотрел на широкие, толстые кости своего деда, ярга Вангтора Белого, он видел могучий череп своего отца, Даргтгара Жестокого, ухмылявшийся длинными клыками с высоты своего затянутого паутиной трона, на котором и восседал скелет - и понимал, что по сравнению с ними, с этими воплощениями грубой, непререкаемой силы, с людьми железной хватки, немилосердными, кровожадными, справедливыми как смерть, почти равными богам - он, Угтвар-Бык, как прозвал его народ за леность и медлительность, лишь блеклая тень, тусклое и хилое подобие былого величия. Угтвар не прославил свое имя доблестными походами и завоеваниями. Он, правда, отдавая дань Одноокому, совершал редкие набеги в приграничные земли шеттов и талнов, но и то - не сжигал дотла поселения, не кромсал в гору мяса женщин и не насиловал детей, не нес упоительную чуму разрушения и боли, что как кровавый шлейф должна всюду следовать за вождем, радуя глаз Вождя Битв...
Угтвар любил красивые вещи, вкусную еду и покой, поэтому всегда ограничивался грабежом, да и дружине своей не позволял разорять до конца захваченные села... И наивно полагал, что границы Дейнгарда всегда будут незыблемыми.
Угтвар отсел от своих воинов, укутавшись плотнее в меховую накидку, покрытую коростой осенней грязи. Он вытянул из богато украшенных драгоценными камнями ножен меч, и в призрачном зеленоватом свете ворож-огня принялся рассматривать фамильный клинок. В отличие от ножен, меч был совсем простым - полоска хорошо заточенной стали без гравировки, только рукоять была сделана из отшлифованного витого рога молодого дракка. На лезвии чернела засохшая кровь - в битве нельзя остановиться и отереть клинок, и всё новая и новая кровь обагряла древнее оружие. Древнее... Да. В те времена, когда был выкован меч, ещё принадлежавший прадедам Угтрвара, в Дейнгарде в изобилии водились дракки. И его, Угтвара, род побеждал их, закаливая оружие в крови ворож-тварей и простых людей. А иногда и наоборот бывало - и тогда в ровных рядах похожих друг на друга как капли воды, черепах, что лежали на искрошившихся каменных полках склепа, появлялись другие, скалившиеся не совсем человеческими клыками.
На миг, яргу, разглядывавшему танец отблесков ядовитого пламени, показалось, что над ним, в темноте, как огромная статуя людоедского бога, стоит его отец, презрительно улыбаясь, и протягивая когтистую руку к мечу - чтобы отобрать, ударить, наказать... "Ты женовиден, слабый мой сын Угтвар! Разве не из своих чресел произвел я тебя на свет, чтобы в моем посмертии повелевал ты Дейнгардом? Разве не моя кровь, кровь дракка и человека, течёт в твоих никчемных жилах? Где она, твоя жажда крови? Почему ты не с наслаждением вдыхаешь дым костров, на котором корчатся наши враги? Почему твой взор не услащают муки человека, раздираемого на дыбе? О, горе Дейнгарду, земле смерти и справедливости! Но ничего, я ещё могу что-то из тебя сотворить, сделать ярга, не будь я Даргтгар! Иди же ко мне, падаль, кусок лошадиного дерьма, и постарайся вытерпеть наказание, подобно смелому мужу - сюда, трус, или сдохни!"
Воображение и память Угтвара восстали к жизни так ярко, что он завопил, закрыв глаза, и выронил меч.
- Прошу прощения, ярг. Я напугал вас...
Из сумрака, озаренного оранжевым заревом садящегося за лесом солнца, постепенно обретая привычные очертания, неслышно выступил теневик Кгат. Его блеклые, водянисто-желтые глаза глядели настороженно, пока зрачок, привыкавший к яркому свету огневого шара, сужался до тонкой черной щели. Худыми, скелетообразными руками, покрытыми серой кожей, смертник сжимал небольшую флягу темного стекла.
- Кгат! Пес! Разве я не запретил тебе ходить так тихо? - Раздраженно воскликнул ярг, вскакивая на ноги и отшатываясь назад.
Теневик, молчаливый, скрытный и смертельно опасный, никогда не нравился Угтвару. Скользкая, непредсказуемая тварь, не ценившая ничего - яргу всегда казалось, что теневик носил одежду и звание смертника, как вызов своему хозяину. Вызов не открытый, и оттого, яргу казалось, что теневик это пригретая на груди змея. Вот она спит, а в следующую же секунду, развернув кольца, впивает в руку кормильца...
Большой любитель и знаток пыток, Кгат в своё время был правой рукой его отца, фаворитом - вероятно, в силу кровных уз и таланта ворожбы. Возможно, многое из этого позволяло яргу Даргтгару относится к своему смертику терпимее, чем к большинству своих приближенных. Именно поэтому Угтвар не решался избавиться от него, боясь, как бы это живое оружие не обратилось против него самого. Пользы от Кгата было в общем-то больше, чем неприятностей, но смертник не был ручным псом, хотя и избавлял ярга от таких омерзительных дел, как допрос пленных, вырезание целых деревушек и прочих вещей, в которых кровь лилась полноводной рекой - а ведь у теневика ещё и была страсть к младенческой плоти. Истинное лицо незаметного и скрытного смертника Угтвар узрел ещё в детстве.
Отец с дружиной вернулись из давнего, изматывающего похода - наблюдая сквозь щель в толстых деревянных воротах внутреннего замка Дейнгарда, юный Угтвар видел, как по центральной улице, распугивая жителей и круша все на своем пути, увязая в слякоти и дерьме, катится дружина - кто на боевых конях, кто пешком - потрясая оружием, оглашая окрестности бранью и злорадным пьяным рёвом. Дружина была по уши измазана в крови, истерзана, но пропитана смрадом победы, она захмелела от убийств и пива... Впрочем ребенку-Угтвару казалось, что так оно и должно быть, и с радостью вглядывался в иссеченные шрамами, знакомые с детства лица. Заросшие, вонючие, покрытые слоем крови и пота, в меховых плащах поверх доспехов, дружинники напоминали диких зверей, и сквозь взлохмаченные, слипшиеся от грязной коросты волосы было видно, как монетками блестят налитые кровью глаза убийц. Вот, один из воинов, испустив нечеловеческий рык, обрушил топор на не успевшего вовремя убраться нищего - полетели тяжелые брызги, грянул сочный всхлип разрубаемой плоти, когда голова старика треснула под сталью - и снова, раскат смеха, запах перекисшей браги и стухшего дерьма. За дружиной, спотыкаясь и бряцая цепями, тащились пленные - но Угтвару были неинтересны обряженные в лохмотья и дрожащие от холода худые люди, покрытые сетью шрамов и отметин от бичей, ибо те волоклись за победителями, как покорный скот, и в них не было ничего, что стоило бы внимания. Только загнанный взгляд вечно влажных, слепых глаз. А женщинами - женщинами Угтвар заинтересовался гораздо позже, когда отец приволок в холодную каменную спальню сына рабыню десяти зим от роду, и издевательским тоном приказал юноше познать женщину. В тот день, когда Угтвар овладел брыкавшейся и визжавшей девчонкой, расцарапавшей ему в кровь лицо, то он понял, почему во внутреннем замке нет женщин старше пятнадцати зим - и сказал об этом отцу, в ответ на что Дагртгар расхохотался и оказался доволен сыном настолько, что подарил ему нового боевого коня...
Но в тот год, Угтвар не смотрел на вываливающиеся из остатков одежды украшенные синяками и укусами, груди пленниц. Рабыни - они и есть рабыни, а у будущего ярга даже не было матери. Он смотрел на своего отца, шагающего во главе дружины - в новых доспехах гертской чеканки, уже жестоко изрубленных и помятых, залитого кровью и пивом с головы до ног... Мало тогда знал Угтвар о том, насколько страшен был его отец для жителей Дейнгарда, какими глазами смотрели на него они, унижаемые и убиваемые, бессловесные в своей слабости подданные Даргтгара Жестокого, Даргтгара Людоеда, Ярга, который выпускал человеку кишки одни движением пальца. Даргтгар был не первым правителем Дейнгарда такого рода, но прежде это случалось века назад, а людская память коротка. Даргтгар был яргом-бурей и под его неподвижным взглядом теряли сознание даже самые влиятельные и богатые г'ярги, те, кто привозили из набегов копья, по самое седло украшенные насаженными на них черепами. Он не знал жалости, и сеял вокруг себя смерть, вырезая как соседние племена и земли, так и опустошая сам Дейнгард, следуя зову своей похоти и жажде крови. Жестоким его назвали, двухметрового правителя с желтыми, словно морской янтарь глазами и длинными когтями вместо ногтей. Ярг не вел переговоров с вождями приграничных земель, не плел дворцовых интриг. Он не знал ничего, кроме войны, пыток, выпивки и любви, и предавался этим занятиям без перерыва, пока дружина копила золото и купалась в роскоши. Но при нем, никто не чувствовал себя достаточно богатым и защищенным - Даргтгар был славен тем, что его настроение менялось, как восточный ветер, и вчерашний любимец сегодня корчился в тисках костедробилок, в то время, как ярг поливал открытые раны крепким вином и смеялся, ввинчивая в открывшееся мясо раскаленное железо. Нет, в Даргтгаре было слишком мало от человека.
Дружина направилась в конюшню и чертоги Ожидания Битв, а ярг - во внутренний замок. Даргтгар не ездил на лошадях, так как те его боялись, словно чумы, и не позволяли себе оседлать - ходила молва, что когда молодой Даргтгар учился ходить в седле, лошади под ним замертво падали, лишь бы не нести на себя юного правителя.
Увидев, что отец в хорошем настроении, Угтвар выбежал к нему, и по пути в тронный зал, упросил отца присутствовать на пиру. Медный, соленовато-металлический запах, исходивший от уставшего Даргтгара, кружил мальчику голову, и обещал скорое мужество и власть. Ярг, вглядевшись в блестящие глаза сына, согласился.
Это был не первый пир Угтвара, но первый - посвященный удачному походу. Наследник сидел в темном углу среди сваленных в кучу отполированных щитов и трофеев, закутавшись в кусок чьей-то шкуры, и наблюдал, как дружина за огромным деревянным столом, скользким от въевшегося в него за столетия жира, пирует и орёт песни. В другом, запыленном углу зала разлагались трупы убитых слуг и умерших от обжорства войнов, чьи желудки не выдержали обильной пищи после многих дней голодовки. Над кровавой блевотиной и развороченными черепами кружили мухи. Служанок-рабынь имели там же, среди груд пережаренных объедков, торопливо, сноровисто, подбадривая мученические крики насилуемых девочек одобрительными воплями, лапая белую кожу и оставляя на ней сальные потёки в приступах волчьей жадности и страсти. Засыпали, утыкаясь лицами в груды еды и рвоты на столе. Угтвар подумал, что ничего особенного в этом пире не было, разве что отец ел меньше обычного и странным взглядом сверлил г'ярга Эрдарна Рыжего, который захмелел настолько, что проносил кубки с брагой мимо рта и проливал темную сладкую жидкость себе на бороду.
Угтвар так и не узнал, чем провинился Эрдарн Рыжый, веселый, хоть и весьма охочий до пыток, человек. Но позже оценил коварство своего отца, его поистине звериную хитрость. Он нанес удар именно в тогда, когда г'ярг не ожидал этого.
Один легкий кивок в сторону Кгата - и теневик сразу же встаёт, спокойно идёт в направлении Эрдарна. Тот видит его, и в приветствии, с неразборчивым рыком, вскидывает кубок с пивом, на что Кгат отвечает почтительным кивком. Вот он заходит за спину ничего не подозревающему Рыжему, который подобно кабану, с сытым похрюкиванием обгладывает мясо с кости. Неуловимое движение, словно теневик вдруг подёргивается пеленой мрака - и огромный как лось, толстый г'ярг Эрдарн Рыжий начинает хрипеть и биться, пытаясь остановить кровь, хлынувшую из его распоротого горла. Угтвар не смотрит на предсмертные корчи Рыжего, он смотрит на Кгата, который впервые на его памяти выглядит довольным и расслабленным. Блеклые глаза теневика сужаются, он медленно и с тщанием отирает нож о рукав плаща, вопросительно смотрит на своего повелителя Даргтгара, на человека его рода.
Неожиданно Ярг вскакивает в полный рост, орёт, брызжа слюной, так громко, что вены и мускулы на его шее вздуваются, как толстенные пепельные верёвки:
- Во славу Кроггта! Принесем сию жертву!
Кагт наклоняет голову. Глаза Эрдарна Рыжего стекленеют, из них уходит жизнь и могучая воля славного г'ярна, и проворные руки теневика безбоязненно снимают с трупа позолоченные грудные пластины брони...
А позже, вечером, в неверном и чадящем свете факелов, во дворе внутреннего замка соорудили пять помостов с вздымавшимися на них толстыми, небрежно обточенными кольями. Ярг приказал наказать дерзких од'яргов, сблевавших и упавших в обморок во время наказания Эрдарна.
Люди корчились в невообразимых муках, все дальше и дальше насаживаясь на колья, превращавшие их внутренности в кашу, орали до хрипоты, а Даргтгар лишь рычал, чтобы принесли больше огня. Ярг любил видеть все подробности.
- Ещё раз прошу прощения и милости. Я... - Теневик прочистил горло. - Вы ранены, мой вождь и устали. Я имею дерзость предложить вам испить отвара на печени нурла, он снимает жар и дарует облегчение чувствам. - Кгат протянул яргу флягу, и тот, ещё не оправившись от обрушившейся лавины воспоминаний, нервно схватил её.
- Ладно. Ты прощён. Но больше никогда так не делай. И ещё - почему у тебя лицо в крови?
Худое, вытянутое лицо Кгата с характерно выступающими вперёд массивными челюстями, приняло выражение искреннего раскаяния. Он провел по губам и скуле тонкой рукой, стирая багровые пятна с сероватой сухой кожи.
- Мой ярг, я...
- Питался во время боя, дракковское отродье? - Резко прошипел Угтвар, сжав бутылочку так, что его пальцы захрустели. Нестерпимо заболели шрамы на его горле, оставленные когтями его отца, когда тот, желая сделать мужа из своего сына, терзал юношу когтями и зубами, превращая в игрушку своего мимолётного безумия. О, он наказывал своего сына самыми разнообразными путями, прикладывая к этому всю свою извращенную изобретательность, и шрамы остались далеко лишь не на одном только горле ныне здравствующего ярга.
- Простите мою дерзость, ярг, но вы ведь тоже... - Кгат улыбнулся, обнажая острые длинные зубы. - Ваш отец...
- Хватит о моем ОТЦЕ! Убирайся вон! - Бутылка полетела в лицо смертнику, но тот с природной ловкостью поймал её, и ещё раз так же жутко улыбнувшись, скрылся во тьме - раз - и будто бы и не было его. - И почему ты ещё жив? Лучше бы ты выпустил себе кишки ещё в Дейнгарде, трус женовидный! - Уже в пустоту заорал ярг, но с каждым словом его голос становился всё тише и тише, словно теряя силу.
И тут ярг почувствовал странное опустошение, словно впервые за эти дни, дух и воля Одноокого, покинули его, предоставив самому себе. Да, впервые ярг Угтвар почувствовал свою спину настолько оголенной, впервые холодный северный ветер так жадно вцеплялся в его сердце...
Тогда, на пиру, Кгат с наслаждением разодрал руками грудь Эрдарна, так, словно был толстый слой мяса и жира был легкой тканью, и преподнес крупное, размером с кулак сильного воина, сердце, своему вождю Даргтгару... Много таких сердец сожрали они в походах, вознося почести Кроггту. Многие люди, стараниями теневиков, умирали уже после того как их тела превращались в пиршественные столы.
Отец Угтвара был воином Кроггта, как и все мужчины его рода. "Сыновья дракков", людоеды... Даргтгар украшал свои доспехи человеческими черепами, и поедал внутренности своих врагов, кидая Кгату остатки, словно сторожевому псу. Нет, нехорошее наследство досталось яргу Угтвару.
Раньше, в давние времена, в Дейнгарде и соседних землях дракков было много, они селились в самых непроходимых чащах чернолесья. Мало кто рисковал заходить в лес, где эти создания вили себе гнезда. Крупные, размером с огромных медведей-переростков, дракки убивали и поедали скот, совершая набеги на пастбища и селения, а зачастую их жертвами становились и люди. Но не всегда. Иной раз, и нередко, случалось так, что некоторые человеческие женщины возбуждали дракков настолько, что они овладевали ими. И от этого союза, страшного и невообразимо болезненного для женщины, рождались люди: люди, обладавшие многими чертами дракков, а именно - жадностью и стремлением к человеческой крови и плоти. При рождении, мать такого существа умирала - сын или дочь пожирали её, потому что полукровки необычайно быстро росли и аппетит их был поистине ненасытен.
Бог Кроггт, бог смерти почитался ими более чем Одноокий Вождь Битв, и именно поэтому Угтвар стал воином Одноокого. Он ненавидел своего отца, ненавидел его веру, он ненавидел Кгата - за то, что они оба были сильнее его, мудрее, и могли дольше прожить... За то что они были истинными яргами, а он - лишь оболочкой, прикрывавшей сущность труса.
Ночью, Угтвар не мог уснуть, потому что думал о воротах Дейнгарда и возможном предательстве.
Утром следующего дня шел дождь. Отряд растянулся в цепочку, и медленно продвигался к лесу. Погони, как и ожидалось, не было, хотя спины людей всё ещё щекотали острия воображаемых стрел.
Теневик Кгат, окутав себя непроницаемой для дождя пеленой марка, шёл сзади. Он вспоминал день, когда погиб его ярг - настоящий ярг, а не этот слабосильный мерин. Стрела вегтов, начиненная ядом, вошла в шею Даргтгара в тот момент, когда он чуть ли не до пояса разрубил одного из их тяжеловооруженных рыцарей.
"Я сделаю это ради блага Дейнгарда и во славу Кроггта. Предательство - дар богов. Дейнгард будет принадлежать нашему роду, земля смерти и справедливости, земля убийства и славы... При обычных людях это невозможно".
Мрачное лицо теневика озарилось предвкушением. Нож в наручных ножнах слегка подрагивал.