Дождь лил вторую неделю, без отдыха, без перерыва, а город давно вымок, напился пьяным, городу было достаточно. В кроссовках хлюпала вода. Это было привычно и потому уже не раздражало, вода стерла все эмоции... Или это потому, что я здесь всего вторую неделю и еще не знаю, как жить в этой проклятой сырости?.. Марина шла под зонтом, медленно, как медуза, а в голове стучала музыка, которую никто никогда не сыграет. Просто Марина не знала нот и не могла ее записать, а напеть тоже было некому, потому что...
Чужой человек появился из-за угла, тощий, длинный, в потертом дождевике, в руке - пустая клетка. Девушка передернула плечами и перешла на другую сторону.
Чужой человек жил здесь уже пять лет, и все это время не менялся. То есть это невозможно, чтобы человек оставался совершенно таким же, не подстригал волосы, не менял одежду, жесты, выражение лица...Тогда это уже не человек. Это статуя. Из гипса.
Из того самого, которым сейчас зажата рука - ерунда, просто не повезло. Но теперь я тоже немножко статуя, только больше все-таки живая...
Так вот, чужой человек не менялся. Совсем.
В городе была Страшная дорога. Одним концом она упиралась в кладбище, а другим - в канал, и у канала был перекресток, на котором всегда что-то случалось. Здесь даже поставили новый светофор, красивый, блестящий, точный, только все зря. Машины продолжали биться, а людям здесь чаще обычного становилось плохо. Многие говорили, это из-за воды в канале, она была болезненно-желтой и пахла страхом, как темная комната. А еще здесь погибла девочка. Два дня назад.
Свист тормозов. Под колесами "Фиата" - маленькое тельце в полосатом платье, заляпанном грязью и теперь - кровью. Медленно - кровью.
Марина тогда остановилась, как все, стала кричать, как все, искать телефон, тоже как все. Ей было не все равно.
А Чужой человек прошел мимо. Только бросил взгляд на девочку, на толпу, на "Фиат" - один взгляд на всех - и ушел, не изменяя шагов.
Он был чужой. Ему было плевать.
А девочка умерла на месте. Марина никак не могла забыть ее платье.
На самом деле в студии было ужасно холодно, но почти со всех картин смотрело лето, и холод совсем не ощущался. Разве только чуть-чуть, потому что куртка все-таки промокла, не смотря на зонтик. Марина смотрела на картины и понимала, что в них не было чего-то самого главного. Они были красивы, да, но пусты, будто винные бутылки, выставленные за порог.
Марина замерла напротив своей, незаконченной. На ней был дождь, даже на ней; зонтики, тот перекресток... и пустота. И невозможно было взять кисть, чтобы попытаться исправить эту пустоту, потому что ее рука все еще была рукой статуи...
И ее душа тоже была немного статуей, после того, как под колесами "Фиата" умерла девочка.
Марина отвернулась и вышла вон. Ветер усилился. Картина была мертвой.
В больнице тоже было холодно, и здесь не было картин, чтобы отвлечься. Врач пила горячий чай и смотрела на рентген. Марина смотрела на нее и ей тоже хотелось чаю.
- Еще пару недель.
- Так долго?
Усталая женщина пожала плечами. Она могла бы сказать что-нибудь еще, но сейчас ей самой нужна была доброта и забота, и врач промолчала.
Марина шла по улице и дрожала от ветра и сырости. Рука осталась статуей, и душа осталась статуей, и сейчас, снова, мокрый асфальт, серые сумерки... Тот перекресток. Зонт рвануло из руки, он взвился в воздух и запутался в ветвях дерева, слишком высоко... Она стояла под дождем, посреди "зебры", и дождь путал ее волосы, бил по щекам, по гипсу на руке, и был соленым, проклятый дождь, и был везде, даже на картине, которая была...
- Эй.
Марина сидела на асфальте, сжавшись в комок, а Чужой человек молча снял тяжелый теплый дождевик и набросил ей на плечи.
- А вы?
Он улыбнулся и протянул ей руку.
- Все будет хорошо.
А она смотрела в его глаза и плакала уже по-настоящему, плакала, потому что не разглядела его сразу, в этом чужом, пустом городе, из которого ни один дождь не смоет глупость и злость, как ни старайся, и каждый здесь в себе, и ничего, ничего нет, а девочки умирают, и ты проходишь мимо, потому что поздно помогать, и все кричат, и дождь...