Давыдов Борис Алексеевич : другие произведения.

Манящая корона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Часть первая.
   - - - - - - - - - -
   Глава I.
  

Малютка подозрительно долго задержалась у смотровой щели, и он начал злиться, мысленно поминая родословную этой копуши. Тратить попусту те немногие драгоценные минуты, которыми они еще располагали, было непростительным расточительством.

   Ярко-розовый солнечный диск, просвечивая сквозь неплотную дымку, уже почти коснулся нижним краем горизонта; когда же он скроется полностью, створки крепких, окованных железными полосами ворот, украшенные гербом, известным всей Империи, бесшумно распахнутся, словно приглашая их войти. Но в открывшемся проеме покажутся вовсе не радушные слуги, зазывая усталых путников, а дюжие стражники, катящие самое мерзкое, чудовищное приспособление, которое могло возникнуть лишь в воспаленном мозгу такого безбожника, чернокнижника и женоненавистника, как его сиятельство граф Хольг. И тогда им останется только одно: возвращаться и бессильно развести руками, моля богов и святых угодников, чтобы Барон не сразу схватился за меч, а хотя бы согласился выслушать их оправдания... Впрочем, Малютке особенно опасаться не стоит, положение любовницы главаря дает свои преимущества - разве что врежет пару раз, но ей не привыкать, - а вот ему и Одноглазому придется худо!
   Ну, зачем, спрашивается, зачем понадобилось благородному дворянину, кавалеру всех высших орденов Империи, члену Тайного Совета, позорить себя столь неуместным развлечением, как изобретательство, и к тому же получать с него доход?! Батюшка графа, вечный покой ему и царство небесное, наверное, не только перевернулся бы в гробу, но и разнес на куски фамильный склеп, узнав, что его единственный сын, носитель славного имени и продолжатель рода, уподобился презренным торгашам. Не зря упорно ходят слухи, будто покойная матушка графа - чтобы ей гореть в неугасимом пламени! - не отличалась безупречной добродетелью, и настоящим отцом нынешнего Хольга был один из стражников... Ну, что там делает эта чертовка, уснула, что ли?! Солнце вот-вот начнет скрываться!
   Словно почуяв его недовольство, Малютка стала осторожно выползать из проделанного в живой изгороди прохода, приминая траву. На ее замурзанных щечках блестел яркий румянец, губы сжались в узкую полоску, брови сердито сдвинулись. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять: что-то пошло не по плану.
   -Хуже некуда! - негромко и зло выдохнула девушка, не дожидаясь вопроса. - Полна усадьба молодых, так нет же, поставили какого-то деда, перестарка трухлявого... Взгляни сам, Трюкач, если не веришь.
   Он верил ей и все-таки бесшумно пополз вперед, по проходу, только что покинутому Малюткой и еще хранившему тепло ее тела. Главный должен сам все проверять, поскольку за все и отвечает в первую очередь - это правило Барон вбивал в них неустанно, и в прямом и в переносном смысле слова.
   В нескольких шагах за густой изгородью из тесно сросшихся кустов, обрамлявшей одну сторону вымощенной камнем дороги, начинался длинный глубокий овраг, по склону которого они только что поднялись; по другую ее сторону высилась стена загородной усадьбы Хольга. Сверху, со сторожевой вышки у ворот, изгородь казалась сплошной и нетронутой, и даже самый зоркий караульный не заметил бы ни аккуратно проделанного лаза, ни выщипанных листиков - смотровой щели. К ней он и приник, с первого взгляда убедившись, что Малютка, увы, ничего не напутала.
   На вышке стоял стражник, один вид которого вызывал в памяти почти забытые за давностью лет чеканные строчки Устава караульной службы. Среднего возраста (напрягая зрение, можно было рассмотреть в густой черной бороде отдельные седые волоски), с суровым непроницаемым лицом и холодными, бесстрастными глазами, - живое олицетворение бдительного, придирчивого и неподкупного служаки. Их замысел, продуманный до мелочей и успешно опробованный в прошлый раз, мог провалиться с громким треском - это было яснее ясного.
   Ругаясь злым шепотом, поминая самыми грубыми словами всю родословную графа Хольга и этого так некстати подвернувшегося "деда", Трюкач отполз назад. На душе было гаже некуда, требовалось на ком-то сорвать злость, и этим кем-то оказалась, естественно, Малютка. Одноглазый был его приятелем, и к тому же он невольно почувствовал обиду за стражника - чувство уязвленной мужской солидарности вдруг взыграло в нем с огромной силой. Только безмозглой дурочке могла прийти в пустую головенку мысль обозвать зрелого, полного сил мужика "трухлявым перестарком"!
   -Посмотришь, Одноглазый? - предложила Малютка напарнику.
   Лежавший возле края оврага человек в грязных засаленных лохмотьях, худой, как жердь, с черной повязкой на правом глазу и нищенской сумой через плечо, равнодушно махнул рукой: чего, мол, глядеть попусту.
   -Надо что-то делать, Трюкач! Времени почти не осталось! - возбужденно забормотала Малютка.
   "Без тебя бы не догадался", - с нараставшим раздражением подумал он.
   -Может, все-таки попробуем, а? - настаивала Малютка. - В прошлый раз прошло, как по маслу!
   -В прошлый раз был молоденький щенок, вроде тебя, - едко ответил Трюкач. - А теперь, сама сказала, дед-перестарок, да еще и трухлявый! Такого голыми сиськами не приманишь...
   И, выдержав маленькую паузу, добавил самым оскорбительным тоном, на какой только был способен:
   -Хоть до утра ими тряси!
   "Так тебе и надо, тварь!" - с затаенным, мстительным торжеством подумал он, увидев, что хорошо рассчитанный удар достиг цели.
   Малютка безумно раздражала его с первых же дней, когда прибилась к шайке. Злило буквально все: ее юность (мала еще промышлять на большой дороге), происхождение (с жиру бесится дворяночка, не иначе), вызывающая дерзость (взрослых надо слушать, ума-разума набираться, а не лезть со своим мнением!) и жестокость, удивительная даже для их кровавого ремесла. Но больше всего - то, что она постоянно маячила перед ним сводящим с ума соблазном, абсолютно недоступным и потому вдвойне желанным...
   Глаза Малютки чуть не прожгли его ненавидящим огнем, пухлые чувственные губки растянулись в оскале. Она была похожа на разъяренную кошку, готовую прыгнуть и вцепиться в жертву. А что реакция у нее отменная и ногти острые, Трюкач знал очень хорошо.
   Поэтому резким, отрывистым голосом приказал:
   -Ну-ка, остынь! Быстро!!!
   Барон убил бы любого, посмевшего обидеть Малютку в его присутствии. Но предводитель шайки был далеко, и сейчас командовал он. А кара за малейшее неподчинение главному во время выхода "на дело" была одна: смерть. Это правило Барон тоже вгонял в них долго и усердно, стараясь привить хоть какие-то азы дисциплины.
   Малютка шумно перевела дыхание. Он явственно ощущал исходившую от нее бешеную злобу.
   -Извини, я погорячилась, - сквозь зубы, с заметной неохотой и трудом выдавила она.
   Трюкач снисходительно, с видом человека, удивленного собственным великодушием, кивнул:
   -Ладно, что с вас, дурочек, возьмешь...
   И, предупреждая повторную вспышку, поманил ее повелительным жестом. Малютка, все еще злая, придвинулась вплотную к нему.
   -Пожалуй, придется попробовать, другого выхода все равно нет, - вздохнул он, глядя на розовеющий сквозь неплотную дымку солнечный диск, начавший скрываться за горизонтом. - А если его не проймет, тогда...
   Прильнув к уху Малютки (она брезгливо поморщилась, но отодвинуться не посмела), Трюкач что-то зашептал. Вскоре девушка прыснула, прикрыв рот маленькой грязной ладошкой, а потом опустила глаза, изображая смущение.
   -Сможешь? - спросил он, отодвигаясь.
   -Еще и от себя добавлю! - пообещала Малютка. - Пошли, Одноглазый.
   Они быстро двинулись налево, по-прежнему прячась за изгородью. Трюкач снова занял место у смотровой щели, упершись в землю ладонями и носками полусогнутых ног, чтобы в нужный момент взметнуться в воздух, подобно распрямившейся пружине.
   Затаив дыхание и считая секунды, он смотрел, как последние солнечные лучи, окрашенные в нежный розовый цвет, весело играют на потемневшей от времени каменной кладке стены и на острых, как бритва, колючках проклятой проволоки, - последнего и самого известного изобретения Хольга, благодаря которому и без того богатый граф стал первым богачом Империи. Того самого изобретения, за которое графа благословляют состоятельные горожане и проклинают разбойники и воры, о котором любой человек, обученный грамоте, может прочесть на каждом углу, - куда ни глянь, всюду висят листы пергамента с ярко-красными кричащими фразами: "Лучшая в Империи патентованная колючая проволока - прекрасная защита от грабителей! Остерегайтесь дешевых подделок! Отпускается всем желающим за наличный расчет в количестве, кратном 1 (одной) деревянной бабе, оптовым покупателям скидка". Милостивые боги и святые угодники, мало ему было проволоки, он еще придумал уродливую штуковину, на которую ее наматывают, и окрестил это чудовище деревянной бабой... Тьфу!!! Баба - она иной раз и впрямь бывает тупой, как дерево, что поделаешь, так повелось от сотворения мира, не нами начато, не нами и закончится, ... но все-таки она живая, из плоти и крови. А главное, она никогда не бывает такой неприступной, холодной и колючей, не ранит так больно, как эта проклятая проволока. К самой мерзкой и сварливой бабе можно найти подход, если взяться за дело обстоятельно и умеючи, а равнодушную сталь не проймешь ни уговорами, ни жалобами, ни доблестью...
   Дубовые столбы высотой в два человеческих роста с натянутой между ними в двенадцать рядов проволокой опоясывали всю усадьбу, оставляя открытым лишь один-единственный участок, перед воротами, которые были совсем близко от Трюкача. Теперь ему требовалось только одно: чтобы Малютка и Одноглазый смогли отвлечь стражника хоть на несколько секунд. Да, пусть караульный повернется к нему боком всего-навсего на три бесценные секунды - больше не надо, ловкому и натренированному человеку хватит с лихвой. Первая уйдет на то, чтобы взметнуть тело над защитной изгородью и перескочить на дорогу, вторая и третья - чтобы отчаянным броском пересечь пустое пространство и прыгнуть под нижние ветви невысокого, но довольно густого и раскидистого куста, так кстати выросшего на краю глубокой ямы между правой створкой ворот и крайним столбом, предназначенным для колючей проволоки... Ветки и листья надежно укроют его от глаз стражника, бедняге и в голову не придет, что рядом, внизу, притаился человек, принесший ему смерть. И его товарищи, которые через считанные минуты покатят проклятую "бабу", затягивая проволокой пустой промежуток перед воротами, тоже не заподозрят, что жить им осталось совсем немного...
   Ну, что они копаются, проклятые лодыри, давно пора начинать, времени осталось в обрез!..
   Едва он успел подумать об этом, как слева раздался пронзительный визг Малютки, и сразу же вслед за ним - хриплый, надсадный рык Одноглазого:
   -Отдай! Моя монета, я первый нашел!
   -Нет, я! Проваливай, а то врежу!
   -Гадина! Урод кривой!
   -Это я-то урод?! Получай! Вот тебе, паскуда!
   -Уа-ааа, больно-ооо!!! Помогите!!!
   По лицу стражника пробежала тень. Он досадливо поморщился, словно учуял дурной запах, и обернулся в ту сторону, откуда доносились вопли.
   Трюкач начал распрямляться... и почти сразу снова прильнул к земле, укрывшись за изгородью. Ликующий беззвучный крик замер на губах, сменившись яростным зубовным скрежетом.
   Проклятый стражник отвлекся всего на долю секунды, которой хватило ему для того, чтобы убедиться: никакой опасности для охраняемого объекта, то есть, для графской усадьбы и ее обитателей, нет. Два жалких оборванца сцепились и мутузят друг друга, не поделив найденную монетку, оброненную каким-то растяпой... Ну и пусть мутузят. Это происходит не внутри усадьбы, а снаружи, значит, его не касается.
   Трюкач бросил отчаянный взгляд на горизонт (Солнце почти скрылось) и послал такой же отчаянный призыв Малютке: давай, действуй, на тебя вся надежда! И она словно услышала его, мастерски перейдя ко второй части представления.
   -Дяденька стражник, заступитесь! - плаксивым фальцетом запричитала Малютка. - Велите ему, чтобы не бил меня! А-а-ааа!!! Что ты делаешь, упырь проклятый!...
   Трюкачу не было видно, что происходит в том месте, откуда доносятся крики. Но он представлял это так отчетливо, как если бы вся сцена разыгрывалась у него на глазах. Вот Одноглазый хватает Малютку за грязный бесформенный балахон, вот сделанные "на живую нитку" стежки с треском рвутся, лохмотья сползают до пояса... И взору потрясенного стражника предстают женские груди - белоснежные, безупречной формы и красоты, с нежно-розовыми коническими вершинками...
   Этим фокусом Малютка владела в совершенстве, она блестяще проделала его и в прошлый раз (молодой паренек-караульный сначала чуть не свалился с вышки, пытаясь получше рассмотреть ее прелести, а потом грозно прикрикнул на Одноглазого, приказав ему отстать от девчонки). Она прибегала к нему и раньше, когда требовалось быстро и надежно отвлечь внимание от других членов шайки, переключив его на себя. Если учесть, что Малютка была худенькой и узкобедрой, всегда коротко, по-мужски, стриглась, а перед тем, как идти на дело, специально пачкала лицо, руки и одежду (естественно, тоже мужскую), чтобы лучше скрыть свое естество, то эффект получался просто ошеломляющий. Так она однажды спасла и самого Барона, выбежав с пронзительными воплями прямо навстречу стражникам, подозрительно точно узнавшим, где и когда главарь шайки должен встретиться с одним из скупщиков краденого. Не миновать бы ему долгих мучительных допросов в пыточной камере городской тюрьмы, а потом - такой же казни в ближайший базарный день на Торговой площади, если бы Малютка не была сообразительной, а стражники - тупыми и падкими на женскую красоту. Пока эти бараны в кольчугах сверлили округлившимися глазами ее грудь, предводитель скрылся в проходном дворе...
   Стражник, повернувшись, посмотрел на Малютку, и теперь на его бесстрастном лице промелькнуло явное удивление. Трюкач снова рванулся вверх... и снова каким-то чудом успел распластаться на земле за оградой, не попавшись на глаза проклятому служаке с железными нервами и рыбьей кровью. Чертов караульный явно решил, что создавшаяся ситуация не заслуживает его внимания. Грязный мальчишка - оборванец вдруг оказался девушкой с весьма развитыми формами... занятно, спору нет, но это не причина пренебрегать своими обязанностями.
   Трюкач еле сдержался, чтобы не взвыть в полный голос, жалуясь всем святым на небесах и всем демонам в преисподней на чудовищную несправедливость судьбы. Над горизонтом виднелся самый краешек Солнца, у них оставалось в запасе меньше минуты.
   И тут Малютка снова открыла рот. Хлынувший оттуда поток грязнейшей ругани мог бы вогнать в краску пьяных портовых грузчиков. Трюкач мысленно аплодировал ей: те выражения, которые он шептал Малютке на ухо, по сравнению с ее "перлами" казались лепетом невинного младенца.
   Стражник дернулся, будто ужаленный, его лицо побагровело от прихлынувшей крови.
   -А ну, заткнись, мерзавка! - заорал он, перевесившись через край сторожевой площадки и грозя Малютке кулаком. - Захлопни свою поганую пасть, говорю! Сейчас же пошла вон, а то хуже будет!
   Тело Трюкача взметнулось в воздух. Одна секунда... две...три...
   В отчаянном прыжке, распластавшись над самой дорогой, он поднырнул под нижнюю ветку куста, успев прикрыть глаза ладонью, чтобы уберечь их от колючих отростков, и в следующее мгновение земля ушла из-под ног. Сгруппировавшись и раскинув руки, он погасил удар о дно ямы и замер, превратившись в безжизненную статую, беззвучно глотая воздух пересохшим от волнения ртом. Холодный пот выступил на лбу, сердце бешено колотилось о ребра, будто желая проломить их и выскочить наружу, в дрожащие кончики пальцев словно впились мириады крохотных морозных иголочек, а в ушах набатным звоном гремело: "Получилось!!! Получилось!!!"
   Прямо над его головой продолжал бушевать стражник. Его возмущенные вопли перемежались с горькими сетованиями на современную молодежь и общее падение нравов. Куда же катится Империя, в какую бездну может свалиться род людской, если молодые девушки оскверняют свои уста столь мерзкой руганью! Да раньше любая особь женского пола, даже нищенка, скорее умерла бы, чем позволила себе произнести хоть что-то подобное. А теперь....
   -А теперь все по-другому! - благодушно отозвалась Малютка, видевшая, что их замысел удался и пребывавшая по этой причине в прекрасном настроении. - И я тоже совсем другая, уж не взыщи!
   -Убирайся! - взревел стражник, окончательно взбеленившись. - Пошла вон, пока я в тебя стрелу не пустил!
   -Да ухожу, ухожу, чего разоряться! Побереги глотку, дедуля!
   -Ах ты тварь!!! - стражник от ярости чуть не поперхнулся. - Шелудивый пес тебе дедуля! Шлюха бесстыжая!
   Трюкач вздрогнул и судорожно сглотнул слюну. Он мог бы поклясться, что в яме внезапно пахнуло могильной сыростью и холодом.
   Несколько секунд прошли, как ему показалось, в жуткой, неестественной тишине. Потом раздался голос Малютки - ласковый, вкрадчивый:
   -А вот это ты напрасно, дед. Ох, напрасно!
   Не выдержав, Трюкач осторожно раздвинул ближайшие ветки и выглянул наружу.
   Малютка стояла, придерживая на груди разорванный балахон и склонив запрокинутую голову к левому плечу. Она с явным интересом рассматривала стражника, словно хотела накрепко запомнить его лицо; рот слегка приоткрылся, узкий розовый язычок медленно облизывал нижнюю губу.
   У Трюкача похолодело в животе. Он слишком хорошо знал, что это означает. Несколько раз ему приходилось видеть, как Малютка, точно так же склонив голову и неторопливо проводя языком по губе, рассматривала человека, стоящего напротив; только вместо балахона ее прикрывал кожаный фартук, руки не скрещивались на груди, а возились с ножом и точильным бруском, уверенными движениями доводя лезвие до бритвенной остроты. И человек стоял не на сторожевой площадке, а возле дерева в лесу или у столба в каком-нибудь глухом подвале, накрепко прикрученный к нему веревками... На нее снова накатывало - это случалось, к счастью, редко, но такие дни бывали тяжелым испытанием даже для тех членов шайки, которые давно потеряли счет своим жертвам вместе с угрызениями совести. Даже Барон, обожавший юную любовницу и потому прощавший ей многое, досадливо морщился и всегда старался отговориться занятостью в городе, чтобы не присутствовать при ее "развлечениях". Он изменил этому правилу только один-единственный раз: когда к дереву привязали того самого скупщика краденого, который продал его с потрохами...
   Малютка гордо выпрямилась, продолжая придерживать разорванную одежду, повернулась спиной к стражнику, не подозревавшему, что произнес слово, которое эта странная грязная девчонка считала смертельным оскорблением, и тем самым обрек себя на жуткую участь, презрительно фыркнула и пошла прочь. Она пересекла дорогу, обошла изгородь, послужившую им укрытием, и стала спускаться по крутому склону оврага. Одноглазый быстро семенил за ней; по пути он оглянулся, взглянув на караульного, и Трюкач мог бы поклясться, что на его лице промелькнуло искренне сожаление, смешанное с паническим испугом.
   В следующую секунду послышался нарастающий стук и звенящий лязг, затем чуть слышно заскрипели воротные петли: явились дежурные стражники вместе с громоздкой "деревянной бабой".
   -Ты на кого орал, Гумар? - раздался негромкий, но уверенный голос, в котором отчетливо различались недовольные начальственные нотки.
   -Осмелюсь доложить, господин старший десятник, на нищих! Два оборванца, мужик и девка, нашли на дороге монетку, не поделили, и ну драться да галдеть. А девка, та вообще дрянь редкостная, так ругалась...тьфу! Я такой мерзкой брани и в трактире не слыхивал.
   -В трактире? Интересно, когда это ты в последний раз захаживал в трактир? Ты же у нас не такой, как все, Гумар, держишься отдельно, нашими развлечениями брезгуешь... Девка-то хоть красивая была?
   -Ну... Э-э-эээ... Осмелюсь доложить, не присматривался!
   -Ох, и дурень же ты! "Не присматривался!" А надо было присмотреться! Если красивая, подал бы знак, мы бы ее мигом сюда втащили да поразвлеклись немного...
   -Так это... Господин старший десятник, да как же... Ведь господин граф строго-настрого...
   -А откуда он узнал бы?! Или, по-твоему, я помчался бы к нему с докладом: "Так и так, ваше сиятельство, разрешите задрать подол приблудившейся бабенке?" Телок ты, Гумар, и ум у тебя телячий, право слово... Ох, в недобрый час ты к нам в столицу приперся, дубина неотесанная, чего тебе в твоей глуши не сиделось! И что только нашло на графа, чем ты ему приглянулся, никак не пойму! Ладно, с тобой, олухом, говорить - настроение поганить... Приступайте, ребята!
   Стражники, пыхтя от натуги, покатили графское изобретение к столбам: натягивать проволоку на ночь. Десятник продолжал поругивать Гумара, но скорее по привычке, нежели по злобе, как любой начальник, смирившийся с наличием бестолкового и бесполезного подчиненного, от которого невозможно избавиться, пока не поступит распоряжение сверху.
   Трюкач осторожно откинулся спиной на склон ямы и закрыл глаза. Теперь оставалось одно: набраться терпения и ждать.
  
   - - - - - - - - - - - -
  
   Только боги-хранители безупречны, а у каждого живого человека обязательно найдется или грех, или, по крайней мере, недостаток. Перечень грехов мадам Анни, хозяйки "Белой Лилии", одного из лучших публичных домов Кольруда, занял бы целую страницу, исписанную убористым почерком, и на первом месте наверняка стояло бы то, что в Священной Книге скромно именуется "сребролюбием".
   Даже один-единственный серебряный талар всегда вызывал у мадам самый живой интерес, пять таларов приводили в возбуждение, сходное с религиозным экстазом, а за десять таларов она была готова на все - хоть заменить собой любую из своих девочек. Правда, еще ни один клиент этого не пожелал - как уверяла саму себя хозяйка "Белой Лилии", исключительно из скромности, воспитанности и уважения к столь известной и солидной особе, как она. В глубине души, вздыхая, мадам понимала, что каждый мужчина, переступая порог ее заведения, оставляет за ним скромность, а претендовать на уважение ей просто смешно... увы, дело в возрасте, зеркало с каждым годом подтверждает это все грубее и безжалостнее... но какая женщина признается в этом вслух, даже под страхом пытки? К тому же десяти серебряных таларов зараз никто еще не выкладывал, поэтому стоит ли терзать себя, предаваясь бесплодным мечтаниям, когда так легко и приятно утешиться старой, как мир, фразой: "Все мужики - сволочи!"
   Но теперь этот великий день наступил: массивная стопка новехоньких монет с чеканным профилем Правителя Ригуна возвышалась на краю ее туалетного столика, переливаясь тусклыми огоньками. Она не просто притягивала - она завораживала и сводила с ума, поскольку это были не серебряные талары, а золотые. Мадам Анни, с великим трудом удержавшись от искушения сначала надкусить один из них для пробы - никому нельзя верить, в Империи развелось столько жуликов! - а потом смахнуть со столика и спрятать в свой надежный сундучок - сейф, заставила себя медленно откинуться на спинку любимого кресла и принять равнодушно-спокойный вид. Ей не подобало вести себя как владелице жалкого притона под названием "Ночная Фиалка", имевшей наглость во всеуслышание заявлять, что ее дом терпимости ничем не хуже. Пусть все внутри дрожит от алчного возбуждения, пусть распирает безудержное любопытство - надо держать себя в руках, интересы "Белой Лилии" прежде всего. Так когда-то без устали наставляла ее мать, закрепляя уроки увесистыми подзатыльниками, того же она сама требовала и от своих "девочек".
   Интересы "Белой Лилии" - прежде всего...
   Мужчина, который только что выложил эту баснословную сумму, держался со спокойной уверенностью воспитанного человека, знавшего себе цену. Ни в его одежде, ни в поведении не было даже намека на пошлость или безвкусицу, по которым она безошибочно распознавала расплодившихся новоявленных богачей. Но он был и не из общества - уж в этом-то мадам Анни могла поклясться даже под присягой в зале суда.
   -Вы предлагаете десять таларов... - протянула она, чуть подняв брови, постаравшись, чтобы ее слова прозвучали вежливо, но в то же время так, будто речь шла о чем-то не слишком серьезном.
   -Золотых таларов, позвольте напомнить! - с легким нажимом произнес посетитель.
   -Разумеется, золотых... - со снисходительной улыбкой благородной дамы, прощающей невольную бестактность бедному родственнику из провинции, впервые попавшему в столицу, кивнула мадам Анни. - Я бы не посмела даже подумать, что такой солидный клиент, как вы, захочет расплатиться серебром - все-таки у меня заведение высшего разряда, а не какая-то "Ночная Фиалка"!
   Она мысленно аплодировала себе: не только удачно охаяла ненавистную конкурентку, но и отрезала клиенту пути к отступлению. Теперь, даже если он пожалеет о минутном безрассудном порыве щедрости, мужская гордость просто не позволит ему дать повод усомниться в своей солидности, и он не потребует деньги назад. Ну-ка, любезный, твой ход, что ты скажешь? Какая жалость, что на нем эта проклятая маска, она ведь очень неплохо умеет читать по лицу, многолетняя практика не прошла даром. Любая непроизвольная гримаса, любое движение века, насупленная или поднятая бровь, - сколько они могут рассказать опытным, знающим людям! Может, набраться наглости и попросту попросить его открыть лицо - дескать, здесь все-таки дамский будуар, а не бал-маскарад, не извольте беспокоиться, никто не узнает, как вы выглядите, я умею хранить не только свои, но и чужие тайны, за столько лет никто еще не жаловался на мою болтливость...
   Странный посетитель прервал ее размышления:
   -Мадам Анни, мое время дорого, ваше тоже, поэтому предлагаю немедля перейти к делу. Я предложил вам сумму, во много раз превышающую ваши обычные расценки - я знаю, о чем говорю, мадам! - вежливым, но твердым голосом, в котором отчетливо зазвучали металлические нотки, отреагировал незнакомец на ее притворно-возмущенную попытку приподняться с кресла, - и поэтому рассчитываю получить за нее именно то, что мне нужно. Причем без каких бы то ни было вопросов и возражений с вашей стороны! - отчеканил он, глядя прямо в глаза хозяйке. - Это мое твердое условие, и обсуждению оно не подлежит. Если вы не согласны, скажите сразу. Ваше заведение и в самом деле высшего разряда, но, хвала богам-хранителям, оно не единственное в Кольруде...
   Человек в черной бархатной маске умолк, многозначительно переведя взгляд на золотую стопку.
   При одной мысли, что самый выгодный клиент, когда-то переступавший порог "Белой Лилии", может рассердиться, встать и уйти, и эти десять золотых таларов достанутся кому-то другому, например, ненавистной хозяйке "Ночной Фиалки", у мадам чуть не лопнуло сердце, заколотившееся так, словно хотело порвать шнуровку туго затянутого корсета из китового уса. Милостивые боги, видимо, она и в самом деле стареет, теряет былую хватку и прозорливость, раз чуть не разозлила эксцентричного богача! Да любая хозяйка дома терпимости может только мечтать о таком клиенте, а она, дура набитая, старая кукла...
   -Согласна, полностью согласна! - торопливо воскликнула мадам Анни. - Не будете ли вы любезны уточнить, что именно вас интересует? Все мои девочки в вашем полном распоряжении! И даже если...
   Слегка покрасневшая мадам запнулась на полуслове, вовремя сообразив, что о некоторых вещах она, как любая женщина, вполне может мечтать, но говорить об этом с пугающей прямотой как минимум непрофессионально и рискованно, еще смутишь клиента! Надо тоньше, деликатнее...
   -Даже если вы захотите что-то... э-э-э... несколько выходящее за обычные границы... или нетрадиционное, экзотическое... Вам стоит только сказать, я на все соглашусь. Любые пожелания клиента для меня - закон!
   Подчеркнув слова "соглашусь" и "любые" так, чтобы они прозвучали достаточно понятно и ободряюще, но вместе с тем, упаси боги, не навязчиво, мадам Анни скромно умолкла.
   Незнакомец медленно покачал головой.
   -Я не любитель всяких... скажем так, рискованных забав. Меня интересуют натуральные блондинки. Надеюсь, вы не считаете их экзотикой, выходящей за обычные границы?
  
   - - - - - - - - - -
  
   На почерневшем небе давно загорелись разноцветные светлячки звезд, воздух заметно посвежел. С окраины Кольруда только что во второй раз донесся заунывный, протяжный крик патруля: "Спите спокойно, добрые люди, ваш сон охраняют!" - и Трюкач снова с благодарностью помянул давно почившего Правителя Норманна. Сколько уже лет прошло, как этот железный старец покинул наш грешный мир (точнее, ему помогли его покинуть, Правитель хоть и достиг весьма почтенного возраста, но обладал отменным здоровьем и явно собирался пожить еще, что категорически не устроило многих членов Тайного Совета), а его законы по-прежнему неукоснительно соблюдаются... Даже те, которые противоречат здравому смыслу и могут вызвать у нормальных людей лишь раздражение, а то и самую настоящую ярость.
   Вот, к примеру, какие мысли возникнут у любого горожанина, вымотавшегося за долгий трудовой день и мечтающего о заслуженном отдыхе, если его ежечасно будят напоминанием: мол, спи спокойно и ничего не бойся, стража рядом и не дремлет, крепкие ребята с мечами и алебардами, в кирасах и шлемах исправно обходят дозором улицы. Хорошо человеку, которого боги наградили благословенной способностью крепко засыпать: такому хоть в самое ухо ори, хоть за плечо тряси, хоть балуйся тут же, рядом, с его законной супругой, он не проснется. Такого и обворовывать одно удовольствие, поскольку риск сведен к минимуму. Ну, а тот, кого те же боги наказали чутким сном, вполне может, снова услышав осточертевшее "Спите спокойно, добрые люди...", сорваться с постели, распахнуть окно и вместо благодарности обложить "охранников" самой гнусной руганью. А то и выплеснуть им на головы либо воду из кувшина для умывания, либо содержимое ночного горшка - это уже смотря, до какой степени бешенства довели раба божьего...
   Его же, Трюкача, эти крики избавили от главной заботы - рассчитывать время, терзаясь в мучительных раздумьях, пора ли ему выбираться из укрытия, или лучше еще немного подождать. Природа человека везде одинакова: и в столице Империи, и в каждом из девяти главных городов провинций, и в самой убогой деревушке крепче всего спится в предрассветную пору, а того, кто по какой-то причине вынужден бодрствовать, сильнее всего клонит в сон в это же время. Ясное дело, ни на описавшихся младенцев, ни на измученных кучей болячек стариков это правило не распространяется; но ни тех, не других, к счастью, не назначают в караул. Правда, ночью на вышке дежурят два стражника, а не один (хвала богам, среди них нет въедливого служаки Гумара, тот сменился), но это не будет препятствием. Усталость и человеческая натура все равно возьмут свое, и к тому времени, когда раздастся шестой по счету оклик, караульные, конечно же, не заснут - рассчитывать на такую неслыханную удачу было бы идиотизмом, - но зевать и тереть кулаками слипающиеся глаза будут непременно. Их бдительность притупится, ... а больше ему ничего не надо. Эх, если бы еще не так сильно саднила оцарапанная ладонь, а главное, меньше затекали бы ноги...
   Трюкач несколько раз попеременно сжал и расслабил мышцы, чтобы застоявшаяся кровь веселее побежала по жилам. Ему оставалось ждать еще четыре часа.
  
   - - - - - - - - - -
  
   Мадам Анни, отступив в сторону, чтобы клиент мог без всяких помех осмотреть ее девочек, взглянула на него почтительно, но в то же время с легким вызовом: дескать, где еще увидишь такой отборный товар, да еще за какие-то жалкие десять золотых таларов? В ее пышной груди бушевали чувства, сходные с теми, которые испытывают заводчики породистых лошадей или собак: законную гордость за своих питомцев, и потаенную горечь при мысли, что рано или поздно они будут принадлежать кому-то другому.
   Мужчина в маске неторопливо, по очереди осмотрел молоденьких блондинок, выстроенных в ряд посреди хозяйского будуара.
   -Что же, весьма недурны... - задумчиво протянул он. - Поздравляю, мадам, у вас хороший вкус! Неудивительно, что "Белая Лилия" пользуется таким успехом.
   -Благодарю за комплимент, сударь. Все же осмелюсь заметить, что мои крошки заслуживают более лестных слов. "Весьма недурны" - это, конечно, похвала, но...
   -Никаких "но", мадам Анни! Вы что, забыли наш уговор? Вы не должны ни возражать, ни задавать вопросы. А если мне понадобится ваше мнение, я сам скажу.
   Голос незнакомца прозвучал резко, почти грубо, и девушки изумленно уставились на него. Никто и никогда еще не говорил с их всесильной хозяйкой подобным тоном.
   Будь эти десять монет вычеканены из не столь благородного металла, мадам, пожалуй, наступила бы на горло собственной алчности и указала невоспитанному невеже на дверь. Но золото... Оно сбивало с пути истинного куда более достойных личностей, что же требовать от хозяйки публичного дома, хоть и высшего ранга!
   -Я не забыла, - скрепя сердце произнесла она, изо всех сил скрывая от наглеца в маске свои истинные чувства. - Прошу прощения, сударь, этого больше не повторится.
   -Так-то лучше... - снисходительно кивнул клиент. Он еще раз прошелся вдоль шеренги девушек, потом сделал то же самое, зайдя сзади, и снова оказался перед ними. Его внимательные глаза скользили по их фигурам, лицам, особо задерживаясь на волосах.
   -Как тебя зовут? - внезапно спросил он, положив руку на плечо блондинки, ближайшей к нему.
   -Тала, господин.
   -Ты любишь мужчин?
   -Лю... Люблю, г-господин...
   -Врешь. Разве тебя не учили, что врать нехорошо?
   -Я... Я не знаю, господин...
   -Милостивые боги, да ты не только врунишка, но еще и дурочка! - сокрушенно вздохнул незнакомец. - Ну, а как твое имя? - внезапно, без паузы спорил он соседку Талы, быстро приблизившись вплотную к ней.
   Та вздрогнула и инстинктивно отшатнулась. Мадам Анни хотела прикрикнуть на нее, но не посмела - вдруг клиент решит, что это тоже нарушение уговора - и ограничилась тем, что из-за его спины погрозила ей кулаком и скорчила грозную гримасу, решив непременно оштрафовать девчонку за такое глупое и непозволительное поведение: другим наука будет, а хозяйке выгода.
   -Эрга, господин... - пролепетала испуганная красавица.
   -Ну, а ты любишь мужчин?
   Эрга на секунду замялась, и взбешенная хозяйка тут же решила удвоить штраф. А если, не приведи боги, клиент разозлится и уйдет, унеся с собой золотые монеты... О-о-о, тогда эта тугодумка и дурочка проклянет собственного папашу, не в добрый час вздумавшего оплодотворить своим семенем ее будущую мамашу! А заодно и мамашу, выносившую ее, родившую и вскормившую. С кустов, растущих во дворе "Белой Лилии", уже давно не срезали длинных гибких веток, ... пора и напомнить, кто тут главная.
   -Господину угодно, чтобы я сказала правду? - чуть слышно прошептала Эрга, внезапно покраснев.
   Мадам Анни каким-то чудом сдержала отчаянный вопль. О боги и все угодники, можно ли быть подобной идиоткой!!! Разве она не слышала, как клиент буквально минуту назад, громко и недвусмысленно объявил, что не потерпит никаких вопросов?! Нет уж, ни двойным штрафом, ни двойной порцией розог она не отделается, наказание будет куда суровее...
   К ее изумлению и невыразимому облегчению, человек в маске ответил спокойным, даже мягким голосом:
   -Да, конечно. Только правду!
   -Я не люблю их, господин. Иной раз просто ненавижу! Но... Но я не могу без них обходиться.
   -Вот как? - заинтересованно протянул незнакомец.
   -Да, господин, мне нужны мужчины. Я проклинаю и презираю себя за это, но ничего не могу с собой поделать.
   -Зачем же проклинать и презирать? - интерес в голосе клиента явно усилился. - Разве не таков закон природы? Разве боги не создали мужчину и женщину, чтобы они любили друг друга и продолжали род людской?
   "Хвала святым угодникам, он не рассердился! - с ликованием подумала мадам Анни. - Пожалуй, прощу этой дурочке штраф, а попку все-таки надеру, чтобы не распускала язык".
   -Так как же? - мягко, но настойчиво спросил человек в маске.
   -Я не знаю, что вам ответить, господин. Я глупая и необразованная. Но меня с детства учили, что боги назначили женщине быть скромной и послушной, и бежать от соблазнов, как от чумы. Так говорила мне мать, так говорил святой отец в нашей церкви. Плоть греховна, а душа бессмертна. Нельзя поддаваться зову плоти, этим погубишь душу. А я... - Эрга закрыла ладонями пылающее лицо.
   "Ушам своим не верю! Сказали бы мне, что одна из моих лучших девочек мыслит, как монашка - лопнула бы со смеху! Тьфу ты, даже пороть ее жалко, глупышку этакую...Так и быть, избавлю ее и от розог, и от штрафа... Хотя нет, штраф все-таки взыщу, деньги лишними не будут", - подумав, решила мадам Анни.
   -Ну что ты, успокойся... - ласково потрепал Эргу по плечу странный посетитель и двинулся дальше вдоль шеренги. - Твое имя?
   -Сивилла, господин, - быстро откликнулась высокая длинноногая девушка с осиной талией, пышными бедрами и гривой невероятно густых, волнистых светло-соломенных волос.
   -Красивое имя... Думаю, оно по праву дано такой красавице, - многозначительно произнес незнакомец и замолчал, глядя прямо в глаза Сивилле - для этого ему пришлось слегка запрокинуть голову.
   Наступила тишина. Мадам Анни делала отчаянные знаки: мол, поблагодари за комплимент, не стой, будто язык проглотила! - но все было напрасно. Интеллектом Сивилла никогда не отличалась; она была одной из самых "востребованных" девушек "Белой Лилии", но для весьма специфической клиентуры, находившей особую прелесть в сочетании ангельской красоты и полного отсутствия ума.
   -А может быть, тебе зря дали такое имя? Может, ты некрасивая? - сухо спросил человек в маске, прервав неловкое молчание.
   -Я, господин?! - выпучила глаза Сивилла.
   Мадам заскрежетала зубами, мысленно поклявшись, что розги, от которых она избавила Эргу, не залежатся без дела.
   -Нет, я! - иронически хмыкнул незнакомец.
   -Вы, господин?!
   Хозяйка "Белой Лилии" от злости с такой силой стиснула кулачки, что ее длинные отполированные ногти чуть не впились в мякоть ладоней.
   -Тут все понятно... - вздохнул клиент, сделав шаг в сторону. - А тебя-то как зовут?
   Хрупкая, среднего роста девушка с прямыми, аккуратно расчесанными волосами, отливающими чуть заметным рыжеватым оттенком, взглянула на него без всякого испуга, даже с некоторым вызовом, - так, во всяком случае, показалось взбешенной хозяйке, еще не отошедшей от потрясающей тупости Сивиллы.
   -Меня зовут Бетти... господин.
   Последнее слово она то ли случайно, то ли умышленно произнесла после чуть затянувшейся паузы.
   -Тебе нравится твоя жизнь, Бетти?
   -Какое это имеет значение, господин! Другой жизни я все равно не знаю.
   -А хотела бы узнать?
   "Это еще что такое? - всполошилась мадам Анни. - Неужели, не приведи боги, он из тех сумасшедших, которые пытаются наставлять падших девок на путь истинный?! Вот уж принесла нелегкая!"
   -Нет, господин.
   -Почему?
   -Может, она будет лучше. А может, и хуже. Так зачем мне рисковать? Здесь, по крайней мере, не надо заботиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой...
   -Но ты расплачиваешься за пищу и кров своим телом! - довольно строго, с явной укоризной произнес незнакомец.
   "Точно, один из них! - с тоскливой злостью подумала мадам. - Не было заботы! По крайней мере, даже если задурит ей голову, просто так не уведет, уж эти-то десять золотых я с него стрясу. Надо будет - до начальника стражи дойду..."
   -Что с того, господин? Все женщины так расплачиваются.
   -Так уж и все?
   -Конечно, господин! Чем я отличаюсь от любой замужней? Только тем, что не венчалась в храме, и ложусь в постель не с одним мужиком, а со многими. Я-то, по крайней мере, деньги за это получаю, и ничем больше не занята, а она и стирает, и прибирается, и стряпает, и за детишками ходит, и все даром.
   -Интересно ты рассуждаешь... - человек в маске покачал головой. - Ну, хорошо, пока ты молодая и привлекательная, тебе платят. А потом что будешь делать? Когда от былой красоты и следа не останется?..
   "Это на что он намекает?!" - мысленно возопила оскорбленная в лучших чувствах хозяйка "Белой Лилии".
   -Зачем загадывать! - пожала плечиками Бетти. - День прошел, и хвала богам... Сколько-то скоплю, с голоду не подохну.
   -Ну, если так...
   К великому облегчению мадам Анни ("Нет, похоже, он не из тех!"), человек в маске, оставив свою собеседницу в покое, подступил к последней девушке.
   -А как твое имя?
   -Кларисса, господин.
   -Ты хотела бы пойти со мной?
   -Очень, господин!
   -Я тебе не верю. Ты же ничего не знаешь обо мне!
   -Зачем мне знать, господин? Вы мужчина, этого достаточно.
   -Мужчины тоже бывают разными! А если я скверный человек? Вдруг буду бить тебя, мучить, унижать?
   -Ваше право, господин.
   Человек в маске сокрушенно махнул рукой.
   -Мне кажется, я несколько поторопился с комплиментами, мадам Анни, - сухо сказал он, подойдя к хозяйке "Белой Лилии". - Ваши... гм... девочки действительно очень красивы. Но вот что касается всего остального...
   У владелицы заведения чуть не сорвался с губ жалящий, ядовитый вопрос: сударь, вам для чего нужна женщина, чтобы уложить ее в постель, или чтобы вести с ней ученый диспут о высоких материях? Но он так и прозвучал, хотя искушение было велико. Интересы "Белой Лилии" превыше всего - правило, накрепко вбитое в нее матерью, сработало и в этот раз. Десять золотых таларов - это десять золотых таларов, ради таких огромных деньжищ можно стерпеть грубость, высокомерие и непонятные капризы малоприятного субъекта. Она вместо резкой отповеди развела руками с притворно-виноватым видом: дескать, извините, чем богаты, тем и рады!
   -Но я ограничен временем, и поэтому другого выхода нет. Придется делать выбор из этой пятерки прелестниц. Остается решить последнюю формальность, после чего дело можно будет счесть улаженным...
   Мадам Анни вопросительно уставилась на него, не решаясь задать вопрос, в чем же заключается эта самая формальность.
   Незнакомец как-то странно откашлялся и, нехотя пожав плечами с видом человека, вынужденного покориться злой судьбе, склонился к ее уху и что-то зашептал.
   Слегка растерянная Тала, все еще смущенная Эрга, недоумевающая Сивилла, спокойная Бетти и явно разочарованная Кларисса неотрывно смотрели на них. За плотно закрытым витражным окном послышался протяжный крик дежурного стражника: "Спите спокойно, добрые люди, ваш сон охраняют!"
   Мадам Анни выпрямилась во весь рост и буквально пронзила человека в маске негодующе-презрительным взором. Так посмотрела бы благородная дама на невоспитанного невежу, посмевшего сделать ей непристойное предложение, не утруждая себя предварительными мелочами, столь любезными женскому сердцу, вроде украдкой передаваемых записок, стихов, страстных серенад и бесконечных заверений в жаркой, сводящей с ума любви.
   -Сударь, несмотря на наш уговор, я считаю своим долгом заявить: подобное недоверие оскорбительно для меня и не делает чести вам. За все время, что существует "Белая Лилия", ни один клиент, повторяю, ни один - повысив голос, подчеркнула она, - не имел повода пожаловаться на мою нечестность. Я всегда отвечала и отвечаю за свои слова. Если я сказала вам, что это натуральные блондинки, значит, так оно и есть.
   На секунду мадам испугалась, не перешла ли границу, не переусердствовала ли, изображая оскорбленную гордость. Но странный незнакомец вовсе не думал сердиться, напротив, она могла бы поклясться, что он испытывает явное смущение.
   -Я охотно верю вам, мадам Анни, и все же вынужден настаивать. Сожалею, но у меня строгие и абсолютно точные инструкции, которых я обязан придерживаться. Заодно и посмотрим ... гм... товар, так сказать... лицом... извините за такое сравнение... Это облегчит мне выбор.
   Смутный сигнал тревоги раздался в мозгу хозяйки "Белой Лилии" - так, значит, клиент выбирает девочку не для себя, для кого-то другого... - но быстро заглох, когда она перевела взгляд на красивую стопку золотых монет. Себе ли, другому ли... какая, в сущности, разница, и тот, и другой - мужики, самцы и твари похотливые... чтобы им на том свете попасть к самым злым и изобретательным демонам!
   -Раз вы настаиваете... У нас строгое правило: клиент всегда прав! Не то, что в какой-нибудь "Ночной Фиалке", - не удержалась она. И, посмотрев на шеренгу блондинок, строгим голосом сказала одно-единственное слово:
   -Девочки...
   После чего двумя руками медленно провела от середины груди к бедрам.
   Тала, Бетти, Сивилла и Кларисса проворно начали расстегивать крючки и пуговицы. Эрга застыла на месте, словно окаменев. Потом ее лицо и уши вдруг снова залил ярко-красный румянец, и она умоляюще пролепетала:
   -Господин! Может, не надо, а?..
   -Это еще что... - раздался пронзительный визг хозяйки, но человек в маске заставил ее умолкнуть повелительным взмахом руки:
   -Благодарю вас, барышни, достаточно... Пожалуй, можно и отступить от инструкций. Мадам Анни, я сделал свой выбор.
   Он шагнул к Эрге, пунцовой от стыда, и, ободряюще похлопав по плечу, произнес громким, властным голосом:
   -Я беру эту. Проследите, чтобы она была готова к трем часам пополуночи.
  
   - - - - - - - - - - -
  
   Вскоре после того, как протяжный и заунывный возглас стражников в шестой раз нарушил ночную тишину, Трюкач покинул укрытие. Он осторожно отогнул нижние ветки куста и выбрался из ямы с бесшумной грацией змеи, призвав на помощь всю свою ловкость.
   Караульные на вышке шумно зевали, отчаянно борясь со сном, что не мешало им во всех подробностях обсуждать прелести некой Аделины и одновременно возмущаться ее аморальным поведением. Специально дразнит их, зараза, регулярно допускает к своему телу какого-то ничтожного купчишку, а на них, доблестных воинов, красавцев в самом расцвете сил, смотрит, как на пустое место... ох, дождется, доиграется! Не то, что этот купчишка, сам торговый старшина Кольруда не сможет ей помочь, когда они подстерегут ее в укромном местечке, и... Дальше шли такие скабрезные фантазии, что впору было покраснеть, но это хорошо: воздыхатели, оскорбленные в "лучших чувствах", едва ли горят служебным рвением, бдительности от них ждать не стоит. Слава богам, над человеческой природой время не властно! Поколения уходят и приходят, но люди остаются прежними...
   А разве он сам во время вынужденного ожидания не исходил бессильной злобной тоской, представляя, как Малютка сейчас нежится в объятиях Барона, и разве не пришло ему в голову, - в который уже раз! - что их главарь вполне может погибнуть, и тот, кто займет опустевшее место, по праву завладеет и Малюткой...
   Мало того - новый главарь вознесется к таким сияющим высотам власти и богатства, о которых совсем недавно страшно было даже мечтать...
   Трюкач крепко, до боли сжал зубы, беззвучно выругав себя за несвоевременные и неуместные мысли. Сейчас нельзя отвлекаться от дела, слишком многое стоит на кону. Вот потом... потом видно будет. Стрела может прилететь с любой стороны, да и нож легко спрятать в рукаве, выжидая удобного момента, а после, в сумятице и давке... Попробуй-ка, разбери, чья рука его держала!
   В конце концов, это будет только справедливо. А ведь даже Священная Книга превозносит справедливость, как одну из главных добродетелей.
   Если бы они с Одноглазым тогда не зашли в трактир опрокинуть по кружечке доброго хмельного пивка...
   Он медленно полз вдоль стены, удаляясь от ворот, и осторожно ощупывая каменную кладку, чтобы не пропустить нужного места. По правую сторону, в трех шагах, тянулись еле различимые в ночной тьме зловещие колючие струны проволоки.
  
   - - - - - - - - - - - -
  
   Ее все больше и больше терзало инстинктивное чувство надвигающейся опасности.
   Оно было необъяснимо и нелепо. Что, в самом деле, может ей угрожать? Мадам Анни влиятельная женщина, среди ее постоянной клиентуры такие люди... - их имена лучше не произносить даже мысленно, а не то, что вслух! - и она не допустит, чтобы с одной из ее лучших "девочек" стряслась беда. Надо отдать должное старой жабе: пусть скупая до отвращения, пусть любит изображать святошу, рассказывая, как трогательно заботится о своих дорогих крошках (интересно, догадываются ли легковерные собеседники, что она нещадно штрафует "крошек" за малейшую провинность, раздает оплеухи, а иной раз и сечет розгами), но защиту все-таки обеспечивает. Если клиент захочет развлечься с девушкой не в "Белой Лилии", а в каком-то другом месте, он всецело отвечает за ее безопасность - таково одно из самых строгих правил мадам, известное всему Кольруду. Можно не сомневаться, она напомнила о нем странному посетителю в маске, и убедилась, что ее слова восприняты с должной серьезностью.
   Да и какая опасность может грозить, если имеешь дело с умным и солидным мужчиной, а именно таким и был клиент! И не только умным и солидным, а еще... хорошим. Пусть это звучит наивно, по-детски, но так хочется верить, что она не ошиблась. Очень жаль, что маска не позволила увидеть его лицо: можно смело биться о заклад, что оно такое же хорошее - располагающее, обаятельное лицо доброго человека... Пусть он выбирал одну из них, как товар в лавке, что с того? Они, в сущности, такой же товар, только живой. Важно не то, что он делал, главное - как делал. И что и как говорил при этом. Случилось почти невозможное - после разговора с ним она вдруг ощутила себя не продажной девкой, не вещью, предназначенной для ублажения похотливых самцов, а живым человеком. Просто женщиной, молодой, красивой и очень несчастной. И ей до слез, до нервного срыва вдруг захотелось, чтобы этот странный и добрый человек выбрал именно ее, Эргу. Если ему будет хорошо с ней - а уж она постарается! - тогда, может быть, он придет еще не один раз, и эти встречи будут для нее самым настоящим праздником.
   Когда же она услышала его фразу о строгих инструкциях, которые он обязан соблюсти, и поняла, что выбранная девушка будет предназначена для кого-то другого, ноги чуть не подкосились, а стены хозяйкиного будуара поплыли перед глазами. Разочарование было ужасным, как если бы не только спустили с сияющих высот на грешную землю, но еще и окунули с головой в какую-то липкую, мерзко пахнущую жижу. Эрга с великим трудом одолела желание расплакаться и выбежать за дверь - можно представить, какую взбучку устроила бы ей за это взбешенная хозяйка! - но на то, чтобы послушно раздеться, ее уже не хватило. Сотни раз приходилось представать перед клиентами, в чем мать родила, а теперь вдруг почувствовала - не может, и все. И она была очень благодарна незнакомцу: догадался, что происходит в ее душе, пожалел и проявил деликатность, столь несвойственную покупателям живого товара.
   Конечно, мадам не простит непослушания... ну да демоны с ней. Не убьет же, в самом деле! В крайнем случае, выпорет, но от этого в "Белой Лилии" еще никто не умирал, надо только полностью расслабиться и, не стесняясь, визжать во все горло: так легче перенести боль...
   О боги, ну почему, почему ей так страшно?!
  
   - - - - - - - - - - - -
  
  
   Пальцы внезапно коснулись шершавой, упругой поверхности.
   Трюкач ждал этого момента, и знал, что он наступит, но во рту все-таки пересохло, а сердце забилось с удвоенной частотой. Природу человека не изменишь: сильное нервное напряжение не проходит бесследно.
   А если оно не только сильное, но и длительное, то должно как-то выплеснуться, получить хоть какую-то разрядку, не то можно либо сойти с ума, либо совершить непоправимую глупость, которую не искупишь ничем - ни доблестью, ни деньгами, ни даже собственной жизнью.
   Вроде той, которую две недели назад совершил один из стражников графа Хольга.
   Неправда, что только женщины падки на лесть и любят поплакаться, жалуясь на злую судьбу. Хвала богам, некоторые мужчины ничуть не уступают в этом прекрасному полу...
   Глупого стражника не пришлось даже поить сверх меры, его язык развязался сам собой, до такой степени бедняга был рад, что наконец-то нашлись люди, оценившие его по достоинству и разделившие жгучую обиду. Несколько самых примитивных, грубых комплиментов, затем пара ненавязчивых, будто случайных вопросов, тщательно изображенное сочувствие, вставляемые в нужных местах фразы: "Вот это да!" ... "Кто бы мог подумать!"... потом еще несколько вопросов... и дело было сделано.
   Можно поклясться чем угодно, что именно лестью Малютка и приворожила Барона. Наверняка засыпала похвалами, дескать, какой он умный, храбрый и сильный, образец всех достоинств, а уж по мужской части вообще гигант, ни о ком другом и мечтать не надо... вот их предводитель и клюнул, как глупая рыба, на примитивную наживку, прикипел к ней всей душой.
   Так, довольно! Он же запретил себе думать о Малютке!
   (Хотя как можно не думать о воде в пустыне, умирая от жажды?!)
  
   - - - - - - - - - - - -
  
   Мужчина в маске чувствовал, как противная мелкая дрожь медленно поднимается от кончиков пальцев все выше и выше, захватывая ладони и запястья, как такой же противной судорогой сводит челюсти, а ледяной озноб пробегает вдоль позвоночного хребта.
   Ему было страшно, по-настоящему страшно, и в то же время его терзала лютая, мучительная ненависть.
   Он ненавидел самого себя, ненавидел женщину, которую осторожно вел по узкому проходу с низким дугообразным потолком, поддерживая правой рукой под локоть, ненавидел людей, когда-то сделавших этот самый проход, скупо освещенный масляным фонарем, который он держал в левой руке, но еще больше ненавидел того, к кому они направлялись.
   Этот человек вызывал у него не только огромную, беспредельную злобу, но и такой же страх.
   И точно такую же, если не большую, любовь.
  
   - - - - - - - - - - - -
  
   Правитель Ригун негромко произнес "Аминь!", в последний раз осенил себя крестным знамением и, опершись ладонью о пол, поднялся на ноги. В левом колене опять громко хрустнуло, острая боль заставила невольно охнуть и поморщиться. Не сдержавшись, Ригун злым шепотом помянул лейб-медика Арада, бессовестного шарлатана и бездельника, не способного к тому, что доступно даже деревенскому знахарю... и тотчас, спохватившись, еще раз перекрестился:
   -Грешен, каюсь!
   Испуганному Правителю показалось, что суровые лица богов-хранителей и святых угодников на какой-то миг стали еще строже перед тем, как расплыться, задернувшись смутной полупрозрачной пеленой.
   Неужели ничего нельзя сделать? Конечно, он уже давно не юноша, но далеко не стар, ему всего сорок пять, разве это возраст для мужчины! Сколько людей даже в куда более почтенных летах не испытывают никаких проблем со зрением или с суставами... Почему же он, Правитель Империи, не входит в перечень этих счастливцев, разве не дожил его дед до седых волос, сохранив орлиную зоркость и ежедневно на равных фехтуя с лучшими мастерами меча! Ну, положим, фехтовальщики могли не особо усердствовать, помня о сане и возрасте Правителя, однако дед-то ловко орудовал тяжелым клинком и быстро передвигался, наступая и отступая, значит, с суставами у него было все в порядке!
   Хотя, конечно, куда ему до деда...
   Неужели Норманн допустил бы хоть слабое подобие того чудовищного барда... - стоп, не нужно еще раз гневить богов, оскверняя сразу после молитвы свои уста нехорошими словами - скажем мягче, того... неподобающего положения, в котором очутилась Империя! Да ни за что на свете! Дед в два счета скрутил бы в бараний рог всю эту шайку мятежников, прохвостов и казнокрадов. У него они знали бы свое место, их даже в страшном сне не посетила бы мысль, что приказы Правителя можно не исполнять.
   А тот, кому в недобрый час эта мысль все-таки пришла бы в голову, очень скоро оказался бы перед дубовой колодой с воткнутым в нее топором. И ни одна высокородная сволочь не рискнула бы встать на его защиту, крича о привилегиях высшего сословия и дворянской солидарности...
   Да, дед правил железной рукой, поэтому были и недовольные, и несправедливо обиженные: ведь только боги без греха, а любой смертный человек может ошибиться. Но подавляющее большинство подданных благословляло его имя.
   Теперь же все наоборот: число людей, довольных своим Правителем, можно пересчитать по пальцам. Разбойники и воры окончательно распоясались, потеряв всякий страх - виноват Правитель. Чиновники, лишившись последних остатков стыда и совести, вымогают взятки буквально на каждом шагу - а виноват Правитель. Дворянство, позабыв о своем долге и обязанностях, пустилось во все тяжкие, изнуряя крестьян непомерными податями - снова виноват Правитель. Члены Тайного Совета... ох, хоть об этом лучше не думать, к чему лишний раз терзать душу!..
   Но как не думать, если перед глазами до сих пор неотвязно маячит толстая наглая рожа графа Лемана, а в ушах звенит его издевательский голос - высокомерный, противный донельзя, который можно возненавидеть за один южный акцент, еще и усиленный из-за одышки:
   -Безусловно, если Правителю угодно, он может считать себя главной особой Империи...
   О, милостивые боги!!! Как ненавидел он его в эту минуту, этого мерзкого наглеца-южанина, чувствующего за своей спиной поддержку двух самых крупных и богатых провинций. Как хотел стать подобным своему деду, чтобы увидеть панический страх в этих глазках, заплывших жиром, чтобы услышать пронзительный визг, когда грузную тушу Лемана растянут на дыбе в допросной камере... Но что толку мечтать о несбыточном!
   Проклятый южанин прав: он до сих пор носит корону Правителей и восседает на троне предков только потому, что члены Тайного Совета грызутся, словно пауки в банке. Будь у Лемана больше сил и влияния, и трон и корона достались бы ему, мерзкий толстяк даже не считает нужным скрывать, насколько страстно он желает этого. Но высшее дворянство из северных провинций скорее удавится, чем покорится южанину; оно столь же страстно хочет посадить на трон своего земляка, графа Шруберта, хранителя Большой Печати. Те же, кто еще не примкнул ни к той, ни к другой партии, ведут себя, как продажные девки, бесстыдно предлагая свои голоса тому, кто обещает больше заплатить... Какой позор! До чего докатилась Империя! Хвала богам, чудеса происходят только в сказках - случись невероятное, оживи Норманн и потребуй отчета, он не решился бы даже взглянуть деду в глаза, не то, что произнести хоть слово в свое оправдание.
   И эти наглые, бесстыжие люди еще смеют открыто проявлять высокомерное пренебрежение к единственному члену Тайного Совета, которого по праву можно назвать образцом человеческих добродетелей и дворянской чести - к графу Хольгу. Они неустанно, за спиной графа, твердят, что им зазорно - зазорно!!! - находится в его обществе. Дескать, благородный человек должен как огня избегать всяких недостойных занятий, вроде чтения ученых трактатов, изобретательства, торговли и тому прочих дел, марающих высокое звание дворянина...
   Продажным прохвостам, невежественным себялюбцам и бесстыдным интриганам, видите ли, зазорно находиться в обществе умного, честного человека! Правильно говорят в народе: иному плюнь в глаза - все божья роса.
   Ох, как же он устал, как все надоело! Стоит ли удивляться, что со здоровьем худо: суставы разламываются от боли, зрение ослабло, нервы никуда не годны. Микстуры лейб-медика приносят лишь временное облегчение... К счастью, есть средство, которое действует с волшебной безотказностью.
   Ригун, не отрываясь, смотрел в дальний угол спальни, где начинался хорошо знакомый ему проход, закрытый дверью, так искусно замаскированной, что посторонний человек никогда бы ее не заметил. Он чувствовал, как в нем нарастает возбуждение.
   Арад должен привести ее с минуты на минуту...
   Ему пришлось очень долго ждать...Что же, иной раз даже Правителю приходится набираться терпения и смирять желания плоти. С тем большим удовольствием он прибегнет к этому средству сейчас. Дикое нервное напряжение последних дней властно требовало разрядки.
   Глядя на то место, где была дверь, он нетерпеливо ждал, когда за ней послышатся шаги - мужские и женские.
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Участок стены, заросший плотным серо-зеленым лишайником, он приметил еще в тот раз, когда шел к воротам усадьбы Хольга, наряженный в костюм бродячего акробата. Тогда же обратил внимание на высокое крепкое дерево с раскидистыми ветвями, одна из которых очень кстати нависала над стеной, почти в этом же месте...
   В их ремесле мелочей не бывает - так учил Барон.
   Пятно лишайника послужит ориентиром, а ветвь - мостом. Само же дерево, если не удастся подыскать лучшее, вполне может стать наблюдательным пунктом и укрытием одновременно.
   Правда, в кромешной ночной тьме, да еще когда ползешь, припав к земле, едва ли разглядишь лишайник, тут зрение не поможет. Но боги мудры: кроме зрения, они даровали людям и другие чувства. В том числе, осязание.
   Даже в полной темноте можно без труда отличить на ощупь гладкий камень от камня, покрытого лишайником. С этой задачей не справится разве только законченный кретин, а уж он-то, Трюкач, никогда им не был.
   Абсолютно бесшумно, медленными и строго рассчитанными движениями, он распустил узловатую веревку, окрученную вокруг пояса, и извлек из-за пазухи трехпалую "кошку" - железный якорь, обмотанный тряпками. На ощупь, вслепую, нашел кольцо, просунул туда кончик веревки и, вытянув нужный отрезок, обернул и накрепко стянул простым, но очень надежным узлом. Потом поднял голову.
   Его глаза, давно привыкшие к ночной тьме, различили, хоть и не сразу, нависшую над стеной ветку.
   Теперь предстояло самое трудное - бесшумно раскрутить и точно забросить "кошку", чтобы она не коснулась, упаси боги, ни каменной стены, ни колючей проволоки.
   Точнее, это можно назвать самым трудным, пока он еще на внешней стороне усадьбы...
   Если ему удастся перебраться через стену и попасть на внутреннюю сторону, то все, что он уже сделал, покажется легкой разминкой перед основным выступлением.
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Человек в маске отчаянно пытался унять нервную дрожь.
   Он видел, что женщина тоже испугана, но пока еще сохраняет самообладание. Если же она, не приведи боги, инстинктивно почувствует его страх, то наверняка забудет про строжайший приказ держать язык за зубами и заговорит. Или, того хуже, завизжит, заплачет, забьется в истерике... Это будет слишком тяжело вынести, ведь он сделан не из железа, у него тоже есть сердце и нервы.
   Пока она молчит, ее не так жалко.
   К счастью, долгожданная и проклятая дверь уже показалась в конце прохода. Если бы у женщины не были плотно завязаны глаза, она бы ее тоже увидела...
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Правитель Ригун, услышав приближающиеся шаги, инстинктивно подался вперед.
   Он весь дрожал от охватившего его желания. В голове мелькнула даже смущенная мысль: пристало ли зрелому мужу вести себя так, словно он помолодел на добрых два десятка лет?
   Хотя, с другой стороны, нигде не сказано, что глава государства не имеет права на маленькие человеческие радости!
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   "Кошка" опустилась с идеальной точностью, именно туда, куда нужно, но увы, не бесшумно. Хоть и обмотанная мягким тряпьем, она все-таки что-то весила, поэтому упала на ветку с глухим стуком.
   Звук был совсем слабым, едва различимым, но напряженному, как перетянутая струна, Трюкачу показалось, что прямо над ним кто-то ударил пестиком в сигнальный гонг. Он вжался в землю, инстинктивно закрыв голову руками.
   И далеко не сразу понял, что, во-первых, громкий звук ему просто померещился, а во-вторых, поднимись тревога, его все равно бы обнаружили. Тому, кто оказался между высокой каменной стеной и густой колючей проволокой, бежать некуда. Разве что прорыть подкоп под нижний ряд проволоки, но у него один кинжал, он хорошо заточен и проверен в деле, однако в качестве землекопного орудия, увы, почти бесполезен. И ему оставалось бы или зарезаться, чтобы не попасть живым в руки стражников, или принять смерть в схватке, постаравшись в качестве горького утешения прихватить одного - двух врагов с собой...
   Только когда бешено колотившееся сердце немного успокоилось, когда кровь перестала стучать тугими молоточками в висках, до него дошло, что опасности нет.
   Трюкач, стряхнув оцепенение, приподнялся с земли и нащупал свисавшую с дерева веревку с узлами.
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Эрга обладала достаточным опытом, чтобы даже с повязкой на глазах быстро и безошибочно определить: клиент, в постели которого она оказалась, был уже не первой молодости, но еще полным сил. Его торс, довольно крепкий и мускулистый, не имел ни малейших признаков юношеской тонкокостной угловатости, немного "расплылся", как сплошь и рядом бывает с мужчинами средних лет.
   И его руки скользили по ее телу уверенно, без лишней бестолковой и неловкой суеты, свойственной тем неопытным юношам, которым она давала первые уроки любви. Пожалуй, слишком уверенно, даже грубовато, но ведь она, в конце концов, не жена ему и не постоянная подружка, чтобы рассчитывать на нежности...
   Главное - он явно не из тех, кто может получить удовольствие, только мучая женщину. Уж в этом-то она не ошибется! Так что беспокоиться не о чем. Глупый, непонятный страх, терзавший ее, исчез без следа, и Эрга стала деликатно и ненавязчиво перехватывать инициативу, будто случайно ослабляя нажим рук клиента и направляя их туда, куда нужно, с радостью чувствуя, как знакомое тепло медленно разливается в низу живота.
   Она просто-напросто делает свою обычную работу, а этот мужчина ей вовсе не противен, даже наоборот, так почему бы не сделать ее так хорошо, чтобы не только доставить ему наслаждение, но и самой получить его?
   И все-таки как жаль, что с ней сейчас не тот добрый незнакомец в маске!
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Трюкач, распластавшись по верху стены, аккуратно наматывал веревку на лапы "кошки".
   В глубине парка возвышалась громада трехэтажного особняка, слабо различимая в неверном мерцающем свете двух фонарей, висевших по обе стороны парадной двери, - главная цель их шайки, загородная резиденция графа Хольга.
   А гораздо ближе, всего в нескольких десятках шагов, была уже его главная цель - поварня для слуг и стражников Хольга, где всем заправляет молодая кухарка, являющаяся предметом страстных и - увы! - недосягаемых вожделений того самого болтуна, две недели назад изливавшего им душу в трактире...
   Будь благословенны боги, наделившие глупцов тщеславием и ревностью!
   Стражник был уверен, что его бессовестно зажимают по службе. До сих пор даже нашивок младшего десятника не дали, куда это годится?
   Но главное, кто зажимает-то?! Тот самый сотник, начальник графской стражи, который у него под носом нагло крутит любовь с кухаркой! Ясное дело, боится молодого соперника, старый пень, поэтому до сих пор держит его в рядовых: ведь женщину и в приличные заведения водить нужно, и презенты дарить, а на все это деньги требуются. У него-то денег куры не клюют, может ее подарками задабривать, а рядовым стражникам граф платит совсем не щедро... У-у-у, подлая гадина!!! Конечно, ребята, это про сотника, не про его сиятельство, упаси боги. Давайте-ка выпьем еще по одной...
   Хоть бы паралич его разбил, старого хрена! Как подумаешь, что он чуть ли не каждый вечер прямо в поварне... откуда только силы берутся, иной молодой не выдержал бы... так сердце обливается кровью. Да, да, в той самой поварне, где готовят еду для неблагородных - и для всех стражников тоже, само собой! Как еще покойный Правитель Норманн постановил, чтобы, значит, простые блюда для низших сословий стряпались не в господской кухне, так дед нынешнего графа и построил это помещение. Закон есть закон, а умный он или глупый - не нам рассуждать! Так в этой самой поварне он ее, голубку... Благо и идти далеко не нужно, домик сотника слева от ворот, а поварня справа, каких-то сто шагов. Приходит, сукин сын, аккурат в половине девятого, перед самым ужином, будто бы пробу снять, как ему по должности положено, а сам двери на запор, чтобы никто не застукал, и... Представишь, хоть на стенку лезь. Ребята, хорошие вы мои, дорогие, не поскупитесь, налейте еще, знали бы, как на душе мерзко, ну, словно все коты Империи туда нагадили!
   Налили влюбленному дурачку, не поскупились.
   Потому, что не исполнить последней просьбы человека, приговоренного к смерти, - великий грех...
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Дверь бесшумно распахнулась.
   Лейб-медик Арад, как и полагалось по протоколу дворцовой службы, вошел первым, остановился, отвесил легкий поклон:
   -Приветствую вас, пресветлый Правитель!
   Голос, как и поклон, достаточно почтительный, но все же с хорошо заметным оттенком профессиональной фамильярности. Ведь для медиков даже сильные мира сего - обычные пациенты...
   Да уж, попробовал бы он так вести себя с его дедом!
   -Привет и вам, - отозвался Ригун, не склоняя головы.
   -Имею честь сопровождать вашу августейшую супругу.
   Крючконосый тощий человечек в мундире, пышно расшитом золотой нитью, еще раз поклонился и отступил в сторону, освобождая дорогу женщине.
   Правителю стоило немалых трудов сдержать свой пыл. Больше всего ему хотелось рвануться вперед и нетерпеливо заключить Тамиру в объятия. Но высокий сан и строгие законы деда - у Норманна было просто маниакальное стремление расписать до мелочей абсолютно все, что касалось высшего дворянства, даже самые интимные стороны жизни - властно приказали оставаться на месте с равнодушно-отстраненным видом.
   -Приветствую вас, пресветлый Правитель! - раздался нежный, мелодичный голос, который всегда звучал в его ушах райской музыкой.
   -Привет и вам, госпожа Тамира.
   На это раз он склонил голову - вежливо, но едва заметно, как и полагалось.
   Милостивые боги, неужели дед не мог обойти своим законотворческим рвением хотя бы супружескую спальню?! Наверное, мог бы... Но тогда он был бы кем угодно, только не Правителем Норманном.
   -Я готова исполнить свой долг, пресветлый Правитель.
   -Благодарю вас, госпожа Тамира.
   Поистине, человеку, способному вынести подобный церемониал в присутствии постороннего, хотя бы и лейб-медика, а потом оказавшемуся в состоянии исполнить этот самый долг, надо поставить памятник при жизни!
   Особенно, если он перед этим столь долго воздерживался...
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Человек в черной бархатной маске, прислушиваясь к тому, что происходило за тонкой перегородкой, шептал трясущимися губами:
   -Милостивые боги и святые угодники, да будут прославлены имена ваши, да сохранятся в вечной благодарной памяти деяния ваши... Простите его, умоляю! Он не в себе, он сам не понимает, что творит! Будьте милосердны к грешнику, ведь даже святым случалось грешить...
  
   - - - - - - - - - - - - - - -
  
   По деревьям Трюкач отменно лазал еще в детстве. А уж в пору возмужания, когда пришлось зарабатывать на жизнь ремеслом странствующего актера-акробата, эта способность развилась многократно.
   После того, как он попал в шайку Барона, деревья вообще стали для него лучшими друзьями... Естественно, лишь те, которые годились на роль друзей.
   Сколько раз ему приходилось, удобно устроившись в развилке крепких сучьев, следить издалека за приближением ничего не подозревающих одиноких путников, малых обозов, а то и торговых караванов (те, которые шли с хорошей охраной, скрепя сердце пропускали, не потревожив, с другими приходилось изрядно повозиться, но итог всегда был одинаковым)! Или укрываться на них же, среди густой листвы, спасаясь от погони, замерев и превратившись в статую, пока внизу рыскали озверевшие от бессильной злобы стражники либо наемники, подряженные безутешной купеческой родней...
   Погубить его могли только две вещи: собственное нетерпение либо следы, унюханные собаками.
   Но и то, и другое, исключалось: человек с его тренировкой и опытом мог долгими часами сохранять полную неподвижность, не обращая внимания на судороги в онемевшем теле, а что касается следов, если знаешь хотя бы два-три растения, отбивающих их запахи, так и это не страшно. Трюкач знал около десятка, причем все они в изобилии росли в окрестных лесах и лугах.
   А если речь шла об особо важных делах, суливших крупный барыш, то тут уж жаловаться на скупость обычно прижимистого Барона не приходилось: предводитель лично выдавал ему мешочек из промасленной оленьей кожи, который хранил среди самых ценных своих вещей и берег как зеницу ока.
   В нем был молотый жгучий перец, недавно появившаяся в Империи вкусовая приправа, стоившая так баснословно дорого, что далеко не каждый граф (не говоря уже о бароне, рыцаре, или, тем более, эсквайре!) мог употреблять ее ежедневно. Крохотная щепотка, брошенная в лицо противнику - тут главное было, не ошибиться с направлением ветра, - мгновенно выводила его из строя, заставляя корчиться в судорогах и дико выть, исторгая потоки слез. Та же щепотка, высыпанная по пути своего отхода, сбивала со следа самую обученную и настойчивую собаку, производя примерно такой же эффект...
   Сейчас под его грязно-зеленой курткой на крепком шейном шнурке тоже висел мешочек из промасленной кожи, но с совершенно другим содержимым.
   От этого мешочка зависел весь исход их безумно дерзкого замысла. Теперь оставалось лишь молить богов, чтобы он спокойно провисел на шее Трюкача вплоть до того момента, когда томимый вожделением сотник опять явится к кухарке "снимать пробу". Иными словами, чтобы его, Трюкача, никто не обнаружил на сравнительно небольшой замкнутой территории, кишащей врагами, причем не только в предрассветной тьме, но и среди бела дня!
   Без надежного укрытия об этом не стоило и мечтать. Но он знал, где сможет найти это укрытие, поскольку уже побывал в усадьбе и все осмотрел заранее...
   Идти на дело, простое ли, сложное ли, без предварительной разведки - преступная глупость, так наставлял их Барон. Объект обязательно надо изучить, и желательно не только издали, но и вблизи, а в идеале - еще и изнутри.
   К счастью, им уже было известно, что единственный сын графа сильно тоскует по безвременно покинувшей этот мир матери, и потому Хольг пребывает в постоянных раздумьях, чем бы развеселить ребенка и отвлечь от тягостных мыслей, - лишний поклон до земли разговорчивому стражнику! Труппа бродячих артистов из провинции, которая постучится в ворота с просьбой разрешить дать представление в этой прекрасной усадьбе, наверняка обрадует заботливого папашу-графа.
   Ибо клоуны, акробаты, жонглеры и фокусники для того и существуют, чтобы веселить людей!
   А если графа, паче чаяния, в усадьбе не окажется, то наверняка будет управитель, или дворецкий... словом, кто-то из приближенных хозяина, тоже озабоченный состоянием графского наследника.
   Само собой, их сначала тщательно обыщут и осмотрят весь реквизит, перетряхнув до последнего лоскутка... да на здоровье, сколько бы ни копались, не найдут ничего подозрительного. Ведь труппа-то будет самая настоящая!
   В Кольруд часто приезжают на заработки странствующие комедианты. Перед въездом в столицу они ночуют на постоялых дворах, выбирая самые простые и дешевые. Установить постоянное наблюдение за двумя-тремя такими дворами Барону не составит труда, а потом надо будет только дождаться приезда подходящей труппы, где один-единственный акробат, заменить которого просто некем. Естественно, именно с ним и произойдет неожиданный и крайне неприятный казус: вдруг напьется ни с того ни с сего до невменяемого состояния, или съест что-то пошедшее не в прок, после чего целый день со страдальческими стонами и руганью не будет вылезать из отхожего места... А еще лучше, вовсе бесследно исчезнет, словно его и не было. Так что озадаченному и злому хозяину труппы волей-неволей придется принять внезапно объявившегося безработного акробата, не задавая лишних вопросов. Захочет убедиться в его умении - ради богов, Трюкач в грязь лицом не ударит.
   А уж когда он намекнет, что буквально в двух шагах от Кольруда есть местечко, где можно неплохо заработать, хозяин труппы наверняка воспримет его появление, как подарок судьбы.
   Ясное дело, стражники Хольга его тоже обыщут, и точно так же ничего не найдут, ни режущих, ни колющих предметов. Их он прихватит немного позже, когда явится в усадьбу ночью и без пестрого трико...
   Он тогда, во время представления, не только ходил по натянутому канату, жонглируя булавами, не только крутил сальто и демонстрировал чудеса гибкости, срывая дружные и вполне заслуженные аплодисменты, - он, прежде всего, наблюдал. Или, как говорил Барон, обожавший всякие мудреные словечки, без которых простой человек как-то ухитряется обходиться всю жизнь, проводил рекогносцировку. Ох, далеко не сразу язык научился выговаривать подобное без запинки!
   Он осматривал и запоминал все так тщательно, как только мог, но старался по возможности реже поворачиваться в ту сторону, где сидел маленький курчавый мальчик в бархатном костюмчике и начищенных башмачках с золочеными пряжками, который отбил все ладоши, хлопая ему, Трюкачу, и громко, от души, кричал: "Браво!"... Потому, что когда ему все-таки приходилось смотреть на этого ребенка с красивым добрым лицом и большими печальными глазами, сердце невольно сжималось от жалости.
   Ведь приговор, вынесенный Четырьмя Семействами, гласил: пощады не давать никому, не делая скидок ни на пол, ни на возраст.
   Его цепкий взгляд приметил все, начиная с расположения построек, прежде всего, той самой поварни. Особое же внимание он уделил деревьям, одному из которых снова предстояло стать его лучшим другом...
   Подходящее по всем статьям дерево росло как раз между поварней и стеной ограды.
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Эрга, взмокшая и тяжело дышащая, чувствовала приближение хорошо знакомой волны, которая вот-вот накроет ее, подхватит и понесет, беспомощную, утомленную, не имеющую ни сил, ни желания сопротивляться... Она выгнулась всем телом, запрокинув голову с разметавшейся гривой золотистых волос, из груди вырвался глухой, протяжный стон.
   Мужчина тоже застонал и, ненадолго отстранившись, снова ворвался в ее горячее, набухшее лоно, действуя с такой дикой, первобытной страстью и силой, что у Эрги перехватило дыхание. Она жадно глотала воздух пересохшим ртом, готовая с головой провалиться в омут неистового блаженства...
   Но волна исчезла, прокатилась где-то в стороне, не задев даже краем, потому, что страх внезапно вернулся и заполнил каждую клеточку ее тела. Смертельная опасность, мерещившаяся ей, существовала на самом деле, женщина с таким опытом, как она, просто не могла ошибиться.
   И эта опасность исходила от клиента.
   С беспощадной ясностью Эрга вдруг поняла, что все это время мужчина представлял, будто овладевает другой женщиной, оказавшейся в его полной власти. Наверняка такой же натуральной блондинкой, молодой, с безупречной фигурой, очень похожей на нее...
   Женщиной, которую он прежде безумно, беспредельно любил, а потом с еще большей силой возненавидел.
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Это было ужасно, просто ужасно. Кто бы подумал, что и с ним, Правителем, может случиться такая неприятность, самая печальная и горькая для мужчины!
   Он не решался посмотреть на жену, чуть не плача от жестокого разочарования и унижения.
   Тамира, ласково коснувшись его пылающей щеки, прошептала:
   -Не надо, дорогой, ты ни в чем не виноват... Это все из-за меня. Ты просто испугался, что сделаешь мне больно.
   Ригун был благодарен ей за эту спасительную ложь. И благодарен темноте, скрывавшей его сконфуженное, покрасневшее лицо.
   Хотя можно ли назвать это ложью?
   Последние роды, когда они наконец-то дождались появления на свет живого ребенка, чуть не отправили Тамиру к их несчастным первенцам и к давно почившим предкам. Он никогда, никогда не сможет забыть те ужасные дни и ночи, когда жена находилась на тончайшей грани, отделяющей мир живых от царства умерших. Даже вид сморщенного красного личика сына, его плоти и крови, вызывал не восторг, а глухую, инстинктивную злобу: ведь именно из-за него он мог лишиться своей любимой.
   Боги были милостивы, и Тамира поправилась. Но, как смущенно объяснил ему лейб-медик, роды протекли так тяжело и дали такие осложнения, что об интимных отношениях придется надолго забыть. По крайней мере, на ближайшие три месяца, а возможно, и на гораздо более длительный срок.
   -Пресветлый Правитель, другого выхода нет.... У вашей августейшей супруги... э-э-э... ну, попросту говоря, там порвано все, что только могло порваться, да еще самым... э-э-э... серьезным образом. Не припомню, когда мне в последний раз приходилось видеть такую ужасную картину, а уж я, поверьте, насмотрелся до... Кх-ммм! Прошу извинения, пресветлый Правитель, если я позволил себе лишнее.
   И, неверно истолковав ужас, появившийся на его лице, лейб-медик вкрадчивым голосом добавил:
   -Понимаю, пресветлый Правитель, столь долгое воздержание тяжело перенести, да и вредно для здоровья - это я говорю, как врач! Но ведь ничто не мешает вам осчастливить какую-нибудь достойную девицу из хорошей семьи...
   -Вон отсюда!!! - топнув ногой, впервые в жизни заорал Ригун.
   Крючконосого человечка как ветром сдуло. Он решился показаться ему на глаза лишь через два дня и поклялся всеми святыми, что им двигали только самые добрые намерения и забота о драгоценном здоровье Правителя, которое так важно для всей Империи!..
   Ригун сухо поблагодарил его за эти добрые намерения, велел больше никогда не заводить разговор на подобную деликатную тему и заботиться только о драгоценном здоровье супруги Правителя.
   Это было почти полгода назад, и хотя природа много раз властно напоминала о себе, он не притронулся ни к одной женщине. Поступить так значило предать Тамиру. Настоящая любовь при разлуке становится только крепче - в этом он был уверен, как в заповедях Священной Книги. К тому же, раз боги создали человека по своему образу и подобию, он просто обязан руководствоваться не только инстинктами, но и более возвышенными чувствами.
   И сегодня, когда Арад сообщил ему, что Тамира снова может возлечь на его ложе, он был счастлив и просто сгорал от нетерпения... Надо же было такому случиться, чтобы проклятые слова лейб-медика всплыли в памяти в самый неподходящий момент! Он только начал входить в нее, такую желанную и любимую, принявшую его с привычной покорностью служанки, как в ушах набатным громом прозвучало:
   "Там порвано все, что только могло порваться..."
   Его словно ударили по голове мягким, но увесистым предметом. Разыгравшееся и не в меру богатое воображение нарисовало ему ужасную картину: как едва зажившая нежная плоть жены снова рвется под его грубым напором, истекая кровью. Леденящий озноб пробежал по всему телу, и в следующий же миг он почувствовал, что охватившее его возбуждение исчезло без следа.
   И даже когда он успокоился, ни новые ласки, ни деликатная помощь Тамиры не вызвали повторного прилива мужской силы.
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Спрятав обмотанную веревкой "кошку" в развилке веток, Трюкач осторожно добрался до ствола и, цепко обхватив его ногами, стал спускаться на землю.
   В половине девятого вечера будет уже достаточно темно. То дерево, которое он облюбовал, на котором ему предстояло просидеть почти шестнадцать часов, растет совсем недалеко от поварни, и когда он покинет его, густая крона даст дополнительную тень, а главное, укроет от глаз караульных на вышке.
   Можно смело биться о заклад: влюбленная парочка предается своим утехам не рядом с пышущей жаром плитой. Конечно, странностей и извращений в мире хоть отбавляй, ... но все-таки, это не лучшее место для такого же жаркого времяпровождения! Если рассуждать чисто логически - ох, как же любит это слово Барон! - они должны заниматься этим самым делом где-то в другом месте. Например, в соседнем помещении. Не может же графская поварня, хоть и предназначенная для низших сословий, состоять из одной-единственной комнаты!
   А это значит, что емкости с готовой пищей для слуг и стражников, хоть ненадолго, но останутся без присмотра...
   Скорее всего, и окно будет открыто, ведь если плита раскалена, то без проветривания просто не обойтись! Впрочем, если оно даже окажется запертым, человеку с его опытом и умением отодвинуть защелку - пара пустяков.
   Порошок не имеет ни вкуса, ни запаха - так клятвенно, чуть не крестясь, утверждал ученый алхимик, изготовивший его. Точнее, почти без запаха, но он настолько слаб, что надо обладать поистине собачьим нюхом, чтобы учуять его в горячей пище, которая вдобавок наверняка будет сдобрена чесноком, пахучими травами и прочими благословенными добавками, перебивающими любой посторонний аромат.
   Что же, болван стражник, расписывая достоинства ненаглядной "голубки", не забыл упомянуть про ее кулинарный талант. Дескать, стряпня такая вкусная - ну, просто пальчики оближешь, а ароматы... Слюна в рот так и набегает, настолько приятный да ядреный дух идет от ее похлебок и прочих блюд. Ни чесночку, ни травок разных не жалеет, умница, да и чего их жалеть, коли они графские!
   Действительно, чего жалеть-то...
   Интересно, пощадит ли Барон хотя бы эту глупую кухарку?
   Едва ли. Хоть их предводитель, надо отдать ему должное, никогда не страдал излишней кровожадностью, - не то, что чертова Малютка! - пойти против воли Четырех Семейств он не рискнет.
   Решение главарей четырех самых крупных и влиятельных шаек Кольруда было кратким и суровым: никакой жалости! Загородная усадьба Хольга должна быть уничтожена вместе со всеми обитателями. Вся Империя должна получить наглядный и поучительный урок...
   Граф Хольг сам выбрал свою судьбу, сделав это дьявольское изобретение, а главное - поставив его производство на широкую ногу. За последние три месяца доходы Четырех Семейств упали в несколько раз: множество домов и усадеб оказались за колючими заборами, скрытно проникнуть туда стало просто невозможно, разве что с помощью подкопа. Но попробуй-ка бесшумно вырыть лаз нужной глубины и ширины, семь потов прольешь, да и неправильно это, не по божьим заповедям и не по кодексу воровской чести... Либо ты вор, либо землекоп, а если и то и другое сразу... Тьфу!!!
   А резать чертову проволоку - значит, своими руками поднять тревогу, она лопается с таким громким звоном, что самый глухой сторож услышит...
   Создавшееся положение стало не просто нетерпимым, а совершенно нетерпимым.
   Графа пытались предостеречь, еще когда по улицам Кольруда загрохотали первые уродливые "деревянные бабы" с колючей проволокой. Ему регулярно подбрасывали письма, сначала уговаривая по-хорошему, взывая к его благоразумию и дворянской чести: ваше сиятельство, каждый должен заниматься своим делом, член Тайного Совета - корпеть над государственными бумагами, воры - обчищать чужие дома и карманы, так исстари повелось, зачем же рушить устоявшийся порядок и позорить свое высокое звание? Потом решили сыграть на его алчности: если все дело в деньгах, и вам ради них не жалко тревожить вечный покой вашего папеньки, светлая ему память, так мы готовы сами вам платить, будем честно отстегивать согласованную долю, только, ради богов-хранителей и всех святых, прекратите выпускать свою проклятую проволоку! Под конец пришлось прибегнуть к самому впечатляющему аргументу: если тебе, придурку и козлу безрогому, наплевать на семейную честь и память об отце, то подумай хотя бы о собственном сыне, он у тебя еще совсем маленький... Это не угроза, а честное предупреждение, не жалеешь наших детей, обрекаешь на голод и нищету, мешая их отцам заниматься своим ремеслом, так и мы не пожалеем твоего ребенка...
   Хольга ничего не проняло. Заказы на "деревянных баб" поступали непрерывным потоком, и графские мастерские продолжали работать круглосуточно.
   Тогда-то Четыре Семейства и вынесли графу приговор. Беспощадный, окончательный и не подлежащий обжалованию.
   Вопрос заключался лишь в том, как привести его в исполнение...
   Ноги Трюкача коснулись мягкой густой травы.
   Присев на корточки, он замер, напряженно вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Потом, выждав время, бесшумно двинулся к выбранному дереву, смутно черневшему прямо перед ним.
   В пустом животе чуть слышно заурчало, и он выругал себя за то, что слишком усердно думал о глупой кухарке и ее кулинарных способностях.
   Трюкач уже третьи сутки ничего не ел и не пил, только смачивал губы и полоскал рот. Для человека, которому предстоит целый день неподвижно просидеть на дереве, скрываясь в листве и переплетении мелких веток, замерев и уподобившись безжизненному истукану, отправление естественных надобностей - непозволительная роскошь. Впрочем, голод он переносил очень легко, и мог без особых проблем выдержать куда более длительный пост, а вот жажда...
   Но на что только не пойдешь, когда на кону такие ставки!
   Четыре Семейства от отчаяния решились на неслыханный шаг. Главарям всех мало-мальски серьезных шаек, орудующих в Кольруде и провинциях, было объявлено (естественно, не на площадях под барабанный бой, и не в письменном виде, а через своих, проверенных людей): того, кто исполнит вынесенный графу приговор, примут, как равного, в их благородное общество. С этого момента в Империи будет Пять Семейств, со всеми вытекающими последствиями, в том числе и касательно дележа доходов.
   Гром средь ясного неба не произвел бы большего впечатления. От открывшейся перспективы кружилась голова, и сладкой истомой сдавливало грудь.
   Главари шаек, забросив все дела, даже самые важные, взялись за непривычную им умственную работу. Целый месяц кипели жаркие споры, составлялись самые нелепые и фантастические планы, а потом все потихоньку, как бы само собой, заглохло.
   Вот тогда-то и подвернулся в трактире болтливый стражник... После беседы с ним Трюкач помчался к Барону, и почти сразу же несколько постоялых дворов у въезда в Кольруд были взяты под круглосуточное наблюдение. Когда через неделю подвернулась подходящая труппа провинциальных лицедеев, из нее быстро и бесследно изъяли акробата. На следующий день она дала представление в графской усадьбе, и ей достались, помимо оговоренных денег, бурные аплодисменты, изрядную часть которых по праву заслужил новый акробат. Хозяин труппы просто сиял от радости: подобная удача выпадает нечасто, да и фраза: "...а вот когда мы выступали перед его сиятельством графом Хольгом..." впредь будет действовать магически, увеличивая размер гонорара.
   Наверное, он потом долго и витиевато ругался, проклиная конкурента, который переманил такого искусного мастера - так объяснил свой внезапный уход Трюкач... Просто исчезнуть, не попрощавшись, было рискованно: пропажа двух акробатов подряд наверняка вызвала бы ненужные сплетни.
   Получив подробный отчет и еще раз хорошенько все обдумав, Барон связался с Четырьмя Семействами и сообщил, что берется за исполнение приговора, вынесенного Хольгу.
   И с этого момента пути назад уже не было. "Сказал - отвечай за сказанное" - этот закон в преступном мире Империи соблюдался свято...
  
   - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Правитель долго не мог заснуть, нервно размышляя о причинах столь неприятного сюрприза.
   Неужели это первый признак надвигающейся старости? Но ведь ему всего сорок пять! Вот дед даже в весьма почтенных годах...
   Милостивые боги, ну зачем все время сравнивать себя с дедом, вечный ему покой и светлая память! Наверное, просто накопилась усталость, да еще пришлось так сильно понервничать на последнем заседании Тайного Совета...
   Проклятый Леман! Неужели он обречен постоянно видеть его наглую, глумливую физиономию и слышать противный голос... О боги, явите милость, сделайте так, чтобы мерзкого толстяка хватил апоплексический удар от обжорства!
   Конечно, желать зла человеку и собрату по вере - грешно. Но подлый южанин сам виноват, он вывел бы из себя даже святого.
   Кажется, лейб-медик когда-то говорил о долгом воздержании. Дескать, это вредно с лекарской точки зрения... Так, может быть, причина именно в этом? Хоть и неловко, а делать нечего, придется его расспросить. Конечно, не напрямую, как-нибудь деликатно, иносказательно...
  
   - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Выбранное дерево было прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Трюкач нащупал сначала толстый шершавый ствол, затем - высоко расположенную крепкую ветку, которая спокойно выдержала бы вес сразу нескольких людей, подобных ему. Он взялся за нее, прикидывая, как бы половчее подтянуться.
   В следующую секунду перед глазами словно вспыхнул сноп ярких зеленоватых искр.
   Последнее, что уловило угасающее сознание - мучительную боль в голове чуть выше левого уха.
  
   - - - - - - - - - - - - - -
  
   Да, он ненавидел эту женщину, в этом не могло быть сомнений. А сейчас точно с такой же силой ненавидел ее, Эргу, потому, что в его глазах они были единым целым.
   Поведение клиента внезапно и пугающе переменилось, движения стали еще резче и грубее, он яростно захрипел, в спертом воздухе пахнуло его кисловатым, удушливым потом.
   А потом ее лицо вдруг обожгла такая пощечина, что она громко вскрикнула от боли. В следующую секунду он, перестав опираться на руки, упал на нее всей тяжестью своего крупного, безжалостного тела.
   Мужчина буквально вдавливал Эргу в плотную перину, словно хотел расплющить. Он наверняка видел и чувствовал, что женщине страшно и больно, что она задыхается, и это словно подстегивало его, придавая все новые силы. Яростные, могучие толчки следовали непрерывно, один за другим, он вгонял свое орудие на всю глубину, злобно рыча, действуя с остервенением, с бешеной, неукротимой настойчивостью, будто пытался пронзить ее насквозь, разорвать, причинить как можно больше страданий.
   Эрга не имела понятия, сколько уже длился этот кошмар. Она давно потеряла счет времени, у нее хватало сил только на то, чтобы инстинктивно глотнуть воздуха, когда давление на грудь хоть немного ослабевало.
   Чувствуя, что вот-вот лишится сознания от удушья, она из последних сил взмолилась о пощаде.
   -Заткнись, сука!!! - раздался бешеный рык, в котором смешались ярость, беспредельное страдание и ликующее торжество. - Не смей жаловаться, сама виновата!
   В следующую секунду голова Эрги мотнулась набок от второй пощечины, еще более увесистой, и почти сразу же крепкие пальцы сомкнулись на ее горле.
   -Зачем ты это сделала?! - ревел мужчина прямо ей в ухо. - Чего тебе не хватало, тварь?! Я готов был положить к твоим ногам весь мир! Боготворил тебя, а ты... Гадина... Ехидна ядовитая... А-а-а-о-оооо...
   Она дико хрипела, тщетно пытаясь позвать на помощь, когда невидимый безумец с протяжным мучительным стоном извергал в нее свое семя. Потом оборвались и хрипы: его пальцы начали сжиматься с неумолимостью стального механизма.
   Задыхаясь, теряя сознание, Эрга не слышала ни приближающихся шагов и шума за стеной, ни перепуганного, дрожащего голоса, умолявшего: "...ради всех святых, к нему сейчас нельзя, ты нас погубишь!" А если бы и услышала, то ни за что не узнала бы голоса незнакомца в черной бархатной маске, который растрогал ее до слез своей деликатностью, столь несвойственной покупателям живого товара...
   Но вот грохочущие удары в дверь она расслышала отчетливо, несмотря на панический, животный ужас. И разобрала каждое слово, произнесенное громким, уверенным голосом:
   -Ваше сиятельство, извольте немедленно выйти! Чрезвычайное происшествие!
   Яростный рев голодного хищника, у которого из-под носа утащили добычу, чуть не оглушил ее, затем в освобожденное горло обжигающей струей хлынул воздух, а нестерпимая тяжесть, вдавившая в перину, вдруг исчезла.
   Было слышно, как мужчина, изрыгая самую ужасную ругань, торопливо одевается и натягивает сапоги. Потом дверь громко хлопнула, за нею послышались возбужденные голоса и чьи-то крики.
   Эрга беззвучно всхлипывала, трясясь и стуча зубами, как в лихорадке. Слезы катились ручьем, насквозь промочив черную повязку, закрывавшую ей глаза.
   Она была настолько перепугана, раздавлена и опустошена, что не решилась ее снять, не посмела прикоснуться к саднящему горлу, не догадалась сдвинуть ноги, по-прежнему широко раскинутые и согнутые в коленях.
   До нее даже не дошло, что она минуту назад чудом избежала смерти.
  
  
  
   Глава II.
  
  
  
   Граф Хольг, самый богатый человек в Империи, кавалер ее высших орденов и член Тайного Совета, чувствовал, как в нем клокочет страшная, на грани безумия, ярость.
   Его привычный мир, где всему было отведено свое место, все подчинялось строгому и неукоснительному распорядку, разлетелся вдребезги. И это произошло из-за двух олухов, жалкие жизни которых он мог отобрать в любой момент: по закону, дворянин, имевший титул графа, мог не только награждать людей низших сословий, но и вершить над ними суд и расправу, вплоть до смертной казни, ни у кого не спрашивая дозволения.
   И они знали это - не могли не знать! Но все-таки осмелились, безумцы, ничтожества...
   -Ваше сиятельство, я не мог остановить его! - пролепетал, еле шевеля посеревшими губами, дворецкий Ральф, когда взбешенный хозяин, грозивший нарушителям своего покоя самыми лютыми пытками, умолк, чтобы перевести дух. - Я пытался помешать, боги свидетели! Он ворвался сюда и просто отшвырнул меня, проклятый бугай, невежа...
   Трясущиеся пальцы дворецкого теребили рваный кусок черного бархата, в котором нелегко было опознать аккуратную маску.
   Глаза графа, налитые кровью, впились в виновника.
   Если бы немолодой чернобородый стражник взмолился о пощаде, тоже начал лепетать что-то в свое оправдание, или просто испугался, Хольг с бешеным ревом вцепился бы ему в горло, и не нашлось бы в мире силы, способной разжать его пальцы. Но он смотрел на господина по-прежнему спокойным и даже суровым взглядом. И это было настолько необычно, что первый, самый сильный и страшный приступ ярости графа потихоньку стал ослабевать, и в помутненном сознании мелькнула мысль: во имя всех святых и всех демонов, что это означает?!
   Словно уловив этот момент, чернобородый произнес:
   -Ваше сиятельство, потом можете сделать со мной все, что угодно. Но сейчас, если вам дорога жизнь, извольте меня выслушать.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Человек, сидевший возле небольшого, аккуратно разложенного на каменном полу костра, уверенными, точно рассчитанными движениями водил оселком по лезвию кинжала.
   Это было излишне: его оружие могло рассечь падающий шелковый платок или перерезать свободно свисающий волос. Но требовалось хоть чем-то занять себя.
   Хуже некуда, если не только твоя репутация, но и сама жизнь в руках другого, а от тебя совершенно ничего не зависит, остается только тупо сидеть и ждать, надеясь на лучшее. Такого не пожелаешь даже врагу. А если еще при этом надо выглядеть спокойным и уверенным в себе, как и подобает главарю, на которого устремлены десятки глаз...
   Чтобы не тронуться умом, необходимо было найти какое-то дело.
   Он уже несколько раз проверял посты, напоминая дозорным, чтобы не теряли бдительности. Потом съел то ли очень поздний ужин, то ли очень ранний завтрак, стараясь как можно дольше пережевывать пищу. Немного подумав, устроил разнос тому, кто занимался стряпней, пригрозив выдернуть неумелые кривые ручки и засунуть в то место, откуда растут еще более кривые ноги... Еще раз проверил дозорных, вернулся в пещеру, прошел в дальний угол, задернутый плотным занавесом, присел к костерку и несколько минут смотрел на трепещущие язычки пламени. Это зрелище всегда его успокаивало...
   Всегда, но только не сейчас.
   О боги, удалось ли Трюкачу перебраться через стену?
   Ну, и чем еще можно себя занять? Перечитать при свете огня какую-нибудь книгу? Так все они вызубрены наизусть, он может процитировать на спор любой отрывок с любого места...
   Если бы было, с кем спорить. Его люди книжками сроду не интересовались, что возьмешь с неграмотных мужланов!
   Чтобы хоть как-то отвлечься, Барон снова взялся за заточку и без того острейшего кинжала.
   Вообще-то он зря обругал незадачливого повара, еда была вполне сносной, но надо же успокоить нервы, перетянутые и дрожащие, будто струны под пальцами музыканта. А лучшего способа, чем придраться к нерадивому подчиненному и сорвать на нем злость, еще не придумали.
   Ладно, когда дойдет до дележа добычи, он немного прибавит к его доле, чтобы не обижался понапрасну... Если только будет, что делить, и кому делить... На кон поставлено все, Четыре Семейства не любят неудачников и не прощают оплошностей.
   Надо надеяться, что Трюкач не подведет. И ждать, ждать, ... чувствуя, что медленно сходишь с ума.
   Хотя, конечно, есть еще способ для успокоения, очень даже хороший, который нравится и ему, и Малютке. Но они совсем недавно уже прибегли к нему, как только Малютка вернулась в их лесное убежище - слава богам, живая и невредимая. Пережитое волнение всегда действовало на нее возбуждающе, вот и теперь она без лишних слов, с покрасневшим лицом и горящими глазами, быстро увлекла его за полог. Несколько разбойников тут же, будто по команде, уставились им вслед, Барон чувствовал, как их завистливые и ненавидящие взгляды буквально прожигают ему спину.
   Хорошо, что хоть Трюкача среди них не было!
   Повторно прибегать к этому способу не хотелось. Тут нужна мера, не то на время станешь ленивым и умиротворенным, опять же реакция замедлится, а сейчас это категорически недопустимо. Вот потом, если, дай боги, все пройдет, как задумано!... Люди шепчутся, что в Кольруде появилась книга, которую святые отцы проклинают прямо во время богослужений, поскольку она просто напичкана картинками, изображающими мужчину и женщину в процессе соития. Причем если хоть половина из того, что об этих самых картинках говорят, правда, то... Святые угодники!!! Наверное, даже такой ловкий человек, как Трюкач, и тот призадумался бы, сумеет ли пристроиться к даме, приняв столь заковыристую позу.
   Хотя будь на месте дамы Малютка - наверняка сумел бы, можно не сомневаться...
   Мало этого - упорно шепчутся о чем-то вообще невероятном. Будто бы на этих картинках даже женщины запечатлены в столь немыслимых позах... О, милостивые боги, да что же это такое, куда катится мир?!
   Говорят также, что многие почтенные кольрудские матроны словно рехнулись: мечтают хоть одним глазком посмотреть на эти картинки, даже готовы хорошо заплатить за такую возможность. Ясное дело, мечтают в тайне от своих законных мужей, а то им влетело бы по первое число: сами боги назначили женщине быть скромной и не проявлять неуместного любопытства в интимных вопросах. Дай бабам волю, в какую бездну разврата провалится несчастная Империя!
   Правда, Малютке он все же даст ее почитать, когда раздобудет - естественно, после того, как сам изучит во всех подробностях. Вот уж за чью нравственность можно не волноваться! Как гласит народная мудрость: что толку запирать двери конюшни, если лошадь уже украли.
   А потом они будут долго и усердно проверять, так ли уж трудно воспроизвести эти картинки в жизни...
   Отложив оселок, он ласково взъерошил волосы на голове лежавшей рядом женщины, коротко стриженной, маленькой и хрупкой.
   -Не надо! - с притворным недовольством оттолкнула она его руку. - Ты уже получил свою порцию. У вас, мужиков, только одно на уме!
   Барон, с наигранным равнодушием пожав плечами, отодвинулся.
   Но ее глаза, в которых так и мельтешили задорные огоньки, говорили яснее ясного: прояви он деликатную настойчивость, дополнительная порция была бы предоставлена. Малютка всегда охотно предавалась любви, не только отвечая на его желания, но и проявляя инициативу, причем с таким пылом, что ему даже бывало неловко перед своими людьми.
   Не потому, что он занимался любовью с совсем молоденькой девчонкой, в сущности, еще ребенком, - в конце концов, знала, на что шла, никто ее силой ни в шайку, ни под одеяло к главарю не тянул! - просто тяжело было видеть бешеную зависть в их глазах и слышать зубовный скрежет... Будь он помоложе и поглупее, лишь пуще возгордился бы и махнул рукой на возможные последствия. Но Барон уже достиг того возраста, когда к сильному мужчине приходит мудрость, и ему было ясно: Малютка не только дарит радость и наслаждение, она также притягивает неприятности, словно железный штырь - молнию в грозу.
   Достаточно посмотреть, что она сделала с беднягой Трюкачом. Он хорошо скрывал свои чувства, надо отдать ему должное, но человек не может вечно притворяться, рано или поздно выдаст себя. Вот и потаенные мысли Трюкача теперь видны ему, Барону, так ясно, как если бы он сидел в исповедальне, а Трюкач изливал бы перед ним душу, стоя на коленях.
   Этот негодяй страстно, до безумия, хочет завладеть Малюткой, тут нет сомнений. Но пока Барон жив, ему надеяться не на что, следовательно...
   Следовательно, его собственный советник превратился в смертельную угрозу. Человек, ослепленный страстью, сходящий от нее с ума, не может считаться надежным. Веры ему уже нет, он способен на все. Тот же, кто сгорает от страсти к женщине своего главаря, опаснее стократно.
   А если учесть, что в случае успеха авторитет Трюкача вознесется до небес - ведь план-то придумал именно он! - и у многих членов шайки наверняка возникнут совершенно нежелательные мысли и сомнения...
   Допустить этого нельзя ни в коем случае. Поэтому, как ни жаль, но жить Трюкачу осталось меньше суток. Сразу после того, как он откроет им ворота усадьбы Хольга, быстрый и точный удар кинжала отправит его в мир иной. У него твердая рука и меткий глаз, лезвие войдет точно в сердце, Трюкач не будет мучиться, он даже не успеет понять, что произошло. А уж где именно окажется новопреставленный, на небесах или в преисподней, пусть решают боги. Если судить по делам - тогда, конечно, у рогатых демонов, однако насильственная смерть от руки друга приравнивается к мученичеству, а это совсем другой коленкор...
   Вот будет умора, если такой грешник, как старина Трюкач, попадет к святым праведникам! Стоило бы взглянуть на их лица, когда он примется за описание своего "жития".
   Потом, разумеется, от него потребуют объяснений, ведь Трюкача любят за веселый нрав, щедрость и пользу, которую он всегда приносил шайке, ... но до бунта не дойдет. Его авторитет непререкаем, а богатая добыча ублажит кого угодно. В крайнем случае, можно будет заявить с благородным гневом: из самых достоверных источников стало известно, что Трюкач продался, начал "стучать", поэтому скрепя сердце пришлось...
   Ясное дело, клеветать на покойника - смертный грех. Но когда этих грехов уже с три короба, то одним больше, одним меньше...
   Правда, предводителю шайки, тем более - главе одного из Пяти Семейств, обязательно нужен советник, так велит кодекс воровской чести. Что же, он подыщет себе нового советника, такого же умного, как бедный Трюкач, но степенного, хладнокровного. Лучше всего - в солидных годах и некрепкого здоровьем. Чтобы не заглядывался на Малютку.
   То есть, заглядываться он, конечно, будет, - эта чертовка заставит обернуться ей вослед даже дряхлого старца, ступившего одной ногой в вечность, - но в допустимых пределах, проявляя лишь теоретический интерес.
   А может, лучше все же не рисковать, знаем мы этих теоретиков... Может, найти того, который... Ну, из этих, которые с мужиками...
   Нет, это еще хуже: вдруг, не приведи боги, вместо Малютки советнику приглянется сам предводитель...
   Тьфу, о чем только приходится думать!!!
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -Вот что я нашел у него, ваше сиятельство.
   Хольг, усилием воли прогнав последние остатки ярости, мешавшей сосредоточиться, внимательно осмотрел предметы, на которые указывал Гумар.
   Кинжал в потрепанных, но еще крепких ножнах с завязками. Маленький кожаный мешочек, туго стянутый шнурком. Какая-то скомканная белая тряпка...
   Чернобородый стражник, не дожидаясь приказа, рывком развернул ткань во всю длину. Люди, столпившиеся вокруг, не сговариваясь, дружно ахнули: кто от изумления, а кто и от испуга.
   Посередине белой (точнее, сероватой от грязи) полосы, похожей на обычную налобную повязку, отчетливо виднелось круглое красное пятно. Это был отличительный знак одной из самых дерзких и удачливых шаек, державшей в страхе весь Кольруд и прилегающие окрестности.
   -Банда "Белых повязок"... - прошептал кто-то, с невольным страхом уставившись на связанного, по-прежнему лежавшего без чувств человека в грязно-зеленой куртке.
   -У-у-у, собачий сын! - с удивительным для своих лет и комплекции проворством метнулся к разбойнику, занося ногу для удара, пожилой толстяк в форме сотника графской стражи.
   -Стоять, идиот!!! - заорал Хольг, бешено сверкнув глазами.
   Ноги толстяка внезапно перестали его держать, будто в них растаяли кости, и он обмякшим мешком повис на руках Гумара, с быстротой молнии метнувшегося заслонить пленного лазутчика.
   Никогда граф не говорил с начальником своей стражи таким оскорбительным тоном, тем более, в присутствии подчиненных. Никогда не позволял себе повышать голос, да в этом и не было необходимости: ему повиновались беспрекословно, стараясь не вызвать ни малейшего неудовольствия, причем не только за страх, но и за совесть, ибо граф Хольг в равной степени мог внушать людям и панический испуг, и искреннюю любовь, граничащую с обожанием.
   Проявлять эмоции в публичном месте, на глазах посторонних, - удел низших сословий. Таково было правило дворянского этикета, которому он следовал неукоснительно. Теперь же его поведение могло свидетельствовать только об одном: граф не просто рассержен, он разъярен, взбешен до безумия! Святые угодники, что будет... Да ведь головы покатятся...
   -Простите, ваше сиятельство! - всхлипывающим голосом залепетал сотник, уже не думая, как позорно он выглядит в глазах собственных стражников. - Боги свидетели, просто не вытерпел, не смог вынести, что какая-то мразь в вашу усадьбу... Умоляю, не гневайтесь на старика за преданность...
   -Замолчите сейчас же! И выпрямьтесь, перестаньте висеть на стражнике!
   Теперь граф не кричал, он произнес эти слова спокойным, тихим голосом, но сотник отдал бы все на свете, чтобы господин продолжал бушевать, бранился и даже ударил его. Потому, что этот тихий, размеренный голос был гораздо страшнее минувшей вспышки гнева - настолько ясно слышался в нем приговор.
   -Кто это такой? - спросил Хольг, указывая на человека, связанного по рукам и ногам, который лежал под деревом.
   -Не могу знать, ва...ваше сиятельство... - чуть ворочая окостеневшим от ужаса и позора языком, выговорил сотник. - Ра...разбойник... судя по... по повязке...
   -Как он сюда попал?
   -Не могу знать... Перелез через стену... - сделав немалое усилие, толстяк, каким-то чудом еще не лишившийся чувств, договорил: - Наверное...
   -А как же он смог подобраться к стене, минуя забор из проволоки?
   -Не могу...
   -Довольно! Не желаю слышать никаких "не могу знать"! Я вас для того и держу на службе и плачу хорошее жалованье, чтобы вы знали. И чтобы никакая, говоря вашими словами, мразь не смогла забраться в мою усадьбу. Именно в этом, и только в этом должна была заключаться ваша преданность. А бить ногами оглушенного и связанного пленника - такой преданности мне не нужно, благодарю покорно.
   После небольшой паузы граф резко, отрывисто спросил:
   -Как могло случиться, что караульные не заметили лазутчика?
   -Не могу... Ой, простите старого дурака, ваше сиятельство, чуть не вырвалось... Да я с них, мерзавцев, шкуру спущу, будут знать, как исполнять службу...
   -Я заметил его, ваше сиятельство, - внезапно произнес Гумар.
   Снова раздался общий изумленный выдох.
   -Ты?! - опешил Хольг.
   -Так точно. Он перебежал через дорогу и спрятался в яме под кустом, думая, что я его не вижу.
   -Но почему... Милостивые боги, отчего ты сразу не поднял тревогу?!
   -Тогда он мог бы убежать, ваше сиятельство, ведь проход еще не был затянут проволокой, а этот негодяй очень ловкий и проворный.
   -Да, пожалуй, - кивнул Хольг, признавая правоту стражника. - Но когда его затянули, почему ты продолжал молчать? Ведь ему уже негде было скрыться...
   -А я скажу, почему он молчал! - раздался вдруг визгливый, пронзительный голос сотника, почуявшего, что надо использовать подвернувшийся шанс отвести от себя гнев господина, сколь бы ничтожным он ни был. - Я все скажу, ваше сиятельство! Он выслуживался, сукин сын! Решил сам, в одиночку, выследить лазутчика, задержать и вам представить: вот, мол, какой я молодец, о благе вашем пекусь, глаз не смыкаю, а все остальные ронга медного не стоят! Он о своей выгоде думал, не о вашей безопасности! А если бы не выследил, если бы упустил, что тогда?!
   -Я бы не упустил! - спокойно и уверенно ответил Гумар, окинув начальника взглядом, полным такого ледяного презрения, что более совестливый человек, встретившись с ним, по меньшей мере, смутился бы.
   -Ах, конечно же! Ты ведь у нас самый умный...
   -Похоже, он действительно умнее вас, - прервал вопли толстяка граф. - И не смейте больше открывать рот, пока я не разрешу, понятно? Продолжай, Гумар!
   -Слушаюсь, ваше сиятельство. Я заметил его самым краешком глаза, он ведь у меня наметанный, как у всякого охотника-промысловика...
   -Так ты что, прежде был охотником? Хотя это несущественно... Говори дальше!
   -Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, это как раз очень даже существенно.
   Граф, не привыкший, чтобы люди низшего сословия ему противоречили, остолбенел от изумления, а стражники, толпившиеся вокруг - от испуга.
   -Если бы на вышке был не я, ваше сиятельство, - невозмутимо продолжал Гумар, или не обратив внимания на то, какой эффект произвели его дерзкие слова, или попросту не считавший их таковыми, - не миновать бы вам большой беды. Любой другой его бы не заметил. У него были сообщники, мужчина и совсем молодая девушка, переодетая парнем, они устроили драку в стороне от ворот. Хотели, чтобы я отвлекся, а он - стражник ткнул пальцем в сторону пленного - тем временем проскочил бы под самым носом и укрылся в яме. И им это почти удалось: очень уж я не люблю черной ругани, даже от мужиков слушать неприятно, а когда женщины ругаются, или, того хуже, молоденькие девушки... А девчонка такое загнула, что не всякая бумага выдержит, на камне высекать надо! Обернулся к ней, кричу, чтобы заткнулась, и тут самым краем глаза вижу: этот красавец прыгает через изгородь и летит к яме, что твой олень, за которым волки гонятся...
   -С-сука!!! - открыв глаза, прошипел пойманный лазутчик, вложив в это короткое слово всю свою бессильную ненависть.
   -Ожил, наконец-то! - усмехнулся Хольг, стряхнув оцепенение, вызванное дерзостью стражника. В глубине души он понимал, что Гумар был прав. - Ну, говори, негодяй, зачем ты сюда забрался, кто тебя послал?
   Трюкач, презрительно сплюнув, подробно и четко сообщил, куда, по его мнению, следует сиятельному графу идти со своими вопросами, кому их задать, и чем потом заняться.
   Вздох ужаса вырвался из десятков глоток.
   Бешеная злоба вновь обуяла Хольга, глаза заволокла мутно-кровавая пелена, а рука метнулась к висевшему на поясе кинжалу. Через мгновение обнаженное лезвие тускло сверкнуло в свете фонарей и факелов. А в следующую секунду занесенное над лазутчиком оружие застыло в воздухе.
   Теперь перепуганные стражники не издали не звука, слишком сильным было потрясение.
   Хрипя от ярости, граф попытался высвободить перехваченную руку. Он был крепок, но с тем же успехом мог в одиночку удерживать столетний дуб, падающий под топорами дровосеков.
   -Ваше сиятельство, успокойтесь! Он нарочно злит вас, чтобы получить легкую смерть! - дошел до его сознания голос Гумара.
   Мутная пелена стала рассеиваться, а звон в ушах - затихать. Овладевшая графом злоба, затмившая разум, потихоньку отступала.
   Гумар снова допустил дерзость, на это раз - неизмеримо большую, он посмел поднять руку на своего господина и повелителя. По всем писаным и неписанным законам, стражник должен был понести суровое наказание. Так требовали устои, на которых зиждился порядок вещей и сама Империя.
   Но Священная Книга ясно говорила: справедливость является одной из главных добродетелей. А справедливость требовала признать: стражник и в этот раз прав. Убить пойманного лазутчика, хотя бы и за столь тяжкое оскорбление, не подвергнув сначала допросу, было бы ужасной, непростительной глупостью даже для дворянина самого низшего ранга. Что тогда говорить о графе, члене Тайного Совета, который к тому же...
   Хольг мотнул головой, прогоняя остатки бешенства вместе с несвоевременными мыслями.
   -Отпусти! - приказал он стражнику. И видя, что тот колеблется, злым шепотом добавил: - Кому говорю! Со мной все в порядке.
   Железные пальцы разжались, и граф с трудом удержался от страдальческого стона: так саднило запястье, будто побывавшее в тисках или в капкане.
   -Ладно, не хочешь отвечать по-хорошему, ответишь по-плохому, - зловеще пообещал он лазутчику, вкладывая кинжал в ножны. - Говори дальше, Гумар. Значит, ты его заметил, и...
   -И сразу понял, что дело нечисто, ваше сиятельство. С какой стати человек будет прятаться в яме? Вы уж простите, ваше сиятельство, ту яму давным-давно надо было засыпать, а куст выкопать, чтобы не мешал обзору с вышки. Конечно, это не мое дело...
   -Верно, это не твое дело, - подозрительно спокойным голосом произнес Хольг. Только люди, хорошо знавшие графа, могли бы заметить, как дрожат его пальцы, как нервно подергивается красивое мужественное лицо, и безошибочно определить, что он едва сдерживается, чтобы снова не впасть в бешеную ярость.
   Сотник был из их числа, поэтому тут же встрепенулся, выжидающе уставившись на господина - не разрешит ли выругать невоспитанного невежу, слишком много о себе возомнившего, - и всем видом демонстрируя свое благородное негодование.
   -И тем более не мое дело, - договорил граф. - Это прямая обязанность начальника моей стражи, которой он почему-то пренебрег!
   По лицу толстяка заструился холодный пот. Не глядя на него, Хольг приказал:
   -Продолжай!
   -Я, хвала богам, сдержался, и виду не подал, что его заметил. А ведь чуть не повернулся к нему, ваше сиятельство, только прежняя выучка и помогла. Для охотника-то терпение - первое дело, попробуй без него зверя добыть! За долгие годы волей-неволей научился не дергаться попусту... В голове все смешалось, одно только было ясно: надо притвориться, будто проморгал его, а уж после разберемся, что к чему. Вот и кричал на ту бесстыжую девку, которая сквернословила, потом оправдывался перед господином старшим десятником Квартом, за то, что...
   Встретившись с умоляющим взглядом старшего десятника, стражник после краткой запинки продолжил:
   -Ну, за то, что отвлекся на тех нищих, стоя на посту. А этот-то, - Гумар вдруг скривил рот в презрительной усмешке, - небось, под кустом сидя, надо мной потешался и думал: повезло, дурачка караульного обвели вокруг пальца, как сопливого мальчишку!
   -Не твое собачье дело, что я думал! - зло выкрикнул Трюкач.
   -А получилось-то по-другому, это я его вокруг пальца обвел, - пожал плечами Гумар. - Попался наш акробат, как миленький!
   -Подожди, подожди! Я ничего не понимаю! Какой еще акробат?
   -Помните, ваше сиятельство, бродячих артистов, что были здесь на прошлой неделе?
   -Конечно, помню!
   -Так он тоже был среди них. Ходил по канату и всякие штуковины подбрасывал. Я ведь говорил, ваше сиятельство, у меня глаз наметанный, а память пока еще в порядке. Когда оглушил его и связал, зажег фонарь, стал обыскивать, гляжу: а лицо-то знакомое! Это он, даю голову на отсечение.
   Пойманный лазутчик еще раз с ненавистью выдохнул то же слово.
   -Святые угодники! - воскликнул потрясенный граф, внимательно вглядевшись. - Теперь и я вижу... Точно, он!
   -Позволите продолжать, ваше сиятельство?
   -Продолжай, Гумар.
   -Ну, тут стало яснее ясного: вам грозит опасность. Коли разбойник сначала днем в вашу усадьбу забрался, прикинувшись акробатом, а потом залез ночью, значит, замыслил худое. Кстати, ваше сиятельство, порошок, что в этом мешочке, надо бы лекарю показать, или какому ученому мужу. Сдается мне, это яд. А может, сонное зелье...
   -Тебе не жить, паскуда! - завопил Трюкач, брызгая слюной. - Барон с тебя шкуру сдерет!
   -Может, и сдерет... А может, я сам его обдеру, твоего Барона.
   -Кишка тонка!
   Стражник смерил лазутчика долгим, оценивающим взглядом.
   -Злобишься, будто дикий зверь, а ведь, похоже, ты не такой уж и злой...
   Трюкач, прожигая стражника ненавидящим взглядом, набрал воздуху в грудь, чтобы обложить самой черной и заковыристой руганью.
   -Признавайся, ты ведь тогда пожалел молодого графа, правильно?! - вдруг рявкнул Гумар, стремительно наклонившись к пленнику.
   -Ну и что с того... - начал было лазутчик, но тут же умолк, запнувшись на полуслове и уставившись на стражника с изумлением, к которому примешивался суеверный ужас.
   -Что такое? - сразу насторожился Хольг.
   Стражник медленно повернулся к нему:
   -Ваше сиятельство, ради всех святых, позвольте мне самому допросить эту гадюку. Одному, без помощников, и чтобы никто не мешал. Клянусь: все выложит, как на исповеди.
   Граф после недолгой паузы кивнул головой:
   -Хорошо. Можете делать с ним все, что сочтете нужным, сотник.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Человек в черной бархатной маске, наскоро зашитой крупными и неаккуратными стежками (рука, державшая иглу, явно была непривычной к такой работе), ласково обняв всхлипывающую женщину и гладя ее по голове, приговаривал:
   -Ну что ты, лапушка, перестань... Все уже позади!
   Ни дать, ни взять - заботливый отец, успокаивающий дочку. Вот только взрослые дочери обычно не показываются отцам, в чем мать родила...
   -Тебе ничего не угрожает, совершенно ничего!
   Рыдающие всхлипы никак не утихали.
   -Неужели ты хоть на секунду поверила, что он действительно хотел задушить тебя?! Это была игра, всего-навсего игра! Ты же знаешь, у некоторых мужчин в постели бывают ... э-э-э... не совсем обычные желания, фантазии... Да, он немного... как бы сказать... увлекся, но я был рядом, я бы успел вмешаться!
   -У-у-уууу!!! - пронзительно и тоскливо заскулила Эрга, уткнувшись зареванным лицом в грудь дворецкого.
   -Ох, да что же это такое... Ну, перестань, прошу тебя, у меня же сердце не каменное!
   -И у меня... не ка-аа-менн-ннн....
   -Конечно, конечно, лапушка... Ты перепугалась, понимаю! За это - дополнительная плата, целый золотой талар! Тебе, разумеется, а не хозяйке.
   Всхлипы утихли.
   Эрге было очень страшно. И все-таки голос доброго человека в бархатной маске звучал так успокаивающе, а золотой талар при всех обстоятельствах остается золотым таларом.
   Она инстинктивно чувствовала и понимала, что он лжет. Может быть, вначале это действительно была игра, а потом все пошло всерьез, смерть чудом разминулась с нею.
   Но надо было убедить себя в его правоте. Потому, что в противном случае она уже никогда не сможет заставить себя лечь в постель с мужчиной. В любом клиенте она будет видеть сумасшедшего маньяка, готового внезапно вцепиться ей в горло. И тогда мадам Анни попросту выставит ее за дверь "Белой Лилии"...
   И что ей останется делать? Стоять на паперти с протянутой рукой, моля о подаянии?
   Другого выхода не было. Конечно же, он прав: клиент просто увлекся, не рассчитал силу... что возьмешь с этих мужчин, грубых, бесчувственных... По крайней мере, она честно заслужила свой золотой талар! Столько не во всякий месяц заработаешь, а тут - сразу!
   Синяки на шее сначала надо будет смазывать целебным кремом мадам Анни, и слегка припудривать, а потом они и сами пройдут...
   Сделав над собой усилие, Эрга подняла голову и сквозь слезы улыбнулась незнакомцу в маске.
   -Ну, вот и хорошо! - с нескрываемым облегчением выдохнул он. - Я могу что-то для тебя сделать, лапушка?
   -Помогите мне одеться... - смущенно прошептала женщина. - Руки дрожат, сама не справлюсь.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Граф Хольг, погрузившись по горло, оперся затылком о край ванны и закрыл глаза. Улыбка блаженного облегчения расплылась по лицу. Он медленно приходил в себя, чувствуя, как напряжение и злость покидают его.
   Ароматы хвойного масла и сушеных лепестков роз, плававших густым ковром по поверхности воды, полностью перебили запах проклятой шлюхи. Она навсегда исчезнет из его жизни, даже воспоминания о ней будут смыты, подобно тому, как сейчас горячая, приятно пахнущая вода смывает следы, оставленные их близостью на его теле. Одно досадно: что дело не удалось довести до логичного и единственно правильного исхода...
   Какая жалость, что Гумар появился так не вовремя! Ну что ему стоило задержаться еще хоть на пару минут... Все было бы кончено, а теперь мерзкая баба осталась живой.
   Что же, ей повезло, ему - нет. Значит, так было угодно богам! А перед божьей волей каждый должен склониться, не ропща и не сопротивляясь. Ведь наверняка те же боги направили тогда Гумара в его усадьбу проситься на службу...
   Если даже эта баба пожалуется хозяйке, ему совершенно ничего не грозит. Никто не сможет узнать, куда ее привозили этой ночью. Ральф был в маске, а сюда она попала через потайной ход, который известен только двум людям: самому графу и его верному дворецкому.
   А если каким-то чудом и узнают, кто решится предъявить обвинение члену Тайного Совета?
   И главное, в чем обвинять-то? Неужели в том, что здоровый, крепкий мужчина, вдовец, воспользовался услугами проститутки?!
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -Слушай, можно тебя попросить кой о чем?
   -Можно...
   -А исполнишь?
   -Ну, это смотря что...
   -Вот такие вы, мужики! Как удовольствие получать, так всегда рады. А как выполнить просьбу...
   -Так ты скажи, о чем речь-то?
   -А зачем говорить? Я хоть раз зарывалась, просила луну с неба? Нет, ты прямо скажи, просила?!
   -Да что на тебя нашло, в конце-то концов!
   -А-а-а, значит, опять я виноватая! Нашло на меня! Ну, ясное дело, приелась, надоела тебе... Признавайся, положил глаз на другую, да?!
   -С ума сошла, не иначе! Нашла время скандалить! Только-только уснул...
   -Конечно, сошла с ума, если продолжаю любить тебя, истукана бесчувственного... Невинность свою тебе отдала, с семьей насмерть рассорилась, отец собственными руками убьет, если встретит! Я же свой род опозорила, и все ради тебя, болвана неблагодарного! Могла за графа замуж выйти, а никто, кроме тебя, был не нужен, влюбилась без памяти, идиотка слабоумная... А теперь другую нашел, так мне и надо, дуре...
   -Ты что, реветь вздумала? Ну-ка, перестань!
   -А ты мне не указывай!!! Разлюбил, так не лезь, не трави душу!
   -Ох, женщины... Да вы святого из себя выведете! Ну, перестань, не плачь... Что ты, маленькая, что тебе в голову-то пришло... Почему это разлюбил? Люблю по-прежнему! Ну, малюточка, лапонька...
   -Убери руки! Не трогай!
   -О-о-о, горе мое горькое... Ну, что сделать, чтобы ты успокоилась?!
   -Обещай, что исполнишь просьбу!!! Трудно тебе?!
   -Да обещаю, обещаю, только успокойся, мать твою благородную!!! Перестань реветь! Чего хочешь?
   -Отдай мне одного хама, он меня шлюхой обозвал...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Хольг, нежась в полудреме, не сразу расслышал слова дворецкого. Ральф, деликатно кашлянув, повторил:
   -Ваше сиятельство, новый начальник стражи просит немедленно принять, говорит, по очень важному делу.
   Граф досадливо поморщился, хоть и понимал, что Гумар не стал бы тревожить его попусту. Наверняка новоиспеченный сотник сумел развязать язык пленному, и теперь, сразу после допроса, явился с донесением. Рвение похвальное, спору нет, но как же не хочется вылезать из горячей воды, такой приятной, убаюкивающей...
   -Хорошо, пусть войдет.
   -Ваше сиятельство! - не выдержав, невольно охнул дворецкий.
   -В чем дело, Ральф?
   -Но как же... Осмелюсь заметить, ваше сиятельство не одеты...
   -Представьте себе, я это знаю. Слава богам, еще не выжил из ума, чтобы принимать ванну в одежде! Ну, давайте, зовите сотника, чего вы ждете?
   -Ох... Прошу прощения, но ведь это просто... - покрасневший дворецкий осекся на полуслове.
   -Неприлично, вы хотели сказать? - усмехнувшись, договорил граф.
   Вообще-то следовало строго отчитать дворецкого, чтобы не забывался. Но Хольги всегда ценили преданность, а уж Ральф был предан по-собачьи, душой и телом. Да к тому же в горячей ванне так хорошо, совершенно не хочется повышать голос, сердиться...
   -Бросьте, Ральф! Разумеется, если бы мне предстояло принять дворянина, пусть даже простого эсквайра, я был бы одет по всем правилам. Но Гумар, хоть и сотник, все-таки простолюдин. Так что ничего страшного здесь нет. Зовите его!
   -Слушаюсь, ваше сиятельство... - растерянно пробормотал дворецкий и удалился с видом человека, пребывавшего в нелегких раздумьях: кто из них двоих сошел с ума, он сам, или его хозяин.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Первый этаж этого дома на восточной окраине Кольруда занимал самый обычный третьеразрядный трактир, которых в столице Империи многие десятки, если не сотни. Если бы хозяин по рассеянности забыл запереть дверь и внутрь зашел бы столь же рассеянный посетитель, не заметивший дощечку с надписью "Сегодня "Золотой барашек" закрыт, добро пожаловать завтра!", он увидел бы весьма убогую картину. Плохо протертые окна с грязными занавесками, закопченный, местами покрытый паутиной потолок, исцарапанные и засаленные крышки столов, самые простые лавки и табуреты, заляпанные воском и жиром чашки дешевеньких светильников, старые шкафы, набитые щербатой посудой, - все это безошибочно указывало, что хозяин заведения прочно и надолго задержался в низшей, третьей гильдии торгового сословия.
   А стойкие, намертво въевшиеся в стены, занавески, кухонную утварь и даже потолок ароматы пива и жареной баранины под чесночным соусом, излюбленной пищи простонародья, только подтверждали правильность этого вывода. В Империи, большую часть которой занимали леса и горы, было мало мест, пригодных для выпаса коров, поэтому говядина стоила дорого. Дешевой же бараниной, благодаря изобилию горных пастбищ, были завалены все мясные лавки.
   Оттого-то сословное различие в кулинарных пристрастиях проявлялось просто и понятно: люди, в карманах которых звенело серебро, предпочитали говядину и запивали ее вином, а те, кому приходилось рассчитываться медью, жевали баранину под пиво.
   Судя по характерным запахам, завсегдатаями этого трактира были именно такие посетители, поэтому патент торговца второй гильдии мог присниться хозяину разве что в сладком сне. И вывеска говорила о том же: "Золотой барашек". Если бы дела шли хорошо, и вожделенный патент мог стать реальностью, наверняка назвал бы свой трактир "Золотым теленком", или "Золотым быком"...
   Хотя, с другой стороны, дань, которую раз в месяц аккуратно собирают серьезные малоразговорчивые ребята, тогда тоже выросла бы - в этом можно даже не сомневаться.
   Само собой, бедность и сейчас не освобождает его от ежемесячных поборов: хорошо идут дела, или плохо, а оговоренную сумму изволь выложить, если не хочешь больших неприятностей... Но она по крайней мере терпима, поскольку главарь Первого Семейства, подмявший под себя восточную часть Кольруда, от Торговой площади до Арочного моста, если верить слухам, человек разумный, помнящий старую истину: "Все хорошо в меру". Брать надо ровно столько, чтобы человек, ворча и даже ругаясь, поминая сборщиков и тех, кто их послал, самыми черными словами, все же сохранял желание по-прежнему вести свое дело.
   Вот, например, как хозяин "Золотого барашка"... По всему видно: хоть большой прибыли с заведения он не получает, но и прикрывать его явно не собирается. Как ни крути, торговцу, пусть и низшей гильдии, живется легче, чем поденщику, подмастерью, а уж тем более бесправному крепостному!
   Великое дело - когда сам себе господин. Ради этого можно стерпеть и опостылевшую однообразность, и жаркую духоту от раскаленной плиты, и пьяную брань недовольных клиентов... Даже то, что до конца дней своих обречен жить в этом же доме, над трактиром, вдыхая осточертевший запах жареной баранины и чесночной подливки...
   Так подумал бы любой посторонний человек, впервые попавший в трактир "Золотой барашек".
   А окажись он на втором этаже, в хозяйских комнатах, только утвердился бы в своем мнении, отметив их тесноту и более чем скромную обстановку. Да, на жизнь бедняге хватает, конечно, но во вторую гильдию он никогда не пробьется!
   Правда, будь этот человек наблюдательным, он недоуменно почесал бы в затылке, мысленно сопоставив размеры помещений первого этажа и второго...
   Впрочем, это было невозможно: незнакомых людей хозяин к себе никогда не впускал. Наблюдательных, не наблюдательных - никаких.
   И рассеянностью он не страдал, поэтому входная дверь была надежно заперта.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -В этом мешочке сонный порошок, ваше сиятельство. Он должен был всыпать его в котел с похлебкой для стражников, когда эти... ну, сотник с кухаркой...
   -Бывший сотник!
   -Да, виноват. Ну, словом, когда они будут заняты... - Гумар деликатно покашлял в кулак. - Порошок очень сильный, но действует не сразу, часов через пять, или шесть. И в самую глухую пору, перед рассветом, ваша усадьба осталась бы без охраны: вся стража-то мертвым сном спит! Тогда люди из его шайки спокойно сняли бы проволоку перед воротами, ничего не опасаясь. А потом он бы их впустил, и...
   Новый начальник стражи, замявшись, многозначительно развел руками.
   Вода еще не успела остыть, но графа вдруг пробил ледяной озноб: с такой подробной и беспощадной ясностью предстала перед ним ужасная участь, которая была уготовлена ему и его единственному сыну.
   Он серьезно относился к угрозам Четырех Семейств, но все-таки не верил, что презренные воры и разбойники, подонки и отбросы общества, от слов могут перейти к делу. Подобно многим очень влиятельным и богатым людям, Хольг не допускал мысли, что его может постигнуть точно такая же беда, какая запросто стучится в дом дворянина низшего ранга, или человека неблагородного происхождения. Высокий титул, родословная, огромное состояние, - все это ограждало графа от бед и опасностей грязного и грубого мира, подобно неприступной крепостной стене.
   И эта стена внезапно обернулась хлипкой, трухлявой перегородкой, которую можно сокрушить одним крепким ударом ноги, обутой в сапог! Святые угодники!!! Он и его ребенок едва не оказались в полной власти разбойников. Если бы не Гумар... И если бы тогда, по необъяснимому милосердию божьему, он, Хольг, не задержался в усадьбе, да к тому же не поддался внезапному порыву столь же необъяснимого великодушия... Угрюмый чернобородый незнакомец, получив отказ, ушел бы наниматься на службу к кому-нибудь другому, и план проклятых злодеев осуществился бы без помех.
   А ведь если бы графа тогда не оказалось на месте, и Гумар подал прошение сотнику - можно не сомневаться, тот бы дал ему от ворот поворот. И сегодня некому было бы обнаружить, выследить и захватить разбойничьего лазутчика... Граф яростно стиснул кулаки, лицо исказилось от бешеной злобы. Они с сыном чуть не погибли, и из-за кого?! Из-за молодого стражника-дурачка, по уши влюбившегося в кухарку, самой кухарки, похотливой сучки, слабой на передок, и кретина сотника - живой иллюстрации к поговорке о седой бороде, бесе и ребре... Ну, погодите же, мерзавцы! Вы у меня кровавыми слезами заплачете...
   -Продолжайте, Гумар! - звенящим от напряжения голосом сказал он.
   -В их шайке тридцать два человека, ваше сиятельство. Ну, то есть, теперь тридцать один... С его слов, хорошо обучены и вооружены, а грехов на душе у каждого - хоть отбавляй! Если бы их замысел удался, то тем, кого просто прирезали во сне, очень бы повезло! А вот нам с вами, ваше сиятельство, пришлось бы ой как худо, ... простите за дерзость.
   -Ну, со мной понятно! - усмехнулся граф. - А вы-то чем не угодили?
   -А я, изволите знать, оказывается, смертельно обидел их бабу... то есть, любовницу главаря, по прозвищу Малютка. Стерва и впрямь ростом с ноготок, а злобности и коварства на десятерых хватит! Когда она ругалась хуже пьяного грузчика, я не стерпел, ваше сиятельство, и шлюхой ее назвал. Так это слово для нее - что святая вода для демона! Можно как угодно обзывать, но шлюхой - ни-ни! Замучает до смерти и не поморщится. Он говорит, у нее излюбленное развлечение - с человека кожу заживо сдирать...
   -Когда она попадется мне, сам прикажу содрать с нее кожу! - яростно выдохнул Хольг, представивший своего сына в руках этой полоумной садистки.
   Гумар промолчал, и по его непроницаемому лицу невозможно было определить: одобряет ли он суровость господина, или считает ее излишней.
   -Вы молодец, сотник! - произнес граф, немного успокоившись. - Я доволен вами. Если и дальше будете столь же усердны, можете рассчитывать на мое расположение и достойную награду. А теперь скажите, как вам удалось развязать ему язык? Вы прибегли к пытке?
   -Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, я не палач! - почтительно, но с заметной укоризной произнес Гумар.
   -Да, конечно... К чему отбирать хлеб у старины Ференца! - усмехнулся граф. - Значит, только пригрозили? Или пообещали походатайствовать за него, если он все расскажет?
   -И пригрозил, и пообещал, ваше сиятельство. Осмелюсь напомнить, вы сами сказали: могу, мол, делать все, что захочу...
   -Сказал, и не отказываюсь от своих слов. Так что же вы все-таки сделали?
   -Пригрозил, что если он упрется и не раскроет рта, то утром вытолкаю его из ворот прямо на дорогу: ступай к демонам на все четыре стороны.
   Глаза Хольга округлились от изумления. Он немигающим взглядом уставился на сотника, стараясь угадать: то ли Гумар бредит, то ли, услышав похвалу господина, подозрительно быстро возгордился и позволил себе неуместную шутку.
   -Посудите сами, ваше сиятельство, что его ожидало! На дороге было бы полно народу, и до главаря шайки очень быстро дошло бы: он вышел на своих двоих, целехонький... Значит, раскололся и всю шайку заложил, по-другому и быть не может! А с предателями у разбойников разговор короткий. И оставалось тогда ему, рабу божьему, только зарезаться или удавиться, не то чертова Малютка кожу бы содрала уже с него...
   Граф невольно почувствовал восхищение от такой железной и неопровержимой логики. В самом деле, разбойничий лазутчик, попавшийся графским стражникам, не имел ни малейшего шанса остаться в живых. А если его отпустили, то... Молодец, молодец, Гумар, каким светлым умом наградили боги этого простолюдина!
   -Чем запугали разбойника, понятно, - одобрительно кивнул Хольг. - А вот что вы ему пообещали?
   -Звание старшего десятника вашей стражи.
   -Звание стар.... Что??! Да вы... Вы сошли с ума, не иначе! Просто сошли с ума!
   -Отнюдь, ваше сиятельство. Разве вам не нужны верные, надежные люди?
   -И кто, по-вашему, верен и надежен? Пленный разбойник?!
   -Получается так, ваше сиятельство. Вы его единственная защита, без вас он обречен. Будет служить если не за совесть, то за страх. А это, осмелюсь заметить, куда надежнее... Хотя совесть у него еще осталась, ваше сиятельство. Когда он здесь давал представление, прикидываясь акробатом, я все никак не мог понять: отчего так странно смотрит на вашего сыночка, простите, на молодого графа, словно жалеет его. Оказалось, действительно жалел, тяжело было думать, что невинного ребенка убьют! Выходит, не совсем он испорченный, раз сердце болело...
   Граф, все еще сердито хмурясь, покачал головой:
   -И все-таки ему опасно доверять!
   -Так ведь не зря говорится, ваше сиятельство: доверяй, но проверяй! Вот я с вашего позволения и буду за ним следить. А если не оправдает доверия, подведет, с меня и спрос.
   И, видя, что господин еще колеблется, Гумар привел последний довод:
   -В наших краях, ваше сиятельство, всегда говорили так: самый лучший лесник получается из браконьера. Почему бы и здесь такому не случиться? Был разбойник Трюкач - стал старший десятник, верный слуга его сиятельства графа Хольга...
   -Ладно, уговорили! Под вашу ответственность, сотник. Поручились за него, так следите в оба. Кстати, а что же делать с прежним старшим десятником?
   -Разжаловать в рядовые, ваше сиятельство.
   Граф кивнул с видом человека, довольного своей проницательностью.
   -Хорошо, я согласен. Понимаю вас, Гумар...
   Взгляд новоиспеченного сотника, и без того суровый, теперь стал просто ледяным.
   -Ваше сиятельство, хотите верьте, хотите нет, это не потому, что Кварт вел себя... Ну, словом, придирался ко мне ни за что, оскорблял, называл дубиной неотесанной. Боги ему судьи! Просто он глуп как пробка, а человек, носящий нашивки, глупым быть не должен. Или пусть не носит эти самые нашивки! А Трюкач - он умный. Согласитесь, ваше сиятельство, не каждый бы смог с ходу придумать такой план! Опять же, он проворный и ловкий, как черт, в кромешной тьме перелез через стену, да так, что караульные ничего не увидели и не услышали...
   Смутные мысли, беспорядочно мелькавшие в голове графа, вдруг выстроились в идеальном порядке, образовав прочную, неразрывную цепь, на одном конце которой болтался пойманный разбойничий лазутчик, а на другом сиял волшебным, ослепительным блеском гладкий золотой ободок.
   -Довольно! - поднял он руку. - Я ведь уже сказал, что согласен. Пусть этот ваш Трюкач занимает место Кварта.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Вся огромная комната была устлана великолепными корашанскими коврами, за самый маленький из которых даже прижимистый покупатель выложил бы не меньше трех золотых таларов, к тому же почти не торгуясь, не призывая божью кару на голову алчного хищника-продавца, пожелавшего пустить его по миру и оставить его несчастных детей без куска хлеба. Уж больно прекрасны были эти ковры, тщательно отобранные из лучших образцов, сотканных лучшими же мастерами далекой южной провинции.
   Таким вещам место в главной зале фамильного замка, или даже во дворце Правителей. К подобному чуду следует прикасаться с благоговением, затаив дыхание и вознося хвалу богам, за то, что милостиво позволили узреть такую красоту...
   И уж, во всяком случае, одна мысль, что столь чудесные ковры могут оказаться в третьеразрядном трактире, кощунственно оскверненные прикосновением пыльных подошв и всепроникающим запахом баранины с чесночной подливкой, довела бы до нервного срыва любого человека, разбирающегося в искусстве.
   Но люди, сидевшие на втором этаже трактира "Золотой барашек" за невысоким полированным столом красного дерева, в искусстве разбирались весьма слабо, и нервы у них были крепче железа. Поэтому их совершенно не волновало, что и гнутые ножки стола, уставленного блюдами, и резные ножки стульев, на которых они сидели, протирают ворс самого большого и красивого ковра, стоившего, по крайней мере, целых пять золотых таларов. Мысль, что при одном упоминании о такой баснословной сумме замерли бы сердца четырех из пяти жителей Империи, только заставила бы этих людей усмехнуться с философским цинизмом. А самый осторожный и вежливый намек хозяина на то, что перед тем, как ступить на это чудо искусства, не мешало бы разуться, или привел бы их в бурный восторг, восприми они его как грубоватую шутку, или был бы расценен как смертельное оскорбление, со всеми вытекающими последствиями.
   Ведь для любого из глав Четырех Семейств пять золотых таларов значили несравненно меньше, чем пять медных ронгов для ремесленника или крестьянина. А оскорбление, нанесенное главарю шайки, по кодексу воровской чести, смывалось только кровью. Само собой, чем больший вес и влияние имел главарь, тем больше требовалось и крови...
   Поэтому каждый из присутствующих привык тщательно взвешивать любое свое слово. "Сказал - отвечай за сказанное" - это правило в преступном мире Империи имело силу закона. И действовало оно с неумолимостью секиры палача, опускающейся на шею смертника.
   Может быть, в голове хозяина трактира "Золотой барашек" и шевелились нехорошие мысли, когда он, словно случайно опуская глаза, видел ущерб, наносимый его любимому ковру обувью гостей, но на лице не дрогнул ни единый мускул, а голос звучал по-прежнему весело и приветливо:
   -Прошу вас, кушайте! Отчего вы столь умеренны? Неужели на ваш аппетит подействовал этот запах, который невозможно истребить - хвала богам, на моем столе нет никакой баранины! Или мои повара оплошали, не сумев порадовать ваш изысканный вкус? Вот нежнейшая запеченная говядина, которую предварительно выдержали в медовом уксусе и нашпиговали чесноком, лавровым листом и зеленью, вот жареные рябчики под соусом из орехов и красных лесных ягод, вот кабаний окорок по-коунтски... Может быть, предпочитаете копченого угря, или камбалу, зажаренную в лучшем оливковом масле, а затем сбрызнутую лимонным соком? Есть и речная рыба, отваренная в белом вине с пряностями...
   -Не волнуйтесь, почтенный тан Джервис! - благодушно прогудел человек, сидевший напротив, грузный и краснолицый, с неестественно маленькими глазками, почти скрытыми в складках кожи. - Ваши повара по-прежнему безупречны, их мастерство может сравниться лишь с вашим радушием. Друзья, предлагаю еще раз выпить за здоровье нашего гостеприимного хозяина!
   Одобрительный гул прокатился по комнате.
   Каждый из присутствующих мог купить себе огромный особняк в самом престижном районе Кольруда и выбрать любой штат вышколенной прислуги. Но им приходилось скрывать свои возможности, поскольку время выхода из тени еще не наступило.
   Повара, приготовившие эти изысканные блюда для гостей господина Джервиса, в кои-то веки закрывшего трактир и отпустившего их на один день, чтобы без помех посидеть со старыми друзьями, рассмеялись бы до слез, попытайся кто-то рассказать им всю правду о хозяине. Они ни за что не поверили бы сумасшедшему, который взялся бы утверждать, будто их крикливого и шумного, но отходчивого работодателя в узком и весьма специфичном кругу именуют "таном", вором высшей касты, а для нескольких человек во всей Империи он еще и Первый, то есть глава Первого Семейства. Наверное, еще поднесли бы шутнику бесплатную кружку пива с ломтем жареной баранины, в благодарность за доставленное веселье.
   А если бы у поваров и мелькнуло смутное сомнение, и они как-нибудь тайком от хозяина пробрались на второй этаж, им все равно не довелось бы увидеть этой огромной залы, обставленной с кричащей роскошью и устланной драгоценными коврами: вход в нее был тщательно замаскирован высоким напольным зеркалом...
   Любой, сидевший за столом, мог нанять лучшего в Империи лакея или дворецкого, но сейчас каждый обслуживал себя сам - не только по вышеуказанной причине, но и потому, что присутствие посторонних было абсолютно недопустимым. Слишком важные вещи им предстояло обсудить.
   Хозяин хорошо знал вкусы гостей, поэтому на столе были серебряные кувшины с полусухим красным вином из Коунта и белым сухим из Даурра, а также стеклянная бутыль с густым, тягучим и очень сладким ореховым ликером, только что доставленная из Эсаны. Сам тан Джервис согласился бы взять в рот эту липкую мерзость только под угрозой ножа, приставленного к горлу, ему становилось нехорошо от ее вида и запаха, но один из приглашенных безумно любил эсанские ликеры, так что волей-неволей приходилось перебарывать себя.
   По негласному соглашению, крепких напитков на столе не было: когда решаются вопросы такого уровня, нельзя дурманить разум.
   Тан Джервис наполнил свой кубок на три четверти коунтским вином и по праву хозяина оказал ту же услугу соседу, сидевшему справа - тану Альфару, главе Третьего Семейства, или просто Третьему. Человек с красным лицом в складках, как и следовало ожидать, налил себе белого дауррского - никакого другого вина тан Кристоф, глава Второго Семейства, просто-напросто не признавал.
   Хозяин затаил дыхание, когда тан Борк, самый молодой из присутствующих, глава Четвертого Семейства, доверху наполнял свой кубок ореховым ликером. Тяжелее всего было удержаться от брезгливой гримасы при виде истинного наслаждения на его лице. О боги, как только люди могут пить такую гадость, да еще получать от этого удовольствие?! Хотя, ясное дело, вкусы у всех разные, наверное, Четвертый точно так же искренне недоумевает, как можно предпочесть его любимой ореховой тянучке какое-то красное полусухое...
   -Ваше здоровье, тан Джервис! - Кубки сдвинулись с мелодичным хрустальным перезвоном.
   -Благодарю вас, друзья. И вы будьте здоровы!
   Проклятый мальчишка! Ну зачем, спрашивается, ему понадобилось наливать себе вровень с краями, да еще с такой силой бить по его кубку, что ликер выплеснулся... Если бы просто забрызгал скатерть, это еще полбеды, хоть она из той же Эсаны, любое пятно можно отстирать. Но он-то попал прямо в его кубок, смешавшись с коунтским красным!!!
   Хочешь не хочешь, а придется выпить... О боги, пошлите выдержку!
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Граф, поправив кружевной воротник перед зеркалом, жестом отпустил дворецкого.
   Горячая ванна подействовала должным образом: чертова шлюха, которой несказанно повезло родиться второй раз, вылетела из головы. Теперь можно было спокойно, не спеша, подумать о главном.
   Хольг опустился в кресло, откинувшись на спинку и положив ладони на приятно холодившие кожу полированные подлокотники.
   -Ну-с, мой начальник стражи, что вы посоветуете? - обратился он к Гумару.
   -Вам ничего не угрожает, ваше сиятельство. Лазутчик обезврежен, а без его помощи брать усадьбу приступом - безумие. Даже если бы их было не три десятка, а вся сотня! Пока будут проделывать проходы в проволоке, их расстреляют, как мишени на стрельбище. С такого расстояния и ребенок бы не промахнулся, а ваши лучники и арбалетчики - тем более.
   -Расстреляют в полной темноте?
   -Они обучены стрелять на звук, ваше сиятельство. Опять же можно заготовить факелы, и как начнет лопаться проволока, быстро зажечь и перебросить через стену. Будут как на ладони, сукины дети! Ох, простите, ваше сиятельство, вырвалось...
   -Незачем просить прощения, сотник, вы их еще мягко назвали! Ну, хорошо, значит, предлагаете просто обороняться, укрывшись за проволочным заграждением и стеной усадьбы. А ничего другого вам на ум не приходит?
   -Помилуйте, ваше сиятельство, неужели вы хотите выйти наружу и схватиться с ними врукопашную?! Да ведь так все преимущество растеряем, а они-то как раз из темноты нас и перестреляют, пока будем освобождать проход! А если проволоку заранее снять, они заметят и насторожатся...
   -Сотник, я не гений, конечно, но все-таки не глупец! Разумеется, подобный бред мне и в голову не пришел бы... Но подумайте-ка вот о чем: эти подонки и висельники решили уничтожить мою усадьбу со всеми обитателями. Верно?
   -Верно, ваше сиятельство.
   -Они не пощадили бы даже моего сына, невинного ребенка, не причинившего им никакого вреда! Верно?
   -И это верно, - голос сотника как-то странно дрогнул.
   -А что сказано в Священной Книге? "Какою мерою меряете, такою же да будет и вам отмерено!" Иными словами, око за око. Вы понимаете, к чему я клоню?
   -Честно говоря, не совсем, ваше сиятельство.
   -Я сам теперь хочу уничтожить всю эту подлую шайку! Всю, до последнего человека, если только этих гнид можно так называть! Чтобы ни один не спасся, понятно?
   Сотник после небольшой паузы развел руками:
   -Понимаю ваше негодование, но это невозможно. Решительно невозможно, ваше сиятельство!
   -Гумар, вы разочаровываете меня! Чтобы такой умный и рассудительный человек заранее смирился с поражением...
   -Да какое же это поражение, ваше сиятельство? Мы им такую трепку зададим, зарекутся на всю жизнь вас тревожить, клянусь чем угодно! А повезет, так и вожака, Барона этого самого, подстрелим...
   Граф упрямо покачал головой:
   -Для меня это равносильно неудаче. Надо придумать, как истребить всех.
   -Ваше сиятельство, о вашем уме знает вся Империя, да только тут и самый умный человек ничего не сделает. Чтобы всех прикончить, злодеев надо окружить, взять в плотное кольцо. Сами прикиньте, сколько для этого нужно людей! Своими силами вы не обойдетесь, придется звать на помощь городскую стражу, а в секрете это не удержать, все равно, что на площади объявить под барабанный бой: у разбойников всюду глаза и уши есть...
   -Кольцо... - задумчиво повторил граф, стуча пальцами по подлокотнику.
   -Да, и в плотное кольцо, ваше сиятельство! - охотно подтвердил Гумар.
   Хольг, запрокинув голову, прикрыл глаза.
   Ему снова привиделась крепкая, надежная цепь, к одному концу которой был приклепан Трюкач, бывший разбойничий лазутчик, теперь же - старший десятник его стражи, а к противоположному концу - хорошо знакомый ему золотой ободок, манящий, переливающийся огнем...
   Обод... Трюкач... Огонь...
   Граф так стремительно сорвался с кресла, что Гумар инстинктивно отступил на два шага.
   -Ваше сиятельство...
   -Значит, взять их в плотное кольцо? - переспросил Хольг высоким, неестественно веселым голосом.
   Глаза графа лихорадочно горели, лицо нервно подергивалось. Он не в силах был скрыть охватившего его возбуждения.
   -Так точно, ваше сиятельство! В плотное, а то хоть кто-то да сбежит...
   -Не сбежит! Ни одна тварь не сбежит! Вы умница, Гумар! У вас светлая голова!
   -Простите, ваше сиятельство, ничего не понимаю! - взмолился сотник.
   Не слушая его, граф торопливо начал выдвигать ящики письменного стола.
   -Так, пергамент, чернильница... тысяча демонов, перо плохо очинено, куда бездельник секретарь смотрит... вот другое... Гумар, подойдите!
   Сотник приблизился, бросая на господина настороженные, даже опасливые взгляды.
   -Да успокойтесь вы, я в здравом рассудке! Смотрите - Хольг, обмакнув перо в чернильницу, быстро изобразил на листе пергамента что-то вроде замкнутого четырехугольника, - вот это усадьба. Вот дорога, на которую выходят ворота, и главная аллея. По обе ее стороны дом сотника... то есть, теперь ваш дом, Гумар! - и поварня, где стряпала эта... - красивое лицо графа на секунду исказилось от злости, и он добавил сквозь зубы: - Ну, с ней я еще разберусь, сегодня же! Смотрите дальше, Гумар. Лучников и арбалетчиков мы расставим вот здесь и здесь, а также еще двоих на вышке. Разбойники входят в усадьбу, в полной уверенности, что их замысел удался, идут по аллее к моему дому...
   Перо продолжало скользить по пергаменту, оставляя новые линии.
   -Это, конечно, не кольцо, в смысле, не круг, но куда им деться? Куда, я вас спрашиваю?
   Сотник, не мигая, уставился на чертеж.
   -Потрясающе... - выдохнул он, наконец. - Вот только, ваше сиятельство, не уверен, что удастся закрыть и запереть ворота, а тогда хоть кто-то да ускользнет. Те, которые спереди, не успеют, а задние - точно убегут. Сзади-то препятствия не будет, а стрелами всех быстро не положить, просто не успеем.
   Раздался смех - злорадный, торжествующий.
   -Нет, не убегут! - выпрямившись во весь рост и гордо откинув голову, как великий мастер, любующийся только что завершенным шедевром, воскликнул Хольг. - Им некуда будет бежать.
   Перо графа снова заскользило по пергаменту, вдоль сторон малого четырехугольника, начинающегося около жирной черточки, изображавшей ворота. Оно поднималось и опускалось, оставляя за собой вытянутые, слегка изогнутые треугольники, очень похожие на...
   Сотник ахнул:
   -Милостивые боги! Огонь?!
   -Огонь! - подтвердил ликующий граф. - Огненное кольцо! Ну, что вы теперь скажете?!
   -Прошу прощения, ваше сиятельство, но вы кое-что не учли. Нужно, чтобы пламя было очень сильным, малый огонь их не остановит. Когда на кону собственная шкура, паленым волосом да волдырями не испугаешь, проскочат! А сильный огонь получается не сразу, даже если запалить сухую солому...
   -Я как раз учел это, Гумар!
  
   - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Трапеза наконец-то завершилась, к большой радости хозяина. Тан Джервис не был уверен, хватило бы у него терпения в четвертый раз спокойно вынести выходку Борка.
   Больше всего он жалел, что не может прямо сейчас хорошенько прополоскать рот, избавившись от противного привкуса орехового ликера. Святые угодники, если бы эта мерзость хоть не была такой сладкой! И ведь не скажешь же гостю, чтобы наливал себе меньше, не до краев, чего доброго, ославят на весь Кольруд, как скупца... Проклятый мальчишка! Наверняка делал это умышленно, зная, что для Джервиса его ликер - словно рвотное средство, а попробуй-ка, докажи.
   Теперь главы Семейств удобно устроились в углу комнаты, сидя в низких мягких креслах с широкими подлокотниками. Им предстоял серьезный разговор, а его лучше проводить в уютной, расслабляющей обстановке, и ни в коем случае, упаси боги, не на пустой желудок - таково было твердое правило тана Джервиса.
   Он, собираясь с мыслями, молча обводил взглядом присутствующих. Грузный Кристоф, облаченный в крепкий, безнадежно старомодный камзол из дешевого сукна, такие же штаны, бумазейные чулки и тупоносые башмаки на массивной подошве, больше всего был похож на почтенного ремесленника или хозяина крохотной лавчонки. Альфара, как обычно, одетого со вкусом, но без намека на роскошь, можно было принять за врача или адвоката средней руки. Борк остался верен себе: в великолепном шелковом камзоле с золотыми пряжками, обтягивающих рейтузах и изящных сапожках он как две капли воды походил на младшего сына благородного семейства, лишенного надежды носить герб и потому находящего утешение в маленьких житейских радостях.
   -Все было божественно вкусно! - медленно поглаживая еще более округлившийся живот, с усталой улыбкой произнес Кристоф. - Право же, любезный хозяин, своим гостеприимством вы подвергли опасности наши души, ведь в Священной Книге ясно говорится, что чревоугодие - смертный грех. Однако, - толстый палец Второго наставительно поднялся к потолку, - если бы люди не грешили, то им вообще не за что было бы каяться! Так что на обратном пути поставлю свечку в первом попавшемся храме, и дело с концом. Советую вам, друзья, поступить так же.
   Альфар кивнул, подняв руку в знак согласия:
   -Вы совершенно правы, друг мой. Грехи на то и существуют, чтобы их замаливать.
   -По мне, это нельзя назвать чревоугодием! - возразил Борк. - Ведь если бы мы не отдали обильную дань этим яствам, и впрямь замечательным, мы нанесли бы обиду почтенному тану Джервису. А в той же Священной Книге сказано: "Никогда не делай зла ближнему своему, не огорчай и не обижай его, даже если он сам первым причинил тебе зло, или огорчил, или обидел"! То есть, конечно, вторая часть заповеди к тану Джервису никоим образом не относится...
   Глава Третьего Семейства, немного подумав, снова кивнул:
   -Согласен с вами, друг мой, вы тоже правы. Выходит, мы вовсе не грешили, а просто соблюли божью заповедь.
   -Однако! - рассмеялся Джервис, мысленно обдумывая, отчего вдруг Борк начал делать ему комплименты. Раньше за мальчишкой этого вроде не водилось.... ох, неспроста, надо держать ухо востро! - Получается, мы одновременно и грешники, и праведники. А разве такое может быть, почтенный тан Альфар?
   Третий погрузился в раздумья, беззвучно шевеля губами.
   -Мне кажется, друг мой, что и в ваших словах много истины... - промолвил он, наконец.
   После чего все четверо, не сдержавшись, расхохотались.
   -Ладно, веселье весельем, а дело - прежде всего, - сказал, успокоившись, Джервис. - Итак, друзья, что мы имеем в реальности? Первое: по сравнению с прошлым месяцем, наши доходы сократились еще на четверть, в чем немалая заслуга графа Хольга. Второе: количество мелких шаек, не уважающих воровской кодекс, а значит, и нас с вами, растет не по дням, а по часам, что чревато самыми неприятными последствиями. Третье: народ становится все более бедным и озлобленным, а чем это может закончиться, тоже понятно. Четвертое: в Тайном Совете абсолютный бардак, а наш добрый Правитель, к несчастью, лишь бледная тень своего дедушки. Пятое: надеяться, что король Эсаны будет и дальше с полным равнодушием взирать на то, как Империя летит в пропасть, могут только законченные идиоты, каковых здесь, слава богам, нет... Есть еще целая куча неприятных обстоятельств, затрагивающих нас напрямую, но, думаю, вполне достаточно и тех, что я перечислил.
   Глава Первого Семейства обвел присутствующих тяжелым, посуровевшим взглядом. Он был похож теперь не на радушного, гостеприимного хозяина, а, скорее, на коменданта осажденной крепости, держащего военный совет.
   -Так что мы будем делать, чтобы исправить создавшееся положение, которое, надеюсь, вы тоже считаете совершенно нестерпимым?
   После зловещей паузы первым заговорил Борк:
   -Вы правы, положение может показаться очень тяжелым...
   -Оно не просто кажется очень тяжелым, оно таким и является! - не выдержал Кристоф, но тут же осекся, встретив укоризненный взгляд хозяина.
   -Полагаю, вы извините вполне понятную горячность нашего общего друга, - улыбнулся Джервис Борку. - Продолжайте, Четвертый, мы вас внимательно слушаем!
   -Благодарю вас, Первый.
   Их неписанное правило, также имевшее силу закона, гласило: с того момента, когда хозяин при обсуждении какого-либо вопроса обратился к гостю не по имени, а по порядковому номеру возглавляемого им семейства, мнение каждого при постановке вопроса на голосование оценивалось прямо противоположно этому самому номеру. Формально они оставались равными, но Джервис имел бы четыре голоса, Кристоф - три, Альфар - два, и Борк - только один.
   -Друзья, нам не нужно предаваться отчаянию раньше времени! Тан Джервис абсолютно правильно указал, что сокращение доходов напрямую связано с этим чертовым Хольгом и с его чертовой проволокой - да простят меня боги и все святые. Но ведь Барон заверил нас, что все будет сделано сегодня, максимум завтра. Если графа уничтожат, а его усадьбу вместе с мастерскими сожгут дотла, очень скоро доходы станут прежними. Мы просто-напросто прикажем всем, кто уже установил проволочные заграждения, порезать их к чертовой... то есть, извините, их снять. И снимут, никуда не денутся, урок-то будет слишком поучительный, повторить судьбу Хольга никто не захочет...
   -Это если Барон не подведет нас, - скептически хмыкнул Альфар.
   -Согласен, Третий, всякое может быть. Но, уверен, он будет из кожи вон лезть, чтобы не подвести: если выполнит обещание, станет Пятым, если оплошает, станет покойником. Выбор-то невелик!
   -Выбор еще меньше, чем вам кажется, почтенный Четвертый, - постаравшись, чтобы этот прозвучало с заметной едкостью, но ни в коем случае не грубо, тут же сказал Кристоф. - Он будет покойником в любом случае.
   -То есть, как это? - с неприкрытым изумлением переспросил Борк.
   Кристоф и Джервис обменялись молниеносными взглядами, успев вложить в них всю гамму чувств, от снисходительно-пренебрежительного "Молодо - зелено!" до затаенного торжества. Им нечасто выпадала возможность одернуть Четвертого, щелкнуть его, как мальчишку, по носу, причем без малейшего нарушения кодекса чести.
   -Члены Тайного Совета ненавидят Хольга, для них этот книжник, изобретатель и торгаш как бельмо на глазу, - терпеливо, словно несмышленому ребенку, стал объяснять Борку глава Первого Семейства. - Можно не сомневаться: втайне они будут ликовать. Втайне! - внушительным голосом подчеркнул Джервис. - Однако на словах они просто-напросто вынуждены будут изображать скорбь, и требовать беспощадного возмездия, поскольку убийство дворянина высшего ранга не может остаться безнаказанным! Им нужна будет голова виновника, и они ее получат.
   -А мы избавимся от необходимости советоваться с каким-то выскочкой и сидеть с ним за одним столом, - подхватил Кристоф. - Кроме того, делить барыши на четыре части куда приятнее, чем на пять...
   -Безусловно, лишние пять процентов на дороге не валяются! - вступил в разговор Третий.
   -Но как же...- у Борка был такой вид, словно его ударили по голове, не до обморока, но весьма чувствительно. - Ведь кодекс чести...
   -А в чем вы видите его нарушение, Четвертый? - с едва различимым металлом в голосе поинтересовался Джервис.
   -Мы ведь сами вынесли приговор Хольгу, и обещали...
   -Обещали принять в наше общество того, кто его исполнит, - договорил Джервис. - И мы, упаси боги, не собираемся нарушать своего слова. Однако, Четвертый, не станете же вы утверждать, будто мы называли какой-то конкретный срок?
   -Не называли! - прогудел Кристоф, качая головой.
   -Не называли, - тут же подтвердил и Альфар.
   -Вот видите! А в жизни всякое бывает. Если случится так, что начальник городской стражи вдруг проявит несвойственную ему прыть... например, получив страшный нагоняй от Правителя, который тоже может рассердиться по-настоящему, ведь члена Тайного Совета убивают не каждый день... словом, если злосчастного Барона найдут и уничтожат до того, как будет исполнено наше обещание... кто посмеет хоть в чем-то упрекнуть нас?
   -Никто! - хором, почти одновременно воскликнули Второй и Третий.
   -Начальник городской стражи? - с явным недоверием, к которому примешивалось ехидство, переспросил Борк.
   -Почему бы и нет? Ведь Ригун вполне может пригрозить ему не просто отставкой - учитывая, сколько он от нас получил за последние годы, его этим не запугать, - но и тюрьмой. А то и плахой! В конце концов, даже у такого доброго неудачника, как наш Правитель, может лопнуть терпение...
   -У меня на его месте точно лопнуло бы! - заявил Кристоф. - Хоть я, хвала богам, не такой уж добрый, и вовсе не неудачник...
   -И кто сказал, что на Барона непременно должна выйти городская стража? - с притворным недоумением подхватил Альфар. - Тан Джервис абсолютно прав: как бы не ненавидели Хольга эти продажные твари в Тайном Совете, его убийство они не простят. Потому, что если прикончили одного члена Совета, значит, могут точно так же прикончить и любого другого. За смерть Хольга они должны отомстить, это уже дело принципа!
   -А если к принципу прибавить еще и денежки... - усмехнулся Кристоф. - Что им стоит нанять нескольких отпетых парней, из тех, которые плюют на наш кодекс! А уж их расплодилось... никакого порядка, никакого уважения к традициям... просто кошмар какой-то! Куда катится Империя! Ох, не хотел бы я оказаться на месте бедняги Барона...
   -Ужасно, просто ужасно, - тяжело вздохнул Альфар, с пониманием взглянув на Второго. - Полагаю, друзья, вы согласитесь, что деятельность этих... воздержусь от грубых слов из уважения к нашему хозяину... этих нарушителей кодекса пора пресечь, и самым жестким образом! Бардак губителен в любом деле, а в нашем - особенно.
   Джервис величественно кивнул.
   -Позвольте напомнить, это как раз пункт номер два сегодняшнего заседания, - произнес он. - Но сначала давайте закончим с номером первым. Итак, если к нашей великой радости план человека, известного нам под прозвищем Барон, осуществится, а затем сам Барон - к столь же великой печали и скорби, разумеется! - не доживет до возведения в ранг Пятого, сможет ли кто-то упрекнуть нас в нарушении кодекса, будет ли нанесен урон нашему доброму имени, чести и деловой репутации?
   -Нет! - внушительно сказал Кристоф.
   -Нет, не будет! - покачал головой Альфар.
   Борк замялся, и шесть глаз резко, как по команде, впились в него.
   -Ваше мнение, Четвертый? - безукоризненно вежливым голосом, в котором, тем не менее, отчетливо слышался стальной лязг, спросил Джервис.
   -Я... Я думаю, не будет...
   Глава Первого Семейства выдержал заметную паузу, продолжая неотрывно смотреть прямо в глаза Борку.
   -Я того же мнения, - улыбнувшись, произнес он, когда Борк отвел взгляд и принялся нервно пощипывать кончик длинного тонкого уса. - Наше решение по этому пункту единогласное!
   -Как говорил какой-то мудрец, имени которого не помню: "Единодушие - лучшее украшение приговора!" - хохотнул Кристоф.
   -Какого приговора, смертного? - с наигранной наивностью спросил Альфар.
   -Любого, мой друг, любого!
   -Итак, переходим к пункту номер два... - заявил Джервис. - Я полностью согласен с таном Альфаром: расплодившийся молодняк, который плюет на кодекс, причиняет нам все больше и больше беспокойства. Его надо вразумить! Вопрос заключается лишь в том, насколько далеко мы готовы зайти в этом самом вразумлении.
   -Если у человека поражена гангреной рука или нога, конечность приходится отрезать. В противном случае человек погибнет, - жестко произнес Третий. - Любая жалость тут неуместна. Я голосую - уничтожить! Быстро и без лишних церемоний.
   -Но все-таки, согласитесь, иной раз можно обойтись без хирургии! - покачал головой Кристоф. - Есть ведь и целебные отвары, и мази... Конечно, я не лекарь, но если поражение не зашло слишком далеко, едва ли нужно сразу хвататься за пилу. Предлагаю для начала предупредить, потребовав соблюдения кодекса. А вы что думаете, Четвертый?
   -Я согласен с вами, Второй, нужно все-таки попробовать решить вопрос без крайностей. Провести переговоры, подробно объяснить им, почему для них же будет лучше и выгоднее соблюдать кодекс. А уж в случае отказа...
   -Мнения разделились, четыре голоса против двух! - медленно произнес Джервис, прикидывая, на чью сторону выгоднее встать. Он испытывал искреннюю симпатию к Альфару, но в то же время не хотелось отталкивать Кристофа. Опять же, мальчишка Борк уже получил щелчок по носу, едва ли нужно снова подвергать испытанию его самолюбие...
   -Мне понятны ваши чувства, мой друг, и ваше благородное возмущение, - с доброй улыбкой произнес Джервис, глядя в глаза Альфару. - Однако, учитывая мнение других уважаемых танов, которым я не могу пренебречь, я также высказываюсь за проведение переговоров с этими... э-э-э... не в меру горячими людьми. Если же они не прислушаются к голосу разума, пусть пеняют на себя.
   Что же, все получилось на хорошем дипломатическом уровне, с одобрением подумал он: и выразил уважение, максимально смягчив горечь отказа, и ловко направил возможное недовольство Третьего против других Глав Семейств.
   -Со вторым пунктом мы также разобрались, - сказал Джервис. - Третий же и четвертый, по моему глубокому убеждению, необходимо объединить, поскольку они тесно связаны друг с другом. У кого-то из присутствующих есть возражения?
   Возражений не последовало, и глава Первого Семейства начал спокойно, неторопливо и обстоятельно излагать свои мысли и аргументы.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Хольг выглянул в окно, чтобы проверить, как продвигается работа. Убедившись, что никто не отлынивает и не пытается беречь силы, он снова повернулся к людям, застывшим посреди холла первого этажа с выражением беспредельного ужаса на бледных, мокрых от пота лицах.
   Приказ графа, переданный через нового начальника стражи, гласил: "работать быстро, но как можно тише". Поэтому, хоть в усадьбе и стоял шум, неизбежно возникающий, когда несколько десятков человек одновременно орудуют кирками, лопатами и топорами, за пределы каменной стены он едва ли мог выйти. Стражники и слуги, разбитые на группы, старались соблюсти графскую волю в точности, поскольку известие о том, что господин рассержен, всегда распространяется со скоростью пожара, передаваясь из уст в уста, и действует должным образом. А сегодня это звучало так: "В гневе", "В сильном гневе" и даже "В неописуемом гневе". Поэтому желающих привлечь внимание графа к своей скромной персоне, с непредсказуемыми для себя последствиями, не нашлось.
   За работой на главном дворе, перед воротами, надзирал Трюкач, одетый в наспех подогнанный по фигуре мундир с нашивками старшего десятника. Разжалованный в рядовые Кварт, сгоравший от стыда и бессильной злобы, орудовал лопатой, копая свой участок траншеи, и успевая - не отвлекаясь от дела, чтобы никто не подумал, будто он ленится! - в который уже по счету раз вполголоса сообщать соседям:
   -Вот ведь умнейшая голова у его сиятельства! Нам-то, темным мужикам, и невдомек, а господин граф сразу почуяли: не простой человек Гумар... то есть, господин новый сотник, дай боги ему здоровья... не простой!
   Сам Гумар, стоя в дальнем углу холла, хмуро наблюдал за сценой, разыгрывавшейся на его глазах. Сотник понимал, что ничего хорошего двум мужчинам и женщине, напоминавшим перепуганных овец, предназначенных для заклания, ждать не приходится. А то, что они могли винить только самих себя, являлось слабым утешением.
   И он был бессилен помочь - это новоиспеченный начальник стражи тоже понимал с полной отчетливостью. Хольг жаждал крови, и вопрос заключался лишь в том, какую именно форму примет гнев господина.
   -Итак, что же мы имеем? - спокойным голосом, от которого на всех присутствующих будто пахнуло стужей, произнес Хольг. Его лицо чуть заметно подергивалось, пальцы судорожно сжимались и разжимались. - Моя собственная жизнь, жизнь моего единственного сына и наследника, жизни всех обитателей усадьбы подверглись смертельной опасности. Более того, они наверняка оборвались бы, не будь мой новый начальник стражи умным, инициативным и наблюдательным!
   Он выдержал паузу, во время которой было отчетливо слышно, как у бывшего сотника, будто постаревшего за ночь на несколько лет, стучат зубы. Толстяка била неуправляемая дрожь.
   Молодая кухарка, беззвучно всхлипывающая и глотающая слезы, наверняка завыла бы в голос от терзавшего ее ужаса, если бы ей не перехватывал горло еще больший ужас при мысли, что это окончательно разъярит господина, и без того взбешенного до безумия.
   Стражник, стоявший рядом с ней, изо всех сил старался сохранить хотя бы внешнее достоинство, но с тем же успехом он мог бы преграждать дорогу горному обвалу или приливной волне. Посеревшие, мелко подрагивавшие губы и пот, обильно струившийся по лицу, ясно показывали, какой страх его обуял.
   -И все из-за трех ничтожных идиотов, - продолжал Хольг, окидывая съежившуюся троицу взглядом, полным ледяного презрения и такой же ненависти. - Точнее, из-за двух идиотов и одной похотливой сучки!
   -А-ааа-ииии... - не выдержав, все-таки издала пронзительный, стонущий визг кухарка, стиснув трясущимися пальцами виски.
   -Что такое? - тут же переспросил граф, приближаясь к ней неторопливыми шагами. - Я, кажется, слышал какой-то звук? Нечто похожее на хрюканье свиньи, которую не смогли заколоть с одного удара...
   Женщина, сомлев, начала заваливаться набок, и наверняка упала бы, не подхвати ее молодой стражник.
   -Ваше сиятельство... Ради богов-хранителей и всех святых... - он с огромным трудом произнес эти слова, еле шевеля губами и чувствуя, как взмокшая от ледяного пота рубашка прилипла к спине. - Умоляю, пощадите ее, она ни в чем не виновата! Накажите меня, ведь это я проболтался...
   -Разумеется, накажу, - спокойно сказал Хольг. - Например, для начала велю отрезать тебе язык, если еще хоть раз откроешь рот без моего разрешения. Если ты понял меня - кивни!
   Стражник, клацая зубами, яростно закивал.
   Граф, сделав шаг в сторону, остановился перед бывшим сотником.
   -Ну, а вы, жалкий человек, можете сказать хоть что-то в свое оправдание?
   -Ваше... сиятельство, ... пощадите! Сколько лет служил вам... верой и правдой!
   -Я этого не отрицаю, поэтому и держал вас в сотниках, хоть особым умом вы никогда не блистали. Но сейчас прежние заслуги не в счет. То, что вы нарушили мой строжайший приказ, это еще полбеды. А вот то, что из-за вашей похоти и я, и мой сын могли погибнуть... Повторяю вопрос: можете ли вы привести какие-нибудь доводы в свою защиту?
   -Умоляю, ваше сиятельство, сжальтесь! Ведь только боги без греха... А я - живой человек... жена уже два года как померла, царство ей вечное... плоть требовала своего, а тут эта чертовка все время перед глазами вертелась... улыбалась так завлекательно, да задом крутила...
   -Вот оно что... - глубокомысленно протянул Хольг, краем глаза заметив, как вскинулся в гневе молодой стражник, приоткрыл рот и тут же испуганно его захлопнул. - Задом крутила, говорите?
   -Еще как крутила, ваше сиятельство! Святой угодник, и тот бы не выдержал...
   -А вы подавно не выдержали, вы ведь не святой...
   -Именно так, ваше сиятельство, золотые ваши слова!
   -Ну, а почему же вы на ней не женились?
   -Э-э-эээ... - бывший сотник мучительно пытался подобрать нужный ответ, но вместо него издавал только нечленораздельное бормотание.
   -Обвенчались бы в храме, как положено, а потом ввели бы ее в свой дом, как законную жену и хозяйку, - издевательски вежливым голосом продолжал граф. - И не скрываясь, не таясь людей, получали бы... ну, что там требовала ваша плоть. Причем не в поварне, а в собственной спальне. Можно было так сделать?
   -М...Можно, ваше сиятельство...
   -Почему же вы этого не сделали?
   -Не... Не могу знать, ваше сиятельство...
   -Наверное, она сама этого не хотела? - с притворным участием осведомился Хольг.
   -Не хотела, ваше сиятельство, истинная правда, не хотела! - с готовностью закивал толстяк. - Как подарки получать, так она всегда рада, а как под венец - ни в какую, дескать, я уже старый для нее...
   -Ах ты, бессовестный! - внезапно взвизгнула пришедшая в себя женщина, на лице которой вместо мертвенной бледности заиграл гневный румянец. Видимо, возмущение пересилило страх. - Не верьте ему, ваше сиятельство, он врет! Очень даже хотела, со счету сбилась, сколько раз подступала к нему: когда же, наконец, обвенчаемся! А у него то одно, то другое, то на службе хлопот полон рот, то сердце прихватывает...
   -Сердце прихватывает, а плоть все-таки своего требует! - с широкой, почти доброй улыбкой подхватил граф. - Так, значит, голубушка, хочешь выйти за него замуж?
   -Раньше хотела, а теперь ни за что, ваше сиятельство! Нутро-то у него гнилое оказалось, как удовольствие получать, так я хороша, а как жареным запахло, так я во всем виновата!
   -Но раньше все-таки хотела... А почему? Он ведь старый, в отцы тебе годится, если не в дедушки.
   -Ну... Так ведь, ваше сиятельство, женскому сердцу-то не прикажешь... Нравился он мне, глупенькой. Такой важный, в красивом мундире, и словечки-то какие ученые все говаривал... И подарки подносил, и денежками не обижал! Опять же, ваше сиятельство, он хоть и немолод, а по мужской части еще о-го-го... ой, простите болтливую дуру...
   -Говори дальше! - произнес граф.
   Его голос зазвенел, как перетянутая до предела струна, которая вот-вот лопнет. Гумар из-за спины графа подавал отчаянные жесты кухарке: осторожно, с огнем играешь! Но она то ли по инерции, то ли неверно истолковав внешнее спокойствие господина, продолжала:
   -Я ведь, ваше сиятельство, не монашка какая-нибудь, я женщина молодая, здоровая, мне мужик нужен...
   -Замолчи, тварь!!!
   Люди во дворе на мгновение замерли от испуга, прекратив работу: так страшен был этот полубезумный рык, донесшийся из раскрытого окна холла.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -Итак, мои добрые друзья, позвольте подвести итог: ситуация, сложившаяся в Тайном Совете, абсолютно нетерпима. Дальше так продолжаться не может. Либо мы найдем способ хоть как-то вразумить членов Совета, либо Империя очень скоро станет шестой провинцией Эсаны. Правда, самой большой и богатой провинцией, но это слабое утешение... Король Торвальд не будет вечно соблюдать нейтралитет, и не остановится перед жертвами... впрочем, это уже вопрос номер пять.
   -Да не допустят этого боги! - страстно воскликнул Кристоф.
   -Согласен с вами, Второй, - кивнул Джервис. - Однако в народе не зря говорят: "На богов надейся, но и сам не плошай". Прежде всего: согласны ли вы со мной?
   -Целиком и полностью! - мгновенно откликнулся Кристоф.
   -Согласен! - подхватил Альфар.
   -Согласен! - кивнул и Борк.
   -Благодарю вас, почтенные таны. Теперь позвольте узнать, какие меры, по вашему мнению, являются наилучшими.
   Наступила тишина. Гости растерянно пожимали плечами, переглядываясь.
   -Уважаемый тан Джервис, - нарушил затянувшуюся паузу Борк, - если бы мы могли возвести вас на трон Правителей, уверен, это и был бы наилучший выход. Но, увы, он за пределами наших возможностей. А вот если план человека, которому... э-э-э... в любом случае не суждено стать Пятым, осуществится, тогда члены Совета получат хороший урок. В смысле, сразу же увидят, что с нами лучше не ссориться, и на них можно будет повлиять...
   -При всем уважении к вам, Четвертый, я категорически возражаю, - довольно резко откликнулся Альфар. - Необходимо представить этого самого Барона дерзким безумцем, уничтожившим усадьбу Хольга исключительно по собственной инициативе, на свой страх и риск. Ни в коем случае нельзя допустить даже намеков на то, что настоящими инициаторами были наши Семейства!
   -По-вашему, в это поверят? В Тайном Совете все-таки не только болваны заседают, есть и умные!
   -Вот они-то и предпочтут сделать вид, будто поверили, так им будет спокойнее. А болваны... Какое нам, собственно, до них дело?
   -Что касается меня, - веско произнес глава Второго Семейства, не отрывая взгляда глазок, почти скрывшихся в тяжелых складках кожи, от Джервиса, - то я, пожалуй, воздержусь от советов. По самой простой причине: я достаточно хорошо знаю вас, Первый. Если вы решились заговорить о столь важном предмете, значит, уже сами наверняка все обдумали и передумали... много раз. И пришли ко вполне определенному выводу. Так не пора ли сообщить его нам, уважаемый тан?
   Альфар и Борк одобрительно закивали.
   -Ну что же, друзья мои... Почтенный Второй совершенно прав: я очень часто думал об этом. Надеюсь, вы согласитесь: можно быть одновременно главой Семейства и патриотом своего отечества. И мне искренне больно видеть, что происходит с Империей, а еще больнее думать, что может с нею случиться, ведь угроза, исходящая от Эсаны, с каждым месяцем становится все сильнее.
   Джервиса говорил спокойно, негромко, без малейшего пафоса, но все присутствующие внимали ему с благоговением, поскольку он задел самые чувствительные струнки их душ.
   -Над всеми нами нависла смертельная опасность. Торвальд не просто фанатик - он истинно верующий фанатик, а это гораздо страшнее. Если он не пощадил собственную родню, частично истребив, частично изгнав из королевства, то какой пощады можем ожидать мы, чужеземцы и инаковерующие! Да, между нами океан, но что мешает Торвальду построить большой флот? Только вечная нехватка денег: хвала богам, его авантюры опустошают королевскую сокровищницу не хуже, чем это сделали бы наши ребята, попади они в нее! Но рано или поздно он решит эту проблему, и тогда...
   Судя по посуровевшим лицам присутствующих, таны хорошо представляли, что можно ожидать.
   -Если армия Эсаны высадится на наших берегах, кто ее остановит? Личные телохранители Правителя? Гвардейцы наместников провинций? Стражники членов Тайного Совета? Смешно и говорить. Если даже созвать ополчение... - Джервис махнул рукой.
   -От необученного человека, будь он хоть трижды силач и храбрец, мало толку в бою, - подтвердил Альфар. - Наспех собранные ополченцы, даже под командой опытных людей, ничего не смогут сделать с эсанской пехотой.
   -А с панцирной конницей и подавно! - прогудел Кристоф.
   -Если бы свести провинциальную гвардию в один кулак и под единое начало, тогда еще был бы шанс! - добавил Борк. - Но ведь наместники ненавидят друг друга...
   -Еще бы, ведь все они - члены Тайного Совета! - грустно усмехнулся Альфар. - Пауки в банке, матушек их благородных всеми способами... прошу прощения.
   -Ничего, друг мой, это от волнения, я понимаю... Итак, почтенные таны, на что же мы можем рассчитывать? Наш Правитель умен, но слабоволен, и шансов на то, что в нем все-таки заговорит кровь деда, практически нет. Его наследнику всего шесть месяцев, и даже если это будет второй Норманн, до совершеннолетия слишком далеко... Ни один из членов Совета не обладает явным преимуществом над другими... Какой вывод из этого следует?
   -Из этого следует, что бардак будет продолжаться, пока не придет Торвальд и не открутит всем нам головы! - с горечью отозвался Борк.
   -Почтенный Четвертый, не вы ли призывали нас не отчаиваться раньше времени! - с легкой укоризной воскликнул Джервис. - Вывод совсем другой: нам пришла пора вмешаться. Надо найти подходящего человека и помочь ему взять власть.
   Глядя на вытянувшиеся лица танов, глава Первого Семейства поспешил уточнить:
   -Друзья мои, клянусь всеми святыми, я в здравом уме!
   -Милостивые боги... - прошептал потрясенный Борк.
   -Если бы это пришлось услышать от любого другого, я счел бы его сумасшедшим, - медленно протянул Кристоф. - Но к вам, Первый, это не относится, поскольку более рассудительного человека я в жизни своей не встречал, а умопомешательство, насколько мне известно, в одночасье не наступает... Поэтому прошу: не тяните, не терзайте нас догадками! Готов держать пари: вы уже давно присмотрели этого самого "подходящего человека". Или, может быть, я ошибаюсь?
   -Вы не ошибаетесь, Второй.
   -Одну минуточку! - поднял руку Альфар, вставая с кресла. - Вы как хотите, а я должен выпить еще. После того, что услышал, голова пошла кругом...
   -И у меня! - подхватил Борк, устремляясь к столу.
   -Пожалуй, и мне не помешает лишний кубок дауррского... - пробасил Кристоф, грузно поднимаясь на ноги. - Боюсь даже представить, что нам придется выслушать через минуту-другую!
   -Присоединяюсь, друзья мои! Вот только чокаться не будем! - поспешно произнес хозяин, глядя, как Борк протягивает руку к своей любимой бутыли с ореховым ликером.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   В усадьбе Хольга было все, что могло понадобиться высокородному дворянину. Даже тюрьма для тех, кто имел несчастье разгневать графа.
   Просторный подвал трехэтажного особняка был разделен на две неравные части: в большей находились ледники и кладовые, а в меньшей - несколько маленьких клетушек с железными дверями и решетками на крохотных оконцах под самым потолком, и еще одна комната. О ней говорили вполголоса, с благоговейным страхом, поскольку она называлась "допросной камерой", и время от времени там по-хозяйски распоряжался графский палач Ференц, могучий, кряжистый человек с красным обветренным лицом и белесыми бровями, похожий на почтенного крестьянина средних лет. Как правило, он жил в родовом замке Хольгов, и там же занимался своим делом, но если графу предстояло вершить суд и расправу в столичной усадьбе, за ним посылали заранее. Тогда из подвала доносились душераздирающие вопли, заставляющие слуг и стражников нервно вздрагивать и торопливо шептать молитвы...
   В этот день палача не было в усадьбе, но допросная камера не пустовала. И долгое время там раздавались крики, от которых леденела кровь. Потом они постепенно перешли в удушливый, булькающий хрип, а вскоре сменились зловещей тишиной.
   Один из стражников, стоявших за дверью, совсем еще молодой парень, бледный, как полотно, опасливо оглянувшись по сторонам, перекрестился:
   -Слава богам, наконец-то отмучилась, бедная...
   -Не спеши радоваться! - зловеще прошептал его напарник, постарше и, по всему видать, лучше знакомый с порядками. - Его сиятельство так просто от нее не отстанет.
   -Да ты что?! Она умерла!
   -Не-а... Бабы - они живучие, как кошки. Сейчас отольют водой, приведут в чувство - и по новой.
   -Святые угодники!!! Это смертный грех, нельзя так с человеком...
   -А нарушать приказ, блудить - можно? Знала, дуреха, что его сиятельство не прощает непослушания? Знала. И все-таки распутничала, почитай, чуть ли не в открытую. Так о чем разговор? Грешила передом, расплачивайся задом!
   -Раз провинилась, наказать надо, согласен. Но не так же!
   -А вот это, парень, не нашего ума дело...
   За дверью послышался громкий всплеск, затем - чуть слышный, страдальческий стон.
   -Ну, что я тебе говорил? - пожал плечами старший. - Из бабы так просто дух не выбьешь!
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Хозяин "Золотого барашка" с затаенным торжеством оглядел присутствующих танов, наслаждаясь тем потрясением и восхищением, которое они не могли скрыть.
   Джервис не был тщеславен, но когда твои труды или идеи оценены должным образом, и не кем-нибудь - самими Главами Семейств! - не грех и возгордиться. Так, совсем немного...
   -Вот о чем я хотел посоветоваться с вами, друзья мои. Теперь скажите, что вы думаете о моем плане? Прошу, не бойтесь уязвить мое самолюбие, говорите откровенно!
   -Что я думаю? - медленно произнес Кристоф, не отрывая благоговейного взгляда от лица Первого. - Я думаю, что вы - гений!
   -Потрясающий замысел! - подхватил Альфар. - Главное, как все просто, и по закону - вы только вдумайтесь, по закону! Да если бы кто-то сказал мне, что я буду с таким восторгом произносить слово "закон" - расхохотался бы ему в лицо!
   -Значит, именно поэтому вы настаивали, что Хольга обязательно надо прикончить... - добавил Кристоф.
   -Разумеется, Второй! Только его смерть может пойти нам на пользу. Если бы мы сожгли усадьбу вместе с мастерскими, он лишь пуще раззадорился бы, и через пару месяцев снова наладил выпуск своей чертовой проволоки. Если бы похитили его мальчишку - он пришел бы в бешенство и начал мстить, невзирая на последствия. Хольги всегда отличались дьявольской гордыней и болезненным честолюбием... А вот убийство члена Тайного Совета - это будет последней каплей. Все дружно завопят, что дальше падать некуда, что Империя гибнет, потребуют наведения порядка... А кто, позвольте спросить, его наведет? Наш дорогой Правитель?
   -Друзья, по-моему, мы просто обязаны еще раз выпить за здоровье и за светлый ум тана Джервиса! - вскочил Борк.
   -Спасибо, Четвертый, но лучше не надо! - торопливо воскликнул глава Первого Семейства, похолодев при одной мысли, что какое-то количество тошнотворной ореховой "тянучки" опять попадет в его кубок. - Мы уже достаточно выпили, а нам сейчас нужна полная ясность ума.
   Борк, с трудом скрыв гримасу разочарования, снова занял свое место.
   -Ваш замысел великолепен, не побоюсь этого слова. Конечно, должность Наместника уже больше пятидесяти лет никем не была занята, но ведь ее никто и не упразднял...
   -Вот именно! - горячо поддержал его Альфар. - Раз не упразднена, значит, она по-прежнему существует.
   -Получится, прямо как... дай боги памяти... а, вот: "Могучий ум при слабом государе!" Не помню, кто так сказал, но в самую точку! - кивнул Кристоф.
   -Правитель формально сохранит всю власть, точнее, все ее внешние признаки, но на самом деле она окажется в руках нашего человека, - подытожил Джервис. - Перспективы открываются такие, что подумать боязно!
   -В самом деле, ведь тогда вы, дорогой друг, станете настоящим Правителем, хоть и некоронованным! - улыбнулся Кристоф. - Надеюсь, нас не забудете? Я был бы не прочь на старости лет походить в графах...
   -Ха-ха-ха! Ну а мне и баронского титула хватит! - рассмеялся Альфар.
   -Наверное, думаете, что я, как самый молодой, стану рыцарем? Нет уж, подавайте и мне барона! - подхватил Борк.
   Главы Семейств весело, от души хохотали, как юные школяры или студиозусы. Если бы их людям довелось увидеть своих грозных танов в эту минуту, они были бы вне себя от изумления.
   -Лишь бы Ригун не передумал в последний момент, - сказал Кристоф, успокоившись и утерев слезы. - Если ему вдруг попадет вожжа под мантию....
   -Не попадет. Он не глуп, но, к нашему счастью, слабоволен, им легко управлять. И есть еще кое-какое обстоятельство... Буквально перед самым вашим приходом, друзья, мне доставили одну коротенькую, но очень важную записку.
   Джервис извлек из нагрудного кармана камзола маленький клочок пергамента, развернул его и подал Кристофу.
   -Пациент бессилен, - прочитал тот, недоуменно подняв брови. - Ну, и как это прикажете понимать, Первый?
   -А так, почтенный Второй, что попытка нашего дорогого Правителя исполнить после весьма долгого перерыва свой супружеский долг, окончилась... - не дожить вам до такого дня! - безрезультатно.
   Борк иронически улыбнулся:
   -Сочувствую ему, но нам-то какое дело до этого, Первый?
   -Самое прямое, Четвертый. Правитель - такой же живой человек, к тому же, на наше счастье, очень мнительный... Ручаюсь: бедняга глаз не сомкнул до утра, прикидывая, что за напасть с ним случилась. В таком состоянии ему легко можно внушить, что всему виной накопившаяся усталость, государственные заботы, и потому надо отдохнуть, препоручить другому большую часть неприятных и утомительных обязанностей...
   -Говоря по-простому, навешать лапшу на уши, - прогудел Кристоф.
   -Вот именно, мой друг! В самую точку.
   -А если не успеем навешать? Я имею в виду, мало ли у кого бывали неудачи... ну, вы понимаете. Переждет пару дней, успокоится, а потом такое устроит на пару с женушкой - никакой Наместник не будет нужен! - усомнился Альфар.
   -Не устроит, - покачал головой Джервис. - Просто-напросто не сможет. Я прикажу нашему дорогому Араду, чтобы он позаботился об этом. Слава богам, Правитель очень послушный и аккуратный пациент, микстуры принимает регулярно...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Женщина уже давно не кричала, и даже не стонала: она не смогла бы сделать это ни ради сказочной награды, ни под угрозой еще более страшной пытки. Теперь из безобразно распухших, прокусанных губ вылетало только чуть слышное бессвязное мычание.
   Очередной обжигающий удар наконец-то погрузил ее в блаженное забытье. Голова с глухим стуком упала на скамью, уткнувшись в лужицу кровавой пены, смешанной со слюной и рвотой.
   -Ваше сиятельство... во имя святых мучеников, страдавших за наши грехи... - набравшись храбрости, прошелестел трясущимися губами сухонький человечек в облачении священника, отчаянно боровшийся с приступами тошноты. - Умоляю, велите прекратить! Это уже переходит все границы!
   -По мне, еще не перешло, - равнодушно откликнулся Хольг, сидя на табурете в углу допросной камеры. - Но из уважения к вам, святой отец... Отвяжите ее и отлейте водой!
   Молодой стражник и бывший сотник, которые по приказу графа исполняли роль экзекуторов, отшвырнули окровавленные прутья, подскочили к низкой скамье и начали торопливо распутывать узлы, туго стянувшие запястья и щиколотки кухарки.
   Священник, вздохнув с нескрываемым облегчением, перекрестился.
   -Вы готовы совершить обряд, святой отец? - спросил граф.
   -Готов, ваше сиятельство. Понадобятся только два свидетеля...
   -Они уже здесь, святой отец.
   -Простите?
   -Первый - один из них, - небрежно кивнул Хольг в сторону мужчин, наконец-то справившихся с веревками. - А вторым свидетелем буду я.
   -Вы?!
   -Помилуйте, что тут странного? Может быть, святой отец, у вас есть сомнения в моем совершеннолетии, или дееспособности?
   -Нет, конечно, упаси боги! Но все-таки это так... так неожиданно... Чтобы человек вашего положения, и вдруг... - священник смущенно осекся, утирая рукавом пот со лба - в камере было невыносимо душно.
   -Так опустился? - усмехнувшись, продолжил Хольг. - Шучу, шучу, святой отец, не волнуйтесь! Просто в Священной Книге сказано: "Да будут господа для рабов и слуг своих, как родители, не только строгие, но и справедливые, не только наказывающие, но и заботящиеся". Вот я и решил соблюсти божью заповедь! Сначала примерно наказать эту дурочку, а потом собственными руками вручить счастливому жениху, как отец вручает дочь... Ну, что ты там копаешься?!
   Последняя фраза, резкая и отрывистая, была обращена к молодому стражнику. Вздрогнув, как ужаленный, тот торопливо окатил лежащую женщину из ведра. Кухарка, чуть приоткрыв глаза, дернулась и издала протяжный, мучительный всхлип. Холодная вода, журча, стекала красными струйками на каменный пол с ее распухшей, разодранной до мяса спины, и таких же ягодиц.
   -Невеста ожила! - с наигранной радостью воскликнул граф. - Вот только в такой торжественный день надо выглядеть красиво, а у нее на лице демоны знают что... Извините, святой отец. Умойте ее, быстро!
   Разжалованный сотник трясущимися руками приподнял голову кухарки, а молодой стражник, схватив новое ведро с водой и губку, стал торопливо и неуклюже протирать ей лицо, подбородок и шею. Женщина безумными глазами озиралась по сторонам, видимо, не понимая, где она и что происходит.
   -Какая трогательная забота, не правда ли, святой отец? - с легкой иронией произнес Хольг. - Поистине, жаль, что она не может выйти за обоих сразу, это было бы только справедливо.
   -Сын мой, вы кощунствуете! - не выдержав, укоризненно воскликнул священник, и тут же осекся, растерянно заморгал, обдумывая, можно ли было так обращаться к всемогущему члену Тайного Совета. Конечно, для служителя церкви любой мирянин, вне зависимости от возраста и сана - духовное чадо, но это в теории, а на практике...
   Когда час назад в его храме к нему подошел представительный, хорошо одетый человек, держащийся с достоинством, но в то же время скромно и безупречно вежливо, отец Нор тут же почувствовал, что это неспроста. Посетитель был не из постоянных прихожан, которых он помнил в лицо, об исповеди не просил, хотя его душу явно что-то тяготило - уж такие-то вещи опытный священнослужитель распознавал сразу! Когда же незнакомец изъявил желание сделать пожертвование на храм божий и извлек из кармана штанов горсть серебряных монет, интерес священника усилился многократно. Поскольку, как только деньги начали сыпаться в прорезь железного ящика, запертого на висячий замок, прозвучали слова:
   -Точно такую же сумму вы получите, если без промедления обвенчаете одну пару, святой отец.
   Что же все было ясно. Влюбленные, которым препятствуют родители, хотят поставить их перед фактом...
   -А они совершеннолетние? - на всякий случай, уточнил отец Нор, не отрывая взгляда от серебряных кружочков, исчезающих в прорези.
   -Безусловно, святой отец.
   -Не состоят ли в кровном родстве?
   -Никоим образом, святой отец.
   -Не состоит ли кто-то из них под опекою в связи со слабоумием?
   -Нет, святой отец!
   -Тогда я не вижу никаких препятствий, сын мой. Пусть приходят со свидетелями, в любое время до вечерней молитвы.
   -Тут есть одна тонкость. Невеста... Ну, словом, она больна, не может передвигаться. Временно, конечно! - торопливо объяснил посетитель, видя, что священник недоуменно поднял брови. - Дело в том, что и она, и жених... ну, как бы согрешили...
   -Как бы! - укоризненно произнес отец Нор. - О времена, о падение нравов!
   -Согласен! Но теперь они одумались, полны раскаяния и желают загладить свою вину, соединившись священными узами брака.
   -Что же, это похвально! Боги милостивы, они простят грешников.
   -Золотые ваши слова, святой отец!
   -Вот только... Кажется, сын мой, вы сказали, что невеста больна?
   -Может, я не совсем удачно выразился, святой отец... В силу некоторых...э-э-э... обстоятельств она не может прибыть в ваш храм, поэтому я прошу вас поехать со мной и совершить обряд бракосочетания на месте.
   Брови отца Нора снова поползли вверх, и посетитель торопливо добавил:
   -Разумеется, за дополнительную плату, святой отец.
   Отказать такому понятливому и деликатному человеку было бы просто неучтиво, и священник, предупредив служку и сторожа, что ненадолго отлучится, последовал за ним.
   Легкое недоумение, смешанное со смутной тревогой, возникло у отца Нора, когда он увидел, как незнакомец уверенно направляется к небольшой черной карете, запряженной парой великолепных вороных лошадей, наверняка обошедшихся их владельцу в весьма крупную сумму. А еще больше он насторожился при виде двух бравых конных стражников, смеривших его оценивающим, внимательным взглядом. Отец Нор не разбирался ни в галунах, ни в лычках, ни в нарукавных шевронах, для него они были таким же темным лесом, как для неграмотного дикаря-язычника - главы Священной Книги, но инстинктивно почувствовал, что эти люди служат кому-то весьма высокопоставленному и влиятельному. А чем влиятельнее и богаче особа, тем больше неприятностей от нее можно ожидать - это правило священник усвоил крепко еще с детских лет. И ему внезапно захотелось сослаться на какую-то уважительную причину и повернуть обратно - пусть поищут другого святого отца, благо их в столице Империи предостаточно.
   Но никакой подходящей причины на ум не пришло, а лакей, соскочивший с запяток и торопливо раскрывший перед ним дверцу, был так проворен, и любезный незнакомец чуть ли не с поклоном пригласил его занять место в карете, деликатно поддержав под руку. А главное, несколько серебряных таларов будут отнюдь не лишними... Храм-то маленький, но это еще полбеды, гораздо хуже, что находится в неудачном месте, прихожане в подавляющем большинстве из простонародья, жертвуют, сколько могут, то есть сущую безделицу, а он тоже человек, да еще обремененный женой и детьми... Отец Нор мысленно препоручил себя богам-хранителям и, немного поерзав, уселся удобнее. Вежливый незнакомец занял место напротив, потом тихо пробормотал: "Извините, у меня строгие инструкции...", с такой же вежливой улыбкой задернул занавески, и колеса кареты загрохотали по булыжной мостовой. Священник усилием воли подавил страх, стараясь думать только о красивых серебряных кружочках с профилем Правителя Ригуна.
   Если бы он заранее знал, какое зрелище предстанет его глазам, выпрыгнул бы из кареты на полном ходу, рискуя расшибиться насмерть... Даже будь эти талары из чистого золота.
   А теперь уже ничего нельзя было поправить.
   То есть, конечно, можно... Гордо выпрямиться и бросить этому полусумасшедшему садисту прямо в красивое, мужественное лицо: "Ваше сиятельство, вы - изверг, позор дворянского сословия! Ищите другого священника, я вам в этом деле не помощник!" А потом повернуться и уйти с высоко поднятой головой.
   Вот только далеко ли он ушел бы? Двери этой страшной камеры заперты, снаружи стоят стражники графа... Можно не сомневаться: угрозы проклятия и вечных мук в загробной жизни испугают их куда меньше, нежели гнев господина. Что им прикажут, то они с ним и сделают, утешаясь мыслью, что отвечать перед богами придется графу, а вовсе не исполнителям. А уж Хольг и подавно не боится демонов ада, люди, подобные ему, твердо уверены, что за любой грех, даже самый тяжкий, можно получить отпущение, стоит только найти священника, обремененного нищей паствой и многочисленным семейством, которое надо кормить, поить и одевать.
   Такого, к примеру, как он...
   Отец Нор перевел дыхание, растерянно глядя на графа. Нет, кажется, Хольг совсем не рассердился на него ни за укоризну, ни за обращение "Сын мой"... Более того, он улыбается, ... что за человек! И можно ли его вообще назвать человеком?
   -Я вовсе не кощунствовал, святой отец, а просто констатировал факт, - возразил граф. - Полагаю, мы можем приступить к обряду. Помогите ей встать!
   Мужчины, подхватив кухарку под руки, подняли со скамьи и выпрямили, крепко придерживая. Она, медленно поворачивая голову, по-прежнему смотрела по сторонам безумными, вылезающими из орбит глазами, ее дрожащие ноги подламывались. Отец Нор торопливо осенил себя крестным знамением:
   -Милостивые боги, да что же это... Ваше сиятельство, велите прикрыть ее наготу! Избавьте несчастную от лишнего стыда, а служителя церкви от столь позорного зрелища!
   -По-моему, народная мудрость гласит: "Что естественно, то не позорно!" - усмехнулся Хольг. - Но если вас это так шокирует, извольте... Ральф!
   Повинуясь жесту господина, человек, привезший священника, торопливо поднял с пола кухаркину нижнюю сорочку. Трое мужчин кое-как, с немалым трудом, натянули ее на женщину, которая дико взвыла и задергалась, как только ткань прикоснулась к изодранной коже.
   Священник, сообразив, к чему привело его неуместное вмешательство, прижал руки ко рту.
   -Если вам ее действительно жаль, постарайтесь управиться как можно быстрее, - наставительно произнес граф. - Когда кровь присохнет к сорочке, отдирать будет очень больно.
   -Да... да, конечно... - трясущимися губами пролепетал отец Нор. - Во имя богов-хранителей и всех святых, совершаю таинство бракосочетания... О, святые угодники! Ваше сиятельство, а кто жених-то?!
   -Если честно, святой отец, я еще не решил, оба ее стоят... Хотя, пожалуй, вот этот! - граф указал пальцем на бывшего сотника. - Его имя Монк.
   Разжалованный сотник судорожно сглотнул воздух, словно на него внезапно напал приступ удушья.
   -Желаешь ли ты, раб божий Монк, взять эту женщину в свои законные жены, чтобы любить и оберегать ее, быть с ней в радости и печали, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?
   -Же... Желаю... - с невероятным усилием выговорил взмокший, красный от жгучего стыда и бессильной злобы толстяк.
   -А ты, раба божья... Ой, ваше сиятельство!!!
   -Вейла, ее зовут Вейла, - усмехнувшись, подсказал граф.
   -Благодарю вас... Желаешь ли ты, раба божья Вейла, взять этого мужчину в свои законные мужья, чтобы любить и оберегать его, быть с ним в радости и печали, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?
   Блуждающие глаза женщины остановились на отце Норе, в них на какую-то секунду мелькнуло осмысленное выражение. А потом она сдавленно захрипела и согнулась, повиснув на руках мужчин. Ее снова стало рвать.
   Священник, испуганно охнув, отступил назад.
   -Не тяните, святой отец! - недовольно поморщился Хольг. - Она ответила вам.
   -Но, ваше сиятельство...
   -Я отчетливо расслышал слово "желаю". Надеюсь, вы не думаете, что у меня плохо со слухом?
   Священник устремил на графа растерянно-умоляющий взгляд, в котором без труда можно было прочесть: "Всему же есть предел!"
   -Святой отец, не советую испытывать мое терпение, - ледяным голосом чуть слышно сказал Хольг, и его лицо исказилось. Совсем ненадолго, всего на какую-то секунду...
   В эту секунду перед отцом Нором пронеслась последняя служба, где читалась глава, посвященная святой Алане, не сломленной ни щедрыми посулами, ни жестокими пытками, ни даже муками собственных дочерей, которых терзали на глазах у матери... Как дрожал его голос, сначала от волнения, а потом и от праведного гнева, когда он, закрыв Священную Книгу, стал порицать прихожан за то, что не блюдут должным образом заповедей, регулярно впадают в грехи трусости и сребролюбия, особенно оскорбительные для памяти святой великомученицы.
   Грехи трусости и сребролюбия...
   Служитель церкви, сдавленно охнув, забормотал хорошо знакомые слова:
   -Жених и невеста изъявили свое согласие! Знают ли присутствующие причину, из-за которой бракосочетание не может состояться? Если знают, пусть скажут об этом прямо сейчас, или пусть молчат вечно!
   И, выдержав самую короткую паузу, какую только позволяли приличия (чтобы, упаси боги, снова не рассердить графа), торопливо договорил:
   -Таковой причины нет! Властью, данной мне святой церковью и законами Империи, объявляю жениха и невесту мужем и женой!
   -Прекрасно, святой отец! - кивнул Хольг. - Теперь позвольте и мне сказать небольшую речь...Что такое?! Сейчас же убери руки от чужой жены! О боги, какое падение нравов среди простонародья...
   Молодой стражник мгновенно отпрянул от кухарки, как от зачумленной. Оставшийся в одиночестве бывший сотник еле удержал женщину, которую по-прежнему терзали приступы жестокой рвоты.
   Хольг, заложив руки за спину, насмешливо оглядел новоявленную супружескую пару.
   -Вы тяжко провинились перед своим господином, и были наказаны так, как я посчитал нужным. Но Священная Книга велит не только наказывать людей, находящихся в услужении, но и заботиться о них. Вот я о вас и позаботился! Теперь вы муж и жена, и можете, не стыдясь никого, предаваться утехам плоти. Само собой, не в доме Монка, ведь он уже не сотник, а в казарме стражников, где поселитесь сегодня же: я прикажу поставить перегородки в углу... Надеюсь, у вас будет крепкая и дружная семья. А ты, Вейла, помни заповедь: "Жена да убоится мужа своего!" Рука у Монка, несмотря на возраст, еще тяжелая, сама убедилась на собственном опыте... Пойдемте, святой отец!
   Дворецкий Ральф открыл дверь, и священник, вздохнув с нескрываемым облегчением, чуть ли не бегом покинул допросную камеру. Хольг, следуя за ним, обернулся на пороге:
   -Как говорят в народе, совет вам да любовь! - улыбнувшись, произнес он.
   Женщина, с трудом подняв перепачканное лицо, уставилась на новоиспеченного мужа глазами, горящими лютой, беспредельной ненавистью.
  
  
  
   Глава III.
  
  
  
   Всему когда-то приходит конец. Вот и невыносимо долго светившее Солнце начало прятаться за горизонт, изнуряющая духота сменилась вечерней прохладой.
   Барон еще раз проверил остроту оружия: пустил по течению весело журчащего ручья кленовый лист и подставил кинжал. После чего повеселевшим взглядом проводил две аккуратные половинки, поплывшие дальше, и вытер лезвие шелковым лоскутом.
   Главное - попасть точно туда, куда нужно, чтобы лезвие не скользнуло по ребру, и не пришлось повторять удар. Хоть Трюкач и оказался гадом, но лишних мук все-таки не заслужил. Пусть умрет мгновенно, без страха и почти без боли...
   Лишь бы сначала открыл им ворота!
   От котла, висевшего над разведенным неподалеку костерком, исходил вкусный, сытный запах. Обруганный ранним утром разбойник, которому сегодня по жребию выпало исполнять обязанности повара, помешивал деревянной ложкой варево, и время от времени снимал пробу, испуганно косясь на главаря.
   Днем он был так взвинчен, что кусок в горло не лез, поэтому пропустил обед. А сейчас вдруг почувствовал, как засосало в животе.
   -Готово? - подойдя к огню, спросил Барон.
   -Вот-вот будет, еще минутка, другая... - растерянно забормотал повар.
   -Да не трясись ты, как бараний хвост! - с легкой досадой сказал главарь.
   Можно было честно признаться, что на рассвете места себе не находил, сильно перенервничал, и потому набросился, что руки у бедняги вовсе не кривые и растут, откуда надо. Но... "главный всегда прав" - это он вбивал в своих людей особенно тщательно. Его авторитету ни в коем случае не должен быть нанесен ущерб, даже самый малый.
   Поэтому Барон ограничился тем, что, наклонившись к котлу, демонстративно шумно втянул ноздрями воздух и со снисходительной улыбкой произнес:
   -Пахнет вроде ничего, куда лучше, чем твоя утренняя бурда. Молодец, исправляешься!
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -Я думаю, пресветлый Правитель, ваши тревоги напрасны. Уверяю вас, это вполне обычная... э-э-э... неприятность, такое может случиться даже с молодыми и крепкими мужчинами...
   -Но почему? В чем причина? - смущенно спросил Ригун.
   -О, причины могут быть самыми разными! В вашем случае, вероятнее всего - нервное напряжение и переутомление, а это легко поправить. Но, чтобы убедиться в этом, мне необходимо задать вам несколько вопросов, пресветлый Правитель.
   -А... о чем?
   -Я постараюсь быть как можно более деликатным, пресветлый Правитель, но мои вопросы могут касаться и весьма интимных вещей... Умоляю вас отбросить ложную стеснительность и быть со мной совершенно откровенным. В конце концов, я врач, а от врачей, как и от священников, не скрывают правды!
   Ригун растерянно заморгал, собираясь с мыслями. Он уже жалел, что вообще начал этот разговор.
   Лейб-медик ободряюще улыбнулся:
   -Никто нас не слышит, пресветлый Правитель. То, что вы скажете, будут знать только два человека - мы с вами.
   -Ох, святые угодники! Ну, хорошо, спрашивайте...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Хольг ласково обнял ребенка, прильнувшего к нему:
   -Спокойной ночи, дорогой. Папе пора идти, у него еще много дел...
   -Подожди, папочка! Побудь со мной еще.
   -Извини, сынок, не могу.
   -Ну, хоть немного!
   -В другой раз - обязательно, а сейчас я спешу.
   -А куда ты спешишь?
   -По делам, сынок, по делам, - ответил граф, осторожно разжимая кольцо детских ручонок, сомкнутое на его шее.
   -К той тетеньке, которая кричала, да? А почему она кричала?
   У Хольга посерело лицо, задрожали губы. Пожилая гувернантка, взглянув на графа, содрогнулась от ужаса, прижав обе ладони ко рту.
   -Кто тебе рассказал об этой тетеньке, сынок? - неестественно спокойным голосом спросил Хольг, отодвигаясь от ребенка.
   Если бы слуги и стражники видели своего господина в этот момент, каждый из них горячо взмолился бы богам и всем святым, прося, чтобы сын графа ничего не перепутал по малолетству и не назвал его имени.
   -Никто, папочка! Я сам слышал, как она кричала.
   Граф перевел взгляд на гувернантку.
   -Файна?!...
   -Ва... Ваше сиятельство... Это святая правда! Молодой господин гулял в саду, между казармой и мастерскими, и услышал женские крики... Даже глухой, и тот их услышал бы!
   -Почему она кричала, папочка? Ей было больно? - продолжал допытываться мальчик.
   Хольг стиснул кулаки, пересиливая вспышку гнева. Особенно бесило то, что нельзя было сорвать злость на гувернантке: во-первых, сын испугается и будет расстроен, во-вторых, она здесь не при чем, винить следовало самого себя. Как же он мог забыть, что мальчика перед обедом всегда выводят на прогулку!
   -Это была плохая тетенька, сынок, - заговорил граф, лихорадочно подбирая нужные слова. - Очень плохая! Из-за нее нам могли причинить большое горе - и мне, и тебе...
   Едва последнее слово сорвалось с его губ, как мальчик резко, будто подброшенный пружиной, выпрямился, сел, судорожно вцепившись в одеяло. В расширенных глазах ребенка застыл ужас.
   -Она из тех разбойников, которые убили мамочку?!
   -О боги... - не сдержавшись, чуть слышно простонала гувернантка.
   Хольг готов был откусить свой язык. Пытаясь успокоить сына, он невольно разбередил едва начавшую затягиваться рану.
   -Нет, нет, что ты!
   -Папочка, не обманывай меня, - внезапно с недетской серьезностью сказал мальчик, глядя прямо в глаза отцу.
   Невидимая ледяная рука сдавила сердце Хольга, и озноб пробежал по коже.
   Сын был как две капли воды похож на покойную жену. Особенно глазами - большими, завораживающими, слегка печальными...
   Когда он семь лет назад заглянул в точно такие же глаза, у него пересохло во рту и внезапно ослабли ноги. Любовь поразила его мгновенно, пронзила сердце, как стрела, выпущенная искусным лучником. И он, граф Хольг, известный на всю Империю дамский угодник, давно потерявший счет своим победам над прекрасным полом, вдруг почувствовал себя неопытным мальчишкой, ощутил неизвестную прежде робость и благоговейное смирение при виде столь безупречной, ангельской красоты.
   А может быть, эта девушка и была ангелом, перевоплотившимся в человеческий облик, чтобы принести в наш грубый мир гармонию и добрые нравы?
   -Разве я когда-нибудь обманывал тебя, сынок? - произнес граф, постаравшись, чтобы его голос звучал спокойно и уверенно.
   Ох, как непросто это было сделать, когда внутри все дрожало, а на глаза вот-вот могли навернуться предательские слезы...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Дворецкий Ральф, покачав головой, втянул носом воздух и сморщился, поспешно зажал ладонью рот: застарелый и неистребимый запах перегара, смешанный с каким-то дешевеньким благовонием, которым стоявшие перед ним мужчины тщетно пытались замаскировать свои дурные привычки, чуть не подействовал, как рвотное. Придя в себя, он окинул помощника садовника и младшего конюха взглядом, полным плохо скрытого гнева и презрения. Те, дружно клацнув зубами и втянув головы в плечи, уставились на дворецкого со столь же плохо скрытым испугом.
   -Вы, беспробудные пьянчуги, тунеядцы, лодыри!!! - загремел Ральф во всю силу легких, благо все это происходило в подвале графского особняка и соблюдать приказ о тишине было не обязательно. - Позор своих семейств и всего рода человеческого! Двуногие бараны! Опять напились, несмотря на мой строжайший запрет?!
   -Так... Это... Ну... - залепетали перепуганные слуги, трясясь, как хвосты только что упомянутых животных. - Мы ж немного... Боги свидетели, в меру!
   -Я вам покажу "в меру"! Я вам такое устрою, пожалеете, что вообще родились на свет божий! Думаете, если господин Ральф добрый, так на его приказы можно класть и в ус не дуть?! Говорил вам, мерзавцам, что надоело прощать, что шкуру спущу, если еще раз напьетесь? Говорил, или нет?
   -Го... Говор... Говорили...
   -А вы что сделали?!
   -Так это... Ну, так ведь... В меру мы, в меру...
   -Запорю!!! - дворецкий, топнув, затряс кулаками.
   Слуги стали будто ниже ростом, мгновенно взмокнув от панического ужаса.
   Допросная камера, где помимо прочего полезного инвентаря была и скамья для порки, находилась рядом, в каких-то тридцати шагах. И известие, что сегодня на этой самой скамье чуть не испустила дух провинившаяся кухарка Вейла, ныне законная жена бывшего сотника, а теперь рядового стражника Монка, с быстротой молнии облетело всю усадьбу...
   Ральф, гневно сдвинув брови, умолк, стараясь прикинуть, дошла ли парочка до нужной степени испуга. Пожалуй, да...
   -А теперь слушайте внимательно, бараны!
   Слуги вытянулись в струнку, демонстрируя готовность слушать со всем усердием, чтобы, упаси боги, не пропустить ни словечка.
   -Сейчас вы еще раз нарушите мой приказ, но уже по моему приказу, значит, это не нарушение приказа... Тьфу!!! Заговариваться из-за вас, уродов, начал! Чтоб вам пусто было, кретинам! Чтоб вам до конца жизни одну воду пить!!!
   -Господин Ральф!!! - не сговариваясь, одновременно взвыли слуги, потрясенные столь ужасной, хоть и чисто теоретической, перспективой.
   -Сорок семь лет уже господин Ральф! На чем я остановился?.. Ах, да... В общем, вот вам отборное, выдержанное вино из личных запасов его сиятельства, мерзавцы, душегубы, сволочи, ненасытные утробы, сатанинские отродья, дегенераты, бараньи лбы, ублюдки дубинноголовые! Держите и возблагодарите богов за такую неслыханную удачу!
   Двое мужчин синхронно вздрогнули и одинаково сглотнули слюну, освежая мгновенно пересохшие горла, не в силах поверить своим ушам и глазам. Потом так же синхронно отступили на шаг, замотав головами.
   -Да берите же, что уставились, как бараны на новые ворота! Берите, не то хуже будет! Лопнет терпение, проверю, что крепче: бочонок, или ваши тупые черепушки, а он увесистый! - пригрозил дворецкий, протягивая им предмет, вынесенный из кладовой комнаты на глазах слуг.
   Младший конюх, дрожа и беззвучно шепча молитвы, протянул руки и осторожно, как раскаленную железку, принял небольшой дубовый бочонок.
   Помощник садовника перекрестился, глядя на дворецкого с благоговейным ужасом.
   -Нечего на меня так глазеть, я в здравом уме! - взорвался Ральф. - А теперь слушайте мой приказ, дикари, отцеубийцы, людоеды... Ступайте на лужайку перед черным ходом, выберите местечко поудобней, и чтобы до полуночи все выпили! Повторяю, все, до последней капли! Понятно вам, изуверы, безбожники, извращенцы?!
   -П...По...Понятно... - еле выдавил помощник садовника, на лице которого огромными буквами было написано, что ему совершенно ничего не понятно.
   -Господин Ральф... - плачущим голосом взмолился младший конюх, пытаясь вернуть бочонок явно свихнувшемуся дворецкому. - Может, лучше прикажете нас выпороть, а?..
   -Вон!!!
   Яростный вопль, многократно усиленный эхом, отразившимся от стен и свода подвала, произвел должное действие. Слуг как ветром сдуло, вместе с бочонком.
   Ральф откашлялся, осторожно потирая горло. Да, пожалуй, не стоило кричать с такой силой, голосовые связки-то свои, не чужие... Но эта парочка бестолковых олухов вывела бы из себя даже святого!
   Хотя их недоумение и опасение вполне понятно: он на их месте тоже попятился бы, как праведник от искушающего его демона... И с чего это вдруг, позвольте спросить, граф так расщедрился? Более чем странно, необъяснимо...
   Хуже нет, когда смысл приказов господина непонятен! Это всегда нервирует и лишает покоя... В подобных случаях чувствуешь себя глупцом, недостойным быть рядом с таким великим человеком, как его сиятельство.
   Вот, к примеру, почему граф приказал задержать в усадьбе святого отца, совершавшего обряд бракосочетания - яснее ясного. Чтобы не начал болтать лишнего и случайно не спугнул разбойников, у них-то всюду свои глаза и уши... Пусть посидит под "домашним арестом" до завтра, ничего страшного, ради благого дела можно взять на душу этот небольшой грех.
   Конечно, священник сначала громко возмущался и требовал выпустить его, ссылаясь на прихожан, ждущих пастырского слова, и на домочадцев, которые с ума сойдут от волнения, не зная, куда подевался их муж и отец. Но граф, которому некогда было вникать в такие тонкости, быстро прервал фонтан его красноречия, коротко и убедительно объяснив, что святому отцу предоставляется выбор: провести это вынужденное заточение либо в одной из гостевых комнат особняка, либо в подвальной клетушке с железной дверью. Само собой, в первом случае ему подадут ту же пищу, которая предназначена для господского стола, и вдобавок с хорошим вином, а во втором случае придется удовольствоваться ломтем серого хлеба с кружкой воды. Отец Нор оказался человеком разумным и думал недолго...
   В самом деле, когда еще простому священнику выпадет такая возможность: пожить подобно графу! Пусть всего лишь неполные сутки.
   А вот теперь приказ господина абсолютно неясен, хоть плачь!
   Преподнести бочонок дорогого вина в дар достойному человеку - в том ничего удивительного нет. Ему, Ральфу, господин тоже несколько раз делал подобные подарки, в знак своего особого расположения. Но он-то графский дворецкий, более того, его доверенное лицо... А эти?!
   Ладно, незачем забивать голову ненужными мыслями. Графу виднее! Раз приказал, значит, так надо. Пусть пьют, ненасытные утробы, пусть хоть лопнут!
   И все-таки странно, очень странно...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Лейб-медику Араду стоило большого труда сохранять спокойствие: настолько смешно выглядел Ригун, смущенный донельзя, растерянный и покрасневший, будто мальчишка, застигнутый за каким-то нехорошим поступком.
   -Осмелюсь напомнить, я настоятельно рекомендовал... э-э-э... не допускать столь долгого воздержания, заботясь о вашем драгоценном здоровье, но вам, пресветлый Правитель, было угодно не прислушаться к моим словам. Я даже имел несчастье навлечь на себя ваш гнев...
   -Ох, к чему вспоминать это! Что было, то было... Лучше скажите, что же теперь делать?
   -Должен признаться: после ваших ответов, пресветлый Правитель, я уже не столь уверен в быстром и легком излечении. Знаете ли, репродуктивная функция - такая тонкая вещь...
   -Репро... что? - дрожащим голосом переспросил Ригун.
   Арад, героическим усилием одолевший смех, так и просившийся наружу, склонился к уху Правителя и что-то прошептал.
   -А-а-ааа, вот о чем речь... Продолжайте, пожалуйста!
   -Так вот, пресветлый Правитель, чем старше человек - а вы, к сожалению, уже далеко не юноша, как, впрочем, и я! - тем опаснее для этой самой функции слишком долгие перерывы. Дело может дойти даже... ну, вы понимаете...
   -Святые угодники!!! - простонал Ригун, закатив глаза, полные панического ужаса.
   -Ну, что вы, пресветлый Правитель, не надо отчаиваться! Скорее всего, это просто досадное стечение обстоятельств: к вышеуказанной причине добавилась усталость, нервное возбуждение... Ведь государственные заботы и хлопоты так утомительны, особенно, для человека уже не первой молодости! Если дело именно в этом, то все поправимо, надо только несколько дней принимать успокоительные и укрепляющие лекарства...
   -Уф! - с нескрываемым облегчением выдохнул Правитель, утирая батистовым платком взмокшее лицо.
   -Правда, с другой стороны... - скорбным голосом протянул лейб-медик.
   -Что?!
   -Может быть, это не просто стечение обстоятельств... Может, поражение функции приняло необратимый характер...
   -О боги!!!
   На Правителя было жалко смотреть. Лейб-медик внезапно ощутил острый укол совести: как можно запугивать нервного, мнительного человека?
   Но отступать было некуда. Тому, кто связался с Четырьмя Семействами, выбирать не приходилось. Звание лейб-медика почетно, но жалованье вовсе не так велико, как думают многие. А он уже привык к роскоши и не сможет без нее обходиться...
   Впрочем, он-то, может быть, и сумел, но Гемма - ни за что! Хвала богам, он не глуп и не тщеславен, как многие мужчины его возраста, имеющие молодых любовниц. Совершенно ясно: она будет спать с ним лишь до тех пор, пока он в состоянии щедро одаривать ее деньгами, нарядами, украшениями... Надо отдать ей должное, красотка пока ведет себя безупречно, не зарывается, лишнего не просит. Но и оскудения не потерпит, есть уровень, ниже которого опуститься нельзя, иначе Гемма очень быстро найдет другого мужчину, богаче и щедрее.
   А это будет слишком тяжело вынести: он уже привык к ней. К ее глазам - бездонным, завораживающим, к ее ласкам - сводящим с ума, делающим его безвольным, послушным, готовым на все... Пусть все это фальшиво, пусть Гемма не любит его (чтобы избавиться от иллюзий, достаточно хорошенько всмотреться в зеркало) - она должна быть рядом, должна принадлежать только ему. А для этого нужны деньги, много денег!
   Как тут было устоять? Тем более, человек, предложивший ему сотрудничество от имени Четырех Семейств, вроде бы не требовал ничего дурного, ничего, идущего вразрез с врачебной клятвой: только сообщать обо всем, что касается здоровья Правителя... Главы Семейств - такие же добрые подданные, такие же искренние патриоты Отечества, им не безразлична судьба Империи.
   Монеты с профилем его самого важного пациента блестели так заманчиво, были так близки - только протяни руку. Он позволил себя убедить и согласился. А через некоторое время ему стал ясен смысл горькой поговорки: "коготок увяз - всей птичке пропасть"...
   -Надо надеяться на лучшее, пресветлый Правитель, - голосом адвоката, утешающего приговоренного к смерти тем, что можно еще подать прошение о помиловании, сказал лейб-медик. - Я приготовлю особую микстуру, она должна помочь.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -Значит, разбойники придут этой ночью?
   -Должны прийти, сынок, они ведь не знают, что их лазутчик оказался в плену и все рассказал. Злодеи думают, что наши люди будут спать, сморенные сонным зельем...
   -И тогда они убили бы нас? Так же, как мамочку?
   Голос малыша, задрожав, прервался.
   Граф поспешно обнял сына, прижал к груди.
   -Не бойся, дорогой. Мы сами их убьем. Они получат по заслугам!
   Хольг никому не смог бы объяснить, почему вдруг открыл ребенку правду. То ли недетские слова сына: "папочка, не обманывай меня" так подействовали, то ли вспомнил, что его шестилетний малыш - будущий граф, ему предстоит соприкоснуться не только со светлыми сторонами жизни, но и с темными, не только награждать, но и карать. А если богам будет угодно, судьба вознесет его еще выше... Как бы там ни было, он сначала велел гувернантке выйти, чтобы не охала и не причитала от страха, а потом откровенно рассказал сыну о готовящемся нападении на усадьбу, умолчав лишь о вещах, запретных для ушей малолетнего наследника. Например, при каких обстоятельствах сонное зелье могло попасть в котел с похлебкой для стражников и слуг...
   -Вот видишь, сынок, я от тебя ничего не скрываю, у нас получился мужской разговор! - пошутил он, стараясь ободрить малыша. - Ты ведь тоже мужчина, правда? Храбрый и серьезный? Уверен, ты не боишься!
   -Я не боюсь, папочка! - тихим, но твердым голосом отозвался сын.
   -Вот и замечательно! А теперь я должен идти, проследить, чтобы все было сделано, как надо. Злодеи попадут в ловушку, мы отомстим им за твою маму, ни один не уйдет живым! Файна всю ночь просидит рядом с тобой, тебе не будет страшно.
   -Файна сама испугается, папочка! Она хорошая и добрая, но трусиха.
   Граф улыбнулся.
   -Ладно, я пришлю к тебе своего секретаря Робера. Он тоже не храбрец, но все-таки лучше Файны!
   -Хорошо, папочка.
   -Спокойной ночи, дорогой...
   Граф осекся, мысленно обозвав себя не самыми лестными словами. После того, что он наговорил ребенку, какой уж тут покой! Взрослый человек, и тот глаз бы не сомкнул, вздрагивая от малейшего шороха.
   Все-таки присутствие секретаря, наверное, успокоит сына...
   -Подожди, папочка! Раз у нас мужской разговор, ты можешь выполнить мою просьбу?
   -Какую просьбу, сынок?
   -Прикажи Роберу, чтобы он разбудил меня, когда они придут.
   -Зачем?! - изумленно спросил Хольг.
   Мальчик несколько секунд молча смотрел на него. Потом чуть слышно произнес:
   -Я хочу видеть, как их убивают.
   -Сынок! Ты что говоришь?!
   Мальчик сверкнул глазами, став удивительно похожим на своего покойного деда.
   -Я хочу это видеть! - упрямо повторил он. - Ведь они убили мамочку.
  
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Люди Хольга были хорошо вышколены и про приказ господина не забывали. Но, святые угодники, как же им хотелось ругаться во все горло! Перенести двух мертвецки пьяных людей от задней лужайки к сторожевой вышке - пара пустяков, а попробуй-ка поднять их наверх, по узкой крутой лестнице...
   -Целый бочонок высосали, твари! - с неприкрытым возмущением прошептал один из стражников, держащий за ноги младшего конюха. - Как только влезло! И ведь не бурду какую-нибудь, не кислятину! Даю голову на отсечение, такое вино не всякому дворянину по карману.
   -Ты-то откуда знаешь? - зло прохрипел его напарник, осторожно нащупывая ногой очередную ступеньку.
   -А я пальцем изнутри провел, и облизал. Милостивые боги, какой вкус, какой аромат! И было бы кому, а то этим... За что, за какие заслуги?!
   -Тебя забыли спросить... Тьфу, все руки оттянул, кабан проклятый! Ему хоть бы хны, третьи сны видит, а нам - надрываться!
   Словно почуяв, что речь идет о нем, младший конюх дернулся, причмокнул губами и захрапел особенно громко, с рокочущими переливами.
   -У-у-у, зараза!!! - прошипел стражник, с трудом удержав выскальзывающее тело. - Его бы не на руках, на веревке втаскивать!
   -Да с петлей-удавкой... - охотно подхватил напарник, державший ноги. - А удавку - на шею! Сам бы накинул, с великой охотой...
   -Гляди, как бы тебе не накинули! - негромко и в меру сердито прикрикнул вынырнувший из темноты Трюкач. - Делайте, что приказано, а языки держите за зубами!
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Входить в лабораторию, где граф проводил свои алхимические опыты, мог только дворецкий. Любому другому это было строжайше запрещено, под страхом самого тяжкого наказания.
   Дверь лаборатории всегда надежно запиралась: когда граф отсутствовал, на большой висячий замок с толстой стальной дужкой, когда работал - на внутренний засов. Иногда, если Хольгу требовался помощник, вместе с ним находился Ральф, и тогда именно он затаскивал в помещение уголь, свинцовые слитки, корзины с туго завязанными мешочками и пакетами, бутыли с разными жидкостями, - все, что приносили слуги по списку, заранее составленному господином, оставляя у двери. А когда дворецкого не было, эту черную работу, не гнушаясь, выполнял сам граф.
   Если бы другие члены Тайного Совета застали его за столь позорным занятием, к прозвищам "чернокнижник", "ученый сухарь" и "торгаш" наверняка добавилось бы еще одно, самое оскорбительное: "плебей". Чтобы высокородный дворянин собственными руками переносил тяжести! О боги, до чего докатилась Империя...
   Но мнение членов Совета, большую часть которых он втайне ненавидел и презирал, а меньшую - терпел со снисходительным равнодушием, графа никогда не интересовало. Истинно великий человек не обращает внимания на то, что о нем думают и говорят разные ничтожества - так наставлял его покойный отец, готовя к высокому предназначению.
   Хотя бывший граф Хольг давно уже находился в лучшем мире, его сын по-прежнему благоговел перед памятью родителя, воспринимая любое слово покойного, как цитату из Священной Книги. И потому каждую ночь, отходя ко сну, повторял клятву, данную умирающему отцу: осуществить предназначение, достойное их рода, даже если на это уйдет вся жизнь... Если же, несмотря на все усилия, ему не удастся исполнить волю батюшки, то, в свою очередь, передать ее перед смертью собственному сыну.
   А если и сын не добьется успеха, то за дело примется внук... Рано или поздно, но очередной граф Хольг обязательно увенчает чело гладким золотым ободком - короной Правителей. И в Империи начнется новая эра - порядка, процветания и добрых нравов.
   Правители из рода Хольгов будут во многом похожи на Норманна, только не станут повторять его ошибок. Совершенно ни к чему расписывать до мелочей каждый шаг высокородных дворян, каждую подробность их личной жизни. Особенно то, что касается интимных вопросов...
   Граф, сидевший за длинным дубовым столом, заставленным бутылями, ретортами, тиглями, ступками для растираний и прочей посудой, без которой не может обойтись ни один уважающий себя алхимик, медленно повернулся к стене, на которой висели портреты родителей.
   Он был как две капли воды похож на отца, вот только глаза достались от матери. Нынешний Хольг тоже приводил людей в трепет, если был обуян гневом, но этот трепет был лишь бледной тенью ужаса, который охватывал человека, имевшего несчастье разъярить покойного родителя и встретиться взглядом с его бешеными, обжигающими глазами. Беднягу словно пронзали два светло-серых клинка, безжалостно вытаскивающие на свет божий все самое укромное, потаенное... Даже невиновный чувствовал панический страх; тот же, кто знал за собою грехи, готов был упасть навзничь, закрыв голову руками, чтобы спастись от этого ужасного взгляда.
   Как, наверное, было тяжело матери! Ведь ей тоже случалось переносить приступы его гнева... И если тот, кому выпало рассердить батюшку, мог в крайнем случае спастись бегством, а потом просто не попадаться ему на глаза, если был дворянином, или хотя бы получить горькое утешение от мысли, что таков закон и граф в своем праве, если принадлежал к низшим сословиям, то ей приходилось хуже всех. Благородная дворянка, дочь барона, прекрасно образованная, с безупречными манерами - и оказалась в полной власти мужа-деспота...
   Хольг боготворил отца, но того, как он обращался с матерью, простить ему не мог. На всю жизнь в память врезался постоянный испуг в ее чудесных глазах. Это было единственное, что оскверняло память об отце, единственное темное пятно на ослепительно светлом фоне, не дававшее забыть, что и у самых великих людей есть недостатки.
   Интересно, доходил ли отцовский гнев до того, что он поднимал на нее руку? Законы Норманна допускали это - правда, с целым рядом существенных оговорок. Неужели отец мог решиться...
   Глядя на портрет матери, всматриваясь в ее глаза (художник обладал блестящим талантом, безошибочно передав состояние души красавицы графини), глаза затравленного существа, не знающего, чего ждать в следующую секунду, ласки или удара, он снова и снова отвечал на свой вопрос утвердительно. Не только мог, но и наверняка решался, и далеко не один раз... О боги, как же это отвратительно!
   При этом отец, не раздумывая, рискнул бы жизнью, чтобы отвести от матери малейшую угрозу. Он всем сердцем любил ее, но это не мешало ему искренне считать жену такой же безраздельной собственностью, как и свою любимую скаковую лошадь.
   Да, он именно так сказал однажды сыну:
   -Запомни, любая женщина - как лошадка чистых кровей. На нее нельзя жалеть денег, ее надо холить и лелеять, но, упаси боги, ни в коем случае не распускать! Чуть заартачится - натягивай поводья, дай понять, кто хозяин. А надо будет, и пришпорь, и ожги хлыстом!
   Это были единственные его слова, с которыми сын согласиться не мог.
   Вот потому-то Хольг еще подростком дал себе слово: у него все будет по-другому. Его собственная жена никогда не узнает, что такое обжигающий удар хлыста, оплеуха, даже просто грубое слово, в ее сердце не поселится страх, в глазах не возникнет испуг. Он окружит ее заботой, нежностью, беспредельной любовью, и они будут счастливы.
   Беспредельной любовью... О, идиот, трижды идиот!!!
   Граф мучительно застонал, стиснув кулаки.
   Перед глазами снова замелькали окровавленные прутья, послышался пронзительный свист и приглушенные, чавкающие звуки ударов, когда они влипали в разодранную до мяса плоть. А в ушах набатным звоном гремели слова проклятой кухарки: "я не монашка, мне мужик нужен..."
   Те же самые слова, которые сказала ему собственная красавица жена, прикрытая лишь разметавшейся гривой золотистых волос, когда она стояла на коленях над бездыханным телом любовника - прыщавого мальчишки секретаря...
  
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -Плотнее, ребята, плотнее! - скомандовал Гумар. - Хорошенько утрамбовывайте, не ленитесь.
   -Упаси боги, господин сотник, мы не ленимся! Просто плотнее некуда, дальше не идет...
   -Верю, но все-таки постарайтесь. Господин приказал, чтобы все поместилось, лично придет проверять!
   Ссылка на грозного графа подействовала должным образом. Стражники с удвоенным рвением, сопя от натуги, принялись утаптывать вязанки хвороста и охапки сухой соломы, вгоняя их глубже в ров. А если у них и возникали при этом не очень хорошие мысли, касающиеся "его сиятельства", то хватало ума держать их при себе.
   Сверху, с площадки сторожевой вышки, доносились заливистые рулады: там храпели два мертвецки пьяных человека, самым точным образом исполнившие строгий приказ дворецкого Ральфа...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Хольг щелкнул огнивом, и под маленьким бронзовым котелком, мгновенно занявшись, заплясали язычки пламени.
   Полезное дело - лучшее отвлечение от тягостных мыслей. Трижды прав был неизвестный мудрец, сказавший это! Кровавая муть, застилавшая взор, исчезла без следа. Десять минут назад он готов был с воем бросаться на стены, исходя лютой, не проходящей тоской и жгучей обидой, кощунственно проклиная богов за то, что вообще создали женский род, а теперь у него в голове только четкие прописи, выведенные аккуратными, мелкими буквами на пергаменте.
   Он помнил их наизусть, но все-таки держал пергамент под рукой.
   Недалеко от очага, на самом краю дубового стола, выстроились в ряд три мешочка, завязки которых он благоразумно ослабил: чтобы, когда придет черед, не тратить драгоценное время на распутывание узлов. А посреди столешницы возвышался огромный железный котел, самый крупный, который только отыскался в поварне для низших сословий.
   Надо будет велеть Ральфу, чтобы нанял другую кухарку... Нет, лучше повара-мужчину! Хватит с него баб, больше рисковать нельзя.
   Правда, если все пойдет так, как он задумал, то о риске можно даже не вспоминать. Хотя бы потому, что его в этой усадьбе больше не будет.
   Ведь Правители Империи живут во дворце...
   Граф заглянул в котелок. Студенистая масса грязновато - серого цвета, нагревшись, стала постепенно растекаться, становясь густой жидкостью. Еще немного, и последние желеобразные кусочки, потеряв форму, растаяли.
   Хольг торопливо перевернул песочные часы, стоявшие по левую руку, и принялся тщательно перемешивать содержимое котелка деревянной лопаткой.
   Основа зажигательной смеси должна быть очень горячей, но ее ни в коем случае нельзя доводить до кипения - так говорил его отцу непризнанный алхимик-самоучка, предложивший секрет своего изобретения, причем за весьма умеренную сумму. То есть, несколько пузырьков не страшны, но бурное кипение все испортит. Поэтому надо регулировать огонь и тщательно перемешивать основу...
   Отец внимательно слушал и записывал, не стесняясь переспрашивать и уточнять, а потом категорически потребовал, чтобы талантливый самородок продемонстрировал все в его присутствии. Ему не жаль денег, но он не желает покупать кота в мешке. Если демонстрация пройдет успешно - запрошенная сумма будет уплачена тотчас же, если нет - шарлатана и обманщика прогонят с позором, предварительно выдав ему вместо гонорара добрую порцию розог.
   Алхимик согласился: разумная предосторожность и бережливость идут только на пользу делу... А что касается угрозы телесного наказания, то благородному графу будет просто неловко вспоминать свои слова! Впрочем, он вполне понимает его сиятельство и никоим образом не в обиде, в Империи развелось столько бессовестных жуликов...
   Граф довольно сухо прервал излияния изобретателя и велел приступать к опыту. Тогдашний дворецкий, которого, как и его сына, звали Ральфом, видимо, был твердо убежден в позорном провале непризнанного "гения", поскольку сразу же приказал слугам нарезать пук длинных, гибких веток.
   Розги не понадобились: демонстрация прошла просто блестяще, пламя получилось даже сильнее, чем было обещано. Сияющий изобретатель покинул усадьбу с кошелем, туго набитым серебряными монетами, которые на его глазах тщательно отсчитал графский казначей. А следом за ним через некоторое время вышел доверенный человек отца...
   На следующий день он вернулся в усадьбу, принеся с собой кошель. Труп неизвестного бродяги, убитого хорошо рассчитанным ударом ножа в спину (лезвие, пройдя меж ребер, вошло точно в сердце), был подобран стражниками, отвезен на кладбище для бедняков и зарыт в общей могиле.
   Конечно же, отец взял грех на душу не ради денег: что значила горсть серебряных таларов для одного из первых богачей Империи! Просто изобретение действительно было важным, могло очень пригодиться... А из этого следовало: им должны владеть только графы Хольги, и больше никто. Если алхимик продал секрет им, где гарантия, что он от безденежья, или спьяну, или просто в силу испорченности человеческой натуры не нарушит слова и не предложит его кому-нибудь еще?
   Не лгут, не предают и не болтают лишнего только покойники.
   Вот и тех людей, которые рыли, крепили столбами-распорками и обшивали струганными досками потайной ход между графской опочивальней и маленьким уединенным домиком в сосновом лесу, недалеко за оградой усадьбы, постигла незавидная участь. Бедняги не успели даже толком порадоваться щедрой плате...
   Это не жестокость, это всего лишь разумная необходимость, - так объяснял ему отец. Всякое может случиться, не исключено, что придется бежать из захваченной врагами усадьбы, спасая свою жизнь... А если кто-то из землекопов и плотников проболтается - даже не по злому умыслу, просто из хвастовства или от невеликого ума, - секрет перестанет быть секретом, и тогда в роковой час тайный ход может привести не к спасению, а к верной гибели. Жизнь графа и будущего Правителя тысячекратно важнее жизней двух десятков простолюдинов.
   А те, кто ссылаются на Священную Книгу, где будто бы говорится, что все люди - дети божьи и равны перед ними, просто-напросто неверно толкуют святой текст...
   Последние крупинки мельчайшего светло-серого песка упали в нижнюю емкость часов. Хольг торопливо схватил ближайший к нему мешочек, сорвал завязку.
   "Содержимое его надо высыпать помалу, тонкой струйкой, ни в коем разе не быстро, и при сильном перемешивании, дабы избежать бурного кипения и разбрызгивания; в идеале - чем дольше, тем лучше, но оное недостижимо, поэтому можно ограничиться двумя оборотами часов"...
   Граф снова перевернул часы и уверенными, точно рассчитанными движениями опытного человека стал высыпать содержимое мешочка в котелок, держа наготове деревянную лопатку.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Правитель Ригун инстинктивно дернул головой, заморгал, с трудом подавив желание разразиться бранью и швырнуть опустевший кубок прямо в голову лейб-медику: настолько мерзкий привкус был у микстуры, только что поднесенной им.
   -Святые угодники! Какая...
   -Понимаю вас, пресветлый Правитель! - торопливо вмешался лейб-медик. - Я сам пробовал через силу, чуть не вытошнило. Увы, то, что полезно, не всегда приятно... Это хорошее средство, оно должно помочь.
   -Вы уверены? - все еще сердито морщась, спросил Ригун.
   Лейб-медик развел руками:
   -Пресветлый Правитель, полностью уверены в чем-либо только боги! А я - всего лишь человек. Могу только повторить: это хорошее, сильное средство, и если пресветлый Правитель еще раз примет его этим вечером, а затем прикажет, чтобы его августейшая супруга явилась в опочивальню...
   -Прикажет, прикажет... То есть, прикажу! - заторопился Ригун.
   -Прекрасно! Вот увидите, все будет в порядке, пресветлый Правитель.
   Лейб-медик, поклонившись, принял из рук Ригуна пустой кубок и направился к выходу.
   Уже на пороге, обернувшись, он добавил:
   -По крайней мере, я надеюсь, что все будет в порядке...
   Голос его прозвучал вроде бы спокойно, уверенно. Однако тревога, терзавшая Ригуна, и только-только утихшая, тут же снова властно напомнила о себе.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Только глупцы или неопытные мальчишки думают, будто предводитель всегда должен быть во главе отряда.
   Никто не спорит, иной раз такая необходимость может возникнуть. И вот тогда, несмотря на опасность, вожак просто обязан первым броситься в смертельную схватку, увлекая за собой своих людей.
   Но во всех других случаях место вожака - сзади. Потому, что он отвечает не только за себя, а за всю шайку. Он не имеет права подвергать ненужному риску свою жизнь.
   Вот и теперь Барон замыкал шеренгу разбойников, бесшумно скользившую по лесной тропе. Перед ним, еле различимая в кромешной тьме, шла Малютка.
   Был самый глухой час ночи, но для людей с их опытом довольно было света, исходящего от звезд, чтобы не сбиться с нужного направления. К тому же, их вел человек, знавший в окрестных лесах каждую тропку, каждый ручеек и каждое мало-мальски приметное местечко.
   Правильно говорят, что самый лучший лесник получается из браконьера. Но столь же верно и обратное утверждение: самый лучший браконьер выходит из бывшего лесника...
   Человек по прозвищу Одноглазый как раз и носил куртку зеленого сукна и шляпу с соколиным пером - форменную одежду лесничих - и был вполне доволен своей судьбой, до того дня, когда на его лесную заимку наткнулась компания заблудившихся на охоте дворян. Что уж там померещилось их предводителю, теперь не узнать. То ли лесничий, объясняя дорогу, говорил недостаточно вежливо, то ли смотрел без должного почтения, подобающего людям низких сословий... Может, и вовсе осмелился спросить, имеют ли право господа охотиться в лесу, принадлежавшему Правителю...
   Как бы там ни было, получив нужные разъяснения и тронув коня, благородный дворянин на прощание наградил непочтительного плебея не мелкой монетой, а добрым ударом охотничьего арапника. А уж специально ли примерился так, что кончик арапника с вплетенным кусочком свинца хлестнул прямо по глазу, или на то была воля богов, отчего-то прогневавшихся на лесничего, известно только этим самым богам.
   Будь окривевший лесничий умнее и смиреннее, он вспомнил бы пословицу о бессмысленности драки с силачом и тяжбы с богачом. А потом, остыв и здраво обдумав произошедшее, утешился бы мыслью, что второй-то глаз остался целехоньким! Но лесничий вместо этого подал жалобу на высочайшее имя, утверждая, что хоть он и неблагородного происхождения, но все-таки состоит на государственной службе, и, следовательно, в его лице было нанесено оскорбление всем устоям Империи, а это не должно остаться безнаказанным.
   Правитель Ригун, рассмотрев жалобу, пришел к такому же выводу, велел отыскать не в меру горячего дворянина, каковым оказался молодой рыцарь Вайс, и присудил его к крупному штрафу, половина которого причиталась казне, а другая половина - пострадавшему.
   Через неделю, вернувшись вечером на заимку после суточного объезда, лесничий обнаружил, что от нее остались одни обугленные головешки, а жена с дочерью бесследно исчезли.
   Повторная жалоба, поданная Правителю, ни к чему не привела. Правда, Ригун приказал произвести следствие, но ни женщину, ни девочку отыскать не удалось, они как в воду канули, а рыцарь клялся всеми святыми, что никоим образом не причастен к трагедии на заимке. Он и так уже пострадал, пришлось предстать перед судом Правителя и платить штраф, зачем ему лишние неприятности! Да, может быть, он чересчур усердно проклинал лесничего, из-за которого перенес столько позора и унижений, и нельзя исключить, что кто-то из его друзей, или из друзей его друзей принял слишком близко к сердцу его обиду, и, не посоветовавшись с ним, по собственной инициативе решил наказать дерзкого... Кто именно? Боги ведают, у него столько друзей, со счету можно сбиться...
   Одноглазый лесничий, постаревший за эти дни на добрый десяток лет, не выдержав, назвал рыцаря бесстыдным лжецом и поклялся жестоко отомстить, после чего был немедленно уволен со службы. Так гласил закон Правителя Норманна: люди низших сословий не смеют безнаказанно оскорблять высших, а уж тем более, угрожать им.
   Вскоре бывший лесничий прибился к его шайке, быстро освоился, и горе было любому благородному человеку, оказавшемуся в их власти. Само слово "дворянин" действовало на Одноглазого магическим образом. Обычно молчаливый, замкнутый, даже угрюмый, в эти минуты он полностью преображался, становился разговорчивым и веселым, сполна наслаждаясь страданиями и паническим ужасом пленника.
   Тут его могла заткнуть за пояс только Малютка...
   Барон недовольно поморщился. Чертовка, выманила-таки обещание, теперь отступать некуда! Если боги не будут милостивы к тому чернобородому стражнику, его ожидает очень нелегкая смерть... Ну, кто тянул дурака за язык?! Прошелся бы по Малюткиной матушке, по прочим предкам женского пола, и получил бы быструю милосердную кончину: нож в горло или под ребро... Так нет же, понадобилось орать: "Шлюха бесстыжая!"
   Хотя, конечно, откуда он мог знать, что это - единственное слово, мгновенно приводящее Малютку в бешенство...
   Вот и Вайс не знал об этом. На свое же счастье!
   Тропа пошла вверх, а непроглядная чернота, обступившая их со всех сторон, впереди стала чуть-чуть светлее, как всегда бывает, если подходишь вплотную к опушке ночного леса. Это могло означать только одно: они начали подниматься по склону оврага, за которым располагалась усадьба Хольга.
   Он знал, что Одноглазый не сбился бы с пути, что рано или поздно это бы случилось, более того - страстно этого желал, но во рту все-таки пересохло, и озноб пробежал по спине. Накопившееся нервное напряжение не может пройти бесследно...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Хольг, покрепче стиснув железную лапку-прихватку, снял котелок с огня и отставил в сторону.
   Горячая смесь выглядела именно так, какой ей следовало быть. Теперь оставалось провести последнее испытание. Или, как много лет назад витиевато выразился покойный алхимик, сделать "контрольную пробу".
   Граф снял с крючка ковшик на длинной рукояти, зачерпнул им масло из большого котла и осторожно, тонкой струйкой вылил в отдельную железную посудину, стараясь, чтобы уровень жидкости пришелся вровень с процарапанной риской.
   "Небольшая ошибка не страшна, но все же лучше, если указанные пропорции будут строго соблюдены, ибо алхимия - точная наука и не терпит легкомыслия и небрежности..."
   Он добавил в посудину совсем небольшое, но тоже тщательно отмеренное количество только что сваренной смеси, тщательно перемешал деревянной лопаточкой - уже другой, крохотной. Отбросил лопаточку, быстро взял длинную тонкую лучину, зажал ее прихваткой и сунул кончик лучины в огонь. Дождался, когда на нем распустится язычок пламени, торопливо произнес в уме самую краткую молитву и прикоснулся горящей лучиной к "контрольной пробе", постаравшись, чтобы рука находилась сбоку и как можно дальше от железной посудины.
   Сноп ослепительно яркого, пышущего нестерпимым жаром огня с громким гулом и треском взвился к потолку лаборатории.
   Хольг, испустив ликующий вопль, захохотал, потрясая кулаками и приплясывая на месте. Сейчас он походил на сумасшедшего алхимика, решившего, что отыскал наконец-то секрет философского камня...
   Потом, опомнившись, граф торопливо вылил всю сваренную смесь в огромный железный котел, возвышавшийся на столе, и тут же начал работать большой деревянной лопаткой.
   "Если сразу же не начать интенсивное перемешивание, то масляная основа плохо примет смесь, однородности добиться не удастся, а это заметно повлияет на силу пламени, естественно, в худшую сторону..."
   Через пару минут вспотевший граф, придирчиво оглядев результаты своего труда, мог бы поклясться: требуемая однородность достигнута. Он отложил лопатку, спрятал в ящик стола пергамент и, отодвинув засов, вышел на крыльцо лаборатории с зажженным масляным фонарем.
   Ночная свежесть приятно холодила взмокший лоб.
   Хольг поднял руку и, нащупав крюк, повесил фонарь на столб около входа.
   Это был сигнал Ральфу, что господин немедленно вызывает его к себе.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   -Ты обещал, что это будет совсем недолго! Максимум два месяца... И что же?!
   -Обстоятельства изменились, дорогая. Нужно потерпеть еще немного.
   -Сколько?
   -Не знаю. Не хочу лгать тебе.
   -Ты уже солгал, когда говорил про два месяца! Они превратились в целых шесть!
   -Ты же знаешь, это в интересах дела...
   -Знаю. Но мне от этого не легче!
   -Я понимаю...
   -Вот как? Понимаешь? - голос женщины нервно завибрировал, и он насторожился, безошибочно определив, что Гемма на грани истерики, это случалось с ней крайне редко, но если уж на нее накатывало, то успокаивалась она очень нескоро. - Ты уверен, что можешь это понять?! Да разве вы, мужчины, способны...
   Она на секунду умолкла, переводя дыхание. Потом грянула буря:
   -Ни один мужик не поймет, что значит терпеть прикосновения слизняка, которого ненавидишь! Раздвигать перед ним ноги, изображая бешеную страсть! Шептать ласковые слова, прикидываться, будто он возбуждает меня до безумия! А самой думать: чтобы ты провалился, проклятый, чтобы тебя паралич разбил! И это уже длится полгода, слышишь, целых полгода!!!
   Джервис был слишком умен и опытен, чтобы начать утешать ее. Он понимал: это все равно, что пытаться затушить огонь маслом.
   Надо просто подождать. Помолчать и подождать. Даже самое сильное пламя иссякнет, когда закончится растопка...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Лес остался позади, сменившись редким кустарником, потом перед ними возникла живая изгородь, за которой чернела высокая стена.
   Одноглазый не сбился с пути, вывел их прямо куда нужно. Последний участок люди Барона преодолели ползком, чтобы не попасться на глаза караульным. Теперь они притаились за изгородью, и тем из них, кто решился осторожно раздвинуть ветки кустов, были видны ворота, защищенные частыми рядами туго натянутой проволоки.
   Малютка просто дрожала от возбуждения, Барон отчетливо слышал ее прерывистое, нервное дыхание, и еще раз пожалел, что взял с собой. Надо было приказать ей остаться в лагере.
   Впрочем, приказать-то он мог, а вот послушалась бы она, это другой вопрос! Уж если что приходило Малютке в голову, переубедить ее было невозможно. Она поступала по-своему, с истинно женским упрямством, не задумываясь о последствиях...
   Стражник, оскорбивший ее, должен быть захвачен живым - и точка. Никому другому она это не передоверит и пойдет на дело вместе со всеми.
   Разве что оглушить ее, или крепко связать... Но это уже из области сказок.
   Да, рыцарю Вайсу невероятно повезло...
   Малютка тогда только прибилась к шайке и еще не успела стать любовницей главаря. Говоря откровенно, он и сам не мог понять, зачем принял ее. Наверное, просто от удивления: не каждый день к разбойникам просятся графские дочки! Получается, эта глупышка в самом деле влюбилась в него без памяти, потеряла голову, раз решилась сбежать, порвав с семьей! Но он-то тут совершенно не при чем, он при встречах не давал ей никаких надежд, не допускал никаких двусмысленных намеков. И уж точно не питал к ней нежных чувств, ни раньше, ни теперь: она выглядела недоразвитым подростком, а у него к тому времени был весьма солидный опыт в амурных делах, причем с самыми что ни на есть созревшими дамочками, в расцвете женской силы и красоты. По сравнению с ними хрупкая узкобедрая Малютка выглядела, как невзрачный полевой цветок на фоне пышной розы.
   Красивая, хорошо развитая грудь - это прекрасно, но к ней должны прилагаться такие же красивые бедра и все прочее, что радует мужской взгляд...
   Родственники Вайса согласились уплатить выкуп за его освобождение, естественно, не подозревая, что это ему не поможет: шайка приняла горе Одноглазого близко к сердцу, как свое собственное. В виновности рыцаря никто не сомневался, а его ли люди жгли заимку, убивали жену и дочку и прятали их трупы, или наемники - это уже мелочи, не меняющие сути дела.
   Но родственники выставили категорическое условие: перед тем, как они отдадут деньги, их доверенный человек должен увидеть Вайса живым и невредимым. Что же, это было весьма разумное требование, против него никто не возражал... Главное - получить выкуп, ради этого Одноглазый потерпит лишнюю пару суток! Тем сладостнее потом будет его месть, когда он доберется до рыцаря.
   Кто же знал, что чертову Малютку так бесит это самое слово!
   Он только-только прилег отдохнуть после обеда, едва успел сомкнуть глаза, как снаружи вдруг раздались громкие крики и ругань. Барон вскочил, будто вздернутый могучей рукой, схватил лежащий у изголовья меч и вылетел из своего угла пещеры, занавешенного суконным пологом, ничего еще не понимая, но уже охваченный недобрым предчувствием... И, выбежав со всех ног на поляну, растолкав сгрудившихся разбойников, закрывавших ему обзор, с первого же взгляда понял: предчувствие, увы, не обмануло, выкуп за Вайса растаял в туманной дали.
   Рыцарь, лежа на спине, сдавленно хрипел и судорожно дергался, инстинктивно царапая землю связанными руками, закатившиеся глаза быстро стекленели. Жизнь уходила из него вместе с последними ударами сердца, выталкивающими кровь из распоротых сонных артерий.
   Трюкач и Одноглазый крепко держали растрепанную, злую Малютку. На ее правой скуле быстро темнел, наливаясь лиловой густотой, синяк: кто-то приложил от души, не пожалев девичьего личика.
   Если бы пленника зарезал мужчина - он смахнул бы ему голову, не задумываясь. Но виновницей оказалась девчонка! И это было так неожиданно, так потрясло его, Барона, что рука, уже потянувшая меч из ножен, замерла.
   -Зачем?!! - прорычал он одно-единственное слово, придя в себя.
   Девчонка гордо вскинула голову. Ее глаза горели яростным, испепеляющим огнем.
   -Этот хам назвал меня шлюхой! А я...
   Многоголосый возмущенный рев тут же заглушил ее слова. Разбойники были вне себя от бешенства: из-за такой чепухи лишить их честно заработанных денег!
   Он мог выхватить меч и зарубить ее на месте. Мог властно указать пальцем сначала на нее, потом на подходящую крепкую ветку, и через пару минут она повисла бы, корчась в муках удушья. В конце концов, мог повернуться и уйти в пещеру, равнодушно бросив: "Делайте с ней, что хотите!"
   Вот этот вариант понравился бы его людям больше всего, можно не сомневаться...
   Вместо этого он, клокоча от ярости, не мигая, уставился ей в глаза. Немного нашлось бы храбрецов, выдержавших этот взгляд.
   Она выдержала. И в эти секунды, показавшиеся вечностью, он увидел и прочел в ее глазах очень многое, то, чего никогда не доводилось видеть прежде, чем не могли похвастаться даже обладательницы восхитительно пышных бедер и божественно красивых попок...
   И в душе что-то дрогнуло, перевернулось.
   Он повелительным жестом приказал Трюкачу и Одноглазому отпустить девушку, взял ее за руку и повел в свое убежище, чувствуя, как с каждым шагом его все сильнее охватывает жгучее, внезапно вспыхнувшее желание.
   Разбойники, остолбенев, застыли на месте.
   Вайс, еще раз судорожно дернувшись, затих. До него долетел последний, чуть слышный хрип...
   Это было недавно, меньше года назад. А кажется, будто прошла целая вечность...
   Барон усилием воли прогнал воспоминания, нахлынувшие в самый неподходящий момент. Он оглядел своих людей, прильнувших к земле за изгородью, потом напряг слух.
   Где-то совсем недалеко в кустах переливчато зачирикала пичужка.
   И почти сразу ее пение перекрыл донесшийся со стороны караульной вышки звук, самый красивый и замечательный в мире: мощный, здоровый храп крепко спящего человека. В унисон ему, подхватывая и дополняя, раздался второй, еще более благозвучный...
   Барону приходилось слушать игру музыкантов-виртуозов, заставлявших плакать от восторга даже самых черствых и равнодушных людей. Но никакая музыка не казалась ему столь восхитительной, как этот дуэт, которому оставалось звучать считанные минуты.
   Ни один лицедей, сколь бы талантлив он ни был, не смог бы воспроизвести такую точную имитацию храпа. Эти люди действительно спали, крепко и беспробудно. Спали, находясь на посту и зная, что за столь вопиющее нарушение правил караульной службы в мирное время полагается жестокая порка, а в военное - смерть.
   Значит, старина Трюкач, дай боги ему здоровья и прямую дорогу в рай, не подвел. Сонное зелье попало по назначению, путь в усадьбу Хольга был открыт.
   Он всем сердцем надеялся на это, и все-таки не смог сдержать нервной дрожи. Руки и ноги предательски ослабли, на глаза навернулись слезы. Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя, и отбросить сразу две несвоевременные мысли.
   Одна из них звучала так: "Теперь я - Пятый!"
   У него хватило ума обуздать преждевременное ликование. Сначала нужно довести дело до конца.
   Вторая же взывала к остаткам благородства и великодушия: "Может, все-таки не убивать Трюкача..."
   Но он быстро опомнился. Все решено, раз и навсегда. Когда на кону такие ставки, ни жалости, ни благородству нет места.
   В стае может быть только один вожак, иначе это не стая, а стадо...
   Барон махнул рукой, подавая знак разбойникам, и первым перескочил через изгородь.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Джервис осторожно, стараясь не разбудить, вытянул затекшую руку из-под головы спящей женщины. Гемма слабо охнула, пробормотала что-то неразборчивое, а потом вскоре снова раздалось легкое похрапывание.
   Он невольно улыбнулся, глядя на нее с любовью и снисходительной жалостью. Как она бушевала совсем недавно, упрекая его в черствости, себялюбии, лживости, непорядочности, равнодушии, безразличии, неспособности понять тонкую женскую натуру и еще во многих других прегрешениях! И даже в том, что он не оправдывается, не возмущается, не жалеет ее, а специально молчит, чтобы еще больше разозлить и уязвить, то есть, ведет себя, как стопроцентный мужчина - это слово она буквально выдавила с усилием, произнеся его так, будто речь шла о чем-то неописуемо мерзком и гадком.
   Дождавшись, когда Гемма окончательно выдохнется и умолкнет, испепеляя его яростным взглядом, он ласково улыбнулся и спокойно, уверенно произнес:
   -Все сказала? А теперь послушай меня. Ты и права, и неправа одновременно...
   Он говорил с безупречной вежливостью, не повышая голоса, не срываясь на крик, не прибегая к упрекам:
   -Ты жалуешься, что устала притворяться, что тебе противно спать с ним. Любой нормальной женщине было бы противно! Но ты знала, что без этого не обойтись? Знала, и все-таки дала согласие. Тебя кто-нибудь заставлял, прибегал к угрозам, или, не дай боги, к насилию? Нет, ты пошла на это добровольно. Потому, что этого требовали наши общие интересы. В конце концов, лейб-медик не такой уж уродливый, еще не старый, не страдает постыдной болезнью... А ты думаешь, мне легко притворяться, с утра до ночи изображая скромного трактирщика? Легко выносить пьяные вопли и непристойные шуточки, вдыхать запах подгорелого бараньего жира, от которого меня просто мутит? Улыбаться всякому пьяному ничтожеству, терпеть брань: "Эй, Джервис, толстый боров, мать твою так-то и так-то, куда ты пропал с моим заказом, чтобы тебе лопнуть!" Одно мое слово - и эта мразь, оскорбившая меня, ползала бы в ногах, целуя башмаки и умоляя о прощении... А нельзя! Понимаешь, нельзя, наше время еще не пришло. Вот и терплю, стиснув зубы...
   Его взгляд внезапно посуровел, в голосе зазвучали металлические нотки:
   -Я, глава Семейства, терплю, а ты, значит, терпеть не можешь?! Да что ты о себе возомнила?!
   Гемма испуганно вздрогнула, и он тут же, сбавив тон, ласково привлек ее к себе:
   -Понимаю, девочка, ты просто устала... Прошу тебя, продержись еще немного! Ради меня, ради нашего дела.
   Она долго плакала, уткнувшись мокрым лицом в его плечо, потом позволила себя успокоить, поначалу принимая его ласки с равнодушным, все еще обиженным видом, но вскоре позабыв и про обиду, и про равнодушие...
   Честно говоря, ради экономии времени он охотно ограничился бы нежными поглаживаниями и такими же нашептываниями на ушко, но попробуй-ка, объясни это молодой и пылкой женщине, только-только разогревшейся и вошедшей в охоту! Волей-неволей пришлось совершить и все остальное, дабы не оконфузиться и не нанести ущерба своей репутации.
   Никогда еще близость с женщиной не давалась с таким трудом, не отнимала столько сил! Конечно, его молодые годы остались далеко позади, но дело не только в этом, уж ему-то лейб-медик готовит правильные снадобья. Просто он ни на секунду не мог забыть, что именно сейчас, в ближайшие часы, должно решиться если не все, то очень многое. Именно сейчас присутствие Геммы, которой нельзя было рассказать правду, перед которой требовалось таиться, скрывая страшное волнение, было столь же нужно ему, как пресловутое пятое колесо телеге.
   Говоря откровенно, она выбрала самое неудачное время, чтобы явиться к нему и уж тем более, устраивать сцены...
   Разумеется, она не знала и не могла знать этого... Но почему-то ни одна женщина никогда не подумает о том, что являться к мужчине без предупреждения, мягко говоря, не совсем правильно, что ее неожиданный приход может помешать, нарушить его планы.
   А если даже и подумает - можно смело биться о заклад, что это не остановит ее и не смутит ни в малейшей степени...
   Если же она вне себя, если ее распирает от праведного гнева и должна разразиться буря, - какие, к демонам, у мужчины вообще могут быть планы! У него только одна-единственная святая обязанность: послужить громоотводом, стоически перенеся водопады слез и разящие молнии упреков...
   И едва ли в подобную минуту найдется мужчина, который рискнет сказать: "Извини, дорогая, но мне некогда, у меня очень важные дела, ты не могла бы прийти в другой раз?" Поскольку при одном взгляде на нежное огнедышащее создание, внезапно возникшее на пороге, ему станет совершенно ясно: если он произнесет такие слова, одним богам ведомо, чем все закончится. Хорошо, если просто страшным скандалом, а может дойти и до кровоточащих царапин на лице, и даже до разбитой головы - если разъяренной дамочке подвернется под руку ваза или канделябр...
   О, святые угодники, какой болван додумался назвать женщин слабым полом?!
   Джервис, сокрушенно покачав головой, подошел к окну, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить Гемму.
   Заунывный крик стражника, в шестой раз за ночь извещавший жителей квартала, что их сон охраняют, раздался буквально несколько минут назад. До рассвета оставалось меньше двух часов. Соответственно, ровно столько же времени было и у Барона, чтобы осуществить свой план...
   Если, дай боги, ему улыбнется удача, это будет просто грандиозный, неслыханный успех! Какая жалость, что такой умный, незаурядный человек должен умереть...
   Может быть, все-таки...
   Джервис досадливо поморщился. Он был очень недоволен собой.
   Сентиментальность здесь неуместна, все уже обдумано и решено. Когда на кону судьба не только его Семейства, но и всей Империи, жизнь одного человека, даже самого умного и незаурядного, стоит не дороже медного ронга.
   Барон - всего лишь блестящий актер, и не более того. Он сыграет свою роль, насладится заслуженными овациями, а потом его уберут со сцены...
   Потому, что так требует сценарий, написанный им, Джервисом.
   Потому, что судьбой всех актеров без исключения, и любимцев публики, и скромных статистов, распоряжается хозяин труппы. Невидимый и всемогущий.
   Такой, как он, глава Первого Семейства, играющий роль скромного, ничем не примечательного трактирщика, у которого не хватает денег даже на патент торговца второй гильдии...
   Милостивые боги!!!
   Он ждал этого момента, надеялся и верил, что он наступит, но все-таки волосы шевельнулись на голове, и сердце сначала замерло, а потом забилось с удвоенной силой и частотой.
   В той стороне, где была усадьба Хольга, занималось зарево пожара.
   Джервис торопливо распахнул окно, высунулся в ночную темноту, придерживаясь руками за подоконник.
   Высокие, пляшущие языки огня вздымались к небу. Даже издали было видно, что пожар охватил большую территорию.
   Глава Первого Семейства еле сдержал громкий, ликующий крик, так и рвавшийся из груди. Молодец, Барон! Умница!! Гений!!!
   Он устроит так, чтобы тело Барона, в нарушение всех писанных и неписанных правил, не зарыли где-то на безлюдной пустоши, тайком, как исстари обходились с трупами особо опасных преступников, а отдали родственникам для погребения, и закажет самую пышную панихиду по нему. Не пожалеет денег на лучший гроб из самого редкого и дорогого дерева. Распорядится, чтобы на всем пути от храма, где будут отпевать новопреставленного раба божьего, до вырытой могилы, разбрасывали охапки самых красивых цветов...
   Только, само собой, все это будет сделано не от его имени.
   Альфар сказал истинную правду: нельзя допустить даже намека на то, какую роль в смерти Хольга сыграли Четыре Семейства...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Люди Барона старались резать проволоку как можно осторожнее, но она все-таки лопалась с таким громким, дребезжащим звоном, что если бы караульные не были сморены сонным зельем, а просто уснули, они непременно бы пробудились.
   Но не было ни яростных окриков, ни шума поднимаемой тревоги, лишь по-прежнему звучал громкий, рокочущий храп двух ничего не подозревавших людей, съевших добрую порцию горячей похлебки с приправой, не предусмотренной никакими рецептами...
   Последняя колючая струна, лопнув с особенно пронзительным и жалобным визгом, бессильно упала вниз, и ее сразу же оттащили в сторону, освобождая проход. Кто-то в темноте громко охнул, видимо, поранив руку об острые, как бритва, шипы, и, не сдержавшись, высказал все, что думает об этой самой проволоке и о человеке, который ее придумал.
   При иных обстоятельствах Барон подозвал бы к себе болтуна и без лишних слов врезал бы ему по зубам, чтобы напомнить о выдержке и дисциплине. Но сейчас он даже не взглянул на него, потому, что с другой стороны ворот послышался тихий свист, а затем - приглушенный лязг и скрежет: кто-то пытался вынуть из железных гнезд тяжелый дубовый брус.
   Этим человеком мог быть только Трюкач.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Граф стоял на верхней ступени невысокой лестницы, ведущей от аллеи к главному входу в дом. Он был облачен в легкий, но надежный панцирь, украшенный изящной чеканкой - подарок торгового старшины Кольруда, сработанный лучшими мастерами-оружейниками Эсаны. Увы, несмотря на все старания собственных мастеров, отечественные панцири были тяжелее и грубее с виду. Они с грехом пополам могли устроить небогатого эсквайра или рыцаря, вынужденного экономить на всем, чтобы обзавестись полным комплектом доспехов, но не такого человека, как Хольг.
   Зато кольчуги у имперских оружейников получались очень хорошие - легкие, прочные и удобные...
   Поверх панциря, чтобы не замерзнуть, граф надел плащ, подбитый волчьим мехом, капюшон которого надвинул на голову. Шлем, тоже эсанской работы, был пристегнут к поясу: Хольг собирался надеть его в самый последний момент, когда злодеи уже войдут в усадьбу.
   Собственно говоря, в доспехах не было особой нужды: граф вовсе не собирался лично вступать в схватку с разбойниками, отщепенцами и отбросами общества. Это не господское дело, любой потомственный дворянин опозорил бы и себя, и свое родовое имя, скрестив меч с подобными прохвостами, на то есть стражники. Но и у стражников, благодаря его плану, дело не дойдет до рукопашной. Хольг надел панцирь только из разумной предосторожности, на тот случай, если у кого-то из разбойников окажется метательное оружие: праща, лук или арбалет.
   Послышались легкие, осторожные шаги: к графу приблизился новый сотник.
   -Все сделано, как я приказал? - спросил Хольг.
   -Все, ваше сиятельство.
   -Арбалетчики и лучники?
   -Заняли позиции, ваше сиятельство.
   -И на вышке тоже?
   -Конечно, ваше сиятельство. Там, правда, места почти не осталось, из-за тех двух, ну да ничего, потерпят...
   -Вы их предупредили, чтобы лежали тихо, как мыши?
   -Предупредил, ваше сиятельство.
   -Ну, что же... О боги, поскорее бы все закончилось!
   Гумар, почуяв возбужденное волнение господина, тихо сказал:
   -Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Придут, окаянные, никуда не денутся! Сердцем чую, что придут. Дожидаются, чтобы порошок подействовал наверняка.
   -Как мой сын? - таким же тихим голосом спросил Хольг.
   -Спит, ваше сиятельство. Ваш секретарь сидит у его изголовья.
   Граф усмехнулся, вспомнив веселую сцену, разыгравшуюся несколько часов назад.
   Секретарь Робер безумно любил рыцарские романы, поглощая их в неимоверных количествах, поэтому порой не в силах был отличить житейскую реальность от книжной фантазии. Слушая графа, бедняга отчего-то решил, что господин намерен лично сойтись в поединке с главарем шайки злодеев, дерзнувшей посягнуть на усадьбу, а ему, Роберу, отведет почетную роль второго участника: должен же быть у разбойничьего вожака свой собственный секретарь, или, в крайнем случае, помощник! Бледный, трясущийся человечек чуть ли не на коленях умолял освободить его от столь высокой чести, поскольку он никогда не держал в руках никакого оружия, кроме ножичка для очинки перьев, да к тому же миролюбив и с детства не выносит вида крови. Хольг сначала нахмурился, не сразу поняв, в чем причина странного поведения секретаря, а потом, разобравшись, смеялся до слез и заверил, что вовсе не хочет подвергать утонченную натуру Робера такому суровому испытанию, для него есть задание по силам.
   Само собой, мальчика не станут будить. Зрелище, которое разыграется во дворе усадьбы, не для детских глаз...
   Ночную тишину нарушал только храп мертвецки пьяных слуг, хоть и приглушенный изрядным расстоянием, но звучащий вполне разборчиво. Больше не раздавалось никаких посторонних звуков: не было слышно ни шороха, ни лязга оружия, ни самого тихого разговора. Граф, несмотря на охватившую его нервную дрожь, одобрительно улыбнулся.
   Всегда приятно, когда твои приказы исполняются с такой безукоризненной точностью и аккуратностью. А по какой причине, то ли из-за сознательности и дисциплины, то ли потому, что гнев господина пугает людей больше, чем предстоящая схватка с разбойниками, это уже несущественно...
   Издалека снова донесся протяжный, чуть слышный крик караульного стражника: "Спите спокойно, добрые люди, ваш сон охраняют!" Четыре часа пополуночи.
   Едва он успел подумать об этом, как от ворот донесся негромкий свист.
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Вход в усадьбу открывался медленно, словно с неохотой. Хорошо смазанные петли почти не скрипели, но все-таки он инстинктивно напрягся, ожидая резкого окрика с караульной вышки.
   Точь-в-точь, как пару минут назад, когда его люди резали проволочное заграждение.
   И снова окрика не последовало. Вместо него продолжал звучать благословенный двухголосый храп.
   Этим стражникам повезло, они ничего не узнают и не почувствуют. Смерть во сне - божья милость.
   И другим стражникам тоже повезло. Всем, кроме того, чернобородого... Может, все-таки шепнуть на ухо Одноглазому, чтобы и его тоже... будто бы впопыхах, в темноте... Конечно, Малютка будет вне себя от бешенства, но не всегда же ей потакать!
   Впрочем, это немного подождет, сейчас надо решить самый неотложный вопрос...
   Трюкач, распахнув тяжелые створки, вышел им навстречу.
   -Где вас демоны носили, ребята? - ухмыляясь, веселым, звенящим от нервного напряжения голосом спросил он. - Уж думал, не придете!
   Разбойники хорошо помнили строжайший приказ о соблюдении тишины, но сдержаться было просто немыслимо. К счастью, все обошлось нестройным и довольно тихим гулом, в котором смешались самые разные чувства: от радостного одобрения до обожания, граничащего с религиозным экстазом.
   Восторженно завизжала - слава богам, вполголоса - даже Малютка. И Барон сразу загасил слабенький, едва заметный огонек сомнения и жалости, снова затеплившийся в груди.
   Трюкач сыграл свою роль, и теперь должен уйти со сцены. В стае может быть только один вожак. И его самка должна принадлежать только ему - и на деле, и в мыслях.
   Иначе это не стая.
   Сердитым шепотом он потребовал порядка, дождался тишины и приказал, сопроводив свою команду повелительным жестом:
   -Начинайте!
   Три десятка людей, сорвавшись с места, быстро устремились в проход. Трюкач почему-то задержался рядом с ним, но это было только к лучшему...
   -А ты чего ждешь? - с притворной строгостью прошипел Барон Малютке.
   Она удивленно взглянула на него, но, не споря, последовала за другими.
   -Ну, вот... - вздохнул Барон, когда последний бегущий миновал его, и у ворот остались только они с Трюкачом. - Прости!
   Это слово еще не успело сорваться с губ, когда распрямившаяся рука направила острие кинжала в нужную точку.
   Он не оплошал, удар был хорошо рассчитан.
   Но отточенное лезвие встретило не живую плоть, а твердую преграду.
   Раздался металлический лязг. Трюкач качнулся, и его лицо исказилось - но не в предсмертной агонии, а от испуга и лютого бешенства.
   И в следующую секунду, с яростным криком: "Сукин сын!" он ударом ноги с такой силой отшвырнул остолбеневшего, растерянного Барона, что главарь шайки, влетев в открытые ворота, не удержал равновесие и покатился по земле.
   Наверху, на сторожевой площадке, что-то громко щелкнуло, и вспыхнул факел. Барон, поднимаясь на ноги, отчетливо разглядел двух стражников, вовсе не похожих на людей, чудом стряхнувших сонное оцепенение.
   Они стояли, выпрямившись во весь рост, и выглядели вполне бодрствующими, а двухголосый заливистый храп продолжал звучать по-прежнему.
   В первую секунду Барону показалось, что он сходит с ума, но злорадная ухмылка Трюкача, стоявшего по ту сторону ворот, объяснила все без слов, с беспощадной ясностью...
   Он со всей своей шайкой угодил в западню.
   В следующее мгновение факел, описав дугу, полетел к подножию вышки, и тотчас исчез в ревущем огне, который взметнулся вверх невероятно жарким и мощным столбом, перекрыв спасительный выход.
   Почти сразу у самой стены усадьбы, справа и слева от ворот, тоже вспыхнуло пламя. Оно побежало длинными трепещущими лентами по обе стороны аллеи, осветив людей в белых налобных повязках - растерянных, застигнутых врасплох, сбившихся в кучу перед внезапно открывшимся препятствием...
   Через считанные секунды гигантский замкнутый четырехугольник бушующего огня превратил ночь в день.
   А потом засвистели стрелы...
  
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
  
   Глубокий ров, вырытый графскими стражниками и слугами, тянулся вдоль границ прямоугольного участка, длиной в шестьдесят шагов и шириной в тридцать, размеченного таким образом, чтобы одной из его меньших сторон служила стена усадьбы. Извлеченную землю насыпали так, что сразу за рвом образовался невысокий, но довольно крутой вал. Затем по всей длине гребня вала вкопали заостренные колья, доходившие до груди рослому человеку.
   За воротами, на весь их проем, также выкопали широкую и глубокую канаву.
   В обычных условиях эта работа заняла бы не меньше двух суток, но люди графа, подгоняемые хорошо дополняющими друг друга стимулами: ненавистью к разбойникам, страхом перед господином и ожиданием обещанной награды - управились с ней за двенадцать часов. Потом, немного передохнув, они принялись заполнять ров и канаву, забивая их вперемешку охапками сухой соломы и вязанками хвороста. К двум часам пополуночи и с этим делом было покончено, после чего растопку полили горючей смесью, лично изготовленной Хольгом. Графскому повару оставалось только оплакивать свое лучшее оливковое масло, безжалостно конфискованное по приказу его сиятельства и пошедшее на приготовление основы...
   Почти четверть смеси ушла на ту самую канаву перед воротами, поскольку ее невозможно было дополнить ни валом, ни вкопанными кольями, и единственной преградой для злодеев могла быть только сила огня. Остальные три четверти аккуратно, маленькими порциями, разлили по всей длине рва, стараясь не пропустить ни одного участка.
   "Смесь сохранит свою полную силу под открытым небом не менее шести часов, если, конечно, не будет дождя..."
   Боги услышали его молитвы, и ни одна капля не пролилась с небес на землю. И теперь граф видел: покойный алхимик сказал правду, волшебная смесь сработала великолепно, даже самые маленькие ее количества производили потрясающий эффект. Растопка загоралась мгновенно, выбрасывая высоко вверх языки невероятно жаркого, мощного пламени.
   Хольг торопливо сбросил плащ, надел шлем, жестом приказал сотнику следовать за ним, и начал спускаться по лестнице, не отрывая взгляда от картины, представшей его глазам.
   Внутри огненной ловушки, спотыкаясь, налетая друг на друга, метались обезумевшие от страха люди с белыми повязками на головах. Их лица, искаженные злобой и отчаянием, в неверном свете огня казались неестественно желтыми; в руках блестело оружие - мечи, топоры, кинжалы. Как с невольным облегчением отметил граф, ни луков, ни арбалетов у них не было.
   Хольг не был трусом, но разумная осторожность - одна из главных добродетелей любого человека, а уж тем более - будущего Правителя...
   Один разбойник, высокий скуластый парень в зеленой охотничьей куртке, с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой, вел себя, как предводитель: не поддавшись смятению, пытался успокоить своих людей, что-то кричал, размахивая руками, но его не было слышно из-за рева бушующего огня и воплей обезумевших от страха злодеев. И тут засвистели стрелы...
   С такого расстояния не промахнулся бы даже ребенок.
   Первым рухнул на землю тощий, жилистый мужик с черной повязкой на правом глазу, пораженный в сердце. Сначала он медленно качнулся, удивленно глядя единственным уцелевшим глазом на короткое оперенное древко, торчавшее из груди, затем упал вниз лицом, нанизав себя на стрелу, как на вертел, и жало наконечника выскочило у него из спины меж лопаток. Сразу за ним свалились еще двое, потом еще и еще... Разбойники, окончательно обезумев, заметались вдоль огня, тщетно стараясь отыскать хоть крохотную лазейку, но беспощадное обжигающее пламя отбрасывало их прочь, а стрелы продолжали собирать свою кровавую дань.
   Граф, торопливо приближаясь ко рву, крикнул Гумару:
   -Передайте стрелкам мой приказ: вожака не трогать! Того, что с бородкой! Это и есть Барон, он нужен мне живым.
   Сотник метнулся в сторону. Разбойники тем временем попытались прорваться обратно через ворота, но там бушевал гораздо более сильный огонь, а со сторожевой площадки тоже полетели стрелы. Два лучника Хольга, которые были вне себя от злости из-за того, что пришлось несколько часов пролежать рядом с мертвецки пьяными, храпящими болванами, дыша исходившим от них перегаром и терпя боль в сведенных судорогой мускулах, теперь сполна отвели душу, выбирая цели по вкусу.
   Граф приблизился к ограде так близко, как только позволял жар от огня. Его охватил буйный, ликующий восторг. Хольгу приходилось разить врагов собственной рукой, и ему было хорошо знакомо пьянящее упоение кровью. Но никогда прежде это не доставляло такой радости.
   Он смотрел, как стрелы впиваются в тела разбойников, и чувствовал наслаждение, граничащее с экстазом.
   Жалкие ничтожества, слизняки! На кого посмели покуситься, чью жизнь задумали оборвать! Так подыхайте же, подыхайте, как крысы в ловушке!
   То ли Гумар успел передать приказ, то ли стрелки инстинктивно почувствовали волю графа, но разбойничий предводитель в зеленой куртке оставался невредимым, будто заговоренный. Стрелы проносились мимо, не задевая его, а жалкая кучка еще живых разбойников редела на глазах. Кто-то в панике бросался на землю, стараясь укрыться за телами мертвых товарищей, кто-то бешено вращал мечом, тщетно надеясь отразить летевшую со всех сторон смерть. Один разбойник, отшвырнув оружие, упал на колени и с мольбой протянул вперед руки, что-то выкрикивая... Так, на коленях, он и умер, получив три стрелы почти одновременно.
   Не воспользоваться таким любезным подарком было бы просто грешно, ибо целиться в неподвижную мишень гораздо легче, это подтвердит любой лучник, или арбалетчик...
   К вожаку, видимо, ища защиты, прижался низенький щуплый паренек, совсем еще мальчишка. В широко раскрытых глазах, устремленных прямо на графа, застыл смертный ужас, смешанный с какой-то безумной надеждой.
   Парню страстно, беспредельно хотелось жить - граф прочитал его мысли с такой же легкостью, как если бы они были написаны на бумаге. Наверное, с таким же ужасом и надеждой смотрят приговоренные к смерти на дверь камеры, когда в ее замке с лязгом проворачивается ключ - какое известие принесли люди, стоящие по ту сторону, долгожданную грамоту о помиловании, или приказ о немедленной казни?
   Жизнь этого мальчишки была в руках графа. Он мог оборвать ее, а мог и сохранить...
   Не колеблясь, Хольг повелительным жестом подозвал к себе ближайшего арбалетчика.
   Змееныш хотел жить. А те, кого он убивал, разве не хотели?! Это теперь он маленький, глупый и беспомощный. Перед своими жертвами, наверное, представал совсем другим...
   Сколько ему лет - шестнадцать, семнадцать? Пора бы уже соображать, что к чему. Хотя бы на детском уровне: убивать и грабить очень нехорошо. А если даже такого соображения нет... тогда, во имя всех святых, какое право он имеет осквернять своим присутствием землю?!
   Граф, усмехнувшись, отдал приказ арбалетчику, и короткая тяжелая стрела с гудящим щелчком отправилась в полет.
   Парень дернулся, инстинктивно попытавшись схватиться за древко, торчащее из горла, и медленно осел вниз.
   Дикий, ужасный крик разбойничьего предводителя чуть не перекрыл рев пламени. Вожак уставился на Хольга с такой лютой, убийственной ненавистью, что граф невольно вздрогнул и потянулся к рукояти меча.
   "Младший брат, что ли?" - недоуменно подумал он.
   И тут кто-то сильно дернул его за рукав. Он неожиданности и испуга Хольг чуть не подскочил, а сердце, на секунду замершее, бешено заколотилось о ребра. Не будь на его голове шлема, волосы могли встать дыбом.
   -Папочка!!!
   Потрясенный граф, оглянувшись, увидел сына. Мальчик, прибежавший сюда босиком, в одной ночной рубашонке, красный от обиды и возмущения, чуть не плакал. В руках он сжимал свой игрушечный арбалет, взведенный и снаряженный тупоконечной стрелой, а его большие, всегда печальные глаза сверкали от гнева.
   -Папочка! Ты же обещал мне! Обещал!!!
   Граф успел только подумать: "Куда смотрел идиот Робер?!" В следующую секунду, подхватив с земли короткое копье, оброненное кем-то из убитых разбойников, вожак испустил хриплый, яростный вопль, в котором уже не было ничего человеческого, и бросился к нему. Прямо через бушующее пламя.
   В черное небо взлетел целый сноп искр. Взметнувшийся язык огня в одно мгновение спалил все волосы на голове злодея, уничтожил бородку, усы, брови и ресницы. Загорелась одежда, омерзительно запахло паленым мясом. Вожак, истошно воя, повис всей тяжестью на ограде, и несколько кольев, не выдержав, подломились. Живой факел грузно шлепнулся на кучу рыхлой земли, завертелся, сбивая пламя...
   Арбалетчик, шепча молитву трясущимися губами, торопливо крутил рукоятку ворота, натягивая толстую тугую тетиву.
   Вожак поднялся и, спотыкаясь, как пьяный, двинулся к графу.
   Хольг никогда не был трусом. Но сейчас он застыл на месте, словно парализованный. Зрелище, представшее его взгляду, было столь ужасным, что графа чуть не стошнило. Не отрываясь, он смотрел на кусок обугленного, кровоточащего мяса, которое минуту назад было человеческим лицом. Ненавидящий взгляд глаз, каким-то чудом уцелевших, буквально пригвоздил его к месту.
   -Стреляйте! Стреляйте же, олухи! - кричал он, но ни одна стрела не просвистела в воздухе.
   Графу только казалось, что он кричит. На самом деле из его горла вылетал слабый, чуть различимый шепот, и стрелки, естественно, ничего не слышали.
   А почему они сами не стреляли - боги ведают. То ли точно так же были парализованы страшным зрелищем, то ли по-прежнему соблюдали приказ господина: брать вожака живым. А может, просто боялись попасть в графа или его сына...
   Но приказ все же был услышан. Дрожащий от страха мальчик вскинул свое оружие и, зажмурившись, с пронзительным криком потянул спусковой крючок. Тонко прозвенела тетива, и деревянная тупоносая стрела ударила разбойника прямо в обожженный лоб.
   Вожак взвыл от ярости и боли так, что у графа заложило в ушах, и, повернувшись к ребенку, занес копье.
   Стряхнувший оцепенение Хольг потянулся заслонить сына, но его опередили. Гумар, выскочив из темноты, в отчаянном прыжке успел отбросить мальчика в сторону.
   Через долю секунды наконечник копья с чудовищной силой ударил сотника в грудь. И сразу же раздался гулкий хлопок спущенной тетивы: арбалетчик, наконец-то приведший оружие в готовность, почти в упор выпустил в разбойника стрелу.
   Вожак, закатив глаза к небу, пошатнулся, сделал несколько заплетающихся шагов и рухнул навзничь.
   Со всех сторон, громко стуча подкованными сапогами, мчались стражники:
   -Ваше сиятельство!!! Вы целы?! А что с молодым графом?..
   Хольг, чувствуя противную слабость во всем теле, повернулся к сыну. Мальчик, поднявшийся на ноги, был белее простыни. Его губы мелко тряслись, в расширенных глазах, неотрывно смотрящих на Гумара, застыл ужас.
   Сотник неподвижно лежал на спине, широко раскинув руки.
   Имперские оружейники делают очень хорошие кольчуги. Именно поэтому Трюкач, надевший ее под куртку, не получил даже царапины. Но никакая кольчуга не спасет от удара копья, нанесенного человеком, чью силу, и без того немалую, удесятеряет жгучая, беспредельная ненависть...
   Острый узкий наконечник, пробив кольчужные кольца, глубоко вонзился в грудь Гумара, на ладонь ниже правой ключицы.
   Хольг отчетливо расслышал, как стучат зубы сына. Мальчика колотил нервный озноб.
   Он поспешно потянулся к ребенку, чтобы обнять и успокоить. Но не успел.
   Малыш, страшно закричав, упал и забился в припадке.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"