От буйных голов поднимался отчаянный дым,
щипало глаза от паленой резины и смога. 
И легкие хлопья кружились под небом седым,
ощипанным пухом ложась под уставшие ноги.

Смешались свои и чужие в закопченных днях,
Смежаются веки под тяжестью общего долга.
Меняются лица. Сминаются судьбы в руках,
холеных и властных объятьях слепого восторга. 

От серых застенков полшага до права на крест,
от крестного хода - полмысли до взятия рая.
А белая манна все сыпется с ветхих небес,
и под ноги падает, с грязью дорожной мешаясь.

* * *

Черными дырами небо испещрено всуе - 
Все заростет, как на старой бывалой собаке...
Только навязчивым морзе взрывается зуммер
с каждой попыткой моей отказаться от драки.

День ото дня продираться сквозь пыльные лица,
личное дело - предельный мотив для измены. 
Ты потерпи. Очень скоро захватим столицу... 

Бой не окончен...


...и белые-белые стены.

* * *

Сверкая умом и хваткой,
прикидываясь элитой,
играем в себя-крылатых,
забыв о себе-обжитых.

Мы знаем, как будет лучше,
покуда сами не сыты.

Нам места под солнцем мало,
нам в ночь бы - метеоритом,
но в сердце стучит усталость -
назойливый, вечный мытарь.

А солнце съедают тучи,
им, серым, совсем не стыдно.

Швыряются мокрым снегом,
в надщербнутое корыто,
затягивая не небо,
но сердце свинцовым бытом.

* * *

Покосившийся ржавый фонарь - как свеча на ветру, 
что поставлена кем-то чьему-то нездешнему богу. 
Перестуком колес отпоет электричка дорогу, 
принесенную в жертву костру. 

Осторожно шагая по линиям и проводам, 
все пытаясь добраться до грани, до дна, до порога - 
богохульствуя и проклиная слепую тревогу, 
продаемся за миг у огня, 
по утру просыпаясь от боли в висках и стыда 
за нелепую смерть. Только тень ненавистного рока, 
ненароком в прозрачном стекле вдруг застанет с упреком, 
за собою по шпалам маня... 

* * *

Душно. В душу колючий ветер
вновь наносит чужого пепла - 
рвет и мечет, мечется в клетке
зверь ненастный.
Жженые сети
не пускают, хоть и не держат. 
Сушит. В горло годом паленым
заливают сплетни с уклоном
к черной масти.
Чьи то надежды
задержались у задней двери.
Мутит. Сказки давно остыли,
отсырели, покрылись пылью
серой власти.
И всем по вере...

* * *

Грязным потоком слез размывает полую вечность,
Тщательно сложенную из льдинок. В стеклянном зале
Тают основы, вновь замерзающие под вечер,
Словно слова, которыми в детстве недоиграли - 
По полу прыгают, бисером под ноги, змеями в душу
Лезут, юродивые, сбиваясь в стаи, смывая грим и
Стачивая до кромки ржавое лезвие стужи,
Лужами растекаются. Разбегаются пилигримы,
Пришедшие бить челом к забытой давно руине,
Растащившие остатки замка да клочья ризы...
Силуэт у окна. Ветер на ухо шепчет имя
Кай - созвучное с именем Каин, из прошлой жизни.

* * *

По-привычке - дверь открывать с пинка,
По-ошибке - радоваться, что жив,
о насущных бедствиях позабыв,
пировать - пускай на последний злотый.
Уходить от будней земли холодной, 
зарываясь в мягкие облака.

Каждой костью уставшего позвонка
ощущать приблизившийся исход,
но не думать о том, что финал вот-вот
оборвется на предпоследней ноте. 
Жить, любить и чувствовать - на излете,
и лететь - до спущенного курка.

* * *


Поднимая кубки за мирскую жизнь,
загораживаясь хмелем от химерных
переплутий - 
мы лепили витражи,
забивая щель надеждой, дыры - верой.
Поднимаемся над собственным путем,
чтоб нечаянно загнуться на распутье...
Да, слабы мы - и за слабость нашу пьем,
воспевая и себя, и наших судий.

Вновь скрещались и дороги, и мечи,
вновь сплетались миражи с дешовым бытом.
Наполняем братовую и молчим,
поминая всех безвременно убитых.
Две свечи зрачками сумеречной тьмы
быстро гаснут вместе с залпами орудий. 
Может в следующий раз там будем мы...

Может, в следующий раз их там не будет?

* * *

Время капает патокой, листья давно уже грязью лежат на аллее,
по растрепанным нервам стыдливо несет сквозняком из распахнутых строчек.
Не волнуйся. Не стоит труда. Как всегда, я осенне-сезонно болею,
Просто осень порой оставляет следы - отпечатки ментола в трахеях,
да мороженый слепок от точечного попадания берцем по почкам. 
Время сыпется стружкою инея прямо в лицо. Никотиновым змеем
поднимается к небу слепая тоска о пропавших так рано паяцах,
на сто первой попытке узнавших, что дверь за спиною - а взгляд все тускнеет, 
сквозь туманную дымку ни солнца, ни дна. Только пепел на паперти тлеет - 
путеводный огонь от изрядно уставшего, малость похмельного Здрайцы. 

Впрочем время поныне не стоит того, чтобы рваться в мельчайшие клочья. 
Я, наверное, просто болею... 



Плохая привычка - всегда подниматься.