Ирена Нико : другие произведения.

Легкость

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Ищу тебя во сне -

Да снова бес

сонница,

В которой бес

смыслица

Бес

конечности

Мыслей

  
   В комнате темно. Толстые темно-синие шторы почти полностью занавешивают окно, только справа едва-едва пробивается яркий солнечный свет. И в этих кривых, заблудившихся в темноте лучах отплясывают свой хаотичный танец бесконечные пылинки. А у меня ведь аллергия, того и гляди - чихну. Пахнет сыростью...
   - И долго ты так будешь стоять? Сядь, не мозоль глаза.
   Я даже не подозревала, что в комнате кроме меня еще кто-то есть. Есть - в левом углу, за огромным столом, заваленном книгами, журналами и стопками бумаги, сидит старик, и его лохматая седовласая голова возвышается над горами переработанных деревьев.
   - Неужели прочитали? - спрашиваю, кивая на длинные полки, заставленные книгами.
   - Написал, - отвечает и чихает. - Глупости, садись, покурим лучше.
   - Ира я. А куда? Садиться?
   В комнате нет ни одного стула, кресла или дивана. Только книги, которые сложены одна на другую в стопки, и каждая стопка подпирает другую. Выбираю самую крепкую, не очень высокую книжную постройку рядом со столом, и сажусь. Старик опять чихает.
   - Пыльно у вас. И темно. А у меня аллергия, теперь целый день буду болеть, - жалуюсь, одновременно устраиваясь поудобнее на книгах. И тут понимаю, что, наверное, не очень-то красиво своим мягким местом вот так рассесться на литературе. Из любопытства стараюсь рассмотреть, на чем сижу. Но темно...
   - Глупости, - вновь произносит слабым голосом старик и вдруг исчезает под столом.
   - Может, я не вовремя? - спрашиваю, стараясь заполнить долгую паузу. Из-под стола снова раздается чихание и шорох. - Давайте я пока шторы открою? Темно ведь...
   - Глупости! - голова старика показывается из-под стола, в зубах он крепко сжимает маленький целлофановый пакетик, а на волосах повисла толстая ветка пыли. Кряхтя, он садится в глубокое кресло, разжимает челюсти и пакетик падает на стол. - Покурим!
   Дрожащими сухими пальцами со сморщенной кожей он медленно раскрывает пакетик и достает из него две беленьких папироски. Одну протягивает мне.
   - Покурим! - повторяет и засовывает в рот плоский конец своей папиросы.
   Я нюхаю свою папиросу и прихожу к выводу:
   - Травка?!
   - Ну и молодежь пошла! - старик хмыкает и бросает мне спичечный коробок.
   Несколько минут мы сидим молча. Комната быстро наполняется воздушными шарами дыма. Набираю больше воздуха и еще плотнее надуваю один из шаров, потом беру тонкую нитку, которую старик только что выпустил изо рта, и завязываю ею конец шара.
   -Красиво! - держу кончиками пальцев ниточку, она тянется на самый верх, почти под потолок, и крепко держит огромный воздушный шар. И вдруг старика начинает трясти, он подпрыгивает в кресле и так сильно чихает, что часть его слюны попадает мне на лоб. От неожиданности я выпускаю шар, и он исчезает где-то за потолком.
   - Вот так и мир. Есть и нет, - старик долго смотрит на потолок, а я на старика.
   - Мне кажется ваше лицо очень знакомо...
   - Еще бы, со школьной программы! - хихикает старичок и хитро смотрит на меня. Я уже привыкла к темноте, поэтому могу лучше рассмотреть его внешность. Не расчесанная, спутавшаяся седая борода, большие глаза в глубоких впадинах, узкий нос...
   - Тургенев? - робко думаю вслух я.
   - Спасибо, что не Островский, - все еще продолжает хихикать старичок. - Солженицын.
   Я только и могу выдавить, что:
   -Круто!
   -Глупости!
   - И как же вас так?
   - Да так... - старик пожимает плечами и смеется. Он осторожно сворачивает пакетик и пропадает под столом. Через несколько секунд его голова снова появляется. Правый глаз прикрыт, второй хитро улыбается. - Всегда надо быть на шухере, а то засекут!
   Взмахиваю руками, приготовившись к долгим аплодисментам, но, не удержав равновесия, падаю на пыльный пол. Книги, на которых я сидела, рассыпаются вокруг.
   Упала больно, даже в глазах проскочило несколько голубых звездочек...
   - Глупости... Все суета сует...
  
  
   Просыпаюсь оттого, что затекла рука. Она неловко задрана кверху и, онемевшая, лежит над головой на огромной подушке в по-гостиничному белой наволочке. Словно не принадлежит мне, а спит отдельно.
   Нескольких секунд хватает, чтобы оценить ситуацию. Я не дома. Это понятно. Я у него.
   А вот и он - мой любимый мужчина спит с детским выражением блаженства на лице. Спит так тихо, как не умеет спать ни один мужчина, которого я знала. Очень хочется его разглядывать еще и еще, но становится неловко, словно подглядываешь в чужое окно за ничего не подозревающим человеком.
   Закрываю глаза и медленно переворачиваюсь на левый бок, чтобы не было искушения. Вчера... Все было хорошо, одно неверно. Я сказала то, чего не должна была говорить и тем самым испортила себе ощущение сегодняшнего счастья, этакого послевкусия после сладкого свидания с самым дорогим человеком. Ничего обидного для него, наоборот, это даже ему польстило. Я сказала, что люблю его. Вот так просто звучала эта фраза: "Я тебя люблю". И все. Не знаю, чего ожидала услышать после этих слов...
   Но очень страшно сказать искренне, из самой глубины своего существа, "я тебя люблю" - не "безумно люблю", не "обожаю", не "жить без тебя не могу" - потому что это все не то - а в ответ услышать только... тишину. Страшно услышать именно ТИШИНУ. Ни "я тоже" или "угу" - хотя это тоже не успокоит, но все-таки немного обнадежит. А ТИШИНУ. Словно ты и сказал эти слова, и в то же время не произнес ни звука. И это уже приговор.
   И как подтверждение в голове - прошлогодний летний разговор с моим знакомым в уличном кафе. Было выпито много бокалов сладкого вина, от которого немного кружилась голова. И очень хотелось говорить. Много и о самом интимном. И тогда он мне признался:
   - Знаешь, я никогда и никому не говорил "люблю". И с каждым годом мне становится страшно: возможно, я уже никогда и не скажу этого. Ведь в первый раз произнести это слово - почти как лишиться невинности. И я начинаю себя ненавидеть за то, что я так и не смог его сказать...
   - А должен был?
   - Ни разу у меня не было возможности сказать его искренне. А ты? Признавалась кому-нибудь в любви?
   - Да. Первый раз я искренне сказала человеку, что я его люблю. Но он мне не поверил, потому, наверное, что привык - о любви постоянно врут. Потом и я, неожиданно для себя, стала называть любовью то, что ей не являлось. Я стала лгать. Мне была интересна реакция - поймут или нет. И я слышала в ответ тоже ложь. После этого я могу говорить о любви на каждом шагу. Правда, сказать об этом тому, кого по-настоящему люблю, больше не могу...
   - А я, возможно, и мог бы признаться в этом. Но вся проблема в том, что девушки, с которыми я встречался, приходили на финиш очень быстро, я в тот момент был еще на старте. А они уже не могли молчать и говорили мне - "люблю". И мне становилось в этот момент очень страшно. Как мне поступить? Сейчас, научившись быть неискренним, я смог ответить хотя бы: "И я тоже". Но тогда мне казалось, что надо быть искренним. И молчал в ответ.
   И он промолчал... ПРИГОВОР - ТИШИНА. И что сегодня?
   Он заворочался. Оборачиваюсь - проснулся.
   - Привет, - тихо говорю.
   - Привет, - отвечает и поворачивается ко мне спиной.
   Вот тебе и сегодня. А вчера, когда он засыпал, я положила руку ему на голову и сосредоточилась на кончиках пальцев. Казалось, что через них мне удастся передать ему все то, что уже не сказать словами. Все ощущения были только на пяти кончиках, которые стало покалывать. Но, видно, ничего не получилось.
   Встаю и тихо начинаю одеваться. Домой: там будет и чашка дымящегося кофе, и пушистая от пены ванна. А потом пройдет день, неделя, месяц и все устаканится. А потом пройдет полгода, и я обо всем забуду. Первое и самое главное, чему меня научила жизнь - все проходит. Как бы тебе не было плохо сейчас, как бы тебе не было одиноко, или даже наоборот - как бы тебе не было хорошо и счастливо с другим человеком - все конечно. Правда, когда ты счастлив, о конечности ты задумываешь слишком редко, если вообще задумываешься. Хотя с опытом эта мысль настойчиво лезет в голову чуть ли ни первым делом. А когда тебе плохо...
   Когда я рассталась с любимым человек в первый раз, мне показалось, что весь мир остановился и ничего дальше не имеет смысла. Это состояние было продолжительным. Но как-то незаметно оно вдруг перестало меня беспокоить. И когда я смотрела на других влюбленных, мне не становилось горько. Когда я проезжала мимо наших мест, не щемило даже краешек сердца. И его фотография не будила горьких эмоций. Я даже не поняла, как это произошло. Но почувствовала свободу. Так что когда мне стало больно во второй раз, я уже не думала, что - все. Знала, что и это состояние пройдет. И если это знаешь, можно двигаться дальше, заглядывать в приоткрытую дверь, за которой тебя ждет предсказуемая неизвестность, где известно главное - все конечно.
   Вечна только обыденность. И навсегда для меня останется только мой дом, мой кофе в моей кружке, моя ванная, разве что пенки в ней будут другими, для разнообразия. Сейчас могу успокоить себя только этим - он меня не любит, но и это пройдет...
   - Уходишь? - он оборачивается и смотрит, как я собираюсь.
   - Да, работы много, - вру, затягивая на брюках красный ремень. В цвет футболки. Надеваю черных свитер, который вчера - помню - положила на кресло, но теперь он валяется в пыльном углу его комнаты.
   - Я закрою, - садится на край кровати и надевает брюки.
   Наверное, в день, когда красота устанет, утро каждого из нас станет таким безрадостным, как сегодня.
  
   Закрыл... Выхожу на улицу. От мороза, пока дошла до машины, слипаются ноздри. Сажусь внутрь - так холодно, что берет озноб. И еще понимаю, что выпитая у него с утра кружка минеральной воды была моей большой ошибкой. Уже очень надо. Но не возвращаться же? Вот он обрадуется... Решив, что и так доеду, трогаюсь с места. Машина нехотя и с ревом преодолевает небольшой сугроб, пробуксовывает на льду и резко срывается вперед. Если повезет, дома буду через двадцать минут. Вытерплю.
   Но, видно, сегодня не мой день: выезжаю на Садовое кольцо, понимаю, что с таким движением раньше чем через час мне до дома не добраться. Следовательно, не вытерплю. И куда?
   Помню, так же ехала пару месяцев назад с Максом - он решил сделать доброе дело: моя машина сломалась, и он вез меня домой. Макс нервно ерзал и беспрестанно переключал радиостанции.
   - Ты чего? - интересуюсь.
   - Не могу больше, писать хочу, - признается. Повисла секундная пауза, после которой он, положив руку мне на колено, произнес сакральное:
   - Я тебя люблю...
   Справа вижу какой-то бар. Если не успею перестроиться и припарковаться, не выжить... Это уже вопрос жизни и смерти... Включаю аварийку и из крайнего левого медленно карабкаюсь через плотно забитые ряды в правый. Все, конечно, возмущаются, но мне наплевать.
   Забегаю в бар. Официантка нервно бросается мне навстречу.
   - Девушка, где у вас туалет?
   Она не понимает вопрос. В ее протянутой руке - толстая папка с меню.
   - Туалет...- уже молящим голосом.
   - Он у нас только для клиентов! - гордо отвечает она и опускает руку с папкой.
   - Да я куплю у вас потом сок! Где туалет?
   - А вы проходите за свободный столик, делайте заказ... - Господи, где таких людей делают, которые не слышат слов мольбы?! - Выпейте сок... - продолжает она, смакуя каждую произносимую буковку... Представив лишь на сотую долю секунды, что я еще должна выпить сок, понимаю: лопну!
   А там, не припаркованная как следует, мигая во все стороны аварийкой, стоит моя машина - в ней моя сумка с документами и деньгами, телефон, компьютер. Там все - в том числе и газовый пистолет, из которого я с удовольствием сейчас бы в нее выстрелила. Сжимаю скулы и из последних сил постанываю:
   - Тууууааалллеееттт.............
   - Поднимайтесь на второй этаж, - вдруг произносит она и резко отворачивается.
   Не поднимаюсь - взлетаю. Хватаюсь за ручку, дергаю. И, конечно, сегодня не могло быть иначе - ЗАНЯТО. Через дверь слышу женский голос. Она говорит по телефону. В туалете! Зачем? Хотя странный вопрос. Многие люди так делают. Ты беседуешь с человеком, порой душу изливаешь, признаешься в самых сокровенных тайнах. И вдруг, как откровение, слышишь на другом конце провода звук смываемого бачка. Мол, ты тут мне три часа плачешься в трубку, а я что - терпеть должен?
   Дверь широко открывается. Выходит, сразу же оценивает меня по пятибалльной шкале, ставит "два" и удовлетворенно, с видом победительницы, проходит мимо. Ну да, сегодня не мой день. Твой. В следующий раз будет наоборот...
  
   Снова сажусь за руль. Ехать теперь можно куда угодно, но никуда не хочется. Прикуриваю сигарету, открываю окно, и тут же в салон нагло врываются снежинки. Они бесшумно располагаются внутри салона и начинают оттаивать. Бесследно исчезают. Появляются другие...
   А сок я так и не купила - вылетела из бара, по-глупому опустив глаза в пол. И заметила, что у меня на ботинке развязался шнурок. Ну и пусть...
   О чем сейчас думает он? Хотя бы на секунду в его голове промелькнет мысль обо мне, о том, что сегодня он проснулся со мной?..
   Как же все сложно. И стыдно за свою секундную слабость-честность. Всегда противно выходить из таких боев проигравшим, а не победителем.
   А каким простым казался мир всего лишь пятнадцать лет назад! Ты даже не всегда понимал, почему у людей может быть плохое настроение, а уж тем более, проблемы. Протянул руку, коснулся шершавой кожи дерева, поднял голову высоко-высоко к небу. Стоишь так долго-долго, пока не закружится голова и не застучит в висках, и смотришь на ветви, листья, а через них - на облака. А лучше, когда идет ленивый дождь, тогда тебе на лицо падают большие капли. Ты и мир.
   Сейчас никто даже верить не хочет, но почему-то в детстве мне хотелось стать обычным хомячком. Бродить в своей просторной банке, по уложенной заботливыми руками вате, обнюхивать еду и часами обдумывать - есть или оставить. Когда приятели родителей, больше не зная, о чем спросить чадо своих друзей, задавали мне вопрос о том, в качестве кого я вижу свое будущее, то мой ответ повергал их в шок. Родители отшучивались: детка юморит. А мне было даже обидно, что мою мечту не принимают всерьез. Конечно, когда все нормальные дети хотят поскорее рвануть в мир взрослых в качестве милиционеров, актрис или бухгалтеров, мой растительный образ жизни удивлял. Никогда не забуду, как в очередной раз после своего ответа я услышала не смех, а вполне серьезный вопрос:
   - А ты будешь одиноким хомяком или с тобой будет жить другой хомяк?
   Ни о каком другом хомяке в моей просторной банке в те несознательные годы я не помышляла. Но если сначала этот вопрос поставил меня в тупик, то потом заставил задуматься, а после вообще не выходил из головы. С каждым годом я понимала, что мои взгляды меняются. Пусть я уже не хотела быть хомяком, но, вспоминая о своем желании и анализируя его, понимала, что хотела бы видеть в своем стеклянном жилище второго. А с этим желанием и начались все мои проблемы. Ведь если ты однажды кого-то запустил к себе, тебе уже не отделаться от желания, что второй, третий и далее без остановок, будет лучше, чем первый, второй, третий и далее без остановок, которых ты запустила к себе.
   Хотя нет, все совершенно не так...
   В моем кармане что-то задрожало. А потом запело голосом Боба Марли. Мобильный.
   - Привет, во сколько приедешь в редакцию? - Редактор.
   - А надо? - Конечно, надо. Только я забыла, что сегодня - четверг, следовательно, у нас в газете собрание отдела, где мы должны сдавать отчеты о проделанной работе. - Уже еду. Пробки. - Опять соврала. День лжи. Нет, пробки есть, но ехала я не в сторону работы, а домой...
   - Тут одна актриса, твоя знакомая, родила. Поэтому тебе надо ей звонить, писать материал...
   - Еду. - Выключаю телефон, выкидываю вторую по счету докуренную сигарету. На Садовом движение стало свободнее, в редакции буду минут через тридцать. Еще есть время побыть с собой.
  
   И как я не заметила, что всю дорогу ехала с включенной "аварийкой"?
   Чтобы добраться до рабочего места, надо пройти через всю редакцию и раз десять сказать всем "привет!", "доброе утро!", "как дела?". И улыбаться. Натянуто, неискренне, но обязательно - "чииииизззз". Плиз... Только порой этого делать не хочется. Особенно сегодня.
   Как они надоели за эти три года, что я здесь работаю. Каждый день одно и то же. Одни и те же. И статьи мы пишем об одном и том же одними и теми же словами. И я знаю не только наизусть лица этих людей, но и каждую яму на шоссе по дороге сюда. Когда я в очередной раз объехала впадину и поняла, что теперь навсегда запомнила, что она здесь, что завтра сделаю так же, а потом послезавтра - и так до ремонта этого шоссе или моего увольнения - стало противно. Обыденно. Даже написала заявления об увольнении. И сама же подписала. А потом разорвала и выкинула, пока никто не увидел и не решил на самом деле его подписать...
   Может, и хорошо, что сегодня я буду работать. Забуду хотя бы на день о нем... Хотя бы на час...
   В кабинете душно. За грязными окнами - грязное серое небо и кружит снег. Слышно, как внизу сигналят на светофоре нервные водители. Все сосредоточенно пишут - хруст клавиш и пощелкивания мышей. В этот момент лучше не говорить ни слова не по делу. Люди зарабатывают деньги. Мы подсчитали, что каждое нажатие на клавишу стоит четыре рубля. Чем больше нажмешь, тем больше слов напишешь - вот и гонорар.
   - Она родила! А ты ничего не знаешь! - кричит редактор Иван.
   Не могу понять, что он здесь делает. Хотя ничего он и не делает. Знаю о нем только то, что Иван любит красивую одежду, дорогой парфюм и нещадно наносит гель на свои густые волосы, так, что они образовывают толстую блестящую корку. Он постоянно что-то жует. В многочисленных карманах его пиджака всегда лежат маленькие кусочки чего-то вкусного. Что это несомненно вкусно, я не сомневаюсь, потому что после каждого кусочка он причмокивает и облизывает пальцы. Когда мы приходим в буфет, заказываем блюдо, он достает из нагрудного кармана маленькую вилку или ложку, отламывает от хлеба маленькие кусочки и медленно-медленно их пережевывает. А когда ест, никогда не говорит, считая, что это "мове тон". А так как он ест почти всегда, то никогда не говорит. Но сегодня - исключение: Иван сидит и машет со своего места цветной газетой.
   Круглолицая ведущая актриса столичного театра Маша Перова родила сына. На обложке газеты-конкурента она грудью кормит красного младенца, на толстеньких ножках которого крупными буквами: "Я забеременела от президента!"
   Президенту не дозвониться. Поэтому надо искать по всем роддомам роженицу и ее младенца. Коллеги-конкуренты постарались и напечатали, в каком именно месте рожала актриса. Осталось узнать телефон, представиться родственником, попросить, чтобы соединили, а там она меня узнает, и мы поговорим...
   Звоню и как можно мило в этот не самый благополучный день говорю:
   - Добрый день! Больница?
   - Конечно! - весело и многообещающе отвечает на том конце приятный женский голос.
   - Скажите, а можете ли вы соединить меня с одной из ваших пациенток? - Я уже уверена, что у меня все получится, меня соединят с палатой актрисы.
   - Интересный вопрос. При желании, конечно. А кто она? - заинтересованно спрашивают.
   - Маша Перова, она сегодня родила у вас. Я ее близкая подруга, у нее мобильный выключен...
   - Вряд ли она у нас родила.
   - Как? - Очевидно, не мой день.
   - Вы, наверное, хотели позвонить в родильное отделение?
   - Именно.
   - Попали же в психиатрическое, в кабинет главного врача. Но, в принципе, если вы хотите поговорить с кем-нибудь, я могу организовать.
   - Да нет, спасибо, как-нибудь потом. - Ничего себе ошибка. А ведь телефон мне дали по "09". Кому верить?
   - Не стесняйтесь. Может, все-таки хотите с кем-нибудь поговорить? Для вас - организую. - Она что, меня разводит? Зачем ей это надо? - И вообще, если хотите, приезжайте к нам! Отдохнете, поговорим?! - Ничего себе гостеприимство в психиатрических клиниках.
   - Мне еще рановато. - Только и нахожусь.
   - Думаете? - переспрашивает.
   - А вы что думаете? - раздраженно отвечаю.
   - Ну что вы так разнервничались! Вы, по крайней мере, телефончик не теряйте. Он-то вам всегда пригодится. И как что - тут же звоните, не откладывайте в долгий ящик. Позвоните?
   - Даже не сомневайтесь! Я даже приеду. Всего вам.... - кладу трубку. Но телефон жирно обвожу, чтобы не потерять. Потом занесу в записную книжку. Может, она и права, эта милая женщина на том конце провода. И если вспомнить мой сегодняшний сон, то мне самое время к ней в гости.
   - Ну чего? - мой редактор выглянул из-за монитора компьютера и с любопытством уставился на меня.
   - Ошиблась номером. - Мало мне, что меня не любят в этой жизни...
   Не успела положить трубку, звонок.
   - Редакция?
   - Угу.
   - До вас не дозвониться! - голос нервный. Может, предложить перезвонить по другому номеру? - Вы не знаете, почему у моего телевизора пропал звук? А сейчас идет сериал "Клоуны", восьмая серия, заключительная. Что это за безобразие?
   - А вы не пробовали регулировать громкость? - такие звонки раздаются постоянно. Я уже знаю, что отвечать на подобные вопросы. Снова кладу трубку.
   Закрываю глаза. Он такой красивый, когда спит. Такой нежный. Он никогда не бывает со мной нежным. А мне всегда хочется сжаться у его груди в комочек и почувствовать, как он своими крепкими руками прижимает меня к себе. Только он так никогда не делает. Хотя мы знакомы с ним три года.
   Дзынььььььььь. Как же противно звонят в нашем кабинете телефоны. И опять мой - грязненький, заляпанный, с треснувшим табло. Звонит уверенно и настойчиво. Раздраженно мямлю в трубку:
   - Да.... - уверена, что это опять зритель "Клоунов". Ошибка.
   - Добрый день! Мы хотим пригласить вашего корреспондента на очень интересное мероприятие. С кем можно поговорить?
   - С корреспондентом...
   - А можно?
   - Можно... - в разговоре наступает пауза. Там ждут, что я позову корреспондента, я думаю... А я думаю о нем. И работа не помогает.
   - Але... - робко на том конце провода.
   - Слушаю.
   - Понимаете, надо срочно, чтобы ваш корреспондент приехал! У нас икона замироточила! Приезжайте скорее, а то она перестанет мироточить! Мы уже позвали все центральные каналы, не хватает только ваших.
   Они сегодня все сорвались? День магнитных бурь? Или сговорились, чтобы довести меня до безумия? Оглядываюсь в кабинете: больше ни у кого не звонит телефон. Только мой без конца охватывают металлические вибрации. Надо было ехать домой...
   - Приедете? - я уже и забыла, что около уха крепко прижата трубка. Очень хочу домой. И немного поплакать.
   - Не получится. Мы о подобных вещах не пишем. Вы позвонили в исключительно светское издание, где рассказывают, какую еду предпочитают известные люди, кто кого любит или не. Особенно нам нравится тема разводов и разбитых машин. Но в последнее время нам с этим не везет: одни свадьбы и все время покупают новые машины. Понимаете, у нас очень тяжелая работа... - Ничего себе! Я готова была продолжать, потому что очень хотелось рассказать подробности. Например, что сейчас мне надо искать родившую актрису, которая полгода назад рассказывала нам о своей ванной комнате и позировала на голубом и уникальном унитазе. По-моему, его ей купил любовник. Но ребенок у нее от другого.
   Тут меня прервали:
   - Извините, - и повесили трубку. Зря я так. Надо успокоиться.
   Достаю из сумки плеер, пачку сигарет и выхожу в коридор. Поглубже усевшись в кресло, закуриваю, включаю музыку и закрываю глаза. Меня здесь нет: мимо проходят люди, но меня среди них нет. Люблю так уходить. А в наушниках - Азнавур. Как он туда попал? Но очень кстати, поет грустные песни.
   Мне становится легче. Легче, легче, еще легче. Пытаюсь себя убедить. Но вместо этого вспоминаю, как мы познакомились... Три года назад на курорте... Он шел впереди меня со своим другом, о чем-то говорил, до меня долетали только обрывки фраз. Было начало очень душного лета, тенистая аллея, пустынная в дневной час. Я брела сзади, тоже не спеша, и упорно смотрела ему в спину, затылок, иногда видела профиль. Почему-то сразу поняла, что с этим человеком мне никогда не расстаться. И даже стало смешно от такой мысли. Но она промелькнула.
   Я шла выпить чего-нибудь холодного в ближайший бар. И с удивлением поняла, что они заходят туда же. Мы сели в разные стороны, и больше я не интересовалась присутствием этого человека. Но когда выходила на улицу, неожиданно поймала на себе его взгляд. А вечером мы уже познакомились - снова столкнулись на улице, и он тут же позвал меня с ним поужинать.
   Случайности.
   Люблю везде находить нечто большее, чем простую физическую связь. Я никогда не говорила, что просто встретилась с человеком. Для меня все приобретало высший смысл. "Когда он сел ко мне в машину, я сразу же почувствовала, что мы каким-то образом будем вместе. Мне сразу же показался он очень близким, моим человеком... А ведь он должен был сесть в другую машину". "Мне позвонили из редакции и дали задание встретиться с ним. Хотя меня в это время не должно было бы быть дома!" Наверное, каждому человеку свойственно искать в подобных встречах скрытые смыслы, говорить о судьбе, о знаках и тому подобном. Никто не признается: я шел по улице, она шла навстречу, мы познакомились. Слишком просто и банально. В нас притаился наивный романтик, которой в такие моменты протирает глазки и открывает ротик. И начинается!..
   Как хорошо поет Азнавур. О любви. Никогда не поверила бы, что мужчина способен ТАК тонко чувствовать. Но он так поет, что ему веришь. Вот, кстати, парадокс: женщина не может поверить, что мужчина ее любит, а мужчина - что женщина. Никто никому не верит. Каждому кажется, что его обманывают, вешают лапшу на уши... А песни послушаешь, и немного веришь.
   Только я знала, что он меня не любит. А он никогда этого и не говорил. Может, какое-то время я ему и нравилась, но потом его внимание стали привлекать другие женщины. И он очень по-джентельменски попрощался со мной. Пару раз мы встречались на каких-то крупных вечеринках, и я каждый раз наблюдала новую подругу. И, зная его вкусы, предполагала, на какую в следующий раз будет обращено его внимание. Но я ждала. Чего-то. И сделала все, чтобы мы остались друзьями, внешними, далекими, но именно это позволяло нам изредка созваниваться и узнавать, как дела друг у друга. Я не могла позволить себя потерять его навсегда.
   Но потом он вообще забыл обо мне. На полгода. По-моему, в очередной раз увлекся кем-то. К моему удивлению, постепенно и я стала чувствовать себя спокойнее: не помнила его, но и не забывала. И вдруг через шесть месяцев:
   - Приедешь? - он позвонил ровно в тот день, когда я почувствовала, что больше не жду его звонка. И начала жить другой жизнью. С другим.
   Я приехала тогда. И из знакомых мы превратились в друзей-любовников - изредка встречались, хорошо проводили время, а на утро просыпались немного чужими людьми и холодно прощались. А через пару месяцев снова встречались, словно расстались только два дня назад, и повторялась такая же история. Одновременно он вел романы с другими женщинами, а я решила не отказываться от других мужчин. Но все это время я прекрасно понимала, что кроме него никого не люблю. Только говорить ему об этом не хотелось. И я старательно делала вид, что для меня наши отношения такие же поверхностные, как и для него. Его это устраивало.
   И только вчера...
   Зачем?
   Не смогла больше молчать. Плюнула на все условности наших отношений и прошептала ему: "Я тебя люблю". Разве я ожидала ответа? Нет, но надеялась. И после этого он так легко заснул, как ребенок, которого мама со всей нежностью и любовью поцеловала на ночь в лобик. А я полночи проворочалась на жесткой постели - он так любит спать на жестком - и под утро заслужила сумасшедший сон.
   Как поет Азнавур... Как его жалко...
  
   Опять телефон. Звука не слышу, но по определителю вижу - Макс. Вот уж некстати. Я давно хочу прервать с ним отношения, которые длятся для меня долгих два года. Но когда внутренне решаюсь сказать ему об этом, у него что-то происходит - то с работы уволят, то жена руку сломает, то лучший друг попадет в больницу, то украдут из хорошо охраняемого гаража машину - и мне приходится откладывать решение. Не то, чтобы он мне очень мешал, но эта связь стала для меня обременительной. Я с удовольствием перевела бы ее в дружеские отношения. Но прекрасно понимаю, что Макс ни за что не согласится дружить с бывшей любовницей. Не такой он мужик.
   - Ну ты как? - радостно спрашивает. Мы не виделись полторы недели, но у меня ни разу не возникло желания позвонить ему. - Ты прости, что не звонил - дела разгребал, настроение было плохое, не хотел тебя этими вещами напрягать.
   - Мне все равно...
   - Хороший ответ. Ты не в духе?
   - Я в полном раздрае.
   - Что не так?
   - Меня не любят, - искренне отвечаю ему.
   - Ты о чем? - Конечно, он даже не догадывается, что все то время, пока длится наш с ним роман, я люблю совершенно другого человека. Его же никогда не любила. НО! Какое-то время все-таки была влюблена. И даже несколько раз ревновала к другим женщинам - нравиться он умеет. А когда прошла влюбленность, пришла привычка к Максу, оказавшаяся куда сильнее простой привязанности. Я привыкла к его звонкам, нашим встречам, разговорам и молчанию, совместному просмотру телевизора, привыкла к его жизни и его проблемам.
   - На работе меня не любят. Не ценят, - поправляюсь.
   - Ты уже свободна? Встретимся?
   - Через час на обычном месте, - не задумываясь, отвечаю и выключаю трубку.
   Сегодня поеду к Максу и расстанусь с ним. Глупость какая: поехать, чтобы расстаться. А машину оставлю на редакционной парковке, потому что по случаю расставания мы наверняка с ним напьемся. А напиться мне сегодня особенно хочется...
  
   В вагоне метро шумно. Все разговаривают друг с другом, кричат, чтобы быть услышанными. Но шум съедает слова, однако слушающий делает вид, что слышит все и понимает прекрасно. Только когда поезд останавливается, голоса в тишине становятся такими громкими, что говорящие сами пугаются своих слов и на секунду замолкают.
   - Ты понимаешь меня? - вдруг слышу резкий голос парня, стоящего рядом. Поезд остановился.
   - А что я должна понять? Я не хочу с тобой встречаться. И так уже все смеются и говорят обо мне ерунду, - тихо отвечает длинная девушка с пышными черными волосами.
   Я не вижу ее лица, зато рассматриваю парня: худой, сутулый, с бесцветными глазами, маленьким ртом. Да, я тоже не стала бы с таким встречаться. И что могло объединить хотя бы на пару часов эту высокую стройную девушку с этим парнем, едва дышащим ей в плечо.
   - А почему тебя так беспокоит, что говорят другие? - резко и напористо продолжает он. -
   Потому что...
   Поезд тронулся. Несмотря на все мои старания, мне уже не удается услышать их разговор.
   Изредка доносятся обрывки его слов. "Тебе не кажется, что ты слишком рано стараешься повзрослеть?" Как будто этот худосочный парень в очках может знать, как девушка взрослеет. У него едва прыщи сошли, а он туда же... Ему кажется, что он все знает. И в своей уверенности так смешон. Он напряженно что-то доказывает девушке, при этом сам получает удовольствие от того, что выглядит в своих глазах героем.
   Поезд снова останавливается. Тот же резкий голос.
   - Так что ты подумай. Я тебе даю один выходной, чтобы ты прикинула - что к чему. Поняла? - парень целует девушку в щеку, встав при этом на мысочки, и выходит из вагона.
   Ловлю себя на мысли, что, пожалуй, самое неприятное для меня в отношениях с мужчинами было то, что рано или поздно приходилось объясняться, выяснять отношения. Вот сейчас я еду. Еду в плохом настроении к человеку, который меня ждет, который по мне скучал все это время и сейчас готовит вкусный ужин. А я еду, чтобы испортить ему настроение надолго. Как сегодня ночью его испортили мне.
   И как ему сказать, что мне надо поставить точку? И почему именно сегодня?
  
   - Знаешь, я и не мог представить, что сегодня я услышу от тебя такое, - говорит Макс, стараясь поймать мой взгляд, а через него проникнуть в меня. Как я предполагала, он приготовился к встрече: цветы, мое любимое вино, ужин. И такой ищущий моих поощрений взгляд. Но я отвернулась от его поцелуя, и не успели мы сесть, как на одном дыхании сказала, что хочу расстаться.
   Он долго молчит:
   - Неужели ты не понимаешь, что для меня значишь? Ты же знаешь, что я о тебе постоянно думаю, что я по тебе скучаю, что я тебя люблю. Ты ЭТО знаешь?
   - Я допускаю, что ты испытываешь ко мне то, что говоришь. - Ведь по большому счету, как ты можешь знать, любит тебя человек или нет? Ты не всегда уверен, любишь ли ты, а тут - кто-то другой. Вот и я сейчас сказала, что хочу поставить точку, а когда поняла, что моя жизнь будет продолжаться без него, мне стало не по себе. С другой стороны, я просто привыкла к его присутствию, к тому, что мне кто-то звонит, что я с кем-то встречаюсь. Хотя в последнее время наши встречи стали все более редкими. Именно поэтому мне захотелось, чтобы их не было вовсе. Я понимала, что у него нет времени встречаться со мной столько, сколько мне хочется. Я понимала это прекрасно, но по-женски мне требовалось абсолютное внимание. - Понимаешь, мне мало знать, что ты меня любишь. Мне надо это чувствовать. - Ах, какая ложь! Неужели нельзя просто сказать, что ты его не любишь? Но ведь это ему будет больнее слышать. Или нет?
   - Так вот в чем дело! Тебе не хватает секса со мной? Конечно, я понимаю... - Он сразу же находит самое простое объяснение.
   Макс сидит как в воду опущенный и с каждой секундой становится мрачнее. А я не знаю, о чем еще говорить. И, что ужасно, с каждой минутой понимаю, что все меньше и меньше хочу с ним расставаться. Приехали! Но раз я уже это сказала, то брать свои слова обратно и говорить, что передумала - несерьезно.
   - Я тебе говорил, не помню... Недавно проснулся утром, плохо себя чувствовал и подумал: вот если я умру, то как ты об этом узнаешь? - неожиданно обрывает тишину Максим.
   - Что ты такое говоришь?
   - Нет, ну, правда, как ты узнаешь, что меня больше нет? Ведь обо мне не объявят по радио, не напишут в газетах. Ты позвонишь, телефон не отвечает. И все. И мне стало так страшно. Мне бы очень хотелось, чтобы ты пришла ко мне на могилу. Я собираюсь написать завещание. И думаю, а что я могу тебе завещать?
   - С ума сошел? - Он начинает растирать ладонью в области сердца. Это мне уже не нравится.
   - Нет, в одном завещании я все оставлю сыну... - У него был сын и, кстати, даже жена. Но это совершенно не мешало нашим встречам в течение этих двух лет. Наоборот, освобождало меня от многих обязательств перед ним. А именно - особенной откровенности и честности. - А тебе - не знаю. Я завещаю тебе часы.
   - Какие интересно! Вот эти? - указываю на его руку, украшенную дорогими швейцарскими часами.
   - Нет, другие, - серьезно. И снова трет рукой в области сердца.
   - А что ты еще мне можешь завещать? Ведь зачем мне часы? Ты мне перечисли, что я еще могу выбрать, чтобы уж наверняка. - Глупее разговора представить не могу. На жалость берет.
   - Да больше и нечего. - Бедненький мой....
   - Тогда завещай мне сына. - Он смеется, но вижу, шутки не понял.
   Мы снова молчим. Сидим рядом, наши колени соприкасаются. Мы знаем слабости и недостатки друг друга, за два года прошли через несколько серьезных ссор, хотя он считает, что только через одну, следовательно, через остальные я проходила в одиночку, но оставались все равно рядом... до этого времени. Благодаря ему я спокойнее пережила расставания с НИМ, измены ЕГО, нелюбовь ЕГО.
   А сейчас, я ощущаю это кожей, изменившимся вокруг нас воздухом, мы отдаляемся друг от друга, отчаянно сопротивляясь, но при этом с интересом ожидая - неужели возможно вот так вдруг поставить точку. Пепельница переполнена сломанными сигаретами и серыми бычками. Мы курим без остановки одну за другой, лишь бы заполнить долгие паузы. Не хочется просто встать и уйти. И, как ни странно, хочется чего-то услышать, что остановило бы меня. Но он не говорит. И, как ни странно, не говорит самого главного - простого "не уходи от меня". Понимаю, если он произнесет эти слова, я останусь с ним, скажу, что не права. Но звучит все похожее на это, но не ЭТО.
   Он снова закуривает, а я стараюсь запомнить его руки, губы, глаза, которые нравятся больше всего, и даже то, как он курит, мощно выпуская дым через ноздри. Он медленно окунает до фильтра докуренную сигарету в пепельницу и встает. Идет на кухню. А я наблюдаю за ним.
   Зачем мне надо сегодня с ним расходиться? Просто потому, что меня не любит тот, кого люблю я? Но ведь я так привыкла к Максу. Смогу ли я ко всем свалившимся неприятностям прибавить и его отсутствие? И вдруг мне так сильно захотелось прикоснуться к его волосам, погладить по голове и сказать, что ошиблась, что не могу от него отказаться. И...
   говорю.
   Чувствую себя глупо. Получается, все это время я играла, наблюдая за ним, а теперь игра закончилась. И все снова хорошо.
   Он долго молчит, потом выходит из кухни:
   - Зачем же ты вывернула мне всю душу?
   И что мне сказать? Я была уверена, что у меня получится уйти. Снова стыдно за свою слабость. Опускаю глаза в пол. Молчу. Он тоже не издает ни звука. Поднимаю взгляд на него и вижу - плачет. Тихо так плачет и трет тыльной стороной ладони глаза.
   - Я люблю тебя, - говорит, резко отворачивается и уходит на кухню. Закрывает за собой дверь.

   Женщина убегала от смерти. Стремительно. Даже вспотела. Чувствовала, как по спине сползают холодные капельки пота. Она не боялась Смерти, но надо было завершить столько дел, что важно было именно убегать.
   Смерть была не страшная и не такая, какой ее обычно представляют. Это не была женщина в черном плаще, скрывающем бледное лицо. И блестящей и острой косы тоже не было. Это сухенький старичок, еле-еле поднимающийся за ней по бесконечным лестницам бесконечных зданий, в которых она бегала. Этот старичок маленький и одет в черный вязаный свитер, весь в катушках от долгой носки. И почему-то он не знал, как она выглядит, и шел за ней словно собака-ищейка - по запаху.
   Наверное, от нее пахло смертью. Старичок это чувствовал. И хотя безумно устал выполнять свою однообразную работу и произносить бесконечное количество однообразных слов всем убегающим от него - почему-то они все убегали, боялись его, а он не мог понять почему - плелся вслед за ней.
   Это была его работа. Эта работа раздражала его: каждый день приходилось догонять этих пахнущих смертью. А они каждый день убегали и прятались, думая, что смерть здесь их не найдет. Но он находил.
   Теперь и она. Убегала от него, а он медленно шел, зная, что все равно нагонит.
   Она узнала смерть в лицо. Когда сбегала вниз по ступеням, увидела старика и поняла, кто он. Старик упрямо шел наверх, туда, откуда она только что ушла. Запах вел туда. Или он просто давал ей возможность убежать? И она бежала, раскидывая обещания, поцелуи и улыбки.
   Вдруг остановилась: зачем? Зачем убегать? Она молода, полна сил и этот старик, очевидно, ошибся. Надо его подождать и договориться с ним, пусть подождет. Ей еще рано. Она села в маленькое темное кафе и стала ждать. Была уверена, что старик поймет ее и согласится.
   Она не знала, что старик уже давно оглох и ослеп от бесконечной человеческой боли и трагедий. Он не услышал бы ни ее слов, ни ее молодого голоса, ни увидел бы ее молодых губ и глаз. Поэтому он всегда спокойно и хладнокровно уводил с собой и молодых и старых, не зная, кого ведет с собой в темноту....
  
  
   С чего мне стали сниться такие сны? Чтобы скорее выкинуть эту историю из головы, открываю глаза. И сразу зажмуриваю - шторы открыты, и хотя на улице серо, дневной свет раздражает. Несколько секунд ощущение, что я проснулась рядом с ним. Но следом за ним - разочарование. С Максом.
   Прошедший вчера праздник "возвращения" добром не закончился: мы распили несколько бутылок вина, а потом решили провести эту ночь вместе. И что в итоге: голова раскалывается, лицо вряд ли придет в норму к завтрашнему дню, а у меня сегодня интервью.
   Опускаю руку к полу и стараюсь нащупать около кровати бутылку с минеральной водой. Нахожу, но она абсолютно пустая, ни капельки. Очень жарко - его рука лежит на моем бедре. Поразительной температуры человек - от него всегда исходит такой жар, что, как он шутит, когда в молодости пошел "поступать в космонавты", то выдержал все тесты, но его не взяли именно по причине температуры тела.
   Тоже мне, космонавт! Храпит за десятерых. Я вообще-то не очень люблю оставаться с ним на ночь - не высыпаюсь. И как мне удалось это сделать сегодня - загадка.
   Неожиданно в спальне наступает звенящая тишина - храп прекратился. Макс просыпается. Заворочался, но левую руку, что лежит на моем бедре, не убирает. Потом крепко прижимает меня к себе, горячо целует в плечо:
   - Хорошо просыпаться рядом с тобой...- Медленно, еще сонным голосом, шепчет. И молчит. Снова целует в плечо. - Ты не уйдешь от меня?
   - Только убегу... У меня так болит голова.
   - Давай, я тебе сделаю ванну? И кофе?
   - Поцелуй меня сначала еще... - Закрываю глаза и представляю, что это не Максим, а он меня обнимает и целует. Не Максим, а он говорит мне эти слова. Представляю так явственно, что от удовольствия мурашки бегут по коже. Возвращаюсь в реальность, только когда звучит голос Макса:
   - Я сейчас все для тебя сделаю. И ты будет в форме, не переживай...
   - Переживаю, мне же после обеда ехать в гости к Галине Олдиной, у нас серьезное интервью. Полторы недели готовилась к встрече. И как я покажусь ей на глаза в таком виде?
   - Да разве эта сумасшедшая старая актриса что-то увидит в твоем лице? Она же полуслепая.
   - Это я - полуживая. А она-то все прекрасно видит, поверь мне.
   - Через полчаса ты будешь летать! - обещает Макс и бодро вскакивает с постели. Голышом, шаркая ногами и почесывая грудь, выходит из спальни.
   И почему все это делает для меня человек, которого я не люблю? И что сейчас делает человек, которого так люблю я?
  
   Взлететь - не взлетела, но в довольно бодром состоянии после вчерашней проведенной ночи стою перед красной, обитой деревом, дверью народной актрисы Галины Петровны. Мне назначено ровно на четыре. Сейчас - без трех минут. Звонить рано, приходится стоять и дожидаться своего часа.
   В случае с другим человеком, я бы уже давно позвонила, но с Олдиной все непросто. Она настолько помешана на мелочах и деталях, не заметных обычным людям, что этим даже свела в могилы троих мужей. Рассказывают, что подушки на их семейном ложе всегда должны были лежать под определенным углом. И когда этот угол изменялся хотя бы на один градус, актриса устраивала безумный скандал. Безумный настолько, что разбивала в доме всю посуду. Это тоже, видимо, было для нее принципиально - если бить посуду, так всю. Утром виноватый муж шел по магазинам за покупкой новой домашней утвари, домработница терпеливо убирала все осколочки, а народная актриса, мучаясь мигренью, отлеживалась на перинах...
   Но когда умер ее третий муж, Олдина задумалась. И вдруг решила, что живет неверной жизнью. Скупила в книжных всю эзотерическую литературу и начала свое трехлетнее просвещение. Все эти годы о ней никто ничего не слышал и не знал. А потом... она появилась вновь - худая, длинная, с карими, горящими глазами и звонким голосом. Олдина объявила, что навсегда отказывается сниматься в кино (хотя ее давно уже никто и не приглашал), потому что это изобретение злых духов, и питается светлой человеческой энергией. По тем же причинам отказалась фотографироваться. Но оставаться не у дел старушка не захотела и создала свой эзотерический театр, где режиссером и актером была одна она. К удивлению многих, с огромным успехом стала гастролировать по миру, получила всеобщее признание, собрала самые престижные награды. А потом начала раздавать советы, как надо жить, что принимать или нет близко к сердцу, как, кстати, пережить несчастную любовь, да и вообще, есть ли смысл любить противоположный пол и что есть смысл любить. И из народной актрисы превратилась для поклонников в гуру.
   Но вдруг, через пять лет всеобщей любви и восхищения, эта "божья коровка", как раз к своему 70-летию, выпустила мемуары. Ничего более злобного в Москве не читали давно, сплетники с удовольствием принялись пересказывать бесконечные скабрезности из книги. Многие крепкие актерские пары распадались на глазах, ориентация некоторых актеров непредсказуемо изменялась, а один крайне уважаемый кинорежиссер просто рухнул с инфарктом на лекции во ВГИКе.
   И теперь я нажимаю на дверной звонок этой милой старушки.
   Тишина.
   Жду немного и снова жму на красный пупок в стене.
   И - тишина. Только внизу хлопнула входная дверь.
   Смотрю на часы - все точно, секунда в секунду. И что же? Звонить третий раз? Или, может, отыграть на ее звонке мелодию из "Похоронного марша", а потом быстро, вниз по ступеням, как в детстве?
   Пока раздумываю - щелкает замок и дверь медленно открывается. Из образовавшейся маленькой щелочки кто-то гавкает. Смотрю вниз - маленькая лохматая собачка. Такая маленькая, что уместится на ладошке. Но гавкает как большой кот.
   - Микки! - выше показывается голова Олдиной. - Микки, фу! Проходите, деточка, не бойтесь, не загрызет.
   Боясь раздавить мини-собачку, аккуратно переступаю порог квартиры актрисы. Дверь за моей спиной резко захлопывается, оказываюсь в кромешной темноте. Только чувствую, где-то под ногами шевелится Микки. Или это не Микки? А вдруг у нее еще кто-то живет? Змеи или крысы...
   - Раздевайтесь, - голос Олдиной прямо над моим ухом.
   Чуть не срывается: "Полностью?" Но вдруг делаю неловкое движение и внизу раздается мерзкий визг.
   - Микки! Микки! Что с тобой?! - встревожено кричит актриса.
   Судя по всему, это я что-то отдавила псине, когда принялась снимать ботинки. А вдруг ботинком ее придавила?
   Справа от меня резко открывается дверь в какую-то светлую комнату. В проеме стоит Олдина и, щурясь, всматривается в пол. Коридор теперь освещен и я вижу, что из моего ботинка торчат задние лапы Микки. Значит, остальная часть тела находится внутри.
   - Я так и знала! Микки, ты опять за старое! - Олдина взмахивает руками, хватает мой ботинок и аккуратно вытаскивает собаку. Вырвавшийся наружу, Микки резво убегает в светлую комнату. - Он очень любит прятаться в обуви. Мечтает, чтобы его отсюда кто-нибудь забрал, - спокойно говорит актриса и приглашает жестом пройти за собакой. - Вы простите за темень. Вчера в коридоре перегорела лампочка, а я не умею ее менять. Позвала электрика. Он сегодня приходил, но я на него посмотрела, он мне очень не понравился, поэтому дверь не открыла...
   Неплохое начало для неудачного интервью... Наверное, все это время она и за мной наблюдала. Но если открыла, то, пожалуй, я произвела на нее не самое ужасающее впечатление. Только оно испорчено казусом с Микки. И как теперь налаживать контакт с хозяйкой? Опять же, через Микки.
   - Простите, было так темно, что я не видела, что ваша собака у меня под ногами, - кое-как стараюсь исправить ошибку. И искренне интересуюсь: - А как ваше настроение?
   Огромные глаза Олдиной щурятся и в упор смотрят на меня:
   - А почему вам это интересно? И какое вам до этого дело?
   Что ответить?
   - Говорят, что сегодня магнитные бури, я целый день мучаюсь головной болью.
   - У вас голова болит не от бурь, а от молодости и... - Олдина решает не продолжать, но понимаю, что ничего хорошего в ее многоточии не скрывается. Так, нужен срочно Микки. Под ногами валяется маленькая мягкая кукла. Она обгрызана - сразу видно, игрушка собачки. Присаживаюсь, поднимаю куклу и начинаю ей трясти:
   - Микки, дружок, давай знакомиться. Прости, что обидела тебя...
   Но Микки даже ухом не ведет: сидит у противоположной стены и делает вид, что ничего не видит и не слышит. Тварь.
   - Мой Микки не играет в такие игры. Он - пес интеллектуальный. Он стихи знает, может Маяковского или Уайльда прочитать. В новом спектакле мы будет играть с ним вместе. - Олдина без мимики говорит и смотрит на меня в упор. Чувствую себя крайне некомфортно. Снова начинает болеть голова и пробивает холодный пот. - Ну так, вы за интервью? Наверное, хотите узнать, почему я написала эту книгу?
   - И это тоже, - признаюсь я, усаживаясь на жесткий стул, указанный хозяйкой дома, достаю диктофон. Сама она садится в глубокое кресло, заваленное разноцветными подушками.
   - Понимаете ли, деточка. Я большую часть своей жизни прожила... в обмане. И даже если я сама не много обманывала, то мое участие в обмане других и другими совершенно не избавляет меня от ответственности. Это же карма, понимаете, деточка. И пока еще не совсем поздно, я решила рассказать правду. Ведь тем самым я немного очистила и свою карму, и карму тех, о ком сказала правду. Только подумайте, режиссер Малиров всю жизнь жил с женщиной, которую не любил, которой изменял направо и налево. А она и представить себе не могла, что когда он уходил от нее к своим друзьям, он уходил от нее к своим любовникам! И всю жизнь он мучался, скрывая свое истинное существо. Зачем? Он мучался этим обманом, а я его освободила. И теперь Коленька может совершенно открыто смотреть в глаза окружающих. Ему нечего скрывать. Двадцать лет назад он мне признался, что всегда мечтал снять кино про гомосексуалистов, потому что у них самые возвышенные и честные отношения. Это, конечно, глупость редкая. Но не в этом дело. Он боялся, что его не поймут, что жена или мать поднимут скандал. Теперь он может смело снять это кино... - Олдина говорит, говорит, говорит. Только не знает она что ли, что Малиров уже месяц лежит в кардиологическом отделении и вряд ли уже что-то снимет...
   - Но имеете ли вы право без согласия других принимать такие решения - исправлять их карму, облегчать им участь в будущей жизни? - перебиваю актрису, но она даже не слышит этого и продолжает бормотать про Коленьку и гомосексуалистов. С каждым предложением ее слова становятся все тише и тише. Кажется, что через абзац она вообще заснет.
   - Есть такая поговорка: в здоровом теле - здоровый дух. Но ведь это изначально неверно, деточка! Подмена понятий. Хотя и в здоровом теле здоровый дух тоже. Потому что если ты не ухаживаешь за своим храмом, за своим телом, то ни о каком здоровом духе нечего говорить. Но, в принципе, все начинается изнутри, поэтому лечить надо дух, а он уже организует все остальное. Надо уметь слушать себя, оставаться наедине с собой. Для этого существуют молитвы, медитации, когда человек остается наедине с собой и с Богом.
   И тут я вижу, как мелкий Микки подходит к креслу хозяйки, около которого лежит кукла, спокойно берет в пасть игрушку и оттаскивает под стоящий рядом столик. А потом подминает куклу под себя и начинает...
   Все это происходит за креслом Олдиной, поэтому она ничего не видит. Но на моих глазах.
   - А что есть Бог в представлении древних цивилизаций?! Ведь это... - Микки усиливает свои ритмические движения. И хотя я не хочу видеть это, стараюсь полностью сосредоточиться на горящей красной лампочке диктофона, но боковым зрением все равно наблюдаю картину надругательства над куклой. Ведь я держала ее в руках! А он вот, оказывается, что с ней делает.
   И тут, к моему ужасу, Олдина замолкает. Пришло время моих вопросов, но я даже не помню, о чем она говорила. Этот Микки, эта милая, добрая собачка...
   - Но вы не можете не знать той реакции, которую вызвала столице ваша книга. Многие крепкие супружеские пары распались и.... - придумываю я, хотя не уверена, что попадаю в контекст беседы.
   - Семья - это абсолютно выдуманное и формальное существование человека. Это придумало государство, чтобы организовать жизнь своих рабов. По природе же своей человек - одиночка. И те семьи, на которые вы мне намекаете, никогда не существовали. Хотя я и не знаю реакции публики... - Микки успокоился. Теперь, вытянув задние лапы, он дремлет рядом с покусанной куклой. Только маленькие ушки немного вздрагивают при каждой новой интонации Олдиной. Милая, милая псинка.
   Теперь и я успокоилась, вспоминаю, что именно хочу узнать у народной актрисы. Она говорит тихо, медленно. Ощущение, что нахожусь на сеансе гипноза. Наверное, она смотрит на меня и прекрасно понимает, о чем я думаю и что чувствую. Присматриваюсь к Олдиной - да нет, ее глаза подняты немного к потолку, она вообще не смотрит на меня.
   И вдруг опять какое-то оживление за креслом актрисы. Проснулся Микки. Только теперь перетащил куклу в самый цент комнаты - прямо напротив меня - и смотрит в мою сторону. Ну давай, псина, добивай, если начал...
   Но я даже представить не могла, что он на самом деле вновь сделает это. Микки резво подминает под себя безвольную игрушку и возобновляет свои ритмические движения...
   Нить разговора безвозвратно потеряна. Полный фиаско.
   - А вы ведь, девочка, меня совершенно не слушаете, - вдруг спокойно, не меняя интонации, произносит актриса. Я краснею, неуверенно поднимаю глаза и смотрю на нее. Но взгляд Олдиной направлен куда-то мне за спину. Кажется, там она видит что-то очень интересное.
   И вдруг смеется. Ее смех добрый, светлый, чистый. Такой заразительный, что хочется и самой засмеяться. Просто так.
   - Этот мой Микки... Ну просто сексуальный маньяк, - всхлипывая от приступа смеха, говорит Галина Петровна. И упорно смотрит через меня. Я медленно оборачиваюсь и понимаю, что все это время Олдина прекрасно видела, что происходило за ее спиной - во всю стену висит огромное зеркало, в которой отражается комната.
   Олдина перестает смеяться и внимательно смотрит на меня. А она ведь очень красивая, до сих пор. И эти морщинки на лице совершенно не искажают ее красоты.
   - Я специально повесила это зеркало, чтобы увеличивать пространство комнаты. А то она такая маленькая, что задыхаешься в ней... Но ведь дело не в Микки, так ведь? - Она достает из нагрудного карманчика строго платья маленький платок и протирает им уголки губ. - Я вижу, что вы совершенно неспособны сейчас никого слышать, кроме себя. Только не думайте, что мне это обидно. Ведь я тоже была молода, у меня, слава богу, БЫЛИ три мужа, - продолжает она, делая акцент на глаголе "быть". - Пойдемте-ка лучше выпьем хорошего китайского чая. В Москве мало кто умеет так его завариваться, как я. И просто поболтаем.
   Киваю головой и встаю со стула. Неожиданно чувствую себя рядом с этой старой женщиной очень спокойно и уютно. Словно давно ее знаю. Проходим через темный коридор в маленькую, светлую кухню. Цокот по паркету: за мной семенит Микки. Садится у ног хозяйки, шевелит ушками и наблюдает за мной. А где же твоя кукла, Микки? - думаю со смехом.
   - Могу я общаться с тобой на "ты"? - спрашивает Олдина, наливая в чайник воду. Я утвердительно киваю, но понимаю, что она стоит ко мне спиной и не видит моего движения, поэтому говорю в голос "да". - Ты не думай, что я сумасшедшая старуха, за которую меня все держат. Так, слегка того, но в здравом уме. - Она оборачивается и подмигивает. - Так что же происходит в твоей голове? Что так мешает тебе слышать...
   Я кладу локоть на маленький стол, покрытый льняной скатертью, морщу лоб и...
  
   Чувствую усталость, но она не критическая. Внимание не ослабело, поэтому можно ехать. Темнеет. Через полчаса мир окрасится в черное и серое. Какое-то время снег еще будет светиться, но потом и он померкнет.
   Дорога совершенно пустая. И вокруг - снежные поля и редкие деревянные дома. В некоторых горит свет, и из кирпичных труб выбивается прямой дым. Ветра нет.
   Жесткая колея, по которой машина движется уверенно и спокойно. Я просто еду вперед - потому что не хочу ни домой, ни в гости. Никуда не хочу. И мобильный отключен. Только дорога, на которой полностью сосредоточена, а потому нет никаких долгих и мучительных мыслей. Видно лишь на расстоянии "ближнего света". Ощущение, что сзади, впереди, справа и слева - пропасти. Лопасти.
   В салоне машины горит синеватый огонь магнитофона. Фоном идет какая-то, даже не знаю музыканта, мягкая музыка. Надрывный саксофон.
   Неожиданно вижу справа, по обочине, темный человеческий силуэт. Замедляю скорость и приближаюсь. Огни освещают спину медленно бредущего вперед человека, голова которого плотно укутана мохеровым платком, лица не видно. А за ним тянутся чем-то груженые санки. Мигаю огнями и открываю окно:
   - Давайте подвезу, куда надо.
   Останавливается и медленно оборачивается. Это старушка. Морщинистая, маленькая, сутулая. Как у нее хватает еще сил куда-то идти.
   - Да мне еще далеко, что вам мучиться. Дойду, не впервой чай, - машет рукой в огромной вязанной варежке и начинает двигаться вперед. Смотрю в зеркало заднего вида - за моей машиной вряд ли еще кто-то скоро проедет. Открываю дверь и выхожу. Морозно. В салоне тепло, печка. А на улице сразу зябко.
   - Да садитесь, все равно же прямо пока. А там разберемся. -
   Вижу, ей хочется - устала, замерзла. Но как-то неудобно, вроде. Подхожу к ней, мягко беру за руку, открываю правую дверь: - Не стесняйтесь.
   - А санки? - соглашается.
   - Уместим. Вы садитесь, а я их на заднее сиденье положу.
   - Да там продукты. Я в магазин ходила. А то ни макарон, ни хлебушка, - садится на сиденье, но ноги в толстых, огромных валенках старается сначала отряхнуть. Надо же!
   Медленно трогаемся. От старушки в салоне стало морозно. Включаю печку сильнее. Она аккуратно снимает варежки и спускает с головы на плечи свой широкий платок.
   - Уж и не знаю, как вас отблагодарить. Не рассчитала я сегодня свою дорогу, вышла поздно. Вот и попала в ночь.
   - Да не ночь еще, просто стемнело. Всего-то... - смотрю на часы на приборном щитке, - пять вечера.
   - Как же не ночь, самая мгла пришла! - уверенно заявляет старушка. Она согревается и теперь приоткрывает ворот телогрейки. Помню, моя бабушка зимой частенько такую носила. Хочется рассмотреть лицо старушки, но и темно, и дорога...
   Но по ее голосу представляю, какая она. Наверное, очень добрая. И у нее много внучат, которые приезжают к ней на лето. А она покупает им у зажиточной соседки теплого, парного молока, на утро печет блинчики и достает свое сладкое клубничное варенье. Она только такая и никак не может быть другой. Я так хочу. И чем-то похожа на мою бабушку, которую я очень любила. Вот глаза такие и нос...
   - А вы-то куда на ночь глядя? - с любопытством спрашивает старушка.
   - Да никуда. Просто еду, отдыхаю после работы.
   - Прямо? И никуда? - Не понимаю ее вопросов, но отвечаю утвердительно. - Но тот, кто идет прямо, всегда куда-то приходит... - Вот она о чем спрашивала!
   - Если мне надо куда-то придти, то мне совершенно в другую сторону ехать. Обратно. - Смешная старушка. Она уже совершенно согрелась и теперь расстегнула все пуговички на своей телогрейке. - А где вы живете?
   - Да далече, далече, - задумчиво тянет старушка. Чувствую, что она внимательно смотрит на меня. - Я живу не в самой деревне, а поодаль, у леса. Так сложилось. Только говорят, что со следующего года у нас дома станут строить. Мол, землю купили какие-то люди из Москвы. Соседка так и сказала: "Понаедут, хоромы отгрохают, а нас с тобой грохнут, чтоб не мешали!" И страшно мне теперь. Некому за нас заступиться - одни мы.
   - Как же так? Совсем одни? - Удивлена, а как же внуки...
   - Раньше колхоз был. А теперь все разъехались, осталось десять домов, одни мы, старики. И магазина-то своего нету, раз в неделю машина приезжает, кормить нас. Теперича же все замело у нас, она не приедет. Приходится самим в деревню идти соседнюю.
   - И далеко?
   - Часа три-четыре. Как погода... - О чем-то задумывается и долго молчит. - А что же вы так, одна едите. И в никуда. Как так?
   - Может, вам это покажется странным, но мне нравится ехать в машине по пустой дороге, слушать музыку. Проветривать голову, я это так называю. - Поняла ли она меня? Ей, пожалуй, странно слышать такие слова.
   - И вас никто не ждет? - Какой же у нее знакомый голос. Как из детства. Когда бабушка, приезжая к нам в гости, расспрашивала меня о том, что я делала те дни, что ее не было.
   - Ждут, но не те, кого жду я. - А не проедем ли мы ее дом? Я могу ехать еще сколь угодно долго. - Мы не проедем? - Она внимательно и долго вглядывается в темноту за окнами. И мотает головой:
   - Неееееттт. Но если вам уже надо обратно, то сойду, не переживайте!
   - Мне не надо. - Уверенно говорю, чтобы у нее даже не возникло желания продолжать эту тему. Мне очень приятно, что рядом едет эта женщина. Словно рядом человек, которого я не видела полжизни, но о котором постоянно вспоминала и скучала. И с чего это? Может, она пахнет особенно? Голос? Не знаю.
   - А откуда вы знаете, что там вас ждут не те? - тихо спрашивает старушка. Почему-то меня не удивляют ее вопросы...
   - Чувствую так.- Начинаю жаловаться. Этого еще не хватало. Но так хочется сказать ей, что мне так одиноко. Что, мол, он меня не любит. И еду я только от себя подальше, от своих мыслей. Потому что если окажусь с ними дома, то они меня раздавят. Вовремя останавливаюсь.
   - А ведь ты даже не видишь, сколько людей тебя ждет... - Старушка перешла на "ты", но мне от этого только комфортнее. - Ездишь по кругу, видишь только этот круг, а за его пределы боишься? Конечно, ты думаешь, что у тебя есть большой запас жизни. И, что если ты сейчас что-то делаешь неправильно, то это нестрашно, потому что потом все будет правильно. Но ты уже потеряла много сил. И мучаешь себя виной...
   Старушка отворачивается и смотрит в свое окно. Она дышит тихо, не слышно ни единого вздоха. Едем в полной тишине, только фоном звучит музыка, о которой я забыла. Долго едем. А она все молчит и смотрит в окно. В темноту.
   А на душе становится очень тепло. И уже кажется, что справа сидит бабушка, мы едем к ней в дом. Деревянный дом, окруженный глубокими блестящими сугробами. Дом со скрипящим полом, печкой, мягкой кроватью с периной, из которой можно вытащить белоснежное перо, и запахами, сохранившими детство и простоту.
   Старушка потирает руки. Они сухие и слышно, как трутся друг о дружку.
   - Я давно хочу тебе сказать, что тебе не за чем даже думать, что ты виновата, - тихо, по-родственному говорит она. Ловлю на себе ее пристальный взгляд. Теплый и очень знакомый. Как же она похожа на мою бабушку. Один в один. Как будто это она и есть.
   И я вдруг понимаю, о какой вине она говорит. Об одном обещании, которое я так и не выполнила. И очень этим мучаюсь.
   Воспоминания, которые я боюсь подпускать к себе... Это было шесть лет назад. Я куда-то спешила, было утро. Зазвонил телефон: бабушка просила, чтобы на выходные я к ней приехала. Пообещала, но потом совершенно забыла о данном слове. А она просто просила и даже не объяснила, зачем нужно мое присутствие. И я забыла, провела выходные в кругу совершенно не близких мне людей. А в понедельник утром позвонили ее соседи и сказали, что моей бабушки... Что она...
   Ненавижу...
   Старушка несколько раз похлопывает своей ладонью по моему колену. Так всегда делала бабушка:
   - Об этом я тебе и говорю, милая. - Голос... Сумасшествие какое-то. Ведь мне не кажется! Переключаю все внимание с дороги на попутчицу. Темно, но разглядеть лицо можно. Контуры. Она оборачивается и смотрит мне в глаза. Улыбается. Не может быть!
   - Как? - только и могу спросить. Я не испугана, нет. Но удивлена. Обрадована.
   - Я хочу просто, чтобы ты перестала об этом думать...
   - Бабушка... - Останавливаю машину и минуту, не веря еще своим ощущениям, смотрю на нее. Нет, я не ошибаюсь. Хватаю ее за сухую, морщинистую руку. Да, я помню это ощущение от ее кожи. - Я так рада. Мне было так плохо...
   - Вот и перестань. Ты ни в чем не виновата. Приехала бы ты или нет - ничего не изменилось бы. Я лишь хотела сказать тебе, что люблю тебя и поцеловать. - Бабушка берет двумя руками меня за голову, прикрывая ладонями мои уши, наклоняет к своим губам и нежно целует в щеки, лоб. - Я отдаю обратно тебе твое обещание. Ты больше не будешь себя мучить. И меня отпустишь...
   - Как я счастлива... Я так скучала... Мне так не хватает...- Не знаю, как ей все это сказать. Как уместить в буквы мои чувства к ней.
   Она смеется, берет мою руку, подносит к своим губам и целует ладонь.
   - Глупенькая ты еще у меня. Глупенькая. Совсем не изменилась. - Она снова целует меня в лоб, щеки, гладит по голове. Я вижу ее глаза - сколько в них нежности. Помню, когда была маленькой, она, укладывая меня спать, так же смотрела на меня. - А теперь мне надо идти. А ты поезжай домой. Тебя ждут.
   Я ни в состоянии даже пошевелиться: вижу, как она застегивает телогрейку, завязывает на голове мохеровый платок, натягивает большие варежки, которые ей, наверняка, велики.
   - Вот и повидались, - говорит и открывает дверь. В салон врывается холодный воздух.
   - А я? - Чувствую себя потерянной, хочется плакать.
   - Ну, ну... - Успокаивает и смеется. - Все же у нас хорошо... - Как же я? Я?! Так страшно. Не уходи! Но от каждого ее прикосновения становится легче. И вопреки своему желанию смиряюсь с тем, что сейчас она от меня снова уйдет.
   - А ты проснешься...
   Сижу в машине. Горит только табло магнитофона, и дорогу впереди освещает "ближний свет". Вижу, как бабушка проходит вперед и за ней, словно сами по себе, едут санки. Вижу, как ее сутулая фигурка в огромных валенках и телогрейке уходит в темноту.
   А я счастлива. Что видела ее, и она меня простила...
  
   Телефон звонит.
   Переворачиваюсь на бок и зарываюсь лицом в подушки.
   Но кто-то упорный. Опускаю руку к полу, нащупываю трубку и подношу к уху:
   - Алло? - пытаюсь произнести, но голос хриплый. Выговариваю только две последних буквы.
   - Ты еще спишь?! - Макс. Мы же вчера виделись, что ему от меня надо.
   - А ты не слышишь?
   - Уже два часа дня, любовь моя! Вставай! Хочешь, я приеду, заберу тебя с собой и мы поедем...
   - На край света? Нет, не хочу...
   - Я приглашаю тебя в кино.
   - Оригинальное предложение, от которого я откажусь. - С закрытыми глазами сажусь в постели. Все-таки просыпаться дома хорошо. Забытое ощущение домашнего комфорта. Макс что-то весело говорит. Неинтересно. Открываю глаза и смотрю на часы: точно, уже полтретьего. Сколько же я спала? Вчера приехала рано, сразу легла спать.
   - А ты получила мое MMS? - интересуется Максим.
   - Нет, я от тебя ничего не получила.
   - Нет?! - расстроено. - А я тебе такие цветы посылал!
   - Наверное, они по дороге завяли. - Ну что за глупости он говорит. Взрослый человек, а посылает картинки и думает, что на меня это производит впечатление.
   - Я приеду?
   - Я тебе перезвоню, ладно? - выключаю телефон и снова валюсь на кровать.
   "Все твои проблемы от того, что ты относишься к другим людям как к самой себе. Все станет проще, если ты навсегда уяснишь для себя: он другой, поэтому ждать от него того, что надо тебе, что устраивает тебя, нельзя". Олдина столько мне всего наговорила вчера. А я? Зачем я ей все стала рассказывать? И потом еще расплакалась, так, что она стала меня успокаивать. А Микки принес свою куклу, положил головой в миску с водой и смотрел, как она, словно губка, впитывает в себя жидкость. И я, в благодарность, ввинтила в коридоре новую лампочку, так что прощались мы при ярком электрическом свете. А Олдина просила ей звонить, записала мой телефон и сказала, что как-нибудь и сама наберет мне... Не дай бог.
   А еще... вчера я удалила из телефонной книги его номер. Вопреки своему желанию позвонить и спросить, как у него дела. Выбрала в мобильном его номер и нажала кнопку "delete". Думала, станет легче. Не стало. Но пора уже ценить не только свои желания, но и свое достоинство.
   Только теперь очень хочется ему позвонить. Хочется - а номера нет! А вот и неправда, есть. Он записан в блокноте. А блокнот лежит в столе, в правом ящике, нижнем.
   Только я этого не сделаю.
   Не сделаю.
   Не сделаю.
   Или сделаю?
   Может быть, не думая, вскочить, взять блокнот, разорвать и выкинуть из окна? Пока руки сами не набрали номер. Пока я еще могу думать о своем достоинстве. Ведь только представь: наверняка, сегодня на твоем месте в его жесткой постели спала другая. Лучше или хуже - не главное. Она спала на твоем месте. Точнее, не на твоем, потому что рядом с ним твоего ничего нет. Разве что после той ночи и тишины, окружившей меня, повсюду валяются кусочки моего в клочья разодранного сердца. Но он этого, конечно, не замечает. А та, другая, наверняка заметила и с удовольствием наступила на кусочек своей голой, мозолистой пяткой. Оттого мне сегодня так больно.
   И опять телефон. Домашний.
   - Привет, соня! У тебя какие сегодня планы? - Это Юля. Как всегда бодрая, как всегда свободная и ветряная.
   - А что? - И планов у меня сегодня никаких. И желаний. Кроме одного - ни в коем случае не быть наедине с самой собой. Начнется самоедство.
   - Сегодня в Доме кино премьера нового фильма. Названия не помню. Но в Берлине он получил "медведя". Хотя не это главное - соберется много наших, будет весело.
   - "Наших"? - но, не выслушав ответ, соглашаюсь. Какая мне разница, кто там будет. Хотя... - А фильм-то о чем?
   - Как о чем? Ты где работаешь?! О любви двух пидаров. Красивая история, рассказывают "наши". Знаешь новую шутку про "голубых"? - Не терплю шутки, анекдоты, но почему-то люди в первую очередь любят их рассказывать. Как будто им нечего больше сказать друг другу. Кстати, он никогда не говорил мне ни одного анекдота. Ни разу! - Не знаешь? Да ты никогда ничего не знаешь. Так вот, голубой - это мальчик хоть куда.
   И сама смеется. Взахлеб и с легким похрюкиванием. Не слышала, чтобы кто-то еще так смеялся. А я молчу - что здесь смешного. Разве только ее смех. А она и не обижается.
   - С тобой всегда так. Никакого юмора. Ладно, жду полседьмого у главного входа. - Вешает трубку.
   Еще не понятно, кто кого ждет. Юля всегда опаздывает. И всегда на тридцать три минуты. Никогда не могла понять, как ей удается каждый раз так точно опаздывать. К тому же, она никогда не носит часов. И не знает, сколько времени. Просто приходит, просто опаздывает.
  
   В Дом кино приехала раньше. Думала, "пробки", а проскочила. Иду в буфет и заказываю чашку невкусного "каппучино", потому что вкусный здесь не продают. Как ни стараюсь не оказываться сама с собой, все равно - свободные минуты. И снова мысли. И снова мысли о нем.
   Надо отвлечься - стараюсь прислушаться, о чем говорят за столиком за моей спиной. Говорит в основном девушка, судя по писклявому голосу, очень молодая. Слова вылетают с ее губ быстро, быстро. И никакой интонации, знаков препинания. И вдруг ее перебивает пьяный мужской голос:
   - Ну о чем вы тут трепитесь? У меня несчастье, а вы даже не слушаете! - Он сильно пьян. Слегка оглядываюсь: молодой и совершенно не выглядящий несчастным. На его щеках блестит чья-то губная помада. Три разных отпечатка. На воротничке белой рубашки - засохшее пятно красного вина.
   - С чего ты несчастный-то, Пашка? - писклявый девичий голос. Равнодушный и безразличный.
   - Я совершенно разрушен! Физически и эмоционально! - Готовлюсь выслушать душещипательную историю о трогательной и безответной любви незнакомого нетрезвого мужчины. Но разочарована, он говорит о каком-то домике рядом с морем.
   Однажды в детстве Павлик отдыхал в Крыму и увидел на самой вершине крутого мыса, под которым бушевало море и плескались дельфины, очаровательный белый домик. Тогда светило яркое нежное солнце, Павлик был в белых льняных штанишках, держал тающее мороженое, а от теплого, но сильного ветра постоянно сдувало голубую панаму... Тогда и решил, что обязательно, когда у него будут деньги, купит себе этот домик. Обязательно купит и будет в нем жить, выходить на край мыса и смотреть, как солнце садится за горизонт. И плевать вниз, в пенящиеся волны. Свою мечту он хранил в тайне, а когда появились деньги, то никто уже не смог вспомнить, в каком же месте Крыма он, мальчишкой, увидел этот домик. И Павел отправился на поиски. Искал недолго - домик стоял на прежнем месте, он сразу же его узнал. Но был не такой белый: его чистые бока опалила шашлычная, расположившаяся рядом. Довольно быстро мечтатель купил и землю на мысе, и домик, сделал реставрацию и приехал на летние месяцы в него жить...
   Но в первую же ночь его ожидало глубочайшее разочарование: насмотревшись на яркие звезды, наслушавшись тишины и шума моря, Павел начал засыпать. И вдруг совершенно явственно услышал: "Ты целуй меня везде, 18 мне уже..." А потом: "Как упоительны в России вечера"... В ту ночь он выслушал много песен. А на утро узнал, что внизу его любимого мыса построили пансионат, где каждый вечер проходят самые большие на побережье молодежные дискотеки. Чтобы восстановить тишину на мысе, он предложил администрации пансионата перенести дискотеку в другое место и даже обещал на свои средства выстроить хорошую площадку. Но директор пансионата оказалась женщиной неприступной. Павел выдержал в домике мечты еще три дня, а потом, некрепко закрыв окна и белую дверь с еще не высохшей краской, уехал в Москву.
   - Представляете! - возмущается пьяный мужчина, перепачканный женской помадой. - Я так об этом мечтал, стремился. Я туда все деньги свои вложил. А теперь. О чем мне мечтать теперь? И не менее важно, на что жить? Одолжите мне денег!
   За его столом все молчат и аккуратными глотками опустошают стаканы с пивом. И вдруг писклявый голос:
   - Наверное, лучше было бы, если бы ты не нашел этот домик. Его бы снесли, например, или он вообще приснился тебе в детстве, а ты решил, что все по-настоящему. И тогда бы ты до сих пор об этом мечтал...
   Слышу, как в ответ Павлик слюняво целует говорящую девушку. Мне интересно, какая она - голос неприятный, а говорит интересно. Но рассмотреть не удается: сидит спиной, а черные волосы закрывают лицо.
   - А ты что здесь делаешь? - не сразу понимаю, что вопрос обращен ко мне. Перед моим столиком стоит Маша, моя бывшая однокурсница. Вот уж кого я не рада видеть. И это к ней вопрос: что ОНА тут делает? Дружеские отношения у нас с Машей никогда не складывались, ей всегда нравилось заметить мои недостатки и довольно больно "уколоть". После института мы толком и не виделись. Да и не созванивались.
   Стараюсь радостно улыбнуться. Но выходит как-то не уверенно. А она будто рада меня видеть:
   - Я присяду? Или ты ждешь кого?
   Смотрю на часы: еще сорок минут свободных, но хочу ли я, чтобы она присела?
   -Что спрашиваешь? Садись, - приглашаю.
   Плюхается на стул, бросает маленькую сумочку на стол.
   - Ну рассказывай! - и в упор смотрит на меня.
   Еще бы спросила, "что новенького" и "как дела". Уже сожалею, что зашла так рано в Дом кино. Сидела бы спокойно в машине.
   - А что рассказывать?
   - Ты замуж еще не вышла? - но Маша сама находит ответ на вопрос, посмотрев на обнаженный безымянный палец. - А парень есть?
   - Нет никого. У тебя-то как? - прерываю и ухожу от ответа.
   - А я вышла замуж четыре года назад, родила дочь Танечку, она с мамой дома. А я пришла отдохнуть, кино посмотреть, подруга пригласила. Говорят, тут много известных актеров ходит? - Маша украдкой оглядывает кафе. Лицо недовольно: известных нет. Наверное, не рада, что пришла. И меня еще увидела. - Слушай, как я рада тебя видеть! Ты даже не представляешь, скучаю по вам, однокурсницам. - Так я тебе и поверила. Хитрая лиса.
   - Где работаешь? - стараюсь уйти от банальных любезностей.
   - Ну куда мне до тебя, звезда ты наша! Гордость! Это тебе удалось устроиться в шикарную газету. По блату, небось. А я - главным менеджером в фармацевтической фирме. Но мне нравится. - Зачем она мне льстит? - Слушай, я действительно рада тебя видеть! Даже не представляешь, как! Ведь я...
   Замолчала. Оглядывает зал, словно кто-то ее подслушает или помешает.
   - Знаешь, я сейчас пишу книгу, - говорит полушепотом, протягивая руку к пачке моих сигарет. - Я вообще-то не курю, но с тобой, за компанию, пожалуй, одну выкурю... Так вот, книгу. - Она закуривает, глубоко вдыхает дым, давится и начинает кашлять. Бьет себя по груди маленьким кулачком. - Ну и гавно ты куришь! Книгу... - Бросает сигарету на пол и долго давит ее каблучком. На столе стоит пепельница. Но я ничего не говорю. - Я пишу роман. Главная героиня похожа, ты только не удивляйся... - Пауза. В ожидании реакции или вопроса: "ну"? "на кого?" Но я упорно молчу. - Она похожа на тебя!
   Вот тебе раз! На меня? Зная Машу, готовлюсь к тому, что если это и будет героиня книги, то наверняка, отрицательная...
   - Тебе не кажется, что о нашем с тобой поколении 25-летних нет стоящих книг? Точнее, их вообще нет. Маринины там всякие, Пелевины. Но это же не о нас! А кто скажет, как живем мы, что болит у нас. - Она говорит с таким вдохновением, что мне становится интересно, что же у нее болит. И что тогда у меня? И кто скажет о нас? Действительно, кто напишет, как мы мучаемся, бьемся как рыбы об лед, а на льду - ни трещинки.
   Маша продолжает. Она уже не со мной, а где-то там, в своей книге о нашем поколении:
   - Моя героиня - красивая, талантливая, мудрая...
   - О, ты назвала меня красивой?! - Срывается удивленно. Пусть не от мужчины, хотя бы от женщины услышать глупых приятностей. Ведь если героиня похожа на меня, то значит, ко мне этот комплимент имеет непосредственное отношение. А от Маши это вообще неожиданно слышать. Но молодая литератор разочарованно смотрит на меня и мотает головой:
   - Вообще-то, это я придумала...
   - Талантливой... - Интересно, а что относится ко мне? Я еще не теряю надежд.
   - И это тоже, - безапелляционно. Похоже, я в очередной раз попалась на крючок.
   - Мудрой? - Я, конечно, проигрываю. Но играть буду до конца.
   - Это я с себя списала...
   Блестяще. Мне утерли нос. И о чем, скажи на милость, нам говорить дальше?
   - Но ты не расстраивайся, все остальное стараюсь списывать с тебя. У нее, например, такая же мальчишеская походка и резкие жесты. Но я делаю ее преувеличенно неуклюжей, ты, конечно, не такая. Она же у меня всегда за все цепляется, задевает, крушит вазы и двери. - Мне не нравится этот разговор. Совершенно не нравится. С другой стороны, как она блестяще подвела к тому, чтобы меня в очередной раз задеть за живое. Если у меня еще осталось живое.
   - А сюжет? Что происходит с героиней, которая так на меня похожа? - Ерничаю.
   - Ха! - Маша взмахивает руками, а потом грозит мне длинным тонким пальчиком. - Все тебе скажи, а ты своруешь идею, кино снимешь и денег заработаешь. Ни фига! Знаю я вас, вы с бомондом дружите, вам все ближе...
   - Ты со мной на вы? - Говорю нервно. Меня раздражает разговор с обобщениями. "А вот вы, журналисты", "а вот вы, актеры". Маша замолкает. Понимает, что ее занесло.
   - Ну ты сразу про сюжет спрашиваешь. А он у меня такой... Ни у кого такого нет. Поэтому я уверена, что у меня его с руками оторвут. Только работа медленно идет, некогда мне. Ребенок, муж, работа. - Ждет, что я поддержу: да, занята, но ты работай, работай... А я не поддержу. Сижу и молчу. Упорно смотрю на пустую пепельницу. И, как на зло, курить не хочется. Вот бы телефон сейчас зазвонил.
   Маша сидит и уходить не собирается. Ей только что принесли большой чайник зеленого чая. Она медленными глоточками пьет почти прозрачный напиток и рассматривает стены кафе, завешанные фотографиями актеров и режиссеров. И вдруг:
   - А ты скучная, с тобой неинтересно. Рассказала бы что-нибудь, я уже двадцать минут тебя развлекаю.
   - Что именно тебе интересно? - Лишь бы не сорваться и не наговорить плохих слов.
   - Можешь меня с кем-нибудь познакомить? В смысле, с каким-нибудь известным актером. Так хочет....
   Отлично: телефон звонит! Доля секунды - сердце немеет от надежды, что это он вспомнил о моем существовании, о том, что я тоже живу в этом городе, а не на другой планете, и нахожусь всего в десяти минутах езды до его дома. Извиняюсь и смотрю на определившийся номер. Не он - номер звонящего не известен. Остальное не интересно.
   - Да?
   - Это Ирина? - приятный женский голос.
   - Да. - Пытаюсь вспомнить, знакомы ли мне эти интонации. Нет.
   - Я бы хотела с вами поговорить, если, конечно, у вас есть время. Я вас не отвлекаю? - Смотрю на Машу. Отвлекайте, сколько угодно. - Мне неловко говорить об этом. Но дело в том... - Долгая пауза. Кажется, связь закончилась, отстраняю трубку и смотрю на экран: нет, время разговора идет. Но на всякий случай:
   - Алло...
   - Я... Понимаете, Максим - мой муж... И я хочу с вами поговорить, если можно, встретиться. И если можно, сегодня. Если вы, конечно, не заняты. Вы не заняты?
   - Не особенно, я могу встретиться, если необходимо. Только о чем... - Не дает мне договорить.
   - Вам будет удобно через час на Маяковской, во французской кондитерской? - Я не очень люблю это место, но в данном случае, наверное, это не так важно. Соглашаюсь, только:
   - Как я вас узнаю?
   - Вас узнаю я, у Максима в телефоне ваша фотография. Вы придете? - У жены Максима очень красивый голос. Наверное, про такой говорят: "бархатный".
   - Хорошо... - Отвечаю и понимаю, что ничего, конечно, хорошего в этом нет.
   - Кто тебе звонил? У тебя лицо сейчас такое... - Маша с любопытством смотрит на меня. Пожалуй, так же она рассматривает обезьян в зоопарке.
   - Прости, но мне надо бежать. Важная встреча. По работе... - Резко вскакиваю, стул падает на бок. Маше смешно, даже слезы выступили из ее карих счастливых глаз:
   - Я же тебе говорила, что моя героиня похожа на тебя, такая же неловк.... - Не дослушав, быстро выскакиваю из кафе.
  
  
   Она опаздывает уже на пятнадцать минут. Оглядываюсь вокруг. Не люблю эту французскую кондитерскую. Шумно, накурено, столик к столику. Сиди и слушай, как влюбленные шепчут жгучие нежности, тиская друг друга за колени. Когда-то я тоже была среди них и сидела вот за тем столиком, в уголке. А его звали Родион. Красивый, голубоглазый с копной черных густых волос. Мы познакомились через сайт Интернет-знакомств. Только было это так давно, до него...
   В то время все подруги неожиданно стали выходить замуж, рожать детей и выглядеть очень счастливо. И я на их "колясочном" фоне выглядела одиноко, мы даже встречаться перестали: они говорили о детях или протекающей беременности, о мужьях или новых блюдах. А мне нечего было сказать, рядом со мной не было элементарного приятеля. И я его быстро нашла через сайт и назначила свидание на следующий день. Мы сидели друг напротив друга в этой кондитерской, пили зеленый чай, я, как могла, сдерживала себя, чтобы не закурить, потому что он не любил курящих девушек. Но я готова была ради него бросить эту нездоровую привычку. А через пару дней он мне позвонил. Я обрадовалась, но...
   - Але, Юля?
   - Нет, это не Юля, - надеясь на ошибку, заработался, мол, ответила я.
   - Юля? - он был упорным.
   - Да нет же!
   - Не Юля?! А кто? - Так хотелось ответить, что конь в пальто, но зачем загадки?
   - Родион, это Ира.
   - Ира? - он чуть не спросил, "какая", но вовремя остановился. - Как?! Ой, Ира, привет! Ты не подумай ничего. Просто твой телефон у меня записан над телефоном девушки по работе, я ей звонил. Сейчас я ей перезвоню и потом тебе, ладно?
   Он перезвонил, но я не ответила. А после вообще сняла свою анкету и фотографию с сайта знакомств. Мало того, что несколько парней на мои ответные письма откровенно послали меня в отставку, чего в реальной жизни со мной никогда не происходило, мне стали писать сумасшедшие. "Тревожит вас молодой человек, богатый, состоятельный, довольно известный в стране и за рубежом, к 30 годам уже занимающий высокие государственные посты. Уже много лет я, увы, импотент. И согласно длительному лечению и окончательному диагнозу врачей, не имею мужской силы, моя потенция не подлежит восстановлению". Из долгого письма молодого человека я узнала, что долгое время он был гомосексуалистом, то активным, то пассивным, жил с целой баскетбольной командой, но потом разочаровался в "мужских" отношениях и стал искать женской ласки. Я подходила.
   - Можно убрать? - молоденькая официантка стоит у моего столика и указывает на остывшую кружку "мега-каппучино". Можно разглядеть, как осела пыль на бледную пенку.
   - Не стоит, спасибо, - Отказываюсь, хотя почему? Уже прошло сорок минут, как нет жены Максима. И чего я сижу и жду? Вряд ли разговор с ней доставил бы мне удовольствие. Хотя бы позвонила... Смотрю на телефон и он, как по волшебству, начинает вибрировать. Опять неизвестный абонент.
   - Да?
   - Ира? - Это она.
   - Да.
   - Простите, я пришла, видела вас, но в последний момент не решилась подойти. Простите еще раз, что так получилось. Можно поговорить по телефону?
   - Ну давайте.
   - Вы давно с Максимом?
   - Два года. - Не понимаю, с чего я ей все это рассказываю. Но мне ее жалко. Она о нем очень заботится: у него всегда чистые, идеально выглаженные рубашки и свитера, в нужном кармане - платок. Такие детали, а сразу понятно, сколько в этом женского труда.
   - Вы его любите?
   - Нет. - Зачем обманывать?
   - А он это знает?
   - По крайней мере, я никогда не говорила ему этого.
   - А он вас?.. Любит? - Этот вопрос дался ей с трудом. Но я не знаю ответ на него. Не знаю. Поэтому совру.
   - Нет...
   - Он вам обо мне рассказывал? О нашем сыне?
   - Я знала, что у него есть семья, но мы никогда об этом не говорили.
   - Я могу вас попросить об одном одолжении? - Она на удивление спокойна в разговоре со мной. Иногда голос срывается, но она быстро восстанавливает интонацию.
   - Да.
   - Оставьте его. Если вы его не любите, вам будет это легко. - Вспоминаю, что полтора дня назад я это уже делала. А она повышает голос, почти кричит: - Слышите, Ирина, я вас умоляю! Мне все равно, сколько денег он тратит на вас, возможно, вам интересно только это, но вы сможете найти другого. А его оставьте, прошу! - Денег... Денег... Денег... Я никогда не просила у него денег, поэтому ее семейный бюджет не сильно пострадал от моего присутствия. Сказать ей об этом? - Прошу!!!
   - Хорошо. - Не стану ничего говорить. Согласилась и точка.
   - Обещаете? - А это уже детский сад, а не вопрос обманутой жены.
   - Да. - Мне надоел разговор. Надоело все. Этот маленький мобильный телефон, который не дает звонков нужного человека. Этот холодный каппучино с осевшей пенкой. Даже не стану его пить. Эта кондитерская, шумная, веселая, пьяная, душная, влюбленная, где особенно одиноко чувствуешь себя за столиком для двоих. И обманутая жена Максима с ненужными обещаньями. И сам Максим, для которого я не первая и не последняя любовница. И даже он. Он тоже мне надоел. Почему он не любит меня?
   Как я хочу домой...
   Выключаю телефон. На сегодня в этом городе меня больше нет.
  
  
   Чувствую себя неважно: всю ночь проворочалась в постели, но так и не смогла заснуть. Выпила снотворное, думала о нем, мечтая, что во сне увижу его и станет легче. Но не получилось. И как только начался рабочий день, приехала в редакцию. Сижу на подоконнике в редакции и наблюдаю сверху, как проходит жизнь внизу. На часах полвторого. Перерыв на обед даже у снега, завалившего за последние несколько дней весь город. По-моему, он падает с того самого утра... именно.
   Взять бы сейчас и позвонить своему ангелу-хранителю, поговорить, пожаловаться. Не отказалась бы от пушистого крыла, в которое можно спрятать лицо и поплакать. Выплакать всю скопившуюся на жизнь обиду. А представь, звонишь своему ангелу-хранителю, а у него автоответчик: "Привет! Я знаю, кто ты. Ты знаешь, кто я. Но сейчас я не могу ответить на твой звонок - меня здесь нет. Так что скажи, что ты хочешь сказать, а я тебе обязательно перезвоню. Твой ангел..." И ты думаешь: поразительно, когда он нужен, его как всегда нет на месте. Как будто у него могут быть другие дела, кроме моих! И почему у всех ангелы как ангелы, а мой... А лучше, когда набираешь его номер, а на другом конце слышишь: "Аппарат абонента временно выключен или недоступен".
   Сижу на подоконнике и особенно четко, каждой клеточкой, ощущаю бессмысленность всех своих действий. И не только в последние дни, но и месяцы, перетекающие в годы. Когда суетишься, эту бессмысленность не ощущаешь, поэтому, по большому счету, мы все и суетимся в страхе вот так сесть на подоконник и посмотреть вниз. Или вверх. Или назад. Неважно куда посмотреть. Важно прекратить движение.
   Однако это страшно, потому что вдруг поймешь, что все ты делаешь не так, да и делаешь не то и уже никогда не сделаешь того, чего на самом деле хочешь. А когда суетишься, вроде и не страшно, что все не то и не так. Потому что нет времени долго думать, и остается обнадеживающая мысль: через три дня, три месяца или после следующего Рождества ты все сделаешь именно ТАК. И я иногда в это верю, но уже все меньше.
   Я все меньше верю. В последние два года перестала загадывать желания под Новый год. Мои друзья до сих пор жгут салфетки с написанными на них мечтами, а потом, давясь и смеясь, до финального боя курантов стараются съесть пепел. Говорят, если так сделаешь, обязательно сбудется. Лет шесть назад я тоже съела пепел, но желание не исполнилось. На следующий год я не оставила надежду, но есть пепел не стала, как не стала и жечь салфетку. Просто написала на ней желание. Но и это не помогло. В другой раз я ограничилась всего лишь молчаливыми надеждами и подняла бокал с "Советским шампанским". Только...
   В конце концов, поняла, что исполнения этих желаний не зависит от самих желаний, а только от твоей удачи, работы, возможности. И каждый год безумно желала только одного - жить с ним. Только одно желание. И только с ним. Но у меня не было ни удачи, ни возможности это исполнить. Поэтому в этом году я вообще пропустила ритуал с поднятием бокалов и внутренними установками на будущее.
   Сижу на подоконнике и смотрю через серое окно: снова пошел снег. А до старости осталось всего-то лет 30. Если старость не придет раньше. Осталось так мало времени на жизнь. А я так ничего и не сделала и, к сожалению, понимаю, если смотрю на себя честно, что ничего не сделаю. Нет во мне никаких особенных талантов и способностей. Нет установки на успех и славу. И денег нет. Могу только писать маленькие статейки про тех, у кого есть эта установка. Возможно, у большинства из них нет ни талантов, ни способностей. Но их спасает установка на славу. И пусть они не самые хорошие люди, а если по-честному, многие - так просто гавно, но они чем-то заняты. Хотя, откуда мне знать, вдруг они так же садятся на подоконник и понимают, что все у них не ТАК. Может быть, даже самый богатый человек Америки Бил Гейтс садится на мраморный подоконник в своем офисе, смотрит с 58 этажа вниз на безумный поток машин, и пока ему не звонят, пока не отвлекает электронная переписка, в его голове мелькнет мысль: все у меня не так, занимаюсь не тем. И зачем мне этот "виндос"?
   А вот он все делает ТАК. Тик-так.
   По лестнице громкие шаги. Медленные, шаркающие. Словно человек думает, подниматься ему еще на одну ступеньку или остаться на этой. Смотрю в лестничный проем - кудрявая голова Инны. Иллюстрация моих мыслей: сорок лет назад закончила Гнесинское училище, мечтала стать великим музыкантом, но что-то пошло не так. И на пятом десятке она, никогда не имевшая ни мужа, ни детей, живущая с дряхлой скандальной мамашей, каждый день прибегает в редакцию работать корреспондентом. Звонить попсовым музыкантам и спрашивать, как они отдохнули на Кипре и не хотят ли дать ли для печати в газете фотографии.
   Вот и сейчас идет, а в ее по-есенински кучерявой голове, интересно, она крашеная или седая, мысли: кому позвонить, о чем написать. Но вместо скупого приветствия, Инна, ненавидящая запах сигарет, садится напротив меня и тяжело вздыхает:
   - Я устала, - кладет миниатюрную синюю сумочку на тонкие колени.
   - А мне надоело... - Поддерживаю разговор.
   - Ты не знаешь, если тебя кусает человек, надо делать прививку от бешенства? - И серьезно смотрит на меня.
   - Шутишь?
   - Куда мне! Меня укусил какой-то мужик в метро. - И тянет к моему носу руку, на запястье которой - большой синяк и отпечатки зубов.
   - Да ладно тебе, это ты себе наконец-то под старость лет любовника завела, а теперь легенду придумала. - Но от любопытства слезаю с подоконника, тушу сигарету в длинной пепельнице и внимательнее рассматриваю ее руку. На порыв страсти не похоже, глубокий укус.
   - Любовника, конечно, если бы! Стояла в метро, держалась за поручень, рядом - мужик. Приличный такой, хорошо одетый, парфюм дорогой. И вдруг он хватает мою руку и кусает! Представляешь! Я чуть сознание от ужаса не потеряла. А потом выбежал из вагона. Так больно...- Инна приподнимает очки, щурится и рассматривает укус.
   - Видишь, ты еще способна нравиться мужчинам, они готовы тебя съесть...
   - И что мне теперь делать? Вдруг он бешеный, больной, а я от него заражусь гадостью какой-нибудь? - Кажется, она сейчас заплачет.
   - И всех перекусаешь в редакции? Мне кажется, это было бы неплохо. И все бы мы стали сумасшедшими. - Представляю эту картину, но понимаю, что вряд ли что-то изменилось. Наверное, всех, кто здесь работает, уже давно перекусали. И не по одному разу.
   - Шуточки у тебя... Ты лучше скажи, мне прививку от бешенства надо делать?
   - Мне кажется, тебе давно ее пора делать. Но после это случая просто необходимо. - Меняю тон и выражение лица, добавляю: - Серьезно.
   Инна медленно встает, миниатюрная сумочка падает на засыпанный пеплом пол. Наклоняюсь и поднимаю ее.
   - А ты меня можешь сегодня заменить? - Киваю в ответ. - Сегодня будет банкет, шикарный, можешь не сомневаться. Моя любимая Ольга Орликова выпустила новый диск, к ней придет много известного народа. Заменишь меня? - Еще раз киваю. - Это в "Пекине", в ресторане, в восемь вечера. Спасибо.
   Отворачивается и начинает спускаться вниз, откуда только что пришла.
   - А ты даже не зайдешь? - Спрашиваю с удивлением. Но ответа нет. Инна резво спускается по ступенькам, размахивая синей сумочкой. И вдруг спрашивает, смотря на меня снизу-вверх:
   - Как ты думаешь, можно кому-нибудь верить?
   Ее вопрос неожиданно ставит меня в тупик. А она продолжает спускаться вниз и скрывается за дверью с потрескавшейся черной краской.
   А действительно, можно ли? Кому-нибудь или во что-нибудь?
   Озадаченная этим вопросом, оказываюсь на презентации в "Пекине". На улице уже темно и почти тихо. Здесь - свет телевизионных камер, вспышки фотоаппаратов, весь "цвет" светской журналистики. Музыка, из-за которой не слышно никого вокруг. Но все говорят, смеются, пьют дешевое шампанское из красивых бокалов, толкают друг друга, обмениваются визитными карточками. Самое ужасное, что я здесь никого не знаю. Разве что стоящую в компании мужчин определенной ориентации девушку из самой желтой газеты. Главная гордость в ее карьере бульварного журналиста - снимок умирающего актера в палате ЦКБ. Он попал в страшную автомобильную аварию, а на следующий день она, переодевшись медсестрой-практиканткой, пробралась в его палату и сделала уникальную фотографию: знаменитый актер, перебинтованный, под капельницей, с заплывшими глазами и выступившей слюной у краешка ссохшихся губ. На деньги, полученные за такой эксклюзив, она смогла оплатить целый месяц своей съемной квартиры.
   Прислоняюсь к мраморной колонне, чтобы получше рассмотреть происходящее. Случайно задеваю локтем милого лысого старичка в недорогом, но хорошо отглаженном костюме, на лацкане которого красуется огромный орден.
   - Простите... - Разглядываю внимательнее. И как он здесь оказался? Старичок щурится, достает из нагрудного кармана платок и громко сморкается.
   - И вы тоже на презентацию?
   -Да... И вы?
   - Конечно, ведь это презентация моей дочери! Она меня позвала, я не мог не приехать. Ведь мы с ней и так редко видимся. Она, знаете ли, все по гастролям и по гастролям. Некогда даже родного отца увидеть.
   Повнимательнее разглядываю старика. Он мнет в сухом кулаке грязный платок и потерянно смотрит вокруг. Вдруг прячет платок в карман и достает вместо него какое-то удостоверение.
   - Хотите посмотреть, кто я? Ведь вы, наверное, не верите, что я - ее отец?!- Несмотря на мой протест, протягивает мне красную книжечку и заставляет ее разглядывать. Мелькают какие-то словосочетания "специальный отдел" и "Совет Федерации".
   Киваю головой:
   - Да, очень солидная у вас бумага!
   - Но вы меня не бойтесь... Можно я вас попрошу? Я очень плохо вижу, не отведете ли вы меня до моего столика?
   Не успеваю ответить, как старик продолжает:
   - Но вы меня не бойтесь... Можно я за вас пока подержусь? - Цепко хватает меня за свитер. - Да вы не волнуйтесь за запятнанную репутацию, потом я на вас женюсь!
   - Женитесь?! Тогда это вы должны волноваться, а не я...
   - Я вообще никогда не волнуюсь, - гордо отвечает старик. - А хотите подержаться за мой орден? Да не бойтесь, не бойтесь. - Не дожидаясь моего ответа, хватает мою руку и кладет себе на грудь. - Чувствуете?! Теперь вам всегда будет везти! Обязательно! У вас теперь будет много-много счастья.
   - Почему вы так решили?
   - Потому что это подтверждается многолетним опытом: все, кто прикасался к моему ордену, становились очень счастливыми. Вот и у вас обязательно будет много счастья. И вы будете беременной, беременной!
   От неожиданности я открываю рот и не нахожу, что сказать:
   - Насчет счастья - неплохо. А беременность я не загадываю! Не ко времени это...
   Старик отпускает мою руку и вздыхает:
   - Все вы бабы такие, вместо того, чтобы заниматься своим делом, детей рожать и мужу угождать, ходите непонятно где, трахаетесь черти с кем...
   Отскакиваю подальше от колонны со стариком. Он даже не замечает, что меня нет рядом и продолжает свой монолог. Состарившийся Чацкий.
   Вокруг так и не появилось знакомых мне лиц. Присаживаюсь на сочно-красный диван, достаю сигарету и прикуриваю. Курить не хочется. Дым отвратителен. К тому же, вокруг и без того накурено. Рядом присаживается девушка, лица которой не запомнить. Оно как у большинства проходящих мимо. Судя по ее ищущим, бегающим глазам глазам и одежде, она, как и я - журналист. Девушке некомфортно сидеть вот так, без дела, и она начинает крутить мобильный телефон. Потом находит того, с кем непрочь поболтать, и подносит трубку к маленькому розовому ушку:
   - Але! Ку-ку!
   И смеется резким, неприятным смехом.
   Отвожу взгляд в сторону гардероба. И вдруг... Сердце останавливается, делает рывок к кадыку, от неприятного ощущения покрываюсь холодной испариной. Сердце падает, словно кусок сахара в кофе. Около гардероба стоит он. И помогает молоденькой и, ествественно, симпатичной девушке снять полупальто. Потом протягивает одежду услужливому гардеробщику, берет номерки, кладет себе в карман, приобнимает за тонкую талию свою спутницу. Я понимаю, что сейчас он обернется, пойдет и обязательно столкнется со мной, квашней сидящей на красном диване. Вскакиваю, пачка сигарет падает на пол, но поднимать ее некогда. Забрасываю сумку на плечо и заныриваю в приоткрытую дверь. Я не знаю, куда она ведет. Но не могу столкнуться с ним.
   Сердце стучит в висках и подташнивает. Вокруг ничего не вижу. Иду по длинному пустому коридору со множеством закрытых дверей. Неожиданно меня кто-то крепко хватает сзади за плечо и грубо останавливает:
   - Куда это ты намылилась?
   Оборачиваюсь и утыкаюсь носом в огромную грудь. Поднимаю голову: охранник, в ухе торчит пластмассовый наушник. Но не могу ему ничего ответить.
   - Ты кто?
   Вопрос ставит меня в тупик. Думаю о только что увиденном. Ничего не понимаю.
   - Ты кто? - повторяет охранник и еще сильнее сдавливает мое плечо.
   - Я? Никто...
   А про себя думаю, что это ведь верно. Я - никто, никому не нужная никто.
   - Это служебное помещение... - Голос охранника, до этого грубый, становится мягче. - У вас все нормально? Вам не нужен врач?
   Внимание этого огромного и непробиваемого человека немного меня успокаивает. Он разжимает свою руку, слегка похлопав меня по плечу.
   Мотаю головой:
   - Нет. Мне не нужен врач. Простите, заблудилась... Глупость. Извините.
   - Точно помочь не надо? - Внимательно смотрит на меня и старается улыбнуться:
   - Ладно, пойдемте. Я вас выведу на улицу. Вам, по-моему, не помешает свежий воздух. Видели бы вы сейчас свое лицо.
   Послушно иду за охранником. За его спиной меня, наверное, даже не видно. И он меня ни за то не сможет разглядеть. К тому же, он занят своей новой подружкой. Как хорошо, что вчера и позавчера мне хватило сил не звонить ему. Было бы глупо... И какой милый охранник. Мы проходим мимо красного дивана, на котором так и сидит девушка-"ку-ку". Мимо колонны, где стоит одинокий старик. Вокруг ничего не изменилось. И сколько произошло со мной!
   Подходим к гардеробу, охранник берет из моей руки номерок, забирает мою куртку и протягивает мне:
   - Не знаю, что уж там у вас случилось. Все будет хорошо. Прощайте.
   Похлопывает меня по плечу,отворачивается и уходит прочь. А я выхожу на улицу. Мороз немного приводит меня в чувства. И сразу хочется закурить. Безрезультатно ищу по карманам пачку и вспоминаю, что она упала у меня рядом с красным диваном. Возвращаться за ней совершенно не хочется. Оглядывюсь по сторонам. Недалеко от входа стоит очень знакомая даже со спины длинная фигура, окруженна несколькими молоденькими девушками. Тень этого человека нельзя спутать ни с чьей другой. И хотя поэту Евгению Полетаеву уже давно за 70, он не пропускает ни одной интересной вечеринки. И конечно, на каждой из них пользуется невероятным успехом: еще бы, лауреат Нобелевской премии, человек, внесенный в Книгу рекордов Гиннеса за самое большое количество написанных стихов, ну и, конечно, у себя на родине он - самый заслуженный и любимый.
   Евгений Полетаев, раздав всем желающим автографы, оборачивается к входу и сталкивается взглядом со мной.
   - Ирочка, милая! - разводит руками и семимильными шагами приближается ко мне.
   А я думаю, у кого попросить покурить понимаю, он - не подходящий персонаж, потому что не курит. Только пьет.
   - Ирочка, я так по вам скучал! - обнимает меня и на несколько секунд прижимает к себе. От него пахнет старостью. В этом запахе намешаны в непонятных для меня пропорциях другие: и материнского молока, и сырости, и плесени.
   - Я тоже рада вас видеть, - стараюсь улыбнуться и быть приветливой.
   - А ты на презентацию?
   - Я с нее...
   - Что так быстро? Там скучно?
   - Не знаю. Мне там стало очень одиноко и я решила уйти.
   - А если я стану твоим спутником, ты не решишь вернуться? Мне бы очень хотелось, чтобы хотя бы внешне ты наконец стала моей женщиной...
   Слова великого поэта меня уже давно не удивляют. Третий год он всячески пытается произвести на меня впечатление и даже сделать своей женой, но постоянно сталкивается с моим непониманием. В последний раз мы встретились за одним столиком на открытии Московского кинофестиваля. И он, в очередной раз выясняя наши отношения, удивился: "Я не могу понять, почему я, такой талантливый, скромный, красивый, обоятельный, молодой, не привлекаю никак вашего внимания? Почему вы так холодны со мной?" На такие слова я так и не решилась в тот раз ответить грубостью. Да, этот старик, проживший 70 лет и пахнущий старостью, не понимающий, что он давно уже не молод и не привлекателен, был мне по-особому мил. И мне совершенно не хотелось сделать ему больно. Ведь он уже был наказан жизнью, оказавшись в старом теле с непостаревшей душой.
   - Ну так что ты задумалась, неужели и этого ты не можешь для меня сделать? - преувеличенно громко и с выражением спрашивает Полетаев.
   - Могу! Сегодня я ваша женщина, ухаживайте за мной, сделайте меня самой счастливой! - я сама не ожидала от себя таких слов. Но уверенно вкладываю свою руку в сухую ладонь поэта и под руку снова вхожу с ним в "Пекин". Повеселимся!
   Знакомый охранник, увидев меня, засмеялся и кивнул головой. Подходим к гардеробу и Полетаев аккуратно снимает с меня куртку, протягивает ее служащему, отдает свое пальто, берет номерки и кладет к себе в карман. Его тут же окружают организаторы мероприятия:
   - Дорогой Евгений Александрович, для вас и вашей спутницы у нас оставлен самый лучший столик. Пройдемте в зал, скоро все начнется.
   И мы проходим мимо колонны, у которой до сих пор стоит скучающий старик, мимо красного дивана, на котором все еще сидит девушка. Мимоходом смотрю, не валяется ли рядом моя пачка сигарет. Нет, ее уже кто-то прикарманил.
   Входим в темный зал. Старик держит меня под руку и мы вместе лавируем между столиками. А где же сидит он? Искоса поглядываю на окружающих, но его не вижу. И вдруг прямо перед собой вижу его лицо. Он смеется вместе со своей спутницей, отпивая из бокала красное вино. Нас усаживают прямо напротив его столика.
   - Что будешь пить? - старик тут же принимается изучать этикетки винных бутылок и недовольно замечает: - Правда, вина здесь хорошего нет.
   - А я с удовольствием выпью даже плохое, - стараюсь не смотреть в его сторону.
   Полетаев наполняет мой бокал, а затем наливает и себе.
   - Я хочу выпить за тебя! - приглядывается ко мне и вдруг признается: - А знаешь, ты помолодела...
   От такого неожиданного комплимента я растерялась. Никогда не предполагала, что в 25 лет женщины молодеют. К тому же, услышать подобное от мужчины за 70-т крайне необычно.
   - Спасибо, дорогой Евгений Александрович!
   Чокаемся и я залпом опустошаю бокал. Хочу, чтобы мне стало весело. А пока ощущаю только боль. Но постепенно отпускает. Старик мгновенно подливает мне вина и внимательно смотрит на меня:
   - Что с тобой случилось?
   - Ничего серьезного не случилось, просто устала, наверное...
   - Знаешь, смотрю на тебя и уверяюсь истинности поговорки "не родись красивой, а родись счастливой". Ведь красивым, как ты, крайне тяжело, - старик отпивает немного вина и причмокивает губами. - Ведь ты постоянно видишь, сколько мужчин раздевают мысленно тебя глазами, совокупляются с тобой. И когда все время видишь вокруг себя только похоть, то при встрече с настоящим чувством можешь и не поверить тому, то мужчина видит в тебе душу. И со знаменитыми людьми происходит в некотором роде тоже самое. Поэтому мы с тобой в этом похожи: знаменитый и красивая. И знаешь, что самое плохое в нашей ситуации? Что со временем мы становимся бесчувственны, потому что постоянно сталкиваемся с подобным отношением к себе.
   - Не знаю, я об этом не думала, к тому же совершенно искренне не считаю себя красивой, - пожимаю плечами и снова залпом выпиваю вино. - А если задуматься, то, как мне кажется, любой человек со временем становится бесчувственным.
   Пока старик подливает мне вино, смотрю в его сторону и меня бросает в холод: он тоже смотрит на меня. Кажется, что это длится целую минуту. Потом кивает мне и отворачивается.
   - И я вот думаю, отвечать мне на его предложение или нет. Как ты считаешь? - Полетаев вопрошающе смотрит на меня, словно от моего решения что-то зависит. А я, естественно, прослушала всю его речь.
   - Я всегда считала, что делах такого рода человек сам должен принимать решение, - нахожусь я.
   - Ты так произнесла, что я решаю что-то жизненно-важное. Словно я у тебя спросил не о садовнике, преложившем мне увеличить газон, а о выходе моей новой книги, - старик недовольно отворачивается и вдруг замечает его и радостно восклицает: - Дорогой! Сколько лет я тебя не видел!
   Он отвлекается от своей спутницы и делает вид, что встреча с Полетаевым ему тоже крайне приятна.
   - Подойди к нам! И вообще, пересаживайся со своей дамой за наш стол, - приказывает старик и указывает на свободные места за нашим столиком.
   Он внимательно смотрит на меня, а я чувствую, как побледнела и как похолодели мои руки. Потом встает и приближается к нашему столу. Но не присаживается:
   - Я бы с удовольствием к вам пересел, если бы был один, - тихо говорит он, обращаясь больше ко мне, чем к пригласившему его Полетаеву. В этот момент я понимаю, что его рука накрыла мою, лежащую на столе и больно ее сжимает. - Но у меня деловой разговор, дама представляет английскую продюсерскую компанию и мы обсуждаем наш общий проект. Так что прошу прощения. Надеюсь, мы обязательно увидимся в ближайшее время и поговорим от души.
   - Я тебе позвоню на днях, у меня тоже есть для тебя очень заманчивое предложение, - старик был явно разочарован, к тому же заметил, что его знакомый сжимает мою ладонь. - Ладно, не отвлекаю тебя больше, до скорого...
   Он легко освобождает мою руку и идет к своей спутнице.
   - Всегда был бабником, - тихо прошептал Полетаев, когда он сел за свой стол. - Сколько его помню, не пропускает ни одной юбки. Как-то мы с ним оказались на одном кинофестивале, я там был со своей третьей женой, а он каждый день приходил с новой блондинкой. Испытывает к ним невероятную слабость. И что в нем находят женщины?
   - А я решила заняться боксом, - прерываю старика, стараясь сменить неприятную тему. Меня трясет. Хочу выпить вина, но понимаю, что взять бокал не в состоянии, руки не слушают команд головного мозга.
   - Зачем тебе это? - Полетаев тут же переключается и с интересом ждет моего ответа.
   - Любопытно. Всего хочется попробовать.
   - Да ладно уж, ты прямо скажи, расстрой старика, что тебе нравится тренер. Так ведь?
   - А вот и нет. Тренер мне не нравится. Он маленький.
   - И что же, маленьких любить нельзя?
   - Почему же нельзя? Можно, только сложнее, чем больших.
   Старик хохочет и капелька слюны повисла на его нижней губе. Успокоившись, поправляет ворот на своей яркой цветной рубашке и стряхивает с рукава только ему заметные пылинки.
   - А тебе нравится моя рубашка? - в ответ киваю головой. - Мне тоже. Сам придумал ее дизайн, купил в Австралии этот материал. Ни у кого такой нет и не будет. Некоторые считают, что я одеваюсь как попугай, а мне нравятся яркие цвета. Значит, тебе тоже нравится?
   - Да, конечно.
   - А не хочешь ее погладить?
   - Я пока к этому не готова, - вопросы старика меня совсем не удивляют.
   - Я так и думал, что ты из тех женщин, что не готова гладить ни в прямом ни переносном смысле.
   - А вы не боитесь, что я обижусь? - Возможно, вопросы меня и не удивляют, но я все равно устаю от них.
   - Разве ты можешь обидеться на меня? Обижаются ведь на близких людей, а я тебе кто - досадное недоразумение, анекдот, не более того. Знаешь, о чем я сейчас подумал? - В этот момент громко заиграла музыка и на сцену вышла молоденькая певица. Зал дружно зааплодировал, Полетаеву приходится повернуться к сцене. Но уже через несколько минут он решает продолжить свою речь: - Так вот. Когда ты станешь старой и у тебя будет внук или внучка, ты пойдешь с ним гулять по какому-нибудь московскому бульвару и пройдешь мимо моего памятника. Твой внук или внучка спросит: "Бабушка, а кто это?" И ты ответишь: "Это Полетаев". А внук или внучка уточнят: "А что он сделал?" И ты ответишь: "Он написал тысячи стихов, хороших и плохих. А еще он долго ухаживал за мной..." "А ты?" - спросит у тебя внук или внучка. "Я не ответила на его ухаживания",- ответишь ты. И знаешь, что тебе на это скажет внук или внучка?
   - Догадываюсь, - я вздыхаю и нервно смеюсь. - Он или она скажут: "Дура ты, бабка!"
   - И знаешь, к чему я это говорю? Только не подумай, что это я по отношению к себе. Никогда не отказывай себе в удовольствии любить и быть любимой. Поверь мне, в старости об этом будет приятно вспоминать. Мне иногда становится жалко тех людей, которые всю жизнь отказывали себе в подобного рода удовольствиях, сдерживали себя. Они ведь несчастны.
   Киваю головой и смотрю на сцену, давая понять старику, что пора бы и отдать должное виновнице торжества. Хотя мне происходящее там совершенно не интересно, не могу на нем сосредоточиться. Только слышу, как больно и резко колотится сердце. Воздуха не хватает. И хочется курить.
   - Я не на долго, не скучайте без меня, - встаю и шепчу это на ухо старику. - Как бы я хотел, чтобы по утрам ты так же шептала мне, - засмелся и громко ударил себя по колену.
   В холле на удивление никого. Только у выхода курит мой знакомый охранник. Заметив меня, машет рукой, подзывая к себе.
   - Это не ваше? - достает из кармана пиджака мою пачку сигарет.
   - Наше, наше, - довольная, киваю головой и забираю пачку себе. - Вы сегодня исполняете роль моего спасителя.
   - Да я за вас испугался. Сначала подумал про вас нехорошо, а как увидел лицо, испугался. Сразу понял, что случилось у вас что-то. Но сейчас у вас вроде как все прошло.
   - В первый раз вижу такого внимательного охранника.
   - А вы думаете, мы не люди? - немного обиженно говорит он, давая мне прикурить. - Там, по-моему, вас ищут.
   Оборачиваюсь. Он. Ноги подкашиваются. Глубоко затягиваюсь и нервно выдыхаю. Первое желание: бежать к нему. Но тут же сдерживаюсь: а если он не ко мне, а так, просто вышел. Стою. Но охранник быстро выходит на улицу, оставив меня в полном одиночестве.
   - А ты сегодня пользуешься популярностью, - слышу за спиной его голос. Мой любимый голос. - Как дела?
   - По-разному, чаще хорошо, реже прекрасно. - Надо взять себя в руки и казаться раскованной.
   - Не ожидал тебя здесь увидеть. Тем более, в такой компании - с великим советским поэтом.
   - Нас связывают с годы теплых отношений.
   - А нас?
   - А вас? Я не знаю, что вас связывает с вашей спутницей, - говорю и тут же понимаю свой прокол. Именно это ему и надо было услышать.
   - Ревнуешь? - голос довольный. Смеется.
   - Разве можно ревновать мужчину, с которым тебя ничего не связывает? - Сейчас я его ненавижу и готова, сжав кулаки, ударить в его самодовольное лицо.
   - Ничего? Ты же меня любишь! Ты меня любишь?
   - Тебе это приснилось, - ненавижу, ненавижу, ненавижу.
   - А такая ты не нравишься. Еще не видел тебя в таком боевом состоянии.
   - Добро пожаловать, наслаждайся видом. Скажи, а ты вышел выяснять со мной отношения?
   - Мне показалось, это ты вышла выяснять отношения... - А вот и он прокололся. Сглупил.
   - Вообще-то я вышла покурить и поболтать со своим другом.
   - Вот с тем шкафом что ли? - от кивнул в сторону охранника.
   - Он не шкаф, а у него есть имя... - Имя-то у него есть, но я его, конечно, не знаю. Но придумываю: - Карен. И у него были мои сигареты.
   - Ну надо же как трогательно. За столиком сидишь с одним, курить идешь с другим. На все занятия есть друзья.
   - Конечно, а трахаться, это же твое любимое слово, еду к тебе, - нервно и немного громко парирую я.
   - Ну и что, поедешь сегодня ко не трахаться?
   Вообще-то быть с ним, рядом с ним я мечтала все это время, но сейчас эта мечта стала очень далекой. И он на моих глазах превращался для меня в человека из моего прошлого, и все меньше из настоящего и тем более из будущего. Я даже не поняла этого, но чувствовала, что сегодня вечером произошло что-то, что отдалило его от меня. И хотя я не в первый раз видел его с другой женщиной, но сегодня накопившиеся на него обиды хлынули через край. Сегодня он сделал мне так больно, что мое болезненное чувство к нему лопнуло, как нарыв. И я чувствовала, как легко мне становится. Любовь отпускает.
   - Знаешь, - я немного тяну слова и говорю нарочно медленно, чтобы он прочувствовал каждое мое слово, - ни сегодня, ни потом я не поеду к тебе трахаться. Потому что трахаться мне надоело, я хочу заниматься любовью и просыпаться только с любимым и любящим мужчиной. Мне кажется, я этого заслуживаю.
   Он внимательно смотрит на меня и вдруг резко и неприятно смеется:
   - Это твой поэт что ли любящий и любимый?
   Пожимаю плечами и бросаю докуренную сигарету в длинную блестящую пепельницу. Поворачиваюсь к нему спиной и иду в зал, откуда доносятся звуки музыки и писклявый голос молодой певицы. Я чувствую, что он смотрит мне вслед. В эту минуту я себе нравлюсь. Возможно, я проиграла несколько дней назад, признавшись ему в любви и не услышав ответа. Я и сейчас его люблю, я это знаю. И, наверное, это чувство останется со мной надолго, а может, и навсегда. Но только он мне больше не нужен. И поняв это, я победила и повернулась к нему спиной. Как мне хорошо, кто бы знал.
   Подхожу к нашему столику, где сидит скучающий поэт. За время моего отсутствия он опустошил полбутылки и официнт принес ему на выбор новые.
   - Евгений Александрович! - Он оборачивается. - Пойдемте танцевать, я никогда не танцевала перед столькими людьми. А с вами мне хочетя. Ведь сегодня такой чудесный день!
   - С удовольствием! - Поэт подскакивает с места, хватает меня за руку и ведет к сцене. И мы кружимся с ним в полутемном зале, а над нами то гаснут, но загораются синие, зеленые, красные и синие огоньки. И теперь мне уже нравится голос этой молодой певицы:
   Когда я тебя забуду
   Ты прости меня
   Когда я твоей не буду
   Ты пойми меня
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"