"Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развертывает над нехорошими детьми; ну, они и спят всю ночь как чурбаны, и поутру оказывается, что, они ровно ничего не видали во сне!" (C)
Звезды на небе уже давно сияли фонариками. Они были так прекрасны, что светлячки махнули лапками на попытки их затмить и загорались то тут, то там искорками просто так, для собственного удовольствия. Небо было густо черным, словно его надраил ваксой усердный сапожник. На N опустилась ночь. Спали пекари и трубочисты, рыбаки и секретари; спали смычок и скрипка музыканта Даниэля; в далеких королевствах тихонько похрапывали короли, спрятав на всякий случай короны под подушку; уснули рыбины на дне морей; даже ветер, уставший за день дуть, утих и прилег до утра на газоне...
В полночь гулко пробили сонные часы на ратуше, и снова воцарилось бемолвие, только дождик ронял свои почти невесомые капли. И вот в этой-то тишине и прозвучали наконец шаги, как всегда легкие и осторожные - он всегда крался на цыпочках и предусмотрительно снимал за порогом туфли.
Жду, пока шаги доберутся до спальни Колокольчика (у моего мальчика самый звонкий на свете смех) ... я узнаю об этом по тихому нежному пению половиц... только когда по еле слышному стуку стало понятно, что зонты поставили на пол для просушки (ведь нельзя же раскрывать мокрое над головой ребенка: он проснется, а то и намокнет и заболеет)... только тогда подкралась к двери (петли щедро смазаны маслом, так что не бойтесь, она не заскрипит)... распахнула ее и шепотом позвала:
- Оле! Я хочу с тобой поговорить! Тебе все равно надо дождаться, пока высохнет зонт.
Он досадливо поморщился (вам бы тоже не понравилось, если бы вас застали врасплох даже за таким полезным делом как навевание снов), но все же послушно прошел вслед за мной на кухню, умастился в кожаном кресле и стянул с головы парик - стариковские белесые кудри.
Я поставила перед ним большую чашку чая: мелисса, мята, душица, шалфей, чабрец, зверобой... - смесь любовно собранных трав, приправленная каплей каштанового меда; и села напротив. Теперь, наконец, я смогла его хорошенько разглядеть, невысокого хрупкого юношу с чудесными серыми глазами, грустными и очень усталыми.
Оле, сын аптекаря Ивара, был очень способным, и еще в детстве перечитал в библиотеке все имевшиеся там травники и трактаты о природе веществ. Когда отец умер, он продолжил работать в лавке, и, накопив денег, поступил в Сорбонну. До Парижа, правда, не доехал, решив по пути заскочить в Прагу. Вот там-то, любуясь с Карлова Моста на мерное течение Влтавы, Оле повстречал Франца Гржимека, алхимика, разговор с которым о свойствах продаваемого в окрестных ювелирных лавках граната, плавно свелся к поискам философского камня... В тот же вечер Оле стал учеником чешского мудреца; поселился у него в доме на чердаке и целыми днями возился в лаборатории, смешивая зелья в ретортах и прерывая работу лишь на сон да чашку чая, приносимою красавицей Гретель, дочерью Франца.
Когда Оле, после года трудов так и не смог получить вожделенного камня, он махнул на него рукой и создал чудесные краски: подержи листок с нарисованными ими цветком над головой спящего и тому присниться поляна с подснежниками или розовый куст. Гретель, а она была художницей, которая рисовала так, что картины ее, казалось, вот-вот сойдут с холста и заживут своей жизнью, разрисовала красками большой зонтик. Там было все-все, и деревья, и русалки, и медовые пряники, и пчелы, и радуги. А еще рисунки менялись в зависимости от того, что Оле хотел показать спящему.
Однажды в Прагу пришло письмо из N - у тетушки Оле, молочницы Агаты, тяжело заболел сын Олаф. Он целыми днями лежал дома и не мог пошевелить и пальцем. Мальчику было очень грустно, он часто плакал и не спал ночами. Оле тут же собрался в дорогу и на всякий случай прихватил с собой свой поистине волшебный зонтик. А еще один зонтик они с Гретель залили черной краской, надеясь, что он поможет мальчику забыться. Оле приходил к двоюродному брату каждую ночь и терпеливо сидел у изголовья, даря видения далеких стран, драконов и самого Олафа, играющего в футбол.
Мальчик выздоровел, а Оле понял, что может приносить очень большую пользу. И стал ночами ходить к детям, которые нуждались в добром красивом сне. Сначал он приходил к больным и сиротам, потом стал навещать тех, кто ему нравился своим добрым нравом. Чтобы добавить в облик антуража, он сшил себе чудной плащ, купил коробку грима и накладные волосы. Спать он стал днем, а жил на нерастраченные на учебу деньги. Работы у него оказалось невпроворот, и он уже который год не покидал N. Мало кто догадывался о том, что ему вдруг стало очень не хватать его златокудрой подруги и ее веселого смеха - но вернуться в дом Франца он не мог, потому что зонтик был один, а детей много. И он проникал в дома каждую ночь (через двери, окошки, даже каминные трубы), в жару и стужу, стараясь, чтобы его никто не видел. Потому что спящий не должен знать, что его сны частично навеяны извне, иначе ему будет неинтересно их видеть.
Но стать совсем невидимкой ему все же не удалось. Оле видели то там, то тут, мельком, издалека. Пошли слухи, стали складываться истории и поверья. И вот его уже называли духом из легенд, стариком-братом смерти, страшили им непослушных детей... А он, почти мой ровесник, сидел напротив, взьерошенный, изможденный и несчастный, и жевал бублик с маком. А я благодарила его за то, что он показывает Колокольчику Джона, частенько уходящего на несколько дней в море, летучих рыб и юнг, натягивающих паруса. И ругала за то, что он, увлекшись благородной затеей, скоро заболеет, не видя света дня, и обречет своих подопечных на грустные, полные отчаяния сны. А потом налила ему еще чашку, сказала:
- Сиди здесь, я сейчас вернусь, - и, прокравшись в спальню, взяла красочный зонт, спрятала его за спину, вернулась, не дыша, и раскрыла над креслом. К тому моменту ночной гость уже спал - кое-какие из травок в чае были снотворными, оставшимися от моей бабки - знахарки. Узор на зонтике запереливался, задвигался, и мало-помалу на нем проступил портрет Гретель. Я накинула на Оле плед и задула свечи. Завтра я возьму их с Колокольчиком кататься на карусели; потом мы зайдем в библиотеку, где, облаченный по такому поводу в академическую мантию и шапочку, Тут возьмет у парня автограф на титульной странице собрания сказок Андресена; а потом мы пойдем в порт и встретим Боцмана, будем есть свежую рыбу и пить вино в кабачке тетушки Матильды, и я возьму с Оле слово, что он на время оставит зонты нам, а сам поедет в Прагу и привезет оттуда дочь алхимика, хотя бы для того, чтобы та нарисовала дочери бургомистра вожделенный портрет, а на самом же деле... Ну, вы знаете, зачем привозят с собою любимых, не правда ли?