Темно. Я уже лежу. Бабушка тяжело раздевается. Мы спим в одной комнате. По странному запаху лекарств и старого тела, напоминающего запах манной каши, я определяю, что она сейчас ляжет. Слегка скрипит кровать. Все затихает. Спим.
С утра солнце начинает бить в глаза, прячусь от него в подушку. С ногой играет котенок. Он долго тиранит меня, пока я не снимаю его с кровати с легким шлепком. Заигравшись и чувствуя обиду, что я не поддерживаю игру, он взлетает на диван, подбегает ко мне и кусает за нос. Я резко дергаюсь за ним, но чертенок улетает в раскрытую дверь балкона. Я смеюсь. Балкон первого этажа покоиться на земле. Через него попадаешь в сад-огород под окнами. Входит бабушка, тщательно вытирает ноги. В руках она держит банку. С улицы веет холодком, но день обещает быть жарким. Она не замечает, что я проснулась, и начинает меня будить.
-Ты представляешь, только что собрала пол банки! - делится она со мной. Я сонно улыбаюсь в ответ.
Собирает она слизней, ведет с ними непрестанную битву. Ее война уже стала поводом для шуток, которых она, правда, не понимает.
В день приезда, повествуя о житье-бытье, она рассказала отцу и мне, что переживает нашествие этих тварей. И что они уничтожили уже часть урожая.
-Представляете, посадила морковку, лук... А потом пришли слизни...
- Собрала, вроде бы все чисто. А тут листья клубники что-то дырявые. Смотрю- слизни.
- Посадила кабачки- и на них пришли слизни.
Она еще немного продолжает перечисление попорченных культур и говорит, о том, что за страшная угроза, эти слизни. Потом она переключается на дом, квартиру. И телевизор барахлит, радио стало хуже работать, а потом диван перестал раскрываться.
-Ага, а потом пришли слизни...- встревает ни с того ни с сего отец. Я прыскаю со смеху, а бабушка сердито смотрит на нас. Потом замечает, что слизни- это очень серьезно, и ничего смешного в этой теме нет. Так я поняла, что со старыми людьми шутить надо осторожно. Они менее восприимчивы к неожиданной шутке.
Я проветриваюсь от столичной пыли у бабушки на каникулах. А сегодня мы едим в гости. Бабушка долго собирается, потом мы долго идем на станцию до электрички. Она периодически останавливается, чтобы отдышаться. На остановках она сетует, что теперь не может "бегать" расстояние до станции так быстро, как раньше. Бабушка редко берет с собой клюку, но в долгих прогулках предпочитает иметь ее с собой. Мы едем к моей второй бабушке, которая живет в Москве. Мать забрала ее с Украины после смерти моей прабабушки и инсульта.
Старушки- они ровесницы- садятся за стол после чаепития и затевают разговор. Бабушка Лена сидит чуть подавшись вперед и ласково улыбается. Бабушка Маша всей спиной опирается на спинку стула, руки у нее скрещены на груди. Она иногда шмыгает носом, и передергивает пальцами. Они начинают вспоминать былую жизнь, а мы с сестрой тихо сидим на кровати, как дети, и молча слушаем их, стараясь не пропустить ни слова.
Бабушка Маша рассказывает, как их раскулачивали за занавески на окнах, как в войну она работала в Москве на заводе, а совсем рядом рвались бомбы. Однажды ее контузило. Она объездила с мужем пол-Союза. У нее четверо детей, причем расписалась она, когда последней дочери было уже пять и семья давно осела в Подмосковье. Мой папа родился в Баку. В графе "отец" ему написали "неизвестен". А когда бабушка пришла возмущаться, потому что отец-то известен, ей ответили, "но ведь вы с ним не расписаны". Потом она работала в книжном магазине. Теперь раздаривает прекрасную библиотеку, на каждый день рождения родственники получают книжку из "БВЛ".
Бабушка Лена с Подольска. У нее был дом в селе, большой огород, пес... Сильная, статная, спокойная, веселая- она являла полную противоположность невысокой, суетливой, суровой московской, всегда имеющей наготове какое-то нравоучение. Она пережила оккупацию западной Украины в войну, прошла нелегкий путь ученья, был и неудачный брак, тяжелая работа и поездки заграницу. И только ее дети оставались огромным богатством, их она берегла, как могла и все хотела им помочь устроить счастливо свою жизнь. Ради них она могла сделать все, что угодно. Она вообще многое могла. "Там, где Леся прошла, мне делать нечего",- говорил мой прадед, ее отец. Да только того счастья, что мечталось детям, не вышло. Дети хорошие, но жизни у каждого со своими бедами и неустойками.
У бабушки случился инсульт- работала как всегда на износ- с тех пор жизнь круто изменилась. Износилась вся. В ногах силы нет, в руках силы нет и в душе ее не осталось. Дети далеко, у сестры свои дела - жизнь потеряла свой смысл. В ее словах теперь нет надежды, нет задора- одна скорбь.
Все ее воспоминания о прошедших днях сводятся к саможалению и желчи на окружающий мир...
От воспоминаний прошлого бабушки переходят к жизни нынешней, к болезням, недомоганиям, смерти. Бабушка Маша знает все про всех в округе. Чаще всего она рассказывает о раковых больных, быстро иссушенных болезнью и ушедших в расцвете лет.
Бабушка Лена не отстает от нее. Здесь у нее мало знакомых, но все равно ей известны все дворовые сплетни. Хотя когда мы приезжаем в гости семьей, она молчит почти всегда, обычно общаясь жестами и мимикой. Она в обиде на мать за то, что та против воли забрала ее с насиженных мест, хотя после удара она уже три раза переезжала, каждый раз в квартиру поменьше. Редкие реплики, обращенные к окружающим, тихие и не длинные. Она повышает голос только когда гневается. Вывести ее из себя сложно, хотя в спорах с матерью она иногда доходит до гневного выкрика. Тогда ее голос делается неприятным, тоскливо высоким, будто по стеклу провели ногтями. После переезда она при каждом удобном случае поминала, что ей лучше было бы остаться у родных могил, что здесь ее не любят и не уважают. Ведь это мать должна была приехать ухаживать за ней, а не вырывать ее из привычного круга вещей. Мать долго терпела, потом не выдерживала и резко останавливала ее. Они ссорились и тогда лучше было находиться за три девять земель от бабушкиной единственной комнаты. Они проходились по всем родственникам, потом бабушка начинала учить мать жить и жалеть ее, и желать ей счастья. Мать окончательно зверела, но заканчивалось все общими слезами. Это еще одна причина, почему бабушка Лена предпочитает молчать и проводить дни около телевизора или с книгой, даже если в доме гости. Она боится за мать, боится чем-нибудь ее огорчить...
В Москве она второй год. И в ней развелась какая-то мечтательность и мягкотелость, которая напрочь отсутствует в бабушке Маше. Она человек действия. Давно на пенсии, она копошится в огороде и воюет со своей младшей дочерью, с которой живет в одной квартире. Первый вопрос, который мне задают родные, расспрашивая о бабушкином житье: "С Зойкой-то они разговаривают или нет?" В свару постепенно втягиваются все окружающие и строго делятся по территориальному признаку, т.е. где ты спишь- в том лагере состоишь. Если я гощу у бабушки, то я тоже враг, я тоже грязнуля, не убираю за собой, ничего не делаю по дому, неправильно мою пол и стираю, все время срываю занавеску в ванной и т.д. и т.п. Бабушка старается оградить меня от подобных нападок, при этом все время рассказывая, где и в чем тетка не права. Потом тетя начинает кляузничать на бабушку. И я становлюсь между двух огней. К вечеру голова от их препирательств идет кругом. Но поссорившись, родственницы снова мирятся, точнее объявляют перемирие, садясь за общий стол по приезде гостей.
Бабушкина отрада- цветник. Он действительно великолепен, особенно розарий. Бабушка помнит где и когда она купила каждый куст и как название сорта. Стоя на балконе, она рассказывает о розах, как о капризных детях, о том, как кто из них растет, что она планирует сделать с кустами на следующий год.
Как бы тяжело ей ни было, как бы плохо она себя не чувствовала, после похода в сад, бабушка оживает. Даже если она придет и ляжет, жалуясь на головную боль и боль в пояснице, но на вопрос, зачем же было так надрываться, неизменно ответит "Надо!" И это магическое "Надо!" сильнее любого заклинания в мире для нее.
Удивительно распределяется детская привязанность. Раньше я не любила московскую бабушку, но обожала украинскую. Теперь все поменялось. Меня раздражает постоянное смиренное молчание второй, зато копошение первой вызывает уважение. Невольное сравнение возникает каждый раз, как я прихожу то к одной, то к другой. Даже в такой мелочи, как увлечение сериалами, я нахожу для себя отличия. Одна смотрит их с надрывом, другая- с растроганным прагматизмом. И зачастую они начинают судить жизнь по телеэкранным меркам. И бабушка Лена опять сводит все к жалобам на окружающих и саможалению, превращающемуся в стоическое мученичество в собственных глазах. А бабушка Маша тихо вздохнет в ответ на вопрос "Зачем ты это смотришь?", шмыгнет носом и ответит: "Хоть насмотрюсь наконец-то, как там живут..." За это я прощаю ей увлечение криминальными новостями в девять утра в субботу.
И проблема-то в том, что я не хочу уступать подмосковной бабушке первенство в привязанности. Поставить их в ряд невозможно. Так или иначе, подсознательно я буду ровняться на одну из них в трудные моменты своей жизни. И вовсе не потому, что они образчики совершенства или хочется повторить их путь. Нет, боже упаси! Просто сила черпается из прошлого, семейная гордость держаться на конкретных примерах конкретных испытаний. Их старость- самое главное испытание, потому что я его свидетель... Удручает, что абсолютно безучастный и беспомощный...
Завтрак. Бабушка Маша сварила манную кашу. Я ставлю на стол розетку с вареньем. Им я могу хоть как-то забить ее вкус. Не люблю манную кашу с детства из-за ее запаха, сладковатого, неопределимого, бессильного. И сама она, жидкая или с комочками, все равно рассыпается на губах, обжигает их, заволакивает горло. Стариков, больных и детей кормят манной кашей, когда у первых и последних не остается или еще нет зубов, или нет сил, чтобы жевать. Говорят, она полезна, хотя ею никогда не наедаешься- пролетает быстро, а сил дает мало... Почему-то от всех стариков исходит ее запах, ведь не успели же они все им пропитаться?!