Примотал я, короче, пивную бутылку скотчем к телефонной трубке и говорю:
- Паш, глянь.
Паша поднял голову, посмотрел на трубку. Вид у Пашки, честно говоря, был не ахти. Правая рука болтается, как тряпка, губы разбиты, а в щеке, натурально, дыра. И кровь запекшаяся повсюду - на лице, на пальцах. Ужас что за вид. И, главное, помочь ему нет никакой возможности. Лекарств не захватили, бинты кончились. Попадалово.
- Что за дрянь? - прохрипел он.
- Это телефон со встроенной функцией пива.
- Идиот, - сказал Пашка. - Какой же ты идиот.
Я пожал плечами.
А он говорит:
- Помоги мне подняться.
Я отложил трубку и схватил Пашку за левую руку; кое-как поставил его на ноги. Довел до окошка, что на внутренний двор смотрит. Пашка рукой в холодный каменный подоконник уперся. Вниз глядит. А во дворе - свежая могила. Холмик и крест. Перекошенный такой крест, из двух досок на скорую руку сооруженный. Моя, между прочим, работа.
Паша просит:
- Помоги мне спуститься.
Я хмыкаю:
- Да запросто.
Приобнял я Пашку и по каменной лестнице повел вниз. Лестница, сволочь, крутая, и ступеньки кое-где от старости осыпаются: один неосторожный шаг и - кубарем вниз. А площадка под нами обломками завалена. Напорешься на острый камень и поминай как звали.
Но, слава богу, обошлось.
Вышли мы во дворик, кое-как доковыляли до могилы. Рядом с могилой обнаружился Виктор. Сидит, зараза, возле могилы и сигареткой попыхивает. Я от возмущения чуть не задохнулся.
Как закричу на него:
- Ты чего тут делаешь, подлец? А наверху кто остался?
Он спокойно затянулся, дым выдохнул и отвечает, гад этакий:
- Наверху, - говорит, - никого не осталось. Женьку убили. - Сказал и вздохнул: - Прямо в глаз попали. Кровищи было... неважно, в общем. Через полчаса они сюда заявятся, вот увидите.
Сказал и за фляжку взялся. Тут я понял, что дело совсем плохо. Потому что Виктору эта фляжка от Ирки досталась. А Ирка ему фляжку на день рождения подарила. Виктор, он ведь совершенно не пьющий. Но Ирке пообещал: когда почувствует, что пришло время помирать, обязательно из фляжки хлебнет. У Ирки во фляжке ром был. Ей богу, натуральный ром. Где она его достала, леший знает; но все были в курсе, что у нее там ром. То ли с Гаити, то ли с Кубы, то ли еще откуда. Я точно не знаю.
И так мне этого рома захотелось, что аж слюнки потекли. Невозможно представить, как мне его захотелось. А когда я чего-нибудь очень хочу, я, натурально, всякий бред начинаю нести.
- Слушай, - говорю, - Витя. А ведь твоя фляжка - устройство с кучей разных применений. Потому что - сам подумай - фляжка предназначена для хранения жидкостей, и это ее первая функция, а жидкость, которая в ней хранится, предназначена для приведения тебя в непотребное состояние, и это ее вторая функция. Ну? Как тебе?
Виктор посмотрел на меня исподлобья:
- С дуба ты рухнул, - говорит. - Честное плешивое - рухнул.
- Наверно. - Я кивнул. - А еще я телефон со встроенным пивом изобрел. Представляешь?
- Представляю, - говорит. - Представляю, что ты - балбес.
Я сел рядом с ним и молчу. А солнышко-то припекает. Я кепку поправил. Посмотрел из-под козырька на небо. Небо синее-синее и только с запада одинокая тучка ползет. Крохотная, зараза, как блоха.
Тут я посмотрел направо и вижу, что Виктор фляжку в руках судорожно сжимает. Сжимает, подлец, и не пьет. Вертит фляжку в заскорузлых пальцах - и не пьет. Ну не скотина ли? Положи ее на место, раз не пьешь! Не береди душу, гад!
Вдруг - на тебе! - Пашка заплакал. Ей богу, я раньше не видел, как Пашка плачет. Он при мне ни разу не плакал. Пашка, он очень суровый, подонок. Я думал, он вообще плакать не умеет. А тут взял да и заплакал. Стоит перед могилой на коленях и слезами обливается. Крест гладит левой рукой и рыдает. Развесил сопли, сволочь.
- Эй, - говорю. - Хватит! Перестань немедленно!
А он:
- Алиса мертва. Мужики, вы чего, не понимаете?! Алиса мертва!
Тут меня чуть не переклинило. Вот ей богу: захотелось треснуть этого болвана по башке. Каким-нибудь кирпичом. С большим трудом я подавил в себе это желание. Но настроение упало ниже плинтуса, это я вам точно говорю. Поднялся я и давай вокруг креста круги нарезать. Я когда нервничаю, всегда круги вокруг чего-нибудь нарезаю: пунктик у меня такой.
И вот я нарезаю и в расстроенных чувствах начинаю Пашке втолковывать:
- Ты, Пашка, - говорю, - думаешь, что слезами горю поможешь. А я тебе правду скажу: ни хрена не поможешь! Ты вместо того, чтоб рыдать, погляди лучше, какой я крест для Алиски соорудил. Вот ты думаешь, что это просто крест. А это не просто крест, Паша. Это, Пашенька, многозадачное устройство! Видишь, гвозди в досках остались? Думаешь, я их из-за небрежности не повыдергивал? Да ни фига подобного! Я их нарочно оставил! Потому что это не только крест. Это еще и орудие убийства. Вот вломятся во двор те подонки, которые за нами от самого города идут, а я крест из земли выдерну да как зафигачу гвоздем кому-нибудь в башку! Мало не покажется. Так-то, Пашенька.
Закончил я свою речь и молчу: жду Пашкиной реакции.
А Пашка только головой покачал:
- Идиот, - говорит. - Какой же ты идиот...
Ну, хоть рыдать перестал. И то хлеб.
- А помните, как космодром горел?
Мы повернулись к Виктору. Он смотрел на фляжку. Ну, вот чего он на нее уставился, скажите на милость? Зачем? Пил бы уже, что ли; а то ведь только зависть в душе распаляет, скотина.
- Помним, Витя. Помним.
- Космодром горел, а люди радовались, - сказал Виктор. - Смотрели, как рушатся здания, как горят корабли, и радовались, негодяи. Их там много было, людей-то. И все радовались. А я молча смотрел. И Алиса смотрела. Хорошо, что ее никто не узнал. А то растерзали бы на месте. - Он затянулся. - И вот я стою, мужики, посреди толпы, рядом с Алисой, и думаю: сейчас она заплачет. Вот сейчас. А у нее глаза сухие-сухие. Я ей шепчу: "Ничего, Алиска, слетаешь еще на Марс. Или еще куда-нибудь. И нас с Иркой возьмешь". А она: "Конечно, возьму". И так мне вдруг плохо стало, что захотелось всех вокруг убить. За то, что они сделали с космодромом. За то, что сделали с Алисой. Никого бы не пожалел, честное плешивое. Детей бы убивал. Женщин. Стариков. Всех. Но Алиса разве позволила бы? Нет, мужики, Алиса бы не позволила... Поэтому никого я не убил. Стоял и смотрел, как космодром горит.
Я пожал плечами. Пашка подковылял к Вите, сел рядом и забрал фляжку. Я думал, Виктор будет ругаться, ударит Пашку, но он ничего такого не сделал, зараза. А Пашка спокойненько отвинтил крышку и сделал глоток.
Мне фляжку протягивает:
- Будешь?
И тут... я не знаю, что на меня нашло. Ей богу, не знаю.
Отвернулся и буркнул:
- Не буду.
- А ну не строй мне тут из себя целочку! Ты же давно ром хотел попробовать!
- А теперь не хочу.
Сказал и обругал себя последними словами. Ну, надо же: сам отказался от мечты. Что я за человек такой? Скотина какая-то, а не человек.
Тут вдалеке затарахтело: я аж вздрогнул. Потарахтело и стихло. Из автомата палят, сволочи. Шороху, твари, наводят.
- Минут через пятнадцать в замке будут, - сказал Виктор. - Они пока не знают точно, сколько нас осталось, поэтому медленно движутся, с опаской. - И как-то он так весело это произнес, что меня злость разобрала: ну чему тут веселиться? Нас, значит, убивать собираются, а этот подонок веселится. И еще неприятный момент: я от халявного рома зачем-то отказался. Ну, это вообще ни в какие ворота. Упасть и не встать.
Я от злости камень пнул: а он, сволочь, в землю врыт. Я как закричу от боли и давай скакать на одной ноге вокруг могилы. А Виктор с Пашкой хохочут.
- Ничего смешного! - кричу. - Козлы вы!
А они только громче ржут, сволочи.
4.
Мы с Алисой замок самые первые увидели. Нас тогда еще много было. Целый отряд. У всех ножи и пистолеты. У Пашки - автомат, у Женьки - берданка. Зато у нас с Алисой было по биноклю. Карлы цейсы, блин. Мы с этими биноклями взобрались на вершину холма и оттуда смотрели на замок. А замок был превосходный: башенки с развевающимися флажками, глубокий ров и подвесной мост через него, широченные зубчатые стены. И донжон - высокий такой и круглый, будто корона. А самое странное, что в этом месте отродясь замков не водилось. Я так Алисе и сказал:
- Алис, - говорю, - тут раньше замка не было, ей богу, не вру.
- Не верю, - говорит.
И смеется.
Вы бы видели, как Алиса смеется. Такой у нее смех, что век можно слушать. Я даже на пленку ее смех хотел записать. Говорю мужикам: "Мужики, а что вы скажете, если я Алискин смех на пленку запишу? Это будет пленка со встроенным Алискиным смехом. На пленку, кстати, еще чего-нибудь можно будет записать. Только я ничего записывать не стану, потому что - мало ли - вдруг нечаянно запишу поверх Алискиного смеха..." Вот так я и сказал мужикам и, ей богу, ничего смешного не имел в виду, а они все равно заржали, подлецы. А Женя - это тот, которому потом в глаз из винтовки попали, - положил мне руку на плечо и произнес со смехом: "Без тебя мы бы точно не продержались". И добавил: "Юморист, твою мать".
Это он правду сказал. Без меня бы они никак не продержались. Я тут всё знаю. Каждую тропку, каждую травинку, каждую рытвину. Меня сюда в детстве папа водил - в "исследовательские походы", как он это называл. Мы далеко забирались. Несколько раз, летом и осенью, даже оставались ночевать под открытым небом. Так что я местность отлично знаю. А вот те подлецы, которые за нами идут, они ни черта местности не знают. Зато у них есть наглость и напористость, а в их деле - это главное. Они идут убивать Алису и отступать, твари, не собираются.
Мы поспешили к замку.
Алиса шла впереди, а Пашка - рядом с ней. И я чуть позади. Я всё слышал, что они говорят. Это я не нарочно подслушивал, честное слово. Просто получилось так. А отставать, чтоб не слышать их разговоры, стыдно было. Вот они, мои друзья, идут рядом со мной, а я вдруг ни с того ни с сего отстаю. Что они обо мне подумают? Нет уж, лучше не отставать. Поэтому я шел и слушал. Но там нечего было слушать, ей богу. Пустой треп. Пашка одно и то же повторял: береги себя, Алиса, береги себя. Если ты умрешь, всё кончено. А она смеялась. Слышали бы вы, как она смеется! Ну, вы, может, и слышали, конечно. Или читали хотя бы. Про Алису много писали. Сначала в книжках, потом в газетах. И по телевизору, случалось, показывали.
В общем, идем мы, а Пашка Алисе в уши жужжит, что та пчела.
Тут я не выдерживаю:
- Слушай, отстань ты от нее!
Он на меня как накинется:
- Да ты что, придурок, не понимаешь, что ли? Важнее Алисы никого нет! Если ее не станет...
- Паш, хватит! - прикрикнула на него Алиса. Он и примолк, зараза. Сразу замолчал, как выключило.
Тут по нам стрелять начали. Засаду устроили, гады. Мы привычные, на землю попадали. Только Ирка, Витькина девушка, замешкалась. Она слева от меня шла, и как-то так получилось, что я лицом к ней упал. Я всё видел: как она замерла, как улыбнулась мне - у нее это почему-то виновато получилось, еще увидел веснушки у нее на скулах, такие забавные серые пятнышки - мне эти веснушки почему-то больше всего запомнились; потом ее в спину ударило, будто молотком, она согнулась, как лук без тетивы, и на землю полетела.
А потом Виктор как закричит: СУКИ!
Он все кричал и кричал это слово, "суки", а кто-то из наших стрелял - Пашка, кажется. А я смотрел на Иркин стриженый затылок и вдруг захотел ее погладить, пожалеть. Не знаю, что на меня нашло. Я пополз, сдирая в кровь локти, к Ирке, но тут меня какой-то урод подхватил подмышки, гаркнул в ухо: "Уходим!" и дал пинка под зад. Я побежал к замку. И все к замку побежали. Думали, надежно там укроемся. Дуралеи.
У самых ворот замка Алиса вскрикнула и упала - прямо в руки бледному Пашке.
Накаркал, скотина.
3.
За день до того, как космодром подожгли, я дома сидел. Мастерил многофункциональный молоток с пропеллером. По-моему, до меня никто ничего подобного не изобретал. Меня так увлекла эта задача, что я даже не сразу расслышал стук в дверь. Потом услышал, конечно: они в дверь так молотили, словно это барабан был. Открыл: на пороге Женька, мой старый школьный приятель, и Пашка с Алисой. Алиску я, конечно, сразу узнал, хоть и впервые ее вблизи видел. Ирка, Виктор и еще пара человек внизу ждали, это мне позже рассказали.
- Слушай, - говорит Женя. - Помоги спрятать Алису, а?
Я шею почесал, спрашиваю:
- А чего?
- Ты что, балда, совсем новости не смотришь?
- У меня и телевизора нет...
- А еще, блин, изобретателем себя называешь!
Этого я стерпеть, конечно, не мог.
Я им и говорю:
- А ну заходите!
Они зашли.
Я их в свою мастерскую привел, показываю молоток с пропеллером:
- Видите?
Женька к Алисе поворачивается:
- Алис, он, конечно, полный идиот, но парень хороший. И местность знает...
Идиот! Это он про меня, значит. Да ты сам идиот, Женька! И рубашка на тебе идиотская: зеленая в крапинку. Постыдился бы при девушке такое носить.
Короче, обиделся я на него. Уселся на корточки, вожусь со своим молотком. А пропеллер, зараза, все время отваливается. Обидно - жуть. Потому что Алиса видит, как он отваливается, и может подумать, что никакой я не изобретатель. Или еще что-нибудь гадкое.
Тут Алиса рядом присела. За руку меня взяла. Меня как током ударило, честное слово. Такая у нее рука... ласковая, что ли. Словно у мамы.
- Не обижайся, - говорит Алиса. - Женька не хотел тебя оскорблять.
- Да знаю я, - бурчу.
Алиса спрашивает:
- Проведешь нас к замку?
- Нету никакого замка, - бурчу. - Это городская легенда.
- А я верю, что есть, - говорит Алиса.
И вдруг мне так на нее посмотреть захотелось, что прям пятки зачесались; ну я взял и посмотрел. Смотрю и глаз отвести не могу: Алиса. Как живая. Ну, то есть она и есть живая, конечно.
Красивая.
И глаза такие... печальные, что ли.
А она смеется:
- Что? - прядку со лба откинула. - Настоящая?
- Настоящая, - говорю. - Настоящая Алиса.
2.
Когда власть сменилась, многие нервничали: как оно, мол, будет? Отменят ли карточки на колбасу? А на молоко? На молоко-то карточки отменят? Отменили. И сначала всё вроде неплохо шло. Полгода или год кое-как жили. А потом цены взлетели. И взлетали всё выше и выше. Люди сразу занервничали: а почему взлетели? Зачем, собственно? Есть ли экономические причины? Экономические причины нашлись. Но главной причиной почему-то назвали Алису с этими ее космодромами и прочими финтифлюшками. Они, мол, назад в прошлое страну тащат. А это ведь нехорошо, когда всякие космодромы и прочие финтифлюшки в прошлое тащат. Потому что пути назад нет.
К тому же настала пора освобождать место для новых героев.
В общем, народу подкинули версию об Алискином непосредственном участии в создании благоприятных условий для гиперинфляции. Так и заявили: создала, мол, благоприятные условия и так далее. Народ за эту версию ухватился. Но погромы не сразу начались. Пару лет версия неспешно варилась в человеческой среде. А потом, как водится, понеслось.
Я на всю эту катавасию особого внимания не обращал. Я дома сидел, изобретения мастерил. Очень я люблю всякое этакое мастерить, и чтоб сочетало в себе и то, и это, и еще третье. Раз в месяц ко мне папа приходит, деньги на журнальном столике оставляет и молча исчезает. Я его не виню: это ведь папа. Разве можно отца родного винить? У него новая семья. А то, что он со мной не разговаривает, так это ничего страшного. Зато он мне квартиру купил близко к центру. Однокомнатную, но зачем мне другая? Мне и в этой места полно. Живи - не хочу.
Но из дома выходить иногда надо. За хлебом, за молоком. Я и выходил. Руки суну в карманы и иду себе, глядя под ноги. Трещинки в асфальте считаю. Однажды иду в булочную, задумался и на что-то мягкое наступил. А мягкое как дернется! Я ногу убрал, смотрю: котенок на тротуаре лежит. Я его ботинком пошевелил, перевернул, а у него рана в животе, глубокая, и кровь сочится. Котенок необычный: одноглазый и без хвоста. Смотрит на меня, губами еле-еле шевелит: помоги, мол. Я голову поднял и только тогда сообразил, что прохожих вокруг полным-полно. И все они идут мимо меня и мимо котенка и старательно рожи отворачивают.
Я одного такого прохожего за руку схватил - у него как раз и мобильник был:
- Какую еще "скорую"? Нет у меня в телефоне такой функции - "скорую" для всякого отребья вызывать!
Я другого пытаюсь схватить: а он отшатывается, словно от меня воняет. А ведь от меня не воняет, это я точно знаю. Я нарочно перед выходом на улицу одеколоном побрызгался. Но на всякий случай все равно понюхал подмышкой: свежо. Приятный такой запашок. Так чего же они?..
Короче, схватил я котенка на руки и побежал с ним в ближайшую ветлечебницу. А румяная сестричка в приемной мне и говорит:
- Прости, - говорит, - мальчик. Не примем мы твое животное.