Далин Максим Андреевич : другие произведения.

Из джунглей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Для деревни, в которой живёт Аши, жизнь и смерть - всё идёт из джунглей...


  

I

  
   Никто из жителей деревни не ходит в джунгли по доброй воле.
   Всё самое мерзкое в мире идёт не из городов, хотя, по рассказам бродяг, там достаточно дряни. Даже Хагимагдаш, столица, где живёт Всевластитель, древнее, отвратительное место, о котором ходят жуткие слухи - и то не кажется таким кромешным. В конце концов, города - далеко, их жители появляются здесь нечасто. А столицы, быть может, даже нет вовсе.
   Может, столица - просто страшная легенда, а сборщики налогов и смертепоклонники - порождения тех же джунглей. Но даже если это и не так, то столица далеко, а джунгли под самым боком.
   Каждый человек выходит из дома и видит джунгли. А когда не видит, чувствует: они рядом.
   Джунгли ненавидят деревню. У них с деревней - постоянная война, не прекращающаяся ни на миг. Деревенские жители кладут все силы на эту войну: расчищают, рубят, жгут, отвоёвывая себе клочок земли. Исчерпав силы, ложатся в эту землю. Джунгли тянут зелёные щупальца, дотягиваются до всего, обволакивают и обтекают, движутся с тупым, необоримым, ужасным упорством. Доводят до отчаяния. Не дают ни минуты передышки. И, стоит людям хоть чуть-чуть ослабить натиск, тут же втягивают в себя пастбища, вспаханные поля, дома, кумирни, могилы.
   Наступают джунгли - наступают и твари из них.
   Почти всё, что живёт в джунглях, враждебно человеку. Слишком многие их жители пьют человеческую кровь и едят плоть; большие и маленькие, с телом и без него, живые, оживлённые и полумёртвые, настоящие и выдуманные, они - кровопийцы. Если жителям джунглей не попадается взрослый, они довольствуются ребёнком; кто-то скажет, что это легче пережить. Если им не удаётся отведать человечины, они питаются тем живым, что принадлежит людям: посевами и скотом.
   Люди убивают тех жителей джунглей, кого удаётся убить. Прочих - стараются отогнать. Это очень тяжело; выходит не всегда. Но защита всегда на месте.
   Условная. Ненадёжная, как изгородь, сплетённая из хвороста, за которой ночуют буйволы и козы. Ненадёжная, как дверь, запертая на деревянный засов. Но, когда защита на месте, всё же немного спокойнее.
   Мать Аши всегда проверяет защиту. Каждое утро и каждый вечер она молится всем, кто защищает дом, и всем, кто защищает деревню. Защитники нарисованы на стекле. Стеклянные картинки стоят на маленьком алтаре; рядом с ними горит крохотная лампадка, в ней - ложка рапсового масла и капля масла лотоса. На большой алтарь у семьи Аши нет денег, а на большую лампадку - не хватит масла.
   Аши смотрит на божеств-защитников с недоверием. Чем-то они сродни жителям джунглей; очевидно, поэтому они и понимают, как защитить деревню от своей родни. В конце концов, почти все божества - злы. Просто защитников можно задобрить молитвами и запахом благовоний, а тех, других - нет.
   В хижине полутемно, но на стеклянные лики падает отблеск тусклого жёлтого огонька.
   Чритаки, в белых цветах, вся в цветочных гирляндах, сама как белый цветок. Улыбается. Грудки маленькие, острые - вечно юна. На лодыжках у неё - колокольчики, на запястьях - колокольчики, на плече - обезьянка строит рожицы. Ничего полезного Чритаки не делает, ни от чего не защищает, только дарит радость от бытия. Отец Аши её любил. Но умер от невыносимой боли в животе, и она его не спасла, даже не облегчила боли.
   Гехна, синяя с прозеленью крылатая змея. У неё лицо похотливой женщины, синее, с красными губами. Глаза с поволокой. Косы обвиваются вокруг гибкого нелюдского тела. Острые крылья растут из шеи. Гибкий хвост закручен в спираль. Гехна охраняет жилище от мышей и крыс.
   Охраняет плохо. Каждые несколько лет, когда луна краснеет и невесело ухмыляется, как череп, плохо ободранный от плоти, крысы или мыши проходят по деревне. Они чудовищны, как все порождения джунглей, и голодны, как все порождения джунглей; они жрут всё, что сумеют найти. Амбары с просом, пшеницей и рисом заполняются сплошной кишащей массой грызунов. Поля чернеют. Всё съестное в хижинах уничтожается начисто. В яслях для скота колышутся мыши.
   Они сжирают ужасно много и уходят, оставляя трупики раздавленных и тех, кому на общем пиру ничего не досталось. За мышами идёт голод. От голода хранит Дишти, бледный костлявый божок с безумными глазами, ухмыляющийся, как ощеренная луна. Хранит хуже, чем Гехна - от крыс. Маленькие, слабые божества...
   Лалай, громадный, красный, коренастый, с окладистой бородой, в трёхъярусной золотой короне, держащий меч с двумя лезвиями, хранит от лихорадки и чёрного мора. Лучше всех, самый сильный хранитель. Мора в деревне не было давно, а лихорадка - не повальна. Всегда кого-нибудь трясёт - но редко сразу многих.
   Мхонга, грудастая жёлтая женщина, сидящая, раздвинув ноги. У неё лицо улыбающейся обезьяны. Из её женского естества вырастает красный цветок ириса, а вокруг шеи и грудей обвиваются зелёные побеги лианы-хваталки. Мхонга хранит от смертоносных тварей из джунглей. Хранит хуже всех. Рядом со статуэткой Мхонги древесный кот съел украденного в деревне ребёнка - и на её лицо брызнула кровь, но она ничего не сделала, даже не зажмурилась и не отвернулась. Аши ненавидит Мхонгу.
   Её изображение надо взять с собой. Но Аши не верит. На запястьях Аши - медные браслеты с охранными знаками, у него за ушами растёрта капля священного масла лотоса. В эту защиту он тоже не верит. Он не знает, вернётся ли он домой. Но ему надо идти.
   Пастух Танеб потерял буйволицу, принадлежащую семье Аши. Потерял молоко для двух маленьких сестёр. Будущих телят. Того, кто тянет плуг и борону. Нашёл голод для семьи Аши. С тех пор, как могилу отца взяли джунгли, он - последний мужчина. Он должен хотя бы попытаться найти буйволицу, ушедшую в джунгли.
   А уже потом врежет Танебу. Если вернётся. Танеб не сможет заплатить за буйволицу - у него ничего нет. Каждый вечер он собирает плату с хозяев скотины: горсточки зерна, куски лепёшек, печёные бататы. Всё это съедает его немаленькая семья.
   Никто не заплатит за буйволицу. И купить новую не на что.
   Пока был жив отец, семья Аши зарабатывала чеканкой на меди. Самому Аши дочь правителя как-то дала целую низку монет за маленькое медное блюдо с изображением смешного слонёнка. Но отец заболел, жертвы жрецам и целителям отняли у семьи очень много, а похороны - оставшееся. Теперь не на что купить медных листов, а в долг юному чеканщику не дают. У семьи остались только буйволица и поле. Теперь - только поле. И запах меди рядом с калильной печью.
   Мать Аши суёт в его сумку просяную лепёшку, он пытается сделать протестующий жест, мать не принимает протеста. Это всё, что она может дать. Лепёшка. И стеклянная Мхонга, но в Мхонгу Аши не верит.
   Средняя сестрёнка Аши мелет зерно. Младшие сестрёнки играют в углу: одевают палочку в лист редьки. Палочка - богатая женщина, лист - зелёный шёлк, а голова палочки - головка жёлтого цветка.
   Мать вздыхает, гладит Аши по щеке.
   С тех пор, как могилу отца взяли джунгли, дожди лили дважды, а она успела стать старухой. Жители деревни живут быстро, расцветают, плодоносят и вянут так же стремительно, как цветы в джунглях. Только что девушка была похожа на золотистую орхидею-бабочку - и вот она уже ссохшаяся коричневая чешуйка, оставшаяся от цветка. И вот она уже гниль, прикрытая землёй. Джунгли не дают людям жить долго: их жителям это не нравится.
  
  
   Аши выходит из хижины на солнце. Солнечный свет - только в деревне; в джунглях солнца нет. Тяжёлый зной середины лета дрожит перед глазами. В мути зноя Аши видит хижины, вспаханные поля, покрытые высокой выгоревшей зеленью, кумирню, венчаемую трёхъярусной короной - и джунгли.
   Повернёшься направо - джунгли. Повернёшься налево - джунгли. Джунгли взяли деревню в кольцо.
   Мимо деревни идёт проезжая дорога. Она выходит из джунглей и уходит в джунгли. По ней постоянно идут и едут. С севера на юг - паломники в храм Лалая, приносить ему жертвы ради исцеления. Сквозь щёки или сквозь нос каждого паломника продета заострённая камышинка - а у богатых паломников её заменяет стальная спица. Жертва по обету. В храме они возложат её к статуе Лалая и будут молиться целую ночь. С юга на север - путники в ближайший город. Торговцы: с каждым - буйвол, запряжённый в арбу, арба нагружена товаром. Нищие - в надежде на милостыню. Бегущие от голода, бросившие дома в надежде хоть на какой-нибудь заработок. Жители деревень, поглощённых джунглями. Нищих легко отличить от просто голодных: у нищих - профессиональный вид, ужасные язвы, нарывы и шрамы - страшнее тех, что случаются от болезней, многие хромы, одноглазы, горбаты. Обычные голодные - просто голодные; им без толку просить - много не подадут.
   Все эти бродяги мешают джунглям поглотить дорогу. Они всё время ходят, ходят... Джунгли тянут побеги от одной обочины к другой, ночью плесень ползёт по дороге то голубым, то жёлтым, то бурым пухом, но утром путники обрывают побеги, растаптывают плесень. Джунгли не успевают, за это они ненавидят дорогу.
   За то, что путники идут по дороге, идут по ране, прорезанной прямо в теле джунглей, джунгли мстят. Днём на путников нападают маленькие твари. Если кто-нибудь имеет смелость и нахальство ехать ночью - на него может напасть что-то большое.
   Советник правителя области недавно ехал по дороге на слоне, с полусотней воинов и факельным светом - хотел успеть куда-то, задержался на дороге до сумерек. Не успел никуда. Древесный кот махнул из джунглей на спину слону; прежде, чем кто-то опомнился, кот сломал советнику шею и растворился во тьме. Даже не попытался сожрать труп. Джунгли послали его не на охоту, а наказать людей.   
   Богатый жрец из соседнего посёлка, со своей свитой, в повозке, увешанной защитными талисманами, вёз любимую жену на праздник к храму Чритаки, на праздник лепестков. Они не добрались за день до постоялого двора, заночевали в повозке. Защита оказалась хороша; почти никто из ночных порождений джунглей не посмел к ней приблизиться. Только дух лихорадки просочился мимо всех талисманов струйкой холодного тумана. Пока жрец спал, худенький юноша-тень с нежными пальцами и громадными дикими глазами ласкал его жену. Демон ушёл под утро. Теперь жена жреца весь день - сонная, пустая, и еле справляется даже с омовениями, и почти ничего не ест. Ждёт ночи. Ночью её трясёт от безумной опустошающей страсти, она просыпается, она стонет, всхлипывает и обнимает воздух. Она похудела и почернела, глаза ввалились, а волосы выпадают целыми прядями. Вряд ли она сможет дожить до дождей.
   Это богатые и сильные. У них был шанс. У обычных людей шанса нет.
   Надо обязательно успеть укрыться до темноты. В чужой деревне, на постоялом дворе, в кумирне, как-то ещё. Но темнота падает занавесом; утром путники проходят мимо мертвеца, лежащего на обочине дороги около дотлевающего костра. Кровь, выливавшаяся из крохотных ранок на его шее, руках, ногах - свернулась в бурые ленты. Не успел.
  
  
   Аши думает обо всём этом, когда идёт по дороге к пастбищу. Дорога идёт по деревне, но джунгли впереди. Аши думает, что и он не успеет. Отмахивается от насекомых. Всех всё равно не отгонишь. Считается, что Мхонга отпугивает тех, кто не только пьёт кровь, но и оставляет внутри тела червей или тяжёлый недуг - но это неважно. Мхонги у Аши всё равно нет, и он ей не молится.
   Выгон вытоптан и пуст, но на смену обгрызенной буйволами и козами траве уже пробивается новая. Люди думают, что пастбище принадлежит их миру; в действительности оно - кусок земли, с боем взятой у джунглей, и упорная жизненная сила джунглей здесь так же жестока. Буйволы паслись вчера, за ночь трава выкинула новые побеги, а кое-где это уже не трава - деревья джунглей, их молодая поросль. Если ростки не выщиплет деревенская скотина, уже к началу дождя здесь будут заросли.
   Пастбище переходит в джунгли незаметно. Трава превращается в заросли постепенно, заросли становятся кустарником, кустарник - деревьями, цепкие усы хватаются за ветки, лианы ползут по стволам, Аши делает ещё несколько шагов - и джунгли смыкаются у него за спиной, у него над головой. Чистый зной превращается во влажную духоту, выдыхаемую зеленью. Дыхание джунглей тяжело. Оно пахнет сладкой зелёной гнилью.
   Невозможно найти тут буйволицу.
   Невозможно найти отсюда выход.
   Аши чувствует отчаяние. Он - не следопыт, не охотник, не воин. Он потерян в живой, копошащейся зелёной гуще. Он - внутри джунглей, как внутри громадного желудка, который сейчас его переварит. Это была ошибка. Он ничего не найдёт. Семья потеряет ещё и его руки.
   Но похороны Аши не будут стоить ничего. Его похоронят джунгли.
   - Тонга! - зовёт он буйволицу. - Тонга, иди сюда!
   Джунгли вопят, хихикают, свистят в ответ. Маленькие обезьяны с белыми окладистыми бородками вокруг чёрных сморщенных личиков проносятся по ветвям над головой Аши с птичьим щебетом.
   И тут, сквозь истерические вопли джунглей, Аши слышит короткое мычание.
   - Тонга! - кричит он радостно. - Пойдём домой, Тонга!
   Ему кажется, буйволица мычит совсем недалеко. Она запуталась в кустарнике? Лиана-хваталка зацепила её за рога - и ей не выбраться? Страх покидает Аши, Аши улыбается. Люди побеждают джунгли понемногу - но каждый день.
   Он рвётся вперёд. Заросли густы. Надо быть слоном, чтобы пройти по ним, как по траве. Аши выдёргивает тесак из ножен на поясе, рубит стебли наотмашь. Брызжет зелёная кровь.
   Аши продвигается медленно и кричит: "Тонга! Тонга!" Он уверен, что найдёт дорогу назад - по переломанному и срезанному тесаком подлеску. Пот заливает его глаза, рубаха прилипла к телу, нет времени отмахиваться от насекомых - но Аши рад.
   И вдруг вместо мычания он слышит человеческий стон.
   - Кто здесь?! - кричит Аши, цепенея.
   - Помогите... - доносится не крик - выдох. Угасающий девичий голос. Недалеко, снизу.
   Что делает девушка в джунглях?
   Этого не может быть. Это может быть. Какая кромешная нужда погнала её сюда? Что с ней случилось? Судя по голосу - ей очень больно. Она даже не может кричать громко. Она умирает?
   Или это - голос самих джунглей? Отвлекают от буйволицы, блазнят, заманивают. Что за тварь прикинулась страдающим человеком?
   Громадные цветы, раскрывшиеся прямо на корнях могучего дерева, мясистые и красные, пахнут плотью гниющего мертвеца. Мотыльковые орхидеи, качающиеся перед лицом, белые, лиловые, нежные - еле заметно пахнут речной прохладой. Стая колючих гусениц, плотная, как коврик в десять ладоней, усеянный ломкими иглами, поднимается по древесному стволу. Муравей впился в лодыжку. Пот жжёт глаза, солон на губах. Жужжат, кружатся мошки. Джунгли отвлекают, мешают думать.
   - Где ты? - кричит Аши.
   В ответ - стон, тишина.
   Аши принимает решение.
   Оно неправильное. Аши нужна буйволица, она нужна его семье, она очень нужна. Без неё сестрёнки Аши могут умереть с голоду. Аши слышит её мычание. Ему надо идти туда.
   Но он поворачивает на стон. Ему нестерпимо думать, что человек умирает один, в джунглях. Через несколько дней от девушки не останется и костей - всё поглотит зелёное чудовище, всё станет неважно. Но пока она жива и испытывает неизбывный ужас.
   И Аши пробирается сквозь сплетённые ветви, ломает их руками и рубит тесаком. И останавливается, ощутив, как под сандалией поползла трава.
   Срубает пышную ветвь, усыпанную белыми цветами, мешающую видеть.
   Перед ним - глубокий овраг. Над оврагом - тонкая белёсая полоска раскалённого неба. Склоны оврага заросли зеленью так густо, что дна не видно. Стоны - оттуда, снизу. Аши понимает, что случилось: девушка, пробираясь по джунглям, сорвалась вниз, падала, обдираясь об острые сучья, ломая кости. Теперь лежит на дне.
   Аши кричит, пытаясь сделать голос радостным:
   - Я почти нашёл тебя! Не бойся!
   Стон в ответ - еле слышен.
   Аши начинает спускаться по склону. Он пробует почву ногой и цепляется за ветви, проверяя их на прочность. Лишайник ненадёжен, он съезжает вниз вместе с гнилой листвой, обнажая чёрную плоть земли, перевитую кручёными жилами корней. Аши спускается страшно медленно, думает, как же будет вытаскивать умирающую девушку оттуда - и понимает, что не будет. Что, судя по всему, будет сидеть рядом с ней, гладить её по лицу и ждать, когда её душа покинет тело и отправится в непостижимые странствия. И он будет сидеть и ждать - потому что иногда и это помощь.
   Аши добирается до дна. По дну течёт ручей, заросший почти сплошь. Аши идёт, раздвигая ногами траву, шершавую и жёсткую, с лезвиями по краям. Спустя небольшое время видит.
   Ту, что стонала.
   Из земли недалеко от воды торчит металлический стержень с заострённым концом. Это - паломнический стержень. Самые благочестивые подвижники прокалывают таким стержнем толщиной в мужской палец свои щёки, а на его далеко выступающие края вешают корзины с цветами - дар богам. Иногда несколько таких стержней - проколотый сквозь щёки, проколотый сквозь нос, проколотый сквозь мышцы на груди - несут целую кумирню, выстроенную из бумаги, цветов и шёлка у паломника на голове. С таким подношением паломники идут к чтимому божеству - чтобы оно могло обонять запах крови, цветов и обращённых к небесам мыслей. Может быть, когда-то вдоль ручья проходила дорога? Где-нибудь здесь есть сожранная джунглями кумирня?
   На этот стержень и упала та, что стонала. Быть может - сорвалась с края обрыва. Конец стержня торчит из её спины, сбоку, пониже рёбер. Он прошёл сквозь тело, как копьё. Наконечник - в зелёном и буром.
   Но она ещё жива.
   И она - не человек.
   Аши стоит, не смея приблизиться, и глазеет на неё с ужасом, отвращением, жалостью.
   Она почти нага - её шёлковая рубаха, зацепившись за что-то, разорвалась от ворота до подола, превратилась в расползающиеся клочья. Аши видит тело золотисто-бронзовой смуглости - блестит чешуя на лопатках,  чуть отдаёт прозеленью под ними, темнеет вдоль позвоночника. Округлые ягодицы - в мелкой чешуе, как в золотой пыльце. Ноги под коленями - чуть светлее, там - нежная человеческая кожа. Она босая - Аши видит её ступни, пальцы - длинные, как у птицы, с птичьими когтями. На локтях - бронзовая чешуя, чуть ниже - золотые браслеты, руки вцепились в траву, птичьи пальцы с когтями, горят на них перстни. Лица не видно. Лицо повёрнуто к земле и закрыто волосами - спутанными побегами повилики. Повилика цветёт на её голове крохотными гроздьями хрупких и нежных розовых цветочков. В остром ухе - золотое кольцо.
   Тварь из джунглей попала в беду в своих джунглях.
   Паломнический стержень. Священное железо. Ей не выдернуть благословенный металл из своего тела. Она умрёт у себя в джунглях, они сожрут её, как сжирают всё. Она ещё жива, потому что так же, как её джунгли, упрямо цепляется за существование вопреки всему.
   В ней та же растительная жизненная сила, что и в её джунглях. Но железо убьёт и её. Железо убивает всё.
   Она прикинулась человеком, отвлекла Аши от важного дела. Он смотрел на её тело, на беззащитную тварь из джунглей, уязвимую, погибающую - и пытался вызвать в себе злорадство.
   Тварь с трудом поднимает голову. Смотрит на Аши. Золотые глаза - как у ядовитой змеи. Узкие щели зрачков. На девичьем лице - нет чешуи. Зелёные пряди повилики падают на лоб, спускаются ниже тонких тёмных бровей. По губе, прикушенной кошачьим клыком, течёт кровь.
   Безнадёжный, бессильный, умоляющий взгляд.
   Молчит.
   Аши думает: сейчас я развернусь и уйду. Поднимусь по склону оврага. Пойду искать буйволицу.
   Человеческие слёзы наполняют змеиные глаза. Тварь молчит.
   Аши думает: она хочет, чтобы я её освободил - освобождённая, она нападёт на меня.
   Слёзы переливаются через край. Светлая капля ползёт по смуглой щеке.
   Аши думает: ей не может быть больно. Она - демон. И страшно ей не может быть. Это её джунгли, а смерть - её стихия. Всё это - ложь. Мне надо уходить.
   Он заставляет себя повернуться к твари спиной. Идёт к тому месту, где спускался. И тут чужой голос в нём говорит: на твари - золото. Один её перстень с изумрудом цвета джунглей - и твоя семья забудет о нужде. Тебе больше не надо будет под палящим солнцем обрабатывать поле. Ты будешь сидеть у порога хижины и звенеть молоточком по долоту, а на поющей, сияющей меди под долотом родятся весёлые журавли, благородный олень, слонята и павлин, раскрывший свой великолепный хвост. Богатые женщины будут смеяться, разглядывая чеканку, и давать деньги. Твои младшие сестрёнки будут жевать молочную тянучку и есть рисовую кашу с овощами и пряностями, сколько захотят, средняя сестра выйдет замуж, а мать будет, напевая, нанизывать цветочные лепестки в гирлянду, чтобы украсить домашний алтарь.
   Надо вернуться. Добить тварь и взять золото.
   Аши колеблется. Он никогда не убивал живых существ. Шогдар Вечно Сияющий, творец сущего, не одобряет пролития крови. Аши грешен: когда отец был жив, Аши вместе с ним покупал у мясника мясо для еды. Вкус жареного мяса нравится Аши. Но сам не убивал.
   Чужой голос в голове Аши говорит: тварь - не живое существо.
   Но Аши вдруг думает, что это голос подлости. И жестокости, быть может. Но он думает и о младших сестрёнках в красных платьицах, о матери, которая варит им молочную тянучку - он поворачивает назад. От рукояти тесака горит ладонь.
   Тварь слышит его шаги. Снова поднимает голову. Аши с ужасом видит, что она улыбается.
   Через силу, через боль - улыбкой измученного болью существа, осознавшего: ему придут на помощь.
   К щекам Аши приливает кровь. Он вкладывает тесак в ножны. Присаживается на корточки в нескольких шагах от твари.
   - Скажи, - говорит Аши, - ты не попытаешься напасть, если я выдерну это?
   Тварь моргает. Катится слеза, но тварь улыбается. Выдыхает с каплями крови:
   - Наверное, я закричу, когда ты выдернешь это... Может быть, впаду в беспамятство... Но не думаю... что смогу напасть... даже если захочу.
   - А ты умрёшь, когда я это выдерну? - спрашивает Аши. Человек бы умер.
   - Нет, - шепчет тварь. - Если в моей ране не будет благословенного металла, я её залечу... Я умею залечивать многие раны - свои и чужие.
   Голос у неё - как у человека, изо рта течёт тёмно-красная струйка. Она устала говорить. Аши хочет верить твари, но не верит. Она - порождение джунглей. Джунгли таятся и обманывают, джунгли берут то, что хотят - если человек не возьмёт в руки факел, топор или тесак.
   Но Аши не может убить тварь.
   Аши злится на себя. Он чувствует себя слабаком. Если бы он был воином из свиты правителя, он убил бы тварь и взял её золотые вещи. Воину это легко: убить живое существо и забрать то, что ему раньше принадлежало. Шкуру. Или кольца.
   Но Аши не воин. Он тощий деревенский парень, чеканщик по меди, который из-за бедности живёт, как нищий крестьянин. У него нет силы, отваги и жестокости.
   Аши не верит твари. Но ему жаль её.
   Аши думает: надо решиться. Тесаком можно отрубить ей голову или перерезать горло. Он глубоко вдыхает. Решается.
   Встаёт. Подходит к твари. Ещё раз вдыхает. Хватается за стержень, торчащий у твари из бока, и дёргает его изо всех сил.
   Тварь издаёт дикий нестерпимый визг. От её пронзительного визга у Аши ломит виски. Тёмная кровь брызжет струёй. Тварь поворачивается на бок, выдирает клок собственных волос - побегов повилики - и зажимает ими раны на спине и чуть ниже груди. С трудом садится. Аши смотрит на её голый живот, с которого сполз остаток рубахи, и на человеческую грудь. Грудь нежна и округла, соски тёмно-алы, словно зёрна граната. На животе и груди нет чешуи.
   У Аши ещё не было подруги. Ему тяжело смотреть на грудь твари, но отвести взгляд он не в силах.
   Тварь сидит перед ним на земле, и руки у неё заняты ранами. Она смотрит Аши в глаза, снизу вверх. Ей не стыдно. У Аши снова горят щёки.
   Тварь гибко стирает плечом кровь, текущую изо рта. Повилика на её голове шевелится, растёт так быстро, что за ростом можно следить.
   Аши снова садится на корточки.
   - Хочешь, чтобы я в благодарность за спасение легла рядом с тобой? - спрашивает тварь.
   Боли в её голосе меньше, дышит она легче. От смысла её слов взгляд Аши соскальзывает с её груди на гниющие листья и папоротник, растущий из них.
   Она нелюдь, но женщина, думает Аши. Подло требовать у женщины соития из благодарности. Но вслух он этого не говорит.
   - Ты же - тварь из джунглей, - говорит он и улыбается. - А я простой человек. Мне не пристало прикасаться к телу демона, я найду себе жену среди таких же, как я.
   - Но ты хочешь, чтобы я отблагодарила тебя, да? - говорит тварь. С каждой минутой она приходит в себя. - Может, ты хочешь золота? Оно тебе наверняка нужно.
   Тварь снимает с длинных птичьих пальцев перстни с изумрудами невероятной красоты: густой зелени, почти переходящей в синеву, более тёплой зелени - как лист монстеры под солнцем, светлой зелени, теплейшей, как молодые побеги... Изумруды цвета джунглей - в золотых оправах тонкой нечеловеческой работы. Аши смотрит, как они таинственно мерцают на узкой нелюдской ладони.
   - Далеко в джунглях, - говорит тварь тоном старой сказительницы, - есть давным-давно забытый людьми человеческий город. Деревья проросли насквозь дряхлые стены, кумирня обвита лианами, а на базарной площади, превратившейся в заросли, играют обезьяны. В подвалах владетельского дворца ещё целы несметные богатства. Если хочешь, я покажу тебе путь - и ты станешь богаче правителя, ты сам станешь владетелем.
   Аши мотает головой, стряхивая с себя наваждение и золотой туман. Усмехается.
   - Ты лгунья, тварь из джунглей. Даже если ты не заманиваешь меня в джунгли, чтобы съесть. Как я заберу с собой сокровище, о котором ты говоришь? Как принесу его в деревню? Как сберегу? У меня нет ни свиты, ни солдат, я не умею воевать, да если бы и умел, думаешь, я тесаком защитил бы твой клад от людей правителя, а тем более - владетеля?
   - Может, они не стали бы отбирать то, что твоё? - говорит тварь. Она смеётся, как весёлая девушка, оживая, и Аши приятно смотреть на её расцветающее лицо. Даже золотые змеиные глаза уже не кажутся нестерпимо ужасными. - Вдруг они решили бы уважать закон?
   Аши смеётся в ответ.
   - Закон - это то, что они сами придумывают, - говорит он весело. - Они придумали бы закон, обязывающий меня отдать им золото. А до того я спал бы, вздрагивая от каждого шороха - в ожидании воров или убийц. Золото счастья не даёт, а жизни забирает. А у меня несколько жизней, которые надо защитить.
   - Мне померещился золотой туман вокруг тебя, - говорит тварь.
   Аши пронзает стыдом.
   - Тебе померещилось, - кивает он. - Ты пребывала в полубеспамятстве.
   Тварь улыбается лукаво.
   - Человек, сорви для меня несколько листьев с пурпурными прожилками. Вот они, у тебя за спиной. Я не могу встать, а их сок поставит меня на ноги. Это лучшее исцеляющее снадобье для дхангу, для таких, как я.
   Аши на миг забывает дышать.
   - Ты - дхангу?! Ложь джунглей, их насмешка, их фальшивые обещания? Ты - демон предательства? - и смеётся. - Нет, листья рвать не стану. Хочешь, чтобы я повернулся к тебе спиной, потому что собираешься напасть сзади?
   Дхангу потягивается. Кривится от боли.
   - О, ложь, насмешка, фальшь! Предательство! И всё это - моим джунглям, моим прекрасным джунглям! Нет уж, позволь мне оставить себе лишь насмешку - а прочее неси с собой туда, откуда принёс, в свой человеческий мир. Я не стану тебя убивать. Неужели ты боишься раненой женщины, юноша с мускулами и тесаком?
   - Это подначка, - говорит Аши. - Это насмешка и ложь. Я не боюсь раненой женщины, я опасаюсь подлости дхангу, дикой твари из диких зарослей, опасной, как древесная кошка.
   - Отговорки тру-уса! - тянет дхангу и хихикает.
   Аши фыркает.
   - Я не воин, - говорит он уязвлённо. - Я и не должен быть смелым.
   Но встаёт, отходит на несколько шагов и рвёт мясистые листья с пурпурными прожилками, всей спиной и всем слухом обращаясь к дхангу, однако, не оглядываясь. Дхангу хохочет.
   Аши протягивает ей листья. Дхангу совершает омовение в ручье, отнимает от ран пропитанные кровью клубки зелёных волос, плещет на себя водой. Прикладывает к ранам мокрые размятые листья, несколько листьев суёт в рот и жуёт с тем отвращением, с каким собака по весне щиплет траву. Зелёный и пурпурный сок течёт, дхангу слизывает его раздвоенным языком.
   Аши смеётся. Страх покинул его сердце.
   Аши и дхангу стоят на краю оврага. Аши удивлён собственными поступками: он касался дхангу, подавал ей руку, поддерживал её, чтобы она могла подняться наверх. Его пальцы помнят её горячее тело. Её тело твёрдо, как у питона: под нежным атласом кожи - стальные змеиные мускулы. Дхангу - хищное растение, повилика и мухоловка, дхангу - змея, удушающая и жалящая.
   Но Аши  не боится стоять рядом с демоном. Он смотрит, как в её отросших зелёных кудрях раскрываются бутоны крохотных розовых цветов - и это приятно. Аши думает о том, как прекрасны золотые змеиные глаза - не по-людски.
   О том, как прекрасны, сильны, неистовы, беспощадны, но всё равно прекрасны порождения джунглей. О том, что дхангу права: джунгли прекрасны. И эти мысли всё меняют, даже то, что касается жизни и смерти.
   Аши чувствует себя перерождённым. Он каким-то образом, не проходя через смерть, поднялся на новую ступень бытия. Он ещё не осознал всё до конца, но ощущает перерождение всем телом, как лёгкость и силу. Аши решил бы, что это чары дхангу, но чувствует, что лёгкость и сила пришли не извне, а из глубины его собственного существа, будто раньше лежали где-то на дне души, как в тюрьме-колодце, закованные в цепи. Аши весело.
   - Как же ты попала на дно оврага? - спрашивает Аши.
   - За мной охотились, - говорит дхангу. - И я охотилась. Это - охотничья неудача. Если бы не ты, моё тело стало бы плотью джунглей. А как ты попал сюда? Я была удивлена, учуяв присутствие неподалёку человека из деревни - одного.
   - Я разыскивал свою буйволицу, - говорит Аши. - Мне кажется, я слышал её голос. Но теперь уже тихо, вокруг лишь голоса джунглей. Её уже сожрали древесные коты, или чёрный тигр-убийца пришёл из чащи. Мне очень жаль её. И мои маленькие сёстры останутся без молока.
   Уголки губ дхангу вздрагивают, будто ей тоже жаль человечьих детей.
   - Знаешь, что? - говорит она. - Иди на деревенское пастбище. Ты легко найдёшь дорогу по собственным зарубкам. Мы встретимся на краю выгона; я попробую отыскать твою буйволицу. Если ты не хочешь моего тела и моего золота, я отдам тебе твоё, - говорит дхангу и смеётся.
   Аши кивает. Он не верит дхангу, но рад такой развязке. Это - лучшее, что могло бы случиться. Этот намёк на жест доброй воли.
   Дхангу дотрагивается птичьим когтем до щеки Аши. Аши касается пальцем её щеки. Они расходятся в разные стороны. Аши идёт по тропе, которую себе выломал, и думает о похоти, жестокости и золоте. Как о далёком и чужом. Ему почти хорошо, его огорчает только гибель буйволицы.
   Но даже это уже не кажется облаком мрака, нависшим над головой. У Аши откуда-то взялись силы надеяться на лучшее. Он срывает одуряюще благоуханный белый цветок и втыкает себе в волосы. Аши - чеканщик по меди. Он найдёт способ заработать.
   После зелёного сумрака джунглей на выгоне очень светло, но день начинает клониться к вечеру. Аши смотрит на солнце, склонившееся к горизонту, и небо, налившееся синевой и бледной розовостью. Садится под дерево, на обгрызенную вытоптанную траву, которая упрямо поднимается, несмотря ни на какое насилие. Аши думает о непобедимой жизненной силе джунглей - и вдруг сознаёт, что часть этой силы, этой страстной жажды, каким-то образом передалась и ему.
   Через улыбку дхангу?
   Аши, щурясь, смотрит на солнце и думает о звонкой сияющей меди. О гирляндах мальв, олеандров и орхидей. О маленьких бородатых обезьянах. Об огромных пёстрых бабочках. О пряной и бессмертной красоте джунглей. О том, как он воспроизведёт её в точных линиях, упругих и гибких, как всё в джунглях. Ему хочется касаться меди, выбивать на ней рисунок - даже не потому, что это принесёт достаток. Потому, что надо как-то выразить новое понимание.
   Аши ничего не ждёт. Делает вид, что ждёт. Громадный лист, как опахало раба, прикрывает его от предвечернего зноя. Аши чувствует себя, как владетель, созерцающий мир с балкона своего мраморного дворца. Само ощущение это и его осознание - смешны.
   И вдруг он всем телом ощущает лёгкую дрожь земли. Идёт стадо.
   Но деревенское стадо - в деревне. Аши встаёт на ноги, оглядывается. Часть дороги, видимая с выгона, почти пуста, только какой-то бедолага тащит за собой гружённую мешками двухколёсную тележку. Никто не гонит скот.
   Топот буйволов и мычание становятся ближе. Буйволы идут из джунглей. Аши замирает на месте.
   Они выходят на выгон один за другим. Бурые дикие буйволицы, с крутыми острыми рогами, с глыбами мощных мышц, распирающими лоснистую шкуру. Их шесть. Рядом с двумя буйволицами - телята. Последним шагает громадный вожак, с проседью, несокрушимый, как гранитный валун, идёт, не спеша , хмуро глядя вокруг тёмными влажными глазами.
   На холке вожака сидит дхангу. Зелёный шёлк на ней - это листья из джунглей. Вечернее солнце зажигает на ней золото. Она радостно улыбается и болтает босыми ногами.
   - О! - Аши взмахивает руками в поисках слов. - Дхангу, это не те буйволы! Это же дикие буйволы! Что ты делаешь?
   Дхангу хохочет, спрыгивает со спины вожака, обнимает его за шею.
   - Прости, Аши, - говорит она, лаская громадного зверя. - Чёрный тигр растерзал твою буйволицу. Джунгли жестоки. Но я думала о твоих маленьких сёстрах. Я спросила буйволов, кто из них хочет жить с людьми. Эти откликнулись
   Аши подходит ближе. Бурая дикая буйволица тянется к его рукам, совсем как Тонга. К горлу Аши подступает комок. Он гладит дикарку по морде, достаёт из торбы лепёшку, отламывает кусочек и протягивает буйволице. Буйволица жуёт хлеб и смотрит на Аши влажно и кротко.
   Аши делит лепёшку на мелкие части и угощает буйволов. Их мягкие губы берут хлеб у него с ладони - и это похоже на присягу. Седой вожак снова подходит последним.
   Аши гладит его по голове. Аши хочется быть почтительным. У седого вожака почти человеческий взгляд; он похож на новое воплощение старого полководца, давно раскаявшегося в прежних грехах и просветлённого.
   Дхангу наблюдает за ними, скрестив руки на груди.
   - Они вправду пойдут, - говорит Аши. - Удивительно, как ты уговорила этого седого.
   Дхангу хихикает.
   - Ему нравится внимание женщин из числа таких же, как он.
   Аши подходит к ней. Говорит, глядя в золотые глаза:
   - Я рад, что ты осталась жива. Я тебе благодарен. Я больше не боюсь твоих джунглей - и больше не испугаюсь, даже если они будут убивать меня. Всему живому доля когда-нибудь умереть... но пока я жив, мне не хочется тратить себя на недоверие и страх. Скажи, дхангу, у тебя есть имя?
   Дхангу кивает. Снимает с тонкого птичьего пальца перстень с тёмно-зелёным камнем. В живой глубине изумруда горят жаркие солнечные искры. Дхангу берёт Аши за руку и пытается надеть перстень на его мизинец.
   Руки Аши слишком велики, а руки дхангу слишком хрупки. Перстень узок. Она оставляет попытки. Срывает травинку - и травинка в её пальцах превращается в шнурок из зелёного шёлка. Дхангу продевает шнурок в перстень, завязывает узелком, накидывает Аши на шею.
   - Моё имя - Чонгра, - говорит дхангу. - Я всё о тебе знаю. Это - камень, из-за которого ты хотел убить, но не убил меня. Не показывай его никому. Украденное у джунглей может принести беду - и подаренное джунглями может принести беду; будь осторожен. Джунгли жестоки, но люди жесточе.
   - Зачем? - спрашивает Аши. - Зачем ты даришь мне это?
   - Затем, чтобы видеть твоё лицо отражённым в изумруде, - говорит Чонгра. - Мне, твари из джунглей, может захотеться увидеть твоё лицо.
   Холодный камень согревается телом. Аши говорит огорчённо:
   - Мне нечего подарить тебе взамен.
   - Жизнь - не такой уж и дешёвый подарок, - отвечает Чонгра. - А кроме жизни, ты случайно дал мне и ещё кое-что.
   - Я не понимаю, - говорит Аши деланно сердито.
   - Ну и не надо, - хихикает Чонгра. - Может, поймёшь в другой раз.
   Будет другой раз? От этих слов у Аши щекотно под рёбрами.
   Небо розовеет, рыжеет. Смеркается. Из джунглей тянет погребной сыростью.
   Из чащи с писком взлетает стая ушастых летучих лисиц. Для упырей ещё рано. Воздух наполняется влагой, вызывающей озноб; вот-вот поползёт туман. Буйволы щиплют траву и косятся на Аши. Вожак лёг, подёргивает ушами, отгоняя вечерних насекомых.
   Аши не торопится. Ему жутко и весело. От новых чувств сердце щемит.
   - Тебе надо уйти до темноты, - говорит Чонгра. - Ты осмелел до неосмотрительности, герой.
   - Мне жаль расстаться с тобой, - сознаётся Аши. Смущённо улыбается.   
   - Но твоя мать волнуется, а сёстры ждут молоко, - смеётся Чонгра. - Ты должен идти домой, а не болтать до опасного сумрака с тварью из джунглей.
   Аши гладит Чонгру по щеке, как подругу:
   - Благодати тебе...
   Чонгра едва ощутимо царапает когтями:
   - И тебе, - и уходит, не оборачиваясь.
   Аши смотрит ей вслед с сожалением, пока джунгли не берут её. Свистит буйволам. Буйволы подходят - не как стадо, как друзья, которых он окликнул. Аши идёт в деревню вместе со стадом, с буйволами, как со свитой. Думает странные вещи.
   Человек входит в джунгли - и изменяется, или джунгли его изменяют. И он, изменённый, возвращается назад, где всё осталось по-прежнему.
   И идти в собственную деревню - неуютно, неловко. То ли ты провинился, то ли перед тобой провинились. Аши думает о вспаханных полях, о молоке и молочных тянучках, о красных платьицах сестёр, о звонкой меди.
   Аши думает о золотых глазах и спутанных побегах повилики.
   О жизни и о смерти.
   И стадо входит в деревню, когда над джунглями уже полыхает закат.
  
  

II

  
  
   Аши стоит рядом с художником, наблюдает за его работой.
   Художник уже немолод; он настоящий мастер, его движения отточены, ни одного лишнего. За свою жизнь художник нарисовал столько богов, что может по заказу изобразить любого из них даже с закрытыми глазами. Мхонгу? Пожалуйста. Шогдара Вечно Сияющего в солнечном диске? Пожалуйста. Его же - в цветке лотоса? Мигом. Лалая с мечом? Запросто. Лалая в языках пламени? Прямо при тебе и изображу, добрый человек.
   Но сейчас художник медлит. Не вспоминает, нет. Давно вспомнил. Несколько картинок уже стоит на наклонном поставце рядом с его столиком. Хагима в орхидеях и лилиях. Хагима сидит на свернувшемся тигре. Хагима танцует: правая нога согнута - круглое колено в сторону, левая рука вскинута - браслеты съехали к локтю. Разметались её косы.
   Теперь на очереди Хагима с копьём. Любимая картинка. Чаще всего её покупают - с копьём.
   На чистом стекле тонкой кисточкой, тушью, художник намечает черты лица, раскрашивает. Удивлённые чёрные брови. Распахнутые глаза в длинных ресницах. Маленький носик. Крохотный рот, губы пухлые, алые. Щёки - как персики. А потом, поверх - белое лицо.
   Красное платье. Поверх - белое тело: с правильной стороны стекла выйдет наоборот. Красные ленты. Все боги любят красный цвет, Хагима - особенно. Она - всегда в алом. Маленькие белые ножки - босы. Стоит босыми ногами на кучке черепов. Вокруг - золотое сияние. Копьё держит двумя руками, не как воин - как женщина держит ручку опахала. Нанизаны на копьё тёмно-красные сердца. Обычно рисуется три штуки, но этот художник нарисовал целых пять. Больше - лучше.
   Капает с них кровь.
   - Ну, что, - говорит художник, любуясь Хагимой, - эту возьмёшь? С копьём?
   Аши смотрит на картинку. Качает головой. Кладёт в синее блюдце несколько монет.
   - Нет. Что-то не хочу. Дай мне вон ту, другую. В орхидеях.
   - Как хочешь, - говорит художник разочарованно. Протягивает Хагиму в цветах. На три гроша дешевле. - Я-то для тебя особенно старался. Немногие могут нарисовать такую - с копьём.
   - Спасибо, - говорит Аши. - Благодати тебе. Просто на меня смотрит другая.
   Художник больше не спорит. Аши забирает картинку, заворачивает в платок. Надо принести Хагиму домой.
   Совершенно не хочется. Аши не любит Хагиму. Но теперь всем оказалось дело до того, что стоит у тебя дома на алтаре. С тех пор, как умер Всевластитель и новым Всевластителем стал его сын, благодати ему, все стали очень благочестивы.
   Все жители столицы, говорят, смертепоклонники. Столица называется Хагимагдаш, город Хагимы. Никогда ничего доброго об этом месте никто не говорил. Но раньше никому из односельчан Аши не было дела до этого: у всех - свои боги. Теперь всё переменилось.
   Старый правитель Дильхенга, земель, на которых деревня Аши, всегда привечал жрецов Лалая. Чтимая кумирня - на высокой горе, к кумирне от подножья ведёт три тысячи триста тридцать три ступеньки. Паломники поднимаются наверх, каждый шаг приближает к благодати. Сам старый правитель туда ходил пешком: его жена после пяти лет брака сумела родить, сына дал Лалай. Старый правитель жертвовал жрецам. Хагима Лалая не любит - не ладят. Старый правитель храм Хагимы не одаривал.
   Ну и хорошо. У каждого - свои боги.
   Деревенские жители приносили жертвы кому хотели. Отец Аши любил Чритаки, просто так. И Аши до сих пор, в общем-то, любит. Ну и что из того?
   Чритаки - несерьёзное божество. И просят что-то - несерьёзные люди: дети, влюблённые, те, кому зачем-то нужна просто радость и всё. Но иногда она возьмёт - и осыплет милостями шутки ради. Отец Аши любил говорить: "Попросил я у Чритаки только радости - а она мне и отсыпала с колокольчиками: добрую жену, способного сына, красивых дочек. А у других чашки воды в дождь не выпросишь!" Мать сердилась: богиня тут ни при чём, это просто судьба. А Аши ходил в храм Чритаки на праздник, жертву приносил: монетки и печенье-лотосы, детям около храма отдать, а то, что останется - жрицам Чритаки. Старые жрицы на свадьбу приходят счастья желать жениху и невесте. Молодые жрицы ради Чритаки дарят радость кому угодно и просто так. Любую радость. Бывает - печеньину благословенную, бывает - себя целиком. Как им богиня шепнёт.
   Хагима Чритаки не просто не любит - не признаёт. Потому что Хагима - это порядок и покой, а Чритаки - это хаос и всякие пустяки. Суета.
   Но кумирня Хагимы стояла себе на берегу Зелёной реки, кто-то туда жертвы приносил или дары посылал, а больше ни на что её жрецы не влияли. И сама Хагима не влияла.
   А как раз после той луны, когда Аши привёл из джунглей буйволов, когда в деревне болтали о подарке Чритаки, которая любила его отца - и Аши болтал о подарке Чритаки, что он ещё мог сказать - вдруг начались странные дела.
   Прилетел из столицы всадник на вороном, с ним - солдаты Всевластителя. Старого правителя увезли в столицу, вместе с женой и сыном. Никогда они оттуда не вернулись.
   Приехал новый правитель, сильный человек. Проезжал мимо - смотрел цепко, вприщур. Нестар. Жена в повозке, не показала лица. И детей у них нет. А свита - целая сотня.
   Новый правитель объехал, как говорят, весь Дильхенг целиком. Когда возвращался - брови у переносья перечеркнула морщина. Вскоре после все узнали: правитель набирает солдат. Много. Щедро платит.
   С тех пор всё переменилось.
   По всему Дильхенгу люди правителя следят за порядком. Правитель - жрец Хагимы, а Хагима - это порядок и покой. Могильный.
   А о семье Аши говорят: их Чритаки слишком любит. Подарила Аши буйволов, чтобы оплакал отца и жил дальше, в радости. Не грешно ли это: жить в радости?
   Аши не хочет нести домой Хагиму. Но несёт. Надо показать соседям.
   Чтобы лучше болтали о ней. Чтобы никто не узнал об изумруде цвета джунглей, завязанном в тряпицу, засунутом в кувшинчик, запрятанном в нишку в земляной стене хижины. Чтобы никто не узнал о медном диске в плоской корзине под лежанкой у Аши. Там, на том диске - сплетаются ветви, цветущие олеандр и мальва, а между цветами - нелюдское лицо. Золотые змеиные глаза. Побеги повилики спускаются на лоб.
   Чонгра.
   Аши хочет её увидеть. Бродит по кромке джунглей, слушает голоса джунглей. Джунгли вопят, визжат, хохочут. Шелестит ветер в листьях. А голос Чонгры не слышен.
   Вот и сейчас - повёз кувшины и блюда в торговый городок на ярмарку, ждал чего-то... Буйвол Боец, верный друг, арбу тащил, а Аши рядом шёл, смотрел на зелёные стены вдоль дороги. Справа джунгли, слева джунгли. Дом Чонгры.
   Зачем демонице человек? Она, небось, всё забыла.
   Аши кладёт свёрток в корзину, где подарки домашним. Матери - синего шёлка на платье, средней сестре - голубого, маленьким - красного. Бутылочка священного масла. Благовония-пирамидки с запахом райских цветов. Полезные подарки.
   Уводя Бойца с базарной площади, у последнего торговца покупает связку стеклянных браслетов. Не выдержал. Просто так, без пользы. Сёстры будут визжать от восторга. Не часто визжат, пусть порадуются.
   Жертва Чритаки. Хагиме жертвуем по нужде, Чритаки - потому что хочется.
   Аши ведёт буйвола к постоялому двору; вечереет - поздно отправляться в дорогу. Ещё два гроша за себя, три - за Бойца, но пусть лучше так. Спит ночь в арбе, на соломе, под головой - мешочек с монетами. Боец жвачку жуёт, вздыхает. Боец - друг надёжный, ему спокойно - и Аши спокойно.
   А наутро, на рассвете, Аши будят вопли. Женщина по мёртвому убивается, да так, что душа рвётся на части. Кто-то умер на постоялом дворе. Ночью.
   Аши просыпается. Стряхивает с себя солому, приглаживает волосы, плещет водой в лицо. Оглядывается.
   Ранняя рань, сырость. Одежда отсырела. Знобко. Джунгли виднеются вдалеке, над крышами - но их дыхание слышно и здесь. Туманно, всё влажное. Выносят тело из-под навеса. Женщина бьётся на земле, царапает лицо. И пёс завыл.
   Аши подходит ближе. Думает, старик умер во сне - оказалось, нет. Оказалось - девушка. Молоденькая. Не во сне: стеклянные глаза открыты, губы закушены. Горло растерзано.
   Как зверь прошёл под навес мимо Бойца? Ни Аши не услыхал, ни буйвол его.
   Аши окликает слугу:
   - Как это вышло? Неужели древесный кот пробрался? Горе...
   Слуга косится, качает головой:
   - Не кот. Вампир.
   Аши отшатывается. Не может быть. Бормочет:
   - Никогда не слыхал, чтобы в вашем городе водились вампиры.
   Слуга мерит взглядом: что ты вообще слыхал, деревенщина?
   - Уже пятая, - бросает хмуро. - Благодари того, кто от тебя беду отвёл. Или девчонку благодари. Может, вампир выбирал, кого убить - мальчишку или девчонку. Выбрал того, кто слабее. Благодари своих защитников, что не тебя.
   Аши содрогается. Лезет в мешочек за монетками - рука натыкается на связку стекляшек. Жертва Чритаки. Горло сжимает судорога. Аши берёт несколько монет - подарить, на похороны, на белые цветы. И браслет. Подходит к телу, смотрит на него, на мать мёртвой. Мать не встречает взгляд, не видит. Ничего не видит. Аши надевает браслет мёртвой на холодное запястье.
   - Прости, - говорит одними губами, без звука. - Больше мне нечего тебе дать, да и это тебе не нужно. Прости.
   И идёт прочь со своим буйволом. Так болит, будто он, Аши, виноват. Или Хагима, завёрнутая в платок, засунутая в корзину - Хагима напоказ.
   Боец всё вздыхает, косится на Аши печальным глазом. Может, дыхание Бойца, зверя из джунглей, отогнало вампира? Кто знает...
   Аши идёт по проезжей дороге - и другие идут и едут. Аши слышит обрывки разговоров - но уже и сам догадался.
   Иногда вампирами называют нетопырей. Твари из джунглей, мерзость из джунглей - прилетают беззвучно, опускаются на землю рядом со спящим, то ли бегут, то ли ползут, опираясь на свёрнутые крылья, прокусывают жилу зубами острее стального лезвия, лакают кровь крохотными языками, чмокают... Это не больно. Спящий не проснётся. Если нетопырей много, не проснётся никогда.
   Но это - мрачная шутка.
   Потому что нетопыри - живые твари, а вампир - тварь мёртвая.
   Лучше человеку с горячей кровью ничего о нём не знать. Говорят шёпотом - шёпотом передают друг другу: вампир - посмертие жреца Хагимы. Любимец Хагимы. Её страж. Её палач.
   Раньше говорили шёпотом, чтобы не накликать беду. Теперь - потому что не только божества, но и люди не в добрый час могут услышать.
   Аши смертепоклонников понимает. Их все понимают.
   Жизнь - тяжела. Жить - больно. Жизнь - вечная война с джунглями, вечные потери. Самые любимые, самые тёплые - уходят, умирают. То голод, то боль, то холод, то зной. И неизвестно, куда отправишься, оставив земную юдоль.
   Хорошо, если достигнешь благодати, растворишься в сиянии милости Шогдара. Но для этого надо быть святым - а кто свят?
   Простец благодати не достигнет, где ему! Уйдёт его бедная душа на новый круг, а после - снова, а после - опять. И каждую жизнь будут джунгли, дожди и засуха, голодуха, потери и тяжкий труд. Если не согрешишь. А вдруг согрешишь, крутанёшь назад колесо судеб? Ладно, ещё - станешь в будущей жизни мудрым и кротким буйволом, как Боец. Ладно, ещё - слоном или древесным котом. А если нетопырём? Если пиявкой в болотной жиже?
   Жить - мука, и умереть не лучше.
   А Хагима своим обещает определённо: больно и плохо больше не будет. Обещает своим верным подданным собственную благодать. Что слабые души под её рукой найдут отдохновение, а сильные получат власть. Если верно служить Хагиме, то один раз отмучаешься - и всё.
   И жертвой многое можно себе купить. Даже за чашку крови получишь покровительство. За костяшку пальца можно попросить что-нибудь уже очень серьёзное. А кто пожертвует жизнь - того Хагима на целую вечность приблизит к себе.
   Это очень многим лестно: вечность рядом с богиней.
   И Аши всё это понимает очень хорошо. Только его от этого тошнит.
   Но это не потому, что он осуждает смертепоклонников. У каждого - свои боги. Пусть верят, кому хотят. У каждого судьба на своём кругу, с этим ничего особенно сделать нельзя. Но тошнит - и всё.
   И очень жаль девушку. И когда Аши думает о вампире - холод ползёт по его спине.
   Потому что Аши, живой, с арбой, которую тащит живой Боец, дойдёт от городка до своей деревни с рассвета до полудня. А мёртвые ходят быстрее живых.
   И корзина, где, кроме подарков матери и сестричкам, лежит Хагима, такая тяжёлая... Как только Боец сдвигает с места арбу, на которой корзина стоит.
   Четыре раза Аши навстречу попадаются солдаты правителя. Верхом. Два человека, три человека. Пятеро. Блестит у них оружие. Некоторые - в одних рубахах и штанах, босые: не заслужили сапоги. У некоторых - золотые браслеты, блестящие панцири, сапоги из тиснёной кожи. И у всех, у каждого, на лбу между бровей - ситох, красная стрелка остриём вниз. Знак Хагимы.
   И смотрят они с коней на всех людей без ситоха, как на навоз. Служат правителю, служат богине - уже не хотят знать, что у каждого - свои боги. Всех других божеств Хагима не одобряет, презирает - запрещает, кроме, разве что, рабов своих. У неё есть рабы даже среди богов. Но разве покровительство раба - всерьёз?
   Аши идёт и думает: почему-то плохо, когда у многих - одно божество, и они решили, что правы. Почему-то плохо, когда многие вместе считают, что только они и правы.
   Хотя они правы по-своему. Хагима - богиня, богам надо служить. Но без Аши. Хагима ведь обойдётся без Аши?
   Аши не надо её счастливого посмертия. Пусть он лучше вернётся на новый круг. Пусть снова будут джунгли.
   Если Аши станет верно служить Хагиме - вдруг она сделает его вампиром? Лучше никакого посмертия Аши не надо. Лучше ему пропасть совсем, без следа, как росинка на солнце, как былинка в огне - только не надо благословения Хагимы.
   У Аши другая дорога.
  
  
   Аши входит в свою деревню. Все, кто не в поле - на него косятся.
   Аши замечает: у одного соседа - ситох, у другого соседа - ситох. Не был Аши дома всего-то несколько дней, а у Хагимы сторонников изрядно прибавилось. А около кумирни, где статуэтка Лалая стояла под деревянным навесом - теперь статуэтка Хагимы. Яркая, раскрашенная. Блестит на ней алое платье, горят алые ленты. Рядом, на подставке, блюдечко стоит, запеклась в нём бурая кровь, мухи кружатся. А Лалай теперь на солнце стоит, в сторонке, ничем не покрытый.
   Лалай отцу Аши не помог, хотя его жрецы молились несколько ночей. Всех коз у семьи Аши забрали, но отец умер. Не любит Лалай Аши, и отца его не любил. Бывает. Всем богам угоден не будешь. Может, надо было проколоть щёки камышинкой, подвесить к ней цветы, сходить так к его храму? Наверное. Но отец не смог бы, а Аши не пришло в голову. Что теперь рассуждать - поздно.
   Но стало Аши Лалая жалко. На солнцепёке стоит, мисочка рядом пустая и цветочная гирлянда на шее засохла.
   Аши шляпу снял, поправил торчащую соломинку, надел Лалаю на деревянную голову.
   Сказал, молча - но божество услышит: я на тебя зла не держу. Ты - бог, даже люди делают только то, что хотят. Но на жаре без шляпы целый день стоять тяжело, я по себе знаю.
   А две женщины глядят на Аши, поджав губы. Ничего не говорят, но глядят неласково, даже с укором. И у одной на лбу ситох.
   И Аши вдруг чувствует на своём лбу голое место. Как мишень для пули или стрелы. Можно его ситохом закрыть, спрятать.
   А можно не закрывать. Но тогда не на что обижаться, если в это место чем-нибудь попадут.
   Аши трёт лоб, идёт быстрее.
   У плетня рядом с загоном мать разговаривает со старой жрицей Чритаки. Устала жрица, белое платье покрыто пылью, цветы в седых волосах вянут, лицо осунулось и чернота под глазами. Всё лицо опустилось вниз: веки набрякли, уголки губ опустились, щёки опустились. Земля жрицу к себе тянет.
   Средняя сестрёнка режет траву у дома, чтобы освободить тропинку. Прислушивается. Видит Аши, бросает слушать, бежит вперёд.
   И старые женщины оборачиваются. Улыбаются - будто земля сильно тянуть перестала.
   Аши сестрёнке пару браслетов надевает, как заговор от смерти. Но ничего не говорит, только улыбается, когда она визжит от восторга.
   - Шорша, - говорит Аши, - хочешь голубое платье? Как лоскуток неба в чистом колодце?
   Вспыхивают у сестрёнки в глазах золотые искры, и улыбка на тёмном лице - яркая, зубы белые, как кипень. Но старые женщины вдруг мрачнеют.
   - Не надо ей голубого платья, - говорит мать. - Не надо ей стекляшек на запястья. Не надо ей хихикать, как мартышки в кронах.
   Сестрёнка теряется, смотрит на мать, смотрит на жрицу. Жрица смотрит в землю, говорит сипло:
   - Не надо ей голубого платья. Не надо хихикать. Не надо блестеть глазами. А то придут солдаты правителя - солдаты Хагимы придут - и сделают так, что не сможет она хихикать. Никогда.
   Аши сжимает кулаки.
   - Что тут случилось? - говорит он. - Что случилось за эти несколько дней?
   Мать хочет сказать сердито - говорит виновато:
   - Твой отец любил Чритаки. И тебе она послала буйволов. Соседи завидуют. То нам не на что было горсть проса купить, а то варим молочные тянучки, сыр сохнет на нашей крыше. Ты блюда и кувшины в городе продал? Видишь: купили у тебя кувшины и блюда, опять Чритаки денег даёт. Вроде и ремесло у тебя, а вроде и...
   - Чем у меня не ремесло? - удивляется Аши. - Разве людям больше не нужна медная посуда?
   Мать качает головой.
   - Отец твой всё... Такой же, как ты, был. Все чеканщики пускают по краю простой узор. А мой покойный Гамид и ты, как он - что вы делаете? Вашу посуду покупают не ради того, чтобы воды налить или насыпать риса. Ради птах, тигрят и цветов, ради пустяков, ради благословения Чритаки. Так все говорят.
   - Люди завидуют, - тихо говорит жрица. - Если людям запретить радоваться, они начнут завидовать. Берегись, юный чеканщик. Будешь выбивать узор на новом блюде - делай его попроще.
   - А ты зачем говоришь так? - спрашивает Аши растерянно. - А если Чритаки перестанет смеяться и заплачет - что тогда будет?
   Жрица качает головой.
   - Чритаки плакать не умеет. Когда солдаты правителя пришли в храм - она смеялась. И потом смеялась, когда плакали её слуги. И в костре будет смеяться, если правитель исполнит угрозу и бросит её в костёр.
   Аши говорит, тихо и зло:
   - Он не посмеет обидеть богиню.
   Жрица возражает:
   - Если ему Хагима велит, он всех нас прикажет удушить нашими же потрохами. Что может Чритаки? Разве она кого-нибудь защитит? Разве она себя защитит? Вчера ночью в храм приходил вампир, выпил кровь из моей младшей сестры - а Чритаки не перестала смеяться. Больше она ничего не может.
   И мать говорит:
   - Жрица шла на свадьбу в соседнюю деревню. Только её не захотели видеть. Когда у жениха на лбу ситох - жрица Чритаки ему не нужна. И радость в дому не нужна, нужен порядок. Чритаки такого порядка не даст.
   У сестрёнки глаза полны слёз. Аши гладит её по голове.
   - Шорша, шей голубое платье, - говорит он тихонько. - Оно пригодится. И улыбайся, - а про себя добавляет: "Лучше смеяться в костре, чем всю жизнь - такой порядок... какой даёт ситох".
   - Я боюсь, - говорит сестрёнка.
   - Я уже дома, - говорит Аши.
   Старые женщины смотрят на него укоризненно, но за укором Аши чувствует страх. И от их страха его кидает в жар, в тихую ярость.
   Он вытаскивает из корзины стеклянную Хагиму. Смотрит на неё, на её белое личико, на невинные глаза, на алые губы. На цветы вокруг её лица. На черепа у неё под ногами.
   Мать протягивает руку, но Аши, даже не оглянувшись по сторонам, бьёт картинкой о привратный столбик. Звенит стекло, летят осколки.
   - Ты что наделал? - шепчет мать.
   Аши стыдно. Не перед Хагимой. Перед старым художником. Стыдно разбивать то, над чем так трудились чьи-то руки. Но старый художник - настоящий мастер, и Хагима у него вышла настоящая.
   И Аши не может внести её в дом и поставить на алтарь. Не слушает упрёков матери и испуганных восклицаний жрицы. Вводит Бойца во двор. Помогает сестрёнке снять с арбы корзинку. Улыбается малышкам, играющим с котёнком. Распрягает уставшего буйвола.
   А его мать собирает у плетня осколки Хагимы. И жрица смотрит на Аши с непонятным выражением.
   Потом мать и сестрёнка пекут во дворе хлеб из городской муки. Жрица сидит под навесом, оплетённым лиловым клематисом, пьёт молоко. Отдыхает от долгого пути, от тяжёлого стыда, от тоски и от страха. Младшие сестрички крутятся рядом - чтобы им отломили горячую корочку. Аши - в хижине. Стоит на коленях рядом со своей подстилкой.
   В руках у него медный диск. А на диске - лицо Чонгры. Аши надо бы с ней поговорить, только не слышит дхангу, дикая тварь из джунглей, человеческих просьб - слишком уж тих у человека голос. Его и боги-то, с их божественным слухом, расслышат не всегда.
   Людям - жить среди людей. Куда уйдёшь от людей, в джунгли? Когда у тебя четыре женщины: старая, юная и две совсем крохотные? Джунгли безжалостны, они убьют всех.
   А как жить среди людей, когда из людей что-то вылупляется, как змея из яйца? Почему среди людей бывает опаснее, чем в джунглях?
   Аши прячет медное лицо дхангу подальше от чужих глаз. И зачем-то вынимает из нишки тот, заветный кувшинчик. Вытаскивает тряпицу. Разворачивает.
   Пыльный солнечный луч сквозь оконце падает на изумруд цвета джунглей. Изумруд вспыхивает яркой зеленью, как звезда над полной луной. Аши на него долго смотрит. И зачем-то надевает на шею зелёный шнурок.
   И поправляет ворот рубахи, чтобы не было видно.
   Не надо никому видеть.
   Но хочется ощущать. Холодный камень. Тёплое золото. Капля джунглей.
  
  
   До ночи Аши пытается чем-то заняться. Начинает придавать форму кувшину, думает, что на этом кувшине будут танцующие райские птицы. Не может сосредоточиться и бросает. Режет траву вокруг хижины, бросает охапку буйволам - уходит. Точит ножи, но тоже бросает. Идёт чистить загон для скота, выгребает навоз с ожесточением. Старается ни о чём не думать.
   Аши тревожно. Невидимая пиявка присосалась к душе, тянет из неё, тянет...
   Не получается пересмеиваться с Дитой, девушкой, живущей чуть поодаль от семьи Аши, ближе к кумирне, дальше от джунглей. Дита бросает быстрый взгляд, но не хочет ничего говорить. Аши огорчается.
   Всё так быстро изменилось.
   Аши окликает Рами, брата Диты, своего ровесника и старого приятеля, когда Рами идёт с поля мимо загона Аши. Рами устал; он останавливается, смотрит хмуро.
   - Что тебе надо?
   Аши пытается улыбнуться. Рами хмурится заметнее.
   - Мой отец не рад, когда я говорю с тобой.
   - Почему? - спрашивает Аши. Он удивлён. - Я думал, мы друзья.
   Рами опускает глаза.
   - Нет - с тех пор, как ты привёл из джунглей стадо.
   - Почему это плохо? - Аши совсем перестаёт понимать. Ему холодно в предвечерний зной.
   Рами как будто стыдно продолжать. Он молчит, но Аши ждёт. Рами заставляет себя объяснить.
   - Ты знаешь, что тебя многие не любят, Аши? Прощают - ради твоей матери, Хара - уважаемая женщина. А ты... Ещё дожди не прошли с тех пор, как умер твой отец, а ты уже стал смеяться. Ты пошёл в джунгли, где любой бы пропал - и привёл стадо оттуда. Говорят, демоны помогают тебе. Твари из джунглей.
   Из озноба Аши бросает в жар, будто его поймали на лжи. Демоны помогают. Дхангу.
   - Так получилось случайно, - говорит Аши и тоже прячет глаза. От стыда.
   Рами замечает. Говорит увереннее:
   - Сам знаешь, что это неправда. Даже если не демоны, а Чритаки - не намного лучше.
   - Ты что, стал смертепоклонником? - спрашивает Аши шёпотом.
   Рами вспыхивает, трёт лоб между бровей. Вопрос ему нестерпим.
   - Сейчас, - говорит он медленно, - смертепоклонником безопаснее быть, чем не быть.
   - А потом - как будет? - шепчет Аши.
   - А до потом ещё дожить надо, - режет Рами и встряхивается. - Может, потом вообще ничего не будет. А может, будет хорошо. Им что, плохо, что ли?
   - Кому? - грустно спрашивает Аши. - Вампирам?
   - Вампиров не бывает, - возражает Рами. Собирается уходить. Бросает через плечо: - Тебе всегда слишком весело, Аши. И всегда слишком везёт. Как бы не пришлось заплатить за это. Лучше быть, как все. Чтобы никто не завидовал.
   Буйвол Рами смотрит на Аши понимающе, но Рами его уводит. Аши остаётся стоять у плетня.
   - Ну вот, - говорит мать. - Доигрался, Аши? Я-то думала, женишься на его сестре...
   - Наверное, не женюсь, - говорит Аши. - Я, думаешь, зря привёл буйволов?
   Мать машет рукой.
   - Ты болтаешь - зря. Стекляшки девчонкам - зря. Смеёшься - зря. Хагиму разбил - зря. Надо помалкивать. Не привлекать внимания. Рами не старше тебя, а умнее стократно...
   Аши скучно и тяжело слушать. Он уходит вглубь двора. Там средняя сестрёнка чистит котёл, напевает глупенькую песенку о пёстрой бабочке и зелёной саранче. Песенка попадает в цель; Аши смеётся, подпевает:
   - Чтобы грызть и прятаться -
   Лучше быть зелёным,
   Только ради радости...
   - Замолчите оба! - кричит мать.
   Они умолкают, переглядываются - и снова улыбаются.
   Но в глубине души Аши пиявка так и сосёт.
  
  
   Ночью Аши не может заснуть. Он долго ворочается с боку на бок, слушает лёгкое дыхание детей, похрапывание матери. Душно. Аши выходит из хижины.
   Ночное небо глубоко и черно, как вода в бездонном колодце. Громадная зелёная луна висит над джунглями, чертят светляки - но от них не светлее. Белый холодный туман ползёт по траве, распластывается над дорогой - дыхание джунглей. Заросли чернеют в тумане. Причудливы их тени: как сплетённые верёвки, как вскинутые руки, как оскаленные пасти, как раскрытые веера. Чёрные силуэты маячат в тумане, подрагивают от ночного ветра.
   Джунгли спят беспокойно, если вообще спят. Джунгли и ночью стонут, хохочут, взвизгивают. Сырость оседает на лице, на руках. Нетопырь чёрным зигзагом пересекает луну, исчезает в ночном далеке. Вздыхают в загоне буйволы.
   Деревня спит тише и глубже. Не видно ни одного огонька.
   Неуютно. Аши берёт пояс с тесаком, держит в руках. Настороженно слушает ночные голоса.
   И тут над дорогой появляется смутная, слабо светящаяся человеческая фигура. Она медленно бредёт по колено в тумане - бледный свет, еле облечённый в форму. Аши обдаёт ужасом с головы до ног.
   Призрак всё ближе. Аши всматривается, и ему кажется: он видит нежное лицо юноши из богатой семьи, тёмную чёлку, золотые кольца в ушах... рубаха из тонкого белого полотна, горит на шее золотая цепочка из тонко кованых цветов... Юноша поворачивается к Аши, смотрит ему прямо в глаза, через тьму, чуть заметно улыбается...
   Аши тяжело дышать. Он дёргает себя за ворот, раздвигая ткань на горле - и под руку попадается изумруд дхангу. И тут же наваждение пропадает.
   Никакого юноши. Никакого человека. Никакого золота и шелков.
   Голова давно истлевшего мертвеца с клочьями плоти на черепе, мерцающая зеленоватым светом гнилья, парит над дорогой. Пищевод свисает с гнилой шеи, а на нём, как на толстой лиане, болтается желудок, зеленовато светящийся пустой бурдюк. Кишки волочатся по дорожной пыли.
   Вампир.
   Человеку нестерпимо это видеть, но надо смотреть - чтобы тварь не напала, пока ты не смотришь. Вот оно какое, то, что остаётся от верного служителя Хагимы в её блаженном посмертии. Мёртвая голова, желудок, голодный до живой крови, и кишки, что тащатся по дороге.
   Убирайся вон, думает Аши. Порченое мясо.
   Правой рукой Аши сжимает тесак, левой - зелёный камень Чонгры. И делает шаг вперёд.
   Вампир замирает на месте. Колеблется? Пустые глазницы глядят на Аши. Аши плюёт себе под ноги. Страх исчез, ему мерзко.
   И вампир отступает. Проплывает мимо, по туману, как по неторопливой воде. К дому Рами. К дому Диты.
   Он ведь голоден. Может, его и послали наказать Аши за разбитую Хагиму, но с Аши он связываться не хочет. А крови хочет.
   Мёртвая гадина. Он не тронет смертепоклонников - смертепоклонники ему свои. А тех, кто колеблется - он убьёт. Чтобы другие не колебались, чтобы решили себя защитить.
   - Эй, ты! - окликает Аши и сигает через забор, с тесаком в руке. - Убирайся к себе в джунгли! На обезьян охоться!
   Вампир оборачивается. На его сгнившем лице - саркастическая усмешка черепа. И тут Аши понимает.
   Вампир не имеет отношения к джунглям. Может, он не напал на Аши из-за камня из джунглей, камня дхангу? Может, он, мертвец, тоже боится джунглей? Он ведь когда-то был человеком!
   Вампир скользит над дорогой столбом тумана. И Аши идёт вперёд. За ним идёт.
   У хижины, где живёт семья Рами, вампир снова смотрит на Аши и шипит, как шипит ядовитая змея. И медленно, как змея, движется к прикрытой двери.
   Аши замахивается тесаком, опускает его на светящийся череп.
   И тесак проходит вампира насквозь, как туман. С треском вонзается в дверь. Кто-то в доме проснулся.
   А вампир оборачивается к Аши - и Аши видит, как из гнилой пасти на глазах вырастают железные острия клыков. Аши понимает: ему не убить вампира.
   Вампир сейчас убьёт его.
   В этот миг Аши не думает о джунглях - но, оказывается, джунгли думают о нём. Аши слышит внутри своей головы голос Чонгры: "Ради Тадзида!"
   Вампир совсем рядом. Несёт от него болотом, сырой могилой и тухлым мясом. И Аши шепчет:
   - Ради Тадзида...
   Вампир останавливается. Отшатывается.
   Аши понимает, что назвал имя бога. Чужого бога, незнакомого бога, бога джунглей - и вампир боится этого бога и его имени.
   - Ради Тадзида! - выкрикивает Аши и рубит тесаком наотмашь.
   И череп вдруг валится на траву - и потроха падают мерзкой сырой грудой.
   И Аши видит рядом с этой грудой круг жёлтого света. Свечу.
   Аши оглядывается. За ним, в дверном проёме, стоит Рами, держит свечу в глиняном подсвечнике. Лицо у Рами в жёлтом свете белое и неподвижное, как у трупа. Рами смотрит на кучу гнилых потрохов, на разрубленный череп, который светится всё слабее. Переводит взгляд на лицо Аши.
   - Он уже не страшен, - говорит Аши. Его начинает мелко трясти, хотя опасность уже миновала. - Он больше не причинит зла.
   Рами гладит Аши по щеке. Аши чувствует, как у Рами дрожат пальцы. Рами говорит шёпотом:
   - Как ты мог пойти сюда, убить вампира...
   - Ты же мой друг, - шепчет Аши. - И Дита... А твои отец и мать любят мою мать. Я увидел. Я не мог...
   - Все могут, - шепчет Рами. - Любой может, когда его не касается - не ввязываться.
   - Любой смертепоклонник, - говорит Аши почти в полный голос.
   Рами прижимает палец к его губам:
   - Тише, кто-нибудь проснётся. Отец проснётся. Я не знаю, что он скажет.
   Аши кивает: ему понятно.
   Рами спрашивает еле слышно:
   - Кто такой Тадзид?
   - Мой бог, - говорит Аши. - Бог из джунглей.
   И Рами сразу всё становится ясно. Он больше не задаёт о джунглях ни одного вопроса. Да и вампир ему интереснее, чем джунгли.
   - Скажи, Аши, - говорит Рами, - можно ли мне сгрести заступом это гнильё? Можно ли выбросить в выгребную яму?
   Аши смотрит на гнилые внутренности. Думает.
   - Что с ним теперь будет? - думает Аши вслух. - Нет ему больше посмертия на службе у Хагимы. А что ему есть, Рами? Думаешь, после этого - после чужой крови, мёртвых детей, железных клыков - он сможет достичь благодати?
   Рами качает головой.
   - Нет. Благодати ему не видать.
   - Думаешь, - продолжает Аши, - после того, что он дал смертному человеку себя зарубить тем тесаком, каким рубят в джунглях бамбук, простым тесаком, который - вовсе и не оружие, человеку, который - вовсе и не боец, и не просветлённый... Думаешь, после всего этого Хагима возьмёт его к себе?
   - Нет, - говорит Рами уверенно. - Не возьмёт. В наказание.
   - Значит, одно из двух, - говорит Аши. - Либо он свалился на нижний круг, стал москитом, пиявкой, нетопырём - либо вообще ему по земле не ходить, а быть ему ниже нижнего, там, где горит вечное пламя, и демоны катаются верхом на чёрных крылатых буйволах.
   - Похоже, - соглашается Рами. - Похоже, гореть его душе в этом пламени, пока Хагима не сжалится и не подаст ему руку.
   Аши смотрит на него.
   - А разве Хагима может сжалиться?
   И тут Рами начинает кое-что понимать.
   - Никогда, - говорит он с ужасом. - Никогда ему не покинуть этого огня. А ведь он когда-то был человеком...
   - Да, - говорит Аши. - Поэтому-то мы и не должны кидать потроха в выгребную яму. Мы-то не смертепоклонники, чтобы обрекать душу на безысходные муки - даже если это душа вампира. Давай сделаем то, что должно делать для умершего человека - и пусть уж дальше его душа найдёт себе место.
   Рами не спорит. Они сгребают гнилые потроха в старую корзину и просят Шогдара Вечно Сияющего сделать эту корзину колыбелью для останков - больше у них ничего нет. Они берут корзину - тяжёлую, как смертный грех - и тащат её за деревню, на поле рядом с кладбищем. В самый глухой ночной час они с трудом разводят на поле погребальный костёр - всё в росе, он еле загорается - и жгут потроха вампира в корзине. И вдвоём молят Шогдара освободить эту несчастную душу.
   Они думают, что им придётся жечь эти останки до утра, но корзина вдруг вспыхивает ярким зелёным пламенем и за краткое время рассыпается пеплом. И от костра - только серый пепел. И джунгли странно притихли, даже ветер улёгся.
   И людям становится ясно, что всё кончено и надо идти спать.
   Они идут. Рами, прощаясь, говорит Аши:
   - Ты - мой брат. Пусть люди болтают, что хотят.
   Аши улыбается.
   - Как бы тебе завтра не пожалеть об этом.
   Рами касается его щеки:
   - Благодати тебе, - в знак того, что не пожалеет.
   Они расстаются, и Аши уходит спать. Всё, что ему мешало - исчезло. Аши засыпает, и ему снятся золотые змеиные глаза Чонгры. Ему снится белый город, затопленный джунглями, как водой. Ему снятся древние рассыпающиеся статуи, больные проказой времени. Маленькие бородатые обезьяны, играющие в сухой чаше фонтана. И старая, пыльная, с отколотым уголком, стеклянная картинка, на которой нарисован Тадзид.
   У Тадзида золотые змеиные глаза, как у Чонгры. Древнее, юное, насмешливое лицо, как у Чонгры. Волос не видно из-под белых и оранжевых цветов на голове, цветы - как корона. Он укутан зелёным плащом. Птичья лапа в золотой чешуе держит горсть прорастающих семян.
   Картинка - в кумирне, разрушенной джунглями. Перед ней уже много-много лет не жгли благовоний.
   Тадзид - бог джунглей, в джунглях - и люди забыли о нём. Неужели он ещё помнит о людях?
   Неужели это дхангу не дают ему забыть?
  
  

III

  
  
   Аши смотрит в лицо командиру солдат, и для этого приходится задирать голову. Командир говорит с седла.
   - Она - уважаемая женщина, - говорит Аши, - добродетельная и почтенная. Я всегда огорчал её, но ничего не мог с собой поделать. Я - непочтительный сын. Я никогда не слушал добрых советов матери.
   - Это так, - встревает соседка. - Она с благоговением собирала осколки, когда Аши разбил Хагиму. Она всегда, всегда старалась направить его на путь...
   - Тебя не спрашивают, женщина, - брезгливо обрывает командир солдат.
   - Если дело в оскорблении богини, - говорит Аши, - то это я оскорбил её. Много раз. Они все - они пытались остановить меня. Но что они могут сделать - женщина и дети? Переделать меня? Я - мужчина.
   - Ты - деревенский щенок, - бросает командир солдат. - Червяк ты земляной, а не мужчина. Отмеченный жрец Хагимы велел привести тебя живым - только поэтому ты и жив до сих пор. Будь не так, я сам свернул бы тебе башку и бросил тебя в канаву на съедение крысам.
   - Зачем так долго разговаривать? - говорит Аши. Он улыбается. - Отмеченный жрец велел тебе привести меня - веди.
   Ему очень хочется уйти скорее. Солдаты косятся на среднюю сестру. Она отводит глаза, а у Аши падает сердце. Мать плачет, молча, кусая губы. Что бы она ни сказала - будет плохо. Младшие сестрёнки цепляются за неё, спрятали личики в её юбке.
   - Я хочу выяснить, не замешан ли тут кто-нибудь ещё, - ухмыляется командир солдат.
   - Нет, - говорит Аши. - Мне плевать на людей. Я делаю то, что хочу.
   - Наглая тварь, - говорит командир солдат. Ему хочется ударить Аши, но Аши держат неудобно: командир решает, что Аши может уклониться. - Эй, что вы там копаетесь! - кричит он своим людям.
   Его люди выходят из хижины семьи Аши. Они вытащили во двор всё, что могли. Корзину с рисом. Мешки с мукой. Листы меди и несколько готовых кувшинов, украшенных чеканкой. Свёрнутый шёлк. Сушёный сыр. Они намерены забрать всё, что поместится в седельные сумки.
   Хорошо, что они не рискуют забрать буйволов. Буйволы - дикие. Они наклоняют рога, фыркают, роют копытами пыль. Боец выгнал солдата из загона. Буйволы слушаются членов семьи Аши, прочих - нет. Их можно только забить, но солдатам не на чем перевезти туши.
   - Я ещё разберусь с твоей скотиной, - говорит командир солдат. - С вас причитается налог за такое стадо. Пять связок монет.
   - Ты забрал всё, что было, - говорит Аши.
   Командир всё-таки бьёт его плетью. Аши отворачивает лицо; плеть оставляет след на плече и шее.
   - Порассуждай, дохлый пёс!
   Живой, думает Аши. Это вы, нарисовавшие ситох на лбу, стали почти дохлятиной. Я - нет.
   - Командир, - говорит толстый солдат, - смотри!
   У него в руках - медный диск. Чонгра.
   Аши рад, что с ночи убийства вампира кувшинчик с её перстнем спрятан не в хижине, а в дупле старого дерева на краю двора. Но Аши понятно: лицо Чонгры, выбитое на меди - улика.
   - Это дхангу? - говорит командир солдат. - Ты якшаешься с демонами джунглей?
   - Я чеканщик, - говорит Аши. - Изображаю то, что вижу. Однажды я видел дхангу.
   - Ему помогают демоны, - говорит сосед с гадливостью. - Что бы он ни делал - ему везёт. Демоны помогают ему, говорю точно.
   Жрица была права, думает Аши. Когда людям запрещено смеяться, они начинают завидовать. Семья Замтара всегда жила лучше, чем моя семья; он завидует не буйволам, не деньгам - смеху...
   Аши жаль, что Рами в поле. Ему было бы спокойнее, если бы удалось переглянуться с Рами на прощанье. Пусть Рами поможет его матери и сёстрам - Аши ведь спас сестру Рами.
   - Всё, что у вас есть - подачки демонов, - говорит командир солдат. - И этот дикий скот - он одержим, я ещё разъясню его. И - слушай, женщина, тебе надо заплатить пять связок монет налога и две связки штрафа за святотатство. Даю тебе семь дней на то, чтобы собрать эту сумму. Жди гостей! - заканчивает он и издевательски смеётся.
   - Она соберёт, - говорит Аши, думая только о том, как бы скорей увести солдат подальше от дома. - Она уважает закон и слово правителя.
   - А Хагиму-владычицу она уважает? - ехидно спрашивает солдат, который держит Аши за руку. Тянет его запястье вверх. У Аши в глазах темнеет.
   - Она почитает всех богов, - говорит Аши, стараясь не закричать.
   Солдаты закончили распихивать по сумкам имущество семьи Аши. Кувшины и шёлк командир жестом приказывает передать ему. Руки Аши связывают, верёвку привязывают к седлу лошади одного из солдат. Шогдар Вечно Сияющий, слава тебе и всем богам, думает Аши, они собираются уезжать.
   - Не забудь, женщина, я вернусь, - говорит напоследок командир солдат.
   Мать Аши молчит. Её лицо мертво, по нему текут слёзы, но она молчит. Кроме Аши, у неё трое детей. Среди них - девушка-невеста. Мать Аши молчит. И средняя сестрёнка молчит, схватившись за голову, запустив пальцы в волосы. Аши так молил всех богов, каких вспомнил, чтобы женщины молчали, что боги помогли ему.
   Солдаты трогаются в путь. Чтобы успеть за конём, Аши приходится бежать. Его будущее беспросветно, но он почти рад: четыре женщины из семьи Аши остались целы.
   А сам Аши как-нибудь выкрутится, если позволит судьба.
  
  
   Аши еле держится на ногах, у него всё плывёт перед глазами, но он видит дворец правителя так близко, как никогда раньше.
   Никогда бы Аши не решился сам сюда прийти. Смотреть на этот холм, возвышающийся над джунглями, и на этот сказочный дом на вершине холма. На этих каменных драконов, охраняющих дорогу. На этот поющий камень, на тонкую резьбу - как тень от листьев в солнечный день. На слепые лики каменных богов. На облако цветов, из которого поднимаются резные стены.
   Потому что нечего деревенскому парню тут делать. Эта сияющая рукотворная красота так же опасна, как дикая краса джунглей. И жизнь Аши стоит в глазах обитателей этого места не больше, чем в глазах обитателей джунглей. Аши для них так ничтожен - они даже не верят, что и он человек, рождённый женщиной.
   Для них Аши - хорошо, если рабочая скотина. Может, и убойный скот.
   Солдаты - и те так думают, хотя сами недавно работали в поле - не в соседней ли деревне.
   Всё тело у Аши болит нестерпимо, и ноги, и руки, и спина, и рубцы от ударов плетью. И глоток воды кажется недостижимым, как благодать - пыль на зубах скрипит. И пот заливает глаза, чёлка прилипла ко лбу - а связанными онемевшими руками её не смахнёшь. И Аши уже не очень верит, что выкрутится.
   Он многое понял за эту дорогу.
   Стражники открывают солдатам высокие резные ворота, перекидываются шуточками о деньгах, получаемых на службе у правителя. Аши они не замечают. Аши - как пёс на привязи.
   Его отвязывают от седла на заднем дворе, у служб. Развязывают ему руки, чтобы связать их за спиной, локоть к локтю. Сквозь тянущую боль и туман перед глазами Аши видит: с одной стороны - конюшня, с другой, очевидно, слуги живут. Запах навоза просачивается сквозь благоухание роз. Деревянная раскрашенная Мхонга под цветным зонтиком охраняет лошадей правителя. Она увита свежими цветочными гирляндами.
   Аши почему-то не удивлён. Он стоит напротив Мхонги, богиня с него ростом, Аши смотрит в её деревянное обезьянье личико, которое дрожит и качается у него перед глазами, и думает: Мхонга, если умолить её, защищает от жителей джунглей. От живого. Служит Хагиме, то есть - смерти служит? Маленькая богиня - рабыня большой.
   Солдат толкает Аши в спину, и Аши растягивается на брусчатке, которой мощён двор. Ушибает колено - боль, как белая вспышка.
   Солдаты хохочут. Толкнувший поднимает Аши за шиворот:
   - Вперёд, дохлая обезьяна!
   Аши идёт вперёд.
   Теперь он удивляется. Его ведут во дворец. В тенистый покой, прохладный и благоухающий. Высокие своды гулки. В зале бьёт крохотный фонтан, журчит вода - Аши облизывает губы. Плетистые розы спускаются по узорным решёткам. В беседке из роз, на подушке, мраморной, но мастерством скульптора якобы мягкой, сидит бронзовая позолоченная Хагима, поджав под себя девичью ножку. Увита гирляндами благоухающих белых цветов. Держит копьё.
   На острие копья - настоящие сердца. Свежие. От них ещё не пахнет гнилым мясом, кровь только успела свернуться и обветриться.
   Домашний алтарь правителя.
   Аши швыряют на колени перед Хагимой. Ушибленное колено снова вспыхивает болью. Аши всхлипывает, щурится, смотрит Хагиме в лицо и думает о мастере, который ваял эти полные нежные губы, эти невинные глаза... Хагима как живая. Интересно, мастер видел в ней свою подругу? Жену? Дочь?
   Не богиню... Аши не смог бы так: чтобы Дита, к примеру, держала копьё с сердцами убитых людей на нём. Или Шорша. У Аши бы не получилось заставить себя...
   Солдаты стоят у него за спиной тихо, Аши слышит только их сопение и чует пыльный потный запах. Солдаты ждут - и Аши ждёт. Чего?
   Когда отмеченный жрец прикажет вырвать Аши сердце, чтобы наколоть на это копьё? Эта мысль вызывает муторную тоску, даже не страх.
   Тоску.
   Аши думает о матери и сестричках. И о Чонгре - почему-то. И здесь, в этом прекрасном месте, в рукотворном раю, ему вдруг ужасно хочется ещё хоть раз увидеть джунгли.
   Джунгли - живые.
   Чьи-то шаги отдаются в сводах залов, уходящих куда-то в тенистую сень. Аши оглядывается. Видит идущего к Хагиме - к нему - человека, и сразу догадывается: это отмеченный жрец.
   Поверх рубахи и штанов у жреца короткий плащ, белый и алый. Цвета Хагимы. Волосы жреца сбриты; лысая голова - как голый череп. Лицо холодно. Глаза тёмные, зрачки - как ружейные дула. Между бровей - двойной ситох. Особая милость. Отмечен богиней.
   Немолод. Но Хагима даёт ему силу. Жрец - как старый тигр-людоед. Упруг, силён, опасен. Умён.
   Останавливается под аркой. Смотрит на Аши сверху вниз. Взгляд - цепок, на лице - брезгливость.
   Аши молчит. Ждёт, что жрец скажет.
   Жрец жестом приказывает солдатам отойти. Они отходят к двум аркам, ведущим прочь из зала Хагимы, останавливаются поодаль, наблюдают. А жрец подходит ближе. От него пахнет маслом лотоса и - еле заметно - падалью. Жрец тихо говорит:
   - Знаешь, почему ты здесь, пыль с дороги?
   Чтобы что-то выговорить, Аши облизывает сухие губы сухим языком.
   - Нет, - говорит Аши. - Потому что не служу Хагиме?
   Жрец почти без замаха, коротко и сильно пинает его ногой в больное колено. Аши заваливается на пол, не успев уклониться. В его глазах плывут золотые круги в черноте.
   Жрец наклоняется к нему.
   - Ты убил моего младшего сына, обезьяний помёт, - шепчет он с присвистом, как змея. - Он был не старше тебя. Ты помнишь?
   Аши поднимает голову.
   - Нет, - говорит он. - Я - грешник, господин, но я никогда не убивал людей. Это - неправда.
   - Это - правда, - говорит жрец. Аши слышит сдерживаемое бешенство, ненависть в его голосе. - Ты убил моё дитя, воина Хагимы. Мать Смерти сама сказала мне об этом. Ты убил его, сжёг его прах и разметал пепел.
   До Аши вдруг доходит.
   - Вампир... - шепчет он. - Но господин, - говорит он, - ведь твой сын был уже мёртв!
   Жрец снова бьёт его ногой.
   - Мой сын принадлежал Матери Смерти, - говорит жрец с отвращением. - Я отдал моей богине его тленное тело, а она подарила вечность его душе! Не знаю, как тебе удалось, но ты отнял моё дитя и у меня, и у его второй матери. Какие демоны помогали тебе?
   - Я не знаю, - говорит Аши. И думает: "Тадзид". От этого имени, почему-то, проясняется в голове, а мир вокруг становится чётче.
   Лицо жреца дёргает судорога.
   - Ты ведь понимаешь, что заслуживаешь смерти? - говорит жрец и улыбается оскалом тигра-людоеда. Аши понимает. Он даже не может ничего сказать в своё оправдание. Жрец морщится, как от зубной боли. - Я сжёг бы тебя живьём на медной решётке, - говорит он. - Или разрезал бы тебя на части и скормил по кусочкам древесным котам. Но Мать Смерти решила иначе.
   Что? Аши не верит собственному слуху. Он смотрит на жреца. Жрец его ненавидит, жрец жаждет мести, но не смеет нарушить волю своей богини.
   - Ты - чеканщик, - говорит жрец. - Хороший чеканщик. Жене правителя преподнесли сосуд для цветов, украшенный райскими птицами, я знаю - его сделал ты. Эта вещица понравилась ей.
   В душе Аши вспыхивает надежда.
   - Господин, - говорит он, - ты хочешь, чтобы я украсил что-то чеканкой? Боги и духи мне свидетели, - говорит он и облизывает губы, - я могу выбить на любом сосуде и зверя, и птицу. А если госпожа любит цветы...
   - Помолчи, - приказывает жрец с отвращением. - Ты сделаешь то, что тебе прикажут.
   Аши кивает.
   - Конечно, я сделаю, если ты прикажешь чеканку...
   Жрец смотрит на него с непонятным выражением. Злорадства? Торжества?
   - Наша госпожа, - говорит он медленно и веско, - любит цветы. Но на её чашах должны быть и черепа. Гирлянды из мальв и черепов. Ты помнишь.
   Ах, вот что, тут же догадывается Аши. Богиня не хочет получить его тело. Хочет душу? Чаши с черепами? Для крови...
   - Господин, - тихо говорит Аши, - я раньше никогда...
   - О тебе говорили, что ты хороший чеканщик, - говорит жрец. - Мать Смерти выбрала тебя. Она желает вкушать свои лакомства из чаш, сделанных твоей рукой. За это она дарует тебе прощение и службу. Благодари.
   Службу?!
   Аши делает отчаянное усилие и приподнимается. Превозмогая смертельный ужас, заставляет себя сказать:
   - Господин, я не посмею делать чаши для богини. Я не достоин.
   - Сделаешь, если хочешь жить, - бросает жрец. - А если разгневаешь богиню отказом, я отомщу тебе за своего сына. Ты будешь умирать долго и успеешь пожалеть об отказе много раз.
   Я буду умирать долго, думает Аши, но, в конце концов, всё-таки умру и уйду на другой круг бытия. Но если я стану смертепоклонником - не освобожусь никогда. Аши вспоминает саркастическую ухмылку вампира. Ему страшно и больно, очень страшно и очень больно.
   Ему страшно умирать, пережив только восемнадцать дождей. Но есть вещи более ужасные, чем смерть. Вампир, волочащий по дорожной пыли свои кишки, терзающий железными зубами человеческую плоть. Вампир стоит перед глазами Аши, как наяву.
   Облик вампира придаёт Аши мужества.
   Он поднимает голову и смотрит в лицо жрецу.
   - Я... не умею изображать черепа, - говорит он, пытаясь говорить громче. - У меня не получится. Богиня так и так разгневается на меня.
   Жрец пинает Аши ногой под рёбра.
   - Червь земляной, - говорит он гадливо. - Я, я хочу выполнить волю Матери Смерти! И я заставлю тебя сделать то, что она прикажет. Поразмысли до завтрашнего утра - о том, как больно тебе будет, когда мне придётся тебя переубеждать. Богине нужны твои руки - они останутся при тебе. Но богине ни к чему твои ноги - можешь заранее с ними проститься. А сегодня ночью тебя придут убеждать другие слуги Матери Смерти, не я, - и усмехается. Приказывает солдатам. - Отведите его в башню. Заприте до утра там. Если Мать Хагима захочет, он останется в живых до завтра - и завтра я ещё взгляну на него.
   Солдат тянет Аши за верёвку, которой связаны его руки. Аши пытается подняться, не опираясь на горящее колено. Это удаётся с третьей попытки; Аши очень тяжело стоять. Солдаты смеются.
   - О-о, - хмыкает жрец. - У тебя пока есть ноги, чтобы идти. Иди.
   Аши толкают вперёд, и он идёт, хромая, стиснув зубы, чувствуя, как его рубаха пропотела насквозь, не понимая, где пот, а где кровь присохла к телу. Солдаты подгоняют его пинками.
   Башня. Долгая пытка лестницей с крутыми ступенями. Круглый каземат с деревянным настилом на полу и слишком широким зарешёченным окном - не бойница, настоящее окно. Между прутьями решётки не пролезет человек, но легко проберётся нетопырь.
   Нетопыри учуют запах пота и крови издалека. Аши понимает, кого жрец назвал другими слугами Хагимы. Вряд ли твари джунглей и впрямь ей служат, но от человеческой крови они не откажутся. А руки Аши связаны и онемели - ему будет не отогнать кровопийц.
   Но тут Аши осеняет. Он окликает солдата.
   - Развяжи мне руки, - говорит Аши, - а то они отсохнут, и я не смогу сделать для Матери Смерти её чаши, даже если захочу. Ты слышал, что сказал жрец? Ноги мне не нужны, а руки нужны.
   Солдаты возражают, но для вида. Перерезают верёвку. Запирают крепкую дверь на засов - Аши слышит, как засов движется в пазах. Солдаты спускаются, говоря о том, как хорошо было бы сыграть в биты.
   - Первая ставка - пять медяков...
   - Пять медяков - и стакан вина!
   - Хорошо, и вино...
   Их больше не слышно.
   Аши растирает запястья. На них - багровые следы от верёвки, руки едва слушаются, но он растирает, растирает, и пальцы начинают двигаться мало-помалу. Потом Аши задирает штанину. Колено багрово-синее, почти чёрное. Аши растирает и его; больше он ничем не может себе помочь. Очень хочется пить; никак не проглотить слюну. В горле ком. Наверное, Аши плакал бы, если бы его тело не пыталось сохранить каждую каплю влаги.
   Кожа на плече, на шее и на спине рассечена в трёх местах. Кровь пропитала рубаху. Аши чувствует её запах. Если он заснёт или впадёт в беспамятство, нетопыри убьют его.
   Аши слышит шорох под деревянным настилом. И ещё. Шорохи еле слышны, но на башне очень тихо; высоко, звуки со двора не доносятся до этого оконца.
   Аши рассматривает пол - и видит в щелях что-то тёмное, движущееся. Его передёргивает от омерзения: в башне живут подпольные пиявки, гадкие твари, присасывающиеся к ноздрям и губам спящих. Это даже хуже, чем нетопыри - и пиявки уже учуяли кровь.
   Аши заставляет себя встать, сгибает и разгибает ногу. Подходит к окну. Из окна башни видны только джунгли вокруг дворца - бескрайнее зелёное месиво, освещённое мягким предвечерним светом. Стальные прутья решётки толщиной в два пальца Аши.
   Аши хватается за них и смотрит туда, вдаль. На зелёные джунгли, белое солнце и голубое небо. Смотрит, смотрит, будто хочет насмотреться впрок.
  
  
   К наступлению сумерек жажда Аши нестерпима, но вместе с сумерками приходит прохлада. Над джунглями восходит луна, на дощатый настил падает косой квадрат лунного света, перечёркнутый прутьями решётки. Аши слышит, как пиявки ворочаются под настилом, переползая с места на место.
   В окно впархивает ночной мотылёк. Он цвета закатного облака и весь покрыт нежным, серебристо-облачным пухом. Мотылёк кружится вокруг Аши, будто Аши - горящая лампа.
   - Что ты делаешь здесь? - шепчет Аши еле слышно распухшими и потрескавшимися губами. - Твой дом - джунгли, верно?
   А мотылёк всё кружится. Аши подставляет ладонь. Мотылёк садится на тыльную сторону ладони, касается кожи хоботком и тут же снова скручивает его спиралькой. Аши невольно улыбается.
   - Милое крохотное создание, - шепчет он. - Ты живёшь так недолго, что мы, люди, для тебя, наверное, вечны, как мир вокруг. И ты приближаешься к человеку без страха... Ты отважен.
   Аши осторожно высовывает руку через решётку - и мотылёк, спорхнув, растворяется в темноте.
   Аши жаль расстаться с мотыльком, будто они когда-то были друзьями.
   Кто ты, думает Аши, стоя на половице, освещённой луной. Может, ты - посмертное воплощение моего отца? А может, ты - та девушка, которой я оставил браслет? Ты, как будто, хотел меня ободрить? Тебе удалось: ты спокоен за свою крохотную жизнь, и я спокоен.
   Аши пытается себя обмануть. Его мучают боль и жажда, усталость и страх. Аши больше не может стоять и садится, прислонясь спиной к стене. Аши кажется, что он чувствует, как копошатся под полом пиявки. Ложиться нельзя... если сидеть, то они, быть может, не доберутся до ноздрей, глаз и губ...
   Аши не может заснуть, но впадает в полузабытьё. Аши грезит наяву. Ему мерещатся нетопыри, которых нет, бесшумные тени скользят по его лицу. Ему мерещится мотылёк.
   Аши кажется, что он слышит странные звуки. Еле слышные странные звуки снаружи. Аши стряхивает с себя болезненную полудрёму и видит, как осторожная тень, тонкая, как нить, появляется в лунном квадрате окна.
   Аши не может понять, что это такое. Он щурится и присматривается, а тень вытягивается и вьётся, изменяясь на глазах. И тут Аши понимает: это - усик растения!
   Это бред, лихорадка. Растениям неоткуда взяться здесь, на высоте в триста ступенек над дворцом. Растение не может расти так быстро. Но Аши отчётливо видит, как усик ползёт за усиком, как они обвивают прутья решётки - и вдруг тянут.
   Нет силы более могучей, чем зелёная сила джунглей. Аши слышит тихий отчётливый хруст. Усики раздвигают прутья, выдирая их из каменных гнёзд, с той лёгкостью, с какой растения ломают каменные плиты своими молодыми ростками. Лиана, взламывающая решётку, наливается силой, становясь всё более толстой и упругой. Стальной стержень летит на пол со звоном, следом - второй. Усики вползают в каземат, цепляются за крюк в стене, за выступы камня, обвивают доски пола.
   Аши встаёт и видит мотылька. Мотылёк кружится над окном. К окну от земли тянется целый каскад лиан. Всё это похоже на клематис, только раз в десять толще - живая верёвочная лестница. Она надёжно цепляется за любую шероховатость, за решётки окон, она обвивает башню. Мотылёк впархивает в каземат и снова вылетает на волю - он зовёт Аши.
   Всё это похоже на участие доброго божества - но какое божество может явить свою силу тут, во владениях Хагимы? Разве есть кто-нибудь сильнее её?
   Тадзид, думает Аши, и болезненная дремота развеивается. Есть то, что сильнее Матери Смерти, понимает он. Это вечно живые джунгли, зелёная сила жизни. Аши подходит к окну и, опираясь на здоровое колено, перелезает через подоконник, увитый лианами.
   Аши спускается по плющу, кусая губы, но воздух свободы и запах джунглей, гнилой, пьяный и терпкий, кружит ему голову и облегчает боль. До земли остаётся совсем чуть-чуть - и тут ему помогают чьи-то горячие гибкие руки. Аши опирается на плечо, жаркое, как полуденный зной. Он встаёт на брусчатку двора, взломанную побегами, оборачивается - и видит золотые змеиные глаза.
   - Чонгра! - шепчет Аши сипло.
   Чонгра протягивает высушенную тыкву, в которой - вода. Вода! Аши хватает тыкву двумя руками и жадно пьёт. Вода течёт по подбородку, по груди, вода течёт внутрь - и жизнь вместе с ней.
   Аши отрывается от тыквы.
   - Чонгра, благодати тебе!
   - Нам надо уходить, - говорит Чонгра. - Бежать в джунгли. Сила Тадзида не так велика, как когда-то. Он стар и болен. Он сделал всё, что мог.
   Чонгра тянет Аши за собой - и он идёт за ней. Двор в одночасье покрыли заросли. Статуя Мхонги, расколотая побегами, валяется рядом с пьедесталом. Удушенный стражник распят побегами на воротах. Аши хромает и задыхается.
   - Торопись, Аши, - говорит Чонгра нежно, как милая подруга, как сестра. Обнимает его, даёт опереться на себя: кажется хрупкой на вид, но это - обманная хрупкость полированной бронзы. Аши всем телом ощущает её упругую силу - силу змеи, силу лианы. От её волос - зелёных спутанных побегов - тянет запахом джунглей. - Мы должны успеть уйти далеко, пока светит луна и пока у Тадзида есть силы.
   - Тадзид помогает мне ради тебя? - спрашивает Аши, изо всех сил стараясь не хромать.
   - Ради меня, - кивает Чонгра. - Ради тебя. Ради себя. Ради мотылька. Ради силы джунглей. Помнишь, я сказала, что ты щедро одарил меня на прощанье? Ты дал мне надежду.
   - Я не понимаю, - признаётся Аши.
   - Это не важно, - говорит Чонгра. - Торопись, Аши. Хагима спит зелёным сном, а вместе с ней - её рабы, но скоро все они проснутся.
   Аши останавливается на проезжей дороге. Джунгли уже рядом.
   - Я бегу с тобой, - говорит он, - а что будет с моими женщинами? А если Хагима решит мстить им? Если правитель пошлёт в мою деревню солдат? Я не прощу себе, если мать и сестрёнки погибнут из-за меня.
   Чонгра обнимает его, как человеческая девушка. Аши горько-сладко, восторг приглушает боль.
   - Доверься мне, - говорит она. - Доверься Тадзиду. Ты можешь очень много, ты можешь победить самые поганые чары, если не лгал мотылёк. Доверься мне.
   Аши чуть касается губами кожи у Чонгры на виске. Её кожа - как тёплый атлас. Хочется целовать ещё. Некогда.
   - А кто такой мотылёк? - спрашивает Аши. - Это чьё-то новое воплощение?
   - Да, - говорит Чонгра. - Санрата, несчастного парня, чью душу погубил его отец, принёс в жертву, сделал его рабом Хагимы, чтобы самому наслаждаться человеческим существованием дольше, чем отпущено судьбой. Санрата, вампира, которого ты освободил. Он вернётся в человеческую плоть после того, как проживёт столько мотыльковых жизней, сколько людей убил, выполняя приказы Хозяйки Смерти. Но ему могло быть и хуже, гораздо хуже. Не говоря уж о том, как нестерпимо ужасно ему уже было.
   Аши смотрит на мотылька, порхающего у его лица. Протягивает руку - и мотылёк касается её лапками.
   - Благодати тебе, Санрат, - говорит Аши.
   Мотылёк спархивает с руки. Мгновение Аши видит его трепещущую тень на фоне луны - потом мотылёк исчезает во тьме.
   Аши, хромая, идёт через дорогу, по колено в тумане. Джунгли стоят перед ним тёмной стеной. Их бессонная жизнь дышит, шелестит, стонет, хихикает... Безумие - идти в джунгли ночью.
   Аши смотрит на Чонгру. Её золотые глаза сияют в лунном свете. Она улыбается и кивает, протягивает Аши тесак. Аши чувствует тепло её пальцев на отполированной прикосновениями рукояти. И входит в джунгли, полные мрака.
  
  
   Заросли сразу скрывают луну. Влажное душное дыхание джунглей поднимается от земли, плывёт между стволами, оседает на лице Аши, на ладонях, моментально пропитывает его грязную окровавленную одежду. Аши очень тяжело идти - заросли путаются в ногах, в темноте не видно, куда ступить. Колено разламывает тянущая горячая боль.
   - Чонгра, - говорит Аши, пытаясь отдышаться, - я ничего не вижу.
   Зато Чонгра, судя по всему, видит в темноте, как кошка. Её змеиные глаза сияют бледным лунным светом. Она смеётся.
   - Человек из мира людей... Ты оставил дома тот зелёный камень, что я дала тебе? Его отобрали рабы Смерти?
   - Я оставил, - говорит Аши. - Но чем бы он помог?
   Чонгра снова смеётся и поднимает к лицу Аши свою хрупкую птичью руку. Изумруды на тонких пальцах вдруг наливаются бледным туманным мерцанием. Оно становится всё ярче, разгорается, как факел, как пламя костра. Аши уже видит замершие ветви, переплетение лиан, заросли под ногами - и сонм ночных бабочек слетается к руке Чонгры с шёлковым шелестом крыльев.
   - Так тебе виднее? - спрашивает Чонгра.
   - Бабочки застят свет, - улыбается Аши. Ему виднее. Ему легче. - Санрат - среди них?
   - Нет, - говорит Чонгра. - Но все они - человечьи души. Пойдём, Аши. Нам надо торопиться.
   Аши идёт. Рубит заросли и пробирается вперёд за Чонгрой, которая скользит между стволов легко, будто её держит туман. Нетопыри взлетают из кустарника; Аши останавливается.
   - Они не тронут того, кто в пути, - говорит Чонгра. - Иди, Тадзид хранит тебя.
   Светляки чертят мрак, как крохотные горящие угольки, несомые кем-то по чёрному воздуху. Гнилые останки то здесь, то там, мерцают своим, незаёмным светом - мертвенно-зеленоватым. Кто-то сонно стонет из переплетения ветвей над головой, шарахается потревоженная обезьяна.
   Два пристальных глаза с зелёной светящейся мглой в зрачках вдруг загораются в непроглядной чаще, шагах в десяти от Аши. Он видит в этих глазах ту же расчётливую холодную злобу, как и в глазах жреца.
   Аши замирает на месте.
   - Чонгра, - шепчет он, - это - чёрный тигр-людоед. Он следит за нами.
   Чонгра смеётся. Срывает с кустарника бутон - шарик стиснутых лепестков. Бросает его прямо в горящие глаза:
   - Брысь, уходи, кот!
   Шарик легко стукается в глыбу мрака. Глаза моргают и бесшумно пропадают в темноте.
   Аши свистит.
   - Он ушёл... ничего себе!
   - Тадзид не позволит жителям джунглей причинить тебе вред, - говорит Чонгра. - Он надеется на тебя всем сердцем.
   - Послушай, - говорит Аши, - кто такой Тадзид, всё же?
   - Дхангу, - говорит Чонгра. - Был богом дхангу и ещё будет богом дхангу. Отец дхангу. Разум джунглей. Вот кто такой Тадзид.
   Заслушавшись, Аши забывает про ногу и спотыкается. Боль снова протыкает его ногу длинным кинжалом. Аши трёт колено, а туман поднимается от сырой подстилки джунглей, как холодная мутная вода.
   - Тебе очень больно? - спрашивает Чонгра. - Аши, как жаль, что в этих местах, рядом с дворцом Хозяйки Смерти, рядом с большим болотом, не растут листья жизни дхангу.
   - Мне больно, - сознаётся Аши. - Мне очень тяжело идти. Позволь мне присесть хоть на несколько мгновений.
   Чонгра кивает. Аши оглядывается вокруг и видит лежащий на мху ствол дерева. Оно упало недавно, но плесень, лишайники и вьюнок уже заползли на него.
   - Садись сюда, - говорит Чонгра. - Можешь сидеть, пока луна не сдвинется на два пальца.
   Аши тяжело садится и тут же проваливается в полусон. В его голове мелькает каземат башни, отмеченный жрец, ослепительный солнечный день в деревне... "Эй, Аши!" - окликает его кто-то из солнечных пятен. Аши оборачивается, медленно, как будто воздух загустел. Перед ним - громадный краснолицый мужчина, в чёрном и зелёном, бородатый. На его голове - старая соломенная шляпа.
   В руках краснолицый мнёт сочные листья с пурпурными жилками. Зелёный и тёмно-красный сок течёт по толстым красным пальцам.
   "Аши, - говорит краснолицый, - я пришёл сказать тебе спасибо за шляпу. Ни людей, ни богов не назовёшь милосердными, но некоторые из них бывают благодарны. Покажи мне колено".
   Второй Аши, Аши из сна, задирает штанину. Краснолицый усмехается, накладывает измятые листья, истекающие соком на распухшую ногу Аши.
   "Мне не напекло голову, - говорит он, и Аши из сна не может взять в толк, о чём идёт речь. - Это была отличная жертва. Я её принял".
   И тут Чонгра трясёт Аши за плечо. Он просыпается. Трёт глаза.
   - Я задремал...
   - Нам надо идти, - говорит Чонгра. - Скоро слуги Хозяйки Смерти очнутся от сна. Вставай.
   Аши готовится ощутить, как боль проткнёт ногу ржавым гвоздём - и рывком встаёт. Но нога не откликается резкой болью, колено словно онемело, скорее, ноет, чем режет. Аши задирает штанину наяву. Опухоль начала спадать.
   Чонгра удивлённо смотрит на него.
   - Это милость Лалая, - говорит Аши потрясённо. - Он приснился мне и во сне приложил к моему колену те самые листья, которыми ты исцеляла себя. Он, благодати ему, одарил меня за такую малость... люди жертвуют ему целых буйволов и золотые монеты, а меня он одарил исцелением за старую шляпу... Лалай - такой странный бог...
   Чонгра улыбается.
   - Боги выбирают, кого награждать. И за что. Ты можешь идти за мной?
   Аши может. Он глубоко вздыхает - и запах джунглей вливается в него, запах фруктов, падали, ночных цветов, зверья, зелени, сырой земли, мокрого дерева, плесени - запах живого мира. Аши чувствует себя живым. Он улыбается.
   Аши прорубает тесаком дорогу сквозь заросли. Чонгра просачивается между ветвями, скользит, как змея - и Аши видит в сиянии зелёных камней на её руке, как джунгли расступаются перед ними. Луна выскальзывает из-за полога листвы, и её свет масляно блестит на мокрой ряске.
   Болото.
   Оно лежит среди зарослей, уходит вдаль, как река, неподвижное, бледно-зелёное. Мёртвые скрюченные деревья торчат из него, как почерневшие и иссохшие руки утонувших демонов. Внутри болота что-то бурлит, постанывает, хрюкает.
   Чонгра ведёт Аши по берегу. Потом берег становится вязким. Тогда Чонгра говорит:
   - Ты должен наступать в мои следы, Аши. Здесь мы забудем о погоне - потому что каждый смертный, не сопровождаемый жителем джунглей, ляжет на дно этой трясины. Никто не пойдёт сюда за нами.
   - Я тоже не выйду оттуда, - говорит Аши. - Ты легка, как мотылёк, а я тяжёл, у меня земная человеческая плоть. Я ступлю в твой след и уйду на дно.
   - Поверь мне, наконец, - говорит Чонгра и обнимает Аши. - Поверь мне до конца. Ты нужен.
   Аши гладит её спину, чувствуя чешуйки сквозь шёлк платья. Кивает. Нехотя разжимает руки. Ступает на кочку вслед за Чонгрой. Болото вздыхает под его весом, как громадный влажный зверь, лопаются пузыри, пахнет густой гнилью. Кочка выдерживает.
   Чонгра парит над болотом, как светлячок. Аши идёт за ней. Ощущает ногами зыбкость колышущейся массы, мёртвую, вязкую, ожидающую бездну. Аши чувствует страх и странную весёлую лёгкость, будто его тело потеряло часть веса. Мошкара кружится, привлечённая светом, но не пытается выпить крови Аши.
   Чонгра и Аши переходят трясину по каким-то лишь одной дхангу заметным приметам, проходят по шёлковой нити над пропастью смерти. Аши вдруг чувствует под ногой надёжную твёрдость корней и живой земли. Аши вздыхает облегчённо - и слышит звуки медных труб где-то в тёмном далеке, в той стороне, откуда они пришли.
   - Что это? - удивляется он.
   - Рабы Хозяйки Смерти ищут тебя, - говорит Чонгра, испуганно поднимая брови - и хохочет.
   Аши вздыхает и улыбается. Вспоминает о колене: колено болит заметной тянущей болью, но сгибается: напряжение перехода через болото почти не повредило ноге Аши.
   - Слишком много чудес и богов вокруг, - говорит Аши растерянно. - Зачем? Почему? Я же просто парень из деревни! Зачем я Тадзиду? Зачем я Хагиме? Зачем жизнь и смерть тянут меня за руки в разные стороны? Я не понимаю, Чонгра.
   Чонгра гладит его по щеке птичьей лапой в ореоле зелёного света. Аши щурится.
   - Аши, - говорит Чонгра, - ты можешь менять мир, касаясь своей поющей меди. Ты отчеканишь новый путь для равнодушной судьбы. Художники - отмечены особо.
   Аши смеётся.
   - Чонгра, - говорит он сквозь смех, - ты шутишь! Я украшаю медные кувшины цветочками и птичками! Я - художник с базара! И на любом базаре любое божество найдёт ещё десяток тех, кто чеканит медь, тех, кто рисует на стекле, тех, кто лепит из глины, режет по дереву или кости! Есть те, кто тянет золото и шлифует самоцветы, те, кто расписывает фарфоровых богов! Что такое - я?! Райские птички...
   - Да, не умён! - хихикает Чонгра, а вдали трубят медные трубы и слон трубит, выведенный спросонок в спящие джунгли. И Аши кажется, что он слышит далёкие крики, выстрелы и ржание лошадей.
   - Нас ищут, - говорит Аши тревожно, но тут же понимает, что тревожиться нечего. Их защищает болото.
   - Нам надо идти дальше, - говорит Чонгра. - Тебе надо спешить навстречу новой судьбе.
   Аши смеётся и вдруг зевает.
   - Мне хочется спать, Чонгра. Я так устал... и... - Аши не умеет сказать, что чувствует. Не умеет описать, как ледяная когтистая длань отпустила сердце - и всё тело расслабилось в странной истоме. Видимо, это - осознание того, что Аши будет продолжать жить. Что смертельная опасность пока миновала.
   - Ты отдохнёшь в тайном городе, - говорит Чонгра. - Соберись с силами. Мы миновали болото, уже недалеко.
   Аши кивает согласно и зевает снова.
  
  
   Это не так близко, как уверяет Чонгра.
   Ночь валится с небес в чащу джунглей, её темнота стекает с небосвода, сперва сереющего, после - белёсого. Темнота расползается по закоулкам, прячется между корнями, уходит в заросли. Зато туман становится так густ, что Аши и Чонгра плывут в нём, как в молочной реке. Сырой озноб пробирает до костей. Утренняя изморось ложится на одежду, на волосы.
   Аши кажется, что его можно выжать, как мокрую тряпку. Его слегка потряхивает от сырости, прохлады и усталости. Он хромает и подволакивает ногу. Джунгли утонули в тумане. Аши видит лишь мутные тёмные тени, то движущиеся, то неподвижные.
   Перед самым рассветом джунгли тихи. Они ждут первых солнечных лучей, затаив дыхание. Но как только солнце золотит вершины деревьев, разноголосый птичий хор встречает его щебетанием, пересвистами, трелями, воплями и хохотом. С визгом несутся мартышки. Пронзительно кричит попугай. Павианы, рассевшись на толстых ветвях, вопят и ухают, обернувшись к солнцу - импровизируют свою собственную солнечную молитву Шогдару Вечно Сияющему. Пятнистые олени, прядая ушами, чутко оглядываясь, выходят из тумана. Они смотрят на Аши своими громадными влажными очами, напрягаются, вытягиваясь в струнку, но не убегают прочь.
   Аши проходит мимо оленей, шагах в десяти. Олени провожают его взглядами.
   От взглядов оленей Аши хочется улыбаться.
   - Мы пришли, - говорит Чонгра.
   Аши оглядывается вокруг.
   Джунгли расступились, но не слишком. Порыв ветра несёт туман прочь - и Аши видит поглощённый джунглями и окутанный струями тумана город.
   Аши понимает, что за тёмная громада вырастает у них с Чонгрой на пути. Это каменный дракон.
   Огромная глыба тёмно-зелёной яшмы, из которой вырублен дракон, растрескалась от времени и вечных качелей между сыростью и засухой. Мох и вездесущие вьюнки поднялись до самой головы дракона, тонкая лиана обвивает его ухмыляющуюся морду, спускается с нижней челюсти, как закрученные зелёные усы. Слепые каменные глаза дракона устремлены вперёд, туда, где когда-то располагался великолепный дворец.
   Он и сейчас великолепен. Дворец правителя кажется Аши лачугой по сравнению с этим колоссальным зданием, покрытым барельефами, поддерживаемым статуями богов и чудовищ. Крыша в три яруса кое-где обвалилась, и потрескавшиеся тёмные великаны с трудом удерживают свод. Всё обвито множеством видов вьюнка, клематисов и страстоцвета. Кипенно-белые цветы свисают с головы танцующей Чритаки; целая гирлянда цветов украшает её обнажённую грудь. Из каменных тел растёт мох и трава. Там, где с тяжестью кровли не справляются боги и демоны, её поддерживают деревья, проросшие сквозь нефритовые ступени.
   Деревья повсюду. Каскады корней спускаются с каменных кровель, как одеревеневшие потоки воды. Деревья взломали мостовую, проросли насквозь каменные плиты. На дворцовых службах больше нет крыш - и деревья растут в господских покоях, ветки перевешиваются через стены.
   Город растворён в джунглях. Мраморная чаша фонтана занята хищными растениями: раскрыты одни зелёные пасти, захлопнуты другие - торчат ножки и крылышки насекомых. В кумирне поселились обезьяны; на коленях Мхонги с отколотым лицом, замшелой и потрескавшейся, мартышка кормит мартышонка, как женщина - младенца, грудью. Сумрак руин обитаем - но не людьми; Аши жутко думать о неведомых существах, вздыхающих и постанывающих откуда-то снизу, из тёмных проломов в плитах покрытия.
   И дхангу появляются из тумана, бесшумные и безмолвные, одетые в зелёные шелка и украшенные золотом. Появляются мужчины и женщины - твари из джунглей, с цветущими побегами вместо волос, с прядями повилики и вьюнка, спускающимися на острые плечи. Они не подходят близко. Провожают Аши и Чонгру странными взглядами золотых глаз, как олени.
   Их много, может - десятки. Аши видит, как из зарослей выскальзывает дитя-дхангу. Не то, что дитя человека - плывучая гибкая грация отличается от движений человеческого детёныша, как движения котёнка от движений щенка. Золотые глаза маленького дхангу - громадны. Он подходит робко, протягивает Аши молочно-белый и пьяно благоухающий цветок. Аши гладит дитя по щеке, втыкает цветок в волосы.
   Аши неловко, но не страшно.
   - Отчего они встречают меня, словно я сын правителя? - тихо, смущённо спрашивает он Чонгру.
   - Они встречают тебя, как целителя, - говорит Чонгра. - Они надеются, что ты вылечишь Тадзида.
   Аши останавливается.
   - Ты шутишь, - говорит он, качая головой. - Вы все, существа с других ступеней бытия, смеётесь надо мной. Божества играют мной, как дети - пёстрым стеклянным шариком. Как я могу лечить бога, отца дхангу, если я не способен утишить боль в собственной разбитой ноге? Я не умею лечить даже обычных людей!
   - Ты всё поймёшь, - говорит Чонгра. - Ты ведь не боишься джунглей?
   Нет, Аши не боится. И он идёт за Чонгрой вглубь мёртвого города, думая, что слова-то неверные, город - живой, только уже не принадлежит людям. Город полон чуждой для человека жизни. От его прежних обитателей не осталось даже костной пыли, но новые - благоденствуют. Человеку тяжело видеть, как шустрая колючая крыса грызёт орех, сидя на опрокинутом алтаре, но крыса не понимает, ей всё равно, ей удобно и вкусно...
   Аши думает, что Чонгра ведёт его в храм. Так и есть. Но не в тот, который обитаем только тенями умирающих божеств, сумраком, мокрицами, сверчками и крысами. Аши видит Храм Тадзида - и поражается так, что ноет сердце.
   Храм стоит на холме. Корни, выступая из заросшей мхом почвы, подставляют себя под ноги, как ступени. Стволы деревьев, сплетаясь и ветвясь, образуют стены храма, сквозные - с чистым солнцем, падающим золотыми остриями сквозь просветы в листве. И всё пространство между древесных стволов, увитое лианами, в нежных цветах, спрятавшихся в полутень от зноя джунглей, в шелесте и шёпоте веток - наполнено чем-то особым, невидимым, как запах, но ощущаемым, как запах, холод, жара или туман, всем телом. Волоски встают дыбом на руках Аши. По его спине от затылка скатывается волна озноба.
   - Войдём, - говорит Чонгра.
   Аши входит под шелестящую сень. В храме прохладно и свежо. Неслышная музыка наполняет Аши до дна души - и ночная усталость стекает с него, как вода. Солнечные лучи тёплыми пальцами скользят по его лицу. Дхангу остаются снаружи, только Чонгра сопровождает Аши внутрь, смотрит настороженно, золотые глаза печальны.
   - А где Тадзид? - спрашивает Аши шёпотом. Говорить здесь громко у него не хватает духу.
   - Он не встаёт, - скорбно говорит Чонгра. - Он очень болен. Ты подойдёшь к нему - не бойся того, что увидишь.
   Аши идёт. Густой занавес из тонких зелёных нитей, похожих на побеги камнеломки, в мелких розетках и крохотных цветах, делит храм надвое. Аши отодвигает эту живую завесу.
   И видит нечто вроде трона, образованного корнями величественнейшего дерева. Корни бережно, как руки матери, держат распластанное на них тело дхангу, одетого в зелёную рубаху. Дхангу с трудом приподнимает голову, чтобы встретиться с Аши взглядом золотых страдающих глаз. Засохшие побеги повилики на голове дхангу - вот-вот рассыплются в сенную труху.
   И Аши содрогается.
   Настоящее золото, сияющее золото, вросло в тело дхангу, разъедает его, как проказа. Щека Тадзида, скула, подбородок - как неровная поверхность золотого самородка, в буграх и впадинах. Золото наполовину сомкнуло его губы. Кожа в тех местах, где золото врезается в неё, растрескалась и кровоточит.
   А золото, как злокачественная опухоль, сползает на шею Тадзида, уходит под рубаху. Аши смотрит на его руки: одна - сухая птичья лапа дхангу, другая - грубое изваяние из золота. Голое колено левой ноги - тяжёлый ком золота, уродливый, как болезненный нарост на старом дереве. Золотые нити врезаются в плоть. Капли тёмной крови сочатся по голени.
   - Что это?! - шепчет Аши в ужасе. - Вы ведь так любите золото...
   Чонгра качает головой.
   - Разве это наше золото? Аши, разве ты не понял: наше золото - сгущённое солнце, наши изумруды - свет светляков, собранный в пригоршню, наш шёлк - зелень листьев из джунглей. Разве ты не видишь разницы? Эта чума - проклятие Хагимы. Золото, которым платили за убийства, золото, которым оплачивали насилие, золото, которого стоила кровь - вот что это такое. Это вы, люди, помогли Хагиме и дали ей силу против нашей, - говорит Чонгра с упрёком. - Это вы давали золото за убийства. Это вы убивали за золото. Убийство, борьба - часть жизни, хищники охотятся, вьюнок ползёт вверх по стволу, росянка ловит насекомых, буйволы убивают траву. Но зачем, зачем вы убиваете за золото?
   Аши не знает, как объяснить. Его сердце болит от сочувствия и тоски. Аши садится рядом с троном или ложем Тадзида, осторожно касается его живой руки. Рука Тадзида лихорадочно горяча. А от прикосновения к божеству джунглей на душу Аши обваливается ливень воспоминаний.
   Потрескавшаяся пыльная стеклянная картинка: Тадзид во славе, цветущий дух джунглей. Непобедимые джунгли, враждебные людям. Лианы, ломающие решётку в каземате. Бутон, ударившийся о морду чёрного тигра. Вампир, скользящий по ночной деревне. Сонм бабочек вокруг руки Чонгры. Стадо слонов, несущееся, вытаптывая посевы. Нашествие мышей. Трупы в канавах. Улыбающаяся Хагима...
   - Я ничего не понимаю, - говорит Аши. - Я не понимаю, кто прав, кто виноват в этой войне. Мы для джунглей - часть самих джунглей, да? Не больше и не меньше? Или как?
   Живая скула Тадзида дёргается, но из-за золота на губах он не может ничего сказать. Говорит Чонгра.
   - Нет, - говорит она. - Вы уже не часть джунглей. Вы - огонь и железо. Но народ джунглей всё понимает: жизнь - вечное сражение. Мы понимаем смысл этой войны, мы и убийства понимаем, потому что живое часто убивает, чтобы выжить. Мы не понимаем одного: почему - себе подобных и за золото? Это - гнусные чары Хагимы? Почему большинство из вас стоит поманить золотом - и вы пойдёте умирать или убивать? Как золото гасит ваш разум?
   - Ты же знаешь, - говорит Аши. - Человек надеется купить на золото хорошую жизнь для своих близких.
   - Тебе нужно было купить хорошую жизнь, - кивает Чонгра. - Твоя жизнь и жизнь твоих близких была очень тяжела. Тебе нужно было моё золото, ты ненавидел меня, тварь из джунглей. Но ты меня не убил. А люди, которые живут хорошо, у которых большие дома, много еды, великолепные одежды, юные и красивые женщины - убивают за золото своих близких. Почему? Почему?
   В влажных страдающих глазах Тадзида - тот же вопрос.
   Аши хватается за голову.
   - Не знаю, - говорит он в тоске, закапываясь пальцами в волосы. - Не мучайте меня. Я не божество, я не понимаю других людей, я и себя-то не очень понимаю. Лучше скажите... скажи мне, Чонгра, что я могу сделать, чтобы облегчить его боль? Я обязан Тадзиду - и вам всем. Я знаю, что он - сила джунглей, что вы - враги нам... или соперники, по крайней мере... что желание Тадзида превратит вспаханные поля в джунгли, мою деревню в джунгли... Но мне почему-то кажется, что ему нельзя болеть, нельзя умирать. Без него будет что-то хуже.
   - Без него будет власть Хагимы, - говорит Чонгра. - Ты ведь понимаешь смертепоклонников? Жаль, что ты не видел город Хагимагдаш. Но ты ведь слышал о нём? Всё, что говорят - правда. Джунгли далеко, людям нет нужды сражаться с ними - они грызутся за скудный кусок между собой. Они, эти люди из города, всегда голодны, даже когда у них есть еда, и ненавидят друг друга, потому что им кажется - у другого кусок жирнее. Трупы в канавах и золото, которым оплачивают смерти. Это может быть везде. И пойми: желание Тадзида превратит вспаханные поля в джунгли, но и ростки проса и пшеницы поднимаются на полях из сердца Тадзида...
   Аши выдыхает.
   - Что мне делать? - спрашивает он спокойнее.
   Чонгра берёт с корня, свёрнутого спиралью в поставец, холщовую сумку. Аши вдруг узнаёт эту сумку и тянет руку. Чонгра отдаёт ему его собственные инструменты: молоточки, долотца, формы для обработки меди...
   Под сумкой лежит несколько листов меди, приготовленных для чеканки. Аши гладит их пальцами и вдруг, вещим разумом Тадзида, понимает: это медь Хагимы. Из этой меди он должен был сделать ей чаши для крови. Какая юркая тварь из народа джунглей пробралась в храм Хагимы и украла эти листы - он не знает, да ему и всё равно.
   Аши понимает: это будут чаши для чистой воды джунглей. И ещё это будет лицо Тадзида - настоящее его лицо, не изуродованное смертным золотом - на меди, которая не выцветет и не потрескается.
   - Наверное, мне нельзя делать это здесь, - говорит Аши. - Тадзид болен. Звон меди будет мучить его, мешать ему задремать.
   Из глаз Тадзида вдруг уходит страдание. Он чуть улыбается уголком рта, не тронутым золотом - и на здоровой щеке появляется ямочка, как у покойного отца Аши.
   И душу Аши захлёстывает сострадание и любовь. А Чонгра говорит:
   - Пение твоей меди, Аши, вылечит, а не ранит. Ты будешь делать здесь всё, что тебе подскажет твоё чутьё и твоё ремесло. Тадзид не может сказать, я не знаю - а ты, похоже, уже понял.
   - Я понял, - говорит Аши. Его душа полна солнечным светом.
  
  

IV

  
  
   Аши стоит в зарослях, на самой кромке джунглей, и смотрит на вспаханные поля.
   Ему как-то не по себе.
   Широкая полоса выжженной земли отделяет заросли от мира людей. Кто-то применил крутые меры - огонь. Это безумие могло кончиться большой бедой. Зачем они попытались сжечь джунгли у самой деревни?
   Поля на удивление зелены, будто роса напоила их вдоволь. Дыхание Тадзида... Вряд ли жители деревни думают об этом. Аши издали смотрит на крохотные фигурки сельчан.
   Целую луну у Аши болела душа за четырёх женщин, оставшихся в деревне. Хотелось бежать и узнать. Теперь - вот она, крыша хижины, принадлежащей семье Аши, виднеется из-за других крыш. Что держит Аши на месте?
   Страх? Тоска?
   То, что Аши уже не совсем принадлежит деревне?
   Может быть, дело в том, что жена его - в джунглях? Лунные ночи, шелестящие листья, жаркое гибкое тело - чешуя под пальцами, как горячий полированный сердолик, кожа, как влажный шёлк. От волос... от побегов повилики пахнет влажной зеленью и мёдом... Золотые змеиные глаза мерцают во мраке. Истинная возлюбленная. Прикосновения птичьих лап - не девичьих пальцев...
   Может ли дхангу - дикая тварь из джунглей - выносить и родить человечье дитя? Или ребёнок Аши будет таким же, как его мать: спина в чешуе, цветущие волосы, змеиные глаза - зрачки щёлками, птичьи лапки вместо рук?
   Аши вспоминает, как Чонгра пришла впервые, ночью, нагая, и как совершенна была её девичья грудь в зелёном лунном сиянии, и как нежны были её губы, и каким откровением были прикосновения. "Скажи, Чонгра, - говорит Аши между поцелуями, - ты ведь пришла ко мне не из благодарности? Я ещё помню, как ты сказала там, в овраге..." "То, что я сказала в овраге - осталось в овраге, - смеётся Чонгра. - Я пришла к своему возлюбленному, человеку, который на равных с богами!" И Аши понимает, что уже так давно и так сильно любит, что даже не удивлён.
   Её, тварь из джунглей. Зелёную силу страсти и нежности.
   Какая разница, какими будут их дети! Чонгра - любима, и её дети будут любимы. Если когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь Аши и Чонгра смогут жить вместе...
   Аши не может привести жену в дом своей матери.
   Отец Чонгры, Тадзид, божество джунглей, давно их благословил, но что Аши делать в джунглях? После того, как закончен сияющий лик Тадзида на звонкой меди, как мёртвое золото стекло с его тела вместе с живой водой джунглей из медных чаш, после того, как мёртвое золото ушло в землю - что Аши делать в заброшенном городе? Ничего-то Аши не умеет... ни сгущать солнечный свет, ни собирать в пригоршни свет светлячков, ни вдыхать жизнь в семена, ни заставлять деревья ветвиться...
   А то, что умеет Аши - зачем оно в джунглях?
   Если странная его сила, делающая медь сильнее золота, и та - человечья?
   Человек должен работать, если в нём есть хоть какой-то смысл. А если ему говорят, что ремесло его - чудотворство, то он должен творить чудеса. А для Аши любая работа - в мире людей.
   И мать. И сестрёнки.
   "С ними всё хорошо", - говорит Тадзид. Аши поверил бы, но слышит в его голосе печаль, видит в золотых глазах - сомнение. Отец джунглей не умеет лгать - прям, как его джунгли, честен, щедр и жесток так же.
   И на вопрос, на попытку уточнить - не отвечает. Что такое "хорошо" для Тадзида? Может, сыты и здоровы, а может - их души ушли на новый круг или пребывают в благодати. Это ведь хорошо - когда души пребывают в благодати?
   Аши не может жить, не зная. Тоска привела его к деревне.
   Аши знает, что Чонгра смотрит на него из сумеречной чащи. Не подходит к кромке выгоревшей земли, к убитой жаром траве, к пеплу. Но смотрит на Аши.
   Не останавливает. Но надеется.
   А сердце Аши разрывается между миром джунглей, где жена и приёмный отец, и миром людей, где сёстры и родная мать. И не хватает мудрости решиться на что-то.
   Знакомый человек идёт с полей по дороге. Будь кто-то другой, Аши не окликнул бы, но с Рами его многое связывает. Ночной мотылёк связывает, страшная ночь вампира и смерти. Аши окликает:
   - Рами! - и выходит из зарослей, отодвигает ветки.
   И у Рами меняется лицо. Аши видит: кровь отливает от его щёк в глубину тела. Лицо - как восковое. Что это - ужас?
   Аши делает шаг, а Рами подбегает и останавливается. Не касается щеки, не смеет дотронуться. И в глазах у Рами отчаяние.
   - Я не дух, Рами, - говорит Аши. Пытается улыбнуться.
   Рами облизывает губы, трёт висок, чешет бровь. Аши глядит ему в лицо: между бровей Рами - ситох. Рами говорит, отводя взгляд:
   - Не ходи в деревню, брат.
   - Брат? - переспрашивает Аши. - Ты ещё помнишь? Даже ситох не отшиб тебе память?
   - Я тебе брат, - говорит Рами, рассматривает траву под ногами. - Я муж Шорши. Всё, что мог сделать. Я живу в твоём доме, брат. Ты спас мою мать и мою сестру - а я спас твоих. Только не думай про Диту, забудь о ней. Забудь обо всём.
   - Благодати тебе, Рами, - говорит Аши. Хочет дотронуться до щеки Рами, но тот отстраняется. - Почему? - удивляется Аши. - Ты боишься меня? Я противен тебе? Я не думаю про Диту, но...
   Рами не может больше на него смотреть. Кусает губы. Вздыхает.
   - Прости, Аши, - говорит Рами. - Ты ведь сам всё знаешь. Ты во всём виноват.
   - Я - виноват?! - Аши удивлён до дна души. - В чём?!
   Рами сжимает и разжимает кулак. Говорит - почти зло:
   - Всё - ты. Всё - от тебя. Ты разбил Хагиму. Из-за тебя пришёл вампир. Ты же и убил его, ты привёл Хагиму в ярость. Почему тебя не принесли в жертву Хагиме, Аши?
   - Я должен был дать себя убить? - спрашивает Аши. У него не укладывается в голове.
   - Ты должен был! - режет Рами. - Хоть бы раз ты сделал то, что нужно! Но ты ведь колдовал, ты звал те чары, которые дали тебе буйволов...
   - Как поживают буйволы? - перебивает Аши. Ему вдруг смешно. - Хорошее приданое у Шорши?
   Рами запинается.
   - Хорошо... Буйволицы стельные... - и его щёки заливает краска.
   Аши усмехается.
   - Продолжай. Отчего же ты замолчал?
   - Ты ведь наслал гнев джунглей на дворец правителя? - говорит Рами, снизив тон. - Те парни из окрестных деревень - и из нашей - что служили правителю, что успели бежать - говорят, что дворца больше нет. Что джунгли взяли его за несколько дней - и никто, даже отмеченный жрец из Хагимагдаша, ничего не смог сделать. Говорили, что джунгли прошли дворец насквозь. Что лианы заплели его до крыши. Что слоны растоптали цветник и разнесли все ограды в щепки. Что чёрный тигр-людоед прыгнул на правителя из кумирни Хагимы и откусил ему лицо. Что мясные шершни напали на отмеченного жреца, и жрец умер в ужасных муках, съеденный их личинками заживо...
   - Джунгли не любят Хагиму, - говорит Аши. - Теперь в деревне веселее?
   - Неизвестно, каким будет новый правитель, - говорит Рами. - Может, хуже во сто крат, почём тебе знать? Те, кто служил нынешним мертвецам, получали плату золотом, они жалеют о месте...
   - Они получали плату золотом, - говорит Аши горько, - а кроме того, забирали последнее зерно у таких, как моя мать...
   - Это ты виноват, не они, - прерывает его Рами. - Они делали то, что им приказали, а ты нарушил закон, ты оскорбил богиню, ты связался с тварями из джунглей. Все решили, что ты умер в джунглях, что тебя сожрал древесный кот - и это очень хорошо для тебя, потому что никто не хочет видеть тебя в деревне. Ты - ведьмак, ты служишь страшному богу! Твой... - и осекается.
   Имя "Тадзид" ему не выговорить. Или он не смеет.
   - Но я убил вампира! - пытается возразить Аши.
   - Да! - запальчиво кричит Рами. - Да, ты убил, но КАК?! Как простой человек может убить раба Хагимы? Это всё - грязные чары, вот что говорят люди. Всё, что ты делал - нечисто, потому что ты ничего не боялся! Простой человек - боится всего, боится старших, боится богов, боится закона - а ты?!
   Аши молчит.
   - Вот! - говорит Рами. - Тебе стыдно, нечего сказать! Я прав!
   - Ты прав, - говорит Аши. - Я не боюсь.
   - В этом ты и виноват! - заявляет Рами. - Поэтому следом за тобой идёт беда.
   - Но Хагима слабее джунглей, - возражает Аши.
   - Зато Хагима - в деревенском святилище, - хмыкает Рами. - Потому что куда-то девалась статуя Лалая, потому что не Чритаки же будет защищать деревню от джунглей, потому что Мхонга служит Хагиме, потому что Хагима - это страх, а значит, порядок. Так говорят старики, так мой отец говорил - и твоя мать, Аши.
   - Вот как... - говорит Аши тихо.
   Рами победительно смеётся.
   - Новый правитель будет из Хагимагдаша, - говорит Рами. - Думаешь, он станет приносить дурацкое печенье Чритаки? Нет, мы будем готовы ко всему. А Хагима не даст джунглям сожрать деревню. И никто не скажет, что мы не боимся богов, не уважаем власть или плюём на закон. Так говорит староста, а он мудр.
   - Понятно, - говорит Аши. Ему вдруг становится всё равно. От него уже ничего не зависит. - А что будет, если снова появится вампир?
   - Будем молить Хагиму о милости, - говорит Рами. - Она заберёт свою жертву и оставит нас в покое. Как все боги. Со всеми можно договориться, кроме тварей из джунглей, разве ты не знаешь?
   - Не знаю, - говорит Аши. Он думает о всепонимающей улыбке Тадзида, о свежих бутонах в зелёных побегах повилики на его голове.
   - Видишь? - говорит Рами гордо и показывает на выжженную траву. - Это сделали жрецы Хагимы с берега Зелёной Реки. Теперь твари из джунглей надолго остерегутся соваться в деревню. И старое дерево рядом с твоей хижиной, которое за одну ночь оплела лиана с светящимися цветами, тоже разрубили и сожгли. Никакого гнусного колдовства из джунглей больше не будет, всё будет, как полагается... Вон там - ты видишь? - новая статуя Мхонги, а кумирня Хагимы теперь всегда украшена цветами. Её чашу мы наполняем кровью по очереди...
   - Ты любишь Шоршу? - спрашивает Аши. - Ты добр к ней, Рами?
   - Ты не успел окончательно испортить её, - говорит Рами. - Она слушает свою мать и будет хорошей женой. Я её люблю. У нас в доме порядок.
   Аши понимает, что здесь закончены все дела. Навсегда.
   Эта мысль наполняет душу тоской, но ничего уже нельзя сделать. Аши поворачивается к Рами спиной и идёт по полосе выжженной земли вдоль кромки джунглей. Скрипит под ногами пепел.
   Аши идёт, и понимает, что Чонгра идёт за ним - в тени зарослей.
   - Аши! - окликает Рами. - Ты уходишь в город?
   Аши не отвечает. В беседах больше нет смысла.
   - Это правильно! - кричит Рами ему вслед. - Убирайся! Так будет лучше всего!
   Аши идёт по пеплу, не оглядываясь. Он думает о тайном городе Тадзида и о том, что он, похоже, чужой абсолютно всем. Кроме Чонгры и самого Тадзида, быть может.
   И, видимо, ему придётся вернуться в джунгли. Навсегда. Из мира людей.
   Аши чувствует, что за ним идёт Чонгра, поэтому боль сравнительно терпима, а одиночество не сводит с ума.
   Он уходит от деревни, от вспаханных полей - и вдруг видит, с какого места жрецы Хагимы подожгли заросли.
   Деревянная статуя Чритаки обгорела, краска на ней облезла и потрескалась, навес обвалился - но весёлая богиня не рассыпалась пеплом. Аши смотрит в её закопчённое улыбающееся личико - и улыбается в ответ. Сделав пару шагов в заросли, срывает несколько кипенно-белых соцветий и украшает обуглившуюся грудь богини. Аши думает о старой жрице.
   Чритаки улыбается и в костре.
   Если Чритаки и может чему-то научить, то этому.
   - Чонгра, - говорит Аши, - не прячься больше. Куда бы я ни шёл теперь, я пойду с тобой.
   И Чонгра отодвигает цветущую ветвь, чтобы взглянуть на Аши. Она улыбается, как Чритаки.
   Без изнанки. Без торжества. Без жадности и без жажды.
   С одной любовью.
  
  
  
  
  
  


Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"