"Самое увлекательное путешествие - странствия в мире собственных страхов и фантазий"
(Из любимых присказок фейери).
...Муж загадочно улыбнулся, взял меня за руку и подвел к окну. Внизу стояла карета... Нет, не карета, а дивный неземной экипаж из царства видений и грез! Бледно голубой лак и серебряная отделка этого кусочка прозрачного неба оставляли ощущение невесомости. Упряжка из шести лошадей светло серой масти нетерпеливо била копытами.
От такого чуда перехватило дыхание. Я обернулась к своей "фее" (своему "фею"), но не смогла вымолвить ни слова, а потом, прижимая одну руку к груди, чтобы унять колотящееся сердце, а другой поддерживая юбки, стремительно бросилась вниз.
Лошади были не менее прекрасны, чем карета. Их шерсть отливала сиянием. Коренной скосил сапфировый глаз и призывно заржал. Лакей в ультрамарине и серебре открыл дверцу...
- Одну минуточку, леди. Можно вас на несколько слов, - скрипучий голос доктора заставил оглянуться. Он подошел неслышно, а теперь тянул ко мне свою тощую, как птичья лапка, руку. - Мне нужно осмотреть вас. Боюсь, болезнь зашла слишком далеко! Вероятно, вы обречены.
- О чем вы? - помертвевшими губами шепнула я.
...и проснулась. Сначала испытала неописуемую радость от того, что доктор лишь привиделся, и я вполне здорова. Затем вспомнила дивный подарок мужа, тоже оказавшийся всего лишь грезой, и ощутила острый укол разочарования от невосполнимой потери.
А потом нахлынула боль. Дикая головная боль, которую усугубляла монотонная фраза:
- Леди Глорен, я знаю, что вы пришли в себя. Попытайтесь открыть глаза. - И так с десяток раз подряд. Доктор Страсберг был удивительно назойлив, скрипучие интонации сверлили мозг, но это никак не помогало даже шевельнуться, веки словно налились свинцом. На лоб легли ледяные пальцы. Затем мое лицо обтерли чем-то влажным. И я медленно начала выпутываться из липких цепких объятий полусна-полузабытья.
Несколько дней испытывала невероятную слабость. Помнится, попыталась взять стакан с водой, стоявший на прикроватной тумбочке, но он показался тяжелым, словно чугунная гиря. Яркий свет раздражал. Любой звук набатом отзывался внутри черепа. По-настоящему пришла в себя лишь через несколько недель. И вот тогда почувствовала, что от меня пытаются что-то скрыть. Слуги были услужливы, но на диво молчаливы. Муж заглянул пару раз на несколько минут, отделавшись пустыми фразами о том, что в государстве все в порядке, у моих близких тоже. Страсберг все разговоры сводил к расспросам о моем самочувствии. Клэр кудахтала по поводу своей помолвки. Она наконец-то определилась с выбором жениха, доказав, что сердце у нее сильнее разума (избранником стал не слишком родовитый и богатый, но зато бесспорно красивый виконт Волвертон). И только тетушка Сюзи на вопрос об Элинор сухо и кратко ответила: "Девочка жива, и это главное".
Но когда я наконец поднялась на ноги и решительно заявила, что хочу навестить подругу, правда выплыла наружу. Оказалось, что в одну грозовую ночь (совершенно необычную для это времени года) Элинор распахнула окно и выбралась наружу. В приступе лунатизма она по карнизу дошла до водосточной трубы, спустилась вниз, отворила ворота и добрела до предместья Дилондиниума, где ее в последний раз видели бродячие артисты. Они утверждали, что босую фигуру в ночной сорочке окружал странный искрящийся ореол. И поэтому никто из них не решился не только остановить ее, но даже приблизиться к ней.
Единственным утешительным известием оказалось то, что Свеча Жизни Элинор на родовом алтаре продолжала гореть, хотя и несколько потускнела. Мерцала также Искорка ребенка, которого носила подруга. В общем, тетушка Сюзи мне не солгала, хотя и утаила важнейшие подробности произошедшего.
Глорен сознался в попытках с помощью магии отследить передвижения Эли, но ему удалось выяснить лишь то, как она вылезла из окна и дошла до предместья, а дальше ее следы растворились в неизвестности. Рассказывая об этом, муж выглядел весьма раздраженным и несколько обескураженным. Собственно, он и поведал мне это с единственной целью - настоять на нашем с Клэр немедленном возвращении в поместье, ибо в столице творилось нечто непонятное и опасное для молодых женщин.
У золовки это требование вызвало понятную истерику, ей хотелось пышного празднества в честь своей помолвки. Но Эндриан был неумолим. Обручение прошло скомкано в кругу самых близких. Свадьбу назначили через полгода. Начались сборы и приготовления к отъезду.
Мне очень хотелось покинуть шумный суетной Дилондиниум, вернуться к спокойной сельской жизни, к привычным любимым мною хлопотам. Но в то же время было нечто неправильное в том, чтобы просто так уехать из этого места, в атмосфере которого еще чудились остатки ауры моей подруги. При этом меня преследовал страх. Казалось, попытка коснуться тайны ее исчезновения может стоить мне жизни. А еще очень напрягали слишком частые визиты врача. Страсберг назойливо следил, чтобы я принимала изготовленное им снадобье мерзейшего вкуса и ежедневно проводил сеансы гипноза, которые, по его словам, должны были избавить меня от пережитых треволнений. Однако, к его великому сожалению, внушению я не поддавалась. Сеансы заканчивались сильнейшими приступами головной боли. И в конце концов муж позволил мне от них отказаться, как и от снадобья, которое делало меня вялой и сонной.
До отъезда оставались считанные дни, когда ко мне вернулись прежние бодрость и желание действовать. Собрав волю в кулак и преодолев терзавшие страхи, я все же решилась ступить за Вуаль и попытаться разыскать Элинор или хотя бы ее тень в Иллюзорном мире. Потому что именно перемещение туда казалось единственным объяснением таинственного исчезновения не только самой подруги, но и ее следов.
На сей раз шагнуть за пределы реальности оказалось, на первый взгляд, легче, чем прежде. Мамин медальон мгновенно очутился в руке. Слова рождались будто сами собой. Иллюзорный мир сразу принял в свои объятия. Но его воздух опьянил, вскружил голову настолько сильно, что едва устояла на ногах. Невольно поискала взглядом нелепую фигуру шута и расстроилась, не обнаружив ее. Признаться, ожидала вновь увидеть Маркуса на пригорке, услышать его голос, почувствовать исходящее от него теплое участие. Отчего-то рядом с шутом чувствовала себя уютно и надежно. К тому же, кто теперь укажет мне дорогу? Стало обидно, как в детстве, когда после гибели родителей не нашла ежедневную конфету в ящичке прикроватной тумбочки. Шмыгнула носом и сквозь стиснутые зубы (это, чтобы по-глупому не разреветься) прошипела:
- Разочаровал ты меня, Маркус.
- И в чем же? - отозвался знакомый голос.
Он стоял рядом. Несуразный, полупрозрачный, обеспокоенный. Пристально всматривался в мое лицо. Я облегченно вздохнула и немного расслабилась. Шут тоже успокоился, а, когда я объяснила, что ищу подругу, на его губах возникла кривоватая улыбка:
- Боюсь, моя прекрасная леди, что в этом ничем не смогу вам помочь.
Своим выспренным обращением он словно укорил меня за фривольное тыканье, хотя в моем сне тоже позволил себе подобное. Впрочем, возможно, он был зол за то, что в видении именно я слишком резко оборвала наш разговор. Стало неловко и досадно. Затопила горечь, неужели он отказывает в помощи из-за такой оплошности. К счастью, шут не дал мне ляпнуть вертевшуюся на языке колкость. Покачал головой в дурацком колпаке и грустно промолвил:
- Искать потерю в Иллюзии должно в одиночку, следуя внутреннему голосу, прислушиваясь к своему сердцу. К сожалению, это очень опасно. Особенно для вас, - Маркус замолчал, подбирая слова. - На вашей ауре следы сильного ментального удара извне. Недавно вас пытались утащить, кажется, в Наваждение. Я ведь не ошибаюсь, вы пережили нападение из-за Вуали?
Я растерянно кивнула. Вдаваться в подробности не хотелось. Конечно, шут располагал к себе. Но здесь, в Иллюзии, по словам моей мамы, нельзя было доверять никому. Поэтому я не раскрывала ни собственного имени и положения в обществе, ни того, кем была моя потерянная подруга.
- Хуже всего то, что главной угрозой в подобных странствиях являются не столько внешние враги (хотя, как понимаю, у вас они есть и достаточно могущественные), сколько внутренние страхи, как обоснованные пережитыми потрясениями, так и вымышленные. - Взгляд Маркуса был встревоженным и печальным. - Честно говоря, вам следовало бы отложить эти поиски до тех пор, пока вы полностью восстановитесь после нападения. Ибо сейчас вы слишком уязвимы.
Его слова были тем более убедительны, что я действительно ощущала собственную слабость, особенно в этом странном мире. Но точно так же не оставляло убеждение, что, если не удастся спасти Элинор в самое ближайшее время, подруга будет потеряна навеки. Поэтому я упрямо мотнула головой, отказываясь отступать, и Маркус, печально вздохнув, принял мое решение.
-Что ж, каждый вправе выбирать свой путь, каждый волен исполнять свой долг, - шут медленно цедил слова , перемежая их длинными паузами, словно пытаясь оттянуть неизбежный момент, когда я покину его и отправлюсь навстречу опасностям. - К сожалению, не в моих силах помочь вам...хотя... - он вдруг дернул один из бубенчиков на своем колпаке, оторвал призрачный колокольчик и протянул его мне. Крохотный клочок тумана в моей ладони внезапно обрел плотность и холод металла. - Наденьте его на цепочку, рядом с вашим медальоном, - продолжил Маркус. - В нем частица моей души. Души, которую я готов отдать за вас целиком и полностью.
Неожиданное признание заставило дыхание прерваться, а сердце едва не выпрыгнуть из груди. Я посмотрела в прозрачные глаза напротив и вдруг осознала, что тоже готова отдать душу за этого странного некрасивого почти совершенно незнакомого мне человека, чей статус в обществе был на самом нижайшем уровне. Горло сжал спазм. Ничего не ответила, но, думаю, мой взгляд сказал даже больше, чем следовало. Руки немного тряслись, когда нанизывала бубенчик на цепочку. А затем я поспешно повернулась к Маркусу спиной и зашагала прочь.
Тропинка сама собою возникла под ногами. Поначалу идти было легко, пожалуй, даже приятно. Солнце на лазоревом небе пригревало, но не жгло. До веселой и светлой березовой рощицы дошла без приключений. Потом миновала небольшой пруд, в котором плескались прекрасные незнакомые птицы. Прошла луг, расцвеченный маргаритками, ступила под полог леса. Птичий гомон внезапно смолк, навалилась угрюмая тишина. Такая же глухая и плотная, как и в раннем детстве, когда родители, поцеловав, закрывали дверь моей спаленки. Как и тогда, сразу стало одиноко и страшно. И тут я увидела под скрюченным деревом маленький башмачок. Тот самый башмачок, который однажды потеряла, забравшись на чердак в отчем доме. Тогда дверь, ведущая на лестницу, внезапно захлопнулась, отрезав от внешнего мира. Явственно услышала ее скрип за спиной и, трясясь от ужаса, заставила себя прошептать: 'Наваждение, сгинь!'.
Да, это именно Наваждение пыталось поймать в свои обманные сети. На самом деле скрипела старая сосна. Но не успела вздохнуть с облегчением, как послышались голоса. Разговаривали дворецкий и старая нянюшка:
- Ох, да как же сказать-то ей бедненькой, что отца с матерью уже нет, - сокрушалась старушка.
- Да, осиротела девочка, - горестно поддакивал обычно невозмутимый Уильям.
Все, пережитое в тот жуткий миг, обрушилось с новой силой. Упав на землю, зверьком забилась в прелую листву под деревьями и, задыхаясь, расширенными глазами уставилась на какую-то шевелящуюся тварь, что подползала ко мне. Судорожно прижала руки к груди. Пальцы коснулись крошечного колокольчика. Рассудок вернулся, хмарь рассеялась, развеялись призраки слуг, но большая серая крыса никуда не делась. Тварь прыгнула, метя когтистыми лапами мне в лицо. И, будто ударившись о незримую преграду, упала, задергалась, начала поспешно отползать, покуда не скрылась в подлеске. Но это оказаллось лишь краткой передышкой в череде обрушившихся мучительных пыток.
Теперь все мои прошлые страхи лютовали, набрасывались на каждом шагу. Порой это было всего лишь безобразное отражение моего лица в перегородившей тропу луже. Ах, как горько страдала я в отрочестве по поводу своей внешности! Сейчас же это показалось не более, чем подростковой глупостью. Зато вид любимого пса, бросившегося навстречу дядюшкиной двуколке, споткнувшегося и попавшего под колеса, вновь вызвал горькие слезы.
Обожгли унизительные воспоминания о том, как, тяжело приживаясь в доме опекунов, первое время, словно младенец, мочилась в постель.
Всплывали давным-давно забытые обиды, злые шепотки за спиной и почти не завуалированные ядовитые насмешки 'подружек', узнавших о помолвке с Глореном. Снова переживала мерзкое чувство, что дядя с тетей, выдавая меня замуж, на самом деле с радостью спихивают с рук, словно надоевшую вещь.
Оказалось, что в закоулках души хранилось слишком много скверны, от которой не сумела избавиться, с которой не смогла или не захотела расстаться, выбросив из памяти, словно ненужный сор. Подарок Маркуса помогал справляться с Наваждением, но, прежде всего, требовались мои собственные силы. А их становилось все меньше и меньше. Каждый вынырнувший из забытья страх, каждая вроде бы оставшаяся в прошлом, но снова воскресшая больная фантазия ослабляла, выпивала энергию жизни. Я все медленней брела по извилистой тропке. И в какой-то миг ноги мои подкосились. Упала и осознала, что больше не смогу сделать ни шагу.
Именно тогда прозвучал стон, а затем отчаянный резко оборвавшийся крик.
Не могу сказать, узнала ли я этот голос, почувствовала ли сердцем ту, что искала, но меня подбросило словно пружиной. Откуда только взялись силы! Еще секунду тому назад изнемогающая от усталости, стрелой неслась на помощь жертве. И успела! Успела выбежать на поляну, где темное облако растекалось в попытке окутать бессознательной тело Элинор.
Вероятно, со стороны я выглядела нелепо, когда голыми руками рвала на куски уже почти завершенный кокон из склизкой невесомой субстанции. Эта мерзость легче пуха, тем не мене, казалось живой и оказывала отчаянное сопротивление. Субстанция изгибалась, растягивалась, норовила залепить мне глаза, нос и рот, лишая зрения и дыхания. Но во мне кипела такая бешенная злость на порождения мрака, такое безумное желание спасти подругу, что силы мои умножились стократ и я ни на мгновение не усомнилась в том, что справлюсь с монстром. И лишь, когда моя воля растопила последний липкий клочок, ощутила себя выпитой до дна.
Элинор так и не пришла в себя. Лежала бледная, едва дышащая с выпирающим животом. Она была явно на грани смерти. А я смотрела на нее и не чувствовала ничего, кроме усталой беспомощности. Куда девались бурные эмоции, помогавшие справляться со страхами и темной сущностью...
- Именно так и завершаются героические порывы, - насмешливо произнес кто-то за моей спиной. - Как легко оказалось поймать тебя, пташечка, на столь простую наживку привязанности к подружке.
Элегантный мужчина смотрел на меня высокомерно и снисходительно. В карих глазах не было тепла, лишь презрение и... брезгливое отвращение, словно я была ядовитой жабой или опасной вонючей крысой, которых следовало истреблять без всякого сожаления. Однако он не спешил, с наслаждением удерживая ниточки наших с Элинор жизней в холеных унизанных перстнями пальцев. Но вот они шевельнулись, начиная выплетать заклятие. А я не могла даже двинуться, но все же мысленно потянулась за крохотками силы, которые еще ощущала в колокольчике шута и мамином медальоне. Все случилось почти так же, как тогда, когда интуитивно создавала пространственный карман. Только теперь в нем оказались я и моя неподвижная подруга.
Ощущала себя трясущимся желе, дрожащим от бессилия комком перепуганной ни на что не пригодной плоти. Однако разум твердил, что необходимо срочно искать выход из, казалось, безвыходного положения. Сколько мы могли продержаться здесь в маленькой пространственной каморке без воды и еды? И даже, если бы мне удалось каким-то еще неведомым образом обнаружить здесь некий гипотетический источник энергии жизни, это дало бы лишь краткую отсрочку. Элинор в скором времени предстояло родить ребенка. А физиологические процессы, как известно, не прекращаются даже в бессознательном состоянии. Хотя...
Хотя мне вспомнился случай летаргического сна, о котором болтали пансионерки в годы отрочества. В одной из попавшихся в родительской библиотеке книг о магии также встречалось упоминание 'стазиса' - состояния вне жизни-вне смерти, когда существование будто замирает на какой-то период. Да, у меня сейчас не было ни сил, ни знаний для того, чтобы справиться с подобной процедурой. Но ведь я находилась за Вуалью, в мире, где существовали не только Иллюзия и Наваждение, но и Фантазия.
Конечно, мама предупреждала об опасности заблудиться на тропинках вымысла, что могут завести в таких дальние дали, из которых нет возврата. Поэтому я не решилась бы выбираться подобной дорогой вместе с беременной Элинор даже, если бы она была в сознании. Ведь ее мозг находился во власти Наваждения, а в сочетании с Фантазией это - более, чем гремучая смесь. Ее следовало переместить во вневременье и пока что оставить здесь. А мне нужно было выбираться из этой ловушки, чтобы попросить о помощи Маркуса, Эндриана, Роберта, неведомо кого...
Следовало, по крайней мере, попытаться спастись от охотившегося за мной колдуна. Ничего иного все равно не оставалось. И предстояло решить сразу несколько задач. Сильнейшим усилием воли заставила себя сконцентрироваться на том, чего хотелось бы добиться и позволила безумно глупым нереальным, несбыточным мечтам овладеть всем моим существом. Первым делом начала фантазировать о своей подруге.
В тот момент, когда едва слышное дыхание Элинор прервалось, меня охватила паника. Неужели она умерла? Я подползла к неестественно замершей фигурке, ощутила тонкий, но прочный энергетический кокон, окутавший неподвижное тело и отгородивший его от внешнего мира. Мамин медальон помог мне яснее увидеть ауру подруги. Изорванная, клочковатая она все же светилась жизнью. Искорка ребенка тоже излучала слабое сияние.
Теперь мне нужно было попасть домой. До сих пор за Вуаль получалось выйти только к холму, где впервые встретила Маркуса. В реальность возвращалась тоже оттуда. Но неужели переход привязан лишь к одной точке Иллюзорного мира? Нет, скорее всего это игра подсознания, жаждавшего иметь точный ориентир. А ведь в Иллюзии все зыбко, все непрочно, и все во многом зависит от воображения.
- Фантазия, помоги! Отдаю себя в твою власть! - слова сорвались сами собою, и все вокруг завертелось, рассыпаясь множеством красок и форм. Десятки, если не сотни, дорог и тропинок, ручейков и горных речушек, плывущих по воздуху кораблей и разномастных животных, услужливо подставляющих спины, дабы унести меня вдаль.
Однако я знала, что придуманное не всегда полностью подчиняется своему создателю, оно капризно и своенравно. А потому, хотя времени не хватало, не следовало торопиться с выбором. 'В Фантазии спеши медленно,' - когда-то твердила мне мама.
Весь этот разношерстный калейдоскоп мнимых возможностей по сути дела лишь усложнял обратную дорогу. Гораздо разумнее представлялось вообразить себе зеркало, шагнув в которое я сразу же попала бы в столичный особняк Глоренов. И тут же возникла тяжелая рама в резных завитушечках. В серебристом стекле отразилась вначале я, а затем изображение изменилось. Теперь это была моя гардеробная, заставленная баулами, саквояжами и картонками с упакованной одеждой. Но я не решалась сделать нужный шаг. Еще раз оглянулась на Элинор. Сердце кольнуло. Может быть, все же забрать ее с собой? Однако внутренний голос твердил: сначала нужно выяснить, кто в реальности друг, а кто враг. Без этого обе мы представляем собою слишком легкие мишени. И, если я пока еще контролирую себя, то подруга, к сожалению, оказалась подвластна ментальному воздействию.
Тяжело вздохнув, преодолела легкое сопротивление зеркальной поверхности и переступила раму. За спиной раздался хрустальный звон. Обернувшись, я больше не увидела зеркала. Невольно охватил страх. Удастся ли вернуться? Смогу ли вернуть в настоящее свою наивную искреннюю Эли?
Но долго размышлять об этом не получилось. В гардеробную влетела растрепанная раскрасневшаяся Кэт:
- Госпожа, куда вы пропали? Мы вас обыскались!..
Я не снизошла к объяснениям ни с нею, ни с остальными домочадцами. Просто прерывала их вопросы и причитания, требуя сосредоточиться на завершении сборов, а не на придуманной ерунде. Клэр попробовала было возмутиться, но тетушка Сюзи поддержала меня, заметив, что в бестолковой суете трудно обнаружить даже то или ту, что находится перед глазами.
Муж появился только в день отъезда. Издерганный, с осунувшимся лицом. Обвел нас всех хмурым взглядом, мазнул холодным поцелуем щечку сестры и, не обращая на меня внимания, обратился к тетушке с просьбой присмотреть за нами. Я так и не поняла, отчего он зол на меня. Выяснять не хотелось. Просто уже устала от перепадов его настроения. Мы никогда не были особенно близки, но относились друг к другу вполне ровно и дружелюбно. А теперь казалось, что я уже самим своим существованием чем-то досаждаю ему. Впрочем, по отношению к нему тоже все последнее время испытывала невнятное раздражение. Эндриан был чужим, совершенно посторонним человеком в моей жизни. Прежде это не мешало. Но ныне, испытав даже навеянные влюбленность и увлечение, ощутив теплоту дружеского участия Маркуса, поняла, насколько ошибочным и несчастливым оказалось навязанное замужество.