Ошейник
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Люди делятся на два типа: Верхние и нижние. Господа и рабы. И всем хорошо, но набирает силу движение извращенцев-"ровняшек", агитирующих за равные права.
|
Нина Цюрупа
Ошейник
- Уберите свою низку, молодой господин! - вызверилась бабка в лиловом капоре. - Может, она у вас бешеная! А вы ее без намордника выводите!
- Во-первых, не "низку", а сабу. Во-вторых, все прививки сделаны.
Солнце еще не встало, но небо уже налилось синевой, а месяц побледнел. Бабка вывела своего шпица в сквер, которым как раз шли к автостоянке Лев Ильич и Олюшка. Шпиц надрывался, исходил хрипом, скакал вокруг них, пытался прикусить за ноги. Олюшка отмахнулась - за это и получила ушат дерьма.
- Собаку свою уберите, - посоветовал Лев Ильич, взяв Олюшку за руку. - Пока я ее не прибил.
Бабка со стуком захлопнула рот.
Мело поземкой, топорщилась замерзшая трава, Олюшка зарылась поглубже в меховой воротник и прижалась ко Льву Ильичу.
- В мое время, - бросила им вслед бабка, подхватив шпица на руки, - старшим не хамили! И низок на поводке водили, если бешеные!
- Не обращай внимания, - шепнул Лев Ильич, - у нее нарушения на фоне одиночества.
- Я и не обращаю. Хотя, может, она такая и была.
- У нее Хозяин умер два года назад. Осталась одна - и съехала.
- Тебе ее жалко, Лев Ильич?
- Ни капли.
Сторож высунулся из будки, узнал их, кивнул приветливо. Машину на ночь присыпало снегом, Лев Ильич поставил ее прогреваться, достал щетку и принялся чистить. Олюшка забралась в салон, вытащила из бардачка флешку с музыкой, вставила в разъем магнитолы.
- Кстати, про жалость и отклонения. - Лев Ильич, подобрав полы пальто, сел на водительское место и захлопнул дверь. - Много у тебя сегодня на приеме?
- Вот на утро совсем - Макарова Вика, потом на обед - Савченко.
- Опять? - Лев Ильич мягко вырулил с парковочного места. - Сам пришел?
- Нет, снова жена привела. Ее не поймешь: хочет, чтобы работал, чтобы "мужчиной был", а сама же его ломает.
- Пролетариат, - выругался Лев Ильич. - Хотя, Олюшка, ты к ней несправедлива. Этого Савченко даже ты задоминируешь. Он же - тряпка. Лишайник. А при жене худо-бедно хоть живет, небо коптит.
На выезде на кольцевую подсвеченный и очень яркий рекламный щит приглашал на "Парад ЗСРБ": держались за руки длинноволосые андрогины, украшенные цветами, а над их головами нарочито строгие буквы складывались в лозунг: "Свобода! Равенство! Братство! Шествие за права ЗСРБ 21 декабря"
- Ровняшки, - заметила Олюшка. - Надо же, и не стесняются же.
Лев Ильич едва заметно пожал плечами, не отвлекаясь от дороги. Олюшка прибавила громкость - играла одна из самых любимых ее песен - и постукивала пальцами по колену, стараясь попадать в ритм.
До "Нижнего космоса" ехали полчаса, не дольше.
Лев Ильич припарковался у подъезда. Вышли в мороз и ветер. В двухэтажном доме центра кое-где горел свет, дверь была открыта, и курила на крыльце, кутаясь в пуховый платок, дежурная санитарка, Галя. На ногах у Гали были толстые гамаши серой шерсти и войлочные тапки. Из-под платка виднелся синий форменный халат.
- Здравствуйте! - крикнула Галя и отбросила сигарету. - Лев Ильич, какими судьбами?
- Доброе утро, Галя. Вот, буду консультировать сегодня.
- Савченко?
- Дался вам всем Савченко! Этот ошейник не снимет. Я Оле уже объяснял: жена ему необходима. Макарова просила о юридической консультации.
- Ой, Лев Ильич, бросьте! Макарова эта никогда не разведется, она и не собирается. Она только...
- Галя, не стыдно о пациентах сплетничать? - Олюшка поднялась по крыльцу, чмокнула Галю в красную холодную щеку и поспешила внутрь, в тепло.
- Лев Ильич все понимает, - добавила она, не оборачиваясь.
Холл "Нижнего космоса", освещенный только торшером у стойки регистрации, оформляли прежде всего как уютное и безопасное место: акварели на стенах, пастельные тона, толстый бежевый ковер, уютные диваны, аквариум в полстены. Олюшка сняла пальто, пристроила на вешалку в углу, размотала шарф.
- Кофе будете? - спросила Галина. - На кухне пока никого, но я чайник недавно вскипятила.
- Будем, - решил Лев Ильич. - Работайте, девочки. Оля, занесешь мне кофе в кабинет?
На ковре остались следы от его ботинок.
- Суров, - заметила Галя и осторожно опустилась в кресло. - Оль, я - жертва доминантного насилия.
- С чего это?
- Да, блин, выпорол - сидеть не могу...
- За дело или удовольствия для?
- Ты же меня знаешь... За дело. За курение опять попало. А я не могу, понимаешь? Ладно бы запретил - я бы тут же и бросила, а то не запрещает же. Вот и дымлю. Дымлю - и считаю. Вчера полпачки. Сегодня сидеть не могу.
- Ну не сиди. Или бутылочку найти. Это - не насилие...
- Ты чего такая серьезная?
Галя подалась вперед, положив на стойку пухлые руки, и улыбнулась. Сверкнула золотая "фикса" - Галя утверждала, что это придает ей шик, и потому не делала нормальную керамику. Однако весь персонал "Нижнего космоса" знал: золотой зуб Галя носит в память о первом Хозяине, психе, каких мало, избившем ее семь лет назад до потери сознания и реанимации. Тогда Галя оказалась в "Нижнем космосе" - сначала в качестве пациентки, а затем - в качестве служащей. Здесь же, в приюте, она нашла нынешнего мужа - коллегу Льва Ильича.
- Сама не знаю, - Оля придвинула к себе регистрационный журнал и листала его, - утром бабка сумасшедшая обхамила. Потом еще "ровняшек" плакат видела. И как-то мне все это вместе... Вот они, Галь, за равные права борются.
- Извращенцы, - с готовностью кивнула Галя.
- Ну да... Наверное. Они за права борются, а меня бабка обхамила.
- А за тебя Верх борется.
- Ага... Пойду я к себе в кабинет. Ты Макарову сначала ко мне направь, а потом уже ко Льву Ильичу, хорошо?
Галя вздохнула и кивнула.
- Счастливая ты, Олюшка. И дело у тебя свое, и муж - лучше некуда. Знаешь, что я тебе скажу? Я намного тебя старше, ты уж послушай. Детишек вам надо. Тебе и Льву Ильичу. Он - мужчина уже в возрасте... А тебе в самый раз.
- Да у меня полон приют детишек, - с кривой улыбкой отшутилась Олюшка. - Что Савченко, что Макарова, что Данишкина с ее двойней... За всеми и не уследишь.
Она развернулась, чтобы идти, но спохватилась:
- Кофе! Кофе-то Шорохову!
***
- Можно?
Нет, это была не Вика Макарова, приглашенная на девять утра. В дверной проем протиснулась Елена Геннадьевна Савченко, верхняя и законная хозяйка пресловутого Савченко.
- Входите, Елена Геннадьевна. Анатолий где?
- В холле сидит, упырь.
Елена Геннадьевна прошествовала к кушетке и рухнула на нее, ломая руки. Крупная, с обвисшими щеками и ярко-рыжей химической завивкой, в кольцах и ожерелье, она страдала с излишней театральностью. Елена Геннадьевна держала бельевой магазинчик, была занята круглосуточно, и с двумя ее детишками сидел муж.
- Оля, помогите мне! Мне нужна психологическая помощь!
- Но у нас центр помощи сабам...
- Да я с ним скоро свитчину! Я с ним скоро низкой... Прости, Оля, сабой, стану! Я с ним скоро в дурку загремлю! Ничего не хочет, скотина! Ни-че-го. Сидит сиднем, работать не идет, дети об него ноги вытирают. А тут еще сын. Дочка-то в меня, домина. А сын? Низок. Как папаня, никчемный. Его же никто не возьмет, кому такое несчастье кроме меня нужно?!
Олюшка потерла переносицу.
Елена Геннадьевна откинулась на подушки, устремила в потолок измученный взгляд. Она тараторила без роздыху, бросая на Олю короткие взгляды.
- Нет, Оля, ты не понимаешь! Я же за него, дурака, отвечаю! Я же за всех за них отвечаю! Одна! Надорвусь же!
- Но Анатолий - саб, и естественно, что он не несет ответственности даже за себя, тем более он не может отвечать за вас, Елена Геннадьевна.
Елена Геннадьевна издала протяжный стон, подалась вперед и вцепилась в свои волосы.
- Оооо! Но вот ты, Оля, помогаешь же Верху. Делом занята! А этот?! Ирод! Кровопийца! Бездельник!!!
Скрипнула дверь, и "кровопийца" сунулся в кабинет. Оле он только кивнул, подмигнув, сразу сосредоточился на супруге. На тощей, грязноватой шее с плохо выбритым кадыком, болтался "тактический" ошейник - брезентовый, цвета хаки.
- Еленочка? Заечка, что ты плачешь, кто обидел мою хозяюшку?!
- Вон! Во-он отсюда!
Елена Геннадьевна вскочила и кинулась на саба с кулаками. Оля отвернулась.
- Вон отсюда! Дай с доктором хоть!
- Еленочка, а ты бы мне двадцатку дала, я бы пока за пивком... Похмелиться бы...
- Пивко?! Ах, пива тебе?! Я тебе сейчас покажу пивко!
Она ухватила саба за шкварник, выволокла в коридор. Олюшка вздохнула, потянулась к телефону и вызвала охрану. Семейные разборки - дело верха и саба, но крики Елены Геннадьевны могли травмировать пациентов "Нижнего космоса". Следовало со спокойной настойчивостью препроводить пару на улицу.
Галя принесла Оле кофе и личное дело Макаровой. К первой странице была пришпилена записка от Льва Ильича: "Олюшка! Она к нам не за помощью ходит, а мозги поклевать! Разрешаю послать нафиг!"
Олюшка улыбнулась, аккуратно закрыла папку и отодвинула ее на край стола.
Макарова пришла через пятнадцать минут, опоздав на полчаса.
- Оля, доброе утро, извини, пробки.
Вика, по обыкновению, смотрела снизу вверх, и вид имела замученный. Она не стала присаживаться, засеменила по кабинету, теребя кончик длинного шарфа. У Вики была одна серьезная проблема: отталкивающая внешность. Если в Елене Геннадьевне осталось еще что-то от стройной симпатичной девушки, но длинноносая, с фигурой гусеницы, Вика никогда привлекательной не была, а с возрастом и вовсе подурнела.
Подведенные синим глаза, аквамариновая тушь, осыпающаяся на мешки под глазами, ярко-розовая помада на тонких губах, безжизненные абсолютно прямые волосы - сизоватый блонд.
Оля крутила в пальцах карандаш. Вика семенила взад-вперед, вздыхая.
- Он - извращенец, извращенец! Все кончено! Ты не представляешь, что он со мной творит! Один раз по попе шлепнул - и в постель. Три минуты фрикций - и спать. А это первый секс за два месяца. А уж сессия...
- Вика, ты хочешь ошейник снять?
- Нет! Нет, нет, ты что! Я хочу знать, что мне делать. Я хочу экшна. Хочу секса.
Оля мотнула головой. Набрала в грудь побольше воздуха.
- Послушай, Вика. Ты не думала, что дело в тебе?
- Как это может быть, что ты такое говоришь, Оля? Он же - извращенец, он не учитывает мои потребности, это же - жестокое обращение с сабой. Оля, если бы ты знала, как это тяжело!
Карандаш сломался с треском. Вика ойкнула и замолчала, уставившись на Олю. Оля поднялась, оперлась руками о стол. Глаз у нее слегка дергался.
- Значит, так. - Очень тихо начала психотерапевт. - Ты, Вика, ходишь ко мне месяц. Ты ходила на консультацию ко Льву Ильичу. Ты что-нибудь делала из того, что рекомендовали? Ты на фитнес записалась? Ты собой занялась?
Вика открыла рот, Оля яростно замотала головой.
- Молчи! Можешь не говорить! Твой верх просто не может тебя бросить. Он за тебя отвечает. Но это не значит, что он хочет тебя трахать. Или экшны проводить. У него, может, не стоит уже на тебя. У него, может, в твоей заднице ротанг вязнет!
Она разревелась: губы расползлись оладьями, слезы покатились по выпуклым щекам, оставляя синие от туши дорожки.
Оля перевела дыхание. С силой ткнула кнопку громкой связи. Раздались гудки.
- Мы, Вика, отказываемся с тобой работать. Это - решение Шорохова. А как Лев Ильич сказал, так и будет. Если надумаешь прийти за помощью, а не повампирить эмоционально - приходи. Но пока десять кило не скинешь, мы с тобой разговаривать не будем.
- Слушаю, - сказала по громкой связи Галина.
- Галя, тут Макарова хочет уйти. Проводи ее, пожалуйста.
- Сейчас, Оля. И тут посетительница.
- Пусть подождет, у меня перерыв.
- Оль, ты лучше сама посмотри.
Оля подошла к взахлеб рыдающей Макаровой, взяла ее под локоть и вывела из кабинета.
Гали за стойкой в холле не оказалось: она сидела на диване рядом с худенькой незнакомой девочкой. Посетительница смотрела прямо перед собой и покачивалась. Губы у нее растрескались в кровь, а под глазом наливался фиолетовым "бланш". Галя поглаживала девочку по плечу.
- Что случилось? - Оля присела перед диваном на корточки, заглянула в лицо посетительнице. - Что с вами?
Худую шейку охватывал дорогой ошейник - черная замша, узор из стразов. Одета посетительница была в толстый свитер домашней вязки, джинсы и пляжные тапочки-вьетнамки.
- Он меня убьет. Не говорите ему, что я здесь. Он меня убьет.
- Зови Шорохова! - приказала Оля Галине. - Тебя никто не тронет, милая. Ты в безопасности. В "Нижнем космосе" тебе обязательно помогут.
***
Содранная кожа на запястьях - то ли потертости от слишком жесткой веревки, то ли следы от кандалов; синяк под глазом; черно-фиолетовая гематома на правом боку - врач сказал, что у пациентки сломано ребро; истощение. Новая клиентка "Нижнего космоса" на все вопросы только мотала головой и повторяла: он меня убьет, не говорите ему, он меня убьет.
Шорохов хмурился, порывался обратиться в полицию, пытался разговаривать, но саба замыкалась, от верха отшатывалась, и Шорохов ушел к себе, оставив Олюшку наедине с новенькой.
В палате, обставленной под крохотную квартирку, пахло дезинфекцией и йодом.
- Мне нужно хотя бы знать твое имя, - сказала Оля и открыла папку с личным делом - пока практически пустую, не считая медицинского заключения. - Не волнуйся, без твоего согласия мы никому и ничего не скажем. Но мне нужно хотя бы твое имя. Ты сейчас взволнована, тебе нужна помощь, и я готова тебе помочь. Но если ты не расскажешь, не доверишься, я не буду знать, как это сделать. Ты же уже решилась, пришла в "Нижний космос", теперь ты в безопасности.
Девушку колотило ознобом, аж зубы клацали. На журнальном столике стыл чай, но пациентка не могла даже взять чашку... Гербера в похожей на колбу вазе, тюлевые занавески, полка с книгами и дисками, музыкальный центр, маленький телевизор, вместо больничной койки - раскладной диван. Ковер. Два кресла. В углу, у окна - компьютерный стол, правда, без компьютера. Есть санузел.
Полное уединение, почувствуйте себя как дома - "Нижний космос", здесь вам помогут.
- Я... М-меня з-зовут Аня.
Оля подвинула к ней чашку с чаем и вазочку с печеньем.
- М-мне дев-вятнадцать.
Аня согнулась, скорчилась, сунула руку в рот, вгрызлась в ногти. Через несколько секунд попыталась сесть прямо, убрала пальцы от лица. Она не смотрела на Олю, ковыряла заусеницы и молчала.
- Давно ты с ним? - спросила Оля.
Аня кивнула.
- Год? Два?
- Три. С шестнадцати. Я... Мне надо рассказать. Не могу.
- Не спеши. Говори, когда будешь готова. - Оля потянулась через стол и коснулась тонкой израненной руки. - Попробуй попить чаю. Пожевать. Это успокаивает. Как давно ты не ела?
- Я ела... Просто... ну, мало. Нервы.
Оля записала в карту: "Систематическое недоедание". Аня глубоко вдохнула, запрокинула голову и начала говорить, глядя в потолок, едва слышно, без интонаций, ровным, немного хриплым голосом:
- Он намного старше. У него деньги. Связи. Я его имя не могу сказать. Когда школу закончила - пошла к нему под ошейник. Почти даже не встречались. Он сразу как-то... Он умеет быть убедительным. Он меня просто загипнотизировал. Подчинил полностью.
Оля завистливо вздохнула, поерзала.
- Под себя... Родителей нет, я одна. Поступила в институт. А потом он начал. Все табу... Все запреты... Если я боялась - он делал. Если я не могла - он делал. Если я умоляла - он не слушал. Он решил, я плохая. И стал воспитывать. Это через год. Мне семнадцать было. Запер дома. Я сначала раскаивалась.
Она резко выдохнула, взяла чашку и залпом выпила чай.
- Сначала раскаивалась. А потом поняла: я неправильно выбрала. Не его. Я неправильно выбрала себя. Я не могу настолько подчиняться. Мои желания и мои возможности имеют значения. Меня нельзя ломать, я человек.
Оля вздрогнула, отвела взгляд. Сцепила руки на колене.
- И он начал меня... Он меня начал пичкать лекарствами. Чтобы - покорная. На цепь, на хлеб и воду. И бить, бить, бить. Не пороть. Бить. Он меня мучил постоянно. Чтобы я прогнулась. Два года. Я пыталась. Но я - не саба.
- Ты ему говорила?
- Ты меня осуждаешь?
Оля встала, прошлась по комнате, остановилась у окна - спиной к Ане. Обняла себя за плечи.
- Нет. Я не представляю, как жить не на своем месте. Я не представляю... Ты ЗСРБ?
- Я просто человек. Что такое "зэсээрбэ"?
- За свободу, равенство, братство. Такое... движение. Объединение. Их еще "ровняшками" называют.
- Не слышала... У меня не было интернета. Я не общалась с людьми. Кроме него.
- Почему ты не сняла ошейник?
Оля обернулась. Аня коснулась ошейника.
- Я... не могу. Я очень зависимая. И очень боюсь. Он меня найдет и убьет. Если сниму... нет, он мне не даст.
Оля пожевала губу, пристально посмотрела на Аню. Посетительница поднялась, приблизилась к ней, заглянула в лицо, тронула за плечо:
- Пожалуйста. Ты же не осуждаешь меня?
- Нет, что ты! - Аня будто очнулась, обняла девушку, прижала к себе. - Что ты! Просто такая жуткая история. Мы тебе поможем. Мы - твои друзья. Теперь ты в безопасности, Аня, честное слово, в безопасности.
Аня плакала у нее на плече.
***
- Лев Ильич?
Шорохов отвлекся от компьютера, обернулся к сабе. Олюшка сидела на краю разобранной постели, расчесывала длинные волосы и улыбалась. На ней были коротенькая ночнушка и ошейник.
- Сегодня вечером шла из магазина. А там ровняшки устроили агитацию. Диски раздавали: мы научим вас получать удовольствие без боли.
- И? Продолжай, продолжай, я тебя внимательно слушаю. - Лев Ильич встал из-за компьютера, подошел к Олюшке и навис над ней, сунув руки в карманы домашних брюк.
Олюшка потупилась.
- И я взяла диск. Может, посмотрим?
- Порнушку? Ровняшек?
- Ну... Ну да... Интересно же.
- Хорошо. Где диск?
- У меня в сумочке.
Лев Ильич вышел в коридор и вернулся уже с диском - держал двумя пальцами, улыбался иронично.
- Надеюсь, вирусов не наловим. Ну, извращенка моя, давай смотреть.
Олюшка соскользнула с кровати и устроилась у ног хозяина перед телевизором. На экране показалась молодая дама без ошейника на фоне все того же плаката.
- Мы привыкли жить в мире, лишенном равноправия. Мы привыкли делегировать права на себя... Сперва за "низку" или "низка" отвечают родители, потом - хозяин. Всех устраивает такое положение дел. Спросите себя, хотелось ли вам бороться за свои права? Если вы верх, вы - рассмеетесь. Низ, или, как принято писать в документах, саб, пожмет плечами: а зачем? Какие права кроме неотчуждаемых конституционных права на жизнь и права снять ошейник могут быть у саба? Мы грабим сами себя. Подчинение, унижение, боль - основа нашей жизни...
- Перемотаю, - поморщился Лев Ильич. - Если это и про секс, то исключительно в мозг.
Губы диктора зашевелились беззвучно. Прошла нарезка из знакомых Олюшке и Льву Ильичу по работе кадров - изувеченные тела, как сабов, замученных неадекватными садистами, так и верхов, нарвавшихся на бессмысленный и жестокий бунт... Снова появилась диктор, на этот раз она была не одна, а с юношей (тоже - без ошейника), и обстановку студии сменил интерьер вполне цивильной, хоть и несколько глянцевой, спальни.
- Ого! - оживился Лев Ильич. - Сейчас нам покажут и расскажут!
Он включил воспроизведение.
Играла легкая музыка, девушка и юноша, улыбаясь, раздевали друг друга. Оля отвела взгляд.
- Ты смотри, смотри, стеснительная моя! - смеясь, приказал Лев Ильич. - Ты смотри, что они делают!
На экране двое легли в постель и обменивались влажными нежными поцелуями.
- Хочешь так же, Олюшка?
- Но, Хозяин, это же... Лев Ильич, но я так не пробовала... Я не знаю...
- И не любопытно? Равноправие, уважение, как они его видят. И никакой боли.
- Если ты приказываешь...
- Нет, я предлагаю. Решай сама, любимая.
Олюшка поднялась, глянула на телевизор (юноша медленно и ласково любил девушку в миссионерской позе).
- Хорошо, Лев Ильич. Давай попробуем. Интересно.
- Ошейник только сними. Ну ты чего? Расстроилась? Это же на время. Игра. Разнообразие в личной жизни.
Оля всхлипнула, завела руки за затылок и расстегнула ошейник.
Она слегка дрожала.
Лев Ильич шагнул к жене, на секунду замер в нерешительности, потом положил руки на плечи и поцеловал. Олюшка ответила на поцелуй. Ошейник упал на пол.
Они оторвались друг от друга и смущенно рассмеялись.
- Если будет перебор, скажи, - предупредил Лев Ильич. - Или если что пойдет не так.
Он поднял Олюшку на руки, отнес к кровати, положил. Стянул футболку. Олюшка смотрела на него, глаза ее поблескивали. Лев Ильич, нервно улыбаясь, забрался в постель. Погладил Олины бедра, коснулся груди. Оля сняла ночнушку.
Лев Ильич целовал ее: веки, нос, щеки, шею, губы скользнули ниже: ключицы, грудь, впалый гладкий живот, бедра (следы от "кошки" еще не поджили), колени, пальцы ног. Оля застонала. Лев Ильич развел ее ноги в стороны, Оля попыталась закрыться, слезы выступили на глазах:
- Нет, не надо, это перебор уже...
- Тогда... - Он покосился на экран. - Смотри. Ты посмотри, давай так, а?
Пара ровняшек лежала "валетом".
- Ой. - Оля села. - А как это они? А зачем?
- Потому что равенство.
- А... А, ну да. Лев Ильич, может ну его, эти извращения?
- Нет уж. Начали - надо закончить. - Твердо произнес он. - Что-то я только не пойму, как они так приладились?..
***
Олюшка взбежала по ступенькам, запыхавшись, влетела в холл "Нижнего космоса".
- Опаздываешь, - заметила санитарка Галя, - тебя Савченко ждет.
- Опять?!
Она расстегнула пальто, размотала шарф. Взгляд дежурной задержался на Оле. Галя шумно сглотнула, зажмурилась, мотнула головой.
- Галь, ты чего? Из-за Савченко? Да ладно, приму... А как там Аня? Которая вчера поступила?
- Оль... Я понимаю... Забыться в работе. Но ты бы хоть намекнула. У вас же еще вчера все внешне хорошо было.
Санитарка вышла из-за конторки, прислонилась к ней, скрестив руки на груди. Цветастый теплый платок поверх вечного халата, гамаши и тапочки, короткие темные с проседью волосы. Уголки губ скорбно опущены.
- Я думала, мы подруги, Олюшка. Конечно, разница в возрасте... Но почему ты не намекнула? Не хочешь об этом разговаривать?
- Галь, ты о чем?!
Дежурная покачала головой.
- Я понимаю, тебя травмирует. Сапожник без сапог... врач с редким заболеванием...
Оля кинулась к ней, схватила за плечи, встряхнула. Губы у нее дрожали.
- Галя, Галя, о чем ты, что случилось?!
Галя сгребла ее в охапку, прижала к груди, покачала из стороны в сторону:
- Ты поплачь, если хочешь. Ты пойми, нельзя в себе держать. Из-за чего, Оля, чем ты Шорохову не угодила? Из-за чего он с тебя ошейник снял?
Олюшка вывернулась из объятий санитарки, ощупала шею.
- Черт. Забыла надеть. Галь, Шорохов с меня ошейник не снимал, я просто вчера сняла, а утром забыла надеть.
На лице санитарки появилась робкая, недоверчивая улыбка.
- Ну правда же, Галя! Правда!
- Ты хоть шарф тогда обратно намотай, а то люди же подумают, слухи пойдут... И тебе неприятно, и Лев Ильич разозлится.
- Не буду я шарф наматывать, - возмутилась Оля, - что я за психолог такой буду - в шарфе? Ничего, Галь, никто и не заметит. А если заметят - спросят, я объясню.
- Ты, конечно, Олюшка, смотри сама. Но могла бы и послушать, я все-таки старше, опытнее.
Оля дернула плечом, чмокнула дежурную в щеку, забрала со стойки личные дела и отправилась на утренний обход.
Центр "Нижний космос" занимал три этажа: на первом - холл, столовая, кухня; на втором - кабинеты Олюшки и Шорохова, медсестры, массажная комната и маленький спортзал - несколько тренажеров, беговая дорожка; на третьем - жилые помещения.
Олюшка заглянула на кухню, открыла свой кабинет, сгрузила на стол папки с личными делами, и поднялась на третий этаж. В общей гостиной, перед телевизором, маялся Савченко: переключал каналы, вздыхал, ерзал. Услышав Олины шаги, он вскочил, задергал кадыком.
- Оля, я вот к тебе...
- Давай попозже чуть-чуть, я с обходом закончу.
- Я в смысле, я хочу... У тебя десятки не будет?
- Не будет, Анатолий. А будете себя так вести, я вас в наркологичку сдам. Елене Геннадьевне позвоню. Уяснили?
- Нечуткая ты, Оленька... Ой. Извини. Я не знал.
- О чем ты не знал? О том, что у нас центр помощи пострадавшим от произвола Верхов, а не кредитный союз?
- О том, что ты... Что ошейник...
- Забыла. Надеть. Утром. - Отчеканила Оля. - Извини, у меня обход. Через полчаса я готова принять тебя в своем кабинете.
Развернулась на каблуках и пошла по коридору к жилым комнатам. Сейчас заняты были только две: в одной - новенькая, Аня, в другой - Данишкина с новорожденными сыновьями. Данишкина, тихая, мышеобразная, почти не выходила и ни с кем не общалась. Когда Галя помогала с малышами, молодая мама спускалась что-нибудь перекусить. Шорохов собирался нанять ей няню, но Данишкина противилась: "не нужно, я сама, не хочу обременять, счастлива материнством".
Ее Верх о близнецах, похоже, и слышать не хотел.
Лев Ильич представлял в суде интересы Данишкиной и детей, но брать с непутевого мужа было нечего - пил он, и пил крепко. А когда напьется, избивал сабу. И во время беременности тоже - чудо, что Данишкина выносила мальчишек.
Оля глубоко вдохнула и постучалась к ней.
- Войдите! - раздался слабый голос.
Тут же заплакал один мальчик, а через секунду присоединился второй.
В комнате пахло присыпкой и детским кремом, на пеленальном столике была навалена куча детской одежды, а в двух кроватках надрывались совершенно одинаковые младенцы. Данишкина метнулась к сыновьям:
- Чшшш! Чшшш! - она обеими руками покачивала кроватки. - Тихо-тихо-тихо!
- Давайте, помогу, - Оля взяла одного младенца, Данишкина - другого. - Как у вас дела? Почему гулять не ходите?
- Холодно, Оля... Чшшш! Тихо, маленький! Доктор говорит, это нормально, что они такие беспокойные. А я думаю - это из-за того, что я нервничала. И стул у них, знаете, такой зернистый, боюсь, дисбактериоз...
Оля поморщилась. Она мерно покачивала вопящего младенца, мальчик выгибался, сучил ножками. Данишкина смотрела на сына в чужих руках, лицо ее застыло плаксивой гримасой.
- Доктор говорит, я слишком над ними трясусь. Но они - смысл моей жизни! У меня ничего нет, кроме мальчиков, я обременяю собой вас, я всем надоела, никому не нужна...
- Вы нужны детям, Лида. И вы нас не обременяете - "Нижний космос" был создан, чтобы помогать сабам, попавшим в беду. Все наладится. Попросить Галю посидеть с малышами? Вы бы позавтракали, на массаж сходили.
Нечесаная, в байковом халате, Данишкина не отреагировала. Она по-прежнему не отрываясь смотрела на мальчика:
- Вы так мне помогаете, так помогаете! А что я? Зачем я? Иногда, Оля, я думаю: ну за что? Чем я такая плохая? Что необразованная, что не того выбрала? А может, я сама его доводила, а? Провоцировала?