«Дневник воспоминаний» // 08.07.2023
        Юлия Васильевна. Посмертная забота сына о живущей матери


        Был у меня друг. Поэт Игорь Вавилов. Очень большой друг и очень близкий. Может, даже больше чем друг. Потому что не было ревности, которая иногда всё-таки случается между просто друзьями. Нет, все его житейские и литераторские сложности были и моими сложностями, а его успехи — и моими тоже.
        Видимо, было что-то у него в характере, что очень тянуло к нему людей. Друзей у него было много, и не просто друзей-знакомых, а именно таких, которые любили его, готовы были всячески помочь и поддержать и, главное, всегда радовались любому его присутствию. Он был что называется — душой компании. Это мной сразу почувствовалось с первых же дней нашего знакомства, которое состоялось в августе 1992 года в общежитии Литературного института, где мы с ним были поселены в одной комнате.
       
        (Третьим в этой же комнате оказался поэт из Казани Александр Суворов. Вскоре к нам примкнули ещё двое студентов-поэтов — Игорь Николаев и Сергей Смирнов. Так получилась очень сплочённая, очень дружная компания, и мы все вместе бóльшую часть времени в нашей комнате и проводили за общением. Причём формально старшим, то есть старшим по возрасту, был я, но старшим по авторитетности — в том числе и для меня тоже — был именно Игорь Вавилов. Такие были к нему любовь, уважение и чувство духовной и душевной близости и доверительности).

        Потом, уже по возвращении в Сыктывкар, наши очень близкие дружеские отношения продолжились и ещё более укрепились. Было ощущение, что мы и живём какой-то общей жизнью. Бывали встречи и семьями, визиты друг к другу в гости. А ещё чаще — встречи где-то в городе, с приходом друг к другу на работу (карманных телефонов для договорённостей ведь не было), всегда как-то легко находили друг друга. Понятно, что много разговоров было о литературе — о собственных литераторских делах и о литературе вообще, то есть о книгах, об отношении к именитым писателям-классикам. Вкус Игоря был много шире моего, а ещё шире был его круг чтения. Он вообще читал (успел прочитать) много-много больше, чем я (из меня вообще читатель неважный). Так что именно он открыл мне, например, такого писателя как Кнут Гамсун, о котором я прежде разве что только слышал. Помню, ценил он и Владимира Набокова, которого я тогда тоже почти не читал, и, кажется, Марселя Пруста, и ещё многих-многих. В поэзии же наши с ним вкусы сильно расходились (что ничуть не мешало дружеским беседам быть интересными). Едва ли не единственное имя, на котором мы с ним сходились, было имя Владислава Ходасевича. И то при том, что Вавилов ценил его и как читатель, а я больше уважал как автора, но сам особым его читателем не был, у меня был свой ряд любимых мной поэтов.

        Ещё нас очень сближал тогда быт. То есть сами трудности тогдашнего, 1990-х годов, бытия с постоянной необходимостью как-то выжить. Постоянный поиск хоть какой-то работы (чаще — с последующей потерей её), жилищно-бытовое неустройство и прочее.
        Ну а ещё и пресловутый «зелёный змий». Встречи с которым хоть и начинались не ради него самого, а ради общения, ради разговоров о многом интересном, но заканчивались они... уже по-всякому. Нередко с поиском приключений на свою голову, заканчивающимися потом приводами в милицию или чем-нибудь и того хуже. Но об этом мне тут сильно распространяться не хочется. Отмечу только, что Игорь в таких случаях был надёжным товарищем, и, когда надо было, не раздумывая, не взвешивая, шёл на выручку, иногда буквально вытаскивая тебя из трудного положения. Думается, что и мне доводилось порой его выручать или чем-то помогать. Но не об этом тут у меня речь. Главное — что он был человеком очень для меня нужным, очень ценным. Нужным не как некая социальная фигура, из общения с которой можно извлечь какую-то выгоду (как это я часто вижу в человеческих отношениях в среде литераторов в теперешнее время), а — именно как личность.
        И ценили дружеские отношения с ним — очень, очень многие. Много у нас стало и общих с ним друзей-товарищей. Из литераторов это близкий круг нашего примерно поколения: поэты Николай Кузьмин и Сергей Журавлёв, с которыми мы нередко общались, что называется, семьями, порой вместе отмечая какие-то праздники. Также в кругу нашего общего близкого знакомства были драматург Любовь Терентьева и иногда приезжавшая из Воркуты поэтесса Валерия Салтанова. Но много было у него друзей и не из литераторов, с которыми Игорь постепенно сводил и меня, так что мы потом так же дружили домами. Это, например, Сергей и Наталья Коданёвы, Олег Изъюров, Андрей Филиппов, Ольга Филиппова — его давние друзья ещё с времени его недолгой учёбы в Сыктывкарском пединституте.

        Ещё один важный момент, о котором не хотелось бы забыть. В первые годы нашего знакомства я хоть и не считал себя неверующим, но креститься в церкви почему-то ещё не хотел. И вот общение именно с Игорем, — который рассказывал, например, как они с женой Ириной венчались в церкви, — больше всего меня подвигало на это решение — креститься. (А окончательно подтолкнул один случай, когда после очередного «пьяного приключения», которое едва не стало для меня роковым, я вдруг осознал, что жизнь может закончиться очень неожиданно, а я так и не успею обратиться к Богу). Именно у Игоря Вавилова я искал тогда дружеской поддержки в этом своём решении, и эту поддержку от него получал. Вплоть до последнего, решающего дня, 14 января 1996 года, когда я пошёл в церковь креститься (до этого я уже бывал в церкви на службах — с Игорем же — хоть и не был ещё крещённым). Игорь по моей просьбе в тот день пошёл со мной, просто чтоб быть рядом. Очень хорошо помню то морозное утро. Температура в тот день была минус сорок (и даже батюшка потом ругался было на кого-то за то, что те привели креститься детей в такой холодный день — люди потом оправдывались тем, что живут рядом). И вот в этот сорокаградусный мороз мы с Игорем отправились в кочпонскую Свято-Казанскую церковь пешком. Это не очень близко, где-то семь-восемь километров. Можно было поехать на автобусе, но мне казалось, что я должен идти туда только пешком. И Игорь меня в этом поддержал, так мы и шли с ним вместе. А потом он стоял рядом со мной в церкви, где и совершалось таинство крещения.
        А на следующий день мы с ним и Валерией Салтановой сели в поезд и поехали в Ярославль на Всероссийское совещание молодых писателей...

        Вообще много чего нас связывало, было настолько много общего (не во взглядах, а в жизни вообще с её всякими-разными событиями), столько интересных эпизодов, что тут не небольшую заметку, а хоть целую книгу пиши. Да куда мне такое!.. Да и не хочется, признаться. Не обо всём и стóит всем подряд рассказывать. /.../.

        Но ещё одну сторону душевных настроений Игоря Вавилова нужно отметить обязательно. Это — его отношение к матери. Он говорил о своём отношении к матери с какой-то даже не всегда понимаемой мной нежностью, я не раз слышал от него, что он очень любит песню «Коми ань» (в переводе — «Коми женщина», известная у нас песня на стихи Геннадия Юшкова, которую я, например, совсем не люблю) и что, когда слушает её, у него всегда выступают слёзы. И всякий раз, когда он рассказывал про это, я видел, что и в момент рассказа к нему тоже подступала слеза, а голос начинал чуть подрагивать.

        Я не помню, когда именно я сам познакомился с Юлией Васильевной, его мамой, ведь было это, скорее всего, больше тридцати лет назад, ну или немногим меньше. Я даже не помню, была ли она дома, когда, например, в июне 1999 года мы с мамой уже моего сына приходили к Игорю, чтоб поздравить его с днём рожденья, и я передал ему наш «подарок» — подготовленные мной накануне и распечатанные на обычном принтере четыре экземпляра маленькой, меньше ладони, книжечки «Превозмогая зиму» с его стихами (пятый экземпляр я оставил себе на память). Это потому, что на «настоящий» подарок у нас просто денег не было. Как и у самого Игоря не было денег на хоть какое-то «настоящее» отмечание дня рождения. Так, просто попили на кухне чай, немножко посидели, поговорили и всё. Ну таким примерно был наш тогдашний безденежный быт.

        * * *
        А потом... потом — совершенно неожиданно для меня — в наших отношениях с Игорем Вавиловым вдруг что-то стало, может и постепенно, но очень ощутимо ломаться. Явственно я почувствовал это примерно с наступлением двухтысячных. (Которые, кстати, принесли и мне, и ему хоть какое-то материальное облегчение, в сравнении с той безнадёжностью, в которой мы жили в девяностые). То есть моё-то отношение совсем не менялось — он точно так же, как и до этого, был для меня близким и нужным человеком. А вот в его отношении ко мне что-то сильно изменилось. Если раньше нас всегда что-то притягивало друг к другу, то потом я стал чувствовать его отдаление. Хуже всего и тяжелее всего было то, что причин этого я не знал. С разными людьми у меня были разрывы, но в тех случаях всегда была какая-то явная причина, какой-то роковой момент (обида и прочее), вдруг отталкивающие людей друг от друга. С Вавиловым же — ничего этого не было, ни размолвок, ни просто разногласий, ни, тем более, хоть как-то выраженных обид. Я ничего не понимал и первые несколько лет очень переживал. Могу даже признаться — тяжело переживал.
        Постепенно всё же привык, как-то признал новое положение и, случайно встретившись с Вавиловым на улице, уже просто здоровался и проходил дальше. К какому-то времени наше общение практически закончилось совсем. Однажды только, помню, он с некоторой досадой сказал об одном моём стихотворении, в 2003 году напечатанном в журнале «Крещатик». (Оно начиналось со слов: «Пройти с мороженым по улице. / Глядишь, опять Вавилов встретится...»). Он расстроено сообщил, что это стихотворение прочитала его мама и сразу с беспокойством спросила его: «Что, между вами с Володей что-то произошло?» Она переживала за него, испугалась, не потерял ли он друга. Игорь — переживал за свою маму, не огорчилась ли она.

        * * *
        Ну а уж в последующие годы — а это было ещё лет семь-восемь — мы с Вавиловым стали уже совсем как чужие люди. И я уже, собственно, не сожалел о его так и оставшемся для меня непонятым отчуждении. Не о чём стало сожалеть: к тому времени я увидел, что изменилось не только его отношение ко мне, но что изменился и он сам. А таким и он мне уже не был так нужен, как нужен был прежде. Просто другой человек, которому я уже не мог верить. То есть не то что верить его словам, нет (хотя и некоторым словам — действительно уже не верил, видя, что он лишь «играет»), тут имею в виду, что я не верил самому тому образу, который он самим собой создаёт. За некоторой бравадой мне начала видеться фальшь. Я (но это — только я) перестал видеть в нём подлинного человека, каким и видел его раньше. А людей не подлинных я ценить не научился.
        ...Иногда я думаю, что и сама причина разрыва с его стороны могла быть именно в этом. Какие-то «звоночки» стали проявляться и раньше нашего явного расхождения, точнее — его отхождения. Иногда я думаю, что он сам стал чувствовать, что его поведение в людской среде в чём-то изменилось и что я не смогу этого не заметить, а значит, его авторитет в моих глазах начнёт неминуемо снижаться. То есть возможно, он не хотел увидеть это въяве, и сам заранее насильно привёл к такому положению, что ни его уже не трогало бы моё отношение к нему, мои оценки его действий, ни меня бы уже не волновал вопрос: «Что вдруг стало с Игорем Вавиловым, почему он так изменился?» А он, повторяю, изменился.
        Но не надо пугаться. Изменился он только в моём ви́дении, в моих оценках, быть может, чересчур пристрастных. Практически для всех остальных людей, и для всех остальных своих друзей он остался абсолютно прежним — очень уважаемым и очень ценимым в плане отношений с ним. Его до сих пор многие и многие любят. Любят, помнят и уважают.

        И только моё отношение к нему — много сложнее. Думаю, что в последние два-три года нам с ним и словом уже не доводилось обменяться. Вплоть до дня его неожиданной и как-то очень уж быстрой смерти, когда он умер в больнице утром 8 июня 2011 года.
        Очень странным (мне самому непонятным) было моё отношение к этому известию. Я даже не знал, хорошо ли мне — уже почти чужому человеку — приходить на похороны. То есть я думал, что он, может быть, и не хотел бы, чтоб я приходил на последнее прощание с ним. [Мои сомнения росли не совсем уж из пустого места, но о них у меня позднее будет написано в другом воспоминании, и здесь я рассуждения об этом убираю, чтоб не повторяться. — 27.06.2024]. Но я пошёл. Конечно, стараясь не помнить о плохом, а помнить о хорошем (которого у нас с ним, конечно, было очень много, за что я ему по-прежнему благодарен). Пошёл, может, в конце концов, и из-за мыслей о его матери.

        * * *
        В ритуальном зале, где было прощание, людей было почти битком. Писатели, журналисты, просто друзья. Игоря Вавилова ценили и уважали очень многие, и в каждой сказанной там речи слышалось ощущение большой утраты (да ведь ещё и такой неожиданной). Я стоял сзади у входа, смотрел, слушал, иногда кивками здороваясь со знакомыми. Ни к кому не подходя, ни к кому дружески не присоединяясь, ни с кем не заговаривая. Но, когда люди уже начали выходить, увидел рядом маму Игоря, Юлию Васильевну. Шагнул к ней, ничего не смог произнести, просто приобнял. Хотя и боялся, что — может, зря, может, она меня просто не узнает (ведь в последние лет десять с ней уже не виделись). Она, маленькая, вся в слезах (и, получается, действительно почти не видя), сказала только: «Володя?» и прижалась ко мне. Узнала всё-таки. Но мне показалось, просто почувствовала. Так просто и постояли какое-то время, говорить ни она, ни я ничего не могли.
        Потом все поехали на наше тентюковское кладбище, народу много — большой автобус, отдельные машины. Юлия Васильевна, потом уже, годы спустя, не раз говорила, что из того дня ничего не помнит, что он у неё прошёл как в тумане. Я, собственно, тоже плохо помню. Особенно саму картину похорон. Помню только, как Ирине, жене Игоря, надо было пройти по самому краю над вырытой могилой, и я, боясь за её состояние, взял её за руку, чтоб не упала, а она её высвободила, сказала: «Я сама». Я уже говорил, что не был уверен, что я там нужен. Успел подумать, что и этот её жест был тоже как бы отталкивающим, отстраняющимся от меня. (Ведь и при жизни Игоря отношения охладились не только с ним лично, но и с его семьёй, и я думал, что могло быть так, что и сама причина этого могла идти и от его жены, в последние годы со мной тоже малоприветливой). Но, видимо, нет. Позднее, уже после похорон, в зале, где шли поминки, она попросила меня сесть поближе к ним — рядом с ней и с мамой Игоря.

        И там, во время поминок, многие выступали, рассказывали о своих отношениях с Игорем. Друзей его было очень много. Конечно, все речи были хорошие, правильные, все чувства искренние. Одно у меня вызывало досаду (тем более, что заранее догадывался, что именно так и будет). Чуть ли не каждый из выступающих говорил, что теперь, дескать, нам надо собрать всё написанное Вавиловым и выпустить его книгу. Ну каждый буквально это повторял (кроме, может, тех, кто к литературе или журналистике вообще никакого отношения не имел). А меня брала досада: ну почему никто не говорит, что важнее — собрать и выпустить книгу воспоминаний о нём?! Не помню точно, может, я это всё-таки и сказал (а может, вообще ничего не говорил, вообще не выступал), не могу сейчас точно утверждать.

        Потом я иногда приходил на могилу Вавилова (от нашего дома ведь недалеко). Один, просто так. (Как раньше ходил, например, на могилу поэта Дмитрия Фролова, а потом ходили туда и с тем же Игорем в пору наших ещё прежних отношений). Однажды только попал на какой-то день — видимо, день памяти Игоря — когда так же стоял там один, а потом вдруг увидел, что сверху спускается как-то очень уж много народу. Оказалось, приехали целым автобусом — его друзья-писатели, его друзья-журналисты, просто друзья. Видимо, была какая-то заранее договорённость, но я, в ту пору сильно отошедший от любой общественной жизни, о ней, об этой договорённости, тогда не знал.

        Но это ладно, не об этом хотел. Хотел о могиле Игоря. Очень ухоженной. Потому что приходили к нему Ирина, дочки Юля и Саша, а чаще всех его мама-пенсионерка. Главную заботу о могиле взяла на себя именно Юлия Васильевна. В том числе и заботу об общем её обустройстве — об ограде, о памятнике (хоть тут получилось и против воли Ирины и самого Игоря, когда-то говорившего и мне тоже, что у себя хотел бы иметь только деревянный крест без всякого памятника, но тут уж что сделаешь? — желание матери).

        Так вот. Сколько же после смерти сына у неё осталось помощников! И всё это — друзья Игоря. Никто не забывает ни его самого, ни его маму. Я могу что-то и напутать, кто что делал, но попробую вспомнить. Женя Будко очень помогал им с Ириной (насколько понимаю, собственно он всё это и делал) в обустройстве могилы — и в разравнивании-подсыпании земли (само место это расположено на склоне), и в изготовлении и в установке ограды. Олег Изъюров помогал спилить лишние, угрожающие упасть деревья, позднее пересаживал некоторые деревца — дубок и клён — уже у самой могилы [хотя тут я не могу ручаться за точность — позднее как-то спрашивал об этом у Юлии Васильевны, так получалось, что вроде она занималась саженцами сама, но Олег в любом случае много ей помогал. — 27.06.2024]. Сергей Коданёв, заходя к Юлии Васильевне в гости, заботится об электрике в квартире, помогает многими советами в отношениях с управляющими компаниями и разного рода коммунальными квитанциями. Навещает, и её саму, и могилу её сына Андрей Филиппов. Не забывает Ольга Филиппова. Созванивается с ней коми поэтесса Алёна Ельцова, иногда приглашая её на разные литературные мероприятия и тоже вместе с ней бывая на кладбище. Хорошо поддерживают её и работники нашего коми радио, всегда готовые дать ей записи с передачами, которые связаны с её сыном. Иногда звонят из совсем дальних краёв наши с Игорем бывшие однокурсники по Литературному институту Сергей Смирнов и Игорь Николаев. Звонит из Москвы... ах, не могу вспомнить имя, но знакомые зовут его почему-то Вахтанг, а! — Виктор Айсин. Ещё один хороший знакомый, которого я вообще никогда не знал, но нередко слышу о нём от Юлии Васильевны, живущий в Москве, — так же звонит, а когда нужно было, встречал в Москве дочку Игоря и Ирины Сашу, чтоб помочь ей добраться до другого вокзала. Другие знакомые по нашему Литературному институту, которых я сам уже не помню (уже со второго курса я было отстал от своей группы). И некоторые молодые друзья, которые мне и вовсе незнакомы, потому что появились у него уже после меня, знаю, помогают Юлии Васильевне тоже. Словом, никто не забывает. И, повторяю, всё это — друзья Игоря.

        Но что особенно удивительно, иногда ведь он сам ещё помогает ей даже конкретным действием. Однажды были с Юлией Васильевной на кладбище, и у неё зазвонил телефон. На мой вопросительный взгляд сказала: «Игорь звонит». Я спрашиваю: «Какой Игорь? Безносов?» (Как уже сказал только что, ей нередко звонят Игоревы друзья, в том числе живущие совсем в других городах). Она ответила даже немного обиженно: «Почему — Безносов? Мой Игорь». Я уж успел было подумать не очень хорошее, а оказалось, уже когда-то давно Игорь установил на мамином телефоне такую штуку, что он даёт звонок в определённое время, чтоб напомнить ей, что пришло время выпить нужное лекарство. Потом я ещё много раз слышал этот звонок-напоминание, уже и сам привык к нему, уже не удивляюсь.

        Вот однажды мне и подумалось... Какой же хороший сын оказался у Юлии Васильевны. Ведь получается, что это именно он — даже посмертно — продолжает заботиться о своей маме. Ведь именно он успел обрести в жизни столько любящих и надёжных друзей, что этот, с позволения сказать, запас продолжает поддерживать жизнь в его матери. И не только жизнь как таковую, а жизнь — полноценную, активную и... жизнерадостную. Мне кажется, это именно Игорь успел обеспечить своей маме совершенно неодинокую старость.

        И вот сегодня Юлии Васильевне исполнилось восемьдесят пять. И сколько звонков — в том числе и от Игоревых друзей — она успела сегодня получить! А ещё позвонили из службы доставки и, явившись, вручили такой огромный букет цветов, что он едва пролез в дверь. Оказалось, это от её учеников ещё той поры, когда она работала в школе [ps: сегодня она рассказала, что училась на преподавателя русского и коми языков, но, говорит, как раз в тот период, в 1961 году, в наших школах отменили преподавание на коми языке вообще, так что она всю жизнь проработала только преподавателем русского языка. — 27.06.2024]. А потом приходили подруги-учительницы и долго сидели у неё и многое вместе вспоминали. Я очень рад, что у Юлии Васильевны сегодня хорошее настроение. Да я и больше скажу — у неё бóльшую часть дней хорошее настроение. Иногда одолевает хвори, всё-таки возраст. Но обычно как-то находятся силы сходить на кладбище к Игорю, после чего у неё каким-то чудным образом силы всегда (всегда!) прибывают — буквально, вдруг выравнивается вечно скачущее давление, повышается жизненный тонус, улучшается настроение. Потому что побыла рядом с сыном. Потому что и он её не забывает, помогает. Потому что она совершенно не одинока — не одинока благодаря многим, и особенно — благодаря друзьям её сына. То есть — именно благодаря сыну, именно благодаря его — даже посмертной — заботе о ней.
        Так вот получается.
       
        8 июля 2023 года



        Небольшой постскриптум
        Эти заметки были написаны почти год назад, но тогда я почему-то забыл упомянуть ещё об одной вещи, которая уже много лет сидит во мне. И это — очень простая мысль, что вот я когда-то потерял друга в лице Игоря Вавилова при его жизни, но зато после его смерти приобрёл друга в лице Юлии Васильевны, его матери. Так вот получается. — 27.06.2024.