Она вошла неслышными шагами, как входит ветер в приоткрытый дом, недвижимый веками, словно камень, но чудом распахнувшийся с трудом

  навстречу дуновению с востока, колышащему все колокола... Как пусто было здесь, как одиноко!

  Дверь распахнулась, и она вошла.

  

  Скрип половиц в коридоре был едва различимым, но мужчина его ожидал. А поэтому откинулся в кресле и медленно прикрыл глаза. Пространство и так было освещено лишь мерцающим светом монитора за его рабочим столом да желтоватым огоньком светодиодного ночника в спальне, но зачем давать себе лишнее преимущество, если в гости к твоему ночному одиночеству пришла сегодня сама Повелительница Тьмы? И он отдался во власть звуков и запахов, тем более что туман за окном был настолько густ, что намертво скрывал сейчас и вершины гор, и небесные светила...

  Намертво. Хорошее слово и донельзя уместное, хотя даже кладбище прямо под окнами настраивало на утончённо-философский лад, и не более того. А ночные привидения стояли уже на пороге. Сколько их было сегодня: одно или два? Даже по опыту прошлых встреч мужчина не мог для себя решить этот вопрос однозначно: незнакомка его снов постоянно двоилась, представая то рабыней, то госпожой. В этот миг - донельзя уверенная в себе повелительница жизни, та, что пинком ноги открывает все двери мироздания; а в следующий - изящная и тонко чувствующая натура, которая дышит одними лишь духами и туманами.

  Вот и сейчас двухцветное оперение, иначе не скажешь, пушистым шариком волос охватывающее голову вошедшей в дом гостьи, донельзя отвечало её двуединой сущности. Пряди красные и пряди чёрные, они воплощали в себе очень и очень многое, едва ли не всё сразу: эмблема любви и эмблема печали, сорта икры и роман Стендаля... А ещё - музыку. Ту самую, которая с раннего детства сопровождала его внутреннее "я". Причем каждую тональность мужчина видел в своём собственном цвете, и красным всегда был соль мажор - бодрый, бравурный и по-пионерски уверенный в собственной правоте: "Трепещите все и внемлите, я иду!" Зато траурный си-бемоль-минор, навсегда впечатанный в чёрное знаменитым маршем Шопена, внешних слов не требовал, всё понятно и так.

  Женщина вошла, внося в помещение непроницаемую тьму - но одновременно пылая невидимым, а оттого ещё более ощутимым инфракрасным жаром. Трепетная, подобно тому первому огоньку пламени, что сосредоточенно пролагает своим горячим язычком путь грядущему опустошительному пожару, но готов при этом и поникнуть в единый миг под резким порывом ветра или первой каплей дождя. Смутная фигура медленно и осторожно нащупывала босыми ногами свой путь в запредельной дали, за тысячи километров от родного дома. Её ступни оказались неожиданно маленькими для такого роста, но крепкие пальцы массировали и ласкали сейчас бархатистый ковер с такой чувственностью, что его ворсинки вставали дыбом, исполненные похотливого желания.

  Не прийти сегодня она уже не могла. Паутина магических пут, которой женщина неосторожно коснулась в прошлый раз, не отпускала, а напротив, выпивала все соки собственной воли, и когда направляемая безмолвным призывом хозяина полночная гостья опустилась на ожидавший её в самом центре открытого пространства мягкий и уютный стул, гордая повелительница окончательно уступила место покорной рабыне. Красное на чёрном вместо чёрного на красном, словно по нажатию клавиши "Insert" на невидимой клавиатуре Судьбы.

  - Я голодна, - прошептала она, послушно сводя руки за спиной и ощущая, как мужчина осторожно перевивает и связывает их невесомыми шелковыми шнурами. Чёрным и красным, красным и чёрным... Да, она сразу же распознала затылком два изначальных цвета, первичные и вечные; ни способности, ни возможности видеть для этого совершенно не требовалось. - О господи, как же я хочу есть!

  Он знал. Он знал всё с самого начала, но сегодня мог позволить себе не торопиться. И первое прикосновение к её губам оказалось неожиданным и шокирующим. "Что это?" - затрепетали полы едва застёгнутой шёлковой блузки. Блузка была надета на голое тело, и струящаяся нежная ткань при каждом движении щекотала грудные соски, отзываясь электрическими судорогами по всему телу. Ведь пространство, в котором женщина сейчас пребывала, было насплошь заполнено звуками и запахами. Едва слышное нормальному уху, но буквально кричащее для неё жужжание компьютера - и перестук колёс припозднившегося трамвая где-то за окном. Невесть откуда залетевший запах плавленой канифоли: "Тут что, недавно чинили радио?" - и выдох влажной земли, изрядно подуставшей за прошлый день.

  Её сегодняшний хозяин приятно пах прохладой и основательностью, старыми книгами и терпким вином. А она сама? Выбранный для этой ночи тон горького шоколада возбуждал, дразнил, провоцировал, приятно щекоча мужские ноздри. И лишь округлый шарик, только что коснувшийся сведённых от напряжения пересохших губ, не пах ничем. Он скользил сначала по верхней губе, а потом по нижней, прокатывался по уголкам рта и возвращался снова, возмущая своей пустотой и нераскрытостью. Такой же, как и её собственная глубина, прикрытая чуть прикрывающей колени юбкой, под которой тоже не было ровным счетом ничего.

  - Ну же, посмей! Обрети наконец силу в слабости, - приказала она себе, со всей силой вонзаясь зубами в ту маленькую округлую непроявленность, что дразнила её уже на протяжении нескольких минут. И пустота наконец лопнула, взрываясь кислым, сладким и терпким одновременно.

  Вкус винограда оказался ожидаемым и неожиданным одновременно. Он наводил какие-то ветхозаветные ассоциации, заставляя вспомнить Суламифь пред лицом её многомудрого мужчины; он неистово бродил своим соком в венах, дразня и опьяняя... И, несомненно, пробудил бы чувственность даже у древнеегипетской мумии. Но распятая и обездвиженная женщина, по собственному желанию вклеенная сейчас в янтарь чужого пространства - она и так уже была возбуждена до предела. Стекающий по воспаленным набухшим губам сок сливался с иной влагой, той, что сочилась где-то внизу по другим ее губам. А горячее и мягкое в глубине отчаянно вожделело теперь своей противоположности - прохладного и твёрдого.

  - Я голодна, - снова прошептала женщина, теперь уже громче и жарче, настойчивее, сетуя на непонятливость своего хозяина. Но тот был пока что не настроен идти на поводу у своей пленницы. И в следующий момент она ощутила резкий и жёсткий край какого-то кубика со знакомым запахом, рыхлым и чуть заплесневелым. Сыр был твёрд, изыскан, он терзал своим вкусом и запахом её воспалённые губы и вздетые, как у норовистой кобылицы, ноздри. Женщина билась в судорогах сладострастной истомы, её юбка каким-то образом оказалась уже на полу, а полы блузки распахнулись, приглашая губы и ладони мужчины насладиться её чувственностью и покорностью. А змей-искуситель всё медлил, упиваясь своей властью над пленницей. Дразнил, проводя сырными кубиками по тонким ключицам и нервно трепещущей впадине на горле. Перекатывал их по полным упругим грудям, доводя до исступления. Бесстыдно пользуясь её навеки погружённой во мрак беспомощностью.

  Что ж, если зов взыщущей и алчущей плоти должен быть повторен трижды, так тому и бывать.

  - Я голодна, - выстонала она в полный голос, изнемогая от желания. И, наконец, ощутила, как вожделенное вздутие твёрдого и горячего мужского естества коснулось её враз иссохших губ своим солоноватым и глянцевым навершием. Ах, как же он был велик!

  Под уверенным и даже чуть грубоватым напором рот женщины раскрылся надвое, подобно грецкому ореху во власти Щелкунчика. Петр Ильич сегодня отдыхает: упругая колонна вошла вглубь единым резким ударом - неотвратимо, властно и, казалось, навсегда. Морские волны с рёвом и рокотом бились о скалы, с каждым разом всё дальше проникая в ту пещеру, что была обнажена отливом и стала доступной теперь, в клокочущем приливе страсти. Раз, и другой, и третий... Влажные волны пронизывали сейчас уже всю её Вселенную - недаром морские приливы и отливы порождаются движением луны в небесах. Земное и внеземное слились воедино: заполняющая космос тёмная материя пахла чернозёмом и зелёно-коричневой тиной в полосе прибоя, а ненасытная, жаждущая чёрная дыра её горла покорно застыла в ожидании взрыва Сверхновой. Спеленутая, обездвиженная женщина призвала к себе Тьму и стала Тьмой, отдаваясь неизбежному.

  А мужчина трепетал теперь, словно напряжённо гудящая земная твердь перед землетрясением. Огненная лава поднималась всё выше, всё ближе к поверхности, влекомая смиренным и оттого ещё более притягательным зовом заоблачных далей. Толчок, другой, а потом ещё и ещё, с каждым разом сильнее, ближе, раздвигая своим огненным шаром её пересохшие губы. Его плоть ломило и сводило судорогами - нежный бархат, обволакивающий неутоленную мужественность, стал вдруг покалывающим и кусачим, боль желания оборачивалась желанием боли, финальный отсчёт приближался всё ближе к точке абсолютного нуля.

  Тьма треснула и раскололась светом в самый неожиданный момент - долгожданный, неизбежный и оттого ещё более неожиданный. Ослепительный свет прорезал темноту, высветлив её россыпью мелких искорок. Вечность обрела вес и смысл, ночь обернулась днём, смерть жизнью, желание - исчерпанностью...

  Женщина перевела наконец дух, проглотила последние капли солоноватой вязкой влаги и осторожно высвободила руки, чтобы прикоснуться к своему мужчине, обмякающему сейчас после финального взрыва за многие тысячи километров от неё, на другом краю Вселенной. Приближалось утро.