Мемуары московского казановы - IV.

                    И гаснет звезда, не успев разгореться.
                    Куда ты уехала, Сью?
                              Дм. Сухарев, музыка В.Берковского

Впервые я услышал эту песню у нее на дне рождения. Обычная московская квартира, весенний вечер, веселая компания, все под шофе, кто-то, как всегда, терзал гитару, и Сергеич спросил, не может ли кто-нибудь спеть "Куда ты уехала, Сюзен".
- Ща споем, - радостно заверила подруга именинницы, Катерина, подмигнув своим "седьмым" глазом, и широко улыбнулась.
Мой друг Сергеич - это нечто особенное. Стройный красавец, светловолос, прекрасно сложен, и даже едва заметная хромота лишь придавала ему еще большего шарма. Всегда к месту, сам блестяще владеет гитарой, водку пьет осторожно, и даже матом ругается, как бы извиняясь. Словом, Сергеич был свой в доску парень, наш брат студент, и старательно старался все забыть. Забыть свое княжеское происхождение, двадцать два поколения родовитых предков и фамилию, попахиваюшую 1825-ым годом. Но мы-то, мещане и плебеи, об этом никогда не забывали, и каждый почитал за честь незамедлительно ублажить его сиятельство.
Не исключая и Катьку. Катерина носила фамилию Семиглаз, и поэтому ее левый глаз, действительно неспокойный и периодически заходившийся в нервном тике, у нас в компании шутливо назывался седьмым. Снова подмигнув, она подергала струну, откашлялась и запела. У нее было дивное лирическое сопрано, несильное, но нежное и ласковое, порой пародийно-"злобное", но бархатистое и, как говорится, "цепляюшее за душу". И вот ее голос, наивный и недоуменный, снова и снова повторял свой вечный немудреный вопрос:

          "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"

Я целовался с ней всего один раз в жизни. Слесари из ЖЭКа забыли запереть люк на крышу, и мы, воспользовавшись случаем, выбрались наверх, чтобы отдышаться и глотнуть свежего воздуха, прежде чем снова погрузиться в душную атмосферу действа. Это была одна из тех "концептуальных" вечеринок, которыми славился мой тогдашний дом. Идея была в том, что мы - такие вот все из себя яркие,  многосторонне одаренные и талантливые - выбирали какую-то тему для импровизации, чтобы в ее рамках открывать всё новые грани своей натуры. Кажется, в тот вечер разыгрывали "Кабаре на Монмартре", и каждый в нашем домашнем театре самовыражался, как мог и как хотел. Здесь пили аперитив и крюшон, здесь закусывали сыром и виноградом, здесь танцевали канкан на столе и исполняли мини-стриптиз, кто-то был сегодня непризнанным поэтом или начинающим художником, а кто-то - дешевой проституткой с соседней панели... И тут же рядом - чопорная английская пара, зашедшая поглазеть на прославленный континентальный разврат (последнюю роль выбрали для себя, естественно, Сергеич со своей дамой). И все это были мы - юнцы и юницы времен расцвета застоя, доблестные представители советской молодежи. Комсомольцы. Почти все свободно владели французским, Мирей Матьё сменяла Жоржа Брассанса... Одним словом, наш маленький парижик.

          "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"

Она вообще была удивительно французистой. Крохотная шатенка с огромными глазами, занимавшими пол-лица, со стрижкой "каре" и с тугим налитым бюстом немалого размера... Откуда ты взялась на нашу голову, маленький воробушек из сен-жерменского предместья Теплого Стана? Она бывала дурашливой и легкомысленной - Oh-la-la! - но через мгновение снова возвращалась к своей серьезности и дотошности, порой доходившей до маниакального синдрома. Одно увлечение сменялось другим чуть ли не раз в две недели, но каждый новый Гаврош воспринимался всерьез и - сейчас - навсегда. А когда шальная весенняя атмосфера и пьянящая бездна глубиной в двенадцать этажей толкнули нас друг другу в объятья, она целовалась со мной так же сосредоточенно и старательно, как учила свою медицинскую науку или, скажем, чистила картошку. Она не оставила ни единого уголка моих губ без того, чтобы забраться туда своим языком, она доверчиво уткнулась мне в плечо и полностью отдалась на волю моих рук. И даже не особенно протестовала, когда я расстегнул ей блузку и все остальное, чтобы без помех насладиться прикосновением к этой роскошной груди, а наши бедра все сильнее и сильнее прижимались друг к другу сквозь легкую летнюю одежду... Все это входило в программу: уж если le vin est tire, то il faut le boir. И мы честно предавались невинным пионерским забавам до тех пор, пока наше совместное отсутствие не стало уж совсем неприличным... А после того вернулись в компанию - веселые и довольные, с чувством выполненного долга и "глубокого удовлетворения", но без ущерба для ее девичьей чести.

          "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"

Дважды она назначала мне свидание по месту своей учёбы: сначала в кожно-венерическом диспансере, а на следующий раз - в морге. Это было забавно,  даже  очень,  но я  не оценил тогда  юмора.  Кретин!  Почему  я  не назначил ей свидания в собственной постели? А вместо этого, как клинический идиот, буквально своими же руками положил под другого мужчину - тоже мне, уполномоченный синклита подруг: "Ах, поймите, доктор: пациенту это необходимо - избавиться от застарелой девственности!"
Доктор, должен сказать к его чести, оказался тогда на высоте. Чего стоил один его ответ - этот надменный ответ на робкое предложение подпоить девушку: "Ну, чтобы помочь ей перешагнуть этот психологический барьер...". Доктор ответил блестяще: "Она будет моей и трезвая!". Да, он оказался прав. Она действительно стала его - возлюбленной в ту ночь и женой годом позже. Но ведь и бывшей женой, еще через пару лет...

          "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"

Что несло ее по жизни? Какая сила влекла ее - уйти от первого мужа, потом залететь и оставить ребенка от случайного проходного мужика? А после того пристать на пару лет к еврейскому красавчику -  душке-байдарочнику, балагуру и балаболу? И, наконец, обрести предпоследнее успокоение у простого русского парня Сашки, сумевшего стать настоящим отцом ее сыну? Любопытство ли, жажда новых впечатлений, пресловутый маниакальный синдром? Или просто предчувствие близкого и страшного конца?

          "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"

Я прикасаюсь губами к твоим губам, к маленькой ямочке на шее, покрываю поцелуями каждый квадратный миллиметр твоей груди, пробуждая к жизни маленькие твердые соски, я трусь носом и щеками о твой живот - терпкий, женственный, напрягшийся от подступающего желания, я вылизываю внутреннюю поверхность твоих бедер, слизываю сок твоего пахучего лона, я погружаюсь в твою глубину, податливую и сопротивляющуюся одновременно, я снова и снова познаю сокровенные тайны твоего внутреннего "я", крутую женственность и настойчивую, чуть ли не злую чувственность, спрятанную за внешним девичеством и кажущейся неразбуженностью, я ощущаю, как сжимаются в пароксизме страсти твои ноги вокруг моего тела...
Но нет. Уже никогда. Какое же это страшное слово - "никогда".
Прости меня, Ленка, маленькое робкое чудо, крохотный московский зайчонок, ненароком приблудившийся из Булонского леса. Прости за все, что было, и еще больше - за то, чего не было. Прости нас всех. Прости и прощай.

Куда ты уехала, Сьюзен...?

1994 - 2008