Мешок синего сердца на скрещении мечей богохульства и святости, как щека младенца он пылает в чулане меж ладьями сна, попеременно, подобно беглому огню орудий, кивающими безглазием масок, и горьким зеркалом нашатырной весны, пылает в блаженном гриппе усталости, пылает во льду экстаза, однако застывает в смоле рассудочности - пузырем краткой вечности в толще хаоса, свищом лурианского цимцума в плоти небытия, срезом, отслоенным от нирваны и усохшим гирляндой вселенных. И заблистала ампула-позвоночник с санскритской насечкой "иллюзорно" - иллюзорен и я сам, все вспучивается и взрывается, но я успел воздеть обе руки вверх и остаться иероглифом. Морковной ранью на границе овна и тельца я мыслями вспарываю и разрываю жирные тулова старух, запеленатые подземной паутиной. Чай, чью исчерна-алую кожу мастер-китаец отшлифовал до неистовства шелка, вскормил мой замысел, пустота, ломкая, словно пчелиные соты, сочленяет замысел и исполнение, мускулистый кофе вычертил осуществление.