Краткий дневник

путешествия 15 июня - 4 июля 2000 года по маршруту: Москва - Лодейное Поле - Гумбарицы - Свирица - Паша - Лодейное Поле - Свирское (Старая Слобода) - Лодейное Поле - Санкт-Петербург - Москва под общим условным названием

Ладога

В трех сериях с прологом и эпилогом.

Серия первая

Пролог

Год с небольшим прошел с того исторического для меня момента, когда я вышел из ставшего за десять лет родным здания в Большом Знаменском переулке - вышел, чтобы никогда не вернуться в прежнюю жизнь, в прежнюю карьеру, в прежний уровень бытового и морального комфорта. Я ушел с поста генерального директора добровольно, в никуда и ни с чем: скудных сбережений должно было хватить на полгода, а дальше... Я отчетливо помню ответ отца Трифона, игумена Свято-Троицкого Антониева Сийского монастыря, на мой удивленный вопрос, на какие средства он собирается кормить зимой братию почти в сто голодных ртов. Ответ был простым: "А Бог?".

Он, наверное есть, этот добрый Бог, если в это же время у России, кажется, неожиданно появился шанс преодолеть унижение и позор, ежедневно испытываемые в годы правления невменяемого Ельцина. Он, наверное, есть, этот добрый Бог, если за прошедшие пятнадцать месяцев я не пропал, не спился, не застрелился в минуты отчаяния. Он, наверное, есть, этот добрый Бог, если за прошедшие пятнадцать месяцев я успел:

- Проехать на поезде, теплоходе, автомобиле, проплыть на байдарке по рекам и просто прошагать по дорогам Владимирской, Вологодской, Ивановской, Нижегородской, Калужской, Тверской, Ярославской, Рязанской, Тамбовской, Новгородской и Ленинградской областей, увидеть замечательные места и встретить удивительных людей.

- Написать мою вторую книгу, "Длинное лето 1999 года", которая, как и моя первая книга "Персона нон-грата", вышла в том же знаменитом издательстве "Русь", руководимом удивительным человеком Алексеем Николаевичем Ивановым.

- Приобщиться к самой высокой политике страны, работая в миссии ОБСЕ по наблюдению за выборами сначала простым переводчиком, а затем советником заместителя главы миссии, настоящей американки Линды Эджворт, мозга и мотора миссии, замечательного человека и убежденного демократа, хорошо известного как на демократическом Западе, так и в основных горячих точках планеты. Линда - это Мадлен Олбрайт с человеческим лицом. Я называл ее служанкой империализма, она в ответ обзывала меня коммунистом и патриотом. Мы переписываемся до сих пор.

- Проверить себя еще в одной новой сфере - банковской, соприкоснувшись на время с банком, контролируемым то ли чеченским вором в законе, то ли компартией Зюганова, и найти там, к своему удивлению, замечательных, хорошо образованных и очень интеллигентных людей, интеллигентных в подлинном смысле этого слова.

- Приобщиться к Интернету, опубликовав на его сайтах несколько статей и получив свою долю помоев и ругани от его завсегдатаев, не отличающихся особой деликатностью, что, впрочем, пошло мне только на пользу.

- Сделать сотню-две неплохих фотографий, которые, правда, по финансовым соображениям не удалось включить в новую книгу, из-за чего она потеряла половину своей прелести.

- Прочесть два-три десятка очень хороших и умных книг, многие из которых написаны сотни и сотни лет назад, а некоторые - моими современниками.

А главное - я стал другим в своем отношении к людям, к Истории и роли в ней Васисуалия Лоханкина, то есть себя, любимого. Я стал другим в своем отношении к Природе и братьям нашим меньшим, более тонким и более честным, чем мы. Я стал меньше ценить внешнюю, броскую сторону жизни, к которой, впрочем, всегда относился довольно скептически. Я почти перестал агитировать и стал больше слушать - это, оказывается так трудно в пятьдесят два года.

Его, наверное, нет этого доброго Бога, потому что за эти пятнадцать месяцев я стал круглым сиротой, похоронив отца на сельском кладбище в Татаново рядом с моей мамой, умершей восемь лет назад. Я в полной мере узнал, что такое одиночество и страх перед завтрашним днем. Я повредил ноги, перегрузив их тяжелым для меня рюкзаком в тридцать пять килограммов, когда шел под ним по Мещере в апреле этого года, и очень боюсь, что навсегда утратил способность ходить легко и быстро.

Нет, он есть, всесильный и всемогущий, добрый и близкий мне Бог, потому что он подарил мне возможность прикоснуться к сокровенным местам и встретиться с редкими людьми, о чем, собственно, будет идти речь и в этом дневнике поездки на орнитологическую станцию в Гумбарицы, которая переросла свой первоначальный замысел.

Птицами я начал интересоваться довольно давно. Еще в детстве, живя на Хмелинском кордоне, я конечно знал в лицо и слышал голоса большинства лесных и болотных птиц: зяблика, сойки, поползня, канюка, иволги, синиц, пеночек-теньковок, сорокопутов, дятлов, сов, бекасов, журавлей, скворцов и дроздов. Глухари, тетерева, рябчики, вальдшнепы, утки были моими обычными охотничьими трофеями. Я мог слышать, но не различал лесных коньков, славок-черноголовок, других славок и пеночек, мухоловок-пеструшек, чечевиц, овсянок, чечеток, чижей, ополовников и десятков других прелестных созданий. Я впервые увидел зимородка на реке Вороне, всего лет пятнадцать назад. С варакушкой и золотистой щуркой я познакомился еще позже, в Татаново. Мне стыдно признаться, но я до сих пор ни разу еще не видел ни одной горихвостки! Если кто-нибудь знает, где они живут, скажите, а?

Конечно, птицы не были единственным, чем я стал увлекаться. Я просто восполнял дефекты образования - стал изучать среду, в которой я живу: людей, их психологию и мотивацию поступков; историю, в первую очередь, историю России; религию - православие, ислам, буддизм; лекарственные растения и, наконец, птиц. Я купил (вернее, достал, купить раньше такую книгу было невозможно) "Определитель птиц фауны СССР", написанный Петром Петровичем Второвым и всем известным Николаем Николаевичем Дроздовым, вышедший в издательстве "Просвещение" в 1980 году. Это, конечно, не "Pocket Guidebook Birds" Коллинза и не Роджер Тори Петерсон, но лучшего справочника по птицам у нас в стране, кажется, так и не издавалось. Это ведь не Маринина, это совсем не актуально для мелких лавочников, основной читающей публики нашей необъятной Родины. Определитель научил меня тому, на что надо обращать внимание, когда встречаешь незнакомую птицу, научил методам анализа, выделения главных деталей, чтобы потом, соединив их, получить результат.

Очевидно, что знание деталей, нюансов просто необходимо для полноты восприятия. Для человека, далекого от архитектуры, все церкви на первый взгляд одинаковы - высокие, с куполами и крестами (хотя это уже анализ). А присмотришься - видишь куб основного объема и его соотнесенность с другими объемами, видишь членения по горизонтали и вертикали, декор, проемы, порталы; апсиды, их число, форму в плане, высоту; закомары; переход от покрытия к барабану; соотношение диаметра барабана и его высоты, диаметра барабана и размера основного куба, пропорции барабана и световых проемов - тысячи этих и других деталей делают каждый собор неповторимым, а наслаждение от его созерцания более глубоким. Осознанно или нет, но впитывая в себя гармоничность и бесконечное многообразие среды, человек сам становится и гармоничнее и глубже, а значит, ближе к Богу, а значит, он выполняет часть своей миссии на Земле.

О Ладожской орнитологической станции в Гумбарицах я узнал из другой очень полезной книги - многотомного и хорошо иллюстрированного издания "Заповедники СССР", выходившего в издательстве "Мысль" в восьмидесятые годы. Мне удалось достать всего четыре тома - первую и вторую часть Заповедники европейской части РСФСР, Заповедники Прибалтики и Белоруссии, Заповедники Украины и Молдавии. Там, в первой части российских заповедников, есть глава, посвященная Нижнесвирскому заповеднику, в которой упоминается и орнитологическая станция, находящаяся на его территории. Каким-то случайным образом эта книга попала в руки гостившей у нас Ане Платоновой, жене Сережи Голубева, Хипы, моего друга и боевого соратника по походу по Кокшеньге. Аня учится в университете чему-то геологическому и хочет перевестись на биологический, поэтому у нее есть друзья, которые лично знают Георгия Александровича Носкова, основателя Нижнесвирского заповедника, завкафедрой орнитологии Института биологии Санкт-Петербургского государственного университета. Далее последовала примерно такая переписка (часть которой я для краткости опускаю):

"Здравствуйте, Аннушка!

Спасибо, что не забыли - такую радостную весточку я давно не получал. И предложение очень заманчивое, тем более, что к концу мая я заканчиваю цикл работы в ОБСЕ и какое-то время буду свободен. Конечно, на все лето поехать не смогу, но две-три недели в июне можно обсуждать. Принципиально - в каком качестве я там буду находиться. Мне хотелось бы посильно помочь заповеднику, а также чему-то научиться и собрать материал для новой книги. Хотелось бы не быть связанным жестким трудовым распорядком и грубой физической работой (хотя какие-то трудовые подвиги не исключены, я не ленив и могу копать землю, валить лес бензопилой, водить танк, трактор, грузовик и пр.) Я думаю, основная помощь от меня - в применении моих языковых знаний: двусторонний русско-английский перевод хоть устный, хоть письменный, перевод с немецкого и, в меньшей степени, с финского. Кроме того, я достаточно ориентируюсь в Сети; говорят, я хороший аналитик, немного психолог. Ориентируюсь в бизнесе (минус один год - завтра ровно год, как я забросил эту деятельность). Из чисто птичьих вещей есть какие-то навыки наблюдений, немного фотографирую. Неприхотлив в быту, есть навыки жизни в лесу. Не пью, не курю, люблю молоденьких девушек. Это почти все, что можно сказать о человеке пятидесяти двух лет от роду. Чтобы я принял решение, и если, конечно, не буду обузой для биологов, можете ли Вы мне написать поподробнее, что, как, где, какие функции и пр. Где - базируемся в поле, как организован быт и работа, транспорт до и там, связь и т.д.

Решения я принимаю быстро и редко меняю.

А к биологам я всю жизнь относился с симпатией, потому что в душе сам биолог (или геолог? - не помню) и юный натуралист. Зеленый патруль на охране зеленого змия. А Лес-на-Ворскле, куда Вы собираетесь - это степь, дубравы, жара, губернатор Руцкой и, кажется, радиация.

Как Сережа? Как Ваш зоопарк?

Еще раз спасибо за письмо. Нечаянная радость.

До свидания"

Потом Аня Платонова передала меня Ане Рычковой, та назвала e-mail и домашний телефон Георгия Александровича, и родилось еще одно послание:

"Уважаемый Георгий Александрович!

Ваши студенты, а мои хорошие знакомые по байдарочным походам, дали мне Ваш адрес и сказали, что при определенных условиях Вы можете разрешить мне провести какое-то время на Ладожской орнитологической станции.

Я не являюсь ни профессиональным биологом, ни орнитологом. Мне 52 года и большую часть из них я провел, укрепляя обороноспособность нашей Родины, которую мы, кажется, с каждым днем теряем (или теряли последние 10 лет). В прошлом году я ушел со всех постов, опубликовал книгу стихов "Персона нон грата", написал еще одну, уже большую книгу "Длинное лето 1999 года", вчера вот закончил читать ее верстку. До сентября, надеюсь, она выйдет в свет. По убеждениям - байдарочник, в быту неприхотлив. Считаю, что на каком-то этапе развитие технологии перестанет быть приоритетной задачей цивилизации и уступит место созданию нового общества, в котором братья наши меньшие, сейчас называемые пренебрежительно "Животный мир", займут достойное место в едином сообществе живых и мыслящих существ. Я читал некоторые Ваши работы, имеющиеся в РГБ, в общих чертах знаю о Вашем огромном личном вкладе в создание всего Нижнесвирского заповедника и орнитологической станции.

Моей ограниченной задачей на Вашей орнитологической станции является знакомство с людьми, которые в наших чудовищных условиях продолжают заниматься глобальными проблемами человечества. Ну и, конечно, если смогу и обстоятельства позволят, надеюсь научиться азам полевой работы орнитолога.

В свою очередь чем-то, возможно могу помочь работникам станции. Я достаточно хорошо владею английским языком, знаю немецкий и немного финский. Неплохо фотографирую. Вожу грузовик, трактор, танк, работаю топором, лопатой и бензопилой.

Я располагаю примерно двумя-тремя неделями где-то с 10-15 июня. Точнее пока сказать не могу - заканчиваю работу над докладом ОБСЕ о результатах президентских выборов и по срокам нахожусь в зависимости от штаб-квартиры ОБСЕ.

Если мое присутствие на станции не кажется Вам недопустимым, хотел бы просить Вас поручить Вашим сотрудникам сообщить мне некоторые детали, связанные со сроками, условиями, возможностями и пр. для принятия решения.

Буду рад видеть Вас в Москве. Мой адрес: Москва (...) , тел/факс ( ...)

Очень надеюсь на положительный ответ.

С искренним уважением к Вам и в Вашем лице ко всей отечественной орнитологии

Николай Чуксин"

История на этом не закончилась. Ответа от Георгия Александровича я не получил и не мог получить, потому что профессорская бедность не позволяет содержать жадных до денег провайдеров и его электронная почта была уже давно заблокирована.

Но нас этим так просто не проймешь - у меня ведь был домашний телефон! Звоню вечером - внучка лет десяти (оказалось, дочка Ариша) говорит, что Георгия Александровича нет дома, звоните завтра утром, он встает рано - кормить птиц. Звоню в половине седьмого утра (чудовищно!) - и еле застаю: собирается в Гумбарицы. Согласен на мой приезд, детали - с Анной Романовной Гагинской.

Детали были согласованы быстро: "Ничего не надо, возьмите только что-нибудь к чаю и от комаров". Билет на Мурманский поезд до Лодейного Поля. Список вещей в целях краткости опускаю. Лишними были: зеленый свитер, 2 майки, черная непромокашка, игральные карты и автомат - всего около восьми килограммов. Медицина, к счастью, не пригодилась. Не хватило: фотопленки, байдарки, ликера и "Кристалла". Остальное все в норме.

Уезжал я поздно: мурманский поезд уходит в 00-28, то есть за полночь. Пришлось менять купе: в моем единственным соседом оказался избитый в кровь и в стельку пьяный мужик, новый русский из Петрозаводска, которого насильно сажал в поезд конвой из красивого мента с парой ребят в штатском. В остальном поездка прошла спокойно, и в двенадцать двадцать шестнадцатого июля меня встречал на платформе Лодейного Поля сам Георгий Александрович Носков.

Гумбарицы

День первый, 16 июня 2000 года, пятница

Автор просит учесть, что данное произведение не является документальным. Все возможные совпадения имен, должностей, характеров, внешности, событий, мест, количества выпитого, дат и сумм являются чисто случайными и не имеют ни малейшего отношения к действительности. Политические, моральные и этические оценки принадлежат автору, но он не всегда с ними согласен.

"Чем больше мы обращаем внимания на птиц, тем больше восхищаемся ими"

Кай Карри-Линдалл

(Kai Curry-Lindahl)

Георгий Александрович Носков неожиданно оказался крепким, ладным и уверенным в себе энергичным мужиком средних лет, чуть седоватым, с крупными руками землекопа и мягкими, добрыми глазами. Неожиданно - потому что читая его работы и замечая их даты (1966 год!) я представлял его себе пожилым профессором с редкой бородкой, дребезжащим голосом и манерами дореволюционного интеллигента из фильмов тридцатых годов. А он скорее близок по типу и облику сегодняшнему Лужкову, может, только, не такой жесткий. Общаясь с Георгием Александровичем в Гумбарицах, я не заметил в нем избыточного властолюбия, обычно присущего людям этого типа. Его, наверное, больше устроила бы роль любимого народом царевича, чем беспокойная роль царя-деспота, играть которую обязывает его сегодняшнее положение. И тем не менее, Ладожская орнитологическая станция в Гумбарицах - это Георгий Александрович Носков. Не будь его, станции, наверное, не было бы. Не будет его - станции не будет точно.

Мы ехали в Ниве вчетвером: Георгий Александрович, его жена Татьяна Адольфовна Рымкевич, тоже известный орнитолог, я и прелестное создание - английский сеттер Черри, длинноногая и нежная пёсина редкой теперь породы. У нас в Гольяново есть всего один английский сеттер, да и то, кажется, приезжий. Ирландские сеттеры одно время пропадали совсем, сейчас их стало чуть больше. Шотландских сеттеров, гордонов, я не видел уже много-много лет. Их вытеснили схожие по цвету ротвейлеры, мощные псы другого интеллекта и назначения. Что-то похожее произошло и с людьми.

Сразу за мостом через Свирь машина остановилась, и Татьяна Адольфовна ушла вниз, в управление заповедника, оформлять пропуск на мое пребывание на его территории. Несмотря на то, что Георгий Александрович был одним из инициаторов и фактическим организатором заповедника, времена изменились и теперь орнитологическая станция на территории заповедника стала для него чужеродным элементом, чем-то вроде американской базы Гуантанамо на Кубе или португальской колонии Макао в Китае. Работники станции не имеют права выходить за пределы своих десяти гектаров. Слава Богу, хоть проезд по дороге им пока не запрещен. Мне - запрещен, поскольку я не работник станции, поэтому и нужен пропуск, который можно получить только здесь, в Лодейном Поле, в восьмидесяти километрах от самой станции.

Мост через Свирь, около которого мы стоим - гигантское и нелепое сооружение. Свирь здесь широкая и полноводная, примерно как Москва-река в районе Крымского моста. Естественно, судоходная - здесь проходит Волго-Балтийская водная артерия от Санкт-Петербурга через Неву, Ладожское озеро, Свирь, Онежское озеро - вернее, обводной Онежский канал - Вытегру, Ковжу в Белое озеро (Белозерский канал), далее в Шексну и Волгу. В Шексне от Волго-Балта отходит Северодвинский канал в озеро Сиверское к Кириллово-Белозерскому монастырю и далее через озера Покровское, Зауломское, Кишемское, реки Итклу и Порозовицу в Кубенское озеро, а из него в Сухону и Северную Двину, открывая путь на Архангельск. Мост через Свирь поэтому разводной и разводится путем поднятия его средней части одним куском параллельно воде вверх, для чего сооружены две огромные вертикальные башни из стальных ферм. Тяжесть поднимаемой конструкции не позволяет сделать мост более широким, поэтому движение по нему в один ряд. Мост ветхий и скоро, наверное, станет на ремонт.

Из окна вагона я видел все здешние реки. Самые большие из них - Волхов, Сясь, Паша, Оять, Свирь - впечатляют своим полноводным величием, быстрые и красивые реки. Все они питают Ладожское озеро, самое крупное в Европе и 12-е или 13-е по величине в мире. Вытекает из Ладоги одна Нева - причем, совсем недавно, в наш исторический период, Невы вообще не было. Вот так - вообще!

Она прорвалась к Балтийскому морю около тысячи лет назад, то есть, при Рюрике ее быть не должно, и путь из варяг в греки проходил как-то по другому, то есть не по Неве в Ладогу. Здесь находится сочленение Балтийского щита и Русской плиты, двух частей Восточно-Европейской платформы, устойчивой части земной коры, на которой покоится почти вся европейская часть России с ее городами, реками, лесами и озерами. Относительное перемещение щита и плиты и явилось причиной прорыва Ладожских вод в Балтику, что восстановило еще более древнюю историческую справедливость: и Балтика, и Ладога были когда-то частью одного общего большого пресноводного Иольдиевого моря.

Эта подвижка продолжается и сейчас: река Гумбарка, на которой стоит станция, ранее вполне проходимая для моторок, которые спокойно выходили по ней в Ладогу, превратилась за несколько лет на последней своей сотне метров перед устьем в ручеек полуметровой ширины. Наверное, скоро Гумбарка потечет вспять, на север, и будет впадать в большое Сегежское озеро, которое находится отсюда километрах в сорока.

Татьяна Адольфовна пришла расстроенной. Пропуск мне не выписали - нет директора заповедника Белянина Владимира Николаевича, а без него сотрудники заповедника сделали вид, что это такое же невозможное дело, как целование латинского креста для православного иерарха. Поедем без пропуска. Теперь я полноправный браконьер, не имеющий возможности законно ступить даже на ограниченный кусок территории заповедника, принадлежащий нынче Ладожской орнитологической станции, а не то что на его собственную священную землю. Опять персона нон-грата, теперь в своей родной стране. Ладно, не привыкать, людей бы не подвести, они-то вообще здесь ни при чем.

После Ковкениц, в Горках, твердая дорога закончилась. Мы нашли ключ от шлагбаума и свернули на тайную лесную тропу, известную только аборигенам. Я на каком-то этапе сборов колебался, как ехать: на поезде или на машине. Хорошо, что не поехал на машине. Во-первых, из-за пропуска в заповедник, а во-вторых, при всех моих навыках езды по лесным дорогам на девятке, эту дорогу я не одолел бы в четырех-пяти очень сложных местах. Конечно, если как следует поработать топором и лопатой, то можно и проехать, но затраты времени и энергии вряд ли были бы целесообразными.

Потом мы долго ехали вдоль Лахтинского залива, старого русла Свири, которая раньше впадала в Ладогу намного севернее сегодняшнего устья. Вообще, территория заповедника довольно заболоченная, а леса темные и мокрые. Но мне все равно в них выходить нельзя - нет пропуска.

В 15-15 мы въехали в Гумбарицы. Низкое место, поросшее густой травой, купырем, снытью, невысоким кустарником и столбами электропроводки, которые, казалось, тоже росли из явно влажной здесь почвы. Мост через неширокую Гумбарку разделяет поселок на две части: четыре-пять домиков на той стороне, с которой мы приехали, и столько же на противоположной. Слева высятся опоры знаменитых больших ловушек рыбачинского типа, фотография которых помещена в книге про заповедники. Свисающие с ловушек сети придают им вид каких-то фантастических антенных полей, прослушивающих дальний космос. Ждешь колючую проволоку и табличку "Запретная зона. Вход воспрещен". Но ни проволок, ни табличек не было, а был стенд на резных столбах, извещающий, что мы прибыли на территорию Ладожской орнитологической станции.

У синего домика с верандой под общей плоской наклонной шиферной крышей, в котором совмещались кухня, столовая, кают-компания и конференц-зал станции, нас встречало все ее население. Кавказская овчарка Мартин и розовый (абрикосовый) пудель Круз были первыми. Они облаяли нас для порядка и вежливо отошли, а потом и совсем убежали по своим собачьим делам. Анна Романовна, Галина Алексеевна, Катя, Таня, Аня, дочь Носкова Ариша, дочь Галины Алексеевны Ирина, дочь Татьяны Даша и двухлетний сын, террорист Егорка, были рады нашему приезду, во-первых, потому что жизнь на станции бедна событиями, а приезд руководителя, да еще с московским гостем - это событие; во-вторых, мы привезли продукты, а дети вдобавок получили еще и заказанные сладости, и всех ожидал роскошный обед, который готовила, как всегда, Татьяна.

Я разместился в домике на противоположном, левом берегу Гумбарки. Моими соседями с одной стороны были Анна Романовна с Аней и Галина Алексеевна с Ириной, а орнитолог заповедника Виктор с женой и сыном Андреем с другой. Дальше к лесу был большой дом, где круглый год живут егерь Михаил с женой Галиной, единственный в Гумбарицах дом, обитаемый круглый год, в том числе, и с поздней осени до ранней весны. В это время орнитологи лишь изредка приезжают на станцию - не позволяют условия, хотя птицы-то есть всегда. Носков с женой и Татьяна с детьми остались на той стороне, принадлежащей орнитологам, рядом с ловушками, кают-компанией, банькой, домиком для содержания подсадных птиц и домиком со всем оборудованием для обмера, кольцевания и учета пойманных птиц. Когда-то, лет двадцать назад, здесь была полнокровная деревня, а еще раньше, при царях, здесь была прибрежная станция на магистральном зимнем гужевом тракте из Олонецкого края в Санкт-Петербург.

В этот день мы еще успели с Георгием Александровичем найти, выкопать и отвезти к ловушкам две машины камней. Завтра приедет Дима, Дмитрий Николаевич, Егоркин отец, и мы будем менять высокие опорные столбы ловушек, уже сгнившие от постоянного соприкосновения с влагой.

День был теплым и солнечным.

День второй, 17 июня 2000 года, суббота

Проснулся я от ощущения, что день в разгаре, хотя было всего шесть утра. В это время года ночей здесь не бывает: солнце заходит около двенадцати ночи(!), долго горит вечерняя заря, огромная, в пол-горизонта, которая постепенно переходит в утреннюю, а около пяти уже опять во весь рост встает солнце. И в два часа ночи, и в три часа утра можно читать в комнате, не включая света. Да его и нет здесь, поскольку небольшой движок работает на дорогом бензине и заводится только по особым случаям. Сегодня как раз такой случай - день рождения Дмитрия Николаевича Ковалева. Тридцать семь лет. Он должен приехать часам к одиннадцати.

За окном пасмурный, прохладный день. В километре на болоте кричат журавли, а у нас звуковой фон создает коростель, на четкое "крэкс-крэкс" которого накладываются нежные голоса чечевиц и чуть стрекочущие - серых славок и камышовок.

Носков не любит коростеля - спать не дает. "Сегодня орал всю ночь, пришлось голову подушкой накрывать", - жалуется он. Не любит он и дубоносов - слишком больно щиплются, когда их кольцуешь, клюв у них очень сильный, как плоскогубцы, только острый. Птица ведь не знает, что ее выпустят после того, как обмерят, взвесят и окольцуют, а думает, наверное, что это и есть ее смертный час, а все манипуляции с ней - это особый способ приготовления ее в пищу этим бескрылым гигантам, которые, наверное, питаются исключительно птицами и каждый из которых может запросто съесть десяток-другой иволг за один присест.

Кстати, иволг Носков тоже не жалует: "Скворец!". Зато у нас общая любимица - чечевица, птичка чуть поменьше воробья, с вырезом в хвосте и более толстым, чем у воробья, клювом у основания. Взрослые самцы носят яркую пелерину - голова, горло и грудь у них насыщенного красно-малинового цвета. Прилетают они в конце мая, в пятой волне, вместе с иволгами, серыми славками, сорокопутами, удодами, коростелями и стрижами. На зиму чечевицы улетают на юг Индии и на Индокитайский полуостров - во Вьетнам, Лаос, Камбоджу. Коростели же, наоборот, зимуют чуть ли не у Кейптауна, хотя никто никогда, кажется, не видел их перелеты, но каждый знает, что летать коростель практически не умеет. Раньше считали даже, что коростель вообще никуда не улетает, а зимует в дуплах и норах, впадая в спячку.

Вообще, дальние перелеты птиц - это одна из самых больших загадок природы. Что заставляет птиц, обитающих, например, у экватора, где нет сезонных контрастов, а есть избыток пищи, покидать эти райские места и мчаться за тысячи и тысячи километров на север, туда, где в момент их отлета с юга еще свирепствуют метели, а водоемы покрыты толстым слоем льда? Как объяснить, что на север они прилетают именно тогда, когда там начинается короткий благоприятный период для их существования?

Как ориентируются птицы в полете, как находят именно те места, где они появились на свет? Как могут птенцы, весь жизненный опыт которых составляет два-три месяца, найти именно тот район в Африке, где зимовали его родители, а потом вернуться назад? Ведь не все птицы летят стаями - перевозчики и черныши например, симпатичные кулички размером чуть больше воробья, летят поодиночке. Как летят птицы - определенными невидимыми нам тропами (узкими потоками) или как придется, широким фронтом?

Как происходит передача информации внутри стай, которые иногда достигают размеров в километры и насчитывают многие тысячи птиц - например, у куликов или скворцов? Вряд ли здесь обошлось без биополей! Зимуют ли ласточки на морском дне, как это утверждал всего двести с небольшим лет назад сам великий Карл Линней, основоположник системы растительного и животного мира, которая в общих чертах сохранилась до наших дней? Что такое торпидность? Превращается ли зарянка зимой в садовую горихвостку, как искренне считал Аристотель? Какую роль в сезонных перелетах птиц играют бывшие ледники? А дрейф материков? А собственные физиологические ритмы?

Вообще, вопросов этих десятки и сотни, и вряд ли можно сказать, что хотя бы на один из них получен однозначный и окончательный ответ. Значит, орнитология будет еще жить и жить. Правда, в демократической России умирают или уже умерли науки и более близкие к повседневным проблемам человека. А кому из олигархов или чиновников сегодня нужна орнитология? Ну не Гусинскому же, который только что и сам из-за подписки о невыезде стал не перелетным! То есть, мы с вами находимся сейчас, может в последней российской научной лаборатории, занимающейся птицами и общаемся с мастодонтами орнитологии, мастодонтами и по масштабу, и по судьбе.

А почему жила советская орнитология в те времена, когда не хватало денег не только на поддержку движения к светлому будущему темных людей из племени Тамбу-Ламбу, но даже и на мои любимые ракетные комплексы "Шексна", "Десна", "Гном", "Кольцо", или "Скорость"? Скорее всего, по двум причинам. Первая - советское тщеславие. Наши идеология, гинекология и орнитология не могли не быть самыми лучшими в мире, поскольку базировались на самом передовом и самом верном марксистско-ленинском учении. Вторая причина более прозаическая. Хитрые советские орнитологи быстро сориентировались в слабостях системы и выдали идейку о том, что территориальное и другое поведение наших птиц в корне отличается от поведения птиц загнивающего капитализма. Если у них - естественный отбор и борьба за выживание, то у нас - наоборот: коллективизм и товарищеская взаимопомощь среди широких масс синиц пролетарского происхождения.

Частично это объяснялось суровостью природы и обширностью просторов. То есть, подводилась солидная база под неизбежность возникновения социализма именно на нашей обетованной земле по совершенно объективным обстоятельствам. А это вам уже не рекомендации по выращиванию бройлеров или производству куриных окорочков - это высокая политика, идеология, тут уж денег не жалей! Их и не жалели. Страна покрылась сетью станций кольцевания, которые потихоньку превращались в отделы массовой регистрации птиц. Если пофантазировать, то еще немного и они могли бы стать бы отделами виз и регистрации, птичьими ОВИРами: есть кольцо - можешь лететь на Запад или там в Африку, нет - сиди тут и не кукуй! А то еще нахватаешься чуждой нам идеологии и изменишь свое территориальное поведение на противоположное.

Под этот идеологический шумок и делалась настоящая наука, хотя я не исключаю, что среди орнитологов были не только здоровые циники, но и искренние прозелиты.

Все это рухнуло вместе с великим Советским Союзом, рухнуло в одночасье. Сейчас в России кое-какие работы по отлову и кольцеванию ведутся на Куршской косе, в Карелии, да вот на этой Ладожской орнитологической станции, самой крупной из оставшихся. Конечно, есть заповедники и штатные орнитологи в них, есть Зоологический институт Академии наук, есть кафедры биологии, которые призваны вести научные исследования в области орнитологии. Но никто из них не способен получать практические, экспериментальные, статистически значимые подтверждения своим пусть самым глубоким теоретическим посылкам в области миграции и территориального поведения птиц. А любимая Родина не может даже каждого чиновника обеспечить "Мерседесом", где уж тут говорить о каких-то ста - ста пятидесяти тысячах долларов в год на Ладожскую орнитологическую станцию, например. Кстати, это где-то стоимость одного хорошего "Мерседеса"!

Именно поэтому мы сегодня сами будем менять подгнившие двенадцатиметровые столбы, опоры ловушек, и Георгий Александрович Носков, профессор, доктор биологических наук, ученый с мировым именем, уважаемый орнитолог, отец-основатель и прочая и прочая, будет, как Ленин на субботнике, носить бревна на своих еще крепких плечах, а Татьяна Адольфовна будет прогонять его из-под столба, утыканного забитыми мною костылями, и раскачивающегося сейчас на грани равновесия, поскольку за одну веревку держит его хрупкая Татьяна Адольфовна, за другую изящная и аристократичная Анна Романовна, а за третью - юная Аня Рычкова по прозвищу "камышовка болотная". Не удержи они веревку - погибнет Носков, а с ним погибнет рухнувшая, но еще дышащая отечественная орнитология.

А еще в этот день мы поднимали и ставили на ловушку огромную, двадцать на десять на пятьдесят метров сеть, которую целую неделю до этого вязали, растянув над землей на колышках и доктора, и кандидаты биологических наук, и простые смертные, случайно и не случайно попавшие в Гумбарицы.

А потом мы отмечали день рождения Димы Ковалева, специалиста по овцебыкам, бывшего директора заповедника на Таймыре и мысе Шмидта, который вместе с женой и боевой подругой Татьяной провел на крайнем Севере около десяти лет и вот сейчас работает под руководством Носкова. Работает топором, пилой, рубанком, молотком, виртуозно водит свой УАЗик, загоняя его в такие трясины, куда я и в высоких сапогах-то захожу с опаской. Наверное, Дима умеет делать что-то еще, но и того, что я видел, достаточно, чтобы сказать, что он - настоящий мужик, кормилец, добытчик, опора семьи и общества. Его двухлетний сынишка, террорист Егор, растет таким же самостоятельным и отважным - и счастлива будет не родившаяся еще девочка, которая станет его женой, как наверное счастлива сейчас Татьяна.

И все это время, каждые полчаса, с четырех утра до двенадцати ночи кто-нибудь обходил ловушки и сети, снимал весничек, овсянок, сорокопутов, славок, чижей, чечевиц, определял пол и возраст, стадию линьки, размер крыла и общий размер птицы, массу других непонятных мне параметров, наконец, взвешивал, сунув головой вниз в конический кулек, подвешенный на чувствительных пружинных весах (типичный вес птиц из отряда воробьиных десять - двадцать - пятьдесят граммов) и, наконец, отпускал на свободу, предварительно надев соответствующее кольцо и записав его номер. Жизнь продолжалась. Ладожская орнитологическая станция работала с полной нагрузкой.

День третий. 18 июня 2000 года, воскресенье

Сегодня я проснулся в пять утра. Все еще спокойно спали, натруженные вчерашним авралом и последующим празднеством. Купаюсь в отрезвляюще холодной Гумбарке напротив бани и ухожу в запретный для меня заповедник к речке Ситике, где по рассказам Носкова много бобровых плотин и растет царь-осина. Иду по тропе в сосновом лесу, бывшей когда-то дорогой в Карелию, которая находится отсюда максимум в четырех километрах. Там граница заповедника.

Ситика река неширокая с темной, почти черной в омутах и в пасмурную погоду водой, которая на песчаных перекатах оказывается красной, чуть более красной, чем в Пре. Русло извилистое. Заболоченная пойма имеет какой-то марсианский (венерианский?) вид из-за высохших на корню, сломанных почти посередине и создающих какую-то особую столбчатую структуру березовых и ольховых стволов. Русло забито деревьями, когда-то спиленными бобрами. Брошенные плотины перемежаются с подновленными. Почти все пни имеют характерную коническую форму - следы бобровых резцов.

Я всегда удивлялся тому, как этот небольшой в целом зверек, в две-три хорошие кошки, пятнадцать -двадцать килограммов, своими зубами валит деревья диаметром и сорок и пятьдесят сантиметров. Попробуйте свалить такое дерево хотя бы двуручной пилой, не говоря уже о топоре! А он валит - и ничего, жив и здоров! К 1917 году в России оставались считанные единицы бобров. Сейчас он почти повсеместен, хотя почти везде его истребляют браконьеры, которых и осуждать-то трудно: нечего есть сегодня в деревнях, пенсия почти единственный источник живых денег для многих семей. Ну хорошо, с огорода худо-бедно можно прокормиться. А одевать, обувать, воспитывать и учить детей, выдавать замуж дочерей - это на что? Да большинство уже и разучилось работать так, как работала, например, моя мама - от зари до зари, ни минуты покоя, ни минуты праздности. Она даже для разговора просто присесть не могла: всегда в руках какое-то шитье, штопка, вязка. Ни минуты праздности!

После, уже в июле, мы встретили за Касимовом, в Ананьино, на высоком правом, самом красивом в мире берегу Оки чудесных ребят с Королевской космической фирмы в Подлипках. В самые тяжелые времена, когда ракетно-космические гиганты вообще не имели денег на зарплату, они ездили в начале каждой зимы в Республику Коми промышлять лосей. Это вполне законный и обычный промысел, а по сути - хищничество, вызванное нашей бедностью и убогостью. Тридцать километров от станции до первого зимовья. Пешком. Втроем. Всё - еда, ружья, патроны, теплая одежда - на себе. По снегу. Дороги нет. Затесы на деревьях надо еще уметь читать. Городские, в общем-то, ребята.

С этой базы ежедневно по целику - на поиски лосей. Лоси ходят быстрее человека, а уж бегают-то явно быстрее, тем более, не в городе родились. Их стреляют, свежуют, разделывают, оставляют рядом пропахшие пoтом мокрые рубахи и стреляные гильзы, чтобы росомахи, лисы и волки не растащили теплое еще мясо. Килограммов по двадцать пять на себя - на троих это меньше половины лося - и к лесовозной дороге, десятки километров. Потом назад, налегке. Световой день короток. Ночевать приходится у костра, у туши, уже успевшей окаменеть. Потом еще раз то же самое. Потом все заново.

Голову, шкуру, внутренности, менее ценное мясо просто бросают на месте - невыгодно нести. И так сорок-пятьдесят дней, до тех пор, пока глубокий снег не сделает передвижение по лесу практически невозможным. В день получалось на сегодняшние деньги рублей по сто пятьдесят-двести - неслыханные суммы для тех, чья зарплата составляет шестьсот-семьсот рублей в месяц. Или двести восемь рублей двенадцать копеек, при мне полученные кандидатом биологических наук Катей из рук Татьяны Адольфовны Рымкевич, которая сама скоро будет защищать докторскую диссертацию. Это наша реальность, и бобры учатся выживать в ней вместе с нами. Но они такие беспомощные! И совсем не озлобленные. Вот вам и философия, и этика, и непротивление злу насилием в чистом виде. Да что толку!

Царь-осину я сегодня так и не нашел, зато обнаружил разрушенный мост через Ситику, по которому раньше ездили на Габановский маяк и дальше в Ильинское к устью реки Олонки и в Видлицу. Завтра надо будет сходить за мост - через речку можно перебраться по любой из бобровых плотин. Сегодня - работать и работать, дел непочатый край. Сегодня мы заменили несколько столбов на действующей ловушке, увязили-таки машину в трясине, испробовали все мыслимые способы ее вытягивания и вытащили, наконец, самым простым и надежным способом - вываживанием с подкладыванием поленьев под колеса.

Потом на обед была уха из ладожского судака, пойманного, конечно, за пределами границ заповедника, потом короткий сон и проводы Носкова в Санкт-Петербург. Перед отъездом Катерина показала мне гнездо своей любимой серой славки, в котором она только что пометила птенцов, наказав охранять их от всех посягательств, и установила урок по скашиванию буйно разросшейся здесь травы, которая своим непричесанным видом портила строгий моральный облик государственного учреждения. Репейники трогать было не велено - это корм для многих птиц.

Вечером мы с Димой стали устанавливать рамы остекления на веранде хозяйственного домика. Позже здесь будут стоять вольеры с птицами, которые используются как подсадные для заманивая в ловушки доверчивых сородичей. Я не сказал, что сейчас на станции живет в клетках и вольерах десятка полтора птиц: овсянка-ремез, серая славка, дубоносы, щеглы, синицы, пойманная при мне иволга, камышовая овсянка, пара пуночек и даже редкая здесь кедровка. В обязанности дежурного входит также чистка вольер, приготовление корма и само кормление этих птиц. На ночь вольеры закрываются полиэтиленом - совы и сычи повадились таскать птиц из клеток, просовывая свои когтистые лапы через мелкую, в общем-то сетку.

День сегодня был ветреным, холодным, изредка шел дождь. К вечеру ветер стих, и воздух застонал от комаров и гнуса. Пока мы делали веранду мы вылили на себя почти целый флакон средства "Тайга-профи". Хорошее средство, на гвоздичном масле, а не на диметилфталате с его тонким до противности запахом. Жалко только, что через пятнадцать минут операцию приходится повторять - мы мокнем от интенсивной работы, внешней влажности и отсутствия ветра, а "Тайга" быстро смывается с потом. Времени, видимо, около десяти вечера. Оказалось - без пятнадцати полночь, так обманчивы здесь белые ночи. В двенадцать ровно я уже спал спокойным сном относительно честного человека.

Сегодня был великий православный двунадесятый праздник - Троица. Но никто этого так и не заметил.

День четвертый, 19 июня 2000 года, понедельник

Здесь легко высыпаешься - опять встаю около пяти утра. Ясное небо. Мороз такой, что на траве замерзли капельки росы. Гомонят журавли - совсем не печально и не тревожно, скорее радостно. Лето, самый разгар. А лето - это сенокос. Иду косить. Я вообще-то люблю это дело (то есть, косьбу). Правда, отсутствие практики сказывается. А совсем недавно, всего лет тридцать пять назад, мы с мамой и маминым братом дядей Андрюшей втроем накашивали на две коровы и лошадь, это считай тридцать-тридцать пять хороших копен. И не на лугу - на лесных полянах!

За завтраком я наслушался леденящих душу историй про взаимоотношения заповедника и орнитологической станции, про то, как Татьяну Адольфовну чуть не обвинили в умышленном поджоге, как запрещали детям собирать чернику, а взрослым грибы, как обещали отстрелять собак, присутствие которых в заповеднике угрожает сохранности местной фауны. Это Круз-то, персиковый пудель, кому-то угрожает! Или одиннадцатилетний Мартин, симпатичный кавказец, который то узнавал меня, то яростно облаивал, если я появлялся из-за моста, с чужой территории, особенно, если немного в другой одежде.

После завтрака я исследовал окрестности Ситики вверх по ее течению, встретил глухарей. рябчиков, лося, видел, какие огромные площади занимает белокрыльник на подступах к болотам, видел аккуратно сложенные остатки еловых шишек, но так и забыл спросить потом у специалистов, кто их грыз - белки или клесты. Скорее всего, белка. По разгильдяйству уронил в воду самый расхожий и нужный объектив 35-70. теперь все снимки только длиннофокусным 70-210, что не совсем хорошо.

А еще как в районе Лабытнанги по реке Собь, прямо по ее руслу, ходят машины за неимением нормальных дорог. А мы по этой реке собирались плыть на байдарке: плывешь вот так, никого не трогаешь, а из-за переката по реке на тебя прет "Урал" или "Камаз". Он-то железный!

В девять вечера опять ухожу в лес - надо, наконец, дойти до Габановского маяка. Граница заповедника оказалась ближе, чем я предполагал. А может, места стали более знакомыми, незнакомая дорога кажется намного длиннее, по знакомой идешь не в конечный пункт, а от ориентира к ориентиру, так намного легче. Я измерил по счетчику в машине расстояние в Мещере, которое весной прошел с рюкзаком в тридцать пять килограммов - более восьми километров. А я всегда думал, что около пяти.

Сразу за зоной заповедника начались сходы с тропы к озеру, а потом появилась и первая рыбацкая избушка. Дальше избушки и шалаши стояли через каждый километр. Впервые не на рисунке из многочисленных учебников по выживанию, а наяву увидел односкатный шалаш и костер перед ним - умная идея. Скат шалаша прикрывает человека от дождя и ветра, а костер дает ему тепло. Если пропорции подобраны правильно, то в таком шалаше, конечно, теплее, чем в обычном, где костра не разведешь. Такая яранга! Кстати, самый толковый учебник по выживанию это "Подготовка разведчика. Система спецназа ГРУ", изданный в 1998 году в Минске в издательстве "Харвест" (это по-белорусски, наверное, урожай). В учебнике дается ссылка на книгу Павла Поповских "Подготовка войскового разведчика", Москва, Воениздат, 1991 год.

До Габановского маяка я или не дошел, или его давно уже нет за ненадобностью, а есть вот эти два навигационных знака, стоящих один за другим и совмещение которых дает возможность определиться рыбакам и браконьерам. Не знаю. Была уже очень поздняя и очень светлая ночь.

Жизнь входит в устоявшееся русло. Подъем в пять утра, купание, покос - травы много, на всех хватит, потом завтрак с таежными рассказами бывалых биологинь (из мужиков на станции остались я, Егорка, Мартин и Круз. Дима вчера уехал), потом поимка сразу семнадцати скворцов - это Анна Романовна увидела стаю, севшую к подсадным и отчаянно замахав руками просто загнала их в ловушку. Такая удача!

Вообще, возврат (колец), то-есть, повторный отлов ранее где-то окольцованной птицы, составляет примерно 2%, что означает одну птицу на пятьдесят окольцованных. Для воробьиных эта цифра намного меньше - от 0,31% у пеночки-веснички до 0,5% у черноголового чекана, что означает одну птицу уже на 200-300 окольцованных. Самый высокий возврат у гусей - 20-30%. А всего за время кольцевания с 1899 года, когда датчанин Мортенсен окольцевал 164 скворца, было свыше одного миллиона возвратов. Это уже хорошее основание для применения статистических методов. Центр кольцевания у нас находится в Москве, туда и стекается информация из всех стран о находке птиц, окольцованных в нашей стране.

Сегодня впервые купался в Ладоге. Что-то вроде Азовского моря, только холоднее. Чтобы поплавать, нужно зайти в воду метров на четыреста. Но в остальном впечатление вполне морское - и бескрайность, и волна. Вот, правда, еще вода пресная и чуть желтоватая, а не сине-зеленая. А так - море. Здесь даже подлодки одно время были: размеры Ладоги где-то 80 на 200 километров, а средние глубины около пятидесяти метров при максимальных до 230 метров в северной, скалистой его части, принадлежавшей тогда Финляндии вместе с ладожским островом Валаам и живущими на нем православными монахами.

Балтийское море всего на двадцать метров глубже: средняя глубина его 71 метр, а Финский залив даже мельче, чем Ладога. Максимальные глубины Финского залива около 100 метров при средних в 20-30. Ладога это Вуокса, Нева, Волхов, Свирь, Шлиссельбург, Приозерск, Хиитола, Лахденпохья, Сортавала, Питкяранта. Ладога - это рыба. Рыба - это хлеб. Пока есть Ладога, окрестное население не умрет с голоду.

В кают-компанию пришла жена егеря, Галина Ивановна. Повод - занять хлеба. Причина - посмотреть, кто этот новенький, появившийся на станции, то-есть, я сам. Стараюсь изо всех сил понравиться. Такая бойкая, шустрая женщина средних лет, очень живая и любознательная. Разговор ведет, как сольную партию на скрипке. Люблю таких людей! Здесь их много.

Сегодня у меня день встреч - случайно столкнулся с Виктором, орнитологом заповедника, который шел к Ладоге. Остановились, разговорились. У него свой собственный взгляд на все, что происходит на станции и на причину разрыва отношений с заповедником. Виновата, конечно, станция. Вот и суди теперь об объективности Всеобщей истории. Да и есть ли она вообще, эта История? Два заинтересованных человека, говорящих об одном и том же событии, расскажут две сильно отличающихся истории. Тем более, два конфликтующих. И это еще не беда - обнаружив разночтения, сопоставив трактовку, проанализировав интересы сторон можно выйти на более-менее объективный результат. А если выживает только один заинтересованный человек и передает сведения другому, еще более заинтересованному лицу? Помните, у Высоцкого: "Назад пятьсот, вперед пятьсот, и кто кого переживет, тот и докажет, кто был прав, когда припрут...".

По-своему, Виктор в чем-то, конечно прав. Он не стал, и уже наверное никогда не станет доктором биологических наук. Он участвовал в строительстве всех сооружений станции, в том числе, бани, которая осталась теперь на другой стороне реки, за демаркационной линией, проходящей у почти не замеченного мной стенда. Он и сам остался в стороне от главных событий, в которых когда-то активно участвовал. Это диалектика. Жестокая диалектика жизни. Часть и целое. Большое дело и маленький человек. Иногда в интересах дела надо пожертвовать интересами этого одного человека. Это объективный ход той самой Истории. Человеку же, попавшему под колеса этой Истории, не становится легче, и неважно, есть тут его прямая собственная вина или нет.

Я ни в коей мере не могу быть судьей этим людям, которые в сущности-то крупнее меня по своему человеческому масштабу. Просто со стороны ситуация всегда виднее и понятнее, хотя бы потому, что стороннего человека не отягощают и не отвлекают мелочи, вроде уязвленного самолюбия; накопленных обид, которые имеют особенность вырастать из пустяка до ужасающих размеров; резких, сказанных сгоряча и не всегда обдуманных слов, которые почему-то всегда в таких случаях доминируют над логикой и здравым смыслом. На месте этих мужиков, умных, сильных и прошедших вместе длинный и трудный путь, я сел бы за общий стол, выпил бы столько, сколько необходимо, чтобы все мелкое было унесено теплой и приятной волной легкого опьянения - и помирился бы навсегда. Детали - а их не так уж и много - можно было бы обсудить завтра, на свежую голову. И - все.

А историю Российской орнитологии конца ХХ - начала ХХI века будет писать, кажется, Аня Рычкова, самая юная из всех орнитологов, которых я встретил в Гумбарицах. Большая, кстати сказать, любительница Высоцкого.

И кто кого переживет, тот и докажет, кто был прав...

День шестой, 21 июня 2000 года, среда

Грандиозный день!

Начался он, как обычно. В пять утра я вышел из своего синего домика за речкой, собирая джинсами обильную сегодня росу, перешел на свою, орнитологическую сторону Гумбарки, полюбовался чистым и ясным восходом, зевнул - и ушел досыпать. И правильно сделал: день сегодня будет очень длинным, богатым и насыщенным.

В семь - покос. В восемь тридцать - завтрак. За завтраком Анна Романовна завела разговор о том, как раньше, когда Носков еще не умел водить машину (два года назад!), они пешком ходили до Горок - двадцать восемь километров, мне столько сейчас не пройти. Направление мыслям было задано - к дому. Анне Романовне уезжать обязательно - дела в Питере. Мне не так уж безотлагательно, но почему бы и нет? Потребность общества была налицо, а она, говорят, сама генерирует возможности. И тут вспомнилось, что вчера Галина, жена Михаила, говорила о своих сборах на рынок в Свирицу, куда они плавают на моторке - это часа два ходу.

Пошли за границу, к егерю Михаилу. Дома нас встретил замок - значит, уже уехали! Жалко - я не люблю менять решения, а решение уехать сегодня уже почти созрело. В принципе, задачи, которые я поставил перед собой до приезда сюда, были решены, дальнейшее пребывание на станции вряд ли имело смысл, тем более, что трава покошена, а столбы ставить не с кем. Да мы, кажется, все, что нужно уже заменили. Все три большие ловушки в действии - впервые за несколько лет так рано, уже в июне.

А еще, проезжая с Носковым по пути сюда через село Свирское, которое на карте обозначено как Старая Слобода, я заметил справа настоящий монастырь с большим собором и редкой трехшатровой церковью, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказавшейся колокольней, и уже тогда принял решение заехать сюда на пару дней - и почему бы не сделать это уже сегодня? Тем более, что в книге "Заповедники европейской части РСФСР" в статье о Нижнесвирском заповеднике было написано, что расположенный в селе Свирское собор - один из древнейших памятников русской культуры ХШ века. Во как! Аж ХШ век! А я тут объедаю бедных орнитологов. Вперед!

Поэтому, узнав, что Михаил с Галиной уже уехали, я немного расстроился. Ну так, совсем немного. И как оказалось - правильно. Они уехали - но не в Свирицу, а за рыбой, и поэтому скоро вернулись. На сборы мне было дано пятнадцать минут. Я уложился в десять: голому собраться - только подпоясаться. Потом было короткое прощание со ставшими такими близкими Галиной, Татьяной и болотной камышовкой Аней, остающимися наедине с длинными солнечными ночами, вожделеющими комарами и огромными, исправно функционирующими ловушками.

Михаил, крепкий парень лет сорока с очень добрым лицом и настоящим, чуть ли не царского еще выпуска наганом в лихой кобуре от кольта на офицерском ремне, уже готовил моторку, когда мы по берегу Ладоги подошли к устью Гумбарки. Превратившись в небольшой ручеек, она теперь не позволяет держать лодки около дома и их приходится оставлять в озере, вытаскивая к его берегу всю поклажу. Фотография на память - Галина, жена егеря, наотрез отказалась сниматься, хотя скрывать ей было вовсе нечего: миловидная, живая, быстрая, она сразу же вызывала симпатию и только украсила бы собой фотографию. Поехали! Ревет мотор. Палит солнце. Слева в километре - зеленый берег с неразличимыми отсюда деталями. С остальных трех сторон море. Ладога!

Михаил никогда не расстается с наганом - и правильно делает: врагов у него здесь много, а он один. Один против целых шаек крутых мужиков, выходящих в зону заповедника промышлять рыбу сетями, часто тоже вооруженных и почти всегда в подпитии. Он не один раз отнимал у них сети, снимал лодочные моторы - его боятся, а значит, уважают! Дрогни хоть раз - и все, пошел на поводу, вошел в долю, а потом конец один - увольнение, если не тюрьма. Оступаться здесь нельзя. Слабым места здесь нет.

Я раньше с иронией относился к наганам, которыми были вооружены тетки из ВОХРа, сторожившие наш Тамбовский машиностроительный завод, в первом котельном цехе которого я когда-то работал слесарем. Оказалось - зря. Это боевое оружие высокого класса, которое и до сих пор любой профессионал предпочтет "Макарову" или "Вальтеру" (говорят, "Макаров" является просто ухудшенным вариантом "Вальтера"). Есть, пожалуй, всего один пистолет, который может сравниться с наганом, его ровесник, созданный тоже в конце ХIХ века ""Люгер, уникальный пистолет Гуго Борхардта и Георга Люгера, известный под названием "Парабеллум", машина с другим принципом работы затвора, почти абсолютно совершенная вещь. Не случайно героиня Виктора Суворова Настя Стрелецкая, перед которой Джеймс Бонд просто сексуально озабоченный подросток, выбрала себе именно "Люгер" (Виктор Суворов Контроль, М., изд. АСТ, 1995 г - замечательная книга!).

Вот и первые браконьеры - два мужика в моторке делают вид, что "а мы здесь, знаете, плюшками балуемся...", совсем, как Карлсон, который живет на крыше. Михаил подает им знак "Глуши мотор", четко ставит свою лодку борт о борт с лодкой нарушителей, здоровается за руку со старшим, коренастым, обветренным и просоленым морским волком. "Да ты, Михаил, извини, с пути сбились, подошли к берегу - определиться надо. Мы ведь понимаем...".

Определиться трудно - нет навигационных знаков. Сети стоят в пространстве. Приборов, конечно, тоже нет. Чтобы выйти на сети, надо зацепиться за пару предметов на берегу, которые дают линию, и от нее отложить угол, а потом идти по этому азимуту столько-то минут (или часов!). Следует крупный разговор с примерами из прошлой браконьерской деятельности участников, ссылкой на отобранные сети и составленные протоколы. Протоколом, кажется, все закончится и сегодня. А что им протокол? Ну, будет суд, присудят штраф, а работы у них нет, собственности тоже нет, так что штрафы платить не из чего. Нищета...

Мчимся дальше. Сине-голубая Ладога, вспоротая мощным мотором и острым корпусом нашей лодки становится на изломах желтоватой - это ее природный цвет. Вот впереди справа четко обозначился маяк, стоящий у устья Ладоги и показывающий судам путь в Волго-Балтийский канал. Уходим влево, в Лисью протоку, по середине которой идет граница заповедника. Еще одно приключение. На заповедном берегу, прямо под огромным щитом "Заповедник" и стандартным предупреждением, что здесь нельзя находиться, собирать грибы и ягоды, разводить костры и пр., прямо под щитом бандитского вида парень со своей боевой подругой жгут высокий костер. Вроде бы пустяк - но Михаил не имеет права его пропустить: чувство долга. Таким же был мой отец.

Пристаем. Парень сначала не верит в серьезность происшедшего, но быстро берет себя в руки. Нездешний. Кажется, только что из зоны. Составляется протокол. Нарушителю грозит штраф - половина минимальной зарплаты. Не будет он платить его - документов у него с собой нет, адрес записан с его слов и живет он вообще в Белгородской области. Кто туда поедет за этим штрафом?

Дальше мы идем по самой Свири, подходим к фарватеру канала - широкий простор его рассекают вполне морские суда, которых сейчас намного больше, чем всего несколько лет назад. То же самое мы заметили на Оке и на Волге. Река начинает потихоньку оживать, как начала оживать страна, освободившись от Ельцина с его окружением. Подходим к Свирице - огромное село, повернутое лицом к реке, к ее многочисленным протокам и руслам, которые образуют настоящие перекрестки - северная сельская Венеция! Надо обязательно постараться приехать сюда еще раз на несколько дней, слишком уж необычно это село.

На ближайшем перекрестке сворачиваем направо. Это Паша, еще одна полноводная ладожская река. Нам - вверх по ней. Михаил согласился, вернее, сам предложил довезти нас с Анной Романовной до моста через Пашу на шоссе М-18 Санкт-Петербург - Мурманск. Слева остается речка Викшеньга. Кокшеньга, Мехреньга, Сельменьга - это не здесь, это Архангельский Север. Откуда такие созвучия? От новгородцев? Здесь есть и еще одна река Викшеньга, она впадает в Оять. Проходим Подбережье, Карпино. Дальше большие села идут вдоль берега почти без разрыва между ними: Томилино, Надкопанье с красивой церковью, и наконец сама Паша, очень крупное село, почти город.

Пристаем к берегу. Автобус в Питер у Анны Романовны уходит через несколько часов. Мне вообще некуда торопиться. Сидим на бережку, ждем Михаила, который ушел за участковым - надо доложить о появившемся незнакомом нарушителе и вообще обменяться мнениями об оперативной обстановке. Без этого здесь жить нельзя. Возвращается с капитаном Николаем, невысоким, жилистым, серьезным и сосредоточенным парнем лет тридцати пяти. Знакомимся. Узнав, что мне надо в Свирское, тут же загорается желанием помочь. Изо всех сил стараюсь отказаться, но капитан не слушает и быстро уходит.

Прощаемся с Галиной и Анной Романовной. Михаил помогает дотащить мою тяжелую сумку до шоссе, недалеко от моста через Пашу, сразу за перекрестком с дорогой в город. Прощаюсь и с Михаилом, объяснив, что двух здоровых мужиков вряд ли кто повезет из тех, кто взял бы одного, а издалека не увидишь, что еду я один.

За те десять минут, что я голосовал на шоссе, не остановился никто. Ну да не беда, на шоссе М8 Москва-Архангельск у Шопши между Вельском и Шенкурском мы голосовали три часа - вдесятером, с байдарками и рюкзаками, и все-таки уехали.

Подъезжает милицейский УАЗ - Николай приехал с сержантом Александром. Через две минуты полугрузовой "Форд", вроде нашего горьковского Соболя, с мурманскими номерами М 81-13 МУ обреченно тормозит у обочины. Еще одно прощание - и заповедная часть моего путешествия закончилась. Мы едем в Свирское.

Серия вторая Свирское

(Несмотря на некоторое брюзжание, автор искренне верит в то, что и Александр Свирский, и праотец еврейского народа Авраам лично беседовали с Богом, явившимся им в виде Троицы по одноименной иконе Андрея Рублева. Брюзжание вызвано некоторыми сомнениями в богоизбранности родного народа, которая вроде следует из беседы Александра Свирского с удостоившим его посещения троичным Богом).

День пока тот же, шестой от начала путешествия, 21 июня 2000 года, среда

Мы едем в Свирское. Пять минут назад участковый инспектор капитан Николай посадил меня на шоссе М18 Санкт-Петербург-Москва в этот вот самый "Форд" госномер М 81-13 МУ. В машине меня встретило тягостное молчание и абсолютное нежелание контакта. Только после Доможирова, где мы останавливались сменить колесо, и после третьей бутылки пива, выпитой с напарником угрюмого водителя, Анатолием, здоровым, башкирского медвежьего вида мужиком, немного разговорились. Мужики-то хорошие, нормальные мужики. Просто километров за двадцать до Паши их остановил гаишник, сунул сидевшему за рулем Александру трубку - оказался остаточный алкоголь. Уехали за сто с лишним долларов, что для них около месячной зарплаты. А тут еще один мент тормозит - уже чтобы посадить меня. Отсюда и тягостное молчание - чему радоваться-то?

Я слышал, что некоторые особо крутые гаишники пользуются трубками, которые они специально заказывают на каком-то заводе, и которые всегда показывают наличие алкоголя - пользуются тем, что вечно спешащему работающему люду некогда ехать разбираться и сдавать кровь в поликлинику. А у кого из мужиков нет остаточного алкоголя, покажите пальцем? А в зеркало загляните? Вот почему в Думе до сих пор не принят закон, разрешающий определенную дозу алкоголя, которая не сказывается на физических способностях водителя - а трубки эти куда тогда девать? В конце концов, интересы страны не страдают от того, в чьих руках - в руках Анатолия, или в руках гаишника будут те сто долларов: совокупная покупательная способность населения от этого не меняется. То же самое можно сказать и о приватизации по Чубайсу: создан класс крупных собственников, а кто в этот класс входит - фарцовщик Смоленский или законопослушный пресловутый слесарь Пупкин - для общества все равно. А справедливость - ну это потом, когда белых, то есть, теперь красных, разобьем окончательно.

Расстались мы друзьями, обменялись адресами, на прощание я сфотографировал ребят на фоне Троицкого собора: вот они стоят, чуть смущенные и немного еще грустные. Хорошие ребята! И денег с меня не взяли, чтобы хоть чуть скомпенсировать потерю. Доллары они заработают, мужики крепкие. Как восстановить, вернее, установить справедливость - вот что их глубоко беспокоит! И здесь мои жалкие рубли вряд ли помогут. Другое дело - задушевный и откровенный дорожный разговор. Это дороже. И для меня тоже.

Я приехал, в общем-то, в никуда: в Свирском меня никто не ждет. Восьмой час вечера. Сижу с огромным рюкзаком, сумкой, котелками и фотоаппаратом на лавочке у магазина - мне-то не надо объяснять, что в таких селах вся общественная жизнь происходит в магазине или вокруг него. Рядом сидит рыбачок моего возраста с обветренным лицом, небольшим рюкзачком и связкой удилищ. Разговорились. Юрий. Живет в Инеме километрах в восьми отсюда, а здесь в пятиэтажке живет его сестра, Галя Иванова, которая может сдать пока пустующую дачу. Это уже что-то. Тем более, что егерь Михаил дал мне записку к своему коллеге Володе Шилову, который охраняет восточную границу заповедника, проходящую от Свирского в трех километрах, и живет в той же самой, единственной здесь пятиэтажке.

Ну что, надо топать в пятиэтажку, все ясно. Тепло прощаюсь с Юрием, навьючиваю на себя свое тридцатикилограммовое всё - бедные, бедные мои ножки! - и топаю, конечно, по самой дальней дороге, к этой пресловутой пятиэтажке, где живут самые добрые люди.

По дороге, за Святым озером, которое мирно располагается в центре села, уже рядом с пятиэтажкой встретил Анну Георгиевну, очень милую, опрятную и интеллигентную старушку, у которой здесь же огород - сейчас самое время окучивать картошку. Вся в белом, с добрыми глазами на красивом морщинистом лице, она будто сошла с картин, представляющих простую истину, что каждый возраст хорош по-своему и в каждом возрасте есть свои преимущества и своя прелесть. Такая хорошая встреча!

Иду к Шилову. Первый подъезд, первый этаж. Нет дома. Выходит не то молодая жена, не то старшая дочь, крепкая, с сочными губами и хваткой опытной продавщицы. Берет записку. Нет, помочь ничем не может. Ухожу, вежливо поблагодарив.

У пятиэтажки кучкуются женщины. Подхожу, здороваюсь. Анна, дородная породистая женщина лет тридцати с небольшим колеблется: место для жильца есть, но надо согласовать с мужем, а когда он придет, неизвестно. Колеблется и Антонина Ивановна, полная и жизнерадостная бабулька лет семидесяти пяти. А вон как раз муж Гали Ивановой стоит, Сергей его звать, - говорит кто-то сердобольный. Подхожу. Сухощавый парень с красивым лицом и небольшими усиками, которые придают ему сходство с трефовым валетом, что-то оживленно объясняет мужикам, тыча в чертеж не то дачи, не то сарая. Представляюсь, передаю привет от Юрия - и всё, я при жилье.

За пятиэтажкой, всего метрах в пятидесяти, красивое озеро причудливой формы шириной метров двадцать и длиной в сто пятьдесят-двести. Озеро зарастает и его сегодняшние берега образованы недавней водной растительностью, которая теперь превратилась в сплавину, дышащую под каждым шагом. Сплавина сплошь покрыта цветущей клюквой. Кое-где виднеются кустики уже отцветшей и хорошо завязавшейся морошки. Вот это да! Собирать морошку, протянув руку с балкона - это нечто! Сергей говорит, что озеро бездонное и очень чистое. Так оно, наверное, и есть. На озеро выходят задние калитки огородов, принадлежащие жителям пятиэтажки. На каждом огороде стоит дачка от небольшой, двухэтажной, в которой мне предстоит провести почти две недели, до полноразмерных, почти новорусских, построенных скорее со вкусом, чем с демонстративным шиком.

Приходит и жена Сергея, та самая Галина, с братом которой я познакомился у магазина. Лет чуть за сорок, очень похожа на Галину Николаевну, бабу Галю, которая когда-то нянчила мою жену, а потом воспитывала нашего сына Ярослава и возила его к себе на Волгу, в Вахромеево под Конаковом. Такая добрая-предобрая настоящая русская женщина. В моем распоряжении весь первый этаж (второй еще не отделан внутри), добротная, недавно срубленная баня, кухня с газовой плитой, холодильник и огород с сидящим на цепи красивым, лобастым псом по имени Пират. Мой брат Пират, - говорил я о нем впоследствии. Жить - и жить хорошо - можно!

Кое-как раскладываю вещи и выхожу за ворота. Сзади огород и пруд. Слева начинается красивый сосновый лес. Заря подсвечивает сосновые стволы и из бурых, а потом желто-зеленых, они вдруг стали совсем красными - от корней до крон, ярких и чисто вымытых нередкими в это лето дождями. Прямо - несколько других дач, за ними высятся какие-то сложные и высокие хозяйственные постройки, принадлежащие, как потом выяснится, моему другу еврею-фермеру Михаилу Машбицу. Еще дальше - массивная и кажущаяся гранитной отдельно стоящая колокольня какого-то неприемлемого стиля, а за ней аккуратный пятиглавый с несколькими приделами собор, часовня, надвратная церковь и братские кельи монастыря.

Первая прогулка. Первые знакомства. Первые восторги. Белая ночь. Полная свобода! Заканчивается грандиозный день, шестой день путешествия.

День седьмой. 22 июня 2000 года, четверг

Если спросить меня: можешь ли назвать определенно те минуты, когда ты был счастлив, я без колебаний отвечу: да, помню! Это - утро двадцать второго июня, когда я проснулся в восемь часов и лежал в кровати, безмятежный и счастливый от того, что впереди - длинные дни и белые ночи, впереди знакомство с монастырем, впереди - походы по окрестным озерам (мне вчера сказали, что их семь: Рощинское, Долгое, Второе, Малый Кукас, Большой Кукас, Черное и еще одно озеро без названия, самое таинственное), впереди - парное молоко и долгие разговоры о жизни, впереди самые роскошные в мире закаты над Рощинским озером. Ожидание близкого праздника всегда значительнее самого праздника - это я помню с детства. Я был счастлив!

Купаюсь в бездонном озере с узких мостиков - лав, которых здесь много: от каждой дачи идет тропинка из досок (болото все-таки!) к своим лавам. И на каждых лавах по одной - две крупных, очень похожих на нашего Бенечку, кошки. Такие славные! Знакомлюсь с кошками - я даже в городе разговариваю со встречными кошками, из-за чего со стороны похож на сумасшедшего. В чем-то я и впрямь не от мира сего, псих ненормальный. Что есть, то есть!

После завтрака иду на другой конец села, в магазин. Свирское состоит из двух отдельных сел: Старой и Новой Слободы, так и показано на карте, самого названия Свирское там вообще нет, наверное, чтобы полностью стереть из памяти людей преподобного Александра Свирского. Не получилось! В магазине очередь. Мужики берут самые дешевые сигареты и не водку(!) а разные сомнительные напитки, вроде химического двухлитрового Спрайта. Все они чем-то похожи друг на друга: невысокого роста, светловолосые, подвижные. Вепсы! Давным-давно здесь жили вепсы, финно-угорский народ, занимавший еще в наши исторические времена территорию между Ладожским, Онежским и Белым озерами. По последней переписи вепсов осталось около двадцати тысяч, но их, конечно, гораздо больше, здешних аборигенов, числящихся русскими, но явно выделяющихся своим устойчивым этническим типом и важным элементом стереотипа поведения: почти не пьют. Вот он - богоизбранный народ! Уж не вепсом ли был и сам Александр Свирский?

С местным населением в магазине резко контрастирует народ пришлый. Если местные покупают полкило сахара, хлеб, дешевые пряники для детишек, то пришлые - колбасу, водку, бананы, которые благодаря демократам дошли, кажется, до самого отдаленного селения. Пусть запишут это себе в плюс, рядом со свободой говорить, что вздумается олигархам, и правом ездить за границу для тех, у кого есть деньги. Больше в этом плюсе, вроде ничего нет. Пришлые, в принципе, тоже местные - пациенты здешнего гигантского психодиспансера, разместившегося в братских кельях в монастыре, который имеет здесь две территории: бывший Троицкий монастырь и бывший Преображенский, где раньше была отходная пустынь преподобного, а сейчас Свято-Троицкий Александра Свирского мужской монастырь. Бывший Преображенский в полном объеме отошел церкви и сейчас интенсивно восстанавливается, а в бывшем Троицком церкви принадлежат только культовые здания. Братские кельи и инфраструктура - у лечебницы.

На психов эти пациенты совсем не похожи, хотя успехи советской медицины здесь не при чем: просто пенсионеры в домах престарелых должны отдавать на собственное содержание почти всю свою пенсию, за вычетом нескольких рублей, остающихся на руках. Жители психолечебниц, наоборот, содержатся полностью за счет государства и пенсию получают полновесным рублем. Поэтому, достигнув раннего у нас пенсионного возраста (а для офицеров, северян, работников вредных производств это моложе меня!), многие стремятся попасть сюда, а уж однажды попав, стараются всеми правдами и неправдами остаться навсегда. Места здесь замечательные, кормят лучше, чем в монастыре, и к заутрене чем свет вставать не надо. Может, не в Антониев Сийский монастырь удалиться под старость, а вот сюда, в Свирское? Стоит подумать!

Но в целом, жизнь и у психов, и у тех, кто пока не попал в их списки, конечно, не сахар. Это вот мне, дачнику, она кажется здесь, в эти чудные летние месяцы, такой яркой и полной смысла. А на самом деле - это каторжный повседневный труд, долгие зимние месяцы и никакого просвета впереди... Жизнь проходит среди этих озер, привычных, надоевших, уже не схватываемых ни глазом, ни сознанием. Заканчивается, как обычно, коротким отпеванием и - туда "идеж несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхания, но жизнь бесконечная...", на кладбище.

Кладбищ здесь не хватает. За год только в Лодейнопольском районе умирает от 700 до 1000 человек. Над выделенными в 80-х годах под захоронения 15 гектарами, вычисленными Госпланом по тогдашнему уровню смертности, давно стоят уже покосившиеся кресты. Новые площади Москва не согласовывает, а у местной власти на это и сейчас нет полномочий. Я коснулся этой темы потому, что сегодня внезапно умерла та самая Антонина Ивановна, полная, жизнерадостная бабулька, у которой я чуть не остановился. Диабет добил ее в одночасье. Денег на дорогие лекарства здесь, конечно, взять неоткуда. Смерть всегда рядом, всегда близко. На помощь властей никто не надеется, власть здесь - что-то вроде неизбежного зла, которое хорошо, если не вмешивается в жизнь людей, потому что вмешивается всегда в ущерб людям: то ли запрещает что-то, то ли вводит что-то новое, что неизбежно ударяет по карману, и без того пустому. Надежда только на себя и на Бога. Ну, и еще на Москву, на доброго царя Путина, при котором хоть пенсии стали повышаться и выплачиваться вовремя.

Но - хватит о грустном. Всеобщая нищета и беспросветность у нас везде стали уже такими же привычными и не схватываемыми ни глазом, ни душой, как здешние озера для местных жителей. Тем более ярко выглядят на этом сером фоне примеры хорошего, положительного, здорового. Хотя что особенно хорошего в судьбе моего друга Михаила Александровича Машбица? Только то, что он, подобно библейским патриархам, сохранил верность своим убеждениям, веру в справедливость, в семью, в труд, веру в себя и свое созидательное предназначение на земле.

А внешне он совсем не похож ни на Ноя, ни на Авраама, как я их себе представляю. Он похож скорее на Мельхиседека или на Сергея Мельникова, но не теперешнего, а такого, каким он будет лет через двадцать: грузный, с уверенным, чуть с лукавинкой взглядом, пухлыми и слегка отвисшими губами, которые придают лицу немного самоуверенное, немного презрительное выражение (может, из-за этого-то самовыражения и не любят у нас евреев), характерный выпуклый нос, наметившееся и уже выползающее наружу брюшко. Седые волосы и крупные руки хирурга.

Мы не могли не познакомиться - вы тоже, живя в праздности и любопытстве, под любым предлогом окликнете Мельхиседека, если он во второй раз подряд прокатит под вашим окном тележку с двумя молочными бидонами, наполненными водой. Заместитель главного врача большой поликлиники в Олонце, в сорока километрах отсюда. Проиграл (и не мог не проиграть!) в конце восьмидесятых конкурс на замещение должности главного врача. Хлопнул дверью, продал квартиру в Олонце, квартиру в Питере, купил квартиру в здешней пятиэтажке, получил землю под огород и покос, построил ферму, а потом еще и дачу.

Сейчас Михаил - богач по здешним меркам. У него три коровы, племенной бык, десяток породистых овец и элитный баран, которого он отпускает в соседние деревни на заработки - и барана после всего этого еще хватает и на собственных овец! А вдобавок гуси, куры, еще какая-то живность, охраняемая двумя кавказскими овчарками и ласковой лайкой. Две машины - Пежо для выездов и Нива для повседневности. И все это поднимает он сам, со своей работящей женой Татьяной, настоящей карелкой, и дочерью Татьяны от первого брака семнадцатилетней застенчивой красавицей Настей.

Село Машбица не любит - кто у нас любит тех, кто живет лучше, чем ты сам? А вот Татьяну не то чтобы любит, здесь некогда любить посторонних людей, а - уважает. Уважает за неуемную энергию, за справедливость, за каторжный труд от зари до зари. Все село знает, что Михаил собирается уезжать в Израиль. Зачем? А я прожил долгую и честную жизнь (ему под шестьдесят), работая на это государство. Я свой долг выполнил. Теперь хочу пожить там, откуда пришли мои предки. Он прав. В конце жизни особенно хочется чего-то более значительного, чем повседневность. Но - Татьяна. Но - Настя. Им в Израиле будет не легче, чем здесь. Может, и не труднее: труднее, чем здесь вряд ли можно себе что-то представить. Но Настю как нееврейку не возьмут в армию, не возьмут на государственную службу, не возьмут никуда, где требуется соблюдать Кашрут: в производство, распределение и сбыт продуктов, которых не должны касаться руки неверных, - и т.д. и т.п.

У Михаила много здорового цинизма по отношению к жизни и к людям. Он хороший психолог, где-то даже психоаналитик. Мы говорили с ним подолгу и обо всем, пока он не спохватывался: Сейчас придет Татьяна и мне задаст!. Боится ли он Татьяну на самом деле или это просто угрызения совести - сидеть и праздно болтать, когда жена колотится на ферме? Скорее, второе. Несмотря на весь цинизм, Михаил правильный человек. Его убеждения незыблемы и он последовательно их придерживается, хотя я не скажу, что могу разделить все то, во что он свято верит. Но он - цельный, здоровый человек, патриарх. Таких - немного, и мне повезло, что я его встретил.

День восьмой. 23 июня 2000 года, пятница

Вчера я немного путешествовал по окрестностям. Открыл для себя все Рощинское озеро, родник, фундамент часовни на противоположной от монастыря стороне, Второе озеро и Большой Кукас. Сегодня поднялся чем свет, в четыре часа, и ушел фотографировать монастырь с озера при разном освещении. К восьми часам утра дал себе слово, что не сделаю больше ни одной фотографии монастыря - снял, кажется, все, что можно было снять - и вернулся домой.

На завтрак - творог, сметана, свежие яйца, которые мне теперь каждый день приносит Татьяна. Мой вклад в процветание их фермерского хозяйства, дай им наш общий Бог здоровья и физических сил его содержать! Парное молоко сняло боли в области сердца, которых я уже стал побаиваться, и которые особенно беспокоили меня в Гумбарицах. Такого у меня давно уже не было. Кстати, этим молоком я делился с очаровательной кошкой, Кисой Анфисой, которая была ничьей и жила рядом с другими, похожими на нашего толстого кота Толстого, только поменьше. Она уже знала свое время, девять вечера и девять утра, и приходила, вежливая и нежная, но недоступная. Потом, слямкав своим розовым язычком еще теплое и очень полезное молоко, позволяла погладить себя и даже взять на руки, густо мурлыкала, но через некоторое время, посмотрев на невидимые мне часы, торопилась спрыгнуть и убегала по своим неотложным кошачьим делам.

Сегодня иду в монастырь - я еще не знакомился с ним детально, томясь и оттягивая этот вожделенный миг, проходя по много раз за день мимо, снимая его извне, но откладывая детальное знакомство на потом, на сладкое.

Александро-Свирский монастырь был основан в 1506 году иноком Валаамского монастыря Александром, который при его канонизации в 1547 году (всего четырнадцать лет после смерти!) был назван преподобным Александром Свирским. Монастырь находился в тогдашней Олонецкой губернии в 34 верстах от Олонца на высоком холме между озерами и сосновыми лесами в шести верстах к северу от реки Свирь и в 12 - от Лодейного Поля.

Монастырь состоит из двух отдельно стоящих на берегу озера Рощинское монастырских комплексов: Свято-Троицкого, стоящего слева если смотреть с озера и Спасо-Преображенского, стоящего метрах в трехстах от него справа. Мимо монастыря проходит дорога из Олонца в Санкт-Петербург, минуя Лодейное Поле, через Ковкеницы и Заостровье. Эта дорога стала второстепенной после строительства дороги М18 из Петербурга в Мурманск, прошедшей через Лодейное Поле в стороне от монастыря, в четырех километрах к северо-востоку.

Первоначально существовал один комплекс, Свято-Троицкий. Второй был построен на месте отходной пустыни преподобного. В нем, в приделе Спасо-Преображенского собора, покоились мощи святого, обретенные в 1641 году при первом царе из династии Романовых, Михаиле Федоровиче. Монастырь пользовался покровительством государей, великих князей и московских бояр и был одним из самых богатых на Севере. Он настолько славился строгостью своего устава, что сам Иван Грозный, знаток иноческой жизни, ставил его в пример другим монастырям. Большие вклады в монастырь делал Борис Годунов. В 1764 году монастырь в результате реформы лишился земельных владений, но тем не менее оставался значительным оплотом православия в регионе.

Мощи Александра Свирского были изъяты из монастыря 20 декабря 1918 года после обращения к товарищу Зиновьеву товарища Элинсона, председателя комитета коммунистов Лодейного Поля. Затем мощи были перевезены из Лодейного Поля в Петроград, еще не ставший Ленинградом, и там их следы затерялись.

В 1998 году Александро-Свирский монастырь вернули церкви. Игуменом был назначен молодой и очень деятельный иеромонах Лукиан (Куценко), который до этого был настоятелем храма святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи на окраине Санкт-Петербурга, рядом с бывшей дачей графа Воронцова недалеко от Петергофа. Одновременно отец Лукиан был духовником женского Покрово-Тервенического монастыря, не восстановленного, а основанного в 1991 году в Тервеничах в сорока километрах от Свирского. До этого монастыря в Тервеничах никогда не было, так что это может, первый монастырь новой России. Управляет Покрово-Тервеническим монастырем игуменья Лукиана с звучной русской фамилией Рысева. Насельницы Покрово-Тервенического монастыря, шустрые и продвинутые невесты Христовы, и занимались архивными поисками, которые привели их в декабре 1997 года в Военно-Медицинскую Академию в Санкт-Петербурге, где они обнаружили анатомический препарат, позже признанный вновь обретенными мощами преподобного Александра Свирского.

Четыре месяца не прерывался поток паломников со всей страны к мощам святого, временно содержавшимся под надзором отца Лукиана в храме Веры, Надежды, Любови, который одновременно служит подворьем Покрово-Тервенического монастыря матушки Лукианы, а 28 июля 1998 года мощи были перевезены в Александро-Свирский монастырь и помещены на свое историческое место в приделе Спасо-Преображенского собора. 30 июля 1998 года Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир благословил доступ верующих для поклонения святыне. Связь времен восстановилась, а его высокопреподобие отец Лукиан получил все шансы войти в Историю. Под именем, по крайней мере, следующего Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Лукиана. Он это заслужил.

В настоящее время в Свято-Троицком монастыре сохранились Троицкий собор, четвертый по счету с того времени, как сам преподобный построил на этом самом месте деревянную церковь во имя Святой Троицы; Покровский собор с трапезной, начатый постройкой еще при жизни преподобного и завершенный где-то в тридцатых годах ХVI века; небольшая церковь Иоанна Дамаскина и роскошная колокольня с тремя шатрами. Ни стены, ни братские кельи не производят особого впечатления, может, в силу своей запущенности.

Троицкий собор построен в 1695 году и освящен в 1698 году, году стрелецкого восстания, подавленного молодым, но уже осознавшим свою силу и предназначение Петром. До начала строительства Санкт-Петербурга оставалось всего пять лет. В 1708 году собор был расписан - именно эти фрески в статье о Нижнесвирском заповеднике в издании Заповедники РСФСР были ошибочно отнесены к веку ХШ-му. Собор мощный, одноглавый, с высокими полуциркульными апсидами, четырехскатной крышей и красиво декорированным барабаном.

Покровский собор характерен трехъярусным каскадом кокошников, из которых вырастает барабан несоразмерного с кокошниками маленького диаметра, увенчанный шлемовидной главой с простым крестом. Собор объединен с трапезной и вырастающей из нее колокольней с небольшими башенками, которые в некоторых ракурсах и в сочетании с крошечными и немногочисленными оконцами придают всему сооружению очень средневековый и очень романский вид. Красив восточный фасад собора с высокими стройными апсидами, но он зажат с этой стороны кельями, и чтобы рассмотреть его, нужно провести в монастыре достаточное время. Трехшатровая композиция отдельно стоящей колокольни выразительна и очень редка: я видел подобное в Угличе - Дивная церковь - и в Вязьме. Больше ничего похожего у нас, кажется, нет.

Церковь Иоанна Дамаскина, очень милая невысокая церковка, построена у северной ограды в 1716 году. Она проста по конструкции - куб, четырехскатная крыша, барабан, луковичная глава черной жести, но какая-то привлекательная и гармоничная, как церковь Ильи Пророка в Боровском Пафнутьевом монастыре.

Кстати, помните, кто такой Иоанн Дамаскин? Я коротко. Араб по национальности, носивший имя Мансур (победитель), родился в конце VII века в Дамаске. Служил при дворе халифа, учился вместе с Косьмой Маюмским, автором многочисленных церковных гимнов, тем самым Косьмой Маюмским, что изображен великим Дионисием на западном портале собора Рождества Богородицы в Ферапонтово рядом с самим Иоанном Дамаскиным. Ушел в монастырь св.Саввы. По злобному навету подвергся унизительной казни - отсечению кисти правой руки. После страстной молитвы перед иконой Богородицы, молитвы из глубины сердца, полного любви и веры, Иоанну в тонком сне явилась сама Богородица. Проснувшись, Иоанн увидел отсеченную кисть сросшейся. В память об этом он сделал из серебра кисть и приложил ее к иконе, перед которой молился.

Так возник образ святой иконы "Богоматерь Троеручица", особо почитаемый на Руси. Иоанн стал видным богословом, защитником икон во времена с иконоборчества, песнопевцем и поэтом, получившим имя Златоструя. Его труды были переведены на славянский язык еще в начале Х века. Одна из его работ "Точное изложение православной веры" издана в Москве Центром по изучению религий в 1992 году тиражом 20 тысяч экземпляров, а в 1998 году издательство "Лодья" выпустило совсем крошечным тиражом репринтное издание книги от 1894 года. Работа написана изящным, легко понятным языком. По-моему, это лучшая книга для тех, кто хочет более детально познакомиться с догматикой и богословскими проблемами Православия.

Но вернемся в монастырь. Пятиглавый Преображенский собор с приделом Александра Свирского построен в 1641 году. К нему примыкает церковь Захарии и Елизаветы, родителей Иоанна Крестителя. Над апсидами собора расположены три фрески: на левой - явление Троицы Александру Свирскому, на правой Захария и Николай Мирликийский предстоят Богородице Знамение, а на центральной изображен сюжет Преображения Господня на горе Фаворской с Илией, Моисеем, Иоанном, Петром и Иаковом. Почему фрески над апсидами, а не над западным порталом? Наверное, потому, что парадные ворота Спасо-Преображенского монастыря ориентированы на восток, на Свято-Троицкий монастырь, и по замыслу эти фрески должен лицезреть каждый, кто входит в монастырь. Алтарные апсиды ориентированы, естественно, тоже на восток. Апсида придела украшена большой иконой Богоматерь с младенцем на троне, расположенной на месте среднего оконного проема.

На территории монастыря располагается также часовня, устроенная на месте явления Преподобному святой Троицы, а еще кажущаяся несоразмерной, тяжелой и неуместной колокольня, построенная всего в 1903 году. За монастырем, прямо напротив настоятельского корпуса, находится еще одна часовня, построенная в 1791 году над Святым колодцем, вырытым самим Александром Свирским. Стены монастыря образованы, в основном, корпусами братских келий, которые сейчас интенсивно ремонтируются.

Сегодня село заполнилось гуляющей, чуть пьяной молодежью: в родные дома вернулись те, кто учится или работает в Лодейном Поле, Волхове, Новгороде, Петрозаводске и других местах. В Свирском особой работы для молодежи нет. Времени 22:45. Отчего-то тоскливо, хотя все в порядке, все по-прежнему. Иду читать "Житие и чудеса преподобнаго и богоноснаго отца нашего Александра игумена Свирского чудотворца" по изданию 1905 года. Чудеса!

А в соседней Финляндии сегодня празднуют Юханус, Иванов День, языческий праздник самого длинного дня и самой короткой ночи. На Сеурасаари невеста уже приняла факел из рук пажа и поднесла его к гигантскому костру, внешняя часть которого составлена из старых просмоленных лодок в три этажа. И в Финляндии народ тоже гуляет вовсю.

Лето.

Язычество.

Огонь.

День девятый. 24 июня 2000 года, суббота

Сегодня проснулся поздно - в восемь часов. Купание, завтрак Анфисе, завтрак себе. В половине десятого ухожу на мыс напротив монастыря, километрах в полутора от него. Там на возвышенности сохранился фундамент часовни, уже созрела земляника и цветет княженика, арктическая малина, по-фински Mesimarja, медовая, или нектарная ягода, Rubus Arctus по латыни. Редкая вещь, из которой финны делают потрясающий ликер, и который я ставлю на второе место после "Амаретто ди Саронно", но подлинного, из Саронно, а не из Балашихи или Мытищ, которые сейчас продаются в каждом киоске. Как-то само собой, за час с небольшим написалось стихотворение "Не ловите иволгу...". Теперь можно спокойно загорать и купаться: дни стоят яркие и знойные. Спокойно загораю и купаюсь, попутно размышляя о прочитанном вчера "Житии отца нашего..."

Сам Александр Свирский, конечно, не виноват: житие писал не он. В описи монастыря от 1903 года упомянуты две рукописи: под No.35 и под No.36. Обе они, кажется, восходят к одной, написанной в 1545 году игуменом Иродионом, который возглавил монастырь в 1533 году после кончины преподобного Александра. Преподобный был канонизирован на редкость быстро - в 1547 году, всего через 14 лет после кончины. Это произошло при одном из самых выдающихся наших митрополитов, Макарии, составителе Великих Четьих Миней, выходце из Боровского Пафнутьева монастыря.

Макарий был новгородским епископом с 1526 года, то есть как раз при жизни Александра Свирского, чей монастырь в те времена подчинялся Новгородской епархии. В конце сороковых годов Макарий имел огромное влияние на юного еще царя Ивана Грозного. В 1547 году именно митрополит Макарий венчал семнадцатилетнего Ивана Грозного на царство - первый обряд венчания на царство в истории России! Царь раньше был в Константинополе, потом в Золотой Орде, а Москва правила по ярлыку. Провозглашение московского правителя царем явилось фактической реализацией идеи "Москва - третий Рим", уже давно, со времени падения Константинополя в 1453 году, владевшей умами русского общества.

Адашев, Сильвестр и Макарий - эти три человека укрепили в молодом и энергичном царе осознание себя самодержцем. Одновременно Макарий, убежденный, что русская церковь прославлена целым сонмом собственных святых угодников, быстро добился согласия царя и созвал в 1547 году собор, на котором было канонизировано 39 русских святых. Среди них не мог не оказаться и Александр Свирский, вероятно, лично знакомый Макарию, благословлявшему освящение первого Троицкого собора, построенного преподобным вот здесь, в Свирском.

Отсюда следует важная деталь. Иродион писал житие не столько по зову сердца, сколько по приказу свыше: для канонизации в крайне консервативной Православной церкви требовалось и жизнеописание, и свидетельство о чудесах, причем, не какие-нибудь там просто так, а чтобы ни тени сомнения не было у канонизирующих. Царь Иван, опять же, Грозный все-таки. Опростоволоситься никак было нельзя. Иродион был, кажется, сообразительным малым. Он хорошо понял свою задачу и уж постарался вовсю!

Я насчитал в написанном им житии не то четырнадцать, не то пятнадцать Божественных явлений и вмешательств в жизнь преподобного Александра. И каких! Вот Бог посылает ему по разным поводам то одного, то другого, то третьего своего ангела. Вот Бог лично вразумляет отца юного Александра, который пришел забирать своего неразумного исхудавшего отрока из Валаамского монастыря. Вот Бог посылает своего лекаря, чтобы вылечить Александра в его уединенной пустыни. Вот Богородица, держа на руках младенца Иисуса, обращается к преподобному с длиннющим монологом.

И наконец, сам Бог, Всемогущий, Всеведущий и Вездесущий, не выдерживает и лично спускается с небес в образе Троицы, чтобы по-дружески побеседовать с отцом нашим Александром. И не просто побеседовать, а вроде как бы объявить преподобного своим наместником на земле: "Азъ же ти мир Мой оставляю и мир Мой подам ти". Соскучился Бог, после библейского Авраама, отца всех евреев, так и не удалось ему ни с кем из земных переговорить - ни с Сергием Радонежским, ни с Нилом Сорским, ни с Серафимом Саровским. Перестарался немного игумен Иродион. Ну, да Бог ему судья!

Я перечитал другие варианты жития. К чести церковников надо сказать, что и в продаваемой в монастыре брошюре собственного издания "Святой преподобный Александр Свирский", и в авторитетных "Житиях святых" святителя Дмитрия Ростовского за август месяц, изданных в Синодальной типографии в Москве в 1911 году, жизнеописание преподобного выглядит значительно скромнее и правдоподобнее.

Сегодня суббота, банный день. Все село ходит в баню в монастырь - женщины по пятницам, мужики по субботам. Говорят, хорошая там баня! А у нас сегодня своя баня, Галина с Сергеем приглашали - но я, наверное, не пойду, чтобы не повредить своему хилому здоровью. Совсем старый стал! А Галина с Сергеем были моими гостями после бани. Водку они принципиально не пьют, так что под задушевный разговор мы пили чай со зверобоем, собранным мной в здешних экологически чистых окрестностях.

А потом я ушел исследовать озеро Долгое, вытянувшееся от соседнего села, Новой Слободы, до уровня Большого Кукаса. Красивое, чистое озеро, на противоположном от нас берегу которого расположена благоустроенная база отдыха какого-то видно не маленького питерского завода. Хорошее место выбрали питерцы! На нашей стороне озера повсюду следы деятельности бобров, что даже здесь звучит невероятным: слишком близко к двум деревням, да еще база на другой стороне. Хорошие они ребята, бобры!

Вечером пришел Михаил. Долго сидели с ним, разговаривая об идеологии, о шизофрении, о семье. В половине одиннадцатого я ушел искать Черное озеро, это к западу от села, в сторону заповедника, но не нашел и вернулся, изъеденный комарами и изглоданный гнусом, чтобы насладиться самым красивым за последние дни малиновым закатом, отчетливо предвещавшим, что погода меняется и завтра будет дождь. Уснул я во втором часу - не знаю ночи или утра, но было совсем светло.

День десятый. 25 июня 2000 года, воскресенье

Утро было мягким и влажным после ночного дождя. Небо разделено ровно пополам: солнечная половина затянута высокой пеленой не облаков, не туч, а какого-то вязкого и темного небесного вещества, которое бывает при длительных обложных дождях. Вторая половина - ясное и чистое небо с еле заметной дымкой местных испарений от ночных осадков. Идет борьба небесных сил за установление погоды на сегодня и последующие дни. К десяти часам стало ясно, что пока победило солнце.

Ухожу на тот же мыс, вернее, остров, поскольку от материка он отделен неширокой протокой, выкопанной когда-то монахами, а размеры его метров сто метров на сто пятьдесят в здешних масштабах, заданных размером самого озера, позволяют считать его настоящим островом. Озеро живет полнокровной летней жизнью. Семья - муж, жена и сын лет двенадцати, все втроем удят рыбу с надувной лодки недалеко от моего острова, удят под палящим солнцем, без видимого результата, но процесс уже захватил их, и выходить из него они не собираются. Ребята ловят раков, елозя на самодельной лодке, скорее, корыте из досок, вдоль моего берега: один гребет, второй свесившись с кормы и погрузив лицо в аквалангистской маске, высматривает раков в прозрачной здешней воде, время от времени подцепляя добычу палкой с загнутым гвоздем на конце. Есть тут раки, и какие!

Приходит молодой монах с тремя мальчишками от семи до десяти лет, удивляется незнакомцу, но быстро приходит в себя, и все четверо с наслаждением купаются, брызгаясь и визжа на все озеро. Собирают всю созревшую землянику - а мне даже не жалко: пусть порадуются. Сколько их, таких вот мирских радостей, у простого монаха? "Видно, послушник хочет к Господу, ну а доступ лишь к настоятелю..."(А.Вознесенский) - а здесь и к настоятелю вряд ли так просто попадешь...

Не до этого сейчас настоятелю: полным ходом идет подготовка к возможному приезду в монастырь самого Путина. Прославленный при молодом Иване Грозном, строившийся при молодом Петре, монастырь с нетерпением ждет исторической встречи с молодым Путиным. Не в этом ли проявление богоизбранности и Александра Свирского, и тех, кто сейчас использует его авторитет для упрочения авторитета церкви? Нам нужна идеология, без нее любые реформы, любое государственное строительство обречены. Идеология подлости, работавшая в период первоначального накопления капитала, исчерпывает себя. Нужна подлинная, позитивная идеология, чтобы мобилизовать иссякающую энергию масс. Игумен Лукиан, без сомнения, найдет общий язык с Путиным - это люди одного поколения и одного склада ума, хотя Путин лет на десять постарше отца Лукиана.

Над Свирским собралась гроза. Сворачиваю палатку, укладываю вещи в рюкзак. Первые крупные капли. Яркая, длинная вспышка, потом удар, небо лопается пополам точно по линии сегодняшнего противостояния стихий и из него на землю щедро изливаются потоки теплого, но мощного дождя. Пора домой, то есть на дачу, которая стала моим приютом, убежищем и почти настоящим, со своей кошкой, домом.

Сегодня меня чуть не покусал пес, мой брат Пират. У меня с ним вообще очень сложные отношения. С самого начала я попытался подружиться с ним, скормил ему почти всю свою тушенку, заманивал сыром и добился только того, что он перестал яростно облаивать меня при каждом моем появлении. Сегодня мне показалось, что отношения установлены в полном объеме и предварительно проверив, как благосклонно он берет колбасу, купленную в здешнем магазине, попытался погладить Пирата, когда он мирно сидел в своей будке. Не тут-то было! Нас так дешево не купишь! Оскалил зубы и бросился так стремительно, что я еле увернулся. Психология цепного пса несколько отличается от психологии пса вольного. Это я теперь знаю точно. А может, колбаса не та.

Наверное, и люди потому озлоблены, что привязаны цепью нужды, цепью постоянных унижений перед всеми власть имущими, цепью беспросветности и бесперспективности. Снимите ошейник, накормите вволю - и вы не узнаете вчерашних угрюмых, серых, затурканых людей, своих соседей, вы увидите, как они красивы, умны и обаятельны. Только кому дана такая власть и такая сила? Да я еще и не знаю, может, у пса посидевшего на цепи некоторое время, полностью деформируется психика, и озлобленность уже не проходит. Что тогда? Строить два общества - одно для сидевших на цепи, а другое для не сидевших? Наверное, только Время властно разрешать такие неразрешимые задачи. Время, которого у людей моего поколения уже нет. И никогда не будет.

Сегодня был роскошный закат. Облака, начавшие сгущаться от снижения температуры при закате солнца, образовали сложные многофигурные композиции, освещаемыми не только лучами уже низкого солнца, но еще и рассеянным светом северного неба, а также многоцветным собственным отражением в водах озера. Фантастическая картина! Жаль, что я утопил объектив, более пригодный для таких съемок: телевик скрадывает расстояния и изображение выглядит плоским.

День одиннадцатый. 26 июня 2000 года, понедельник

Мягкое, влажное утро. Дом стоит на болоте и поэтому его жители часто бывают у меня в гостях - то ящерица забежит, то лягушку как-то пришлось выдворять среди ночи. Сегодня вот - комары. Дверь в кухню не закрывается, а уже из кухни другая дверь ведет на улицу. В наружной двери внизу прорезан небольшой лаз, чтобы, кошка, закончив свои кошачьи дела, могла спокойно вернуться домой в любое время суток. Через этот кошачий лаз и набиваются комары, которых от меня отделяет лишь тюлевая занавеска. Грызут, собаки!

Сегодня надо идти в магазин - продукты быстро кончаются. По дороге вижу почту - почему бы не позвонить детям и в Москву? И на почте в очереди, естественно, психи из лечебницы, расположенной прямо напротив. Получают и посылают переводы, продуктовые посылки - жизнь продолжается. Когда подошла моя очередь, все психи были отоварены почтовыми услугами и разошлись по своим неотложным делам. Телефон ждать полчаса. Разговариваю с Мариной, приятной женщиной средних лет, которая и завотделением, и почтальон, и телефонистка. Село здесь маленькое и все на виду, все проходят мимо почты, когда идут в магазин. Рассказала мне, почему фамилия Сергея Кудряшов, а Галины - Иванова; почему они живут так неплохо: квартира, машина, дача с банькой, большую дачу собираются строить, хотя Сергей всего лишь водитель автобуса в лечебнице; рассказала, почему не любят Машбица и уважают Татьяну; рассказала, что Машбиц с семейством собирается в Израиль.

Я еще многое узнал бы о жизни села, но тут дали Москву и я услышал веселый голос жены. Веселый потому, что Анна Романовна, приехав в Питер, конечно, позвонила моим детям и сказала, что я уехал из заповедника в Свирский монастырь. Света то ли не расслышала, то ли не поняла, но тут же перезвонила в Москву и сообщила Валентине, что я уехал в Сийский монастырь, Антониево-Сийский монастырь в двухстах с лишним километрах от Архангельска, где мы были вместе пару лет назад. Ляля была потрясена!

Около двенадцати я уже ставил палатку на таком обжитом и ставшем почти родным острове. Меня уже знают в селе, знают, где я провожу время, и вот сегодня, будто случайно, пришли знакомиться две местные невесты - бабульки лет между пятьюдесятью и шестьюдесятью, якобы случайно зашедшие на остров в праздничных кофточках и белых косынках. Откуда им знать, что меня уже давно не интересуют девушки до двадцати и после двадцати пяти лет? Тем не менее, знакомимся. Я узнаю много нового о деревне, о неофициальных названиях ее микрорайонов.

Как бы ни мала была деревня, она еще подразделяется на структурные части, порядки, как говорят у нас в Татаново. Каждый такой порядок имеет устойчивое и очень меткое название: Чибизовка (Татаново), Лягущевка (Большая Талинка), Брехаловка и Обираловка (Свирское). Красивый мыс, расположенный между моим островом и монастырем по левой от меня стороне озера, место сборов всей здешней молодежи, майдан своего рода, называется "Катер". Оказывается, когда-то много лет назад, может, в войну 1939-40 гг., здесь затонул финский катер. Почему затонул? Откуда здесь финский катер? Этого невесты не знали. Катер - и все!

Приехали на "Оке" двое местных новых русских, которых я много раз видел в селе на той же самой "Оке", и расположились пьянствовать водку у впадения в озеро протоки, образующей мой остров. Вот на кого, кажется, нацелились невесты! А я-то про себя подумал, наивный!

Сегодня опять снимал закат - совсем не похожий на вчерашний драматический, а такой мягкий, спокойный и лиричный, как светлая колыбельная песня. Какое это чудо - восход и закат солнца! А главное, что бы ни случилось в жизни, какой бы худой и убогой она ни была, человек останется человеком, пока есть эта земная, скорее, неземная красота.

В монастырь постоянно приезжают паломники. Вот и сегодня уже часов в десять вечера прибыл автобус, полный крепких молодок, скромные косыночки которых не могли скрыть рвущейся наружу пассионарности. "Откуда, откуда: из Самары и всё", - отрезала более старшая, тоже в косыночке. Божьи люди! Приезжают сюда и монахини из Тервеничей, лихо управляющие "Газелями", и пожилые финские туристы, которым местные умельцы пытаются всучить обыкновенные табуретки, чуть украшенные резьбой, и обыкновенные бывшие советские люди из Питера, которых возит сюда турагентство не то "Диана", не то "Двина". Очень много туристов приезжает на своих машинах - тяга к истокам, Истории, святыням неистребима, а духовная жажда - такое же внутреннее состояние человека, как и жажда физическая. Ни водка, ни "Санта Барбара", ни "Поле чудес" эту жажду утолить не смогут - к счастью для страны. За одно это отцу Лукиану, восстановившему связь времен, надо ставить памятник. Еще при жизни. Государственный человек, может, более государственный, чем вся Дума, вместе взятая!

Сегодня, проходя мимо "Катера" наблюдал интересное зрелище: приехал купаться настоящий таможенник в мундире, величавый и неприступный, как все таможенники. Помните разговор таможенников: "Ты за сколько соберешь деньги, чтобы купить "БМВ"? - "Я за три недели", - "Я за две недели", - "А я за три года". - "Почему так долго?" - "Да ведь фирма-то какая большая!". А потом он стал раздеваться - и превратился в тщедушного, застенчивого даже паренька, дрожащего, когда вылезал из воды. Меня всегда занимал вопрос, сколько из нас - важных, надутых, авторитетных - выжило бы, будучи оставленными в тайге с топором, лопатой и коробком спичек. Процента полтора, не больше. Мы утратили собственные корни, паразитируем, на чем кому повезло, надуваем щеки, а потом приходят простые пастухи-чеченцы, снимают с нас мундиры, и мы какой уже год дрожим и не можем согреться. Пассионарность! Великий человек Лев Николаевич Гумилев, поистине, великий. Кстати, здесь, на Севере, пассионарность утрачена в меньшей степени, чем в больших городах средней полосы. Это я замечал и в прошлом году в Вологодской и Архангельской области, и вот сейчас здесь, на Ладоге. Бог даст, может, выживет Россия?

Мне стало одиноко в Свирском, да еще мое богохульство в адрес отца нашего преподобного Александра Свирского и его последователя игумена Иродиона не прошло незамеченным: разболелись поврежденные весной ноги и я стал с трудом передвигаться. В оставшиеся три дня я познакомился со многими прекрасными людьми: Петр и Михаил, Сережа, Лиза, Аня и Юля, Аня и Даниил - когда-нибудь я напишу о них отдельно, все они заслуживают этого: разные и по возрасту, и по занятиям, и по благосостоянию, они были едины в своей безыскусности, органичности здешней среде, огромному духовному потенциалу и какой-то внутренней чистоте.

Россия будет жить, пока есть такие люди.

Россия будет жить, пока есть Север.

Тридцатого июля я уехал в Санкт-Петербург к детям.

Серия третья

Санкт-Петербург

День пятнадцатый, 30 июня 2000 года, пятница

Отсюда из Свирского, оказывается, ходит прямой автобус до Питера, ну, не совсем, правда, прямой: автобус Питкяранта - Питер заходит сюда каждый день в 17 часов с какими-то минутами. Соответственно, из Питера в Свирское можно приехать тем же автобусом, который отходит каждый день в 14:30 с Первого автобусного вокзала, находящегося где-то возле пересечения Лиговского проспекта с Обводным каналом - я слаб в Питерской географии. Уехав в 14:30 из Питера, вы будете у нас в Свирском уже около восьми вечера.

Сергей приехал за мной на своем шикарном автобусе ровно в четыре, и через несколько минут я уже был в общественном центре Свирского, на автобусной остановке прямо напротив магазина. Автобуса ждало всего три или четыре человека, из которых знакомым был один только Сергей. Он закончил школу и с первого июля собирается работать в Питере. Детство кончилось, он это чувствовал и был задумчив и отстраненно грустен. Оно почему-то всегда кончается это счастливое время, когда будущее не простирается дальше завтрашнего утра и не нависает над головой угрожающим, всегда готовым обрушиться грузом, когда источник средств к существованию прост, понятен и неиссякаем, а мир создан только для того, чтобы тебе в не было хорошо.

Правда, страхи в детстве тоже крупнее и непреодолимее: взрослый, искушенный человек знает последствия большинства ситуаций, в которые он попадает, и технологию выхода из них. Для ребенка любая ситуация за пределом его ограниченного жизненного опыта - новая, а естественное любопытство, жажда познания толкают его как раз к новым ситуациям, и это так легко может привести ребенка туда, куда взрослого не пустит инстинкт самосохранения.

Автобус пришел вовремя, в нем были свободные места - мне выпало сидеть по соседству с Татьяной, совсем еще юной и симпатичной толстушкой из Питкяранты, которая ехала в Питер на уже ставшую привычной работой няней в доме у нового русского. Время промелькнуло незаметно за разговорами, короткими, по десять минут остановками, дождями, радугой и небольшими приключениями вроде коллективного упрашивания водителя взять в автобус девочку с тоже промокшей собакой, которые ехали из Доможирово куда-то в Новую Ладогу.

Позади остались Лодейное Поле, где целую эпоху назад я познакомился с Носковым; Паша с ее историческим местом моей пересадки из моторки егеря Михаила в "Форд" к Анатолию с Александром; Марьино с указателем "Шлиссельбург 3 км" и громадным мостом через широкую здесь Неву. Проехали еще один мост, Володарский, уже в самом городе. За ним, у метро "Ломоносовская", выходит почти весь автобус. Прощаюсь с Сережей и Татьяной и через десять минут уже договариваюсь с водителем потрепанного "Фольксвагена" о том, за сколько он повезет меня на Шоссе Энергетиков: за шестьдесят рублей, как хочет он, или за пятьдесят, которые кажутся справедливыми мне.

Дети меня уже ждали: я звонил им из Свирского, хотя обычно люблю приезжать неожиданно. Первым у двери меня встречал, конечно, толстый кот Толстый, Бенедикт, Бенечка, наш любимец и сокровище, в лучшие времена весившее почти девять килограммов, но сейчас исхудавшее до семи. В октябре у детей должно появиться еще одно сокровище: они ждут ребенка, и скоро мне придется носить высокое звание деда. Поженились они еще студентами, а до этого мы вместе плавали на байдарках по Кобоже много-много лет назад. Потом была Волчина, Молога, потом Керженец, потом Кокшеньга с Устьей, Кубена, Агидель, Пра, Лух. В этом году вот не поплывем, это впервые с 1988 года!

Света немного стесняется своей неуклюжести, но видно, что очень довольна своим новым положением и стойко переносит все связанные с этим тяготы, повторяя, что это ведь не болезнь, а естественное для женщины состояние. Сева немного похудел. Борода скрывает его детский вид, и он смотрится вполне солидным человеком. Начал прилично (по меркам государственного учреждения) зарабатывать и очень гордится тем, что вполне способен прокормить семью. Дай-то Бог!

Сева закончил в Питере кораблестроительный институт, который выбрал сам еще в детсадовском возрасте и куда поступил совершенно самостоятельно. Теперь работает по специальности: строит корабли, скромно именуя их "пароходами". Счастливый человек - занимается любимым делом и еще получает за это деньги! У ребят небольшая, но собственная квартира, кое-какая мебель и толстый кот. Не хватало только одного - собственных детей, но и это, кажется, скоро разрешится. Еще один этап взросления, теперь уже окончательного, когда надо будет заботиться не только о себе, любимом, но и о совершенно беспомощном, самом родном на свете существе, создавая ему такое же счастливое и безмятежное детство, какое было у тебя самого.

Я люблю приезжать к детям. Мы с Севой изначально были друзьями, я даже не могу сказать, с какого возраста. Наверное, с того времени, когда ему было несколько дней от роду, и он стал улыбаться мне в ответ. Потом я открывал ему мир - мир книг, мир природы, мир путешествий. Мы долго ходили на байдарках вообще вдвоем с ним, еще совсем ребенком, причем, в настоящие, по сто - сто пятьдесят - двести километров по воде, когда я и сам еще не имел достаточных байдарочных навыков. Этот мой авантюризм, наверное, частично был унаследован Севой, хотя он и отличается от меня по характеру: более ироничный, более эгоистичный и более цельный. Он Телец, упрямый и своенравный. Я же Близнец, раздвоенный и непостоянный.

День шестнадцатый, 1 июля 2000 года, суббота

Вчера угомонились поздно, а сегодня Севе рано вставать - Балтийская регата. Он уже третий год вместе с Максом и Оксаной плавает на "Дьяволенке", уже поношенном "Драконе", принадлежащем Питерскому яхт-клубу. Прошлой осенью ребят заняли на гонках первое место, а вот сейчас проигрывают тем, кого еще недавно оставляли позади.

Я сегодня никуда не еду - на до помочь по дому. Кстати, еще одно отличие Севы от меня - у него более хорошие руки. Я почти всю жизнь был теоретиком, книжником. Сева унаследовал от деда любовь к материалу и работе с ним. Он еще в раннем детстве делал своими руками такие модели кораблей, то бумажные, то деревянные, что я до сих завидую, потому что никогда не смог бы сделать такие же. Талант! Но балкон у него захламлен - скоро коляску ставить надо будет, а некуда! Занимаюсь балконом. Слава Богу у нас в Москве балкона нет совсем, поэтому хлам, который мне сейчас предстоит выбрасывать, у нас хранится на антресолях, далеко от каждодневного спотыкания взглядом.

Ломаю голову, как развернуть и поставить поперек балкона кухонный шкафчик, который сейчас стоит, как авианосец в тесной бухте, и занимает две трети пространства. Кстати, об авианосцах. У нас долго бытовало ошибочное мнение, принадлежавшее скорее всего Хрущеву, что в ракетно-ядерную эпоху авианосцы утратили то доминирующее значение, которое они приобрели во время второй мировой войны. Мы авианосцев не строили, поэтому наши идеологи быстренько состряпали ярлык "Авианосцы - оружие агрессоров", выдавая за принципиальность наш явный просчет и нашу явную слабость. Но жизнь брала верх над идеологическими догмами. Пробивала дорогу идея сбалансированного флота, принадлежащая адмиралу Горшкову.

Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков был человеком такой величины, что рядом с ним я даже побоюсь поставить кого-либо из современных политических или военных деятелей - не те нынче времена, не тот масштаб, хотя люди такого типа в стране и на флоте остались. Тот же академик Игорь Дмитриевич Спасский, сделавший невозможное в наших условиях: сохранивший наш потенциал создания ядерных подводных лодок, вооруженных баллистическими и крылатыми ракетами. В чем-то Горшкову было даже проще, поскольку в ту пору никто не оспаривал необходимость океанской мощи страны, а весь научный, финансовый и технический потенциал страны был задействован, чтобы обеспечить стратегический паритет с США.

В 1967 году к 50-летию Великого Октября появился крейсер "Москва", который нес почти целый вертолетный полк "Ка-25" и имел водоизмещение около 15 тысяч тонн. В 1975 году в Николаеве на Черном море была завершена постройка нашего первого настоящего авианосца "Киев", проект 1144, водоизмещением уже около сорока тысяч тонн и с настоящей угловой полетной палубой. На "Киев" базировались наши первые истребители вертикального взлета и посадки "Як-38", выпускавшиеся в Саратове отдаленные аналоги более известных английских "Харриеров". "Як-38" выполняли, в основном, противолодочные функции, хотя могли нести обычное вооружение штурмовика: бомбы, ракеты, зажигательные баки с напалмом и даже могли применять ракеты воздушного боя Р-60М.

Всего по проекту 1144 было построено четыре авианосца: "Киев", "Минск", "Баку", "Новороссийск". Потом пришло время полномасштабных кораблей с нормальными самолетами Су-25К, МиГ-29К, Су-32, взлетающими с катапульты и садящимися на палубу с помощью аэрофинишеров. Распад Советского Союза остановил этот процесс. Сверхзвуковому многоцелевому истребителю вертикального взлета и посадки "Як-141", уникальной машине, опередившей свое время, так и не суждено было пойти в серию.

Из четырех авианосцев класса "Киев" (у нас их скромно именовали авианесущими крейсерами, все-таки, авианосец - это оружие агрессоров!) в строю сейчас не осталось ни одного, а два из них были проданы на металлолом не то китайцам, не то корейцам при весьма загадочных обстоятельствах. Пока плавает лишь "Адмирал флота Кузнецов", единственный тяжелый авианесущий крейсер следующего поколения, который успели достроить при Советской власти, да и то большую часть времени он проводит у стенки из-за полного отсутствия средств на флоте и так и не созданной нормальной инфраструктуры базирования и ремонта. Еще один корабль этого класса, недостроенный "Варяг" вообще так и остался ржаветь на судостроительном заводе в Николаеве на незалежной Украине, хотя слухи о его продаже то Китаю, то Индии возникают регулярно.

А вот у американцев число только ударных авианосцев, то есть кораблей водоизмещением под восемьдесят тысяч тонн, с которых стартуют ударные самолеты, несущие ядерное оружие, никогда не опускалось ниже двенадцати, а в самые сложные периоды достигало чуть ли не двадцати единиц. Каждый из таких авианосцев имеет на борту потчи авиадивизию, полный набор самолетов: разведчики погоды, самолеты дальнего радиолокационного дозора, истребители ПВО, самолеты РЭБ - радиоэлектронной борьбы, противолодочные самолеты и, конечно, штурмовики, несущие ядерное оружие. Каждый авианосец возглавляет авианосную поисково-ударную группу, в которую входят крейсеры, эсминцы, противолодочные корабли, подводные лодки охраны. Группа может насчитывать десятки кораблей, которые рассредоточены вокруг авианосца на десятки и сотни километров, обеспечивая его прикрытие.

Защищаться от авианосных групп и соединений мы могли только с воздуха и из-под воды. Прямого надводного аналога у нас никогда не было: мы отставали по технологии, да и ресурсы страны не позволяли строить такую роскошь. Отсюда - "Оружие агрессоров" и весь пропагандистский шум. Но защищаться от этой угрозы было надо. У нас появились авиационные комплексы Ту-4КС (1955 год), Ту-16КС (1957 год), Ту-16К16 (1962 год), Ту-16К26 (1969 год) и наконец Х-22МА на новом самолете Ту22М3 (конец семидесятых годов) Дальность пуска ракет с этих машин постепенно увеличивалась с 70 километров (КС) до 400 километров (Х-22МА).

Правда, за это время выросли и возможности ПВО авиационных соединений, а появление на авианосцах самолетов дальнего радиолокационного дозора, которые могли обнаруживать низколетящие самолеты и крылатые ракеты на дальностях около 600 километров, резко снизило применение авиации против авианосцев. Остались подводные лодки проекта 675 "Кефаль" (по классификации НАТО "Echo II"), проекта 670 "Чайка" с ракетами "Аметист" (по классификации НАТО "Charlie") и проекта 949 "Антей" с ракетами "Гранит" (по классификации НАТО "Oscar"). Они потихоньку ржавеют и скоро их тоже не станет. Печально.

А шкаф на балконе я все-таки передвинул и очень просто: отпилил ножки, чуть изменил крепление дверок и поставил его вертикально, развернув на девяносто градусов. Теперь он освободил две трети балкона, так что войдет не одна коляска. Кроме того, шкаф теперь выполняет еще и крайне важную народно-хозяйственную задачу: загораживает соседний балкон от проникновения туда очень любопытного и очень толстого кота Бенечки.

День семнадцатый, 2 июля 2000 года, воскресенье

Сегодня мы с Севой выходим в море. Правда, не на "Омске" или "Тамбове", а на парусной одиннадцатиметровой гоночной яхте Дьяволенок класса Дракон, о котором более подробно можно узнать на сайте www.dragonclass.spb.ru Санкт-Петербургской ассоциации класса Дракон, разработанном и поддерживаемом тем же Севой. Там же публикуются фотографии Дьяволенка и других яхт. Капитан Дьяволенка Макс чуть старше Севы. Матросом с ним плавает его родная жена Оксана. Света по понятным причинам с нами сегодня не плывет.

День сегодня на удивление солнечный, теплый, на всех пирсах царит предпраздничная какая-то суета: на более крупные яхты ящиками грузят пиво и очень симпатичных девушек. А мы сидим и ждем Макса - обещал приехать к двенадцати, но... капитан не опаздывает, капитан задерживается. Вообще-то, ребята изнурены не столько гонками, отнимающими все выходные, сколько работой и семейной жизнью, которых никто не отменял. Ведь прежде, чем спустить пожилую уже (старше Севы!) яхту на воду, надо ой, как потрудиться: она деревянная, рассыхается, гниет, краска сыплется, металлические части (их, правда, немного) ржавеют, многочисленные веревки - они называются как-то по-другому, но запомнить это в моем возрасте просто невозможно - перетираются и тоже гниют.

Все это восстанавливается своими руками, урывками, в выходные и после работы, из своего тощего кошелька за счет экономии на обедах и одежде. А главное - ребята хронически не высыпаются. Сева вообще не может просыпаться рано. Он может лечь спать во сколько хотите, но если проснется в семь или восемь, то полдня ходит слегка очумелым. Сова!

Да и то ребятам повезло. Лодка принадлежит яхт-клубу, денег за нее ребята не платят, за причал и за место зимнего хранения - тоже. Кран, необходимый, чтобы переставлять яхту туда-обратно, предоставляет клуб. Он же выделил экипажу чуланчик, рундук, где хранятся паруса, снасти, мокрая одежда и обувь. За это ребята должны поддерживать яхту в состоянии, необходимом для проведения строгих техосмотров, а еще гоняться на всех соревнованиях, которые проводит или в которых участвует яхт-клуб. И здесь тебя уже никто не спрашивает, где ты работаешь: собираешь дань с киосочников или строишь атомные подводные лодки - убийцы авианосных групп. Ребята накапливают отгулы, работая по выходным зимой, отпрашиваются со службы, что вряд ли соответствует интересам производства и росту их не устоявшихся еще служебных карьер. А что поделаешь - охота пуще неволи!

Пока не было Макса, мы с Севой сменили одежду на яхтенную - нет, не на ту шикарную, что вы видите по телевизору, а на такую, которую не страшно вымочить и вывозить; вытащили паруса, веревки, перенесли на яхту и принялись устанавливать все это на предназначенные им места. Вы, наверное, разбираетесь в оснастке парусников и вам проще. Я же был подавлен обилием приспособлений, устройств, терминов, обозначающих эти устройства и действия с ними. Но это сначала. А потом пришло восхищение - восхищение продуманностью и элегантностью, отшлифованностью, технологической и эстетической завершенностью технических устройств и приемов обращения с ними.

В принципе, задача простая: корыто, к которому надо как-то прикрепить несколько вертикальных и горизонтальных палок, а уж к этим палкам - три огромных паруса, размером много больше самого корыта. Прикрепили? Привязали? А теперь давайте, управляйтесь с ними так, чтобы ваше корыто плыло против ветра, да еще в волну, да еще быстро, да еще туда, куда вам надо. И учтите, что усилия на этих парусах намного превышают ваши физические возможности: корыто-то ваше имеет массу в три тонны! Умножьте это на скорость, и вы получите импульс силы, которой вам будет не доставать. Прикиньте коварство мгновенных шквалов, и вы получите скорость вашей реакции, которая необходима, чтобы хотя бы не утонуть вместе с вашим корытом.

На яхте все это решено с помощью простейших приспособлений, нехитрых с виду, но отработанных веками и тысячелетиями, и потому совершенных. И потому красивых. Человек, управляя яхтой, становится ее элементом и поэтому должен быть таким же совершенным. Аристократическое занятие! И одновременно - сложнейшая профессия, в которой умственного труда гораздо больше физического. А представьте себе четырех-пятимачтовые барки водоизмещением в несколько тысяч тонн - это крейсер Аврора, только Аврора меньше, потому что она бронированная. Какой же выучки и слаженности должен быть экипаж. И какая глотка должна быть у боцманов, тем более, что барки ходили-то (и ходят!) не в Балтике, а в Атлантике и Тихом океане.

Макс пришел около двух часов: естественно, проспал и естественно, никто на него не был за это в обиде. Через полчаса мы были на траверсе Ольгино.

Я не буду описывать свои ощущения: это бесполезно - ни слов, ни мастерства не хватит. Бесшумное скольжение, почти полет над водой, и все это без вибрации, без тряски, без рева моторов! И море - вот оно, его ощущаешь всем своим сознанием, принадлежишь ему, а оно тебе. Здорово!

Погода резко меняется. Откуда-то из-за Петергофа появилась тучка, почернела, стала расти, обходить нас со стороны Васильевского острова, а вот уже исчезло солнце, и мы оказались полностью окруженными и отрезанными от чистого неба, вот небо дало трещину - гроза! Яхту пару раз положило набок так, что кончик мачты, казалось, коснулся воды. Какие молодцы ребята! Это же целая профессия - мореходы. Молодцы!

День восемнадцатый, 3 июля 2000 года, понедельник

Сегодня последний день путешествия, и вечером я уезжаю домой. Пока есть немного времени, еду в город, немного побродить по любимым местам - я в этот раз почти не видел Питера.

В каждом городе у меня есть свои любимые места. В Риме я обязательно иду в Сан-Петро поклониться Пьете, а потом я должен хоть несколько минут посидеть на ступеньках у церкви Тринита-деи-Монти. В Будапеште - это площадь Четырех Королей, Kodaly Korond. В Санкт-Петербурге это сфинксы на мосту у гостиницы Советская и Спас на Крови. И еще колокольня у Никольского собора, но это совсем рядом со сфинксами.

А на храме Спаса на Крови есть герб моей родной Тамбовской области: это улей с тремя пчелами на северной плоскости слева внизу. А еще на храме есть поучительные надписи, описывающие достижения может, самого прогрессивного нашего царя, убитого людьми, которые искренне стремились к еще большему прогрессу. Сейчас вот пытаюсь вспомнить, есть ли у меня такое же место в Москве, - и не нахожу быстрого ответа. Значит, нет. Или у меня в Москве никогда не было времени для неспешных прогулок, когда можно пустить мысли по их собственному течению, отрешиться от сегодняшнего дня - только в таком состоянии можно ощутить душу города.

Поезд в Москву уходит поздно вечером.

Возвращаются все.

Эпилог

Закончившееся путешествие было без сомнения таким же главным событием лета 2000 года, каким была в прошлом году поездка по Северу, в Вологду, Тотьму, Великий Устюг, Сольвычегодск, Кириллов и Ферапонтово.

После возвращения с Ладоги мы с Лялей путешествовали еще по Мещере, были в Старой Рязани, в роскошных заливных окских лугах около Ерахтура, нашли на карте и открыли в реальности Тархов холм в Ярославской области - совершенно языческое место, рядом с которым росло столько черники! Мы собирали потом грибы в Перегудово Владимирской области и набирали воду в нашем почти собственном роднике у деревни Дядькино. Лето, роскошная пора знакомства с родной землей, продолжалось.

Сегодня я заканчиваю этот дневник. Тридцатое июля 2000 года. Дожди - июль вообще был самым дождливым за несколько последних лет. Впереди - поездка в мою родную Тамбовскую область, а потом в ульяновскую деревню Кочетовку, где сейчас живут родители Светы. А потом - потом я буду искать себе работу, чтобы зарабатывать деньги и ждать, с нетерпением ждать следующего лета.

Дай Бог, чтобы оно пришло!

30 июля 2000 года

Москва