Между длинной и насыщенной поездкой по Северу и ностальгической - в Татаново у меня была короткая, всего в три дня, поездка на машине к кордону 273, описанному в одноименном рассказе Константина Георгиевича Паустовского. Мы с детьми в прошлом году плавали на байдарках по Пре от Спас-Клепиков до Деулино и стояли целых два дня на правом берегу реки километрах в полутора ниже кордона, несколько раз приходили на сам кордон, но что-то непонятное тянуло меня приехать туда еще раз.

Пра

Река Пра - самая загадочная и таинственная река ближнего Подмосковья. Очень трудно установить, где она берет начало. Водная система Пры включает две тихие лесные речки - Бужу и Поль, которые берут начало недалеко друг от друга - километрах в пяти. Их истоки находятся на водоразделе немного южнее того места, где Колокша с севера впадает в Клязьму, это километрах в тридцати к юго-западу от Владимира и примерно на таком же расстоянии от Солоухинского Олепино. Бужа и Поль текут в южном направлении, вначале расходясь немного, когда Бужа проходит через древнее озеро Исихра, а потом так и текут параллельно и неподалеку друг от друга, пока, наконец, не сливаются восточнее Тасинского Бора в районе Черустей в одну реку, именуемую далее Бужей.

Еще километров через двадцать пять, пройдя цепочку мелких заболоченных озер, Бужа тихонько входит в озеро Святое, самое северное из системы Великих Мещерских озер, расположенное прямо на границе Московской, Владимирской и Рязанской областей. Из озера Святого река вытекает уже под другим именем - Пра. Это даже не река еще, а протока между озерами Святое и Имлес. Имлес вплотную примыкает к огромному озеру Дубовое, после которого Пра раздваивается. Правый рукав образует еще одно Святое озеро, после которого справа приходит небольшая речка Ялма, а затем начинается озеро Сокорево с красивой церковью в Стружанах на правом берегу.

После Дунино Пра встречается со своим левым рукавом. Левый же рукав из Дубового озера вошел в озеро Шагара, от которого влево уходит самое большое здесь озеро Великое, но Пра туда не заходит, а идет чуть правее, пересекает дорогу Москва - Спас-Клепики у села Тюрвищи, после этого входит в озеро Иванковское и, выйдя из Иванковского, длинной протокой воссоединяется со своим правым рукавом между Подлипками слева и Дунино справа. После слияния рукава образуют почти целиком заросшее озеро у села Чебукино. Названия этого озера я так и не знаю, хотя очень часто мы приезжаем сюда за маслятами, которых здесь почти каждое лето можно косить косой. В этом же озере кормится большая колония серых цапель, которые гнездятся на деревьях к западу отсюда, а вдоль всего берега живут прелестные ужи и жирные гадюки.

Далее Пра меняет направление с южного на восточное и долго, до самых Спас-Клепиков и Екшура, течет в этом направлении, образуя по дороге подковообразное озеро Мартыново. От Екшура до Деулино Пра течет почти строго на юг, затем по дуге, постепенно принимая восточное направление, а недалеко от Кидусово течет уже строго на восток, проходит знаменитый Брыкин Бор и с востока же впадает в извилистую и безлюдную здесь Оку. Ширина поймы Оки в устье Пры достигает двадцати с лишним километров. В этих двадцати километрах от устья на противоположном берегу Оки и находятся два селения - Ерахтур и Нармушадь, связанные с Рязанью и Касимовым приличной дорогой.

Пра рассекает на две приблизительно одинаковые части гигантский лесной полуостров, вклинивающийся в Степь от Белоомута на западе до Гусь-Железного на востоке. Этот полуостров образован провисшей на юг дугой Оки, которая приняв в Коломне Москва-реку, очерчивает почти африканскую кривую, сначала на юг от Белоомута, который можно условно принять за Касабланку до Клетино под Касимовым, которое в нашей системе что-то вроде Каира. Мыс Доброй Надежды при этом находится, увы, не у Сасово, а в районе старой Рязани, у Спасск-Рязанского или даже у Шилово. Аналогия тем более полная, что от Касимова Ока опять немного отходит вниз, на юг, до устья Мокши, а затем опять идет вверх до Мурома, образуя нечто похожее на Аравийский полуостров. Так вот, в этой системе координат Пра - это Нил, только текущий не с юга на север, а с севера на юг.

В этом гигантском лесном массиве площадью двести на сто километров от Коломны до Касимова и от Спас-Клепиков до Спасск-Рязанского асфальтовых дорог не больше, чем в Африке. Можно упомянуть лишь две: южную от Рязани до Спас-Клепиков с отростком на Деулино и восточную от Спас-Клепиков до Касимова. Все остальные лесные селения связаны обычными здесь грунтовыми дорогами, которые по возвышенным местам захлебываются в песке, а по овражкам и мочажинам утопают в трясине. Здесь можно уверено ездить только на грузовых машинах, да и то, в основном, зимой, когда мороз замостит хлипкие гати, а бульдозеры или тракторные снегопахи раздвинут рыхлый снег и установится нормальная колея, к сожалению, слишком глубокая для обычных жигулей и большинства так называемых джипов.

Может, это и к счастью, поскольку редкое здесь население не успевает вытоптать роскошные грибные и ягодные места, замусорить полиэтиленом и пустыми бутылками пляжи и укромные полянки над заводями, не успевает истребить многочисленных здесь тетеревов, глухарей, рябчиков и другую дичь, ставшую повсеместно уже экзотической или даже мифической, вроде единорога.

Вот в этот лесной массив, в самую глубину его я и ехал жарким июньским днем тысяча девятьсот девяносто девятого года на той же самой вишневой девятке Б 11-59 ММ, на которой год назад мы утопали в разливе Пры у Деулино.

Спас-Клепики

В Спас-Клепиках всего две автозаправочных станции - одна, попроще, прямо у въезда в город со стороны Москвы, вторая, большая и богатая, на выезде из города в направлении Касимова. Бензин здесь всегда хороший, двигатель, пожирая его, сыто урчит, ни стуков, ни перебоев не слышит чуткое ко всякой фальши ухо, и поэтому сердце водителя бьется так же ровно и размеренно, как ровно и размеренно вращается коленвал, погоняемый ритмичными и мягкими толчками четырех крохотных, в общем-то, поршней. Великое дело хороший бензин при правильно установленном зажигании и отлаженном карбюраторе! Как это влияет на настроение!

От заправки надо ехать по городу все прямо и прямо, уловив лишь крохотный признак разветвления дорог - главная идет дальше в город, а не главная уводит на Касимов. Сегодня нам на Касимов не надо. Идем по главной. Дальше она уйдет по мосту через Пру на Солотчу и Рязань. И туда нам сегодня не надо. Нам надо на Заводскую слободу через Екшур, Иншаково, Натальино и Гришино. На них еще надо выйти. Мост. Ошибка! Придется спрашивать.

Я почему-то не люблю расписываться в собственном неумении ориентироваться и расспрашивать местное население о направлении пути. Привычка, привезенная из-за границы. Но здесь родные Спас-Клепики, есенинские места, почему бы не спросить хотя бы вот этого пенсионера в шляпе и с тросточкой, он ведь искренне рад будет поговорить с заезжим человеком и помочь ему в его беде.

Все, оказывается, очень просто. Надо было метрах в двухстах отсюда, сразу за кинотеатром, резко свернуть налево и назад, потом пересечь знаменитую, хорошо описанную Паустовским в Мещерской стороне, но давно уже не работающую узкоколейку, идущую до Тумы (...на тихой станции Тума я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времен Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом...).

Узкоколейная железная дорога, заброшенную колею которой мы сейчас переезжаем в Спас-Клепиках, когда-то была важной транспортной артерией рязанских лесов. Начиналась она в Шумаши, на противоположном от Рязани берегу Оки, шла через Солотчу и Заборье. В Заборье вправо отходила ветка на Солотчинские торофразработки. Дальше от Заборья узкоколейка шла через Ласково и Криушу до Пилево, где вправо уходила ветка на Болонь, Заднепилево и дальше к озеру Дубовое на огромные торфяные массивы вокруг этого озера. Влево от Пилева шла ветка на Радовицкий мох и тяготеющие к нему еще более огромные торфоразработки. Перед Тумой, в Гуреево, вправо шла ветка на Голованово, находящееся в самом центре здешних лесов.

Усть-Ваеньга

Может, кто не знает, но узкоколейная железная дорога совсем до недавнего времени была главным средством для хозяйственного освоения и северных лесов. Два года назад, в октябре, мне посчастливилось окунуться в атмосферу далекого архангельского поселка лесозаготовителей Усть-Ваеньга. Помните великую русскую реку Вага, по которой хитрые новгородцы обходили ростовские заставы у Белого озера? Вага впадает в Северную Двину слева, у Березника, здешнего райцентра. Чуть ниже справа приходит очень милая, не такая большая, как Вага, но полноводная река Ваеньга.

Усть-Ваеньга как раз и стоит на высоком берегу Ваеньги у ее впадения в Северную Двину. Двести пятьдесят километров до Архангельска. Правый берег километровой здесь Северной Двины. Моста, естественно, нет. Летом два раза в день от поселка к левому берегу, на материк, ходит паром, принадлежащий леспромхозу. С конца апреля до начала июня и с середины октября до начала декабря никакого сообщения с Большой Землей нет - ледоход и ледостав. Зимой через Северную Двину намораживается ледовая переправа и грузовики-лесовозы могут, наконец, перебраться на противоположный берег.

Леспромхоз при историческом материализме был не то, чтобы богатым, но солидным: пятьсот работающих, свой флот (самоходный паром, катера, буксиры для доставки плотов в Архангельск, самоходные баржи), своя дизельная электростанция - линию электропередачи за семьдесят лет советской власти провести так и не удосужились. Зато были школа, больница, несколько магазинов, пекарня, клуб, котельная - все, что нужно для жизни лесного поселка с населением в две с половиной тысячи человек.

Главное богатство леспромхоза, кроме самого архангельского леса, который, кстати, леспромхозу не принадлежит, а принадлежит государству, которое в Москве, вернее, Управлению лесами, которое в Архангельске, так вот, самое большое достояние леспромхоза - собственная железная дорога. Правда, узкоколейная, но настоящая - десятка полтора тепловозов, две сотни грузовых вагонов, несколько пассажирских, настоящее депо, стрелочное хозяйство. Еще - две магистрали до основных районов лесозаготовки километров по пятьдесят каждая. От магистрали отходят временные подъездные пути к разработкам, а дальше рельсы крепят просто к бревнам, уложенным прямо на неподготовленный грунт. Скоростей, конечно, нет, но зато как удобно!

Доставляются вагончики - бытовки, теплушки, столо-вые, ремонтные мастерские. На их базе формируется заготовительный участок. Тракторами-трелевщиками свежеспиленные хлысты доставляют к прирельсовым складам, челюстными погрузчиками укладывают на крохотные грузовые платформы - кубометров двадцать на одну платформу, подходит тепловоз, и состав отправляется за шестьдесят километров в поселок, на нижний склад, где всю зиму формируют плоты, которые с ледоходом уйдут в Архангельск.

Это самый дешевый транспорт - плотами, каждый из которых вмещает три-пять-десять тысяч кубометров отборного северного пиловочника. Так было. Скоро ничего этого не будет. Леспромхоз давно фактический банкрот - наша нынешняя экономическая политика не предусматривает выживание даже оборонных гигантов высокой технологии, не то, что глухих лесных поселков, вроде Усть-Ваеньги.

И дело здесь не только в экономике. Пиломатериалы, производимые из Усть-Ваеньгских сосен и елей, всегда пользовались устойчивым и платежеспособным спросом на внешнем рынке, где всегда ценилось особое качество архангельской древесины: прочность. Северное лето короткое, годовые приросты минимальные, кольца ложатся плотно - отсюда особая прочность и, естественно, цена. Дело здесь в политике государства, скорее, в отсутствии всякой политики.

Первая проблема - финансирование. Плоты уйдут в Архангельск в мае-июне. Экспортные доски будут произведены, высушены, отсортированы, аккуратно упакованы и отгружены в июле. К августу поступит первая выручка. А кушать, закупать солярку для тракторов, тепловозов, электростанции, бензин для мотопил и автомобилей, запчасти для всего этого хозяйства надо и в октябре, и в ноябре, и в декабре и так до августа, когда поступят первые деньги за доску, ушедшую на экспорт. Добрые дяди с большим карманом эти деньги, естественно, дают. Естественно, под проценты, которые, бывало, достигали и двухсот процентов годовых. Естественно, скупая на корню всю будущую продукцию. Естественно, по дешевке. Естественно, не за деньги: деньги нужны самим - они крутятся в оффшорах. За муку, сахар, тушенку, солярку, бензин, цепи к мотопилам, редукторы к тракторам, валенки и рукавицы для рабочих. Все это по двойной цене. Все это за счет той самой доски, путь которой от делянки до германского или британского потребителя так долог. И столько новых и старых русских норовят отщепить от этой доски на всем ее длинном и долгом пути!

Раньше сезонные заготовки финансировало государство. И наживалось на этом, расходуя нажитое не только на чиновников, но и отчисляя деньги на больницы, школы, электростан-ции и другие элементы инфраструктуры, которые сейчас взвалил на свои хлипкие плечи тот же леспромхоз. Часть заработанных государством денег шла на военно-промышленный комплекс, на армию, на идеологию - на все то, чего сейчас так не хватает лишь потому, что эти деньги перехватили предприимчивые дельцы и превратили - и продолжают превращать их, прокрутив через Сникерсы и Тампаксы, - в коттеджи, джипы, яхты и виллы.

Вторая проблема - балансы. С пиловочником - лучшей частью соснового или елового ствола - все понятно: плоты, доска, сушка, сортировка, экспорт, валюта. Вторая часть, а это половина хлыста - балансы и дрова. Балансы раньше уходили на ура - местные гиганты целлюлозно-бумажной промышленности Архангельский, Соломбальский, Онежский, Котласский ЦБК потребляли неимоверное количество балансов, своевременно за них расплачиваясь.

Сейчас все изменилось. Глубинная причина та же: отсутствие государственной экономической политики. На поверхности - отсутствие спроса на отечественную бумагу, нерентабельность и падение производства на комбинатах-гигантах, неорганизованный экспорт, оффшоры, демпинг, падение производства - круг замкнулся. Последним в этой длинной цепочке - Усть-Ваеньгский леспромхоз. Ему или просто годами не платят за балансы, или платят столько, что дешевле сжечь эти балансы в котельной, не расходуя собственные средства на их транспортировку.

Есть еще третья, четвертая и пятая проблемы. Есть. Все они известны специалистам и, в принципе, решаемы. Все они не решаются. Итог один - общее банкротство.

Я завел этот длинный и утомительный разговор, начав с закрытой узкоколейки Рязань - Спас-Клепики - Тума, вот почему. Если уж выскорентабельное архангельское лесное производство находится в таком провале, что можно говорить о полукустарной лесной промышленности, например, в Тамбовских или Мещерских лесах? Вот почему хиреют, разрушаются и исчезают поселки, закрываются железные дороги, уходят люди. Куда? В те же города, где их вряд ли кто ждет, и где уже сейчас число продавцов импортных тряпок и другого низкосортного ширпотреба едва ли не превышает число потенциальных покупателей. Тех, у кого есть деньги.

Заводская Слобода

Но хватит о грустном. У нас июнь, жаркое лето, настолько жаркое, что вовсю зацветшая было земляника, обещавшая небывалой сочности и сладости ягоду, пожухла, свернулась и посохла к концу июня. Жара стояла весь июль и только в начале августа зной разрядился теплыми и обильными грозовыми дождями.

Мы проехали узкоколейку в Спас-Клепиках, которая чуть было не увела нас на борьбу с преступным режимом Ельцина - Мавроди, и едем сейчас по уютному селу с исконно русским названием Екшур. За Екшуром слева поднимается красивый и чистый сосновый лес, а справа открывается во всей своей первозданной прелести долина реки Пры. Не доходя до Натальино километра четыре, асфальт кончается, и далее идет приличная песчаная лесная дорога, с глубокими лужами, не высохшими даже в нынешнюю небывалую жару. В самом Натальино довольно трудно преодолеть разбитый песчаный подъем, но выносливость машины, не зря именуемой Боевая Слониха Мурка, и некоторый опыт, приобретенный в тверских, вологодских, рязанских и тамбовских лесах, приходят на выручку, и наверх мы взбираемся без потерь, которые были бы особенно обидными на глазах у всей изумленной деревни. К Гришино дорога опять налаживается, и в Заводскую Слободу мы с Муркой въезжаем на нормальной скорости, правда, отчаянно пыля.

Паустовский в Кордоне 273 так описывает Гришино и Заводскую Слободу (между ними нет границы), которую он называет Заводской Посад. Посад, Слобода - деревня, одним словом. Откуда здесь взяться городу?

Гришино оказалось обыкновенной деревней. Так, очевидно, о ней было бы сказано в любом описании. Но в этой ее обыкновенности была спокойная и знакомая прелесть: в резных наличниках на оконцах, в высоких крылечках, в ягодах калины над частоколами, в старых бревнах, сваленных у каждых ворот, в сварливых огненных петухах, в серых глазах женщин - то строгих, то застенчивых, то ласковых, в осторожной походке хозяек, когда они несут на коромыслах полные ведра, в кудрявой герани, расцветающей в банках из-под тушенки, в ребятах с волосами, выгоревшими до цвета пеньки.

В конце деревни, в уличке, заросшей по твердому белому песку чистой травой, стояла одинокая изба вся в цветах. На крылечке сидел рыжий кот с такими зелеными мрачными глазами, что на них нельзя было долго смотреть. Тотчас за изгородью струилась река с водой цвета крепкого чая. Это была Пра.

Я должен извиниться за длинную цитату. Дело в том, что за пятьдесят с лишним лет, прошедших со дня написания Паустовским этих строк, мало что изменилось внешне в облике Заводской Слободы. Спокойная знакомая прелесть российской деревни конца XX века, века полетов на Луну, суперкомпьютеров и генной инженерии: те же резные наличники, те же старые бревна, перекрученные толстой проволокой (противоугонное средство!), та же герань в консервных банках, тот же рыжий кот Борис, такие же ласковые, наверное, хозяйки. Даже цвет воды в Пре не поменялся: никто не верит, что вода в котелке на моей фотографии только что из реки, и никакой заварки в нее не насыпалось.

Единственное, что бросается в глаза - мотоциклы у местной молодежи: мотоцикла раньше не был и у здешнего председателя сельсовета Алеши. И последней у реки стоит уже не одинокая изба вся в цветах, в которой так хотел поселиться Константин Георгиевич, поселиться надолго и спокойно работать. Здесь теперь мощный двухэтажный каменный особняк хорошей архитектуры, с гаражом, добротной оградой и воротами, стилизованными под крепостные. И поселился в нем не великий русский писатель, а Виталик, владелец мотоцикла, симпатичный паренек лет шестнадцати - мы с ним познакомились потом у Натальинской заводи, куда собирается купаться местная молодежь. Дом у реки построил отец Виталика, москвич, которому приглянулось здешнее спокойствие и, конечно, великая русская река Пра, хотя вряд ли когда-нибудь он читал Паустовского. У нас ведь те, кто читают, редко теперь строят себе коттеджи, а те, кто строит, читают мало.

Вообще, почти половина домов в деревне принадлежит теперь москвичам и другим дачникам. Эти дома сразу выделяются из общего ряда ветшающих деревенских домов своей основательностью, размахом, даже высотой - почти все имеют, или начинают строить вторые этажи. Десятки лет квартирного вопроса дают о себе знать: получив свободу, люди не отказывают себе в просторе. Через еще десятки лет это непременно скажется и на их характере - человек, живущий в просторном доме, ой как отличается от такого же человека из коммуналки, даже если оба - бывшие советские люди.

От Слободы до кордона

Мост через Пру тоже изменился - это уже не те мостки, по которым шел Паустовский: Алеша проводил нас до мостков через Пру и сказал, чтобы мы непременно шли на двести семьдесят третий лесной кордон: места там замечательные. Сейчас здесь нормальный железобетонный мост, который вполне выдержит танк Т-90 весом в тридцать с лишним тонн. Правда, дорога здесь пока еще грунтовая - мало что возят теперь из-за Пры, разве что понемногу строевой сосновый лес.

Одна дорога, отклоняясь вправо, ведет на торфоразработки вокруг озера Дубовое, связанные узкоколейкой с Пилево, а другая идет прямо вдоль Пры, держась чуть в стороне от ее бесчисленных заводей и стариц. Она проходит до большого лесного поселка Горки, где есть еще один мост через реку в находящуюся на той стороне деревню Ольгино и идет дальше, мимо прелестного лесного озера Урцево на не существующий уже кордон Еловка и в Голованово, куда шла узкоколейка из Тумы. От Горок же всего километров пятнадцать по дороге до уже знакомого нам Деулино.

Чем дальше, тем лес делался глуше, торжественнее, сумрачнее, - рассказывает Паустовский об этих местах. Сразу после моста по обе стороны дороги - вода в канавах, застоявшаяся со времен весеннего разлива и уже подернутая зеленой плесенью. Здесь справа есть тропка, которая через несколько километров выведет на проезжую дорогу, а уже с этой дороги можно выйти к высокому обрыву, стоящему прямо напротив села Взвоз - одному из самых красивых мест на реке. Мы стояли там двое суток в прошлогоднем байдарочном походе, и я вышел сюда, к мосту в Заводской Слободе, ориентируясь только по двухкилометровой карте. Сумеречность леса и объясняется этой низиной - на ровном месте леса здесь просторные и светлые.

Через пару километров низина, вызванная близостью к реке, сменяется небольшой возвышенностью. Машина с трудом идет вверх по глубокой колее в песке и чуть не садится днищем, но как-то проскакивает. Уффф! Теперь вниз - это легче. Надо только следить, чтобы одно колесо шло справа от глубокой колеи и не напоролось при этом на отнюдь не редкие здесь пни, а второе колесо шло точно между колеями. И главное - не останавливаться: остановился - пропал, как я пропал на обратном пути именно на этом подъеме, по которому теперь осторожно, но быстро мы скатываемся вниз.

Вроде пронесло. Теперь самое главное. Относительно ровная возвышенность в любом лесу обязательно через какое-то расстояние сменится понижением, по которому вода, собирающаяся с окрестной территории, уходит к оврагам, а по ним - к реке. В этих понижениях высокоствольный чистый лес сменяется сначала осинником, затем мелкими и хилыми березками, появляются ивняк, ольха, тростник и комары.

Комары, кажется, живут здесь и зимой - так их много в низких местах. И все бы это ничего, к комарам здесь быстро привыкаешь, но раньше в самых низких местах делали - за пару дней! - небольшие деревянные мосты, выдерживающие трехтонный грузовик ЗИС-5. Вода проходила под мостом, не скапливалась и не подтапливала дорогу. Все были счастливы. Сейчас мостов никто не строит. Подсыпают дорогу в лучшем случае щебенкой, в обычном - тем же песком.

Слева в паре километров река. Вода устремляется туда - но путь ей преграждает плотина, то есть дорога. Сообщающиеся сосуды: справа вода выше, слева ниже. Давление этого правого столба заставляет воду просачиваться и через щебенку, и через песок. Если добавить еще такое явление, как осмос, проникновение воды по капиллярам среди песчинок за счет сил поверхностного натяжения, то в итоге образуется выбоина, а в ней гигантская, никогда не просыхающая лужа, а ехать-то мне все равно надо, несмотря на осмос и всякие там сообщающиеся сосуды. Такой мини - Camel Trophy на городской девятке, грозно именуемой Боевой Слонихой Муркой. Есть лопата, есть топор, есть домкрат, есть многолетний опыт шоферюг, которые вытаскивали груженые(!) ЗИСы в наших лесах за Хмелинским кордоном и не из таких трясин. Справимся!

Справились. Мою руки в той же канаве слева - там вода чище: фильтрованная через плотину! Джинсы можно не отмывать - песок, высохнет - отвалится. Метров через триста дорога выравнивается и еще через пару километров сквозь редкие, но стройные сосны, то взбегающие вверх по невысоким холмам, то спрыгивающие чуть вниз, справа показался зеленый от мелких березок просвет озера Орос.

Паустовский называет его так, как величают местные жители: Орса. ...Охотились на озере Орса, где было всего несколько сантиметров чистой воды, а под ней лежал бездонный вязкий ил. Убитых уток, если они падали в воду, нельзя было достать никаким способом. По берегам Орсы приходилось ходить на широких лесниковских лыжах, чтобы не проваливаться в трясину. Именно так! Представьте себе - идет человек на лыжах и не переставая отмахивается от комаров.

Орос - большое озеро, почти круглое, диаметром, пожалуй, побольше километра. Лучше всего подходить к нему не со стороны дороги, по которой мы сейчас едем, а с противоположной: там тоже есть такая же грунтовка. Здесь всегда живут громадные стаи уток, во время пролета садятся отдыхать гуси и, наверное есть рыба, но я рыбу в Оросе никогда не ловил - для этого совсем рядом, по другую сторону дороги есть аккуратное, даже изящное озеро Шуя, с вполне твердыми берегами и чистыми соснами вокруг.

Места нежилые

А попал я на Орос с противоположной его стороны тоже в прошлом году с той же байдарочной стоянки у кордона 273. Примерно в полутора километрах от кордона находятся Жуковские выселки - поселение из двух домов по левой стороне от песчаной дороги. Редкие проходящие мимо лесовозы везут за собой тучу песчаной пыли, которая быстро оседает на крыши домов из красного железа, хлева для скота, небольшую конюшню для так необходимой здесь лошади, пасеку, огороды с цветущей картошкой. В одном из этих домов, ближнем, если идти со стороны кордона жил Яков Григорьевич Фоминов - бывший лесник, а последние лет пятнадцать - пенсионер.

Он доживал здесь последнее лето и осенью прошлого года перебрался в Заводскую Слободу, к электрическому свету, телевизору, магазину - жена настояла. Он-то и показал мне дорогу к Оросу по просекам, первая из которых уходила вправо метрах в двухстах от его дома.

Но это было в прошлом году. А сейчас мы минуем Орос, то взлетая на вершины дюн, поросших сосняком и запорошенных многолетним слоем хвои, то чуть спускаемся вниз, и тогда сосны еще выше поднимаются со всех сторон, загораживая и Орос, и большую часть которую уже неделю ясного неба. Еще минут двадцать - и дорога идет чуть вверх по вырубке, на которой уже начинают вытягиваться совсем молоденькие, лет десять, не больше, саженные сосенки. Я хорошо помню это место - именно здесь я плутал в прошлом году, отыскивая прямую дорогу к озеру Орос. Осталось немного, хотя и здесь, на возвышении, машина постоянно чуть не вязнет в глубоком, горячем, почти белом песке. Вырубка позади, машина с разгона влетает на деревянный мост - есть тут все-таки мосты!

И еще одно ура! - по другому поводу. Мы стоим на развилке, увешанной указателями Тропа Паустовского. Кордон 273, Озеро Орос, Лес наше богатство. Берегите его от пожаров. Чуть дальше стоит симпатичная, аккуратно срубленная из ошкуренной сосны, беседка. За ней налево уходит дорога на кордон. Прямо дорога идет дальше - к Жуковским выселкам, за ними к Малаховским выселкам, а там дальше - Горки и Деулино. Туда мы сегодня не едем.

Мост, по которому мы только что проехали, стоит над протокой, соединяющей Орос с длинной, изогнутой и полноводной заводью реки. Сейчас в протоке совсем нет воды - заводь лежит ниже, и вода оттуда не заходит, а в Оросе из-за сильного летнего испарения уровень тоже резко понижается. Я могу только представить себе, какой поток ревет под мостом в конце апреля, когда Пра поднимается метров на пять, а то и больше, а в гигантскую котловину Ороса стекают талые воды со всей округи. В принципе, сюда можно пройти из Заводской Слободы, бросив машину там. Конечно, в высоких сапогах. Конечно, вдвоем: одному тоскливо, поскольку не с кем разделить восторг от увиденного.

Метрах в трехстах от моста, сразу за уже вытянувшимися в два человеческих роста сосенками, посаженными на месте бывшего огорода, стоит деревянный дом с пустыми глазницами окон дверными проемами. Здесь на бугре над тихой заводью Пры стоял кордон 273. Здесь жил обветренный старик в выгоревшей зеленой фуражке Алексей Желтов, дядя Леша. Здесь жила его старуха бабка Ариша, две дочери и два сына. Здесь жили люди. Здесь уже давно никто не живет.

В каждом байдарочном походе мы встречаем такие нежилые места, в которых еще можно не увидеть - угадать приметы былого жилья. Вот это ровное место, заросшее мелкими березками, или осинником - огород. Вот замшелые, зеленые полусгнившие ребра стропил над небольшим холмом - здесь был погреб. Вон валяется фарфоровый изолятор - сюда чуть ли не прямо по веткам деревьев тянулся телефонный провод.

Все телефоны на кордонах были дореволюционные, как в кино у Ленина, с двумя тяжелыми батареями питания и ручкой, которую надо было крутить, чтобы на другом конце зазвенел звонок. Провода рвались после каждой бури или снегопада, их зачищали, сращивали - и опять тоненькая ниточка связывала кордон с Большой землей, которая находилась в той же Заводской Слободе или в Горках. И уже не такой изолированной от мира казалась жизнь на кордоне, и уже в почти реальном режиме времени поступали сюда новости. Был ли телефон у Алексея Желтова - Паустовский об этом ничего не говорит.

Не знаю, хорошо ли поступили местные краеведы, поставив этот дом с зияющими окнами на том месте, где был живой кордон 273. Слишком уж это жуткое зрелище - пустующий дом. Есть что-то сверхъестественное в таких домах - пристанищах нечистой силы. Я бы в каждом таком брошенном селении ставил простой, но прочный памятник всем, кто когда-то жил здесь. На памятнике я бы просто перечислял их имена, указывал годы, которые они отдали этому поселку, а в конце - в конце должна стоять благодарность этим людям за все то хорошее, что они сделали на Земле именно в этом месте.

На кордоне горел свет в оконце: нас ждали. Дядя Леша читал за столом, нацепив железные очки, календарь за 1948 год.

Я понял наконец, что влекло меня и влечет сейчас на кордон 273: Константин Георгиевич Паустовский написал свой рассказ в 1948 году. В 1948 году на другом кордоне, Хмелинском, километров за четыреста отсюда, в семье другого лесника появился на свет щекастый мальчишка.

Это был я.

Москва - Спас-Клепики - Заводская Слобода - Кордон 273 - Жуковские Выселки - Москва

1999 год

Детство

По весне зеленый

В зорях негасим,

Край татарских кленов,

Голубых осин.

Край, где я мальчишкой

Бегал босиком,

Снится часто слишком,

Снится до сих пор.

Снится мне, как небыль,

Много дней подряд

Край, где в синем небе

Коршуны парят.

Где река Хмелина,

Где от рос хмельна

Юная малина

Около окна,

Где кусты рябины,

Где густой туман -

Край тетеревиных

Солнечных полян...

...........................

Никуда не деться:

Я люблю его,

Край где билось сердце

Детства моего

Москва

1977 год