Одним из многочисленных условий для успешного внедрения либеральной демократии американского разлива в живой организм другого общества, как-то до этого обходившегося без такого подарка, является не особая заметность различий в образе жизни города и деревни. В нашей родной стране эти различия не просто заметны - они представляют собой непреодолимую пропасть. Может, поэтому проблема сближения города и деревни решается нашими горе-демократами по-большевистски - путем полного уничтожения деревни. Эта историческая задача для нечерноземных областей центральной России уже практически решена: село отброшено на столетия назад, а лошадь и соха опять стали главными помощниками крестьянина в его нелегком труде.
Более того, растет и углубляется пропасть между основным населением страны и столицей нашей Родины городом-героем Москвой, часть населения которой жирует на финансовых потоках, стекающихся в столицу, или, в крайнем случае, питается объедками с барского стола тех, кто имеет отношение к этим финансовым потоком, в основном нефтегазового происхождения. Буквально на днях своими глазами в районе московского Кремля видел автобус, судя по всему, следующий маршрутом Москва - Россия. Россия, которая начинается сразу за МКАД - московской кольцевой автомобильной дорогой (снимал из машины):
Пустошка - небольшой российский городок районного значения, каких в России сотни, если не тысячи. Народ здесь живет простой, приветливый, девушки по-особенному красивы, мужики строгие и работящие. Те, конечно, кто еще не спился и не умер раньше срока, определенного судьбой. Место встречи горожан, которое ни перенести, ни изменить нельзя - богатый и относительно дешевый (рядом Беларусь!) рынок, который работает два раза в неделю, по пятницам и воскресеньям. Здесь встречаются с друзьями, здесь обсуждают неотложные дела, здесь выбирают невест: летом девушки из окрестных селений приезжают на рынок в своих самых модных и самых откровенных одеждах, и не за покупками, а пострелять глазками на парней, для которых рынок - единственное, по сути, место, где они могут встретить суженую.
Обычно к середине сентября рынок пустеет: дачники, добрая половина летнего населения Пустошки и тяготеющих к ней деревень, возвращаются в города. Но в воскресенье 3 октября площадь, на которой устраивается рынок, была полна народу: ярмарка.
Главное событие ярмарки - концерт фольклорного ансамбля на сцене, которая развернута тут же, на пересечении торговых рядов. Надо было видеть, как тянулся к этой сцене народ, задавленный жизнью и изнуренный нашим самым свободным в мире телевидением - стеклянным окном в духовный мусоропровод. Надо было видеть, как слушали простые русские люди простые русские песни - забытые, забываемые уже и старшим поколением, и совсем неведомые поколению 'П' - поколению перестройки, поколению пепси и пидарасов, поколению, охмуряемому швыдкими, познерами и ксюшами трахтенберг, поколению, которое успешно лишили собственных корней - а чужие так и не привились. Не привились, несмотря на все старания либеральных демократов, угодливо смотрящих в рот Западу, превратить бывшее самое читающее и думающее население в бездумных и бездуховных потребителей второсортных материальных и духовных продуктов, обретенных там же, на задворках, а то и на помойках Запада. Не привились, несмотря на все старания превратить народ в быдло.
Зазывалы-затейницы стояли в сторонке - в их усилиях не было необходимости:
Со сцены лились задушевные русские народные песни, любимые народом романсы, замечательные песни советских времен, которые редко услышишь теперь по радио или по телевидению: чужие, руководящие у нас процессом оболванивания населения, превращения его в тупой и послушный электорат, не допускают их до эфира в полном соответствии с принципом свободы слова. Свободы проплаченного слова.
Вспомнилось, под каким впечатлением находился Иван Сергеевич Тургенев, которому выпало послушать таких певцов на орловщине:
'Он глубоко вздохнул и запел... Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. (...) За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но все еще видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым - третий, и, понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня. "Не одна во поле дороженька пролегала", - пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. (...) Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы...'
И.С.Тургенев, 'Записки охотника', рассказ 'Певцы'.
Люди задавлены жизнью. Не у всех находилось время остановиться и послушать, некоторые проходили мимо:
Проходили, явно сожалея о том, что и жизнь их тоже проходит, проходит тускло, убого, без песни в душе. А со сцены вслед им лилась и лилась задушевная русская мелодия, рождающая глубокую тоску о той России, которую мы потеряли.