Вечером всегда больно. Суставы выкручивает так, что хочется лезть на стенку. Слезы выступают в глазах, а зубы впиваются в мягкую нежную плоть губ, прокусывая их до крови. И вкус крови - собственной крови - как не странно, успокаивает боль. Тушит ее - хоть и не намного, но все же легче становится. Это длится недолго - едва солнце скрывается за горизонтом, оставляя за собой размазанный след багрового заката, боль отступает. Какое-то время отдается на передышку, на расслабление - Оллан называет это "благостным периодом" - а потом начинается трансформация. Вот она как раз протекает безболезненно и даже немного забавно - вместе с телом меняется и сам мир, который тебя окружает. Предметы становятся расплывчатыми, затем они начинают изменять свою форму и свои размеры, пока в конце концов не приобретут нужные очертания. И когда трансформация будет закончена, желательно еще несколько минут походить, осматривая знакомые предметы и привыкая к ним. Что-то можно понюхать, обо что-то можно потереть свой бок... и только потом можно выбегать на волю.
Оллан не считал себя порождением дьявола, каким-то демоническим созданием или убийцей. За всю жизнь он ни разу никого не убил - ни в обличье волка, ни в обличье человека. Соседи знали о том, что Оллан вервольф, но относились к этому с пониманием и даже с сожалением. Не повезло ему, считали они - ведь он не сможет ни повеселиться на осенних праздниках Урожая, которые длятся много дней и, как правило, все веселье приходится на ночи, ни создать семью - а кто ж захочет связать свою жизнь с оборотнем, пускай и добрым... Совсем не догадываясь о том, что Оллану это было не нужно, жители поселка старались как-то утешить вервольфа веселыми байками, гостинцами и своим гостеприимством. Иногда они даже разрешали детям поиграться ночью с большим серым волком, который, правда, неохотно таскал ребят на своей спине и с еще большей неохотой терпел, когда они играли в охоту и бросали в него тоненькие тростинки - воображаемые копья. Гораздо больше оборотню нравилось покинуть деревню и убежать в лес. Мчаться с огромной скоростью, перепрыгивая через бревна и пни, или ползти по траве, вдыхая ее ночной запах и воображая, что сейчас его никто не видит и не слышит... у него совсем не было охотничьих инстинктов и вся живность в округе слышала его задолго до того, как он сам замечал ее. Впрочем, Оллану было все равно - он не собирался охотиться и кого-то убивать, он просто наслаждался свободой и был уверен, что никто не в силах у него ее отнять.
Летним солнечным днем Оллан сидел в гостях у старосты деревни, старого Узура и пил холодный квас, настоянный на семи травах. Никто не мог делать такой квас, рецепт его Узур тщательно оберегал от односельчан, и причиной этому было, скорее, желание того, чтобы именно к нему, к Узуру приходили люди, чтобы выпить прохладного и вкусного напитка. Это было слабостью старика - он обожал смотреть на то, как гость пьет напиток, а потом щурится от удовольствия и нахваливает его. Вот и сейчас Узур внимательно наблюдал за Олланом и ждал его реакции, которая повторялась вот уже многие годы. Как и раньше, оборотень поставил пустую чашку на стол, вытер тыльной стороной ладони губы и, улыбнувшись, сказал:
- Квас у тебя, Узур, самый вкусный во всей деревне.
- И всегда самый свежий, никогда долго не стоит. - горделиво ответил староста, довольно щурясь от похвалы. - Потому что все приходят ко мне его попить, все говорят, а ну-ка, Узур, угости нас кваском своим знаменитым...
Узур взял чашку Оллана и щедро зачерпнул из бочки повторную порцию, но почему-то не поставил чашку на стол, а, держа ее в руках, на мгновение задумался.
- Хочу спросить тебя, Оллан... - староста замялся. - Ты ведь знаешь, на каких травах я его делаю, да?
Оллан посмотрел в сторону, еле заметно улыбнулся и коротко ответил:
- Да. Знаю.
- Я... - Узур почесал затылок... - Я сразу это понял. Ты принюхивался раньше... а потом перестал... Оллан, я хочу попросить тебя...
- Ты хочешь попросить меня сохранить это втайне? - Оллан снова улыбнулся. - Узур, я обещаю тебе, что от меня никто не узнает, какие травы входят в твою настойку. Если ты сам этого не захочешь.
- Вряд ли я захочу. - старик хихикнул и поставил на стол кружку с квасом.
Неожиданно послышался громкий стук в дверь и Узур удивленно посмотрел на Оллана - в их поселке не принято было стучать, когда приходишь к кому-то в дом. Так могли делать только чужаки, а их уже давно не было в деревне. Вервольф пожал плечами - он тоже не знал, кто пожаловал. Узур поморщился и вздохнул - кто бы то ни был, все равно придется принять его.
Едва староста встал со своего места, дверь неожиданно отворилась и в проеме показалась высокая фигура человека. Это был старик, едва ли не старше Узура, но, в отличие от старосты деревни, находившийся в более чем прекрасной форме. Держался он ровно и уверенно, глаза цепко осматривали помещение и находящихся в нем людей, а посох, который он держал в руке, выглядел не как помогающее ходьбе средство, а скорее как грозное оружие.
Без всяких приветствий, в нарушение всех обычаев, странный гость прошел внутрь комнаты и уселся на лавку. После этого он посмотрел на Узура и спросил:
- Есть в этом доме еще люди?
- Сначала скажи, кто ты, откуда, и что тебе надобно. - нахмурился Узур. - У нас принято знать, с кем беседу ведешь и кого у себя дома принимаешь.
- А мне не нужен прием. - с холодным равнодушием ответил старик. - Мне нужны только ответы на мои вопросы и ты будешь отвечать. Именем Двенадцати.
Говоря это, старик неторопливо расстегнул серебряную пряжку дорожного плаща и скинул одеяние. Узур при последних словах вздрогнул и сейчас со страхом в глазах смотрел на медальон, висевший у старика на груди - на тонком золотом кругу был изображен розовый полыхающий огонь.
Оллану был незнаком этот знак, однако и ему передался безотчетный ужас старосты, который не мог оторвать взгляда от таинственного знака. Гость же, подождав несколько мгновений, вновь накинул на себя плащ, спрятав под ним медальон.
- Ради всех святых... - Узур был насмерть перепуган. - Скажи, зачем...
- Ты... вы... - Узур судорожно сглотнул слюну. - Нет, в доме никого нет, господин.
- Хорошо. - старик повернулся к Оллану. - Уходи.
Оборотень в растерянности посмотрел на Узура и тот закивал головой, словно поторапливая его подчиниться приказу странного гостя. Оллан не стал спорить и задавать вопросы - позже Узур наверняка расскажет, кто такие Двенадцать и что это за медальон. Хотя... внутри у верволка что-то ворочалось, вызывая сильное и совсем непонятное беспокойство. Словно беды предчувствие. Последний раз кинув на гостя взгляд, Оллан вышел из дома старосты и сразу же остановился, как вкопаный.
Легкий ветерок обдувал траву, ветки деревьев и гривы нескольких лошадей, стоящих перед домом старосты. Одна лошадь была без наездника, на остальных сидели всадники, одетые в одинаковые темные одежды. Головы у них были обмотаны такими же темными полосами материи и лиц не было видно, только глаза, которые настороженно следили за вышедшим из дома Олланом. На груди у каждого был вышит тот самый знак, который оборотень наблюдал в виде медальона у старика.
Одна из лошадей внезапно всхрапнула, а вслед за ней стали нервничать и остальные. Всадник на первой лошади что-то гортанно крикнул и хлопнул свою лошадь по крупу, после чего все животные вдруг успокоились, а Оллан почувствовал на себе еще более пристальные взгляды.
Держась как можно более спокойно, Оллан молча прошел мимо всадников и направился к своему дому. Предчувствие беды усилилось еще больше и теперь к нему добавился страх. Животный, инстинктивный страх не человека, а загнанного волка.
Не прошло и двух часов, как в дом к Оллану забежал Ирик, соседский мальчишка, присланый старостой. Из сбивчивого рассказ возбужденного Ирика Оллан понял, что гости остановились в доме у старосты, зачем они прибыли, никто не знает, но староста просил передать, чтобы Оллан осторожно прокрался в его сарай и ждал его там, причем как можно быстрее.
И Оллан пошел. Не хотелось ему идти, что-то подсказывало, что лучше держаться подальше от старика и его спутников, и все же он пошел. Огородами обошел дом Узура и забрался в старую, уже покосившуюся постройку, забитую всяким бесполезным хламом. Уселся на пустую деревянную бочку и приготовился ждать, но ждать не пришлось.
Еле слышно скрипнув дверью, в сарай вошел Узур и уселся на ящик. В сторону смотрел староста деревни, словно стыдно ему за что-то было. Оллан терпеливо ждал, пока он что-то скажет.
Горько вздохнув, староста наконец-то нарушил тишину:
- Легче всего закрыть глаза и сделать вид, что ничего не видишь. Всё пройдет мимо, потом забудется... любая рана рубцуется... и деревне ничего не будет угрожать - я просто выполню свой долг.
- А что ей угрожает? - спросил Оллан. - Этот старик, который приказывал именем Двенадцати...
- Забудь! - резко оборвал его Узур. - Забудь и никогда не упоминай их имена всуе. Тебе надо уходить, Оллан. Помолчи! Не перебивай меня! Я беспокоюсь не только о твоей жизни. Тебе надо уйти. Навсегда. Рано или поздно тебя найдут, если о тебе знают, то тебя все равно найдут. Просто я хочу быть уверен, что это произойдет не в деревне. Алое Пламя само по себе не самое страшное...
- Алое Пламя? - Оллан вздрогнул и медленно встал с бочки. - Что ты хочешь сказать, Узур?
- Пламя Очищения. Тебя сожгут, Оллан. Я знаю, как это делается... я видел уже такое. Но поверь, для тебя... и не только для тебя... не это будет самое страшное. Эмиссары Двенадцати умеют калечить не только тела, но и души.
- Разве я в чем-то виноват? - спросил Оллан, уже зная ответ на свой вопрос. - Разве...
- Иди, Оллан! - почти умоляюще крикнул Узур. - Уходи! Не надейся на чудо, уходи!
Короткий смешок со стороны входа заставил их вздрогнуть и повернуться в сторону звука. На пороге стоял старик - без плаща, с посохом в руках и медальоном, который в полумраке сарая мерцал пламенем.
Алым Пламенем Очищения.
- Закат еще нескоро, мой мальчик. - произнес старик, шагнув вперед. - И на чудо тебе действительно не стоит надеятся. Узур, выйди, я хочу с ним поговорить.
- А он... - Узур внезапно сгорбился под грозным взглядом старика и, словно побитая собака, вышел из сарая, оставляя оборотня и эмиссара Двенадцати наедине.
В полной тишине они простояли несколько минут, пока старик не сказал:
- Если ты хочешь что-то узнать, спрашивай сейчас. Позже я не смогу тебе ответить... и никто тебе не сможет ответить.
Растеряный, напуганый и ничего не понимающий Оллан посмотрел на старика и сразу же отвел взгляд в сторону.
И старик, заметив это, хрипло и надсадно засмеялся.
- Ты необычный оборотень. - сказал он. - Тебе не повезло, что ты такой. Тяжело тебе будет, очень тяжело.
- В чем я виноват? - хрипло спросил Оллан, облизывая пересохшие губы. - За что вы хотите убить меня?
- Человек так устроен, что все непонятное для него воспринимает как угрозу. - сказал старик и опустился на то место, где только что сидел Узур. - И ты представляешь ту самую угрозу. Поверь, я не испытываю к тебе ненависти... впрочем, любви я тоже к тебе не ощущаю. Если бы ты был обычным вервольфом, у тебя, наверное, был бы маленький шанс... но ты не такой, как все.
- У меня был бы шанс выжить? - Оллан протер рукой вспотевший лоб и почувствовал, как дрожат пальцы.
- Дело в том... - старик криво улыбнулся. - Жизнь не самое главное. Это сейчас тебе кажется так, но столкнувшись со смертью, ты поймешь, что есть вещи и пострашнее этого. Ты увидишь это, я тебе обещаю. И тогда ты пожалеешь, что в тебе нет духа настоящего вервольфа...
Еле слышный свист раздался в тот самый момент, когда старик договаривал последние слова - он сопровождался плавным движением посоха- и Оллан почувствовал, что не может сдвинуться с места, словно скованный тысячей незримых цепей.
Старик поднялся и посмотрел на неподвижного вервольфа.
- А еще ты будешь жалеть о том, что этого духа не было у тебя раньше. - сказал он, подойдя к Оллану вплотную. - Только все эти сожаления тебе не помогут. Ничего тебе не поможет. Ничего.
Насмешливый взгляд старика неожиданно привел Оллана в ярость. Он попытался рвануться и упал на земляной пол. Старик нагнулся к нему и негромко сказал:
- Если ты надеешься на чудо, то я могу пообещать тебе - чуда не будет.
Прошла ночь - полная страха, одиночества и отчаяния. Трансформация в волка не помогла - зверь остался лежать на полу, не в силах двинуть лапами. До Оллана доносились какие-то крики, слышимые откуда-то издалека, но он не мог разобрать слов и молча лежал на земле, испытывая непреодолимое желание завыть. Только это он тоже не мог сделать.
Оллан вернулся в обличье человека за несколько минут до того, как в сарай вошел Узур в сопровождении всё также одетых в черные одеяния двух спутников эмиссара.
Староста потоптался на пороге и, опять почему-то глядя в сторону, сказал:
- Ты прости нас, Оллан. Прости, если сможешь. Мы простые люди и мы не сможем противостоять... - он закашлялся. - Поверь, нам будет очень сильно тебя нехватать, даже если мы и не сможем потом этого понять. Прости.
Узур повернулся и вышел из сарая. Он не знал, что Оллан изо всех сил пытался спросить его, за что староста просил у него прощения. Пытался - но не смог.
После полудня его вытащили из сарая - два человека в черном положили его на лошадь и направились в центр поселка.
А там Оллан увидел огромный столб, врытый в землю и обложеный пучками соломы. Вокруг него молча толпились все жители деревни, но при виде Оллана толпа пришла в движение. Крики раздались со всех сторон, многие тянули к вервольфу руки, а через несколько секунд Оллан смог разобрать те фразы, которые кричали его односельчане.
- Люди, вот он! Проклятый оборотень! Убийца! Тварь! Сдохни, чудовище! Смерть оборотню! Смерть! Смерть! СМЕРТЬ!!!
Он был необычным вервольфом - в нем не было желания убивать, он никогда не испытывал злости и ненависти, и ему было намного тяжелее, чем другим оборотням, попавшим в лапы эмиссаров Двенадцати. Оллан понял, за что просил прощения Узур, понял, что страшнее смерти и совсем не почувствовал, когда огонь - Алый Огонь Очищения - лизнул его тело. Последнее, о чем он подумал, это то, что скорее всего, с ненавистью умереть было бы намного легче. Но он не умел ненавидеть и убило его не пламя, а боль, которая была во сто крат сильнее огня. Боль, которая действительно была страшнее смерти.