Чижек Андрей : другие произведения.

Желтый...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Желтый...

Внешняя аполитичность героя

вызвана острой художественной

необходимостью. Имена, места и

события имели место быть.

И будут еще...

   Тебе

I

   Выпал снег. Плавно кружил в воздухе и планировал на землю. Через несколько минут асфальтовая дорога, грязная и никому ненужная, как человек, стала девственно белой. Люди спешили, оставляли следы. Машины резали снежную целину, хрупкую и нежную, на две борозды. В них снова открывался асфальт, потом его снова скрывал снег. И так до бесконечности, которой ни у кого нет. Ни у кого, кроме Бога.
   Таксист опоздал на пятнадцать минут. Я не чувствовал холода, руки успели онеметь, сознание блуждало взглядом от вечернего света фонаря до танца снежинок в нём, потом падало на землю. На следы машин и людей.
   В салоне было накурено, жарко и мерзкий голос хрипел что-то своё, понятное только ему и таким же узколобым водителям.
   - Куда? - спросил он.
   Я развернул листок с адресом и показал ему. Он кивнул, каждый из нас ушел в свои мысли. Сначала я пытался понять каким маршрутом ушел он. Вот голос, который сводит меня с ума, вот дорога, которая плетет свою белую линию, вот я. Но мне показалось, что нет у него мыслей. Вдруг, в этом безмыслии он истинно счастлив. И я оставил его в покое.
   Счастливого человека - лучше оставить в покое.
   В голове вертелась строчка The Charlatans "my beautiful friend", в которой можно до бесконечности повторять: "Май, май, май...", но всё неизбежно упрется в сочетание слов, которое пронзительно пел Джим Моррисон. В свое время.
   Я засыпал. После долгих скитаний, уловок и самообмана, организм сдавался. Пил я шестой день, самое время воскреснуть, но возвращаться в реальность не очень-то хотелось. Реальность сурова, это окончательный вердикт суда. Тот самый, что обжалованию не подлежит. Может, всех людей и наказывают таким образом?
   Скажем, собирает Бог консилиум архангелов, выбирает грешившую пакостную душу и говорит:
   - Наказан ты, хм... скажем, Иван ... реальностью, до конца дней своих. Пока смерть не откроет тебе глаза!
   Ирония. Кому смерть открывала глаза? Поди разберись, что там Бог имеет ввиду.
   - Че-то я не могу найти, - водитель вывел меня из воображения.
   - Это баня, должна где-то здесь быть, - ответил я.
   - Блядь, раньше не мог сказать? Вторую минуту кружу здесь, на пятаке.
   Я решил не спорить. Впрочем, это я решил много лет назад, а таксисту бросил:
   - Не дави на меня!
   И улыбнулся.
   Шутка не прошла, он только сдвинул брови и недовольно остановился. Слишком резко, меня тряхнуло. Я молча расплатился и вышел. Последние деньги. Стоял всё тот же январь. В обнимку с ним на крыльце бани стоял Макс. В дубленке, сгорбившись и пуская сигаретный дым.
   - Хэй, у тебя совесть есть? - возмутился он. - Обещал пять минут назад приехать. Если умру от пневмонии, то это твоя вина.
   Я ткнул пальцем в небо, Макс проследил за движением и посмотрел на звезды, потом вернул взгляд на меня, вместе с застывшим вопросом.
   - Психология, - говорю. - Покажи человеку в небо и он посмотрит.
   - Врешь!
   - Вру. В звездах сказано умереть от пневмонии суждено мне.
   - Да хоть от ангины, пошли быстрее. Замерз, как собака!
   Мы зашли внутрь. Сразу у входа сидел охранник в военной форме. Где они их берут? Чуть поодаль - старушка-консьерж. Я сдал ей куртку.
   - Пошли-пошли, у нас еще три часа. Не хочу терять время на такого оболтуса, как ты, - Макс засеменил по темному коридору. Мне пришлось прибавить шаг.
   Он открыл одну из дверей справа, коридор наполнился едким светом ламп, невесомым паром и голосами, которые мигом заполнили весь коридор. Кто-то смеялся, гремела посуда. Громко. Слишком громко для меня.
   В комнате стоял стол, за которым сидели люди. Некоторых из них я знал, поэтому осмотрелся. С одной стороны к столу примыкал диван, обитый замшей на вид, с другой нелепые табуретки. Кажется, неуклюжие и неподъемные. Это слева. В правом углу висело зеркало среднего размера. Удобно, попарился - поправил прическу. Вся комната обита деревом, но не ради сохранения тепла, а скорее для эстетического наслаждения того, кто её проектировал. Рядом с дверью вешалка, забитая вещами. Слишком много вещей, кто-то умудрился пронести верхнюю одежду мимо бдительного старого бульдога в холле. Напротив - две двери, одна вела в бильярдную. Её выдавал полумрак и зеленое сукно. Вторая в парную. Пар так и струился в комнату.
   Я выхватил взглядом бутылку водки на столе и сел.
   - Ооо, какие люди! - ухмыльнулся Рустем. - Девочки, знакомьтесь, это самый страшный человек на свете!
   Проститутки рассмеялись.
   - Обманывает, - сказал Макс. - Не волнуйтесь, работы не прибавилось.
   Потом задумался на несколько секунд и добавил:
   - Это только в том случае, если вы не начнете разливать спиртное.
   Они снова хихикнули.
   - А как тебя зовут? - спросила А.
   - А чем ты занимаешься? - спросила Б.
   Макс протянул мне рюмку, я быстро влил её содержимое в себя. Тепло разлилось по телу медленно, как ртуть.
   - Ничем особенным, не обращайте на меня внимания.
   Марат что-то шептал на ухо Б, она улыбалась, обнажая желтые зубы. Девушка А оценивала меня взглядом, мне стало неприятно и я уткнулся в кафельный пол. Он блестел.
   Все они. Нереальные и чужие. Были укутаны в простыни, держали в руках кружки с пивом. Только я и Макс пили водку.
   - Алкоголики, - ухмыльнулся Марат.
   - Сам дурак, - сказал Макс и мы, чокнувшись, выпили по второй.
   Стоп, это сейчас вторая. До этого я кружил непонятно где и пил вино с этим, как его... не суть.
   - Какой день пьешь? - зачем-то спросил Макс, до невозможности громче, чем следовало. Естественно, все смотрели на меня, ждали.
   - Третий, - солгал я.
   - Врешь?
   - Вру, - я выдохнул и выпил третью.
   - Последний раз я тебя видел неделю назад, - сказал Рустем. - В центре. Ты стоял за столиком в пивной, а на столе гора кружек. Прикиньте, как генерал какой-нибудь, победил целую армию кружек. Берегись, кружки атакуют!
   Все засмеялись так, что голова разболелась.
   - Как я их, а? - сказал я. - Всех на лопатки! И прошу заметить не по очкам, не в последнем раунде, а сразу нокаутом.
   - Может, и ты развлечешься? - спросила А.
   - Нет, спасибо, я больше по этому делу, - я ударил себя двумя пальцами по гландам. Она улыбнулась.
   - Знал бы что теряешь! - Похоже, А допилась до похоти.
   Марик увел Б в бильярдную. Через несколько минут ушел Рустем и А, только в парную. Мы остались с Максом.
   - О чем задумался? - спросил он. - Опять хочешь свести счеты с жизнью?
   - Нет, скорее хочу свести жизнь и жизнь, чтобы из двух получилась одна.
   - Заумь. Надоело. Денег совсем нет?
   - Денег нет, время есть!
   - И никому не нужно твое время. Плавали - знаем. Давай еще по соточке?
   Он разлил и мы выпили.
   - Слушай, завтра воскресенье, может, сегодня твой последний день?
   - Запоя или вообще? - улыбнулся я.
   - Вообще, дубина! Конечно, запоя!
   - Может и так, - ответил я, потом подумал и добавил. - А может и эдак.
   - Дурилка. На хер они тебе сдались, это пропащие люди!? И я вместе с ними. Шел бы ты домой, не пил, приходил в себя.
   - Кто тебе будет компанией, кроме меня?
   - Да хотя бы - они!
   - Они не разбудят в тебе совесть. А я - могу!
   - Так-то оно так...
   Вышел Рустем из парной, поманил пальцем Макса.
   - Твоя очередь, Ромео!
   Макс закрыл за собой дверь, я снова уткнулся в свои мысли, но вспомнил что где-то здесь, рядом со мной, сидит человек.
   - Привет, Малыш! Проснулся? - спросил Рустем. - Выпьем?
   - Угумс.
   - Только я пивасика, надо еще одну оприходовать. Как жизнь?
   - Жизнь, как жизнь.
   - Не люблю тебя, честно, на нормальный вопрос ответить не можешь.
   - Как жизнь? - это самый ненормальный вопрос, который может быть в природе. Чесслово!
   - Пусть так. Правда долго бухаешь?
   - Угумс.
   - Сколько?
   - Дня три-четыре.
   - А зачем? Ну, вот мне понятно - зачем мы здесь. Сняли телок, выпили пива, а тебе зачем?
   - Мне больше не с кем пить, я прошел всех, кто мог пить. Больше никого нет. Остались только вы.
   - Крайний вариант, но ты не ответил - зачем?
   - Не у каждого "зачем" есть свое "потомушта". Грустно мне, вот и пью.
   - Лучше бы бабу завел, - Рустем заржал.
   Видимо, загнав шары в лузу, из бильярдной вылез Марат.
   - Пива просит, - сказал он Рустему. - Мне только оставь.
   Круговорот людей и блядей продолжался. Кто-то выходил из комнаты, кто-то приходил. По-моему, даже А и Б появлялись здесь. Во всяком случае, мне показалось. Руку я бы не отдал на отсечение, но вроде были. Потом снова исчезли.
   Я быстро допил бутылку, уже в одиночестве. Макс курил, ждал очереди и почти со мной не разговаривал. Но я уверен, что новую бутылку поставил он. Я подумал о том, что все в мире вот точно так же крутится, вокруг "этого" и мало кто может это заметить. Мне стало еще хуже. Одиночество клонило в небытие. Не сон, а именно в чернь, беспамятство. Хотелось забыть себя самого.
   С этого момента память начинает рваться, как бумага. Воспоминания станут обрывками или осколками, кому как удобнее.
   - Тихо, - пронзил комнату крик Рустема, приложившего мобильный к уху. - Да, любимая, на работе. Суки, опять нужно сдавать отчет за месяц. Через часа два освобожусь. Ага, целую! Пока! Всем спасибо!
   Вздох облегчения, который испытали все. Дакини сейчас варится во лжи. И комнату снова окутали разговоры, кажется все снова заняли свои места. Дерево в стенах умело хранит эти секреты, ложь, наивность. Кажется, что всё здесь дышит. Как человек, каждый раз обманывая себя, потом других. Да, так. Сначала себя, потом других.
   - Может все-таки пойдем, я тебе скидку сделаю? - Её рука дотронулась до моей, я вздрогнул.
   - Он не пойдет, - сказал за меня Марат. - У него даже на резинку денег нет.
   Девушка А посмотрела на меня.
   - Поэтому он здесь, - теперь сказал Макс за меня. - Если бы у него были деньги, то он бы дул шерри в ближайшем баре.
   - Правда? - усомнилась А.
   - Нет, - ответил я. - Шерри бы точно не пил, но бар идея хорошая, надо записать в ежедневник.
   И они снова задвигались, перемещаясь по комнатам. Время бежало, летело. Мне стало жарко. Только я один сидел не раздевшись, я стащил с себя кофту, бросил за спину. Чудом, моя рюмка все время наполнялась. И бездонность бутылки была единственной проблемой, которая меня волновала. Я методично с ней боролся.
   - Всё катится к чертям, чувак! - Макс обнял меня, налил обоим. - Вот кажется, что еще чуть-чуть и всё встанет на свои места. Нет этого. И не будет. Поэтому всё катится к чертям. Давай выпьем за это.
   И мы выпили. И выпили еще. За вечное движение жизни без причины. За ямайских растаманов, которые живут легко и не отвлекаясь по мелочам. За любовь, которой нет. За телевидение, которое водит за нос всех без исключения. За книги, которые читаешь, нежно переворачивая страницы. И много-много всего. То, что уже выскользнуло из памяти и никогда не вернется.
   Я дорожил этой дружбой. Не этими людьми, которые мне были неприятны, а только Максом. С ним можно идти в разведку, даже если это затянется на несколько лет. Но, в сущности, сегодня мне все равно с кем. Только сегодня. Главное, чтобы у этого - кого-то была огненная вода.
   Надеюсь что это не А и не Б, а кто-то больше, чем я сам.
   Я падал. Спирт заменил мою сущность, свет резал глаза. Кажется, я думал что схожу с ума. И всё, что я хочу - прыгнуть с вершины мира. Прыгнуть в жизнь, потревожить её. Уткнуться в её брюхо, раскаяться и зарыдать. Я даже представил себе ступени, по которым взбираюсь на неё. Несу багаж знаний, обид и ошибок. Но ступени всё не заканчиваются. Это кажется труднее, чем я думал. На вершине свет. Может, это иллюзия? Но кроме него, не к чему тянуться.
   Расставив руки в стороны, я упал.
  
   Ребенок сидел в песочнице. Ворошил лопаткой мокрый песок, который выглядел жалко. На вид ребенку было года четыре. Острая челка, клетчатые брюки и белая футболка с Микки Маусом. Или другой веселой мышью. Увидев меня, он посмотрел мне в глаза. Меня обдало холодом, будто кто-то потревожил мою душу.
   - Дай этому, грёбанному миру шанс! - неожиданно сказал он серьезным, взрослым голосом. - Чё встал? Глухой? Дай этому миру шанс, говорю!
   Леннон или кто-то еще. Стало жутко от этого голоса, я посмотрел по сторонам и снова ужаснулся. Ничего, понимаешь? Ничего нет. Кругом темень. Только песочница с мальчишкой и я. Какая-то особая пустота. Некуда идти, а в песочницу не очень-то хочется.
   - Ай, - мальчишка махнул лопаткой на меня. - Дурак!
   И пожал ломкими плечами.
  
   - Дурак. Блевал, как ненормальный. Я тебя, сука, научу жизнь любить.
   Сквозь открывающее глаза сознание я узнал голос Макса.
   - Я ему по-хорошему: приходи - пей, но уйди, как человек и не цепляйся! А он, скотина, выдул все запасы водки, ругался, как гопник последний. И мало этого - приставал к продавщице! Проснись, сволочь!
Я открыл глаза. Голова гудела, во рту пересохло. Макс стоял надо мной.
   - Добро пожаловать на белый свет!
   Я с трудом поднялся, тело слушалось плохо, пошел в ванну и почистил зубы. Голова гудела, но сквозь этот гул усиленно соображала: когда, с кем и у кого. Занять денег, чтобы опохмелиться. Я вернулся в комнату и сел на кровать.
   - Подвинься, - сказал Макс и сел рядом.
   Что-то щелкнуло, и я удивился. На моем запястье сверкали наручники.
   Макс как-то проходил практику в МВД. Оттуда и умыкнул наручники. Иногда доставал их в компании и намекал на интимные игры. Врал, конечно. Извращенцем он не был. Про такие вещи говорят "в хозяйстве пригодится", но чувствовалось, что пока он не нашел им применения. И было чертовски неприятно стать смыслом краденых браслетов. Я начинал понимать чудовищный план Макса.
   - Эээ, кретин, отстегни меня! - Попросил я, но голос дрогнул.
   Он приковал меня к батарее, как раз аккурат у изголовья кровати.
   - Нефиг, нефиг! Пил ты значит неделю. Теперь я тебя воспитывать буду. Надоел. Тем более отпуск у тебя скоро закончится, завтра на пары идти. Учитесь жить, сударь!
   - Спасибо, друг! Дай тебе Бог здоровья. И детишкам твоим...
   - Циц!
   - ... и детишкам твоих детишек. Женушке от меня привет огроменный, да и как сам вообще?
   - Понимаю, жизнь - бесполезна. Значит, начитались мы Сартра с Ремарком и стало нам невмоготу жить дальше, с этим. Но другие-то - живут! Видел?
   Макс встал и театрально раздвинул штору.
   - Смотри - ходють! Хто куды. И живут себе. Пьют? Да, конечно. Пьют, еще как. Но не так, чтобы себя убивать. Я всё сказал.
   Он принес мне стакан воды, поставил рядом с кроватью. Потом принес книги. Потом передумал и унес книги, принес учебники. Мне было плохо. Лежать было неудобно, рука быстро затекла, постоянно приходилось менять положение. Но лечь удобнее не получалось. И это жутко злило.
   И злился я на Макса. Друг и тюремщик в одном лице. Я готовил хитрый план побега. Уговорить его меня освободить у меня бы не получилось. Забавно, что я рассчитал все свои действия ровно с того момента, как выскользну за дверь. В соседнем подъезде сегодня именины. Захожу, здороваюсь и вливаю в себя огненную воду. Предварительно погладив по голове именинника.
   План тонул как "Титаник", столкнувшись с айсбергом. Моей льдиной стало "как-снять-наручники".
   - Я на работу, милый, буду поздно. Ты тут пока посиди, пожалуйста, - ерничала эта сволочь. - И я тебя очень прошу - никуда не уходи!
   Смех. Дверь захлопнулась. Казалось, что он закрыл её смехом. Я остался один дома. Распятым на кровати. Наедине с похмельем и стальными наручниками.
  
  

II

   Я остался наедине с собой и своими мыслями. Нет ничего неприятнее на свете, чем столкнуться с собой. Вот скажем, в компании людей, пусть и совершенно чужих - можно сколько угодно водить себя за нос. И подменять правду ложью. В конечном счете, они поверят в другого тебя. Но обмануть себя у меня не получается. Корабль дает течь.
   Я удивился тому, как ловко Макс прицепил меня к батарее. Долго и размеренно изучал потолок. Во рту поселился неприятный привкус. Может, привкус поражения или неприятия миром. Не знаю, как правильно его охарактеризовать. Огромная обезьяна стучала молотком по моей голове. Организм явно недополучил спиртное и бунтовал против привычного порядка вещей, как сомалийский пират.
   Как получилось потерять себя? Как получилось жить так, а не по-другому? Ну, ведь правда! Люди передвигаются за окном. По своим делам, в своих семьях и сумках. Они чего-то ищут и что-то находят. Мне часто кажется, что они счастливы. Именно потому что не могут отличить счастье от удовольствия. Но в итоге - это же неправильное счастье. Пусть так. Но они же счастливы, а я нет.
   Я глотнул воды, которая водой только притворялась. Она отдавала лекарством. Алка Зельцер, мать его. Когда друг и тюремщик сливаются в одно, то всё становится гораздо серьезнее, чем могло быть. Я погрузился в бездонный космос сна, из которого не стоит возвращаться.
  
   Музыка в наушниках. Определенно, это музыка. Она тонкой нитью ведет меня по городу, как марионетку. Я широко расставляю носки ботинок, пародируя походку Лиэма Галлахера. Идти становится веселее. Брусчатка, покрытая снегом. Иногда она открывается из него, как шкодливый ребенок. Словно выглянул из-за угла, посмотреть чего это он там натворил, что поднялся такой шум.
   Ветки деревьев задеваю головой. Они бьют по шапке-голове, она резонирует с отчаяньем внутреннего океана. Ступени, подъем. Скользко, как бы не упасть назад, на спину...
   Холл, второй этаж. Липкая дверь с неразборчивой надписью. Как будто, кто-то тянет за рукав. Взгляд влево, плевок-голос: "Здравствуйте"! Тоже самое и вправо, потом четыре шага вперед - еще одна дверь. Замок заедает, дверь издает неприятный скрип. И снова музыка, но на этот раз не из наушников. Извне. Она пришла из другого измерения, чтобы кого-то спасти. Но вот, стоило ли?
   В кресле сидит человек. Комната обита каким-то ковром. Нелепый рисунок. Будто кто-то рисовал кистью, серым и черным. Следы разводов, как от краски. Фантазии у художника хватило на стену, остальная часть нетронута. Черная, как ночь.
   Посередине комнаты кресло, в котором раскачивается странный человек с четками в руках. Перебирает пальцами, шевелит губами. А почему странный? Кто его знает. Где-то внутри каждого человека есть цензор, который рассматривает заявки от органов восприятия. И вот этот человек, в это самое время выглядел странным. Так подсказал инстинкт.
   - Я тут надолго, - заговорил мужчина, не открывая глаз. Голос показался знакомым, но память в очередной раз подвела. - Будешь приходить, будь добр, закрывай дверь!
   Я оглянулся, дверь и правда была не закрыта. И я было сделал шаг, чтобы её закрыть, но человек меня остановил.
   - Не сейчас. Вернее сейчас, но с другой стороны. Рано, приходи позже.
   Ну и фиг с тобой, пронеслось в голове. Четыре шага за дверь, короткое: "До свиданья!" вправо и влево, лестница вниз, холл, за дверь, в зиму. И снова музыка в наушниках. И город, который я не люблю, но в котором мне суждено умереть.
  
   - Спишь? - спросил Ермек. Он сел ко мне на кровать, возможно от этого и чувствовал себя несчастным. - А я с подругой прихожу, а ты спишь тут. Нехороший ты человек! Говорю ей, мол, подожди, сейчас я его выставлю. Какое там! Ты пристегнут, где ключ?
   - У Макса.
   - А где Макс?
   - На работе.
   - Издеваешься? Он придет через пару часов, а я есть хочу - твоя очередь готовить.
   Я рассмеялся. Странное существо - человек, оно ни о ком другом думать не умеет. И попробуй это ему объяснить. Поколотит, как пить дать.
   - Приготовлю. Ты мне это... принеси сюда кухню. Желательно, всю.
   Я снова улыбнулся, Ермек стал еще несчастнее.
   - Сволочь ты, только пить умеешь и других расстраивать, - с этими словами он скрылся с моего поля видимости. Зато в нем остался маленький пульт от музыкального центра.
   Проспав несколько часов, мне стало легче. Нет, в голове еще гудело, а что-то склизкое внутри уговаривало выпить, но уже сдавалось. Оттого, какое-то непонятное чувство зарождалось. Еще не воскрешение к жизни, но первый шаг к нему. Я включил музыку и снова закрыл глаза.
   Из динамиков струился Blur, наполняя комнату эстетическим криком. В голове мысли играли в разные игры. Чистый лист бумаги, на котором рисовалось, что со мной будет в течение нескольких лет жизни. Сначала я закончу универ. Не очень-то хотелось, но родители будут довольны. Потом я женюсь. И снова, не очень-то хочется, но нельзя травмировать психику близких и окружения. И устроюсь на бессмысленную работу. Или сначала устроюсь, а потом женюсь. Будем обманывать друг друга и ревновать по выходным. Растить карапузов, смотреть мыльные оперы и тайно ненавидеть себя за малодушие. Ууу... что-то мне не нравится эта картина. Огромная, жирная клякса смазала неприятное будущее. Хочу радуги и немного Солнца, ботинки и направление - куда идти.
   Щелкнул замок, в комнату проник морозный воздух. Всё тот же январь скрывался за окном, но воздух из подъезда нес с собой другие запахи. Не хватит пальцев руки, чтобы перечислить. Безымянный - запах сигарет. К кровати подошел Паша.
   - Это кто так тебя?
   - Хэй, если я буду всем говорить одно и то же, то мне станет скучно, и я умру.
   - Понятно, что ничего не понятно. Где был?
   - Отмотай назад и послушай снова.
   - Хороший разговор получается.
   - А то! Слушай, Паша, мой любимый гей, угости-ка меня сигаретой!
   Паша покраснел. Не любил он этого. Но тут как? Либо ты яростно протестуешь, чем окончательно себя выдаешь. Либо стараешься принять стоически, не показывая вида. И этим, естественно, ты выдаешь себя с потрохами. Как будто, расписку даже выдал, в качестве бонуса.
   - Только не дамские, от них меня тошнит, - уточнил я, а Паша рылся в рюкзаке. Стоит ли говорить - слишком женственном для парня.
   Я вдохнул дым, сознание закружилось. Обычно, когда пьешь, то куришь сверх меры. Оттого, утром следующего дня - сигареты кажутся противными. Так оно и есть. Всегда. Но похмельным утром в несколько раз сильнее.
   - Ёпт, ты чё в комнате куришь? - Ермек появился в комнате. В фартуке. Я бы проследил за пашиной реакцией на это, но поленился.
   - Ну, дык, вынеси меня в подъезд. Вместе с кроватью.
   Я снова рассмеялся, Ерёма снова погрустнел. Я сорвал его любовный план. Обычные люди занимаются этим по ночам, Ерема водит барышень после обеда, когда вся делегация квартиры 107, дома малосемейного типа, отправляется протирать штаны в универ. Иногда, когда я слушаю какого-нибудь зудящего лектора, то представляю крик, который предательски стоит в нашей квартире. И улыбаюсь, а преподаватель, в виду идиотического характера, принимает это на свой счет. И отправляет меня отдыхать в коридор.
   Если честно, то на занятиях я провел гораздо меньше времени, нежели слоняясь по коридору. Я изучил все бессмысленные фотографии, которые попались на глаза. Здесь и Самет Гайтурсынов, и Ербай Исатаев. И еще много бесполезных людей, которые никому неинтересны, кроме тех, кто пытается вернуть национальное достоинство стране. Если бы на стене висел портрет Иэна Макьюэна, клянусь Богом, я был бы внимательнее. И наконец-таки, прочел что там под ними написано. А так - скучно, нелепо и безвкусно. Как это и бывает в госучреждениях.
   Ёрема быстро что-то соорудил на кухне, "на поесть", а Паша бескорыстно предложил мне.
   - Может, еще с ложечки меня покормишь, а мне что в это время делать? Хм, постой. Я в это время стяну с себя штаны, как тебе?
   Пашу снова выдала краска на лице, я был доволен собой. Даже чрезвычайно доволен. Всё меня злило, а есть, естественно, не хотелось. Только при мысли о еде, в желудке что-то просыпалось. Что-то, что легко переходило в сартрову тошноту. От мира, от себя, от еды.
   - Сколько можно уже? - возмутился гомик.
   - Ладно, прости. Не могу остановиться.
   - Уже год, как не можешь остановиться.
   - Запомни, Паша, гей не имеет времени, скорее время имеет его.
   Я улыбнулся, Паша ушел. И, правда, чего я привязался? Нужно срочно переменить отношение к миру, а то - карма, все дела. Появлюсь в следующей жизни кем-то совсем неправильным. Будет худо. Даже хуже, чем сейчас. Такое вполне может быть.
   Час я лежал почти не двигаясь. Преимуществ мало. Зато. Во-первых, так не хотелось в туалет. Во-вторых, так не кружилась голова. К счастью, пришел Макс. За окном уже темнело. Впрочем, зимой темнеет быстрее. Для тех, кто не знал или сомневался.
   - Лежишь? Ну, лежи-лежи, - сказал Макс и сделал вид, что уходит.
   - Э, освободи Монте-Кристо, они в туалет желають!
   - Так и быть, граф. Не буду вас больше терзать.
   Клацнул браслет, я убил Макса взглядом. Пристально так всмотрелся, чтобы он аж продрог весь от чувства вины. Мы должны платить за свои поступки. И у каждого своя цена. И я отправился в ванную, захватив свежие вещи. Одежду я не менял несколько дней. Вот как вышел прекрасным утром в дверь, так и не менял. Глупо, правда? Ну, было не до этого. Все радуются, реки водки, улыбчивые лица. Песни, танцы и тоска.
   Я отчаянно пытался смыть с себя грехи прошлого, так старательно работал мочалкой, что кожа раскраснелась. Вымыл голову, два раза. Побрился и посмотрел на свое отражение. Подмигнул. Голова больше не болела. Потом подумал и решил снова почистить зубы. Неприятный запах стал последним приветом и солнечного вчера. И позавчера, и поза-позавчера...
   Бросил вещи в стирку, вышел на кухню. Макс уже расставил шахматы и налил чашку чая. Вот оно - магическое чувство вины.
   - Сыграем? - спросил он.
   - Не вопрос, - ответил я. - Не вижу причин, чтобы не оставить тюремщику ни единого шанса.
   И, как обычно, десять партий. Две ему удалось свести вничью. Да и то, из-за моего состояния, в котором я не перетруждал себя тяжелыми размышлениями. Я легко видел уязвимые позиции, ловко давил, пока защита не рушилась под натиском. Еще, создавал иллюзию давления, так что не отличишь от настоящего. Макс попадался во все ловушки, что я ему ставил.
   - Ты мне поддаешься что ли? - удивился я, когда выиграл четвертую партию подряд.
   - Конечно, а ты думал, я играть не умею? Фи, какие мы непроницательные!
   И стало ясно, что не поддается. Везти не может постоянно, последнюю ничью он выгрыз из ничего. Я проворонил ферзя в самом начале партии. Можете понять мое отчаянье? Потерять ключевую фигуру в начале - это жуть как неприятно. Но терпимо, если умеешь играть.
   Вечер плавно перебирался в ночь. Парни играли в Counter-Strike. Это было слышно по часто долетавшим до кухни возгласам, смеху и выстрелам. Макс клевал носом, когда рассказывал мне о том, как его бил отец, когда он не мог правильно назвать животных на букву А. Я думал о чем-то бесконечно родном. И так же бесконечно далеком.
  
   Dakini: Привет, давно тебя не видела-слышала-читала. Где пропал?
   Omon Ra: Пил.
   Dakini: Что, так много пил?
   Omon Ra: Ты даже представить себе не можешь как много пил. Вооот, скажем, можешь представить себе вагон? Знаешь, есть такие вагоны-бочки, на ж/д?
   Dakini: Угу, вроде как.
   Omon Ra: Так вот, считай, что я купался в одной из таких бочек. Злые люди решили меня казнить таким макаром. Типа я должен осознать свои грехи и утонуть в греховном напитке. Вечером шестого дня, они открыли цистерну, чтобы обнаружить труп. И знаешь что?
   Dakini: Что?
   Omon Ra: Увидели меня. Довольного и распевающего песни Гребенщикова :))
   Dakini: Враль. Так не бывает. Уезжал наверно куда-то.
   Omon Ra: Хм, ну если уход в себя считать путешествием, тогда да. А как ты?
   Dakini: Грустно сегодня. Особенно грустно.
   Omon Ra: Так бывает. Я вот что думаю, если человеку не грустно, то с ним определенно что-то не так. Так что, расслабьтесь, вы нормальны.
   Dakini: Мне так не кажется. Я заканчиваю университет и мне страшно. Что со мной дальше будет...
   Omon Ra: Жизнь с тобой будет. Вот что.
   Dakini: Получается, я жизни боюсь?
   Omon Ra: Получается, что так. И снова - relax. Не боятся жизни только идиоты какие-то. Я тебе зуб даю... ммм... ой, кажется выпал...
   Dakini: Что? Зуб?
   Omon Ra: Он самый. Коренной. Я его так любил. Ну, не то, чтобы любил. А как-то привык к нему, свыкся... :))
   Dakini: Шутишь?
   Omon Ra: Конечно. А что еще делать? Завтра нужно вернуться в реальность, а тут еще ты грустишь. Хочу тебя пощекотать.
   Dakini: У меня парень есть.
   Omon Ra: Тогда хочу тебя пощекотать руками твоего парня, довольна?
   Dakini: Странный ты какой-то. Два часа ночи, чего тебе не спится? Первой пары нет?
   Omon Ra: Наоборот, есть. Бессонница у меня. Кому ни скажи - никто не верит. Типа, откуда у человека в 22 бессонница. Или депрессия. А ведь самый возраст, чтобы отчаяться и не спать.
   Dakini: Угу. Согласна. Еще в 22 самое время удачно выйти замуж, чтобы лишить себя возможности выбирать дорогу.
   Omon Ra: Ууу, как ты закрутила ловко о жизненном пути Ницше сквозь Канта. И еще Бергсона задела по касательной.
   Dakini: Чтоооо????
   Omon Ra: Ничегоооо!!!
   Dakini: Всё, я спать. Ты сегодня какой-то другой. Ни чуточку не романтичный, как обычно. Спокойной ночи!
   Omon Ra: И тебе пока. Береги свои сны!
  
   Я еще долго смотрел в "аську", может, кто-то напишет. Спать не хотелось. Ни капельки. Конечно, я мог лечь. Часа два ворочаться в кровати, но так и не уснуть. Непременно бы вставал, чтобы выкурить сигарету, когда чувствовал, что никотин убыл из крови. Но, похоже, весь город спал и смотрел сны. Полчаса ожидания - никто так и не появился.
   Я выпил еще кружку чая, что-то съел. Безвкусное, приготовленное Ермеком. Выкурил сигарету, и лег в ожидание снов. Они не торопились. Представь что есть страна снов, в которой, как в аптеке, тебе выписывают ночные кошмары, эротические фантазии, комедии. Наверно из мира снов и родился кинематограф. Во всяком случае, это так заметно у Эмира Кустурицы.
   Включил плеер, надел на голову огромные наушники. Огромные, но удобные и уютно-защищающие, как мама, читающая тебе сказку на ночь. Нежно струился в сознание Донован. Я блуждал по линии огня. С одной стороны в меня стреляло будущее. Не то, что пугает долгосрочной перспективой. Лет двадцать, тридцать. И просто цать, ети-едрить. А то, что ждет меня завтра. Привычная колея, в которую не хотелось возвращаться. Ведь мне казалось, пусть на минуту, в непотребном состоянии, что мне удалось обмануть её. Ан, нет. Не вышло, черт возьми. Дай миру шанс!
   А с другой стороны в меня не стреляли, а уговаривали. Британский экстравагантный поэт звал в свой мир. Я осмотрелся, в нем было хорошо. Чисто и уютно. И я начал испытывать всё, что он озвучивал своим голосом. Под Mellow Yellow я дурачился, под Season Of The Witch я ревел и плакал, как дитя. И как обычно, омываемый морской водой. Уснул под Sand And Foam.
  

III

  
   Проснулся в семь от звука будильника. Сотка вибрировала на железной книжной полке, скорее этот звук меня и разбудил, а не спокойный голос Джима, разрезавший хрупкую утреннюю тишину: "People are strange...". Хоть сотку не пропил. Прецеденты были. Я потянулся и долго смотрел в потолок, прислушиваясь к миру. Он особенно не радовал звуками. В дальнем углу музыкально (хм, по-женски) посапывал Паша. Ерёма храпел вовсю. Казалось, что-то даже булькает у него во рту. Я было подумал налить ему воды в рот, чтобы булькало сильнее. Но не досуг. Под ногами спал Макс. Три кровати и один матрас на полу. Спим по очереди.
   Я умышленно наступил на Макса и сказал в темноту комнаты:
   - Вставай, террорист, проспишь судно "Сириус Стар"!
   Макс ответил чем-то нецензурным, но я не вслушивался. Еще пытаясь отойти от усталости сна, поплелся в ванную и привел себя в порядок. Зубы желтели, волосы выпадали, отражение в зеркале не радует. Жив и жив. На этом спасибо.
   Поставил чайник и закурил. Дым струился вверх, как из печной трубы, зимой. Когда пространство кажется застывшим и только дым имеет право передвигаться. Чайник закипел, я выждал пару минут и налил кофе. Кофе и сигарета - волшебный танец бытия, союз, который придумал кто-то очень умный, правильный.
   Макс появился в проеме двери и бросил:
   - Сволочь, - на этом и скрылся.
   Странная манера людей бросаться словами. Особенно, когда собираешься уйти. Может, дело в театральности жизни. Когда само действие намного важнее произнесенного слова. Может, что-то другое. Не дать возможности ответить.
   Несколько минут мы собирались. Топать до универа минут сорок. Я быстро закинул в плеер альбом The Cure, чтобы избавить себя от максовой болтовни. Иногда лучше прислушаться к себе, чем вязнуть в противоречиях другого человека.
   И мы вышли в январь. Он стал совершенно другим.
   Часто мир теряет своё лицо. Забавно, что это происходит ровно в тот момент, когда ты начинаешь стирать своё. Вообще, между человеком и миром нужно вписать знак равенства. Убери одно, другому не быть. Кажется, что ничего не изменилось. Те же люди, те же машины. Город не сменил названия, улицы остались такими же невнятными артериями, по которым деньги шли в бюджет, карманы, ад. Или куда там еще? Но что-то хрустнуло внутри. И все стало другим. Странно.
   Макс кутался в шарф, пускал пар и явно был собой недоволен. Человек трогателен по утрам, как дитя. Когда уже далеко не ребенок. Всё ему плохо, просыпаться лень, мир не нов. А я слушал Роберта, изливавшего душу. Думал, что нужно снова искать тибетские мантры, тогда становится на порядок лучше. Практика, черт побери, вот что действительно важно. Сначала что-то получаешь, как знание, потом применяешь на практике и решаешь - имеет ли это значение. И оставляешь, если да. Мантры? О, да!
   Мы прошли мимо магазина "Фортуна", в котором я часто скупал запасы спиртного и сигарет. Мимо остановок, на которых я прощался с любимыми людьми. Мимо больницы, в которой лежал месяц. Мимо памятника Гайтурсынову, с которым любят фотографироваться молодожены. Уверен, что в каждом городе мира есть эти знаковые вещи. Для всех. Только для всех людей.
   Сдав вещи в гардероб, мы поднялись на второй этаж и застыли перед расписанием. Я выхватил взглядом пару философии, запомнил аудиторию и ждал реакции. Макс не заставил себя ждать:
   - Блин, прикинь, у нас первой пары нет.
   - Знаю, - ответил я и оставил его в одиночестве. Намеченным курсом я шел к Сократам-Аристотелям на первом этаже.
   - Ээээ, - раздалось мне в спину.
   Я даже улыбнулся от удовольствия. Так тебе, предатель.
   В аудитории студенты сонными мухами шептались о своем. За этим внимательно следили портреты на стене. Умы и глаза. Кого там только не было. И никто не заслуживал внимания, потому что пара философии у нас в кабинете английского. Парадокс? Хм, отнюдь. Се ля ви, - говорят китайцы и загадочно щурятся в сторону франкоязычных канадцев.
   На последнем курсе можно себе выбрать предмет. Даже два. Но список дурацкий. Спроса вообще никакого нет, а о предложении лучше молчать. Неси достоинство ВУЗа, как совесть свою, малыш!
   Я выбрал философию и культурологию. Почему? Да Бог его знает, так получилось. Во-первых, от других предметов меня мутит, ввиду их ненужности не только мне, но и тому, кто рискнул это читать. Вернее, вынужден это читать, за тугрики. Во-вторых, причина еще не пришла. Было бы очень неправильно как раз сегодня не прийти на пару.
   Со своего курса философию выбрал только я. Поэтому здесь так спокойно, и никто не лезет с невнятными вопросами. Вообще-то, сначала кто-то еще пытался что-то из меня вытянуть, но и они сдались.
   Нарисовался Макс и сел со мной рядом.
   - Буду изучать... - Макс повернулся назад и спросил название предмета. - Философию? Блядь, я буду изучать философию?
   Это уже относилось ко мне.
   - А что ты хотел, философия - есть жизнь!
   - Хм, тебе не кажется, что философия съест жизнь?
   - А жизнь съест тебя, как шоколад.
   - Тоже верно.
   Макс успел меня простить. И это радует.
   Прозвенел звонок, и в комнату проскользнула Змея. Скользкая женщина носила очки в роговой оправе, сугубо серых тонов костюмы и даже красилась, на восьмое марта, но все же.
   Ну, где же ты? Я так не играю.
   И начался бубнеж, от которого сводило скулы, а слух взмолился вернуть Роберта Смита в мою галактику. Макс изумился взглядом, посмотрел на меня, потом обвел аудиторию и устроился удобнее, досматривать сон. Знаю, снятся ему черные женщины запретного острова. Они бегут по берегу океана, естественно, обнаженные. И что-то поют про вечную любовь.
   Под перекличку вошли несколько опоздавших. И, наконец, пришла Дакини. Извинилась и села на своё привычное место, в паре метров от меня, угол в сорок пять градусов. Черная кофта, с огромным воротом. Волосы собраны в хвост, черные, как смоль. Усталый взгляд, способный перенести все падения и взлёты мира. Она рылась в сумке, элегантно доставая конспект.
   Тут меня ударило током. Я пошустрил, вымогая себе листок и ручку. Блин, нужно брать с собой принадлежности, это как-то не поместилось в мою голову, утром. Пара минут и я готов.
   Змея нудела о жизни после смерти и великих умах, которые этим себя мучили. Впрочем, пара закончилась, когда Дакини вошла. Я наблюдал. Дыхание. Она дышит ровно, не отвлекается на мелочи. Странно, что она слушает шипение Змеи. Она терпелива, как камень. Тот самый, на котором начертано Om Mani Padme Hum. Я вспоминал ситуации, в которых её терпение достигало апогея, потом сравнивал с "терпением-сейчас" и получал удивительные результаты. Впрочем, это не важно. Главное, что кралось в моё сознание - красота спасет мир. Не знаю как. Тем более не знаю - зачем. Но определенно спасет.
  
   - Ты хоть бы меня разбудил, а то эта, как её, говорит мне с какого ты курса? Может, тебе и не нужна философия? - Макс заспан, как младенец. Впрочем, это уже было.
   - Змея. А ты что?
   - А я говорю: не сердитесь, работал всю ночь, но Аристотеля уважаю. Не так сильно, как Платона. А сам думаю, в гробу видел обоих.
   - Тем более что сегодня не было ни того, ни другого.
   - Да ну? Ай, ну и фиг с ними!
  
   Туман. Я вышел быстрее, чем нужно. Со звонком окончания пары, в аудиторию вошел Рустем и кивнул мне в знак приветствия. Потом пристально посмотрел на Макса и решил его не будить. Поцеловал Дакини в щеку и они удалились. Устранился и я. Про Макса забыл.
   В обед мы съели какую-то мерзость в столовке. Я пил чай и по привычке закурил.
   - Это что такое! - Возмутилась какая-то пакость средних лет. - Молодой человек, здесь не курят!
   - Это конфета, - устало ответил я и затушил сигарету в стакан.
   Она еще лаяла. Дико сравнивать человека с собакой. Но если тебе выпало быть в этой жизни двуногой обезьяной, то и веди себя достойно ей. Не у всех получается. Карма.
   Последней в расписании стояла пара журналистики. Я было хотел уйти. Все эти возгласы, смех, разговоры, скрип ручки о листок. Всё порядком меня напрягало. Только беда, я не помнил где здесь дверь. Оттого становилось тоскливее и хуже, с каждой минутой, проведенной в этих стенах.
   - Сегодня вы напишете мне эссе на тему "Как изменить Гуластан". В лучшую сторону. Что нужно сделать? Прошу вас, чем короче, тем лучше. Не нужно разводить демагогию. Коротко написали соображения по этому поводу и всё. В рамках программы президента Аскара Имашева "Гуластан. Рассвет государства"..
   Она еще что-то говорила. Куда ни плюнь - везде президент и его программа. С этого и начну.
  
   Сейчас трудно собраться с мыслями. Январь все-таки. Это вам не хухры-мухры, тут все намного сложнее и тоньше. Понятно? Сложнее и тоньше. Я вот, что думаю. Пора бы пересмотреть закон "О языках". Радио невозможно слушать. Семьдесят процентов вещания на гулском языке - это выше моего понимания. Хотя, я радио не очень люблю. И вообще, лучше чтобы музыку искал сам слушатель. Но, видите ли, я пытаюсь думать о детях. Как вы постоянно тычете меня в программу президента "Гуластан. Обед государства", так и я говорю о детях, не к месту. Они же слушают, воспитываются. Так пусть у них будет свобода выбора. Хочешь на русском - пожалуйста, только поверни тумблер. Хочешь, на гулском - то же самое. А то тут такой кефир, что сознание ребенка, наиболее хрупкое и уязвимое, впитает его в себя. И не сможет освободиться. Никогда. Смекаешь?
   Даешь свободу выбора, начальнег!
  
   Я перечитал, потом дал Максу. Тот повеселел. А потом я порвал листок, решив не сдавать его. Трусость? О, да! Макс, в свою очередь, поделился своими соображениями. Их было немного.
   "Спасибо, всё хорошо!". И всё.
   - Умно, товарищ! - Похвалил я его соображения.
   - Спасибо, товарищ! - Отозвался Максимильян Невозможный.
   Постараюсь объяснить акт разрушения. Вернее, разрывания. Взрослые любят игры. И со своей колокольни им кажется уместным вовлекать в эти игры детей. Было мне что сказать о Гуластане и как его улучшить? В целом, да. Но было ли это кому-то НА САМОМ ДЕЛЕ нужно? Неа. Они и так всё знают.
   Всё это игра. Забавная, наивная. Раньше они играли в коммунизм, сейчас в демократию. И там, и сям всё просчитано до муллиметра, как выражался герой Папанова. Так зачем, простите, мне играть с вами, если я не хочу? Не за чем. Но они продолжают просить меня присоединиться к их фальшивой радости и веселью игры. Она совсем не веселая, скорее даже наоборот. Грустно это. Не иметь возможности выбрать язык. Родиться в СССР, а жить в независимом Гуластане. Без Родины, без понимания со стороны той, в кого она мутировала.
   Я вышел из игры. Не ходил на выборы, не говорил глупости, которых от меня ждали. Не занимался журналистикой, чтобы не бегать за губернатором области и записывать (одно и то же, изо дня в день) что он там и кому сказал. Идиотизм! И таких вещей много. Как бусинки на одной веревочке. У меня не хватает таланта рассказать о них, вместить их, чтобы они отозвались болью. И одиночеством. Глубоким, как кома. И тогда вы бы не смогли уснуть. Эта боль стала бы частью вас, вы бы носили её на себе, как одежду. Апатия и безысходность. Невозможность что-то изменить.
  
   Дома Ерёма играл за компом. Паша где-то шлындал по городу. Может, посещает спа-салон? Макс ушел на работу, как раз бегать за губернатором и записывать бездарные афоризмы.
   - Ты жрать будешь готовить? - спросил Ермек.
   - Спокойствие, только спокойствие. Посмотрите на график.
   Пашина очередь. Канцелярия.
   - Так не считается. Ты всю неделю бухал.
   - Мой друг, в этом мире нет справедливости, - ответил я и перешел на доверительно-откровенный тон. Таким шепчут секреты на ушко. Ермек, поддавшись инстинкту - вслушивался.
   - Скажу даже больше, - я оглянулся по сторонам, вдруг кто подслушивает. - Её, справедливости - никогда не было. Да-да. Ты удивлен, мой друг, но даже любви не было. Ну, во всяком случае, даже если была, то не такой, как в клипах твоих любимых рэперов. Без брюликов и обнаженки.
   - Как ты меня достал, - обиделся гулский аксакал.
  
   Dakini: Почему я всегда должна писать первой?
   Omon Ra: Эмоциональная привязанность. Буддист должен быть свободен от страстей. И тебе привет!
   Dakini: Привет! Ты что - буддист?
   Omon Ra: Нет.
   Dakini: Не понимаю. Зачем тогда говоришь?
   Omon Ra: Потому что все говорят. Без причины. Просто так. Учись, студент! Как жизнь на том берегу?
   Dakini: Нормально. Слишком много мыслей о жизни после смерти. Как думаешь, есть она?
   Omon Ra: Определенно, есть. Еще и вертится!!! Эдак тебя на смерть потянуло. С причиной али без?
   Dakini: Сегодня на паре об этом говорили.
   Omon Ra: Хм, говорили - значит, до чего-то договорились?
   Dakini: Ни до чего не договорились. Несколько ученых утверждают, что жизнь после смерти есть.
   Omon Ra: И где они, милые? В смысле, ученые.
   Dakini: Не знаю, это важно?
   Omon Ra: Еще как! Я тебе скажу. Они умерли. Все. А если не умерли, то обязательно умрут. Это не их вина, просто так заведено. Если есть человек, то ему (шитью) пределом смерть.
   Dakini: Почему - шитью?
   Omon Ra: Как маленькая, всё тебе разжевать нужно. Это Бродский!
   Dakini: Кто???
   Omon Ra: Поэт поэтов.
   Dakini: Разве, не Пушкин - поэт поэтов?
   Omon Ra: Нет, не Пушкин. Пушкин - это трэнд, стереотип. У всех на устах, но никто толком не читал. Кроме пушкинистов, естественно. А Бродский - гений.
   Dakini: А Пушкин - нет?
   Omon Ra: Нет.
   Dakini: Не согласна.
   Omon Ra: Тогда ты с ними заодно. Очень жаль. Культурный код въелся в тебя, как запах духов.
   Dakini: Может и так. Но с чего ты решил, что ты особенный?
   Omon Ra: Я так не решал, просто я - особенный! :))
   Dakini: Эгоист.
   Omon Ra: И устало разводишь руками.
   Dakini: О, лирика пошла.
   Omon Ra: Я снял с неё платье и что ты думаешь?
   Dakini: Что???
   Omon Ra: Под платьем - бронежилет!
   Dakini: :)) Враль!
   Omon Ra: Не, скорее сплин.
   Dakini: Что есть - сплин?
   Omon Ra: Состояние. Вечное состояние хандры.
   Dakini: Хандришь?
   Omon Ra: Бывааает...
  
   Пустота, ничего не видно. Человек стоит рядом с камнем, отдыхает. Камень просто огромный, ростом с человека. Круглый и гладкий. Человек показывает на себя пальцем и говорит:
   - Чана. Поможи!
   Я встаю рядом, и мы пытаемся сдвинуть камень с места. С огромным усилием он поддается и медленно катится. В гору. С каждым шагом становится труднее.
   - Чана тебе благодарень.
   - Зачем тебе этот камень? - спрашиваю.
   - Кама важна. Чана тащить вверх. Кама это семья, дети. Нада.
  

IV

  
   Вторник легкой походкой прошел мимо. Первая половина дня получилась невнятной, как малоинтересный фильм. Я сходил в универ, значит, ничем толковым не занимался. Было лень читать под голос преподавателя. К тому же, они повадились отнимать у меня книжки. Ну их!
   Забавно, что я умудрился заснуть на паре психологии, а проснулся под политологическую чухню. Кажется только-только говорили о каких-то тестах-шместах, так тут же - о критической обстановке в Секторе Газа. Макс заверил меня, что ничего интересного я не пропустил. А то, пар философии не было, поэтому можно было и к гадалке не ходить.
   Вечером мы устроили традиционные кухонные посиделки. Включили музыку, налили чай и играли в шахматы. Паша маялся от безделья, Ерема куда-то пропал. Макс страдал на ферзевом фланге. Вернее не он, а его слон. Он никак не мог выйти из-под натиска фигур. Я давил, как Каспаров. Ну, или типа того.
   Я воткнул в плеер колонки от компа. И музыка стала общедоступной. Каждому, кто хотел услышать. Паша не хотел. Поэтому в кухне не появлялся.
   За окном, в вечернем свете фонарей падал снег. Настоящий, как в сказке. Хлопьями. Он укрывал улицу, словно одеялом. Надеюсь, еще убаюкивал, приговаривая что-нибудь очень знакомое и важное. Вроде, не грусти, друг, печалью не вымолишь прощенья.
   - Слушай, - сказал я Максу. - Ты говорил, что я приставал к продавщице, а где я её нашел?
   - Когда?
   - Ну, когда из бани возвращались.
   - Ааа, было дело. Зашли за сигаретами в "Фортуну". Читал стихи.
   - Бродского?
   - Не, Маяковского.
   - Странно.
   - Угу, странно. Еле тебя оттащил, она хотела ментов вызвать. Ничего не помнишь?
   - Неа. Веришь?
   - Верю. Хотя это не вопрос веры.
   - Многие не верят.
   - Да, многие не верят. Ходи!
   Я наконец-таки съел его слона и глазом не моргнул. Ни слон, ни я.
   - Я тебя спросить хочу, можно? - пришла его очередь спрашивать.
   - Валяй!
   - Зачем ты порвал эссе?
   - Теперь это так называется? - я улыбнулся, Макс тоже. - Ну, не сдавать же это?
   - Я вот пытаюсь разобраться в тебе. Откуда в тебе эта аполитичность?
   - И это теперь так называется? М-дааа, отстал от жизни, - я почесал макушку, изображая недотепу. - Дело не в этом. Это не аполитичность и не асоциальность.
   - А что тогда?
   - Игра. Такая же игра, как у взрослых. Я ничего не имею против Гуластана, президента. Главное, чтобы меня не трогало их влияние. Я живу, как живется и иногда мне бывает хорошо. Часто плохо, но бывает и хорошо.
   - Тогда зачем писать такие штуки?
   - Спонтанность - вот в чем сила искусства. Обстоятельства и творчество. Одно легло на другое и дало результат. Идиотизм, конечно, а не результат. Просто так вышло. В это время, в этом виде. И всё. Ничего больше. Это игра. Но загвоздка в том, что эту игру оценишь только ты. А они, - я махнул рукой в сторону окна. Как будто ОНИ могли немедленно появится в квартире, проникнув сквозь окно пятого этажа, - не поймут. Взгляд, вот что главное.
   - В смысле?
   - Ты видишь то, что хочешь увидеть. Я вижу игру, ты асоциальность.
   - Ясен пень. Шах!
   Паша устал от одиночества, налил себе чай и смотрел за развитием событий. Партия устало клонилась в ничью, как старик на собрании ЖЭКа в сон. Десятая партия, счет побед мы не вели, зато партии считали.
   - Паша, милый мой, - сказал Макс. - Где твоя вторая половинка?
   - Сегодня не придет ночевать.
   - Неужели вы расстались? Я соболезную.
   - Ууу, как хорошо. Сегодня все спят в кроватях. - заметил я и закурил. В пачке оставалась одна сигарета. На улице мороз в черти-сколько градусов. - Пафнутий, а чем ты там в комнате занимаешься?
   - Задали написать эссе. Не получается ни фига.
   - Двинулись они все на этом слове, - удивился Макс.
   - Паш, предлагаю сделку. Я тебе пишу эссе, а ты идешь мне за сигаретами.
   Павел ушел в себя. Хотелось постучать ему по тыкве, чтобы соображал быстрее. Нет ничего страшнее, чем остаться на ночь без сигарет. До закрытия "Фортуны" оставалось от силы полчаса. Я боялся встретить продавщицу и не хотел выходить в мороз. Буржуйское слово "эссе" меня не пугало.
   - А ты точно напишешь? - усомнился, пришедший в себя Пафнутий.
   - Век воли чё-то там! - я для достоверности сделал вид, что даю зуб в качестве гарантии. - Возьми две пачки Marlboro, белые, но не совсем.
   И Паша стал собираться. Эх, девочки, сколько времени вы тратите на сборы!? Не важно. Паша даст вам фору в полтора часа. Мы язвили из кухни в комнату, потом из кухни в коридор. Зараза не уходила, пока не посмотрит на себя в зеркало. Потом она душилась, внюхивалась. Потом надевала шапку. Я стонал. Закурил последнюю, почувствовал себя камикадзе. Наконец, Пафнутий скрылся с глаз.
   Десятая партия получилась договорной. Играть уже не хотелось.
  
   Я прошел в комнату и посмотрел тему, на которую нужно строчить эссе. "Вещи, которые меня изменили". Идиотизму человеческому нет предела. Мне кажется, это научный факт. Естественно, Паша будет писать о шмотках, сумках и чулках. Впрочем, чулки - это перебор.
   Я стер всё, что написал товарищ, не читая, чтобы не травмировать психику. И начал:
  
   Меня зовут Паша. Есть всего две вещи, которые меня изменили. Это колбаса докторская, которую резал мой дядя Коля из Нижнего Тагила. Он садил меня на колени и рассказывал престранные истории о пиратах, подводных лодках и самолетах, в которых живут стюардессы. И в это время он покачивал бедрами и говорил, что это морская болезнь. Я ему верил.
   А вторая вещь - это творчество группы REM. Я смотрел какой-то концерт по первому каналу и внимательно следил за Майком Стайпом. Они двигался по сцене, как фотовспышка. И был так откровенен, что сердце моё...
  
   Я остановился и стер это.
   Потом думал об откровениях, которые могут произойти в жизни каждого, кого носит земля.
   1, Я. Однажды я понял, что второго меня никогда не будет в мире. Сознание этого сначала привело меня в дикий восторг. Вот он я, неповторимый и важный. А потом в уныние. Ну и что, я же умру!
   2, Истина. Как-то меня пронзила мысль, что все мечутся по миру только ради поиска истины внутри себя. То есть, некоторые даже не понимают этого движения. И, тем не менее, каждый день жизни ищут её и не находят. Еще меня поразило то, что её не высказать словами. Не думай - чувствуй! Тем более не пытайся говорить.
   3, Секс. Запретный плод, который пытается сорвать каждый. Его так тщательно рекламируют масс-медиа, что многие превращают свою жизнь в сплошной поиск постельного удовольствия. Я же разочаровался в первую же ночь любви. Помню, лежал и думал: "Как неужели это оно? И всё ради этого?". Было страшно обидно. Больше не за себя, одурманенного миром, а скорее за тех, кто этого никогда не поймет.
   4, Смерть. Всё живое должно умереть, поэтому с какого-то времени я стал думать о смерти. Нет, я не о самоубийстве, а просто о смерти. Как конец пути, начало чего-то нового. Это открыло моим глазам новую перспективу. Миры, в которых живут мертвые люди. Мне бы хотелось их посетить. Кажется, что наш мир - это один из них.
   5, Одиночество. Самая фатальная штука, которая поселилась в моем сердце. Я понял, что люди одиноки. Не помню, как это произошло. Но что-то хрустнуло в сознании, как снег под ногами и всё стало другим. Улитки несли на себе дом, а в нём было не продохнуть от одиночества. Как следствие, отчаянья.
   6, Музыка и Бог. Наверно, самое важное, что со мной произошло. Я начал искать Бога в музыке. И, кстати, легко находил. Я и сейчас могу отличить хорошую песню от искусной подделки, в результате см. следующий пункт.
   7, Мнение и Точка Зрения. У каждого свои ориентиры, критерии и слова. В общем-то, слова одни и те же. Но то, что стоит за ними - у всех разное. Или разнАЯ (если иметь ввиду душу). И если тебе нравится корица, то тебя могут понять только любители корицы. Нужно держаться подальше от её ненавистников и тех, кто к ней равнодушен, в результате см. следующий пункт.
   8, Никогда. Есть свод правил, который желательно заучить наизусть. Например, никогда не пытайся привлечь человека на свою сторону. Пропадете оба. Не нужно сыпать ему корицу, пока он сам не попросит и не поймет её необходимость в своей жизни. Это очень важно. Если она у него будет без понимания своей нужности - пиши пропало.
  
   Я закончил восьмой пункт, а за спиной стоял Паша.
   - Сигареты принес, че ты за ерунду пишешь?
   - Да, я собственно написал ужо.
   - Думаешь, это сгодится?
   - Конечно. Эх, Паша-Паша, все ты видишь в неправильном свете. Будто все тебя хотят обмануть и заставить смотаться за сигаретами просто так.
   - Спасибо.
   Пожалуй, я немного переусердствовал в риторике. Готов продать почку Ермека, чтобы посмотреть на реакцию пашиного препода.
  
   Dakini: Давно не делился со мной музыкой. Забыл про меня?
   Omon Ra: Нет, конечно. Только о тебе и думаю. Как тебе the Verve?
   Dakini: Кто это?
   Omon Ra: Посмотри в окно. Что там у тебя?
   Dakini: Снег идет. Крупный.
   Omon Ra: Вот. Снег ирреален и медитативен в своей сути. Такое же ощущение от голоса Ричарда. Он убаюкивает и вгоняет в транс. И все медленно, гладко. После Вёв никого слушать не хочется. Еще несколько минут жизни, чтобы переосмыслить произошедшее с тобой откровение. Чудо. Снег.
   Dakini: Давай. С чего начать?
   Omon Ra: The Drugs Don't Work и Valium Skies
   Dakini: Спасибо. Как прошел день?
   Omon Ra: Плавно и незаметно, как головная боль.
   Dakini: О чем думаешь?
   Omon Ra: О стране. О том, что нас ждет в будущем.
   Dakini: Что-то большое и страшное?
   Omon Ra: Да, что-то вроде этого.
   Dakini: Странные у тебя мысли. А конкретнее можно?
   Omon Ra: Я пытался объяснить человеку свой поступок. Это гиблое дело, кстати, лучше даже не браться. Ибо сам фиг поймешь в чем смысл собственного поступка. Я знаю, что-то не так. И все идет не в ту сторону, какую нужно. Или хотелось бы. Но объяснить толком не могу. Детство, конечно, но слова выскальзывают из рук, как воздушные шарики, когда выпускаешь воздух.
   Dakini: Да уж.
   Omon Ra: Вот-вот. Всё запутано и замкнуто. А у тебя как?
   Dakini: С парнем поссорилась.
   Omon Ra: Ууу, нехорошо. Мирись. И больше не дерись.
   Dakini: Не знаю, сложно все. У меня с ним, как у тебя со страной :)
   Omon Ra: Нет у меня проблем со страной. Это у вас проблемы с моим ощущением страны.
   Dakini: Ого. Стало еще сложнее. Ловко ты перекинул проблему на других.
   Omon Ra: Угу, мучайтесь на здоровье.
  
   Минуту я пытался сообразить что к чему. И не получалось. Зачем, зачем, зачем??? Вопросы, на которые я хотел ответить, но не находил ответа. Антивирус Касперского ловил негодяев в системе и удалял.
   - Паша-зараза, - крикнул я. Тот аж подпрыгнул в кровати. Видимо, уже успел посмотреть часть голубого сна. - Кончай с моего компа лазить на порносайты, заразу занес.
   Я чуть подумал и добавил:
   - И ты конечно понимаешь, что слово "кончай" в этом предложении так же неуместно, как женщина в одной кровати с тобой.
   Счет был сведен. Расчетлив и холоден, как стальной клинок. Откуда злость во мне? Она жила здесь всегда. И если есть смысл в том, что мы дышим и пытаемся задушить ближнего своего, то почему бы не борьба с внутренней злостью. Попытка её изолировать или победить.
  
   В одиннадцать позвонил шеф и спросил как я поживаю, как отдохнул и прочую ересь, которые люди должны спрашивать друг у друга. И ведь спрашивают, что удивительно. Всегда. Не помню исключений.
   Алкогольное буйство закончилось, так и не успев развернуться в масштабе. Хотелось крушить галактики, чтобы на самой дальней из планет обо мне рыдала особь другого пола. Того, что даже на земле не сыщешь. Не повезло.
  
   Человек с четками сидел на своем прежнем месте, покачиваясь в кресле. Я с минуту смотрел на него, пытаясь прочесть по губам, что за паутину он плетет. Ничего не разобрать. Заскучав, я толкнул стул.
   - Хэй, проснись, Будда! Говинда пришел!
   - А, это ты. Здравствуй, добрый человек!
   - Привет-привет! Урок будет?
   - Урок приходит, когда человек готов к нему.
   - Хм, - я действительно задумался. - В нашем мире урок приходит, когда раздается звонок.
   - Кажется, всё неправильно в вашем мире.
   - Ну-ну, не кати бочку на наш мир. Он достоин снисхождения. Дети же.
   - Да, конечно, прости. Так что думаешь о лицах? О своем лице, о лицах тех, кто рядом с тобой.
   Я снова задумался, пытаясь догадаться, что этот тип имеет в виду. Хороший вопрос, в нужную сторону свернул. Мне сейчас полагалось плакать о потерянном поколении, о Советском Союзе, о маме и папе.
   - Лица, как лица. У каждого то лицо, какое он может носить. И даже если ухнул его в грязь, салат или под юбку барышни, то непременно, донесет до конца жизни. Такие дела.
   - Хм. Звучит как тост.
   Человек улыбнулся и закрыл глаза, снова начал перебирать четки и шевелить губами. Я снова толкнул стул.
   - И всё? А как же - ты не прав, малыш? Здесь штука в совершенно другом и так далее.
   - Нет ничего другого. Это твоё состояние - сейчас. Завтра ты выскажешь эту же мысль, но другими словами. Но она останется той же. Умей всегда находить её, даже если она меняет обертку из слов.
   - Как конфета, - улыбнулся я.
   - Как конфета, - кивнул Лама.
   Ну, пусть будет Лама. Ему все равно. Наверно.
  
   Меня разбудил телефонный звонок. Я пытался не наступить на спящего внизу человека и с удивлением никого не обнаружил у себя под ногами. А потом вспомнил, что Ерема где-то шатается, значит, на полу никто не спит. Чертыхнувшись на свою несообразительность, я взял трубку.
   - Алло.
   - Я люблю тебя, - сказал женский голос и замолчал. Реакции ждет.
   Я посмотрел на часы - 02:44.
   - И любовь ко мне мешает тебе спать?
   Она не отвечала. На секунду показалось, что уже никого нет, но я физически чувствовал, что она всё еще там.
   - Давай так. Уложи свою любовь спать. Укрой теплее. Кому она нужна сонная? А я утром - проснусь, выкурю сигарету и решу, что мне делать с твоей огромной, никчемной и непонятной любовью. Просто сейчас я не могу подобрать слов, которые убедят тебя не любить. Хм, это только в том случае если трубку взял тот, кто тебе нужен. Может, ты звонила Брэду Питту? Нас часто путают...
   В трубке пошли короткие гудки. Странно. Хотя, не особенно странно. Люди есть всякие. Земля вынесет абсолютно всех. Вот человек - он не может вынести всех. Ему и не нужно это. А земля - всех!!!
  

V

   Я проспал. Отвратительно. Помню, как Макс меня будил идти в универ, но тут что-то одно - или работа, или универ. Две вещи, которые сложно совместить. Одна вытесняет другую. А если даже попытаться, то они непременно будут мешать друг другу. Я выбрал работу и снова погрузился в царство сна. Единственное место, где мне хорошо. И прекрасно бы спать по нескольку дней. Так, чтобы никого вокруг. Не нужно никуда идти. Никто не пристает глупыми звонками ночью.
   И я проспал. Не сильно, конечно. На работе я должен быть в два часа дня, а на часах был час ровно, когда я открыл левый глаз, посмотрел внимательно на часы и уснул снова. Потом сообразил, что не успеваю и реанимировал себя в жизнь. Простую и без напряжения.
   Быстро собрался и вышел в мороз. Обычно я иду пешком, но ситуёвинка случилась нестандартная. Поэтому втиснул себя в нутро железно-холодно-оранжевого автобуса и мерно наблюдал за движением пейзажа. Сквозь махонькую такую дырочку в инее окна. Видимо, от монеты в пятьдесят копеек. Кто-то постарался.
   Мир казался очень уютным в этом круге. Город старался выйти за пределы, но круг был непоколебим как Чана из моего сна. Делал дело, особенно не вдаваясь в его значение. Нада!
   В итоге я все же опоздал минут на пятнадцать. Администратор укоризненно проводил меня взглядом. Я пожал плечами:
   - Пробки, - говорю. - И где только Санта учит оленей водить!
   Он промолчал. Или мне показалось, что промолчал. Больше, если бы он что-то сказал, то я бы пропустил мимо ушей. Так часто бывает. Возможно, только со мной. Может, у кого-то совсем иначе. И он готов слушать все бредни, что ему будут лить в душу. А мне не хочется.
   Когда я переодевался, подошел дядя Саша. Главный по аппаратам.
   - Как отпуск?
   - Нормально. Соскучились?
   - Ага. Наконец-то высплюсь как человек. - Он улыбнулся. - Я кегли помыл, так что о них не беспокойся. А остальное, как обычно.
   - Не волнуйся, дядь Саш. Всё чин чином. Будут тебе и розы, и мимозы, и даже сахар с чаем, - я замолчал. - Если я что-то не путаю.
   Началась привычная околесица, которая занимает два часа времени. До открытия развлекательного центра. Народу, миру. Ура, товарищи! Я набрал ведро воды, бросил туда толстую таблетку. Он шипела, как известный аспирин. Никогда не задавался вопросом - что там в ней намешано. Но она смывает любой жир и всю пакость, что прилипает, скользит, не отмывается другой химией. Потом вытащил две швабры. Одна большая, аккурат в ширину дорожки. Вторая меньше. Для обеих - свои тряпки. Для первой - половая обыкновенная. Ничего особенного, таких тряпок, как людей на базаре. А вот вторая, это да, мохнатая, как грузин. На том же самом базаре. Это редкость. Ворсинки, как дреды, сантиметра на три.
   Технология простая. Сначала моешь дорожку маленькой шваброй, желательно хорошенько заливая дорожку водой. Смываешь смазку. И только потом проходишься большой. Она - контрольная. Собирает оставшуюся влагу с дорожки. И всё - чисто и аккуратно. Готово к продолжению. Звучит все красиво и просто, но работа не бывает красивой и простой. Даже фотомодели и те - некрасивы и непросты.
   Ходить по порожкам неудобно. Большая швабра слишком тяжелая и неудобная. Выжимать тряпки нужно после каждой дорожки, а их - семь. На все это убиваешь около часа времени. А рабочий день еще и не начался. Он начинается в четыре. И по дешевой иронии, ты приходишь на работу за два часа до её начала, получается всё это - разминка?
   Я вымыл дорожки, прошелся по желобам маленькой шваброй. Вытер отвратительной жидкостью шары и подмел игровую зону. Потом началось самое интересное. Петрович! Это аппарат, который смазывает дорожки. Красота. Ставишь его на дорожку, включаешь и радуешься. Петрович пыхтит и недовольно ползет по дорожке, как жук какой-то. Зато, после него на дорожке тоненький слой смазки. Теперь можно играть.
   Во-первых, сначала лучше смазать дорожки и только потом подмести. Но так не катит. Петрович - самое интересное, что здесь происходит. Поэтому, вкусное лучше ставить последним пунктом программы. Ах, да. Во-вторых, в цивилизованном мире аппарат этот вряд ли зовется Петрович. Да и у нас никто, кроме меня, его так не зовет. А я зову "про себя", поэтому никто и не знает имени самодовольного жука, иногда ползущего по игровой дорожке.
   Я вошел в подсобку и включил пинспоттеры. Они позвенели железками и перестали, только в воздухе повисло напряженное ожидание. Кажется, они готовы к бою.
  
   Бармен хитро смотрел на меня. Китаец, что с него взять. Даже если он не хитрит, то выглядит всё равно хитрющим, как лисица.
   - Пойдем, дунем? - предложил он.
   - Не, я в завязке, - отвечаю. Травы мне не хотелось.
   - Может, тогда по рюмашке?
   - Как, ты не слышал?
   - Что?
   - Я же бросил! Прошел курс подготовки летчиков, с нового года буду водить самолет. А пилотам нельзя.
   - Так это когда еще будет?
   - У них там есть специальный аппарат, который с точностью плюс-минус день, скажет когда, сколько и что пил человек, представляешь?
   - Надо же. Вот до чего наука дошла.
   - Ууу, не говори.
   Я еще немного постоял с китайцем, он время от времени высматривал в зале компаньона себе и траве. Но так никого не нашел, даже показалось, что он расстроился. Я стоял, облокотившись на барную стойку, и пачкал её грязным рукавом формы. Китаец методично меня отстранял и протирал. Я облокачивался снова. И всё повторялось. Это меня жутко веселило.
   И, кстати, я ведь не соврал, что в завязке. Как только я сказал это в шутку, так сразу понял, что не вру. Иногда так бывает. Скажешь, вроде между делом и ни о чем, в сущности. А на самом деле - это правда. Только между словом и осознанием его сути - должно пройти какое-то время.
  
   - Бриться не учили? - Мишутка был весел и светел.
   - Михаил, выдайте мне аванс?
   - Ты же только из отпуска, все деньги просадил?
   - Дети, жены. Духи-конфеты. К тому же, я студент. Это звучит пошло, так же как журналист.
   - Пошли, - мы двинулись в подсобку, где он выдал мне аванс.
   Есть в Мише приятная черта. Это что-то особенное. Он не любит быть Мишей, но обожает быть Михаилом. Казалось бы, разница невелика. Но она есть. Достаточно отследить реакцию на оба имени. При Мише он вздрагивает и как бы поджимается изнутри. При Михаиле расцветает и расслабляется. Пружина. Где-то в нем живет и здравствует.
  
   До преднамеренного убийства двенадцати часов жизни оставалось полчаса и я решил побриться, как наказал старший. Одолжил у китайца принадлежности и пошел в туалет. Тщательно вымыл лицо с мылом, потом обильно смазал его кремом и начал терзать себя опасной бритвой. Хотел было поспорить с китайцем на количество порезов, но передумал.
   В туалет заглянула официантка.
   - Ой!
   - Лен, - сказал я. - Принеси полотенце.
   - Вот бумажные салфетки, вот сушка.
   Она показала на то и на другое, как будто я даун.
   - Да, что ты говоришь! Принеси полотенце.
   Она вышла и через минуту пришла с полотенцем. Стояла в проеме, смотрела на меня.
   - Тут два варианта. Первый, я тебе нравлюсь. Второй, ты ждешь от меня слова. И слово это - спасибо.
   Я выхватил полотенце из её рук, высушил лицо и смазал кремом после бритья.
   - Пахнешь, как цветок, - сказал отражению и вышел убивать время.
  
   Двенадцать часов времени. Ну, что они - лишние? Нет, конечно. Но мы приучили убивать себя бессмысленной работой. Вообще-то, она не всегда бессмысленная. Возможно, в ней что-то есть для других. Но пока сам варишься в кастрюле с супом, то не можешь оценить его вкусовые качества. Для этого нужно выйти. Хотя бы на время, но выйти не получается.
   Всё просчитано и расставлено по местам. Я включил плеер, надел наушники и лег на пинспоттер. Закрыл глаза. Шум полностью исчез. В наушниках Oasis рвали гитары. Dig Out Your Soul, мальчики и девочки!
   И день покатился в вечер, чтобы плавно перейти в ночь. Итого четыре по три. В каждом отрезке - четыре часа времени. Все это убивается британскими альбомами, ежечасным травлением организма никотином, чаем. Ужином, где-то посередине. И, естественно, работой. Если что-то идет не так.
  
   Отрезок A. Время: с 16:00 до 20:00.
   В это время в боулинг играют семьи. Играют аккуратно, ничего не ломают. Я даже не успеваю вылезти из себя. Послушал альбом - выкурил сигарету. Часа как не бывало. Еще альбом - еще сигарета, плюс чай. И так до шести. Никакой премудрости. Толстые кегли выставляются аппаратом, только иногда открывай глаза и смотри - вдруг, где-то завал. Можно даже поспать.
   Как-то я болел пневмонией и чуть не умер здесь. Под The Stone Roses. Было бы до ужаса обидно умереть на этом месте. Ладно там, покоряя Эверест. Или помогая больным и несчастным детям Сомали. Должны же и пираты вырасти здоровыми и сильными. А тут. Ммм, обидно.
  
   Отрезок B. Время с 20:00 до 24:00.
   Благодать закончилась, товарищ. Тут и там начинаются проблемы. Пинспоттеры начинают уставать. Завалы становятся привычными. Подбегаешь к аппарату и выставляешь кегли сам. Не совсем сам, но помогаешь аппарату. Музыку можно выключить. Всё равно постоянно отвлекаешься.
   Появляются первые нетрезвые компании. Они и начинают колотить шарами по граблям. Радость, когда ничего не ломают. Но иногда приходится менять всякие непонятные резиновые крепления, подкручивать гайки и дико ненавидеть себя за то, что живешь в обществе нелепого удовольствия. Ведь, в сущности, боулинг - непонятная и неправильная игра. Эка радость сбивать шарами кегли и визжать, когда слышишь буржуйское "Strike"!? Бред.
  
   Полночь. Я захожу на маленькую кухню, передо мной шустрит Зухра. Он наливает тарелку борща, еще здесь салат с капустой и чай. Я набираю нарезанный хлеб на пару жизней вперед, Зухра улыбается.
   - Садись, здесь ешь. Тарелки нужны!
   - Как скажешь, шеф. Как жизнь?
   - Нормально, девчонки устали уже. Тебе хорошо день работаешь, два отдыхаешь. А они три дня работают, три отдыхают.
   - У них лица, ноги и половые признаки, а у меня голова на плечах и аппараты. А аппараты, Зухра, дело сложное. Это вам не клиента обсчитать.
   - Трепло.
   - А то! Девушек ко мне в подсобку не пускай. Женюсь.
   Она смеется. Мы еще говорим о разных мелочах. Шеф неделю пьет, за главного Миша. Простите, Михаил. Вот я один такой маленький и хрупкий, а надо мной столько начальников. И что им всем неймется? Власть.
   Зачем желать власти над людьми? Кем нужно быть для этого? Что нужно убить в себе, чтобы решить стать политиком или ментом? Или кем-то еще власть имущим.
  
   Отрезок C. Время с 24:00 до 04:00.
   Всё, друг, лафа закончилась. Всё, что было до этого - прелюдия. Дешевая такая. Неумелая, оттого и ненужная. Начинается самое интересное. Бизнесмены с огромными животами, телки, которые на них запали. На животы, естественно. И разного рода маленькие люди. Они получают удовольствие от статуса. Он горит во лбу, как звезда: "Я играю в боулинг". Смакует фразу, лелеет её, как ребенка.
   Это можно по-разному трактовать, но не станет легче. Не ради игры люди приходят сюда. Если бы так, то они пришли раньше, заказывали бы меньше спиртного, играли бы больше. Но с точностью наоборот. Они ломают ногти, кувыркаются по дорожке, ломают грабли. Я починю. Не волнуйтесь.
  
   Ты не заметишь меня. Ты не знаешь моего имени. И тебе даже неинтересно как меня зовут. Видела ли ты? Я приносил тебе джин с тоником, чинил твою машину в автосервисе, оплачивал коммунальные услуги. Когда ты болела, то я продавал тебе аспирин в аптеке за углом. Когда ты радовалась, то я пел твою любимую песню, за деньги, что ты мне сунула в карман.
   Скользкие змеи в моей голове. У меня тысячи причин ненавидеть твою надменность. Твоё отношение к людям, которые заботятся о тебе. И я не один. Кто-то уже еле сдерживает свою ненависть к тебе. Я слышу скрип зубов, чувствую напряжение мышц. Они готовы наброситься на тебя и впиться зубами в шею. И даже, когда жизнь вылетит из твоего тела, они не оставят тебя. Они протащат твое мертвое тело по улицам этого города, в наказание другим. И успокоятся на время, потом все повторится.
   А я? Я принесу тебе вишневый сок и не стану ни тобой, ни тем, кто лишит тебя жизни. Мне на тебя плевать.
  
   Дакини я увидел в начале второго ночи. Оттого всё кажется нереальным и не имевшим место быть в действительности. Но это было. Она разговаривала с Рустемом. Похоже, что они ссорились. Я пытался проскочить мимо, но Рус остановил меня, дернув за плечо.
   - Привет, не проходи мимо.
   - А, это ты, - ответил я. И внимательно посмотрел на обоих. - А давай сначала, ты говоришь: "Привет, не проходи мимо", и вступаю я: "Ааа, это вы, очень рад вас в видеть в богом забытом месте?"
   - Почему это забытом?
   Я оглянулся по сторонам и шепотом спросил:
   - Ты что, действительно думаешь, что Бог помнит об этом месте?
   Оба молчали.
   - Приходите еще. Выпивка за ваш счет.
   Я ушел в подсобку и продолжил разгребать завалы. Как снег. Он все прибывает и прибывает. А я всё убираю и убираю. Постепенно, я тронусь умом от этой жизни. Но еще несколько лет в запасе. А дальше - туман.
  
   Если есть ирония в начале, то ей найдется место и в конце. Пусть это относится только к началу-окончанию работы, но всё же. Полпятого утра.
   Девчонки сидели за столиком, проверяли счета, вписывали в книгу. Суетились, в общем. Я сидел рядом и смотрел. Присоединилась Зухра.
   - О, Зухра, как жизнь молодая? Последний раз видел тебя в ресторане, когда ужинал чем-то несусветным. Но похоже, это был борщ.
   - Представляешь, - сказала Лена Зухре. - Спит он там постоянно. Два раза завал, а он не слышит.
   - Лентяй, - согласилась Зухра.
   - Только без рук дамы, я все объясню. Было? да было. Но помимо этих завалов, случилось еще много. Их я успел предотвратить или удушить, как алкогольного змея внутри себя. Но вы цените только то, что способны увидеть. Как вам не стыдно?
   - Блин, - отозвалась Лена, ясно что запуталась. - Чай будешь?
   - Если нальешь, то - да!
   Я пил чай, курил и ждал долбанного Виктора, который не может развести всех вовремя. Гулять по утреннему городу - то еще удовольствие.
  
   Домой я вернулся в начале шестого. На кроватях храпели парни, я решил принять душ. Гадость, которая впиталась в меня - не отмывается. Скорее для этого нужен психотерапевт, а не мыло. И жить с этим трудно. Но можно, я же жив. И тут меня окатило холодной водой. Прием душа окончен, закончилась горячая вода. В январе. Классика.
   Я не помнил чья очередь спать на полу. Это Паша мастер таких вещей. Кто готовит, кто идет на базар, кто должен убираться, а кто спать. Чертик на моем плече зудил о том, что Пашку лучше растолкать сейчас и невинным голосом спросить чья очередь. Я прислушался ко второму плечу. Видимо, спит, - подумал я и решил уснуть тоже.
   Я лег на пол, поежился от прикосновения сухого (одеяла) и мокрого (меня). Странная комбинация. И стал размышлять о том, что мир ужасен. Я сгущал краски, конечно. Смотрел только в одну сторону, игнорируя другую, светлую. Но сегодня мне хотелось так. И никак иначе.
   Я попытался уснуть. Не получилось.
  

VI

  
   Dakini: Вот так встреча. Не спится?
   Omon Ra: И не живется. Не спится, не живется. Я-то понимаю зачем я здесь, а что тут делаешь ты в это время?
   Dakini: Сама не знаю. Интернет - зло!
   Omon Ra: Неа, интернет - благо!
   Dakini: Это почему же?
   Omon Ra: Интернет дает информацию. Трудно водить за нос человека, обладающего информацией.
   Dakini: Ну, я бы не сказала, что ISQ, QIP или одноклассники - это благо.
   Omon Ra: И я не говорю.
   Dakini: ???
   Omon Ra: Ты перечислила прекрасные способы убить время. Я говорю о другом. В любую секунду я могу найти интересующую меня информацию.
   Dakini: Например?
   Omon Ra: Например, могу узнать когда выходит новый альбом Боба Дилана. Это чертовски важно для меня. И скачать его. В нашем городе его попросту не найти. Смотришь в глаза девочке из музыкального магазина и думаешь о самоубийстве. Причем не о своём, а о её самоубийстве.
   Dakini: :) Это ведь только тебе нужно.
   Omon Ra: Мне и еще нескольким людям. Таким, как я.
   Dakini: А потом вы под флагом пойдете стрелять в людей, прикрываясь благозвучными слоганами...
   Omon Ra: Нет конечно. Думаю, мы гуманны, как дети цветов. Нам не нужно стрелять, чтобы кому-то доказать, что мы правы. Мы будем молча слушать Боба на вечерней кухне. Коктейль из снега, идущего сверху вниз, чая, который медленно остывает и голоса мудрого американца. Не в пример собратьям по звездно-полосатому.
   Dakini: И никаких революций?
   Omon Ra: Обещаю зпт никаких революций воскл знак Че тчк
   Dakini: Это радует. А то нахватаются люди ерунды, а потом пытаются изменить мир.
   Omon Ra: Мир уже сложно изменить. Осталось только дать немного света, если станет темно. Понимаешь?
   Dakini: Не совсем.
   Omon Ra: Вот будет тебе грустно и темно. И страшно. И я тебе посвечу немного :))
   Dakini: Спасибо.
   Omon Ra: Кстати, немного о любви, перед тем как убраться в себя. Сможешь меня отпустить?
   Dakini: В смысле?
   Omon Ra: Ну, я тебя попрошу отпустить, а ты меня отпустишь. На все четыре стороны.
   Dakini: Да, ради Бога.
   Omon Ra: Нееет, ты подумай пару минут и обещай.
   Dakini: Обещаю.
  
   Я еще немного пошлялся по всемирной паутине. Новости, дискографии и концерты. Поставил на закачку антологию Джона Леннона, но все еще не стал собой доволен. Что-то нудело внутри, как вредная старушка. Я пытался собраться с мыслями и выяснить что мешает мне уснуть. Ничего не получилось. Чтобы как-то отвлечься я начал читать разные интервью Бориса Гребенщикова.
   06:30 в городе. Я смеюсь, из глаз катятся слезы. Борис Борисович продолжает отжигать. Кажется, что он запрограммирован сносить крышу журналистам. Мне даже стало их немного жаль. Если есть в мире лекарство от тоски. Так, чтобы не пошло или не упиться в хлам. Это голос БГ, его слова. Кажется, он знает о мире все. О том, как лучше и к чему идти, когда темно и у самого нет сил зажечь спичку. Тогда светит он. На самом краю пропасти. Он много лет продолжает светить. Для всех.
  
   Я выкурил сигарету и запил едким кофе, цветом напоминающим нефть. Внимательно всматривался в черноту, отражение робкого утреннего света в нём, искусственного естественно, и думал: "Так вот из-за чего всё. Вот ради чего они носятся по миру". И бездумно сидел несколько минут. Почти не шевелясь. Следил за дыханием. Вдох-выдох. Появилось странное ощущение: голова пустела, как будто стражник встал на входе и не пускал никакой мысли в сознание. Мышцы расслабились, и стало легко. Казалось, что можно в один прыжок преодолеть расстояние недоступное обычному человеку. Я еще смаковал это состояние какое-то время и прогнал его, как морок.
   Макс спал, трогательно сложив ладошки. Как в детстве, когда боишься серенького волка, что любит кусать детские бочки. Я хотел снять его на мобильный, чтобы потом шантажировать. Скажем, сигаретами. Но почему-то не стал. Вместо этого я взял распылитель, которым Паша опрыскивает любимый (религиозный?) фикус и брызнул Максу в лицо.
   Из-за одеяла на меня уставились два удивленных глаза. В них можно было прочесть всё. Они говорили и говорили. Не отвлекаясь на мелочи. Они говорили всю правду, передавали все чувства. Всё, что можно вместить в слова.
   - А ведь ты - желтый, - сказал Макс, но глаз не закрыл.
   Я думал, что ему ответить. Хотя скорее, я ждал чем он продолжит. Но никто не начинал и никто не желал продолжать. Наконец, когда его внутренние часы отмерили нужный отрезок, он продолжил:
   - Вот ты с виду такой-растакой, а внутри - желтый!
   - Макс, ты меня убиваешь. Может, вы душами поменялись, пока спали, - я обвел комнату, как бы доказывая свое предположение, - Ерема поменялся с фикусом, поэтому их фиг с два отличишь. А ты махнул с Пашей.
   - Может и так, - улыбнулось постельное чудовище. С глазами. И даже иногда руками.
   - Легко проверить, только ты не обижайся.
   - ???
   - Тебе мальчика хочется?
   Макс громко рассмеялся. Так, что разбудил Ерему.
   - Заткнитесь, козлы!
   - Не шкни, чудо! Досмотришь Санту-Барбару завтра, - Макс кинул в Ерему подушку. Он, не открывая глаз, положил её под голову и снова ушел к Морфею.
  
   Университетский муравейник кишел личностями и псевдо. Я выхватывал из толпы осмысленные взгляды и удивлялся, что они вообще есть. Странно обнаружить их здесь. Там, где меньше всего ждешь. Макс всё еще не проснулся, оттого был задумчив и хмур. Я было пошел к расписанию, чтобы узнать под голос какой тарахтелки Макс досмотрит свой сон, но он остановил меня.
   - Никаких расписаний, сегодня зачет в сто двенадцатой.
   - Если я правильно помню, то мы сдали сессию до нового года? - удивился я.
   - Так-то оно - так, но один паскудный плавно перешел из прошлого в настоящее.
   - А предмет?
   - А кто его знает? - Макс пожал плечами.
   Мы двинулись дальше.
   - Будем надеяться, что хоть преподаватель знает о чем речь.
  
   Возле аудитории стояли однокурсники. Пять лет жизни с чужими людьми, как неудачное сожительство ради паспорта. Кто эти люди? Казалось, что я редко себя об этом спрашивал. У нас мало общего. Разные интересы, вид за окном. Разная музыка в наушниках, разные диски в фильмотеке.
   Стайка обсуждала последний КВН, кто-то дрожал телом от зачета. Оля выдвинулась ко мне:
   - Готов?
   - Как пионер. Как предмет называется?
   Брови её готовились слететь с лица. То есть, совсем оставить его. Мне захотелось прилепить их скотчем, для подстраховки.
   - Расслабься, шучу.
   - Ааа, так готов?
   - Вот тебе, прости, какая разница? Или тебе станет страшно оттого, что я готов или радостно, если наоборот. Тогда это меняет картину. Мелкий вы человек, Ольга Александровна!
   - Я - Николаевна.
   - Один черт!
  
   Макс вошел одним из первых, и так же быстро вышел. Странно, лица других людей сияли, когда они выходили из аудитории, а Макс был спокоен. Группа людей окружала победителя фортуны, он делился наблюдениями, раздавал советы. Но только не Макс, он подошел ко мне:
   - Давай быстрее, а? Нам сегодня еще на базар идти.
   - Э, какой это базар?
   - У Пашки день рождения, между прочим. Ну, это я для тех, кто в танке.
   - Ааа, вот оно как. Дай собраться с мыслями.
   - На, - ответил Макс. - Короче, я ушел. Звони Пашке, возьми список интимных игрушек, которые он сочинил себе купить. Встретимся в компьютерном.
   - Договорились. Как называется предмет?
   - А черт его знает, могу сказать как называется мой вопрос, - Макс задумался. - Стой! Не могу сказать - уже забыл.
   Макс улыбнулся и ушел. Я сидел на парте, в коридоре. Бог знает, как эта парта оказалась здесь. И ждал своей очереди. Люди входили - люди выходили. Вдох-выдох. Всё просто, как счастье.
  
   Несколько раз меня окликнули, прежде чем я сумел вылезти из себя. С каждым разом это становится всё труднее и труднее. В аудитории было тихо, как в склепе. Названия предмета я себе даже не мог представить, как-то не до этого. Сначала я хотел попытаться вспомнить курс лекций, что нам читали. Но в памяти всплывали лица, тосты, менты, ругань, похмелье. И я оставил память в покое, уткнулся в вопрос. Он отчаянно мне ничего не говорил. Партизанский вопрос, сдается только по праздникам.
   Я взял чистый листок и начал писать ответ. Тут главное - начать, а там - куда кривая выведет. Я писал о книгах, в которых вычитал что-то существенное по этому вопросу. Для достоверности придумал пару ученых. Два норвежца Мортен Харкет и Юстейн Гордер, в начале девяностых серьезно занимались изучением этого вопроса. И я придумал мир. Как Толкин, только хуже. Без Бога.
   Когда подошла моя очередь, я сел напротив преподавателя и начал плести паутину слов. Голос мой с каждой секундой становился увереннее и мне стал нравиться сам звук его. Вообще-то, я плел несусветную чушь. И как только дошел до середины своего рассказа, то случилось невероятное. Я поверил. В то, что говорю. Это дикость, разумеется. Но я готов был умереть за эту правду.
   Я отметал все попытки наставника вернуть меня к сути вопроса и говорил, что суть эта уже давно не волнует мировое сообщество. И только я знал, что сутью является следующее...
  
   - Павел, простите, где вы?
   - В кафе.
   - Мне бы у вас список кораблей забрать?
   - Каких кораблей?
   - Военных, кретин. Жди меня. И я приду!
  
   Паша сидел за столиком с Дакини. Я даже как-то опешил от такой действительности. Когда он нас представлял, то сказал, как бы оправдываясь:
   - Мы в одной школе учились.
   - Милый, - сказал я, толкнув его рукой в плечо, - Ты не говорил мне, что учился в школе.
   Дакини улыбнулась, Паша протянул мне листочек со списком продуктов, надеясь скорее от меня избавиться. Я быстро пробежал по списку.
   - Ничего экзотического, - сказал я. - Ты меня удивляешь. Прошлый раз здесь были суши, блинчики по-итальянски и печень последнего Дракона Поднебесной.
   - Прошлый раз тебя не было, ты в психушке лежал, - парировал негодяй.
   Дакини удивилась.
   - Было-было, - успокоил я. - Пафнутий редкий мерзавец, но он не врет.
   Я заказал себе кофе и прислушался к своему внутреннему миру. Пели птицы. Забавно. Что может сделать другой человек для тебя? Ну, снять с антресолей чемодан, если выше ростом. Но еще может оживить внутренний сад. И это важнее чемодана. По-любому.
   Её утомленные глаза. Их так легко спутать с истомой.
   Мы еще поговорили о чем-то. И я пошел в компьютерный зал.
  
   Макс рубился в Counter-Strike.
   - О, заходи дорогой! Сдал?
   - Угумс. Где Канат?
   - Не волнуйся, он разрешил. Только если препод войдет, сворачивай окно и мы приличные студенты. Ясно?
   - Да, мой капитан!
   И мы с пользой убили два часа времени. Во-первых, на базар идти рано. Во-вторых, план созрел полгода назад. Не тот, что курят. Другой.
  
   Как-то денег осталось много. Макс успел поставить галочки рядом со всеми продуктами, что были в списке, а деньги еще оставались. Или мы что-то неправильно посчитали. Или я взял не тот список. Но мне же его сам Паша дал. Сам Паша дал - пошлятина!
   Перед тем, как прийти на базар мы купили подарки в ГУМе. Макс хитро подмигнув, бессовестно ушел в женский отдел. Я шлялся по магазину в поисках того-сам-не-знаю-чего. Пока не наткнулся на красивый портсигар для дамских сигарет. Вещь была волшебная.
   Железка, обтянутая кожей. Он открывался хитрой кнопочкой. Нежно, как будто ты его уговариваешь. И невесомые крепления для двадцати сигарет. И скрытый отдел для других. В общем, мне нравилось. Вернее, мне нравилось, что Пашке понравится. Поблагодарив Небеса за удачную находку, я расплатился и пошел искать Максимуса.
   Подарок был уже упакован.
   - Что там?
   - Хрен тебе! - Макс улыбался.
   - Хэй, умру от разрыва сердца!
   - Это судьба.
   А потом был базар и дорога домой. На непонятные деньги, что остались, мы купили всякой гастрономической ерунды. Но все равно: фантазии оказалось меньше, чем денег.
  
   Автобус уехал перед носом. Обидно. Жуткий мороз, меня накрывало. Без перчаток, я пытался спрятать руки в карманы, но мешала сумка с продуктами.
   - Да, поставь ты её, - разрешил Макс и я повиновался.
   В наушниках цедил слова Леонард Коэн.
  
   Каждый может жить
   и каждый может умереть.
   Здравствуй, моя любовь,
   И, моя любовь, прощай!
  
   Особенно трогательно. Так, что мороз вообще пробирал до последней косточки. Была фраза про сердце дочери. Твоя смерть в биении сердца твоего ребенка. Божественно просто и очень грустно. Жизнь, судя по всему, глубоко печальная штука.
   Мы прождали минут двадцать и наконец, выпал наш номер на колесах. Я сел возле окна, Макс устроился рядом. Меня знобило. Мышцы подергивались.
   - Ты не спал ночь?
   - Угумс.
   - Дать бы тебе по башке, за твое "угумс"!
   - Не ругайся, дядя. В автобусе дети!
   Макс изучил автобус и детей не нашел.
   Меня продолжало знобить. Я посмотрел на руку, она тряслась мелкой дрожью, словно отбивала ритм. И он, казалось, исходил из солнечного сплетения. Что-то поднималось изнутри, как волна, цунами. Внутренний город вот-вот окатит огромной волной и никого не оставит живых. Голова закружилась.
   - Макс, - сказал я. - Меня мутит.
   Он взял меня за руку и глаза сделались серьезными:
   - Потерпи, дорогой. Немного осталось.
   Он все приговаривал какие-то добрые и надежные слова. И держал за руку. Я не мог успокоить тело. Дрожь усилилась. Теперь я вибрировал всем телом. Я попытался закрыть глаза и отвлечься, но даже мысли и те подпрыгивали. Другие пассажиры начали обращать на меня внимание.
   Счастье, мы приехали. Макс выхватил у меня сумку. Мы побежали.
   Я ворвался в квартиру, схватил с книжной полки пузырек и проглотил таблетку. Лег на кровать лицом к стене и свернулся калачиком. Пытался унять дрожь. Болезнь вернулась.
  

VII

   Ребенок пересыпал песок из одной руки в другую. Методично. Кроме этого движения рук, всё казалось застывшим. Я стоял и смотрел на это, потом не выдержал.
   - Ой, а что это ты тут делаешь? - спросил я, как взрослый обращается к ребенку.
   - Ой, а что это ты тут делаешь? - отреагировал он высоким мужским голосом. - Зачем пришел?
   - Мелкий, - честно сказал я. - Ты меня пугаешь.
   - Знаю, для того тут и сижу. Думаешь, мне нравится цедить песок?
   - Может, песок символизирует время, и этим ты что-то пытаешься мне сказать.
   - М-да, если бы хотел что-то сказать, то сказал бы. Можешь мне верить.
   - Верю, - ответил я.
   Я сел рядом. Набрал в кулак сыпучую смесь и начал делать то же самое. Из одной руки в другую. Тайна оставалась собой. Бессмысленное занятие.
   - Получается? - спросил голос ребенка.
   - Неа. Всё только сложнее запуталось. Какой в этом смысл?
   - Обязательно всему иметь смысл?
   - Ну, хотя бы объяснение. Какой-никакой, а смысл.
   - Степень. Всё зависит от степени обмана.
   - В смысле, чем сильнее себя обманешь, тем лучше будешь себя чувствовать?
   - Примерно. Но обман зыбок.
   - Как песок, - сказал я.
   - Да, как песок, - повторил ребенок.
  
   Я проснулся и увидел над собой лицо Макса. Серьезное, как камень. Оттого и непривычно было его видеть.
   - Ты бы хоть немного сжалился надо мной, - сказал я и почувствовал свой утренний голос. Хрупкий, еще не пришедший в себя.
   - В смысле?
   - Ну, увидеть утром твоё лицо - ничего хорошего не предвещает. Что-то случилось?
   - Ничего не случилось. Как себя чувствуешь?
   - Хорошо. А теперь уйди с моих глаз или принеси другую фотографию. Того, кого мне бы хотелось увидеть утром.
   - Ха, разумеется, - ответил Макс и перешел на шепот. - Паша, Паша, проснись! Тебя заказали.
   Я улыбнулся. Начинался новый день.
  
   На пары идти совершенно не хотелось. Впрочем, на работу тоже. Если первого можно было избежать, то накатывало второе. И от него было не отвертеться. То есть, сначала накатывало предчувствие. Я как бы мысленно проживал очередной рабочий день. И только от этого мысленного переживания - становилось неприятно. Убитое время.
   Но кто-то бросил фишку. Я решил убить двух зайцев, раз оба мне настолько неприятны. На кухне суетился Ерёма, будущий именинник спал, путаясь в лабиринте сна. Чайник кипел.
   - Воду дали. Горячую, - важно сказал Ермек, как будто сам повернул вентиль.
   - И что? - спросил я.
   Ерема растерялся.
   - Ничего. Думал, тебе будет интересно.
   - Нет, это мне неинтересно.
   - Почему, это же вода.
   - Справедливо, наверно, как раз потому что - это вода. Других оправданий себе я не вижу.
   Воду выключают и воду включают. Со светом такая же ботва. Еще растут цены, Израиль бомбит Сектор Газа, иракский журналист кидает ботинком в президента США, а те, в свою очередь, выбирают Барака Обаму. Мне это неинтересно.
  
   Препод нудел вторую пару подряд. Я ругал себя за то, что не могу уснуть. Сначала я изучил парту и все надписи на ней. Никто не сумел вырвать меня из бесконечного дня. Там были какие-то стихи. Видимо, кто-то сочинил только что. Вообще, для стихов нужен талант. От Бога, желательно. А так чтобы строчка-строчка и на тебе - рифма. Так могут все.
   Потом я перестал делать вид, что пишу конспект, потому что действительно стал вести конспект. Я вроде что-то рисовал, хотя и не умею. И у меня получалась какая-то ерунда. Во имя соблюдения правил игры, я отрывал взгляд от тетради и смотрел на преподавателя. То есть, делал вид, что:
   а) слушаю;
   б) записываю.
   Еще я пытался придать ясность взгляду. Пусть думает, что меня восхищают его нелепости. Не знаю, получилось ли, но на Макса впечатление произвело. Он пару раз пытался прислушаться к лекции и узнать, чего я там нашел.
   Так вот, сразу за моими неуклюжими рисунками образовалась каллиграфия. Как биение сердца. Нет, нет... и пошло сердечко, родное. Я сам не мог поверить в то, что начал записывать. Поэтому, я отложил ручку в сторону, перестал обращать внимание на педагога, скинул с себя восхищение и стал смотреть в окно.
   На улице еще толком не рассвело. Оттого, сколько ни вглядывайся, а все равно уставишься на собственное отражение. Нерешительный свет лампы, тень и голос, который кружит колесо. Только не ясно зачем всё это.
   - И главное, ребята - обратился препод к мальчишкам и девчонкам, которые давно не были ни тем, ни другим. - К чему движется государство, как вы думаете?
   - К национализму, - ответил я, и в аудитории повисло адское молчание. Макс покрутил пальцем у виска, выказывая всё, что обо мне думает. Кажется, даже присвистнул.
   Выждав какое-то время, он снова обратился ко мне:
   - Молодой человек, вы меня не слушали и решились сказать такое?
   - Любое движение свободного государства - к национализму. Можно это сказать, даже не слушая вас.
   - Объясните свою точку зрения.
   - Лучше я приведу примеры, - ответил я. - Украина, Грузия, Латвия-Литва-Эстония. Все они, как суверенные государства пришли к национализму. Разумеется, в той или другой степени.
   - Ну, вы не правы.
   - Ну, откуда вам знать?
   - Я политолог.
   - Сочувствую.
   - Покиньте аудиторию, - попросил он. Я встал и начал собирать вещи. Их, кстати, было немного. Поэтому я прихватил сотку соседки, она забрала её назад.
   Молчание не спадало, все смотрели на меня. Ну вот, я уж подумал, что сегодня какой-то неправильный день. Теперь всё снова встало на свои места.
   - Вы можете объяснить свою выходку? - спросил он.
   - Вам всё еще нужно меня добить? То есть, вы правы, а я нет. Это легко доказать. Выставьте неправое за дверь. И всё - неправды нет в вашей вселенной.
   - Я не понимаю.
   - Тем хуже. Я к тому, что вам на самом деле неинтересно, что я думаю. Тогда зачем спрашивать: "Как вы думаете, ребята?", если вы хотите услышать СВОЁ мнение только чужими устами.
   Или он не нашелся что ответить. Или я уже успел покинуть аудиторию.
   Я вернулся к изучению студенческого коридора. Сначала считал шаги от аудитории сто один, до аудитории сто двадцать четыре. Хотелось, чтобы их было ровно двадцать четыре, но получалось больше, раза в два. Потом зашел в туалет и выкурил сигарету. Из кабинки вышел еще один препод и начал бухтеть, что здесь не курят.
   От этого настроение мое не улучшилось. Слишком много тараканов внутри. И огонек извне, они разбегаются от смертельной опасности. Я пытаюсь их собрать и научить жизни. Той, что сам еще толком не знаю. Смешно и нелепо.
   Со звонком выкатился Макс.
   - Нет, вы посмотрите на него. Дурак дураком, лезет в дебри. Ну, скажи мне, зачем тебе это нужно?
   - Меняю правду на еду. Угостишь - расскажу.
   - Заметано, - ответил Макс и мы отправились в столовую.
   Идти можно на запах. Есть конечно вероятность что набредешь на моего куратора. Но только в том случае, если не уточнишь на какой запах следует идти.
   Смертельная тоска - мой куратор.
   Усталость и отчаянье - философ.
   Лекарства - аптека.
   Ваниль - Дакини.
   Что-то похожее на запах еды - столовая.
   По дороге в столовку я увидел своего старого знакомого. Он что-то рассказывал красивой девушке. Та обнажала улыбку и мир вокруг расцветал. Я не выдержал и, проходя мимо, прикоснулся к его плечу и сказал усталым голосом:
   - Всё еще Пелевин. Он родимый.
   Не знаю, как он отреагировал. Это не имело значения.
  
   Когда я был младше, то умел верить в людей и легко заводил знакомства. Был у меня друг, еще на первом курсе. Для особо невнимательных, я его только что оставил вместе с Пелевиным и красивой девушкой. Прекрасная комбинация. Тогда, на первом курсе, он носил косуху, слушал рок и всем об этом говорил. Viva la Vida!
   Осознание того, что свои убеждения и взгляды держат внутри, пришло намного позже. То есть, если ты веришь в Бога, то это нормально. Никто этого не запрещает. Это личное. Но если ты обставляешь свое рабочее место иконами, то это уже выходит из тебя. И тут камни, которые бьют лицо:
   1, На самом деле, ты не очень-то и веришь, но хочешь таковым казаться. Пусть сначала другие поверят, а остальное приложится. Это тоска.
   2, Ты - шизофреник. И нет тебе оправдания.
   Распад начался, когда я сказал, что Юра Шевчук мне не нравится. То есть, иногда он пишет занимательные вещи, но не более того.
   - То есть, как? - удивился он. И пласт мироздания медленно выползал из-под него.
   - Ну, он переигрывает. Я не считаю его творчество значимым для себя. Есть и есть. Пусть будет. Честь, хвала и здоровье, но только не для меня.
   - Шевчук - поэт!
   - У тебя лучшего аргумента не будет?
   - Это же истина! - ответил он.
   - Истина вне слов, а это чушь какая-то: Шевчук и истина. Может же он мне не нравиться?
   - Нет. Если ты этого не понимаешь, то с тобой что-то не так. Двинулся ты на своей Британии.
   - Во-первых, Британия не моя, а королевы. Во-вторых, мне это ближе, чем постоянное позерство о войне и чести.
   - Ты понимаешь, что на войне люди умирают?
   - Понимаю, но ничего поделать с собой не могу. Вот утро - в нем я и мой мир, который замирает от дыма сигарет и книги, которую я читаю.
   - И что за книгу ты читаешь?
   - Пелевин.
   - Блядь, у тебя всё не как у людей. Почему не Солженицын?
   - Не люблю я его. Он на одной полке у тебя с Шевчуком.
   - Стой, это получается, что и Солженицын - это не твое.
   - Да, получается так.
   И он еще около получаса кружил в границах моего восприятия мира. Я нехотя отвечал, предчувствуя беду. Она надвигалась, потом нависла. Я решил, что это знак:
   - Для меня Пелевин гораздо важнее нашей дружбы.
   Этой фразой всё и закончилось. Какой смысл собирать вокруг себя людей, которые всё время пытаются навязать тебе свой мир, а ты за него и гроша ломаного не дашь. Насилие, как снег за окном, все его видят, но сделать с ним ничего нельзя. Он все прибывает и прибывает.
  
   Я выпросил у Макса две чашки кофе, есть совершенно не хотелось. Макс же, что-то жевал, смотрел на меня и ждал объяснений. Я уже несколько раз пожалел, что пообещал дать объяснения своему поступку.
   - Люди. Меня волнуют люди.
   - Это нормально. Если бы тебя волновали животные, то это называлось бы зоофилия. Или Greenpeace. Смотря кто кого "покрывает".
   - Они пытаются связать картину мира словами, чтобы получить слепок. Да, на мгновение получается фотография. Но в ней нет жизни. И в словах тоже.
   - У, как сложно. Это всё о национализме. Или о том едком комментарии на паре?
   - Да, это из этой оперы.
   - А можно я попробую объяснить?
   - Валяй!
   - Тебе хочется просто его уязвить. Его картину мира. Поэтому ты и говоришь те вещи, которые не помещаются в его вселенной. И бац - он понимает, что-то не так. Но ты же не можешь ничего ему дать взамен, так что действие это бессмысленно.
   - Возможно так.
   - Определенно так!
  
   Оставшийся заряд знаний я получил без происшествий. И с этим же багажом пошел на работу, на ходу превозмогая нежелание убивать время. Все, чего мне хотелось от мира - спокойствие. Я мог бы спокойно читать в комнате, слушать музыку или вполголоса разговаривать с собой. Я бы никому не причинил радости, а что более важно - боли. И все остались бы на своих местах. Но кому-то захотелось, чтобы я работал до конца жизни.
   Кто-то большой тянул из меня жизненный сок и упивался им. Сначала я думал, что это государство. Но в любой стране мира с этим такая же беда. Куда бы ты ни приехал, чем бы ты не старался прикрыть наготу мира. Тебе нужно работать, чтобы выжить. А если ты гордый и не хочешь этого делать, то легко сможешь придумать себе оправдание.
   И только некоторые могут действительно заниматься тем, чем хотят. И еще получать за это деньги. Ну разве это не волшебство? Жить тем, что умеешь. И любишь.
  
   Мишутка был ни грустен и не весел. Я уже несколько часов не выбирался на поверхность мира, курил прямо в подсобке. Хотя это категорически запрещено. Где-то в зале бродила зловещая сволочь, на глаза которой мне не хотелось попадаться. Так иногда бывает.
   Не все тебя любят. Кто-то без причины ненавидит тебя, даже не пытаясь разобраться в этой ненависти. И как с ним быть? А никак.
   - Уволиться хочешь? - спросил Михаил.
   - Угумс.
   - Семейные обстоятельства?
   - Нужно срочно ехать в другой город.
   Я хотел было приплести сюда рожающую подругу, но не стал. Перебор. А так, я даже услышал плачь ребенка, даже щека начала дергаться от его крика.
   - Ладно, раз по семейным. Еще одну смену сможешь отработать?
   - Да, конечно.
   - А мы пока новенького наймем. Ну, было приятно с тобой работать, аванс ты получил. В следующий раз придешь и получишь у меня то, что осталось. Договорились?
   - Ага, - Мы скрепили слова влажным рукопожатием.
  
   В пять утра я вернулся домой. Налил себе чай, закурил сигарету и смотрел на падающий снег за окном. Я решал что с собой делать дальше, но ничего толкового в голову не шло. День получился ужасным. Бывают дни, когда хочется жить. Бывают дни-наоборот. Наверно, для каждого можно найти место. Кто-то будет простым рабочим, водить такси, автобус, самовар. А где моё место? Чем заняться мне, если мне не совсем хочется быть здесь с вами?
  

VIII

   Человек засыпает и человек просыпается, в этом нет ничего особенного. Если бы мы меняли личность с каждым рассветом, то всё было бы по-другому. Возможно. Уснул обычным рабочим продуктового магазина, а проснулся генералом МВД. Потом уснул вторым, проснулся первым, третьим, сорок четвертым. Но ты особенно не меняешься после Царства Сна, только набираешься сил, чтобы влачить свое тело дальше. К смерти.
   Спать не хотелось. Если я пришел к выводу, что не стану другим после сна, то последние сомнения "спать-не спать" улетучились сами собой. Вообще, это странно. После тяжелого рабочего дня, когда заканчиваешь смену, то кажется вот-вот и провалишься в сон. И оставшееся время думаешь, как же дотянуть до постели. И что? Приходишь домой, а сном уже и не пахнет. Странно. Очень странно.
   И еще, дома спадает какое-то напряжение. Всё это время, когда вокруг тебя танцуют странные люди с не менее непонятными лицами. Думаешь, как бы не ударить в одно из них. И ты включен в сеть. И дома, кто-то невидимый выключает напряжение. Клац! И нет его.
   Я часто замечал эти вещи. Мне не хватало ума присмотреться к ним и разобрать на составные части, но это не было таким уж важным. Гораздо интереснее было спрашивать себя: "Почему другие об этом не думают?"
   У них был другой график работы, другие зарплаты и интересы, ночами они посещали совершенно другие миры.
  
   Dakini: Господи, ты когда-нибудь спишь?
   Omon Ra: Хороший вопрос. Ммм, наверно, Бог никогда не спит. Хотя, может, я и ошибаюсь.
   Dakini: Конечно ошибаешься! Если бы Бог спал, в мире было бы на порядок больше бедствий.
   Omon Ra: Эдак, тебя на букву Б прошибло :)) Бедствий в мире хватает.
   Dakini: Ладно, согласна. Так почему ты не спишь?
   Omon Ra: Мне не спится. К тому же, сегодня отличное утро для интересных вопросов.
   Dakini: Например?
   Omon Ra: Ууу... прочти самое первое сообщение. Чем не интересный вопрос?
   Dakini: Интересный. А что еще?
   Omon Ra: Таксисты.
   Dakini: Стоп. Почему таксисты?
   Omon Ra: Просто так. Интересный вопрос: "Почему таксисты слушают шансон?"
   Dakini: Ну, иногда они слушают радио. Была свидетелем.
   Omon Ra: Лирику?
   Dakini: Сначала песню!
   Omon Ra: Аквариум - Не могу оторвать глаз от тебя.
   Dakini: Пасиб. Теперь даффай!
   Omon Ra: Вечер. Возвращаюсь после работы на такси. Виктор где-то укатил по городу и нет сил его ждать. Водила слушает хриплую тягомотину, причем очень громко. Я разом обнаружил основные темы блатняка. Во-первых, жди меня и я приду. Куплю тебе норковую шубу, милая. Во-вторых, пьянство. Братаны, мы еще не раз, не литр и не два. Во имя нашей светлой дружбы. В-третьих, менты - козлы. Я оказался в этом месте только по нелепой случайности. В-четвертых, судьба-судьбинушка. Она самая. Она затянула на дно, она же и вытянет обратно. Фарт. И тут он мне говорит:
   - Братан, не против, если мы заправимся?
   - Неа, - отвечаю я.
   Мы приезжаем на заправку, он выходит из машины. Иииии! Тарррам!
   - Песня хорошая, - говорит он, делает еще громче и идет платить за бензин.
   Оставшись наедине с противным голосом, я аж взвыл от этой радости.
   Dakini: Смешно :)
   Omon Ra: И больно, и смешно. Прекрасный слоган для мира. Думаю, это нужно вписать в путеводитель, для еще не рожденных душ.
   Dakini: А чего больше?
   Omon Ra: Не знаю. Наверно всего в достатке.
   Dakini: То есть, нельзя сказать, что боли больше?
   Omon Ra: Опять ты со своими Б. Ты меня смущаешь! :)) Смехом легче прикрыть боль. А смех болью - никогда.
  
   Кажется, так ни до чего не договорились. Беспечные таксисты остались нерешенными. Можно было придумать для них оправдание, но от этого они бы не перестали слушать шансон. Похоже, это мало кого волновало. Чтобы слушать музыку - нужно купить диск, перед этим, его выбрать. Не даю руку на отсечение, но мне казалось, что они делают всё, чтобы избавить себя от свободы выбора. На этом их и оставлю.
   - Макс, улыбнись! Тебя снимает скрытая камера, - я стоял над ним и снимал на мобильный.
   Одеяло поднималось и опускалось. Ритм, дыхание, волна!
   - Уйди, а? Утром я готов тебя убить!
   - Только утром?
   - Вечером я хочу убить Пашу.
   - Почему не Ерему?
   - Сочтут за дискриминацию по национальному признаку.
   - Хм, а если Пашу, то по половому!
   - Тоже верно. Уйди!
   Макс отвернулся к стене, а я ушел на кухню. Дело было сделано. Через пять минут появился Макс, бросил традиционное:
   - Сволочь! - и удалился в ванную.
   Если знаешь человека хорошо, то начинается знание с мелочей. Они сначала кажутся незначительными. Не знаю почему мы не придаем им должного значения. Девять из десяти людей могут заснуть после того, как их разбудят. А Макс не может. И я это знаю.
  
   Макс курил над плитой, Ерема всё еще спал, Паша пытался прийти в себя. Кухня наполнялась запахом жареного лука. Макс варил рис и готовил гарнир. Иногда ему взбредает в голову позавтракать. Мне есть не хотелось. Паша еще не обрел свои слюни, чтобы сглотнуть. Смотрел в пол, зевал и пытался вернуть свою душу. Не знаю, как там у геев, но в нормальном мире переход из сна в явь - не столь болезненный, как у Пафнутия.
   - Ты будешь? - спросил у меня Макс.
   - Нет, спасибо.
   - А ты?
   - Да, наверно, - Паша немного вышел из утренней слабости. - Сегодня нужно бы прибраться. У вас сколько пар?
   Мы переглянулись, типа напряженно вспоминаем.
   - Четыре, - ответил я. - Еще сдаем тему дипломной работы. К вечеру только будем.
   - Тему дипломной в январе? Изверги!
   - Ой, не говори. Житья нет.
   - Ладно, тогда мы с Еремой уберемся.
   - Договорились.
   Потом они ели вкусно пахнущий рис, с какой-то ерундой, запивали чаем и не говорили ни слова. Я курил, сидя на подоконнике и смотрел на них. Начало восьмого утра.
  
   Суббота - это благодать. Не знаю, записано ли это в какой-нибудь важной книге, но нужно это сделать. В субботу в универе меньше людей. Все разговаривают на полтона ниже. Преподаватели теряют патроны во взгляде и совсем не умеют стрелять. День пацифизма на планете людей.
   Макс удалился.
   - Пошли в компьютерный, а потом в библиотеку?
   - Не могу, у меня пара, - ответил я.
   - Нет у нас пар, я проверял.
   - У вас - нет, у меня - есть. Философия, мой друг. Составишь компанию?
   - Ну, нет! Если хочешь насиловать мозг, это твое дело. Короче, я в компьютерный, где встретимся?
   - В библиотеке? - неуверенно предложил я.
   - Оки, договорились.
   И он ушел постигать азы боя на ножах, прохождения по параше, подъема на второй этаж. И гранаты, куда без них? Одна в окно, другая из окна. Игра, друзья-товарищи. Что наша жизнь?
  
   На Дакини был свитер нереально желтого цвета. Это наводило на ассоциации с цыпленком, естественно. Было бы удивительно обнаружить что-то другое. Глаза выдавали сонность. Она смотрела, но не видела. Едва заметные круги под глазами, приглушенная речь с соседкой. Та, что-то рассказывала, Дакини отвечала. Нехотя, как будто из неё вытягивают слова. Человека сложно вытащить из скорлупы собственного мира.
   Я не особо вслушивался в то, что пытается донести препод. И не особо смотрел по сторонам. Людей было мало. Человек семь-восемь. Считать мне было лень. Я старался заглянуть в себя, как можно глубже, чтобы обнаружить сокровище. Но его не было. Или его было нельзя вот так просто обнаружить. Но скорее всего, его просто не было.
   Эта мысль убивала. Ведь что делать, если не можешь обнаружить собственное сияние? И зачем тогда жить? Вопросы, в которые я упирался, как бы раздваивались на части, рождая другие. И все они кружились в танце, так и находя ответа.
  
   Лама сидел в кресле, перебирал четки, читал молитву. Лицо его выглядело спокойным. Кажется, любой человек, увидев это спокойствие, оставил бы Ламу и, тихонько затворив за собой дверь, покинул бы комнату. Но не я.
   Я толкнул кресло.
   - Здравствуй, дорогой! - открыл глаза Лама.
   - С добрым утром! - отозвался я.
   - Рад, что ты пришел!
   - Рад, что ты умеешь лгать!
   - Ну, зачем ты так? Я действительно рад тебя видеть!
   - Хм, таких людей я не знаю, кто действительно рад меня видеть.
   - И это тебя печалит?
   - Это меня убивает. Чем займемся?
   - А чем бы тебе хотелось? Можем помолчать и прочесть мантру, - предложил старый.
   - Не, не катит. Давай мне быстренько свою дешевую истину и я вернусь назад.
   - Ну, так не бывает. Сначала повод. Что тебя тревожит?
   Я задумался. И ничего не нашел. То есть, совсем. Абзац! Ни единой мысли в голове, как будто ветер дует. Ну и дует себе. Но сдувает мысли, в каком-то направлении, что сложно отследить. А только кажется, что вот-вот еще одна подкрадется, как сдувает и эту. От неожиданности я улыбнулся.
   - Чувствуй, - сказал Лама радостно. - Просто чувствуй себя.
   - И чувствуй себя хорошо, - сказал я.
   - Да. И чувствуй себя хорошо, - подтвердил Лама.
   Сон вышел.
  
   В библиотеке было совсем мало людей. Сначала я удивился, обычно старательные копировальные аппараты (в миру - студенты) заполняют все пространство так, что не протолкнуться. Но сегодня суббота, единственный день, когда можно отдохнуть. И от них, и от себя.
   Я поднялся на второй этаж, предварительно сдав верхнюю одежду и поколдовав с читательским. И начал искать Макса в читальных залах. Это лотерея. Подонка мотало по ним, как стрелку компаса рядом с залежами руды. Он мог войти в один зал, а оказаться в другом. И сам бы не смог вспомнить как совершил перемещение. Память отшибало напрочь.
   Наконец, я увидел его на последнем ряду. Задумчивый, уткнулся в книгу и никого не видит. Нужно было успеть подойти, пока он не ускользнул. Когда я двигался по проходу, что-то меня отвлекло. Сначала я не мог сообразить что это, но потом повернулся назад и снова осмотрелся. Спины, спины. Несколько людей читают и во всем этом бесцветии - копна рыжих волос. Удивительная штука. Я повернул назад.
   - Настоящие? - спросил я.
   - Что? - опешила девушка.
   - Волосы говорю - настоящие?
   - Да, - ответила она и засмущалась.
   - Красота, - честно признался я и двинул к Максу.
   В спину раздался звучный голос библиотекаря:
   - Молодой человек, это не клуб знакомств. Пришли - читайте. Не разговаривайте.
   - Это было шепотом, - закричал я. - А разговариваю я так!
   Все оторвались от своих занятий и уставились на меня. Я сел к Максу и изучил обложку книги. "Голем" Густав Майринк.
   - Интересно? - спрашиваю я.
   - Очень, - ответил Макс.
   - Надо бы тоже прочесть.
   Читать я не стал. Время убивалось медленно. Сложив руки на столе, перед собой, положил голову и уснул.
  
   Чана стоял с камнем, вытирал пот с лица.
   - Чана, - показал пальцем на себя. - Поможи!
   - Помню-помню, - отозвался я. - Кама-нада!
   - Да-да.
   - Не могу, у меня в восемь брифинг о проблемах ВДВ и ДПП(nn).
   - Думаешь, Чана дурак?
   - Чана читать мысли?
   - Напрасно. Кама не должна быть вверху. Чана это знать. Только Чана должна быть вверху.
   - Ну, наконец-то, - сказал я. И даже ударил себя ладонью по голове. - Дошло. Бросай эту хренотень и спокойно забирайся на вершину!
   - Нет, - ответил он.
   - То есть, как - нет? - изумился я. - Чана сообразил, что суть не в камне, дуй наверх и будет тебе счастье!
   - Помнишь что Кама?
   - Семья-дети-нада!
   - Да-да. Чана должен привести верх еще.
   - Еще кого-то, кроме себя?
   - Да-да.
   Я удивился. Забавный бусурмек. Только что обрел спасение и отказался от него, чтобы спасти кого-то еще. Я подошел и начал помогать с камнем. Руки сливались с ним, он обжигал холодом. Тяжелый, как мир, его было непросто сдвинуть с места. Я пожалел Чану, который изо дня в день пытается его затащить наверх. В абсолютном одиночестве.
  
   Вечер трудного дня. В комнате было чисто и уютно, собратья постарались. Готовился большой день, с задуванием свечей, танцами и прочей ерундой. Ерема ушел с подругой в кинотеатр, Паша отправился в кафе для таких, как он. О, да! Я часто напрашивался в спутники, чтобы поглазеть. Но праздный интерес - это самый нелепый аргумент, какой может прийти на ум.
   Мы устроились на местах. Макс сел на пол и потягивал пиво, я лег на кровать нацепив на нос очки. Смотрели House M.D. и в конце каждой серии курили на кухне.
   - Блестящий актер.
   - Да, Хью Лори.
   - А в чем секрет?
   - Ну, это современный Шерлок Холмс. Загадки, тайны. Еще и медицина.
   - Жестокий он.
   - Ему больно.
   - Нельзя так с людьми.
   - Ему больно.
   - Цинизм так и вьется. Он прячется за сарказм.
   - Ему больно.
  
   И, правда, ему было очень больно. Иногда, превозмогая её, он проявлял себя с неожиданной стороны. Со стороны человечности. Мир чувствовал эту перемену и снова наваливался на него, словно боксер-тяжеловес, он снова замыкался в себе. И снова - боль. Ему больно.
   В конце пятой серии Макс уснул вместе с недопитой бутылкой. Я заметил это, когда вышел курить, один. Табачный дым ловко скрывал тайну, которую готов был мне сообщить. Но пока не называл цену. И я ждал.
   - Вставай, киноман! - я легонько пнул его.
   - Ох, нифигасе. Первый раз уснул под фильм.
   - Сериал.
   - Так это сериал?
   - Ага.
   - Бля, кому скажи - не поверят. Я сериал смотрел.
   - Еще ты с Пашей живешь в одной комнате.
  

IX

   Мне снились гейши. То есть, может быть, они и не были гейшами, но сон управляется другим законом. Скорее, беззаконием. Японки в кимоно. Или как там это у них называется? Размалеванные щеки, палочки в волосах, какие-то деревянные штуки на ногах. Они перемещались плавно, в соответствии с беззаконием сна. Скользили ко мне, чтобы сказать что-то важное. Конечно, я испугался, когда одна из них наклонилась надо мной и заговорила.
   - Милая моя, солнышко лесное, - Сон вылетел. Макс сидел перед Пашей с гитарой и пел ему.
   Красавец проснулся, посмотрел на Макса непонимающими глазами и хотел снова уснуть.
   - С днем рождения, блин! - быстро проговорил Макс и уставился на именинника.
   - Спасибо, - буркнул Павел. - Теперь можно спать?
   - Никаких спать-копать-колотить! Земля совершила еще один кувырок. Проснись и пой. А лучше - подпевай.
   И Макс завел еще одну. Наверно про то, как космические корабли бороздят просторы вселенной. Я не слушал.
  
   Воскресенье - время воскресать. Хотелось выйти на балкон, вдохнуть воздух, уткнуться в грудь матери и зареветь. Хотелось чаще невозможных вещей. Какая радость хотеть чего-то, что легко можешь получить? Я ворочался в ожидание сна, но он не приходил. Затерялся по дороге ко мне. Он спрашивает дорогу у других снов, таких же одиноких, как сам.
   - А тебе что спеть? - спросил Макс у меня.
   - А почему сразу я? Вон - Ерема спит, - рукой я указал примерное направление. Ориентировался по храпу.
   - Резонное замечание, - ответил Митяев и пошел будить озвученного ранее товарища.
   Через несколько секунд он запел: "Кругом телки, я такой клевый. Всё у нас будет в шоколаде. Я тебе приготовлю ужин нехуевый, а потом утоплю тебя в мармеладе..."
   Я засмеялся. Хип-хоп мне уже не понять. Иногда кажется, что я слишком стар для таких вещей. Субкультуры сжигают мое сознание. Мне многие вещи совсем неинтересны. Я встал, умылся, почистил зубы и закурил на кухне.
  
   - Что не весел - нос повесил!?
   - Макс, ты чего такой игривый с утра?
   - У моего друга... или подруги? День Рождения! Чем не повод выпить вина? Как тебе, а?
   - Лучше кофе.
   - Ты что, серьезно больше не будешь пить?
   - Хочешь меня переубедить?
   - Нет, наверно. Хотя, буду стараться.
   - Ну, давай-давай. Тебе гитару вернули?
   - Ага, вот радость, правда?
   - Угумс.
   - Настраивайся на битву!
   - Угумс.
   - Угумс и угумс, дать бы тебе гитарой по башке, но жалко.
   - Гитару?
   - Голову!
  
   Движение и движение. Парни входили и уходили. Казалось, что я в каком-то фильме. Быстро меняется картинка, декорации и только я лишен способности уйти. Я пил кофе, закуривал едким дымом и пытался прийти в соответствие с собой. Утром всё тоньше. Надеваешь перчатку, а она еще не приняла форму руки. Оттого, где-то много места, где-то жмет. Так и душа по утрам. Она еще не устроилась в теле, как нужно. Ты еще не ты, а кто-то другой. Вот я и сидел, почти не двигаясь, чтобы не мешать душе встать на место.
   Единственное, я четко выхватил мысль из утреннего трепа. Парни составляли список того, что нужно приготовить и сделать. Паша называл имена гостей. И в нем оказалась Дакини. Это я и выхватил. Остальное оставил течь само по себе. Слова, произнесенные вслух, были равнозначны январскому ветру за окном. И много хуже. Ветер свободен, без оговорок.
   Все дела и заботы миновали меня, как равнодушные прохожие. Было только одно задание - купить хлеб. Я решил приступить к его выполнению незамедлительно и отправился в "Фортуну".
  
   На автобусной остановке кружил Серега, как гриф над добычей. Еще на первом курсе он подошел ко мне и попросил денег, мол, не хватает на автобус. Прошло почти пять лет. Он всё еще не уехал. Видимо, страна, в которую едет его автобус, находится так далеко, что сбор средств займет еще несколько лет. Я кивнул ему в знак приветствия и вошел в брюхо магазина.
   Стояли люди, считали мелочь, выбирали товары. Из-за прилавка, звучный голос окликнул меня:
   - Привет, поэт!
   Полная и коротко стриженная продавщица напоминала о женских боях без правил. Одним своим видом. Я смутился и бросил приветствие в ворот пальто, попросил хлеба.
   - Что-то ты немногословный, - сказала она, считая сдачу. - Когда трезвый.
   - Язык связан. Алкоголь - великий развязыватель языка и фантазии.
   - Понятно. Заходи, когда развяжешься снова.
   - Заметано, командир!
   Я вышел на улицу и высматривал рядом другой магазин. Развязываться не хотелось.
  
   Dakini: Что подарить парню на ДР?
   Omon Ra: Хм. Не знаю.
   Dakini: У меня такое впечатление о тебе, что ты знаешь ВСЁ :)
   Omon Ra: Жаль крушить мифы-образы в твоей голове, но я правда не знаю.
   Dakini: Зайдем с другой стороны. Что тебе хотелось бы получить на ДР?
   Omon Ra: Можешь и с этого бока не заходить. Тут тоже стена. I don't know.
   Dakini: М-да. Точно - стена! А он еще нетрадиционной ориентации.
   Omon Ra: Кто? Я???
   Dakini: Спокойствие, только спокойствие. Тот, кому мне нужно выбрать подарок. Так получилось. Вместе учились в школе, мало пересекались в университете, а тут он взял меня и пригласил.
   Omon Ra: Сначала взял, потом пригласил? Ууу, какой негодяй! :))
   Dakini: Нахааал!
   Omon Ra: Кто? Я???
   Dakini: :) А я с парнем рассталась.
   Omon Ra: И это тебя ничуть не расстроило.
   Dakini: С чего ты взял? Два года встречались, думала, замуж выйду.
   Omon Ra: Люди встречаются, люди влюбляются. Женятся. Теперь, когда увидишь на улице парочку целующихся, сердце обольется кровью.
   Dakini: Да, завидовать буду.
   Omon Ra: Уткнешься в свои мысли, подступит ностальгия, как тошнота.
   Dakini: Тошнотворная ностальгия - это сильно. Я-то, дура, думаю... поплакать что ли?
   Omon Ra: Это ты у меня сейчас разрешение спрашиваешь?
   Dakini: Совет.
   Omon Ra: У тебя нет подруг?
   Dakini: Я знаю, что скажут подруги.
   Omon Ra: Человек противоположного пола - самый непредвзятый собеседник.
   Dakini: Красиво, чьё?
   Omon Ra: Джон Фаулз, за дословность не ручаюсь.
   Dakini: Ага, вдруг неправильно зафиксировал. А еще - вдруг, переводчик неправильно перевел?
   Omon Ra: Сломанный телефон. Весь мир - это сломанный телефон. Помнишь такую игру?
   Dakini: А не глухой телефон?
   Omon Ra: А черт его знает. В общем, один сказал слово, подразумевая совсем другое, второй его неправильно понял и переврал третьему, который ушел в запой в связи с этим, а как вышел, так еле-еле вспомнил и передал первому. И в результате, первый удивился, что такая свежая мысль оказалась у третьего, а не у него.
   Dakini: Получается, алкоголь - это проводник-кристаллизатор?
   Omon Ra: Скорее, яд-провокатор :)))
  
   В пять часов стали приходить люди. Большинство из них я не знал, да и не особо хотел узнать за этот вечер. Я уютно устроился на кухне, так, чтобы видеть входящих людей, включил музыкальный центр и слушал I Am Kloot, дебютную пластинку. Кухня наполнялась волшебным акустическим сиянием, чтобы позже впитать еще одну порцию.
   На Дакини было платье темно-бордового цвета, волосы распущены. Она поздоровалась со мной и переключилась на Пашу. У меня сбило дыхание. Черт возьми, ну почему такие штуки происходят со мной? Я выпил минералки, пытаясь обрести гармонию. Она не желала обретаться.
   Вошел Павлуша и забрал музыкальный центр.
   - Сидит тут один, музыку слушает. Всё, фенита-ля-музыка!
   - Музыка для мужика, - я улыбнулся.
   - Прошу к столу, товарищ.
   - Спасибо, Солнце.
  
   А, нет. Из прибывшего пополнения я знал еще и Инну. Мужеподобная девушка, которая тягала гири или поднимала штангу. Дотягалась до лесбийской связи с преподавателем английского. Говорили, что она может выпить ящик водки и потребовать еще. Хм, и говорили, что она после второго ящика начинала приставать к женской части вечеринки. Слухи - удивительная штука. Глухо-сломанный телефон, помните?
   Стол изобиловал разной всячиной. Что-то от Паши, что-то от Макса. Плов точно от Еремы. Он мастер. Подозреваю его в тайной работе на узбекское правительство. Хотя чего у нас разведывать - неясно. За столом умудрилось поместиться пятнадцать человек. Хотелось пригласить соглядатаев из Книги Рекордов Гиннеса. Думаю, заодно они могли бы тоже найти себе место за ним.
   Вручали подарки, говорили тосты. Я неуютно себя чувствую в такие моменты. Хочется скрыться в землю. В сущности, люди говорят бестолковые вещи. Как будто начитались поздравительных открыток, и пришли на именины. Подошла моя очередь, я что-то сказал во славу Павла, как человека отзывчивого и доброго, со своими достоинствами и недостатком, который для многих - достоинство. В общем, крутил, как крутилось. Вышла забавная смесь. И еще почувствовал, что торговцы открытками выстроились в ряд, за моей спиной. Вручил портсигар, Пашка поблагодарил и колесо двинулось в другую сторону.
   Трудно было восстановить дыхание, когда говорила Дакини. Руку протяни - можно дотронуться. И это не входило в мои планы. Можно держать человека только в голове, но он вырвется и станет осязаем. Рано или поздно.
   Потом вечеринка перетекла в танцы, чтобы плавно перейти в пьянку.
  
   Часов в десять Макс вынул лицо из созерцания содержимого тарелки и провозгласил:
   - Battle!
   - А-ха, - ответил я. - Проснулся, голубок?
   - Голубок не я, голубок танцует.
   И действительно, Паша танцевал с Инной, я жалел соседей снизу. Огромный мамонт отбивал ча-ча-ча над их несмышлеными головами. Это было опасно для жизни. Взгляд мгновенно выхватывал и выделял Дакини, словно прожектор. Я пытался преодолеть это, внушив себе, что у меня комплекс. Получалось слабо, но смотрел я меньше, чтобы не привлечь к себе внимание.
   Мы ушли на кухню.
   - Три раунда и я пью дальше, идет? - спросил Макс и взял гитару.
   - Идет, - ответил я, и мы пожали руки.
  
   Round 1
   Oasis - Wonderwall (Я) vs Blur - This Is A Low (Max)
  
   В этом весь Макс. На Оазис ответить Блёром. Тонкая нить, которую хрен кому объяснишь в моем городе. Может, хваленый британский юмор?
   Уже на втором аккорде песни Oasis, кухонное двоевластие разделили: Дакини, девушка по имени Наташа и её парень. Не помню как его звали. Он сполз по стене, смотрел преимущественно себе под ноги и иногда просил сыграть ему "Бутырку".
   - Таксист? - почему-то спросил я у девушки.
   - Кто? - удивилась она.
   - Я, - ответил за неё Макс. - Давай спички бросай, а то я пропущу всё веселье.
   - Расслабься, нет тебя - нет веселья.
   Я отдал ему пять спичек, он мне четыре.
   - Что это вы делаете? - спросила Дакини.
   - Деремся, - ответил Макс. - Только без крови. Голосом.
   - А можно и мне судить?
   - А судьи кто? - спросил я у кухонного Бога. Кажется, он моргнул конфоркой.
   Наташа тоже уговорила себе коробок. Итого, я получил двенадцать спичек, а Макс пятнадцать. Пятиспичечная система.
  
   Round 2
  
   The Cranberries - Just My Imagination (Max) vs The Verve - The Drugs Don't Work (Я)
  
   Кажется, Макс просчитался. Вытянуть до уровня Долорес у него не получилось, хотя идея была достойная. Внести легкость в сумбурный вечер. Я начисто смел легкость очень-очень грустной вещью. Макс подпевал в моем припеве, зачарованность не сходила с лиц аудитории. Даже Таксист очнулся и прислушался.
   Второй раунд я выиграл.
   - Грустно, о чем эта песня? - спросила Дакини.
   - О человеке, который не может избавится от воспоминаний.
   - О ком?
   - О другом человеке.
   - И глушит себя наркотой, - поддел Макс.
  
   Round 3
  
   Bob Dylan - Knockin' on Heavens Door (Я) vs The Beatles - Norwegian Wood (Max)
  
   Я знал, что Дакини смотрела фильм "Достучаться до небес", еще знал, как сильно он её впечатлил. Оттого и влажный взгляд, пока я пел. Я ловил и цеплялся за него, как альпинист. Он стал моей опорой. Казалось, что я сам могу оторваться и прямо в эту секунду постучать в райские врата. И меня впустят.
   Макс пытался выехать на классике, но выбрал не самую удачную вещь. Бог знает, почему именно "Норвежский лес", но ничего не вышло. Итоговый счет: 42-40, в мою пользу. Никогда не было такого счета. Часто не было судей, кто решался нас оценить, да мы и не призывали их, стараясь решать сами.
  
   - Волшебство, - сказала Дакини.
   - Клево, - вторила ей Наташа.
   - Вудумагукикака, - многозначительно изрек Таксист.
   - А давайте выпьем? - предложил Макс.
  
   Вечер догорал. Перед тем, как уйти, мы сыграли еще пару вещей. Вне конкурса, но на русском, чтобы вернуть себя в русский эфир. Пространства - штуки сложные, как медицина. Стоит затеряться в одном, можно никогда не вернуться домой. Макс завел "Город Золотой", чтобы исправиться. Я исполнил "Далеко" Лёнечки Федорова.
   Как ни крути, можно сколько угодно кривляться перед зеркалом, но когда тебя тянут на другую сторону (из зеркала), то уходить из этого мира хочется под эту песню.
  

X

   Кажется, в привычной картине (конкретного) мира ничего не менялось. Он совершал те же действия. Губами, пальцами левой руки. Ничего нового. Наверно, менялся только я.
   - А можно всех посмотреть? - спросил я у невидимого сутенера. Даже развел руки в стороны, ладонями вверх и туда же бросил взгляд.
   Потолка не было. То есть, совсем не было. Чернота, беззвучие. Ни тебе звезд, ни лампы дневного света. Ничего.
   - Здравствуй, добрый человек, - сказал Лама. - Очень рад тебя видеть.
   - Угу, запиши на автоответчик, - порекомендовал я. - И как тебя не ломает говорить одно и то же?
   Он улыбнулся. Искренне. Я подумал, что от этой улыбки может растаять айсберг. И затопит обывателей всей планеты. Не просто так, а от огромной любви.
   - О чем поговорим? - спросил я.
   - А о чем бы тебе хотелось поговорить?
   - Не знаю. Мне вообще-то все равно. Почему нет потолка?
   Лама посмотрел вверх и ответил:
   - Зато есть куда расти.
   - Ну, в пустоту особенно не вырастешь, - резонно заметил я.
   - Наоборот, в пустоту можно расти вечность, но так и не суметь себя осознать в ней.
   - Эээ, сложно всё у тебя.
   - Можно тебя спросить?
   - А если я не разрешу - ты не спросишь?
   - Нет.
   - Странный ты. Валяй!
   - Почему ты бежишь?
   - Ему больно, - сказал голос из темноты потолка.
   - Кто здесь? - удивился я.
  
   Они спали, как солдаты армии. Скорее всего, видели сны. Макс смотрел своих чернокожих красавиц, Паша раскрашивал мир ярко-синим цветом, Ерема раскладывал косынку. Они спали тяжело. Я чувствовал это.
   Полдень на часах, но все беспробудно спят. И, кажется, никто даже не думает о возвращении в мир. Я лежал и пытался осознать свою бренность. Почувствовать тело, которое превратится в прах. Понять что я такое. Куда идти дальше? И если идти, то зачем? Опять вопросы, без единого намека на свет. Мне стало жаль себя жалеть, и я выбил сон из сознания, пулей в голову.
   Совершил ряд привычных действий. Пил кофе, принес музыкальный центр из комнаты и поставил на подоконник, включил Pink Floyd. Гилмор уводил из мира гитарным соло, дым уводил себя сам. Муравейник продолжал жить за окном. Все куда-то спешили.
   Вошел Макс. Торчащие во все стороны волосы, заспанное лицо. Рылся в холодильнике, выуживая бутылку пива. Она сначала не хотела идти в дрожащие руки, потом долго не открывалась.
   - Ууу, как трубы горят, - он пригубил янтарной смеси. - В такой момент хочется помолиться.
   - Алкаш, - сказал я.
   - На себя посмотри. Неделю не пьет и уже учит жить. Хочешь, умную вещь скажу?
   - Вот так, с утра пораньше?
   - У умных вещей нет времени суток. Бля, афоризмами сыплю. Так вот, сказать - нет?
   - Давай, - согласился я.
   - Все нытики. Раньше люди совершали подвиги и были скромны, как хоббиты. А сейчас человек бросит курить и гордится этим, как будто первым полетел в космос.
   - Это к чему?
   - Мы измельчали, вот к чему. Нет в нас больше Бога. Не укротив себя, каждый пытается смирить другого. Это подло.
   - Есть немного, - ответил я и встретил второе заспанное лицо.
   Паша был похож на арлекина. Грустен, как рыба зимой.
   - Это последняя бутылка пива, - предупредил я и следил как Паша нацелился на Макса.
   Тот стал пить большими глотками, но Паша вырвал бутыль.
   - Это лекарство, Бог сказал нужно делиться, - сказал Паша и допил что осталось.
   - Кстати, он только что сказал, мол, нет Бога. Значит, делиться не нужно.
   - Врет он всё. Меньше его слушай. Он вчера Инну соблазнял, хотя и говорил, что это крайняя степень опьянения.
   - Я от своих слов не отказываюсь, - вступил Макс.
   - Но, как факт - было. В итоге, сказал одно, сделал другое.
   Паша был прав. Слова часто расходятся с действием. Это что-то вроде закона. Мало того, что слова неуклюжи, так ими ни фига не выразишь. Даже если очень захочешь.
   - Завтра домой, в деревню. Продолжение банкета. Мама говорит: "Возьми пару друзей, пусть посмотрят как ты живешь!", а я и не знаю согласится ли кто. Кто со мной?
   Макс беззвучно поднял руку, как школьник, жаждущий ответить. Я отрицательно помотал головой.
   - Можно еще акына прихватить, - предложил Макс, имея ввиду Ерему.
   Он не заставил себя ждать.
   - Бля, парни, есть пиво?
   - Неа.
   - Уроды, - Ерема расстроился. - Макс, пошли в "Фортуну", хвораю я.
   - Что делаешь? - улыбнулся Макс, а Ерема ответил бранью по-гуласки.
   - Тише-тише, - успокоил я. - Разбудишь шайтана, что будем делать?
   - Пить, - ответил пасынок Фрейда за гулаского брата.
   И быть посему, сказали деньги и два человека, которые купили на них спиртное. Около часа дня, они уютно расположились на кухне и продолжили праздновать день нарождения. Я курил и смотрел на них. Дети. Или они пытались быть похожими на взрослых, что пьют по завершении рабочего дня. Или они хотели спрятаться от мира. В этот момент, в этот день - это была компания трех святых. Они шутили друг над другом, походя рассуждая о строении черепной коробки обезьян, смеялись над моей мечтой завести себе лайку и жить отшельником. И еще много-много всего. Их не втиснешь сюда, в эти строчки. Им станет тесно и они уйдут за новой партией спиртного.
  
   Китаец приводил в порядок барную стойку. Она блестела от света ламп. Дневной сюда не проникал. Выключи свет и все погрузится во тьму. В конце смены я так и делал. Потом вспоминал, что забыл ключи и впотьмах набивал себе шишки, пока добирался до подсобки или щитка.
   Парень-стажер легко справлялся с моей работой, мыл дорожки. Он как-то представился, но имя я мгновенно забыл. В одно ухо влетело из другого вылетело, так и не задев ничего в озере памяти. Вода была спокойна.
   - Пойдем, дунем? - предложил Китаец и пристально всмотрелся в мои глаза.
   - Неа, не могу. Я же тебе говорил, буду летать над грешной землей. В форме, как положено. Красивый и смелый. Буду тебя вспоминать. Чаще смотри в небо.
   - Слышал, ты уволился?
   - К мечте нужно идти шаг за шагом.
   - Я думал, ты шутишь, - пожал плечами коммуняка.
   - Нет, конечно. Я всегда серьезен, как виски с содовой.
   - Ммм, если тебе нужна работа, то скажи мне. Знаю одно хорошее место.
   - Спасибо, позвоню. До июля нужно еще дожить.
   - А что в июле?
   - Коллективная диспансеризация.
   Китаец многозначительно кивнул, хотя ни черта не понял. Я думал чего бы мне у него попросить: кофе или чай.
   - Пошло наливать кофе из диспенсера, - сказал я.
   - Из чего?
   - Из вот этого, - я ударил костяшками пальцев по бочке. - По-моему, это диспенсер называется.
   - Ааа, - ответил Китаец и принялся протирать бокалы и прочее стекло.
   Несколько минут я наблюдал за ним.
   - Налей мне кофе.
   - Иди сам себе на кухне налей, - предложил он.
   - Ну, налей, а? Последний день работаю.
   Аргумент сломил китайскую стену, как карточный домик. В этот момент Китаец был трогателен, как никогда. Хотелось его обнять. Но при обнимательной мысли перед глазами мельтешил образ Паши, поэтому я ничего такого себе не позволил. Эх, Паша-Паша, вечно ты мешаешь проявлению мужской дружбы!
  
   В сущности, я провел самый интересный рабочий день. Я слонялся почти без дела, паренек справлялся хорошо, и пытался найти себе занятие по душе. Она у меня странная. Сыграл в бильярд с охранником, протестировал дорожку, покатал шары. Потом сразился с Китайцем в настольный хоккей. Не знаю, зачем этот аппарат стоял здесь. Пьяным дяденькам и тетенькам было не до него. Иногда играли дети, но очень-очень редко.
   Я выиграл. Мой Малкин укатал его Овечкина со счетом 4-1. Довольный собой, я скрылся в подсобке, лег на пинспоттер и слушал a-ha. Перед глазами вставал недвижимый край, в котором много снега и нет тех, кто говорит по-русски. Обетованная земля. Город, в котором я хотел жить. Сибирский хаски, неприметная работа и кофе по вечерам в музыкальном сопровождении. Так я вспомнил о Снежном Городе и решился уйти в тень. Навсегда.
   Время от времени я помогал стажеру с завалами, пришлось даже починить грабли. Пузан разбил их мощным выстрелом. И еще отвечал на глупые вопросы. Сколько здесь платят, где брать воду, как часто нужно мыть кегли. А если вот этот шуруп повернуть, то все пойдет на лад или мимо? Вопросы были скучны, как старушки с котомками, но мне было жаль и вопросы, и старушек. Я прилежно отвечал и ждал когда выйдет время.
  
   - Оставить свой телефон? - спросила Лена.
   - А у тебя какой модели? - ответил вопросом на вопрос я.
   - Блин, так нет или да?
   - Нет. Я не позвоню.
   - Почему?
   - Потому что это жизнь: люди приходят и люди уходят.
   Она жутко обиделась. Настолько, что протянула мне свой номер. Я сунул бумажку в карман робы. Её снял после работы, вместе с усталостью, прошлым и телефонным номером, где-то в глубине кармана. Было самое время лить слезы, но их уже давно не было.
  
   Dakini: Наконец-то, я тебя всё жду и жду, а тебя всё нет и нет. Привет.
   Omon Ra: Ууу, такое ощущение, что я Христос. И тебе привет! :)))
   Dakini: Как прошел вечер, где пропадал?
   Omon Ra: В себе. Вяз в себе, как в кефире. Работал, читал, мечтал, уволился, молчал, слушал. Нужное подчеркнуть.
   Dakini: Ммм... выбираю - читал!
   Omon Ra: Джон Фаулз "Коллекционер", с небольшим уточнением - перечитывал.
   Dakini: Ага, умные люди не читают, а перечитывают. Хитро.
   Omon Ra: Нет, правда. Любимая книга, когда грустно.
   Dakini: И что, сильно грустно?
   Omon Ra: Нет, совсем не грустно.
   Dakini: ???
   Omon Ra: Эээ, сам не могу объяснить. Вроде есть, и вроде нет. Сложно всё :)))
   Dakini: А песня, когда грустно?
   Omon Ra: Аквариум "Мается".
   Dakini: Почему?
   Omon Ra: Послушай, когда будет грустно. Так сразу и не скажешь - почему. Вообще, этот вопрос нужно основательно пересмотреть на следующем заседании сената :)))
   Dakini: А прошлый вопрос?
   Omon Ra: Кажется, готов тебя пристрелить!
   Dakini: За что?
   Omon Ra: За дело. Вопросов много.
   Dakini: Хм, я пытаюсь тебя понять, это наказуемо?
   Omon Ra: Да, хотя бы потому, что я сам себя понять не могу.
   Dakini: Может, это тот случай, когда со стороны виднее.
   Omon Ra: Нет, это не тот случай. Со стороны ни хрена не увидишь, если не умеешь смотреть.
   Dakini: :( С чего ты взял, что я не умею?
   Omon Ra: С чего ты взяла, что можно принять на свой счет?
   Dakini: Так, подумалось.
   Omon Ra: И мне так, подумалось :)) Что с личным?
   Dakini: Ничего. Пусто, темно и одиноко.
   Omon Ra: Как в небе над Ламой.
   Dakini: Что?
   Omon Ra: Как в "Небе над Берлином", такой фильм есть...
   Dakini: Хэй, а Лама здесь зачем?
   Omon Ra: Чтобы меня спасти.
   Dakini: И как, получается?
   Omon Ra: Некого больше спасать.
   Dakini: Почему?
   Omon Ra: Потому что нет меня. И никогда не было.
  
   Из кухни доносился пьяный спор. Ерема уговаривал Пашу изменить жизненные приоритеты, Макс молчал. И это показалось мне странным. Я присоединился к честной компании.
   - Выпьешь? - предложил Ерема.
   - Нет, спасибо.
   На столе были расставлены бутылки, я не стал считать ни их, ни тех, что покоились под столом. Макс созерцал пространство. Теперь это так называется. Стеклянными глазами он смотрел в себя, потом одергивал и выплывал на поверхность мира. Оглядывал присутствующих, не узнавал и снова погружался в себя.
   - Пойдем, дорогой! - сказал я Максу и подхватил его.
   Стеклянный взгляд ударился в меня.
   - Пшли, - ответил Макс и сам того не замечая проглотил букву. - Шушай, когда будет солнешна?
   - Скоро, - соврал я. - Скоро будет солнечно. И весело, и ветряно.
   - Эта радует.
   Я уложил его на кровать и немного посидел рядом. Отчего-то было очень страшно. Или это был не страх, а скорее приступ паники. Что-то бурлило в жилах, от движения становилось не по себе. Исчезла легкость, все казалось суетным. Чересчур. Я слеп от этого чувства внутри себя. Хотелось дернуть стоп-кран и остановить этот поезд. Но его невозможно было найти. Скорее всего, конструктор просто не предусмотрел этого нехитрого устройства. Много лет мы искали его, безуспешно. И паника появилась оттого, что я готов был разбить поезд вдребезги только от невозможности найти то, что искал.
   А в нем были люди. Пусть не такие, как я. Они хотели жить, они желали любить. Они обманывались и обманывали. Они засыпали ночными колыбельными. Они смотрели ужастики и были ужастиками сами.
   Я вернулся к спору о Пашином предназначении в мире.
   - Оставь его в покое, - сказал я Ереме.
   - Блядь, ну как это оставь? Он - мужик, - ответил Ермек и взял пятерней Пашин затылок, притянул к себе. Лицом к лицу. - Это болезнь, всё будет хорошо.
   - Никаких хорошо. Всё будет плохо. И чем дальше, тем будет хуже, - сказал я.
   - Хватит депресняк лить. Паша, ну-ка, скажи ему, чтобы не дрейфил!
   - Не дрейфь, начальник. Всё будет тип-топ, - ответила пьяная голубая морда.
   Они допили бутылку, не обнаружили новой порции, расстроились. Потом по-новому посмотрели на меня. Мол, сходи, добрый человек, принеси нам огненной воды. Я не хотел, но принес.
   Потом они пели странные песни. Паша выводил что-то попсово-лиричное, Ерема прочел коронный рэп, как он покорял город. И тот покорился. Особенно женская его часть. Кажется, Паше это понравилось.
   В семь утра все легли спать, кроме меня. Я вымыл посуду и вынес мусор. Купил по бутылке пива на морду. Скоро начнут умирать, нужно быть добрее к порокам святых.

XI

   Из зеркального отражения на меня смотрел Я. Ничего страшного. Я привык. Вернее, смотрел не я, а тот, кем я привык себя считать. Наверно поэтому я не люблю зеркала. А что, если на самом деле я совсем другой и это отражение абсолютно постороннего мне человека? Всем хочется быть красивыми и знаменитыми, и никто не желает быть собой. Я хотел, пытался. Но движение к себе - сложная наука. Получалось плохо, многое расстраивало.
   Бригада спала перед поездкой в деревню, набиралась сил. Я утюжил январский снег, шел в универ. По дороге присмотрел другой магазин, чтобы не возвращать себя к воспоминаниям о стихочтении тому, кто создан для прозы. Жизненной прозы. Суровой и не оставляющей шанса на спасение. Вообще, глупо ползти в универ без Макса. Можно окончательно увязнуть в себе, своем мире и не вынырнуть на поверхность. Чувство юмора как раз именно это рекомендует. Всплыть.
   Однокурсники суетились, занимались чем-то своим. Я запустил пластинку Пола Уэллера в плеере и ушел в себя. Крутил ручку в руке, иногда рисовал какую-то чертовщину, старался не смотреть по сторонам. И, естественно, меня выгнали. Иногда казалось, что только мой внешний вид сводит преподавателей с ума. Я не делал ничего запретного, но чего-то во мне они страшились. И пытались с этим справиться. Как будто догадывались о том, что я ношу внутри болезнь.
   Я готовился слоняться по коридорам и этажам, как встретил куратора. Она выдернула наушник из моего уха, резким движением. Казалось, что рванула с частью души. Жаль, я как раз слушал Wild Wood.
   - Что? Опять? - спросила она с горьким разочарованием, как волк из известного мультфильма.
   - Бывает, - ответил я.
   - Если бы не последний курс, я бы поставила вопрос о твоем отчислении!
   - Знамо дело.
   - Перестань ерничать!
   И я перестал. Не знаю, можно ли разрезать печенку, чтобы увидеть всех людей, которые там спрятались и живут. Было бы интересно посмотреть на них. Но не более. Вскрыть и заштопать. Пусть живут, но не высовываются.
  
   - Как дела? - спросила однокурсница.
   Я огляделся по сторонам.
   - Тебе заняться нечем? - спрашиваю.
   - Тебе трудно ответить как твои дела?
   - Мне не хочется отвечать на глупые вопросы. Берегу эмоции.
   Она еще посмотрела на меня несколько секунд и удалилась. Терпеть не могу вопрос о делах. Как будто кого-то и в самом деле волнует как я поживаю. Всё это часть игры. И даже я. Мне не хотелось, но я был в ней. И иногда играл по правилам. Чаще, мне не хотелось и я сторонился этого.
  
   Отсидев положенное время, от звонка до звонка, я удивился тюремной аналогии. Насильное восприятие мира. Они навязывали свою картину. Всё устроено так-то и так-то, а человек должен вести себя так-то и так-то. Всё на своих местах. Мир казался мне намного сложнее, чем они пытались мне о нем рассказать. Я никому не верил.
   Забыл купить хлеб, вернулся домой. Сонные феи еще не проснулись.
  
   Dakini: Привет! Как прошел день?
   Omon Ra: Медленно и незаметно, как грибной дождь.
   Dakini: И совсем-совсем ничего интересного?
   Omon Ra: Думаешь, обязательно должно быть что-то интересное?
   Dakini: Да, думаю так.
   Omon Ra: Интересное есть там, где ты его можешь себе придумать.
   Dakini: Вооот оно как! Я-то дура, думаю с людьми порой случаются интересные вещи.
   Omon Ra: Иногда с людьми случаются интересные люди :))
   Dakini: А сегодня?
   Omon Ra: Сегодня все интересные люди спали пьяным сном. Тонули в собственном мире, всплывали, глотали воздух, воду и засыпали снова.
   Dakini: Интересные, интересные люди...
   Omon Ra: Не то слово. Хм... не те, два слова :))
   Dakini: Почему ты не спрашиваешь обычных вещей?
   Omon Ra: Например?
   Dakini: Какая мелодия в моем мобильном, сколько я зарабатываю, почему я бросила парня??? Вопросов - тьма.
   Omon Ra: Наверно, это те вопросы, которые может задать тебе тот, кто рядом.
   Dakini: А ты? Ты далеко?
   Omon Ra: Трудно найти человека, который настолько далеко от тебя, как я. Мне неинтересно задавать тебе эти вопросы. Вот и вся причина. Вышла! :))
   Dakini: Но другие же задают, неужели тебе неинтересно?
   Omon Ra: Другие пируют во время чумы, оставь их :)) Мне интересно одиночество в людях. Если я могу его поймать, то мне становится жуть, как интересно.
   Dakini: Получается, я одинокая?
   Omon Ra: Да, ты уже по горло в одиночестве.
   Dakini: Все у тебя тонут, все пьют, все спят. И что, кроме этого в людях тебе ничего не удается рассмотреть?
   Omon Ra: Кроме этого я ничего не хочу видеть. Ведь видишь то, что уже в тебе есть. Когда я вижу одиночество, то мне кажется, что я нашел брата.
   Dakini: Или сестру :)
   Omon Ra: Да. Или сестру :))
  
   Люди грустят. Все люди грустят. Это было обухом по голове. Я люблю, когда люди грустят. Словно, кто-то напоминает им о бренности бытия. Что все закончится трагедией, они останутся совершенно одни. И все замки, которыми они себя окружили. С комнатами, с видом на океан и Солнце, которое утопает в нем огненным закатом. Разрушатся, превратятся в пыль. То, что мы есть. Пыль.
  
   Они проснулись только к четырем. С разницей плюс-минус минута начали играть мобильные. Можно было отследить рингтон и сделать вывод о человеке. Мелочь, а приятно. У Паши играл Дима Билан, фальшивил о тоске. Я представил, что он снимает футболку и этим вводит в экстаз восьмиклассниц. У Еремы джазовая авангардистка Кейко Мацуи. Странно, правда? Фигушки! Противный голос из "Т9" пел оду любви на прекрасной мелодии, содранной у японки. Представить можно золотые цепи, тачки-телки. Или бумбокс и урна с горящим мусором. У Макса играли окфордские отшельники Radiohead. Бен Окри улыбался в моей фантазии. Отличная книга вылилась в отличную песню.
   - Во сколько автобус? - спросил я у Макса.
   - В шесть, - ответил он. - Слушай, будь другом. Трубы горят...
   - В холодильнике, - перебил я.
   - Да? Спасибо, друг.
   Макс ушел за дозой, Паша изучал меня.
   - Только не говори, что это последняя бутылка, - умолял он.
   - Нет, по одной на брата.
   - Пошли, - предложил Ерема. - Этот паразит может три разом выдуть.
   Мальчики похмелялись, я курил.
   - Чего-то ты притих, - сказал Максимус. - Не молчи, твой голос нужен партии.
   - А партия у нас одна, - обреченно выдохнул Паша.
   - И та - бракованная, - заметил я. - Служить бы рад, прислуживаться лень.
   - А мне пофиг, - сказал Ерема. - Мне все равно кем быть. Кем скажут, тем и буду.
   - Особо не заморачиваясь, - сказал я. - Выгодная позиция. А знаешь, сложнее всего быть хорошим человеком.
   - Почему? - удивился Ермек, как будто быть хорошим это врожденное свойство.
   - Потому что хороший человек постоянно рефлексирует. Совесть его грызет. Он мог бы быть значительно лучше, если бы не рамки, в которые загоняет его мир. Пинает так, бьёт.
   - Блядь и что теперь? Повеситься? - спросил Ерема.
   - Нет, - ответил за меня Макс. - Продолжать искать.
  
   Будем искать. Усердно набивать лоб о расставленные грабли, пытаться разбить кирпичные стены непонимания, находить радость в мелочах. Но не оставим попытки обрести себя в этом мире. Не все. Только тот, кто ищет.
   Мы говорили о ерунде, потом они собрались и уехали на деревню к Павлу Великому. Продолжать справлять именины, которые именинами быть не хотели. На два дня я остался в полном одиночестве. Звучит катастрофически пошло. На прощанье каждый выдал мне совет, как будто я бы действительно прислушался.
   - Не шали, - сказал Максимильян.
   - Не скучай, - сказал Павел.
   - Телок приведи, - сказал Иеремия.
  
   Последний год ел я мало. Болезнь истощила меня, как алкоголь. Одного раза в день было вполне достаточно. Я часто забывал, что нужно есть и мог дня два ходить голодным. То есть, чувство голода я не испытывал. Макс изумлялся этому свойству моей натуры. Единственной реакцией организма на нехватку энергии была паника. Она поднималась из всего моего существа. Как будто старик Хэм бил в колокола тревогу. Колокол звонил по мне.
   Почувствовав приступ, я выпил таблетку. Но приступ не прекратился. И я догадался, что спутал голод с болезнью. Оделся, чтобы все же купить хлеб, даже успел себя проклясть за то, что забыл захватить его на обратной дороге из университета.
   Открыл дверь, а за ней стояла Дакини. Черное пальто, в одной руке шапка, другая застыла над звонком. Она изумилась взглядом. В этот момент я готов был отдать Богу душу, чтобы остановить это треклятое мгновение и успеть впитать его в себя, как губка. Да, как Губка Боб.
   - Привет, - сказала она. - Неожиданный выход. Паша дома?
   - Нет, - честно начал я. - Обещал вернуться через пару часов. Можешь подождать в квартире.
   - Хм, обещал мне бесплатный доступ в Интернет, - Дакини озвучила причину своего явления. Ммм, нужно перестать это делать. Иисус уже пытался. - А ты уходишь?
   - Вот ты меня сейчас целиком видишь, а на самом деле это не так.
   - То есть?
   - Одна нога у меня здесь, - я даже показал левый ботинок. Для наглядности. - А другая у меня там.
   Я махнул куда-то. Направление называется "Хрен знает". Практика показала, что загадочный Хрен - лицо осведомленное обо всех насущных вопросах.
   - В магазине, - добавил я, после молчания. - Схожу за хлебом и вернусь.
   - Слушай, а можно с тобой?
   - Вам, как сказал классик, можно все. Особенно в магазин. Особенно со мной.
   Я улыбнулся, закрыл ключом дверь и вышел в январь. Не один, с ней.
  
   Черт дергал меня постоянно. Как будто я марионетка в его ловких руках. Мы перешли дорогу и свернули в неправильную сторону.
   - "Фортуна" в другой стороне, - справедливо заметила Дакини, но шаг не сбавила.
   - Знаю, - ответил я. - Потому и идем в другую сторону.
   Дорожный саботаж имел две причины. Во-первых, магазин постарел и упал в моих глазах. Вернее, я в его поросячьих глазках. Мне не хотелось напоминать себе о Маяковском и невменяемости. Во-вторых, собаки. Да-да, собаки. С хвостами и ушами. Чаще некрасивые, как мысли Еремы о девушках. Но самое главное - лающие.
   Чтобы попасть в другой магазин, нужно пересечь пространство. Еще бы! Максимально сокращенный путь - сквозь гаражи, экономит минут пятнадцать ходьбы. Пока обойдешь новостройки, можно дать дуба, если пьян. Даже если трезв, то нет особенной радости увеличивать себе километраж. На морозе, в январе.
   Так вот. Я давно заметил материальность мысли, ну, в местечковом масштабе. Личность я небольшая, выводы у меня соотвественные. Когда я шел куда-то сквозь гаражи и думал о плохом, то собаки лаяли. Когда о хорошем - молчали. Собственно, это и было моим небольшим вкладом в библиотеку мысли великих философов. Боюсь, этим все и ограничится.
   Тысячу раз я проходил этой дорогой один, пятьсот с кем-то еще. И собаки лаяли в эту вторую часть тысячи с завидным постоянством. Ревновали наверно. Я продолжал экспериментировать на людях. Они не знали, значит, не могли возразить.
   - Здесь собаки, - честность так и лилась из меня.
   - И что? Они людей едят?
   - Не видел, но счел необходимым тебя предупредить.
   - Хм, мог бы сказать, что здесь январь. Эффект был бы таким же.
   Ну, нет! После этого Дакини взяла меня под руку, чем сократила расстояние между нами. Собаки смотрели без интереса. Пытались прочесть, потом прочли. Ничего. Ни единого звука. Одна из божьих тварей радостно виляла хвостом.
   Будь я безмозглой девочкой, начитавшейся Коэльо, я бы сказал, что это знак. И не то, чтобы я не верил в знаки, как раз наоборот. Но я не верил Коэльо. По-моему, проще прочесть Библию, чем бразильского компилятора. Исключение - автор "Хроник Нарнии". Клайв Льюис.
  
   Дома я приготовил скромный ужин. Ничего особенного. Мы пили чай, ждали снега за окном. Казалось, что он притаился и вмешался в наш маленький мир. Два одиночества в клетках тел. Мы сливались с миром, мы вместили его полностью. Дыры, в которые время от времени задувала печаль, наконец, перестали существовать. Только ты и я. И никого больше.
   - Вкусно. А говорят, мальчишки не умеют готовить.
   - Всяко говорят. Еще говорят: "Нельзя вымогать того, что дается даром".
   - Красиво говорят, откуда?
   - БэГэ.
   - Как насчет выхода в Сеть?
   Я включил Еремин комп, Дакини удобно устроилась для отхода в другой мир.
  
   Dakini: Боишься?
   Omon Ra: Чего?
   Dakini: Впустить в себя другого человека.
   Omon Ra: Хм. Не очень.
   Dakini: Знаю, что боишься. Хоть тресни, пытаясь мне доказать обратное.
   Omon Ra: Тогда зачем спрашивать?
   Dakini: Нужно. Если я постучусь, откроешь на стук?
   Omon Ra: Скорее спрячусь, как черепаха в панцирь.
   Dakini: Сердце можно склеить, воспоминания стереть, душевные раны заживут.
   Omon Ra: Всё так. Нужное подчеркнуть.
   Dakini: Ну, тогда открой мне. Я уже два года стучусь.
   Omon Ra: Считала?
   Dakini: Да, считала.
   Omon Ra: Получается, за выслугу лет.
   Dakini: Да, получается так. Сидишь тут, как напыщенный павлин, смотришь иногда поверх монитора :)))
   Omon Ra: Догадалась. Как?
   Dakini: Песни. Ты живешь ими, сам того не замечая.
   Omon Ra: Давно?
   Dakini: Ты или я?
   Omon Ra: А что лучше?
   Dakini: Мы :)
  
   Она внимательно смотрела на меня, как будто изучает карту старинного города. Пусть будет Прага. Потом подошла. Ближе, чем подходят остальные.
   - Что это ты делаешь? - спросил я.
   - Рушу личное пространство. В обморок не грохнешься?
   - Постараюсь.
   Она потянулась ко мне, я встретил губы указательным пальцем.
   - Помнишь, ты мне обещала кое-что?
   - Что?
   - Отпустить. Ты обещала меня отпустить.
   - Сейчас? Ну, нет. Нашел время.
   - Будет больно, - предупредил я.
   - Пусть будет. Думаешь, этого никто не знает. Вспомни, кого это остановило? Пусть будет.
   И в этом сочетании слов: "Пусть будет" была вселенская печаль, размытая и несовершенная. Люди казались в ней маленькими котятами на дне мешка, готовых к тому, что их утопят. Просто оттого, что они не к месту в этом мире. И там, на дне мешка, любовь приснилась им спасением.
  

XII

   - Хэй-хо! - весело закричал я, когда увидел мальца в песочнице. - Этот фокус уже был, ты повторяешься.
   Ребенок высыпал песок обратно в песочницу.
   - Ошибаешься, - сказал он чужим голосом.
   - Неа, было-было. У тебя так много песка, слушай, заведи кошку, а?
   - Обязательно. Если есть песок - будет и кошка.
   Мы замолчали. Я осматривался в надежде найти что-то новое в привычной обстановке. Всё та же пустота, всё так же темно и некуда бежать. Малец, я и песочница. Разве, что лопатка сменила цвет. То есть, я не помню какого цвета она была раньше, но почему-то показалось, что она стала другой.
   - А почему ошибаюсь? - спросил я, разрушив молчание.
   - Мне за тебя думать?
   - Мне лень, - честно признался я.
   - Тогда не думай.
   Он смотрел на меня, я соображал. Песок. Что это? Время, сквозь пальцы. Зыбкая суть бытия. Недра планеты. Еще можно приплести цемент.
   - Версий много, какую озвучить?
   - Всё равно, - сказал он. - Главное, что они есть.
   И расцвел в улыбке.
   - То есть, получается, чем больше версий, тем лучше?
   - Трактовка!
   - Вот так просто? Одно слово, да?
   - Да, всё проще простого.
   - Кажется, начинаю понимать, - и действительно, что-то прояснялось. - От меня ничего не зависит, только смотреть и делать выводы.
   - Да.
   - Ну, Слава Богу! Закурить есть?
  
   Когда я открыл глаза, то начал чувствовать её дыхание. Готов поклясться, что это случилось еще до моего рождения. Показалось, что это дыхание было со мной в бессознательном всю мою недолгую жизнь. Кто-то вложил это в меня, как недостающий ген. Возможно, ради того, чтобы однажды я сумел почувствовать это снова.
   Она дышит, она жива. Щекой на моей ключице, как будто инженеры моего тела специально продумали это. Заранее. Когда деревья были большими, а войны заканчивались с первым звуком детского плача.
   И я стал выуживать из памяти песни о дыхании. Первым лениво вошел Слава Бутусов, вместе с китами, хвостами и веселящим газом, дающим жизнь. Спел и уехал выступать к другому. Потом, путая слова и не умея их произнести, вошел Саша Гагарин, со своим "нас кто-то держит на прицеле". И плавно вышел. А третьим, почему-то пришел Гребенщиков: "Сегодня в городе праздник, сегодня в городе пьют, как дышат". К её дыханию это не имело отношения, но зачем-то ведь пришло?
   Она открыла глаза и сказала:
   - Привет.
   - Привет, - ответил я.
   - Сколько времени?
   Мне пришлось потревожить хрупкое равновесие, я посмотрел на часы.
   - Половина восьмого.
   - На пары пойдем?
   - Не знаю, - идти никуда не хотелось.
   - Ладно, решим позже. У нас впереди еще один день?
   - То есть?
   - Ну, паши-максы приедут завтра. И я тебя спрашиваю, хочешь ли ты провести со мной день?
   - Откуда ты знаешь, что они приедут завтра?
   - Звонила Паше.
   - Когда?
   - Ррр, вчера!
   - Ууу, какая ты хитрая.
   - А як же, - согласилась она.
  
   Она надела мою футболку и ушла наводить красоту. Всегда казалось забавным это выражение. Потом кричала из кухни:
   - Скажи мне: можно взять всё, что угодно!
   - Бери, что угодно, - крикнул в ответ я.
   Утро входило медленно, разливаясь по жилам.
   - Черт, темно-то как, - сказала она, когда вошла в комнату. - Вчера я думала, что знаю тебя, сегодня уверенность сошла на нет.
   - Это нормально. Бывает, люди живут по тридцать лет вместе и все равно не знают друг друга.
   - Да уж, а ты - веселый! Пойду искать веревку и мыло. Есть будешь?
  
   Мы завтракали. Вернее, я курил, мешая дым и кофе, она ела гренки, пила чай. Я ловил себя на твердом убеждении, что это уже было в моей жизни, но так незаметно вышло, что я уже начал сомневаться - действительно, было?
   - Никогда не ешь по утрам?
   - С утра лучше закурить, выпить кофе и подумать о вечном.
   - Например?
   - Ууу, например, о водопроводе.
   Она засмеялась.
   - И это, по-твоему, вечное?
   - Угумс. И еще это очень важно.
   - Черный меланхолик.
   - Кто?
   - Ты, - твердо сказала она. - И заметь, я имею ввиду не цвет кожи.
   - Хоть горшком назови, - отозвался я.
  
   Потом мы собирались на пары. Как семья, всё время что-то спрашивая друг у друга. У Пашки есть духи? Подожди, я первая в душ! Вдвоем, только после замужества! Черт, еще пара минут, и я потащу тебя в ЗАГС, только открой дверь. А можно я останусь в твоей футболке, ну пожааалуйста!? Мне кажется, я вчера была в одежде, где она?
   Январь снова изменился. Странный парень, его сложно разгадать. Он умеет кривляться, умеет быть серьезным. Он разный. Совсем как человек. В нем намешано столько хорошего, что начинаешь в него верить без памяти. Иногда это легко можно спутать с любовью. Но на каждое хорошее, есть ровно столько же плохого.
   Мы шли по улице. Легкие и прозрачные, после того, что с нами случилось. И эти улицы, казалось, чужие. Они становились родными, чтобы болью отозваться в будущем.
  
   Пары летели быстро, как пароход по снежной степи. Знаю-знаю, пароходы не летают, а ползут. Особенно, когда дело в степи. Из интересных событий - новая прическа у однокурсницы. Я прозвал её "чё-то хотела сказать этим, но сама я не местная, так что фиг знает, что за хрень получилась!". Сложное название, надо записать, чтобы не забыть. И еще - американец. Он пришел на пару политологии, которая значилась последней в списке кораблей. Я топил их ленно. Все же, они были красивы, когда в степи. А корабли и пароходы, это одно и то же?
   Он был неопрятен, небрит. В общем, казалось, что ему наплевать, как он выглядит. Это мне понравилось. Рваные джинсы, мятая рубашка. Если бы он не открывал рот, то мое мнение о нем так бы и не изменилось. Политолог привел его просто так, поговорить. Сам же сел рядом со мной. Неприятное соседство, но не бежать же отсюда, сверкая пятками?
   - И что, ничего не спросишь? - удивился препод, глядя на меня.
   - А нужно?
   - Ну, как-то неожиданно. Обычно, в каждой бочке... епт.
   - Наоборот, теперь буду молчать до окончания универа.
   - Серьезно?
   - Нет, конечно, - честно признался я.
   Я посмотрел на лица людей, с которыми так долго учился, с которыми был заперт. И ощутил безразличие. Даже как-то обидно стало за американца. Приехал, сам не понимая куда, а тут на тебе - никому ты не нужен. Кто-то вяло задавал вопросы о жизни. Женская половина аудитории, особенно та, что была свободна от супружеско-дружеских уз, задавала вопросы. Еще и интересом пылала. Но это был другой интерес. Не к личности.
   То есть, американец был не причем. Они видели в его глазах СВОЮ жизнь. Они рисовали на чистом листе. Дай другому человеку карандаш, и он начнет рисовать проекцию своего будущего. Вот она такая красивая уезжает в Америку, а корова не кормлена, а свинью нужно резать к четвергу. И тут же начинает жалеть о своей судьбе. Примерный расклад, надеюсь, хоть кто-то это понимает. А то я запутался.
   И так стало жаль этого Буша, что я спросил:
   - Расскажи о демократии, думаешь, это действительно кому-то нужно?
   - Конечно. Демократия - это свобода.
   - Поэтому, если ты не хочешь демократии, значит, тебя заставят насильно?
   - Там, где нет демократии, просто неправильно её понимают.
   - Возьмем арабские страны. Вот ты смотришь и говоришь себе, типа, нищета, грязь, унижение. А ведь они живут так много-много лет. В два, три, четыре раза дольше, чем вообще вся Америка.
   - Там процветает терроризм.
   - Терроризм это такая же выдумка твоего маркетолога, как и демократия.
   - Я не совсем понимаю.
   - Скажи, если во всех странах будет демократия, то где она будет на самом деле?
   - Везде.
   - Нигде! - отрезал я
   - Как это? - удивился турист.
   - Представь, что все люди черные. Кто тогда черный?
   Он задумался.
   - Все черные.
   - Ты совсем дурак? - искренне удивился я. - Тогда не будет ни одного черного.
   - Ну, все же - черные, - заметил он.
   - Ооо, Америка, кажется, ты безнадежна.
   - Тихо-тихо, - успокоил меня политолог, сидящий рядом. - Иди, покури, зайдешь после пары.
  
   - Опять шляешься? - спросил куратор.
   - Опять спрашиваете?
   - Вот, что мне с тобой делать?
   - Дайте мне медаль!
   - За что?
   - За заслуги перед отечеством.
   - Деловой.
   - Конечно, только что отстоял несколько государств. Включая, страны третьего мира. И никому до этого дела нет!
  
   Звонок первый:
   - Китаец?
   - Да.
   - Ты что-то говорил о работе, что за место?
   - Бар "Тарантул".
   - Красивое название, как книжка Боба Дилана.
   - Слушай, я не знаю кто такая Оба Дилана, но место хорошее. Сказать о тебе?
   - Да, будь любезен!
   - Сделаю, перезвоню!
   - Спасибо.
  
   Звонок второй:
   - Эмиль, здравствуй, дорогой!
   - О, сколько лет! Как поживаешь?
   - Все хорошо. Скажи, помнишь ты обещал помочь, со Снежным Городом. Всё в силе?
   - Конечно. Один едешь или с кем-то?
   - Один.
   - Тогда завтра, часикам к восьми вечера принеси мне паспорт и я все устрою. Как скоро?
   - Июль.
   - Хорошо, всё будет.
   - Договорились. Спасибо.
  
   Звонок третий:
   - Может, вы там еще на месяц останетесь?
   - Абанаманана...
   - Что?
   - Говорю, всё будет нормально. Как дел, товарищ?
   - Хорошо. Что там у вас?
   - Деревня. Тоска жуткая, девчонки страшные, Паша в жопу пьяный.
   - А Ерема?
   - Эээ, фиг знает. Я его последний раз видел выходящим из автобуса.
   - Серьезно?
   - Шучу, спит, как ангел.
   - Никого не потеряй!
   - Обижаешь, начальник. Все при мне. Ладно, моя очередь тост говорить. Я среди них - умный. Грех терять возможность. Споки-ноки!
   - Пока
  
   Dakini: Что там случилось на политологии?
   Omon Ra: Как что??? Ты не слышала??? Выстрелы, взрывы. Америка сдала позиции, вывела войска из Ирака и стала вести себя по-человечески.
   Dakini: А серьезно?
   Omon Ra: Если серьезно, то скучно.
   Dakini: Да уж. Какой фильм взять?
   Omon Ra: Свой любимый, наверно.
   Dakini: Неее, так чтобы - вместе!
   Omon Ra: Не знаю. А что там есть?
   Dakini: Муть всякая.
   Omon Ra: О, как хорошо! Значит, бери всё :))
   Dakini: Я серьезно, думаю помру.
   Omon Ra: И будешь первым человеком, кто умер от свободы выбора :))
   Dakini: Мои черничные ночи?
   Omon Ra: Cat Power и расставание с близким человеком. Жизни без которого, не мыслишь.
   Dakini: Небо над Берлином?
   Omon Ra: О, да! Ты знала, что Питер Фальк наполовину русский?
   Dakini: Серьезно?
   Omon Ra: Угу, а на вторую - ангел!
   Dakini: Ай, да Коломбо. Ай, да су... :)
   Omon Ra: Застенчивая улыбка.
   Dakini: Семь лет в Тибете?
   Omon Ra: Жан-Жак Анно. Красотища. Виды такие, закачаешься.
   Dakini: Всё, сдаюсь.
   Omon Ra: Слушай, а "Слепота" есть?
   Dakini: Дааа...
   Omon Ra: Перст указал... дело в шляпе.
   Dakini: ШАСТЬЕ
   Omon Ra: Где???
   Dakini: Везде :)
   Omon Ra: Надо же.
   Dakini: Ты только не пугайся и не падай под стол...
   Omon Ra: ???
   Dakini: Соскучилась, блин.
  
   Интернет в этой квартире - единственное окно в мир. Телевизора у нас никогда не было. Боюсь, он многое бы изменил. С нами жил паренек, который с ума сходил от того, что нет телевизора. Казалось, что вот-вот он спрыгнет с катушек, если не посмотрит КВН или программу какую-нибудь. Технично, мы его сплавили. Мучились не долго. Месяц-другой.
   И вечером мы смотрели "Слепоту", по Сарамаго. Рыжая Джулианна Мур и мир, как узоры на молоке. Смотрели тихо, как дети ужастик. Но это не был фильм ужасов, скорее трагедия. О себе, о людях. Они в одночасье потеряли зрение от неизвестной болезни. И, кажется, стало лучше. Естественнее, что ли. Разрушились границы между людьми. Они перестали думать, стали чувствовать. И благодарить. Отдавать.
  
   Всё обрело смысл. Даже обыденность, вечно разлитая в уме. Она наполнялась краской. Привычные картины заполнялись по принципу "раскрась меня!", только ничего не нужно было делать. Большой плюс для художника или маляра. Сиди и ничего не делай, всё произойдет само собой.
   - Любовь - это дар, почему ты бежишь от этого?
   - Ты, правда, хочешь знать ответ?
   - Наверно, нет. Слушай, а когда всё закончится? Просто скажи, чтобы больше не говорить об этом.
   - В июле.
  

XIII

   Утром снова шел снег, густой и непроницаемый, как кошмар. Он падал беззвучно, кажется, ему совсем не было больно. Ведь если бы снег болел, что тогда могло случиться со мной? В январе, под болезненным снегом.
   Путешественники-натуралисты сообщили, что приедут примерно после обеда. Вообще-то они так не сказали, все сводилось к фразе: "Ща мы в автобус сядем, а там посмотрим". Но это "посмотрим" наводило на четкое временное пространство. Хотя и семь вечера - это тоже после обеда. И другие секундные, минутные стрелки, которые умеют застывать.
   Дакини пыталась скрыть боль, мир на двоих рушился. Я несколько раз уронил: "Не грусти!", смотрел как живо она реагирует на слова. В универ мы решили пойти после обеда, на последнюю пару. Поэтому оставалось утро для нас. Как будто кто-то выкроил это время, чтобы мы успели сказать что-то важное. И слова застревали комом в горле.
  
   Мы позавтракали и вымыли посуду, вместе, как Зуи Дешанель и Джим Керри. Красивый дуэт. Потом я выкурил сигарету, кажется впервые за несколько лет после завтрака, а не до него. Совсем другое ощущение. С непривычки мне показалось, что я подменил какое-то важное качество в себе.
   Дакини нашла Еремины игральные карты с обнаженными девицами и мы решили сыграть в дурака. С немного странным энтузиазмом мы принялись друг друга оставлять в нём.
   Во время игры я старался не думать. Ни о картах, ни о мире. Вообще ни о чем. Но мысли подступали живчиками-контрабандистами и приходилось снова пропускать удар за ударом. Они старались вынести ценные вещи наружу. Конфликт интересов. Я старался наоборот. Сохранить.
   - Хэй, не спи! Ходи давай, - торопила Дакини.
   - Е2-Е4, - ответил я и снова уткнулся в себя, пытаясь бороться и сохранять.
   - У тебя такое выражение лица, одухотворенное что ли... кажется, я начинаю ревновать к семерке пик.
   Она улыбнулась, я внимательно рассмотрел семерку пик. Девушка напоминала Шанинн Соссамон. А, может, это и была Шаннин.
   Все это время в комнате кружились британо-индийские эстеты Kula Shaker. Забавно, под "Fool that I am" я "остался" первый раз.
  
   - Расскажи о Снежном Городе, - попросила она и легла со мной рядом, чтобы мне не скучно было изучать потолок.
  
   Далеко-далеко, где нет одиночества и смерти, есть город, который нежно впитывает в себя океан. Он равноудален от остального мира, а значит и грехов, которыми славятся двуногие существа. Людей в этом городе мало. Так мало, что они знают друг друга в лицо.
   Они радостны, в них нет ни печали, ни тени её. Они просыпаются с улыбкой на лице. И разомкнув очи, спешат помочь ближнему своему. Служение - так они определяют любовь. Жить во имя другого человека. Не дать ему повода для грусти.
   Триста дней в году в городе идет снег или дождь, и только оставшееся время солнечно и ни облачка в небе. Там очень красиво. Там такие пейзажи, что все художники мира мечтают оказаться в нем. Но город закрыт для приезжих. Они понимают, что с наплывом туристов город потеряет душу. Поэтому мэр города создал совет, который решает, кого можно впустить в город, а кого нет. И счастливчиков очень мало.
   Нет, они не имеют особенных достоинств или талантов ни в искусстве, ни в литературе. Совет выделяет печаль в их глазах. Если она безнадежна, если она сумеет их убедить, то они откроют тяжелые ворота и впустят странника.
   Первое время странники продолжают испытывать печаль, потому что от себя не убежишь, как бы этого тебе не хотелось. И еще, они пытаются разговаривать на своем языке, но их никто не понимает. Им кажется, что все было напрасным, они начинают скучать по привычным местам. Но через месяц становится легче дышать. Морозный воздух закаляет тело. Они начинают понимать язык горожан, чувствуют их заботу и поддержку.
   Однажды случится чудо: человек, приехавший в город - улыбнется. Первый раз за всё время пребывания в нем. Это единственный день, в котором люди могут позволить себе плакать. Они плачут от счастья за человека, который наконец-то, после долгого скитания по планете, обрел дом. И семью.
  
   Она ушла. Я еще рассказывал об осторожных улочках Снежного Города, когда заметил, что Дакини крепко спит на моем плече. Дыхание стало ровным, глаза закрыты. Я смотрел, просто смотрел на спящего человека. И ничего, кроме времени не смело тревожить её.
   Оказалось, последнюю пару она пропустила во сне. Время снаружи было жестоким. Наградив меня поцелуем она вышла в дверь, я остался один.
  
   Вокально-инструментальное трио ворвалось в квартиру в четыре дня. Они казались уставшими, но радостными. Как будто открыли новую планету. В общем, так оно и было.
   - А чего все трезвые? - спросил я.
   - Не понять тебе души русской, - сказал Макс.
   - Тем более - гулской, - добавил Ерема.
   - Хм, не думал, что у души есть национальная принадлежность, - заметил я и посмотрел на Пашу.
   - Только посмей что-нибудь сказать! - строго предупредил он.
   Я промолчал. Макс ушел в душ, двое других бедолаг сели играть в Counter-Strike, соскучились, несчастные. Я лежал на кровати и слушал музыку, ждал Макса. Постепенно сон обволакивал меня, как туман.
   - Чья очередь убираться? - спросил Ерема.
   - На этой неделе - его! - он/она показал/а на меня.
   - Чисто, черт побери. На тебя не похоже, - снова сказал Ерема.
   - Может, я изменился, - предположил я.
   - Не, кого-то водил, зуб даю!
   - Скажите мне, други верные, много ль ума нужно, чтобы играть в эту гадость? - появился Макс. Мокрый, но надежный.
   - Да поболее, чем у вас, сударь! - парировал Паша.
   - Предлагаю пари. Если мы с этим приятным господином обыграем вас, - Макс театральным жестом показал на меня. - То вы будете убирать квартиру до конца месяца.
   Оба заржали.
   - Идет, - сказал Е.
   - Идет, - согласился П.
   И оба просчитались. Они играли хорошо и академично, не предполагая в нас прыти и умения, а когда начали её искать, то было слишком поздно. За время соседства я изучил стиль игры каждого. Оттого, все было легче, чем просто легко.
   Разочарованно Паша внес в список убирающихся себя и Ерему. Еще и недружелюбно посмотрел на меня с Максом.
   - О, да, детка! Это наш день, - язвил Максимус.
  
   Dakini: Скажи, что это не все!
   Omon Ra: Это не все.
   Dakini: Скажи, что есть что-то большее!
   Omon Ra: Есть что-то большее. К гадалке не ходи!
   Dakini: :) Мне нравится Снежный Город, только некоторые вещи смущают.
   Omon Ra: Какие?
   Dakini: Ну, разве можно никогда не грустить?
   Omon Ra: Не знаю, наверно можно.
   Dakini: Обмааанываешь. Ты же придумал Снежный Город?
   Omon Ra: Скажи, что придумал Снежный Город!
   Dakini: :) Нуууу!!!
   Omon Ra: Нет, он есть. Только совсем другой. Не тот, что я тебе описал.
   Dakini: А где же тот, о котором ты рассказал?
   Omon Ra: Скорее всего, в моей голове :)))
   Dakini: Теперь это так называется?
   Omon Ra: :))
   Dakini: Я за весь год столько пар не пропустила, сколько за два дня с тобой :)
   Omon Ra: Хорошо на тебе сказываюсь. Я. :))
   Dakini: Да, животик надорвешь.
   Omon Ra: И что, совсем плохо?
   Dakini: Нет, наоборот, какое-то странное чувство...
   Omon Ra: Вроде свободы?
   Dakini: Не только, есть что-то еще, значительно чище :)
   Omon Ra: Ууу, стало страшновато.
   Dakini: А я и не скажу :)
   Omon Ra: "Никому не доверяй, наших самых страшных тайн. Никому не говори - как мы умрем".
   Dakini: Хороший тон - приплетать Сашу во все события :)
   Omon Ra: Саша - это семья. Нада. :))
  
   - Куда намылился? - спросил Макс.
   Я одевался.
   - За спичками, - ответил я.
   - А можно с тобой? Давно не ходил за спичками.
   - Если тебе хочется, тогда да.
   Мы шли по городу, тонущему в очередном вечере. Хрустели снегом. Все это время казалось, что Макс хочет сказать мне что-то важное, но не решается.
   - Говори уже, не томи, - сказал я.
   - О чем?
   - Ничего мне не хочешь сказать?
   - Есть немного. О деревенской доярке по имени Эля.
   - Что с ней не так?
   - Кажется, что все так. Только меня терзают смутные сомнения. Доит она приезжих мужиков, а не молочных животных.
   Макс отшутился, так и не решившись мне сказать о том, что его волновало.
  
   - Заходи, дорогой. Как давно тебя не видел! - Эмиль сидел в кресле, дымился кофе. В его кабинете всегда пахло вкусно.
   То есть, сколько себя помню - было так.
   - Друга оставил на пороге? Может, пригласим его?
   - Не нужно, он клеится к твоей секретарше.
   - Давно ей говорю, что пора замуж выходить, - Эмиль улыбнулся. - Паспорт принес?
   - Угу, - я протянул ему документ.
   - Сегодня же займусь. Посмотрим, что из этого выйдет. Думаю, через месяц сообщу тебе результаты.
   - Спасибо.
   - Нет, тебе спасибо.
   Мы выпили кофе и немного поговорили о Кене Кизи и его "Над кукушкиным гнездом".
   - Не врубаюсь я в фильм, - честно признался он. - Вот скажи мне, что в нем такого?
   - Очень много. Главное, что человек своей жизнью дал силы жить другому.
   - Но сам-то умер!
   - Да, но открыл глаза другому. Ценой своей жизни. Попробуй лучше книгу прочесть, тогда все встанет на место.
   - Не, зачем книга? Фильм же есть!
   - Это разные вещи.
   - Почему?
   - В кино тебе показывают. В книге показываешь ты.
   - Сложно всё у тебя, - заметил начальник мира.
   - Да, не легко, - ответил я.
  
   Перед подъездом нас ждали Марик и Рустем. Курили, переминались с ноги на ногу. Макс попытался выдвинуться к ним, я придержал его:
   - Не спеши, ковбой, они не за этим пришли.
   Он удивился и все же поздоровался и с тем, и с другим. Я ждал, руками в карманах и смотрел.
   - Поговорить с тобой хочу, - начал Рус. - Слышал ты с моей телкой угораешь?
   Макс снова удивленно посмотрел на меня.
   - И как ты думаешь, что я должен тебе ответить? - выждав паузу спросил я.
   - Ничего не должен, на колени упади, сука! - ухмыльнулся он.
   - А ты не Бог, чтобы перед тобой падать на колени.
   - Ошибаешься, - сказал он и ударил меня в грудь.
   Я проклял дурацкие фильмы, в которых герой, получив удар отлетает на несколько метров. Ничего не случилось. Я отшатнулся на шаг, но снова вернул себя на убойную позицию.
   Рустем ударил снова, по лицу. Голова качнулась, я снова вернулся в исходную позицию.
   - Че, крутой, сука? - спросил он и ударил снова, сильнее, в лицо.
   Макса, который готов был сорваться, придерживал Марат. Кажется, даже приговаривал, мол, не лезь, сами разберутся.
   - Отвечай, - попросил Макс.
   Я успокоил его жестом и спросил у Руса:
   - Будут еще конструктивные предложения по решению конфликта?
   Были. Еще и еще. Не выдержав натиска, я упал рядом со скамейкой, но все равно поднимал себя снова и снова. Старался смотреть в глаза, совсем не боялся. Выплевывал порцию крови и снова сверлил взглядом, снова получал удар.
   - Слабовато для тебя, давай сильнее, - просил я.
   Он разозлился так, что пар готов был выйти из ушей. И окончательно сорвался в ненависть ко мне. Завалил и начал бить ногами, пока Марик не оттащил его.
   - Пойдем, а? Хрен с ним и с ней.
   - Блядь, еще раз тебя увижу рядом с ней - убью! - предупредил он и они ушли.
   Я медленно поднялся, плохо чувствуя тело и сел на скамью. На снегу остались пятна крови. Старался дышать ровно, успокоить себя. Закурил.
   - Кретин! Ты просто идиот, - сказал Макс. - Если тебя бьют, то нужно отвечать. Что, не так?
   - Не так, - сказал я.
   - То, что ты делаешь - это не жизнь, это блядство. Так не делают. Думаешь, ты выиграл?
   - Да, я выиграл.
   - Интересно, как же это?
   - Тебе нужны объяснения?
   - Да, будь любезен. Объясни этот гребаный буддизм.
   - Не могу, - ответил я. - Точнее, не хочу. Если ты не понимаешь, то любая попытка объяснить может считаться провалившейся.
   - М-дааа, я примерно догадываюсь. Карма, мать всех вещей. Каждый удар вернется ему. Дурак, ты долбанный дурак, вот ты кто. Ни фига в этом мире не будет того, во что ты веришь. Он будет приходить и бить снова.
   - Пусть бьет, - согласился я.
   - Пока не убьет?
   - Пусть бьет, пока не убьет.
   - И что потом? Скажи мне, что ты докажешь?
   - Остановлю ненависть.
   - Чем, смертью?
   - Если для того, чтобы остановить ненависть, нужна моя смерть, то да.
  

XIV

  
   Лама мирно беседовал с Чаной, перебирая четки в руках. Он кивал и улыбался, как Тензин Гьяцо. От этого исходила такая гармония и покой, что я почувствовал себя таким же трогательным, как котенок в руках человека. Даже урчать захотелось. Почувствуй себя холодильником! Прекрасный слоган для нового времени.
   Мне послышались всхлипы, я посмотрел под ноги. Ребенок сидел на полу, уставившись на меня влажным взглядом, и плакал. Тихо, чтобы не нарушить внешнего покоя. Он протянул ко мне руки.
   - Тихо, малыш, - я взял его на руки и стал медленно успокаивать. - Кто тебя обидел?
   - Он ребенок, он еще не может говорить, - сказал Лама.
   Я хотел возразить, но не обнаружил в ребенке и капли прежней осмысленности. Действительно, самый обыкновенный малыш.
   - А чего вся честная компания в сборе? - спросил я.
   - Прощица, - сказал Чана.
   - Я тебе букварь подарю, - сказал я Чане и улыбнулся, он улыбнулся в ответ.
   Потом Чана подошел ко мне и обнял. Меня, вместе с моим ребенком. Потом присоединился Лама. Оба плакали.
   Я почувствовал приступ слез. Они подступали, но я старался сдерживать себя.
   - Кто-нибудь объяснит что происходит? - спросил я.
   - Ты сам все поймешь, - заверил Лама. - Прощай!
  
   Больно дышать. Я проснулся от звонка будильника и понял, что мне больно дышать. Если я дышал размеренно, то не чувствовал боли. Стоило вдохнуть глубже, как по телу проходил ток. Человек сам себе электрический стул. В общем, я думал о всякой ерунде, но легче от этого не становилось.
   - На тебя больно смотреть, - сказал Макс, когда я вышел на перекур.
   - На человека всегда больно смотреть.
   - Сегодня на тебя особенно больно смотреть, - повторил Макс, добавив трагизма в голосе. - Что собираешься делать?
   - В больницу поеду.
   - Болит?
   - Есть немного. Заодно таблетки у Роберта возьму.
   - Мне кажется, он не даст.
   - Брат же все-таки, должен, - сказал я не очень уверенно. Кажется, сомневался в братских узах.
   - Я с тобой, - сказал Макс.
   - Возражения принимаются?
   - Нет, конечно.
  
   Поликлиника находилась у черта на горбу. Мы собрались и вышли в январь. Я забывал о боли и пытался вдохнуть морозный воздух, но тут же меня накрывало. После трех-четырех попыток, мне хотелось перестать дышать. Нет дыхания - нет боли.
   Макс казался особенно задумчивым, всё время что-то говорил о людях, которые не заслуживают любви. По обыкновению, часть разговора я пропускал мимо ушей. Так легче. Невозможно же слушать совершенно все, что плетет двуногая обезьяна. Так можно слететь с пальмы, двинуть крышей.
  
   От больничных стен веет скорбью. Она перемешивается с запахом лекарств, надежд и обыденности. Получается забавный коктейль, который знаком каждому человеку, кто бывал здесь. Побывают абсолютно все. Больничная история не терпит исключений.
   Поход к Роберту я оставил на десерт, сам же занял очередь к терапевту и сбегал на третий этаж, сдал кровь. Макс разговорился со старушкой и удивлялся росту цен.
   - Финансовый кризис, бабушка, - заверял он божий одуванчик. - Всё дорожает.
   - Как дальше жить? - спрашивала она.
   - С песней, - сказал я нарочито громко и включил плеер.
   Они продолжали что-то говорить друг другу. Можно было попытаться прочесть по губам. Тем более, когда бабуля вошла к терапевту, то Макс иногда что-то беззвучно мне говорил. Фразочки были не особо осмысленными. Идиот, даун, придурок. Только часть списка, который я сумел прочесть. Наконец, подошла моя очередь.
   - Опять пневмония?
   - Нет, наверно.
   - Ударили?
   - Угумс.
   Он постучал по грудной клетке, пару раз я взвыл от острой боли. Взвыл молча. Новый оксюморон. Так вот, потом выписал мне рецепт и заверил, что все будет хорошо. Даже то, что изначально не было хорошим, станет таковым. Другого пути нет.
  
   - Ну что? - спросил Макс.
   - Межреберная невралгия! - торжественно ответил я, размахивая рецептом.
   - Это еще что за хренотень? - удивился товарищ.
   - Кабы я знал, батько, так разве ж я тоби не сказал бы?
   - Резонное замечание.
  
   Мы спустились на первый этаж, я купил лекарства и пересчитал деньги. Не густо, нужно поторопить Китайца. Потом мы купили воды, я запил несколько таблеток. Следующий прием препаратов намечался в послеобеденное время. Потом выкурили по сигарете.
   - Кажися, ты специально тянешь с походом к Роберту, кажися, - сказал Макс, изображая Масяню.
   - Знаю, - ответил я. Но поделать с собой ничего не мог.
   В холле призраками бродили люди. Чаще усталые и больные, иногда в белых халатах. Макс ушел в регистратуру, чтобы что-то там узнать. Соврал, скотина. Нужно было идти к брату, жутко хотелось избежать этого.
  
   - Здравствуй, Роберт! - сказал я, когда вошел в кабинет.
   Он был светел и чист. Кроме Роберта здесь была его помощница. Как свойственно ангелам, в белом одеянии.
   - Здравствуй, - отозвался он, и смотрел на меня, не шевелясь.
   Я замер на пороге, с шапкой в руках. Не знаю, почему я не сдал её в гардероб? Скорее всего, она придавала трагичности моему виду, но я не нарочно. Мне казалось, что если я не найду чем занять руки, то легко провалюсь под землю.
   - Роберт, у меня закончилось лекарство.
   - Знаю, - ответил он. - Ты бы не пришел просто так, проведать брата.
   Он задумался, я продолжил:
   - Ты не мог бы мне выписать рецепт?
   - Нет, - ответил он, не сомневаясь. И уткнулся в бумаги.
   Медсестра изумленно переводила взгляд с меня на него, так и не понимая, что здесь происходит.
   - Боб, я уезжаю. Мне они край, как нужны.
   - Куда? - спросил он.
   - В Снежный Город.
   - В Верхнюю Тундру? Ты уже одной ногой там. Уходи, рецепта я не дам.
   - Я тебя не как врача прошу, а как брата.
   - Не дави. Слышишь, не смей давить на это!
   - Скажи, что бы ты сделал, ради брата?
   Он глубоко вздохнул и отстраненно посмотрел в окно. Потом произнес:
   - Они тебе уже не помогают?
   - Есть немного, но с ними легче. Главное, лечь спать после приема. Не двигаться.
   - Хорошо, - сказал он.
   Вырвал какие-то бланки, на одном из них расписался. Три оставил неподписанными. И сказав, чтобы я ждал, вышел.
   Медсестра плохо переносила молчание и тишину.
   - Ты брат Роберта?
   - Да, - ответил я.
   - Садись, не стой у порога.
   Я сел. Время текло медленно, как мёд. Роберт вернулся и отдал мне рецепты. Я поблагодарил. После он сел на свое место и прикрыл лицо ладонями.
   - Тебе остался год, ты еще можешь вернуться.
   - Я не хочу, - ответил я. - Твои затравят меня химией.
   - Год, ты понимаешь это, год? Всего один год.
   - Я знаю. Спасибо, Боб. Передавай привет родителям от меня.
   Кажется, он боролся со слезами и это чувство мгновенно передалось мне, по братскому эфиру, по крови.
   - Мне очень жаль, Боб. Правда. Прости меня?
   - Да, да. Конечно. Береги себя.
   Он подошел и обнял меня. Я почувствовал как сильно его люблю. И не могу удержать. Люблю не за что-то конкретное, а вопреки всему неопределенному.
  
   Dakini: Сильно он тебя?
   Omon Ra: Не волнуйся, всё хорошо.
   Dakini: Нееет, ничего хорошего.
   Omon Ra: Прошу тебя, просто расслабься, выдохни и поставь успокаивающую пластинку. Мантры какие-нибудь. Все хорошо, все правильно.
   Dakini: Сомневаюсь, всякая фигня происходит.
   Omon Ra: В этой фигне, которая происходит вокруг - все закольцовано, все правильно.
   Dakini: Не понимаю я тебя. А если беда?
   Omon Ra: Беда тоже не приходит просто так. Вынеси главное из нее. И танцуй дальше, пока не вырубят джаз.
   Dakini: Хэй, а ты еще и джазмен ко всему прочему?
   Omon Ra: А то! Я еще знаешь как танцую под эту музыку!!! Ууу, закачаешься!
   Dakini: Серьезно? :)
   Omon Ra: Нет, совсем не умею. Чувствую себя идиотом, когда начинаю танцевать :))
   Dakini: Я тебя научу.
   Omon Ra: Звучит устрашающе.
   Dakini: Конечно. Только ты не бойся и все будет тип-топ.
   Omon Ra: Хм, по-моему, это я тебя призван успокаивать, а не наоборот...
   Dakini: Ну, уж нет, нужно внести разнообразие...
   Omon Ra: В интимную жизнь?
   Dakini: Если под "интимной" подразумевать частную, личную и психическую, тогда дааааа! :)
   Omon Ra: Психика - это круто!
   Dakini: Ты правда лежал в психушке?
   Omon Ra: Мне второй раз повторить?
   Dakini: Хм...
   Omon Ra: Не спрашивай кто я, не спрашивай о том, что было. Нет ничего, кроме здесь и сейчас.
   Dakini: Да, я помню.
   Omon Ra: Здесь: я пытаюсь укротить волны внутреннего океана. Сейчас: мы будем пить чай! :)))
  
   Мы жили и нежили. Срываясь в крик, помня о страдании. Иногда забывая о них, разменивали Бога на стакан дешевого вина и немного покурить. Потом будут танцы и ветер. И еще год времени, в котором сердце отобьет прощальный мотив. Я буду смотреть на океанские волны, учить незнакомый язык жителей Снежного Города. Язык любви и сострадания.
   Я родился. Давно, не помню, как это было. Не помню, чтобы я настойчиво просил кого-то об этом. Хэй, дайте мне страдать! Хочу страдать до конца дней своих! Хочу смотреть на закат, встречать рассвет и думать об одном! Всё одинаково, всё ново.
   Вещи, которые меня волновали, теплились кровью. Я искал искренность, находил всё. Потом отделял одно от другого, думал о своих. И приближался к себе, к пониманию себя. Я отказался от любви. Один, два, три... сколько раз губы смогут сказать это? Я слышал, что чем чаще ты произносишь эмоциональную фразу, тем меньше в ней силы. Я люблю тебя. Это уже ничего не скажет, не говори этого. Увидишь меня в пределах видимости, гони, как мусор со двора. Не входи, не стучись ко мне. Я больше никого не хочу видеть рядом с собой. Никого, кроме Бога.
  
   - Алло?
   - Это Китаец.
   - Знаю, мобильная связь творит чудеса - твое имя у меня в телефоне. Эврика!
   - Короче, я договорился. Сегодня сможешь прийти?
   - Уже на смену?
   - Не, познакомиться хотят, записывай адрес.
   - Диктуй, запомню!
   - Что?
   - Говори адрес, Лао Цзы, просто скажи адрес!
  
   Бар "Тарантул" был в получасе ходьбы от дома. Странно, что я его раньше не замечал. Мне казалось, что за пять лет я сумел пропахать всю окрестность пьяным рылом. Но это оказалось не так. В безалкогольном воздухе оставались неразгаданными тысячи вещей. Я не мог заметить их раньше. В сущности, они говорили о том, что мир непознаваем.
   Я вошел и меня ждали.
   - Марина, - представилась администратор.
   - Особо уполномоченный товарищ китайского ренегата! - ответил я. Сложив руки, поприветствовал даму.
   - Шутка-юмор - это хорошо, - сказала она.
   - Марина - это тоже хорошо.
   - Почему?
   - Везет мне на Марин!
   - Звучит пошловато. Как будто все Марины одинаковые.
   - Ну, уж нет. Может, особенные?
   - Сомневаюсь.
   - Ваше право. Останусь с еще одной тайной наедине.
   Меня ввели в курс дела. Оно было нехитрым, так что и не заслуживает описания. Я послонялся по бару, посмотрел на клиентов, посмотрел на часы. Выпросил кофе у бармена и встал рядом с качком-охранником-вышибалой.
   - Как дел? - спрашиваю.
   - Намана. То такой?
   - Сын полка.
   - Серега, - представился он.
   Мы еще потолковали с Серегой о назначении поэта и поэзии, о литературе и авторском кино. Ну, или о чем-то другом. Он выражал свои мысли забавно. Когда говорил, создавалось впечатление, что он жует язык. Мне это нравилось, пару раз я рассмеялся до слез. Специально переспрашивал, чтобы он повторил фразу. Смеялся снова.
   В полночь я ушел восвояси, но обещал вернуться. Как приятный мужчина с моторчиком, вместо ангельских крыл.
  
   Сон накрыл меня быстро, как одеяло или легкий наркотик. Я спал и не спал, так мне казалось. Мое тело парило в воздухе, покачиваясь на ветру. Я чувствовал его, он дует на меня. Может, шептал нежности, успокаивал. Обычно, я страшился уходить во тьму. Может, наоборот, пугал. И ветер был страхом, который питал моё сознание.
   Потом изучал древний город. Сначала мелкой поступью прогуливался по улочкам, сворачивал, заглядывался. И всё казалось новым и непривычным. Потом сорвался в бег. И картина ярко зашевелилась, как волосы на голове. Мелькали люди с котомками, колясками и хот-догами в руках. И так же проносились мимо. Я выдохся и присел отдохнуть возле старой церквушки. Она держала небо. Если не она, то небо бы с удовольствием раздавило людишек. Таким оно казалось важным и злым.
   Появился священник.
   - Входи, сын мой, - предложил он, указав на дверь.
   - Спасибо, отец, - ответил я. - Возможно, в другой раз.
   - Ты же сам знаешь, что другого раза не будет.
   - Это знаешь и ты.
   И мы замолчали. Воды отступили, раздался стук.
  
   Раздался стук в дверь и окрик:
   - Откройте, милиция!
   Я прогнал сон. Успел подумать, что открыть должен кто-то другой. Еще успел вспомнить, что нет милиции, а есть полиция. Но сути людей в форме буквы не меняли. Я поплелся открывать дверь.
   Умер Макс.
  

XV

   - То есть как - умер?
   - Покончил с собой, сбросился с крыши. Приезжайте!
   Я разговаривал с его матерью третий раз в жизни. Она меня считала хорошим человеком, лучше, чем я думал о себе сам. Всхлипы и плачь на другом конце провода. Мир оборвался. Что-то хрустнуло, как позвоночник и стало невмоготу быть дальше.
  
   Мне показалось, что теперь во мне живет туман. Он перемешивал воспоминания, выдавал желаемое за действительное, делал всё, чтобы унять боль. Я слушал его, как ребенок, наивно смотрел и не боялся, что меня обманут. Так я не чувствовал боли. И было зачем прятаться.
   Следователь пытался разговорить меня о причинах. Я не знал, что ответить. Он сидел напротив и сверлил меня взглядом, уповая на то, что у нас случился конфликт из-за драки, но Макс дрался с чем-то другим. Не с человеком, скорее всего с собой. Я не знал, что поселилось у него в душе. Казалось, что я вообще ни черта о нем не знал.
   Родители, однокурсники, Ерема, Паша, Дакини... все они скрылись в тень, я никого не желал видеть и не с кем не хотел разговаривать. Всё так же я посещал пары, всё так же уходил в себя и не прислушивался к тому, что происходит. Это позже. Была еще одна ночь.
  
   Ночь перед телом. Его привели в порядок, как смогли. Он заботился обо мне, даже в тот момент, когда падал. Он выбрал угловую часть дома, чтобы убить себя. Мы там никогда не ходили, значит, меньше воспоминаний, меньше боли. Но я специально выбирал этот маршрут и смотрел вверх. Потом стоял несколько минут, прислушиваясь к ритму моего сердца, пытаясь пропеть слова, которые крутили любимые люди в моей голове.
   Безжизненное лицо смотрелось жутковато. Что есть жизнь, черт побери? Человек - это плоть, кровь, кости. Но есть что-то еще. Нельзя же так... что-то ушло, что-то заставляло его сердце стучать. Что-то такое, что можно назвать душой или божественным в человеке. Ладно, мы все растем, питаясь кодом культуры. Возможно, от этого мы все разные, как коровы, которым давали слушать Брамса и Тимати. Одна давала молоко, другая муть. Но даже это не объясняет, почему мы все разные.
  
   В тот день у меня окончательно пропали сны. Во-первых, я не мог уснуть дней семь-восемь. Можно списать на нервное потрясение, можно на шок. Во-вторых, после того, как мне удалось все же сомкнуть глаза - я ничего не увидел. Раньше, я помнил все свои сны. После смерти Макса мне не приснился ни один.
   И началась маета. Я не мог оправдать друга, я не мог его ругать. И что-то не давало мне покоя, какая-то незавершенность. Картина была неполной. Значило ли это, что произойдет что-то еще? Не знаю. Но в тот момент я чувствовал это. Остро.
  
   Когда я вернулся из морга, парни сидели на кухне. Они выпили по сто грамм и убрали бутылку, я не пил. Они спросили что, да как. И я шепотом им рассказал. Около часа мы просидели в молчании, ничего, кроме дыхания и сигаретного дыма. Потом они ушли спать, я остался один.
   Дым кружил по кухне, наступило утро. Я выпил кофе и снова ушел в себя. Это напоминало погружение в воду. Чуть вынырнешь, вдохнешь воздух и снова скрываешься в мутной воде.
   Я досиделся до приступа, ладони начали танцевать, пришлось тащиться за таблетками. Я лег, но не уснул, а размышлял. О жизни человека, о его значении в жизни другого. Ничего нового я не нашел, но было больно. Так больно, как никогда до этого.
  
   Через две недели Дакини стала жить с нами. Бог знает, как Ерема догадался о нас, но факт, в один из невнятных вечеров - он принес её вещи. Паша тоже не возражал, было с кем обсудить новый глянцевый журнал.
   - Тебя нужно выходить! - сказала она.
   - Как больную птицу? - спросил я.
   - Примерно.
   - Я порядке, просто не могу понять.
   - И не сможешь. Никогда. Зачем себя мучить?
   - Не знаю, кажется, что вот-вот всё встанет на места, а нет. Ничего не получается.
   - Об этом Макс часто говорил.
  
   Мы стали жить дальше, превозмогая воспоминания. Иногда я мог идти по улице, вспоминать о наших приключениях и острая боль, словно нож в спину, пронзала меня. Я останавливался и пытался справиться с ней. Получалось не всегда. Что в этот момент чувствовали люди, которые всё так же спешили по делам?
   Смерть меняет все. Если что-то и заслуживает стать поворотным камнем в жизни человека, то это смерть. Не его, смерть близкого. И она же становится началом новой жизни. Не понедельник, не другой месяц, а смерть. Того, кто дорог, как собственная жизнь.
  
   Эмиль важно восседал на троне в своем кабинете, от этого казался размалеванным индюком. Если бы не так паршиво на душе, я бы улыбнулся.
   - Привет, что-то случилось? - спросил он. - Вид у тебя странный.
   - Ничего, все нормально. Сделал?
   - Как договаривались. Точно не хочешь никого взять с собой? Могу устроить.
   - Точно.
   - Короче, первым делом ставишь себя на учет, - ушел он в дебри и не выходил из них минут пять. Я старался запомнить, что-то даже записал.
   Потом мы пожали руки, я поблагодарил его и вышел.
  
   Чтобы дотянуть до июля, работал барменом в "Тарантуле". Ничего особенного, разливай напитки и смотри по сторонам. Платили неожиданно много. Всё, что от меня требовалось, время от времени выслушивать истории подвыпивших клиентов. Странные, они пили кофе, который стоил дороже моей квартплаты за месяц и плакались о себе. Никого не замечали. Ни-ко-го.
   Я оккупировал стереосистему и часто ставил джаз. Так часто, что ко мне каждый вечер подходили люди и просили поставить что-нибудь другое. Я врал, что это единственный диск. Несказанно расстроенные, они заказывали выпить и рассказывали очередную историю супружеской неверности, предательства и чего-то еще.
   Естественно, меня интересовали истории о смерти. Но до такой кондиции редко, кто доходил. Одна крашеная блондинка рассказала о потере любимого чао-чао, и мне стало жаль её, вместе с её красивой жизнью. Даже налил ей бокал мартини бесплатно. Другая показала синяки. Так сильно её любил муж-предприниматель, прикладывался по поводу и без. Учил жизни.
   Но все казались мне несуществующими. Я высматривал в людях одиночество, которое трудно найти. Они иногда появлялись здесь, но чаще сидели по домам, потому что боялись жизни. Не смогли подняться, после случившегося. Не смогли найти в себе силы жить дальше, но и не смогли покончить с собой.
   Они смотрели по-особенному. Иногда с презрением ко всему внешнему, иногда с легкой иронией. Роднил их взгляд, в котором читалось бессмысленность жизни. Особенно, любви.
  
   Весной я снова ударился в меланхолию. Кровь чернела и капала на все, что я пытался делать. Дома никого не было, я стал искать песенку, которая приведет меня в чувство. Особенно долго искать не пришлось, она была здесь всегда, когда мне плохо. Аквариум - Мается.
   Я обнаружил в папке с альбомом "Навигатор" неизвестный текстовый документ, который назывался "Не удаляй - удивись!". Есть у меня дурацкая привычка разбрасывать по папкам файлы с аккордами или переводом песни. Но называл я всегда их так, чтобы можно было понять, что внутри. А тут, что-то непонятное засосало под ложечкой. Я открыл файл.
  
   Письмо Макса.
  
   Здравствуй, Малыш!
   Испугался? То-то же. Привет тебе из загробного мира. Хм, в общем, это пока не загробный мир, тут довольно забавно. Ты только что ушел в мир сна, Павлик что-то шептал себе под нос. Ерема только не спит, пытается построить новую цивилизацию. Дай ему волю и он сделает их официальным гимном какой-нибудь речитатив.
   Страны, страны... города.
   Испугался, знаю. Я не просить прощения, не пытаться объяснить почему, разобраться, что-то прояснить. Не знаю зачем я пишу.
   Вспоминаю, как мы познакомились, ух, на первом курсе. Я крутил с местной фотомоделью. Забыл, как её зовут. В общем, первый раз, мне казалось, что я влюбился по уши. Такая красивая и сногсшибательная, почти без недостатков. И тут нарисовался ты, только краем глаза тебя заметил, когда изучал тех, с кем предстоит учиться.
   Подходишь ко мне и говоришь:
   - Твоя девушка?
   - Угу, - отвечаю я.
   - Спорим на ящик коньяка, что к концу года разбежитесь?
   И какого хрена я с тобой поспорил? Не знаю. Мне показалось это смешным, а любовь-то была вечной. Я не обжигался до этого времени. Через месяц она меня бросила, и я вручил тебе коньяк.
   Но даже тогда ты еще не стал мне другом. Кстати, коньяк мы приговорили на пару, постоянно придумывая что-то такое, от чего у нормальных людей сводит скулы. Было весело.
   А другом ты стал, когда первый раз спел Sad Song. До этого я никогда не слышал, чтобы кто-то в нашем маленьком городе слышал об Oasis. Это было красиво, это нас объединило в коалицию монстров. Или как их там?
   И все же, все эти годы я не мог понять внутренней природы. Шаг за шагом мы постигали себя и не могли найти свое место. По-честному, чего нам хотелось? Читать книги, слушать музыку, разбавляя странным кино. Но таких специальностей не существовало. То есть, если ты любишь заниматься этим, то никто особенно не возражает, это твое личное дело. Но за это не платят. Никто не даст тебе денег, чтобы ты прочел роман Иэна Бэнкса. Ведь так? И это жутко расстраивало.
   Нужно было искать свое место в жизни. Там, где дают деньги за работу, которую мы сможем сделать. Я устроился в газету, ты стал убивать себя кеглями.
   Недавно, волной финансового кризиса накрыло нашу контору. То есть, руководство решило сократить пару работников, чтобы скинуть балласт. Я сидел на планерке и ждал. Нет, я знал, что это буду не я, гребаное любопытство. Так вот, уволили парня, который проработал лет пять, и девочку, которая мечтала работать здесь. Я ничего не почувствовал, как в книге Ремарка, помнишь? Живот, черт возьми, болел не у меня.
   Она была залита слезами, как улитка. И так же она пыталась взобраться на свою вершину Фудзи. Каждый ищет место под Солнцем. И под ним нет места ни справедливости, ни желанием. Можно уповать на то, что мы не всегда получаем то, чего хотим. Что с того?
   Ничего. Ничего не чувствовал. Если бы уволили меня, было бы то же самое. А так, мне стало жаль этих людей. Один безропотно отдал этому пять лет своей бесценной жизни, другая была готова это сделать. Во имя чего, простите? Чтобы отбыть срок на земле?
   И, таким образом, я вернулся к себе. Хотелось прекратить себя, понимаешь? Чтобы этот срок не маячил на горизонте, где-то за спинами, а был у меня в руках. Кнопка, которую я могу нажать, когда захочу.
   Собственно, эта мысль пришла ко мне еще там, в бане. Я смотрел как ты заливаешься под завязку спиртным и думал, как все прекратить. Эгоизм? М-да, кажется это единственное оправдание, которое могут придумать остальные. Мне не нужно оправдываться, я надеюсь, что ты все понимаешь. У тебя те же заботы, только твой срок уже маячит тебе несколько лет. И ты желтый. Внутри, весь желтый, как я. Мы пытаемся жить с этим, мы умираем от этого. Мой желтый друг. И все же. Прости меня.
  
   P.S. Кстати, если стану ангелом, или как это у них называется, то обязательно позабочусь о таблетках для тебя. Могу еще облить тебя летним дождем, спрятать от него. В общем, когда мне выдадут список возможностей, я перезвоню :))
   Береги себя. До встречи на небесах! Мой прекрасный и единственный друг!
   Om Mani Padme Hum
  
   Вместо того чтобы разреветься - я улыбнулся. В его стиле. Последние слова воскресили меня к жизни. Казалось, что всё только-только начнется. Мир еще не открыт, люди еще не успели доказать за что их можно простить.
   Немного подумав, я написал короткий ответ:
  
   Прощаю. Спасибо за все.
   Сердце, мой дорогой друг, пока оно стучит, я буду жить. Кто-то хочет контролировать свою кнопку, кто-то безропотно доверяет ей. Я выберу второй вариант, осталось недолго. Они никогда не сумеют понять наше нутро. Желтое, как Солнце.
   Сердце, Малыш. Они могут его остановить, но никогда не сумеют его объяснить. Больше ничего нет. Уже не больно. Нет ни стран, ни политики, ни выпусков новостей. Только сердце.
   P.S. "Вся вселенная подобна драгоценному камню или кристаллу, расположенному в центре моего сердца, который есть Я"

***

   В день, когда я уезжал в Снежный Город пошел дождь. Казалось, еще пять минут назад на небе не было ни единой тучи. Тем не менее, он лил, как из ведра. За короткую перебежку от стоянки такси до здания аэропорта я вымок до нитки.
   Выкурил сигарету и вошел в здание. Суетились люди с чемоданами, детьми и мужьями. Кто-то вернулся, кто-то уезжал. Маленькие человеческие стайки. Умилительная картинка.
   Я уточнил время вылета в регистрации у хмурой женщины. Кажется, она там сидела на цепи, в своей прозрачной будке. И стал ждать.
   Пересекая пространство зала, легкими шагами ко мне подошла Дакини.
   - Готов? - спросила она.
   - Да, - ответил я.
   - Ничего не забыл?
   - Ммм... тебя?
   - А кроме? - она протянула мне пакет с таблетками.
   - М-да, мог окочуриться по пути. Было бы обидно.
   Она поцеловала меня.
   - Можно с тобой?
   - Нет, наверно, - неуверенно произнес я, а она показала билет. - Кто?
   - Эмиль...
  
   Нельзя без боли. Вот так, чтобы совсем. И легко, и просто. И нет боли, понимаешь? Нельзя. Будет больно, пусть будет. Даже в этом можно дойти до дна. Дорога в рай вымощена камнями страдания. И каждый можно окропить слезой из потаенного угла души, можно превозмочь, перетерпеть. Главное, двинуться дальше. Даже если очень трудно. Сделай шаг, малыш, один маленький шаг. К улыбке, к свету. Если боишься потерять собственное свечение, тогда найди свет в другом... или помоги этому свету... я помню, я знаю.
   Жизнь никого не обойдет страданием.
   Жизнь никого не обойдет сном.
   Жизнь никого не обойдет любовью.
  
   Жизнь никого не обойдет смертью...
  

Январь, 2009

Планета Земля.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"