Мне всегда казалось, что все живое начинается с пробуждения. Камень не может просто так взять и проснуться, измениться, порадоваться солнцу... А живой цветок - может. Он пробудится да изменится. Мне так кажется уже семь лет моей жизни. Я просыпаюсь, я вижу лучик из окна, улыбаюсь, то есть изменяюсь, и значит - живу. Но сегодня я проснулся другой. Нет, нет, знаю, что каждый день я изменяюсь, каждый день я другой, потому что расту... А что значит: расту? Это значит, что через полгода я уже не могу надеть новые ботинки - я из них вырасту. Вот как раз с обуви и началось мое... "другой". Я помню свои тапки три месяца: они никогда не менялись.
Пробудившись, я был слаб, рассеян, иными словами, был сонным... И ничего изменившегося в моей комнате не заметил, пока не попытался надеть тапочки. Я спустил с кровати ноги, шаркнув одеялом, и вот уже почти надел тапки, как понял, что тапочки изменились. Нет, они не стали ни больше, ни меньше. Нет! Я помню их розовыми, пушистыми, носики тапочек напоминали мордочки щенков, все это почти осталось неизменным... Почти. Но все же теперь мои тапочки стали другими: они стали из бумаги и с неразборчивым рукописным текстом. Я уже умею читать, могу разобраться - если медленно и если постараюсь - в отцовском рукописном тексте, уж не сомневайтесь. Но из-за того, что ткань моих тапочек напоминала сильно-сильно скомканные листочки рукописи, я не мог разобрать ни словечка. Когда мне было четыре года, я подошел к маме, держа в руках папин листочек с исписанным текстом, спросил маму, что да как это использовать. Мама рассказала мне все и прочитала, быстро-быстро, понятливо-понятливо, что в бумажке было. Так вот, сейчас я почти захотел обратиться к папе и спросить, что с моими тапочками, почему они так смяты, почему я ничего не могу с них прочитать. Но я был уже большой и переживший детство, потому решил сам разобраться. Мне было немного страшновато, но я все же надел новые-старые тапочки. Не было сомнений, что они были такие же мягкие, как и раньше. Немного неровные между пальцами (потому что ношенные), но все же ровно такие же мягкие! Мягкие, точно полотенце с капюшоном после купания. Я поднял ногу - руки мои взяли этот удивительный тапочек, - начал его ощупывать. Тут я замечаю, что все, буквально все вокруг меня, все неживое вокруг меня изменилось! Я вообще подумал, что все неживое ожило, но вовремя взял себя в руки. Я сидел в комнате, которая стала из скомканных бумажных листочков. Скомканных, что и не прочитать! Я сидел на одеяле - во сне я всегда раскрываюсь, так мама говорит... Одеяло было одеялом на ощупь, но изменилось в форму сильно скомканных толстых листков бумаги с текстом. Стол мой, на котором жили (теперь) бумажные игрушки, тоже стал бумагой! Все - бумажное! Исписанное чернилами. Как же я не заметил, что прикроватный коврик под тапочками тоже теперь из бумаги! Мне стало тоскливо. Я вспомнил о маме. И заскучал по ней! Все всегда в моей жизни изменялось медленно, и то, изменялось медленно только живое. Теперь же неживое разом с одним моим пробуждением в корни переменилось! Есть от чего испугаться и захотеть к маме! Я вскочил и, уже встав, подумал, если все вокруг так изменилось, то интересно, как за один сон изменился я?... Снова повод испугаться, хорошенько так испугаться! Я вытянул свои руки - розовые; как всегда мягкие, белые ногти... За ночь они только слегка подросли, потому что по ночам все живое растет, а так: ни намека бумажности, помятой формы или исписанных литературных строчек. Я осмотрел себя, насколько позволялось и понял, что я такой же мальчик, как всегда... Значит, живые вещи не изменились. По крайней мере, я живой и я остался почти прежним. Но следовало удостовериться в отношении другого живого...
В моей комнате на окне живет кактус, маленькая колючая зеленая шишка, которую мы с мамой раз в неделю поливаем - не помню, что такое неделя: за поливом следит мама и просто предлагает в положенный срок нам вместе полить жильца окна. Сейчас я решил проверить, как дела у моего оконного друга и расправил зашторенное окно... На подоконнике, на месте, где всегда жил мой колючий друг, теперь был сильно скомканный шарик с оттопыренными краями, а под ним - бумажный исписанный горшок, наполненный изорванными клочками исписанной бумаги... Я потрогал эти комочки-клочки: они были влажными. Потому что буквально два сна назад мы с мамой утром поливали наш кактус. Шарик, бумажный шарик (как настоящий кактус) очень сильно уколол мой протянутый палец. Значит, и среди растущего живого тоже есть обумажненные объекты! Я тут же снова подумал о моих маме да папе. Ведь получается, если что-то живое изменилось в бумажную сторону, значит, и мои любимые могли стать точно сделанными из исписанной рукописи? Было утро, раннее утро, судя по свету через распахнутое окно, а значит, папа должен был быть еще дома, не на работе... и мама дома, раз не явилась меня будить. Значит, они еще спали. Я могу проверить, розовые ли они, настоящие ли, как были! Не обумажнились ли они...
Я выскочил из своей комнаты, взявшись за скомканную входную ручку, которая была холодна точно металлическая, но тоже содержала узоры папиного подчерка. Дверь - бумажное дерево. Пол, ранее покрашенный в голубой цвет был столь же гладким и скользким, но на нем с легкостью читались предложения, написанные голубыми чернилами... Я заметил, что если цвет предмета вчера, до того, как я лег спать, был голубым, то сегодня у этого предмета чернила написанного текста тоже голубые. Например, чернила кактуса были темно-зелеными, в цвет его прошлой формы. Правда, кактус, кажется, не предмет...
Вот я спустился по песочного цвета лестнице (гладкая бумага с коричневыми чернилами рукописного текста). По правде, я начал привыкать к новому моему окружению. Пока пробегал мимо бумажного телевизора гостиной и главного входа... Вход. Коричневого текста дверь, в которую стучали. От неожиданности я аж остановился и подпрыгнул. Сначала остановился, потом - подпрыгнул. Папа меня учил не разговаривать с незнакомыми, а мама научила пользоваться входным замком, уметь его открывать... Я чуть-чуть подумал, пока не раздался второй цикл стука в дверь. Из-за того, что сегодня такой необычный день, думаю, стоит ответить неизвестности глубоким реверансом, потому делаю то, чему учила меня моя мама: я открываю входную дверь. Там стоит наш почтальон. Ну наш и сразу не наш! Увы, с приходом утра он тоже изменился. В бумажную сторону: лицо его розово-бумажное, смятое - почтальон был взрослый, возраста моей любимой бабушки, - имел морщинки-изгибы бумаги. Исписанный текст. Он весь был очень выверено скомканным бумажным человеком, но все же живым, очень - как всегда - приветливым. Как я понял, что он был приветлив? Он снял передо мной шляпу, потянулся (бывший моряк, мне папа по секрету сказал), но, правда, ни слова не произнес... А поднес к бумажным, с розовыми чирнилками губам пальцы и достал изо рта скомканный кусочек бумаги, протянул его мне, слегка наклонившись - я большой, но пока невзрачного роста. Мои руки развернули протянутый листочек, на котором было написано печатными буквами: "Здравствуй, малыш, вам тут посылка".
После того, как я медленно прочел полученную бумагу, я поднял глаза на морячка-почтальона - он протянул мне бумажную картонную коробку. Да, да: изначально, то есть вчера коробка была бумажной да сегодня такой же и осталась! Я поблагодарил его, взял у него коробку. Уже направился закрывать входную дверь, как пожилой бумажный человечек протянул мне изо рта еще один клочок скомканной бумаги. Я поставил у ног посылку - мне трудно было делать все только одной, незанятой рукой, - развернул бумажку. Там было написано: "Удачи тебе, сынок!" Вот тут-то я действительно безумно испугался. Испугался, что мои мама с папою стали бумажными. Ведь вот (ВОТ!): один человек точно обумажничался! А мама и папа? Меня волновали только они! Я не стал отвлекаться на закрывание двери, на нашу черную бумажную кошку Фифу, которая подошла ко мне и уронила изо рта скомканные комочки... наверняка, там написано было: "Мяу!"... Я не отвлекался: я боялся, что мои мама да папа теперь навсегда тоже будут говорить со мной выпадающими изо рта бумажками!
Мои ноги мигом добежали с коробкой-посылкой до маминой и папиной комнаты: дверь бумажная по форме, но на ощупь... Открываю, лихорадочно открываю, громко отворяю и вижу: среди изменившейся, утром изменившейся комнаты на широкой бумажной кровати лежат мои мама и папа. Изменившиеся, но такие же, как всегда... розовые! Мама пробуждается первой, и смотрит на меня влажными ото сна глазами, спрашивает: "Что произошло?"... Я ответил, что произошло... Я ответил, что "люблю вас, мама с папой". Папа потянулся и произнес: "Иди к нам, кроха". Я забрался под бумажное одеяло, которое уже стало отливать обыкновенным пододеяльником, не исписанным точно рукопись папиного романа. И тут я похвастался перед мамой, что нам пришла посылка. Мы ее втроем открыли - там был подарок от моей бабушки: круглая красивая свечка. Уже как настоящая. Почти без бумажных текстов. Я обнял маму, потом папу, а наш дом продолжил меняться обратно. Все почти как всегда. Даже Фифа вошла в комнату и мяукнула.
... мыло.
А у нас в семье возник спор. У нас такое очень редко, но происходит. И спор, разумеется, необходимо было разрешить. Для этого мы трое (добавлю Фифу: четверо) отправились на нашу кухню. Сначала доказывать свою правоту выдвинулась мама. Она достала кусок детского мыла и достала терку. Первое натерла на втором. Мы с папой сидели на стульях друг напротив друга да молча наблюдали за мамиными движениями. Фифа циркачкой увивалась у ног. А мама подогрела немного молока, добавила в нагревающееся молоко меда и залила это в натертые червячки мыла. Поставила (тоже молча) все на водную баню. Растопила, медленно помешивая, пытаясь не взмыливать растапливаемое. Мы все молчали. Кошка мурлыкала. Мама откупоривала баночки с оливковым маслом, эфирным маслом лаванды... Тут мама развернулась, произнесла: "А вот вам самый серьезный мой аргумент!" И высыпает в немного парящий на водной бане сосуд несколько пригоршней ромашки. Перемешивает и переливает в подготовленную формочку новое мыло. Отходит от плиты, ехидно смотрит на папу, потом подмигивает мне. Произносит: "Ваша очередь, папа!"
Папа встает. Мама садится на его нагретый стул. Опять мне улыбается. Я с замиранием сердца наблюдаю за папой. Он моет за мамой кухонный инструмент, а потом все очень тщательно вытирает. Затем еще более тщательно делает то же, что и мама. В такой же последовательности. С одной только существенной разницей: вместо ромашки мой папа вывалил в кастрюльку три чайных ложки красивого молотого кофе. Обернувшись, сказал: "Хо-хо! Сюрприз вам!!!" Он все бережно размешивает. И главное, разворачивается да попеременно нам улыбается. Мы с мамой, разумеется, млеем... Вот пришла пора формы, выливания в формочки вязкой жидкости с красивыми крупицами. Так хочется вскочить и воткнуть в струю палец! Но я сдерживаюсь. Ответственно же все, серьезно! Папа ставит свою наполненную формочку рядом с маминой, на холодный подоконник, и произносит: "Результаты - скоро! После полного загустения и высыхания". Я не выдерживаю: "А как долго судье ждать?" Мама: "Ну, дня два, три, малыш". Но я не стал расстраиваться, решил сделать вид, что теперь меня интересует вовсе не судейство да их "кто имеет лучший вкус", а более важные для моих семи лет дела: снег за двором; Фифа, грызущая со стула угол стола...
А сам я ждал. Я считал время до момента, пока все застынет... И он настал! Мы снова все втроем (вчетвером, с Фифой) оказались на кухне. Папа достает свой "мыльный пирог", разделяет на шесть кусочков. Мама делает тоже самое со своим ромашковым произведением искусства. Я беру сначала мамин ароматный кусочек ромашкового мыла да мою им в чуть теплой воде руки. Мама с замиранием сердца смотрит на меня, но я стараюсь не выдавать восхищений. Тянусь за полотенцем, вытираю руки. Нюхаю ладошки. Вкусно!!! Хватаю папин, черно-шоколадный со щепоткой корицы кусочек (когда папа бросал эту самую щепотку, я не заметил, мне мама попозже рассказала), затем с ним тоже мою руки, вытираю, нюхаю ладошки. Говорю: "Судья постановил, что самый лучший вкус ни у мамы, ни у папы, а у судьи, потому как ему оба ароматных мылка очень нравятся!" И мама да папа тут же, после произнесенных слов поднимают меня. А так же зацеловывают.
... страны.
Мы с мамой с самого утра решили придумывать воображаемые страны. Я первым придумал страну, в которой все по вечерам не умываются, не чистят зубы. Мама улыбнулась, а через двадцать минут - я засекал - парировала (папин термин): "Я придумала мир, в котором нет ровных поверхностей да все архитектурное представляет собой лестницы. Стены кухни - покатые лестницы. Пол спальни - можно ступеньки использовать как полочки". Я начал расставлять в своем воображении свои любимые вещи по такой комнате, с лестницей в качестве пола да потолка... Мне мамин мир понравился меньше, чем мой, первый, но над ним тоже стоило серьездно подумать... А так же придумать корпнтр... контрпример. Чтобы сравнять счет. Страна явилась через час дум и размышлений. "А в моем мире все люди говорят не словами, а иками. Икота у них - речь и язык". - "Сложный мир, малыш. Но ничего не поделаешь, я подумаю, а ты пока на, выпей воды, чтобы у тебя самого икота отступила". И протянула мне прозрачный стакан с гладкими гранями. Я выпил все быстро, но быстрее, чем перестал икать... Увы!
"А я придумала, - после десятиминутного молчания сказала мне мама. - Я придумала существ из мыльных пузырей. Нежных, трогательных, ранимых... Красивых! Переливающихся!" А я ей отвечаю, немного впопыхах, немного не подумав: "Вот я бы не хотел, чтобы у меня уши были точно два мыльных шарика, очень не хотел бы...". - "Ну так придумай, кроха, мир гораздо лучше!" - ответила мне мама. "Ага, мам, я сейчас руки помою, покушаем и подумаю... Только чуть-чуть повоображаю себя в мире мыльных пузырей, хорошо?" - "Конечно, малыш, конечно".
"У меня вселенная из чайных пакетиков! И животные, и звери, и растения! Самым странным у человечков из мешочков да ниточек с ярлычками... более всего они, эти создания боятся воды. Заварка внутри них размокает, они заболевают..." - "Давай допивай свой чай, малыш. Твой мир чайных пакетиков мне нравится! Раса черного чая, раса зеленых людей... люди зеленого чая. Ну давай закругляйся: доедай, мы с тобою итак слишком долго кушаем. Надоело уже присутствовать на кухне. Пойдем, крошка, пойдем".
"Мама, а можно еще одна воображаемая страна будет из музыки?" - спросил неожиданно я маму. "А как это?" - удивилась она. "Ну это будет означать, что все да вся, живое и неживое только звучит! Что хороший человек звучит, беспрерывно звучит хорошо, гармонично. А плохой человек - или сломанный предмет - мерзко, точно наша скрипучая входная дверь в дом. Тела у людей, у созданий, у предметов будут текучие, звуковые... Такой воображаемый мир без тел, а только звуки..." - "И мы с тобою были бы очень приятными, нежными созвучиями?" - "Да, мама. Ты была бы самой красивой музыкой, нежной, ласковой. Папа тоже ласковой песней, но сильной, величественной..." Мама сказала: "Компактный получается у тебя мир! Мне очень нравится! Но теперь моя очередь, ведь так?". Мы оделись, подготовились к снегу по колено и отправились гулять на улицу в широких шарфах поверх ртов.
"Когда я была маленькая, мама мне читала "Муми-Троллей", и я фигурок сказочных героев мастерила из разноцветной проволоки... Можно же все окружающее нас сделать из проволоки?!?!" - "Я понял тебя, но вот только снег, сугробы сложно будет сделать из кусочков проволоки. Хотя, можно постараться. Теперь я подумаю, подумаю, о стране..."
Мы видели укутанные деревья да свои мокрые штанины, ветер да зимний блин солнца. Мы гуляли не очень долго, но долговато...
"Мама, мы с тобою можем обдумывать-придумывать разнообразные страны, волшебные и необычные миры, вселенные... Но самая необычная страна у нас с тобою, и особенно сильно волшебна она тогда, когда наш папа возвращается домой с работы, ведь так?" - "Да, родной - ответила мама, - наш мир, эта страна вокруг нас самая волшебно-лучшая".
... улыбка.
Я случайно потерял свою улыбку. Такое бывает... В моем возрасте. Мама так сказала... Кто-то теряет ключи, кто-то чехлы от инструментов, а я потерял улыбку! Самым грустным в моей потере является то, что вот-вот придет папа, а я ему не улыбнусь... То есть он откроет дверь да так лучезарно мне и нашей любимой маме улыбнется, но мне ему нечем будет ответить... Я ужасно расстроился по этому поводу. Мама старалась как могла, делясь со мной своей улыбкой, но я вспылил, топнул, нахмурился, как будто топнув и нахмурившись, я тут же найду свою, свою личную улыбку. Она старалась скрыть, но я все равно заметил, что и ее моя потеря очень сильно расстроила. "Давай тогда ее поищем по дому?" - предложила она. "Да, давай! Ты же поможешь мне, да? Мы должны поспеть до папиного возвращения с работы... Иначе никак! Я не могу не улыбаться, как я без улыбки?" - "Да, кроха, обязательно. Сейчас отложу все дела по дому, уборки-постирки... и найдем твою улыбку".
Мы много где посмотрели, много где поискали... Я обошел почти все в доме, в каждое таинственное местечко заглянул - ничего не нашел. Мама посмотрела под подушкой Фифы, посмотрела между книжками со сказками да под книгами с буквами "Б О Р Х Е С" по ребру, в тазике с чистой, но еще не поглаженной одеждой, в сахарнице, под оконным градусником, в красивых папиных тапочках - тоже ничего. Через час мы встретились с ней на кухне около корзины с фруктами. Мама сказала: "Ничего пока не найдено". Я подтвердил молчанием. "Так! Для того чтобы что-то разыскать успешно и быстро, необходимо соединить все факты. Ты при каких обстоятельствах потерял улыбку?" - "Сложный вопрос... Мне казалось, что я всегда буду с улыбкой, никогда с ней не расстанусь... Понимание потери нахлынуло на меня вот здесь, мам, около кувшина с водою. Я хотел снова налить себе воды, ты была наверху, бранила Фифу за отворенные всюду да слегка ободранные когтями новые двери, а я стоял напротив графина... И вдруг, взглянув в окошко, где зима, зима всегда на этой неделе... я понял, что мною утеряна дорогая улыбка для папы". Мама наморщила лоб: "А ты поспел выпить или налить воды?" - "Да, кажется, я утолил жажду..." - "Так, я, Фифа были наверху: мы взять твою улыбку не могли, у нас алиби". - "А что такое "Али-м-би"?". - "Это когда можно прокричать: "Я не виновен!!!" И никого не обмануть... Подожди-ка! Рядом с графином была оставлена коробка шоколадных конфет с мозговитыми орешками на крышечках конфеток... Я утром дала тебе одну и строго-настрого запретила есть шоколад до обеда. Вот, коробка конфет была около графина, на столике в углу, а теперь она на подоконнике с зимою за окном..." - "Прости меня, мама... у меня нет алимби. Это я переложил коробочку с конфетами. Я съел одну, запил ее водой - было слишком сладко... Потом с коробкой конфет в руках побрел смотреть через окно на засыпанные метелью деревья". - "А ты сейчас смотрел в коробке конфет, может ты туда обронил улыбку?" - "А ты не сердишься на меня, что я съел конфету, что я ослушался...?" - "Малыш, смотри скорее, может между перегородками бумаги в коробочке завалилась твоя улыбка".
Я быстро взял в руки голубую бумажную коробку, открыл ее... "Вот она! Вот моя улыбка: лежит на конфете среднего ряда! Я думал съесть еще одну, когда у меня осталось немного воды в стакане после первой безалимбной конфеты, и по растерянности, задумчивости обронил свою улыбку..." - "Ну вот! Уррррра! Ты снова сможешь так, как мне сейчас, улыбнуться папе, когда он придет домой!".
... почему все же кошка смотрит в глаза?
У меня родилась сестричка. Я был безумно счастлив! Я оббегал всех соседей в округе и каждому с улыбкой рассказал, что теперь у меня есть важный маленький друг. Как известно, чтобы появилась сестричка, мама должна отсутствовать некоторое время. И уехать должна ночью, собраться да уехать непременно в полнолунье... Таков ритуал, как мне сказал папа. В силу этого важного события он отпросился с работы и мы вдвоем (втроем, кошка Фифа никуда не должна уезжать, когда рождается сестричка) проводили дни ожидания. Мы по маме не тосковали, нет: мы понимали, что это очень нужно, очень важно. Но все равно, я немножко тайком притосковывал...
Мы с папой убирались по дому... Да что там: приготовления к первому появлению моей сестрички дома шли полным ходом! В приготовлениях учувствовала даже Фифа: она меньше дебоширила да разрушала; вела себя тише и спокойней, чем обычно. Мы с папой ездили по магазинам и по составленным ранее большим спискам приобретали все, что было необходимо. А так же обсуждали с ним, как теперь впятером будем себя вести: что можно делать, что нет. Мы с папой поняли, что должны отныне быть супер-героями для наших девочек, для мамы и сестры. И даже решили нарисовать новые костюмы наших новых возможностей, ролей: мы взяли карандаши и в день, который предшествовал возвращению мамы с сестричкой из дом-рода, создали наше супер-геройское обмундирование. Я решил рисовать папу, а папа - меня. Мне хотелось не глупых разрисованных маскарадных костюмов, а хорошей, простой одежды для папы. Но только обязательно с атрибутом "Best Father". Сокращенно: "B.F.". Мы вообще с папой условились, что теперь папа - "Best Father", "B.F.", я - "Best Brother", "B.B."... Мы даже Фифе придумали имя супер-героя: "Best Pet". Коротко: "B.P.".
Стараясь уместно разместить на костюмах-рисунках наши супер-геройские сокращения, мы пошли дальше - после рисования - и съездили в "Фотоцентр", где нам сделали три майки (для папы, для меня да мамы) с буквами "B.F.", "B.B.", "B.M.". И брелок для ошейника Фифы с "B.P." (ошейник мы купили сразу же после "Фотоцентра"). Привезли все домой.
Я очень ждал завтрашнего дня выписки наших родных дам из дом-рода. Мы условились с папой, что когда завтра поедем за мамой с сестрой, мы обязательно наденем геройские майки. И с той минуты первого надевания супер-геройских костюмов, станем СУПЕР-ГЕРОЯМИ, супер-папой, мама уже у нас "супер", супер-братом и ... супер-кошкой! Если им, маме с сестричкой, что-нибудь понадобится, мы будем тут как тут и всегда поможем! Потому что Фифа завтра останется дома и не поедет с нами в дом-род, а так же потому, что ей сложнее всех нас будет вживаться в новую роль супер-героини, мы с папой решили новый ошейник на Фифу попытаться надеть сегодня. Было сложно, Фифа вырывалась как могла... А потом, успокоившись, встала на лапы, умно посмотрела сначала мне, потом папе в глаза. Вот я и задумался, почему да откуда она знает, что надо смотреть именно в глаза? Ну, например, подходя к дереву, я же не смотрю первым делом на макушку, которая высоко-далеко; я не смотрю на самую макушку, когда к нему - дереву - обращаюсь? Ну не знаю почему, но я смотрю на своем уровне глаз. И Фифа могла бы посмотреть на "своем уровне", то есть нам в ноги. Но нет, она пристально, очень глубокомысленно посмотрела нам в глаза, как бы сказав: "Я все понимаю. Теперь я тоже супер-герой!". Мы увидели, что Фифа будет самой-самой для моей мамы да моей сестрички, без экс-тра-ор-ди-нар-ных (сложное папино слово, учили 30 минут!) способностей будет помощником, опорой, спасателем. Супер-героем! Но пока я так и не понял точно, откуда Фифа умеет говорить глазами. Умеет она, наверное, потому, что теперь она super-"B.P." - кто знает...