Виктор Чигир

ОПЫТЫ ПРЕОБРАЖЕНИЯ

Анализ стихотворения Н. А. Заболоцкого "Ночь в Пасанаури"

  
  Весной 1947 года Николай Заболоцкий в составе делегации московских поэтов летит в Грузию. Ему 44, он преисполнен надежд и желания вернуться в литературу, откуда его насильственно "изъяли". Позади раздутая из ничего травля, четыре года заключения, освобождение - но с поражением в правах, неустроенная жизнь в Караганде, где тем не менее завершается работа над стихотворным переложением "Слова о полку Игореве" (начатая ещё до ареста), признание этого труда широкой общественностью, последовавшее вслед за этим возвращение сначала в Ленинград, затем в Москву - и долгое, многотрудное преодоление вынужденного поэтического молчания.
  Гостеприимная Грузия становится для Заболоцкого одним из этапов этого преодоления.
  Там он усердно работает над переводами грузинских поэтов и иногда пишет что-то "своё". Огонёк его дара, можно сказать, начинает заново разгораться, чтобы уже летом того же 1947 года вспыхнуть с прежней, долагерной силой. Именно в то лето, во вторую свою поездку в Грузию, Заболоцкий напишет одно из сильнейших стихотворений - "Ночь в Пасанаури".

  Сияла ночь, играя на пандури,
  Луна плыла в убежище любви,
  И снова мне в садах Пасанаури
  На двух Арагвах пели соловьи.

  С Крестового спустившись перевала,
  Где в мае снег и каменистый лёд,
  Я так устал, что не желал нимало
  Ни соловьёв, ни песен, ни красот.

  Под звуки соловьиного напева
  Я взял фонарь, разделся догола,
  И вот река, как бешеная дева,
  Моё большое тело обняла.

  И я лежал, схватившись за каменья,
  И надо мной, сверкая, выл поток,
  И камни шевелились в исступленье
  И бормотали, прыгая у ног.

  И я смотрел на бледный свет огарка,
  Который колебался вдалеке,
  И с берега огромная овчарка
  Величественно двигалась к реке.

  И вышел я на берег, словно воин,
  Холодный, чистый, сильный и земной,
  И гордый пёс, как божество спокоен,
  Узнав меня, улёгся предо мной.

  И в эту ночь в садах Пасанаури,
  Изведав холод первобытных струй,
  Я принял в сердце первый звук пандури,
  Как в отрочестве - первый поцелуй.

  Невозможно не проникнуться величественной мелодичностью, которой дышат строки.
  Собственно, стихотворение начинается с описания игры на пандури - что уже задаёт тон, настраивает читателя на нужный лад. Исполняет игру якобы сама ночь, сопровождая пение соловьёв и любуясь (наверняка ведь любуясь!) вместе с лирическим героем луной, что уплывает "в убежище любви". До конца непонятно - метафора это, или всё же реальное исполнение какого-нибудь замечтавшегося молоденького музыканта. Важно то, что, начав звучать в пространстве стихотворения, мягкий перебор струн не умолкает до самого финала; это подразумевается закольцованностью упоминания мелодии.
  Впрочем, игра на пандури, равно как и соловьиное пение, - лишь необходимый фон. Суть стихотворения в ином. Заболоцкий поднимает тему метафизического возрождения через очищение водой. Горная река, холод её струй, вековечность её движения и, что важнее, осознание этой вековечности - приобретают под пером автора чудотворные свойства, а омовение - обыденнейшее, казалось бы, действие - становится актом обрядового преображения.
  Окунувшись нагим в реку и выйдя затем на берег, герой меняется. Он уже не тот, кем был прежде: выбравшись из воды, он несёт в себе её холод, но вместе с тем река наделяет его облагораживающей силой и ясным ощущением соприродности тварному миру. "Земным" помимо прочего называет он себя, и это очень точная, очень хлёсткая деталь, выдающая большого мастера. Ещё вода очищает, но не только тело, а и разум: вслед за усталостью струи уносят вопросы, которые не озвучиваются, но которые наверняка тяготили героя, пока он бродил по горам (или, возможно, по своей жизни?). Теперь же, после реки, очищенный и обновлённый, он становится открыт всему - словно в отрочестве, когда доверчивость простительна и нет ещё вопросов, обременяющих душу.
  Тем самым происходит как бы обратная инициация: из зрелости - в молодость, из конца жизненного пути - в начало. И даже случайный свидетель - овчарка - уподобляется в глазах героя божеству: подошедший пёс то ли следит за точностью проведения обряда, то ли самим своим молчаливым присутствием свидетельствует, что омывший себя смертный муж совершил именно магическое действо, а не просто освежился в реке после изнурительного перехода.
  Ни на секунду не умолкающая игра на пандури только подчёркивает значительность момента, и герою даже чудится, что мелодия звучит для него впервые, хотя лилась она задолго до обряда. Нет, герой просто слышит мелодию новым слухом.
  Хочется верить, что отныне для него будет всё ново, всё впервые.