Чхатарашвили Баадур Михаилович : другие произведения.

Хроника Колхиса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  ВВОДНОЕ:
   Поэт был слишком болен, чтобы в ближайшее время снова
   увидеться с нами, а когда я вернулся в город, он уже умер, и
   слава его начала распространяться по свету.
   Торнтон Уайлдер
  
  
  
   Итак, дамы и господа, - мой Magnum opus: три раза по триста шестьдесят пять бессонных ночей - это написание, и последующая нескончаемая правка. Одновременно рукопись рассылалась по издателям, изредка приходил лаконичный ответ: "Коммерческого интереса не представляет", что, безусловно, являлось для автора высшей похвалой - я не терплю ширпотреба.
   Но недаром народ сложил поговорку про "свято место" - сетевые "пираты" взялись за продвижении моего детища: опус живо объявился на полудюжине "тёмных" сайтов, после некий издатель-мнгостаночник, заключив со мной обстоятельный, юридически выверенный договор, выложил роман на "прилавки" магазинов электронной книги, и в настоящее время Хроника реализуется через ЛитРес, Amazon, Google, Andronum, Bookland, ещё какие-то призрачные конторы, автор же имеет с этой возни смачную фигу.
   Такое положение вещей мне претит, посему, переписав наново обширную "голову" опуса, размещаю его нынче на ресурсах свободного доступа, ибо сочинительствовал я исключительно для пользы вероятного читателя, а не для наживы коммерсантов от словесности. Читайте, господа хорошие, оно того стоит, - во-первых, для любопытствующих опус обернётся подробнейшим путеводителем по Ойкумене героического периода. Можно считать Хронику и кратким мифологическим сводом, в котором представлена авторская обработка сказаний Вавилона, Эгеиды, малознакомой широкому кругу любителей старины Колхиды догомеровской поры...
  Мало того - предлагаю я Вашему вниманию весьма занимательный сказ: насыщенный аллюзиями, стилизациями и реминисценциями межвидовой гибрид - меннипея + пикареска, повествование-шарадоид с заключительным логогрифом - заманчиво звучит? Тогда приступайте, единственное, - думаю, фанатам Гарри Поттера от ознакомления с опусом лучше воздержаться, как, впрочем, и почитательницам "дамского" романа, любителям боевого фэнтези, киберпанка, слипстрима, турбореализма, прости Господи, и иже...
  Так же не рекомендую прочтения лицам, для которых проблематичным является понимание предложений объёмом более чем в пять-шесть минимальных элементов осознания речи.
   И последнее - не поминайте автора дурным словом, он старался не за страх, а за совесть!..
  
  
  
  
   ***
  
  
  
  
  
  
  
  
   Задача романов обучать развлекая.
   Умберто Эко.
  
  
   Бойся начать как циклический прежних времён стихотворец...
   Чем обещанье исполнишь, разинувши рот столь широко?
   Всякий писатель, предмет выбирай, соответственный силе;
   долго рассматривай, пробуй как ношу, поднимут ли плечи.
   Квинт Горациий Флак.
  
  
   Периэхоменон
  
  
  1. Пролалия
  
  2. Пролог
  
  3. Дистопия
  
  4. Метабола
  
  5. Перипетия
  
  6. Анагнорзис
  
  7. Катастрофа, эписодий первый
  
  8. Катастрофа, эписодий второй
  
  9. Катастрофа, эписодий третий
  
  10. Катастрофа, эписодий четвёртый
  
  11. Катастрофа, эписодий пятый
  
  12. Драма
  
  13. Катарсис
  
  14. Эпилог
  
  15. Глоссы
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   О боги, обутые в пернатые сандальи!
   Йейтс
  
   Пролалия от Вакели
  
  I. Суть
  
   Приветствую тебя, читатель разлюбезный, рад сообщить, что предстоит тебе долгое, увлекательное путешествие в глубь веков, к самому началу начал, ибо эта история завлечёт тебя в малоизвестный до сего дня мир древней Колхиды, к богам и героям колхов, к их капищам и обычаям, и в то же время познаешь ты Ойкумену героической эпохи, эпохи дерзновенных деяний вожделеющих достатка надменного Востока ахейских вождей.
   Повествование всесословно и любому складу ума подходяще: простец обнаружит щедрый на невероятные приключения, задорный мифос; у читателя сметливого может случиться интерес к стародавним событиям - потянется вдруг рука к анналам прежним да запискам учёных мужей; знаток древностей займёт досуг угадкой рассыпанных по страницам шарад, загадок, метаграмм. Все вместе они получат ответ на пока ещё открытый вопрос - какова была причина, побудившая Аргонавтов выступить малыми силами, всего с одним кораблём, первопроходцами чужого, неприветливого моря, чьи валы пенились к северу от привычных для них вод Эгеиды? Из присущей грекам любознательности? С какой стати Ясон зазвал друзей в опасное плаванье? Ясон - потомок царей Фессалии, известной в древности, как страна чародейства, Ясон - сын Эсона, внук Кретея, основателя Иолка. Ясон отнюдь не могучий и отважный воин, а мирный человек, сведущий в магии и врачевании, знающий целебные свойства растений, на искателя приключений он вовсе не похож, но земля Колхиды чем-то манила его...
  
   Однако, будет, покончим с загадками: вот они, записки участника тех событий, мало того - устроителя всей авантюры, самого Колхидского дракона, невольного охранителя пресловутого руна, - с этого места я умолкаю, повествование продолжит великолепный... впрочем, автор сам представится читателю, ведь волею богов попавшая мне в руки рукопись есть не что иное, как первая в обозримом литературном наследии попытка художественной автобиографии, и, одновременно, бесценная хроника седой старины.
   О трудностях, с которыми слуга ваш покорный столкнулся при переводе, умолчу. Упомяну лишь живую непосредственность, характерную для переменчивой манеры авторского письма - от напыщенного, чуть ли не эпического слога, до портовой фени конца второго тысячелетия дохристианской эры, и это при произвольном чередовании бытовавших в те времена диалектов старогреческого и маюскульном способе написания автографа.
   Учитывая, что писалось для современников и нынешнему читателю будет нелегко разобраться в обильно рассыпанных по строкам малоупотребляемых сегодня географических названиях и архаизмах, сохранённых мною в попытке сберечь чарующую атмосферу мастерски изображённого автором древнего мира, снабдил я хронику комментариями, которые распределены по "телу" повествования с таким расчётом, чтобы не утомить пользователя, ибо - много их. В конце каждой главы приведены разъяснительные схолии, помимо того - за авторским текстом следует глоссарий с пояснениями по древней географии и этнографии.
  
   Итак, читатель, в путь! В поводыри тебе назначена богиня среброликая, в попутчики вождь-предок волк и Талия-шутница - взор отомкни и сделай первый шаг!..
  
   II. Колхеево семейство:
  
  Тифон, отец Колхиса - порождённый Геей от Гадеса исполин с сотней драконьих голов
   на затылке. Вступил с Зевсом в единоборство за олимпийский
   престол, однако, Мойры обманом накормили чудище плодами
   заговоренными, что лишило его силы, и был он низвергнут
   Зевсом в Тартар.
  Эхидна, мать Колхиса - прекрасная ликом полудева-полузмея, дочь Форкия и Кето,
   от кровосмесительной связи с собственным сыном Орфом
   родила Немейского льва.
  Кербер, братец Колхиса - трёхголовый пёс, страж Аида.
  Гидра, сестра Колхиса - девятиголовая змея с ядовитым дыханием, проживала у
   источника Лерны в Аргосе.
  Химера, сестра Колхиса - трёхголовая (головы львицы, козы и змеи), огнедышащая
   бестия. Не брезговала человечинкой.
  Сфинкс, сестра Колхиса - крылатая львица с женским торсом. Разоряла Фивы по
   поручению Геры.
  Орф, братец Колхиса - двуглавый пёс, бдительный страж.
  Немейский лев, братец/племянник Колхиса - гиперлев с непробиваемой супершкурой.
  
  
  
  III. Пантейон (место всех богов)
  
  
   Греки
  
  
  α. Надстоящие:
  
   Триединая - Геката-Артемида-Селена - Белая Богиня, мать всего сущего.
   Гелиос - дарующий жизнь, всевидящий бог Солнца.
  
  β. Предстоящие:
  
   Хаос - первопотенция; бесконечное и пустое мировое пространство.
   Эреб - сын Хаоса; олицетворение мрака.
   Никта - дочь Хаоса; олицетворение ночи.
   Гемера - дочь Эреба; богиня дневного света, спутница Гелиоса.
   Гея (Хтония) - мать-земля.
   Уран - сын и супруг Геи; олицетворение неба.
   Океан - бог бескрайней, омывающей всю Землю реки; на далёком Западе
   знаменует границу между миром жизни и миром смерти. От Океана
   берут начало все реки и морские течения.
   Хронос - Хаос породил самое древнее, что было во вселенной - время. Греки
   прозвали божество времени Хроносом (не путать с Кроносом - этот
   породил Зевса и его братцев с сестрицами, правда, он же и пытался
   отпрысков своих изничтожить, но - тщетно).
  
  
  γ. Титаны и титаниды:
  
   Мнемосина - дочь Урана и Геи; "царица высот Элевфера", родительница Муз.
   Понтос (Понт) - сын Геи; бог внутренних морей.
   Кронос (Крон) - сын Урана и Геи; владыка неба и мира (до Зевса).
   Рея - дочь Урана и Геи, сестра и супруга Кроноса.
   Тофида (Тефия) - дочь Урана и Геи, сестра и супруга Океана, от брака с которым
   породила все реки мира.
  δ. Олимпийцы:
  
   Зевс - верховный; сын Кроноса и Реи.
   Гера - сестра и супруга верховного.
   Посейдон - сын Кроноса и Реи; бог морской стихии.
   Аид - сын Кроноса и Реи; владыка царства мёртвых.
   Деметра - дочь Кроноса и Реи; богиня плодородия и земледелия.
   Гестия - дочь Кроноса и Реи; богиня домашнего очага.
   Афина - дочь Зевса и океаниды Метиды; богиня справедливой войны.
   Арес - побочный сын Геры; бог вероломной войны.
   Афродита - дочь Урана; богиня любви и красоты.
   Гефест - побочный сын Геры; бог огня и кузнечного ремесла.
   Гермес - сын Зевса и плеяды Майи; бог торговли, хитрости и воровства.
   Аполлон - сын Зевса и Лето; бог света, предводитель лекарей, покровитель
   искусств, глава гильдии оракулов.
   Дионис - сын Зевса и Семелы; бог виноделия и веселья.
  
  ε. Боги по интересам:
  
   Дети Никты: Танатос - олицетворение смерти, крылатый демон.
   Гипнос - бог сна и сновидений, любимец Муз.
   Эрида - богиня раздора, голода, скорби, несчастья.
   Ата - божество помрачения рассудка.
   Немесида (Адрастья) - богиня справедливого возмездия.
   Мом - бог злословия, интриг; провокатор Троянской войны.
   Керы - демоны насильственной смерти.
  
   Эвмениды (Эринии) - богини мести, преследуют жертву не только при жизни,
   но и после смерти.
  
   Дети Понта: Нерей - морское божество; обладал даром предвидения, наделял
   путников добрыми советами.
   Тавмант - бог морских чудес.
   Форкий - властитель бурного моря.
   Кето - сестра и супруга Форкия; богиня морской пучины и чудовищ
   глубинных вод.
  
   Персефона - дочь Зевса и Деметры, супруга Аида.
   Морфей - сын Гипноса; бог сна и забвения.
   Фемида - богиня правосудия.
   Дика - дочь Зевса и Фемиды; меченосная богиня справедливости.
   Астрей - супруг Никты; божество звёздного неба.
   Иасион - критское доахейское божество земледелия.
   Плутос - родившийся на Крите сын Иасиона и Деметры, бог богатства; слепой
   старец, не ведающий справедливости в распределении достатка.
   Эос - богиня утренней зари.
   Онейр - персонификация сновидения; древние считали, что верные решения,
   насылаемые богами, приходят в снах.
   Гименей - сын Аполлона и музы Каллиопы; божество брака.
   Стикс (ненавистная) - божество одноимённой реки в царстве мёртвых.
  
  ζ. Административный аппарат:
  
   Мойры - дочери Зевса и Фемиды, богини судьбы: Клото (пряха) - прядущая нить
   жизни; Лахесис (судьба) - определяющая длину нити; Атропос (неотвра-
   тимая) - перерезающая нить.
  
   Музы - покровительницы искусств и наук:
   Каллиопа - эпическая поэзия;
   Эвтерпа - лирическая поэзия и музыка;
   Мельпомена - трагедия;
   Талия - комедия;
   Эрато - любовная поэзия;
   Полигимния - пантомима и гимны;
   Терпсихора - танцы;
   Клио - история; Урания - астрономия.
  
   Пейто - богиня убеждения из свиты Афродиты.
   Деймос (ужас) и Фобос (страх) - сыновья Ареса, демоны войны.
   Хариты - Аглая (сияющая), Ефросина (благомыслящая), Талия (цветущая) - богини
   воплощающие доброе, радостное и вечное начало жизни.
  
   Харон - лодочник, перевозчик душ умерших через Ахерон.
   Протей - сын Посейдона, морской старец, ясновидящий, предсказатель.
   Куреты (Корибанты) - на Крите древние доэллинские божества растительности.
   стражи младенца Зевса.
  
  η. Ассистенты, технический персонал:
  
   Хирон - кентавр, сын Кроноса, наставник и воспитатель героев.
   Фаэтиса (сияющая) - нимфа, охраняющая стада Гелиоса.
   Мегера (завистливая) - старшая из трёх Эриний, олицетворение злости; змееволосое
   страшилище с вечно оскаленными зубами.
   Амалтея - нимфа, вскормившая Зевса.
  
  θ. Боги ветров:
  
   Борей - северный ветер.
   Эвр - восточный ветер.
   Зефир - западный ветер.
   Нот - южный ветер.
   Иапиг - северо-западный ветер.
   Анелиот (Анелий) - дующий с Юго-Востока
   Аргест - дующий с Юго-Запада.
   Кекий - дующий с Северо-Востока.
   Киркий - дующий с Северо-Запада.
  
  ι. Прозвища:
  
   Зевс - Громовержец, Кронион, молниелюб, гонитель туч, Эгиох (щитодержец),
   оградитель, владыка владык, блюститель законов, всецарь, скипетродержец,
   высокогремящий.
  
   Аполлон - Мойрагет (водитель судьбы), Эпикурий (попечитель), сребролукий,
   Боэдромий (помогающий в битве), стреловержец, Пеавон (на Крите),
   Мусагет (предводитель Муз), дальновержец.
   Аид (Айдоней, Гадес, Агесилай) - безвидный, повелитель безмолвных. Греки
   избегали называть А. по имени, отсюда вторые,
   "ложные" имена.
  
   Арес, на доахейском Крите - Энувалис (от "эниалий" - боевой); ксенофаг (разжи-
   гатель войны).
  
   Посейдон - Кронид пучины, синекудрый, Гидрий.
  
   Музы - Аонийские сёстры, Парнасиды, Касталиды, Пиэриды.
  
   Афродита - Акадиомана (появившаяся на поверхности моря), пенородная,
   Филомедея (любящая срамный уд), Киприда.
  
   Афина - Паллада.
  
   Гелиос - Ээлий.
  
  
  
   Колхи, иверы
  
  
  ა. Надстоящие:
  
   Среброликая Мтовари (Селена) - богиня Луна.
   Золотой Петух (Гелиос) - Солнце.
  
   Слуги Мтовари:
  
   Берика - юноша-дерево, повелитель животворящих сил природы,
   древесных соков, лозы и вина.
   Дали златокудрая - повелительница зверей, покровительница
   справедливых охотников.
   Мамбери - повелитель волков.
   Шишвлиш - смотритель альпийских лугов.
   Игри - повелитель влаги.
   Паскунджи - могучая птица-дракон; связывает преисподнюю,
   землю и небо.
   Месепи (муж и жена) - смотрители лесов.
  
  
   Жрицы Мтовари:
  
   Баиа (лютик) - распорядительница праздника цветов.
   Тирипи (ива) - нимфа водопадов.
   Цацхви (липа) - хранительница деревьев-медоносов.
   Нуши (миндаль) - хранительница плодовых деревьев.
   Дапна - хранительница лавровой рощи.
   Накадули - нимфа источников.
   Иа (фиалка) - смотрительница полевых цветов.
  
  
  
  ბ. Великая триада:
  
   Гмерти всесущий - демиург.
   Мориге - смотритель неба, повелитель Хати, Гаци и Гаими.
   Квирия - правитель суши, повелитель Хвтисшвили.
  
   Хвтисшвили (дети богов):
  
   Элия - громовержец.
   Лазаре - дающий погоду.
   Барбол - целительница.
   Ламария - охранительница рожениц.
   Самдзимари - скорбящая; богиня сочувствия.
   Пиркуши - покровитель ремёсел.
   Миндорт батони - повелитель лугов и полей.
   Басили - покровитель скота и земледелия.
   Бочи - божество Семи отрогов (Кавказских гор).
   Кадаги - прорицатель.
   Тедоре - покровитель коней.
  
   Хати:
  
   общиннно-племенные божества, к примеру: Пирцецхли - божество общины
   пшавов (грузинский субэтнос) -
   огнедышащая дракайна.
   Гаци и Гаими - ведуны самого сокровенного.
   Мцевари - небесный пёс; дух, посылаемый Мориге в помощь, либо в наказание.
  
  გ. Подземный мир:
  
   Беткил - повелитель царства мёртвых.
   Бедис мцерлеби - пищущие судьбу.
   Тенцо - нимфа реки подземного мира.
   Вишап - огнедышащее чудовище, проглатывает проклятые души.
  
  დ. Противостоящие:
  
   Тарос - сатана.
   Тартароз - слуга Тароса, водитель каджей.
   Каджи - злые духи.
   Керотани - огнедышащий вепрь.
   Алкали - злые духи, вредящие путникам.
   Жамни - духи, вызывающие болезни.
  
  
  
  
   Пролог
  
   Можно ждать чего угодно, можно веровать всему,
   Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,
   В полдень ночь послал на землю...
   Архилох
  
   Ярятся боги Колхиды изобильной: Игри, повелитель влаги животворящей, заклубил в тумане гладь полноводного Фасиса - окутал белоснежной хленой неуёмный поток. Квирия, справедливый, повелел Эвру неистовому разметать марево от Амарантских гор и до самого моря: от края до края Киркейской равнины застыли на ветвах белоцветные одежды, укрыли от взора священные рощи.
  
   Гневятся боги: Элия-громовержец одел небосвод в погребальный наряд, козлорогий Берика лозу дарильщицу опутал стеблями ядовитого плюща; ярятся боги, ибо царь Аэт, грозный владыка, Аэт, победоносный воитель, растеряв разум, осушает заздравные чаши, пирует с чужаками, чья ладья пристала к пологому берегу у стен белокаменной Эйи.
  
   С разбойниками пирует Аэт, не ведает - предали венценосца любимые внуки: Арг, Фронтис, Китиссор, Меласс.
  
   Арг, чьи сладкие речи подобно дурману смущают рассудок царя, привлёк во дворец иноземцев, тот самый Арг, что ночами, тайком, на рыбацкой лодчонке ходил к устью Акампсиса, лазутчикам гализонам доставляя вести для Пелия-самозванца. С ворами пирует щедрый Аэт, от львиного рыка которого содрогаются стены, не видит, что царская дочь - златокудрая Медея осквернила девичье ложе, зазвав под своё покрывало сластолюбца Ясона.
  
   Гневятся боги: Гмерти всесущий отвратил ясный лик от алтарных камней - напрасно уложен на угли благовонный тук...
  
  
  Схолии:
  
   Хлена - плащ из шерстяной ткани.
  
   Пелий - царь Иолка, захвативший трон, устранив и заточив в темницу законного
   правителя, своего брата Эсона.
  
   Тук - сжигаемый на алтаре жир жертвенного животного.
  
  
  
  
  
  
   Дистопия
  
   ... у Геракла с висков заструился обильный пот, и
   черная кровь начала волноваться под сердцем.
   Аполлоний Родосский
  
   А всё - Геракл. Все беды от этого олуха. Все невзгоды, что снизошли на голову злосчастного Колхиса, сына Тифона. Все те напасти, что словно дары Пандоры, дуры любопытной, низвергаются на дом повелителя Колхов.
   Не раз, совершив возлияние зоркому богу, размышлял я в ночной тишине о причудах Лахесис: нить моей жизни, что Клото свивает, раз за разом ложится петлёй на тропу, по которой подобно взъяренному хряку ломится сей многобуйный болван.
  Подвержен припадкам безумья Геракл, да к тому же возомнил, ничтожный, себя отпрыском Зевса, - будто бы Кронион, приняв облик истинного его папаши, развлекался с Алкменой, пока супруг находился в отлучке. Да чтобы Зевс спутался с внучкой Персея, которого на дух не переносит? Абсурд.
   Амфитрион, породивший громилу, вполне был приличный мужчина, разве что дурную кровь через мать - Астидемию унаследовал от сыноубийцы Тантала. А вот Алкмены родня - там сам Сатир ногу сломит: прапрадед Персея - Линкей, тестя собственного жизни лишил (к слову - тот тесть дядюшкой ему же приходился), вдобавок, как овечек прирезал, ни много ни мало, а полсотни сестричек любимой супруги.
  Кознодейка Даная - правнучка Линкея - подбила сыночка на отцеубийство, что Персей и исполнил исправно, а заодно открыл счёт - отправил в Аид красавицу Медузу, тётку мою, и пошло, и поехало: славный отпрыск порочной семейки - Геракл, задушил малолетнего братишку моего, мало того - освежевал убиенного, выделал шкуру, и по сей день, обрядившись в неё щеголяет.
   Эхидну, матушку, преследовал долго, в горных Аримах настиг и убил (бился в бессилье под гнётом Этны-громады отец мой Тифон стоголовый).
   Из всего семейства самый покладистый - братец Орф-всегда-на-страже, стерёг себе коров Гериона, - подкрался Геракл, стража убил, стадо увёл.
   Гидру, сестрёнку, из корысти умертвил, дабы жёлчью её смертоносной наконечники стрел своих смазать: сам не справлялся, Иолая, племянника, в помощь призвал - вдвоём одолели.
   Брата Кербера Геракл похитил из Аида, пытал, покалечил, - лишь заботой Эврисфея спасся несчастный.
   Дальше - больше: поклялся мерзавец весь род наш сгубить (тут ещё Хирон присоветовал воспитаннику бесноватому от бессонья лечиться толчённым на меду драконьим глазом, вот и рыщет ублюдок с тех пор, меня высматривает. Я-то живо представил, каких сновидений дождётся "герой", попробовав снадобья из ока дитяти Эхидны...), однако, Эврисфей отрядил дурака из-под Авгиевых коней дерьмо выгребать. Раз самому не с руки - братоубийцу Гиппоноя, внука богами проклятого Сисифа подговорил - мечтательницу Химеру тот в Ликии выследил, убил жестоко (чуть позже Пегас отомстил за родню, Гиппоноя изуродовал и до смерти довёл - поделом душегубу).
   Вот со Сфинкс Геракл оплошал, не дотянулась рука: самую смышленую из дочерей Тифона, любознательную пышногрудку нашу, Гера послала к фиванцам - вершить справедливый суд (за мужеложество и совращение малолетних, прошу отметить).
  Эдип, кровосмеситель, довёл деву-львицу до самоубийства, правда, и ему воздалось: сам себе блудодей вырвал глаза, а мамочка его, чадосовратительница, глядя на слепого любовника - повесилась.
   Остался Колхис один-одинёшенек, без родни (если не считать стенающего в Тартаре родителя, да калеки Кербера), без крова, меч над головой занесён (вернее - дубина, этот урод и оружие себе по уму подобрал), только и спасение, как говаривают в Илионе - покинуть своих Пенат.
  
  
   Схолии:
  
  Дистопия - изображение опасных, пагубных последствий, связанных с построением
   общества, соответствующего тому или иному социальному идеалу.
  
  Медуза - дочь Форкия и Кето, старшая из Горгон (стражи Пупа Земного - Еврипид),
   сестра Эхидны.
  
  ... совершив возлияние зоркому богу... - в догомеровские времена, отходя ко сну греки
   обращались с молитвой к Гермесу.
  
  Эврисфей - царь Тиринфа и Микен. Геракл по указанию Дельфийского оракула в течении12 лет служил Э.
  
  Пенаты - домашние божества троянцев. Эней вывез П. из горящей Трои, доставил в
   Италию, после чего произошла "популяризация" П. в Ойкумене.
  
  
  
  
   Метабола
  
   Край покинуть родной, тебя вскормивший, и хлеба
   У незнакомца просить - наигорчайший удел.
   Тиртей
  
   Дождался я дня, когда Нот быстрокрылый, Борея сразив, устремился к могучему Гему, встал на крыло и отдался потоку. В Иллирии путь преградил мне кудесник Зефир: не противясь велению птицелюбого мужа, повернул на восток.
   Над водами Понта, над степями Тавриды, парил я, беспечный, теснимый Аргестом... нет, каков стиль, разрази меня Высокогремящий! Великого рапсода лишилась Апия - Колхиса, последнего Тифонида. Помнится: Эвлопа-фракийца, шутя, посрамил я, когда сей выскочка затеялся состязаться со мной в Митилене: тужился, бездарь, формингу терзал, путался в кратких и долгих слогах, так и не смог разродиться стройным триметром. Меж двумя ритонами пенистого лесбосского сложил я тогда элегический дистих - бежал сын Мусея с позором, лик сокрывая полою хитона.
  
   А вот, к примеру, не далее как в прошлую ночь, соком лозовника сон призывая, тряхнул стариной, и дифирамбом восславил колхидского Вакха:
  
   О, гряди Бериконис благой,
   В град Аэта,
   В град златой!
   О, гряди, в кругу сатиров беспечных,
   Бешено ярый,
   В шкуры одетый,
   С жезлом волшебным,
   Юноша славный!
  
   Ведь прелесть, Пан меня забери! Мальчишке Орфею запросто можно нос утереть...
  
   Ладно, вернёмся к подсчёту наших баранов, кстати, поговорка, поговоркой, а именно бараны, вернее - белая россыпь на муравчатых склонах, что, словно перси Анадиомены, выступили из пены морской на пути, привлекли взор мой, отчего, умерив силу крыльев, опустился я с высоты, и вот: сотня премилых овнов щиплет сочную травку, да под раскидистым дубом дремлет юный пастух.
   Уже уселся я чуть в сторонке, предвкушая обильный обед, набежавшую слюну проглотил, и тут дуновение Эвра божественным ароматом меня одарило; тотчас же, забыв про голодный живот, взлетел к облакам, поспешая к востоку, по зову томящейся девы:
  
   Сражаясь с порывами встречного ветра,
   По гулким ущельям, меж гор, сквозь теснины,
   Летел я к истокам реки, что зовётся - Араг.
   И здесь, у опушки покойного леса, нашёл я
   Пирцецхли, смуглянку...
  
   Всех козней бессмертных лукавый Эрот ты страшней -
   Стрелок златокудрый многоискусный,
   Кого - богиня в лёгких сандалиях,
   По радуге снизойдя - от Зефира,
   Всевластную силу родила, Ирида!
  
  Сражённый стрелой вечноюного лучника, ступил я нетвёрдой ногою и молвил:
  
   Дева, чья кожа, как воронь черна,
   С улыбкой нежной! Очень мне хочется
   Сказать тебе что-то тихонько,
   Только не смею: мне стыд мешает...
  
  Свернулась плутовка змеёй, очами сверкнула:
  
   - Скажи, коли смелости хватит.
  
  В бурной реке пересохшее горло смочив, я продолжил:
  
   В почке таится ещё твоё лето, но соком весенним
   Налитый темнеет уже виноград. И если, спасаясь,
   В родник обратишься Аретузе подобясь,
   Потоком я стану пенистым, чтоб струи твои,
   Собою накрыв, поглотить.
  
   Прикрыла Чернушка глаза, когтистой ладошкой ко мне потянулась:
  
   Твой приход - мне отрада. К тебе
   В томленье жарком стремилась.
   Ты жадное сердце моё - благо странник, тебе!
   Любовью сожжёшь!
  
   Что добавить? - Словно ветер с горы на дубы налетающий, души потряс нам всесильный Эрот...
  
  
   Пока бы клейким листом прорезались набухшие почки, и травы, стеблями сплетаясь, окрест поднимались, укрывшись в чащобе, слагали мы песнь пенородной богине. Но, только лишь день уступил первый час свой, и ночь этот дар приняла благосклонно, разъяла Чернушка пояс красы:
  
   В жаркую пору, в роще священной,
   Полнились сердца наши жаром любовным.
   Уж лету на смену зима подступила,
   Суровый Борей снегопады сулит,
   Нахмуря седые, косматые брови,
   Лес в иней метель поспешает одеть.
   Уйдём же в низину, на землю Колхиды,
   Где: гроздь пригибает лозу на холмах,
   Пастух сберегает стада на лугах,
   И море играет на мягких песках,
   На брег набегая...
  
   И вот мы уже, предводимые Эвром, парим над стремниною мутного Кира; манит нас ущелье, где твердыня Сарпон проход охраняет к владеньям Аэта. Напитанный силой вершинных снегов, здесь:
  
   Фасис широкий, изумруднобережный
   В лазурную зыбь устремляется к морю,
   Пенясь и скользя по цветущей равнине...
  
   Будь жива матушка, удостоился бы Колхис похвалы, ведь её стараниями - пристрастна была покойница к стройному слогу - приобщён я был в отрочестве к таинству стихосложения. И опять роковое стечение: сладкоголосый Лин, наставник мой, взялся сдуру за обучение Геракла, и им же был умерщвлён, за то, что признал ученика бестолочью несусветной...
  
   Но, вернёмся к нашей хронике: прилежно исполнив службу поводыря, Чернушка завлекла меня к склону Амаранта, тому, что в вечернюю пору согревается последним лучом нисходящего к гребням морским Гелиоса. Здесь, огородившись скалистым уступом, затаилась пихтовая роща, рядом - лужайка цветом богатая, с отрога густолиственный лес подступает, и грот преуютнейший выбит Зефиром в скале. Узрев чарующий уголок, тут же сложил я простую эклогу:
  
   Вот звенит в прохладе ветвей серебристых
   Со скалы низвергаясь ручей сладкозвучный,
   И с дрожащей листвы истекает сонно
   Томная дрёма...
  
   Однако подруга милая пресекла восторженные речи мои, повелев немедля отправляться на розыск съестного, а когда, разжившись жирным барашком, вернулся я в гнёздышко, ждал меня дар от Чернушки - свежеснесённое яичко, размером с добрый валун
  
  
   Первенца мы нарекли Индикос. Красавец вылупился: глаза цвета неба, стройные ножки, головка оленья, поверх чешуи - руно серебрится, а во лбу - витой рог длиной в локоть (не иначе - от тётки, усопшей Химеры, наследство).
  
   Следом Авпия-кареглазка подоспела: эта - вылитая Чернушка, разве что характером поноровистее.
  А ещё год спустя, опять разродилась дева моя, и явилась на свет быстрокрылая Паскунджи.
   Весь погрузился я в заботы - одним разбоем такую ораву не прокормишь, пришлось наниматься на службу к Аэту. Определил меня владыка командовать дворцовой стражей да рекрутов обучать ратному делу.
  
   Аэт - щедростью славен, зажили мы сытно, в достатке: ягнята, телки, пенистый нектар Берикониса (тщетна похвальба маронейцев - в сравненье не подходят их вина с багряным соком колхидской лозы). Кудряшка Медея к нам привязалась: не раз, одолев крутую тропу, гостьей являлась в наше жилище. Сердце я радовал, глядя, как Индикос, склоняя изящную голову, срывает на лужайке медоносы, а Авпия сплетает для царевны венок.
   Да, а по поводу медоносов и мёда - моя вина, каюсь, но - не было у Колхиса-сиротинушки злого умысла, по воле случая занёс я в Киркеаду семя цветка, что назвали после в мою честь. Когда на острове, что встретился мне посреди Понта, высматривал я овна, дабы подкрепиться, тогда и приметил те цветы - со стеблем высоким и бледным венцом. Не иначе - под чешуйки на шкуре моей попало семечко-другое, ибо, по рождению Авпии уже кругом нашей рощи те же головки поднялись, а на следующую осень ближние луга сплошь пошли белым крапом. Пчёлам пришельцы пришлись по душе, только вот мёд киркейский с той поры горчит, пьянит, как вино, и в тягостный сон погружает.
  
   Не одним только мёдом обильна Колхида: зверь в лесах и рыба в водах, мелкий скот, и стада быков криворогих, табуны благородных коней, что пригодны для службы Палладе. Лоза зеленеет на уступах холмов, радует взор многоплодье садов, электрон созревает под корою стволов, золотистые слёзы роняя... сбиваюсь на стих опять и опять, воспитание сказывается, и сердце к песнопениям расположенное, так и обращаю его поочерёдно: от Клио к Эрато.
  
   Продолжу: дворец Аэта возвышен над берегом Фасиса - к твердокаменной пристани сбегают крутые ступени. За рядом стройных колонн - просторная стоа, следом - покои, залы для пиршеств. В орнаменте сложном триглифы из бронзы, из горной меди метопа литая. На кровле - родник рукотворный: сквозь львиное зёво по чашам резным стекает струя. По правую руку - мощёная площадь, объята в три ряда жилищами колхов; рядом квартал мастеров: здесь зеркала полируют мелкопористой пемзой, медную утварь покрывают искусной резьбой, филигрань навивают по серебряным кубкам, рассыпая по черни драгоценных камней многоцветье.
  
   Далее - дворы виноделов, лавки торговцев, шатры знахарей, брадобреев каморки: всё это Эйа - гелиополь Колхиды.
  
   Несметным богатством обременён Аэт. По воле Игри ручьи несут на равнину самородное золото, в верховьях Фасиса рудники, где колхи, серебристый стим добывая в раскопах, разливают бронзу по затейливым формам. Халибы и мосхи - люди Аэта - не ведая ни пахоты, ни забот о лозе, разыскивают скопления металлов; найдя же - день с ночью равняя, у горнов трудятся в дым и пламень одеты. Женщины колхов тонкорунную шерсть и кудель льняную в нить обращая, у ткального стана вечера коротают, сложным узором украшают полотна.
  
   Из Элама, Хаттусы приходит в Эйю торговый люд, с далёкой страны Айрьянем идут караваны купцов: вплавь, по Оксу, до Гирканского моря, море преодолев - вверх по Киру, в земли иверов; сменив ладьи на месков - к ущелью Сарпон, и вновь по воде, отдавшись течению Фасиса.
  Полнятся улицы Эйи в базарный день смуглолицыми странниками, полнятся лари Аэта гранатами и смарагдом, кладовые - стеклом из Айгюптоса и кипами шёлка.
  
   А вот вездесущих греков не приметит глаз на площади гостеприимного града, и проныру сидонянина не встретить у торговых рядов - закрыт Геллеспонт для кораблей, что заходят во Фракийское море: Лаомедонт, царь Троас, Илиона властитель, не пускает заклятых врагов в Пропонтиду.
  
   Бесится Минос, Крита правитель коварный, - молва донесла: за Фракийским Боспором, меж скалистых хребтов, лежит Элизон, что зовётся Колхидой. Богаче скряги Мидаса богоравный Аэт эвксинянин, широко распахнуты ворота царского двора - ни один путник не покинет город, минуя заставленный яствами стол. Но и о том ведает Минос - псообразным гостям здесь не рады, не знает пощады Аэт для врага, и ратной силы у колхов в достатке: от верховий Кира, на землях Мешех, по горным навершиям цепью спускаются к морю башни мосхов, у самого берега неприступный Апсар в камень одет.
  На глади Палеостома - готовые к выходу в Понт боевые ладьи. Как запылает на юге сигнальный огонь, тысячи колхов, оставив селенья, поспешают к мостам, что чередой единят берега серединного Фасиса. У истоков Ингири, за порогами Хоба ополченцы из горцев собирают отряды, дабы вплавь, на плотах, устремиться в долину. Каждый воин в полном доспехе: крепкий лук, стрелы с раздвоенным острием, тяжёлый топор, кнут боевой из буйвола кожи витой, из ворони чёрной заточенный меч, грудь прикрывает бронзы пластина. На ступенях дворца встречает дружины Аэт. Златом и серебром покрыт панцирь царя, смертоносный лабрис сулит противнику скорую смерть. И добрый Колхис рядом с владыкой, и гвардейцы мои здесь же - сам отбирал головорезов, сам обучал живоглотов премудростям смертного боя, благо не раз представился случай спустить с цепи моих псов: то тёмной ночью воры зихи Псах на бурдюках одолеют - туда же, в пограничную реку их и сплавляем угрям на прокорм; то с юга, минуя заставы, прокрадётся ватага меонов - этих по деревьям развешиваем в пример, собратьям охоту отбить...
  
   Вот так и текли мои годы благой чередой: в заботах семейных, службе охранной, и - чего грехи таить - в хмельных пирушках, шумных застольях, под сколий весёлых напевы.
  
  
  Схолии:
  
  Метабола - превращение.
  
  ... птицелюбый муж - Зефир соблазнил предводительницу гарпий - Подаргу.
  
  Ферминга - семиструнная лира.
  
  Триметр - стих из трёх ямбических диподий.
  
  Ритон - кубок в виде головы зверя.
  
  Дистих - двустишие, образованное из дактилического гекзаметра и пентаметра.
  
  Аретуза - нимфа источника в Элиде. Речной бог Алфей полюбив А., преследовал деву.
   Спасаясь, А. превратилась в источник, но Алфей принял образ реки, и смешал
   свои воды со струями источника.
  
  Пояс красы - пояс Афродиты. В нём заключены любовные желания, слова обольщения.
  
  Эклога - буколическое стихотворение.
  
  Индикос - др. греч. однорогий, единорог.
  
  Авпия - др. греч. безвременная смерть.
  
  ... цветок, что назвали в мою честь - Colchicum Speciosum, Безвременник белозёвый.
   Эндемное, произраастающее на южных склонах
   Кавказского хребта растение, содержит группу
   мощных алкалоидов.
  
  Электрон - янтарь. Среди учёных мужей древности бытовало мнение, что янтарь зреет
   под корой священной пихты.
  
  Стоа - открытая с одной стороны галерея на колоннах.
  
  Триглиф - (τρίγλυφος, от tri-, в сложных словах - три и glуphō - режу) несущий
   элемент, представляющий собой вертикально стоящую плиту
   с треугольными в плане продольными желобами.
  
  Метопа - (μετόπη - пространство между глазами) элемент фриза дорического ордера
   в виде плит, заполняющих промежутки между двумя триглифами. Обычно
   украшались рельефами либо росписью.
  
  Горная медь - латунь.
  
  Стим - сурьма.
  
  Меск - мул.
  
  Сидонянин (здесь) - финикиец.
  
  Лаомедонт - сын Ила, отец Приама - царь Трои.
  
  Элизон - легендарная страна блаженных, райские поля.
  
  Эвксинянин - гостеприимец.
  
  Воронь чёрная - сплав меди и железа.
  
  Лабрис - двулезвийная секира.
  
  Сколия - поочерёдно исполняемая участниками пирушки застольная песня.
  
  
  
  
   Перипетия
  
   Метит хищник царить,
   Самовластвовать зарится...
   Алкей
  
   Все критяне - лгуны.
   Эпименид
  
   Я, Колхисом называемый ныне, сын богоборца, низринутого в страшный Тартар - пещера в горах Киликийских была колыбелью страдальца, сей день же Этны громада тяжко гнетёт косматую грудь - призываю богов презреть свои склоки на время (Олимп в дом терпимости Зевс превратил не иначе) - судьбы народов зависят уже от прихоти алчных царьков. Вот: позабавился Эврисфей, гоняя прислужника по суше и морю - вся Эгеида, и стар и млад, потешаются над выходками Геракла - развеял скуку Эврисфей, а после надумал заполучить пояс презренного Ареса - на зависть Миносу, дружку своему, для похвальбы.
  
   Геракл только-только отпрыска вероломного бога - Диомеда-фракийца угробил, привёл в Микены угнанных кобылиц (говорят - Автолик обучал Геракла приёмам единоборства, - как там с бросками и захватами у них получалось - не ведаю, но воровское искусство от сына Гермеса ученик перенял в совершенстве), кобылы те, до того не знавшие ни узды, не вожжей, да ещё вскормленные человечиной - так взрастил их прежний владелец-затейник - принялись жрать кого ни попадя, пришлось гнать их со двора на все четыре стороны, а конокраду вновь собираться в дорогу, к берегам Меотиды.
  Геракл подельников отобрал тщательно: Иолай - племянник, Теламон-братоубийца и Тесей, конечно - как же без верного пса идти на грабёж?
  
   Двинулись посуху, налегке: мимо Коринфа - колыбели ремёсел, мимо богатой Мегары, у грубиянов беотов пображничали изрядно - Геракл во хмелю в буйство впал, как обычно, еле уняли - минуя Локриду, пробрались к Фессалийской равнине: здесь, в Иолке, царь Пелий - Пелея, соглядатая, навязал ворам в попутчики (про последнего люд говорил, что в юности отнимал у жён он мужей, а в зрелые годы - у мужей заимствовал жён).
  
   Далее лежал их путь через пашни хлеборобов македонян; обойдя Фермский залив, вышли во Фракию; берегом Понта к голубому Истру: киммерийцы, тавры, кочевники скифы чередой встречали бродяг.
  Преодолев широкий Борисфен, по бескрайней степи добрались, наконец, к устью Танаиса, в страну амазонок.
  
   Золотым поясом дочь самого ксенофага Ареса владела - Ипполита, царица жён-воительниц, мисогину Гераклу любо-дорого над девами насилие творить: осадили разбойники Фемискиру (в пути набрали загодя в подмогу ораву степняков), разорили город. Ипполиту Геракл отдал Тесею для повседневной нужды, тот наложницу забрал в Афины, обрюхатил, как родила ему сына - убил (на Федре надумал жениться мерзавец - Ипполита ему помеха), а после и отпрыска в могилу свёл, ибо пострел с мачехой шашни затеял...
  
   Всё бы ладно - мне, благоденствующему у Аэта, не было заботы об амазонках, да и судьба их царицы мало меня занимала, да тут Геракл, забери его Танатос, прознал: на неприступном утёсе, в горах Амарантских, распят уличённый в асебии юноша, звать его Амиран (на суде Индикос мой, справедливый оратор, пытался в апологии страстной отвратить суровый приговор, но - тщетно). В заду у Геракла, естественно, засвербило, руки зачесались, - отослал он товарищей к Эврисфею с трофеем, сам же землёй зихов прокрался в Колхиду (я с моими отрядами в те дни гонял за Сарпоном албанов, к крепости подобравшихся), освободил мученика и через Троаду, минуя Киклады, переправил его на Крит, в логово хищного зверя, к Миносу - "гостеприимцу".
  
  
   Пора мне и о Миносе рассказать, благо, этого нечестивца поминал я уже. О Миносе, который, где подкупом, а где и угрозой слух распускал - мол, мудрее и справедливее него не знала дотоле Ойкумена правителя; и о том твердил, подобно Гераклу - якобы Зевс его породил. Я-то знаю, чей он сын: от Линкаста - разбойника финикиянина, понесла Европа Миноса и его братцев, а после Астерий, взявший всеобщую подругу в дом, усыновил всех троих.
  
   Как подросли царские пасынки, вышел меж ними спор: смазливый мальчишка Милет приглянулся всей троице разом. Милет с большей охотой блудил со старшим, Сарпедоном, однако Минос выкрал отрока, увёз в Карию и заложил для любимчика город, где с ним и поселился.
  
   Тем временем царь Астерий, зажав зубами медный обол, отправился на свидание с Хароном. Прознав про то, Минос возвратился на Крит, братьев нагнал в три шеи, а трон приспособил под собственный зад.
  
   В царицы Минос тщеславный выбрал Пасифаю, дочь самого Гелиоса. Свадьбу сыграв, тут же и объявил, что жена дана ему богами, дабы рожать законных детей, а для удовольствия существуют гетеры (по забывчивости не обмолвился любвеобильный владыка про смазливых мальчиков, которых табунами гнали в его покои прибывавшие на Крит со всего света андроподисты). Дворец в Кноссе живо стал походить на доктерион, и этос на царском подворье сложился соответствующий.
  Тогда же, по велению царя, критяне небылицу про похищение сына Лаомедонта стали разносить по Ойкумене - будто бы это Зевс забрал юношу на Олимп, сделал своим виночерпием... ложь - Минос приказал выкрасть Ганимеда и развратил наследника дома Троады.
  
   Славный царь с таким рвением предавался блуду, что подхватил дурную болезнь - как дикий зверь рычал от боли, извергая семя. Афинянка Проктида, которую он наградил той же хворобой, вылечила сластолюбца травяными настоями, однако, в отместку, панакею составила с умыслом - лишила ёрника мужской силы.
   А Пасифая наказ повелителя к тому времени исполнила, родила двоих дочерей - Ариадну и Федру, после, убедившись в бессилии мужа, стала подбирать ему замену, для уестествления тоскующей плоти. Случилось так - воспылала царица страстью к священному быку, который обычно кормился себе на лугу возле наоса Посейдона. Царица-то быка возжелала, да только тот никак не мог сообразить, чего добивается почтенная матрона - то в паху у него пощекочет, то поцелует во влажный нос.
  Тогда Пасифая совсем уже непотребство затеяла: во дворце обретался мастер на все руки - Дедал, зодчий из Аттики, обустраивал для Миноса купальни и залы, заодно сводничал, шлюх поставлял царедворцам. Вот он-то и изготовил из досок кленовых подобие коровы, обтянул древесный скелет шкурой, царицу внутрь поместил соответствующим образом, и быка, распалив, на чучело напустил. У быка после содеянного рассудок смешался - принялся крушить всё вокруг. Справиться с озверевшей скотиной критяне были не в силах, пришлось Миносу отправлять гонца к Эврисфею с просьбой прислать Геракла в помощь. Геракл быка изловил, отвёл в Микены, там отпустил сдуру, а тот и рад - стал Пелопонесс разорять. Тут уж Тесей закончил дело - этот вечно за Гераклом подчищает, настиг он животное в Марафоне и жизни лишил.
  
   Пасифая от быка понесла, в положенный срок родила мальчугана - наполовину человек получился, а голова скотская, с рогами, - Астерием нарекли, в честь неродного деда. Всё бы хорошо, а только человекобык грубияном рос - так и искал, кого изувечить. Повелели Дедалу построить лабиринт в подземельях дворца, туда Минотавра и заточили.
   Минос, сообразно извращённой натуре своей, к чудовищу душой прикипел - баловал пасынка всячески, для того Афины обложил данью: семерых юношей и столько же дев присылали из града Паллады ежегодно на прокорм людоеду. В конце концов, Тесей решил отвратить напасть от земляков. Пробравшись на Крит, искал пути, как к Минотавру подступиться - тут подвернулась ему Ариадна, приголубил афинянин царскую дочь (влюбилась дурочка без памяти), с её помощью проник в лабиринт, чудищу шею свернул, а обратно к белому свету, по настоянию соблазнённой Дедал его вывел.
   Ариадне Тесей пообещал скорую свадьбу, отправилась тайком дева с героем в море, на Наксосе истребитель быков её продал, говорят - Дионису.
  
   ***
  
   В двух словах изложил я историю милой семейки, а теперь - о последних деяниях "справедливого" правителя.
   Старанием Прокриды потерял Минос интерес к плотским утехам, разогнал наложниц, смазливых юнцов раздарил своим экветам и занялся устройством дел государственных.
   Для начала сам себя объявил верховным жрецом - иерургом, взял в управление земли святилищ. Согнав во дворец вольных аэдов, наказал впредь гимны слагать лишь во славу царя, пообещав вероятным ослушникам снятие кожи живьём. После, обратил царственный взор в сторону моря.
  
   Морем владели финикийцы: от Офиусы Иберийской и до Сиены на Нейлосе гистионы сынов Баал-Шамима воронью пятнали прибрежные воды. Со всех сторон света поспешали к причалам Сидона, Берита, Библа быстрокрылые морские кони, со всех концов света - к Ханаану, минуя Крит.
  Сбросив в чужих водах бесполезный камень, по широкому днищу, до круглой кормы, заполняли тиряне красногрудые эйкосоры заморскими товарами. А от портов финикийских протоптаны караванные тропы к Вавилону, Ашшуру, Ниневии, древним Сузам, Уриму халдеев...
  
   Минос сказал: "Власть над морем - власть над миром". Дедал получил наказ: в Амнисии, близ Кносса, заложить обширную гавань и поспешать со строительством флота.
   Гавань спорый зодчий отстроил за полгода - хватало у царя рабов рубить и обтёсывать известняк в каменоломнях, а с кораблями случился конфуз - нет на Крите леса: голые скалы да редкие рощи. Минос и тут нашёл выход, мол, что принадлежит другим, то станет моим - стал заманивать финикийских купцов в Амнисий, обещая высокий барыш.
   Если в гавань заходил одинокий торговец, корабль его топили, сбрасывая со скал загодя припасённые валуны; судно после поднимали с мелководья и мастера ловко чинили повреждённые части. Если же кораблей собиралось несколько, морякам гостеприимно давали возможность сойти на берег, а после - Тал, личный палач Миноса, отправлял их в новое плавание, по водам Ахерона.
  
   В скором времени ворованных судов набралось изрядно, родственных критянам карийцев и лелегов, знатных мореходов, призвал Минос на службу, составил команды и отправил "свой" флот в море - грабить встречных и поперечных. Морской разбой Минос довёл до такого совершенства, что греки сложили стих: Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские. Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь?
  
   Награбленные ценности Минос обернул для приумножения числа кораблей: на берегах бурного Стримона лесорубы эдоны валили мачтовые сосны, сплавляли к большой воде и, увязав в плоты, через три моря поставляли на Крит. От берегов Пегасийского залива, из Йолка, вёз Минос стволы акации для прочных каркасов, из Орхомена, что у Копаидского озера - ольху для обшивки бортов, из Эпира - славный додонский дуб, настилать крепкие палубы.
   Дедал, хоть и слыл прохиндеем, но мастер был отменный: похерив корабли египтян, финикийцев, греков - за низкие борта (который вал ударяет в борт, тот и тревожнее для сердца моряка), за короткие мачты - принялся строить иные, дотоле невиданные: с высокой палубой, изогнутыми реями; тараны на корпус наставлял и с носа, и с кормы; спереди и сзади - вёсла для кормчих, дипрорами прозвали эти суда. Минос нарадоваться не мог: точь-в-точь подходили дипроры для его замысла, и нападать и отступать на таком корабле с руки.
  
   На Кифере и Эгилии устроил Минос воровские логова: у причалов суда в полной готовности - закрыл переправу Ио; по всем Кикладам отстроил крепости при надёжных гаванях, главное гнездо разбоя свил на Наксосе; на Тринакрии, дабы подчинить себе ещё и воды Африканского моря, заложил порт Миною. С богатого медью Кипра выбил финикийцев, прибрал к рукам рудники.
   Торговлю затеял Минос. На первых порах вино кипрское и масло из плодов оливы отправлял в Айгюптос, на Спорады, в Мизию; дальше - больше: стекло и лазурит из Чёрной земли, благовония из Угарита - на Запад, до Сардона, Кирна, к далёким Пиренеям; из Маврусии, Нумидии, Пунта - в Эгеиду: камедь, страусиные перья, шкуры леопарда, слоновые бивни, особо почитаемый сластолюбцами и блудницами пахучий сильфий; от берегов Аравийского залива - кораллы и жемчуг. Так, стараниями алчного царя критян, Йамму уступил Посейдону просторы густокудрого моря.
  
   Одна печаль у Миноса - олово. Без олова нет бронзы, а в землях, до которых дотягивалась загребущая рука царя, не знали оловянной руды. Весь Лаврион изрыли рудокопы Миноса, нашли свинец, обильную россыпь серебра, и только. На Кикладах старался Минос - долбил в скалах глубокие лазы: Сифнос золотоносной жилой одарил критян, но не оловом. К фракийскому берегу согнал Минос сотни рабов - искать в земле металл. На Фасосе пробились к пластам малахита, поставили печи - варить черновую медь, олово так и не объявилось.
  
   Нет олова - нет бронзы, а оловом богаты всё те же, ненавистные Миносу финикийцы: с далёких Касситерид, через Кельтику, везут сидоняне олово до Тринакрии, и здесь, в Миное, владыка морей, царь Крита, отдаёт за вожделенный металл золото, по весу отдаёт, две меры за одну. Лишь Борей да финикийцы знают, где, в каких водах, скрыты оловянные острова. Говорят ещё - Аполлон частый гость в тех местах, однако Стреловержец не числится в покровителях у Миноса и его подданных, гневается на критян Мусагет за то, что, не выказывая должного уважения, подобно простому лекаришке, называют его Пеавоном.
   Страшным пыткам предавал Минос пленённых хананейских корабелов, отправлял с самыми опытными кормчими в Иберийское море - под угрозой медленной смерти указывать верный путь. Ни одна из ушедших за Мелькартовы Столпы дипрор не вернулась в Амнисий.
   Утекает царское золото в Ханаан, чёрная жёлчь разливается по жилам царя, полнит сердце, лишает покоя. Тщетно ищет встречи с критским вором Морфей - еженощно, как только разольёт серебро по небосводу Селена, поспешает Минос к Идейской пещере, вымаливать у Зевса совета и помощи... Нет ответа, молчит Громовержец.
  
  
  
   К этим самым ночным прогулкам и подоспел Геракл, и беглец с ним (в дороге богоборец имя сменил, для сокрытия проступка своего назвался на фракийский лад Прометеосом). Минос гостем живо заинтересовался, принял радушно, одарил богатым нарядом, позвал к царскому столу (прислужников предупредил - в кубок, мол, пришельцу не забывайте подливать).
   Прометей хиосского, на изюме настоянного, отведал изрядно, и развязался у невольного сикофанта язык. Минос слушал со вниманием, иногда вопрос-другой задавал, направлял болтовню юнца в нужную сторону, а тот, лаской царя ободрённый, заливался соловьём.
   Геракл, до тонкого вина дорвавшись, нализался до изумления, безобразничать начал. Минос велел отвести его к флейтисткам (оставались ещё во дворце девы, которые наряду с музыкальными способностями имели опыт и в некоторых других ремёслах), сам допрос продолжил.
   Всё выведал Минос о Колхиде: про армию Аэта, про воинское вооружение, где, на каких подступах укрепления отстроены, из каких земель купцы идут, да что за товары в обороте. И про то прознал: на Фасисе, у верховий, стоит город Кутайя, в десяти стадиях от того города - богатые оловом копи.
  
   Уже проспался Геракл после загула, ушёл в Арголиду, Прометей, ясное дело - хвостом за спасителем. Минос же заперся в палатах, велел не звать по пустякам, принялся план составлять - как учинить вероломство над властителем колхов. И ведь придумал - горазд был царь строить козни, да и советчика для темных дел держал под стать себе - Фрикса, беотийца.
  
   Об этом змеёныше расскажу подробно - чьим дурным семенем был сотворён, и какие мерзости успел совершить, пока бы Минос его не приютил, ибо он-то и вдел последнее звено в цепь обременивших нас тяжких бед.
   Дед Фрикса - Эол, слыл очень даже порядочным человеком, царствовал себе в Фессалии, чуть ли не дюжину наследников породил. Из его отпрысков - последыши, опять же, справными детишками оказались, в отца, а трое старших, чтоб не сказать большего - изрядными сумасбродами числились. Солмоней, первенец, жить перебрался в Элиду, заложил город (в свою честь назвал поселение, естественно), от трудов таких устал рассудком - стал уподоблять себя самому Зевсу, жертвы, подносимые Щитодержцу, присваивать. Заимел манеру выезжать на колеснице при скоплении честного народа и, громыхая волочащимися следом связками медной посуды да подбрасывая вверх пылающие факелы, вещать, что порождает гром и молнию...
   Второй - Сисиф, царь Коринфа - хитрец и стяжатель, законы богов и людей презревший, старшего брата ненавидел люто, вплоть до того, что совратил его дочь. Разбойничал: нападал из засады на путников и убивал их, забрасывая каменьями.
   Третий - Афамант - поселился в плодородной Беотии и там варварами маниями (говорят - из Иллирии пришельцы) был избран царём.
  Поначалу вёл себя пристойно, жену ему сам Зевс подобрал - им же из облака сотворённую Нефелу - та и родила Фрикса; однако, пресытился царёк ласками небесной девы, и, по примеру своих подданных, привёл во дворец ещё одну женушку - Ино, дочь Кадма. Зевс подобного непотребства Афаманту не простил (можно подумать - сам убеждённый однолюб), велел Эвменидам наказать развратника, что блюстительницы первопорядка и исполнили тотчас - наслали на сластолюбца безумие. Ино родила двоих сыновей, а после, как это частенько случается у греков, принялась пасынка соблазнять, в чём и преуспела.
   Тут надо сказать - эта самая Ино ещё та дамочка оказалась, что и не удивительно - кровь есть кровь. Папенька её - сын финикийского царя Агенора (и дядюшка вора Миноса, надо отметить, ибо являлся братом единоутробным блудницы Европы) - восемь годков верно служил Аресу. Аресу, которым брезговали небожители и которого Гонитель туч прогнал с Олимпа. Тому Аресу, что на пару с Эридой, порочной товаркой своей, только и занят посевом раздора, беспричинной вражды и обустройством кровавых сражений. Один лишь жадный Гадес нежно любит слёзы родящего бога, и не без причины: ведь трудами браннолюбого мужа весомо пополняются ряды обитателей подземного царства...
   Так вот: Кадм верой и правдой отслужил хозяину, тот, в награду за труд, отдал прислужнику в жёны отроковицу свою - Гармонию. Хромец Гефест преподнёс новобрачной подарок к свадьбе - им же изготовленное ожерелье. Арес на поделку тотчас же по обычаю своему наложил заклятье, ещё Эрида постаралась, добавила свой злой наговор. У супругов народились четверо дочерей - наша Ино в их числе, после чего перебрались Кадм и Гармония в Иллирию, где обратились чудовищными змеями и пакостничают по сей день (кстати, с финикийским царевичем знаком, встречались как-то, и кой-чему от Кадма научился: не подумайте дурного - весьма полезную науку познал, но об этом позже). Ино в наследство от матушки досталось проклятое ожерелье, а от деда - гнусный дух: бесноватая баба завлекала Фрикса на Лафистий, навешивала ему дар Гефеста на шею, после наливались они смешанным с соком ядовитого плюща вином и предавались самому изощрённому блуду.
   Всегда найдётся доброхот при дворе - донёс кто-то из челяди Афаманту про те тайные забавы. Царь от приключившегося по воле Блюстителя законов недуга и так наполовину пребывал в им же придуманном мире, подозрителен стал донельзя, а тут такое известие: прихватив с собой пару верных дикарей, проследовал тайком за парочкой, да и застал жёнушку с отпрыском в самой пикантной ситуации. Озверел царь, выхватил меч, и тут... ну конечно же - Геракл, больше ведь некому: направлялся меднолобый Алкид к Миносу, ловить критского быка-разорителя, видит: обезумевший муж с обнажённым оружием за юнцом гоняется (Ино к тому времени бежала с глаз долой), скрутил насильника, придушил чуток, заодно спутников-телохранителей побил нещадно, а Фрикса забрал с собой, на Крит.
   Афамант после всего окончательно обезумел - перебил остальных своих детей, а блудницу Ино сбросил в море с Молурийской скалы.
   Минос в спасенном мальчишке сразу угадал родственную душу, да ещё получил от него в дар ожерелье (напомню - любовника украшала Ино мерзкой побрякушкой при соитии, вот и проделала та путь до дворца в Кноссе вместе с беотийским царевичем) - приблизил Эолида, скоро тот сделался самым доверенным советником и соглядатаем царя.
  
  
  
   Издревле греки почитают эгидоносную Палладу - покровительницу справедливой войны, войны в защиту свободы, но не Минос - этот был слугою вероломного Арея. По всему Криту отстроил царь храмы Энувалиса, повелел жертвовать разрушителю городов отборных быков. Не знала до Миноса омываемая седыми волнами колыбель Эгиоха запятнанных кровью алтарей - кидонийцы поклонялись бессмертным янтарной гроздью, зерном и плодами, нектаром панакрид, цветами, вином.
   Благосклонно принимали подношения песнелюбивые Куреты, набиравший силу Молниелюб дарил мир и покой суше, где:
  
   Пышнокудрые девы под напевы свирели,
   Кружась в обрамленьи алтарных огней,
   Взвивали тонколодыжные стройные ноги,
   Цвет полевой приминая на мягких лугах.
  
   Не с чужих слов веду рассказ: бывал на Крите, и не раз, ещё при добром Астерии. Вдоль и поперёк исходил породивший идиллию остров - страну, не знавшую усобиц: ни одно поселение не окружали защитные стены, не было в них нужды. Страну, не знавшую рабства - каждый критянин рождался свободным. Страну изобилия: недаром критяне истово верили, что, получив от Деметры зерно, златоколёсный Триптолем первым чередом просыпал часть дара над Мессарской равниной.
   Царство, где правитель распределял землю меж дворами по жребию, и полученный надел обрабатывали сообща, всем родом, а урожай делили сообразно канонам старца Иасиона (с соизволения Зевса раз в году покидал первопашец Аид, чтоб самолично убедиться в безобманном разделе). Таким был Крит, пока не явился самовластвовать хищник.
  
   И опять родится во мне справедливый упрёк олимпийцам, ведь не ново суждение: там, где тиран свивает гнездо - умолкает глас закона! Чем прогневил Крит Оградителя, что дозволил он проходимцу надругаться над жемчужиной Срединного моря? Или Владыка владык так погряз в семейных склоках, что позабыл, где был вскормлен молоком козлорогой нимфы? Спросить - так Зевс располагает началом, серединой и концом всех событий, без его волеизъявления Мойры не позволят даже волосу упасть с головы смертнорождённого, неумолимая Дика по указке Скипетродержца немедля карает отступников-злорадетелей...
   Прав мой Индикос (хоть и прослыл вольнодумцем за смелые речи) - на небесах надобно порядок навести, прежде чем требовать от земнородных благопристойного быта. И себе позволю позлобствовать: вообще, ранжир небесный дело тёмное: первым, мол, Хаос возник!? Ну и как это явление должно представить? Раз он был "первым", то ему не из чего было прийти и не во что! Где же тут столь почитаемый греками логос?
   Однако вновь прервал я поток повествования досужими мыслями, исправлю оплошность, направлю ладью Мнемосины в нужное русло: Минос ясно себе представлял: нет пути для разбойного флота к берегу Колхиды. В устье Скамандра, у причалов Сигея, передовые корабли дарданцев стерегут подходы к узкогорлой тропе в Пропонтиду, а далее, за проливом, вкруг Тенедоса, что ослиным хребтом вздымается из винноцветного моря - вся наводная мощь Илиона: многопарусные, с крепкими килями, сработанные из клёна и возросшей в лесах Антандра сосны, медноносые суда Лаомедонта.
   Другой бы отступился, но не таков был Минос - преступных сил тёмное детище: решил, лиходей, сокрушить могущество Аэта, подбросив колхам вредоносный талисман Арея. Исполнить злое дело вызвался царевич коровьей страны - Фрикс.
  
  
  
   Первым делом Фрикс отправился в Магнесию, родовое гнездо кентавров. На лесистом склоне Оссы разыскал пещеру Хирона. Сам мудрец пребывал неподалеку, у источника, в кругу учеников, втолковывал молоди правила устного счёта. Фрикс конечеловеку с наилучшими пожеланиями от Миноса пару мехов молодого фестского преподнёс, завёл беседу. Врал, не краснея, двуличный юнец - мол, царь надумал посольство направить в Колхиду, союз и дружбу предложить Аэту, а путь в Понт илионским злодеем закрыт. Спросил совета. Хирон за долгую свою жизнь вдоволь побродяжил, все ходы-выходы Ойкумены знал не хуже, чем тропки вскормившей его Фессалии: на свитке изобразил очертания Понта, обозначил стороны света, фракийский берег серпом выгнул. Поучал: от Пропонтиды и до Финийского мыса вся земля принадлежит чубатым астам, таких воров свет ещё не видывал: отмежевываются отдельные ватаги друг от друга столбами и грабят корабли, что попадают на мелководье против их становищ. Дальше, к Истру - страна гетов. Эти самые отчаянные из фракийцев, через их владения к морю не пробраться. А вот в устье Истра хозяйничают синеволосые, ведут они род от Агафирса, сына Геракла и змееногой богини Гилеи; в обычаях сходны с соседями, однако любят роскошь и золото. Можно с ними договориться - за щедрый дар получить корабль и пропуск в море.
   Далее искуснорукий поведал: добыв судно, плыть корабелам в виду берега смерти подобно - про фракийский уже сказано, а по противоположному бродят тавры и зихи. Эти, завидев корабль, устремляются к нему на малых ладьях, грабят и предают огню вместе с людьми. У тавров ещё обычай бытует - рубить чужакам головы, после выставлять трофеи возле своих жилищ, насадив на шесты. Островов на глади Понта мало, не получится, как в Эгеиде, делать переходы от суши к суше. Одна лишь возможность исполнить задуманное - плыть по открытой воде против полёта Гелиоса днём, и по следу его золотой ладьи ночью. Плыть без устали, налегая на вёсла и уповая на милость Зефира, иначе теченьем снесёт прямиком на отмели астов.
   Фрикс в сомненье впал: как же держать путь на восток в ночную темень, или облачным днём, когда Гелиос не виден? Хирон папирус обернул, на обратной стороне наметил созвездие Быка, багряный глаз Арея обозначил, черту провёл через весь лист, велел в ночную пору корабль направлять словно бы по этой черте, глядя на звёзды (премудрости толковать небесные знаки научился кентавр у ашшурских жрецов). После дал Фриксу выкованную из тёмного металла стрелку, велел, как выйдут в море, повесить за просверленное посреди её стержня отверстие возле рулевого весла, под стрелой начертать круг, и чтоб кормчий держал нос корабля на четверть от острия.
   Как сказал Хирон, от устья Истра, и до места, где Фасис дарит Понту свои воды - шесть тысяч стадиев морской дороги. При попутном ветре, да ежели Посейдон, снизойдя к мореходам, не нашлёт бурю, и если минуют их козни Борея, весь путь займёт дней десять, двенадцать.
  
   Вернулся Фрикс на Крит, отчитался перед царём, и, не мешкая, приступили к сборам. Минос, отобрав для похода две дюжины самых отчаянных карийцев, Дедала назначил беотийцу в помощники, подробно изложил ему план действий, пообещав в случае малейшей оплошности отдать Талу для забавы. Из казны выделил изрядно золота и дорогой утвари на расходы, Фриксу на тощую шею намотал Ареево ожерелье, и скрытно, на малом корабле, направил ватагу в сторону Киклад, где у Наксоса таилась пара боевых судов, для охраны, они и сопроводили путников до Стримонского залива, к загодя уведомлённым союзным эдонам.
   Лесорубы помогли критянам подняться против течения норовистой реки, кое-где, подсобляя гребцам, подобно волам, впрягаясь в постромки, довели ладью до самого Сколия, к своему поселению. Дальше двинулись пешим ходом: вождь лесорубов свёл Фрикса с пастухами киконами (совсем уж чудной народ: в шкуры одеты, в чулки меховые обуты, свирепые, но честные), те за небольшую плату взялись проводить отряд до владений давов - кочующих по берегам Истра почитателей волка.
   Голубоглазые лукофроны к золоту интереса не проявили, тогда Дедал явил своё мастерство, обучил варваров мастерить пароконные повозки по греческому образцу; сам, своими руками соорудил несколько. На этих же, Дедалом построенных наземных "кораблях", и доставили волколюбы критян к синеволосым, с почестями довезли, на прощанье шапками из волчих хвостов одарили.
   С агафирсидами договорились без помех: Дедал осмотрел суда понтийцев, одобрил - у камар, так эти корабли называют, острые носы, борта поверху сдвинуты друг к другу, а ниже корпус расширяется на манер пифоса - выбрал которое покрепче, надстроил палубу, добавил скамьи для гребцов, вытесал из ясеня крепкие вёсла. Запаслись водой, снедью, вином: готовы к походу.
   Перед самым отплытием Фрикс сторговал у гуртовщика барана двухлетку, привёл на корабль. В каюте, скрытно от чужых глаз, выкрасили овна хной, тщательно, до последней шерстинки; на выю нацепили ожерелье Ареса, велели команде оберегать животное пуще живота своего. Фрикс, как и было предписано Хироном, навесил у весла волшебную стрелку, на манер бабилониуса халдейского свиток со звёздными знаками развернул и отдал приказ мочить вёсла, а Дедал... сбежал.
   Уже поднимал парус корабль, готовый направиться вверх по Истру, в страну певкинов (говорят, вино для питья эти кельты смешивают с молоком кобылиц, порядочная мерзость должна получаться, меня если спросить...), на этом самом корабле и спрятался Дедал, вручив кормчему увесистый серебряный отливок.
   Бежал Дедал, бежал от Фрикса, от Миноса, от вечного страха попасть по прихоти царя в руки беспощадного Тала. Не знаю - воля Зевса на то была, или же Мойры тайком от повелителя сговорились прекратить бесчинства тирана в этом мире, но побегом своим Дедал обозначил скорый конец критскому деспоту, и не только - вся Эгеида вновь встала "с ног - на голову".
  
   ***
  
   Послал Дедал Миноса к воронам, а царь дни считает, вестей дожидается. Уже пришло по цепочке известие - Фрикс благополучно отчалил от берега синеволосых. Минос пальцы позагибал, сроки прикинул, - послал быстроходную галеру на Наксос, чтоб немедля, как объявится Дедал, поспешали с ним во дворец, а тут - пришло в Амнисий судно из Минои, кормчий к царю явился, доложил - зодчего видели на Тринакрии, в стране сиканов, в столице Инике... Минос, как взбесился - вестника заколол в ярости, призвал Тала, велел готовить к отплытию личную дипрору; ещё не застыла на лезвии кинжала кровь убитого кормчего, а царский корабль уже покинул гавань.
  
   Прибыв в Миною, критский вор с ватагой разбойников поспешил в Инику, потребовал выдать Дедала, пригрозив поджечь город с четырёх сторон. Какал, царь сиканов, хитрец был известный, чуть ли не на колени пал перед Миносом, нижайше просил посетить свой скромный дворец, отдохнуть с дороги: мол, тем временем преступника разыщут, схватят, и доставят к ногам высокочтимого гостя. Минос так ярился, что и соображал уже с трудом, дал себя уговорить, прошествовал в баню - смыть пыль тринакрийских дорог.
   Какал тем временем Дедала тайком отправил на кровлю купальни (мастер с месяц уже как на службе у него состоял), следом послал рабов с чанами, полными крутого кипятка. Дедал в перекрытии тихонько проделал отверстие, и на Миноса, с жирного брюха грязь соскребавшего, весь кипяток и вылил. Только раз заорал Минос, неразборчиво, вроде как проклял богов, и отправился к давно уже поджидавшему его Айдонею.
   Тал после, как и положено, сложил погребальный костёр, спалил недоваренную тушу хозяина, пепел развеял над морем и поступил на службу к Какалу (искусный палач в цене при любом дворе), говорят: сдружился с Дедалом - водой не разольёшь, вместе пьянствуют и шляются по девкам.
  
   Слагать по сыну шлюхи Миносу трен я не стану, не стоит он того, - верноподданные критяне, прознав про бесславный конец венценосца, тоже слёз не проливали, даже больше - оповестили царей Арголиды: зверь издох, разбойный лагерь без вожака остался. Аргос, Микены, Тиринф - объединили воинов, поспешили ахейцы на Крит, заседавших в Керосии дружков Миноса отвели в ближайшую рощу, и, привязав за ноги к пригнутым верхушкам молодых сосен, пристроили вялиться на солнце. Дело сделали обстоятельно, не поленились для каждого по два деревца согнуть - распяленная свежатина лучше проветривается, это любой мясник подтвердит.
   Натерпевшиеся от морского произвола дети Пелопса всех корабелов, кого на Крите застали, вырезали, дворец в Кноссе сожгли, разграбив предварительно царскую сокровищницу, дипроры, собрав у входа в Амнисийскую гавань - потопили, после чего, повелев мирным критянам возвращаться к старым обычаям, отправились восвояси. На острове оставили изрядный гарнизон, для порядка.
  
   ***
  
   И снова задаюсь я вопросом: если Зевс превратил Хаос в мировой порядок, ничего не убавив и ничего не прибавив к сущности вещей, и поставив каждую вещь на подобающее ей место, привёл природу от беспорядочности к прекраснейшему образу, отчего же не хватило Вседержцу силы, а может быть умения, или, в конце концов - желания, сотворить то же самое с человеком? Почему сплошь и рядом являются миру подобные Миносу алчущие безмерной власти - а власть и насилие есть единоутробные близнецы - дети Стикс, чудовища? И чудовища эти, достигнув желаемого, ухватив власть, сразу же привлекают на службу слепца Плутоса, и дары незрячего бога затмевают им порочный их разум: богатство - бездушье человека, от богатства родится спесь, злоба; обуреваемый злобой спесивый правитель желает иметь ещё больше - суть богатства в его безмерности, оно порождает насилие и бесчинство, злодеяния, тлен. Обезумевший деспот объявляет себя посланцем богов, служение себе - священной обязанностью, а непослушание - преступлением против небожителей.
   Существуют народы, которым волей судьбы достались справедливые властители: у колхов власть и сила ни на мгновение не удаляются от трона, однако Аэт не считает себя наперсником высших сил, а наоборот - представляет свой народ перед богами.
   И все-таки неразумно полагаться только лишь на добродетель властителя, ибо боги непредсказуемы, их волей и самый разумный может лишиться мгновенно рассудка. Я думаю, верная мера в том состоит, чтобы, сокрушив власть алчных, покончить с порабощением простого люда, и вместе с тем избежать разрушения основы государства... хотя о чем это я - в Эгеиде покамест и не знают государства. Спроси любого, ответит - да, варварские царства существуют уже тысячи лет, у них многому можно научиться, но ведь мы, греки, ещё дети...
   Индикос настаивает на необходимости даровать власть народу в той мере, в какой он в ней нуждается, но и лишних прав не давать, ограничить права единым для всех, и для бедных и для богатых, законом. Утопия. Нет пока ещё в Ойкумене места, где бы смертные доросли умом до подобного уклада, разве что Аид, где, как вещает в Элоусисе прохиндей Мусей, праведники после завершения земного пути, взобравшись на пиршественные ложа без сословных различий, наслаждаются неземными благами.
   Однако, вернёмся в этот мир: пока Минос царил над водами, у греков по известным причинам не получалось практиковать премудрости мореходного дела. С завершением талассократии опустели тропы Посейдона, но не на долгий срок: заброшенное поле порастает сорной травой - скоро объявились у берегов Эгеиды красноносые корабли финикийцев, уродцы кабиры скалили зубы, потешаясь над ахейскими мужами. Вновь Мелькарт выпустил на пенистые просторы заскучавших было хананейских корабелов. Всё стало, как встарь.
   А что же наш юный богоборец? Забыл я на время про Амирана-Прометеоса, прервал повесть о дальнейшей судьбе беглеца, когда ушёл он вместе со своим спасителем на Пелопоннес. Расскажу: добрались дружки до Микен, Геракл - в предвкушении царской милости за добытый у амазонок Ареев пояс, ан нет, бесноватый Эврисфей задумал новое воровство: приказал подневольному отправляться к горам Атласским, дабы похитить плоды золотой яблони из садов самой Геры. Где искать эти самые Атласские горы неуч Геракл представления не имел, решил идти через всю Грецию, Иллирию к реке Эридан, что петляет меж авзонийских болот, к вещему Нерею, выведать дорогу к владениям супруги Всецаря. Пошли. Через Коринф, Беотию, Локриду, не одну пару плесниц износили. Надоело Прометею гермы считать, отстал он от спутника в обрамлённой заснеженными вершинами Малиде, у берега неспешного Сперхея. Очаровали юного колха зеленолиственные лавры, отливающие багрянцем отвесные скалы, карабкающиеся по склонам серебристые ели - походила Фтиотида на далёкую Колхиду.
   Мирмидоны приняли чужака, даже дочь царя разделила с ним ложе. После перешёл к нему трон Фтии.
   Сын Прометея - Девкалион взял в жёны благочестивую Пирру, дочь взращённой харитами Пандоры. По зову крови первенца в честь Селены-Эллы нарёк отец Эллином, и стал тот царственным жрецом ночного светила, и дал начало новому народу, который по сей день, подобно своим заморским единокровникам, поклоняется царице ночи.
  
  
   Схолии:
  
  Перипетия - (греч. - перелом) острый, переломный пункт в действии трагедии,
   происходящий из самого действа, а не извне.
  
  Тартар (Tartaros) - нижняя часть преисподней, в которой томились богопреступники.
   По Пиндару находилась под горой Этна, на Сицилии.
  
  Диомед - сын Ареса, царь воинственных бистонов во Фракии.
  
  Автолик - сын Гермеса, дед Одиссея, искусный вор.
  
  Мисогин - женоненавистник.
  
  Федра - дочь Миноса, сестра Ариадны.
  
  Асебия - (греч. - безбожие) действие, несовместимое с почитанием богов.
  
  Гостеприимец - функция, заключающаяся в защите беглеца.
  
  Европа - дочь финикийского царя Агенора.
  
  Харон, перевозчик душ умерших через Ахерон, получал плату в виде
   мелкой монеты, которую клали перед похоронами в рот усопшему.
  
  Обол - мелкая монета в 1/6 драхмы.
  
  Андроподист (букв. "делатель рабов") - работорговец.
  
  Доктерион (дейктерион) - публичный дом, бордель.
  
  Этос - (греч. ἦθος - нрав, характер, душевный склад) обычай, образ мысли.
  
  Астерий - "звёздный".
  
  Минотавр - (др.-греч. Μῑνώταυρος) бык Миноса.
  
  Экветы ("э-кве-та" - критское линейное письмо Б) букв. "товарищи" - свита царя.
  
  Аэд - певец, слагатель эпических гимнов.
  
  Гистион - четырёхугольный парус.
  
  Баал-Шамим - у финикийцев Властитель мира.
  
  ... воронью пятнали - финикийцы красили паруса в чёрный цвет.
  
  ... бесполезный камень - камни использовались древними мореходами в качестве
   балласта для придания судам остойчивости.
  
  Эйкосора - двадцативёсельное парусно-гребное судно.
  
  ... через три моря - Эгейское море с Севера на Юг греки делили на Фракийское,
   Миртосское (между Пелопонессом и Кикладами) и Критское моря.
  
  Сильфий (гладыш) - эндемное растение Киренаики (Ливия); прянные семена С.
   являлись афродизиаком и одновременно контрацептивом.
  
  Йамму - властелин водной стихии у финикийцев.
  
  Мелькартовы столпы - Гибралтарский пролив. Мелькарт - верховный бог Тира,
   покровитель мореходов-финикийцев.
  
  Селена - (др.-греч. Σελήνη - сияющая) олицетворение Луны. Считалось, что
   мистические действия особенно эффективны при полном сиянии С.
  
  Идийская пецера - пещера близ Кносса в которой Рея прятала от Кроноса
   новорождённого Зевса, древнейшее святилище.
  
  Сикофант - доносчик, шпик.
  
  Кидонийцы - критяне.
  
  Панакрида - пчела, мёдом которой Мелисса кормила младенца Зевса.
  
  Идиллия - (от греч. ειδύλλιον - картинка, маленький образ) форма буколической
   поэзии - буколики.
  
  Козлорогая нимфа - Амалтея, кормилица Зевса.
  
  Триптолем - первый жрец Элевсинского храма, которому Деметра подарила золотую
   колесницу с крылатыми драконами и дала зёрна пшеницы, дабы обучить
   смертных засевать землю.
  
  Логос - (от греч. λόγος - "слово", "мысль", "смысл", "понятие", "намерение") термин,
   введённый для обозначения проникновения в смысл явления; означает
   одновременно "слово" и "смысл" (или "суждение", "основание"); при этом
   "слово" берётся не в чувственно-звуковом, а исключительно в смысловом
   плане, но и "смысл" понимается как нечто явленное, оформленное и постольку
   "словесное", рационального свойства - "логическое".
  
  Дарданцы (дарданиды) - потомки Дардана, царя Фригии, прямого предка Лаомедонта,
   т.е. - троянцы.
  
  Узкогорлая тропа в Пропонтиду - Геллеспонт (Дарданеллы).
  
  Коровья страна - Беотия.
  
  Золотая ладья - Гелиос днём мчится по небу на огненной колеснице, а ночью в золотой
   чаше-ладье переплывает море в обратную сторону, к месту своего
   восхода.
  
  Созвездие быка - Телец
  
  Багрянный глаз Арея - Марс.
  
  Лукофрон - отважный как волк.
  
  Хна - краситель из листьев произрастающего в Индии, Египте и Северной Африке
   кустарника лавсония.
  
  Бабилониус - звездочёт, вавилонский прорицатель.
  
  Керосия ("ке-ро-сия" - критское линейное письмо Б) - совет старейшин.
  
  Дети Пелопса - греки с материка; мифический Пелопс был владыкой всего
   Пелопоннеса.
  
  Утопия - (др.-греч. ου-τοπος - "не место) букв. место которого нигде нет.
  
  Мусей - ученик Орфея, прорицатель, основатель Элефсинских мистерий.
  
  Трен - погребальная песнь, плач.
  
  Кабиры - божества финикийцев, изображались в виде вооружённых молотками
   карликов, помещались на носу финикийского корабля.
  
  Герма - символ Гермеса. Деревянный стержень с вырезанным на навершии
   изображением головы бога. Устанавливались в континентальной Греции
   как путевые указатели.
  
  Пандора ("всем одарённая") - первая женщина созданная Афиной и Гефестом.
  
  Эллины - по Павсанию пришли на Пелопоннес из Фессалии, поклонялись Элле
   (Селене).
  
  
  
  
   Анагнорсис
  
   Скорпион под любым камнем тебе может попасться, друг:
   Бойся жала его.
   Праксилла
  
  
  Стасим:
  
   Напев боевой запевайте, богоравные Музы!
   Время приспело - враг подступает в близь стана Аэта.
   Были вы где, когда хищник подкрался коварный,
   Где были вы, Парнасиды, там, где струится Пеней?
   Или, быть может, на Пиндских высотах?
   Вас в этот день не видали неспешного Фасиса воды,
   Амаранта крутая скала, Киркеады священные рощи...
   Напев боевой запевайте, богоравные Музы,
   Время приспело!
  
   Славлю вас, неистовые Пиериды! Тифона я сын, Колхей - воин-рапсод. Дар песнопевца - плод щедрости вашей - берегу, как святыню. Осушив заздравную чашу, продолжу козлиную песнь.
  
   В то время, как творилась метаморфоза окрест Эгеиды, в Колхиде - мир и покой. Месяц зрелой луны наступил - на сносях земля. Аэт, царские одежды на простую рубаху сменив, днями пропадает в лозовнике, что зелёным шатром окружает стены дворца. Сам, своею царственной рукой, пестует лозу: медной водой каждый лист омывает, жучков вредоносных сбивает с налитых гроздей, известковую пыль насыпает обильно в межрядья. Всяк знает - себе дороже беспокоить царя, когда он милуется с Эригоной.
   Сестра владыки, Кирка-волшебница встала на хозяйство: бортников отослала в угодья Мелиссы отворять должеи; мужей созвала - жнитва подоспела: ополченцы, серпа наточив, поспешают в поля, на сечь с ратью ячменной. Виноделы, воскуряя ядовитую серу, очищают утробы бродилен - готовят к соитию с соком киркейской земли.
   Все при деле, даже мои воины, клинки в эписферы одев, разбрелись по садам - сбирают с ветвей зрелую смокву, груши, гранат...
   Один лишь Колхис от суеты удалён в покойном своём обиталище, под сенью тенистого дуба, что чуть слышный шелест листвы к напеву ручья прилагает. Под прохладной струёй стынет полная пелика, у корня древесного многоголосый авлос к служенью готов: пригубив чашу с багряным нектаром (воистину, вино - души зерцало), серебристую трель вплетает Тифонид созвучно в голос потока.
  
   Однако, отнюдь не праздно было времяпрепровождение моё (только сторонний наблюдатель, не ведая сути, мог склониться к подобной мысли) - который уж день занят был составлением табели нужных для обозначения речи рисованных знаков. Обременительное, скажу я вам, дело, но - необходимое. Как иначе могу я донести эту повесть до тех, кто будет после меня? На манер халдеев высекать безликие клинья по каменным плитам? Нет уж, увольте - остатка дней моих на подобный подвиг не хватит. И египетские письмена мне не подходят: в этих закорючках только лишь египетские же жрецы смыслят, тем и держат своих царей за глотку, учёностью. Пора покончить с графократией магов и писцов! На что уж Минос (не к добру поминаю вора), чинов не разбирая, скор был на расправу, а перед крючкотворами дворцовыми лебезил, ибо сам в премудростях графики ни пса не ведал. Да и как такое запомнить: в критской грамоте сотня знаков, мало того - несколько сот сочетаний их, и каждое означает какое-то действо, или часть слова. А как прикажете такой вот корявой наукой изобразить напевы эклоги, или, к слову - краткую гному? Ерунда. Анахронизм.
   Кадм (кто не помнит - зять Арея) обучил меня тайнописи сидонян: двадцать два глифа, и любую речь можно начертать, чередуя буквы - так эти символы финикийцами названы. Однако, хананеи - плуты: дабы сыновья сторонних племён не могли разобрать их записки, обозначают исключительно щёлкающие, шипящие и твёрдые звуки, а звуки мягкие, составляющие ядро слога, основу голоса, в записи пропускают - пойди, догадайся, что за слово прописано...
  
   Говорят, что мудр только тот, кого почтили боги. Не знаю, не знаю: сам я не избалован особой благосклонностью олимпийцев, но, думается мне - не уступаю в сообразительности иным любимцам бессмертных: одолев финикийскую науку, поразмыслил и понял - всего-то шесть недостающих букв надобно придумать и добавить к сидонийской таблице, дабы сладкозвучную речь ахеян на библион наносить. И ещё: хананеи буквы чередуют справа налево, не подходит для меня подобная анаграфика: лапы у дракона выгнуты локтем наружу - мне сподручнее вести концом тростинки по листу от тулова в сторону, как бы тропу словесную для жаркого сердца моего строкой намечать.
  
   Финикийские буквы я слегка подправил - слишком уж угловатые, хищные; чуть упростил, округлые очертания придал, развернул "лицом" на правую сторону. Из недостающих мне голосовых для пяти звуков знаки уже подобрал, оставалось только "у" обозначить, и готово дело, плод трудов упорных. Вот и обдумывал последний рисунок, губы трубочкой складывал (ведь так мы "у" произносим - вытягиваем губы вперёд и колечком сворачиваем), а чтоб настроиться на нужный лад - музицировал, поощряя вдобавок разум глотком-другим доброго Аладаста.
  
   Нарушил моё уединение (Чернушка с детьми гостила у Кирки) гонец из дворца - царь велел явиться немедля. Пока мы спускались в долину, посыльный рассказал: близ устья Фасиса рыболовы наткнулись на бездыханного юнца: пальцы утопленника повитую серебристой нитью ветку оливы сжимают, рядом - златорунный баран наслаждается хрусткой порослью: на загривке алые каменья сверкают. Поспешили доставить найдёныша и животное в Эйю. Кирка снадобье изготовила, оживила мальчишку. Теперь нужен толмач - пришелец лопочет непонятное, похоже, из греков.
  
   Пришли: Аэту на террасу дворца малый трон выставили, сидит, в замызганной хламиде - видать, только от лозы оторвался - хмурый. Рядом, на ложе, бледный отрок, тут же и баран: шерсть, действительно, медью отливает, поверх выи - золотое ожерелье с гранатами. Аэт мне знак подал - начинай, мол, ордалию. Так я с Фриксом в знакомство вступил.
   Врал, мерзавец, как стих слагал: сам, де - царевич из Беотии, оклеветан был злой мачехой, после чего полоумный отец отчаялся на преступление, отвёл сына на вершину горы, дабы смерти предать. Но всевидящий Гелиос помешал свершиться злодеянию - послал к месту казни златого овна: подхватил спаситель безвинную жертву и в стремительном полёте перенёс через море. Уже в самом конце пути, когда миновали они последние завитки прибойной волны, уставшие пальцы разжались, ударился беглец оземь, дальше ничего не помнит.
   Аэт бровями поиграл, изрёк: "От Гелиоса, свет несущего, дар нам этот, а что даруют боги - принимай".
   У нашего владыки есть строгое правило: следует почитать, во-первых - богов, во-вторых - родителей, в третьих - молящих о помощи чужестранцев. Фрикса передали заботам царских дочерей, овну отвели помещение, приставили служителя - кормить, поить, руно расчёсывать.
  
   Ненавидит подменных речей словеса правосудный Аэт, однако - слеп ко лжи бывает порой в благородном порыве. Завладела бедоносная Ата рассудком царя, но не моим: старый Колхис много чудес повидал - одни только агнаты мои убиенные чего стоили - а вот летучих баранов встречать мне покамест не доводилось. Далее: что, оливы нынче на небесах произрастают? Или чадоубийца неудавшийся заранее жертве вручил опутанную шерстью ветвь? И ещё - не стал бы дарующий благо Гелиос украшать посланца кровавыми каменьями, всяк знает: гранат - знак Арея, а баран - его верный слуга.
   Неспокойно стало сердцу моему, понимал - злое дело затеялось: тлеет пламя под пеплом, и готов уж в изобилии насушенный хворост... однако, сути не знал, ибо пребывал вдалеке от тех мест, где задумано было коварство.
   У Колхиса тоже есть правило: раз пришло время действовать - не медли! Аэту я зявил, что отправляюсь инспектировать гарнизоны окраинных крепостей, обнял Чернушку, и в тот же день на самой быстрой камаре вышел в море.
  
   ***
  
   Пока кормчий замирял парус со вздорным Кекеем, я размышлял, как без потерь пробраться в Эритры, что лежат аккурат напротив разбойного Хиоса на ионийском берегу (согласитесь - изрядная глупость своим ходом направляться всей командой к продавцам живого товара). Дабы гребцов моих не пересадили на другое судно, заковав предварительно в цепи, решил корабль оставить в Троаде, а далее двигаться в одиночку. Бадиотикус из меня никакой - анатомия не способствует - так что, предстояло Колхису размять крылышки и пускаться в полёт следовало ночною порой, иначе у какого-нибудь бродяги могло появиться желание поупражняться в меткости, натягивая тетиву. Ничего, с пути не собьюсь, когда возникнет нужда, и осветить панораму сумею... кстати: какой дурак первым сочинил небылицу, что пламенем мы испепеляем противника? "Огнедышащий" - что за глупость? Не огнедышащий, а огне... извергающий, ибо огонь мы испускаем отнюдь не из глотки, а из противоположного оной отверстия, и нуждаемся в этом действе исключительно для придания полёту наибольшей скорости, в помощь крыльям. Тут и неудобства свои есть - частое использование подхвостья вызывает мучительный геморрой, а в мои, уже достаточно преклонные годы, надобно следить за здоровьем (беспечность юности свойственна), отсюда следует - лети помедленнее, дальше заберёшься! Да, о чём это я? Снова отвлёкся, но, старикам болтливость простительна...
   Вернусь к сути: в Эритры я стремился с одной целью - повидать давнюю подругу, Герофилу. Обворожительная была дева в младые годы, изрядное число славных мужей столкнулось лбами, добиваясь благосклонности юницы; поговаривали - сам Аполлон с ней шашни водил. Чем промеж них дело закончилось - не ведаю, но на красавицу дар провиденья снизошёл, а Мойрагет известный скупердяй, за просто так у него и дырявый хитон не выпросишь...
  
   Оставил я спутников в Сигейском порту, в два перелёта достиг своей цели, но ионяне меня огорчили: Герофила сменила имя - Сибиллой назвалась и отбыла в Троаду, в родной город Мернесс. Переждав день, вновь воспарил к небесам, наперекор капризам Борея волю дал отдохнувшим крылам. К тому часу, когда Божественная волчица уступила Гелиосу тропу, завиднелась предо мной вершина краснокаменной Иды. Вот и город - прижался к пологому склону. Вот и дом сердечной подруги.
  
   Беспощаден неумолимый Хронос: где ты, стройный стан, где вы, пышные кудри?.. седые пряди да паутина морщин. Только глаза остались, как встарь: живые, горячие, с лукавинкой.
   Дарданцы весьма искусны в виноделии, и гроздь на краснозёме вызревает размером с мой кулак: промочив пересохшее горло, засыпал вопросами Герофилу-Сибиллу. Всё вызнал: про козни критского вора, про путешествие двуликого Фрикса. И ещё новость: орясина Геракл добрался-таки до плодовника всевладычицы Геры: Гесперид разогнал, яблоки, естественно, своровал, и (ну, как же без крови обойтись?) - отправил прямиком в Эреб престарелого дядюшку моего - садовода Ладона.
   "Ну что ж, дракон, - сказал я себе, - загадка открылась, завесы упали. Храни же в тайне замысел жестокий, не посвящай своих, чужих, - молчи; вымышляй умом осторожным, как препоны учинить лиходейству"...
   Пора было прощаться, однако пророчица велела повременить - разожгла в жертвеннике огонь, дождалась багровых угольев, разметав по жару горсть застывших капель - смолистый ладанон, вдыхала пахучий дым. И вот, - Сибилла отступила от алтаря, прилегла, обессиленная, на подушки, смежила веки:
   - Уже отозвались на зов ожерелья Демос и Фобос, с двух сторон грозят Киркеаде варваров орды: саранча извела каскейцев посевы, - голодное племя подступилось к земле тибаренов; сокрушив рыбарей простодушных, хлынут в пределы Колхиды. А на Севере доители кобылиц одолели суровых киммеров, в Таврику оттеснили кочевников вольных. Побеждённые упокоили павших соратников, на берегах Тираса сложили погребальный курган; теперь же идёт меж вождями яростный спор: сверкают мечи, крови жаркий напор бьёт струёй из натуженных жил. Теушка, могучий воитель, склоняет всадников устремить ветроногих коней на Восток. Ты знаешь: дурные помыслы вождей - причина гибели народов. Иди, Тифонид, в союзницы призови терпеливую Пейто, отомкни разум упрямца Аэта...
  
  Схолии:
  
  Анагноризис (узнавание) - переломный момент в драматическом произведении, когда
   тайное становится явным.
  
  Стасим - вступление, пение неподвижно стоящего хора.
  
  Рапсод (от греч. rapto - сшиваю, слагаю и odn - песнь) - исполнители эпических поэм;
   в отличии от аэдов Р. не
   импровизировали, но
   декламировали уже
   закреплённый
   в устной традиции текст.
  
  Козлиная песнь - трагедия, от др. греч. τραγῳδία - букв. "козлиная песня".
  
  Медная вода - купорос.
  
  Эригона - дева, чьё имя связано с виноградарством. Символическое изображение -
   лоза.
  
  Бортник - сборщик дикого мёда.
  
  Должея - продолговатое отверстие с противоположной стороны дупла борти, через
   которое нарезаются и вынимаются соты.
  
  Эписфера (ἐπίσφαιρα) - кожаный наконечник для меча (Полибий)
  
  Пелика - двуручный кувшин.
  
  Авлос - двуствольная свирель.
  
  Гнома - краткое стихотворное изречение поучительно-философского толка.
  
  Глиф (др.-греч. γλύφω - вырезаю, гравирую) - элемент письма, графическое
   представление графемы.
  
  Библион - так греки называли поставляемые из Библа свитки папируса.
  
  Анаграфика (ana - ноборот и graphein - писать) - написание в обратную сторону.
  
  Аладаст (Аладастури) - сорт винограда.
  
  Увитая шерстяной ниткой ветка оливы - знак мольбы о защите.
  
  Ордалия - судебное дознание.
  
  Агнаты (agnatio - кровное родство по отцу) - братья и сёстры по мужской линии.
  
  Бадиотикус (др. греч. badiothikos) - "опытный пешеход".
  
  Божественная волчица - Селена, Луна.
  
  Ладон - дракон, сын Форкия и Кето, брат Эхидны.
  
  Доители кобылиц - скифы (Гомер).
  
  Ладанон (др.-греч. λήδανον, λάδανον) - ладан; ароматическая древесная смола,
   получаемая с деревьев рода Босвеллия.
  
  
  
   Катастрофа, эписодий первый
  
   Множество стрел и коней быстроногих стремительный натиск...
   Симонид Кносский
  
   Поспешая к родным берегам, заклинал я богов оградить наши жизни от буйства пучины, отвратить судно наше от встречи с ладьёй промышляющих морем мужей. Снизошли к моей просьбе евпатриды Олимпа (в конце-то концов, Форкис - дед мой родной, кровь обязывает порадеть за внука), без помех проводил быстрокрылый Аргест сыновей Киркеады до самого дома, и меня, сироту, заодно.
   Изрядно утомлённый плаваньем (надо признаться - терпеть не могу шаткой палубы: стеснение в брюхе и кружит голова) побрёл я к семейному гнёздышку. Добрался. Индикос, в задумчивости пребывая, прогуливается по лужайке, Чернушка курам зерно рассыпает (кстати, наука грекам: очень полезную в хозяйстве птицу колхи разводят на своих подворьях - всего-то по жмени ячменя в день на каждую, и взамен несушки вкуснейшие яйца кладут), в сторонке Паскунджи и Авпия, разбросав астрагалы, сражаются в бабки. От умиления готов был я прослезиться, но тут - краем глаза что-то чужое уловил, зловредное. Глянул в ту сторону и... о, боги! На ветви моего дуба, в уголке блаженного моего уединения - рыжий автон повис, и каменья Арея на нём.
  
  - Чернушка, дети! - возопил я в гневе, - откуда взялась эта мерзость? - Задыхаясь от ярости, шагнул к древу, сорвать подменную шкуру, но Индикос преградил мне дорогу:
  
  - Постой, Колхей, уйми свой порыв. Аэт велел сохранять здесь руно, беречь пуще глаз своих...
  
  Совсем уж растеряв стройность мысли, подогнул я ослабевшие лапы, уселся наземь, глупейший задал вопрос:
  
   - А где баран?
  
  - Баран околел, иначе с руном не расстался бы. Видать, надорвался, бедняга: шутка ли - перелёт через море, да ещё с грузом немалым... - глянул на меня пытливо сынок.
  
  - Ну да, известное дело - полёты дело утомительное. А что беотийский найдёныш, этот жив?
  
  - Был найдёныш, а нынче царский зятёк: третьего дня свадьбу сыграли - Халкиопа в жёны Фриксу досталась.
  
   Сломили меня новости, так и сидел, понурившись, в тщётной попытке смятённый разум оживить. Чернушка подступилась, взяла в оборот: мол, хватит уже в загадки играть - не даром же пропадал неведомо где, да и всё одно, корабелы проболтаются, у каких берегов обретались.
  
   Когда подруга моя берётся за дело, противиться ей без пользы: рассказал я про всё, что узнал от Сибиллы, ждал совета.
   Паскунджи не любит долгие разговоры - расправила крылья, пообещала вернуться с рассветом и устремилась на юг. Следом Авпия поднялась, собралась проведать киммериан. Сговорились - дожидаться возвращения лазутчиц я буду у ступеней дворца.
   Продолжили мы семейный совет: правдолюб Индикос вознамерился было без промедления схватить перевёртыша, - учинить врагу допрос с пристрастием на глазах у царя. Чернушка предложение отвергла, рассудила здраво: Аэт новоиспечённого родственника в обиду не даст - зять владыки вне подозрений - а вот нас наветчиками может посчитать и наказать соответственно. Помочь делу мы сумеем, только лишь соблюдая тайну руна. А Фрикс - он уже своё злодейство устроить успел, пускай походит пока в параситах у царя. Рано ли, поздно ли - возмездие настигнет.
   Я хорошо знаком с Немесидой - даже законченный жизнелюб не рискнёт уверовать в мягкосердечие дочери Никты, да и память у Неотвратимой отменная, так что, дальнейшая судьба засланного Миносом вредителя мало меня занимала, а в суждении моей мудрой подруги присутствовал явный резон, посему, так и постановили: историю Фрикса держать в строгом секрете, все помыслы и действия обратить на преодоление надвигающихся бедствий; буде - выстоит Колхида, рассудим, как навсегда избавиться от заклятья Арея.
  
  
   Уже Гелика опустилась низко, и женолюб Орион склонил над ней свои могучие плечи, когда Чернушка с Индикосом отправились почивать. Сон удаляет заботы, дарует советы прозорливца Онейра, но я в поучениях нужды больше не испытывал, и так уже сверх меры расстаралась в тот вечер говорливая жёнушка моя, посему - подставил макушку под холодную струю, отогнал прочь накатывающую дрёму и, размяв затёкшие члены, двинулся по тропинке, мною же проторенной за годы безбедные, что миновали с того дня, когда впервые открылись моему взору заснеженные вершины Амаранта.
  
   Розоперстая Эос погасила звёзды одну за другой, когда приблизился я к дворцовым стенам.
   Аэт - на кровле, дожидается появления огненной колесницы, приветственное слово готовит Гелиосу. Приметил меня зорким глазом, кулаком пригрозил, после указал на внутренний двор - жди, мол.
   Есть страны, люди которых посвящают чуть ли не половину отпущенного им богами срока восхвалению тех же богов, особенно склонны к таинствам египтяне, халдеи. Колхи и греки схожи в одном: они больше тяготеют к тому, чем общение с бессмертными завершается - к хорошей пирушке, вот и взяли за обычай - молитву заканчивают, едва приступив. Не успел я отдышаться, преодолев крутые ступени, Аэт появился меж колонн, уставил руки в бока, заломил бровь:
  
  - Ну, и где это мой стратег пропадал? Слух пошёл - у дарданцев гостил. Что, по смолистому вину соскучился? Или какая смазливая дракониха объявилась в Троаде?
  
  Под горячую руку нашего владыки пусть подпадёт мой злейший враг: глаза сверкают, ноздри играют, слова подобно стрелам жалят... тут, на моё счастье, тень упала меж нами, Аэт вверх поглядел, вторую бровь скобой сложил: Паскунджи над двором зависла, в когтях человек болтается. Снизилась, ношу осторожно уложила к ногам царя, поклонилась, отошла в сторону.
  
  - Это ещё что? - У Аэта щёки багрянцем налились, жила на лбу вспухла. - К завтраку мне подношение? Может, ты чего напутала - я мертвечиной брезгую...
  
  - Жив он, царь, - Паскунджи крылышки сложила, глазки потупила, невинную изображает, - струхнул, когда я его подхватила, оттого и сомлел.
  
  - Да кто он таков, Тарос вас забери, вот семейка скудоумцев на мою голову...
  
   - Из касков, что страну тибаренов разорили уже, сейчас жгут дома халибов, умельцев твоих.
  
  Аэт страшен стал на мгновенье, после разом лик успокоил, ткнул ногой пленника в бок:
  
   - Каскейцы? Дикари голодранные осмелились моих людей тревожить? И много их?
  
  - Много. - Паскунджи прилегла наземь. - Прости, повелитель, с вечера порхаю, аки бабочка, устала. Все каски идут: воины, женщины, дети. С повозками - скарб свой везут. Поселения рыбарей предали огню, скот угнали. Орда на отряды поделена, цепью идут, от предгорья, до берега морского. Этот, которого я умыкнула - из предводителей, несколько их, верхами - гоняют меж отдельными сотнями, командуют. Халибы отбиваются, как могут, но долго не продержатся, и половины мужей не наберётся против числа разорителей.
  
  Пока дочурка моя рассказывала, царедворцы собрались. Аэт не оборачиваясь, через плечо:
  
  - Кто-нибудь, принесите воды, да побольше.
  
  Стражники бросились исполнять. Тем временем царю кресло поднесли. Уселся Аэт, бороду теребит, размышляет. Доставили жбан с водой, по знаку владыки окатили каскейца. Тот заворочался, голову приподнял, узрел Паскунджи, взвыл и пополз к царю, распластался, ноговицы целует. Аэт пятку в хребет пленнику вдавил, склонился, прорычал:
  
  - Понимаешь наш говор?
  
  Вывернул несчастный шею, поглядел опять на похитительницу, закивал - лбом о камень бьётся.
  
   - Как надумали, ничтожные, войной пойти на меня?
  
  - Нужда заставила, Солнцеликий, голод. Руби мне голову, если такова твоя воля, только чудищу этому не отдавай...
  
  Отпихнул Аэт червя ногой, промолвил брезгливо: "В темницу эту падаль". После ко мне взор обратил:
  
  - Собирай, Колхей, своих псов. Справитесь сами, или поднимать ополчение?
  Я оглядел небосвод, приметил вдалеке тёмное пятнышко, попросил повременить с приказом, дождаться второй вестницы.
  Усмехнулся Аэт, перст на меня наставил:
  
  - Вижу, хитрец, не зря ты корабль гонял по волнам. Будь по-твоему, подождём.
  
   Долго ждать не пришлось, прибыла Авпия вскоре. Спросила напиться, утолила жажду, пристроилась рядышком с Паскунджи, повела рассказ о том, как, добравшись до пределов
  страны тавров, приметила с высоты конников полчище, укрылась в зарослях на их пути и рассмотрела всё как есть: скачут по два десятка воинов в ряд, тьма их - дважды можно было бы опорожнить большой мех винный, прежде чем последний всадник миновал схрон разведчицы (Аэт, внемлющий чутко, прикинул на пальцах, покачал головой, стал слушать дальше). У каждого лук диковинного вида - концы наружу загнуты, по два колчана, короткий меч. Одеты в шкуры: на спине, груди, на плечах, на шапках - бронзовые пластины нашиты. Идут налегке - ни женщин, ни обоза. Противления им никакого: тавры, зихи - загодя оставили дома свои, скрылись в горах.
   К ночи остановились у болот Тумусса, возле Вшивого леса: поили коней, жгли костры, стряпали какое-то варево.
  
  Аэт не утерпел, встал, начал меж нами вышагивать, лоб морщил. Остановился, оглядел придворных:
  
  - Что приуныли? Или неведомо вам - тот, кто надеется зря на победу, со мною тягаясь, прахом своим удобряет наши пашни обычно... зодчего моего сюда, живо, конюха моего, хранителя оружейной, да пусть пук стрел принесёт. Где управитель дворца?
  
   - Здесь я, владыка. - Всегдашний соперник мой в застолье, носатый Лушни вышел вперёд.
  
  - Вели запалить тревожные огни, созывай войско. Отбери гонцов, не медля им следовать берегом Понта, кричать мой указ: всем мужам при оружии поспешать к Палеостому; малосильные, старики, жёны, дети должны дома покинуть, укрыться в ущельях, вместе с живностью своей. После - сестру мою Кирку найди, предупреди - нужен воск, сколько наберёт. Ещё: сено стогами свозить сюда и на ладьях спускать к устью Фасиса; сено сгрузив, по морю, к Моргу - земляное масло заливать в меха и назад. Туда же весь запас горной смолы, что есть в кладовых. Иди, время не терпит.
  
  Горбун зодчий появился, сообразил абакон прихватить; установил столик, посыпал песком, разровнял. Следом оружейник прибежал, протянул царю связку стрел. Аэт переломил пяток, сложил в кулаке остриями наружу:
  
  - Всех кузнецов к делу, чтобы к утру вот здесь стояли три дюжины корзин с такими ежами. У сестры моей заберёшь воск, этих бездельников, - указал на челядь, - отдаю под твоё начало: сюда, во двор, несите весь запас стрел, принимайтесь вощить наконечники.
  
  Смотритель конюшен появился, в бороде зёрна ячменя, травинки пожелтевшие. Аэт глянул, повеселел:
  
  - Из одной кормушки с лошадьми подъедал? Скажи-ка мне - сколько раз на дню по нынешней жаре надобно поить коней в походе?
  
   - Трижды, иначе падёж начнётся, - конюх на Солнце указал, - распалился что-то Покровитель.
  
  - Вот она, наша победа. - Аэт обломком стрелы начертал на песке дугу - берег морской, с правой стороны волнистые линии подвёл - реки обозначил.
  
   - Обоз за конницей не идёт, это значит - корма для лошадей у них нет. Должны будут сегодня отойти от болот, пустить коней на выпас. Двинутся завтра, с рассветом; вскоре достигнут пограничья - Псах обеспечит им водопой, после вступят на нашу землю. Их десять раз по пятнадцать сотен, у Копоэти такой гурт не напоить, река разливается к этому времени, едва жеребёнку копыта покроет. Сугум весь скалами стеснён, не подойти к воде, придётся им обходить мелководьем, по морю. К полудню Кодори им путь преградит, вот и надумают дать отдых коням. Колхей, ты дождёшься их там, ты и воины твои, и погоните вы их дальше, вдоль отрогов. На Ингири - половодье, много их в стремнине потонет; Хоб - болота до самого устья, придётся им вновь морем обходить - корабелам нашим потеха. А у Фасиса я их встречу, встречу по-царски, надолго запомнят те, которые в живых останутся.
  
   Аэт руки за спину заложил, вновь принялся двор мерить шагами:
  
  - Зять мой (Кирка-младшая, дочь Аэта, женой царя сколотов была), когда гостил у нас, рассказывал: степняки побеждают, отступая, убегать от противника не стыдятся; убегая, оборачиваются и пускают стрелы на скаку, целят и по всадникам, и по коням. Как приметят, что строй преследователей сбился, многие безлошадными сделались, обращаются вспять - кони у них приучены без узды ворочать во все стороны - сражаются храбро, разоряют и побеждают врага. Но и то знаю: на скаку всадник навесную стрелу запустить не горазд, бьёт на сто локтей, может, чуть дальше. Понял, стратег? - Аэт возле меня встал, - в рукопашную не вступать, разить стрелами и гнать ко мне. С моря тебе помогут и вдоль всего пути лучники затаятся. Горбун, - Аэт к зодчему подступился, - плетёные щиты нужны, в рост человека и широкие - щитоносец и воин должны укрыться за каждым. Жителей города моего отправляй лещину рубить, дай им повозки, месков, пусть прутья везут на площадь; гонцов в ближние поселения - самых спорых плетельщиков сюда, спешно. Подручных своих ставь приглядывать, сам возвращайся с землекопами, у нас с тобой ещё заботы есть, к месту встречи дорогих гостей направимся. Всё пока, расходитесь, и предупредите люд: ежели мои стражники сегодня кого застанут за распитием вина - будут сечь плетьми, невзирая на чины и звания.
  
   Разбежался народ, и юницы мои засобирались, да и мне пора было приниматься за дело, но царь нас задержал:
  
   - Постой, лукавец, может, ещё чем порадуешь? Больше нечем? Хвала Гелиосу, и того уж достаточно, что есть. Отправляйся к месту засады, осмотрись, после найди меня, сообщи, что надумаешь. Если добром всё для нас обернётся, а иначе и быть не должно, будет тебе и семейству твоему от меня достойная награда, за труды ваши и за верность, - дотянулся Аэт, Паскунджи поцеловал в горячий нос, после Авпию обнял, меня, шутя, кулаком в бок ткнул и к пристани направился: уже через миг слышен стал его рык над водами - распекал кого-то нещадно.
  
   Отпустил я детей отдыхать, сам разыскал Лушни-управителя - тот, весь в поту, по складам метался с помощниками - предупредил: нужны мне будут две сотни глиняных горшков, сера - столько, чтоб горшки эти заполнить, и три мерки горной смолы (так колхи асфалтос называют).
  Тут лохаги мои объявились - посылал я за ними ранее - получили приказ вести отряды к месту, где Кодори на равнину сбегает, становиться там лагерем, ждать моего появления. Полусотне воинов велел я повременить с выступлением, для них особое задание было: жители Эйи, кто порасторопнее, находят выгоду, сплавляя по Фасису от самого Сарпона товары иноземных купцов. Для этого изготовляют они такие челны: остов сплетают из ивовых прутьев, обтягивают плотными шкурами, швы защищают асфальтом. Челны получаются лёгкие - двое мужей без труда перенесут с места на место - груза берут до тысячи талантов, и мелководье им не помеха. Два десятка этих ладей забрали мы у старосты перевозчиков, загрузили, после разделились вояки мои: кто уселся в челны и повёл их к морю, кто берегом Фасиса последовал за караваном, ведя на поводу лошадь товарища.
   Закончил я приготовления. Лететь на Кодори, дабы место осматривать, как Аэт повелел, нужды не было - и так каждое деревце в том лесу и каждый валун у берега знал наперечёт, посему, решил прикорнуть после бессонной ночи где-нибудь в укромном уголке до вечера, а после разыскать царя для доклада.
  
   ***
  
   Вырвавшись из ущелья, Кодори на два перегибистых потока разделяется. Суша меж ними, где расширяясь, а где, сужаясь, на сотню стадиев тянется, пока не встретит её солёная морская волна. Кругом густой лес - стеной стоят могучие стволы; на острове - редколесье: печальные ивы склоняют к воде гибкие плети, да остролист меж ними топорщит колючую бороду. Правый поток стеснён корневищами - клокочет и пенится у отвесных промоин; второй - разливается вольно, песчаное ложе проглядывает сквозь радужную струю. От кромки леса и до лёжбища Понта неширокий проход - лишь дюжина всадников бок о бок сумеет пробраться.
  
   В предвкушении бранной потехи венком из побега тиса покрывают Керы обагрённое кровью чело; для выделки дальнеразящего лука срезают безлунной ночью упругий остов тиса оружейники колхи; из кудрей своих свивают женщины Колхиды прочную тетиву: страшен в бою тисовый лук, вестник смерти.
  
   Над промоинами, по всей длине протоки, в густой листве затаились мои ратники с полными колчанами. Лошади укрыты за скальным изгибом, там же челны готовы к отплытию. В каждом с десяток горшков, наполненных серой вперемешку с горной смолой. И факелы припасены - поджигать ядовитую смесь, и Квирия-ветродув проявил свою милость - с утра не унимается порывистый Напиг. Ждём.
  
   Первыми всполошились птицы, с криками взвились над пологом леса, кружили, не спешили вернуться под защиту ветвей. Следом от топота тысяч копыт задрожала земля, и дрожь эту переняли деревья. Дух разгорячённых коней покрыл аромат отцветающего разнотравья: гости прибыли.
  
   Без опаски, как в собственных угодьях, переправлялись всадники через первую протоку, спешивались, вели коней к пологому берегу, поить. Вскоре заполонили весь остров, чего я и дожидался терпеливо. Вот первая ладья источая зловонный дым отдалась течению, за ней вторая, следом - третья. Порыв ветра подхватил отраву, расстелил низом; приподнялось марево, коснулось конских ноздрей, а позади, незаметные в кронах древесных, душегубы мои натянули тетивы.
   Сколько степняков полегло на том острове, я не считал. Некогда было. Меж двух потоков носились обезумевшие лошади, стенали побитые стрелами люди, а я и подручные мои всё сплавляли новые челны, тыча факелами в горловины горшков. Но вот, враг, взбираясь на коней, начал уходить меж деревьев, пробираться сквозь подлесок к проходу вдоль моря. Вдогонку настигали их новые стрелы, падали киммерийцы наземь как перезрелые плоды, давили их кони поспешавших следом...
   Дым рассеялся, стрелки покинули верхушки деревьев, коноводы подоспели, подвели лошадей. Собрал я отряды на морском берегу, велел продолжить славный почин. Гон начался.
  
   ***
  
   Отяжелел я с годами - довольство последних лет виновато, не могу уж подняться от земли в заоблачную высь, как когда-то. Поэтому, помня наставление Аэта, дабы какой сноровистый степняк не попортил мне шкуру, летел в стороне от берега, над морем. Летел и поглядывал - славная складывалась гоньба: мои псы на свежих лошадях быстро нагнали степняков, после уравняли бег, не наседали, опасались метких стрел. Киммерийцы коней погоняли истово, видно, надеялись скоро выйти на равнину, чтобы по своему обычаю рассыпаться и вести привычный бой. Не знали, по чужой земле продвигаясь, что долго ещё придётся скакать им в стеснении меж отвесными скалами и кудрявыми волнами Понта.
  Чаще стал махать я крылами, обогнал растянувшихся цепью конников, спрямил себе путь и устремился к неистовой Ингири, готовить пришельцам новые напасти.
  
  
   ***
  
   Расстаралась Фаэтиса, начистила доспехи хозяина: ярким пламенем полыхает Ээлия шлем золотой, опаляет жаром просторы Колхиды. Подтаяли вековые снега, переполнили талые воды ложе Ингири - сокрушая скалистый берег, рвётся к морю неуёмный вал. А вот и горцы-мушваны (я их на ахейский манер мисимианцами зову): нарубили уже вдоволь древесных стволов, у стремнины сложили (выбрали поветвистее - от самого комля и до верхушки заостренными сучьями каждый ощетинился), теперь корзины наполняют каменьями, тянут к обрыву, вываливают груз вдоль края.
   И Лушни, друг мой, здесь - начальствует над соплеменниками, подгоняет. Встретил меня, увёл за валуны, запустил руку в тайник, явил мех с добрым вином. Наспех глотнул я живительного нектара, ублажил пересохшую глотку, расправил крылья и поспешил назад, править гон.
  
   ***
  
   Степняки тем временем добежали до горячих ключей: горы здесь отступают, озерцо разлито, зловонный пар клубится над гладью (говорят, сам Тарос порой, утомившись от чёрных дел своих, окунается в тухлую эту воду, вновь набирает злую силу), а кругом и дальше, вдоль берега морского, заросли - не пробраться. Твёрдоствольный самшит, ядоносный сумах, перед ними малинник топырит колючие ветви, низом - иглица: сплошная стена.
   А за стеной зелёной - воины колхи сотнями выстроились и, не целясь, пускают поверх навесные стрелы - каждая находит жертву. Падая с высоты, тяжёлая стрела с вощёным острием легко пробивает защитную пластину.
   Раз попытались киммерийцы оборотить коней, столкнуться с преследователями, не получилось, слишком уж растянулось сжатое меж зарослями и морем полчище - сбились посредине, потоптали друг друга, кое-как выровняли строй и продолжили бег.
   Прервалась колючая стена, вновь стеснили путь отвесные скалы, лишь у самого Ингири чуть отступили, обозначили проход в ущелье, откуда изливался вспухший поток, стремился к морю, покрывал встречную волну, в неистовом танце сплетался с водами Понта. Встали киммерийцы, скопились на берегу речном - под нависшими утёсами топчутся кони. И мои гончие встали поодаль. Сам я парил над сборищем, следил внимательно; над обрывом - Лушни затаился, ждал моего знака.
   Принялись киммерийцы поворачивать коней, решили атаковать; я сигнал подал - пустил огоньку из подхвостья, посыпались со скал каменья - приступили мисимианцы к потехе.
  
   Тяжко было наблюдать за убойной этой работой: по всему берегу бились на песке покалеченные скакуны, падали замертво конники, стон стоял, проклятья мешались с хрипами умирающих.
   Вождь степняков послал коня в мутную волну, следом хлынули всадники из передних рядов. Многих затянуло течением в водоворот, отнесло в море, там и поглотила их пучина. Камнепад усилился - старались горцы, новые ряды киммериан гнали в реку коней. Подождал я, пока не заполонили стремнину от берега до берега противившиеся буйству Ингири всадники, вновь подал знак. Первое бревно, вращая вертелами-ветвями, вырвалось из теснины, понеслось, подхваченное цепкой струёй, второе, третье. Уже сплошной гребёнкой прошлись по реке смертоносные стволы, багрянцем окрасила завитки морской волны кровавая пена. Те степняки, которых Игри пощадил, не отдал на потеху Тавманту, выбрались на дальний берег, ушли в болота, во владения караксов.
  
   Загонщиков моих я пожурил по-отечески (всегда найдётся повод: не так скакали, строй не держали...), после велел возвращаться к месту засады, в Кодорский лес, собирать использованные стрелы, сбивать в табун коней убитых чужаков, гнать в Эйю. Сам решил передохнуть - наведался к тайнику Лушни. Поджидал меня уже приятель с нетерпением, заветный бурдюк в ручейке остудил, перекусить на скорую руку кой-чего раздобыл у земляков - незаменим был "Орлиный нос" и в бою, и в быту, за то и дорожил Аэт его службой, а я - дружбой. Только-только успели мы здравницу молвить, осушили по чаше - Авпия прибыла, доложила: киммерийцы пробрались вглубь болота, к топям приближаются, вскоре караксы ими займутся - с самого утра дожидаются, притомились без дела.
   Попивать нектар хмельной с добрым другом - праздник для сердца, однако: война - есть война, долг есть долг, служба есть служба! Летим, дочка, показывай место.
  
   ***
  
   От Ингири и до самого Фасиса угодья Селены тянутся. Колхи рассказывают: перед новолунием два дня и три ночи проводит в земных владениях Белая богиня, сойдя с небосвода, слуг своих призывает для наставлений: златокудрая Дали, юноша-дерево Берика, в тину и лист кувшинки одетый Игри - спешат предстать в эту пору перед повелительницей.
   Густой ольховник покрывает здесь топкую землю, скрытые камышами протоки единят заросшие рогульником и нимфеей озёрца - под ковром листвяным до самого дна свисают переплетения гибких корней; редкие островки обрамлены тростниковой преградой; посредине болот - Хоб неспешно струится, вдоль берегов - трясина, не зная потайных троп, не подойти к реке: гиблые места для чужаков.
   Караксы на островах жгут уголь - известно ведь, лучший уголь для кузни и плавильной печи из ольхи, дерева Мтовари, - на долблёнках поднимают вверх по Хобу, торгуют в предгорьях с литейных дел мастерами. Для трудов своих выменивают у литейщиков клювастые топоры с длинной, в четыре локтя, рукоятью. Сподручен такой топор: заросли расчистить, ствол древесный свалить, всадника с коня сбить, в тех же зарослях затаившись - ловко получается. Прежде чем добрались степняки до топей, сотни три воинов обратились в корм для раков, нырнув безвозвратно в затянутую ряской водицу.
   Среди всех колхов - маргалы самые злые лошадники (поговаривают, что и конокрады искусные), дороже золота ценится добрый конь меж Ингири и Хобом, опрометчивым для инородцев бывает намерение путешествовать верхами по этим пределам, а тут - орава всадников набежала, плутают по болоту: такая удача раз в сто лет случается. Когда мы с Авпией прибыли, действо в самом разгаре было: киммерийцы, кто в трясине не сгинул, уходили к морю вдоль топи; челноки караксов сновали в тростниках: то сбоку подберутся к ватаге, то настигнут отставших. Вот привстал в челне гребец - короткий взмах (не хуже, чем топором, владеют дротиком и пращой гипполюбы) - вскрикнет степняк, повалится в бурую жижу, испуганный конь прянет в сторону, в заросли, а здесь уже заботливая рука к поводу тянется, ведёт скакуна по неприметным кочкам к сокрытому в камышах острову.
   Дело спорилось, моего участия не требовало, Авпию я отправил с докладом к Аэту, сам, опережая конников, направился в сторону устья, поглядеть, что там творится...
  
   ... а творилось здесь интересное: на расстоянии полёта стрелы от мелководья с десяток камар выстроились в линию, над палубами прочные сети натянуты, под сетями - корабелы с луками наизготовку. Дабы не скучать - песнопениям предаются. Когда три сотни морских бродяг заводят боевой напев, птицы покидают прибрежные заросли, рыба уходит на глубину; даже волна смиряется, сглаживается, тайком крадётся вдоль смолистых бортов, украдкой приникает к подмытым корням пограничного тростника.
  Одни лишь слуха лишённые аспиды покойны - обвили источающие медвяные слёзы ветви одинокой ольхи, согревают в жарких лучах расписанные причудливыми узорами тулова.
   Но вот, змеиный царь расправил тугие кольца, скрылся в стоялой воде; за ним остальные ползуны поспешили: раздвигая ломкие стебли: всадники вступили на намытый Понтом песчаный вал, приметили встречающих, разом вскинули луки. Взвились в небо хищные стрелы, замерли на миг, устремились к цели... и, отбитые сетями, потеряли силу, ссыпались в набежавшую волну.
   Множеству киммериан гостеприимный Аид предоставил приют после той переправы: в свои объятья взяли струи Стикса души их. Самые отчаянные гнали коней на глубину, вплавь пытались подобраться к судам... тщетно. Уже иссяк у нас запас стрел, когда, преодолев речной разлив, ушли в заросли замыкающие. Дальше, до самого Фасиса, вновь предстояло старательным маргалам сопровождать пришельцев, не без пользы для себя.
   Корабелы луки отложили, подняли якоря и взялись за вёсла. Я, крылья изрядно натрудивший, устроился на палубе самой ходкой посудины, умница кормчий, зная про дурноту, что накатывает на меня от колебания пучины, расщедрился на мех подслащённого мёдом вина, изрядный кус вяленой буйволятины разыскал в кладовой: война войной, но - от стратега с пустым брюхом такая же польза, как от лука с отсыревшей тетивой.
  
   ***
  
   За годы, что провел я в благодатной Колхиде, сложилось у меня суждение: хоть греки и колхи род свой ведут от разных предков, схожи они и в помыслах, и в поступках, как будто бы один народ в стародавние времена разделила праматерь Тефида и, удалив разнятые части друг от друга, поместила их на разных концах Ойкумены. В равной степени обуреваемы они страстями; и те, и другие постоянно сражаются сами с собой, влекомые разумом по одному пути, а неуёмным духом по другому. И колхам, и грекам хватает ума постичь природу богов, однако своеволие постоянно побуждает их перечить бессмертным. От богов в дар полученный логос придаёт им способность к стройности мысли, постижению сути явлений, но характер склоняет их к невоздержанности во всём: в добродетели и в грехе, в вере и в отрицании веры, в стремлении к познанию и одновременно в излишнем суеверии. И те, и другие считают позором преклонить колени не только перед смертным, но даже творя молитву, ибо они слишком преисполнены жизненной силы и задора, чтобы подобно сопредельным народам принять веру, отвергающую радости этого мира и переносящую истинную жизнь в потустороннее.
  Они недоверчивы - с сомнением внемлют речам жрецов и оракулов, и в то же время, как малые дети, верят в чудеса, даже больше - дабы разнообразить будни, сами же и способствуют невольно превращению достоверного эпоса в мифос - общую для всех и желанную небылицу, сказку. Так, с их лёгкой руки, строгий эйдос - достояние Клио, передаваемый из уст в уста, подобно многоликому Протею, претерпевает метаморфозу неоднократную и обращается в лалию - слух, молву. К примеру: колхи Аэта почитают безмерно, боготворят владыку, вот и наделили его образ сказочными чертами: де - сын самого Гелиоса, бессмертен, с богами разговаривает на равных... Аэт, умница, посмеивается про себя, однако и не препятствует слухам, мол - ничего не стоит тот царь, про которого анекдотосы не слагают, а по поводу вероятного бессмертия своего сказал как-то, что умереть он не хотел бы, а быть или нет мёртвым - ему всё равно.
   Грекам в одном не повезло - слишком уж развелось у них царей: кто ни заложит город - царём себя объявляет, на свой лад составляет законы и правит сообразно своей прихоти, не пойму, куда смотрят олимпийцы? Хотя, чему удивляться, и боги грекам достались чудные: на Востоке боги - созидатели и повелители мира, а Зевс и его присные подобных притязаний не выказывают, да и не с чего им: самое большое, что они свершили - завоевали мир и утвердились на Олимпе, а после содеянного не очень-то утруждают себя заботами об управлении своим хозяйством. Воистину - они считают, что легче, пребывая в праздности, получать подношения, чем взваливать на себя бремя мирских забот. Они воюют, пируют, прелюбодействуют, музицируют, изредка, для острастки, пару-другую строптивцев из числа смертных поразят ударом молнии, и вновь надолго забывают про земные дела, предоставляя грекам самим выпутываться из хитросплетений повседневных. Отсюда результат: подобно грибам вырастают по всей Эгеиде царства, сатрапии, деспотии - в кого ни плюнь, в царя угодишь, либо в важного сановника. Один мой знакомец из Стагира (мудрецом слывёт в Халкидике) утверждал, что неправильно рассуждают те, которые полагают, будто понятия "царь", "государственный муж", "домохозяин", суть понятия тождественные. По мнению умника - домохозяин, это тот, кому подвластно небольшое число людей, государственный муж - тот, кому подвластно большее количество людей, а кому подвластно ещё большее число - это истинный царь. По мне, так ерунда несусветная - поставь деспота над каким угодно числом людей, он всё равно будет тираном, а не "государственным мужем" и не "царём". Правы именно те - рассудительные, которые выступают за тождество семьи и государства. Ничем, по сути, не отличается государство при справедливом управлении от ладной семьи: несколько, проживающих общим хозяйством родов, образуют поселение, несколько поселений - государство; власть царя над ним есть власть над своими детьми в силу своей любви к ним. Царь должен по природе своей умом и прозорливостью превосходить простой люд, но быть одной с ним крови. И ещё: царю следует заботиться больше о подданных, нежели о накоплении бездушного богатства, более о добродетели первых, нежели об изобилии последнего.
  Аэт дал своему государству справедливые, человеколюбивые законы и уже этим прославил своё имя, но и тем он велик (одно дело создать закон, другое - строго соблюдать его исполнение) - с мздоимцами и лживыми чиновниками расправляется без церемоний: не раз были мы свидетелями того, как нарекался такой-то человеком без роду, без племени, вне общины и без очага, после чего изгнан бывал за пределы страны. Ежегодно, принеся жертву у алтаря Гелиоса, присягает Аэт перед подданными, что будет править согласно законам, и, в свою очередь, принимает от народа присягу на верность закону. И то знает твёрдо наш повелитель: полдела обустроить семью по справедливости, рачитель должен уметь защитить своих чад, и ведь справляется Аэт - и правит, и оберегает.
   Презирает Аэт тех, для чьей алчности не служат пределом ни море, ни горы, ни безлюдная пустыня; чьи вожделения не останавливаются перед границами чужих земель, которые не довольствуются тем, что имеют и посягают на жизнь и достаток соседей. Праведный гнев распаляет царя в преддверии битвы с нагрянувшими ворами, однако - стоит начаться бранной потехе, холодным умом управляет он войском; сражаясь в первых рядах, делом умеет доказать - доблесть его воистину соответствует славе, и в то же время, не теряя хладнокровия, отдаёт приказы так, словно следит за сражением со стороны.
  
   "По-царски" пообещал Аэт встретить незваных гостей у Фасиса и сдержал своё слово: от самых болот, что всего-то на пару стадиев не дотягиваются до разлива речного, за ночь вырыт глубокий ров, дно выемки устлано сеном, сено полито земляным маслом. За рвом - лучники, возле каждого щитоносец с плетёнкой. По всему острову, что прежде, чем слиться с солёной волной, охватывают неспешные струи - волчьи ямы приготовлены, поверх циновки разложены, присыпаны песком.
  
   Преодолеть раскоп степнякам не удалось: изрыгая клубы липкого дыма, вспыхнула нафта, прилетели из-за огненной стены певучие стрелы, смертоносными молниями просыпались тяжёлые копья. Кто пробрался на остров, сгинули в ловушках. За островом - глубина: всю, накопленную за время долгого разбега силу, являет здесь Фасис: ухватившись за конские хвосты выбирались оставшиеся в живых на неширокую, протянувшуюся меж потоком и вязким берегом Палеостома сушу. Здесь их ждали. Сам Аэт, блистая доспехом, повёл конницу на смятённого врага, следом горцы хлынули лавой.
  Передние ряды киммериан были смяты, растерзаны, сброшены в реку. Остальные ушли, нахлёстывая измученных коней, побежали на юг, стиснутые меж двух вод: справа - море, слева свинцовая озёрная гладь. Дабы придать им задора, по озеру малые суда двинулись, держались вровень: вдоль бортов - лучники, погружают острия стрел в разогретый асфальтос, рядом с чаном - жаровня с угольями: словно искры от множества наковален рассыпаются огоньки над цепью всадников; ежи-триболы таятся под копытами непоеных скакунов. Думается мне - не раз проклял Теушка, коня погоняя, тот день и час, когда поддались соплеменники на его уговоры, покинули степи покорной Тавриды...
  
  
   Длинный выдался день, не иначе Эос, охочая до объятий пригожих юнцов, соблазнила какого отрока, скинула шафранное одеяние, укрылась с любовником от взора ревнивца Астрея, увлеклась, забыла зажечь Вечернюю звезду.
   Разве что треть от числа всех, вступивших во владения Аэта степняков, добралась до устья Акампсиса. Остаток пути от Палеостома киммерийцы преодолели с новыми потерями: от беспоицы стали падать кони, безлошадных истребляли преследовавшие врага ополченцы. Возле Могра сложилась стычка - мосхи, засаду устроив, не подпустили чужаков к реке. Брели дальше, уже собрав последние силы: кони едва переступали израненными копытами, из поросли, что зеленела на вновь примкнувших к морю за Могром пологих склонах, летели стрелы...
  
   Подступ к Акампсису твердокаменный Апсар преграждает: на два стадия тянутся зубчатые стены от скалистого уступа и до самого моря. Крепость надвое проход разделяет, в обычный день заполнен пришлым людом: мореходцы, купцы; сборщики пошлины досмотр учиняют товарам, что сгружают с синегрудых ладей неулыбчивые сыны Илиона. Нынче же в гавани боевые камары стоят, проход надёжно замкнут - отражает прощальный сполох поспешающего за море Гелиоса бронза врат цельнолитых.
  За зубцами возвышенной башни - Аэт с приближёнными, и я, Колхей, конечно же, здесь. В пристенке Индикос дремлет, утомился за день, как и подобает расторопному гонцу. Паскунджи рядышком, медноцветные пёрышки разглаживает, прихорашивается. Неугомонная Авпия в дозоре, парит над ущельем, поглядывает окрест.
  Никта покинула чертог свой подземный, разыскала любвеобильную сестрицу Ээлия, призвала к порядку: скупое мерцание сокрытых Зевсом на небосводе Титанид возвестило о скором явлении Селены. Тишина, покой, даже Понт замер, застыл, обездвижил шумнобурлящие обычно волны, только изредка всхрапнёт под стеной обессиленный конь киммерийца.
  
   ***
  
   Авпия к утру высмотрела искомое, сообщила: каски добрались до реки, встали лагерем в ущелье, готовят отряд для разведки низовья, вскорости объявятся. Аэт, на походном ложе прикорнувший, встал, шагнул к парапету, оглядел равнину перед крепостью - беспорядочное лёжбище степняков, велел отворить ворота. Киммерийцы всполошились, помстилось им - нападают колхи, силком поднимали обездвиженных лошадей, пытались выстроить боевой порядок, но кони учуяли запах реки, и, срываясь с узды, один за другим исчезли в тёмном проёме. Тесня друг дружку, промчались кони по гулкому междустенку, вырвались к берегу речному. По самые уши погружали головы в живительные струи истомлённые жаждой скакуны, и пили, пили, раздувая бока. Для степняка потеря коня лишает бытие смысла: прикрыв головы щитами, выставив мечи, вступили киммеры в проход. Крадучись, опасаясь подвоха, после - ускорив шаг, прошли сквозь крепость, сами, смешавшись с лошадьми, жадно глотали воду, обливались из шлемов, погружались в прохладный поток.
   Тут началось новое действо, можно сказать - "комос наоборот" (комедией называю я с тех пор подобные несуразицы) - каскейцы появились из-за перегиба речного в самый разгар веселья. Степняки, завидев вооружённых людей, похватали мечи, заскочили на коней и ринулись в атаку - излить всю горечь и злобу, что переполнили их сердца за минувшие день и ночь. Клубы пыли скрыли место встречи непрошенных наших гостей - наблюдать потеху уже не получалось, но слышали мы отчётливо: лязг оружия, проклятья, вопли раненных. Вскоре степняки погнали незадачливых разорителей вверх, вдоль реки, шум схватки отдалился, стал еле слышен. Аэт хохотал полной грудью, до слёз. Отдышался, приказал привести пленного каска (я и не знал, что загодя доставили бедолагу в крепость из Эйи). Паскунджи "дружка" узрела, заурчала от удовольствия - так кошка мурлычет в предвкушении лакомого куска. Похищенный опять в ногах у царя ползать затеялся, - Аэт взял его жёстко за ухо, подвёл к краю площадки:
  
  - Смотри, вшивец, это твоих братцев там киммериане бьют. - Отпустил, вытер пальцы полою хламиды, - как тебя звать? Пихуния? Слушай меня, Пихуния: я тебя сейчас отпущу, не нужен ты мне здесь. Пойдёшь туда, к своим, велишь подчиниться степнякам, и мой вам указ - поворачивайте назад, уходите вместе с киммерийцами к Евфратосу, в той стороне много богатых городов, может быть, там вам, ворам, больше повезёт. Мои воины вслед за вами двинутся, проводят за пределы Колхиды. Буде твои соплеменники воспротивятся - до прихода ночи вырежу всех, не пощажу ни жён, ни детей. А ежели сам ты слукавить надумаешь, на волю вырвавшись, сбежишь или слова мои переиначишь, наша красавица, - указал на дочурку мою, - тебя разыщет и съест. Ты понял? Вот и ладно. Паскунджи, Пихуния ходы-выходы Апсара не знает, заплутать может, не поленись, детка, доставь его к реке...
  
  - Нет, не надо, я сам!..
  
   Заметался каскеец, к лестнице устремился, но - летунья мигом его подмяла, перехватила когтями поперёк живота, прижала чуток, чтобы не орал, расправила крылья и взвилась в небо. Следом Авпия поднялась, в дозор, наблюдать, чем дело закончится. Аэт велел вина принести, снеди - мудрое решение, все мы изрядно устали...
  
  Стасим: Пусть стремительны их кони, луки их метают молнии,
   Несть числа смертям их.
   Стрелы - разговор ведут в полёте, убеждая чужестранцев
   Поспешать смятённо прочь...
  
  
  
  Схолии:
  
  Катастрофа (от др.греч. καταστροφή "переворот, поворот") - момент или период в жизни
   героев трагедии, характери -
   зующийся остро кризисным
   положением.
  
  Евпатриды: "происходящие от благородных отцов" - родовая знать в Афинах.
  
  Астрагал ( др. греч. "тара́нная кость") - кость для игры в бабки из надкопытной части
   бараньей лодыжки.
  
  Автон (от др. греч. ἄωτον - шерсть) - руно.
  
  Парасит (др. греч. παράσιτος - сотрапезник) - паразит, нахлебник. Впервые
   использован с унизительным
   оттенком как литературный
   типаж в комедиях Эпихарма.
  
  Гелика - возлюбленная Зевса, дочь Аркадского царя Ликаона, превращённая Зевсом в
   медведицу и вознесённая на небо - созвездие Большой Медведицы.
  
  Орион - сын Посейдона и нимфы Эвриалы (Гесиод), герой великан; погиб от укуса
   посланного Геей чудовищного скорпиона, когда преследовал Плейону с
   дочерьми (Пиндар). После смерти превращён Зевсом в созвездие.
  
  Абакон (абак) - всякий, для особого употребления стол.
  
  Сколоты (скилоты) - самоназвание скифов у Геродота..
  
  Асфалтос - битум.
  
  Мушван - самоназвание грузинского субэтноса - сванов.
  
  Караксы - название протомегрельских племён у греков (Гекатей, Псевдо-Скилак).
  
  Рогульник - водяной орех (Trapa Natans L.)
  
  Нимфея - водяная лилия, кувшинка (Nymphaea alba L.)
  
  Эйдос - вид, образ - то, что видно. У Гомера - наружность, у Парменида - видимая
   сущность, у Аристотеля - форма, у Платона - идея.
  
  Лалия - пустословие, болтовня; у Полибия - слух, молва.
  
  Триболы - соединённые между собой металлические шипы.
  
  Вечерняя звезда - Венера. Так же называли утренней звездой, ибо максимальной
   яркости достигает через некоторое время после захода, или незадолго
   до восхода Солнца.
  
  ... вознесённые на небосвод Титаниды - Плеяды.
  
  Комос - весёлая процессия, шествие с пением и музыкой.
  
  
  
   Катастрофа, эписодий второй
  
   Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.
   Ободрись, и встреть их грудью.
   Архилох.
  
   Когда слышен лязг оружия, Музы умолкают, но только лишь стихнет бранный стон, велят Колхею Аонийские сёстры продолжить монодию, что и исполняю!
  
   Всё всё время в измененье, но то, что изменяется по своей природе и никогда не остаётся тем же, уже отлично от переменившегося. Так и я, и всё вокруг меня: вчера одни, а ныне другие, завтра же опять иные, и никогда не одни и те же, ибо мы живём и движемся и существуем. Даже непреходящий, дарующий начало живому, Фасис, приняв в себя кровь побитых воинов, преображается, оборачивается дорогой, ведущей прямиком в Аид. Очистившись же, вновь меняет облик, и мы, с победой возвращаясь в Эйю, плывём уже по другой, не прежней реке.
  
   Один день и одну ночь продлилась Первая большая война, и за короткий этот срок (что такое день да ночь в нескончаемом коловращении этого мира? - мгновение...) смятённые алчностью поспешавших на кровавую трапезу дочерей Никты жизнелюбивые дети Колхиды разом повзрослели: повсюду искупительный пеан сменялся скорбным напевом, ибо покинувшие свои дома воины превосходили числом вернувшихся к родному очагу, как бы там ни было, а степняки меткие стрелки. Слава павшим героям!
   Однако, повторюсь: мы живём и движемся, и существуем - завершив поминальный обряд, принялись за спешные дела. Перво-наперво всех, кто способен был, отправили добирать урожай. Лушни принимал от сборщиков дары полей и садов, отделял долю на прокорм оставшихся без призора осиротевших семей. На разорённой земле голодали халибы. Аэт велел на первое время разобрать для общин трудолюбов дворцовые сбережения, после снаряжать корабли в Троаду, торговать на зиму провиант для лишенцев.
   У меня свои заботы: сколько-то степняков прорвалось через заграждение, малыми отрядами ушли киммерийцы в леса, грабили дальние посёлки. Ну, моим волкам охота не обуза, до холодов справились. Сотни две пришельцев самовольно поддались, сложили оружие, попросились на службу. Я по злой памяти коней у перемётчиков отобрал, разогнал новобранцев дюжинами в пограничные укрепления, под строгий надзор.
  
   За хлопотами канун нового года приблизился: на день солнцеворота колхи в честь Берика-изобильного празднество затевают - обращают к заступнику мольбу испросить у Гмерти милости в наступающем году для чад своих, после пируют всем миром.
   Чернушка гемикранией мучалась (вечные эти женские недомогания), покидать наше обиталище отказалась, засела за пяльцы (над узорчатой хламидой для Медеи который уже месяц трудилась), дети спозаранку сбежали в Эйю - потолкаться на рыночной площади, поглазеть на разряжённых горожан, ну, а я, проглотив предварительно дюжину свежих яиц (очень способствует подобная мера последующему обильному возлиянию), направился к святилищу.
  
   В излучине Фасиса, близ града Аэта, дуб-патриарх стоит - Ткон, на полсотни локтей разбросал узлистые ветви от необхватной стволины. Рядом алтарь, здесь же, за плетёной оградой, изрядные пифосы сокрыты в земле: хранилище Сагрмто - вина, богам посвящённого.
   Жрецы снаряжали "древо изобилия": ствол молодой лещины очистили от коры, обожгли слегка на огне и принялись обтёсывать вдоль со всех сторон, завивая к концу стружку узкой полосой. Настрогав "прядей" вдосталь, отогнули их, спрямили, концы свесили книзу вдоль древка, на манер кроны листвяной. Над "кроной" сделали расщеп, укрепили в нём крест-накрест заострённые колышки. "Древо" вбили в землю у алтаря, украсили венком из лозовника, стеблями плюща, на верхушку насадили увитый пихтовыми ветвями, сдобренный топлёным маслом и мёдом пирог, на колышки навесили связки изюма, нанизали яблоки, груши.
  
   Народ стал собираться: из Эйи, окрестных сельбищ. На плотах мастеровые прибыли, сгрузили кованные бронзовые жаровни - дар жрецам, плоты разобрали, часть брёвен изрубили для жертвенных костров, из остатка, присовокупив тёса нужное количество, принялись собирать столы и скамьи на скорую руку. Лушни появился с подручными - "Санатлави" пригнали: бычков и баранов на заклание.
   В приготовлениях короткий день к завершению приблизился: занялось в треножниках жаркое пламя, высветило скоп людской. Аромат от поспевающей в котлах свежатинки потревожил ноздри собравшихся, а тут ещё виночерпии поснимали лючины с пифосов, принялись вино разливать по кувшинам. Заволновались колхи, понятное дело - оголодали, возжаждали, трапезы дожидаясь.
   Наконец-то Аэт подошёл, прошествовал сквозь толпу, кого по плечу потрепал, кому перстом погрозил для острастки.
  Жрецы уже готовы к таинству приступать: на алтарь водрузили расцвеченную каменьями серебряную чашу в добрый хус, окольцевали её семерицей малых скифосов, возле каждого - жертвенные хлебцы, гроздья винограда, гранатины. Служки разлили по чашам вино, запалили вкруг алтарного камня факелы по числу выставленных кубков. К жертвеннику ступил кадаг-распорядитель, начал славословие:
  
   - Всея отпрыски Гмерти повелевающего и дарующего порядок, сёстры и братья, сподвижники его и гостеприимцы взаимные, восхваляем и возвеличиваем вас! Породивший вас Отец не даст вас в обиду, и да не дадите вы в обиду нас - телесных, детей ваших...
  
   Народ слушал вполуха: колхи носы по ветру держали, перешёптывались - от котлов дух варёной чумизы разошёлся (между прочим, закладывают эту самую чумизу в мясной отвар, после кусочками выдержанного сыра заправляют, подливу из толчённого с травами ореха прилагают...). Аэт - у самого алтаря стоял - обернулся, бровь заломил: замер демос, притих. Кадаг, знай, напрягается, на напев уже перешёл, с подвываниями:
  
   - ... во имя вашего главенства испейте сие вином полные чаши, потребите их в помощь, милость, облегчение общин наших, обратившихся с мольбой к вам. Мы не отвернулись от служения вам, и вы не преуменьшайте нам вашей милости. Гмерти да дарует победу вашему господству. Слава и победа вам: тебе - Ламария, чрева наших жён охраняющая, тебе - Барбол-целительница. Будь славен Пиркуши - покровитель ремёсел. Даруй нам милость свою Миндорт Батони, позволь возделать поля твои, овнов наших и тельцов допусти до трав на лугах твоих. Басили, тавр круторогий - защити наши стада от мора, упроси брата Лазаре в стороне от наших посевов опростать тучи от града...
  
   Заскучал я, признаться: уж кому, как не мне, подноготную всех сущих богов познавшему не хуже родословия собственного, не видеть истинной цены подобного действа? Семерня отпрысков колхидского громовержца небось собственными делами озабочена, будут они прислушиваться к речам бесноватого жреца, из года в год повторяющимися, как же. Кстати: не раз дивился я - какая польза от подношений, коли боги до них и не дотрагиваются? Вино вон по чашам разлили, примите, мол, испробуйте... что, тот же Лазаре ради глотка-другого с небес сойдёт? Думаю у него там, наверху, своего питья хватает, и самолучшего. На аромат, мол, жертвенного жаркого боги падки. Как же, рассядутся сейчас на облаке, станут принюхиваться, слюни глотать. Недаром Аэт шарлатанов жрецов терпеть не может, только и позволяет по большим праздникам на людях появляться, представления устраивать... так, чего это Лушни мне из-за винохранилища знаки подаёт? А ну-ка сходим, поглядим, товарищ мой зря суетиться не станет.
   Умница Лушни-рачитель, приспособил лавочку в укромном уголке, тряпицу чистую настелил, снедь разложил: головка сыра ноздреватого, лепёшки, варёные подбедёрки (самый нежный кус в телячьей туше, меня если спросить), фиги вяленые, каштаны, орехи царские (вот ещё чудные плоды, грекам неизвестные покамест). Здесь же амфора с пенистой влагой. Рядом с лавкой Жагар, верный пёс управителя, расправляется с бычьей лопаткой. Вот где праздник!
   Лушни сосуд ухватил - некогда было с чашами возиться - приложился к горловине, только кадык вверх-вниз заёрзал, - понаслаждался, после амфору мне передал, усы ладонью обтёр:
  
  - Вот скажи, Колхей, ты у нас мудрецом слывёшь: кому эта амбросия больше пользы принесёт, тем, которые наверху, - палец в небо выставил, - они её разве что нюхнут с высоты, или же нам с тобой, утробы ею ублажающим?
  
  Смех меня разобрал, говорю - только-только сам о том же думал, ещё говорю: пленяет разум мой сладкой неволей отрада кувшинов полных - много я пил, много озоровал с того, и впредь подобной доли жажду, ибо нет для нас, смышлёных, ничего слаще радостей земных, безрассудная же дурь на небеса стремится...
   Эклесия шла себе своим чередом, у нас амфора из рук в лапы и обратно путешествовала, беседа задушевная складывалась, как при винопитии и полагается. Тут надо отметить, этаир мой - собеседник речистый и зоософ не из последних, вот и сейчас принялся рассуждать о той мудрости врождённой, которая некоторым тварям присуща особо. Все живые существа обладают умом, говорит, но самые мудрые - драконы, змеи и птицы, ибо многому они учатся сами у себя. Возьмём, говорит, самку куриного племени - как будто бы дура дурой, а присмотреться внимательно? - сама не родит детёнышей живыми, а высиживает и оживляет, и так создаёт им душу, и все детёныши у неё справные оттого получаются. А возьмём, говорит, человечьего племени самку - чуть ли не целый год чревом отягощена, то не доносит, то разродиться не может, и что у неё получится, гадать ещё надо: может, дурень какой, может, горбун вроде нашего зодчего, или ещё лучше - у псаря во дворце дитё с козьими копытцами народилось, папаша от изумления вторую неделю пьёт запоем.
  Я на новость такую рассудил, что, по-видимому, в ближайший лес какой сатир из свиты Берикониса забрёл прошлой весной, а жена псаря быстро бегать не горазда...
  
   В амфоре уже на донышке плескалось. Кадаг охрип, но не сдавался:
  
  - ... юноша-дерево, с жезлом волшебным, лозой оплетённым, - хозяин плодов зелёных, древесными соками повелевающий, животворящую силу Мира приумножающий! Милости прошу у тебя: народу твоему, вышедшему из своего дома в поле и призывающему твою долю и добро, пошли в помощь свою долю и добро, заступись за смертных перед Гмерти-порядкоучредителем, у врат златых чертога его испроси для нас, детей его, справедливой доли...
  
   Лушни остатки вина допил, прислушался:
  
   - Сейчас прорицателя в дупло сажать будут, пойдём, поглядим.
  
  Вышли мы из тайника, протолкались в передние ряды, глазеем: чревовещателя меэне к алтарю подвели, кадаг в "главную" чашу выжал гранат, щепоть листьев плюща размятых бросил, размешал питьё, отступил. Принял муж кандею, приник губами, глотал шумно. Допил - пошатнуло его, однако выстоял, обернулся, шагнул к выжженному в древе дуплищу, забрался вовнутрь, уселся там - только что голова видна - глаза закатил. Чуть погодя зубами заскрежетал, зарычал, зачастил скороговоркой тарабарщину, после речь выправил, заговорил внятно:
  
   - Не дал мне Гмерти ячменя-злата, небесные грады-градины, кошницы с битышами высыпал на меня - поостерегитесь, в страхе я! Когда бежал я от чертога его, послал вослед мне кровавые горшки и рогатые турьи головы: кровопролитие и смерть - поостерегитесь, в смятении я!..
  
  Замолк меэне, поник головой, один из приалтарных факелов испустил клуб густого дыма и погас. Лушни на потухший пламенник указал:
  
   - Скорбит Самдзимари, не к добру это.
   Народ от капища отступил, сбились колхи в кучу, переговариваются в полголоса, грозным пророчеством подавленные. Всхлипы и причитания женщин стали слышны. Аэт прошёл к ближнему столу, виночерпию чашу подставил, отпил, обернулся к подданным:
  
   - Прекратите стенания! Если Берика бог - нечего его оплакивать, если человек - не приносите ему жертвы. А с неизбежностью и боги не спорят. Столы накрыты - ешьте, пейте, веселитесь. Заботы я на себя возьму, для того и поставлен над вами.
  
  Тут царь меня углядел, поманил (Лушни сразу исчез, как будто и не было его), как я приблизился, принюхался:
  
   - Ты где это нализаться успел? Небось с дружком носатым. То-то я вас высматривал весь вечер, найти не мог. Хорош стратег, пьяница!.. как думаешь, почему Вседержец на нас гневается? О чём этот полоумный болтал, какой ещё напасти нам ожидать?
  
  Молчу. Глаза потупил: знаю первопричину, сказать не могу. Знаю, в чём корень зла, но не ведаю, с какой стороны подкрадётся беда. Аэт по привычке своей руки за спину заложил, стал кругом меня вышагивать, вот остановился:
  
   - Думаю, пора тебе в путь-дорогу собираться, в край Дарданский. Видать, от тамошнего вина мозги у тебя проясняются...
  
  
   ***
  
   Вновь плыть в Троаду мне не пришлось, вести дурные сами подоспели, а дело так сложилось: наутро, после пиршества невесёлого, Лушни предложил поправить здоровье похлёбкой из бычьих потрохов - жене своей велел с вечера подвесить котелок над очажным жаром - вот и побрели мы, друг дружку подпирая, к дворцовым постройкам.
  У пристани камару приметили - только подошла, гребцы вёсла складывали. Лушни аж сплюнул с досады:
  
   - Выбрали время, ослиные дети, умаянному человеку опохмелиться не дадут. Обожди, Колхей, не иначе - с зерном посудина, выгоню лоботрясов моих таскать в закром.
  
  Убежал Лушни командовать, а меня знакомец кибернетус высмотрел с палубы, кричит: "К тебе посланник, старуха в рдяном одеянии привела на корабль в Сигейском порту..."
  Гляжу - по сходням крепенький муж поспешает: короткобородый, нос крюком, длиннополая полосатая рубаха, по подолу плетёные кисти. Голова островерхим колпаком покрыта (у меня невольно лапа дёрнулась - колпак с него стянуть, уши осмотреть), никак фригиец? Точно: такие куколи из тонкорунной шерсти в Ангире валяют, знамениты тамошние козы шелковистым очёсом.
  
  - Кто будешь, - спрашиваю, - и откуда?
  
  - Артах я, мигдон из Келены.
  
  Говор у фригийцев чудной, слова с ахейскими схожи, только в речении то будто бы плюются, то задыхаются, то будто бы глотают - булькают горлом. Мне-то понять не трудно, считай, полгода в Пессиунте обретался, на склонах густолесого Диндимана, при святилище Кибелы (варвары Аммас зовут неистовую богиню) - у скопцов жрецов обучался игре на сиринге, на страстный, под стать моему нраву, фригийский лад.
  
  - С чем пожаловал? - Спрашиваю.
  
   - Провозвестница Сибилла оповещение тебе шлёт - рано, мол, сотворять тропионы, готовьтесь к новым битвам.
  
   - И всё? С кем нам биться не поведала?
  
  - Поведала, да и я многое рассказать смогу...
  
  Голова у меня с перепою гудела, в глотке у меня царил сухой пламень - не способен я был в таком смятённом состоянии собраться с мыслями, посему пригласил новоприбывшего под гостеприимный кров друга моего (как раз Лушни орать на своих бедолаг закончил, к нам направлялся), подкрепиться после нелёгкого плавания - у Артаха щёки зеленью отливали, по-видимому, как и я не в ладах был с водной стихией - а уж после, передохнув, обратиться к сути грядущих событий, чему гонец не воспротивился.
  
   Лучше любой панакеи исцеляет похлёбка из рубца утомлённых застольем мужей, и не только на Дионисовом борьбище пострадавших: Артах две полные миски умял, после признался, что за всё время в пути и глотка воды удержать в нутре не сумел, так, за борт свесившись, и пропутешествовал, попросил добавки, да и вином гость не брезговал - кубок осушал, касаясь губами осадка.
  
   Говорят, что первым из греков разбавил вино слабый на желудок Девкалионов отпрыск Амфиктион, после сын винолюба Гефеста - Эрихтоний изгнал извращенца из Аттики, не иначе как за сей мерзкий поступок, но поздно было - взяли ахейцы в привычку смешивать с водой дар Диониса. Колхам, слава богам, подобное кощунство не свойственно, что и понятно: какой резон заполнять часть утробы бесполезной влагой, препятствуя тем самым помещению в ней же должного количества живительного питья? Однако, памятуя о неотложном деле, прервались мы, ощутив, что находимся как раз на полпути от унылой трезвости к столь милой сердцу эйфории и отправились разыскивать царя.
  
   Царь на псарне баловал любимцев, потчевал вислоухих кусищами мяса из корзины, которую с натугой таскали за ним двое прислужников. Артах колпак с головы стянул почтительно (уши оказались обычными, человеческими, только топырились сильно), поклонился царю в пояс. Аэт приостановился, оглядел чужеземца:
  
  - Что за ряжёный? Тельник бабий, побрякушки (у мигдона в густом волосе серьги поблескивали, чересчур уж поблескивали - недаром земля слухом полнится, будто ловчилы с берегов извилистого Меандра умеют всучить простаку под личиной золота обманный пироп), халдей? Египтянин? Может, прорицальщик бродячий, из тех, что гадают судьбу по тому, где стервятник падаль узрит?..
  
  Я почуял - не в духе владыка (похоже, не давала Аэту покоя вчерашняя история с чревовещательным действом), поспешил доложить, что гонец перед ним, с известием от друзей из Троады. Протянул Аэт ладони слуге - тот обмыл из кувшина, оттёр льняным лентионом - повёл головой в сторону выхода:
   - Пройдём в мои покои, не будем новости оглашать на семи ветрах. Гостя накормили? Хотя, чего я спрашиваю, разит от вас, как из винохранилища, да ещё чесночный дух - с ног собьёт. Небось, трудолюбец мой (это он к Лушни), хозяйка горячей похлёбкой порадовала спозаранку? И зачем я вас терплю? Одни пропойцы кругом, вконец оскотинились. Хоть бы пить умели: собачий смотритель полумёртвый в каморе валяется, рогоносец, царь нынче псов напитывает, чтоб с голоду не околели...
  
   Усердствуя в составлении автографа, стараясь сложить все события воедино, как бы представить зрелище словесным рисунком, действие изобразить, очертить характеры и мысли, присущие носимцам тех характеров вычленить, испытую я разные способы повествования - пробую слог, где возвышенный, где шутливый: не даром же и в устном рассказе тот рапсод почитаем, который умеет подобрать лектос, уместный смыслу описываемого. Нелёгкая задача: надо следить за собой, чтобы не сбиваться часто на поэтический лад, ведь истинный поэт - всегда мечтатель, может невольно приукрасить действо, описать не то, что было, а то, что могло бы быть возможно в силу вероятности, или случайной прихоти какого капризника из семейства олимпийского. Лишь только в тех частях моей монодии, где красивое словцо не нарушит связного повествования, могу я позволить себе вчинить в повесть оборот, который в обыденном разговоре не употребляется и свойственен исключительно высокому образу мысли - это чтобы покрасоваться перед вероятниками, которые примутся за изучение рукописного труда первого логографа (надеюсь, в силу присущей смертным любознательности, письмо, мною сложенное, станет в скором времени привычным и для знати, и для простого люда) и для примера подражателям будущим. А, как хронологу, обязавшемуся донести до потомков истинную подоплёку событий, не стоит мне увлекаться величавым метром, изображая те эписодии, которые представляют собой рассказ одного из участников, либо беседу - обмен логосом, но беседу не вольную, как при весёлом симпосии (думаю, в этом то случае и приврать, расцветить реплики нелишне будет), а беседу совещательную. Сама природа общения подсказывает мне способ передачи подобной беседы (увы, мало кто при обмене мыслями использует изящную ритмику, собирает цепочки из словес в равночисленные меры: телесные обычно строят речь, беспорядочно чередуя долгий и краткий слог, не следят за соразмерностью стихосов, пренебрегают повышающим накал мысли запинанием), чередуя речи в том порядке и в точном изложении, как их ведут участники: диологос, если их двое; триалогос - если трое; тэссэралогос, ежели четверо... ну, - пэнте, экси и прочие логосы, это уже не беседа, а голопрения, и описывать их подобным способом не имеет смысла, ибо получим в результате мёрклый алогизм, на склоку в блудном доме похожий.
   К диалогосу и прочим уместно прибегать в случае описания лишённого действия эписодия, такой-то и сложился после посещения нами псарни: прошествовали мы в малую совещательную залу, Аэт нагнал слонявшихся по углам челядинцев, расселись мы, и дальше последовал обмен словесами, Колхей за толмача:
  
  А э т. Кто шлёт мне известие? И в чём суть послания?
  А р т а х. Во дружестве со стратегом твоим состоящая Сибилла Идийская велела сообщить: наситы идут из-за Галиса, идут дабы разорить твою страну, разрушить города и селения, жителей истребить, а пашни засеять чертополохом, пастбища - бурьяном, свести леса и отравить источники, и всё что можно будет предать огню - сжечь!
  А э т. Сдаётся мне, не впервые помощь нам учиняет радетельница Колхеева, в долгу мы у дарданской пророчицы, а оставаться подолгу должником не в моём обычае.
  А р т а х. Навряд ли сумеешь ты одарить Сибиллу чем-нибудь большим благодарственного слова, да и то она не услышит: распрощались мы у причалов Сигея, и взошла старица на корабль, в далёкие Кумы отплывающий, молвив напоследок загадочное: "Бегу от родных стен, ибо взращена уже на погибель Илиона в Лаконии дева. Рождённая Ледой жена Менелая послужит причиной раздора, и Троя падёт".
  А э т. Колхей, ты в греческой путанице умеешь разобраться, да и загадки подружки твоей тебе же и отгадывать, о чём речь?
  К о л х и с. Ума не приложу. Не иначе - на Олимпе какие новые склоки затеваются. С них, с бессмертных, станется: сами вечно меж собою собачатся, а страдают телесные.
  А э т. Ладно, Тарос с ними, с греками, не до илионских дел нам, как я погляжу, расскажи-ка мне, иноземец, кто есть эти самые наситы? И с какого это похмелья надумали они уничтожать нашу Колхиду?
  А р т а х. Наситы, греки их хеттами называют, пришли из-за Тавра в стану носатых хатти, покорили насельников и сели над ними властвовать. После завоевали Киццуватну, Керкамиш, страну Убе, земли Халеба, Угарит. Захватили владения субареев от Хиллаку и до Берита, с великим Айгюптосом дерзнули меряться силами. Близ города Кадеш сложилось величайшее сражение Востока: хетты, собрав с подчинённых земель лучшие силы, выставили войско в три мириады; равное число воинов привёл к берегу Оронта Сезострис, который зовётся ещё Рамессесом. Весь долгий день длилась битва. С наступлением ночи разошлись, оставив на прокорм стервятникам тысячи побитых. Рамессес объявил, будто бы победу он одержал. Муваталли-насит по всей Ойкумене слух распустил - мол, опрокинули мои храбрецы трусливых меламподов. Так и похвалялись оба перед Миром, а стычки меж ними продолжались по всем землям от Тира и до самого устья Евфратоса: ни войны, ни мира. Нынешний царь наситов Хатусилис дошёл умом - не взять силой упорных сынов Чёрной земли, не одолеть ему Рамессеса-Сазостриса. Тогда сосватал он повелителю Тростника и Пчелы дочь свою, в Мемфис отослал девицу, присовокупив приданое: двадцать талантов золотого литья, затейливую утварь, оружие лучшее, коней боевых табуны и тьму рабов. Нынче в союзниках пребывают держава хеттов и Айгюптос. Чванлив стал Хаттусилис, возгордился, приручив грозного противника: твердит, что Гелиос ему брат единоутробный, де - любимец он богов, власть безраздельную над смертными вручили ему небожители, посему - судьбы всех народов лишь его царственной воле подвластны.
  А э т. Славно. Сподобились мы - сам братец Гелиосов поспешает в наши пределы, дабы обустроить нам, убогим, должный уклад... постойте, это что же получается, коли этот дурень к Гиперионидам себя причислил, значит, родным "дядюшкой" мне приходится. Вот будет встреча, с лобызаниями...
  А р т а х. Встречи не будет. Царь наситов брезгует ратной суеты. Войско ведут малые цари: Табарнас - командир пеших отрядов, и Хуццнас - начальник над колесницами.
  А э т. Ну и царь - сам на троне зад согревает, а воюют за него прислужники. А этот, как его - Хуццнас, он что, обозом командует? У наситов, значит, в начальниках обоза малые цари ходят, не меньше...
  А р т а х. Нет, ты не понял, он командует боевыми колесницами.
  А э т. Не уразумел я - их воины по бранному полю на повозках раскатывают?
  К о л х и с. На Востоке колесница есть главная ударная сила: с колёс сражается знать, лучшие воины, а из простолюдинов набирают пешие отряды. И греки эту манеру у азиатов переняли. Колесница - площадка для лучника, истребителя. Перед битвой колесницы выстраиваются впереди отрядов пехоты, расстояние до передней линии противника вымеряют так, чтобы кони не успели утомиться, добежав до врага. Тот, кто встречает напор колесниц грудью - проигрывает, ибо устоять невозможно...
  Л у ш н и. Нам что же теперь, колесницы эти самые мастерить?
  А э т. Хорош я буду на арбе, да при всём оружии. Тьфу...
  А р т а х. Мастерить колесницы вам без смысла, для колесничного боя опытные возничие требуются и обученные кони. У вас - ни того, ни другого. Для хеттских отрядов коней обучал сам Киккули из Ханигальбата, великий гипполог. Кони те вскормлены ячменем, выпасали их только лишь после заката солнца, в безоблачные ночи, когда травы напитаны лунным светом...
  К о л х и с. ... не перебивайте, слушайте дальше: битву на Востоке начинают атакой колесниц с обеих сторон, при сближении затевают перестрелку из луков. Воины с отрочества приноравливаются к приёмам ведения боя с колёс. У стрелка основной лук и запасной, лёгкие и тяжёлые стрелы, дротики, топор, либо палица. С ним в колеснице ещё один - щитоносец с копьём, защищает лучника от стрел и пешего противника, если убьют возницу - заменит его. Первая задача - истребить у противника возничих и коней, после уничтожить фланги и начать охват войска. Если в одной из противоборствующих армий наличествуют только лишь пешие отряды, то против них пускают колесницы по кругу: одна за другой проносятся они перед строем, лучники забрасывают пехотинцев стрелами, и возничие вновь повторяют манёвр. После колесницы врываются в гущу войска супротивного, сзади к ним подтягивается лёгкая пехота - по пятёрке воинов на каждую: два "стража колёс" и троица "стражей тыла", а уж после всего копейщики довершают дело.
  А э т. Спасибо, просветил. Опять спрашиваю нашего гостя: чем же мы так прогневили великого Хаттусилиса, что решил он нас разорить?
  А р т а х. С вашей стороны набежали в Хаттусу степняки и с ними разбойные каски, грабили города, люд истребляли, пока бы не прогнали их в стану Наири. Жена царя Пудо-Хеба, сама родом из Киццуватны, коварная и жестокая, с ней ко двору явились маги-жрецы, они-то по наущению царицы и подговорили Хаттусилиса наказать тебя: когда били касков, захватили одного из вождей, он и объявил, что это царь Колхиды надоумил их идти походом к Широкой реке.
  А э т. Пихуния, не иначе. Зря отпустил эту гадину, надо было отдать Паскунджи для забавы. А владыка наситов у бабы своей под началом, как я погляжу... большое войско он снарядил?
  А р т а х. Полторы мириады: тысяча колесниц, лёгкая пехота и ядро армии - копьеносцы. Двигаются медленно, из-за обоза - тьма повозок с припасами и караван вьючных месков, да ещё стадо гонят за собой, на мясо. Хетты народ обстоятельный, запасливый. Когда становятся лагерем, расставляют четвероугольником повозки, скот, лошадей загоняют в середину и сами внутри скрываются. В дозорных старую дракониху держат - Иллуянкой зовут, однако страж из неё никудышный - к хмельному пристрастна чрезмерно, трезвой не увидишь.
  А э т. Колхей, ты Ойкумену облазал вдоль и поперёк, прикинь - долго ли ходу им от той Хаттусы до нашей границы?
  К о л х и с. Через горы такое скопище не пройдёт, значит, должны спуститься к морю, до Синопы, после двигаться берегом Понта. Для войска на марше день пути - сто пятьдесят стадиев, но со стадом, да с обозом и половины того не покроют. Ещё через Галис им переправляться, два перевала в Понтийских горах преодолевать. К месяцу древесных почек надо их ждать, не раньше.
  А э т. Ежели и эту напасть одолеем, подобную Апсару крепость отстроим на пограничье с рыбарями, раз уже с той стороны недруги стали к нам подступаться.
  А р т а х. Слушай дальше, царь, это ещё не все плохие известия: наситы захватили города ахейцев в Карии, у Салмакиса строят корабли, после перегоняют в Милет, собирают флот. Сами они мореходы никудышные, призвали корабелами исавров из Хилакку, думают с боем прорваться через Пропонтиду в Понт, и по Фасису поднявшись, напасть на твой город, когда подойдёт посуху основное войско - проклятый каскеец начертал им подробную карту.
  К о л х и с. Где сейчас пребывает Атрей, вождь Ахайи?
  А р т а х. Атрей со своими кораблями на Кипре, в гавани Саламиса отсиживается, выжидает, ищет союзников, дабы отбить обратно города карийские.
  А э т - К о л х и с у. Что скажешь, мой стратег, как нам одолеть азиатов?
  К о л х и с. Говорят - среди чудес Ойкумены есть такой камень, который противостоит водам и ветрам, а именно - вздымается над водой, когда ветер приводит её в движение. Говорят ещё - в Срединном море этот камень встречается. Если кто возьмёт тот камень, заключит его в иной камень, и будет носить с собой, ни одно войско не сумеет ему противиться, сразу же обратится в бегство...
  А э т. Прекрати дурака валять, иначе прикажу страже искупать тебя в Фасисе.
  К о л х и с. ...но такого камня у нас нет и искать его на дне морском нам сейчас не с руки, затянуться во времени может розыск, посему вспомним поговорку: "На свилеватой тропе меск поворотливее коня, ибо - хитёр". Хитрость сражается, используя стратегемы умысла - целится так, чтобы сбить с толку; для отвода глаз искусно грозит и внезапно, где не ждут - разит; явит один умысел, а затем, круто повернув, нападает врасплох и побеждает. Хитростью можно укротить драчливого барана, - пробуравить ему дыру в изгибе рога: стараниями Сивиллы и гостя нашего упреждены мы, вот и устроим простецам наситам нежданчик, вступим в союз кратковременный с Атреем, уговорим ахейцев, силы соединив, напасть и уничтожить новоотстроенный мерзотником Хаттусилисом флот - это для начала, дабы самозваному брату Гелиосову жизнь праздником не мнилась, а после, в спешном порядке обучим наших сорвиголов воевать с упорядоченным войском.
  А э т. Чему ты их обучить желаешь - дойных коров за собой таскать? Чтобы парное молочко под рукою было?
  К о л х и с. Как колесницы действуют, я тебе уже доложил, но кроме передовых истребителей есть у хеттов ещё обученная пехота - плотная, однородная сердцевина войска. Пеший воин-насит не сражается вне строя, чтобы одолеть их пехотинцев, нужно сломать строй, а этого не умеют наши смельчаки. Как бьётся твоя конница? - поначалу наскакивает, обходит фланги, отсекает отдельные отряды, действует россыпью, ложный отход предпринимает, после пропускает вперёд пеших воинов, и если враг смешался, начал отступать - преследует и добивает. Однако конники колхи не смогут противостоять колесницам и сплочённых копейщиков разметать будут не в силах. Мне ли сомневаться в доблести сынов Киркеады, но в этой войне личная храбрость, яростный порыв каждого в отдельности нам не сгодятся. В сражениях армий долг воина - стоять вплотную со своими соратниками и не пытаться геройствовать в ущерб боевому порядку. Возьмём в пример лелегов, сынов долины Эврота, что в Лаконике - необоримы они в бою, всякая армия разбивается об строй лаконийцев, как волна со скалой повстречавшаяся. Слушай меня, Аэт, со вниманием, прояви терпение: Нестор, царь песчаного Пилоса, что в Мессении плодородной процветает, благополучием города своего обязан полумириаде солдат лелегов - армии наёмной. Солдаты те обучены ходить в ногу и делать построения; вооружение пехотинца - тяжёлое копьё с литым наконечником, фракийский меч - им и рубят и колют, шлем, панцирь нагрудный, поножи. Щит у воина без ручки, крепится к левому предплечью. В сомкнутом строю такой щит прикрывает незащищённый бок стоящего слева соратника. Воин - участник сражения "локоть к локтю", битвы "плечо к плечу". В этой битве он умеет соблюдать строй, строем же идти в атаку, следить за тем, чтобы в самой гуще схватки не покидать своего места. Доблесть воинов проявляется в купности действий, в сплочённости рядов. Нам нужно набрать новобранцев, обучить их биться при боевом построении в несколько шеренг глубиной - так воины из задних рядов замещают при нужде павших впереди. Из этих, обученных, составим костяк новой армии. Думается мне - набирать в обучение следует таохов и забаха, эти манерой рознятся от порывистых горцев, более склонны к порядку, упорством своим славятся. Главное дело - обучить их навыкам обращения с копьём и щитом в строю, устроим для этого подобия сражений, но до того надобно разбить лагерь учебный, да тайно, в скрытом от чужого глаза месте: у нас пришлого люда порядком шляется, мало ли кто на прибыток нечестный может взманиться, навостриться с новостями в сторону Тавра. Не мне тебе, венценосец, рассказывать о силе злата, сам знаешь - блеск сего металла в преисподней мрак рассеять способен. И ещё: в одиночку я не справлюсь, надо нанять десяток опытных воинов с Агроса мне в помощь.
  А р т а х. Колхей верно мыслит: коли успеете натаскать пешие отряды, размажете наситов по полям Колхиды, как помёт зловонный...
  А э т - А р т а х у. Не очень-то ты жалуешь сродников Гелиоса.
  А р т а х. Злая фаланга устрекала насита и тут же издохла сама, крови зловредной испив. Мы, мигдоны, внуки хитроумного Гордия, царя-землепашца, братья корибантов, поклоняемся и подчиняемся дарительнице плодоносных сил земли Амиас-Кибелле, Великой матери богов, а не спесивому навозному жуку, что именует себя койраносом - царём царей и грома небесного страшится, как дитя малое. Насит - это веред гнойный, жрецы их - скопцы, жрицы - шлюхи, богов своих немощных сосчитать не умеют. Я пришёл служить тебе против этой нечисти, владыка колхов, и службой своей принесу пользу, ибо никто не знает о подлом этом племени столько, сколько знаю я, Артах - фригиец.
  А э т. Верю, польза будет с твоей службы, а по пользе и награда. С этим (указывает на Колхиса) ты уже в одну дудку дудишь, так и старайтесь сообща.
  Л у ш н и. А что если нам не мудрить на новый лад, а заманить этих хеттов в уютный лог с крутыми склонами, да и перебить там...
  А р т а х. Не обманутся наситы, будут двигаться по намеченному пути, отбивать ваши наскоки, выйдут к Эйе, обложат город, долгую осаду затеят - для того и тянут за собой столько припасов, в конце концов, вынудят вас выйти в поле для битвы.
  А э т-Л у ш н и. Видишь, носатый, не смыслим мы с тобой в азиатском ремесле военном,
  по-привычному представляем - наскоком да удалью. Решено: Колхей поведёт оборону по своему разумению, мы же все на время в подчинение к стратегу нашему определимся. Принимай командование, дракон.
  
  
  Схолии:
  
  Монодия (греч. μονῳδία - пение или декламирование в одиночку) - сольное исполнение; пение одного певца в сопровождении авлоса, кифары или лиры.
  
  Пеан - хоровая песнь, адресованная богу-покровителю; исполнялась перед выступлением в поход, после победы, при возлиянии богам или героям.
  
  Гемикрания (от греч. Hemi - полу + kranion - череп) - мигрень.
  
  Пифос - большой яйцевидный сосуд из обожённой глины.
  
  Скифос - двуручный кубок.
  
  Чумиза - головчатое просо Setaria italika maxima (груз. гоми).
  
  Экклесия - народное собрание.
  
  Этаир (ἑταῖρος) - собутыльник, приятель.
  
  Зоософ (ζῳόσοφος) - мудрец; досл. "вносящий в жизнь мудрость".
  
  Кибернетус (κυβερνήτης) - кормчий.
  
  Сиринга - продольная флейта.
  
  Тропион - сооружавшийся из захваченного оружия памятник в честь победы.
  
  Пироп - сплав золота с медью.
  
  Лентион (λέντιον) - полотенце.
  
  Симпосий (др. греч. συμπόσιον) - ритуализированное пиршество в Древней Греции,
   сопровождавшееся буйным весельем, важная
   составляющая мужского времяпрепровождения.
  
  Лектос - говор, индивидуальный язык, языковый навык индивида.
  
  Стихос - строка, ряд.
  
  Широкая река - Евфрат.
  
  Электр - сплав золота и серебра.
  
  Анакт - царь, сопричтенный за мудрость к лику богов.
  
  Додонское прорицалище - оракул при храме Зевса в Додоне. Представители жреческого
   рода Селлов, а также женщины-жрицы "прорицали" по
   шелесту священного дуба Зевса, по журчанию ручья,
   протекавшего у его корней, а позднее - по звуку от удара
   ветвей по бронзовому тазу при дуновении ветра.
  
  Декада - 10 суток; месяц греки делили на 3 декады.
  
  Таохи - так прозвывали греки представителей проживавших на Ю. - З. Закавказья
   племён, отсюда - Тао-Кларджети, древнее государство Диаоха.
  
  Забахта - древний союз племён в верхнем течении р. Куры, Самцхе - Джавахетии.
   Совр. грузинский субэтнос - джавахи.
  
  
  
  
   Катастрофа, эписодий третий
  
   ...остров, который первым Киприду принял из волн и ею блюдётся.
   Каллимах.
  
   Карпатосское море стояло тихо, как масло. Меж искрящейся гладью и безоблачной синевой, насыщая эфир ароматами лавра, шалфея, мяты, тимьяна, нежилось малахитовое тулово острова. К самой воде сбегали по склонам строгие ряды лозовника, на всхолмиях напитывали листву солнечным жаром оливы, смоковницы, миндальные деревца.
   В тесной бухте прильнула к обрубистому уступу рыбацкая деревушка - на узкой песчаной полоске, у распяленных сетей, сгрудились крохотные судёнышки добытчиков. Пестротой разноцветных, карабкающихся по крутому склону строений, поманил промелькнувший в просвете горной гряды далёкий город.
  
   Корабль обогнул скалистый мыс, по левому берегу открылась расселина - словно исполин сокрушил твердь, перерубив глыбищу могучим ударом. Нанятый в Коммосе морской вожатый направил камару в изгибистый, стеснённый уходящими в тело суши отвесными стенами, сумеречный проход.
  Едва слышимый за скрипом вёсел пропел рожок: на вершине утёса углядел я воинов в доспехах - стража, оповестили уже кого следует о прибытии чужаков, и кучи внушительных валунов я приметил над нами - угощение для незваных.
  
   Пролив ещё больше сузился - веслом можно было дотянуться до осклизлого камня, а чуть далее, за очередным извивом, теснина раздалась, явив широкую бухту и постройки на дальнем её берегу.
   Корабел-критянин старался, уводил камару в обход гибельной для несведущих отмелины, после вновь поворачивал судно в нужную сторону, я, тем временем, рассматривал пристань, из тёсаного известняка сложенную, и окружающие её стены с бойницами.
  По сторонам каменной набережной отлогая суша была кораблями уставлена - на катках дубовых каждый и каждый же под защитой кровли по столбам настеленной: флот Атрея; за пристанью, окружённый просторными складами, возвышался храм Посейдона, а дальше - тесно застроенный акрополь взбегал к небосводу, на самом верху - громада дворца.
  
   Подкралась лодка с встречающими: десяток гребцов, на высокой корме - дюжина воинов; чиновник с ними: красный плащ, щипец наглый. Я к досмотру приготовился ещё когда проливом шли: шею охватил золотой скифскою гривной самое малое мин на десять весу, вторую, поменьше, на правую лапу навил, шитую серебром, золотыми же звёздами да каменьями усыпанную перевязь напялил: на перевязи - лабрис с чернённой рукоятью, по черни благородным электром узор выложен. Как ладья вплотную подошла, шагнул к борту этаким спесивцем, ноздри раздул, спину выгорбил, потряс побрякушками:
  
  - Я, Колхис, - говорю вмиг оробевшему надзирателю портовому, - стратег и советник солнцеликого Аэта, повелителя колхов. Я пришёл сюда по его велению передать приветствие и заверение в дружеском расположении Атрею, царю златообильных Микен, вождю славных мужей Арголиды! А теперь ты говори!
  
  Чинуша совсем сник, и понятно - не каждый день золотом и самоцветами обвешенные драконы в гавань Саламина заявляются, да ещё командовать норовят - проблеял барашком: "Добро пожаловать в наши воды, в пределы гостеприимные басилея Ликоса, верного соратника могучего Атрея. Если соблаговолишь последовать за мною, отведу твой корабль к пристани..."
   Я соблаговолил.
  
   Атрея в Саламине не оказалось, за день до нашего появления отправился гегемон ахейский в Курион - досмотр чинить складам торговым. Сообщил мне про то Нерсес, единоутробный брат Артаха нашего, зодчий, дворец отстроивший, что над гаванью угнездился.
   Ждал он нас у причала (так и не понял я тогда, как же сумел хитрюга мигдон оповестить братца, и ведь предупредил меня перед отплытием: встретит, мол, на месте верный человек, во всём положись на него) сразу же распорядился камару на катки выставить, затолкать под навес; корабелам моим помещение для отдыха предоставил, меня же повёл ко дворцу, с наместником знакомиться.
  
   Пока мы неспешно взбирались на холм, Нерсес по моей просьбе принялся излагать историю возвышения Атрея, ибо, хоть и знавал я нынешнего анакта племён ахейских ещё тогда, когда он юнцом сопливым бежал из Писы Элидийской в Микены, от гнева Пелопса-отца спасаясь (что он там натворил - доподлинно не ведаю, не проявил интерес в своё время), и приютила его сестра Никинпа, жена царя Сфенела, однако, вскорости знакомство наше прервалось - правителя Микен внезапно призвал Айдоней, трон перешёл к наследнику Эврисфею, тому самому, который вволю потешился, гоняя олуха Геракла с дурацкими поручениями, а мне в силу известных обстоятельств пришлось дёру давать с Агроса, и о микенских делах мог я после судить только лишь по слухам, до пределов Колхиды доходившим.
   По словам зодчего Атрей долгое время ничем себя не проявлял, нахлебничал при дворце на правах царского дядюшки вплоть до известного нам похода Геракла сотоварищи к амазонкам.
   Как свершилось разбойное дело, случилось странное: Эврисфей вдруг поднял войско и ушёл разорять Аттику - после слушок прошёл, что Пелей, ходивший с грабителями в Фемискиру, донёс царю Микен будто бы Тессей пояс Ипполиты подменил, подделку доставил заказчику, правда, прежде чем навет озвучить, с Атреем пару раз встречался - шушукались в тёмных углах. Эврисфея, от войска отставшего, нашли с проломленной головой в собственной колеснице у Скиронидских скал. Атрей, племянника замещавший на время его отсутствия, продолжил править, а Пелей объявился во Фтии, и не с пустой мошной, при золоте.
   В Арголиде в это время раздрай наблюдался: Лерна воевала с Эпидавром, Немея топила корабли Коринфа, аргивяне носы позадирали - Аргос, мол, пуп Ойкумены, - подчинили Трезен и отправились в азиатскую Карию, закладывать Зефирию и Минд.
   Атрей взялся за дело, где уговором, где мечом, где подкупом: перво-наперво вступил в союз с самим Нестором, мощь Пилоса грозного добавил к своим силам; после встал на защиту Коринфа с его двумя портами. Захватил Немею. Между Мессенией Нестора и Микенами - Лаконика лежит: Терапну в долине Эврота и Амиклы включил Атрей в союз, заодно подчинил "огуречный" город Сикион, с этим сделался полновластным хозяином над Коринфским заливом.
   Как и Минос ранее, к господству над морем устремился Атрей: Навилия с выходом в Миртойские воды подчинилась Микенам; из Эпидавра нагнал ионийцев Атрей, прибавил древнейший порт Апии к своим владениям, а тут пришли в Арголиду дриопы с берегов Сперхея просить убежища, принесли дурные вести - варвары в Илирии пробудились от спячки вековой, перемещение народов затеялось: тавлантии с севера навалились на хаонов, те от Керкирейского пролива надвинулись на хранителей Додонского прорицалища - фессалов феспротского племени. Фессалы, теснимые, столкнулись с воинственными перебами, что жили к востоку от Додона. Под натиском северян и те и другие прошли через Фекейские теснины, и, увлекая за собой насельников Пинда - долопов, спустились на Темнейскую равнину, к берегам Пенея. Перебы после напали на пеласгов в Лариссе и разорили их поселения, а разбитые пеласги через Фракию ушли к берегам Пропонтиды. Противостоять волне пришельцев старались только молоссы и мирмидоны Фтии.
   Худо пришлось дриопам, со всех сторон стесняемым, и ещё... кто бы вы думали? Верно, - Геракл распроклятый: убил, старикашка бесстыжий, их царя Федоманта и выкрал для разврата Гиласа - царевича юного, вот осиротевшее племя и подалось на Юг.
   Атрей беженцев принял, в Гермионии разрешил поселиться, у горы Прона, на самом берегу морском, против острова Гидреи - всё старался морскую мощь усилить, количество портовых городов умножал во владениях своих, - очень скоро поговорка сложилась в Эгеиде: "Атрей, новый хозяин морей!"
  
   Заслушавшись, я и не заметил, как мы уже почти что до самых стен дворцовых добрались. Нерсес запыхался изрядно - дорога всё время в гору поднималась, а он на ходу рассказ вёл, духа не переводил - указал мне на рощицу возле небольшого капища чуть в стороне и направился к ней.
   Уселись мы на кудрявую травку (это в разгар зимы: чудеса, да и только, с этим Изобильным островом), отдышался говорливый фригиец и продолжил: на Крите после гибели Миноса ахейцы хозяйничали, успели многие поселения разорить. Атрей бесчинства прекратил, восстановил и расширил гавань древнего порта Коммос, что на южной стороне острова, разбил там перевалочные склады для переотправки товаров в Ливию и дальше, на Кипр, Кифару, Родос.
   Киклады стали ахейскими. На Самосе и на Хиосе микенцы принялись строить корабли, пополнять свои флотилии.
   Опорой для торговли с Азией Атрей выбрал Кипр. Здесь он затеял обустройство городов, подобных крепостям Арголиды: Пафос на западном берегу, в бухте Афродиты пенородной; южнее Пафоса, у обширного залива - Курион, порт, в Айгюптос и Финикию купеческие суда направляющий, и Саламин, который только-только отстроили на месте стародавнего поселения азиатов-филийцев.
   Напротив Саламина, на сирийском берегу, лежит славный Угарит. Ещё со времён талассократии Миноса сотни семей выходцев с Крита благоденствуют в величайшем из городов Ойкумены. Нынче угаритские критяне подчиняются Атрею - через скопище их лавок попадают микенские товары в руки ушлых сутиев из Алалаха, а уж те по тайным тропам переправляют добро в Керкемиш срединный и дальше, на ладьи погрузив, сплавляют по Ефратосу в Шумер, в город городов Бабилон, и в Урим, к самому Горькому морю.
   Атрей критян расселил и по дворам подвластных басилеев по всей Эгеиде - требовались для успешного ведения дел опытные мореходы, поднаторевшие в обмене товаров торговцы, учётчики, хранители складов, а таковыми являлись бывшие слуги недоброй памяти Миноса-шкурника. Они же и толмачами служили в портах, ибо знали языки сонма народов, что облепили берега Срединного моря подобно лягушкам, зацветающий пруд облюбовавшим.
   Обжив Кипр, Атрей не успокоился, двинулись микенцы к берегу азиатскому, подчинили Милет, заложили Иас, Колофон, Тарс: казалось - нет предела притязаниям ахейцев, однако, - наткнулись на южные рубежи царства наситов и встали, грозного противника устрашившись. Не подвластна Атрею и несокрушимая Троада: земли от Геллеспонта и до реки Каик, все близлежащие острова, пограничные Тенедос и Лесбос - Илиону принадлежат, охраняют ворота недоступного Понта...
  
   Я рассказчика перебил, отметил: оживление торговли явилось причиной того, что вновь пышным цветом расцвело в Эгеиде ремесло морского разбоя, и возглавили грабительские походы, не считая подобное занятие делом зазорным, люди власть имущие, ищущие и собственной выгоды, и пропитания для слуг своих - из за этого, страшась встречи с искателями лёгкой наживы, пришлось мне сговориться на Лемносе с кормчими тройки кораблей ахейских, сопроводивших нашу камару до Крита. На Крите же торчали с неделю - маясь бездельем, ждали, когда стронется в сторону Кипра морской караван с изделиями мессарийских умельцев, дабы примкнуть и завершить плавание под прикрытием высоких бортов микенских пентеконтеров.
  
   Нерсес со мною спорить не стал, напротив - живой пример привёл: сын царя Итаки, Одиссей Лаэртид, внук вора Автолика - сама Афина признала: в измышлениях и коварстве с этим плутом трудно тягаться даже богам - похваляется, что девять раз в корабле быстроходном с отважной дружиной ходил на грабёж, и была им удача...
  
   Тут я почуял: томившая меня ещё по прибытии в порт сильная жажда (с самого утра даже малым глотком не ублажал нутра) грозит обратиться в недуг неутишный, - вновь прервал увлёкшегося было грабительскими историями зодчего, попросил в двух словах разъяснить про побудительное начало недавней стычки хеттов с греками, а после проводить меня прямиком к дворцовому винохранилищу.
  
   Нерсес, видать, и сам не прочь был глотку промочить поскорее, поэтому просьбу мою исполнил в точности - как сумел, коротко поведал следующее: басилевсом в Милете сидел аргивянин Тавгал, что залогом дружеских отношений между наситами и греками являлось, ибо в юные годы последний воспитывался при хеттском дворе, вместе с царевичами Мутавалли и Хаттусилисом постигал премудрости воинского искусства; однако, пару лет назад, собрал Тавгал изрядное войско из вольных людей, каких всегда найдёшь в портовом городе, и затеялся ходить в набеги на богатую Лукку.
  Муваталли, к тому времени - правитель хеттов, послал против разорителей отряд лувийцев-наёмников под командой некого Пиямаратуса, а тот возьми и вступи в сговор с Тавгалом: вместе они пограбили Лукку, взяли пленными семь тысяч душ и увели в Милет, где и продали антроподистам с Хиоса.
  Муваталли потребовал у Атрея отрубить преступной парочке головы, разрубить их тела на куски и в таком виде выдать своим посланцам, после чего "жить по-прежнему в нерушимой дружбе", на что получил грубый ответ - ахейцы народ прямолинейный, восточная витиеватость в речах им не свойственна: уста правителя хеттов помянул Атрей в ответном послании, зад своей кобылицы и собственные части тела детородные.
   Спевшиеся аргивянин и лувиец с большим усердием продолжали чинить набеги на окраины хеттских владений, пока, уже заступивший на царство Хаттусилис, не выставил против них сильный карательный отряд и не захватил Милет. В Милете хетты не нашли ни Тавгала, ни Пиямаратуса - дружки, прихватив награбленное, сбежали к Атрею на Кипр, нынче командуют в Пафосе, иногда ходят грабить поселения на финикийском берегу.
   ***
  
   Дар Диониса - лозу, на Кипр в стародавние времена завезли бродяги финикийцы. Гостья прижилась, вскоре стала приносить насельникам тяжёлые пахучие грозди. Азиаты не оплошали, свой, необычный для Эгеиды, способ приготовления вина зачинили: собранный виноград, разложив на лужайке, целую декаду выдерживают под жаркими лучами солнечными, после подвяленные ягоды давят, сок кровавовцветный и янтарный раздельно выбраживают в глиняных пифосах. Получив молодое вино, смешивают красное с белым в равных частях и настаивают, плотно укупорив сосуды. В положенный срок вызревает нектар, густой, как мёд, и с медовым же послевкусием - ароматный и сурово пьянящий непривычников.
  
   Хранитель винных запасов поснимал лючины с полудюжины пифосов, дабы высокочтимый гость мог выбрать питьё себе по вкусу. Нерсес пробовал наперёд меня - заботился, чтоб почётному послу не попалось вино недозревшее. К тому времени, когда выбор был сделан, притомившийся зодчий устроился на лавке, что соседствовала с длинным рядом вместительных сосудов, и сладко зевнув, захрапел; меня же, запьяневшего изрядно, но не подающего виду, принялся обхаживать дворцовый управитель.
  
   Полносочный, розовощёкий хозяин Саламина ждал посла в пиршественном зале. Первым делом я от имени Аэта преподнёс басилею подарки - стянул с себя стеснявшую брюхо драгоценную перевязь с тяжеленным топором, гривну с лапы снял и присовокупил богато отделанный обоюдоострый колхидский меч, который таскал с собой с того часа, как с судна сошёл.
  Не сильный красноречием Ликос от удовольствия ещё гуще зарделся лицом, дары передал управителю, меня поманил к уставленному блюдами столу.
  
   Славно мы отобедали, особенно пришлись мне по вкусу обёрнутые маринованным виноградным листом мясные шарики, коих поглотал я изрядно, каракатицы, в собственных чернилах вымоченные, и приправленные пряными травами маленькие, с девичью ладонь, рыбки, поджаренные с начесноченными пшеничными хлебцами.
   Как мы насытились, слуги убрали тяжёлую снедь, подали закуску к вину: запечённый с мятой козий сыр, пасту из семени сезама, сладкие плоды дерева птицы Феникс, что растёт на финикийском берегу, сушёные смоквы.
  Я поинтересовался у Ликоса - как возможно устроить свидание моё с Атреем, да в наикратчайший срок? Может, следует мне посетить Курион, не дожидаясь возвращения царя Ахиявы?
  
  - Подождём, - молвил басилей, - отправлен уж морем гонец к Атрею с известием о твоём прибытии, будет обратно самое позднее к вечеру завтрашнего дня, а до его возвращения можно убить время в прогулках по городу и окрестностям, возлияниях и обильных трапезах.
  Грузный вином от немедленного осмотра дворца я отказался, посетовав на утомление, длительным путешествием вызванное, принял в утробу посошок - мёдом сдобренный хус неразбавленного, и милостиво позволил управителю проводить себя в спальный покой. День удался.
  
   ***
  
   Только что самопервейший солнечный луч заглянул в приоткрытую дверь дворцовой кухни, как застал нас - меня и Нерсеса, возле очага остывшего, лазающими по горшкам в поисках съестного.
  Заморив червячка холодной козлятиной, мы, прихватив круг сыра, заглянули ненадолго в винохранилище, после, ополоснувшись в купальне прохладной водицей, направились в гавань проведать моих мореходцев.
  
   Корабелы дрыхли вповалку - на сотню локтей от ночлежки разносился заливистый храп могучих мужей, что меня совсем не удивило, ибо Нерсес определил моих чертей на постой в двух шагах от портовой харчевни, а как я уже испытал на собственной шкуре - густой нектар умелых филийцев бьёт по утоляющему жажду, как тяжёлое копьё по доспеху, тем более, что колхи в отличие от греков разбавление водою вина уравнивают с его поруганием.
   Заслышав мой грозный рык, Морфей и Бахус отступили, замурзанные корабелы, протирая глаза, потянулись вон из жилища - глотнуть солёного эфира морского. Кормчий сообщил мне - в харчевне образовался должок за вчерашнее, и спросил про распорядок наступавшего дня. Я велел ему выдать на всю ораву два таланта медью, после чего команде использовать день для собственной пользы, не нарушая при этом покоя жителей Саламина.
  Нерсес предложил проводить мореходов на противоположную гавани сторону акрополя, к подножию, где возле святилища Афродиты в два ряда выстроились весёлые дома, присовокупив, что цены у жриц любви на Кипре умеренные, набор предоставляемых услуг может поразить воображение самого изощрённого фантазёра... тут критянин-наймит вмешался в разговор, сообщил, что проводник им совсем и не требуется, ибо он сам умеет найти дорогу к тем самым домам, даже в самую глухую ночь, да ещё и с закрытыми глазами; а с обитательницами гостеприимного квартала он давно уже сошёлся на короткую ногу, со всеми без исключения.
  Я почин одобрил, ещё раз напомнил о необходимости благопристойного поведения в общественных местах, ибо - на чужой земле находимся и права не имеем пятнать репутацию царства Колхидского, после чего пожелал отпускникам приятного времяпрепровождения, приказав сгинуть с глаз моих до следующего утра.
  
   В порту мне предстояло совершить ещё одно действо, и требовалась помощь незаменимого Нерсеса для того: на камаре, в кормовом укрытии, сохранялась дюжина корзин с царским орехом, вот эти корзины и надлежало переправить во дворец - Ликосу дополнительный дар.
   Кипр - гористый остров, дороги либо взбираются по склонам, либо сваливаются под откос, оттого колёсное тягло здесь не в почёте, для перевозки грузов используют онагров, коих, как мне мнилось, передвигалось по Саламину ничуть не меньше, чем двуногих. Нерсес сбегал в портовую управу, и когда мы после пробрались к навесу, скрывавшему мой корабль, там уже, лениво переругиваясь со стражей, ожидал нас погонщик при пятёрке вислоухих работников. Корзины с помощью охранников навьючили на осликов, те частым шагом двинулись к портовым воротам; я оставил услужливым стражникам пару медных пластин - промочить горло после смены, и мы с Нерсесом поспешно проследовали вслед за нашим "караваном".
  
   Саламин Атрей обустроил по микенским меркам - поселение образовалось удобное для проживания и казистое: от главной, к акрополю ведущей, дороги в обе стороны отворачивала череда широких, таких, что свободно пропускали и люд, и вьючных животных, улиц. Дома - прямоугольные, судя по количеству окон с большим числом покоев. На плоских кровлях - цветники, затейливые беседки. Стены разукрашены яркой росписью.
   Чем ближе к вершине, тем здания богаче, у самого дворца - квартал городской знати: строения в три этажа тыльными стенами отгораживали обитель басилея от города.
  
   Как мы приблизились к дворцу, Нерсес вздумал - пришло самое время похвастать своим умением, показать мне всё, что соорудил он, взяв в пример обиталища царей Арголиды. Я и не противился - времени свободного было в достатке, любопытство мне свойственно, для днвной трапезы было рановато.
   За воротами, бронзой отягощёнными, обрамлённый разнообразными постройками, мощёный гладким камнем двор простирался обширный, с приставленными к передней стене портиками для зевак - наблюдать за состязаниями атлетов, либо, к примеру, глазеть на праздничные таинства жрецов. В глубине двора взор привлекала окружённая хороводом колонн терраса - преддверие мощного мегарона, с заднего торца на "Большой зал" веером надвигались: дом царя с жилыми покоями, склады, двери которых сходились в выгнутом дугою коридоре, и сквозной ряд мастерских, ведущий на задний двор, где под навесами хранилось разнообразное сырьё, а в дальнем углу дымилась вместительная гончарная печь.
   Всё это пространство было заполнено людом: писцы командовали счётчиками, те тиранили кладовщиков, начальствующие экономы гоняли и первых, и вторых, и третьих; резчики по кости гнули спины - выделывали печати, навершия для кинжалов, оправы для зеркал, гребни, подвески, браслеты, бусы; древоделы строгали брусья узористой древеси, краснодеревщики из тех тесин мастерили благовидные безделушки, мебельщики собирали богато отделанные ларцы, креслица, скамьи, ложа; в канатной мастерской я наблюдал, как работал стан, на котором, вращая рукоять, скручивали пряди пакли, после из полученной бечёвы сплетали верви разной толщины; в соседнем помещении грохотали молотки теревтов - умельцы выколачивали из листа медного накладки для доспехов, подставки для кубков, сосуды, светильники, кухонную утварь; камнерезы, ловко кромсая мыльный камень, выделывали горшки, литейные формы, кирпич очажный; в прядильне пряхи пряли проворно, пряжу пряслицами прижимая прилежно... кстати о пряслицах - у каждой мастерицы отличное от других: расписное глиняное, бронзовое, костяное, из благородного самшита выпиленное. Я к Нерсесу с просьбой обратился - раздобыть мне сколько-нибудь позатейливее, Чернушке на забаву.
   Задний двор делили меж собой медники, колёсные мастера, и самые ловкие во всей Эгеиде скудельники - критяне. Эти вокруг печи на купы разбившись, глину месили, суетились, круги гончарных станов наверчивая; вазописцы узоры на подсохшую уже посуду набивали - готовили кубки и кратеры к отправке в печь. Среди работников сновали счётчики, убирали в кладовые готовые амфоры, пифосы, черепицу, трубы, ванные для купален, гробы - ларнаки, мелкую посуду...
  
   Ошалевшие от гомона и мельтешения людского, вернулись мы на передний двор, направились к сердцу дворца - примкнувшим к боку мегарона кухонным чертогам. Здесь застали мы Ликоса в окружении прихлебателей - жрецов, чиновников, лекарей, рапсодов. Басилей пробовал на зуб присланные мною орехи: судя по довольной физиономии, пришлось чревоугодцу подношение.
   Поприветствовав властителя Саламина, я присоветовал ему одну корзину плодов сберечь, по весне зарыть в землю, полученные ростки в будущем году рассадить вдоль дорог, у домов горожан, на царской земле. Так через сколько-то лет получит он собственный урожай, а если на то будет его воля, я могу прислать вдобавок столько ореха, что хватит заложить посадки по всему острову.
   Ликос пообещал совету моему последовать, после предложил беседу продолжить у кухонного очага, мол, из-за внезапности моего прибытия вчерашний обед на скорую руку был приготовлен, а вот сегодня повара собираются побаловать гостя особым блюдом, надо бы глянуть, чем они там заняты, заодно и вино подобрать к их стряпне подходящее.
  
   Повара томили над жаркими угольями целую кабанью тушу, и, судя по тому, что раздутое брюхо бедняги было зашито бечёвой, в утробе у "блюда" скрывалась обильная начинка. Главный кухарь нашептал басилею на ухо, Ликос, удовлетворённый, кивнул, велел не жалеть оливкового масла - смазывать, дабы корочка получилась хрусткой, а в масло добавлять толчёный чеснок и рогатый корень.
   Вино Ликос выбрал от лозовника с южного склона акрополя, трёхлетней выдержки, чуть смолистое, в меру терпкое. Пробовали мы эту амбросию, не удаляясь от кухонного стола; дабы раззадорить аппетит к обеду, закусывали маринованными угрями, оливками, обжаренным тыквенным семенем.
   Слово за слово, направил я разговор в нужную мне сторону - попросил басилея подыскать для меня с десяток опытных воинов в наём для обучения новобранцев Колхиды приёмам ахейского боя.
  
   - Проще простого, - заверил Ликос, после отослал своего управителя с поручением в казармы, виночерпию наказал подать должное количество вина в трапезную, поварам - подбавить жару в очаге, а меня увлёк в Большой зал, поглазеть на стенную роспись.
  
   Мегарон изнутри мнился ещё более внушительным - уж на что я буду пофигуристее любого мужа, и то, будто бы потерялся в чреве непомерного чертога.
   Посреди палаты, в окружении четырёх, свод поддерживающих столбищ, по обыкновению ахейскому очаг в мой рост возвышался - жаркое пламя (это в теплынь-то саламинскую) сполохи разбрасывало по сторонам, освещая разрисованные стены. Я как глянул, сразу определил - некий рисовальщик-критянин явил здесь своё мастерство, в сочных тонах изобразил цветы, зверей, людей, чудищ наземных, небесных и в глубинах морей обитающих.
   Слуги расставили по вбитым в стены бронзовым держалам пылающие факелы, - высветились дальние углы вместилища, явили взору ещё более причудливые картины: вот кабан (ещё один, рисованный, в пару тому, что на кухне поспевал) преследует зайца, рядом кот, за кустом притаившись, караулит пестроцветного селезня; тонкостанные девы сплетают тела в неистовой пляске; гимнасты, тягаясь с быком круторогим, прядают над туловом бугристым, могучей холки касаясь едва.
   На дальней стене Посейдоново царство изобразил искусник, да так, словно глазами ныряльщика рассмотренное: в самом верху, над навивом волны, "люди" моря - дельфины, плавно скользя ипорхиму водили, покой охраняя подводного мира; на ступень ниже плотные рыб косяки разнопёрых поспешали впересечку по всем сторонам; а в самом низу, сквозь темень глубин, пучил глаз страховидный спрут, и казалось - недобрый зрак пугалища пронизывал оттуда всё пространство межстенное - не скрыться от него...
  
   Нерсес объявился, с ним звероподобный воин: нос перебит, по щеке наискось старый рубец - через дыру в губе зубы с щербинкой выглядывают. Ликос страшилу ко мне подвёл, - Овидет это, говорит, - начальствующий над портовой стражей. Ему поручил управитель высмотреть среди наших воинов для твоего дела пригодных.
   Щербатый доложил - люди в наём к царю Колхиды отобраны, сей час явятся для смотрин, только причины их созыва до них пока ещё не донесли. Басилей нас увлёк к боковой двери - проходу на жилую половину, скрылись мы в нише (я еле втиснулся, остальных чуть было не передавил), через потаённое окошко глядим в зал.
   Прошло какое-то время, с десяток мужей в мегарон ввалилось, - собрались возле очага, переговариваются.
   Я Овидета попросил, чтоб погодил рассказывать, - сам, мол, приглядевшись да прислушавшись, попробую угадать, кто есть кто и на что горазд. К примеру, говорю, вон у того, жилистого, икры крепкие - видно, что привык по горам лазать; если к речи его прислушаться, слышно - гундит в нос, будто насморк у него; когда "ф" произносит - плюётся, да ещё шепелявит так, что зубы скрежещут. По моему разумению - ликиец с южных склонов Тавра.
  
   - Верно, дракон, - кивнул щербатый, - горец из Идриоса, зовут - Пселос. Было время - разбойничал, в Айгюптос ходил с ватагой таких же. Нынче у нас в оружейне трудится, ибо древодел знатный.
  
  Сомнения меня одолели - сорвиголов и ремесленников в Колхиде хватает, зачем мне ещё один?
  
  - Приглядись к тому, с кем он болтает, - присоветовал щербатый.
  
  - Вертлявый, узкобёдрый, глаза хитрющие - никак, критянин?
  
  - Критянин, зовут Эгемат. Они с Пселосом не разлей вода; ходили лазутчиками по землям наших соседей, знают всё про боевые уловки наситов, хананеев, сынов Чёрной земли. Будет тебе с них первейшая польза.
  
  Нерсес вмешался, сказал - ежели этих двоих к какой крепости допустить, в три-четыре дня оборудуют хитрыми ловушками и убойными снарядами.
   Убедили. Ладно, говорю - беру обоих. Ну, поглядим, кто там ещё? Вот этот, шерстью поросший, говорит гулко, как в кувшин, "е" тянет, вместо "п" - "в" произносит, похоже - северянин из Дориды, однако солнцем до черноты обожжён, так шкуру за короткий срок не выдубишь...
  Овидет наблюдательности моей подивился, подтвердил - северянин-переселенец, из Зефирии анатолийской, зовут Копрос, лучший арпоитер на Востоке.
  
  - А этот молчун? - Я указал на рыжеволосого, густобородого, плечистого воина, - фракиец?
  
  - Фракиец. Добрый пельтаст. Зовут Амитав.
  
   Я присмотрелся к стройному юноше, который, казалось, беседовал со всеми разом, после говорю щербатому:
  
  - Этот слова выговаривает твёрдо, да ещё присвистывает, словно щегол, - значит, родом с Агроса; однако, ступает вразвалку - с палубой давно знаком, и дерма солью морской побита - переселенец?
  
  - Сосий, коринфянин с Родоса. Искусный воин и знатный рыбарь.
  
  Ещё пятеро оставалось для меня безымянных, спрашиваю Овидета:
  
  - Вон парочка у очага: кудрявый, что машет рукою в помощь словам, "а" тянет томно и в первый слог ударяет - со Спорад небось?..
  
  - Эдоник, с Карпатоса он. Сладкоречивый рапсод, помимо того, что воин справный.
  
  - ... а второй, при короткой бороде - изысканный слог соблюдает, рассчитывает слов порядок старательно, говорит с густым придыханием, тут ионической спесью попахивает, верно, Тесея земляк...
  
  - Опять угадал. Родом он из Аттики, к нам перебежал из Милета, от наситов спасаясь. Звать - Софрон. Хитрец и затейник, умеет заковыристую стратегему составить.
  
  Рассмотрел я и троицу наипоследних, что держались в стороне, переговаривались вполголоса. Здесь и гадать было нечего - лакедемоняне, по стати было видно - панцирь им привычнее, чем хитон. Щербатый на них указал:
  
  - Эгесимах, Лавагет, Акакесий - эти втроём целого лоха стоят.
  
  Ликос голос подал, говорит Овидету: "Иди, старый рубака, зови всю ораву в трапезную, там и познакомим воинов с наёмщиком, да скрепим уговор глотком доброго вина, как водится в приличных домах..."
  
   Как я и предвидел, нутро у кабана (того, который из поварни, в конце концов, переместился в обеденную залу) оказалось набито разными лакомствами: перво-наперво жирненькими перепелами, а в тех, в свою очередь, скрывался кабаний же ливер вперемешку со спелыми маслинами. Кроме того, повара натолкали в утробу зверя грибов разных и немалое количество вкуснейших копчёных колбасок, которые на Кипре приготовляют лучше, чем где-либо в Ойкумене, так что - некоторое время за столом было слышно только лишь смачное чавканье да хруст разгрызаемых костей.
   Но вот, слегка ошалевший от обилия съеденного, басилей подозвал слугу, омыл руки и подставил кубок под струю, падавшую из кувшина виночерпия. Я, признаться, начинал уже скучать (широкая пасть даёт мне немалое преимущество перед другими едоками - пока те успевают только что в раж войти, я уже бываю сыт под завязку), дожидаясь начала возлияний, но сразу ожил, приложился как следует, повторил и принялся уже в упор разглядывать будущих моих соратников.
  Те тоже на меня посматривали украдкой, любопытствовали: драконы - не вороны, в стаи не сбиваются, ибо товар штучный, - может быть, большинству из них и не доводилось до того дня встречать мне подобных. Опять же дураков среди присутствующих, похоже, не водилось, понимали - не просто так удостоились приглашения к столу правителя, ждали, чем обернётся затея.
  Я щербатому знак подал, тот коротко, как и подобает воину, суть дела изложил - в далёкую Колхиду, мол, зовёт желающих посланник тамошнего владыки, на царскую службу, бить презренных наситов: "Об остальном спрашивайте самого, вот он перед вами, четвёртый кубок допивает играючи..."
  
   Какой же грек откажется от путешествия, да навстречу злоключениям, да ещё, если ему плату посулить? Я посулил каждому один микенский золотой талант при вступлении в службу и по одному же таланту за каждый последующий месяц, присовокупив, что щедрость царя колхов границ не знает, коли живы останемся, на себя её сумеют примерить сверх обещанного мною. Отказников не нашлось. Правда, критянин вздумал было торг развязать, однако Овидет на нахала так цыкнул, что тот сразу сник, "растворился", будто бы и не было его среди нас.
   Следуя совету щербатого, после недолгих словопрений порешили верховодство над наймитами предложить здоровяку северянину, чтоб правомочен был отстаивать интересы рекрутов передо мною, но и отвечал бы за действие каждого. Копрос спервоначала чиниться затеял - недостоин, де доверия, да и не горазд командовать, а после вдруг дал себя уговорить, насупился, кулак, самое малое с овечью голову, на столешницу выложил - аккурат возле рыла кабаньего, меж клыков, и объявил: "То, что меня выбрали, это первая ваша ошибка, сдаётся мне - она же последней и останется, я прослежу, чтобы так сложилось; ещё хочу предупредить - на судьбу не сетовать, без смысла будет, ибо сострадание и жалость мне не свойственны, напрочь отсутствуют во мне эти чувствия..." Завершив скупой апофансис, ухватил за зубища протому недоеденного тёзки, разодрал её надвое, отожрал хрустнувшее ухо, и принялся обгладывать щёку вконец уже униженного секача.
   Притихли мои новобранцы, заскучали, видно было - слово зефирянина для них кое-чего стоило, что меня очень даже обрадовало: куда легче иметь дело с одним, в ежовые рукавицы ухватившим подчинённых, коноводом, чем подстраиваться к каждому в отдельности, не было у меня для того времени, множество неотложных дел обременяло Колхея-воёвника.
  
   ***
  
   Колыбель Урании поистине ярчайший цветок Эгеиды, цветок - преждевременник. Густотенные горы здесь сплошь покрыты лесами: сосна, златолиственный дуб, платан, кипарис, кедр корабельный, благородный лавр, диковинные земляничные деревья с кроваво-красными ветвями; на лужайках лесных - пионы, гианциты, фиалки, гвоздики, кувшинки, нарциссы, маки алеют, и ещё какие-то - яркие, хищно расцвеченные. В поселениях - буйство садов: стволы гнутся, плодами обременённые, и вот самое удивительное - всё это изобилие цветёт и созревает в разгар зимы, а летом, как мне поведал Нерсес, наваливаются на остров сушь да жара, даже трава выгорает и скот спасается в зимнюю пору заготовленным сеном.
  
   Высмотрев на петлявшей меж холмов дороге пятёрку месков с седоками - то моя свита, верный Нерсес, Софрон и троица лакедемонян - держала путь к членящему на неравные доли тулово острова "Медному поясу", замедлил я мах крыла, опустился к самой земле и нагнал отряд.
   Возвратившийся накануне из Куриона гонец сообщил - Атрей будет ждать посланника колхидского в Тамасе, поселении халкеев-бронзоваров.
   Ко времени появления вестника мы, уже изрядно вином побитые, завершали поминки кабана, нами же принесённого в жертву на алтарь собственного аппетита.
  Нерсес держал слово, блукая языком, пытался составить катехисмос для рекрутов, исходя из того, что нанявшему их стратегу, Колхису благородному, благоволят боги, ибо чем ещё можно объяснить знамение - обязательный в Саламине зимней порой нескончаемый ливень прервался аккурат за день до прибытия корабля посольского в порт, и не заметны пока ещё на лазурном небосводе угрюмые купы туч дожденосных, а раз так, то непременно ждёт их удача на грядущем поприще и выгода преизбыточная: видит он каждого владельцем стада овец руноносных и гурта быков тяжконогих, на мягких лугах Киркеады пасущихся, но для того в полную силу придётся явить им сноровку
  свою в воевательном рукомесле, не щадя живота, ног, рук, голов, боков... быков... бурдюков... - оратор тщился продолжить, однако сновидений вожатый Морфей дрёмой многосладкой опутал речистого зодчего, поник головой Нерсес и скатился бы непременно со скамьи под стол, если бы Копрос не подхватил его на руки и не отнёс к очагу, на мягкие шкуры, для утомлённых бражников предусмотрительно разостланные. Вскоре туда же потянулись остальные, не устану повторять - забористое вино вызревает в давильнях Кипра.
   Крепколобый зефирянин один из всех оставался отчасти трезвым, во всяком случае, разумел, что к чему, он и присоветовал мне кроме Нерсеса взять в сопровождающие лаконийцев для значимости, ибо - "мужи видные", и ещё ионийца-стратега, мол, ежели сумею я Атрея склонить к единению, может, уже и план какой составить придётся, здесь опыт Софрона окажется к месту. Сам же Копрос ждал наказа, чем ему занять до моего возвращения остальных подчинённых. Я по доброте своей велел, как проспятся, препроводить ватагу в Весёлый квартал, разыскать там моих мореходцев и к ним присоединиться, дабы задружиться с будущими соратниками в привольной обстановке; заодно сообщить о моём отбытии на короткий срок и напомнить про мой наказ не шалить сверх меры. Кормчему передать, чтобы принял новобранцев на полное довольствие, включая оплату труда приглянувшихся им блудниц.
   Как я и впоследствии не раз наблюдал, зефирянин не терпел промедления в делах: после слов моих немедленно растолкал воинов, исключив лишь четверых, в провожатые для меня отобранных, и споро, без суеты, увёл из дворца.
  
   Выступили мы с рассветом - компаньоны мои верхами, я, чуть повременив, чтоб успели уйти подальше (напомню - ходок из меня никудышный, а скотины такой, чтобы позволила мне на неё взгромоздиться, я покамест не встречал), поднялся в поднебесье, покружил над окрестностями Саламина, рассматривая город и бухту с высоты, после на короткое время присоединился к спутникам. Так мы и продвигались - свита трусцой, взметая пыль подорожную, я - короткими перелётами.
   Вскоре вышли мы на равнину, сплошь всходами вики поросшую - люблю я бобы, вкуснятина, если подсушить хорошенько на солнышке, а после, в вине размочив, похлёбку мясную заправить. Нерсес сообщил - вику филийцы выращивают на корм скоту, чудно напитывает коров, волов и овец, однако, вредит жеребятам и кормящим кобылам. Ещё рассказал - равнина эта до прихода на остров чужаков была покрыта столь густым лесом, что не годилась для труда земледельцев. Вырубать лес начали финикийцы, - вывозили древесь морем в Сидон и Айгюптос; после рубку продолжили критяне-углежоги, ненасытные плавильные печи у Троодоса требовали угля. Нынче здесь рубить уже нечего, уголь заготавливают на склонах медноносного кряжа - не сподручно, зато к печам близко, а на образовавшемся троеполье хозяевами теперь ходят быки, в орала впряжённые.
  
   Добраться до Тамоса за день не получалось, ночевать нам предстояло в лежащей на треть дальше средопутия Ледре - как сказал Нерсес, в самом засушливом на весь остров, да и, пожалуй, на всю Эгеиду месте - невзрачная равнина расстилалась окрест - глазу не за что было уцепиться, и я всё больше времени проводил на высоте, откуда уже ясно просматривались покрытые снежными шапками острия горных вершин.
  
   Вечерело, когда добрались мы до реки, широко разлившейся (это зимой-то) и на удивление мелководной, а за ней открылся нам город, - унылый, насквозь пропыленный, с чахлыми деревцами возле обшарпанных домов.
   Басилей Ледры, подстать владению своему - мрачный замухрышка, особой радости при виде гостей не проявил, посетовав на плохое самочувствие - колики, мол, нутряные замучили, быстренько сплавил нас на попечение слуг и удалился куда-то в тёмные коридоры нелепого строения, дворцом ему служившего.
   Угощали нас просяной кашей с прогорклым маслом, кислым, невызревшим сыром и пережаренным, жёстким мясом (не удивительно, что у басилея живот свело, от такой еды и помереть недолго); вином у ледрян называлась смесь уксуса с речною водой, и в довершении, в спальном покое, куда нас проводил одноглазый хромой служитель, стоял тяжкий дух и сновали блохи.
   Софрон принюхался, смахнул со щеки наскочившего кровососа, поинтересовался, ни к кому в отдельности не обращаясь - действительно ли собираемся мы ночевать в этом свинарнике?
  Ещё на подходе к городским воротам приметил я тянувшийся до самого берега речного асфодельный луг широкий: опрокидывая по пути столы и лавки, побив изрядно посуды, покинули мы негостеприимный кров, выручили из полуразвалившегося гиптона наших месков и, оставив за спинами стены убогого поселения, расположились в обители призраков, подле звонких струй прохладного потока, на мягкой травке, вкушая пьянящий аромат безлуковичника - услады взора Гадеса, повелителя безмолвных.
  
   Слезотечение росы прервало глубокий наш сон на рассвете. Пробудились мы отменно отдохнувшими (тени умерших, если и бродили по лежбищу, неудобства нам не причинили), перекусили на скорую руку - то запасливый Нерсес расстарался, разнял завязки на дорожном мешке, и, отвернув от Ледры к югу, двинулись в сторону стеной вздымавшегося на пути уступистого Троодоса. Я, взлетая, правил путь, принимая за ориентиры густые седые столбы - это дымили печи Тамаса, делалась бронза - пища и питьё битвы.
  
   Если рассудить, кому, действительно, покровительствуют боги, так это Атрею - не успел расторопный Пелопид воцариться над Агросом, олово, к обладанию которым так истово и без успеха стремился Минос трижды проклятый, само далось ему в руки: на Ионийское взморье пришли истры, по слухам - из Авзонии, с верховий Эридана; занялись пришельцы рыбным промыслом, разбоем морским тоже не брезговали - у них и появились слитки касситерида, и янтарь водился во множестве, а доставалось это добро истрам от энетов, которые везли янтарь с берегов далёкой, стекающей с Рифейских гор северной реки, и попутно выторговывали олово у медников, чьи поселения лежали по соседству с землями певкинов (тех самых певкинов, которые оскверняют вино молоком кобылиц). Атрей, завладевший к тому времени морскими дорогами, дал истрам право торговать янтарём в ахейских городах, а налог на это право наложил оловом. Даром доставались Микенам драгоценные слитки - олово растекалось по плавильням Ахайи, бронза по литейным мастерским, самолучшие изделия атреевых халкеев - по всей Ойкумене: как никто иной умел, пролаза, соблюсти свою выгоду, тем и был силён.
  
   Не доводилось мне покамест гостевать в подземной кузне Гефеста-хромца, но думаю, смотрится хозяйство Великого умельца, подобно открывшемуся нам Тамасу меднообильному: огнища гудят в очагах, медь истекает ручьями, жаром исходит в горнилах металл золотистый - то медноделы, гарью и потом багряным одеты, промысел свой многотрудный вершат.
  Одни нагнетают, мехи раздувая, эфир в крепкостенные топки с избытком, спрягая с расплавом мятежного Эвра струю и жгучего алого пламени сполох. В студёную сырь светлобежных потоков шипящий отлив погружают другие. Завершители, молотов долгие древка сжимая, грома раскат начиняют и молнии высверк, и страх, и пожара проворную ярость в сулящий смертельные раны клинок. Здесь варится бронза - неуёмная кровь, кипящая в жилах войны.
   Чем ещё запомнилось поселение оружейников? - прохладой (высоко приподнят Тамас над жаркой равниной, казалось - протяни лапу и достанешь снежные шапки), вкуснейшей копчёной свининой (ветви вереса добавляют в костёр филийцы, оттого у мяса привкус тёрпкий образуется), и настоенной на лепестках розы ключевою водой (колючие заросли с пахучими соцветиями кольцом окружают Медную гору), которой местные похваляются истово, я же, признаться, так и не взял в толк, какой от неё прок, ибо жажду приучен утолять иной влагой, сочетая удовольствие с пользой тулову моему.
  
   Атрей предстал перед нами, будто раб-углежог, весь перемазанный сажей: по-видимому у домниц пребывал, наблюдал за стараниями бронзоваров.
   Заматерел сын Пелопса с годами, в хищника обратился: жилистый, ухватистый, взор пытливый, быстрый; бугристые скулы короткая борода обрамляет, верхняя, выбритая по обычаю микенцев, губа, поджата по-волчьи. Я, наконец-то, с выи третий уже день душившую меня гривну смотал, протянул царю, присовокупил, что скромное это подношение в память о былой нашей дружбе предваряет богатые дары Аэта, царя колхов, которые ждут его в Саламине, сокрытые от постороннего взора под палубой моего корабля. Похорошел Атрей, как дитё при виде игрушки, ухватил дорогую безделушку сильными руками, обвил гривной горло, придвинулся ко мне вплотную, дотянулся до плеча, приобнял, даже слезу подпустил, мол - растроган, помню, люблю. После Нерсеса с поручением отослал вперёд, нам предложил следовать за собою к царскому дому, ибо, - время обеденное, голод, как известно, благородным мужам отнюдь не энгутат, а, напротив, враг смертельный, поглазеть на приёмы искусных мастеров Троодоса можно будет и после трапезы (не желал, хитрец, чтоб посол колхидский, пока не прояснит свои намерения, совал бы нос в его оружейни), а сейчас, по законам гостеприимства, следует проявить интерес к стряпне главной поварихи Тамаса, матроне в своём рукомесле весьма искушённой.
  
   Ещё у порога трапезной уловил я звонкий аромат хорошо созревшего вина, следом тянулись хрупкие запахи разнообразных закусок, а покрывал это благоухание густой дух шкварчавшего на вертеле барашка.
   После второго кубка Атрей пожаловался на тяготы: сложно стало блюсти мирное бытие подданных во взбесившемся этом поднебесье, - так и норовят враги многочисленные отторгнуть от Ахаи город-другой, а отбиваться сил не хватает: не достаёт кораблей, припасов, оружия...
  Я дал микенцу выговориться, после глаза прижмурил - притворился, будто числа в памяти собираю, и назвал количество ахейских судов, собравшихся у причалов Крита, Хиоса, Коса, Родоса, на Кикладах, да ещё уточнил, сколько среди них боевых эйкосоров и пентеконтеров (даром, что ли, Паскунджи с Авпией, крыл не покладая, мотались над морскими дорогами, пока бы я маялся животом на камаре, с волны на волну переваливавшейся?). Поведал я Атрею и про поход наситов на Колхиду, предложил, объединившись, уничтожить новоотстроенный флот хеттов и отбить Милет, для чего ему достаточно будет отрядить всего-то пятую часть всех своих кораблей да пять-шесть сотен опытных воинов.
   Атрей, если и был удивлён моей осведомлённостью, виду не подал, попивал себе вино мелкими глотками, поглядывал на меня искоса, размышлял. Нерсес в разговор вмешался, попенял царю - колебания при сложившихся обстоятельствах неуместны, если он не пойдёт на забравшего ахейские города Хаттусилиса, то Хаттусилис сам придёт к нему, станет прибирать к рукам остров за островом, глядишь, и до Микен доберётся. Атрей возразил, и не без резона - раз уж наситы войной идут на колхов, до ахейских владений руки у них покамест не дотянутся, однако, видно было - заинтересовало царя моё предложение, как-то смыкалось оно с его собственными планами.
   Согласился Атрей, скрепил завет, поклявшись священными водами Стикса, в свидетели клятвы дочь Океана, охранительницу царства тёмнокрылой Никты призвал, а ещё, дабы рассеять сомнения в искренности своей, велел сыну Менелаю (юноша с нами трапезничал) собираться в дальнюю дорогу, ко двору колхидскому, посланником от дома микенского.
   Раз уж дело заладилось, я поведал царю и о том, что корабли, в Зефирии (так ахейцы Саламакис называют) отстроенные, перегоняют на север, в обширную бухту, которая с устьем полноводной реки сплескивается, похоже, река эта - извилистый Меандр фригийский. В бухте той собралось уже до двух дюжин больших, на пентеконтеры похожих судов. На берег их не вытаскивают - стоят на якорях у подножья лесистой горы, ибо ежедневно обучают наситы корабелов, гоняют ладьи по бухте, натаскивают кормчих, как строй судов пробивать, как, догнав корабль противника, сломать ему вёсла бортом, после тараном пробить обшивку...
  Внимавший мне Софрон подтвердил: бухта эта так и называется - Бухта Меандра, длина её сто стадиев, ширина в самом узком месте до пятидесяти. От моря её трёхконечным отростком северной своей окраины Милет отделяет, горловина - вход в бухту, не шире двадцати пяти стадиев, вход этот Трагасийские острова защищают: Лерос, Ладе, Дролиск и Перне; из них Ладе, самый большой, отстоит от Милета на двадцать стадиев, за ним непременно несколько сторожевых кораблей будет скрыто. Чужим судам в Большую бухту тайком не пройти - запрут в горловине и сожгут.
  
  Атрей - Софрону. Ты ведь сам из тех краёв, да и Ликос тебя хвалил, тактикос, мол, из лучших - присоветуй, как нам действовать.
   Софрон, пустое блюдо со стола прихватив, натаскал золы из жаровни, рассыпал по полу, разровнял, принялся острием ножа вычерчивать:
  
   - Вот она, Большая бухта, - петлю изобразил. - Здесь горловина, справа, как прыщ - Милет торчит; севернее, в ста восьмидесяти стадиях - обширный залив, впадает в него заболоченный Каистр, там, на берегу, стоял главный город Арцавы - Апаса, пока его не сжёг Мурусили. К югу от Милета, в Ясском заливе, есть заброшенный порт - Панорм. От него пешеходная тропа ведёт в Дидимы, к недостроенному храму Аполлона. От храма до южной окраины Милета сто десять стадиев - полудневный переход. На морском средопутии от Апасы до Милета лежит ахейский Самос; в этом месте от азиатского берега отходит мыс, выступающий далеко в море и словно серп изогнутый - за мыс заходящее тулово острова скрывает от глаз залив Каистра. Теперь сюда смотрите, - изобразил нечто на лист лозовника похожее, - это сам Милет, лежит клином с юга не север, с трёх сторон морем омыт, на западной стороне - две небольшие бухты: Львиная и Бухта рапсодов. Милет на две части разбит - внутренний город и внешний. Внутренний - это дворец, казармы, дома богатеев, - окружён мощной стеной, преодолеть её с наскоку безнадёжное дело, но есть одна лазейка, про неё расскажу чуть погодя. Думаю, брать город следует ночью, сигналом для штурма будет большое кострище в Бухте Меандра - то будет флот наситов гореть, и вот как мы это устроим: колхам с севера предстоит скрытно подойти к Самосу и укрыться в порту Ормоса - басилей тамошний должен быть готов к приёму гостей. Из Ормоса отряд арпоитеров на небольшой ладье отправится к устью Каистра, найдут там колхи проводника - ненавидят арцавяне, в болота хеттами загнанные, разорителей, с радостью помогут - и вдоль Латмийской горы проберутся к Меандру, к стоянке корабельной. Ахейцы тем временем, высадившись в Панорме, укроются в храме Стреловержца. В ночь я с сотней колхов на лодках, обойдя Трагасийские острова с запада, войдём в Бухту рапсодов и по водостокам проберёмся в городские купальни, которые после захода солнца обычно пустуют. От купален до Южных ворот - два шага, к этому времени ахейцы из Дидимы должны уже подойти к Милету и затаиться по ту сторону стены, на ристалищном поле. А дальше - ныряльщики, якорные канаты перерезав, начинают жечь корабли у подножья Латма, мой отряд, перебив стражу, отчиняет ворота, и мы, с греками слившись, идём штурмовать дворец, а оставшиеся на Самосе колхи, зарево завидев, всеми кораблями надвигаются на западный край города. Встречу назначим у казарм, они к храму Посейдона притулились, легко опознать. Вот такой я план предлагаю. Единственное - надо будет обговорить способ, которыми мы станем меж отдельными отрядами знаками обмениваться.
  
  Я Софрона заверил, что эту задачу решённой можно считать, детишки мои в подобных фокусах изрядно поднаторели, скоро будет у него возможность с ними познакомиться - сам убедится.
  Атрею, как и мне, стратегема по душе пришлась, решили так и действовать, а в поход выступать, как только армия наситов приблизится к пограничью Колхиды, когда уже не с руки будет Хаттусилису поворачивать воинов вспять, к Милету.
  
   За разговором не заметили мы, как со стороны Ледры надвинулось на Тамас облако тёмно-рдяное, грянул гром и зарядил дождь частоструйный.
  
  - Вот и кончилось наше везение, - вздохнул Нерсес, - в ливень по равнине не пройти, в грязи завязнем; придётся через горы пробираться в Курион, оттуда плыть в Саламин морем.
  
  Атрей распорядился выступать немедленно, чтоб до темноты успеть преодолеть перевал, на пути поджидавший. Приняв поспешно посошок-подорожную, стронулись мы, оставив за спиной нахмуренный Север.
  
  
   Не скажу, что исход из Тамаса запомнился мне, как приятное времяпрепровождение: неуёмный ливень встал преградой между мною и небом, пришлось брести по тропе вслед за месками, взбираясь на всё выше вздымавшиеся хребтины и опускаясь в гулкие ущелья.
   Ночевали мы в деревеньке, ветхими хижинами за заснеженный склон зацепившейся. Как стемнело, взяли нас таки в работу свирепые блохи, и бежать от них было некуда - за стенами ночлежки эфир леденил суровый Борей.
   С рассветом продолжились мои мучения: совсем уже больной, ибо лишён был мерзкими кровопийцами возможности вкусить дарованной нам богами панакеи - всеисцеляющий сон имею в виду, к полудню дотащился я до лежавшего уже по ту сторону гор Пиргоса, изрядно утомив спутников медлительностью своей.
   Приметив, что городок глазоутешный вид имеет (дождь прервался, как только вышли мы в предгорье), жителями, с виду хананейского племени, в чистоте содержится, заявил я в полный голос о своём намерении здесь передохнуть, ублажить нутро обильной трапезой и выспаться, а уж после продолжить путь. Неугомонный Атрей, поручив старосте общинному оказать мне и моим людям подобающий приём, ушёл со свитой вперёд, пообещав, дабы не случилось задержки после прибытия моего в Курион, подготовить к отплытию удобный корабль; я же, призвав Нерсеса, Софрона и тройку лакедемонян следовать за собой, направился к опрятному строению, которое, судя по струившимся из распахнутой двери ароматам, являлось доброй харчевней.
  
   ***
  
   Пиргос, дремучим лесом одетый, есть поселение ремесленников, выходцев из Сидона финикийского. По узким улочкам теснятся здесь мастерские, где умельцы-хананеи на крохотных наковаленках выделывают кольца, серьги, обручи, диадемы; кропотуны гравёры покрывают красивости эти взрачным узором. Я изрядно потратился - набрал для гаметы моей и дочурок серёжек, завитых подобно кожуре, со спелого плода срезаемой; браслетов, переплетённых змей изображавших (начинаешь особо ценить умение делателя, когда приходится золотом расплачиваться за бронзу). Ещё накупил я для семейства своего благовоний: возле рыночной площади, пряным духом эфир наполняя, давильни сгрудились, - в их стенах душмяных дел мастаки на масле многодарных оливок настаивали плоды кориона, аниса, мирта, вереса хвою, лист благородного лавра, добавляя в настой где каплю сока лаванды душистой, где горной гвоздики семя, другое. Обременённый множеством арибаллов, алабастров, пиксид, вынужден был я здесь же, на рынке, купить наплечную сумку - приглянулась мне одна, из хорошо выделанной козьей шкуры мягкой шёрсткой наружу, в которую и сложил свои "трофеи", после чего отправился осматривать благолепный храм, проглянувший из-за густо теснившихся купин пышнолиственных, хоровод белотелых колонн упреждающих.
  
   Трёхконечное строение капищем Дагона оказалось, и встретился мне там старый дракон - я уже приводил в этой повести пример того, как из-за вздорного пристрастия смертных к преображению естественного в противоестественное, возникают нелепые слухи: на Крите, охранной оказии дожидаясь, слышал я небылицу про кипрского змея, живущего в огне, и будто бы покинуть пламя значило для него умереть в тот же миг. На самом же деле Пиравст - так звали беднягу, по причине сырости липкой, постоянно Пиргос окутывающей, давно уже страдал тяжкой ревмой и безвылазно проживал при храме, охранителем которого нанялся, дабы согревать больные кости у неугасающего огнища алтарного, благо, дровами лесорубы хананеи снабжали его с избытком
  
   Затворник гостю обрадовался искренне, угостил меня сладчайшими медовыми лепёшками, а чтобы сдоба в глотке не застревала, присовокупил к ней большой кувшин душистого храмового вина - финикийцы тоже знают толк в обращении с лозой.
  
   Тронутый радушным приёмом, я отлучился ненадолго - вернулся на рынок и в лекарской лавке сторговал для старика алабастр ливийского киннамона, растирать больные суставы. Пиравст, в свою очередь, не пожелал в должниках оставаться, ушёл в глубину капища, возвратился с чем-то, рогожкой прикрытым, поставил это что-то на пол, сдёрнул покров, явив из прутьев плетёную клетку и отчинил дверцу.
  
   Поначалу мне помнилось, что из клетки выбрался и вразвалочку направился в мою сторону маленький дракон, однако, присмотревшись, понял - птица это: на коротких, толстых ногах, с куцыми крыльями, на шее и груди серые перья чешуйками, хвост неожиданно - красный, приблизилась, зацепилась крюкастым клювом за складку шкуры на лапе моей, подтянулась, ухватилась когтистыми пальцами, забросила клюв повыше, взобралась таким манером мне на плечо, после чего, пригнув к уху моему лобастую голову, проворковала: "Привет, недоумок!" - и показала толстый, мясистый язык.
   Пиравст в смехе зашёлся:
  
   - Вот и познакомились. Зовут его Лабрагор, достался мне от спившегося корабела-тирянина за хус прокисшего вина, оказалось - цены ему нет, ибо в самую горькую минуту умеет развеселить своими ужимками. Тяжкое дело для меня с ним расставаться, но и жалею его - здесь, взаперти, совсем уже заскучал, боюсь, зачахнет, околеет, буду после горевать. Ты - бродяга, и он бродяга по естеству своему, вот и держи его при себе, корми семенем разным, ягодой, зерном. Когда очень уж разойдётся, не ко времени затеется шуметь - сажай в клетку и покрывало накинь, враз замолкнет. И ещё - нет сторожа надёжнее: даже во сне пребывая, чует приближение чужака и крик поднимает, об опасности предупреждая...
  
   Много времени прошло с того дня, а Лабрагор по сию пору со мной, уже и шкура на левом плече моём - обычное место пребывания затейника - иссечена глубокими царапинами, уже окружающий люд за должное принимает: где объявится Колхей, непременно при нём маленький болтун; вот и сей миг, когда старательно вывожу я эти строки, устроился рядом, грызёт рассыпанные по столешнице орехи и заплёвывает скорлупой мою писанину.
  
   ***
  
   К рассвету следующего дня тучи, мокропогодицу сулящие, будто бы преследуя нас, перевалили через Троадос, надо было спешно уходить.
  
   Лемосос - поселение рыбарей, мы миновали ещё до полудня, дальше на пути нашем суша немалым языком выдавалась в море, и на отростке этом лежало обширное солёное озеро. Здесь, отпустив попутчиков вперёд, я ненадолго задержался, очень уж захотелось мне поглядеть на краснокрылов: Нерсес поведал - ежегодно прилетают из Ливии к Лемесосу на зимовку.
   Запертый в клетке, привязанной к влекомой меском Нерсеса общей поклаже, Лабрагор, узрев, что я, продираясь сквозь покрывавшую берег водоёма густую грязь, отвернул в сторону от тропы, издал душераздирающий вопль и орал до тех пор, пока наученный мною зодчий не завесил узилище рогожей.
  
   Краснокрылы, сбившись в неисчислимую стаю, расположились на мелководье. Некоторые, потешно подогнув одну ногу, отдыхали, головы спрятав под крыло, остальные елозили загнутыми, похожими на топоры колхидских караксов, клювами в воде из стороны в сторону, после радостно крякали - по-видимому, разживались чем-то вкусным. Временами то один, то другой взлетали, сначала разбегаясь по воде, а после, вытягивая струной длиннющие шеи и ноги. Нежно розовые, с красно-чёрными крыльями, россыпью диковинных цветов смотрелись удивительные птицы на взмученой, тёмной поверхности озера.
   Наглядевшись, омыл я вымазанные грязью лапы, расправил крыла, соскучившиеся по струям эфира упругим, и отправился вдогонку за свитой своей.
   Хоть и под покрывалом пребывавший, Лабрагор учуял моё приближение, опять затеялся орать, пришлось отомкнуть клетку, после чего истово возлюбивший нового хозяина крикун взобрался на широкую спину мою и принялся, перебираясь с плеча на плечо, нежно покусывать меня за уши крепким клювом, приговаривая: "Колхей хороший, хороший Колхей..."
  
   Выстроенный из известняка Курион нависает над лукоморьем, от Лемноса к Пафосу протяжно разлившимся. Оставив месков в дворцовой конюшне, по извилистой, многоступенчатой лестнице спустились мы к причалу, где поджидали нас Атрей и юный Менелай:
   - Керкил и Проктос, - поприветствовал их Лабрагор, на загривке моём восседавший, - дрянцо липучее...
  
  С Атреем чуть родимчик не приключился: глаза выпучил, принялся рукоять меча лапать, однако, совладал с собой, хоть и через силу, но, рассмеялся, притворно погрозил птице, после поманил нас к сходням - пора, мол, отчаливать.
  
   Только кормило погрузилось в покачнувшую судно волну - хлынул, наконец-то, настигший нас ливень, да с такой силой - надумавшие было ставить парус корабелы поспешно вытянули мачту из гнезда и взялись за вёсла.
   Без ловца ветрил продвигались мы медленно, к закату одолели чуть более половины пути, промокшие - хоть выжимай, вытащили ладью на дикий берег у устья вздувшейся до белопенного потока безымянной речушки и разбрелись по источающим влагу зарослям в надежде отыскать сухое местечко. Тяготы той ночёвки описывать не буду, скажу лишь, что к утру вступили мы с Лабрагором в состязание, называвшееся - "Ану-ка-чей-чих-гром-че?"
  
   ***
  
   В порту Саламина вновь конфуз приключился - моя вина, одуревший от тяжкого плавания, не сообразил я Лабрагора заточить в клеть, под покрывало. На пристани поджидали нас Ликос с мужеподобной супругой, придворные прихлебатели, и мрачный от чего-то, обязательный Копрос (и опять я подивился - каким это образом известие о вероятном прибытии Атрея наше судно опередило?).
  Ещё когда я через борт перебирался, пристроившийся на моём плече хохлатый болтун с большим интересом оглядел всю компанию, а как приблизились мы к встречающим, поздоровался с басилисой: "Привет, каллипига - щёлка выбритая!.."
  Выручил нас (меня с Лабрагором) Атрей, одолел микенца неудержный хохот, а когда веселится гегемон - вторит ему челядь (так козы блеянием отзываются на рожок пастуха).
   Расстроили мы торжественную встречу: Атрей, насмеявшись до колик, увлёк меня и Ликоса в портовую харчевню - надо, мол, силы восстановить после лишений дорожных, я Копроса призвал следовать за собой, как принесли нам вина, велел доложить - куда подевались люди наши, почему кормчий мой не явился на пристань, с чего он сам, словно пёс побитый, виноватым оком зрит на меня?
   За северянина Ликос ответил:
  
  - И колхи, и новобранцы, под замком сидят в городской темнице, из уважения к миссии твоей в цепи не закованы. На воле оставлен только Копрос, дабы наблюдал за тем, как портовая служба охраняет твой корабль.
  
  Ошеломлённый известием, я не сразу сообразил - шутит басилей так дурно или всерьёз вещает, снова обратил взор на верзилу-зефирянина. Копрос крайнее сокрушение изобразил, руками развёл в отчаянии:
  
  - Быстро сдружились мои солдаты с колхами и славно забавлялись мы сообща в Весёлом квартале, а после случилась потасовка с мореходцами хананеями... троих покалечили в толкотне, ещё одному - шею свернули... случайно.
  
  - Лягву-аморитянку не поделили, - встрял Ликос, - и ни в какую не признаются, кто из них зачинщиком был, чьи руки хребет несчастному хананею сокрушили...
  Атрей снова повеселел:
  
  - Из-за бабы сцепились? Да ведь на то они и мужи, чтобы блудниц тискать. Выпускай, Ликос, безобразников, без промедления, - Колхею надобно в обратную дорогу поспешать, важные дела у нас с ним намечаются, не до мелочей нынче. А что хананеев побили - не беда. Сидон - рожалка финикийская, новых накидает с избытком.
  
  - А убытки? - Насупился Ликос. - В Весёлом квартале, почитай, целой халупки не осталось: всю утварь побили, под конец сражения хананеев ларями и лавками закидали...
  
  - Вот они, закиданные, пусть и покрывают убытки, небось, сбежались со всего города, числом хотели взять. Вызывай старосту сквалыжников тирянских, да и вкати ему иск, а станет противиться, передай от меня - погоню в шею, будут по морю аки по суху бежать без оглядки. Иди, отчиняй свой застенок!
  
  Ликос гноем налился, однако, перечить царю не посмел, чашу не допил, покинул харчевню.
  
  - Сын зобастой шлюхи, - напутствовал басилея Лабрагор.
  
  
   Прежде, чем распрощаться, Атрей велел смотрителю портовых складов обеспечить колхидского посланника необходимым для возвратного плавания припасом из царских кладовых, туда же в кладовые, поместить подарки, ему, Атрею, владыкой Колхиды присланные.
   Камару портовые служители вытянули из-под навеса, подвели к причалу. Очень скоро возле судна образовалась куча: корзины с подсушенными лепёшками, сыром, вяленым мясом; пифосы, полные масла, оливок, фиников; бурдюки с вином и родниковой водой. Всё было готово к отплытию, не хватало только мореходцев. Копрос, Софрон и лакедемоняне ушли в город - встречать друзей у тюремных ворот, я же, дабы скоротать время до прибытия помилованных арестантов, позвал Нерсеса распить отходную всё в той же харчевне.
  
   Хоть и кличет меня Аэт несчётнодорожным бродягой, но есть ещё в Ойкумене уголки, коих лапы мои покамест не топтали - в их числе и Кипр пребывал до последнего времени, однако, исправил я это упущение: и дело устроил, и остров осмотрел. Единственное - так и не сумел я выкроить толику времени, слетать в ближний Угарит, поглазеть на знаменитый город - пристанище купцов азиатских.
   Нерсес, про досаду мою прознав, принялся успокаивать - де ничего я не потерял, не побывав в этом скопище народов, мол, и поглазеть там не на что, ибо строения в обширном поселении каждый для своей нужды возводит на собственный лад: лавки с жильём чередуются, капища всех известных под анатолийским небом богов, со складами. Поселенцы галдят на разных, их роду и племени присущих языках - столпотворение вроде Бабилонского. Одна только, по словам зодчего, достопримечательность там и есть - длинный мыс, на подступах к городу в море выдвинутый и весь поросший укропом.
   Сдаётся мне - не в проигрыше я оказался, с "достопримечательностью" не познакомившись: хоть греки укроп и зовут почтительно "анетоном", считают приворотом любовным; мужи венками из анетона этого себя украшают, и затейливые связки из него же составленные любимым девам в дар подносят, ничего привлекательного я в нём за долгую жизнь свою так и не обнаружил, разве что - настой из травы этой помогает мне ветры гонять после обильного застолья...
  
   Быстрокрылый Нот донёс до растворённых окон обжорки рёв нестройного, но мощного, весеннему грому подобного хора:
  
   ... руки, ноги, голова -
   Дружим мы с ремёслами.
   Коль сорвёт нам паруса -
   Так ударим вёслами!
  
   Я вышел полюбоваться, Нерсес следом: впереди, отмахивая окорокоподобной дланью, чеканил шаг Копрос. За ним катилась орава - колхи вперемешку с греками: у кого глаз подбит, у кого нос свёрнут на сторону - одёжки изодраны, члены синяками и ссадинами покрыты, но - полны задора и очень собой довольные.
   Завидев меня, Копрос выставил в небо могучий кулак:
  
  - Эвое, Колхей!!!
  
  - Эвое!!! - Громыхнула полусотней глоток ватага: мигом переняли, паскудники, у греков умение одним ёмким словом выразить радость победы, хотя бы и в бесславной драке в дектерионе добытой.
  
   Отходчивый я, не умею долго сердиться - задрал лапу и во всю силу крепкой своей глотки ответствовал: "Эвое, блудолюбцы!" - хохочут, кулаки сжимают, первый палец кверху оттопыривают. Копрос приблизился, доложил коротко:
  
  - Все здоровы. Одолевает их после узилища жгучая жажда. Требуется вспомоществование, ибо поиздержались за время отсутствия твоего.
  Я указал на дверь харчевни:
  
  - Ступайте, и чтоб по-быстрому - грузимся и отплываем, время не терпит. Копрос рыкнул, развернул отряд и скорым шагом повёл на штурм обжорки.
  
   Фессалийская пастушка не успела бы дойницу наполнить молоком, за день нагулянным тонкорунной козой, а мореходцы мои уже вывалились из харчевни, вином до бровей налитые. Впереди, конечно же, Копрос вышагивал, на плече у него, крепкой рукой поддерживаемый, восседал Эдоник, - чело эолянина свитый из метёлки венок украшал. Силу речи плавно повышая и понижая, порой многозначительно замолкая, возвещал пылкий рапсод:
  
   Прочь от причала, ладью повернув навстречу упругим порывам,
   Мужи зрелые мы, нам по нраву борьба в свалке судеб жестокой
   Вспашем мы моря простор, ладейные длинные ноги за борта опустив.
   Пусть под заверти взмётом новый взъярится вал, и повиснет угроза
   Тяжких трудов над посудиной нашей бокастой -
   Явим дух неуёмный, когда на корму бурнопенистый гребень тяжёлый
   Нежданно падёт!
  
  Прощай, плодородный остров...
  
  
  
  Схолии:
  
  Сезам - кунжут.
  
  Онагр - осёл.
  
  Мегарон (др. греч. μέγα - большой + ρον - зал) - тип здания (в том числе жилища),
   сложившийся в эпоху Эгейской
   культуры (3-2 тысячелетия до н. э.).
   М. - прямоугольная постройка с
   открытым помещением (портиком) в
   торце, обычно огражденным с боков
   выступающими концами стены, а
   спереди - столбами. За портиком
   находился зал с очагом посередине.
  
  Теревт - чеканщик.
  
  Мыльный камень - стеатит (талькохлорит), минеральный агрегат с высокой
   теплоёмкостью и температурой плавления около 1640 градусов С.
  
  Медники - ремесленники, работающие с бронзой и медью.
  
  Рогатый корень - имбирь.
  
  Иперхима - комбинация танца и пантомимы, родом с Крита.
  
  Арпоитер - специально обученный ныряльщик.
  
  Пельтасты (др.-греч. πελταστής) - разновидность лёгкой пехоты в Древней Греции,
   часто использовались как застрельщики, метавшие
   дротики. Поименованиы по названию щита - пелта.
  
  Апофансис - заявление, утверждение.
  
  Безлуковичник - асфодель; название рода растений из подсемейства Асфоделовые
   (Asphodelaceae). У древних греков существовало мифическое
   представление о полях (или лугах) асфоделей в Аиде (подземном мире),
   по которым блуждали тени умерших, не совершивших преступлений,
   за которые отправляли на "поля наказаний", и не настолько
   героических и праведных, чтобы попасть в Элизиум.
  
  Верес - можжевельник.
  
  Энгутат - близкий родственник.
  
  Пентеконтер - пятидесятивёсельное парусно-гребное судно.
  
  Гамета (γαμετή) - жена, супруга.
  
  Корион - кориандр, киндза.
  
  Арибалл, алабастр, пиксида - небольшие сосуды для хранения благовоний.
  
  Дагон - финикийский бог плодородия.
  
  Ревма (от др.-греч. ῥεῦμα, "поток, течение" - растекание (по телу) - ревматизм.
  
  Киннамон - коричное дерево, из которого добывали благовонное масло.
  
  Керкил (производное от kerkos) - пенис.
  
  Проктос - задний проход, задница.
  
  Каллипига - прекраснозадая.
  
  
  
  
   Катастрофа, эписодий четвёртый
  
   Медью воинской весь блестит,
   Весь оружием убран дом.
   Есть булаты халкидские,
   Есть и пояс и перевязь;
   Готово всё!
   Алкей
  
   Греки верят - всё живое, и боги в том числе, зародилось в оплодотворяющем потоке Океана, а матерью всех его детей была уранида Тефида. Знаю - слух сей олимпийцы распускают из чванства: мы, мол, прямые потомки первосущности, нам и править миром, а прочие божки - деревенщина безродная, они и на подмётки для наших плесниц не сгодятся. Вздор. Каким образом умудрилась бы Тефида сойтись с Океаном и разродиться после "всем живым", ежели не рождён был ещё Уран, её породивший?
   Как в действительности обстояло дело мне известно доподлинно, в конце-то концов, и я свой род напрямую веду от того же праотца Урана, не с неба свалился: мать-земля Гея есть порождение Хаоса. От её союза с Ураном, почитай все, за небольшим исключением, небесные боги явились миру; морские и речные божества - от союза Геи и Понтоса, гиганты - от её спаривания с Гадесом (между прочим - дедом мне приходится гостеприимный Айдонай; надеюсь, когда придёт мой срок, обеспечит мне в Аиде достойное внука обхождение), а все племена людские её земной плотью порождены, и вновь ею же, первородящей, в себя приняты будут. Но прежде Геи богиня всего сущего вышла из Хаоса, отделила от тверди небеса, воду от земли, верхний воздух от нижнего, после чего, завершив упорядочение разверзшейся бездны, взошла на небосвод.
  
   Пока бы Гея любилась с мужьями - надо отметить, любовь эта была ничем иным, как кровосмесительной связью, но и понять Хтонию тоже можно - больше ведь не с кем было любиться, - смертные не знали иной покровительницы, кроме небесной Белой богини - нынче греки, не умея понять тройственную сущность истинной владычицы царства земного Селеной её величают, не догадываются, лганьём олимпийцев смущённые - это она, Первая, под именем Гекаты царит на ночных дорогах: старица змееволосая, с пылающим пламенником в высохшей длани, сворой божественных псов сопровождаемая, мертвецов из усыпальниц поднимающая, призраков из преисподней призывающая чародейка неодолимая, живой и мёртвый миры единящая; она же - охранительница зверья, трав и диких плодов, распорядительница животворящих сил, тугую тетиву напрягая - посягающих на её девство отстраняющая, дева-охотница, "медвежья" богиня - Артемида, странница, всё той же сворой и нимфами-лесницами в пути оберегаемая; она же - на ночном небосводе сияющая, любящим сердцам покровительствующая, подательница росы и влаги, хозяйка вод, муза - мать всего сущего, женское начало - чаша, благодатью истекающая, дарительница, эликсиром оплодотворяющим поднебесье напитывающая: сверкающий глаз ночи, изменчивая Немея-Месомена-Пандея.
  
   А боги, явившись на свет, поделили меж собой Ойкумену. Без склок, конечно же, не обошлось, однако - утряслось: мудрая Селена-Артемида-Геката не раз вмешивалась - где словом веским, где с помощью жребия - примирила спорщиков.
  Получив наделы, семейства бессмертных обосновались каждое в своей вотчине; обустроившись же - принялись править, кто как горазд.
  
   Над Колхидой, Иверией и землями родственных колхам племён Трехликая поставила отпрысков своих от Гелиоса зачатых: Гмерти, Мориге и Квирия (не ведаю, как подстроила это среброликая Мтовари, но достался её деткам воистину райский уголок), они нынче и верховодят по обе стороны Амаранта, от устья Фасиса и до верховий Кира, подчинив себе окрестных богов помельче, и надо сказать - прекрасно справляются, не то что некоторые, не буду уж уточнять кто, и так понятно.
   А ещё есть народ - иехуди зовутся, насельники неудоби, что охватывает лежащее между Бабилонусом и Чёрной землёй большое солёное озеро, так над ними стоит всего один-единственный бог!? Как он в одиночку справляется - непонятно, может статься, изначально страху нагнал великого на подвластных, а может, наоборот - любовь явил им умиротворяющую, тем и усмирил. Мне побывать в той стране не довелось, прознал я про бога этих иехуди, когда странствовал по Двуречью, правда, имени всезиждителя смиренцев так и не узнал - всяк называл его на свой лад, и другого во лжи обвинял.
  
   В том путешествии много чудного я повидал, облазал весь Шумер, а главное - до родины знания, великого Бабилонуса добрался, где познал родословие богов той земли, что лежит в междуречье плавно льющегося Евфратоса и бурномогучего Тигриса. Давно это было, ещё до бегства с родимого Аргоса.
  
   Поначалу побывал я в Библосе хананеев, на празднестве воскрешения Артемидой загубленного Адониса. Вдоволь наглядевшись на неистовства бесноватых жриц Афродиты, направился к наибольшей азиатской реке. Дабы не заплутать в безводной Сирийской степи, не угодить в руки голодранцев хабиру, летел по кругу, над караванными тропами, заодно осматривал лежавшие на пути города: Кадеш, тогда ещё царю Чёрной земли подвластный; арамейский Хамат; утопающий в роскошных садах Халибон; "развилку дорог", западный пограничник народа ашшур - Харран; набиравшую силу Ниневию, царей ашшур приютившую; наконец, в широкой излучине Тигриса укрытый Ассур - город верховного божества северян.
  Здесь я задержался на несколько дней, передохнул и без спешки познакомился с примечательностями, диковинными для стороннего глаза: город цветастой шапкой накрывал нависавшую над рекой отвесную скалу; вырубленные в камне ступени вели к царскому дворцу, многочисленным капищам и главной святыне - храму бога-воителя Эхурсагкуркурру (не правда ли на удивление благозвучен язык северян Междуречья?). Этот самый Эхурса-как-его-там отстроен на верхушке ступенчатой башни, сооружения подобные северяне зиггуратами называют, что означает - "вершина".
   Северяне к ярким краскам пристрастны - внешние стены дворцов и святилищ облицовывают пластинами алебастра и окрашивают в пурпурно-красный цвет, нанося на углы зданий перемежающиеся чёрно-бело-чёрные или синие полосы. На стенах - анаглифы: крылатые быки с орлиными головами, либо изображения людей с рогами бычьими, львов, к прыжку готовящихся, конных воинов, на скаку стрелы пускающих, длиннобородых лучников-птицечеловеков. Все фигуры хищные видом, для устрашения смертных предназначенные.
  
   В Ассуре я узнал - только-только завершилась война общины Ашшур с Бабилоном, царь северян Адад-Пирари наголову разбил войско правителя бабилонского Нази-Муратташа, заключили они мир и в очередной раз установили границу меж владений, так что - мог я без опаски вчиниться в какое приключение, продвигаться дальше на Юг.
  
   С востока Междуречье теснят горы Загра, там правят цари Аншара и Суз; с запада - обрывы едва проходимой Сирийской стены. Равнина эта самое унылое место, какое мне доводилось когда-либо видеть: пересохшие пустынные земли и гнилые, непроходимые болота. Дабы снять хоть какой урожай, ячмень здесь высаживают на узких полосках плодородной земли, что разграничивают топи и выжженные пустыри. Из-за обычной бездождицы, уродится жито или нет зависит от разлива рек, болота питающих.
  
   Ближе к Бабилону Евфратис и Тигрис сходятся берегами, а после, наплодив многочисленные малые реки и протоки, разбегаются вширь, чтобы опять сблизиться уже у самого соединения с Горьким морем.
  От тех малых рек отходит тьма рукотворных каналов, главные плотинами снабжены, у плотин отстроены богатые поселения, - каналы частой сетью покрывают всю свободную от строений землю, и оттого кругом зеленеют сады и густые посевы.
  
   Бабилон фигуру о четырёх углах образует: каждая из четверицы стен городских на сотню стадиев тянется, высота их шестьдесят, а ширина - пятьдесят локтей. Глубокий ров, что окружает стены, напитывает рассекающий город Евфратис.
  
   Строят в этих краях из глины, ибо нет здесь каменоломен, нет и леса - камень, древесину, металлы торговцы везут из сопредельных стран, зато глина разная имеется в изобилии, и поверьте - ни один другой народ не умеет использовать её так ловко и для столь многих дел, как умеют это шумерийцы. Размятую с водой глину набивают в формы и сушат на солнце, из полученного кирпича, укладывая его рядами и заливая в межрядья горячий асфальтос, возводят стены. Высушенную глину бабилонские мастера умеют покрывать цветным стеклом: бирюзовым, синим, жёлтым, белым, зелёным, коричневым; по всей Ойкумене ценится посуда, бабилонским хесбетом покрытая.
  Стеклом расписывают и кирпич, в печах его обжигая; после из разноцветной плинфы составляют украшения строений, выкладывая по стенам сложные анаглифы.
  
   Бабилонус город богатый, посему сюда стекается люд со всех концов света: сутии, хананеи, моавитяне, идумеи, субареи, гутии и лулубеи с Загроса, даже люди из племён далёкого Наири: столпотворение и гомон, смешение говоров разных. Слава богам - всем этим народам знаком язык бродяг арамеев, знают этот язык и бабилонские кассеи, и древние поселенцы этих мест черноголовые шумеры, ну, а я арамейский выучил ещё в юности, странствуя по городам Ханаана, вот и в знакомство вступал легко - с купцами, с придворными, со жрецами несчётного числа городских кумирен.
  
   Отираясь среди ведунов, я и услышал, как называли они свой город "Вратами богов": сразу же любознательность моя взыграла, принялся я допытываться - отчего такое прозвище образовалось, однако - халдеи народ скрытный, с чужаками особо не откровенничают.
  Нашёл я лазейку, сдружился с Мушрушем, драконом, при храме Мардука обретавшемся. Не без помощи сладкого вина сложилась наша дружба: на одном из рынков в Старом городе - это торговая часть Бабилона, купчишек и лавочников в сплошь застроенный храмами и богатыми домами "Новый город" не допускают - обнаружил я в лавке трапезитов-финикийцев изрядный запас крепкого нектара из Дамаска, вот и тянул с собой кувшин-другой пряного питья, взбираясь на верхушку аж семиступенчатой башни-зиггурата Этаменанки (летать над городом мне строго-настрого запретили).
  
  Мушруш, глотнув дамасского, болтливый делался, а я нужные вопросы задавал, так и разузнал всё о Вратах и про семейство пантократоров Междуречья, и отмечу - весьма поучительная сложилась история, впрочем, судите сами: поначалу Ан, бог дневного неба, покрыл мать всех богов Нинхурсаг, дело было на острове Тильмун, что в Горьком море.
  
  Нинхурсаг родила Энлиля, который сделался царём богов. После Нинхурсаг родила Энки - владыку солёных и пресных вод, повелителя зерна, зверей, рыб, птиц и скота. Энлиль взял распорядительницу ветров Нинлиль, и родила она: Нанну - бога ночного неба, Нинурту - воина, Наргала - владыку подземного мира, Намтара - карающего и ещё многих, я всех уже не упомню.
  
  Энки засыпал Междуречье лёгкой, без единого камня, плодородной почвой, и дала земля изобильные травы и злаки, и деревья, плодоносящие своими семенами - едва ли можно было увидеть где-нибудь ещё в поднебесье подобное изобилие.
  
  Энлиль соорудил в самой середине этой земли город Ниппур и поселил там детей своих, а Энки на самом берегу Горького моря построил обитель мудрости - Эриду, землю обетованную, Эриду - святой город, обиталище восторга богов.
  
  Энки в Эриду поселил черноголовых, чтобы было кому возделывать поля, и велел им спариваться и продолжать род.
  
  Энлиль построил ещё города: Шурупак - для хранения всего зерна, Сиппар - для торговли с иноземцами, крепость медников - Бад-Табиру и город воинов - Ларак. Царями в этих городах боги посадили своих отпрысков от смертных женщин.
  
   Шло время, черноголовые множились, множились и стада, родила земля, однако властители, дети богов и смертных, сами оказались порочны и себе подобных плодили без счёта. Так страна превратилась в вертеп - скопище непотребства, и тогда Энлиль решил уничтожить всех её жителей.
  
  Собрал он богов в Ниппуре, который город окружён был стеной в двести локтей высоты, велел заклепать засовы на воротах, а сам отправился в верховья Евфратиса, к озеру Ван - морю племён Наири, на розыск доброго своего знакомца Халди, царя богов той страны. Халди, сидевший в Мусасире, крепости своей, исполнил просьбу Энлиля, повелел распорядителю дневного неба Шивини рассеять тучи надолго, допустить жаркие солнечные лучи до снегов, истоки Великих рек покрывавших, позволить Гелиосу растопить вековые ледники.
  Разлились Евфратис и Тигрис, увлекли за собой плодородную почву вместе с растениями, скотом, зверьём и людьми, сбросили в море; сравняли с землёй города в Междуречье, - лишь Ниппур уцелел, мощной стеной защищённый...
  
   Не удался замысел Энлиля навсегда извести смертных в Шумере - стараниями Энки спаслась от потопа толика черноголовых, загодя предупредил защитник телесных Зиусудру, жреца из Шурупака, надоумил соорудить большую ладью и укрыться вместе со своим семейством и с избранными праведниками на острове Тильмун.
  
   Когда схлынули воды, вышли боги из Ниппура, осмотрелись - в уныние повергло их увиденное: ил, грязь, болота, запустение и смерть. Тогда сын Энки - Мардук соорудил на берегу Евфратиса величественные ворота и призвал богов взглянуть на новый мир Междуречья, пройдя сквозь их створ. Заглянули боги в проём и увидели посреди потока ладью - то возвращался с блаженного острова Зиусудру со своими людьми.
  От этих ворот началось строительство стен Бабилона, от Зиусудру и его жён пошло новое поколение черноголовых, упорным трудом оживили они разорённую страну и вновь обратили погубленную, было, землю в цветущий сад, и это было хорошо!
  
   Думается мне, история потопа - остережение для дерзающих гневить богов беспечников. Дразнить бессмертных - себе дороже. Это я, Колхей, могу выказывать пренебрежение к олимпийцам, ибо ничуть не менее родовит, чем они, - через общую прабабку, Гею, вся боговщина греческая роднёй мне приходится: боги набольшие, средние и малые; небесные, воздушные, морские, земные и адские; ангелы, дьяволы и духи; ветры, стихии и испаренья (и даже Хаос, первоначалие которого покоя мне не даёт). Правда, верховное семейство меня не очень-то жалует, я ведь живой свидетель их позора: когда Тифон явился во дворец к бессмертным для прояснения некоторых спорных вопросов, бежали боги в страхе в Айгюптос, приняв обличия разных зверей: Громовержец наш в барана обратился, прошу отметить. Одна лишь Афина не струсила, и до тех пор насмехалась над Зевсом, пока тот не вернул себе обычный вид и не ударил перуном в обманом к тому времени (Мойры расстарались) ослабленного папашу моего.
  
   Бывает - недоразумения с богами у телесных приключаются от непослушания и спесивости излишней: златовласая Дали Колхидская велела стаду туров насмерть затоптать ослушавшегося её именитого охотника, Казбеком его звали; Квирия богатыря-богохульника Арам-Хуту заточил, цепью к стене приковав, в пещере у подножья Амаранта, где тот и помер от голода; Кекропов болтливых Зевс за божбу в обезьян превратил; Эпит аркадский, несмотря на запрет для смертных проникать внутрь жрища Посейдона в Ментинее, вошёл, обратно еле выбрался, ибо ослеп, и в скором времени отправился прямиком в Аид. Вообще у олимпийцев ослепление, как метод, большой популярностью пользуется, вот ещё пример: Гера лишила зрения Тиресия Фиванского за пустячный проступок - сторону Зевса принял в семейной распре, бедняга, а ведь слывёт волоокая вспомоществующей при родах, человеколюбкой...
   Основная причина неразберихи во взаимоотношениях смертных с богами - невежество первых. Как утверждает один знакомец мой из Херонеи беотийской - муж трезвомыслящий, хоть и из жрецов, - невежество и незнание природы богов издревле разливается на два потока: один, попадая в неподатливые, упрямые души, порождает безбожие; другой в душах робких и чувствительных растит суеверие. Могу добавить: смертный, который глуп, отрицает богов, дабы не бояться их - это напускная, ложная храбрость; излишнее же суеверие вселяет в душу унизительный, гнетущий страх, - это удел раба, ибо в сущности божества он видит только лишь несчастья и притеснения для себя, убогого. Самый непреодолимый, липкий, неисцелимый страх - страх суеверного труса. Тот, кто без причины боится богов, тот боится всего, самой жизни страшится, даже успокоительный сон (ещё один мой дружок из Карии, тоже, между прочим, жреческого рода, как-то заметил, что для всех бодрствующих существует один, общий мир, во сне же каждый устремляется в свой собственный) - убежище труса, не спасает суеверного, ибо и в объятиях Гипноса грезятся ему жуткие призраки и чудовищные кары бессмертных. Для храбреца смерть - это конец жизни, для труса даже кончина не означает избавления от страха; за смертью видятся ему нескончаемые муки, и завершение забот мирских мнится ему началом забот вечных: отверзаются врата Аида, кишащий духами мрак опутывает тёмный поток Стикса; в ожидании застыли судьи и палачи... даже те муки, которые трусу ещё не пришлось испытать, он уже предвкушает в трепете, мучительно ожидая их.
   Такова участь суеверного, но и пагубное неведение, близорукость и слепота есть большое несчастье души, ибо угасает наиглавнейшая её способность - умение познания сути божества. Боги - помощники храбрецов и палачи праздных трусов: толковый кормчий, дабы избежать тяжкого удара разбушевавшейся стихии, извлекает из гнезда кормило, пригибает к палубе мачту и свёртывает парус, но в то же время взывает о помощи к Форкию, смотрителю пучины морской. Предпринимай, однако, и воспособлением бессмертных не брезгуй - верный способ достижения искомого.
  Вот и мне, воеводе Колхею, в преддверии битвы с подступившим противником, не лишним казалось заручиться поддержкой какого-нибудь могущественного доброжелателя из числа небожителей, но и ошибиться с выбором персоны вероятного покровителя - смерти было подобно.
  
   Уместность предполагала взращённому в Пеласгиатиде просителю искать способствователя среди единокровников, однако одолевали меня вполне обоснованные сомнения на это счёт, ибо не получалось у меня вздумать кого-либо из сонмища олимпийских богов в ипостаси нашего заступника. Судите сами: с лёгкой руки Громовержца на ночлежку заоблачный дворец стал походить - кто только там не обретается, и большая часть постояльцев отнюдь не благородных кровей.
  
  Первопоселенцы - эти хоть происхождением славны, породой; ну, а что сказать о тех, кто позже подоспел? Я со вполне объяснимой симпатией отношусь к Дионису, а вот в родовитости юного бога сильно сомневаюсь. Ходили слухи - из фракийцев споспешник виноделов, ещё распускали сплетни - внук он купца хананея, мол кто-то из олимпийцев (на наиглавнейшего, конечно же, намекали) дочь сидонянина соблазнил.
  Приличия ради Гермес придумал байку - будто бы Кронион породил суматошного Эвия из бедра. Знаем - Зевс известный затейник, но мужи младенцев не приносят, даже всемогущие чудотворцы, для этого дела обязательно наличие женской утробы где-нибудь поблизости...
  Ладно, тайна рождения весёлого бога мраком покрыта, ну, и Пан с ней, что дальше? А дальше - совсем уже безобразная выходка деревенщины: даровали мальчишке бессмертие, так он прихватил с собой на небеса у Тесея выторгованную Ариадну, и вдобавок - всю свиту свою: Пана, Силена, сатиров, гиад, бассарид... по мне, так очень даже симпатичная компания, однако, надо же соображать - эти хороши за пиршественным столом, а не в Пантейоне.
  Сам юнец всё со своим фаллосом носится, суёт каждому под нос - поглядите, мол, как он прекрасен... ну что спросишь с воспитанника вечнопьяного Силена?..
  А уродина Приап? Якобы какая-то нимфа нагуляла сынка от Диониса, после подкинула семейству "благородному". Знаем, однако, - Афродита родила ублюдочка, за никчемностью сделали его вечным козопасом.
  
   Или, к примеру, возьмём Мома - этот-то чего потерял на Олимпе? Все склоки в семействе - его козней плоды. Прошмыгнул сын Никты незваным гостем в обитель Кронидов и застрял там навечно. Из страха перед грозной мамашей (поговаривают - сам Зевс её побаивается) терпят склочника бессмертные, опять же - Мойры, сестричками доводятся сварливцу злоязычному, тут лишний раз подумаешь, прежде чем перечить сыну Эреба.
   Кстати, о Мойрах: ежели дело обстоит так, что суровые тройняшки безраздельно распоряжаются судьбами людскими, и даже Зевс им невольно подвластен, и никем не может быть изменено ими установленное, то зачем же тогда смертным приносить жертвы олимпийцам, почитать их и молить о содействии? Какая польза будет от молитвы, если человек с её помощью не сможет воспользоваться милостью богов, будучи полностью зависим от волеизъявления Клото, Атропос, Лахесис? И ещё - чего в этом случае стоят пророчества спесивца Аполлона? Умиляет меня недоумение олимпийцев - смертные, де, всё меньше почтения нам выказывают. Отвечу - растерялись телесные, от того и пренебрегают: пойди, разберись, кто там у вас главнее, да ещё попробуй выбрать, к кому подлизаться, ведь всех восхвалять по отдельности - ни на какие другие дела времени не останется...
  
   Вот и я мучался - к кому обратиться, к Зевсу? Без смысла - терпеть племянничка не может дядюшка мой, почему - знаем, по сей день содрогается при упоминании имени родителя моего, а среди нахлебников своих как-то злословил, лицемер: Колхей, мол - позор семьи, пьяница никчемный и лоботряс. Зла моего не хватает: сам подвластен капризам Эрота - в кого и во что только не заставлял обращаться похотливца бродяга Зефирид, дабы снискал тот благосклонности некоторых легкомысленных юниц: в сатира, быка, орла, лебедя, перепела, в золотой дождь, наконец.
   А череда соблазнённых: Майя, Фемида, Ламия, Лето, Леда, Антиопа, Даная, Электра - всех не упомнить. Прошу отметить - законной супруге Громовержца, чтоб муженька в постель заманить, приворотный пояс приходится у Афродиты одалживать; однако, тоже хороша, блюстительница, видите ли, брачных устоев, а как у самой рыльце в пушку? Гефеста-хромца на стороне Гера прижила; опять же - во Фракии погостив, презренным Аресом разродилась по возвращении. При этом Зевса ревнует до умопомрачения. Ох, дождусь я, увижу вверх тормашками слетающего с небес Всецаря с редькой, торчащей из задницы...
  
   Ладно. Кронион хоть по бабам бегает, что для мужа естественно, а сынок его незаконнорождённый, Эпикурий наш ненаглядный - этот извращён донельзя: девиц ему мало, подавай утончённому Мусагету мальчиков стройных. Скольких он перепортил - не счесть: Закинф Дарданид, истребитель змей Форбант Родосский, внук Лаомедонта царевич Троил, Гиакинф из Амиклы, Кипарис с Кеоса, Бранкх - козопас из Милета, по слухам - его же отпрыск.
  Совсем уже гнильцой отдаёт история любезных отношений сребролукого жизнедавца с царём Фер Адаметом, которому он по велению Зевса служил пастухом, и по собственной прихоти - женой. С одной стороны, как служитель Муз покорный, должен я почитать неразборчивого покровителя Мнемонид; с другой стороны - воротит меня от выходок спесивого филэфеба, впрочем, следующий список деяний Солнечного бога поможет решить колеблющемуся - достоин ли уважения вершитель подобного:
  
  - изранил стрелами престарелого Пифона, а ведь это он усыновил юного родителя моего и воспитывал до совершеннолетия, не жалея сил. Бежал от Дальновержца змей, кровью истекающий, в Дельфы, укрылся в мольбище, однако, нарушил святотатец вековой канон, добил страдальца у алтаря.
  
  - с Мария, флейтиста искуснейшего, из зависти содрал кожу живьём, ибо сам, с тех пор, как ворюга Гермес, дабы расположение садиста братца снискать, изготовил в подарок ему лиру и свирель (бренчит и дудит по сей день к месту и не к месту) объявил себя наипервейшим мелодистом, даже Пана вызвал на состязание; Мидасу, которого поставил судьёй, для утончения слуха приделал ослиные уши и напомнил бедолаге о тяжкой участи фавна фригийского...
  
   - шантажом принудил Пана обучить себя приёмам чревовещания, присвоил Дельфийский оракул, куда одну из своих гетер главной пифией посадил. Нынче притворяется всезнающим: он и стрелок, и кифаред, и лекарь, и ясновидящий - понастроил себе прорицалищ: в Кларе, в Дидимах, на Делосе; на вопросы тех простаков, что толпятся у оракула в ожидании пророчеств, отвечает двусмысленными изречениями, лазейку оставляет себе, от ошибок спасающую. Был бы он взаправду ясновидящим, уберёг бы от смерти Гиацинта-любимца, ведь сам же его и угробил случайно, зашибив метательным диском.
   В общем: хоть и называют сыночка "вечномилой" Лето - Боэдромием, нет у меня к Аполлону доверия.
  
   Гермес? - не счесть ловчил в Эгеиде, но второго такого прохвоста ни меж бессмертных, ни среди смертных не найти - у братца грозного не убоялся своровать стадо коровушек длиннорогих, не по пути мне с вором.
  
   Афина? - я её побаиваюсь, если честно.
  
   Афродита - вертихвостка, кокетка и модница, - занята исключительно своими нарядами. Покровительница блудниц, сводня. Гефеста всего обвешала чужими фаллосами (хотя всяк, кто хоть раз этого дурныша наблюдал, не стал бы её строго судить): блудила с ворюгой Гермесом, чему свидетельство - Гермафродит, не разберёшь - сын или дочь, либо и то, и другое вместе. От козопаса дарданца разродилась Энеем. Гефест застал жёнушку в постели с презренным Ареем, куда же дальше?
  "Фиалковенчанная", видите ли, - по мне, так просто шлюха, не даром её в народе Пандемидой окрестили.
  
   Кто там у нас ещё: Посейдон в дела смертных не вмешивается; рогоносец Гефест вечно возится со своими наковальнями да молотами, нет ему дела ни до чего другого; Дионис - мне не ровня, не смею поступиться честью семьи; Гестия - единственная из лихой семейки, кто любит меня по-родственному, но - увы, не помощница скромница вечнодевственная в бранных делах; Аид? - изощрённым шутником надо быть, чтоб просить помощи у повелителя невозвратного царства. Получается, что и нет на Олимпе никого, кто годился бы мне в заступники. Один лишь Пан-весельчак в друзьях моих ходит и добра мне желает. Пан - добродушный стад защитник, вечно влюблённый сластолюбец, но опять же - не воитель, да и власти у шельмеца, нимф ублажающего, особой-то и нету.
  Люблю Пана за то, что подарил он грекам сирингу, и сегодня пастуший тростник услаждает слух почитателей нежных мелодий. Ещё больше люблю я дружка моего за то, что вогнал он в конфуз великий олуха Геракла по недоразумению, эту историю непременно расскажу, ибо - препотешна: к царице лидийской воспылал Пан неудержной страстью, обезумел от любви: - Прочь, нимфы гор, - возопил, - нет мне дела до вас, одна лишь Омфала мне нынче желанна.
   День за днём следовал Пан за вожделенной тайком, любовался ошеломляющей красотой басилиды меонов. Но вот, до исступления похотью доведённый, крадётся Пан в сокрытый скальный грот, где Омфала обычно уединялась для отдыха, пробирается к богато убранному ложу, ощупью, во мраке, находит тонкотканное одеяние, взбирается на постель, срывает с предмета вожделения платье, и, овладевает, развратник... Гераклом!
  
   Этот шут извечный в наказание за убийство Ифита, друга своего (припадок безумия, как обычно), отправлен был отрабатывать повинность к Омфале. Царица определила "героя" в служанки, одевала в свои обноски, заставляла прясть шерсть и готовить еду. Сама же, вырядившись в шкуру несчастного братца моего, у Геракла отобранную, погоняла его дубинкой и нередко попирала шею бугая униженного ногой, в домашнюю туфлю обутой.
   В тот несчастливый для него день сбежал терпила из-под надзора зловредной хозяйки, скрылся в гроте потайном отоспаться для, и подпал прямиком под Пана, а я как-то наблюдал Беса полуденного во время купания без одежды, впечатлило...
  
   Ещё о мучителе семейства моего, раз уж зашёл о нём разговор: оказывается - разминулся я с Гераклом, отправившись на Кипр к Атрею: Алкид твердолобый бродяжил где-то в Киммерийских степях, после направился берегом Понта в Троаду, якобы для востребования с Лаомедонта старого долга, а я думаю - для разбоя, как это ему свойственно, и забрёл в Эйю, где, естественно, на гостеприимство Аэта напоролся.
  Артах по приезде моём живописал: "Когда б ты видел, как он ел, ты б умер: из глотки гром, от челюстей же грохот; скрип слышен коренных, да треск клыков; свистит ноздрями, двигает ушами..." - хороший слог у фригийца нашего, живо умеет описать увиденное.
  Геракл, по словам наблюдательного келенита, обожрался, обпился вином, а после, спьяну, молоденького виночерпия из челяди дворцовой принялся обхаживать, урод.
  Колхида - не Дорида. Здесь подобных шуток не понимают, - пришлось дурно воспитанному гостю спешно ноги уносить.
  Старикашка бесстыжий, впрямь может уже сравняться с Пана роднёй козлоногой. Давно ходят слухи о пристрастиях нездоровых сына Алкмены, поделюсь некоторыми сплетнями: Абдер, Гермеса сынок, в любимицах у дубиноносца значился, ходил (или ходила?) с ним за кобылицами Диомеда, которые его (её) и сожрали, пока Геракл убивал их хозяина. Иокаст - халкидянин, царь Регия: как Гераклу на Запад путь предстанет, обязательно в Регий заглянет: кто из них кого протыкал - не знаю, но любились они нежно, каждый раз при расставании слёзы проливали. Укус гадюки сделал Геракла вдовцом, или вдовой - поди, разбери.
  Эврисфей: мало того, что столь долгое время измывался над дураком по-разному, ещё и пользовался прислужником, как женой, и всё это только малая часть того, что всей Эгеиде известно - вот вам ещё, в довесок: в Аид спустившись за Кербером, обнаружил там извращенец Тесея-дружка, которого Гадес, уличив в глупейшем намерении выкрасть Персефону, срастил задом со скалой. Геракл похитителя незадачливого освободил, однако часть задницы Тесей оставил на камне - из за этого хиполиспом его с тех пор величают, ну, а спаситель спасённому ещё надбавил повреждений кормы, надо понимать - взыскал таким способом плату за труды...
  
   Однако, хватит про отвратника этого, вернёмся к моей проблеме: от олимпийцев, как из вышесказанного следует, ожидать мне выручки не приходилось, для богов Колхиды я был чужаком - и слушать не стали бы, оставалось единственное - обратить просьбу к Надстоящим, из коих самыми человеколюбивыми Гелиос и Селена являются.
   Гелиос безраздельно правит мужами, но не бранного дела умельцами, а мужами к нуждам лозы неравнодушными, и не круглый год правит, а с ранней весны и до зрелого лета конца. Гелиос даёт лозе жизнь и сок плодам её. Не будь вина, даже боги не знали бы, зачем нужен поднебесный мир, а уж для колха и грека вино - это не только их труд, это то, что они должны оставить своим детям и внукам.
  Гелиос правит на земле миролюбивой армией, армией виноделов, он - созидатель: война, насилие противны его естеству, он помощник в труде, но не на бранном поле. Оставалось надеяться на Селену-Мтовари, загадочную и всесильную, - не даром ведь сказано: солнце для света, луна - для колдовства.
  
  
   Ночь застала меня в пути. Луна пока ещё не показывалась из-за зубчатой кромки Амаранта, темень стояла непроглядная, предстояло мне взобраться на высоченное всхолмье, где у колхов с незапамятных времён обустроен простой алтарь для подношений Мтовари (как и взращённый ею Берика, не признаёт Первая богатые капища), ругался я последними словами, ибо в кровь сбил лапы, и спешил - надо было подготовиться к таинству до появления Трёхликой.
   Но вот, у самого навершия открылось мне ровное место. На краю площадки, над склоном - уступистый одинец, рядом - источник журчливый: потайное вместилище, заросшее акантом, низкою ежевикой, можжевельником, собачьей колючкой - в такой засаде легко скрылась бы волчья стая.
   Набрал я, поспешая, можжевеловых сучьев, сложил на грубый камень, из сумки моей нарядной извлёк кресало, подпалил клочок сухого мха, раздул огонь, бросил в пламя пригоршню жемчужин (Лушни ругался, в дорогу меня снаряжая: "Зряшная трата!"), плод граната, ветку ивы, побег ольхи, стебель мяты, - зажал в лапе кристалл аметиста (камень Носач предоставил с возвратом), и, уподобившись ткачу, принялся сплетать послание:
  
  - Призываю царицу великую я, богиню всесильную, многоплеменного люда праматерь всезрящую, сущую в небе, на суше и в море. В полном сиянии явись, первая из семипутных светил, взгляни на чистое таинство моё, - как раз краешек диска сверкающего приподнялся над остриями скал. - Слава владычице среброкрылой, молю - к песне моей будь благосклонна, ты, что стоишь над богами и родом человечьим. Власть твоя вечна, трон твой - среди мирозданья, дарительница, живительным сиянием всякий лист освещающая, всхожие посевы питающая, два естества соединившая, силой своей человека и зверя, птицу и рыбу умножающая, утроенным образом светлым натиск злых духов смиряющая. Внемли, богиня - скриптодержица оси небесной, всекормилица, благозвёздная дева, внемли с благоволием словам к тебе обращённой молитвы: силой великий, пролитой кровью пьянимый, безвинных людей истребитель, в громе доспехов - лишь меч и копьё ему вожделенны, вероломный Арей обманом пробрался в царсто Аэта, где занят трудом душегубным. Уже отбиты набеги прислужников вредоносного бога: пылая погибельной бранью, мы дол устлали прахом сражённых врагов; но, словно по брегу пологому волны морские, вновь подступают, за рядом - ряд, сонмы мужей бранноносных, дабы посягнуть рукой дерзновенной, сокрушить крепкостенную Эйю.
  Чая почить, наконец, от трудов изнурительной битвы, взываю к тебе, справедливая, - яви свою волю, иссуши источник наших страданий...
  
   Не суждено мне было завершить прошение, за спиной моей послышался треск сминаемых ветвей, сквозь заросли продрался матёрый волчина, уселся возле меня и уставился на Восток, а в той стороне объявились три точки, темнее непроглядного неба, и вот уже они приблизились, и троица одноглазых, увечных старух - три ведьмы зловещие, в лохмотья ряжённые, - на молниях внезапного ветра примчались и наземь слетели, алтарь окружив, и зловещие тени их заплясали на скалах, отблескам пламени подчинясь.
  
  - Ты, Мамбери, - уставив на волка палец костлявый, прохрипела верховодка, - позаботься о четвероногих, а ты, воитель, - это уже мне, - встречай гостей на подходе к Апсару, двуногие - твоя и наша забота. Летим, сёстры.
  
   Взвилась колдунья в небо, товарки следом, и вот уже нет их.
  
   Волк глянул на меня ярым глазом, приподнял губу, сверкнул клыками и нырнул в кусты. Над миром повис серебряный зрак, залил поднебесье мертвенным светом. Холодок пробежал по хребту моему, подхватил я сумку, и, не разбирая дороги, ринулся вниз по склону, прочь от колдовской горы, в лагерь наш воинский, к друзьям-соратникам, к простецким росказням у солдатского костра...
  
   ***
  
   С того дня, как возвратился я в Колхиду, и по день, вернее - ночь таинства, у алтаря Среброликой свершённого, многое случилось во владеньях Аэта.
  Перво-наперво, поспели мы аккурат к свадьбе: жену царя выдавали за Берикониса. Это праздник такой у колхов в обычае - задобрить Изобильного, чтобы вовремя прислал он Весну на смену Зиме: колхи во главе с царём устраивают торжественное шествие к храму всесборного бога, изымают из требища статую Берикона (раскрашенная древесь), и с песнопениями влекут "жениха" во дворец, где он и остаётся на всю ночь в постели царицы, а за стенами дворца творится свадебный пир.
  
   Аэт, ухмыляясь в бороду выговаривал супруге: "... женишок твой - юнец влюбчивый и неверный: любил он Дали златокудрую, любил Ламарию, и ту и другую бросил; вечно пристаёт он к нимфам, девам лесным проходу не даёт. На что уж Ия терпелива и снисходительна, и та, заслышав его свирель, бежит без оглядки. Сам к клятвам относится с небрежением, и тебя наказать поленится, если ты вдруг надумаешь залишние рога ему наставить, к примеру - со мной..."
   Жрец-урядчик, слушая подобное, заунывился, скис лицом, однако промолчал - не рискнул царя попрекать за асебию, выпроводил из покоя спального любопытных, затеялся завывать неразборчивое за закрытой дверью.
  
   Народ повалил к столам, что накрыты были по всему двору и тянулись дальше, к площади городской. Я царевича микенского и новобранцев подвёл к владыке - знакомиться. Аэт греков к своему столу позвал, потеснил челядь, усадил новоприбывших на почётные места, меня отвёл в сторону, выспросил о чём удалось сговориться с царём Ахиявы. Повеселев от новостей, вернулся к столу, поднял свой кубок золотой:
  
   - Пока деканоз Берику уговаривает жену мою соблазнить, мы со своей стороны обратимся к винолюбцу божественному с просьбой не мешать естественному ходу вещей: пусть уже завтра вступит Весна в наши пределы. Пусть зацветут все цветы - в лесах, в лугах, на всхолмьях и на кочкарниках; пусть воздух наполнится гудом пчелиным, звонким пением птичьим; пусть зазеленеют займища Фасиса тяжкоструйного, и увидим мы резвые игры отъёмышей от тучных стад наших; пусть после спячки зимней протрут глаза пахарь и пастух; пусть огородник наточит мотыгу, садовник - скобель; пусть ветва в угодьях Нуши укроет цвет лепестком шелковистым; пусть снизойдёт отрада, и веселье охватит всех обитальщиков чащи лесной непролазной, пажити буйнотравной, рощи многодревной, хлебородной равнины, горного склона уступистого и шумноприбойного бреговища морского. Слава управной Колхиде!
  
   - Слава! - Взъярились колхи.
  
  - Эвоэ! - Поддержали греки, хоть и не поняли ни словечка.
  
  - Некрофилы плешивые! - Заорал потревоженный гомоном Лабрагор, на плече моём дремавший, но, за общим гвалтом сквернослова не расслышали, да и мало кто из присутствующих разобрал бы смысл словес ругательных, не зная говора портовых крыс Эгеиды.
  
   Весна не заставила себя ждать, навалилась на нас с таким жаром, что в Анатолии до срока и обильно разлились реки. Из-за этого ожидаемые нами к месяцу древесных почек хетты подступились к земле рыбарей, когда уже отцвёл миндаль, и созрела земляника. Нам задержка незванцев была только на руку - лучше подготовились к встрече.
  
   Ещё когда я обхаживал Атрея на Изумрудном острове, Артах и Лушни нашли удобное место для потайного лагеря - за Кутайей, в укрытой от постороннего глаза ложбинке, что полого сбегала к берегу Фасиса.
   Первым делом сюда согнали мастеровой люд - кузнецов, древоделов, плетельщиков, сапожников, швейников. Всех оружейников Колхиды собрал Лушни, отдал под начало фригийца.
   Наспех соорудили кузни и мастерские, вереница повозок потянулась к лагерю - везли бронзу, медь, бычьи шкуры, полотно. По Фасису поднимались ладьи углежогов-караксов; с верховий горцы сплавляли увязанные в плоты свежесрубленные стволы.
   Всезнайка Артах обучал мастеров выковывать пилосские шлемы, панцири греческого образца, наколенники, поножи-кнемиды.
   Лушни с помощниками объезжал верховья Кира - собирал войско: набрал до тридцати сотен крепких мужей, в большинстве - таохов.
   На первых порах новобранцев озаботили разбивкой шатров, заготовкой дров, обустройством посреди лагеря ристалищного поля, поварни, а тут и я подоспел и наёмники наши со мною.
  
   Когда образовался слух о том, что пришлые будут командовать, чуть было не случился бунт, но я сообразил - объявил о начале гимнических состязаний, сперва для определения лучших среди колхов, а после был назначен день ристания победителей с греками - ведь единоборство предполагает равенство, только равные достойны меряться силами.
   Чуть ли не полную декаду пыль стояла над лагерем - мужи старались в беготне, борьбе, метании копья; диска колхи не знают, зато очень ловко бросают валуны, кто дальше.
  Наконец, когда Лушни не сумел одолеть Копроса в панкратионе - а дрались они истово, побили друг друга нещадно, и оба, обессилев, повалились рядышком наземь - воцарились мир и понимание, зауважали колхи чужеземцев, задружились с ними и признали за наставников в воинской науке.
   Горцы научили греков своей забаве - прыготне одной ногою на наполненном водой и смазанном маслом бурдюке, сколько удержишься.
  Ещё научили старинной игре забористой: из бычьей шкуры пошили шар в полтора локтя обхватом, набили его шерстью, и, выставив этот шар посреди ристалищного поля, сшибались орава на ораву. Побеждала та дружина, которая умудрялась протащить шар через поле противника (предварительно обговаривали, какая половина - чья) и выбросить за её пределы. Битвы разгорались жаркие, следить за игрой собирался обычно весь лагерь, и страсти среди сопереживающих зрителей закипали нешуточные, бывало, что и разнимать приходилось особо азартных.
  
   Приступили к делу: Софрон взял в команду лучших рубак - Лушни сам отобрал для него пять сотен сородичей - и принялся обучать их премудростям боя в толпе, как бы в узких городских переулках, для чего отстроили среди шатров лабиринт из щитов дощатых, там они и сражались, поначалу деревянными мечами, а после вооружил он их выкованными под его приглядом страшными серпообразными, заточенными по наружной кромке клинками.
  
   Удивил меня Менелай - мог бы сообразно положению своему отсидеться в Эйе, во дворце, однако, будучи искусным пловцом, вызвался натаскать отряд ныряльщиков, уговорил три дюжины караксов вступить в службу (покорили его дети болот своим умением плавать с накрепко связанными руками и ногами) и днями бултыхался со своими амфибионтами в мутных омутах Фасиса: по полстадия преодолевали под водою наши арпоитеры, да ещё наперерез течению, даже Копрос, признанный мастер ныряльного дела, дивился, на них глядя, головастиками обзывал. Царевич микенский к познанию чужого языка способен оказался, быстро усвоил говор маргалов, который больше с горским схож, чем с речью колхов.
  
   Кстати, о языках: Индикос, в толмачи мною определёный, с ног сбился, разрываясь между командирами разных отрядов, пришлось искать ему напарника. Нашёл в Эйе, на рынке: держал там один хромец, бывший мореход, все порты Эгеиды облазавший, рыбную лавку - его и определил я к Копросу личным перелагателем команд и ругани.
  
   Амитав в свой отряд бойцов отбирал тщательно - мужей стройных, с гибкими членами, хорошим замахом; целыми днями метали они дротики в цель и рубились друг с дружкой мечами фальшивыми. Фракиец заставил их своими руками изготовить небольшие, плетёные из упругих побегов лещины и обтянутые овечьими шкурами, полукруглые щиты. Для смертного боя будущего, каждый получил от оружейников по пять дротов с острейшим бронзовым жалом и по прямому короткому мечу - оружие незаменимое в сутолоке рукопашной. Отряд молчун увёл жить на окраину лагеря, расселил в шатрах, которые расставил по кругу (в этом кругу они и упражнялись) и не отходил от подопечных ни на шаг.
  
   Эгемат с Пселосом освободили Артаха от надзора за мастерскими, приняли под команду ремесленников, отделили от общего числа самых ловких кузнецов, верводелов и древорезов - этих поставили собирать убойные чудища, у хананеев перенятые - "скорпионами" их обзывают.
   Всего изготовили шесть штук. Каждый - это собранная из толстых дубовых брусьев крепкая рама, внутри, понизу, натянут кручёный канат из воловьих жил, в свив вставлен рычаг - дубовая же "ложка", к рычагу приделан ворот с бронзовыми зубчатыми колёсами. Для подготовки к выбросу сокрушающего орудия, а испытуя скорпионы, швырялись мы каменьями по тридцать-сорок мин весом - две пары солдат, встав с боков рамы, вращают ворот, пригибают ложку-рычаг вровень с землёй и закрепляют её бронзовым клином-ключом. В ложку укладывают убоище, и стрелок выбивает ключ молотом. Рычаг распрямляется, ударяет о верхнюю перекладину рамы, отчего камень летит вдаль. Когда стрелки наловчились, то булыга стала покрывать расстояние аж в четыре стадия. Скорпионы мы установили на прочные повозки, однако при выстреле скакали они, аки взбесившиеся лошаки - выбив ключ, воины прыскали в стороны, увечий остерегаясь, а дубовые колёса под чудо-стрелялками рассыпались после третьего - четвёртого броска; пришлось переставлять настилы подвод на бронзовые оси с цельнолитыми катками.
  
   Я, взяв под себя все гончарные мастерские Эйи, готовил для наситов нежданчик - придумал познакомить воителей грозных с Негасимым пламенем. Для этого налепили мне полтысячи горшков аккурат под размер ложек наших скорпионов, а для заполнения посудин изготовили мы - я, Лушни и Артах - горючую смесь: опилки сухие, смола сосновая, сера, пакля, ладанон и смола горная; а чтобы горшки наши, загораясь, ещё и грохот творили, добавляли мы в начинку особый порошок: в тенистых сосновых лесах собирают колхи чудное, похожее на крохотного ягнёнка с золотым, будь оно неладно, руном, растение, зовётся - баранец. В колосках этого баранца созревают мелкие, как пыль, семена, - матроны этой пыльцой присыпают попки младенцам, чтоб не прели, а как семена эти в огонь попадают - треск раздаётся оглушительный, и искры летят, будто бы от перуна Громовержца, ими и заправили мы нашу "кашку" гремучую. Полные горшки воском залепляли и переправляли в погреба Апсара - до поры, до времени.
  
   Самая морока выпала на долю остальных наёмников: под началом Копроса Эдоник, Сосий, Лавагет, Эгерсимах и Акакесий занялись муштрой пехоты.
   Опять бунтом запахло: Копрос потребовал у новобранцев по примеру абантов ионийских обрить бороды и остричь волосы, чтобы противник не смог ухватить при сближении. Бороды, поворчав, сбрили, но кудри не уступили - в Колхиде стриженными ходят подневольные, свободного колха видно по спадающим на плечи лохмам.
  Выход нашёл мудрый Софрон - воины сплели друг другу по две косы, которые укладывали в обхват головы и завязывали узлом на лбу, от выдумки этой двойная польза получилась: Копрос успокоился, и казне царской послабление сделалось - голове с таким "венком" подшлемник без надобности.
  
   Всего из новобранцев составили пять "мор", в каждой - четыре "лоха", да в лохах по четыре же "эноматия" - такое устроение лакедемоняне предложили, сообразно опыту своему, а Копрос одобрил. Для каждого эноматия набрали по двадцать три эфеба, и я добавил по паре моих головорезов - опытных, битых в переделках: эти делились на командира - эномарха и стоящего позади строя смотрящего - урага. Ещё два десятка самых лучших я отдал Копросу командовать лохами.
   Перво-наперво греки принялись за обучение будущих пехотинцев построению по восемь шеренг в глубину и по три ряда на эноматий. Со дня начала учёбы запрещено им было передвигаться по лагерю вне строя: строем ходили в отхожее место, строем к поварне - каждый лох вели сбитым в восемь шеренг, перед раздатчиками пищи перестраивались воины в один ряд на ходу, из-за столов встав, вновь сходились в шеренги. С раннего утра и до полудня - маршировали, после полуденной трапезы наставники заставляли покорников подолгу повторять одни и те же упражнения:
  
  - воин поднимает копьё к правому плечу, щитом закрывает грудь и живот.
  
  - копьё выносится вперёд, покуда правая рука воина не вытянется, а древко не встанет на уровне бедра, и, - строем на сближение.
  
  - копьё поднимается над плечом, рука меняет хват, и воин бьёт острием вниз, сквозь щель меж верхом собственного щита и щитом соратника справа.
  
   Кожевники изготовили защитные подушки для копейных наконечников; оснастив ими оружие, бились мора на мору. Днями на ристалищном поле лязг металла перемежался с окриками командиров, и перекрывал этот шум густой топот тяжёлых шагов.
  
   Так жил лагерь на протяжении всего месяца ветра и плуга, после воины стали роптать: естество мужское возмутилось.
  Порешили отпускать их к семьям посменно: день на дорогу, ночь для усмирения плоти, ещё день для возвращения в строй. Очерёдность отлучек установили жеребьёвкой - по пять душ от каждого лоха ежедневно. Копрос пригрозил за малейшую провинность лишать права на отпуск - с того дня в становище нашем порядок воцарился образцовый...
  
   У местных быт худо бедно наладился, заскучали бессемейные наёмники. В один из вечеров Сосий засобирался на ночную рыбалку, вернулся без улова, но - умиротворённый. В следующую ночь обыскались рапсода-эолийца, до того шушукался с горе-рыбарём.
  Объявился Эдоник на рассвете, молвил во всеуслышание: "Жизнь грека есть хвалебный гимн Гедоне, а как я нынче убедился - колхи, в особенности молодицы тутошние, от нас в понимании смысла жизненного не очень-то и отличны..."
   Как мы предположили - протоптали дружки тропинку к близкому обиталищу некой смазливой вдовушки, вскорости подобные стёжки-дорожки обустроили себе и остальные греки, один только вечно обременённый нескончаемыми делами Копрос посчитал напрасной тратой времени удаляться от лагеря на поиски того, что можно было вытянутой рукой достать, и наскоком, по-военному, закрутил любовь с грудастой поварихой-горянкой.
  
   Вино в лагере отсутствовало - с первого же дня по приезду я ввёл запрет, командиры, скрепя сердца, поддержали; расслаблять дух во хмелю получалось только во время отлучек, посему трезвые вечера коротали за разговорами. Артах обычно собирал верховодов, живописал походы азиатских воителей. Как я уже отметил - красноречив был фригиец, мастак строить повествование, слушателя завораживающее и в страх вгоняющее. Вот пример его рассказа о походе царя Ашшура - Шульмануашареда в земли племён уруатри: "Кровь урартов побитых реками стекала в долину, а отрубленные головы валялись на поле битвы, как копны хлеба. Царь прошёл этот путь за три дня. С восходом солнца, когда распалялась земля, он вспарывал животы беременным жёнам. Он протыкал тела слабых. Сильным он перерубал шеи. Со всех вождей содрал кожу. Их кожей он покрыл столбы; одних он пригвоздил к стенам, других посадил на кол и велел колья эти расставить вокруг столбов. Изрубленные тела других скормил собакам, свиньям и волкам..."
   Я предложил Артаху обучить его письму, дабы, взяв с меня пример, приступил бы он к сохранению историй своих на библионах. Расчётливый мигдон живо поинтересовался, какова будет плата за обучение.
   - Заплатишь сполна, - ответствовал я, - признанием заплатишь, расскажешь всему миру, кто был учителем твоим. Я тщеславен.
  
   ***
  
   В ту ночь, когда я вершил таинство у алтаря Мтовари, Паскунджи вернулась из дозора, доложила: хетты вышли к морю, двигаются берегом. Из Синопы следует за ними вереница малых судов, для переправы войска через разлившийся Галис, надо полагать.
   Быстрокрылку я отправил домой, отдыхать, взамен вызвал Авпию - пора было посылать весточку Атрею, сговариваться с царём Ахиявы о свидании в пределах карийских; сам направился в Эйю - снаряжать корабли.
   За три дня подготовили к плаванию десять камар, прибывшие из лагеря отряды Софрона и Менелая взошли на борт, мои живоглоты присоединились, можно было отчаливать.
   Аэт пришел проводить. Сговорились с ним: ежели покровители небесные пошлют нам удачу, ежели сумеем мы с Атреем свершить задуманное - возвращусь я уже в Апсар, и войско наше к этому времени должно собраться там - днями Артах и Лушни начнут сворачивать лагерь. Царю следовало поспешать туда же, проследить за порядком: шутка ли - до пяти тысяч воинов соберётся в крепости; вдобавок озаботиться сокрытием в горах халибов многострадальных. Аэт потешно мне поклонился - слушаюсь, мол, и повинуюсь, отвесил крепкий тумак, и полез я на шаткую палубу, костеря последними словами Устроителей - неужели же нельзя было отделить от тверди поменьше абсолютно, на мой взгляд, бесполезной солёной водицы морской?
  
  
   В Ормосе ждал меня посыльный: Атрей с двумя морами микенцев второй день скучал в Дидимах. Немедленно завернул я связного, велел передать царю: "Выступай. К ночи затаись у стен и наблюдай за небом".
   Взявшись за вёсла старой монеры (сквалыга басилей Ормоса выбрал для нас самую дряхлую посудину в порту), Менелай с ныряльщиками ушли к устью Каистра. Авпия (дочурка присоединилась к нам, когда шли мы Пропонтидой) отправилась следом.
   Дабы подобраться к Милету, Софрону нужны были лодки, пришлось мне распустить завязки на кошеле и идти к рыбакам; с того дня готов я вещать на каждом углу - рвачи жители Самоса и выгодники.
  
   Авпия возвратилась к полудню: Менелай у развалин Апасы сразу же нашёл проводников, должны они уже самое малое треть назначенного пути одолеть.
   Как стемнело, Софрон увлёк в море сотню воинов, Авпия, конечно же, наладилась за ними. Я вывел камары из гавани, поворотил носами к югу, велел плыть неспешно, еле-еле перебирая вёслами.
  
   Каюсь, задремал я на палубе командирского корабля - даже могучего дракона может иногда умот одолеть. Растолкала меня неутомимая Авпия: Софрон сотоварищи пробрались в бухту, к городской стене подступающую, лодки, пробив днища, утопили, сами поочерёдно скрылись в дыре, под стеной видневшейся.
  Я задрал голову: звёзды подсказали - полночь. Зажав в лапах по пылающему факелу, поднялся я в вышину, и, оставив за хвостом сторожевой остров, принялся кружить над городом.
  Через малое время озарилось небо над низовьем Меандра - то Менелай приступил к огневой потехе. Я отправился поглядеть: ныряльщики успели снять с якорей несколько судов - стоянка превращалась в плавучий остров. Два корабля уже занялись пламенем жарким, с берега летели новые горючие стрелы: дело спорилось.
  Добавив в разгоравшееся кострище свои факелы, я заспешил на лязг мечей - то горцы рубили у врат смятённую стражу. Вот - разошлись в стороны створы, и ахейцы хлынули на улицы Милета, мигом заполнили рыночную площадь, построились клином и выступили навстречь набегающим хеттам.
  
   Я возвратился к своим кораблям: троицу повёл ко входу во Львиную бухту, кормчим остальных камар велел высаживать воинов россыпью на северной оконечности города, у жилых кварталов.
   Одна за другой проскользнули лошадки мои морские через узкую горловину, подошли вплотную к стене. Крюки кованые полетели за гребень, потянули за собой прочные канаты. Наученный рисунками Софрона, повёл я жаждущих битвы псов по внутренним переходам, вывел к казармам, за спины наситов: "Ату их, дети мои - ваша добыча".
  
   Действо длилось недолго: поначалу теснимые и с фронта, и с тыла, хетты ушли в сторону, к храму Диониса, отбивались стойко, сознавали - нападавшие намерены истреблять, не миловать. Но вот - гегемон их со свитой верхами пробились к воротам, вырвались на равнину и скрылись в зарослях, у подножия Латма густо сплетавшихся. Пешие наситы, разбив строй, стали искать спасения в переулках "Внешнего" города, а там их поджидали заскучавшие было бойцы, Софроном на подобную дичь натасканные.
  К утру живых хеттов в Милете не наблюдалось; флот азиатов выгорел весь - расстарались Менелай с маргалами; корабелы-исавры, кто выжил, сбежали в горы.
  
   Как рассвело, обозначил я похоронную команду, и приступили мы к делу тяжкому - розыску убитых и пораненных воинов наших. Павших переносили на мою камару: намерен я был предать прах соратников водам Понта - колыбели и усыпальницы колхов.
  
   У груды посечёных наситов нашли мы Софрона - в руке меч зажат, спина копьём пробита. Форейон с телом героя на плечи подняв, повлекли на площадь, ко дворцу, где, сбросив с каменного ложа идола рогатого, от врага оставшегося, установили вместо чтилища мерзкого.
   У дворцовых ступеней Атрей пребывал - наблюдал, как слуги его сдирали со стены анаглиф, пару крючконосых грифонов изображавший:
  
   - Установлю в Микенах, - пояснил, меня завидев, - над пилоном моего дворца...
  
  Верхняя половина изваяния отвалилась, упала наземь и разбилась. Думаю - так и увёз вождь ахейский безголовых звероптиц.
  
   Тем временем горожане, площадь заполнявшие, окружили носилки:
  
  - Софрон-аргивянин, - послышались возгласы, - смотрите, люди - Софрон благоразумный... отважный Софрон вернулся и в стенах родных нашёл погибель...
  
  Атрей к толпе оборотился, спросил о родичах Софрона. Оказалось - бессемейным оставался наш товарищ.
  
  - Тогда пусть из каждого дома выйдет жена, чтоб оплакать, со двора каждого - муж, чтобы сложить погребальный костёр: здесь, на площади, воздадим почести храбрецу, рядом с его огнищем обратим в пепел тела остальных ахеян - этой ночью в городе вашем полегли отпрыски от всего древа данайского, в разных концах Пеласгеи кенотафии новые встанут...
  
   Уже к полудню взвился к Эмпирее скорбный пламень, а когда прогорели последние угли, я распрощался с Атреем, обнял Менелая и велел моим корабелам мочить вёсла - пора было озаботиться упокоением наших мертвецов.
  
  
   Гонкие колхов ладьи скоро привёл в Пропонтиду неослабный Аргест. Сбросив ветрила, в змеистый проран мужи устремились, вёслами тщась одолеть водобег разноструйный. Уступила проточина воле гребцов крепкоспинных: вот отдалилась уже за корму скала молчаливая суши фракийской, взором холодным окинул челны берег стремнистый Троады, прощаясь. Раздалась теснина, отступив неохотно, и Понта тугая волна борта пышнопенно обвила.
  
   Оставив недвижных в усыпальне плавучей, к палубам прочным обратились живые - уж дымные стрелы в древесь вонзались, крапины жара к небу вздымая. Гелия спутник - Анелий проворный, принял кострище, объял осторожно и стронул вместилище спящих героев навстречь водовице златой.
  
   ***
  
   В Апсаре сущий бедлам творился: мало было толпища наших воителей, которых крепость, естественно, не вместила, и пришлось спешно привлекать древоделов с окрестных селений - ставить на скорую руку для лишенцев дощатые нырища, - так ещё царь скилотов прислал тысячу всадников тестю в подсобу - эти, на косматых норовистых конях, с головы до ног оружием увешаны: меч короткий, клевец, секира, нож широколезвийный, лук, конечно же - небольшой, сильно изогнутый, с выставленными наружу концами, у киммерийцев были подобные.
  Из луков своих млекоеды с трёхсот локтей прошибают тяжёлой стрелой кольчужника со щитом впридачу, не даром знающие люди говорят про скифа: "Колчан его - открытый гроб."
   Северяне скинии кошмяные разбили в стороне от общего скопища, вскоре потянуло оттуда кисло-сладким дымком тлеющего семени конопляного - как мы вином себя веселим, так они от угара матёрки задорятся.
  
   Всех, и своих, и пришлых надо было напитать и напоить, коней табунище выпасти, зерном накормить: когда я средь сумятицы великой Лушни разыскал, еле признал - от хлопотни совсем на себя не похож сделался друг мой душевный: замордье, налитое обычно, усохло, только и осталось виду - носище предельный, да и тот поскучнел, обвис фигой переспелой... забыл сообщить - добрался я до Апсара своим лётом, ушёл в небо после огненных похорон, ибо время поджимало: пока шли мы из Милета в Пропонтиду, Авпия розыском войска наситов озаботилась, нашла врага на подступах к стране рыбарей, считай - у самого нашего порога.
   Хоть и утомил меня полёт - шутка ли, крылами махать всю долгую ночь и половину дня следующего - не удержался, устроил короткий комос на драконий лад на подходе: как завис я над крепостью, на главной башне Аэта углядел - царь в окружении челяди пребывал, глаза от лучей солнечных ладонью защитив, наблюдал за мною, и меж шатров воины встали, в высь уставились - ждали знака.
  Ринулся я книзу, у самых стен твердыни вновь напряг натруженные махала, устремился вверх, затеялся широкий круг очертить над сборищем, и, чтобы зрителей известить о победном завершении анабазиса нашего, не щадя старый свой катапигон, испустил долгую струю пламенную, и ещё добавил.
   Ответом мне был восторженный рёв тысяч глоток. Ещё не успел я ступить на кровлю башни, Аэт уже приказал отпереть погреба - завершилось виновоздержание наше.
  
   К вечеру всё войско, за вычетом стражи, в подпитии пребывало - праздновали первую победу над Хаттусилисом; скифы, как оказалось, и вина отнюдь не гнушались - забыли на время про свою коноплю, примкнули к сонму почётников Берикониса.
   А мои наёмники грустили - известие о гибели Софрона навело печаль горькую на товарищей его, потому покинули мы веселившийся люд: я, Лушни, Артах, Копрос и остальные, с Кипра прибывшие - ушли в близкий лес, утёсистое всхолмие скрывавший, сложили из каменьев пустое надгробье, поместив под ним меч Софрона мною в Апсар доставленный, заклали круторогого быка и устроили поминальный пир невесёлый.
  
   Разумник Лушни, дабы рассеять в головах сотрапезников мысли пасмурные, виночерпцем выступил умелым, а когда соком лозовника сгущённая кровь в жилах наших потяжелела - принялся за рассказ о стародавних временах.
  Вот эпос сей слово в слово: "Когда Мтовари завершила земные дела, то удалилась, благодарующая, на небо и от союза с Гелием принесла тройню - Гмерти, Квирия и Мориге. Распалился Золотой колесничий, домогался Среброликой, прохода ей не давал; тогда передала богиня первородная власть сыновьям, сама скрылась в замке Далетском, что во внешнем мире. Ночью, когда Солнце спит, принимает она облик табунщицы звёздной и является миру.
   Сели править божества солнцелунные: Гмерти-верховный взошёл на золотой трон, что на седьмом небе пребывает. Вездесущ и всепонимающ, один, но - множествен в долях своих; по одну сторону трона - Висхв, белый бугай, по другую - Гвелиспери, змееподобная, на серебряной цепи.
  Квирия - предводитель хвтисшвили, сушей правит; Мориге, смотритель небес - повелевает хати.
   В старину детей рожали не женщины, а мужчины из ребра. Каждому боги позволяли сотворить только двоих - одного мальчика и одну девочку. Предки наши не делились на колхов и иверов, мосхов и маргалов; были они вечно молоды и бессмертны.
  Нашлась глупая женщина, пожаловалась, что двух детей ей мало, тогда прогремел из облаков голос Гмерти: "Отныне ты будешь рожать потомство в мучениях и помногу".
   С того дня сделались мы смертны, и старость нынче - удел каждого из нас".
  
   Завершил Лушни повесть, рыботорговец-толмач, рассказ товарища моего грекам изъяснявший, дух перевёл, утомлённый.
  
   - А что потом было? - Залюбопытствовал Артах.
  
  - Потом? - Лушни глотку от столь длинной речи пересохшую вином ублажил, - потом люд множиться стал, умножился - в общины начал сбиваться. Одним место для
  поселения у кромки леса досталось, другим - у реки, третьи, обиженные, в горы ушли,
  по ущельям разбрелись.
  Главники объявились, хозяева: "Это моё!" - кто-то сказал, "Нет, моё!" - ответил другой. Так усобица созрела, воинов пришлось отделять от землепашцев с той и с другой стороны, кровь пролилась - брат на брата пошёл... да что это я всеизвестное излагаю, а вы уши развесили - разве же не подобное творилось в ваших краях? Все мы одинаковы, как виноградины с одного куста - между добром и злом колеблемся. Коли встанет над нами коновод, чистый помыслами - к благу склоняемся, если злодей какой власть захватит, сразу же тьма подобных ему среди подчинённых объявляется - готовы зад хозяину вылизывать истово и по первому приказу высочайшему лихо творить.
   Слава Гелиосу, его стараниями богоравный Аэт блюдёт нас сегодня: сам добром преисполнен и от подданных благочестия требует строго, потому-то, из зависти к доле нашей, и лезет сюда всякая нечисть, вон - Хаттусилис, косоглазой блудницы выблядок, вознамерился испохабить Колхиду...
  
   - Выкусит! - Молвил Артах убеждённо. - Даром, что ли, старались, отдыха не зная? Пихнул сопевшего над бычьей голяшкой зефирянина: - Что скажешь, Кабан?
  
  Копрос слов тратить не стал, зажал мосол в пасти, левую ручищу в локте сложил, выставил перед собою, правую ладонь ребром к сгибу её приставил - вот, мол, ему от меня за всех нас, пусть отведает.
  
  
   Наутро дорогая гостья объявилась в крепости - дракайна моя. Заскучала, в одиночестве пребывая, извелась безвестием, посему, задав несушкам корму с избытком, усадила Лабрагора в дорожную клеть и отправилась на розыски беспокойного семейства своего.
   Неугомонного нашего выводка на месте не оказалось: Индикос с амитавовым отрядом ушёл куда-то в холмы - толмачить: фракиец тайком ото всех доучивал колхидских "пельтастов", последние премудрости встречного боя втолковывал.
   Паскунджи в Эйю улетела с поручением - от прожорливости скифских коней запасы ячменя уполовинились, надо было пополнить из дворцового зернохранилища.
   Авпия - эта вечно в дозоре - упорхнула спозаранку, предварительно у Лушни бурдюк вина выпросила, для какой надобности - не сообщила. Один только я на месте пребывал, наслаждался отдыхом заслуженным, свежим ветерком обдуваемый на кровле башни сторожевой.
  
   Мудрецы учат - лишь пустоголов доверяет грядущему, потому - лови мгновение. Мне хватило ума оценить выгоду от отсутствия детишек наших, что огорчило, было, Чернушку по прибытии, однако, когда, передав верному Артаху под надзор восторженно оравшего "Колхей хоррроший" Лабрагора, увлёк я подругу милую в ближайшую тенистую рощу - недовольства она не выказала, ибо - нет от козней Эрота панакеи надёжной, да что снадобья? - от острых стрел юнца шаловливого и заговор оградить не способен: меткий
  летун, судьбами телесных, забавляясь, играет и даже бессмертным разум смутить дерзает порою, прядильщице строгой наперекор...
  
   Чуть утомлённые, но - отдохнувшие сердцем, возвратились мы к стенам Апсара, где нашли Артаха, в озлоблении пребывавшего: Лабрагор, огорчённый нашей отлучкой, выговорил наболевшее стражу своему, в выборе словес себя не стесняя; напоследок, когда я его из клетки извлекал, доверительно сообщил мигдону: "Ты банный вор, а жена твоя - давалка".
  
  - Нет у меня жены, и не было никогда! Шлюхами обхожусь, - огрызнулся Артах, плюнул наземь в сердцах и удалился, отругиваясь фракийскими чернословиями, какими, наверное, бедняга Марсий крыл Аполлона, когда Кифаред с него кожу сдирал.
  
   Не премину сообщить - новозаведённый дружок мой пернатый на удивление способным к полиглотии оказался: поначалу особого конфуза от сквернословия, ему свойственного, не случалось, ибо мало кому понятны были обычные для Эгеиды, но чуждые Колхиде "порнеи", "баталы", "перибаски"; однако, по прошествии малого времени, стал Лабрагор перемежать арамейскую и данайскую ругань отборной бранью на языке колхов звучном, так и посыпалось: "чахотка тощая", "волчица похотливая", "мошонка наизнанку", "свадебную песнь рукой напевающий"... подозреваю - не без помощи младших домочадцев моих освоил с таким успехом бесчинник новую лексику, пользованию которой предался с большим азартом, - пришлось, во избежание неприятностей, прописать проказнику домашний арест и, подрезав маховые перья, заточить в порхалище, мною для куриного нашего полчища сооружённое.
  Петух-верховод принял пришельца недружелюбно, скажу больше - драку затеял, но не на того напал - Лабрагор задиру поколотил, после склонил к дружбе ласковым обращением, хитрюга.
   Чернушка и дети малыша забаловали, несушки благосклонностью одаривали гостя заморского, а у того сердце разрывалось от любви ко всем сразу, так и жили, единственное - страдал, паршивец, от разлуки со мною, гамета моя поведала - забирается, мол, на ветвище дуба перед заходам солнца и призывает пронзительно: "Колхей хороший, хорроший Колхей..."
  
   К полудню Паскунджи возвратилась, рассказала странное: на всём пути обратном наблюдала она волчьи стаи - глухими ущельями, в обход Апсара, пробирались лютые живоеды навстречу войску хеттов.
  Пока мы новость обсуждали - Авпия появилась, да не одна, со спутницей - старой, толстой, пьяной драконихой: сманила сметливица наша лазутчицу хеттов, для того и тягала в дозор полный вином бурдюк. Иллуянка - про неё ещё Артах рассказывал при появлении своём в Эйе - скаредников наситов прокляла торжественно, пожаловалась, что от пива кислого, которое ей перепадало порой, нутро её в негодность пришло, и что впервые за долгую, никчемную жизнь свою встретила она ласку искреннюю юницей вот этой - на Авпию указала, явленную, что готова она теперь служить нам верно до скончания дней своих в благодарность, и присовокупила: от перелёта, мол, долгого слабость на неё навалилась, истома, неплохо было бы прогнать недомогание чудесным лекарством, которым Авпия силы её поддерживала в пути.
  Я с Аэтом, пришедшим на перебежчицу подивиться, рассудили, что соглядатаи нам в крепости без надобности, даже если и взаправду переметнувшиеся, поэтому порешили чужеземку отправить под надзор Чернушки в нашу драконью обитель.
  
   - Приставлю её к порхалищу, - согласилась подруга моя, - пусть за курами смотрит.
  
   Назавтра в дозор Паскунджи ушла, вернувшись, доложила: волки идут обратно - животы раздуты, от сытости еле лапы переставляют: коней хетты отбили, а вот скота у них больше нет, нет и тягла - лошаков и месков, - зарезали серые и растащили.
  
   День следующий: хетты припасы тянут на собственных плечах, коней берегут
  
   Ещё два дня и две ночи спустя: припасы побросали, идут скорым шагом.
  
   И наконец: остановились на ночь не далее дневного перехода от крепости - до измора покамест не дошли, но голодают жестоко. Была попытка мятежа, по-видимому, хотели резать коней на мясо: сотню бунтарей истребили колесничие, остальные присмирели.
  
  
  Схолии:
  
  Анаглиф (anáglyphos - рельефный) - барельеф.
  
  Хесбет - лазурит.
  
  Плинфа - обожённый плитчатый кирпич.
  
  Трапезит - меняла.
  
  Мардук - верховное божество вавилонского пантеона, верховный бог Междуречья,
   покровитель города Вавилона.
  
  Филэфеб - любитель молодых мужчин, мужелюб.
  
  Марсий - фригийский Фавн.
  
  Пандемида - "всенародная".
  
  Сиринга - древнегреческий музыкальный инструмент, род продольной флейты.
  
  Бес полуденный - Пан.
  
  Хиполисп - человек с гладкими ягодицами.
  
  Баранец (плау́н-баранец, лат. Hupérzia selágo) - вид травянистого растения рода
   Huperzia семейства Плауновые
   (Lycopodiaceae).
  
  Эфеб - в древнегреческом обществе юноша, достигший возраста, когда он обретал
   все права гражданина (16 лет, в Афинах - 18), становясь членом эфебии -
   общности молодых людей - граждан полиса.
  
  Монера - боевой гребной беспалубный корабль с одним рядом вёсел.
  
  Форейон (φορεῖον) - носилки.
  
  Кенотаф (др. греч. κενοτάφιον, от κενός - пустой и τάφος - могила) - надгробный
   памятник в месте, которое не содержит останков покойного,
   символическая могила.
  
  Эмпирея - верхняя часть неба, наполненная огнём и светом обитель богов.
  
  Катапигон - зад, задница.
  
  Порнея - проститутка (др. греч.)
  
  Батал - задница, употредлялось как имя собственное (греч.)
  
  Перибасо - волокуша уличная (досл. - по улице прогуливающаяся).
  
  
  
  
  
  
   Катастрофа, эписодий пятый
  
   ... града оплот - бранники храбрые.
   Алкей
  
  
   Стасим:
   То не каменья с пращей и не луков меткие стрелы осыпают чужеземцев ряды
   Когда бой на равнине зачинает богоравный Аэт:
   То мечей мнгостонная служба вершится -
   В жатве подобной равных нет могучим мужам,
   Сыновьям Амаранта склонов пологих!
  
   Встали мы на давно уже присмотренном месте: слева бугрился отложистый густой верещатник, по правую руку клокотала пенистая кайма - Понт волновался.
  Между морем и грядой ровное место: серозём с примесью дресвы песчаной - самая для нас удобная орхестра, чтоб нога уверенно ступала, не скользила.
   Скифы на гребне взгорка сложили алтарь из сухолома, вонзили в жрище меч, рядом спешно разбили шатёр, возле шатра костёр запалили, раскалили в огне десяток плоских камней, сложили в жаровни и утащили их под кошму - дурманиться коноплёй поочерёдно.
   Вблизи одуряльника северян Аэт расположился со свитой, конникам своим велел за гребнем укрыться.
   Лушни горцев на равнину вывел, расставил цепью: вид у воинов неухоженный, из оружия - топоры и заострённые колья.
   Я направлялся к Аэту, когда из-за кустов объявились ведьмы - Рокапи с подужками: при свете дня совсем уж сташенными показались мне чародейки. Аэт узрел старух, на меня напустился:
  
  - Кого это ты привёл, плакальщиц?
  
  Старшая карга приосанилась:
  
  - Служительницы мы Мтовари, волшбе обучены царицей среброликой, пришли на помощь по просьбе воеводы твоего.
  
  Аэт. И как же вы послужите победе нашей?
   Рокапи. Тесните их к берегу, прижмите к водам, и волны станут нашими солдатами...
  
   Тут события одно за другим учредились: глядим - Паскунджи летит с добычей. Приблизилась, снизилась, человека наземь уложила. Аэт шагнул к подношению, пригляделся, осклабился:
  
  - Пихуния! Злополучник ты мой! Выследила-таки быстрокрылка наша старого знакомца... зря ты вернулся сюда, ох, зря!
  
  Пленник на четвереньки привстал, огляделся, ощерился:
  
   - Что ты со мной будешь делать?
  
  - Даже если я тебе скажу, - вкрадчиво промолвил Аэт, - ты мне всё равно не поверишь... возьмите эту падаль, дети мои, - это он телохранителям, - и в крепость его, в темницу, под самый крепкий замок, на потом: потешусь, как закончим с его хозяевами.
  
  Каскейцу руки выкрутили, поволокли к лошадям, Паскунджи вновь поднялась в небо, а из-за заворота гряды вышли первые ряды незванцев, и шли, ещё и ещё, пока не заполнили пустошь.
  
   Впереди в четыре шеренги встали колесницы, позади - пращники, а за ними, монолитом - ратники с короткими пиками.
  Артах принялся разъяснять: лучники в колесницах - светловолосые, худощавые, рослые - это наситы, знать. Остальные, - возницы, пешие воины: приземистые, широкоплечие, нос дугой, растёт из межбровья - это хатти, простолюдины из покорённых...
  
   Я всматривался - и те, и другие в коротких, подпоясанных туниках; низкие сапоги с загнутыми носами; шлемы, к головам опрокинутыми горшками прилегающие; командиры в длинных хламидах со складкой по подолу; на копейщиках - чешуйчатые кожаные латины.
   Аэт губу поджал презрительно:
  
   - Порядок у них отменный, поглядим - каковы они в деле... хотя, чего ожидать от мужей, которые вместо вина давятся перебродившим ячменным варевом?
  
   Я пересчитал колесницы - пять сотен. Где же ещё полтыщи возков, неужто "потерял" хитрец Хуццнас в дороге? Ответ Паскунджи принесла: пятьсот тяжёлых колесниц - по три воина в каждой, стоят с прогалом в пять стадиев позади пехоты, таятся. Таятся, значит? - вот и славно: складывалось всё пока что в нашу пользу, будто бы Пишущие судьбу моему призыву следовали.
  Не медля, отправил я Авпию в крепость с наказом выводить камары в море, Паскунджи велел возвращаться к сокрытому врагу, ждать сигнала.
  
   Тем временем совещавшиеся у колесниц командиры заспорили вдруг, руками замахали, один, в богатом одеянии, согнал возницу с разукрашенного серебром и костью возка, сам встал на его место, хлестнул коней: полстадия отделяли Хуццнаса от горцев, когда отвернул он в сторону, покатил вдоль цепи, разглядывая хмурых оборванцев. Я дыхание затаил, ждал - обманется падаль наситская иль заосторожничает? Слава богам, умница Лушни сообразил, выбежал из строя, заругался, швырнул в хетта дрын заострённый, не добросил.
  Расхохотался Хуццнас, поворотил коней, так, заходясь в смехе, и докатил обратно, подал команду, вновь развернул возок по широкой дуге и, увлекая за собой весь колёсный отряд, ринулся на нашу цепь напрямую, не обременяя перед столь жалким противником собственное сиятельство и сиятельства вояк своих манёврами сложными. Следом за колесницами потрусили пращники.
  
   Действо развернулось величественное: возницы неистовствуют, кони убыстряют бег, лучники накладывают стрелы, напрягают тетивы, но вдруг... разбойный посвист Лушни, и горцы, побросав колья, разбегаются в стороны, а им на смену из-за гребня, тявкая по-собачьи, сбегают скифы на вертлявых лошадках, скачут вровень с колесницами и засыпают ошеломлённых наситов стрелами; после, пропустив их вперёд, гонят, не унимая стрельбы.
   Горцы лушниевы возвратились на свои места, собрали дреколье, выставили густо рожны, острия направили вслед колёсному воинству - это на случай, если какой насит, увернувшись от преследователей, к своим пробиться надумает, и обратились к пращникам - меч на меч, на воина - воин: пошла косьба.
  
   Аэт, за ловкачами наблюдавший, чуть не прослезился от умиления, после перевёл взгляд на оторопью поражённых пеших хеттов, посуровел ликом:
  
  - Пора пришла насытить гнев мой! Начинай, дракон!
  
  Начинать, так начинать: прихватив свёрнутый кус алой ткани, поднялся я на высоту, оглядел диатезу: горцы, побив пращников, погнались за колесницами, - возницы, в надежде оторваться от скифов, нахлёстывали лошадей, - на пути у всей компании встали дротоносцы Амитава... последнее, что я сумел разглядеть в той стороне - Хуццнас чванливый, тяжкой стрелой скилота надломленный, выпустил из рук поводья и рухнул наземь, под копыта коней набегавших; после всё там смешалось и укрылось пыльной завесою.
  Далее: камары, числом шесть, прошли вдоль берега - то Эгемат и Пселос переправляли хеттам за спины свои убоища.
  А самое интересное происходило прямо подо мною: из вереска вышел Копрос, вытянул в сторону правую руку и замер. Подобно призракам, без слова команды, поднялись из зарослей воины и выстроились цепью, мора за морой, вдоль подножья гряды. Когда крайний справа занял своё место, Копрос, до того не шелохнувшийся, двинулся от всхолмия; одновременно вся шеренга, делая "правое плечо вперёд", на ходу меняя очерёдность в строю, стронулась веером и очертила собой полукруг, так, что когда Копрос, отсчитав пятьсот шагов, встал и сделал "кругом", в шаге от него замер полемарх Эдоник, а воины вытянулись восемью шеренгами: пять мор по сорок восемь рядов каждая - суровых, облачённых в полный доспех, готовых убивать ратников.
  
   Залюбовался я, наблюдая сей манёвр с высоты... я-то любовался, а вот враги глядели на возникших из ниоткуда карателей, восторга не выказывая, скажу больше - со страхом глядели.
   Вновь раздался мерный топот - то Копрос двинулся вдоль строя вспять. У середины (мора Эгерсимаха стояла по центру, Лавагет и Акакесий возглавляли воинов справа и слева соответственно, левый фланг соблюдал Сосий) сделал чёткое "на право марш" и, так же старательно отбивая шаг, пошел на противника. Как отдалился командир от первой шеренги на длину ратовища, воины её, взяв копья к бедру, твёрдо опустили наземь левую ступню, и так - цепь за цепью, ещё семь раз; и вот уже две с лишком тысячи бранников сотрясают ратное поле, впечатывают в землю тяжёлую поступь, надвигаются на заробевшего врага.
  Один только раз страшно закричал Копрос, ударил копьём по щиту, отбросил и то и другое, сорвал с пояса и поднял над головой чудовищный свой топор, и тогда враг дрогнул: сминая ряды, тесня друг друга, побежали наситы от подступавшей погибели.
  
   Я распустил полотно - алый лоскут затрепетал на ветру, и сразу же позади плотно сбитой, смятённой армии хеттов в небе обозначились дымные полосы - то "скорпионы" выбросили жала.
  По гребню в тылы противника ударился Аэт - повёл конницу. Здесь дело спорилось, можно мне было отлучиться, полюбопытствовать обстоятельствами на наших задах.
  
   На окраине войны старались скифы, горцы и дротоносцы; впрочем - всё уже было сделано: опрокинутые колесницы, павшие кони, побитые ездоки. Пленных скифы волокли к хворостяному алтарю, резали несчастным глотки - то была жертва ветрам, покровителям племени.
  
   Завершив досмотр, я поспешил на противоположный край надела трудов ратных, где шепелявец Пселос и склочник наш Эгемат расставили убоища в ряд - от гребня и до берега морского, и прилежно забрасывали скопище утаённых было врагом колесниц огневыми горшками. Возницы с лучниками, отчаявшись совладать со взбесившимися от пламени и едкого дыма лошадьми, покидали возки и подпадали под мечи набежавших аэтовых конников; прорваться к "скорпионам" у хеттов не получалось - в той стороне их встречали сошедшие на берег корабелы: пять сотен головорезов, по крови соскучившихся. До половины запасных наситов полегло на месте, остальные, спасаясь, бежали навстречу отступавшей пехоте, слились с соратниками и увлекли их к урезу берега морского.
  
   Беспокойство охватило меня: с высоты ясно я видел - было их ещё вдоволь, вставших у самой воды, чуть ли не вдвое против воинов наших, и тогда вновь объявилась Рокапи: взойдя на гребень, к алтарю скифов, кровью залитому - распустила по ветру седые космы, воздела костлявые руки, завела леденящие кровь заклинания, а товарки её, верхами на пиках убитых хеттов носились в небе по кругу, теснимого врага очерчивающему, и так до тех пор, пока не стала вода выплескиваться со дна морского, ибо могучую бурю подняли они, в поспешники Игри призвав.
  
   Я бросился вниз, в гущу свалки, старался разнять, отогнать от противника колхов.
   Аэт, не разглядев причины суеты моей, запустил в меня топором - слава богам, сумел я увернуться, после силком, лапами обхватив, приподняв с коня, заставил царя рассмотреть действо колдуний и поднимавшиеся в море крутые валы. Понял Аэт, призвав всадников, погнал скакуна по стыку противостояния, отсекал от врага наших воинов; я, и вовремя подоспевшие дочурки мои, летели следом низко - расширяли прогал.
  Стараниями Рокапи вихрь упругий налетел из-за гряды, потеснил хеттов; встречный, с моря напиравший ветер, столкнулся с пришельцем - свились они в смерч слепящий, стали валить врагов наших наземь, те же сломлены были, лишены умения разуметь происходящее, сопротивляться, двигаться, и мощные валы поглотили их всех до единого.
  
  
   Только-только благодавец Гелиос короткими сделал тени, а жестокая и кровопролитная война завершилась, едва успев начаться; завершилась избиением жестокого врага, втрое нас числом превосходящего, изничтоженного благодаря умению и мужеству славных наших воинов и неоценимой помощи мудрых богов древней земли, могучим Понтом омываемой.
   Аэт велел разыскать Рокапи с подельщицами, но тех и след простыл - пренебрегла всесильная ведьма благодарственным словом смертных, удалилась.
  
  - Ладно, простим гордячку, - царь поискал взглядом, - где Лушни? Не забыть наказать ему, пусть отправит чертовкам хорошего вина на Табакону, да побольше.
  
   Лушни, тем временем, нёс нам скорбную весть: ещё один друг покинул сложившееся за короткий срок братство наше воинское - Амитав, предательской стрелой сражённый, ожидал погребения, чтобы отправиться в последний поход, к месту упокоения своих голубооких предков.
  Аэт приказал не медля выкопать на месте гибели героя глубокую и широкую усыпальницу, чтоб вместила колесницу Хуццнаса с конями и много оружия от врага оставшегося:
  
   - Возведём над прахом Молчуна высокий гладень, - по одной корзине колхидской земли, которая отныне и ложем, и покрывалом навечно станет ему, от каждого воина - будет память на годы.
  
   Вставшие вокруг царя раздались, пропуская кого-то: Копрос вёл на привязи - шею петля охватывала - пленника в богатой хламиде, сапожках, по отворотам каменьями разукрашенных.
  
   - Вот, царь, этот у них пехотинцами командовал.
  
  - Ты кто? - Насупился Аэт.
  
   - Табарнас, воин.
  
   - Почему жив? Почему не умер со своими солдатами, как командиру положено, мразь! Духу не хватило? Затычку таким, как ты, надо в зад вставлять перед битвой, чтобы пыл воинский удерживать внутри, иначе - сдуваетесь, шакалами обращаетесь трусливыми.
  Поглядите на витязя могучего, колхи. Вся его армия, до последнего погонщика полегла, а этот жив, и без царапинки... слушай, удалец, мне посыльный нужен, думаю - ты подойдёшь, тем более, что дорогу знаешь. Иди к своему царю и передай ему мои слова, а в пути, дабы не забыть их, повторяй каждому встречному: это наша земля, никто не отринет её от нас. Надумаете попробовать ещё раз? Дерзайте. Но только лишь нога кичливого насита ступит на неё, и мои воины вновь выйдут на бранное поле, как выходили отцы их, и отцы их отцов. Вы сгинете, а эта земля останется, останется не изменившись, с её дымом алтарных огней, с ароматами лавра, спелых фиг и терпкого вина, с небесами голубыми и лазурными берегами вечного Фасиса. Только раз ещё троньте всё это, и - клянусь великой триадой, засеяв поля вашими костями, я, Аэт, поведу колхов по вашему же следу попятно. И горе тем народам, которые осмелятся воспрепятствовать моему походу. Я приду к вам и превращу вашу страну в пустошь, города ваши - в руины, но прежде я пинками сгоню с трона "любимца богов", царька вашего. Я не убью его: от меча погибают воины, а твой правитель - засранец. Я приведу его в Эйю, и до конца своих дней он будет чистить отхожее место в моём дворце. А когда он околеет, я велю набить из его шкуры чучело, и выставлю это чучело вместо пугала на моём огороде. Иди, и не растеряй мои слова по дороге!
  
  
  Стасим:
   От зла подступившего Селеной нам послано средство -
   Бранных людей поглотила волна многошумного Понта.
   Повержен Арей, опозорен и изгнан. Надолго ль?
  
  
  
  
  Схолии:
  
  Диатеза - расположение, размещение, построение, устройство, картина.
  
  Табакона - в грузинской мифологии гора, где обитала нечисть.
  
  
  
  
   Драма
  
   ... вспомяну о славных деяниях
   Древлерождённых мужей, что следуя воле державной
   Пелия, на крепкозданном Арго промчались сквозь устья
   Понта меж чёрных скал, за руном золотым устремившись.
   Аполлоний Родосский
  
   Я ткач словес - сын Агроса гористого, приёмыш Киркеады изобильной, в отрочестве счастливом устами прикоснулся к точимой Гиппокреной живительной струе. Хождение к горе высоковерхой по воле вашей, Музы, совершилось; с тех пор дар песнопевца мне в службу отдан безраздельно, внимать же право - чтителям моим дано...
  
   Преуспеют мои замыслы - сказал многохитрый Атрей и обрушил на обессиленного разгромом у Апсара Хаттусилиса всю мочь, какую сумел набрать: корабль за кораблём приставали к причалам Милета и Салмакиса, сотни алчущих наживы мужей из Аттики, Арголиды, с островов Миртойских и Эгейских ежедневно ступали на карийский берег, даже сарды с далёкой Тирренской суши наперегонки с рвачами критянами спешили присоединиться к атрееву войску.
  Лучших воинов Ойкумены - пеласгов, поднял Атрей со всеми чадами и скарбом, переправил через Боспор, натравил на ненавистного врага с запада, в помощь напиравшим уже на хеттов фригийцам неистовым.
  Но мало было гегемону анатолийской земли, - великие завоевания мнились царю Ахиявы: сговорился Атрей с предводителем ливийцев-кочевников - Термером, придал ему отряд критян, напустил разорителей на западный рубеж Айгюптоса, однако Рамессес их сокрушил и в бегство обратил, оградил на время от незванцев Чёрную землю.
  
   Долгих пять лет воевал Атрей на Востоке, прогнал хеттов с обширного пространства от Арцавы и до Керкамиша, опустошил этот край, сошёл к Ханаану и разбил стан в стране Амор.
  Подчинённый Микенам вещун и воин Мопс-беотиец преодолел Тавр, расселил ахейцев в Памфилии, сам сел править в Хиллаку, исавров к покорности принудил.
  
   Вновь Атрей, смелых смелее, направил удар на Айгюптос - раззадорил ещё одного царька браннолюбивых ливийцев - Мешешера, тот напал с запада, сам же повёл ахейцев на белостенный Мемфис через Ханаан. И это нашествие отразил Рамессес, мало того - перешёл затем в наступление и гнал греков до Угарита, где, в запале сутиев, их союзников, разметал по пустыне.
  
   Изнывал неустанный Атрей от желания выставить тропион на берегу степенного Нейлоса, - вновь послал зазывал в Элладу, соблазнять данайцев выгодой разорения городов плодородной долины мутноводной реки, но пришлось вождю ахейскому прервать бранные утехи, спешно отправляться в Микены, ибо пришла весть недобрая - брат его Фиест воспользовался длительной отлучкой царя и захватил власть в городе.
   Едва сойдя на землю родного Агроса, встретил Атрей свою смерть: в порту Тиринфа - Эгисф, тайно рождённый от кровосмесительной связи Фиеста с собственной сестрой и взращённый царём при дворе микенском как найдёныш, убил благодетеля, едва тот сошёл с корабля.
  Сыновья Атрея бежали в Лаконику, к царю Тиндарею. Тот войско дал старшему - Агамемнону, для похода на захватчика и возврата престола дому Атрея, а младшего - знакомца нашего Менелая, женил на Елене, дочери своей и вскоре уступил ему власть в Лакедемоне.
  
   Тем временем пеласги в союзе с фригийцами добили наситов уже в стране хатти, разорили Хаттусу, после отделились и пошли на восток - через Сирию, Финикию, пока осатаневший от непрестанных визитов народов "морских", как прозвали пришельцев в Азии, Рамессес не остановил их, остановив - побил, после отогнал вспять и разрешил поселиться на побережье Ханаана, где они, потеснив упомянутых мною раньше иехуди, не умея построить государство с одним правителем, сложили союз - Пятиградье: Искалуну, Ашод, Гео, Газу - захватили, и ещё один город - Экрон, построили.
   Здесь пеласги с хананеями потихоньку смешивались, называли их уже "пилистим", обиталище их, землю - Палестиной.
  Ходили они в набеги на живших в лесах у потока Йардана иехуди, рубили на древесь священные рощи сикомореи, чем гневили владыку однобожников.
  А с этим их владыкой - неразбериха: по сей день я так и не выяснил, как же его звать, в конце-то концов, ибо - прозвищ у него не счесть, а имени его иехуди не произнесут, хоть режь их: зовут - "Он". Со страху, наверное.
  
   Всё это действо, со дня зачинанья его Атреем убиенным и по день успокоения пеласгов, длилось восемнадцать долгих лет, и за время это Ойкумена стала иной: на местах, где укоренившиеся народы вели размеренную, устоявшуюся жизнь, обосновались деятельные греки, поставили быт "с ног - на голову", затеялись, как это им свойственно, строить города на каждом шагу, насаждать ремёсла, междусобойные малые войны воевать.
  Кто оказался в большом выигрыше? Фригийцы - этим остались от хеттов истреблённых земли хатти, и, как всегда - финикийцы: с одной стороны, когда толпы, осаждавшие Айгюптос, пробегали через Ханаан, многие их города были разграблены и разрушены, однако - многолетняя война Рамассеса ослабила, отчего в очередной раз у хананеев руки развязались, вновь вывели они свои ладьи на торговые пути - теперь уже Тир стал средоточием и "хозяином" торговли в Эгеиде, благо, наследник Атрея - Агамемнон не умел пока проследить за порядком в бескрайнем, доставшемся от предместника, хозяйстве.
  
   ***
  
   А в Колхиде вновь мир и покой: уважил Бериконис просьбу Аэта - в награду нам за победу в схватке тяжкой, заручившись позволением Гмерти, поспособствовал естеству природному - в положенный срок проводил Весну пышноцветную, на смену прелестнице зрелое Лето призвал, а там и тучная Осень подступилась к пределам царства нашего.
   Уже заструился из точил терпкий сок грозди налитой, от жилищ потянулся виноградного мёда горячего дух; уже мясорубы точили ножи, в ямах углежогов томилась древесь дубовая для костров пиршественных: равноденствие приближалось, день изобилия - праздник вселюдный.
   А я затворничал в обители драконов уютной: уединился сразу же после апсарского противостояния, ибо устал от созерцания кровопролития жестокого, надорвался сердцем.
  Хоть две прошедшие войны и были справедливыми: защищали мы землю, нас кормящую, и семьи наши ладные; сражались мы за воцарение мира в благодатном краю своём; великодушны были к побеждённому врагу - отпустил Аэт степняков и каскейцев, после не пошёл на Хаттусу с атреевым воинством добивать наситов, но - даже такая, правосудная война, есть антиномия, парадокс, ибо убийство для прекращения убийства противно смыслу существования: польза бытия одушевлённого существа состоит в продолжении им рода, а во время войны родители хоронят своих детей. Повторюсь - устал я и поник духом, наблюдая, как толпы крепких мужей поспешали сойти на подземные равнины беспамятной Леты, потому, почтив павших за скорбной поминальной трапезой, полетел домой.
  
   Возвратившись после долгой отлучки, дабы взор не тревожить, войной утомлённый, завесил я тряпицей ненавистное мне руно, приветил наперсницу милую и обратился к личному винохранилищу, после чего постигло меня огорчение, чтобы не сказать большего, ибо, обнаружил я пустые сосуды, хотя, помнится, перед отбытием на Кипр прилежно заполнил всю, в распоряжении моём пребывающую посуду от щедрот друга носатого, дворцовым вином обременённого.
  
  - Чернушка! - Возмутился я. - Кто посмел посягнуть на собственность дракона?
  
  - Кто кроме отродья племени нашего осмелился бы? Сам навязал мне в проживальщицы пьянчужку бесстыдную, с неё и спрашивай!
  
   - Видом я вина вашего не видела и слыхом про него не слыхивала, и указать бы на него не смогла, и награды за розыск его не взяла бы...
  
  - Подметалка! - Заорал томящийся в порхалище Лабрагор. - Она, она, ремесленница с мостовой...
  
   От немедленного изгнания Иллуянку спасло появление посланца из дворца с поклажей, на тройку лошаков навьюченной, - то прибыло ежемесячное довольствие стратега колхидского, разложенное по корзинам, увязанное в тюки, ну, и - разлитое в ёмкие бурдюки, так что, отложив на потом расправу над воровкой, спешно перелил я душистый нектар в пересохшие амфоры, и уже скоро, разыскав благозвучный авлос, возлежал успокоенный на мягкой травке под ласково шелестевшей листвою дубовой, и изнемогавший от обилия распиравшей его радости Лабрагор ворковал мне в ухо: "Колхей хорроший..."
  
   Пребывая в логове родном, вкушая благо уветливое, от семейства моего исходившее, помимо намерения выбросить из памяти воспоминания тяжкие, собирался я продолжить старания по нанесению речи на библионы при помощи мною составленной таблицы глифов, и требовалось мне для успешного осуществления задуманного изготовить подходящую для действия краску, что оказалось не таким уж простым делом: зная, что хананеи пользуются для письма болтушкой из сажи и оливкового масла, замешал я на масле копоть очажную, и, добавляя в смесь то одно, то другое - принялся пробовать её в деле. Увы, полученный меланион либо стекал с тростинки, пока бы успевал я поднести её к листу, либо - наоборот, налипал на каламус намертво, и стряхнуть его не было никакой возможности.
  Масло - есть масло, по-видимому, дело портила сажа. Принялся я палить всё, что под лапу попадалось - кости, листву древесную, побеги кустарника разного, стебли трав подсушенные, плодовые ядра - никакого толка.
   Тогда решил я вместо масла использовать какую-нибудь иную влагу: испытал воду - только грязь развёл; вино - расплывались буквы на библионе; раствор камеди вишнёвой - долго не высыхали письмена и, в конце концов, смазывались.
  Обратился к растительным сокам: бузина, вороний глаз, сонная одурь - писалось легко, но строки получались недолговечными - скоро теряли цвет при свете дневном.
   К стараниям моим присоединились часто у нас гостевавшие Лушни и Артах. Поднаторевший в хозяйственных делах носач хорошо знал свойства разных даров природы, он и предложил для достижения густой черноты использовать сажу от сжигаемых желудей и затворять её отваром дубовой коры: родственное - родственному. Получилась краска чернее ночи, клейкость нужную мы ей придали, подмешивая в варево смолу со сливовых деревьев, а для стойкости, испытуя всякую всячину, остановились на добавках медной воды и настоя семени Зевсова цветка.
  
   "Одна голова хорошо, три - для дела ещё лучше!" - сказал Артах и предложил продать состав зелья торговцам притираниями, благо, как раз таковые на днях пришли в Эйю из Анкиры; или, что куда как умнее будет - самим наладить изготовление и разлив в подходящую посуду изобретённого меланиона, как средства для подмалёвки бровей и
  ресниц, и сбывать товар модницам по всей Ойкумене, что при его нынешних связях - сразу же после войны фригиец наш за заслуги получил от Аэта хлебную должность главного надзорщика за торговым промыслом и рынками Эйи, дело плёвое. Затеять же предприятие можно будет в считанные дни.
   Я участвовать в начинании отказался - нажива меня никогда не интересовала. Лушни тоже щёки надул, мол, управителю дворца не пристало снисходить до торгашества мелкого.
  Неожиданный интерес к предложению нашего дружка выказала Авпия, - надо сказать, дочурка моя сызмальства проявляла тягу к сулящим выгоду действам, что меня удивляло, ибо кого-кого, а закладчиков и лавочников в семействе нашем отродясь не водилось - и вскоре, стараниями подельников, благозрачные пиксиды с "Драконьей чернью" отправились в далёкие странствия по суше и по водам вместе с другими, привычными для перекупщиков Эгеиды, поделками колхидскими.
  Моя выгода тоже сложилась: не нужно уже было терять время на возню с приготовлением "чернил" для писанины - Артах с Авпией старались.
   Артах смекалку проявлял не только в торговых делах, и в ученичестве был успешен, мало того - в чём-то даже учителя превзошёл: к табели глифов, мною составленной, добавил ещё две, пользу приносящие буквы, в речениях не звучащие, но делающиеся слышимыми рядом с другими знаками и сладкоязычие ахейских говоров в письменах отображавшие.
  
   Дни занятий моих плодотворных перемежались днями отдохновения от трудов, это когда Лушни и Артах, или, как я их прозвал - "сладкая парочка", забредали на огонёк, непременно бурдючок виноградного искристого прихватив.
   Конечно же, являлись мужи к нам не ради пьянки пустой, винопитие всегда сопутствовало содержательной беседе, и предметом словопрений, зачастую в жаркий спор обращавшихся, могло стать любое, незначительное на первый взгляд событие, или существо для взора обычно привычное, либо вещь, до того ничем не примечательная.
  
   Некоторые правоблюстители настаивают на необходимости предания забвению того, что говорят пирующие за чашей, но если запамятование дурного, являясь приёмом мудрых, может иногда принести пользу, то сохранение в памяти сказанного за вином в дружбе, способствует ещё большему её упрочению. Кроме того, иной раз в подпитии бывает сказано такое, что трезвому на ум ни за что не придёт, ведь вино как бы раздвигает на время окоём, убыстряет реяние мысли, порывистость ему (реянию) придаёт: Лушни, заглядевшийся на разгуливавших по порхалищу несушек, как и при давешнем, на задах мольбища Берикониса состоявшемся диалогосе, принялся нахваливать умение пернатых заводить потомство, откладывая яйца, и тут Артах, ехидина, вопрос ему задал каверзный - что явилось миру первым, яйцо, птицу-курицу родящее, или сама курица, яйца кладущая?
  Лушни - этого не корми, дай порассуждать поучающе - пренебрежительно так: "Конечно же, яйцо, иначе, откуда взялась бы курица? Боги яйцо сотворили, из чего - нам не доложили"
  А р т а х. Это сколько же разных яиц им пришлось бы наделать? Для курицы - куриное, для сойки - сойкино, для ворона - воронье, и так дальше, по числу существующих на свете птиц. А ведь ещё и змеи посредством яйца потомство приносят, ящерки всякие, черепахи; и если по уму рассудить, икра рыбья - те же яйца. В конце концов - Колхеево племя тоже яйцеродное. Как же они не сбились со счёта, не запутались, да и сколько времени заняло бы деланье такое?
  Л у ш н и. А им некуда было спешить: поделили труды меж собою и сотворяли себе разные яйца помаленьку. Потом, ты сам сказал, что яйцо порождает целую совокупность: пернатых, рыб, ящериц, змей, может статься - и нас, двуногих, яйцо породило, только мы после обуродились, сами по себе множиться начали. А может, и весь Мир из яйца вылупился, а боги и люди об этом уже забыли...
  К о л х и с (мечтательно). Хотел бы я одним глазом глянуть на ту наседку, которая это, главное яйцо снесла и высидела...
  А р т а х - Л у ш н и. Ты ведь не будешь отрицать, что Мир, богами упорядоченный, есть совершенство, а совершенное предшествует несовершенному, ибо способно порождать то, чему суждено измениться до подобия родителя, а не наоборот. Значит - первой была курица, иначе не родилось бы яйцо, в курицу превратиться способное!
  Л у ш н и (свирепея). Во всяком делании сделанному предшествует то, из чего оно сделано. Предшествующее - первородно!
  
   Если учесть, что от непрерывных речений в глотках у нас то и дело сушь случалась мучительная, и каждый раз стремились мы от напасти этой быстро избавиться, то очень скоро спор наш чуть было не обратился потасовкой между дружками моими.
  Пришлось мне взывать к их разуму, пеняя, что когда телесные в рассуждениях входят в тупик, они слов разумных не находя, пытаются разрешить вопрос с помощью силы, а не знания, которое является плодом бескорыстного поиска, сам поиск же, бескорыстным будучи, э-э - таковым и должен оставаться ... (я ведь тоже глотку полоскал, от друзей не отставал) после чего мы продолжили:
  
  К о л х и с. Раз не все существа, спариваясь, производят на свет промежуточное яйцо, нет смысла ломать голову над тем, как могли родиться птицы или змеи, пока не родились яйца, ведь глупо помыслить, что утроба женская появилась раньше самой женщины и существовала отдельно, пока не родила женщину. Все части по воле богов возникают вместе с целым, и только целое может породить себе подобное при участии частей не целых... наверное... а может и наоборот... (прополоскал горло).
  А р т а х. Если, допустим, нечто, например - курица, есть, то оно не могло возникнуть из ничего, ибо, необходимо, чтобы возникшее возникло либо из подобного, либо из неподобного, иначе сущее возникло бы из... э-э, а кто-нибудь из вас встречал когда-нибудь подобное неподобному? (прополоскал горло).
  Л у ш н и. Подобное противится неподобному! Вот, к примеру - станешь ты, Артах, запивать горячую похлёбку холодным вином? Станешь? Нет, не станешь, ибо от такого запивания зубы у тебя посыпаться могут, а зубы... зубы, они курице не свойственны, курица зерно глотает, а не грызёт, грызёт зерно мышь, тварь бесполезная и очень даже вредная... (прополоскал горло).
  
   Слава богам, в беседу нашу вступил пребывавший при семействе (редкий случай) Индикос с разумным предположением, что раз уж первых животворящих породила Гея, то, по-видимому, надо считать - она же и наготовила тьму разных яиц для порождения остальных, с чем мы все и согласились с облегчением, ибо из-за великой устали глоток наших, другого выхода у нас уже и не было.
  
   Дни бежали своим чередом. Новости в логово приносили дети, чаще других - Авпия, ибо братец её и сестрёнка подолгу дома не появлялись, дневали и ночевали на службе: Индикоса Аэт сделал смотрителем за исполнением законов, главой судейского буле; Паскунджи получила в управление строящийся храм Селены-Мтовари, к сооружению которого царь приступил, возвратившись в Эйю после разгрома хеттов.
  От дочурки я и прознал про то, как сложилось после войны житие моих соратников метеков: неразлучные Эгемат и Пселос, получив щедрую мзду за труды, ушли вслед за пагубой, презренным Ареем чинимой - присоединились к теснившим наситов пеласгам. Сосий с Эдоником продолжили привычную солдатчину: Аэт, пережитым лихом наученый, затеял обустройство постоянной воинской школы - её под команду и приняли. Лакедемоняне обженились - ещё в лагере пребывая, приглядели троицу зачастивших с углежогами в становье рыжеволосых сестричек, получили от Аэта в дар надел плодоносной земли на берегу Палеостома, там и разбили справное хозяйство.
  Всех удивил, казалось бы, беззатейный вояка наш Копрос: перво-наперво вступил в дружество по рыбной торговле со своим толмачом, а после, на пару с зазнобой, солдатской стряпеей-сковородницей, отстроил в порту харчевню, и теперь каждый сходящий с корабля, в Эйю прибывавшего, прежде, чем город посетить, переступает гостеприимный порог, дабы отведать запечённого на углях палеостомского кефалоса под глоток нектара от лозы амарантской.
  
   А ещё объявился в столице новый золотарь, отгадайте кто? Верно - Пихуния.
  С раннего утра, погоняя облезлого осла, повозку с нечистым пифосом влекущего, обходит, бедолага, общественные нужники, создаёт уют в пердонариях, и предстоит несчастливцу предаваться занятию этому до конца дней своих, ибо предупреждён царём: за леность или попытку сбежать, отдан будет Паскунджи на расправу. Говорят же про таких - окаянника не брани: на то есть гнев богов...
  
  
  - Доколе от мира намерен скрываться? - Аэт поискал взглядом, на что бы усесться, не найдя вблизи мебели, пристроил зад на узловатом ответвлении дубового корневища. - Стратег наш разленился, из берлоги носа не кажет, приходится нам, - повёл рукой, указал на сопровождающих, а один из них большой интерес во мне пробудил, - на гору эту взбираться, чтоб зазвать на пир его сиятельство. Собирайся, затворник. Дружок твой носатый распорядился уже: телков да овнов свежуют, костры разводят, вино охлаждают, - народ сходится, зубы наточив.
  
   Я незнакомца из свиты царской рассмотрел хорошенько: телесами могутный, лапы крепкие, грудь - колесом, выя дугой выгнута, голову держит осанисто, ноздрями играет спесиво, чешуя радугой сияет, гребень позолочен, рога серебром отливают, взор ясный, пронзительный, не дракон - загляденье; после полюбопытствовал причиной застолья.
  
   - Так свадьба же, - Аэт хохотнул, перст в сторону незнакомца выставил, - жених, вот он: сиротствующий отпрыск стародавних друзей моих, из страны Нок прибыл, звать Айдо Хведо, а невесту ему спроворить надоумили меня промыслители небесные в твоём семействе - зови сюда Авпию, проказницу, молодому не терпится на суженую глянуть.
  
   Прозрел я, наконец, понял, почему с вечера дети в дом набежали вдруг, с заговорщицким видом шушукались за моей спиной. Иллуянка чуть свет улетела куда-то, возвратилась трезвая и со свёртком таинственным - Чернушка сразу же ношу приняла, уволокла в гинекей, где Авпия с Паскунджи скрывались. С руна треклятого Индикос покров убрал (не успел я по этому поводу скандал затеять, ибо гости явились)...
  
  - Ловкий из меня сводник получился, - Аэт встал, подбоченился, - гляди, какого молодца в зятья тебе определил: раскрасавец!
  
   - Голова его и зад друг друга стоят! - Подал голос из порхалища за действом внимательно наблюдавший Лабрагор.
  
   - Молчи, птица, не наводи напраслину, - Аэт положительно в благодушном состоянии пребывал, - не умаляй достоинства трудов моих.
  
   Из жилища выбралась Иллуянка с охапкой эйресионов, раздала венки присутствующим, следом Чернушка вывела Авпию. Я на дитё своё уставился в изумлении - не бесстрашница отчаянная, но дева! Лебедем плыла, глазки потупив: расписными шелками да затейливыми побрякушками убрана, румянец во всю щёку, гладкая боками, налитая - жених, молодку разглядев, аж лапами перебирать затеялся, аки конь норовистый, разве что не заржал от радости.
   Аэт поманил красаву:
  
   - Я, как посаженный отец молодца, поведу невесту, остальным за нами следовать. Идём к дубу Берикониса - деканоз, небось, заждался - окрутим их по-быстрому, и за стол, великий пир чинить.
  
  
  Деканоз-кадаг, действительно, пребывал в нетерпении, и не удивительно: столы, перед капищем выставленные, от изобилия ломились - расщедрился Аэт; здесь же чуть ли не все жители Эйи собрались, завидев нас, приветствиями разразились. Молодых завели в винохранилище, царь, семейство наше, подружки невесты (Халкиопа и Медея), Лушни, Артах, соратники мои с Кипра, друзья - следом.
  Деканоз у очага встал, цепь очажную на пылающие уголья бросил, подождал, чтобы раскалилась, подозвал служек - те её из жара крючьями вытянули, распяли аркой перед нами. Молодые через арку эту прошли, остановились. Жрец трижды обвёл их вокруг огневища, после чело обоим мёдом помазал, присыпал мукой, золой (пришлось ему на скамью залезть, чтоб дотянуться) и завёл песнопение просительное:
  
   - к изобильному обращаюсь, покровителю и защитнику: да будет тебе и нам в милость могущество Гмерти, прозорливость Мориге и правосудие Квирия, не имея на то их соизволения, не дерзнули бы мы произнести имён их, превыше тверди сущих. Да даруют они победу твоему господству над нами и снисхождению твоему к заботам нашим. По просьбе нашей ступай к шатру, что у врат золотого трона раскинут, ибо владелец шатра этого по велению Гмерти устанавливает порядок для живущих на тверди людей и тварей, и имя ему --Квирия, привратник Всецаря. Испроси у него долю для голубков, что пришли сюда по зову сердец своих, дабы вступить в союз пред тобой как муж и жена. Испроси у правителя суши для них долю счастливую, ибо не грешили пред тобою ни при солнечном свете, ни под покровом тьмы ночной либо словом, либо поступком. Перво-наперво испроси отпрысков для них и сам свою милость яви - преумножь сыновей от союза их, если желаешь прославителей, преумножь дочерей, если желаешь слагающих напевы звонкие в твою честь...
  
   Служки присутствующих вином обнесли: Аэт нюхнул содержимое чаши, отпил глоток, обернулся к заслушавшемуся Лушни:
  
  - Носач, проследи, чтобы кувшины пройдохи эти наполняли из квеври, который зарыт вон там, в правом углу...
  
   Эпиталамия грянула: начали многоголосье мужи, в винохранилище теснившиеся, после присоединился к ним остальной, у капища собравшийся люд.
  Новобрачных к царскому столу повели, Аэт главенствующее место занял, поднял полный кубок:
  
   - Долгую заздравную сплетать не буду - деканоз наш уже постарался, что надо было, всё выговорил, добавлю лишь пожелание молодым: пусть в нынешнюю бессонную ночь им в лампе достанет масла, в чаше - вина!
  
   Музыканты взъярились: дудки, свирели, рожки, бубны, тимпаны - завели задорную мелодию; Чернушка, Паскунджи, Авпия, Медея, Халкиопа, ещё молодицы из числа городских содружениц - сошлись в танце стремительном, на имений ахейский весьма похожем. Девы старались, каждая норовила выкинуть коленце позатейнее, однако, как не усердствовали юницы, в сравнение не шло их умение с искусностью пылкой подруги моей. Аэт, сам уже готовый в пляс пуститься, новожёну указал, тщась мелодистов перекричать:
  
   - Погляди на тёщу свою, и возрадуйся - такой твоя жена будет через много лет, - но тот, нетерпением снедаемый, с Авпии глаз влюблённых не сводил, никого более не замечая...
  
   Упорхнула первая пташка из гнезда колхеева: поселились молодые на далёком Острове Пигмеев.
   Авпию малорослый народец прозвал птицею Рух - так с тех пор и кличут дочурку мою в тех краях, сама же быстро явила на новом месте свойственную ей деловитость: затеяли супруги-сорвиголовы торговое предприятие - таскали для зверинцев восточных властителей чудищ разных задорого.
   Тройка пугалищ и Аэту досталась в дар от осчастливленных его заботами озорников: ежевечерне сходились горожане к купели фонтана дворцового, поглазеть на пускавшу жабьим едалом пузыри речную лошадь - хипопотамуса.
   Где бы не появился владыка - сопровождал его весёлый слонёнок, в ненарошку крушивший всё, до чего носищем своим мог дотянуться (Аэт его Лушниевичем прозвал за похожесть).
   В очередной раз прибыла Авпия погостить, подарок для царя прихватила - животное с препротивной губастой мордой, провислой шеей и горбом на спине, - здесь позволю себе я астезу: толпа, отпуская нелепые шутки, ходила за зверем следом, я же, осмотрев урода, сразу потерял к нему интерес, ибо мудрец выше новизны ставит соразмерность частей и красоту целого.
  
   Следующей весной ушёл искать свою утопию Индикос: выбравшийся из Ханаана в наши пределы торговец фимиамами рассказал правдолюбу о Земле блаженства - острове, который лежит в Горьком море, - может статься Тильмун, где скрывался от потопа Зиусудру-круглоголовый, имел он в виду?
  По словам хананея, люд на острове не делится на богатых и бедных, достаток принадлежит всем сообща; населяют сей Эдем пастухи, земледельцы, ремесленники, воины и жрецы. Когда к ним приходит чужеземец, они дают ему пищу и право жить с ними, как равному среди равных. Купец уверял - мирро, сабур и ладанон заготавливаются на острове в таком количестве, что у насельников нет нужды обременять себя другими занятиями, выручки от продажи благовоний с лихвой хватает для покрытия надобностей всей общины; ещё показал он Индикосу пригоршню редкой красоты чёрных жемчужин из прибрежных острову вод.
   Надеюсь, первенец мой нашёл на краю Ойкумены страну своей мечты, и пришёлся в пользу гостеприимцам. Напутствуя сына, Чернушка посетовала, что теперь уже не дождётся она пришествия снохи в наше обиталище, и ей самой придётся до конца дней своих будить по утрам в очаге под золою заснувший огонь.
  
   Ещё одно лето минуло. Авпия, к пигмеям своим из Согдийской земли возвращаясь, заглянула в отчий дом передохнуть. Намереваясь продолжить путь, сманила Иллуянку - нянькаться с ожидаемым в семье прибавлением.
  
   Лушни с Артахом кур с яйцами позабыли, занимал их уже другой вопрос: делается ли длиннее стрела в полёте, или, передвигаясь, всегда она занимает равное себе место в каждом "теперь"?
  Как и заведено уже стало, спорили друзья до привычной сухости в глотке, конечно же, и я в меру сил своих участие в их прениях принимал.
  
   Вконец Аэтом забалованный Лушниевич, сбежав из-под надзора, разорил произраставший исстари на холме за дворцом виноградник: часть кустов потоптал, остальные - обожрал; от непривычной, с нутром его повздорившей пищи, в расстройство естества впал, бродил по надворью, на судьбу громко сетуя, и вторил ему ропотник Пихуния, подчищавший обильные свидетельства озорства совершённого.
  
   Время приспело, погрузили босву в точила топтуны виноделы; праздник урожая приблизился, а по Фасису поднялся корабль, с которым добрый гость прибыл - сошёл на берег колхидский Нерсес-градостройщик, сразу же попался в лапы радушного Копроса, увлечён был в харчевню новоявленного деляги, а там и мы, сердечные друзья, подоспели по зову последнего.
   Устроение весёлых симпосиев доставляет радость участникам и способствует их отдохновению от забот повседневных, но, зачастую действа эти становятся причиной нездоровья, ибо непомерное пьянство, а именно такое нам и стало свойственно в последнее время, и предшествующее, а также сопутствующее ему обжорство, сильно утомляют живую плоть.
  Кроме всего, Чернушка возымела дурную привычку попрекать меня после возлияния долго, что в купе с хворобой похмельной делало бытие невыносимым, посему, завершив попойку у Копроса, по домам мы не разошлись, а, поблагодарив принимавшего хлебосольника, погрузили в небольшую ладью должное количество вина и лёгкой снеди, и спустились вниз по течению, - уединились на острове песчаном, что у самого брега морского Фасис на два потока разделяет.
   Здесь, поправляя полегоньку здоровье, и выслушал я рассказ Артаха о причине, побудившей его брата прибыть в стольный наш град.
   Итак: как я уже успел рассказать - Аэт, пользуясь неограниченной властью своей, "посоветовал" верхушке жреческого буле передать Паскунджи права единственной посредницы колхов пред всесильной Мтовари-Селеной, и распорядился заложить на вершине нависавшего над Эйей холма, того самого, с поруганным вскоре лозовником, храм среброликой всецарицы.
  Паскунджи живо взяла в оборот горбуна зодчего, тот обмерил горбатую же верхушку возвышенности, и отрядил землекопов ровнять площадку для будущего строения, а после начались трудности: мыслящий, как и подобает созидателю богатых, пышных чертогов, горбун никак не мог уразуметь, чего добивается от него жрица роскоши не терпящей богини. Все предложения, зодчим говоренные и на библионах им изображённые, были отвергнуты, прения затянулись было, но внезапно прервались, и горбун, не спросясь, поспешно уехал, думаю, учитывая непростой характер дочурки моей - навсегда.
   Дело, само собой, стало, вот тогда-то Артах и предложил, поручившись за результат, вызвать из Саламина брата, ибо Атрей, живой тогда ещё и действующий, пропадал на войне, ничего не строил, а Нерсес маялся бездельем при дворе обжоры Ликоса. Заручившись согласием Аэта, Артах послал весточку одному ему ведомым способом, и очень скоро Нерсес, новых мест взыскуя, поднялся на борт корабля, в Илион отплывавшего, а из Трои добраться до нас - проще лёгкого.
  
   Нерсес не оплошал, к следующему празднованию Дня изобилия завершил дело - возвёл по фригийской традиции суровой скупой красотой отличное строение.
   Годы спустя, после того, как Мтовари забрала летунью нашу во дворец небесный, сложилась у меня привычка в предзакатное время взбираться на тот холм по тянущимся от самого города каменным ступеням и любоваться рядами строгих беломраморных колонн, разграничивающих и охватывающих троицу разновысоких, протяжённых покоев. Смягченные предсонной истомой лучи заходящего светила легко струятся по черепице внешних палат, мягко изливаются в окна срединного зала и с неожиданной истовостью возгораются, упав на серебряную статую Паскунджи, у алтаря застывшую - вечная жрица Селены, воительница неумолимая денно и нощно в дозоре.
  
   А что наш найдёныш, Фрикс-беотиец? Этот горя не знал: вкусно ел, сладко пил - пригрелся, блудяшка, в мягкой постели, знай, царевну гвоздил: четырежды Халкиопа расторгала пояс.
  Враг, к порогу подступавший - не его забота, война - не его беда. Аэт с зятька пылинки сдувал, ограждал от треволнений; жена баловала, аки дитятю... а случилось дурное: как-то поутру застигли юнца на рыночной площади, голышом, с лирой в руке, лавровым веком на жарком темени - Аполлоном представлялся.
  Аэт клич кинул - со всей Ойкумены потянулись в Эйю лекаря, маги, знахарствующие ведуны, - тщетные старания. Полгода бесновался Фрикс в горячечном бреду, и помер, к великому моему ликованию. Однако, гадёныш и после смерти в покое меня не оставил: явились в обиталище наше каменотёсы, сложили вблизи усыпальницу, и упокоил рядышком с жилищем моим Аэт подкидыша, хорошо хоть автон с побрякушкой ареевой туда же, к покойнику в склеп поместил с глаз долой. Так завершилась никчемная жизнь лазутчика-погубителя. Остались после него - скорбящая вдова, четверо юнцов с дурной кровью и заклятье Ареса, дремлющее до поры, до времени.
  
   ***
  
   А годы сменяли друг дружку: дождливые и солнечные; урожайные, и не очень - в лето мопсова похода обильно поспела пшеница, заменным - под гнётом зрелой грозди склонилась к земле гибкая лоза; ещё год спустя от дождей затяжных поднялся невиданный доднесь травостой, после случилась засуха...
  
   На Востоке бушевала Большая война, уже без зачинателя, в Тиринфе неуёмный дух испустившего. Чем ближе казалось завершение великой битвы, тем тягостнее делалось у меня на сердце: кому, как не мне, во всех концах Ойкумены не раз побывавшему, не знать устремлений властителей окраинных народов: Колхида и Агрос - суть жемчужины легко доступные, у морских дорог пребывающие, вечно будут они вожделенны для царей Востока и варваров Севера.
   В Междуречье ашшурайу крепнут, ибо "люди моря", потеснив хеттов, хозяевами мира себя мнивших, расчистили для них пространство.
  После, мнится мне, возвысятся владыки Элама - много их городов сокрыто в Загросе, "крепости", богами дарованной, - для врага города эти недоступны, и ходить в набеги из них эламитам сподручно. Да мало ли кого ещё повлечёт к изобильной земле Киркеады: война вернётся на берега седого Понта, заклятие презренного Ареса вновь приманит сюда алчущих крови браннолюбых мужей.
   Родитель мой, страдалец, поучал обычно: " Загодя, не погодя, должен думать муж сметливый"; ещё говаривал: "Коль мудрое что ищешь, размышляй о нём в ночи", вот и думал-размышлял я ночь за ночью, без сна ворочаясь, как избавиться от ожерелья вредоносного, удалить гадость за пределы Кохиды.
   Конечно же, мог я попросту вытащить побрякушку из склепа, да и утопить её в пучине морской поотдаль от наших берегов, однако не было у меня уверенности, что заклятье вероломного Арея на меня не перекинется в таком случае. Стать носителем скверны и зла? Нет уж, увольте, не по мне такая ноша. От мерзотины должен был нас избавить тот, кто сам повинен в наших тяготах, а раз уж прибрал его неосмотрительно Айдонай, то наследники его - четверица отроков изначально порочных. Пришедшему к пониманию такому, оставалось мне взмыслить, как склонить щенков Фриксовых к хотению покинуть родные места, автон прихватив, да помочь им в исполнении действа этого.
  
   Поначалу следовало мне разузнать о возможном наличии в Беотии здравствующих родичей сопливцев: голос крови - сила притягательная. Давно я убедился, к Артаху приглядываясь, - хочешь прознать неведомое, спроси у фригийца. Приступил осторожно. Товарищ обиняки мои выслушал, после предложил напрямую: "Заговори, наконец, чтоб я увидел тебя!"
  Ладно, я уже и так пришёл к пониманию - в одиночку с напастью мне не совладать, нужен был союзник и помощник для устроения развязки затянувшегося лиха, - собрался с духом и выложил другу всю, как есть, историю злодеяния, по Миноса наущению Фриксом содеянного. Артах, выслушав, удивления не выказал, сказал, что давно догадался о существовании какого-то заговора, замысел мой спровадить пащенков вместе с руном одобрил и предложил для исполнения задуманного зазвать в Колхиду Ясона, сына Эсона, правнука Эола, двоюродного братца наших фриксят, - лекаря, обретающегося в Иолке, при дворе родного дядюшки, трон у отца его отобравшего: "С братиком старшим их и отправим подальше, а как - дай мне разузнать кое о чём, после доложу".
  
   Пока Артах "кое о чём" справлялся, я принялся за старшего фриксёныша - Арга. Поведал мальчишке о предках его по отцу, - сумасшедшего Афаманта упомянул вскользь, всё больше нажимал на жизнеописание прапрадеда Эллина, отцу первогрека - Девкалиону косточки перемыл, после намекнул - при удачном стечении обстоятельств, к примеру, явившись в нужное место, да не с пустыми руками, а со свидетельством убедительным высокого своего происхождения, мог бы первенец Фрикса Эолида заявить права на высокий трон Орхомена, а что предъявить в защиту прав своих, так о том надо пораскинуть мозгами...
   Через какое-то время запустили мы - я и Артах, слух, будто бы призрак найдёныша бродит ночами по склонам Амаранта, сетует, что не может добраться до тёмных вод Стикса, ибо не был погребён усопший по обряду, царевичу беотийскому подобающему. Смущённый уже моими россказнями Арг потребовал устроить ему свидание с тенью родителя, что мы - я и Артах, незамедлительно и исполнили: призрака сам дружок мой, статью с найдёнышем схожий, изобразил - выбрался в полночь из склепа и погнался, завывая истошно, за немедленно сбежавшим трусишкой.
  
   За развлечениями подобными прошло время, необходимое Артаху для "разузнавания кое о чём", явился ко мне соучастник, довольный собой, поведал: Эврисфею, пославшему Геракла за поясом Ипполиты, действительно подделка досталась, однако в обмане отнюдь не Тесей был повинен, а Пелей, для чёрного этого дела друзьям в попутчики Пелием навязанный. Настоящий, Аресу некогда принадлежавший пояс, устроитель подмены сохраняет тайно, тешит душу, владея талисманом зловещим, имеет смысл донести до него известие о покоящемся в колхидской гробнице ожерелье, дабы возжелал Пелий и нашу побрякушку заполучить в довесок к краденому "сокровищу".
  Сказано, сделано: Артах, ему одному известным тайным способом, быстренько отправил донесение в Иолк; я Арга разыскал, рассказал мальчишке: прозябает в свите царя Магнесии поражённый в правах родственник его Ясон, может он связаться с новообретённым родичем при содействии рыночного управителя, который другом моим является и пустячную эту услугу окажет ему с удовольствием, и что пора уже помыслить, как переправить прах его отца на родину для упокоения окончательного, а после требовать принадлежащий ему по праву трон Минийский, предъявив противникам унаследованное им золотое руно. Ушёл от меня щенок со смятённым рассудком и горящим взором. Дело стронулось.
  
  
   Ясона воспитал и знахарству обучил сам Хирон, однако торговец из воспитанника мудрого кентавра получился более умелый, чем лекарь - сразу распознал, прохвост, возможную свою выгоду от путешествия в Колхиду, Пелием задуманного, ибо давно уже полнилась Эгеида слухами о наличии в Киркеаде мёда пьянящего и видения вызывающего, и ценился тот мёд на вес золота, посему без лишних слов согласился молодец отправиться в странствие за руном.
   Бросили клич по Агросу и прилегающим землям - каждый город ахейский отозвался на призыв Ясона, выставил мужа для участия в походе, из них предводитель отобрал полсотни лиходеев и мошенников, перечислю лишь самых отпетых:
  
  - Акаст, сын царя Пелия, как говорится - плод в тени дерева, его породившего,
   созревший;
  
  - Амфиарий, прорицальщик-морочила;
  
  - Идас месенийский, громила безмозглый, бабник и буян. Прославился тем, что из-за
   шлюхи подрался с самим Стреловержцем, спасло дурака от гибели неминуемой
   заступничество Зевса - по нраву пришёлся блудник Высокогремящему, родственную
   душу в нём Всецарь разглядел;
  
  - Линкей вперёдсмотрящий - братец Идаса единоутробный, и такой же пакостник;
  
  - Эвриал, разоритель Фив;
  
  - Орфей фракиец, дабы усмирять волны в пути, тренькая на форминге. Мракобес: вещает
   о переселении душ, втолковывает простофилям, что в самом конце душу ожидают
   страдания от пыток, ежели носитель её не был праведником в земной жизни. Требует
   от учеников очищения путём воздержания от животной пищи и умеренности в
   винопитии, сам же - обжора, пьяница и греховодник, как налакается - утверждает,
   что таким путём вступает в одному ему доступную область божественного знания.
   Уж кому, как не Артаху знать подноготную сородича, он и нарассказал мне всякого
   про тайком Каллиопой рождённого лицемера.
  
  - Кастор и братец его Полидевк - атлеты, конокрады, похитители девиц пригожих,
   разбойники, дружки Геракла, в конце концов;
  
  - Кеней - бывшая жена Посейдона, не поймёшь - юноша, или юница;
  
  - Аталанта аркадская, медведицей вскормленная - эта наоборот вечная девственница,
   мужененавистница, изничтожающая всякого, кто дерзнёт страстью к ней воспылать;
  
  - Аскалаф, сынок самого Ареса;
  
  - Бут афинянин, бортник. Этого пройдоха Ясон взял, чтобы выкрасть пчелиный рой
   во владениях Кирки. Не ведал, простак, - не пчёлок кропотливых заслуга брагомёд
   амарантский...
  
  - Лаэрт, царь Итаки - этот в зятьях и учениках у Автолика, самого хитрого вора, ходил.
   Сынишку Одиссея вырастил всем на зависть, говорят - деда перещеголял;
  
  - Ификл, известный трус и бегун, коли смазал пятки - заяц в сравнении с ним
   черепахой покажется;
  
  Ещё Пелей из Фтии примчался - как же Пелию отпустить ватагу без соглядатая надёжного, ну, и Геракл, естественно, с подстилкой своей, Гиласом, без этого олуха поход не поход.
  Напросился в команду ещё один муж, друг Ясона - Армений. Этого ни плата за труд, ни мёд пьяный, ни руно не интересовали. Стремился он к берегу колхидскому по зову Артаха для предприятия, мне неведомого.
  
   Пригодный для дальнего плавания корабль построил в гавани Пегасы феспиец Арг, из древеси, на Пелионе фессалийском заготовленной - сам Хирон отбирал стволы под порубку. Назвали судно по имени мастера - Арго.
   Ясон перед отплытием пожертвовал Аполлону пару быков, сели пировать на скорую руку, тут же и драка случилась - Геракл взбесился. Успокоили - Орфей постарался, нежные песни дураку напел, убаюкал.
   Сообразно устроению морей и суши, следовало им плыть на восток, однако Ясон надумал ублажить товарищей перед долгим плаванием, и, обогнув Аттику, повёл корабль в Коринф.
  
   Всяк в Эгеиде знает - Коринф есть самый распутный из когда-либо построенных городов, и что немногим путешественникам достаёт средств для его посещения. Однако аргонавтов это обстоятельство не устрашило - Креонт, царь Коринфа, дядюшкой приходился Ясону, да ещё отроковица его - Главка, который месяц братцу глазки строила, - виделись они, когда Эсонид в торговых своих затеях переправлял через истмийскую сушу пшеницу и ячмень фессалийские.
  
   Дорвались вожделенцы: всё, что сладостная их фантазия смогла вообразить, нашлось в Коринфе, ведь рассыпаны кругом обеих гаваней бесчисленные весёлые дома, улицы заполнены толпами блудниц, на ступенях храма Афродиты тысячи гетер, или как они себя называют - кобылиц Филомедеи, ремеслом своим заняты.
   Ясон в опочивальне родственницы на три дня и три ночи поселился, после с помощью Геракла и Гиласа - у этих, понятное дело, девки интереса не вызвали, собрал кое-как по дектерионам мореходцев своих, и отчалили они, устремив Арго на северо-восток.
  
   Только-только силы восстановив после разврата коринфского, подошли аргонавты к Лемносу, где вновь угодили в сети, Кипридой расставленные: уж год прошёл, как жительницы острова перебили всех своих мужей-блудолюбцев, которые, семейными обязанностями пренебрегая, повадились лазать на ближний фракийский берег к безотказным русоволосым одрискам. Затосковавшие в безмужье вдовушки гостей приняли прямо в объятия жаркие...
  
   Сдаётся мне всего один раз за долгую, никчемную жизнь свою Геракл полезное дело сделал - автон так и сгнил бы в склепе рядом с дохлятиной, если бы не заскучал окончательно уже женщин чурающийся Алкид, в обществе угрюмой Аталанты и Гиласа на корабле пребывающий, и не отправился на розыски команды. Разыскал поголовно, отдубасил каждого для охлаждения пыла и препроводил на Арго, после чего направились не в меру загулявшие мореплаватели к Пропонтиде.
  
   Позже Геракл ещё одно препятствие устранил, безобразным способом, но действенным: корабли греков Троя в Геллеспонт не пускала. Геракл сошёл на берег, пришёл в Илион и убил Лаомедонта. Пока смятённые дарданцы оплакивали царя, Арго пробрался к проливу, и корабелы, напрягая упругие вёсла, вступили в борьбу с могучим течением, на судно наступавшим. Пришлось и Орфею расстараться - до тех пор терзал фракиец струны, пока не привлёк внимание Зефира, парус раздувшего. Пробрался Арго через извивы пролеины, стараниями гребцов силу ветра дополнив.
  
   Следуя Пропонтидой, решили погостить у долионов. Высадились на землю сурового Арктона и прямиком поспели к пиршеству: царь Кизик правил свадьбу с фригийской девой Клитой. Погуляли вволю, после, как и положено, драку затеяли и в толкотне задавили новожёна насмерть.
  
   Следующая стоянка случилась в Мизии. Здесь Гилас сбежал. Обрыдло царевичу многолетнее унижение. Аргонавты подоспевшему из Илиона по суше Гераклу байку рассказали, будто бы похитили красавчика нимфы: ложь, сбежал Гилас, а мизийцы-мёзы помогли ему схорониться. Геракл, безутешный, круша всё, что под руку подворачивалось, ушел в глубь страны искать любовника, пришлось Ясону, к великой радости моей, плыть дальше без него.
  
   В земле бебриков остановились, как уже в привычку вошло - царя Амика убили, дворец разграбили и поплыли дальше.
  
   В следующий раз надумали передохнуть на фракийском берегу, остановились в Салмидисе, где правил слепец Финей.
   Агенор, царь финикийского Тира, отец Европы, Финея и Кадма, ушёл из Ханаана в далёкую Фракию после того, как дочь его сбежала с душегубом Линкастом на Крит. Ушёл, забрав с собой жену и старшего сына, скрылся от позора.
  Финей на гористом берегу предморя освоился быстро, вскоре престол к рукам прибрал. Слух образовался - царь за особые заслуги от самого Стреловержца дар провещания получил, предсказывает будущее без обмана. На самом деле, Финей продавал богатеям известия, которые ему за долю от промысла поставлял с Олимпа каверзник Мом.
  После случилась нехорошая история: сыновей Финея, всех, единовременно и в одном месте собравшихся, растерзали дикие звери. Сам царь внезапно ослеп, мало того, преследуем стал дочерями Борея, и не удивительно это: олимпийцы не любят, когда чужаки перетрясают одежды их ношенные.
   Аргонавты, дабы затёкшие члены размять, гарпий побили и прогнали, не пощадили даже зазнобу Зефира - Подаргу, за что благодарный Финей рассказал им, как миновать без ущерба для судна стесняющие Боспор, туманом вечно объятые Симплегады, и дал в провожатые приученную водить корабли ручную цаплю.
  
   Миновали Боспор. Омывая борта пенистой Понта водою, неспешно скользил Арго по глади лазурной к острову вероломного Ареса, где по сговору ждали Ясона отпрыски Фрикса. Была середина месяца возвращения лягушек.
  
  
  Схолии:
  
  Драма - букв. Действие.
  
  Гиппокрена (др. греч. Ἵππου κρήνης - конский источник) - священный источник
   на вершине Геликона в Беотии, по сказанию, забивший от удара копытом
   крылатого коня Пегаса. Для муз он был источником вдохновения.
  
  Меланион (др. греч. Μελανίων) - чёрная краска.
  
  Цветок Зевса - по Теофрасту - божественный цветок, гвоздика.
  
  Буле - совет; совещательный орган в архаической Греции.
  
  Метек (греч. - переселенец) - негражданин; иностранец, живущий под защитой
   государства.
  
  Гинекей - женские покои, занимавшие у греков заднюю часть жилища.
  
  Эйресион - перевитый цветной нитью праздничный лавровый венок.
  
  Квеври (груз.) - большеобъёмный глинянный сосуд для хранения вина.
  
  Эпиталамия (греч.) - свадебная хоровая песня.
  
  Имений - свадебный танец у древних греков; исполнялся невестой, её матерью и
   подружками.
  
  Астеза - шутливая похвала самому себе.
  
  Ашшурайу - до Троянской войны самоназвание уроженцев Ашшура, впоследствии -
   ассирийцы.
  
  
  
  
  
   Катарсис
  
   Моей свидетельницей перед судом времён
   Да будет чёрная земля, святая мать
   Богов небесных! Я убрал с неё позор.
   Солон.
  
   Ярятся боги земли благодатной: Игри, повелитель влаги животворящей, заклубил в тумане гладь полноводного Фасиса - одел в белоснежную хлену неуёмный поток; Квирия справедливый повелел Эвру неистовому разметать марево от Амарантских гор и до самого моря: от края до края Киркейской равнины бледные одежды застыли на ветвах, укрыли от взора священные рощи.
   Гневятся боги, ибо привлекли с собою чужане в Колхиду кумирен далёких посланцев коварных: Манию подослала Мегера завидливая, дабы мглою окутала ведьма рассудок царя; толковница Пейто научила Эрота к разбойнику страсть разбудить у царевны...
   Гневятся боги, измену признав: Гмерти всесущий отвратил ясный взор от алтарных камней...
  
  
   - Вон он, склеп. Покойник, ожерелье, руно - всё при нём. Желаешь убедиться?
  
  Ясон поёжился, плечами передёрнул зябко:
  
   - Нет нужды, верю...
  
   Побаивался он нас - меня с Чернушкой, видно было: косился с опаской, спиной не поворачивался. После, убедившись, что Медея и Арг в пристанище нашем чувствуют себя привольно, малость оттаял, перестал озираться, шарахаться от трепыхания несушек, в порхалище возню затеявших.
  Лабрагор, на плече моём затаившийся, внимательно разглядывал незнакомца, приценивался, а смотрелся главный аргонавт неважнецки: лик, шея, руки, грудь - вспухшие, пятнами от укусов покрыты, расчёсами, - пчёлы, догадался я, злорадствуя, - пострадал, глупец, борть разоряя.
   Фриксёныш рассказал - готово всё к побегу: ночью, когда поутихнет во дворце нескончаемое застолье, который уже день в честь гостей заморских чинимое, он с братьями переправит останки Найдёныша и автон на Арго, у причала ожидающий.
   Стража портовая к тому времени седьмой сон будет рассматривать - Медея постаралась, с избытком наготовила дурманящего зелья; а вскоре и пирующие объятиям Морфея безоглядно доверятся, большинство - взаправду, а кое-кто понарошку, главное, кувшины не перепутать.
  
  Я на Медею глянул:
  
   - Девочка, и ты с ними? - Потупила глаза, кивнула.
  
  - Ну что ж, попутного ветра. К ночи нас здесь уже не будет, посему - прощайте, и удачи!
  
  Медея к Чернушке прильнула, расплакалась. Ясон потоптался смущённо:
  
   - Наслышан я про тебя, Тифонид - полнится Эгеида анекдотонами о подвигах стратега колхидского; давно имел охоту познакомиться, вот и спознались, и сразу же расстаёмся, и вряд ли увидимся вновь. Прощай...
  
  - Ты тряпьё базарной шлюхи, с прошлого года не стиранное... - напутствовал его прозорливый Лабрагор.
  
  Ушли гости. Чернушка скрылась в обиталище. Дымно-синее марево ещё более сгустилось, мохнатым одеянием легло на гробницу, пушистым покрывалом застило землю, добралось до лап моих, поднялось к сердцу и впилось в него холодными, острыми зубищами: дело сделано, дракон, обратной дороги нет!
  
   ***
  
   Чернушка, радость моя, ну что же ты в сумрак жилища милого друга призвать не спешишь напоследок? Неужто сделался стар я для сладких проказ? Может, мне стоит в трудолюба шмеля обратиться? В опочивальню тогда я сумел бы проникнуть, пробравшись меж густо растущих листов, что вход защищают надёжно... увы, не умею - колдовству не научен.
   Умею плутнёю войну отвратить. Коль неизбежна - расставить умею отряды для битвы, врага обмануть и вырвать победу. С честью умею службу нести. Жаркую дружбу править умею...
   Не умею наполнить мошну - нет ни стада быков полорогих, ни злата, ни шёлка, ни тканей пурпурных, да и к чему они нам, если сердце пока ещё полнит задор? Сердце, оно ведь не старится, и к проделкам зовёт сумасбродным опять...
   И без злата безмерно богат я: рядом подруга - муза нежных напевов, согласна со мною, хвала Гименею, осенние дни коротать терпеливо. Ещё: есть в сосудах тот самый нектар, что старые кости согреть мне способен, правда, полную чашу поднять уже не с кем - остатного друга в дорогу призвал, дуду раздувая, фригийский игрец, но много их в памяти - истых, надёжных: Мнемы дары - это то же богатство.
   Хватит о грустном, не надо о прошлом - на поле похоже, где снят урожай; пора уж решиться, куда путь направим: знаю, как тяжко прощаться с уютом - здесь счастливы были мы долгие годы, но легче прольются вином струи Леты, чем спустит обман мне гневливец Аэт. Чернушка, радость моя, ну что же ты в сумраке скрылась от друга?..
  
  
   ***
  
   Среди возможных убежищ, самое годное нам - Тринакрия жаркая, и тому есть множество причин: во-первых от Зевса рождённые Палики жительствуют на острове трёхконечном, и берут они беглецов под защиту, рода и племени не различая; ещё - в чащобе Мессанийской затаился родич ближний и сопереживальщик - Басилиск, его даже Геракл страшится, потому дубиноносец тупоголовый сунуться к нам не посмеет; и, наконец - на склоне Этны шумливой есть пещера прохладная, благоденствует в ней семейство анепсиса моего, киклопа Полифема, и мало где на свете белом будут так рады нам с Чернушкой, как под кровом этим радушным.
  
   Полифем, сын Посейдона, - муж в возрасте изрядном, хотя и несколько младше меня, телом огромен и душою раним. Одноглаз от рожденья, но зорок - запросто углядит голубя в облаках. Олимпийцев за двуличие на дух не переносит, а те - его за прямоту, потому настояли, чтобы удалил Амфибей сына подальше от обители бессмертных, вот и поселился киклоп во владениях Гефеста-хромца, ибо, в отличие от сродников чванистых, воспитанник Фетиды братца двоюродного любит и уважает.
   Полифем - трудолюб: в садах его под плодами сгибаются ветви; возделал он оливковую рощу изрядную, лозовник, с подобными злату гроздями. На лугах ближних пасутся тучные стада его. Изготовляет он, не в пример сикулам, окрестностей Этны насельникам, замечательные сыры из неснятого молока. Сикулами, темнилами и одурщиками, он брезгует, на свою землю не пускает, не терпит даже утварь, их руками изготовленную.
   Я частенько навещал братца во время странствий моих бесконечных, но - долго не задерживался, ибо трезвенником был Полифем, сам к вину не притрагивался и для гостей запас не держал, а почему "был", и как "быть" перестал - то отдельный рассказ, который и приведу ниже.
  
   Против любви нет в мире лекарства: ни присыпки, ни мази не способны помочь, коли взялся за дело кудесник Эрот: Полифем полюбил Галатею, нимфу морскую, почтенного Нерея дочь. Страстью воспылал безудержной к молодице, забросил в беспамятстве и сад, и лозовник, и стада свои - без присмотра возвращались животины в хлева и загоны с зелёных лугов.
   Полифем пригож и телом, и лицом, но пугают непривычников единственная мохнатая его бровь от уха до уха, и горящий, пронзающий глаз под нею. Нимфа в страхе убегала от воздыхателя, пряталась по глухим лесным уголкам, однако окрестностей Этны не покидала, ибо любилась с одним из многочисленных отпрысков Пана беспечного - пастухом Акидом, о чём, киклоп, страстью одурманенный, и не подозревал.
   Уже после развязки внезапной, страдалец поделился со мною пережитым: "Если б ты видел её: белее, чем пена на свежем удое; светлее слезы, что с надрезанной сыра головки сбегает; игривей ягнёнка; глаже, чем вымя у тёлки; нежнее взбитой пахты. Сочнее, чем спелая вишня; цветущей оливы стройнее; винограда созревшего слаще; травостоя лугового прекрасней! Но, бычку-сеголетку упорством подобна; холоднее мошонки козла перестарка; глуше к мольбам моим, чем ярка - к лошака притязаньям нелепым, - бежала быстрей от меня, чем стадо от бури и града..."
   А пока что Полифем решил в приглядный вид себя привести: сбрил бороду; раздобыл гребень, вихры, до того ухода не знавшие, расчесал; ногти остриг и отполировал пемзы обломком, после отправился на розыск желанной покрасоваться для и нашёл нереиду в объятьях Акида, на мягком ложе замшелом, под кремнистой скалой. В порыве яростном убил Полифем соперника, а Галатея бежала с Тринакрии неизвестно куда.
  
   От содеянного сделался киклоп совсем уж угрюмым, зачерствел сердцем, буен стал и жесток. Случилось так, что разбилось вблизи его пещеры судно, с которым отправились на поиски похищенного пиратами Диониса сатиры, под верховодством добродушного выпивохи Силена. Полифем их полонил, обратил в рабов-прислужников, заставлял пасти скот, доить коров и коз, сбивать пахту, делать сыр. Обращался жестоко, держал в чёрном теле.
  К этому-то времени я и заглянул к братцу в очередной раз, привлек с собой корзину с давно обещанными щенками молосских кровей на развод. Не узнал я родича, так он озлобился и оскотинился, пришлось меры принять, и сделал я так, как умел: осень стояла, созрел виноград; поручил я пленённым сатирам ягоды надавить, сок разлил в горшки, дал перебродить, после опоил безутешника вином молодым, и принялся обучать его игре на свирели.
   У жилища киклопа острый мыс далеко выдвигается в море, там, под прибоя ворчьбу, коротали мы вечера, попивая хмельную, пенистую влагу и наигрывая мелодии, то озорные, то тягучие, грустные. Коснулись Музы сердца страдальца: печаль безответной любви и утраты излил он волнам, и море затихло, слушая плач Полифема. Так успокоил тоску Полифем - лишь Музы способны унять могучие чары Эрота.
   Оттаяло сердце киклопа, отпустил он пленников, а с Силеном, в винопитии ставшим сотоварищем его, накрепко подружился.
   Завершилась вся история на удивление хорошо: только я покинул брата и друга, надобностью в дорогу призываемый, Галатея, тронутая известием о метаморфозе воздыхателя, вернулась на остров и отдала ему сердце своё - пойми после этого женскую душу. Нынче подрастает у них троица крепких сынов - Кельт, Иллирий и Галл.
  
   ***
  
   Кто-то из небожителей соблаговолил побаловать скитальца вечного, позволил Колхею милой сердцу Киркеадой налюбоваться вволю напоследок, не иначе - смотритель плодов Бериконис снизошёл, ведь истово служил я винолюбу, кубку просохнуть не позволял.
  Он, никто иной, упросил упрямца Анелия согнать туман со склонов лесистых и скормить без остатка хмарь промозглую морю вечно голодному.
   Пока я взбирался по крутым ступеням, налетели стражницы вышины, полные грома всходов кормилицы, влагу - питьё садов и посевов, наземь пролили; после пахнущий цветом плодовым свистун и их разметал. Явилась взору золотая колесница, на запад Гелия влекущая.
  
   - Здравствуй, быстрокрылка, вот и я, родитель твой и соратник. Молчишь? Серебряная плоть препятствует беседе, знаю. И Лушни, говорун, молчит под камнем этим: заснул, заботливый, бесценный друг последним, медным сном - то отдых от хлопот извечных, которого дождался наконец-то непоседа. А вот Нерсеса камень, добряка, тот самый, что убил старальца, когда укладывали его в стену - по прихоти Атропы надгробием он стал, не частью крепости, но чтилищем воздвигшего твердыню.
  Им повезло, у них есть хоть пристанище последнее, где я могу, пролив вина на землю, выпить чашу, а славный Копрос сгинул, доверившись капризу привычной для него стихии, и нынче водит хороводы с Нерея-старца дочерьми. Постой, утру слезинку - это ветер, принёс с равнины горсть земли сыпучей...
   Вчера ушёл Артах - когда-нибудь придётся ставить кенотаф ему в твоём дворе, сюда он больше не вернётся - Армения, что прибыл к нам с Ясоном, повёл наш друг к верховиям Евфрата, в страну Алзи - сажать мигдона Гордиева рода царём над соплеменниками, пожелай ему удачи.
   И я пришёл сказать "прощай", а прежде чем обнять тебя, в последний раз окину взором жадным долину райскую, вокруг которой на сотне снеговых вершин играют сполохи теряющего силы Гелиоса, взгляну на Фасис, что то вдруг завьёт водоворот у берега стремнистого, то беспокойную волну разгонит, сокровища, добытые в верховьях, рассыпая по илистым, пологим берегам; на меж лишённые, поросшие ветвистым дубом земли дикие; на луг, разубранный цветами; на пастуха шалаш крепкоплетённый, стада по молодой траве бредущие; поля ухоженные, ниву золотую; тенистый лог; седой утёс, в дремоту погружённый; вола, арбу влекущего в извилистой тропе... плач волка пробудил меня от грёз - то Мамбери затянул погребальную песнь над руинами прожитых дней...
  
  Схолии:
  
  Катарсис (греч. очищение) - действие, совершающее путём сострадания и страха
   очищение от аффекта.
  
  Мания (Маниа) - персонификация безумия, насылаемая на преступивших
   установленные законы и обычаи.
  
  Мнема - старейшая беотийская муза, персонификация памяти.
  
  Палики - боги-близнецы, рождённые на Сицилии музой Талией от Зевса.
   Преследовали клятвопреступников, покровительствовали несправедливо
   обиженным и гонимым.
  
  Басилиск - порождённый из крови Медузы чудовищный змей. Убивал взглядом
   и дыханием, от которого сохла трава и трескались скаалы.
  
  Анепсис - двоюродный брат.
  
  
   Эпилог
  
   Кончим наш разговор. Сыграй-ка мне лучше на флейте.
   Феогнид.
  
   Я не бессмертен, и меня ожидает глубокая ночь преисподней, где рой бестелесных теней сохраняет лишь видимость жизни, но не весь я уйду когда-то, лучшая часть меня избежит забвения, не погрузится в тёмные воды Леты, вот эта часть - библион, письменами покрытый, по которому слова мои разбросаны, как зёрна по щедрой пашне взрыхлённой. Как радуется заяц, лисьих зубов избежавший, так радуюсь я, граммату эту завершив. Закончен труд небесполезный, только и осталось, что защитить от порчи порядком уже потрёпанный свиток, эсхатокол наклеив на закраину его.
  
   Не жду я просодий за труды свои, пусть те, кто придут после меня, скажут: "Был этот муж согражданам мил, Музам, советчицам, верно служил, Колхисом звали его"... Колхисом?
   Наверное, пора уже открыться, ведь близится время эксода: прозвищем звучным наградили меня обитатели колхидской долины цветущей, а матушка покойная поначалу нарекла Калликеросом, после же, оценив по достоинству такие мои качества, как стремление всегда стоять над суетой простецов, неодолимую страсть к успеху и умение этому успеху, выигрышу радоваться искренне, переименовала, сложную эпиклесу составив: "Преследующий радость победы", или - "Царящий над торжеством битвы", а уж как сочетание сие звучало в её изложении - догадывайтесь сами...
  
   Однако, пора: пора эдогаму подругу стронуть в дорогу - готова уж клеть для петуха с выводком курьим (хоть и не в охотку тяжесть такую тянуть с собою, но Полифему подарок будет царский, опять же - побалуем родственника лакомством из взбитых с мёдом пьянящим желтков яичных).
   Лабрагор понаблюдав за сборами, сам забрался в домик походный - это Чернушке лёгкая ноша. Мех с вином - глотку увлажнять в пути, авлос певучий, свирели киклопа в подпев - вот и весь наш скарб, много ли нам надо, бродягам? Эвое, дракон, не привыкать тебе к дальним странствиям, вперёд!
  
   Эксод: Если задумали двое лететь
   В дальний над морем путь,
   Будет на радость великую им,
   Коли подует в хвост ветер попутный.
   Тогда путешествию будет наверно дарован
   Удачный конец!
  
  
  Схолии:
  
  Эсхатокол (греч. приклеенный в конце) - защищающее исписанную часть свитка
   утолщение из нескольких полос папируса.
  
  Просодия - пение в процессии в честь героя.
  
  Эксод - заключительный выход хора.
  
  Калликерос - прекраснорогий.
  
  Эпиклеса - сложносоставное прозвище; давалось по какой-либо функции, атрибуту,
   местности и т.п.
  
  Эдогам - состоящий в счастливом браке.
  
  
   ПОСЛЕ НАПИСАННОГО: И всё равно никто не сумеет меня убедить, что Хаос был
   первым, ибо ему не из чего было бы прийти и не во что!
  
  
  
  
   ГЛОССЫ
  
  
  I. Ойкумена (путеводитель для иноземцев)
  
  
  α. Воды:
   Акампсис - р. Чорохи. Зап. Грузия.
   Аравийский залив - Красное море.
   Араг - р. Арагви.
   Африканское море - часть Средиземного м. между Сицилией и побережьем
   Северной Африки.
   Ахерон (миф.) - река в подземном царстве, через которую души умерших
   переправлялись в ладье Хирона, чтобы достичь потустороннего
   мира.
   Борисфен - р. Днепр.
   Галис - турецк. Кизилирмак; самая протяжённая река Турции.
   Геллеспонт - Дарданеллы.
   Гирканское море - Каспийское море.
   Горькое море - Персидский залив.
   Иберийское море - зап. часть Средиземного м. между Испанией и Африкой.
   Ингри - р. Ингури.
   Истр - р. Дунай.
   Йардан - р. Иордан.
   Карпатосское море - ю.-в. часть Эгейского м. между островами Крит, Родос и Кипр.
   Кир - р. Кура.
   Копоэти - р. Бзыбь.
   Меандр - р. Большой Меандрес. Турция.
   Меотида - Азовское море.
   Миртойское море - ю.-з. часть Эгейского моря от Эвбеи до Лакедемона.
   Могр - р. Супса. Зап. Грузия.
   Нейлос - р. Нил.
   Окс - р. Амударья.
   Оронт - р. Нахр-аль-Асы. Берёт начало в Антиливане и впадает в Средиземное
   море, протекая по тер. Ливана, Сирии и Турции.
   Палеостом - оз. Палиастоми у устья р. Риони.
   Пеней - берущая начало в горах Пинда река в Фессалии, часто воспевалась в
   античной поэзии за чистую "прекрасную" воду.
   Понт - Чёрное море.
   Переправа Ио - Ионическое море.
   Пропонтида (букв. предморе) - Мраморное море.
   Псах --река в совр. Мамайке (Сочи) - пограничье древней Колхиды.
   Скамандр - река под Троей.
   Стримон - р. Струма - Болгария, Стримонас - Греция.
   Сугум - р. Гумиста.
   Сперхей - после Пенея, самая большая река в Фессалии. Брала начало в горах Пинда.
   Танаис - р. Дон.
   Тирас - р. Днестр.
   Тирренское море - часть Средиземного м. у з. побережья Италии, между
   Апенинским полуостровом и островами Сицилия, Сардиния и
   Корсика.
   Фасис - р. Риони.
   Фракийский Боспор - Босфорский пролив.
   Фракийское море - с.-в. часть Эгейского моря.
   Хоб - р. Хоби. Зап. Грузия.
   Эридан - по Гесиоду р. По в Италии.
  
  
  β. Горы:
  
   Амарант - Рачинский хребет; южная сторона Большого Кавказа.
   Гемм - Балканы.
   Диндимон (Диндим) - гора у г. Писсиунта в Фригийской Галатии, где стоял
   храм Кибелы, Матери богов.
   Загр (Загрос) - крупнейшая горная система Ирана; тянется более чем на 1500 км.
   от Иранского Курдистана до Ормузского пролива. Пролегает
   паралельно течению Тигра и побережью Персидского залива.
   Ида - священная гора близ Илиона.
   Лафистий - гора в Беотии у подножия которой располагался дворец Афаманта, царя
   Охромена (миф.)
   Осса - лесистая "гора кентавров" в Магнессии.
   Пинд (Пиндские высоты) - горный массив, протянувшийся с С. на Ю. между
   Фессалией и Эпиром. В мифологии - место пребывания
   Аполлона и Муз.
   Понтийские горы - горная система на севере Турции, тянущаяся по южному берегу
   Чёрного моря, от устья реки Ешильырмак до устья реки Чорох.
   Рифейские горы - легендарные, дающие начало рекам Скифии горы, в которых
   находилось жилище Борея.
   Скомий - гора Витоша. Болгария.
   Тавр (Таврские горы или Антитавр) - южные прибрежные горы в Турции. Тянутся от
   Эгейского моря к верховьям Евфрата.
   Троодос - крупнейшая горная система Кипра, древнейший в Средиземноморье центр
   металлургии. Медные рудники.
  
  γ. Города, поселения:
  
   Алалах - аморейский город-государство в долине Амук, на месте современного
   Телль-Атчана близ г. Антакья в провинции Хатай на юге Турции.
   Ангира - с XII в. до р.х. город-крепость на перекрёстке дорог востока и запада.
   Современная Анкара, столица Турции.
   Аншан - город эламитов, в 3 тыс. до р.х. - столица Элама.
   Апсар - совр. село Гонио близ Батуми.
   Ашшур (Ассур) - столица древней Ассирии.
   Берит - совр Бейрут.
   Библ - греческое название финикийского торгового города Гебала. В настоящее
   время - Джебейль.
   Идриос - город в исторической Ликии; нынче - Кемер. Турция.
   Илион - Троя.
   Искалуна - совр. Ашкелон. Израиль.
   Кадеш - древний город в Леванте - традиционное место противостояния Египта
   с государствами Месопотамии и Малой Азии.
   Келена - с XIII и по X в. до р. х. столица Фригии.
   Кутаиа - совр. Кутаиси. Грузия.
   Ледра - совр. Никосия, столица Кипра.
   Лемнос - совр. Лемассол на юге Кипра.
   Маронея - город на южном берегу Фракии, славился превосходным вином.
   Милет - одно из первых греческих поселений на Карийском берегу Малой Азии.
   Митилена - старейший город Лесбоса. Жители М. славились своим образованием,
   пристрастием к искусствам и литературе. Родина Алкея, Питтака,
   Сапфо, Гелланика.
   Мусасир - город в верховьях реки Большой Заб (приток Тигра), к ю.-в. от озера
   Ван - место первоначального расселения урартских племён.
   Ормос - совр. Карловаси на острове Самос.
   Пессиунт - город во Фригии (фригийская Галатия), центр почитания богини
   Кибелы.
   Регий - греческий город на берегу Сицилийского пролива. Совр Реджио ди
   Калабрия.
   Саламакис (Галикарнас) - греческий город в Карии. В настоящее время на
   руинах С. располагается турецкий курорт Бодрум.
   Сарпон - совр. село Шорапани. Грузия.
   Сигей - крепость-порт в устье Скамандра в 20 стадиях от Трои.
   Сидон - совр. Сайда, потовый город к югу от Бейрута.
   Сиена - совр. Асуан. Египет.
   Стагир - город в Халкидике (полуостров в Македонии), родина Аристотеля.
   Сузы - один из древнейших городов мира, резиденция царей Элама.
   Угарит - древнейший город Сирии. С XIV в. до р.х. в составе хеттского царства.
   Урим (шумерск.) - г. Ур в южной Вавилонии, родина пророка Авраама.
   Фемискира (мифол.) - город амазонок в Тавриде.
   Халеб - совр. сирийский Алеппо. один из самых древних из постоянно заселённых
   городов мира.
   Халкида - древний торговый город на острове Эвбея в Эгейском море.
   Хамат (Емаф) - арамейский город в центральной Сирии. Поселение заложено в IV
   тысячелетии до р.х. В настоящее время - Хама, пятый по величине
   город Сирийской Арабской Республики.
   Харран (аккад. "развилка") - город в северном Междуречье. Упоминается в
   Библии - место погребения Фарра, отца Авраама.
   В настоящее время административный центр турецкой
   провинции Шанлыурфа.
   Эйя - совр. город Вани. Грузия.
  
  
  
  δ. Земли, страны, места:
  
   Авзония - древнее название Апениннского полуострова. Италия.
   Агрос, Апия, Пелесгиатида - все, названия Пелопоннеса у различных авторов, от
   Гомера до Плутарха.
   Айгюптос - Египет у греков.
   Айрьянем (авест.) - Хорезм.
   Алзи (у шумеров su-bir) - страна субареев; позже часть Урарту; в средние века -
   армянская область Агзник (Агдзик).
   Арцава - древнее царство на ю.-з. побережье Малой Азии; главный противник
   Хеттского царства.
   Беотия - самый обширный из исторических регионов Средней Греции; житница и
   главное пастбище Эллады.
   Иллирия - средняя часть Адриатического побережья; совр. Албания.
   Кария - омываемая Эгейским морем историческая область на ю.-в. Малой Азии.
   Место интенсивной греческой коллонизации в героическую эпоху.
   Касситериды (Оловянные острова) - первоначальное название Британии у греков.
   После - лежащие к западу от неё острова
   Силли и Сурлинг.
   Кельтика - франция у древних.
   Керкемиш (Каркемиш) - древнее - XIX-IX века до р.х. государство на территории
   Сирии и Восточной Анатолии. Династия царей К. -
   одна из ветвей хеттского правящего дома.
   Киркейская равнина - Колхидская низменность.
   Кирн - Корсика.
   Киццуватна - древнейшее хурритское государство в ю.-в. части Малой Азии.
   Лаконика (Лакедемон) - ю.-в. часть Пелопоннеса, будущее Спартанское царство.
   Лукка (Ликия) - в древности страна с самобытной культурой, языком,
   писменностью на юге Малой Азии. Современная провинция
   Анталья, Турция.
   Мавруссия - Марокко.
   Магнесия - восток Фессалии. Здесь имелись залежи магнитного железняка.
   Мизия - местность на западе Малой Азии, заселённая эолийцами в героическую
   эпоху.
   Наири - ассирийское название территорий, охватывавших озеро Ван (море страны
   Наири). Часть армянского нагорья, в настоящее время регион Восточная
   Анатолия, Турция.
   Нок - древнее государство в Западной Африке, на берегу Гвинейского залива.
   Нумидия - алжир.
   Остров Пигмеев - так греки называли Мадагаскар.
   Офиуса Иберийская - Испания.
   Памфилия --гористая прибрежная страна в Малой Азии, между Ликией и Киликией.
   В героическую эпоху была заселена выходцами из Греции.
   Пунт - Сомали.
   Сардон - о. Сардиния.
   Таврида - Крым.
   Тенедос - совр. назв. Бозджажа. Остров в Эгейском море, на выходе из Дарданелл.
   Тринакрия (треугольная) - Сицилия.
   Троас - область вокруг Илиона.
   Туммус (адыг. - лес насекомых) - болотистая местность в устье реки Цемис. Совр.
   Цемесская бухта, Новороссийск.
   Фессалия - исторический регион на с.-в. Эллады, побережье Эгейского моря.
   Занимает наиболее плодородные равнины в предгорьях Пинда.
   Считается прародиной эолийских племён.
   Ханаан - "пурпурная страна", Финикия.
   Ханигабальт (Митани) - древнее государство Северной Месопотамии со смешанным
   семито-хурритским населением.
   Хиллаку - Киликия.
   Чёрная земля - Египет.
   Элам - древнейшее государство на ю.-з. современного Ирана.
   Эпир - страна к западу от Фессалии, "по ту сторону" Пинда.
  
  
  
  II. Люди Ойкумены:
  
   Абанты - ионийское племя с острова Эвбея, признанные в Ойкумене мастера
   ближнего боя.
   Албаны - союз племён, населявших в древности территорию между Иверией и
   Каспийским морем. Языковая принадлежность - лезгинская ветвь
   нахско-дагестанской семьи.
   Гализоны - народ, населявший в древности черноморское побережье Малой Азии.
   Гутии (кутии) - народ, проживавший в горах Загроса, начиная с 2200 года до р.х.
   в течение 91 года Г. властвовали в Двуречье. К концу II тысяч.
   этноним "гутии" перестал обозначать конкретную племенную
   единицу, и стал применятся к разным, обитавшим к северу от
   Вавилона народам.
   Давы (от daos - волк. Фриг.) - "волчий" народ, даки - племена, населявшие
   территорию современной Румынии.
   Дриопы - архаичное доахейское племя в Фессалии.
   Зихи (зиги) - древнегреческое наименование адыго-абхазских племенных
   объединений.
   Идумеи (эдомитяне) - согласно Библии потомки Исава, брата Иакова. Обитали
   на юге Израильского нагорья, разоряя владения соседних
   народов.
   Исавры - древнейший воинственный народ в Малой Азии, неизвестной языковой
   принадлежности. Населяли труднодоступный регион в центральной части
   Тавра.
   Карийцы - доиндоевропейское племя, обитавшее на ю.-з. малой Азии и островах
   Эгейского моря. По Геродоту - выходцы с Крита.
   Каскейцы (каски, кашки) - союз племён, обитавших в горах Малой Азии, к с.-в. от
   Хеттского царства.
   Кассеи (касситы) - племена, изначально обитавшие в Загросе, у с.-з. пределов
   Элама. В 1595 г. до р.х. захватили Вавилон и правили им два
   столетия. Конец касейскому владычеству в Вавилонии положило
   нашествие Элама.
   Киконы - фракийское племя скотоводов. Кочевали по территории современной
   Болгарии.
   Лелеги - одна из древнейших народностей, по греческим поверьям, обитавшая
   наряду с пеласгами и карийцами на юге Балканского полуострова,
   островах Эгейского моря и в Малой Азии. У Гомера малоазийские Л.
   упоминаются как сторонники троянцев. Геродот отождествлял с Л.
   карийцев.
   Лулубеи - воинственный народ, обитавший в горах Загроса к востоку от Двуречья.
   Упоминаются в аккадских и ассирийских надписях с XXII по IX века до
   нашей эры.
   Меламподы - древние египетские племена.
   Меоны (лидийцы у Гомера) - исчезнувший народ, проживавший в малоазийской
   Лидии до завоевания её персами.
   Мигдоны - фракийское племя, переселившееся из Макетиды (часть Македонии)
   в Малую Азию - Фригия, Мизия. Мизийские М. - мёзы, известные в
   ассирийских надписях как мушки - являлись родоначальниками
   армянского этноса (протоармяне).
   Мирмидоны - мифические племена ахейцев в Фессалии.
   Моавитяне - обитавше на восточном берегу Мёртвого моря (Моав) родственное
   евреям семитское племя.
   Моллосы - племя, населявшее в героическую эпоху центральную часть Эпира.
   "Моллоским" считался оракул Зевса в Эпирской Додоне.
   Наири - ассирийское название группы урартских племён на территории Урарту.
   Певкины - так греки называли германское племя бастарнов.
   Пеласги - догреческое население Балканского полуострова. Народ, или
   совокупность народов Греции до становления Микенской
   цивилизации.
   Сарды - древнее население Сардинии (Сардон).
   Сиканы - древнейшие обитатели Сицилии.
   Субареи - древнейшее население Северной Месопотамии. Страна С. - Субарту
   попала под власть Урарту в конце IX в. до р.х. В ассирийских надписях
   под С. понимали хурритов.
   Сутии - самоназвание амореев - скотоводов-семитов, кочевавших в Сирийской
   степи между Ханааном и Шумером.
   Тавлантии - древнее иллирийское племя, предки современных албанцев.
   Тибарены - обитали на ю.-в. побережье Понта. Соседи халибов. Земледельцы
   и рыболовы.
   Хананеи - семитское население сирийского побережья, финикийцы.
   Хаоны - одно из трёх, главенствующих в Эпире племен (наряду с феспротами
   и молоссами).
   Эдоны - проживавшие по берегам реки Стримон фракийские племена.
   Энеты (венеды) - выходцы с северного побережья Адриатического моря. Тит
   Ливий считал Э. перебравшимися в Адриатику уроженцами
   Пафлагонии.
  
  III. Календарь:
  
   Месяц волчьей луны - январь.
   Месяц очищения - февраль.
   Месяц ветра и плуга - март.
   Месяц древесных почек - апрель.
   Месяц возвращения лягушек - май.
   Месяц земляничной луны - июнь.
   Месяц оленьей луны - июль.
   Месяц ячменя и зрелой луны - август.
   Месяц урожая - сентябрь.
   Месяц умирающей травы - октябрь.
   Месяц туманов - ноябрь.
   Месяц длинных ночей - декабрь.
  
  IIII. Меры:
  
   Талант = 36 кг. Ахейский медный талант = 25,22 кг. Мина = 0,6 кг.
  
   Обол = 0,57 гр. Ахейский золотой талант = 8,6 гр. Мерка = 39,46 литра.
  
   Хой (хус) = 3,3 литра. День пути = 28, 725 км. Стадий = 178,6 метра.
  
   Локоть = 44,4 см. Мирриада (число) = 10 000
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"