Зима пришла в этом году рано. Снега еще не было, но холод уже сковал реки тонким слоем льда. Выходить опасно на такой лед.
Короткие но ясные дни полетели один за другим. В монастыре всегда есть чем заняться. Праздность грех.
Иеромонах Владимир стоял возле окна и читал Писание крестясь в конце каждой страницы. Сам он был еще крепок, но глаза его уже были слабы и приходилось
держать книгу очень близко к лицу. Читающий старался дышать реже, чтобы не осквернять святые строки своим дыханием.
В читальню вошел юноша. Кузьма его зовут. Послушник.
-Настоятель спрашивает готова ли глава?
-Да, готова.
Исписанные листы пиргамина, еще не помещенные в переплет, лежали на столе рядом.
Хлопец взял их, и принялся внимательно рассматривать.
-Что ты там высматриваешь, бестолочь?
-Чё это я бестолочь?
-Не грамотный вот и бестолочь, какой смысл в тебе если толка от тебя как с козла молока?
-Прям в грамоте все дело...
-А зачем Господь тебе разум дал? Руки у тебя есть, ноги есть, руками берешь, ногами ходишь, а головой что ты делаешь, если знаний в ней нет?
-Я ею думаю...
-О чем ты думаешь ею? Как утробу свою набить? Так и кот на кухне о том же думает.
-Умножающие знание умножают скорбь...-попытался отбиться и защититься послушник
Но в ответ на его слова старик летописец отвесил звонкий подзатыльник, такой сильный, что аж сопля из носа вылетела.
Паренек обиженно шмыгнул носом.
-За что?
-Не смей в глупости своей говорить святые слова. Эти слова о том, что чем больше ты познаешь, тем больше понимаешь тленность мира сущего, ибо только Царство Небесное вечно.- Владимир назидательно потряс пальцем перед курносым лицом Кузьмы.
Парнишка примолк и насупившись вышел из читальни, с записями в руках.
Автор же летописи вернулся к чтению Писания. Он даже не читал, скорее, просто пробегал глазами по строкам, ибо давно уже знал их наизусть. Душа его была не на месте, как оценит Настоятель его труд? Что скажет? Это была первая глава летописи о событиях более чем сорока летней давности. Великая битва на поле Куликовом. Пока живы те кто выжил в той кровавой сече, те кто изгнал поганых кочевников с земли русской. Это надо записать, пусть не все он знает, но то что известно надо сохранить. Многие другие напишут то, что знают они и получится большая летопись о героях, о великих делах князя Дмитрия. О его духовном отце Сергии Радонежском. Когда говорил с Сильвестром, все казалось ясным и понятным, но сейчас руки начинали дрожать от сомнений.
Владимир сомневался. Он не спорил с Настоятелем. Кропотливо выполнял свое послушание. Но сомнения сидели в его душе. О чем писать? Что важно? Победа была, но сейчас Русь опять дань платит. Может и зря все было, зря люди сгинули?
Писал Владимир о том, что было перед битвой. Первая глава его о набегах на села и деревни, о том как насиловали, грабили, убивали жадные жестокие агрессоры.
"Многия беды чинили"- ту боль что приносили всадники с кривыми саблями не описать словами, а значит и этих простых слов достаточно.
Писал он о том как кназюшко Дмитрий собрал русские войска числом несметным и направился на встречу черному войску самозваного хана Мамая, войска которого разоряли земли вокруг. Добычи богатой не было но воинам ордынским надо было покуражиться. Добычу они в больших городах взять хотели.
Владимир отложил в сторону писание. Взгляд его устремился на двор монастыря, воспоминания пошли непрерывной чередой.
В один из таких набегов лет за семь до битвы, деревеньку их захудалую недалеко от реки Вятки разорили начисто. Самого Владимира, четырнадцати лет от роду взяли в плен кочевники. Татары. Младших сестер, невесту его, да и всех молодух. угнали куда-то совсем в другую сторону, на рынок где людей продают как скотину. И попали они в кибитки кочевые на забавы, да тяжелый труд. Что еще дикому степняку желать? Красивые белые славянки всегда у них в цене. Братьев тех, кто по старше, увели в Орду, а самого маленького, на глазах матери отдали своим серым псам. Те загрызли малыша насмерть. Мать не выдержав этого кинулась на копье к одному из татар, умерла с проклятиями на весь их нечистый род. Что она еще могла, слабая женщина, против вооруженного головореза? Глядя на все это бабы плакали, старики рвали на себе волосы от бессилия, от злобы на собственную немощность. Так было, такие воспоминания остались. Ни радости ни света нет в них. Отчаяние и злоба. В такой злобе люди отчаиваются, веру теряют, в себя и в Бога.
"Многия беды"- прошептал монах едва слышно. Такова была жизнь в приграничных с Ордой землях. И конца и края не было этому. Скупая слеза покатилась по щеке и затерялась среди морщин. Воспоминания не отпускали. Детали, голоса, лица людей, все представало как произошедшее вчера. Голод, и холод степи.
Мужчин гнали пешком, еды почти не давали, выбившихся из сил убивали, сам Владимир был худ и его тоже хотели зарубить, но спасло его знание переданное дедом.
Старик был деревенским знахарем, лечил людей и деревенский скот. Научил и внука чему успел.
Невыносимо было и в рабстве у татар. Многие пытались бежать, их догоняли, ломали ноги и бросали в степи на верную и мучительную смерть.
Четыре бесконечно долгих года. Татарин, к которому он попал, часто сёк своих рабов, а Владимира забавы ради поженил на кривой дурочке.
Владимир, а тогда еще он был Яшкой, имя сменил, когда постриг принял, лечил людей и коней, кастрировал жеребцов, принимал роды у женщин и кобылиц, жилось ему легче, чем остальным. Татарскому хозяину несколько раз предлагали продать Яшку, но тот каждый раз отказывался.
Были и такие, что прижились у татар. Кузнец один ладные сабли ковал, ему жилу на ноге подрезали, чтобы не убежал, а он и не собирался бежать.
"Жену тут дали, жилье у меня свое, что еще нужно? Что под князем псом, что под татарином, одно и то же." - говаривал он время от времени. И не было ему стыда за то, саблями его работы секут православных, что кони его подковами кованные топчут землю русскую.
А однажды Яков сбежал. Давно он планировал как сподручнее.
Татары тогда шли на бой с "урусами", были веселы, предчувствуя легкую победу. Не знали еще что их ждет.
Яша не знал всего, что происходило, опасаясь бунта или массовых побегов, татары молчали о своеволии князя Дмитрия, который отказался платить им дань, и собрал большую армию. А рабам, пойманным недавно, отрезали языки, чтобы не проболтались. Татары не боялись поражения, они предвкушали победу, обсуждая кто и какой добычи хочет привезти в свою кибитку. Тем более что и литовский князь Ягайло собрал войско и пошел на союз с ордынским ханом. Пусть и не православный, а всеже христианин собирался нож вставить в спину Московии. Предательство. Все время то пропахло предательством, подлостью. Каково было князю Дмитрию жить и думать, что любой заключенный союз может рухнуть?
Татары уже не один день стояли лагерем, ежедневно объезжая округу.
Поэтому налет небольшого дозорного отряда на окраину татарского лагеря был как гром среди ясного неба. Эти руссы совсем не походили на напуганных крестьян, они хохоча секли не успевших вскочить в седла кочевников и пускали стрелы не сходя с коней, это были отборные дружинники, опора князя.
Когда случился этот наезд, Яшка выскочил из своей палатки и не раздумывая запрыгнул на ближайшего коня. Такой шанс к побегу он упустить не мог. Пронесшийся мимо дружинник уже занес руку с булавой, чтобы выбить его из седла, но Яков тогда в первые за многие годы перекрестился, размашисто, с какой-то дикой радостью. Всадник не тронул его.
Пришпорив коня бывший раб бросился прочь.
Скакал и скакал в сторону дыма костров лагеря русских.
На окрик дружинника
- Стой! Кто таков?
Ответить уже не было сил.
Просипел так громко как только смог
- Свой я, русский я, православный я! Вот те крест святой! - и во второй раз крестное знамя спасло ему жизнь.
Владимир отвлекся от нахлынувших воспоминаний. Сердце заколотило от волнения. Нельзя так. В его то годы. Выпил отвара из трав. Чуть успокоился, присел на лавку.
О чем писать далее? О Пересвете и Ослябе? Пересвета ему принесли и положили на излечение. С первого дня он стал лечить всех, кто обратится. Но ни Яшка, ни любой другой лекарь иноку уже не помог бы. Он умирал от страшной раны. Будь на нем кольчужка или другой какой доспех, может и обошлось бы. Но на Пересвете была только простая ряса, а душу его защищало благословение Сергия Радонежского. Пришел батюшка исповедовать умирающего.
Не видя ничего вокруг Пересвет схватил Яшку за руку, притянул к себе и заговорил быстро-быстро.
- Малец, слышь малец, ты постриг прими, у тебя никого живых не осталось, один ты, один. Прими постриг и молись за души, за грехи наши, я сам грешен, я сам... я сам... много бед на мне, отец Сергий благословил, сказал искупить смогу, а я... разве так искупают?...
Видя что человек сейчас уже умрет, батюшка оттолкнул Яшку в сторону и присел рядом с Пересветом, нельзя без покаяния человеку уходить. О чем они говорили в этой последней, самой важной в жизни беседе только им двоим, да Богу известно. Стоит об этом писать? Может и стоит.
Владимир встал и прошелся из стороны в сторону по келье своей. О чем еще писать? О том, что татары стрелы свои в трупах падшей скотины держали, а раненые стрелами этими умирали долго и в муках, да еще близких заражали?
Написать о том, что Яшка кровь из свежих ран, от стрел этих, высасывая заразился тифом и лежал присмерти две недели? Зато те дружинники и ополченцы, кому он помог, живы остались.
Всё это можно пережить. И тиф, и чуму, и голод, все это забудется. Но не забудет он никогда женский плачь после сечи, когда матери, жены, сестры и невесты выходили искать родных своих и суженных. Этот вой он не забудет никогда. Скрежет зубовный в аду с этим может только сравниться.
Вернулся послушник с красным от мороза носом.
-Отец настоятель спрашивает о чем вторая глава будет?
Глядя на молодого балбеса иеромонах усмехнулся.
-Не знаю о чем будет, не о чем мне писать, праздно все.
- Как это не о чем?- удивился паренек -Ты же говорил что князя Дмитрия видел, что Пересвета видал, об этом и пиши.
- Нет, не буду, праздно это, да и глазами слаб стал, ошибаюсь уже.
- Ты писать не будешь, я Настоятелю скажу, он тебе епитимию наложит, как миленький напишешь!
Владимир хитро прищурился глядя на послушника.
-Есть у меня условие одно. Выполнишь, продолжу писать.
-Какое?- оживился малец.
-А такое, начнешь грамоту учить, станешь мне помогать, тогда и продолжу.- заявил стрик. По доброму он это сказал, почти по-отечески.