Давно я не была в родных краях, где прошли мои детство и юность. Всё было как-то недосуг. А этим летом вдруг неудержимо потянуло туда и я, бро-сив все дела, поехала. От железнодорожной станции до нашей деревни два-дцать километров. Хорошо, что на станции живёт брат. Вот с ним, на его ста-реньких "Жигулях", мы покатили в деревню.
Полевая дорога, местами, переметённая песком, бежала круто в гору. Мотор машины чихал, захлёбывался, но мы, хоть и медленно, продвигались вперёд. Раньше, когда ещё село Покровка было районным центром, здесь пролегала неплохая щебёночная дорога, которую все мы почему-то называли "грейдером". Но когда райцентр перенесли в другое село, жизнь на этой дороге постепенно заглохла. Редко кто пользовался ей. Ремонтом дороги уже никто не занимался и она, разрушаясь, в конце концов, пришла в полную непригодность. Теперь проехать по ней было всё равно, что по шиферу. Вот по этой причине и появилась рядом просёлочная грунтовая дорога - мягкая и удобная в сухую пору, но только не во время дождей или зимой.
В открытые окна машины врывался сухой, горячий ветер, напоённый таким терпким степным ароматом, что аж дух захватывало. Я жадно смотрела по сторонам, узнавая, знакомые, такие памятные с детства места, сколько раз мне довелось поездить и походить по этой дороге - не сосчитать! До последнего кустика всё здесь было знакомым и родным. Поэтому ещё резче бросались в глаза следы запустения и разрухи. На поле, где раньше горели маленькими солнцами и радовали глаз подсолнухи, теперь выше головы бурьян. Там, где тихо шелестела листьями на ветру молодая, сочная кукуруза - целое море колючего, с мягкими малиновыми цветами, татарника. Мачты высоковольтной линии, без проводов, выглядели сиротливо. Казалось, что какие-то великаны, понуро согнувшись, шагают по земле, исчезая где-то за горизонтом.
Да, как видно, и здесь, наше смутное время бесконечных перестроек и реформ оставило свой разрушительный след.
Но вот мы вскарабкались на вершину Шумовой горы. Сердце моё радостно забилось. Здесь, на горе, мы всегда останавливались. Это было что-то вроде ритуала. Остановились и сейчас. С высоты, как на ладони, была видна наша деревня, излучина реки, кудрявые вётлы над ней. Слева от дороги привычно было видеть большое поле, уходящее далеко вниз, расстилаясь широким морем волнующейся ржи. Сейчас моим глазам предстала неприглядная картина: на поле господствовали буйные сорняки, ржавела брошенная техника, сновали туда-сюда полчища сусликов. И над всем этим кружило вороньё, будто высматривая внизу мертвечину. От увиденного сердце моё болезненно сжалось, в глазах защипало от слёз.
"Боже мой! - подумала я. - И это поле тоже заброшено? Неужели люд-ская память так коротка?!".
Полными слёз глазами я вопросительно посмотрела на брата и он меня понял.
- Да, сестрёнка, и это поле теперь заброшено, - с нажимом выделяя "это", сказал он. Обида и горечь захлестнули меня. Стало трудно дышать. Пе-ред глазами, как наяву, промелькнули события давнего времени, незабывае-мые трагические события...
...Лето 1957 года выдалось жарким и грозовым. В совхозе началась убор-ка, косили рожь. Я и мои сверстники, такие же 14-15 - летние девчонки и мальчишки, работали на току. Лопатами разгружали машины, ворошили бурты зерна, чтобы оно, не дай Бог, не "загорелось", ездили на элеватор. Работы хватало. Даже в самую жару мы не отсиживались в холодке.
В один из таких жарких дней разразилась страшная гроза. Небо враз потемнело, как будто наступили сумерки. Молнии вертикально прорезали эту темь и огненными стрелами вонзались в землю. Гроза, к счастью, обошла ток стороной. Так, слегка брызнуло на нас реденьким дождиком, и мы радовались, что не замочило зерно. Небо уже начало светлеть, когда ослепительная вспышка заставила всех нас крепко зажмуриться, и почти вслед за этим страшный грохот потряс всё вокруг. Мы, в испуге, кинулись, кто куда ничего не соображая и тут услышали чей-то истошный крик:
- Горит! Хлеб горит!
Озираясь по сторонам, мы увидели, что вдалеке, где-то за грейдером, бушевало пламя. К небу поднимались чёрные клубы дыма. Как на грех все машины ушли с зерном на элеватор, с ними уехал и заведующий током. Из взрослых с нами рядом никого не было.
Не раздумывая, мы похватали лопаты, какие попались под руки, и побе-жали к горящему полю. Вгорячах никто не подумал, что до него никак не меньше трёх километров. Мы бежали так быстро, что, наверное, побили все мировые рекорды, если бы кому вздумалось засечь время.
Сразу за грейдером горело поле ржи. Ещё не добежав до него, мы почув-ствовали сильный жар. В дыму метались люди, пытаясь остановить огонь.
Здесь были доярки, прибежавшие от озерка, куда пригнали стадо на обеденную дойку, управляющий соседнего совхоза, проезжавший как раз мимо, возвращаясь из района, комбайнёр и мальчишка-соломокопнильщик. Тракторист, молодой парень, отцепив трактор от, уже горящего комбайна, пытался гусеницами взрыхлить землю перед стеной огня. Не думая об опасности, мы бросали в огонь землю, траву, пытались сбить пламя одеждой, снятой с себя. Куда там! От жара трещали волосы на голове, покрывалась волдырями кожа на руках, лице, теле. Все наши усилия были напрасны. В какой-то момент, на наших глазах, огромный язык пламени, оторвавшись от стены огня, неожиданно обрушился на трактор. Мы услышали жуткий, отчаянный вопль тракториста. Трактор, объятый пламенем, дёрнулся раз-другой и остановился. К нему бросились управляющий и одна из доярок, но в следующий миг стена огня накрыла их всех. Мы застыли от ужаса. Несколько секунд слышались их душераздирающие крики, потом всё стихло, только остервенело гудело и ревело пламя, подбираясь к нам. Первой пришла в себя старшая из доярок. Истерично ругаясь непотребными словами, она стала выталкивать нас с поля. Она кричала на нас, как безумная, и глаза её в этот момент были безумными. К ней присоединился комбайнёр. Под их напором мы побросали лопаты, обгоревшую одежду и, выбежав с поля, повалились в придорожный кювет. Оттуда, рыдая, размазывая по лицу сажу и кровь, мы смотрели, как огонь уничтожает последние остатки ржи на поле, как он перекинулся на лесопосадку. Деревья гулко трещали, снопы искр сыпались во все стороны.
К тому времени, когда подоспела помощь из деревни, а из района прибыла пожарная машина, надобности в них уже не было. Огонь, уничтожив всё на своём пути, упёрся в распаханное поле и сам собой иссяк.
На чёрном от пепла поле зловеще застыли обгоревшие трактор и ком-байн. Всех нас чёрных от копоти, с обгоревшими бровями и ресницами, с опалённой кожей, увезли в районную больницу, где нам оказали помощь.
Как нашли обгоревшие тела погибших, мы узнали позже. Хоронили их на сельском кладбище со всеми почестями.
Лучшие земледельцы-механизаторы поклялись, в память о погибших, , каждый год на сгоревшем поле получать самые высокие урожаи...
Вот так когда-то люди, борясь за хлеб, не раздумывая , бросались в огонь. Вот почему мне так памятно и дорого это поле. Я стояла на самом его краю и везде, куда только простирался мой взгляд, я видела бурьян, бурьян и бурьян. Мне казалось, что поле, как живое существо, изнемогает и задыхается по гнётом бурно разросшихся сорняков и ржавой техники.
Молча, я вернулась к машине. Молча, мы тронулись в путь. Ещё минут десять мы ехали вдоль заброшенного поля, и мне всё время чудился его живой голос:
- Люди! Что же вы сделали со мной?!
Действительно, люди! Что же мы сделали с нашим Полем, с нашей Землёй, с нашей Жизнью, с нашей Родиной?!