Аннотация: Поляков Ю. Грибной царь. М."Росмэн", 2005
Юрий Поляков. Грибной царь
Кажется, натолкнулась на вполне современный русский детектив. Мы еще не знаем, собственно, что это такое. Женский детектив - ясно. Он же во многих случаях иронический. Сведущие в изящной словесности дамы как-то догадались, что ирония - очень хороший троп, из которого можно выжать вполне читабельный симулакр. Мужской детектив - ну тоже ясно: Успенские-Незнанские - коллективное творчество, МасЛит, неудобоваримый для барышень, но обретший своего благодарного читателя. Акунин - тоже ясно, детектив, но это, скорее всего, наконец-то потомно и тиражно удавшийся Гиляровский, причем не перенесенный по времени к нам, а живущий все там же в своем старомосковском времени.
А тут нужно, чтобы реализовался не профанный былинный менталитет, как у Успенского в его полугашековых полусказках, а настоящий, когда справив нужду не в деревенском сортире, новый русский - поставщик половины всех московских унитазов - идет в лес, находит царя грибов и загадывает такое желание, которое понятно всем русским людям и звучит оно как молитва - "ну, пожалуйста" - что в переводе с советского профанного на русский сакрализованный в данной ситуации значит "не попусти". Желание как в сказках, понятное дело, исполняется, и детектива как такового не получается: ни одной загубленной жизни и души. А как хотелось! На каждом шмуце поляковской книги "Росмэн" поставил деталь зарядного устройства - а уж коли тут показывают ружье, то оно должно-таки выстрелить. Но не выстрелило. Издатели, думается, изобрели эту картинку без особого знания сюжета - иначе не поставили бы жанром сего творения - "остросюжетный роман". Повествование в духе "Живите в Москве" Пригова, но без присущих постмодерну фантасмагорий и провалов коллективной памяти, трудно назвать остросюжетным, даже если учесть, что лирически-постельные описания весьма недурны.
Поляковская сексуальная мифология Москвы выступает с одной стороны как двойник приговской политической мифологии, но если та залита кровью, то здесь все буквально залито спермой, что не переходит в жанр эротики или порно благодаря всеспасающей почти довлатовской иронии.
Если у Пригова после массовых убийств и провалов земной коры непонятно откуда возникает новая жизнь, то здесь наглядно ясно, откуда жизнь возникает и совершенно неважно, что она рано или поздно заканчивается. Можно было бы здесь уже поставить разделение - постмодернист-реалист, облачив Юрия Полякова в лавры близкой ему по партии школы, но слишком уж очевиден прием антиреализма - ведение сюжета по линиям наименьшей вероятности, которую исследователи замечали у Достоевского и Конан Дойла.
Судите сами: в России много убийств, злодеяний, совершенных с меньшей убедительностью мотивов. Роман Полякова отражает самое наименее вероятное развитие подобных событий, и случись такое в жизни, крови было бы не избежать. Исторические реалии - каток, под который попадают все возможные лирические элегии. У реалиста, доведись ему взять ту же фабулу, в соответствии с суровой правдой действительности погибли бы трое: дочь, бывшая жена с бывшим товарищем, и все было бы несправедливо, не по чести-совести, а по абсурдным законам бытия. Но Поляков не реалист, у него - "не попусти". Это не какой-то сюжетный изыск, а давняя традиция русской литературы искать, по-настоящему искать лишь духовного спасения. Все прочие искания - материал, для русской литературы негодный. По сути, роман Полякова со всеми его излишествами - это воплощение мысли Достоевского: "Пусть там в Европе как угодно, а у нас пусть будет другое. Лучше верить тому, что счастье нельзя купить злодейством, чем чувствовать себя счастливым, зная, что допустилось злодейство" (Дневник писателя, 1877, февраль. "Меттернихи и Дон-Кихоты"). И пусть данное конкретное спасение души Михаила Дмитриевича Свирельникова произведено грибным царем, насквозь источенным червями (специфика нынешней жизни, в пустоте которой все продолжает разваливаться и раскрашиваться), оно несет в себе надежду и на наше общее спасение.