Аннотация: Поговорим о причинах и следствиях, точнее, о гегельянстве и прошлогодней книге Пелевина "Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами".
Это типичное для постмодернистской эпохи, напичканное подтекстами и контекстами произведение, в котором самым наглым и загадочным образом - как годовые кольца - соединились технологические альтернативы Акунина, информационная индустрия, о механизмах которой не знает только глубокий аутист, всевидящее око Толкиена, Эдгар По с "Золотым жуком", шагреневая кожа, ставшая шкуркой судьбы каждого из нас,. Вспомнился "Лед" Сорокина - здесь та же попытка создать новую религию не для всех. Тут же почти Сергее-Алексеевский, но, разумеется, не православный, а какой-то древнеегипетский взгляд на устройство вселенной, завязавшийся в интернете фб-роман между двумя молодыми людьми одного пола, прервавшийся неожиданно дендрофилией, влияние слова на судьбу и многое другое, столь милое сердцу желающего все разобрать по винтикам литературоведа.
Нет, Пелевин не создал в романе новую религию и конфликтом российского руководства с мировым масонством - он просто перевел в художественные образы старую, уже всем известную. Наподобие того, как наши великие романисты слово раб заменяли метафорой "тварь дрожащая", а господин - вошь, пьющая кровь и "право имею", так же когда-то для Базарова один их них термин "позитивизм" поменял на "нигилизм". Здесь то же самое, шкурки, погремушки - это авторские метафоры принятых в масонстве понятий и иерархий.
"В нашем мире есть князь, сильнейший и грозный. И раз в год (совсем не ваш год, и вообще мало связано с вашей концепцией времени) этот князь совершает праздничный выезд. Чтобы привествовать его, мы берем пестрые шкурки и делаем из них погремушки, звук которых зависит от их узора. Особенно же среди шкурок ценятся такие, где узоры жизни симметричны, и одни фигуры судьбы повторяют себя в других. Их звук самый нежный и сладкий. И когда князь едет между нашими <...> (этого слова я совсем не понял), погремушки стучат от ветра нашей преданности и рождают в его душе великое счастье..."
Ясно, что здесь метафоры работают на уничтожение высокого смысла жизни. "Когда ты кончишься, я сдеру с тебя шкурку", - говорит умному герою Жук своими не совсем вербальными способами. Насекомое опять выше человека в космической иерархии. Куда там Простаковым, Скотининым с их поклонением повелителю мух.
Человек живет ради выделки своей, а не свиньей шкурки, и все что он делает в жизни - это всего лишь узор более-менее симметричный. Надписи можно корректировать, если в них нет гармонии. Так ЛАМБЕР-СЕКСУАЛИЗМ был исправлен, и герой перестал бегать голым по лесу с топором. "..."ламбер - сексуализм" превратился в "ламберсексуальность". И это новое слово - теперь уже одно-единственное и девственно свежее - прямо на моих глазах обросло новой смысловой кроной, общей для обеих его половинок. В ней не было бревен и досок, но была пестрая фланель и макбук эйр".
Это была не ошибка. Ошибок быть не может там, где действует основной символ романа - дерево, матрешка, кольца.
Герой умен, страстен, он в своей страстности, как и положено человеку, разрушает предметы своей страсти. Деревья, золото, любимого. Он выбирает себе партнера-философа и портит его, меняя взгляды с либеральных - общих, приличных, на "ватнические" - необщие, неприличные, обреченные на нефинансирование. Сам он теряет свое золото, не выдержав очередного скачка его падения, и собственно, оба счастливы. Он рубит деревья в лесу из страсти к ним. Он уничтожает в себе себя. Он пустая матрешка из слоев страсти.
Гегельянцам, повернутым на историософии, интересно здесь пелевинское видение снятие помех: путешествуя во времени, историю изменить невозможно - она отпружинивает. Чекисты это называют законом симулятивной компенсации, законом сохранения следствий. Если из прошлого убрать какой-то элемент, будущее не изменится, только обретет "новый комплекс причин".
Тем самым Пелевин, как мне кажется, полностью оправдал Гегеля и избавил своей метафорой-религией его от нападок в том, что он чего-то не знал в истории. Каждое вновь открытое историческое событие всего лишь добавляет новый комплекс причин, но следствие остается тем же самым. Философу достаточно хорошо знать настоящее и уметь логически прогнозировать возможные причины и следствия.
Это как трейдерская игра на бирже с курсами золота, которой занимался герой Пелевина Кримпай и считал это азартнее любого казино. Разумеется, пока он имел золото. Описание причинно-следственного мира дается через курсы валют, в принципе не все ли рано, через чего, через какие метафоры описывать историю, можно как Маркс через формации, можно как Гегель через стадии, главными остаются причины и следствия. "Я всегда верил в простой причинно-следственный мир - и меня завораживала подразумеваемая им картина. Выходило, что курс доллара к юаню и цена на нефть, скажем, через три года, два месяца и четыре дня уже в сущности определены - и неизвестны никому лишь потому, что в любой человеческой модели невозможно учесть все переменные".
Не эту ли невозможность констатировал автор "Войны и мира", говоря о предопределенности поражения Наполеона в России?
Совокупность причин и следствий, их онтологически неизбежную стыковку - матрешку - дарит чекист герою. Она деревянная. А любовь к дереву - тут такая многослойная метафора, что голова кружится от ее значений. И вся эта рубка деревьев "оно того стоит" как всякое страстное действие оказывается "отрицающим". Оно не дает шансов остаться целым и цельным на что направлено, таким, каким оно было, и если объект страсти не уничтожается полностью, то, по крайней мере, разрушается его форма.