![На круглом столе []](/img/c/chernorickaja_o_l/forum/baranovvolgin.jpg)
|
18 декабря презентацией книги Игоря Волгина "Возвращение билета" завершился международный конгресс "Русская словесность в мировом культурном контексте". Более 300 участников из Франции, Израиля, Великобритании, Италии, Германии, Австрии, США, Сербии и Черногории, Польши, Румынии, Болгарии, Эстонии, Финляндии, Китая, Вьетнама, Армении, Казахстана, Узбекистана, Украины, Белоруссии и других стран приняли в нем участие. Это второй международный форум, проводимый Волгиным в Москве - первый был в 2001 году, назывался "Достоевский в современном мире 1821-2001", что во многом определялось сферой литературоведческих интересов писателя - он признанный в мире исследователь Достоевского. Теперь же, когда вышла книга статей Волгина, мы, его семинаристы и студийцы, узнали своего мастера в привычном для нас амплуа: историка-исследователя, политолога, литературоведа, в поле зрения которого - вся русская история и литература: Чаадаев, Белинский, Гоголь, Заболоцкий, Булгаков, Солженицын и др. Было бы странным, если бы ТАКОЙ Волгин не предстал, наконец, перед взором мировой общественности. Размышляя на страницах своей книги о трудах Берковского, Волгин находит традицию, важную для себя и русского литературоведения в целом: критик в России больше, чем критик - в центре его внимания находится онтология национального сознания. Но в данном случае это выражение с горних высот можно спроецировать и на конкретную действительность: критик в России больше чем критик, потому что только он может вокруг своей личности создать единое культурное пространство, исполненное безграничного (во всех смыслах) уважения к русской культуре, что мы и ощутили, находясь на конгрессе. Но если вдуматься, не только в течение этих пяти дней - а на протяжении уже 36 лет как руководитель сильнейшей в России литературной студии, Волгин создает это самое единое культурное пространство, возможно, не такого масштаба, как на форуме, но все-таки весьма ощутимое. Одна из его ключевых идей "эстетика - высшая нравственность" и ключевой метод "странные сближения" - проходят красной нитью через все статьи его студийцев Д. Быкова, С. Гандлевского, Я.Шенкмана. Да и сами они стараются ни в одном своем произведении не погрешить перед читателем - стиль должен быть блестящим всегда. Писателю можно все простить, кроме безвкусицы и занудства. Думаю, в отношении Волгина и его учеников можно говорить об эстетической форме познания, отличной от гносеологической. Гносеологическая форма исключает оценочность суждений. А здесь даже в самом заглавии "Возвращение билета" заявлена гуманистическая позиция, автор возвращает литературоведению абсолютную дозволенность оценочных суждений. Волгин не может одобрить государственный террор и принять современный неэстетический клиповый мир, равно как и далекий от изящной словесности язык рекламы. С точки зрения диалектики, суррогаты массовой культуры - явление закономерное и оправданное собственной неизбежностью. Так, дискуссия вокруг доклада А.Архиповой из С-Петербуга "Проблема массовой литературы" наглядно показала, что эстетическая оппозиция текстов современных клепателей детективных романов и Достоевского не исключает сходства этих явлений по самому жанру. Особенно запомнилось выступление Гачева по поводу названия книги - "Возвращение билета". Действительно, можно сие действо расценить так, что поезд уже ушел, и пассажир вынужден сдать билет в кассу, но есть еще и такая трактовка: некуда ехать. Любое направление - безысходность и деградация. И может быть, лучше остаться, переждать. О том, что русская культура вся в прошлом, говорилось на конгрессе неоднократно. Кто-то вспомнил слова Гегеля о том, что культура сама себя начинает осознавать лишь тогда, когда она умерла, и данный конгресс - подтверждение ее завершенности. В докладах о современной российской словесности неоднократно звучала эта тревога. Так В. Саватеев (Москва) сетовал на то, что даже прекрасные авторы, такие как Васильев, сейчас пишут на заказ и принесли эстетику и нравственность в жертву рынку. Единственное исключение он видит в прозе Распутина, которая как была, так и осталась предельно нравственной. Я не включилась в дискуссию по этому поводу, но все-таки замечу уже под занавес, что в 80-е годы еще говорили в полный голос писатели о высоком искусстве, о демократии и гуманизме, о либерализме, озабоченном тесным взаимодействием народа и власти. Но эти прекрасные идеи были брошены в толпу приспособленцами, нынешними известными политиками и олигархами и сведены к абсурду. Так писательская интеллигенция стала "виновницей" национальной трагедии, свидетелями и участниками которой были мы с вами. Теперь интеллигенция стыдливо молчит и остерегается выхода на широкую публику. На первый план вышли авторы с запросами Эллочки Людоедки, которые не чувствуют своей вины за национальную трагедию - они не были носителями либеральных идей. Им сейчас одним легко и спокойно. Где именно искать нынче настоящее поэтическое слово - на этот вопрос попытался ответить руководитель московского ПЕН-центра Ткаченко. Он также констатировал, что поэзии больше нет, во всяком случае в Москве. Все пишут гладко, под Бродского с надеждой получить Нобелевскую премию. А вот в альманахе "Малый шелковый путь", изданном в Узбекистане, еще можно встретить "усатый виноград" и другие реалии настоящей жизни, о которой москвичи и не подозревают. Поэтому будущее - за литературой пограничья. Там русскоязычные поэты, действительно, пишут поэтичнее московских, поэзия их и для меня интересна. Сказывается и взаимопроникновение разных культур (русской и, скажем, польской, русской и немецкой.) Поэтому участница конгресса Елена Зейферт, немка, проживающая в Караганде и исследующая поэзию русскоязычных немцев - явление по-своему уникальное. (Она выступала с докладом о присутствующем здесь же на конгрессе поэте В.Вебере). Разумеется, каждая бывшая союзная республика, вынашивая свои политические идеи, старается нивелировать советское прошлое и ограничить влияние русского языка на подрастающее поколение, так Евгений Абдуллаев говорил о том, что в Ташкенте исчезли памятники Гоголю и Горькому, правда, остался памятник Пушкину, но Пушкин был признан узбекским автором. Такая же ситуация на Украине, в Молдове, но все-таки настрой ценителей и продолжателей русской культуры весьма оптимистичен: "Своеобразие этноязыковой ситуации, в рамках которой на протяжении столетий в Приднестровье сохраняется определенный паритет и толерантность межэтнического взаимодействия русского, молдавского и украинского этносов, - говорит в своем докладе Е.А.Погорельская, - не смогли изменить даже юридическим путем новые идеологи суверенной Молдовы. Более того, попытка разрушить славянскую основу уникальной социолингвокультурной общности обернулось возрождением государственности, призванной защитить исконные духовные ценности единого культурного пространства самобытных народов Приднестровья". "Государство только защищалось, осудив нас", - говорит о деле петрашевцев Достоевский. "Положим, что так", - соглашается Волгин, но "мера необходимой обороны была, однако, сильно превышена". Теперь уже культуре приходиться принимать какие-то меры, чтобы сохранить себя, причем интеллигенции придется, по-видимому, снова встать в оппозицию государствам, мешающим им сотрудничать со своими русскими коллегами. Исследователи, литературоведы, переводчики тем интереснее, чем меньше они подвержены имперскому снобизму и больше космополитичны. Особенно интересны те, кто и так на пограничье, но при этом еще и космополит, хотя это совершенно разные вещи. "Венцлове, полиглоту миров, которому, помимо Литвы, России, Польши, Америки, удается одновременно жить и в Китае, и в Италии, Голландии, Израиле, Японии, Швеции", - пишет Сергиуш Стерна-Ваховяк на страницах "Старого литературного обозрения" и продолжает: "Венцлова не стал поэтом исторического пограничного литовского слоя языков, религий и культур. Напротив, он оказался космополитом, умеющим отождествить себя с различными эпохами воображения, переплетениями мифов и лесами метафор. Наряду с различиями, можно, конечно, разглядеть вовсе не парадоксальное сходство позиций между поэтом пограничья и поэтом-космополитом. Ибо именно жизнь в пограничном слое культур порождает иногда нечто большее, нежели терпимость и всеядность: космополитизм в его лучшем и вечном смысле. В то же время у Венцловы, кажется, погружение в сегодняшнюю мировую реальность сильнее зова родной исторической традиции пограничья". Только на пограничье культур сейчас, в эпоху упадка культуры, рождается нечто истинное. Русская эмиграция - это тоже своеобразное духовное пограничье, и оно намного талантливее и мобильнее того, что здесь осталось, оно вобрало в себя несколько культур, и стало богаче нас, уснувших в собственной имперскости и самодовольстве. "Вам нужно не забывать, - говорил Ж.Нива в своем докладе на круглом столе, - что представители вашей страны у нас - не Путин, не политики, а Пушкин и Достоевский, а они не были замкнуты в своей имперскости". Тревожит исследователей и то, что русский язык перестал быть средством межнационального общения, виной тому - непопулярная кириллица и Интернет. Этот прискорбный факт констатировал в своем докладе Г.Тираспольский: "Как бы больно ни ранил наше патриотическое чувство тот факт, что РЯ в обозримом будущем как средство межнационального общения никогда не сравняется с английским языком, мы должны признать этот факт в качестве непреложной истины. Главная причина этого, разумеется, - колоссальная экономическая, военная и масс-медийная мощь Соединённых Штатов Америки, догнать и перегнать которые, как известно, мечтал ещё простоватый Н.С.Хрущёв (что из этого вышло, хорошо известно). И всё-таки глобализация не станет могильщиком РЯ. Более того, как бы парадоксально это ни было, она придаст его кумулятивно-систематизирующей функции, а значит - и ему самому - более высокое качество как непревзойдённой сокровищнице духовных ценностей, запечатлённых в великой русской литературе, блистательном русском искусстве, в нашей многотрудно-поучительной истории". Действительно, литературный процесс с участием нашего великого русского языка не закончился, поскольку нынешний территориальный и политический разброс великой державы не разрушил единого русского культурного пространства. "У нас вытащили русскую почву из-под ног, - говорит Евгений Абдуллаев, философ из Ташкента, - но мы продолжаем мыслить по-русски". В книге Волгина русский язык заявлен как единственная национальная идея, которая объединяет нас всех - и тех, у кого вытащили русскую почву из-под ног, и тех, кто сорвался и покинул ее в силу политических и экономических обстоятельств и тех, кто остался и вынужден жить в стране, у которой обрублены руки и ноги, в стране, которая как голова профессора Доуэля живет тем, что помещена в питательный раствор великой русской культуры. По сути весь конгресс стал презентацией книги Волгина о русской литературе. От первого и до последнего дня на круглых столах обсуждались те вопросы, которые он для себя обозначил и обсудить которые он пригласил участников со всех стран мира. Как всегда, больше всех копий ломалось там, где разговор заходил о Достоевском. Так С. Белов, профессор из С-Петербурга, клеймил издателей Полного собрания сочинений Ф.М.Достоевского за советскую идеологию. Против такого взгляда на этот колоссальный и уникальный во всех отношениях труд советских ученых выступали многие, в том числе Игорь Волгин и Веловская. Идеологию из него при переиздании можно убрать в течение месяца без ущерба для смысла, в то время как фактический и литературоведческий материал, представленный в ней, бесценен. Но конгресс, разумеется, вышел за пределы под-"Возвращение билета" выстроенной тематики. Например, в секции "Современная российская словесность" долго и интересно обсуждалась тема, к которой Игорь Волгин еще не приступал: "Литература в сети Интернет". Сетевую литературу, по мнению Р.Божанковой (Болгария) трудно назвать виртуальной, ибо вся литература создается в некоем виртуальном пространстве, и сетевая литература отличается от нее разве что тем, что там же и размещается. Много споров было по поводу публицистики, вольно развивающейся на общедоступных сайтах, подобных "Живому Журналу". Не является ли этот бесконечный диалогичный текст неким подобием "Дневника писателя" Достоевского. Надо заметить, что 2 года тому назад Дмитрий Быков на симпозиуме о Достоевском как раз поднял тему "Достоевский и Интернет" и начал актуализацию сходства этих несопоставимых явлений. Сейчас, после событий в Беслане, когда он, наблюдая трагедию непосредственно, представлял, что именно говорят в ЖЖ об этих событиях те или иные участники, и угадал всю их беседу целиком, он бы, наверное, поставил Достоевского в оппозицию Интернету: на форумах ход мысли можно предугадать, Достоевский же непредсказуем. Оригинально мыслящих в Интернете пока еще нет, но думаю, они там никогда и не появятся, поскольку единое виртуальное пространство тем и отличается от единого культурного пространства, что его никто никогда не культивировал. И даже в процессе все продолжающегося политического распада культурное пространство, образованное русским языком и великой русской литературой, тяготеет к сближению (что и доказал этот конгресс), виртуальная же литература тяготеет к размежеванию и изоляции - она вся раздроблена и разобщена. Хотя, как верно заметили и Р.Божанкова, и А.Ткаченко, дистанции (дороги) между писателями разных городов больше не существует. Впрочем, это изучать и обобщать уже нам, ученикам Игоря Волгина. И пока на поэтическом вечере 17 декабря наше присутствие было ощутимо более, чем на секциях и круглых столах, в дальнейшем, думаю, ситуация изменится, участники поэтической студии Волгина в литературоведении сделают несомненно больше, чем в поэзии, потому, что и сам он поэзию принес в жертву науке. Но это получилась наука поэта - тот особый жанр, который нивелирует недостатки, увиденные в точных науках Петраркой и Достоевским. О взгляде последнего на "дважды два пять" говорил в своем докладе Г.Померанц: "Невозможно подойти к Христу, к Богу, к Целостности бытия (о которой говорится потом во сне смешного человека), нельзя подойти к правде последних глубин сердца, не переступив через логику научного исследования. Логика может ставить экзистенциальные вопросы, подводить вплотную к необходимости их, к самой "встрече", - как сказал бы Антоний Блум, - но встреча с внутренней бесконечностью всегда алогична... Дважды два пять - превосходная вещь. Но если все хвалить, то дважды два четыре - тоже необходимая иногда вещица. Интуицию, устремившуюся в тайну Целого, приходится уравновешивать левым плечом коромысла, рассуждением, основанным на логике, на атомарных фактах". Игорь Волгин, соединивший в себе поэта и архивиста, литературоведа и публициста, сумел как никто другой прочувствовать необходимость продолжения русской культуры, для этого он и собрал этот конгресс, на котором дважды два четыре и дважды два пять - равновелики и равноценны. Ему удалось сфокусировать такое в наше время размытое русское культурное пространство и поставить перед мировой общественностью задачу его соединения, но уже не территориального, а духовного. |
|