Гегеля очень удивляла позиция философов, для которых реальность или бытие внешних вещей как "этих" или чувственных обладает для сознания абсолютной истиной. "Такое утверждение в то же время не знает, что оно говорит, не знает, что оно высказывает обратное тому, что оно хочет сказать. Истина чувственного "этого" есть, мол, для сознания общий опыт: но скорее противоположное этому есть общий опыт; всякое сознание само вновь снимает такую истину, как, например, "здесь" - это дерево или "теперь" - это полдень и говорит противоположное: "здесь" - это не дерево, а дом; и то, что в этом утверждении, снимающем первое, опять-таки есть такое же утверждение чувственного "этого", сознание равным образом тотчас же снимает, и во всякой чувственной достоверности поистине будет на опыте узнавать только то, что мы видели, т.е. "это" как некоторое всеобщее, - противоположное тому, что, по уверению вышеназванного положения, есть общий опыт". Исследуя структуру человеческого познания, Гегель приходит к выводу, что именно человек является венцом природы и истории, потому что его метод познания действительно приближает к истине. Но вывод о венце творения переняли теоретики материализма, и уже на основании этого вывода снова стали доказывать, что человеческая чувственная достоверность - наиболее правильная. Одно они вывели из другого. Венец творения должен обладать лучшими сочетаниями всех чувств и рефлексов. То, к чему с недоверием априори относился Гегель, ими стало снова приниматься за истину.
Здесь серьезная методологическая ошибка материалистов, которую и следует рассматривать именно как методологическую ошибку. Но А. Шленский начинает теорию познания с самого начала, пытаясь дать психофизиологии новое направление и идет, минуя метод, пробуя решить проблему путем изменения форм самого представления... в рамках новых информационных технологий. Но в виртуальной реальности с расширением границ представления не столкнемся ли мы с теми же методологическими загвоздками, которые уже описал Гегель. Не пойдет ли человеческое сознание по пути тех же самых диалектик - от чувственного восприятия этой расширенной реальности к его снятию и самому простейшему обобщению в рамках той же формальной логики?
Теоретизируя о познаниии, Шленский находит христианскую ересь в марксизме, и упрекает нас в том, что мы в продолжение христианских традиций гордимся тем, что воспринимаем мир, как его создал Бог. Напротив, именно христианство подразумевает наличие невидимого нам мира, практически виртуального - мира потустороннего и непознаваемого, который тем не менее имеет взаимосвязь с видимым миром. При этом уже в рамках христианства возникает мысль, что нам и не нужно видеть этого мира и расширять границы той реальности, что дана нам в ощущениях, потому что истину о ней мы способны узнать без раздвигания границ наших ощущений.
А. Шленский пишет: "Любое человеческое знание об окружающей действительности отражает лишь то, что мы знаем о ней, но мы не может располагать знанием о том, что она есть на самом деле, не порвав с той формой бытия, в которой мы доселе существуем и не слившись с бытием внешней реальности до конца. Но пока мы именно те, кто мы есть, нам придется смириться с тем, что во внешнюю реальность "как она есть" принципиально и навечно нам вход заказан. Проиллюстрируем эту мысль, вообразив себе лягушку, которая утверждает, что существуют лишь движущиеся тени, причем малые тени надлежит ловить и заглатывать, а от больших спасаться, прыгая вниз головой туда, где находится болото или лужа. Очевидно, что лягушка не может проникнуть в наш идеальный мир, и потому она вполне может полагать, что именно она и является самым совершенным существом на свете. При встрече с человеческими существами, лягушка также будет воспринимать их как большие и опасные тени, не связывая с ними никаких представлений о разуме, подобном или превосходящем ее собственный. Точно также, у нее нет никаких данных для того, чтобы предполагать, что внешний мир для нас выглядит существенно иначе и подчиняется иным законам. В отличие от лягушки, человек понимает, что в принципе, возможно существование разумной жизни более высокой формы организации, нежели человеческая (хотя подобрать критерии для сравнения крайне затруднительно), но он полностью лишен возможности делать какие-либо допущения по поводу мировосприятия таких существ".
Александр Шленский считает, что могут быть на земле такие существа, у которых лучше, чем у нас, способности к восприятию, качество психики, и поэтому они будут знать истину не такой, как мы. Чтобы мы приблизились хоть как-то к той истине, которую увидят они, нам нужно расширить границы нашего сознания. И это поможет нам сделать виртуальная реальность.
Но тогда получается, что любой ясновидящий, коему доступен тонкий мир, знает об истине бытия больше, чем Гегель, хотя он и не владеет всей методологией познания. Не требуются ли существу с расширенным восприятием тех же самых приемов обработки информации, которые уже имеются у человека?
Мы отличаемся от лягушки и всех прочих тварей земных не только и не столько особенностями восприятия. Мы не "более разумная форма организации" - тут не линейная последовательность от низшего к высшему. Мы отличаемся методологически - при любой знаковой системе, вне зависимости от языка. У нас иная методология мышления. У лягушки опасно - не опасно. Какими бы знаками не выражалась для нее опасность. У нас - неопасно - опасно, ну и что с того. Диалектика. Третий, снимающий опасность, модуль.
Скажите - в рамках логики и диалектики есть еще что-то, еще какой-то другой вариант осознания ситуации, или этим все исчерпывается? Найдется ли еще более высоко думающее и чувствующее существо, чтобы оно вышло за грань этой нашей последней парадигмы и выдало еще более глобальное отношение между чувственной достоверностью и выводом, между Я и ЭТО.
Для человека раскрытие иной парадигмы мышления стало возможным благодаря лишь жадности его, ненасытности, превышающей ненасытность и жадность всех существ на земле. Возможно ли на земле или еще где-то такое существо, которое было бы более ненасытным и требовало не только весь мир и признания со стороны всего мира себя самого еще более, чем человек?
А человеческое сознание и самосознание родилось именно в борьбе за признание, предполагающее борьбу не на жизнь, а на смерть. Но без этого мира человек - ничто. И он идет из своей ненасытной жадности на небывалый в истории развития живых организмов риск: все или ничто! Опасно, но я буду сражаться с этим миром за мое окончательное утверждение в нем. И таким образом исчезает существенный момент - момент разложения на крайние термины.
Дай ему еще какую другую перцепцию, он будет ее тем же самым способом мыслить: все, что я увидел и почувствовал - должно стать моим и подчиниться мне, и я лучше умру, но все равно покорю это и буду над этим господином. И вот из этой готовности умереть, но захватить, возникает логическая цепочка, которая замыкает все возможное знание: это невозможно (иметь), но это будет так (я буду это иметь). Выход за пределы "невозможного", недоступный прочим существам на земле, сделал человека независимым от перцепции. При любом изменении ощущений будет работать схема покорения мира с риском для самого человеческого существования. Потому что жажда утвердить себя единственного в мире и стать во главе этого мира у человека изначально не соответствует никакой перцептивной действительности. Ему никак не нужно все, человек вполне может довольствоваться и малым, ему достаточно, но всепоглощающая жадность и ненасытность, появившаяся у него в противоречие всем законам природы, сделала его безумным и разумным одновременно. Но в этом случае и убирается момент разложения на крайние термины. И возникло единственное разумное и правильное логическое умозаключение - "между любыми двумя крайними терминами есть как тождество, так и оппозиция". Ни при каких сменах ощущений и приделывания к человеку третьего и четвертого глаз эта картина мира, описанная в столь незатейливой формулировке, уже не может измениться, а при ее посредстве можно познать все. Отсюда уже - способность видеть истину за пределами восприятия конкретных вещей.
""Здесь" - это, например, дерево. Я поворачиваюсь, и эта истина исчезла и превратилась в противоположную: "Здесь" - это не дерево, а, скажем, дом. Само "здесь" не исчезает; но оно есть постоянно в исчезновении дома, дерева и т. д., и оно равнодушно к тому, есть ли оно дом или дерево. Следовательно, "это" опять-таки оказывается опосредствованной простотой или всеобщностью.
Так как чувственная достоверность показывает в себе самой всеобщее как истину своего предмета, то для нее, стало быть, остается в качестве ее сущности чистое бытие, но не как то, что непосредственно, а как нечто такое, для чего существенны негация и опосредствование; следовательно, не как то, что мы подразумеваем (meinen) под бытием, а бытие вместе с определением, что оно есть абстракция или чисто всеобщее; и только наше мнение (Meinung), для которого то, что истинно в чувственной достоверности, не есть всеобщее, противостоит еще этому пустому или безразличному "теперь" и "здесь"." (Гегель. Феноменология духа)
То же самое будет происходить во всех новых виртуальных реальностях - в шестимерных и семимерных мирах. Здесь - это, например, виртуальное дерево. Я кликаю Enter, картинка исчезает, и поворачиваться не надо. На экране монитора не дерево, а дом. Сам монитор на месте, он постоянен при исчезновении на нем дома, дерева, и он равнодушен к тому, есть ли там дом или дерево. Все появляющееся на нем - опосредованная простота и всеобщность...
Виртуальная реальность, расширяющая как бы возможности человека, очень быстро становится маленькой, как достоевская банька с пауками. Потому что в ней все те же логические соответствия "истина-ложь", "возможное-невозможное". А когда все сжимается в рамках того же метода познания, то все одомашнивается и приспосабливается к методу мышления. Информация из любого выросшего невесть откуда третьего глаза приспособится к логике, а не логика к третьему глазу.
Возможности познания истины ограничены ввиду ограниченности возможностей методологии ее поиска, а не потому, что ограничены наши человеческие способности. В виртуальной реальности мы не обретем новых способов познания, потому что она безопасна. Мы обрели разум в древности, рискуя жизнью.
Нильс Бор открыл закон дополнительности не потому, что у нас природа самого разума несовершенна.
Его открытие не противоречит законам разума, он не "обнаружил непреодолимый барьер в познаниии", а просто познакомился с аристотелевской логикой, с высказыванием Эйнштейна "этого не может быть" - и добавил то, что всегда добавляется философами при использовании метода reductio ad absurdum, приводящего к невозможному: "Но этот так". "Этого не может быть, но это так" - формула, возникшая на заре человеческой цивилизации, когда древний человек пошел на смерть во имя вожделенной славы и признания: "я знаю, что я умру, но я-таки пойду"! Подтверждение смертью снимает истину, которая должна отсюда следовать, в том числе и достоверность собственного Я. Оно делает абсурдным человеческое существование, но тем не менее именно оно является единственной возможностью выйти за рамки неабсурдного животного мира и приблизиться к истине.