Аннотация: И снова сначала была песня. Но получилось не совсем так, как пелось. Когда кажется, что наградой за добро стало лишь увечье, когда становишься обузой семье, а впереди лишь один путь - на паперть, всегда найдется еще одна дорога.
Ветер срывал с головы платок, пытался проникнуть под одежду, холодил сжимающую узелок с нехитрым скарбом правую руку, а я все сидела под указателем на перекрестье дорог и ждала свою судьбу. Впрочем, тут я явно кривила душой. Судьба нашла меня еще в конце лета, когда я бросилась в горящий дом тетки Колосихи, вытаскивать из огня ее младшую дочь. Девчушку-то спасла, а вот сама...
Правду говорят, лучше бы умерла. Левая сторона лица, скрытая под теплым платком, разукрашена шрамами от огня - не каждый вой такими отметинами щеголяет. Искалеченная левая рука заботливо укрыта в теплой муфте. На осьмнадцатом году жизни из красавицы в единый миг превратилась в страшилище беспомощное. Если раньше вокруг меня полдеревни парней вились, на посиделках отбою не было от желающих рядом посидеть да до дому проводить, то теперь вмиг пусто стало. Да и сестры волчицами смотрят. Я-то в семье старшей буду. А молодшим негоже поперек старшой замуж выскакивать, счастья не будет. И без того я в девках засиделась - все присматривалась. А что поделать, коли не люб никто. Уже отец пригрозил, что сам мне жениха выберет, и осенью свадьбу сыграем.
Вот и досиделась. Теперь уже и захочешь - не возьмут, хоть какое приданое давай. Ладно бы токмо лицо - с него воды не пить. А много ли одной рукой наработаешь? Вот то-то и оно. Это тогда я не думала, правой к себе девчушку прижимала, а левой за горящие балки ухватилась. А теперь аукнулось. Обгорела рука, аки головешка. Пальцы еле гнуться. Да и саму руку прятать приходится в полотняную рукавичку. Хоть и помогаю по дому, но работник из меня никакой. Так, лишний рот в доме. А таким как я два пути - или в город милостыню просить, или к ночному страннику.
Рассудив, что в город я всегда успею, увязала самое необходимое да и пошла. Мать, конечно, остановить попыталась, но тоже понимала, что другого пути для меня нет. Отец нахмурился, сестренки зарыдали, братья долго обнимали да советами напутствовали. Так и пошла я, пряча искалеченную руку под полой, и прижимая к груди узелок с вещами.
Снег крупными хлопьями пытался укрывать плечи, но почти тут же его сдувал ветер. Сидеть становилось все холоднее, но вставать не хотелось - холод тут же запустит свои пальцы под теплую одежду, выгонит последние крохи тепла. В селе тихо прокричал запертый в курятнике петух. Вскоре ему ответил другой, третий. Остальных не услышала - или в избу забрали, или вконец охрипли. После первых петухов следовало ждать ночного странника.
Печально вздохнув, я заставила себя подняться. Ветер тут же взметнул полы теплой юбки. Зябко поежившись, удобнее устроила левую руку - от холода она начинала болеть, и тогда я жалела, что лекарка не отрезала мне всю кисть. И так толку никакого, так пытки бы терпеть не пришлось.
Снег глушил все звуки, кроме воя ветра, но когда из белой пелены выступила черная фигура, испуга не было. Может кого-то и напугает мужчина в черных латах верхом на черном же коне. Мне же было все равно. Уж лучше к нему, чем в город. Милостыню просить не позволяла гордость. Кинув последний взгляд туда, где должно было находиться родное село, смело шагнула на дорогу. Хотя смело, это я преувеличила. Ноги дрожали отнюдь не от холода.
Никто еще сам не уходил к ночному страннику. Обычно раз в год, в самую долгую ночь на перепутье выводили девушку, да привязывали к столбу. После этого весь год странник обходил поселение стороной, ни глад, ни хлад, ни болезни не касались людей. Летом выбор пал на мою сестренку. А потом случилось то, что случилось. И в деревне не удивились замене. Хуже будет, если не примет он меня. Тогда целый год сельчанам дрожать за себя, детей своих и добро.
Конь остановился рядом. Всадник пристально оглядел меня с ног до головы. Хоть забрало шлема скрывало его глаза, мне казалось, что взгляд его проникает под одежду. Наконец, он кивнул своим мыслям и протянул руку. Я уже начала поднимать правую, сжимавшую узелок, но он качнул головой и показал на искалеченную левую. На миг представила, как боль пронзит обгоревшие пальцы, сведет ладонь, и мужественно вытащила руку из муфты.
Горячие сильные пальцы крепко сжали, помогли взобраться на коня. Меня тут же завернули в теплый плащ и чуть дунули в лицо. Проваливаясь в сон, я еще успела удивиться, что доспехи его хранят тепло, хотя давно уже должны были заледенеть от холода. А потом пришли темнота и тишина.
Сознание возвращалось медленно. Видимо, там, где оно блуждало, было лучше, чем вместе со мной. Я лежала на чем-то мягком, укрытая чем-то теплым. Открыв глаза, обнаружила, что лежу на кровати в чистой светлой комнате. Доху, сапоги и платок с меня сняли, оставив чулки и платье, что порадовало. Рядом с кроватью на лавке лежал мой узелок. Вещей там было немного, но остаться без платья, гребешка да чистой смены белья было бы жалко.
Понежившись еще немного под теплым одеялом, я заставила себя встать. Волосы были спутаны, и расчесать их удалось не сразу, сначала долго разбирала пряди здоровой рукой. Хоть и не та коса, что была до пожара, но все же. До середины спины будет. Расчесаться-то я расчесалась, а вот заплестись уже не получится. Волосы плести, это вам не морковку при нарезке придерживать. Пальцы и гнуться должны и чувствовать хоть что-то. До слез обидно стало. Повязала на голову платочек, да так и вышла.
В кухне никого не было. Лишь на столе лежала краюха хлеба, да стоял кувшин с молоком. Я прошла по дому, но так и не обнаружила чьего-либо присутствия. На дворе по-прежнему бушевала вьюга. Поев, поставила кувшин на окно, кружку вымыла, правда возиться пришлось долго. Воду слила в ведро, явно для того предназначенное. Нашла в сенях веник и подмела полы. Может толку от меня не много, но что-то же могу. Чай шить, прясть да ткать меня не заставят. Я бы и рада, но не могу. Дома пробовала, но нить в иглу не вдеть, работу не удержать. Только слезы да огорчения.
Весь день изучала дом. Внизу помимо той комнаты, где я проснулась, да просторной кухни были еще кладовка, летняя кухня, да две запертые двери. Заперто и заперто. Коли судьба мне здесь задержаться - узнаю что там, а коли не судьба так и нос совать нечего. Из сеней на второй этаж вела лестница, украшенная резными перилами. Любопытство позвало посмотреть, что там, но по здравом размышлении решила не рисковать. Да, посмотреть хотелось, но больно крутые ступени - свалишься и костей не соберешь. В очередной раз прокляла свою немочь и пошла просиживать лавку у окна.
Постепенно темнело, а хозяин дома все еще не появился. Я доела остатки хлеба с молоком. Становилось тоскливо. Дома хоть какие-то дела калеке да находили: за младшими присмотреть, помочь крупу на кашу перебрать, пол вымести, корову из стада забрать. Да мало ли дел, что и не работа, а время занимает. А тут сиди себе на лавке, да смотри на снег. А тут всего-то дел, что кружку свою два раза помыть, да пол подмести. Тоска.
Кажется, я начала задремывать за столом, потому что услышала шаги хозяина лишь когда он вошел в дом. Я подняла голову и почувствовала, как сердце замерло, а потом заколотилось сильнее. Сказать, что странник красив - не сказать ничего. Синие глаза в обрамлении длинных густых ресниц, прямой нос, тонкие брови, губы... так бы и припала к ним в поцелуе. Золотистые волосы до плеч, чуть отросшая челка падает на глаза. С трудом заставила себя отвлечься от созерцания его и склонилась в поклоне.
- Здрав будь, хозяин.
- И тебе не хворать, гостьюшка, - глубокий бархатистый голос заставил кровь быстрее бежать по венам. - Как звать-то тебя, красавица?
Я вскинула голову. Неужто не видит, что красавицей меня можно лишь в кромешной темноте счесть, али со спины. Но нет, смотрит ласково, без издевки.
- Ульяна, - я скромно потупила взгляд.
- Аскольд.
Я неуверенно улыбнулась. Под его прямым взглядом забывала о том, что лицо украшают шрамы от ожогов. Он словно не замечал их. Или делал вид, что не замечает. Не то, что сельчане, боязливо отводящие глаза.
- Господин, коли какую работу по дому сделать надо, ты скажи. Все и делом буду занята, чем лавки впустую просиживать.
Он чуть поморщился, когда я назвала его господином.
- И надолго ты у меня загоститься решила, коли о работе печешься?
- Пока не прогонишь, - тихо выдохнула я.
- Прогонять не буду, - он вытащил из печи еще теплый горшок, разлил по мискам щи. - Вот найду тебе доброго жениха, и войдешь в его дом хозяйкой. О приданом не беспокойся, все сделаю.
- Да кто ж меня возьмет то. Разве что на вес золотом приплатишь, - вздохнула я.
- А почему не взять? - он словно не видел моего уродства. - Дева ты молодая, красивая, работящая. Возьмут. - И странник принялся за еду.
- Я осторожно зачерпывала из миски, стараясь не сидеть своего отражения в воде. Много ли в тарелке разглядишь, в ложке и подавно. Вот только я своего отражения видеть не хотела. Насмотрелась в селе. Смотри - не смотри, красоты не воротишь.
- Аскольд, а куда ты других девушек деваешь? - решилась я задать вопрос. И в самом деле, не одни мы дев на перекрестье дорог оставляем.
- Как куда? - удивился он. - Кому помогаю в городе устроиться, кого замуж выдаю, кто сам потом уходит.
Мне отсюда дорога была одна - побирушкой при городских воротах, но я промолчала.
Пришла весна, а я так и жила в доме у странника. Все чаще он удивленно смотрел в мою сторону, когда я пыталась что-то готовить или неуклюже мыла посуду, но ничего не говорил. Как я догадывалась, женихи не очень-то желали заполучить такую красавицу, какой я сейчас была. Сама не спрашивала. Не гонит и хорошо. Больше всего я боялась, что рано или поздно найдется кто-то, кто согласится стать моим мужем и мне придется покинуть Аскольда. Слишком я привязалась к нему. Да что уж кривить душой - впервые в жизни я влюбилась. Встреться мне странник на год раньше, счастью моему не было бы предела. А теперь только и оставалось, что вздыхать, пока его не было.
Работы в доме было мало. Уж не знаю, сам ли странник был магом, или в домике его жили домашние духи, но всегда было чисто, обед готовился сам, и только коня приходилось чистить. Я если что и делала, то больше от скуки, чем из необходимости.
Еще зимой, поняв, что я скучаю в его отсутствие, Аскольд начал учить меня грамоте. Чтение давалось мне легко, с письмом и счетом было хуже. Но я не сдавалась. Дни я коротала за чтением, переписыванием текстов или делая задания моего учителя. Так было и в тот вечер.
За окном давно стемнело, но в кухне, где я любила проводить время, было светло от подвешенного к потолку светильника. Аскольд уже давно должен был вернуться, но задерживался. Я несколько раз выходила на крыльцо, прислушивалась, не застучат ли копыта коня. Наконец поняв, что не могу сидеть на одном месте, заходила по горнице, несколько раз переставила с места на место сушившиеся кринки. И вот, когда мое беспокойство стало выгонять меня во двор, снаружи раздалось тихое ржание.
Конь Аскольда стоял у крыльца, а сам странник полулежал на нем. Я испуганно сбежала вниз, помогла ему спешиться. Конь сам пошел в конюшню. Умница, понял, что сейчас всем не до него.
С трудом удалось ввести странника в дом. Я готова была плакать от собственной беспомощности, снимая с него иссеченные латы, а затем стаскивая одежду. Чудо, что живой до дома добрался. Впрочем, о чем это я, Аскольд же не человек. Он же бессмертный. Он не может умереть. Уговаривая себя таким образом, я принесла чистых бинтов, заживляющей мази, воды. Как могла промыла его раны, перевязала. На мгновение он пришел в себя.
- Ульяна? - сколько удивления плескалось в его взоре. Поднял руку, провел по обезображенной шрамами щеке, впервые видя меня настоящую. Осторожно сжал изувеченную руку. И снова провалился в забытье.
Я так и оставила его в кухне на лавке у печи. Лишь смыла с пола кровь, вытерла воду, Латы его стащила в сени, дырявую рубаху оставила - потом сам решит, куда ее определить. Наведя порядок, вспомнила про коня. Его же требовалось расседлать, почистить. Странник впервые не мог сам позаботится о животине. Пришлось идти в конюшню.
Умное животное понимало, что помочь ему кроме меня некому. Он словно помогал мне расседлывать, снимать уздечку. Мотал головой, когда я что-то не так делала. Ободряюще фыркал после каждого успешного действия. Наконец я его расседлала. Силы повесть седло на место не хватило, впрочем, росту тоже. Аскольд выше меня на полторы головы. Сложила все в углу стойла. Конь сам тыкал мордой в нужные скребки, подставлял бока. Пока вычистила его - семь потов сошло. Но справилась. Засыпала в ясли зерна, наскоро обмылась в бочке и поспешила в дом.
Странник еще был без сознания, но дышал ровно. Я нырнула в комнату, сбросила перепачканную одежду, натянула чистое платье и вернулась к любимому. Села на пол рядом с лавкой, сжала его руку в своей, да не заметила, как уснула.
Проснулась от того, что кто-то ласково поглаживал пальца правой руки. Открыла глаза и тут же встретилась с внимательным взглядом.
- Странник? - слова застыли в горле. Что-то было такое в его взгляде, до боли напоминавшее сельчан.
Высвободила руку из его, встала и быстро скрылась в комнате. Вот и все, Ульянка, закончилось твое счастье. Теперь одна дорога - в город к воротам милостыню просить. В горле словно ком возник. И так горько стало, так обидно. Сдержалась, не заплакала.
Выдохнула, словно снова в огонь идти, и вышла из комнаты. Странник села на лавке и теперь примеривался встать. Увидев меня, откинулся к стене. Повязки пропитывала свежая кровь. Я покачала головой, снова перевязывать. Пока разматывала бинты, заново наносила мазь и вновь бинтовала, он сидел не шевелясь. Потом поймал мою искалеченную руку и поднес к губам.
- Ульянушка, - улыбнулся, и так светло стало, словно солнышко выглянуло. Не сдержалась, улыбнулась в ответ. - Кто тебя так? - нежно коснулся лица.
Я и рассказала. И про то, как пожар занялся, как тетка Колосиха детей да добро спасала, да как за младшей рвалась, и ее держали. Как меня толкнуло что-то, и я в тот дом горящий рванулась. Все рассказывала как есть без утайки. И как потом в бреду две седьмицы лежала, как впервые лицо свое в ведре с водой увидела. Как о смерти непришедшей жалела, да как заместо сестры к нему вышла. Он не перебивал, слушай внимательно, лишь пальцы сгоревшие гладил. Как замолчала я, задумался. Долго думал о чем-то. Я не мешала.
- Ты первая, кто по своей воле ко мне пришел, - наконец заговорил он. - Хотя выбор у тебя, пусть и не велик, но был. Но до осеннего равноденствия тебе придется покинуть этот дом, - странник вздохнул. - Не для смертных он построен был. Начнут его духи тянуть из тебя силы, а к зимнему солнцевороту досуха выпьют.
Я молчала, потрясенная тем, что мне придется покинуть Аскольда. Тем временем он продолжил.
- Я в силах выполнить одно твое желание, но прежде подумай.
А мне и думать не надо было. Сказала первое, о чем сердце кричало.
- С тобой остаться хочу, - проговорила и испугалась. А он сморит ласково и улыбается.
- А как же краса девичья, - и улыбается хитро так.
- Без тебя и красы никакой не надо, - говорю, - а с тобой и так себя красавицей ощущаю. Люблю тебя.
Вот, сказала, откуда только смелость взялась. Думала, скажет сейчас что, отшутится, али отчитает. А он обнял нежно и поцеловал. И такой поцелуй долгий да сладкий. Сердце быстрее забилось. Наконец отпустил он меня. Осторожно на стену оперся. А ведь и забыли мы за разговорами да поцелуями о ранах его. А он лишь отмахнулся, само, мол, пройдет.
Не долго странник разлеживался. Уже к вечеру встал, коня проведал. А как раны немного затянулись, меч в руки взял. Странник, он не только беды насылать может. Он еще и хранит людей от силы нечистой. Негоже ему разлеживаться, не дремлет нечисть. Всего-то седьмицу отдыхал. А потом вновь оседлал Бурана и отправился по дорогам. А ждать его осталась.
А в день летнего солнцестояния пред ликами древних богов разделили мы с Аскольдом бессмертие. Сама я к нему пришла, по своей воле остаться пожелала, значит богам угодно. Когда назвал меня женой своей, свет озарил святилище. Благословили боги союз. А потом схлынул свет неземной, и унес с собой увечье мое.
Говорят, ходит по земле ночной странник, хранит людей и дома их от напастей. А за это раз в год люди приносят ему в жертву девушку. Но не нужна ему такая жертва, посему отпускает он их, устроив судьбу. И лишь пришедшая по своей воле смогла остаться рядом, потому что познала она и счастье и боль, но сохранила душу чистой. И по каким бы дорогам не ходил странник, в доме всегда горит огонь, пахнет свежим хлебом, у очага сидит с работой молодая девушка, а во дворе радостно смеются дети.