Стихотворенья Чепелева Евгения Николаевича 97 года
* * * * * * *
26-ть лет - яблоко только-только стало полнеть сладостью.... Оно ещё плотное, но уже намечается для лучиков солнца забава....
Сквозь него не будет видно, и кроме как на него не захочешь смотреть. Это великая тайна - твердая сладость, рожденная в Вечной Весне.
29.11.97
* * * * * * *
А ты, стихией обжигая, могла ли мне служить опорой? И, открывая двери Рая, какие строила заторы!
К тебе, судьбой гонимый, стремился я попасться в сети. Меня ты называла "милый". Итогом были дети.
Теперь же жизнь полна упреков, желаньем ненавидеть. И человеческих не хватит сроков. Нам в этой суете не выжить!
А ты, стихией обжигая, могла ли быть иною? Конечно, нет. Теперь я знаю: пленялась ты не мной, собою.
020497
* * * * * * *
А я душу держал в беспокойстве числа многозначного реченья речи, Что не меня постигла та мгла, средь которой с ума сошёл человече.
Альтернатив не вижу: я вознесён в миры пространства закоулья, Где правит Вечности закон рожденья мёда в ульях.
Так, иногда, покинув здешние пределы, к вопросам тянется душа, ответы надоели. И на пределе, на пределе, на пределе, ни жив, ни мёртв, ты дышишь еле-еле.
А там сквозь дальние миры, соблазнам больше не поддавшись, увидишь новые дары, и соблазнишься, и не сдашься,
а вдаль пойдешь. Ещё чуть-чуть не веря счастью обмануться, позволь себе взгрустнуть. О, как ты пожалеешь куцесть
своих надежд на "дальние миры", которые все время близко. Мы потому от них так далеки, что жизнь так ценим низко.
И восхваляем смерть и труд гигантский. А, между тем, ведь человек и есть пространство свершенья счастья и творенья бед, кичащийся иллюзией непостоянства.
Я, может, оттого так многословен, что некий этот час условен. Из забытья возник князь Благород Часовен.
Ему теперь держать ответ
до окончанья мнимых лет за то, что был он непреклонен под гнётом многих тяжких бед, в не забывании речи колоколен.
20.12.97
* * * * * * *
Нет в мире зла, Нет в мире отчужденья, Но есть лишь мгла, Но есть прозренье.
Без сна и сомненья, ни в аду, ни в раю, без дней недели - сплю ли? живу? Не знаю, не ведаю, и ни к чему не прикасаюсь - верую. (Ужасаясь молчанию дёгтя в меду.)
Нет, мне не вырваться, не восстать и не пасть я сам себе выбрал назначенье: не красть? И вот, что ни вижу, то обхожу. Не ненавижу, любя, не люблю.
Хотелось бы стать мне рабочей пчелой, да как-то не кстати ввязался я в бой. Тревога, тревога каждого дня не оставляет меня.
Воюю за братство: за верящих власть. Боюсь испугаться невозможности пасть: чем ниже мы есть, не бывает, и оттого с нами спесь не бывает.
А власть нам нужна, что б упразднилась победа, тогда и беда не найдёт себе дела, тогда и ослы станет ослами, а не смехом набитыми бурдюками.
Какого же чёрта? Какого рожна, у нас не в почётетакая стезя, где каждый по-праву принадлежит лишь себе, и каждого право быть хоть бы где?
А нет же, такие дела не в чести. Мы были б другими, когда бы не вы. А вы - человеки, вы - вечности гнус, Дела же благие - змеиный укус.
А мы же по праву хотим своего; неприкосновенности вся и всего, любви изначальной и первой слезы, а не разврата и постылой тоски.
Поймите, не более есть у всего наличия света, чем его самого. А тьма - это нищих святое блаженство. Да восторжествует неприкосновенство!
Без сна и сомненья, ни в аду, ни в раю, без дней недели - сплю ли? живу? Верую в Вечном Бою.
97
* * * * * * *
Боль, нет, тоска; и снова боль. Одежды серые выбеливает вьюга. Уволь меня, прошу, уволь быть оправдателем порочного недуга
жить. Да, жить. Иначе не-в-попад. А там, где нам вины не смыть, на брата руку не подымет брат- не каинова обида, но обитель
Авеля, который только Богу рад. Всё занесёт осенний листопад, Но только не любовь наитий. Прорваться вверх - в стремнину бытия
попасть, пропасть и раствориться! И Первый Ангел мог б не пасть, когда бы не хотел того добиться, что словом глупым наречётся: Власть.
Не страсть к победе, не свершенья, А беды, беды, беды, беды - Единственного рода украшенья.
И искушенье есть одно: не пасть, не сделать целью прегрешенья.
19.12.97
* * * * * * *
В середине этой грешной Земли есть места заповедные Тени. Нас не слышат, как в далёкой дали, но их слышит человеческий гений.
Собирая жнивьё и кутье, и вторгаясь туда спозаранку, остаётся блюсти ремесло, как из титьки поящеемамки.
И насытившись вдосталь, предел покидает, оставляя пожитки, и выходит на свет - на расстрел невозможного знанья, как пытки!
И опять, только боль отойдёт, он, невольно собирая пожитки, в дальний тот предел отойдёт, что б опять возвратиться в избытке
18.08.97
* * * * * * *
Говоришь и не можешь наговориться. В душе медовая река Красоты струится, а слов сказать не можешь и неможенье гложет....
17.12.97
* * * * * * *
Господи, льда, свежести, прохлады в душу мне содей. Ибо это не я, вместо меня - зверь.
Господи, дай прикоснуться к Вышним Твоим Вратам! Обещаю не ужаснуться, ибо и ужас мной Тебе отдан.
Неужели я не стою не нытья?! Что с того, что я не воин, я ведь я. Неужели не найдётся для меня Любви? Ну, тогда на дно колодца, или ж вычеркни,
Господи, из списка живущих моё, меня. И впиши, что сам думаешь, а я уйду в сторону - к белому ворону в ученики: как беспогонному быть генералом,
и сытым быть, из топора вкушая щи.
10.11.97
* * * * * * *
Довольно мало нам осталось света. Довольно много нам осталось тьмы. Ведь то, что есть - совсем не это и те, что мы - совсем не мы.
А, может быть, пространство вне покоя? А, может быть, пространство - суета? И мы, что есть - такие же изгои, как междузвёздья пустота?
И надоль плыть? И надоль торопиться, когда со всем оборванные нити; когда во всём любимо лишь наитье и нет Любви в опустошённом Крите?
А я хотел - я то же торопился. А я терпел - я то же был изгоем. А я мечтал - хотел довоплотиться, но был собой, а не героем.
И что теперь? Мне в тишь посторониться, или уйти за океаны в бездну? Но я - лишь я, и мне не дать напиться ничьей, возможно, все проникновенной болью.
Теперь я стиль, подсказанный мне Богом. Мне не возможно не стучаться в двери. Я - соль Земли - началом и итогом считаю только жизненные дебри.
10.06.97
* * * * * * *
Немолчно бьёт в барабан Тяжестью всей своей Палочкоподобный мозг-истукан - Аристократии высшей плебей.
Дождь моих птиц возвращается с Неба Любви. Все мои птицы мертвы.
Небу не надо человечьего гада. "Гадом" зовёт человечий полет.
А мы не молчим - мы снова летим В небесную высь, с Землёй расторжись.
А небу не надо нашей любви. И крови не надо, удачи, борьбы.
Оно непреклонно в своем забытье. И звон колокольный Ему, что воде.
А мы все стремимся: летим и летим.... Ну вот, и стал птицею бывший дельфин.
Икаровым подвигом жизнь озарена. Я мог бы быть плотником, но не могу ни хрена.
Я мог бы быть Сталиным, и Брежневым быть, Но я человек и мне хочется жить.
Ментальные вихри в астральной среде. Все песни утихли. Меня нет нигде.
P.S.Я только лишь птица -Мне столкновенье претит.
97
* * * * * * *
Есть время для сна; Есть время для песен, Есть время для страха; Есть время для слёз.
Но нет тишины, что б кто-то был весел, И праздника нет, приходя на погост.
Здесь давно нет любви Математики-чисел созвучий. Здесь: живи, не живи - всё одно, что "не мучай!"
А у меня одно на уме: Как проснуться во сне. Как увидеть родное, синее и голубое,
небо покоя над мятежной Землёй миллионов колоколен, пустозвонящих в ОМ.
Это старость предчувствий. Это сладость пути - невозможность напутствий бесконечность нести.
В чистом поле надежды не звучит наглый звон. И закрытые вежды не слепы, бьют поклон.
26.08.97
* * * * * * *
Жизнь - это чёрная метка эпохи, птицей взлетевшая в высь; Это шорохи; это всполохи близких и дальних зарниц
моего небытия в пространстве границ точёного Богом алмаза-зеркала, лишённого лиц.
То, что я пишу холодом сердца, так не похоже на боль. Пишется, когда некуда деться из многопутья неволь.
Нет, я безмолвия не допущу. Не позволю времени остановиться. Останавливающий мгновения на лету, есть божественный богоубийца.
А старость моих пробоин в кованной тела броне корабля, именем Воин, душою вовне.
Помоги мне, Бог, осознать свою глупость, научи не перебарщивать манер.... Жизнь есть пламенная сиюминутность, кружащихся в Свете, Любовных Сфер.
17.12.97
ЗАКЛЯТЬЕ
"Есть высоты властительная тяга И потому бессмертен я пока Течет по жилам боль моя и влага Все "р" и "л" родного языка."
Арс. Тарковский
Мой язык расщеплен - в него вставлен кол знанья. Порождением он обязан мукам призванья.
А призвание: просто быть человекам. А призвание: просто стать человеком.
Я не знаю куда я иду, но ведомо мне, чем закончится ход. Я священного не берегу, если мешает идти вперед.
Я на месте топчусь, когда я молюсь о сожжении всего, что дает ремесло.
И пустился я в путь. И мгновения нет отдохнуть. Я устал.
Быть я кем-то хотел - лишь хотящим и стал. Не у дел - мой удел. Я устал.
Может быть, оттого мне не верится в путь, что себя самого не могу обмануть. Может быть, просто так, от лихого вранья. Может быть, от себя; может быть, для себя....
Как бы ни было там, но сегодня я сплю. И не верю часам. Сам себя не люблю.
Я лишь просто топчусь, из себя лишь сучусь - поверчусь, наверчусь и тоской захлебнусь.
Пожалей ты меня, Моего вранья невиновница.
И поплачь обо мне, ибо я, как во сне снящаяся бессонница.
14.04.97
* * * * * * *
Путь, я к Тебе! Не останови высокомерием Тишины. Не дай уснуть в маковых полях. Не дай плутать в дебрях конопли. Путь, я к Тебе. Не жди меня, зови!
Здесь, в зеленом бору, так хорошо спать на ветру под щебет и гомон, и звон дальний колоколен.
Сквозь море листвы плывут облака. В высоте голубой летят черные птицы. Не видно, но рядом пылает солнце. И слышен напев пастушьего рожка.
Миллион насекомых вокруг. а глади озёрной водомерка сделала круг. И воспоминанья так легко уносят куда-то далеко-далеко...
И вот я уснул. Лес изменился: стал он полон невообразимого шума. Все небо было затянуто тучами и солнце скрылось, казалось, навсегда.
Нет, это не сон, это ночь. Я проснулся. Странно, но Отец Жизни по ночам тоже спит. Я ужаснулся: луна вошла в зенит!
Как же теперь мне попасть домой? В этом лесу я совсем чужой. Надо бы найти проводника. Путь отсюда мне укажет звезда!
Пойду все время на восток: туда, откуда звучал пастуший рожок. На севере били колокола. С юга овевалась листва.
Пойти на восток? Но на востоке Луна! Она ли мой проводник-звезда?! Нет, я никуда не пойду, лучше снова усну.
Я уснул и увидел сон: про серебренную луну, небесный свод и золотое солнце. Каким-то образом солнце с луной сливались - луна была справа, а солнце слева. Но они ничего не порождали, а куда-то исчезали.
И я подумал: это дверь, ведущая в невозвратность - в мир, где ничего не повторяется, и я вошёл в эту дверь За дверью был лес. В лесу тоннель. Стены тоннеля закруглялись так, что голова шла кругом, и кругом шли руки и ноги. Я испугался, что потеряю контроль над собой, а вместе с ним и самого себя. (Тогда я еще не знал, что контролировать можно только то, что хорошо знаешь, и что потерять можно только то, чего не имеешь. И я потерял.)
Потом мне явился величественный старец и сказал, чтобы я пешком шёл своей дорогой к самому себе семь долгих лет. Я страшно испугался такого срока, и обиделся. Но старец уже ушёл, и получилось, что я обиделся на самого себя. Мне стало стыдно и неловко, и я побрёл по своим семи годам с понурой головой весельчака, которому сказали, что шутки его совсем не смешные.
Так я шёл три года. И вот, когда четвертый год стал подходить к концу, я почему-то вспомнил всё это и вот, записываю.
Очень важно, чтобы луна и солнце сливались в одно единое - это великий ключ гармонического сочетания: подвижность к неподвижности, тепло к холоду, изменчивость к неизменности и т. п.