1.

"Со-сёнки, бе-рёзки, ле-са, пере-лески, до-роги, про-сёлки, по-ля..."

Сту-тук колес на стыках и привычный пейзаж за окном: столбы с проводами, домишки с заборами, поля со стогами, переезды с грязными грузовиками.

Под торопливый стук колес текут неторопливо мысли... Хорошо сказано! Это чьи-то слова или мои собственные, так сказать, навеянные музыкой?

Все-таки хорошо, что выкупил оба места. Никто не мешает: захотел - лег, захотел - разделся, захотел - пожевал, и никто в рот не смотрит. А эти попутчики и попутчицы... Не дай Бог, попалась бы какая-нибудь любопытно-болтливая дама третьей молодости с претензией на вторую, и начала бы от меня добиваться откровенности, заваливая кучей разных вопросов.

Слава Богу, что у меня сейчас появились деньги, и я могу позволить себе занимать все купе. В принципе, я мог бы позволить себе выкупить весь вагон - всего-то восемнадцать мест. И ехал бы сейчас в нем один - кум королю, сват министру. Но это уже пижонство. Давно ли едва наскребал денег на самый дешевый билет? Всего-то пятнадцать-двадцать лет назад. Сколько с тех пор всего произошло!

А, собственно, чего всего? Учеба, работа - и всё. И всё! Всего два события: первый - учёба, второй - работа. Правда, в учёбе были различные стажировки, в том числе за рубежом - вот тогда-то и было всякое-разное. А в работе? Командировки, съезды, симпозиумы, доклады, бессонные ночи, догадки, гипотезы, подтверждение гипотез и, наконец - открытие! Премии, награждения... слава, почет, уважение. Биограф продолжит: старость с причудами, смерть. Значит, с учетом того, что я уже имею, мне осталось две недополученные позиции - старость и смерть. Старости, кстати, может и не быть. Может быть сразу смерть - вечный покой и отдых от дел.

Вот чего у меня не было! Отдыха! Я ни разу не использовал по назначению свои отпуска, а потом их даже перестал брать. Отпусков не было, точно! Как-то сразу, после университета, попал в отдел на свою тему, и всё. Все мысли, все время - работе, работе... Отдыхал урывками, после симпозиумов, по программе.

А вот работой своей удовлетворен на сто процентов, даже на двести! Не каждый в сорок пять становится академиком нескольких академий, профессором десятка университетов, Нобелевским лауреатом. Без ложной скромности и экивоков - горжусь собой и результатом своего труда. А ведь всего сорок пять! Баба - ягодка опять!

Вот приеду, куплю небольшой домик, может - женюсь, а может - заведу себе Даму. Нет, Дамы не надо - слишком хлопотно, лучше - подругу, подругу дней моих суровых. Заживу спокойной и размеренной жизнью: днем работать в кабинете или в саду, вечером - отдыхать. Тихие беседы по вечерам: летом - на террасе, зимой - у камина. Дом куплю где-нибудь недалеко от сестры. Она живет в каком-то новом микрорайоне - "Коробочка". Пишет: в лесу, тихо, птицы поют и одни частные домики. Будем ходить друг к другу в гости.

Сладкие грезы - горькие слезы. Скорее всего, все будет не так, как я мечтаю. Дом будет или у железной дороги, или возле болота. Через год покосится, подвал зальет водой, а терраса провалится. И я целыми днями буду его ремонтировать, ремонтировать, ремонтировать. Да и летом окна не открыть, на улице не посидеть - комары, а зимой камин не горит - нет тяги и дрова сырые. Подружка окажется сварливой бабой, как это у меня уже один раз было, будет мне мешать работать разными мелкими просьбами и скучными хозяйственными разговорами, и мне будет крайне тяжело от нее избавиться. Вот это, пожалуй, ближе к истине.

- Профессор, извините, через десять минут прибываем. Стоянка поезда всего пять минут. Может, вам помочь вынести вещи?

- Нет-нет, спасибо, я сам.

Вот же, не заметил, как перелески сменились городскими окраинами - размечтался! Откуда он знает, что я профессор? Может, слышал, когда меня вчера провожали? Нет, вряд ли. Ах, да! Ну конечно, он узнал меня по фотографиям. В газетах, на телевидении целый месяц печатали и показывали мои портреты. Наши ученые так редко получают Нобелевские премии, что каждый лауреат автоматически превращается в национального героя.

Однако надо собираться. Хотя что собирать? Чемодан с моими записями и дискетами, чемодан с вещами и подарками. Остальное приедет позже багажом, когда куплю дом или вообще как-нибудь устроюсь. Что еще? Плащ! Лето - оно, конечно, лето, но все-таки северное, прохладное. Как говаривали в старину: короткое, но малоснежное, и выдалось на будний день. Вот, вроде, и всё. Под полками моих вещей нет, над полками?.. тоже - ничего не забыл.

Ага, пригороды сменились городом. Где-то здесь мы раньше жили. Какие-то корпуса... - ничего не видно. Ладно, потом разберемся.

Надеваю плащ, беру чемоданы и выхожу в коридор. Неловко, боком, задевая всевозможные выступы, пробираюсь к выходу. Поезд остановился, меня качнуло - так и есть! Чудесный новый чемодан уже поцарапал! Ругаю себя и слышу, как проводник открывает дверь вагона, тут же взрывается духовой оркестр.

Ты смотри, оркестр! Какую-то шишку из столицы встречают. Или делегацию. Интересно, с кем это я в одном поезде ехал? Билетов могло бы и не быть.

Перрон со стороны купе, и мне его из коридора не видно. Продолжаю двигаться к выходу.

- До свидания, профессор. (Уже звучит как кличка)

- До свидания. Спасибо за отличное обслуживание - чай был просто замечательный. Счастливого вам пути!

Внимательно гляжу под ноги, чтобы не оступиться, и осторожно спускаюсь из вагона прямо в толпу. Трубы оркестра чуть ли не упираются мне в голову.

Господи, что это? Они меня совсем оглушат! Вот же, угораздило!

Поднимаю глаза - веселая, ликующая людская масса окружает со всех сторон. Оркестр всей своей медью дует прямо в ухо. Какие-то упитанные женщины, цветы, элегантно одетые солидные мужчины. Все смотрят на меня с огромной радостью. С чего вдруг? Что я им сделал хорошего или плохого? Почему это они так рады меня видеть?

Где же сестра? - пытаюсь высмотреть ее в этой толпе и очень боюсь не узнать - последний раз она приезжала ко мне в гости лет двенадцать назад - все у нее дела и уважительные причины.

Мысленно зову: Ау! Сестренка!

- Сева! Здравствуй, родной! - скорее чувствую, чем слышу ее отклик.

Вот же она! Господи, изменилась то как! Седые пряди, морщинки у глаз, морщинки у губ. Цвет лица нездоровый. Неужели болеет? Ничего мне об этом не писала. Наоборот, все письма бодренькие, оптимистичные. Я еще удивлялся - все вокруг рушится, а у нее все в порядке. Даже дом выстроила в этой самой Коробочке.

- Здравствуй, сестренка! - оркестр неожиданно смолкает, и мой голос в наступившей тишине звучит неестественно громко, даже для вокзала. - Что это у вас тут? Кого встречают?

- Тебя встречают, - подскочила, поцеловала и замерла, уткнувшись носом в отворот плаща.

- Уважаемый Всеволод Владимирович, - лысоватый, полненький человечек с круглыми, как бильярдные шары, щеками выдвинулся на передний план, берет у ближайшей к нему женщины букет цветов и протягивает мне. - Разрешите, от имени администрации и общественности города, приветствовать вас на ВАШЕЙ РОДИНЕ! (Как акцентировал, подлец!) С возвращением!

От окружившей нас кольцом толпы отлипает полная девица с караваем и солонкой на подносе и подает все это мне. Мои руки только что были заняты чемоданами, но я чувствую, что кто-то очень ловко мне их освобождает для того, чтобы я мог принять поднос.

Заметив мой обеспокоенный взгляд, человечек тут же произносит:

- Не беспокойтесь, Всеволод Владимирович, багаж мы сами доставим в гостиницу, в ваш номер. А сейчас прошу в машину - и в наш культурно-торговый центр, там уже все готово и ждут вас.

- Кто это? - шепотом спрашиваю сестру.

- Мэр города.

- А кого встречают?

- Я же говорила, тебя. Ты теперь знаменитость.

- А откуда они узнали? Ты ведь не говорила им о моем приезде?

- Ты прислал телеграмму, и ее читал добрый десяток человек - от телеграфистки до почтальона. Кто-то и сообщил городскому начальству.

Пока мы шепчемся, мэр отдает несколько распоряжений солидным элегантным мужчинам и поворачивается к нам.

- Всеволод Владимирович, прошу сюда, - взмахом руки он намечается направление движения, и в толпе встречающих тут же образовывается коридор.

Но коридор ведет не к машине, а к небольшой кирпичной постройке, сплошь увешанной транспарантами, с пристроенной деревянной лестницей и перилами на крыше.

Это же сортир! Точно, он! Оказывается, из него можно сделать трибуну. Ловко! Век живи, век учись!

- Всеволод Владимирович, на пару минут, прошу вас, поприветствуйте народ. Вы - гордость города. Все так обрадовались, когда узнали о присуждении вам премии. Все вас так ждали. Пару слов, прошу вас, - мэр подхватывает меня под локоть и увлекает к трибуне.

Я боюсь потерять в толпе сестру и прижимаю другим локтем ее руку плотнее к себе.

После Нобелевской речи в Шведской Академии выступление на крыше привокзального туалета! Хорошо еще, что не с броневика! Воистину, жизнь познается в сравнении! Жаль, что не захватил текст речи - с удовольствием бы прочел. Эх, душа Тряпичкин, где твое перо? Сейчас бы вывел в какой-нибудь статейке. Господи, но что же это происходит? Какое-то наваждение! Куда делся чемодан с блокнотами? Как бы не пропал - там же мои секретные записи, дискеты.

2.

Мэр вначале дует в микрофон, потом говорит:

- Уважаемые дамы и господа! Мы все здесь собрались, чтобы встретить и поприветствовать нашего земляка, академика, лауреата Нобелевской премии, уважаемого Всеволода Владимировича!

Он радостно хлопает в ладоши, встречающие жиденько хлопают вместе с ним.

- Я не буду перечислять все заслуги Всеволода Владимировича, скажу только, что администрация города, под моим руководством, включила в план развития города строительство научного центра на четыреста рабочих мест, которым любезно согласился руководить Всеволод Владимирович, и к строительству которого мы приступаем через два месяца, сразу после выборов.

Какой центр? Первый раз слышу! Ну конечно - выборы! У него предвыборная кампания. Поэтому этот прохиндей и полез покрасоваться со мной на трибуне. Дополнительная реклама во всех газетах. И выдумал еще какой-то Центр.

- Слово предоставляется Всеволоду Владимировичу! - Мэр снова хлопает в пухлые ладошки и приглашает меня на место перед микрофоном.

Ладно, щас спою...

- Дорогие земляки! (Действительно дорогие - сколько сил и драгоценного времени сэкономил бы я, если бы вы в свое время не втыкали мне палки в колеса) Я очень рад видеть вас. Я чрезвычайно тронут встречей, которую вы мне... оказали (чуть не ляпнул устроили), но позвольте задать вам вопрос, который меня сейчас больше всего беспокоит. Где мои чемоданы?

Вот язык! Сейчас буду объяснять и оправдываться, почему я такой собственник. А они смеются - им, видите ли, смешно. У человека в один момент пропали результаты работы всей жизни, а им смешно!

- Господа! Я не случайно спросил - в них сувениры для моих родных и друзей, и меня всерьез беспокоит их судьба.

- Всеволод Владимирович, они будут доставлены в гостиницу. Неужели вы думаете...

- Я, конечно, уверен, - легкий поклон в сторону мэра. - Что все будет в порядке (человеку с такой хитрой физиономией, как у тебя, разве можно доверить хотя бы простой карандаш?). Но я был бы совершенно спокоен, если бы они были у меня на глазах. Мне их сейчас могут показать?

Толпа двигается, и я сразу успокаиваюсь, заметив за ней знакомые предметы - благо, трибуна высокая и находится почти на перроне. Конечно же, их бросили там, где и вырвали из моих рук ради какого-то каравая, который, кстати, тоже куда-то исчез. Поезд, на котором я приехал, уже ушел, и чемоданы валяются на краю перрона, где все о них спотыкаются. Сразу видно - ничейная вещь - подходи и забирай. Вот и верь, после этого, мэру!

- Уважаемые земляки, не будете ли вы так любезны передать мои чемоданы - вон они валяются - сюда, на трибуну. (Колкость мэру: и мне приятно, и народ хихикает) Благодарю вас.

Поплыли чемоданчики, поплыли, родные. Если какой-нибудь инициативный болван их не перехватит, сейчас получу. Ну, вот и они, слава Богу. Целые, но все в пыли и поцарапаны об асфальт. И зачем в Стокгольме я их так тщательно выбирал? На что жизнь уходит?

- Спасибо, господа. Я знал, что на вас, моих земляков, можно положиться. В отличие от работников городской администрации.

Общий смех.

Вот, язык! Опять ляпнул глупость! Наживаю себе врагов. Зачем?

- Всеволод Владимирович, как обычно, шутит. (Как обычно? Он меня так хорошо знает, что считает меня записным шутником?) Как мы видим, недоразумение улажено и можно двигаться дальше, - мэр пытается овладеть ситуацией. - Сегодня в девятнадцать ноль-ноль в культурно-торговом центре состоится бал-маскарад, а в двадцать два часа - праздничный фейерверк. Всех прошу! Праздник посвящен возвращению на родину нашего дорогого земляка.

Ого! Что это они?.. Ради меня - целый городской праздник! Столько денег налогоплательщиков в дым! Неужели у них такой богатый город? Я буду только рад, если это в самом деле так.

Мы спускаемся с трибуны.

- Между прочим, Севочка, - шепчет на ухо сестренка, - среди встречающих тебя были ТОЛЬКО работники городской администрации.

- Я тоже сразу подумал, что глупость сморозил, но ты ведь знаешь мой язык! Теперь я понимаю, почему мэр назвал меня шутником.

3.

Город-то как изменился! Это уже не условное название город, присвоенное поселку городского типа, а настоящий Город. Проспекты, площади, многоэтажные дома: кирпич, бетон, стекло. Ни одного старого деревянного здания, так называемого памятника архитектуры какого-то века. Неужели это все благодаря Комбинату? А говорили, что промышленность в упадке, безработица, нищие на улицах.

Мы едем в роскошном автобусе. Просторный салон, столики по бокам, телевизор в углу. Кроме меня с сестренкой - мэр и сопровождающая его свита, человек пять-шесть. Мэр что-то оживленно рассказывает и поминутно указывает рукой то направо, то налево. Я не слушаю, а гляжу в окно.

Это уже не провинциальный городок, а вполне приличный промышленный город. Почему бы здесь и не быть Научному Центру? Не стыдно и ученых пригласить на работу, да и коллеги из-за границы приедут - можно принять. Хм! Похоже, что я уже согласился строить этот самый Центр. Вот, мечтатель! Кому поверил? Мэру перед выборами?

- Всеволод Владимирович! Всеволод Владимирович! - Мэр, наконец, привлекает внимание. - Пока в гостинице готовят номер, может, заедем пообедаем? Время как раз подходящее - четыре часа. Я уверен, что вы в дороге проголодались.

Лучше бы сразу к сестренке. Наверняка она тоже приготовила что-нибудь мое любимое: борщец, драннички.

- Мы сейчас с Ольгой Владимировной посоветуемся.

- Пожалуйста-пожалуйста, Всеволод Владимирович. Надеюсь, Ольга Владимировна вас не будет отговаривать.

Сестренка сидит рядом. Наклоняюсь, говорю вполголоса.

- Оленька, сестренка, может, сразу к тебе? Ну их к черту!

- Понимаешь, Севочка, так получилось, что у меня дома ничего не готово к твоему приезду - я тебе потом все объясню. Так что было бы лучше сейчас принять его предложение, а потом, когда они (кивок в сторону свиты) угомонятся, мы с тобой спокойно посидим, обо всем поговорим и все устроим. Хорошо?

- Хорошо, сестричка. Как скажешь. Тебе сегодня не надо на работу?

- Сегодня суббота.

- Ах, да. Как мэра зовут?

- Олег Степанович.

- Уважаемый Олег Степанович!

Мэр сразу приосанивается, щеки сейчас лопнут от ширины улыбки, исчезает напряженное ожидание в позе - видимо пытался подслушать наш с сестренкой разговор. Я придаю своему голосу государственную значимость.

- Мы с Ольгой Владимировной посовещались и с удовольствием принимаем ваше приглашение. Мои вещи пусть пока побудут со мной.

- Конечно-конечно.

Какие они перед выборами внимательные и ласковые. А после попробуй, сунься в кабинет с чем-нибудь по работе, - не помнят ни тебя, ни имени твоего, ни фамилии, ни должности. Как будто ты к ним приперся с просьбой одолжить полтинник до получки. Надеюсь сейчас, после Премии, будет полегче. Хоть в визитку заноси: имярек, Лауреат Нобелевской Премии.

А зачем мне такая визитка? Я ведь собирался работать дома? Похоже, что я всерьез намыливаюсь в научный центр на административно-хозяйственную должность. Вот же, змей-искуситель, уже соблазнил! Ох, прохиндей! Нет, надо быть с ним пожестче. Он всего лишь политик местного значения - их в стране десятки тысяч, а я (мысленно надуваю щеки и распрямляю грудь) - ученый с мировым именем, в этой специализации единственный в стране. И, быть может, до конца своей жизни буду единственный. Корифей! Основоположник! Мастодонт!

Сестренка прижимается ко мне сбоку, обнимает двумя руками мою руку. Приятное тепло родного человека...

Когда у нас появилась эта родственная нежность? В детстве она всегда пыталась со мной драться, хоть я и старше ее на три года. В юности мы вообще не замечали друг друга, каждый был занят своими делами.

Пожалуй, это стало проявляться лет пятнадцать назад, после того, как мама с папой погибли в этой страшной катастрофе на теплоходе, во время единственного в своей жизни круиза по Черному морю. Да, после этого. И с каждым годом чувство родства усиливается. Мы поняли, что остались на свете одни. Я невольно искал в ней материнской заботы, а она во мне отцовской защиты и мудрости. Но переехать ко мне в столицу отказалась категорически. Наверное, у нее кто-то здесь был. Какой-нибудь мужчина, так сказать - уважительная причина. А может, у нее и сейчас есть мужчина, и поэтому она не хочет, чтобы я ехал к ней домой? Сложности во взаимоотношениях? Надо меня подготовить... Так, так-так... Ну, ладно, потом выясним. А вот, кажется и приехали.

Автобус тормозит возле какого-то вычурного здания. Похоже на так называемый культурно-торговый центр - КаТэЦе. Мэр подтверждает мои мысли.

- А это - наш Культурно-торговый Центр! Недавно построили.

Как старательно он подчеркивает, что название городских объектов является их именами собственными. Интересно, в каком виде здесь пребывает культура?

Мэр продолжает.

- Здесь обширные торговые площади, ресторан, танцевальный зал. Сейчас оборудуется бильярдная и помещение для боулинга.

- Простите, для чего?

- Боулинга. Кегли сбивать, кегельбан.

- А-а... (Демонстрирую полное невежество ученого в этом вопросе, хотя в каждой поездке за кордон, за этим занятием проводил долгие часы - очень удобно обсуждать с коллегами различные научные проблемы: например, с кем спит референт академика Х. - хорошенькая блондинка тридцати с небольшим лет от роду, если она вообще когда-нибудь спит).

- А аквапарк здесь есть?

Мой вопрос застает мэра врасплох. Вижу, что он еще не переключился с определения слова боулинг на определение слова аквапарк - внимательнее надо быть со мной. Все, включился! Довольно быстро!

- Ах, аквапарк! Нет, аквапарк здесь не планируется, но вот при ремонте Дворца Спорта мы обязательно включим его в план реконструкции.

- Мне почему-то кажется, что в условиях северного города для здоровья населения гораздо важнее аквапарк, чем бильярдная и боулинг. Может, я ошибаюсь - я не специалист в этой области знаний и конкретно не изучал данную проблему. Но в нашем с вами совместном Научном Центре надо будет обязательно организовать исследования по теме: Сравнительный анализ влияния водных процедур и игры в кегли на детский иммунитет к простудно-вирусным заболеваниям в условиях проживания от 60 градуса северной широты и севернее, а также от 60 градуса южной широты и южнее. Я думаю, что исследования, которые проведут специалисты из нашего с вами Научного Центра в различных регионах: здесь, в Сибири, в Норвегии, Исландии, Канаде, Чили и других странах, дадут интересные результаты.

Произношу всю эту ахинею с мягкой доброжелательной улыбкой ученого и с удовольствием смотрю, как вытягивается мэрское лицо. Оно так вытягивается, что щеки становятся почти как у нормальных людей. Потом, гуттаперчево сокращается, и полная признательности улыбка пленяет меня.

- Хорошо бы, Всеволод Владимирович, тему исследования, предложенную вами, дополнить словами: ... а также их влияние на повышение производительности труда, по достижении исследуемыми трудоспособного возраста и общую длительность трудоспособного периода. Я, видите ли, Всеволод Владимирович, хозяйственник. Поэтому, тема, предложенная вами, мне интересна еще и с хозяйственной стороны. Поверьте, это очень важно.

- Обязательно, Олег Степанович. Мы обязательно в научных темах будем учитывать хозяйственные интересы города.

Черт! До чего приятно поговорить с умным и понимающим человеком! Вот, прохиндей! Как он парировал удар! Почему я все время называю его прохиндей? А по-другому его и не назвать: прохиндей - он и есть про-хин-дей.

- Ну что, так и будем сидеть в автобусе? Может, Олег Степанович, продолжим нашу научную беседу в другом, более подходящем, месте?

- Конечно-конечно! С удовольствием, Всеволод Владимирович, прошу!

Все выходим. Ольга хихикает.

- Как, Севочка, наш мэр?

- О! Это не мэр, а целый Мэрин, или даже Мэринос!

- Нельзя всех политиков одной мэркой мэрить. И среди них встречаются интересные личности.

Ага! Твой дружок, сестричка, наверняка из их числа. Поэтому, и дом сумела построить в трудный для жителей страны период, и приехать не могла. Но что же тебя так безвременно состарило? Ты не похожа на подружку преуспевающего политика. Может, Он в опале? Не исключено.

4.

Ого! Вот это интерьерчик! И все-таки это провинция - роскошь, бьющая в глаза и льющаяся через край. Все красиво, багато и чуть-чуть через меру. Буквально чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы чувство красоты и гармонии подменить провинциальной кичливостью и аляповатостью: мы, дескать, тоже - не лаптем щи хлебаем!

Чувствуется, что деньги вложены немалые. Помещение ресторана поражает своим блеском, глянцем, драпировками и зеркалами. Похоже, что дизайнер вначале составил безупречный проект, но потом сознательно увеличил размеры наиболее ярких и дорогих элементов, чтобы внести в него диссонанс: отделка произведена не для красоты и удобства, а напоказ, для хвастовства. Так на старинных фотографиях мужчины демонстрируют свои часы, а на новых - машины и коттеджи: признак достатка и благополучия.

В храмах! Вот с чем это у меня ассоциируется - с храмами! В школе нас учили: храмы и изображения богов были огромными и богато украшались, чтобы в соотношении с ними человек чувствовал собственное ничтожество. Чувствую ли я здесь собственное ничтожество? Определенно чувствую. А может это мой комплекс - детство и юность, проведенная в бедности, а на самом деле здесь все нормально? Может. Интересно, как остальные? Кто не чувствует собственного ничтожества? С сестренкой все понятно - у нас с ней один комплекс на двоих. Мэр нервно потирает руки и все время озирается. Похоже, что он тоже из бедной семьи - такие честолюбивы, но в этом великолепии он чувствует себя неполноценным. Тем более что скоро перевыборы. Кто же из богатой семьи? Кажется вон тот - солидно и уверено проходит в зал.

- Оленька, кто тот мужчина?

- Зав отделом торговли в мэрии.

Черт, прокололся! Конечно, он - уверенный и полноценный. Он здесь завсегдатай и начальник. От него непосредственно зависит работа этого заведения, причем в большей степени, чем от мэра.

Уверенный появляется в сопровождении высокой, очень красивой и элегантной дамы.

На ней не заметно ни одного украшения и ни грамма косметики - это бросается в глаза так же, как их избыток. Правильно, зачем ей украшения? Она сама по себе украшение, и счастлив мужчина, ей обладающий.

Дама приглашает, и мы проходим в зал, к столу. Чемоданы с плащом я оставляю в гардеробе и нагло прошу гардеробщика их протереть от дорожной пыли.

- Конечно-конечно, - почему-то он повторяет слова мэра и даже, как мне кажется, его голосом. - Сейчас протру, - и уходит, я надеюсь, за тряпкой.

5.

- Как хороши, как свежи были розы и тарталетки с паюсной икрой!

Какая прелесть эта современная сантехника! Как все продуманно, изящно, красиво - особенно когда чисто. Теперь, главное, не промахнуться - все-таки выпито изрядно. В такой компании лучше вообще не пить, но где же взять столько душевной силы, чтобы удержаться при виде целой коллекции грузинских вин? Надо же каждому воздать, не то обидятся, и я их больше не увижу.

Черт, я кажется запел в голос, а в соседней кабинке кто-то есть. Проклятый невоздержанный язык! Отрезать его, что ли? Старыми прабабушкиными портняжными ножницами, которые сохранились у Ольги. Фирма Zinger! Правильно, так и сделаю! Но позвольте, как же я буду выступать на симпозиумах? Под фонограмму? Да, под фонограмму! Попрошу одну знакомую певицу, и она мне начитает или даже напоет доклад на кассету, а я буду открывать рот и двигать руками. Академики будут в восторге! Неплохо, неплохо - ясность мысли еще не утеряна и в рассуждениях присутствует некоторая логика.

Из кабинки выходит Уверенный, на ходу застегивая брюки.

Ба! Да это же советский шпион! В Англии бы сразу засветился! Надо рассказать ему этот старинный анекдот, вдруг не знает. И как раз к месту придется. Как же его зовут? Или Иван Андреевич, или Андрей Иванович... Если бы Иван Андреевич, то я бы его сразу окрестил Крыловым, но я не окрестил, значит - Андрей Иванович.

- Андрей Иванович!

- Иван Андреевич.

- Батюшки, неужто - Крылов Иван Андреевич?

- Да, я и есть - Крылов Иван Андреевич.

- Великий русский баснописец?

- Нет. Баснописец - это у нас мэр. А я - человек дела.

- Бизнесмен?

- Муниципальный служащий, - скромно уточняет.

- Очень приятно. А я, знаете ли, сейчас нигде не служу. Болтаюсь, как э... кое-что в кое в чем.

Попытался смягчить выражение, но Крылов поправил, как рубанул:

- Дерьмо в проруби!

- Фи! Нет, пожалуй. Я иногда себя считаю хорошим человеком и вполне приличным ученым. Поэтому хорошо бы формулировочку изменить.

- Пьяный по автобусу!

- Вот! В самую точку! Болтаюсь, как пьяный по автобусу! Держусь двумя руками за поручень, но меня на каждом ухабе и повороте болтает по всему салону! Спасибо, дорогой товарищ Крылов Иван Андреевич, за отличное сравнение! Благодарю вас от себя лично и от лица всей нашей многострадальной науки и прочей интеллигенции! Как пьяный по автобусу - как метко сказано!

Ну, и зачем я его трижды облобызал? Вот набрался! И чем дальше, тем сильней меня заносит. Какое коварное грузинское вино! Как коварно оно на меня действует: ноги ходят, руки и другие конечности куда нужно попадают, голова ясная, но мысли в ней очень... неожиданные, а язык - вообще помело. Кажется пора завязывать и сматывать удочки. Со всеми аккуратно без лишних слов, то есть молча, распрощаюсь, и поедем к сестренке.

Все, решено! Так и сделаю. А может по-английски? Нет, не стоит. Да и как? Ольга ведь там. Мэр обидится, а парень неплохой, остроумный. Мы с ним два часа за столом проболтали как со старым знакомым, совершенно раскованно - отчего и назюзюкался - от раскованности. А может он и есть старый знакомый, но не признается? Вроде бы он местный, так сказать, уроженец этого края.

Неужели в этой емкости есть мыло? Есть. А салфетки? Есть. Розовые салфеточки для рук! В мужском туалете! Ах! Ах! Ах!

6.

- А вот и виновник торжества! Всеволод Владимирович, прошу сюда, рядом с нашей очаровательной хозяйкой.

- А где Ольга Владимировна?

- Она вышла, скоро вернется, - мэр радушно улыбается.

- Олег Степанович... - делаю мэру движение бровями.

- Всеволод Владимирович, позвольте, я вас представлю, - мэр реагирует молниеносно, а пил со мной наравне! - Елена Витальевна, это наш земляк, который вернулся на ПМЖ в родные места, Всеволод Владимирович, - остальное он сам о себе расскажет. Всеволод Владимирович, это Елена Витальевна, хозяйка всего Этого. Всего, - сделав широкий жест рукой, зачем-то подчеркнул мэр.

- Спасибо, Олег Степанович. Я очень рад с вами познакомиться, Елена Витальевна. На протяжении всего обеда, очень изысканного, я не сводил с вас глаз.

- Я это заметила, Всеволод Владимирович. Надеюсь, вы все-таки заметили, что ели, почувствовали вкус, и вам понравилось?

- Нет слов - одни междометия: ох! ах! ух! Скажите, ведь это очень сложно руководить таким огромным комплексом! Как вам, хрупкой, очаровательной женщине это удается?

- У меня в арсенале есть разные методы: от убеждения до принуждения и даже отторжения.

- Отторжения? Это как? Нельзя ли поподробнее?

- Как организм отторгает чужеродную, несовместимую с ним ткань. Но это, поверьте, очень скучная тема - обычные кадровые вопросы. Лучше я вас буду спрашивать, а вы будете отвечать.

- Как вам угодно, Елена Витальевна. У вас чудесное имя - Елена. Из-за одной прекрасной Елены началась Троянская война, а из-за вас вполне может начаться третья мировая.

- Она уже идет, и вы можете принять в ней участие. У вас есть все шансы на победу.

- А на поражение?

- На поражение тоже есть, но значительно меньше, чем на победу. Присоединяйтесь к боевым действиям, Всеволод Владимирович.

Это намек на возможность дальнейшего продолжения знакомства? Скорее женское кокетство и коллекционирование поклонников. А может флирт. Ну что же, поиграем во флирт.

- Всеволод Владимирович, давайте поговорим не за этим, надоевшим уже, столом, а хотя бы во время танца.

- Во время танца? Неужели вы хотите со мной танцевать? Вы видели, как я танцую? И, слава Богу, что не видели - это зрелище деформирует психику человека: он становится мрачным, раздражительным, во сне вздрагивает и вскрикивает. А я вот видел, как вы танцевали с баснописцем муниципальным служащим, и получил истинное наслаждение от этого действа.

- С Крыловым? Он записной танцор - каждый вечер здесь с кем-нибудь танцует. Я вас приглашаю, Всеволод Владимирович.

- Помилуйте, Елена Витальевна, я вам ножки оттопчу, и мои шансы на победу в войне за вас испарятся, как роса с восходом солнца.

- Весьма образное выражение и почти в рифму. Проверим ваше умение танцевать на практике. Я, как женщина практическая, говорю: пойдемте!

Боже мой! Что я делаю? Может быть Оленька меня спасет? Ау, сестренка! Пока мы с Еленой Витальевной говорили, я видел - ты что-то делала в фойе, возле гардероба. Но где ты сейчас? Выручай!

Я кладу руку на талию Елены Витальевны и тут же теряю слова и мысли. Молчу, как рыба, ноги чуть-чуть передвигаются, тело само изгибается в разные стороны.

Она мило улыбается:

- Мои шансы испарятся, как роса с восходом солнца. Скажите, вы когда-нибудь писали стихи?

- Да, в детстве.

- Прочитайте, что-нибудь.

С пафосом декламирую:

- Восемь лет. Маме.

И волосы твои растрепались,

И нос твой порозовел.

И тихо в платок ты сморкалась,

Когда тебя грипп одолел.

На последней строчке голос предательски дрожит. Это были наши с Мамой стихи. Даже Оля не знала о них.

Зачем я первой же юбке?.. Это же стихи для Мамы! Я и сейчас помню, как прочитал ей, как она обрадовалась и смеялась. А я... Столько экспромтов раздарил друзьям и сейчас бы смастерил.

- Какая прелесть, Всеволод Владимирович! Какая непосредственность! ваши шансы на победу резко возросли! Поздравляю вас!

7.

... и поцеловала меня в щеку.

Если учесть, что танцующий я и так представляю занимательное зрелище, и поэтому все присутствующие, имеющие сильные нервы, искренне и открыто любовались нашей парой, то ее поцелуй производит настоящий фурор. По залу проносится громкий шепот. От неожиданности я вообще перестаю что-либо соображать, но на всякий случай принимаю соответствующую поцелую Первой Дамы позу Рыцаря - бухаюсь на одно колено и целую ей ручку. Зал ахает.

Знай наших! Я еще и не такое умею! Вы думали, что я сухарь-ученый, а я живой, веселый Че-ло-век. Пока еще. И мне всего сорок пять, а чувствую я себя не более чем на двадцать пять, тем более после даров хoлмов Грузии, любимых!

- Всеволод Владимирович, вы с такой скоростью наращиваете свои шансы, что я думаю: война продлится не более трех дней и закончится вашей абсолютной победой.

Три дня еще прожить надо. За три дня очень многое может измениться. За три дня может измениться всё, и будет неизвестно, нужна ли мне победа в этой войне или нет, и не окажется ли она для меня пирровой. А сейчас можно и пофлиртовать, и подурачиться.

Музыка наконец-то закончилась, и я церемонно раскланиваюсь в благодарность за подаренный мне танец.

- Всеволод Владимирович, напрасно вы себя ругали, - вы танцуете гораздо лучше, чем пытались себя представить.

- Спасибо за комплимент, Елена Витальевна, но я его воспринимаю как аванс в счет того, что когда-нибудь, быть может, научусь танцевать и его отработаю. Елена Витальевна, здесь есть бар? Может быть, что-нибудь выпьем? Я так переволновался, что аж во рту пересохло.

- Конечно, с вами - с удовольствием. Пойдемте, я вас проведу.

На дороге в бар стоит мэр.

- Олег Степанович, вы случайно не видели Ольгу Владимировну?

- Видел. Она две минуты назад вышла на улицу и просила, чтобы вы никуда из Центра не отлучались - она за вами придет.

- Спасибо, Олег Степанович. Я вам чрезвычайно благодарен.

- Не стоит, Всеволод Владимирович. Я видел, вы удостоились поцелуя Елены Витальевны - очень рад за вас и огорчен одновременно.

- Почему огорчены?

- Половина города - мужчины-завистники, которые жаждут получить от нее хотя бы поцелуй; вторая половина города - женщины-завистницы, которые жаждут наградить своим поцелуем вас, Всеволод Владимирович. Столько завистников на одного человека... - Мэр качает головой и исчезает.

Куда он делся? Испарился, что ли? Передо мной стоял и исчез. Как маг, как чародей. Чудеса! А Оля где? Как она могла меня, слабого и беззащитного, здесь бросить одного на растерзание этим хищникам и хищницам, этим колдунам и ведьмам. А если я напьюсь? А если я что-нибудь такое отчебучу? А я напьюсь и отчебучу! Вот так! А чтобы не бросала! Ау, сестренка! Ау-у!

8.

- А вот и бар.

- Очень милый. Мне нравится. Я готов здесь провести остаток жизни. Рядом с вами, Елена Витальевна.

Господи, что я говорю! Не дай, Бог, она согласится - прощай, наука, здравствуй, пьянство!

- Всеволод Владимирович, спасибо за лестное предложение, но я ни за что не соглашусь остаток жизни провести в баре, даже рядом с вами. Если вы предложите другое место - я обещаю подумать.

- Извините, Елена Витальевна, я неточно выразился. Знаете: дорога, ночь в поезде, сильное впечатление от города, от обеда и особенно от вас. Я сейчас не очень хорошо понимаю, как надо построить фразу, чтобы точнее выразить мои чувства, а если учесть, что мой язык не слушается меня даже тогда, когда я абсолютно трезв, то...

- Не надо извинений, Всеволод Владимирович. Я прекрасно поняла, что вы хотели сказать, - просто немного поддразнила вас своей недогадливостью.

Мы проходим вдоль длиннющей стойки, обрамленной ласкающими глаз и, вероятно, седалища табуретами, и усаживаемся в ее дальнем конце. Пока я рассматриваю оригинальный светильник, хозяйка распоряжается, и возле нас оказываются два бокала, наполненные красным густым вином. Делаем друг другу салют и отпиваем по глотку.

- Это вино, - заметив мой восхищенный взгляд и необычайно высоко поднятые брови, поясняет Елена Витальевна, - я специально держу для очень близких друзей.

- Я восхищен и тронут, Елена Витальевна, что вы отнесли меня к своим близким друзьям.

- Но я на вас немного обижена. Вы так и не дали мне возможность удовлетворить свою любознательность. Только я пытаюсь вас о чем-нибудь спросить, как вы тут же задаете вопрос мне, и я уже вынуждена отвечать.

- Неужели? Прошу меня извинить - проклятое любопытство, но теперь я весь ваш и готов ответить на любой вопрос.

Черные глаза над бокалом и маленький глоток:

- Сколько я ни читала в газетах и журналах статей о вас, я так и не поняла, за какое открытие вам дали Нобелевскую премию. Я даже выучила название вашего открытия наизусть, но не поняла его сути и значения. Это возможно объяснить нормальным человеческим языком?

- Конечно! Все очень просто. Мне удалось открыть и проанализировать одно природное явление, которое до сих пор никто не заметил, не проанализировал и не учитывал его свойств, хотя оно существовало всегда.

- Чуть-чуть подробнее, пожалуйста, и побольше понятных мне примеров.

- Хорошо. Кто до Ньютона вычислил и дал точное определение закону всемирного тяготения? Кто до Архимеда описал силу, выталкивающую тело из воды? А ведь эти силы всегда были и всегда действовали. И так далее - перечислять можно очень долго. А теперь представьте, что вы погружаетесь в воду: море, озеро, собственную ванну или бассейн. На вас действуют в основном сила земного притяжения и выталкивающая сила. И вдруг вы ощущаете действие еще одной силы, неведомой вам доныне, например, подводного течения. Конечно, когда вы входите в реку, то знаете о ней и даже кое-что примерно рассчитываете, но в бассейне? Вы о ней не догадывались, но она существует, и ни кем не была описана или рассчитана. Она на вас действует настолько сильно, что полностью меняет картину воздействия всех других сил. Она вас может или потопить, или вытолкнуть на поверхность, или унести Бог знает куда.

- И эту силу, которую вы открыли, никто раньше не замечал?

- Современные приборы ее не фиксируют, а если фиксируют, то техники, работающие с ними, тут же сдают эти приборы в ремонт, так как думают, что они сломались. Если хотите знать, эта сила находится как бы в другом измерении, а действие ее слегка задевает наше.

- А можно еще пример?

- Пожалуйста. Свеженький примерчик - ваш Крылов мне его подкинул. Едет в автобусе пьяный гражданин. Ну очень пьяный. Как я сейчас.

- Перестаньте кокетничать, вы совсем не пьяны!

- Это потому, что мое опьянение пока еще находится внутри меня, для вашего восприятия - в другом измерении. Но скоро оно, если я продолжу пить, перейдет в ваше измерение, и вы и все окружающие сразу же увидят: да он пьян! Так вот... Вы меня перебили, и я чуть-чуть не утратил путеводную нить. Вот: едет пьяный в автобусе. Одновременно на его тело воздействуют самые разные силы: сила земного притяжения, ускорение, сила трения, какая-то мышечная сила, сила воли, наконец, и прочее, прочее. Все это можно выразить словами, формулами, рассчитать, составить графики и определить векторы, провести психологический анализ и так далее. Но все это будет правильным по форме, но будет не верным по сути. Ибо! Ибо на гражданина будет действовать еще одна сила, которая сильнее всех этих сил вместе взятых, и действие которой на гражданина никаким научным методом ни вычислить, ни нарисовать, ни рассчитать, ни описать. Эта сила, сведет на нет действие большинства известных науке сил. Знаете, что эта за сила? Нет? И не догадываетесь?

- Нет.

- Сила алкогольного опьянения! Она, именно она, будет мотылять гражданина по всему салону автобуса, сажать на колени бабушкам и дедушкам и заставлять хвататься за все предметы, что подвернутся ему под руку. Великая и могучая сила! Хвала тебе! Я хочу поддаться твоему воздействию!

Я с огромным воодушевлением допиваю свой бокал и делаю жест бармену: повторить!

- И вы открыли эту силу?

- Вы имеете в виду силу алкогольного опьянения? Нет, она была открыта задолго...

- Нет же! Я говорю о вашей силе.

- Не совсем. Мне показалось, что я увидел кончик ногтя на мизинце ноги. И по этому кончику ногтя мое воспаленное, но могучее воображение дорисовало все остальное. И мое предположение блестяще подтвердилось всем ученым миром в сотнях выполненных опытов, которые раньше почему-то не получались, и в тысячах решенных задач, которые раньше не имели решения.

- А прикладное значение ваше открытие имеет?

- Конечно! Человечество бьется над поиском новых видов энергии, а достаточно взять стожок сена с деревенского покоса и, учитывая открытую мной силу, можно получить от него энергию сродни крупной атомной электростанции. А на жигуленковском сорокалитровом баке с бензином покорять удаленные миры. Можно протянуть нить из обычной стали толщиной в волос от Земли до Луны, и она не оборвется. А потом по этой нити пустить туристический фуникулер со стопроцентной гарантией безопасности пассажиров.

- А вы не боитесь, что этим воспользуются военные?

- Боюсь. Единственное, что успокаивает слегка - при современном уровне науки и техники, даже с учетом их развития, эту силу еще очень долго нельзя будет применить. Она в ином измерении. Это как с Плутоном. Существование планеты предсказали, влияние чувствовали, но впервые увидели через много веков. А сейчас вообще предполагают, что это обычный камень диаметром в две тысячи километров.

- Благодарю вас, Всеволод Владимирович, за очень подробное и образное объяснение. Я все поняла. А теперь давайте еще потанцуем. Мне понравилось с вами танцевать.

- Разве можно в чем-нибудь отказать такой женщине, как вы? Но вы очень сильно рискуете, к тому же второй раз за вечер...

Беру ее руку и нежно целую в прохладное запястье.

В моем доме никаких Дам! Как с ними хлопотно! Только подруги!

9.

- Здорово, Севка!

С трудом отрываю взгляд от пустого бокала и перевожу его на слегка обрюзгшего бородатого человека, сидящего на соседнем табурете.

- Пардон, мы знакомы? Давно? Что-то я не припомню, чтобы нас представляли друг другу. Впрочем, лицо ваше мне определенно знакомо.

Ой-ой-ой! Как заплетается язык! Кажется мне уже достаточно и пора баиньки.

- Ни хрена себе, ты напился! - непрошеный собеседник шумно втягивает носом воздух. - Ром, вишневая настойка, абсент. Пил абсент, свинья!

- Господи, Серега! Здравствуй, родной! Серега! Это сколько же мы не виделись? Лет двадцать? Бородища, космы! Художник! Богема! Конечно, тебя в таком виде попробуй узнать! Серега, дружище, как я рад тебя видеть! Давай выпьем за встречу. Тебе можно? У тебя же был гастрит. Надеюсь, он не перерос в язву?

- Помнишь! Конечно перерос, но мы все равно выпьем.

- Бармен! Налейте, пожалуйста, мне того же, а... что ты будешь?

- Я - водку.

- А Сереге водки. Какой? Какой, Серега?

- Да любой. Сергей Сергеич есть? Вот Сергеича и давайте. В бутылке! Терпеть не могу графинчиков.

- И бутербродики с чем-нибудь красненьким... Ой, Серега! Как хорошо, что ты сюда пришел - ты-то меня и выручишь. Ольга не идет, маскарад этот, наоборот - идет полным ходом, музыка гремит, я - пьян, а потому мягок и уступчив.

К стойке подскакивает группа резвящихся на маскараде: все в масках, каких-то немыслимых костюмах. Мужчины, женщины, разгоряченные, веселые хватают меня за руки, чуть не роняют с табурета:

- Всеволод Владимирович, пойдемте с нами!

- Куда, дорогие мои?

- Танцевать! Мы знаем, вы хорошо танцуете, не отказывайтесь!

- Милые вы мои! Я вот встретил друга - двадцать лет не виделись. Поговорить надо. Попозже, попозже...

- Ну, смотрите, Всеволод Владимирович, вы обещали!

Уносятся, с повизгиванием и припрыгиванием.

Слава тебе, Господи! Отвязались. Надолго ли? Надо сматываться, потому что отбрыкиваться от них уже нет сил. А эта блондиночка - какая фигура, какие волосы! А под маской, наверное, прехорошенькое личико. Можно было бы с ней попрыгать, поскакать, а там, глядишь, и... допрыгаться...

- Серега, ты меня можешь отсюда увести?

- Могу. Куда?

- Куда-нибудь. К Ольге.

- К Ольге не могу.

- Почему? Неужели не знаешь где она живет?

- Знаю, но к ней сейчас тебе нельзя.

- Почему? Поч-чему мне нельзя? Я ведь ее единственный родной брат! Поч-чему мне нельзя?

- Потому, что Ольга запретила.

- Ниччего себе! Ольга запретила! Я не понимаю... Почему?

- Она сказала, чтобы, ты жил в гостинице, пока с тобой не поговорит.

- А к тебе можно?

- И ко мне нельзя.

- А к тебе-то почему?

Таращусь на него в полном недоумении. Серега хмур и спокоен: Ольга запретила.

- Вы что, вместе живете? Так это ты - уважительная причина?

- Какая еще уважительная причина? Нет, мы живем раздельно, но по соседству.

- Ничего не пойму! Объяснись! Я требую, я настаиваю, чтобы ты объяснил: что происходит?

- Вот для этого я и пришел.

- Вот и славно! Бармен! Вот за тот столик бутылку моего вина, бутылку водки и бутерброды! Пойдем туда, в уголок. Ты меня заслонишь своей широкой спиной, все подумают, что я ушел, и отстанут.

Господи! Как я назюзюкался! Меня качает и болтает, но я еще соображаю! Мыслю - значит существую! А если я существую, то где и в чем? Там, где меня оставила моя родная сестренка - в мерзости и ничтожестве. Почему она прислала Серегу? Что там у нее случилось? А может ей сейчас плохо, а я здесь?

Под влиянием посетившей меня мысли, на полпути к столику резко поворачиваюсь и хватаю Серегу за лацкан куртки.

- Серега, скажи, только честно: с Ольгой все в порядке? Она жива, здорова? У нее все нормально?

- Ты о чем? А-а! Нет-нет! Не беспокойся - у нее все как обычно. Она жива, здорова и находится сейчас у себя дома. Пойдем за столик, поговорим.

10.

Сквозь полупустую бутылку интересно рассматривать Серегино лицо.

Полная бутылка водки - линза, которая настолько искажает действительность, что кажется: вот сейчас я ее выпью, и потом все будет хорошо и в полном порядке. Наполовину пустая бутылка искажает ровно наполовину: все останется, как было, но мы будем смотреть на это другими глазами. Пустая бутылка - голая реальность: все то же самое, только выпить нечего.

Вот и Серегино лицо, немного помятое житейскими бурями. Но верхняя его часть - обычные грустноватые человеческие глаза, а нижняя, которая сквозь линзу - влажные жирные шевелящиеся губы, всклокоченная, с проседью, борода - настоящий людоед из сказок.

- ...понимаешь, Севка, я - серый. Не в том смысле, что серость - посредственность, а в другом. К твоему сведению, - ты, впрочем, должен это знать -человеческий глаз различает до ста пятидесяти цветовых и световых переходов в хроматических цветах. В ахроматических: белый, серый, черный - свыше трехсот. Более чем в два раза! Они хотят, чтобы я был белый и пушистый, А я серый! Я могу сегодня быть почти белым, но с проплешинами, а завтра - почти черным, но кудрявым. И ни под кого подлаживаться не собираюсь.

- Серость города берет, - я, как обычно невпопад, пытаюсь острить.

Возле столика, как из-под земли, появляется мэр.

- Ты сер, а я, приятель, мэр! - Назидательно и строго говорит он, прикрывает лицо какой-то жуткой маской и исчезает.

- Вот, черт! Как он это делает? Буквально из-под земли появляется и, как привидение, растворяется в воздухе!

- Брось. Это не мэр. Это его голограмма.

- Голограмма? - мой нетвердый взгляд переползает с одного Серегиного глаза на другой. - Здесь есть такое оборудование?

- Угу. Они напичкали КэТэЦэ супертехникой и развлекаются, как могут.

- Так он что? Подслушивал нас? Здесь столики прослушиваются? - Я зачем-то оглядываю зал, как будто в надежде увидеть на каждом столике по микрофону, и возвращаюсь опять к созерцанию Серегиных мешков под глазами.

- Здесь весь город прослушивается. Комбинат за всеми следит и всех контролирует.

- Я-то думал, что этот центр не комбинатовский, а какой-нибудь частный. У него такая милая хозяйка.

- Это и есть Хозяйка. Только не Центра, а города. Она председатель совета директоров Комбината и номинальный владелец почти всех его акций.

- Номинальный? А реальный кто?

- Я думаю, что в городе этого никто не знает. Кроме нее, разумеется. Умная баба! И красивая. Как-то, по пьянке, предложил написать ее портрет в обнаженном виде. Представь, согласилась! Но я потом сам отказался.

- Почему?

- Чтобы не искушаться и не попасть в зависимость. Она и тебя захочет приручить, если уже не приручила.

- Пока нет, но пыталась.

- А вот мэра я пишу! За деньги. Небольшие, правда, чтобы не считал себя моим кормильцем.

- Он сейчас тебя, наверно, слышит.

- Пусть! Я ему еще и кукиш покажу.

Серега разворачивается на стуле и тычет во все стороны, сплетенными в фигу пальцами. Завершает свою пантомиму энергичным движением согнутой в локте рукой, с одиноко торчащим из кулака средним пальцем. Снизу - вверх.

- Ладно, хрен с ними со всеми. Ты слушай дальше. Вот я и говорю, что я - серый. А Ольга твоя - белая и пушистая. Когда они освобождали территорию под застройку, сожгли весь старый город.

- Как сожгли? Ты что такое говоришь?

- Вот так! Спичками, зажигалками - взяли и сожгли. Зачем создавать новые районы, когда можно сжечь все деревянные дома, а новые построить на их месте, с уже налаженной инфраструктурой, дорогами и тэ дэ и тэ пэ? Да еще и выступить при этом благодетелями: наш город, как птица Феникс, силами Комбината будет восстановлен из пепла! И они потихоньку, полегоньку, день за днем, зачищали квартал за кварталом. Представляешь наши чувства, когда знаешь, что завтра твоя очередь гореть, и ничего не можешь сделать? Хорошо, что без жертв - заснувших они сами будили и выводили.

- А власти? Что же они?

- Власти! Да с властью все было согласовано! Власть им в рот смотрит! Еще бы! Такие инвестиции в экономику области! Ольга тогда ходила, писала, всем жаловалась, но толку никакого. Да ты вспомни, кто президентом был? То-то и оно! В общем, Ольга - наша единственная защитница. Мы ее уже какой раз в депутаты выбираем от Коробочки. Тяжело ей там, в горсовете, одной бороться.

- Вот почему она не хотела ко мне переезжать. Но она мне ничего об этом не писала!

- Правильно делала. Ты бы все равно ничем помочь не смог, чего тебя дергать напрасно? Ты вон закопался в своих таблицах и формулах... Правильно сделала, что не писала тебе, - хрен бы ты премию заработал, если бы думал о чем другом, кроме работы. Зато теперь ты авторитет, сила! Может быть, сумеешь помочь... Впрочем, люди меняются с возрастом... Давай что ли выпьем?

- Давай. Я тоже хочу Сергеича

- Может, тебе лучше не смешивать?

- А, все равно. Такие дела... А ты его так вкусно пьешь.

Я пытаюсь выпить водку одним большим глотком, но внезапный спазм перехватывает горло и получается два маленьких. Бутерброд с форелью манит алой складкой нежного филе, и я его торопливо надкусываю. Контрастные ощущения крепкой горечи водки и нежной солености рыбки дополняют друг друга, образовав во рту вкусовую гармонию.

- Извини, Севка. Мне надо тут с одним кадром поговорить, - Серега грузно встает из-за стола, на ходу обтирая рот салфеткой, и направляется в вестибюль, где виднеются группки мужчин и женщин в маскарадных костюмах, и откуда постоянно раздается хохот.

- Подожди меня, сейчас вернусь, - говорит он и уходит.

Ушел щасвернус - написал Кристофер Робин своему другу Винни. Щасвернус, щасвернус - какое волшебное слово... Кто такой щасвернус? - подумал Винни...

11.

Господи, за что такое наказание? Допрыгался, доскакался до тошноты. Ну и маскарад... - меня опять выворачивает. - Стоит только немного переесть... А если еще и перепить... В сорок пять - я полная развалина. А все хорохорюсь: баба-ягодка опять, чувствую на двадцать пять. Дудки! Сейчас я себя чувствую на семьдесят пять, хотя и не знаю еще, что это такое. Какая, к дьяволу, подруга? Мне сиделка нужна! Хорошенькая, такая, молоденькая сиделка, с аппетитным сидалищем. Ну, вот. Кажется, всё. Теперь привести себя в порядок и бегом, бегом отсюда. Поймаю какую-нибудь машину, и - к Ольге.

Распрямляюсь над унитазом, чувствуя, что замерзаю, как обычно в таких случаях. У меня полный упадок сил, холодный пот и озноб. Немного протрезвел...

Я - босиком! Я стою босиком на холодном плиточном полу! На мне надета какая-то простыня, с дыркой для головы посередине, расписанная разноцветными узорами. И она надета прямо на голое тело!

Как это могло со мной произойти?! Что я делал? Чем занимался? Как утратил над собой контроль? Где все это произошло? И вообще, я ли это?!

Из зеркала над умывальником на меня смотрит мерзкий я. Это мои волосы взлохмачены в ночной оргии и слиплись на лбу от пота. Это под моими глазами набрякли мешки и резче обозначились мелкие морщины. Это на моих щеках засиневела щетина - у покойников волосы растут быстрее, а я сейчас на глазах общественности как интеллигентный человек умер. Это все я. Остается вспомнить, что я делал все это время: кого зарезал, изнасиловал, поджог ли приют для сирот. Надо как-то выпутываться из всего этого. Может, при плохой игре сделать хорошую мину? Сделать вид, что все под контролем?

Споласкиваю рот, умываю лицо, вытираюсь розовыми салфетками. Рукой провожу по волосам - вроде пригладил. Что еще? Ах, да! - слить в унитазе воду.

Выхожу из уборной в вестибюль. Слава богу, здесь полумрак и никого нет. Из танцевального зала доносится музыка, смех и топот. В этой простыне, отраженный в десятках зеркал, я - привидение. Привидением захожу в гардероб, здесь должен висеть мой плащ, должны быть мои чемоданы, а в них одежда. Нету! Нет ни чемоданов, ни плаща. Обшариваю в темноте все углы и уголки и ничего не нахожу.

Господи, ну что же это такое! Куда они исчезли? Неужели украли? Или этот придурок, мэр, все-таки отправил их в гостиницу? Я ведь не разрешал. Нет, конечно, мэр их даже пальцем не тронет - не тот человек, чтобы повторно о ком-то озаботиться - ведь я уже один раз отказался, и его совесть чиста передо мной. Это чья-то злая шутка, глупый розыгрыш. Спаивание меня, раздевание и упрятывание вещей - это звенья одной цепочки. Они хотят унизить меня и сломить, так легче справится с моим строптивым характером. Сейчас, поди, следят за мной через свои инфракрасные камеры, в нужный момент выйдут, как бы помогут, и после будут шантажировать. Что же делать?

А ничего не буду делать, посмотрим, что будет дальше. Главное, что морально я уже к этому готов. Сяду здесь, в самом темном углу, в это гардеробщичье кресло, укутаю плечи этим, гардеробщичьим, платком и буду вспоминать: как я докатился до такой жизни.

12.

Серегу арестовали и увезли в каталажку за то, что он треснул по морде городского прокурора - нашего бывшего одноклассника.

Я сидел в баре и рассматривал пустую бутылку, приговаривая щасвернус, щасвернус, когда прибежала та самая попрыгунья звать меня на танцульки и сказала, что его увезли час назад. Час назад?! Я сидел целый час перед пустой бутылкой и говорил себе щасвернус?! Выходит, сидел. Она сказала: Его увезли час назад, но вы не беспокойтесь, - его утром отпустят. Он всегда задирается к прокурору, но тот его прощает и наутро отпускает. А я сказал что-то вроде: Знает кошка, чьё сало съела. Да, примерно так.

И все-таки эта девица меня утащила. Прижалась к руке грудью, и я растаял. М-да... Слаб до женского полу, слаб.

А потом? Что было потом? Где и как я разделся? Господи, не помню совершенно. Мы плясали с этой девицей, и она успела сказать, что Ольгу все уважают потому, что хоть она и учительница (да, именно так и выразилась: хоть она и учительница), но защищает не только учителей и врачей, а всех, кто не работает на Комбинате, всех погорельцев. А я невпопад (как обычно) пошутил: На чём погорельцев? Нашел над чем шутить! Она на меня посмотрела, как на сумасшедшего (ах, какие глаза!) и сказала: Вы что, не знаете? У нас же полгорода сгорело! Комбинатовские сразу же получили квартиры, а мы жили в Коробочке, там и сейчас еще живут люди. Мы с мамой, например, квартиру получили только благодаря Ольге Владимировне. Мы ведь обе на почте работаем и к Комбинату никакого отношения не имеем. Она для нас все выходила и вытребовала у Хозяйки для нас квартиру. Если бы вы знали, как мы ей благодарны! Да, вот так попрыгунья и сказала! Я еще что-то промычал, что ничего не знал, поскольку Ольга мне об этом не писала.

Ай да Оленька! Вот это молодец! Вот это боец! Вот для чего они меня опоили! Мне будет стыдно за свое сегодняшнее поведение, я должен буду уехать из города и не смогу помочь сестренке. Да, Оленька. Как они захотели, так, черт возьми, и вышло. Что же ты меня не предупредила? Родная, славная сестренка, я о тебе ничегошеньки не знаю. Я-то, балбес, думал, что все дело в мужчине, а на самом деле... Вот умница!

При мысли об Оле приятное тепло разливается по телу. Поплотней укутываюсь платком, закрываю глаза, чтобы увидеть и целиком воссоздать наш разговор с попрыгуньей. Что же было потом, после танца?

Она опять прижалась грудью к моему локтю, и буквально потащила меня в какой-то зал, где я еще не был, но где, по ее словам, страшно интересно.

13.

Со-сёнки, бе-рёзки, ле-са, пере-лески, до-роги, про-сёлки, по-ля...

Сту-тук колес на стыках и какой-то мерзкий запах чеснока, грязной одежды, табака, пота.

- Профессор, очнись! Бросай свою книжку, к городу подъезжаем.

Вздрогнув от неожиданности, открываю глаза.

Старый обшарпанный общий вагон. На противоположном сидении парнишка отрывает взгляд от книги, поправляет очки и задумчиво смотрит на меня. Сидящий рядом с ним небритый мужчина, одетый в черную засаленную спецовку, толкает парня локтем:

- Давай-давай, профессор. Начитаешься еще. Надо к выходу пробираться, чтобы первыми в автобус залезть.

Вагон забит мужчинами примерно того же вида, что и он, и примерно так же пахнущих. Дышать тяжело. Я ослабляю узел галстука. Боже! Я одет! Я, в костюме и в плаще, сижу возле окна в общем вагоне и еду неизвестно куда. Под столиком пристроились оба моих чемодана и не дают вытянуть ноги.

- Простите, какая сейчас станция? - спрашиваю сидящую рядом со мной толстуху в синей вязаной кофте. Кофта под мышками обесцветилась от пота. Похоже, что именно этот аммиачно-мочевинный запах и привел меня в чувство действенней, чем это бы сделал нашатырный спирт.

- Так какая станция? Конечная! Приехали! У этого поезда всего две станции: Город и Комбинат, и обе конечные. Сейчас - Город.

Слава Богу! Я все-таки приехал туда, куда надо. Но как я здесь оказался? Когда и кто меня одел? Неужели все, что со мной произошло - встреча на перроне, обед, маскарад - мне только приснились? Уж очень нереально, чтобы средь шумного бала, случайно я оказался голым. А вот только сейчас, по-настоящему, я приезжаю. И сейчас меня будет встречать Оленька. Какой, однако, интересный был сон!

За окном потянулись черные бревенчатые дома в один, два этажа.

Вот, в этом доме жил Серега - мой друг детства. Сейчас опять за что-то сидит. А ведь как рисовал! Вполне мог бы стать художником мирового уровня. Все эти Глазуновы и Шиловы ему бы и в подметки не годились. А вот за тем домиком должен быть наш. Эх, деревья разрослись, и не видно ничего...

Поезд тормозит, и все заторопились на выход.

Ладно, пусть идут. Толпа немного рассеется, легче будет сестренку найти.

Беру чемоданы и одним из последних иду к выходу. Вот и перрон. Состав куда-то на задворки загнали. Ставлю чемоданы и ищу взглядом Ольгу. Платформа просматривается хорошо, но сестры я не вижу. Я вообще никого не вижу. Пусто! Всех в себя всосал подземный переход под путями. Ладно, пойду и я. Обидно, что не встретила, но что поделаешь...

14.

- Севочка, здравствуй!

- Оленька, родная, привет! Я-то уж думал: все - не захотела встречать.

- Что ты, Севочка. Я просто задержалась на работе и опоздала. Как ты доехал? Все нормально?

- Нормально! Правда на пересадке пришлось поволноваться - все-таки рабочий поезд, кто его знает, как он ходит, но ничего, устроился. А в вагоне такой запашок стоял, особенно от одной тетки, аж глаза защипало.

- А где твои вещи?

- Ох, ты! На перроне оставил! Как это я их там забыл? Видно, очень расстроился, что тебя не увидел. Пойдем быстрее, а то их украдут. Или лучше стой здесь - я сейчас, бегом.

Слетаю по ступенькам в переход и лихо бегу по нему - благо, людей нет.

Должны стоять. На перроне никого не было. Но как я мог их там забыть? Что за провал в памяти? Вот ротозей!. Выскакиваю из перехода - стоят.

- Уф! Слава Богу! Никому не понадобились. Чуть чемоданы не потерял. А в них почти оконченная диссертация!

Я вспомнил свой сон, торжественную встречу на перроне и свое беспокойство в нем по поводу чемоданов. Ухмыляюсь: А сон-то в руку!

- Ну вот, Оленька, нашлись. Никто не взял - видом не вышли. Но как я их мог оставить? Ума не приложу.

- Эх ты, ученый! Вечно витаешь в облаках. Ладно, уж, пойдем.

Чтобы сократить путь, идем мимо вонючего вокзального туалета по перрону до конца. Я останавливаюсь, чтобы снять плащ.

- Как тебе, Оленька, работа в школе? Уже привыкла?

- Что тебе сказать, Сева? Тяжело. Дети очень трудные сейчас. Все вокруг меняется, они все это видят, но понять не могут. Что ты хочешь,- взрослые не понимают. Давай плащ, понесу... А где опять твои чемоданы?

Я озираюсь: - Не знаю...

Я уже в полной растерянности: что за проклятье? Чемоданов опять нет. Смотрю на Олю, она - на меня. В ее глазах читаю беспокойство о моих умственных способностях, - я не могу сосредоточиться на простой вещи: переноске двух чемоданов. Но ведь я их нес! Я их держал в руках и поставил только сейчас, когда захотел снять этот чертов плащ! Я их поставил...

Я их поставил на тележку, в которой к почтовому вагону подвозят посылки и мешки с письмами! А эта тележка сейчас пересекает по специальному переезду пути в самом конце перрона, чтобы подъехать к другому поезду. И на ней красуются оба моих чемодана, которые можно узнать издали по броским наклейкам с видами Эйфелевой башни и Биг Бэна, наклеенными на них во время стажировки в Новосибирске.

- Оленька, жди меня здесь! - я бросаюсь в погоню.

- Осторожно, не попади под поезд! - слышу откуда-то издалека ее голос.

Все это напоминает фрагмент из фильма Феллини, где герой Мастрояни чувствовал себя так же дурацки, как и я себя сейчас. Одновременно с моими мыслями из вокзального репродуктора раздалась музыка именно из этого фильма, и уже невозможно определить очередность, кто кого активизировал: мысли - музыку или музыка - мысли. Я перебегаю пути, а тележка уже скрылась между составами. Где? На какой платформе? Беспокойство о судьбе диссертации сейчас намного сильнее, чем накануне, когда я бежал по тоннелю.

15.

В груди жжет, губы пересохли, - я в погоне уже минут пятнадцать. В мозгу бьется мысль: Что же это, я такой идиот, что не могу уследить за своими вещами? Ведь никогда такого не было. Может, у меня какое-то заболевание мозга? Что-то вроде болезни Альгеймера? Не рановато ли в тридцать лет?

Тележки нет ни на одном перроне. Я с трудом взбегаю на пешеходный мостик через пути и с высоты осматриваю все пространство станции: составы, перроны, люди, много людей! Вот она! Вот она эта тележка! Она где-то далеко. И я, сломя голову, весь в поту, задыхаясь, устремляюсь к ней: виадук, вниз по крутой лестнице, вокзал, тоннель, вверх по лестнице, перрон, тележка! Чемоданов нет!

- Где чемоданы? - слова едва различимы сквозь вырывающееся с хрипом дыхание.

Но водитель услышал, окидывает меня равнодушным взглядом:

- Какие чемоданы? Не видел никаких чемоданов. Мы чемоданов не возим, только почту.

- А еще кто-нибудь почту возит?

- Сегодня только я - напарник бюллетенит.

Всё! Медленно сползаю на корточки, опираюсь спиной на тележку и обречено застываю. Все материалы и черновики моей диссертации пропали. Хотел закончить дома, в родных стенах. Закончил. Теоретически их можно найти, кому они нужны в этом городишке? Теоретически. Но практически: несколько лет работы - коту под хвост. На восстановление уже времени не осталось.

- Эй, ты! Мне ехать надо. Отойди в сторонку и там поплачь.

Что это? Комок в горле я чувствую, а слезы на разгоряченных бегом щеках - нет.

Бреду к Ольге, к тому месту, где она меня ждет. Пассажиры из только что подъехавшего поезда неохотно уступают дорогу, бьют по моим ногам сумками, коробками, чемоданами.

Вот и сестра.

- Севочка, вот они! - указывает на чемоданы, стоящие у фонарного столба. - Тележка проезжала мимо, я и выхватила.

- Оленька, ты моя спасительница!

Усталость, нервное возбуждение выплескиваются и я, как ребенок, плачу навзрыд на ее плече.

- Что ты, милый? Ну, что ты? Успокойся, родной... Вот увидишь, все будет хорошо. Папа с мамой завтра в круиз уезжают, и ты спокойно поработаешь. Я тебе мешать не буду.

Вот к чему был мой сон! Сон - предостережение! И я кричу, как ненормальный.

- Круиз?! Им нельзя в круиз! Им нельзя в круиз!

16.

- Эй, парень! Чего орешь? Испугал! Маскарад закончился. Домой иди орать и слезы лить, нагулялся. Чего рыдал-то, привиделось что-нибудь?

С трудом возвращаюсь в реальность, которая не менее кошмарна, чем сон. Сон окончился, реальность продолжается, и в ней мне предстоит жить и, возможно, бороться за это.

Передо мной немолодая полная женщина в синей вязанной кофте.

- Извините, вы не видели где-то здесь два чемодана и плащ? Или мой костюм? Я их оставил в гардеробе, а они пропали.

- Нет, не видела. И в залах не видела, хотя намусорили сильно. Утром девкам работы будет.

- А вы кто?

- Я? Вахтерша.

- А можно я здесь до утра останусь?

- Так уже почти утро! Сейчас автобусы на Комбинат смену повезут. Иди-иди, пора центр закрывать. Нельзя тебе здесь.

- А как мне в Коробочку попасть?

- А вот на автобусе и попадешь. Рабочие автобусы бесплатные, водители жалостливые - авось довезут, если попросишь. Всё, иди, мне работать надо. Да платок-то мой оставь!

17.

- Слышь? Ты! Как намаскарадился?

- Да уж видно по нему, что хорошо - до сих пор в себя прийти не может.

- Да, это они любят. Всякие праздники себе выдумывают, дополнительные выходные. Все за наш счет...

- А чего он в Коробочку едет? Там же одни бомжи живут?

- Да он, наверное, тоже бомж. А может, у него там краля?

- К крале надо с пузырем ехать, а у него не то, что пузыря - трусов нет.

- Это он к встрече с кралей приготовился.

- Ага. Эт точно.

- Слышь, а что, художник вчера опять прокурору харю разукрасил?

- А вы что, не слышали, как менты приезжали? Я дома из окна видел, как его выводили под белы руки. А потом прокурор тоже уехал.

- А! Художник ему завсегда морду бьет, а тот терпит. Добрый, что ли? Прям Лев Толстой или Исус Христос.

- Видать, за дело.

- Да это за то, что Хозяйку за пожеги не привлек.

- Тихо, ты! Ляпаешь, чего не знаешь!

Я их слушаю, и прикладываю все силы, чтобы удержаться на ногах. Не выветрившийся хмель, слабость и противное ощущение во рту после рвоты - меня стошнило возле остановки, разбитая дорога и старый автобус - все это, вместе с душевными муками по поводу собственной наготы, доводит меня до полуобморочного состояния. Я стою босыми замерзшими ступнями на холодном и грязном резиновом коврике в проходе между сиденьями, уцепившись за поручень обеими руками.

Только бы простыня не распахивалась. Хорошо, что они меня не знают. Но потом все равно узнают и будут говорить: это тот ученый, что оставил трусы на маскараде, знаем мы эту пьянь!

Я - пьяный в автобусе. Меня швыряет и мотыляет. На меня действует великая сила алкогольного опьянения. Она ввергла меня в то состояние, в котором я прилюдно разделся донага, заставила надеть грязный балахон из простыни и зашвырнула в этот автобус. Я поддался этой силе. И я этому не рад. Может, я бы радовался ей, если бы был в костюме, при галстуке, но я гол! Я обнажен! Я - пьянь! Я - пьянь, я - рвань, я - дрянь.

- Скажите, пожалуйста, когда будет "Коробочка"?

- Сейчас уже. Так ты, оказывается еще и не местный, если не знаешь где "Коробочка".

- Мало нам своих бомжей, еще из других городов приезжают. Может, там у них съезд? Съезд бомжей! Бомжи недоразвитых стран, соединяйтесь!

- В Коробочке не все бомжи. У моего младшего в школе половина учителей там живет.

- Да... довели людей до ручки... точнее, до коробки.

- А с моей женой, в поликлинике работает хирург, жена его тоже доктор, так они из Коробочки не переезжают, хоть им и квартиру давали.

- А чего так?

- Да, говорят, когда всех, кто там живет, квартирами не обеспечат, тогда и мы... А у них и дети есть...

- Прынцыпиальные, понимаш!

- Да уж.

- Дураки!

- А кто из нас умный? Ты, вон, почти жизнь прожил, а много нажил? Квартира служебная, комбинатовская. Вышел на пенсию - и в "Коробочку", если не в ящичек. Строй дачу, пока время есть, - в ней жить будешь на пенсии.

- "Коробочка"!

18.

Автобус уезжает. Напоследок он цепляет каким-то торчащим из обшивки болтом сзади за мой балахон. Ветхая ткань без малейшего сопротивления разрывается прямо на груди, и автобус уволакивает ее, в пыли, за собой.

Я остаюсь совершенно голый, а передо мной стоит предрассветный лес.

В начале уходящей в серую мглу просеки - табличка:

"Коробочка"- микрорайон для бездомных, добро пожаловать!

Я тоже бездомный - мне сюда. Но я еще и без одежды, принимают ли они таких срамников? Впрочем, сестра примет. Как стыдно к ней в таком виде идти! Ученый, Лауреат, Мировое светило! А возвращаюсь, как блудный сын, пропивший свои штаны. Что ж, так оно и есть на самом деле.

Я ступаю на тропинку. Пыль не остыла за ночь, и идти по ней босиком гораздо приятнее, чем в городе по асфальту или в туалете по керамической плитке. В этот час лес тих и таинственен. Его ночные звуки и шорохи ушли вместе с тьмой, а для дневных еще слишком рано.

Ветер едва касается крон, и они гудят первыми аккордами одной из частей Реквиема. На моих глазах мачтовый лес превращается в выстроившийся по обеим сторонам просеки многоярусный хор певцов-исполинов. Их черные, ближе к основанию, стволы подобны ногам, одетых в строгие концертные брюки, а желтые, которые ближе к вершинам, сейчас трудно различимы сквозь утренний туман, и только угадываются светлыми бликами рубашек.

Ветер уверенными движениями смычков трогает невидимые скрипки: раз, второй, третий... восьмой - каждый раз скрипки звучат иначе, настойчивее и призывней, чем предыдущий. Вот он вновь достигает вершин, и те отвечают пока еще негромкими басами, а подлесок поддерживает своим сопрано:

Lacrymosa... (О слёзный...)

Еще несколько выдохов.

...dies illa... (...тот день...)

Мои губы беззвучно повторяют молитву вслед за лесным хором.

Громче, с нарастанием, ветер стонет струнами в кронах, почти сразу же звучат трубы. К поющим вершинам торжественными шагами присоединяются другие участники хора, и в такт моим шагам отрывисто, по слогам хор набирает мощь:

...qua resurget ex favilla... (...в который восстанет из праха...)

и уже на пределе возможностей сосны переполняют весь мир мольбой!

...judicandus homo reus. (...осужденный грешный человек.)

В надрыве сыграли и умолкли духовые, а туман плотнее обволакивает певцов. Но четче слышны голоса теноров:

Lacrymosa... (О слёзный...)

Печально их перекрывают басы,

...dies illa... (...тот день...)

порыв ветра, и резко выпрямились сопрано:

...qua resurget ex favilla... (...в который восстанет из праха...)

Ветер валторнами, фаготами и трубами рвет кроны, струны раскалены смычками и отбрасывают красноватый отблеск восходящего солнца на головы певцов. Туман сдавливает стволы, мешая петь, но хор уже не остановить:

...judicandus homo reus. (...осужденный грешный человек.)

сосны взывают к Высшему Суду:

Huic ergo parce Deus, (Так пощади его, Боже

pie Jesu Domine, милостивый Господи Иисусе:

dona eis requiem! даруй ему покой.)

Испугавшись Всесильного Защитника туман редеет и отступает, хотя еще не утратил силу в борьбе с певцами. Ветер напоминает об опасности, тревога звучит в его аккордах, он снова и снова касается скрипок, и те заставляют весь лес на разные лады повторять молитву, вздрагивая листвой и хвоей.

Huic ergo parce Deus,.. (Так пощади его, Боже...)

Нагими являемся мы в этот мир, и нагими предстаем перед Всевышним: Разве ты не веруешь в того, кто создал тебя из праха, а затем из капли, а потом выровнял тебя Человеком?

...pie Jesu Domine, (...милостивый Господи Иисусе: )

Я взмыленный ношусь по вокзалу в поисках чемоданов. Я рыдаю в гардеробе о пропаже других чемоданов, в которых, в сущности, нет ничего ценного. Ведь все равно, нагим я предстану перед Судьей. И спросит он меня: Что сделал ты в этой жизни? И я отвечу: Вот, на земле остались два чемодана дискет, две книжные полки трудов и некое знание, которое я дал людям. Я фактически доказал людям твое существование. А успокоил ли ты этим знанием обо мне расхристанную душу хотя бы одного человека, дал ли ты веру и надежду на лучшее хотя бы одному сироте? И нечего мне будет Ему ответить, кроме: Ввергни мою душу в камень дорожный, чтобы целую вечность ее топтали люди на своем пути к храму!.

dona eis requiem! (...даруй ему покой!)

А сестра твоя, скажет Он, всю жизнь свою борется с несправедливостью и собственным примером питает веру в сердцах людей. Что же ты беспокоишься не о ней, а о каких-то никому не нужных чемоданах? Я беспокоюсь о ней, но мой авторитет? Смогу ли я помочь ей в своем нынешнем положении? Своим поведением я испортил себе репутацию. Кто будет разговаривать с человеком, который прилюдно обнажился? Нагими пришли мы в этот мир... - скажет Он. - Разве ты кого убил, или кого ограбил? Тебе нечего стыдится. Иди. Будь самим собой. Блаженны вы....

И нарастающий, как прибойная волна, хор могучих сосен, одновременно со скользнувшими на просеку лучами солнца, разгоняет остатки тумана, подступившего к самому моему горлу и стоящему в нем комком:

Amen!

только влага осталась на щеках.

Я стою на большой поляне, и вижу маленький поселок, точнее поселение.

Так вот она какая, "Коробочка"! Ведь это сюда я стремился в поисках покоя и отдохновения от мирской суеты, а люди здесь живут годами.

По улице этого странного городка идет Ольга. Видит меня, бросается навстречу, причитает скороговоркой:

- Севочка! Наконец-то ты нашелся! А я тебя уже обыскалась! Плащ и чемоданы были в гардеробе - все перевезла в гостиницу, вернулась за тобой... нашла твой костюм с бельем, а тебя нет! Где ты был, Севочка? С тобой все в порядке? Как я переволновалась! Давай, пойдем быстрее, ты наверное замерз - руки вон какие холодные, да и нехорошо будет, если тебя кто увидит в таком виде.

Я смотрю в заплаканные глаза сестры, такие родные, знакомые: - Нагими пришли мы в этот мир и нагими предстанем перед Судьей.

Обнимаю Ольгу за плечи, и мы входим...

- В лесу... тихо... птицы поют... Будем жить в Коробочке. В понедельник пойду к Хозяйке.

... в большую испещренную символами и надписями коробку от какого-то оборудования - ее дом.