Этот рассказ Леонида Пантелеева в детстве я читал неоднократно - он печатался и в книгах самого Пантелеева, и в многочисленных сборниках рассказов для детей. К тому же школа держала его на вооружении как пример воспитания в учениках чувства ответственности, и по нему был снят художественный фильм.
В рассказе говорится о маленьком мальчике, которого во время игры "в войнушку" поставили в парке часовым и тут же об этом забыли. Такое часто случается не только в армии ("Солдат Чонкин" Владимира Войновича начинается аналогично), но и в гражданской жизни. Так вот, этот мальчик простоял в парке до позднего вечера, дрожа от страха и холода, не смея уйти со своего поста - он дал честное слово, можно сказать, присягнул - пока какой-то военный не сжалился и как вышестоящий по званию начальник не отменил караул. Только тогда мальчик решился пойти домой.
В 1971 году я, тринадцатилетний школьник и пионер, попал в только что организованный Киевским университетом пионерлагерь "Мрiя" ("Мечта"). Недалеко от городской черты Киева, в ныне престижном районе Конча-Заспа, у села Плюты выгородили участок соснового леса, установили деревянные каркасы, а на них натянули армейские палатки. В палатки провели свет, поставили по пять казарменных тумбочек и кроватей, и каждому отдыхающему пионеру выдали по два шерстяных одеяла.
Мои дворовые приятели и одноклассники - путевки распределяло РОНО, а мы жили в квартале от Университета и почти все "загремели" в один отряд - меня подначивали: "Ты, турист (с издёвкой так - "тьюрист"), зачем тебе одеяла? Ты должен спать голым на земле, как индеец".
Конечно, это была зависть. Обычная черная зависть. Туризмом я начал заниматься зимой и на "майские" сходил в трехдневный поход, а в июне был на слёте юных туристов. Правда, я заблудился на ориентировании, но на полосе препятствий выступил настолько успешно, что меня тут же пригласили в команду совсем взрослых девятиклассников выступать под чужой фамилией.
Гордо неся звание туриста, я стал в позу и презрительно отказался от одеял: "Что такое одеяло? Вот спальный мешок - это да!". Друзья совсеми позеленели - я был единственный из них, кто уже спал в настоящей палатке в настоящем спальном мешке. Но кастелянша сурово пресекла мое позерство: "Бери-бери, пригодится". Одеяла действительно пригодились. Одним мы завесили вход палатки, чтобы меньше летели комары, а второе по очереди согревало друзей. Июль выдался холодным, они спали не раздеваясь, под двумя одеялами, но под утро все равно стучали зубами. Я, восприняв буквально туристскую науку ("Голый согревается быстрее!"), спал в одних трусах под простыней (все-таки - лето!) и что самое удивительное - не мерз. До сих пор не могу объяснить этот феномен, но это истинная правда.
Регламент пионерских лагерей подразумевает выполнение пионерами определенных обзанностей. Например, дежурство отрядом по лагерю. Обязанности дежурных в каждом лагере разные. Сейчас - например, в лагере железнодорожников в Ярославской области - это может быть даже церковная служба во время крещения отдыхающих школьников. Но в то время все было проще: дежурство на воротах, дежурство по столовой, уборка территории.
В одно из таких дежурств мне выпала высокая честь охранять калитку в дальнем малопосещаемом углу территории. По замыслу создателей лагеря, через эту калитку стройными рядами и веселою гурьбой, с пионерскими песнями и пионерскими плясками, под бдительным оком вожатых дети должны были регулярно ходить на речку принимать солнечные и воздушные ванны, снимать стресс лагерного отдыха водными процедурами. Но, как уже было сказано, июль выдался холодным и дождливым, широкие пойменные луга, начинавшиеся прямо за лесом, превратились в болото, и слезы душили пионервожатых только при одном взгляде на покрытые "гусиной кожей" и комариными укусами синюшные коленки отдыхающих пионеров.
Моя смена у калитки началась сразу после обеда, в "тихий час". Это здорово! Все должны лежать в кроватях под пристальным контролем вожатых, а я предоставлен сам себе. Относительно - все-таки я "на часах", караульным, и мне доверен ключ! Ключ от калитки! Который я тут же использую по назначению. Потому что снаружи, за забором, всегда интереснее, чем внутри. Внутри уже знакома каждая тропинка, каждое дерево, а за забором...
За забором те же деревья, тот же лес, но дорога сворачивает направо, и открывается захватывающий вид. Далеко под ногами, под песчаным обрывом - как здорово с него сигануть и съехать по песку до самого низа! - начинаются луга, и сочно-зеленая трава стелется чуть ли не до горизонта. В траве серебряной змейкой блестит неширокая река, и к ней ведет натоптанная дорожка, оставленная более удачливыми пионерами предыдущего заезда.
Конечно, можно бы сбегать выкупаться, но, во-первых, холодно, а, во-вторых, я - на дежурстве, на важном и ответственном посту. То, что через эту калитку никто не ходит и до конца лета вряд ли пройдет - не важно. Мне доверили пост и ключ, не то, что некоторым. Тем, кто стоит на центральных воротах и страшно этим гордится. Их задача: чуть что - бежать в лагерь и звать на помощь или вожатую, или директора. Им даже ключа не доверили! Не то, что мне. Я сам могу принимать решения - кого пропустить, а кого нет. Единолично! В любую сторону! А могу позвонить из "караулки" по телефону. Правда, куда звонить и как - не объяснили, но - не беда, как-нибудь справлюсь. Поэтому мне некогда прыгать с обрыва и носиться туда-сюда по лугу.
Я возвращаюсь к калитке, прохожу мимо и натыкаюсь на кладбище. Как странно, я его раньше не замечал. Оно начинается рядом с калиткой и примыкает к лагерю - забор установлен чуть ли не на могилах, и "караулка" тоже. И кресты не старые. Есть, конечно, деревянные, покосившиеся, но в большинстве - металлические, крашеные. Фамилии - почти все однокоренные: Плют, Плюта. Само собой, есть и Иваненко, и Сидорчуки, но в основном - родственные, Плюты. И село называется Плюты.
И настолько это меня поражает, что не обращаю внимание на даты, не устанавливаю родственности и закономерности. Да и поздно уже, наступают сумерки. Уже труба сыграла призыв "Бери ложку, бери хлеб и садитесь за обед", - отряды пошли на ужин.
Они уже ужинают, а я? Полдник-то я тоже пропустил! Меня что, с поста снимать не собираются?! А может, на все плюнуть и пойти поужинать?
Но я представляю, как захожу в столовую, на длинной лавке раздвигаю вправо-влево ребят и сажусь на свое место за столом. Но тарелки передо мной нет. Она есть справа, она есть слева, а передо мной ее нет. Но зато есть расширенные изумленные глаза пионервожатой: "Ты самовольно оставил свой пост?!" И сейчас же негодующе-презрительный шепоток по столовой: "Он оставил свой пост! Испугался темноты!"
Нет! Ни за что! А может быть, все уже спланировано? Может так и надо? Сейчас кто-нибудь быстренько поест и прибежит сюда: "Пост принял! Беги в столовую". Ведь я - после обеда - именно так и прибежал. Значит, кто-то прибежит и после ужина. Я ведь не знаю, как организована пересменка.
За оградой, на кладбище, раздаются какие-то звуки и шорохи. Кажется, ухнул филин. А может, и не он... Летучие мыши что-то слишком низко летают...
Когда был маленьким - в классе четвертом или пятом, два года назад, - в пионерлагерях перед сном всегда рассказывались страшные истории: "Кровавое пятно", "Черная рука", "Розовая кровать"... Во все это не верилось, но было страшно, особенно поначалу... А в какой-то книге я прочел, как мальчик наспор прошел ночью через кладбище. Все его сразу зауважали и признали отчаянным смельчаком, даже взрослые. А он от страха весь поседел. Эх, мне бы так! Приду после дежурства в нашу палатку, а я - седой! И буду молчать. Все будут приставать с распросами, а я молчу. Интересно, я вот сейчас нахожусь на кладбище или нет? Можно ли считать, что вот эта металлическая сетка отгораживает меня от кладбища? Вот они, кресты, совсем рядом - рукой не дотянуться, но доплюнуть можно. А может, все дело в том, что тот мальчик шел через кладбище ночью? Но сейчас тоже не день: в лагере уже и кино прошло - что-то пели, я слышал. Темень, хоть глаз выколи, того и гляди отбой сыграют...
Уже играют: "Спать, спать - по палатам. Пионерам и вожатым. А вожатые не спят, на свидания спешат". Значит, и вечерняя линейка прошла! А я? Я?! Мне, значит, сидеть здесь всю ночь, без полдника, ужина и сна? И охранять калитку? От кого? От привидений с кладбища? Ага, так они меня и послушались! "Мертвые с косами стоят" - это из "Неуловимых мстителей". Не верю! "Брехня!" Но! У меня появился реальный шанс проверить, до полуночи остается всего ничего, надо только затаиться и так сильно не дрожать. И не стучать зубами! Ага, как же! Я ведь дрожу не от страха, а от холода - на пост заступил днем, когда было довольно тепло, а сейчас уже ночь, и довольно холодно. А может и от стра... ха...
По лесу в мою сторону вскачь несется что-то огромное и страшное. Я слышу топот четырех ног, хруст ломаемых веток и тяжелое, непременно зловонное дыхание. Что-то ломится напролом через лес, не разбирая дороги. Но почему-то не со стороны кладбища, а из лагеря. Неужели ОНО пытается через калитку вырваться на свободу?! Крики... Что кричат? Кому кричат? Мне?! Я должен ЭТО задержать?!
В кривую трапецию света, падающего из "караулки", выскакивает зареванная вожатая и озверевший физрук. Увидев меня, вожатая рыдает в голос, а физрук готов растерзать и на месте съесть.
- Ты почему здесь! Ты что здесь делаешь? Ты знаешь, что отбой был час назад?
Я робко протягиваю ключ.
- Я на посту, дежурю.
Физрук ничего не понимает. Он неплохой мужик и учитель физры в нашей школе. Наш сосед по коммуналке вместе с ним служил в армии и рассказывал, что командиры всегда были в претензии: физрук - тогда еще не физрук и не учитель - коряво отдавал честь. Он настолько накачал бицепсы, что не мог правильно по уставу согнуть руку - мешали. Как-то, еще в младших классах, на уроке физры он учил нас делать стойку на руках. Он сам сделал стойку и рассказывал (стоя вниз головой) как правильно удерживать равновесие, как на руках ходить, переходить в стойку на одной руке или в ней отжиматься. Все это иллюстрировалось личным примером. Он бы так и провел весь урок вниз головой, если бы кто-то (я знаю кто, но не скажу) не начал передразнивать. Чтобы сделать замечание нарушителю, физруку пришлось стать на ноги. В то время наука педагогика имела расширенное толкование, и оплеуха получилась болезненной.
А сегодня, в гневе, физрук особенно страшен. Тем более - ночью. Тем более - у кладбища. Я почти не сомневаюсь: он меня сейчас убьет, здесь же зароет - и концов не найдут. И буду я как миленький лежать рядом с покойниками в этом лесу. Всю оставшуюся жизнь.
- Ты знаешь, что тебя весь лагерь ищет?
- Я на посту, дежурю.
Слезы уже давно накопились в глазах, я их даже не чувствую. Если бы можно было промолчать, я бы не проронил ни слезинки, но от меня ждут ответа. И голос предает, дрожит, срываясь в фальцет, как у маленького.
- Вы там ужинаете! Да? Кино смотрите! Да? А я тут! На кладбище! Дежурю!
Теперь мы рыдаем вдвоем: я и вожатая. Физрук теплеет.
- Пойдем. Так ты даже не ужинал?
- И не полдничал! - восстанавливая справедливость выкрикиваю откуда-то из под его руки.
Не помню, чем меня кормили, но наверное что-то было - в палатку я прихожу более-менее удовлетворенный. В ней не спят.
- Ты где был? Ты чё, нам такой мультик классный показали! "Бременские музыканты"!
- Воще-то все мультики были классные, но этот - ва-аще!
Я молча снимаю со входа одеяло. Эх, жалко седины нет! А может, есть? - в зеркале-то я себя не рассматривал. Нет, если бы была, они бы сразу заметили.
- Ты чё, комары налетят!
- Пускай.
Потом я отбираю свое второе одеяло.
- Ты чё! Сегодня моя очередь!
- Это моё одеяло!
Я все-таки решаю раздеться.
- Между прочим, сейчас я дежурил на кладбище... - (А про себя: "Эх, жалко седины нет!"). - И говорю вам абсолютно авторитетно: на кладбище привидений нет!
Под одеялами непривычно тяжело и жарко.
"Может, седина появится утром?"
Приятели продолжают обсуждение мультиков. Я - вне темы, принять участие в разговоре не могу и чувствую себя изгоем.
"Пускай. Это же надо - забыли снять с дежурства! Эх! А еще - друзья! Когда теперь увижу "Бременских музыкантов"?".
P.S. Первый раз - полностью - я увидел "Бременских музыкантов" только через пять лет, когда это уже не имело никакого значения.