Аннотация: Обычный рабочий день: проснулся, позавтракал, почистил зубы. Или не совсем?
'Вторник, семнадцатое апреля. Температура воздуха до плюс двадцати трех, малооблачно, без осадков, ветер южный, два-три метра в секунду. При любой погоде оставайтесь в моде! Спонсором выпуска...'
Валентин выключил радио. По пути в прихожую остановился у зеркала, пригладил рукой волосы, поправил галстук. Белый воротничок всегда должен выглядеть одинаково... хорошо. Но что-то в отражении настораживало. Валентин ощупал лицо, оттянул веки, проверяя глаза. Кожа нежно-розовая, здорового цвета, на белках ни одного лопнувшего сосуда - все в порядке, только кончик носа шелушился. Он скатал кожу большим и безымянным пальцами в белесый комочек и играл с ним пока не вышел из подъезда.
Прогноз, как всегда, соврал: небо, словно рваная половая тряпка, не могло удержать ни капли, а северный ветер старался заползти под куртку, напоминая, что зима прошла не так уж давно. Валентин вжал голову в плечи и, широко шагая, направился к автобусной остановке. Часы показывали восемь двадцать восемь, когда он втиснулся в толпу, набившуюся под козырек жестяной будки. 'Аккуратнее!' - завопила какая-та женщина, но остальные молча потеснились. Возможно, что они и не заметили новенького: большинство стояло с отрешенным видом, лица спокойные, легкая улыбка. Все собирались на работу.
Подъехал автобус. Во весь его борт красовалась реклама со счастливой семьей, которая наконец решила то ли принять таблетки от кашля, то ли взять ипотеку. Что именно было сложно понять из-за налипших комьев грязи. Толпа молча набилась в салон. А Валентин остался. Вчера, в понедельник, он опоздал на работу первый раз в жизни и вдруг понял, что должен опоздать во второй.
В то утро все шло наперекосяк: сначала Валентин проснулся на пять минут позже обычного. Совсем немного, но мелкие неприятности росли как снежный ком: пролитый кофе, порвавшийся шнурок. И в итоге уходящий автобус издевательски пыхнул зловонным облаком прямо в лицо. Когда приехал следующий, Валентин проскочил в него первым и сел у окна. Обычно он дремал или читал газету, но тогда ему не хотелось ни того, ни другого. День был испорчен. И водитель, как назло, собрал по дороге все светофоры. Будто сама Вселенная подло и без предупреждения объявила войну. Валентина не волновали выговор от начальства или штраф, сам сбой отлаженного годами механизма приводил в бешенство. На одном из перекрестков его автобус поравнялся с другим. Валентин почувствовал себя странно и не сразу сообразил в чем дело. Он повернул голову и увидел в окне напротив девушку с рыжими волосами. Она смотрела на него, а когда их взгляды пересеклись - улыбнулась. Валентин поежился. 'Какого черта она смотрит на меня да еще и лыбится?' Девушка, очевидно, заметила его возмущение и совершила второй поступок, о котором он не мог даже помыслить.
Она показала ему язык.
Обескураженный Валентин заморгал, у него отвисла челюсть, а рыжая еще шире заулыбалась, еле сдерживая смех. Загорелся зеленый, и она поехала направо. Автобус давно скрылся за пеленой дождя, а Валентин все сидел с открытым ртом - весь его гнев разбился о детскую простоту незнакомки. 'Дурочка, наверное, раз вырядилась на работу, как в цирк...'
И целый понедельник - пройдет ли кто-то мимо с похожей прической или цветом волос, или улыбнется, пусть даже казенно, - все вокруг напоминало о странной выходке. Непонятное чувство одолело Валентина, и он решил нарушить привычный распорядок, чтобы проверить, сможет ли вновь увидеть ту девушку.
На остановке мало-помалу опять собрался народ, подъехал новый автобус. Вчерашнее место было уже занято. Он стал рядом и, держась за поручень, сгорбился, выглядывая в окно. За стеклом мелькали те же дома, те же автомобили, автобус стоял на тех же светофорах. Только никто не подъехал на перекрестке, и некому было выглянуть из окна. 'Ну а что ты хотел. Ничего удивительного.' Расстроенный, он уже больше не смотрел в окно.
Мимо начальства проскользнуть не удалось, и Валентин в кабинете директора полчаса то кивал с покорным видом, то наугад вставлял 'виноват' или 'больше не повторится', то есть делал вид, что внимательно слушает выговор. Главное - не обращать внимания на брызги слюны, то и дело пролетавшие мимо.
- И вообще! Что вы себе позволяете! Посмотрите на себя! Как в таком виде можно было явиться на работу?!
Валентин поднял взгляд на одутловатое лицо директора. Это было что-то новенькое, а потому - интересное.
- Если не успеваете привести себя в порядок, то вставайте раньше! В уборную! Немедленно!
Валентин развернулся на каблуках и вышел из кабинета. На него никто не обратил внимания, все были заняты: из-за офисных перегородок доносился гул деловых переговоров, стрекот факсов и яростное клацанье клавиатур. По коридору он проскочил в туалет. Оглянулся - ни души. Валентин подошел к раковине, повернул оба крана и посмотрел в зеркало. Он вспомнил загадочные переглядывания коллег, когда перешагнул порог офиса. 'Так вот чему они удивлялись.' У него начало отслаиваться лицо: на лбу и щеках выступили пузырьки с воздухом, но хуже всего дела обстояли с носом. Он стал похож на полурастаявший кусок масла: ноздри болтались, как тряпки, кончик отвис до нижней губы, а переносица походила на неудавшийся блин. Валентин разгладил лицо руками, но сыпь из пузырьков появилась на новом месте. Нос также отказался принимать форму: через несколько секунд он снова начал оплывать. Оставалось только надеть лицо заново.
Валентин повесил пиджак на вентиль на ближайшей трубе, закатал рукава рубашки. Из кармана брюк достал плоскую жестяную баночку с кремом, открыл и положил на раковину. После мытья рук он начал снимать лицо. Почесал под челюстью, отслаивая кожу от шеи, ухватился за кромку и потянул вперед и вверх. Обычно лица отдирались с трудом, оставляя после себя жжение, но сейчас все прошло легко. Даже слишком. Валентин посмотрел на бесформенный кусок кожи и хрящей в руках, затем - в зеркало на гладкий, как яйцо, розоватый овал с четырьмя черными щелями на месте рта, носа и глаз.
В уборную кто-то зашел, Валентин машинально повернулся. Мужчина стыдливо скосил взгляд, пробормотал: 'Извините' - и прошмыгнул в кабинку. Валентин же расправил в руках лоб, придал форму носу, тщательно смазал все изнутри кремом. Выпятил подбородок, схватил лицо за уши и надел. Внимательно осмотрел результат: правый глаз косил, радужка безвольно скатилась набок. Поправил. Разгладил складки возле носа круговыми движениями пальцев.
Валентин повернул голову направо, налево - окончательный смотр, - никаких пузырьков не было. Довольный, он уже собирался уходить, как почувствовал слабость в ногах. Вместе со слабостью появились приступы тошноты, будто кто-то быстро сжимал и разжимал желудок. В кабинке незнакомый мужчина слил воду, но Валентин уже не слышал ничего кроме шума в ушах. Мир вокруг стремительно скручивался в кокон, и, стараясь не упасть, Валентин вцепился в раковину так, что побелели костяшки.
- Что с вами? - Незнакомец вышел из кабинки.
Валентин не повернулся и не ответил: его начало рвать. Когда желудок исторгнул весь завтрак, пошла желчь. Но скоро закончилась и она. Живот сводило в судорогах от безуспешных потуг избавиться от остатков содержимого. Через полминуты приступ закончился. Валентин сипло дышал, проталкивая воздух в легкие. Желчь капала с носа, срывалась с губ, прогорклый запах и вкус забили нос, рот, закупорили глотку. Незнакомец к этому времени исчез, посчитав лучшим, что можно сделать - просто не мешать.
Валентин кое-как умылся, снял пиджак с вентиля и вышел из туалета. Тошнота не проходила, а пляшущий перед глазами мир стремился обмануть его, повалить, и Валентину приходилось опираться о стену. Голова отказывалась соображать, простой подъем ноги превратился в решение дифференциальных уравнений.
Проходя между офисными кабинками, Валентин почувствовал, что что-то не так. Слишком тихо. Он оторвал взгляд от пола. Все сотрудники высунули головы над перегородками и смотрели на него. Лица для работы делают серьезными или с легкой вежливой улыбкой, но в любом случае без яркой мимики, а сейчас все коллеги смотрели с нескрываемым удивлением вперемешку с брезгливостью. Брезгливость свойственна всем, и ее ничем не скрыть.
Валентин смог прикоснуться к лицу со второй попытки: левая щека отклеилась вместе с ухом. Валентин попытался прилепить их обратно, но лоскуты не хотели держаться. Более того, на глаза уже сполз лоб. Накатил новый приступ, желудок затрепыхался, выталкивая наружу воздух. Валентин упал на четвереньки. Борясь с рвотой, он перестал держать лицо, и оно плюхнулось на пол бесформенным комом. Тошнота прошла так же резко, как и появилась. Валентин без сил завалился на бок, в глазах потемнело, и он потерял сознание.
Резкий запах нашатыря привел Валентина в чувство. Он лежал на полу в офисе, а вокруг сгрудились коллеги. Испуг сходил с их лиц по мере того, как он приходил в себя.
- Насмотрелись? - раздалось ворчание директора. - А теперь за работу. Живо. Живо!
Он три раза хлопнул в ладоши, подгоняя сотрудников. Когда все разошлись по рабочим местам, к себе в кабинет пошел и директор. Обернувшись, он буркнул Валентину, что тот свободен на сегодня и может отправляться в больницу. Буркнул с неохотой, будто не желал признавать болезни сотрудника.
- И это... Обмотай лицо чем-нибудь, шарфом там каким-то, неприлично все-таки. - Обернулся напоследок директор.
Всю дорогу до дома Валентин смотрел на свое отражение в боковом зеркале автомобиля: белый шарф вокруг головы делал его похожим на мумию. Тошнота и головокружение прошли и больше не напоминали о себе. Поэтому в больницу он ехать не стал, а отправился сразу домой: врачам он не доверял с детства. Всегда учтивые и улыбчивые медработники казались ему неправильными, ненастоящими в царстве боли и страданий.
- Дальше куда?
Вопрос таксиста вывел его из транса.
- Прямо по улице, затем поверните направо, третий подъезд.
Потрепанный годами седан с россыпью вмятин-оспин на переднем крыле и желтой полусферой на крыше мягко остановился перед дверью в подъезд. Валентин вышел, поблагодарил водителя и дал ему несколько купюр, сказав оставить сдачу. Отрывисто озираясь и придерживая шарф, он взбежал по ступенькам на третий этаж. Квартира встретила его скрипом входной двери. Он снял туфли и бросил их у входа. Одинокие звуки шагов быстро умирали в тишине холостяцкого убежища.
Валентин прошел в спальню и открыл платяной шкаф. На верхней полке над сорочками стояли головы манекенов с натянутыми на них лицами. Коллекция была небольшой, но зато на все случаи жизни: в будничном рабочем лице с друзьями пиво пить не пойдешь... Нужно непременно веселое, и чем радостней, тем лучше. Были и скорбные маски, специально для трагических случаев. Все они смотрели на Валентина пустыми безжизненными глазами одновременно с неизбывной тоской и надеждой. 'Выбери меня! Меня!' - кричали они. Будто им чего-то не хватало, и это что-то мог дать только Валентин.
Он медленно, круг за кругом, размотал шарф, оставив его висеть белой змеей на плечах. После взял первое попавшееся лицо и, резко выдохнув, приложил к голове. Он не стал ни смазывать его, ни разглаживать складки. Валентина не волновало, как оно сядет или как быстро схватится, он хотел проверить повторится ли утренний кошмар. Не повторился. Ни тошноты, ни слабости. Лицо просто не захотело прирастать. Опрокидывая манекены, он нашел новую банку с кремом. Но и это не помогло. Трясущимися руками он пробовал одно лицо за другим, но ни одно не держалось дольше секунды. В ярости Валентин ударил ногой по основанию шкафа. Одна из голов на краю полки дернулась и сорвалась на пол. С глухим стуком она несколько раз ударилась и покатилась по спирали.
Валентин понял, что болен и болен серьезно. И страх перед неизвестностью оказался гораздо сильнее неприязни к докторам. Он вышел в прихожую, взял телефонную трубку и набрал всплывший в памяти номер.
***
На следующий день, ранним утром, Валентин сидел в приемной Николая Михайловича, хирурга. Резко пахло хлоркой пополам со спиртом. Валентин никогда не видел таких больниц: все коридоры, кабинеты и подсобные помещения покрыты свежей известью, персонал поголовно в белых халатах и повязках на лицах. Он вспомнил, как однажды зимой ехал за городом мимо заброшенного поля. Сильная вьюга сровняла все изгибы холмов, белое плоское ничто тянулось до самого горизонта, уходило в бесконечность, сливаясь с затянутым облаками небом. В этой больнице при слепящих лампах дневного освещения он чувствовал себя в точности как на том поле. Как будто не было ни стен, ни самого пространства вокруг.
Открылась дверь в кабинет врача. Медсестра в повязке и белой шапочке поманила Валентина внутрь. Кабинет был таким же странным, как и больница, оценить его размеры было сложно из-за вездесущего белого цвета. Всю левую стену занимали стеклянные стеллажи, в которые будто вросли медные лица. А на правой красовался металлический барельеф: стилизованный след от пулеметной очереди по диагонали пересекал квадратную плиту, снизу была ровная матовая поверхность, а сверху - изображения человеческих ушей. Если присмотреться, то можно было заметить, что каждое ухо отличалось от остальных: там мочка толще, там край сильнее загибается. В центре стояли два стола: доктора и медсестры, поставленные буквой 'Г'. Николай Михайлович - человек неопределенного возраста с копной смоляных волос - был единственным в больнице, кто не прятался за повязкой из марли. Посреди этого стерильной пустоты он выглядел слишком обычно. Когда Валентин вошел, врач с серьезным видом изучал медицинскую карточку. 'По-видимому, моя.'
- Вы присаживайтесь, не стойте, - не поднимая головы, сказал хирург.
Валентин сел на стул, медсестра помогла ему снять с головы шарф. Он объяснил вкратце произошедшее на работе. Врач, не отрываясь, сделал какие-то пометки. Да и медсестра особо не удивилась. Началась стандартная процедура: снимайте верхнюю одежду, дышите, не дышите, проденьте руку в рукав тонометра. Но по мере осмотра Николай Михайлович становился угрюмее и угрюмее.
- Со мной что-то не так? Ну, помимо... - Валентин поводил указательным пальцем вокруг лица.
- Отнюдь нет. Просто аллергическая реакция. Но придется задержаться на недельку на обследование. - Хирург что-то быстро размашисто писал в карточке.
Голос ровный и спокойный. 'Нет, ничего не в порядке.'
- И когда же начнется обследование? - поинтересовался Валентин, застегивая рубашку.
- Я думаю, время терять не будем и начнем прямо сегодня.
Валентин только открыл рот, чтобы протестовать, но ему не дали сказать и слова.
- Всем необходимым мы вас снабдим, вопросы с работой тоже уладим. А семью вы можете и по телефону оповестить. - Хирург резко захлопнул карточку. - Анна, проводи, пожалуйста, пациента в свободную палату.
Семьи у Валентина не было. И он понял, что врач это прекрасно знает. Медсестра Анна вывела нового пациента из кабинета.
Крыло для стационарных больных было таким же странным. В пустых коридорах ни души, никто не докучает старшей сестре, никто не играет в шахматы на диванчике, никто не шаркает по коридору, чтобы просто размять ноги. Все лежали по одиночным палатам без окон, выходить без сопровождения запрещалось, а с учетом всего одной медсестры на отделение встречи с другими больными были невозможны.
Палата была безликой: на меловых стенах ни трещинки, ни пятна, простыни и матрас, как те же стены, были гладкими и жесткими. По углам стояли лампы, подражали солнечному дню: с рассветом включались, постепенно разгораясь сильнее, чтобы к вечеру превратиться в алые угли и погаснуть до утра. До двадцати трех часов разрешалось включать тусклый ночник. Постоянную влажность и температуру поддерживали кондиционеры.
Как только Валентин переступил порог палаты, начались бесконечные процедуры с бесконечными таблетками: большими, маленькими, круглыми, овальными, прессованными и в капсулах. Их объединяло одно: они не оказывали никакого действия. Он давно пришел к мысли, что врачи сами не знают что с ним. Все было плохо, очень плохо.
Обострение произошло на третий день, утром. Валентин поймал себя на мысли, что остервенело чешет лоб. И он не смог остановиться, пока у него в руках не оказался оторванный лоскут кожи. Он прикоснулся ко лбу дрожащими пальцами, те стали мокрыми от грязно-красной смеси крови с гноем. Валентин вскочил и подбежал к двери. Он звал на помощь, кричал, что ему плохо, но никто не откликался. Только через минуту дверь открылась, и Валентин по инерции упал прямо в объятия двух санитаров. Они поволокли брыкающегося пациента к койке и силой уложили. Лиц у санитаров не было: скрыты за белыми стенами повязок. Укол, и опустилась чернота.
За следующие два дня ему стало хуже: температура поднялась до сорока градусов, язвы и волдыри покрыли всю голову. Даже через повязку можно было почувствовать, что кожа изрыта как поверхность Луны. Валентин то метался в бреду, то бормотал про нестерпимую жару, то кутался в тонкое одеяло, как гусеница в кокон. Ему увеличили дозу лекарств, но все, чего удалось добиться: сбить температуру и привести Валентина в сознание.
Пока его состояние было тяжелым, все вокруг суетились, делали перевязки, меняли судно. Николай Михайлович вместе с Анной старались приободрить пациента, отвлечь и не оставлять наедине с мрачными мыслями. Но со временем посещения становились все реже и реже, пока не свелись к утреннему и вечернему осмотрам. Валентин остался в одиночестве под всхлипывания ветра в вентиляционной шахте по ночам.
Прошло уже две недели как Валентина положили в стационар. Под капельницей, в паутине проводов он с безразличием смотрел в потолок и не мог заснуть. Мысли лениво скользили в голове, не задерживаясь надолго. Кроме одной. Он вдруг понял, что ветер появился только день или два назад. Он прислушался. Шум доносился не из шахты, а из соседней палаты за его спиной. На ощупь он нашел на прикроватной тумбочке стеклянный стакан, приложил его дном к стене и начал вслушиваться, как в наушник.
'Это не ветер, это рыдания.'
Валентин постучал дном стакана о стену. Плач прекратился. Он постучал еще два раза.
- Кто вы? Что случилось? - спросил Валентин в стакан.
Нет ответа. Он повторил вопросы погромче.
- Завтра... - послышался из-за стены заплаканный женский голос, - они... заберут мое лицо!..
Девушка не смогла сдержаться и зарыдала во весь голос. В коридоре вдруг послышались шаги.
- Тише! Ну тише, пожалуйста!
Шаги приближались, колокольным гулом отдаваясь в ушах Валентина. Он замер, набрав побольше воздуха в грудь, как будто именно дыхание могло потревожить медсестру. Заскрипела дверь. Валентин замер, притворяясь спящим. Через мгновение он понял, что сестра вошла не в его палату, а соседнюю. Поднялся визг и ругань, раздался топот санитаров. Валентин испугался, воображение рисовало картины одну страшнее другой. Он понимал, что надо вскочить, попытаться выбить дверь, хотя бы просто лупить по ней кулаками, чтобы хоть как-то помочь девушке. Но он не смог и сдвинуться с места. Он вжался в койку и укрылся одеялом с головой, отгораживаясь, забиваясь поглубже в логово.
Девушку быстро усмирили, но медбратья еще пару минут матерились вполголоса. Сделав дело, они разошлись по своим постам. Валентин позволил себе расслабиться, но... Слишком резко оборвались чьи-то шаги в коридоре. Кто-то, наверное медсестра, остановился. Валентин почувствовал, как простыни впитывали холодный пот. Она возвращалась. 'Главное - спокойно дышать, главное - спокойно дышать'.
Заскрипела дверь: медсестра просунула голову в щель и внимательно оглядела палату. Рот Валентина заполнила слюна, хотелось сглотнуть ее или выплюнуть, но он боялся даже пошевелиться. Наконец, удовлетворенная осмотром, она ушла, закрыв со скрипом дверь. Только когда шаги окончательно растворились в тишине, Валентин сглотнул, но осторожно, едва двигая кадыком, будто и это могли услышать.
Испуг, напряжение и слова девушки про 'свое лицо' не давали Валентину покоя, и только ближе к рассвету он смог забыться тревожным сном.
Ему снилось, что он дома: завтракает, чистит зубы, слушает прогноз погоды по радио и выходит на работу под моросящий дождь. Все как обычно, только почему-то все прохожие, да и сам Валентин, забыли надеть лица. Народу на улицах становилось все больше и больше: тоненькие ручейки объединялись в единый поток, который впадал в озеро - автобусную остановку. Автобус не приходил час-другой, казалось, что люди так будут стоять и мокнуть, как вдруг раздался какой-то гомон. По улице бежала рыжая девушка, ее лицо - не гладкий овал, а лицо! - было перекошено от страха и напряжения. Следом гнался Николай Михайлович с санитарами и медсестрами. Прямо перед толпой девушка споткнулась и упала. Валентин стоял в первом ряду и хотел броситься к ней и помочь, но чья-то невидимая рука сдавила его, не давая пошевелиться.
- Не трогайте мое лицо! Не забирайте его! Пожалуйста!
А в толпе никто не сдвинулся с места. Все молча смотрели, как медики окружили ее, и схватили по рукам и ногам.
- Кто-нибудь! Помогите!
Девушка смотрела прямо на Валентина.
Николай Михайлович схватил ее за ухо и с силой дернул. Кровь забрызгала серые брюки хирурга, лицо оторвалось, повисло гримасой ужаса в руке. Валентин хотел закричать, должен был закричать, но обнаружил, что у него нет рта. Он проснулся.
Когда испуг от кошмара прошел, Валентин понял, что имела в виду девушка, и понял то, что с ним происходит. И решил больше не принимать лекарства. Он будет прятать таблетки за щекой или под языком, а когда медсестра уйдет, засунет под матрас. Рано или поздно его поймают, заставят глотать таблетки или перейдут на уколы. Пусть не получится дурить врачам голову долго, пусть его раскроют даже через сутки, но он должен попробовать.
К следующему вечеру, прямо перед обходом, у Валентина поднялась температура до тридцати девяти. Начала болеть голова: ей стало вдруг тесно в бинтах, будто сам череп стал больше. Валентин осторожно прикоснулся к повязке. Новые волдыри? Не совсем. Он еще минут пять ощупывал лицо, пока не понял, что длинный хребет посередине - нос, а два холма справа и слева от него - скулы. Валентин гадал каким будет лицо, похожим на то, что он носил или нет? Вот, например, брови, пусть они будут двумя светло-русыми гусеницами, переливающимися на свету. И как забавно можно было бы дурачиться, поднимая и опуская их, словно мохнатые насекомые ползут куда-то. И улыбка. Настоящая искренняя улыбка. Не простое сокращение мышц, а выражение радости. Точь-в-точь как у девушки из автобуса. Он еще раз с любовью погладил зародыш лица и осторожно убрал руку, боясь, что от прикосновения все может исчезнуть.
Задергался замок в двери - начинался вечерний обход. Во время осмотра Николай Михайлович, как всегда без маски, хмурил брови, сжав бледные губы в тонкую нить. 'Значит, плохи дела.' И обрадовался. Пришла мысль о смерти, но она почему-то не пугала. Если он переживет приступ... Нет-нет-нет. Об этом даже думать нельзя. Мечта рассыплется как карточный домик стоит только решить, что она у тебя в руках. Улыбаясь, как дурак, Валентин погрузился в дрему. И не заметил, как едва-едва растянулись в ухмылке губы Николая Михайловича.
***
Проснулся Валентин от того, что его кто-то деликатно трогал за плечо. Возвращаться в действительность не хотелось: он чувствовал себя уставшим и разбитым. Вернее, он себя никак не чувствовал, его будто распотрошили и выбросили.
- Просыпайтесь! - Это была Анна. - Пора делать перевязку.
- Какую... перевязку...
Из-за плеча медсестры материализовался Николай Михайлович.
- Перевязку на лице. Операция прошла успешно.
Слова-скальпели впились в мозг Валентина.
- Новообразования были успешно удалены, - продолжал как ни в чем не бывало хирург, - и теперь вашей жизни ничто не угрожает. К сожалению, вы больше не сможете пользоваться обычными лицами. И мы вынуждены провести вам еще одну операцию. По установке постоянного протеза. Мимика у него пониженная по сравнению со обычными моделями, но зато он совершенно гипоаллергенен и, могу гарантировать, что не вызовет отторжения.
- Это же было мое лицо!
Ни мускула не дрогнуло на лице хирурга.
- Повторяю: новообразования угрожали вашей жизни, и мы их оперативно удалили. Новая операция не опасна, и вы скоро сможете вернуться домой и на работу. Больной, что... успоко!..
Валентин рывком привстал и схватил хирурга за правое ухо. Тот дико закричал. Медсестра тут же прижала пациента к койке. Не по-женски сильными руками она вцепилась в его плечи, не давая подняться. Николай Михайлович тем временем достал шприц и набрал из ампулы бесцветную жидкость. Валентин брыкался как мог, не давая приставить к себе иглу. Но тут врач случайно повернулся правым ухом. Оно не оторвалось, более того: распухло и стало пунцовым. Ухо было настоящим. Потрясенный Валентин замешкался, и ему тут же вкололи наркоз.
Его катили на носилках по коридорам. Он старался удержать сознание над пропастью, как эквилибрист на нити, но сохранять равновесие становилось все труднее и труднее. В глазах троилось, стены дрожали, как желе. 'Не хочу, не хочу, не хочу.' Но скоро этот заговор перестал помогать, Валентин сдался и, опустив веки, прыгнул в бездну.
***
Валентин стоял на остановке. Неделю назад, ровно в это самое время - восемь часов двадцать восемь минут - ему сделали последнюю перевязку. Медсестра везла покорного Валентина в кресле-каталке по больнице. Белизна стен, пола и потолка слепила глаза и превратила коридор в сверкающую пустыню. Колесики тихо скрипели и постукивали о края кафеля, сухо шелестел халат медсестры: вот и весь мир. Большего не было и в голове у больного. Операция прошла успешно: протез прижился и никак не давал о себе знать.
Подъехал автобус. На борту был нарисован раскидистый каштан в цвету, под ветвями которого стояла пара и обнималась, рядом надпись: 'Не дайте тополиному пуху лишить вас радости жизни!'. Никто не заметил ошибки, в том числе и Валентин, погруженный в больничные воспоминания. Двери с шипением захлопнулись прямо перед носом, и Валентин понял, что сейчас опоздает на работу третий раз в жизни. Но его не волновали выговор от начальства или штраф, правда, теперь его мало что волновало вообще.
Следующий автобус пришел точно по расписанию, Валентин сел у окна. На одном из перекрестков его автобус поравнялся с другим. Валентин почувствовал себя странно и не сразу сообразил, в чем дело. Он повернул голову и увидел в окне напротив девушку с рыжими волосами. Она смотрела на него, но не улыбалась, по безразличному лицу нельзя было понять ничего. 'Она тоже?' Валентин не знал: с ней ли он лежал в больнице, да и вообще она ли показывала ему язык? 'Мало ли рыжих в городе. Но встречал, не встречал, какая разница?' Повинуясь порыву, Валентин указательными пальцами растянул уголки рта в подобие улыбки. Автобусы тронулись, но девушка успела 'улыбнуться' на прощание.
А придя на работу, Валентин заметил, что у него начала шелушиться кожа на носу.