Шел я тогда с грибами до хутора и вот тебе крест - ни в одном глазу не был пьяный. Темнело тогда. Так... Не то чтобы сильно... а слегка. Хутор - он на пригорке, до него через лесок. Нечастый, реденький в общем-то лесок-то, но если взять левее, да за поворотом от речки, вот там как раз... Место там сильное, все местные знают. Да только местных особенно и не осталось. Так, несколько хуторов разбросаны вдоль железнодорожной полосы (чтобы не слишком далече от цивилизации, значит).
И вот иду я, загулялся, признаться. Засмотрелся. И сам от духа лесного, чистого, от воздуха, будто сгущенного после городской гари, был как пьяный, но не пьяный, совсем нет... И темнело тогда, говорил уж. И как будто даже дождь собирался ночью накрапывать. Ну, хмуро так было... Небо хмурилось. Прохладой тянуло, опять-таки. И солнечные лучи так, знаешь, падали отвесно, когда вроде ярко, а тени, контуры, лес шевелится мененько, вроде свет есть, а ничего толком уже и не разберешь. Я ее вначале за корягу принял. Смешная такая коряжка... склонилась. Я тогда только из-за поворота вывернул, и тут солнце так по коре прошлось хорошо, славно, знаешь, золотисто аж прямо, и коряга такая ну... смешная вроде. Ну, как девчонка будто бы на вывороченный, прогнивший ствол под веткой пушистой уселась и в ступне что-то колупается. А сама нечесаная такая, чумазая, забавная, сосредоточенная... Это мне все так с первого взгляда почудилось. Ну я только ногу поднял дальше идти, а она пошевелилась...
Через плечо повернулась и мелко так раз, два... сплюнула!
Я аж весь присел.
Подумал, все шабаш, надышался воздуха лесного.
Дурной думаю!...
А сама такая тонкая, знаешь, такая ну... хрупкая вся что ли... Я подкрался поближе, чтобы видеть, а локотки острые, кожа серая какая-то, натянутая плотно, с зеленоватым отливом. Щупленькая она была... И вся будто из древесных стеблей да сучьев собранная. А мордочка сосредоточенная, ну не совсем чтобы человечья. То есть все как у людей и нос и глаза там и рот, а все равно всяко не человечья. Но потешная такая... И она ручонками своими тоненькими из копытца доставала что-то. Сосредоточенно так. Язычок высунула и ковыряла там, в копытце раздвоенном, тонким пальчиком, словно прутиком ивовым.
Кикиморка...
А я стою в траву по колено залезший и не знаю дивиться мне, или креститься на нечисть лесную глядючи.
А потом ойкнула она, пискнула. Резко так острым локотком дернула, вся сжалась как от боли, вздрогнула. Замерла да обернулась. Мордашку свою вскинула, словно из травы сплетенную. Не человечью, не звериную, а будто дух оживший, дивный. Смешная мордашка. Лукавая, озорная, но не злая вовсе, а бестолковая только немножко. Славная даже. Глазами узкими, янтарными, сверкнула. Тонкий рот растянула. Улыбается как будто бы.
Я только присесть хотел, руку к ней протянуть, словно воробья кормил, глупый. Ойкнула она и фрррр... Жухнула в чащу, только ветки зеленые махнули, как пропала.
А я стою себе пень пнем, чуть шатаюсь, в себя прийти не могу.
Постоял я тогда так. Постоял... а потом подошел к тому месту, где она сидела. Наклонился.
В траве стекло зеленое валяется. Старое, от пивной бутылки. Таких и нет сейчас поди, а она вот где-то в лесу напороться умудрилась.
Взял я стекло в руку, да и домой пошел. Темнело уже.
Стекло то и сейчас у меня на хуторе, на подоконнике лежит.