Чедия Ираклий Алексеевич : другие произведения.

Почтовый голубь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Почтовый голубь


   -
  
  
  
  
  
  
   И Р А К Л И Й Ч Е Д И Я
   ПОЧТОВЫЙ
   ГОЛУБЬ

Авторский перевод с грузинского

   Все авторские права защищены законом
  
  
   Ираклий Чедия

Почтовый голубь

П Е Р В А Я Т Е Т Р А Д Ь

- Bring out your dead! -

   Призыв английских могильщиков
   во время эпидемии чумы.
  
   "-Кого хоронят?

- Какой-то Ямпольский, артист!

- Да-а? Разве он умер?

- Наверное, если только это не репетиция".

"Слушай сюда". Одесские анекдоты.

  
   Г л а в а п е р в а я

   Вокруг широкой площади, на первых этажах и в подвалах домов расположены магазины, рестораны, духаны, швейные, ювелирные, часовые мастерские, салоны фотографов и торговцев цветами, редакции одного журнала, двух газет; банк, аптека, хлебопекарня, выставочный зал.........
   Из продовольственного магазина вышел отяжелевший сумками тучный мужчина - на голове у него короткопалая, соломенная шляпа -, старинная, цвета мази от ожога; широкая сорочка с пришитыми карманами ниспущена на бесформенные, мешковатые, чуть короткие брюки; идет в развалку; приблизился к газетному киоску; купил два мотка туалетной бумаги и опоясавшим шею платком чуть ли не до плеч вытер пот; остановился у платана, вздохнул, достал из кармана коробку сигарет, не смог найти спичек, проводил взглядом вышедших из фотосалона двух хохотавших блондинок с высокими, прямыми ножками, округлыми бёдрами в облегающих синих брюках, с возбуждающими страсть рельефными задницами; из красных коротких маек врозь топорщились непривыкшие к бюстгальтеру груди и при ходьбе виднелись округлые живота абрикосового цвета. Они шли припрыгивая, не было заметно беспокойства от зноя, и до того как двинутся по восходящей с площади к горе улице, бросили мелочь в грязную, просаленную кепку нищего, восседавшего на облицованном базальтом парапете подземного перехода; он с поднятой штанины демонстрировал деревянный протез, хотя этим совсем уж и не старался разжалобить людей своим убожеством, городскими песнями нищих, "поэзией улиц" или патетической декламацией автобиографических пассажей, с оханьем призвать богопослушных граждан подать милостыню и самому же заглушить в горле подступившие к глазам слёзы. Наоборот: этот, с позволения сказать, горемыка спокойно глядел в открытую книгу, знакомившую заинтересованного читателя с рецептами восточных сладостей; нищий поднял глаза с "сахарно-ореховых страниц", обратил внимание на молодого человека, вышедшего из магазина игрушек с детским велосипедом в руках; за ним бежал мальчик шести-семи лет с криком и просьбой обуздать двухколесный механизм; наконец-то, малыш уселся на треугольное сидение; помогая сохранить равновесие, мужчина шагов двадцать в развалку следовал за ребенком, а потом начал пялиться на задницу красавицы театральной внешности. Женщина на высоких каблуках с трудом спустилась по ступенькам подземного перехода, как говорится, из света во мглу, где шершавая, базальтовая поверхность лестницы, особенно летом, всегда пестрела серебристыми обертками мороженного; спустилась, исчезла в прохладном мраке, откуда, уже к солнечному свету, стремился известный ботаник; с ним, наклонив голову, поздоровался мужчина в очках, куривший сигарету, облокотившийся об стену дома, построенного в стиле ампир. Ботаник не торопился; отнюдь не из-за чувства жажды прильнул он к уличному фонтану, выпил холодную воду, посмотрел на небо и, обеспокоенный зноем, простонал. Знакомый очкарик же умело бросил окурок в переполненную мусором серую урну и направился в магазин, откуда вступил ногой "на помост городского театра" поэт, целиком, с ног до головы пронизанный национал-агрессивными идеями; стихотворец взглянул на шатавшихся от жары людей, перочинным ножом скинул крышку с пивной бутылки, после чего освежил горло насыщенной дрожжевым газом жидкостью; глаза его стали водянистыми, сей пиит с удовольствием рыгнул, одной рукой поправил штаны, у всех на виду не поздоровался с представителем законодательной власти, лоббировавшим "в сферах высоких" беспощадную рубку леса в заповедниках Южного Кавказа, называя вандализм врагов родной природы "санитарной очисткой". Парламентарий обошел площадь, быстрым шагом устремился к подъему, но в это же время сверху, в сторону проспекта спускалась не так уж и малочисленная группа людей - со знаменами, транспарантами, соответствующими "историческому моменту" возгласам; народ требовал от государства защиту исторических памятников и речных, озёрных заводей от т.н. "монстра приватизации". И вот, шествию срочно преградил дорогу отряд полицейских в черном, после чего люди, намеренные митинговать, почему-то спокойно и разошлись. Один - из партии "эко-демократов", уцепившийся в древко знамени, до того, как подняться на ступеньку троллейбуса, уступил дорогу маленькому, с аханьем спускавшемуся из общественного транспорта человеку и вот, он (жалость-то, какая!) поскользнулся на кожуре банана, растянулся по горячему от летнего зноя асфальту; спасибо, люди помогли: - уложили под декоративно остриженным кустом, помахали газетой, охладили потерпевшего и еженедельником "Свободная Грузия" прикрыли ему лицо. В конце концов, с еле дышащим мужчиной осталась, косившая глазами в разные стороны, девушка, спешившая пять минут тому назад в магазин голландских тюльпанов, откуда и показался народу верзила с огромным траурным венком, внимательно разглядывающий в зеленных листьях затерянную кайму с серебристыми буквами; он направился в ту сторону площади, где водители такси ждали пассажиров; пока человек с цветами устроился на сидение автомобиля, ему помахал рукой головастый парень, гордо демонстрировавший согражданам справку с печатью о выписке из психиатрической больницы, где ясно было изложено, что у пациента утихла буйная форма парафрении; и вот, экс-агрессивный ((ныне в статусе ремиссии) здоровался со знакомыми, незнакомыми, пел о том, что утешение и тепло может найти только в кругу друзей; увы, блюстители порядка под руки доставили неудачливого певца туда, где в подземном переходе размещалась оперативно-сыскная дежурная комната. В то же самое время площадь по диагонали пересекал молодой мужчина с раскрытым черным зонтом в руке, явно желающий попасть под колеса автомобиля.
   - Господи, это же флейтист симфонического оркестра! - Вскрикнула одна меломанка, а после уж нашептала на ухо подруге с пышными формами: - Безответная любовь превратила несчастного в невменяемого!
   Не владеющий собой инструменталист с зигзагами пересек площадь, направился к фонтану малого сада и прыгнул в бассейн с мутной водой; намок по пояс, но никто и глазом не моргнул: - уткнув пальца в газеты, сидящие на зеленных скамьях пожилые горожане интересовались прогнозом насчет начала эры тысячелетнего потепления.
   За декоративным кустарником шагал артист, не избегавший публичной декламации шедевров национальной поэзии; он кричал:
   " Цвет небесный, синий цвет,
   Полюбил я с малых лет....."
   С крыш домов, дугообразно расположенных вокруг площади, одновременно поднялись несколько стай ненадолго приютившихся там голубей - птицы смешались, превратились в серебристую тучу.
   И в это время граждане заметили малочисленную траурную процессию.
   Шествие весьма странно перемещалось по городским кварталам; человек пятьдесят - мужчины в запотевших от летного зноя сорочках, одетые в полупрозрачные платья женщины, одуревшие от жары старики с красно-желто-белыми розами следовали за гробом, отяжелевшим телом усопшего; "ящик", несомненно, был сколочен неумелым плотником, так как его уродовали десяток засохших ветвей. А может быть, это было сделано символично, преднамеренно? Кто знает? В маршрут процессии входили улицы, спуски, подъемы, проспекты, тупики, площади, где ныне покойный когда-то любил гулять и всего неделю тому назад с печалью и радостями существовал, творил, плакал, смеялся ....
   Всё это было похоже на шествие заблудившихся людей.
   Заметим, что они, почему-то, избегали десятилетиями проторенных дорог к кладбищам и, помилуйте, совсем уж не проявляли желание предать покойника земле.
   Тело "Сына Отечества" вынесли в три часа дня из здания с треснутыми стенами, расшатанной лестницей; дом этот был построен много лет тому назад около церкви, ещё во времена честных "карачохели" (городских ремесленников-кутил) и неоскверненного "чихтикопи" (головного убора грузинки - символа чести, целомудрия).
   .... Вынесли и после этого народ, как будто, и не определил, куда же "пристроить" покойника.
   И малому и старому было известно, что отдавший богу душу жил бесшумно, но одновременно и гремел своим творчеством; говорили, что он лишний раз никому не надоедал; с улыбкой вспоминали, что "ныне представленный" любил вино, дудуки - сладкозвучную тифлисскую свирель, женщин, страстные мелодии, озвученные кавказской гармонью и доли - ударным инструментом горцев; приплясывая, он плавно разводил руки, рыцарски приглашал женщину на танцевальную площадку; храбро махал кулаками в драке, ценил гостеприимство, ходил в гости не с пустыми руками, дорожил друзьями, прощал врагов своих и, что самое главное, застенчиво объяснялся в любви.... уж точно, не только одной даме.
   Кто же возглавлял это печальное шествие? Почему-то не успели арендовать ритуальный автобус с черной каймой или же совсем об этом позабыли знакомые, друзья, представители творческого сообщества? Ах, как говорят, в этом случае, автобус даже и без водителя "нашел" бы ворота любого кладбища и бестолковое шествие завершилось, однако, на последнем пути в легионе скорбящих горожан никто не чувствовал усталости. Наоборот: люди шли бодро, без нытья, выражения неудовольствия; умудрялись увильнуть из тупиков странного передвижения, куда процессия попадала иногда и поневоле.
   В течение этого времени шагающие в скорбном молчании двумя мостами четырежды пересекли извилистую реку, разделяющую город на две части. К счастью, перед гробом не пробежала кошка и не препятствовал шествию процессии мужчина в синем, макинтошовом плаще, так как, дело уж совсем не касалось дублинских похорон "бедняги Дигнама", когда мистер Леопольд Блум вспоминал песни из оперетт и когда, говорят, уставший от множества литературно-исторических ассоциаций Джойс, описывая странное хождение рекламного агента по городу, предпочитал дружбе с пером пение и игру на гитаре. Благо, природа наградила великого ирландца прекрасным тенором.
   Следует заметить, что под гроб никто и не пролез; даже не было этой дурацкой попытки, так как, усопший являлся православным христианином, а не иудеем, и, как говорят, родился, жил, творил, скончался вблизи ограды христианского собора. Да, почивший всё это время покоился на плечах семерых мужчин, коих никто не заменял, не ободрял бравыми возгласами, а об указе вектора по направлению к самому убогому кладбищу и говорить не приходится!
   Создавалось такое впечатление, что шествие возглавлял сам покойник, "отказывающийся" навечно расстаться с родным городом; все подчинялись "воле" усопшего, без упрека выполняли его "желание" относительно последнего, странного блуждания. За семеркой следовала группа людей, озвучивающая восточные духовые инструменты. В этой жаре музыканты горделиво демонстрировали всему городу разноцветные костюмы, пестрые галстуки, завязанные под их тяжелыми, двойными подбородками. Полнотелые музыканты вместо траурных мелодий, почему-то играли блюзы Скип Джемса, Джей Ферсона, Чарли Паттона, а также мелодии марширующих новоорлеанских оркестров, часто в зное "освежаясь" импровизациями "прохладного джаза" и всё, вконец, завершалось пением старой баллады об осиротевшем, бедном Саридане, после чего веселая танцевальная мелодия всё-таки одолевала скорбь и, благо, некогда было им до ирландских песен об неурожайности картофеля.
   Далекие родственники, соседи усопшего рука об руку выстроились в две шеренги; казалось, что люди, вот-вот, перекроют улицу с требованием прекращения "чего-то", убиения "кого-то"....
   В арьергарде шествия плелись жадные на поминки, совершенно незнакомые для близких покойника мужчины, с горькой миной глядевшие на небо; на рукавах их белых пиджаков красовались черные, блестящие траурные повязки, т. е. непреодолимая грань, никому не дававшая право задавать им лишние вопросы и, следовательно, с этим "черным пропуском" был открыт путь к поминальному застолью.
   Теперь, что касается детей: вместе с розами мальчики и девочки были рассыпаны наподобие полевых цветов, как, например, весной, после трёхдневных дождей свежевспаханные целинные поля яркими цветами пестрят парадом красных, желтых, синих сорняков. Только лишь несколько из них, не скрывая слёз, проявляли скорбь потери из-за смерти всегда улыбающегося, внимательного соседа и, надо сказать, печаль эта была более чистосердечной, чем "групповые вздохи" творческой интеллигенции.
   Шедший в одиночестве и параллельно процессии, горбатый мужчина держал в руках фотографию покойника; его лицо, тело целиком прикрывал ретушью опечаленный портрет в черной рамке. Разумеется, близкие усопшего увеличили стандартных размеров снимок, предназначенный для важных документов, и поэтому перед глазами знакомых, друзей предстало лицо почти незнакомого мужчины, покрытое каким-то темным дымком - похожее, может быть, на типаж знакомого из учебников истории ассирийского жреца, хотя с курчавыми волосами и (какой пассаж) медалями отяжеленным пиджаком. У каждого, пристально смотревшего на этот портрет, задрожали бы мимические мышцы, а потом уж, в кошмарном сне, увидев лик покойного, бедняга содрогнулся бы и вскрикнул.
   Степенные граждане дань уважения к процессии выражали снятием соломенных шляп - останавливались, с сожалением махали головами, платками вытирали потом покрытые лбы, щёки, шеи.
   В одном переулке, профессор, перенося резной стул из антикварного магазина домой, увидев траурное шествие, остановился и, опустив голову влез на сей предмет мебели, что, без всякого сомнения, являлось хорошим примером сочувствия: - прямо-таки, жест на манер японского традиционного этикета, когда при внезапном горе рукавом кимоно вытирают слезу; следовательно, "рукав" - символ грусти в поэзии "страны восходящего солнца", разве не так? Пожилые женщины, увидев фотографию покойника, еле сдерживались от крика! Его знали, уважали все и такая, увы, неоглашенная средствами массовой информации "тихая" смерть, конечно, была ошеломляющей!
   Нет! Он (слава Богу!), не являлся высокопоставленным чиновником законодательной, исполнительной или судебной властей и. естественно, не был замечен в ежедневном игнорировании запросов, надежд отупевшего от тех же ежедневных житейских забот малоимущего, но многочисленного населения.
   ...................
   Траурное шествие как бы внезапно и тихо, опять же " по требованию или подсказке" покойника, сбавляло шаг у парикмахерских, бань, винных погребов, газетных киосков, аптек, хлебопекарен, театров, а на одной, затуманенной тенью зеленых листьев улице процессия на миг задержалась, аккурат, у кирпичного дома.
   Люди долго глядели на обветшавшие солнцем и дождем ставни. Здесь, здесь жила дама его сердца! - перешептывались ближайшие друзья покойника.
   У дверей подъезда возлюбленной бросили белую гвоздику.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Кафе. За огромным стеклом двое мужчин сидят у маленького, круглого, белого стола. В зале прохладно, под куполом льется песня о национальном согласии.
   Первый мужчина: - Кого хоронят?
   Второй мужчина: - Боже мой! (Встает).
   Первый мужчина: - Неужели это он?
   Второй мужчина: - К несчастью!
   Первый мужчина: - Умер! (сутулясь, поднялся и опустил голову).
   Второй мужчина: - Наш Орфей! Джандиэри! Боже мой!
   Первый мужчина: - Талант, голос, смелость - всё от Бога!
   Второй мужчина: - До боли оголевший "национальный нерв"!
   Первый мужчина: - Эпоха!
   Второй мужчина: - Мелодии свободы, независимости, демократии!
   Первый мужчина: - Почему? Что случилось? Ах, какие жалкие похороны!
   Второй мужчина: - Позор! Горе на нашу голову.
   Первый мужчина: - (Усмехается) А еще говорят, что мы, грузины любим покойников.
   Второй мужчина: - Не вижу знамён!
   Первый мужчина: - Жарко и ...
   Второй мужчина: - Даже ветерок не дует.
   Первый мужчина: - У-у-х!
   Второй мужчина: - Какой страшный портрет певца!
   Первый мужчина: - М-да-а-а! В конце концов, скажешь ли ты, кого избрали председателем "Антиокупационного Альянса"?
   Второй мужчина: - Того, кто нас не устраивает.
   Первый мужчина: - Куда идут? В том направлении нет ни кладбища, ни пантеона.
   Второй мужчина: - (Обращается к бармену) Два коньяка - по сто! Французского! .... С редькой и эстрагоном!
   Первый мужчина: - Помянем! Царство небесное!!
   Выпили, отвернулись от улицы.
   Второй мужчина: - Переживаешь?
   Первый мужчина: - Разумеется! Ким образом этот ублюдок стал председателем?
   Второй мужчина: - Ну, знай, я не обрадую мерзавца!
   Первый мужчина: - Ещё немного и ...
   Второй мужчина: - Свернем подлеца в рог! Дай руку! Так?
   Первый мужчина: - Так! Скоро уж Джандиэри споет ему на том свете!
   Хихикают.
   ..............................
   Процессия очутилась в саду; обошла расшатавшийся, накрапленный серым, засохшим птичьим пометом теннисный стол; начала двигаться зигзагами в лабиринте огромных, самую малость, в течение десяти лет необрезанных деревьев, остановилась вблизи старого храма; люди впопыхах перекрестились, и их лица тронула улыбка удовлетворения: - вот, мол, наконец-то, и мы отчитались перед Богом и усопшим!
   "Скорбящие", уж и, не стыдясь улыбок, направились к площади; здесь, в центре "круга", под жгучими лучами солнца "жарились" полицейские. "Семерка" обошла их и, "утолив жажду" странного отношения к "силовикам", процессия двинулась к главному проспекту.
   -----------------------------------------------
   Цирюльня.
   Перед зеркалом и фарфоровой раковиной, вставленной под вечно шумевший кран, в кресле, обитом протертой коричневой клеёнкой, сидит мужчина; обе щеки обильно намылены, а сероватая простыня на груди запятнана потом.
   Опытный мастер уже обрил ему голову, и теперь острое лезвие нацелено к проекционной области щитовидной железы.
   Мужчина: - Кого хоронят? (Косо взглянул на улицу).
   Цирюльник: - Он не из нашего квартала! (подошел к у широкому стеклу, начал издали разглядывать портрет покойника и рядом с ним вмиг остолбенел клиент с намыленными щеками).
   Мужчина: - Ух! Погибли . . . (шлепнул себя ладонью по свежо- выбритой голове, а там, за перегородкой от звука сего чуть сердце не выскочило из груди педикюрши "Дамского Салона").
   Цирюльник: - Вы что, почтенный?
   Мужчина: - Это разве не Джандиэри?
   Цирюльник: - Да, да.... (задумался, почесал затылок, придавив нос к стеклу). Да, уж?..... Я человек маленький! Прикажут, то и сделаю....
   Мужчина: - Певец свободы, демократии, независимости!
   Цирюльник: - (С подозрением) Так и есть?
   Мужчина: - (Патетично) Джандиэри!
   Цирюльник: - Вот старый был мастер - дядя Вано. Помните его?
   Мужчина: - Ой, ой, какой же позор! Музыканты озвучивают иностранную мелодию! Вот участь человека самоотверженного, певца народного! Не видно ни одного государственного стяга.
   Цирюльник: - Уже минуло два месяца, как похоронили Вано.
   Мужчина: - На что же смотрят мои глаза проклятые! Нет, не могу поверить.
   Цирюльник: - Вано умер, и друзья-парикмахеры украсили поминальное застолье рыбой. Честь и хвала!
   Мужчина: - Кто, кто в будущем будет петь "Бей, бей врага"?
   Цирюльник: - Вино, скажу Вам, оказалось никудышным. Да и где найдешь сейчас старое, доброе "кахетинское"? Уксус на спирте! - Говорят люди знающие! Я-то, старый дурак, не хочу поверить!
   Мужчина: - "Опустился занавес! Послышалось шипение! Началась мистерия!" - так оплакивал поэт Гранели смерть великого тенора Сараджишвили! Боже! А это разве дело?
   Цирюльник: - На второй день у меня дрожала рука, и я не смог работать! Вот, что значит пить отраву! Интересно, куда смотрит главный санитарный врач нашего независимого... свободного....
   Мужчина: - Не слышу звуков рожка и барабана!
   Цирюльник: - Вах, несчастный дядя Вано! Продолжим?
   Мужчина: - Помните ли Вы, спетую Джандиэри "Зарю нации"?
   Цирюльник: - А мой свах знал стихотворца Сосо Гришашвили. Он был родом из старого тифлисского квартала....
   Мужчина: - Э-эх, "Заря нации"! "Заря нации"!
   Цирюльник: - Я, скажу Вам, жду моего давнего клиента Гиви. Продолжим? Извините, пожалуйста.....
   Мужчина наконец-то вернулся к креслу.
   Цирюльник: - Подправить вам усы?
   Мужчина: - До каких пор, моя родина? До каких ....
   Цирюльник: - Я Вас об этом и спрашиваю! До каких подправить?
   Мужчина: - И все-таки, и все-таки главное не потерять надежду, я бы сказал, оптимистичное расположение духа!
   Цирюльник: - Не вертите головой! Бритва опасная штука! Может натворить беду, да?
   Мужчина: - Джандиэри!
   ...............
   Процессия опять же бодрым шагом двинулась по подъему, начав ход к горе с угла, между продовольственным магазином и типографией; после чего скорбящие продолжили шествие вправо, дорогой, сверху обходившей старые, приткнувшиеся друг к другу тифлисские дома; люди блуждали по извилистым спускам и подъемам; а в одном месте с трудом спустились по ухабистой лестнице, соединяющей две улицы, вышли на широкое, ровное место и достойно продолжили путь.
   Не было видно конца этой погребальной церемонии.
   Который час?
   ...........
   Балкон, утопленный в зелени листьев платана и акации. На широком бамбуковом кресле сидят девушка и парень. Их стопы на перильце балкона. Жарко. Солнце медленно движется к закату.
   Девушка: - ..... Как?
   Парень: - "Будя сеньоры груди руки прикосновением, они, уж гроздьями сирени зацвели...."
   Девушка: - Лорка!
   Парень: - "Чужая жена"! - "В Сант-Яго, вечером случилось, ....".
   Девушка: - Глупо!
   Парень: - Разве тебе кто-нибудь симпатичен?
   Девушка: - Кафка! Музиль! Джойс!
   Парень: - Один малюсенький рассказ Александра Казбеги всех их, интроспективно-ассоциативных, за пояс заткнет.
   Девушка: - Глупо! И всё-таки, почему?
   Парень: - Душой и сердцем творил, моя хорошая!
   Девушка: - Кто дал тебе право так убежденно судить?
   Парень: - Ведь, мы - на балконе, в конце концов. Баста! (Прищурясь) Кого хоронят? Странный мотив!
   ( Локтями опираются о перила и наблюдают за процессией).
   Девушка: - Сглазило, плохая примета!
   Парень: - Ах! (Пораженный ужасом потери, взволнованный от неожиданности) Это же Джандиэри?
   Девушка: - Разве он умер?
   Парень: - Песни демократии, свободы, независимости!
   Девушка: - Мало, ничтожно мало людей провожают певца в последний путь!
   Парень: - Позор! Жаль, очень жаль!
   Девушка: - Войдем в комнату!
   Парень: - (Обнял девушку за талию) Не угомонилась ещё?
   Девушка: - От отрицательных эмоций страсть увеличивается во сто крат! Ну, кончилось же! Удалились-то, наконец! Ты, что, собираешься за ними следовать?
   Парень: - Какой человек!
   Девушка: - Глупо и хватит!
   Парень: - Разве?
   Девушка: - (Чуть стыдливо) Ладно, пошли...
   Она, войдя в прохладную комнату, стала почему-то усердно поправляет нижнее белье, что через несколько минут, уж точно, в порыве страсти очутилось бы на полу.
   ..............
   А траурное шествие двигалось наподобие ломаной линии хода шахматного коня. Люди под звуки мелодий Сона Хауера и Тома Роджерса никак не могли отыскать ворота кладбища.
   Процессия сперва спустилась по спуску, потом быстро поднялась по наклонной улице.
   Здесь, в одно время прохожие хмелели от исходящего из винного завода аромата.
   Отсюда же и до кладбища рукой подать.
   Да, близко, если, конечно, скорбящие не передумают и не решат посетить музей большевистской. нелегальной типографии, где когда-то молодой Сталин (Сосо Джугашвили) бравировал маузером, пугая, торопя рабочих печатать разные там воззвания к трудовому народу.
   ....................
   Вдали заходящее, летнее, жгучее солнце. Кущей лозы затемненный двор. Окрашенные в зеленый цвет ворота; перед ними стоят две дамы. Одна охлаждает лицо веером, вторая держит в руках большую сумку. Сегодня тетеньки не первой молодости встречаются уж в третий раз и всё-таки не могут насытиться разговором.
   Женщина с сумкой: - (Издали заметила траурную процессию и вздрогнула) Боюсь, что сглазили нас, дорогая! Тьфу-тьфу.....
   Женщина с веером: - Несчастный!
   Женщина с сумкой: - Укроемся во дворе...
   Женщина с веером: - Это же Джандиэри!
   Женщина с сумкой: - Певец! Гимны свободы, демократии, независимости! Знаешь, когда-то он глядел на меня с интересом! Клянусь внуками моей соседки!
   Женщина с веером: - Не говори!
   Женщина с сумкой: - Вай, какой дурацкий эскорт провожает певца в последний путь! Идиоты!
   Слух женщин улавливает мелодию Глена Милера из кинофильма "Серенада солнечной долины".
   Женщина с веером: - Мы, грузины, очень часто скорбь превращаем в шутовство! Разве не так?
   Обе исчезли за зелёными воротами.
   ..................
   Который час?
   Опять двигаются чинно, с талантом печального восприятия ритуала; Часто тишком смотрят друг на друга; С опущенными лицами считают шаги и с гордо поднятыми головами смотрят на небо. Взгляд меланхоличный, остолбенелый, несомненно, из-за философского созерцания жизни и смерти.
   ..............
   Уж к сумеркам клонится жаркий, длинный, летний день, заходящее солнце посылает косые, жгучие лучи городу и город кажется, в зное, вот-вот, да и расплавится, как пластилиновый слон, поставленный несмышленым ребенком на печку! Да, он действительно похож на зверя с хоботом, кому ничего не стоит в ярости стопой раздавить человека, превратить жертву в отпечатанный на земле глиняный барельеф.
   ............
   До заката солнца оставалось не много, когда шествие двинулось по подъему, мощенному мелким камнем.
   ..........
   Перекресток. Процессия задержала движение автомашин на все четыре стороны.
   Черная, блестящая на солнце "представительская". За рулем - усатый водитель, наряженный так, как бы, вот-вот, да и собирается лечь в гроб: - черный костюм, галстук, белая сорочка, темные сандалии; коричневые носки; полноватый; животом упирается в руль; на заднем сидении развалился высокопоставленный чиновник; пиджак повешен на крюк у окна.
   Водитель: - Почему?
   Высокопоставленный чиновник: - Утопили, но я вынырну там, где и не ждут.
   Водитель: - Как всегда, хозяин!
   Высокопоставленный чиновник: - Пусть боятся Бога!
   Водитель: - Кто посмел?
   Высокопоставленный чиновник: - Тот, кто сел за стол, накрытый мною, моими яствами. Нищий!
   Водитель: - Ясное дело! И чего он требует от Вас? Результат?
   Высокопоставленный чиновник: - Отчет о результатах работы та "проститутка", которую время от времени надо выставить на трибуну, чтобы развлечь народ.
   Водитель: - Это вам удается!
   Высокопоставленный чиновник: - Выставлю и так заговорю, чтобы никто и не понял, где - начало, и где - конец.
   Водитель: - И это вам удается, хозяин! Завтра? Как всегда?
   Высокопоставленный чиновник: - Обслужи семью! Ах, это же похороны Джандиэри? Песни демократии, свободы и независимости! Идиоты!
   Водитель: - Идиоты! Удалилась несчастная процессия...наконец-то!
   Автомобиль резко двинулся с места, зигзагами нашел проход между стоящими против вектора движения машинами с перегревшими двигателями.
   ...................
   Траурная процессия остановилась перед кладбищем.
   Зазвенели колокола.
   - Сколько разбитых сердец покоятся здесь, Саимон! - сказал бы Джакомо Дж.
   Справа от ворот - мастерская камнетеса. Буйный Ростом - так зовут его, кто из мрамора, базальта, гранита или из простого камня ваяет статуи и это дело совмещает с кузнечными работами; ко всему, он ещё и хороший часовщик; день и ночь борется с камнем и наблюдательного человека стук молотка натолкнет на иной отсчет, иное восприятие времени.
   Горько заблуждается тот, кто думает, что за воротами кладбища безмолвная вечность! Может быть, ожидание второго пришествия содержит желание совсем уж по другому осознать течение времени; и поэтому, увлечение Буйного Р. часовыми механизмами глубоко символично; и сие прекрасно осознает мастер, выговариваясь:
   - У них (тут Буйный Ростом, несомненно, подразумевает покойников!) талант терпения! И время не что иное, как процесс в тлении исчезновения трупов, возвышения душ! Мы, смертные же стараемся понять только самую простую систему координат. Нельзя созерцать вселенную в пределах "длины-ширины-высоты"! Пространство, господа, уродливо искривлено, как ткань, колыхавшего ветерком национального флага.
   Да, философствует.
   Шагая в полном унисоне с ритмом стука молотка Буйного Ростома, процессия спокойно прошла вблизи мастерской камнетеса, и гроб качался, как плывущая в искривленном пространстве лодка. С левой стороны - могила известного шапочника. Компания пирует:- шипящий шашлык на мангале, в большом бутиле - вскипевшее от жары вино, внизу - разбросанные теплые арбузы, на газете - помятые инжиры.
   Мужчины вином окропили разломанные буханки хлеба, и заметив заметили двинувшуюся в их сторону процессию, подняли граненые стаканы за упокой души народного певца. Присевший у шампуров мастеровой не удержался от слез. Почему? - к раскаленным углям всё еще примешаны малые куски горящего дерева, дым от которых не является столь сладким и приятным, как - дым отечества.
   - За упокой души, ребята! - хором грянули до десятка человек.
   Дальше видна последняя обитель знаменитого "вора в законе", достопримечательная огромным, черным мраморным крестом и статуями скорбящих херувимов во всех четырех углах могилы; в землю на половину закопана сломанная ваза. А кто бы украл целую? Кто посмел бы? Хотя сказано: - благословен вор у вора крадущий! Ваза всегда полна только белыми гвоздиками! На поверхности мрамора две надписи: " От братвы" и " И на том свете скажешь "слово золотое!"" Бронзовые буквы на лабрадоре! Ну? Ну, какого существовать "на том свете понятиями воровскими"? Справа - последняя обитель врача с памятником тяжелого, изваянного в чугуне стетоскопа! Видно, был он лекарем старого лада, доверяющий больше своему слуху, глазу, рукам, обонянию, чем стрелкам, перьям, иглам разных приборов, дрожью вычерчивающих ломанные и кривые линии; любил беседовать с больными, успокаивал их, ласкал захворавшего: - Как поживайте? - спрашивал; Когда он с ужасом видел посиневшие губы, распухшие ноги обеспокоенного сердечной недостаточностью человека, сидящего день и ночь на койке, ему чудилось огромное поле - переполненное поле наперстянкой гранатового цвета; известно, из листьев этого растения фармацевты готовят зеленоватого цвета порошок - средство для повышения силы сжатия миокарда. Доктор в 50-их годах ХХ века был приобщен к " уголовному делу врачей - космополитов", сослан в Сибирь и, вернувшись к родному очагу, даже эпикриз подписывал со страхом. Ныне же, терапевта сам "Великий Целитель" призвал к себе.
   Процессия приблизилась к вырытой могиле.
   Вот, глиняного цвета земляной бугорок, на котором стоит опершись обеими руками на лопату могильщик: - высокий, здоровенный, с загорелым лицом; через плечо перекинут маток грязной, потертой веревки толщиной в запястье; одет в новенький костюм; блестящая, вороньего цвета, безусловно, крашенная сорочка застегнута на все пуговицы; на голове черная кепка; мужчину украшают коротко подстриженная седая борода, рельефные черты лица и, право, ремеслом клейменный грустный взгляд. Мощный прикус и богатырская сила Виктора Гюго! Зовут его Фиделио! Он одновременно является и смотрителем старого кладбища; утверждает, что яма должна быть прямоугольной, как на дне, так и на земной поверхности; уверяет всех, что чувствует лопату, как продолжение собственной руки ,и клянется, что глыбами грубо никогда не засыпает крышку гроба.
   Творец - почвовед и геометр!
   Фиделио порядочный мужчина!
   Он живет вблизи кладбища, и чтобы не говорили, имеет, ровно, трёх жен. Старшая - ровесница мужа - лет пятьдесяти - бездетная, толстозадая, полногрудая, низкорослая женщина, с тщательно причесанными черными волосами, завязанными на макушке бантом; прекрасная хозяйка, но привыкла и любит преподнесённые близкими покойных "хлеб-соль" с поминок; сладострастная до изнеможения своего супруга на ложе любви; оказывается, жизнь вблизи кладбища нивелируется именно таким образом; оправдывается перед мужем из-за плотоядия и, действительно, когда мужчина ложится в постель к другой жене, она тайно прикладывает руку к спиртному, подавляя всякую внезапность трезвости. Зовут её Гуларис! Вторая "вторая половина" Фиделио стройная блондинка! Высокая - у нее белая, как миткаль, кожа, холодный взгляд, узкие бедра, маленькие, плотные, упрямо вздернутые вверх груди с длинными сосками и, возбуждающие страсть, толстые губы, чудесным образом подаренные женщине, как бы, невидимым художником в виде дорогого украшения; скупа на слово и читает одну и туже, обтянутую газетой книгу.
   Фиделио дразнят эти странности, пламенем страсти он же старается покорить жену, способом древним проникнуть в её духовную жизнь. Напрасно! "Вторую" зовут Зейнаб и подобно "старшей" она тоже бездетна.
   А вот, молодую супругу могильщик привез год тому назад, бог знает, откуда! Айшэ покорная, красивая, и, будет скоро воля Господня, мужа непременно осчастливит.
   - Забеременеет, как же иначе? - часто повторяет про себя Фиделио и в делах амурных больше внимания уделяет ей, хотя пылает страстью к Зейнаб, но он уверен, что хитрости обольщения мужчин лучше всех знает, конечно, Гуларис.
   Наставник церкви кладбища, отец Теоген, ясное дело, осуждает многоженство и Фиделио со своими супругами не пускает в храм; кроме этого, растерянный богослужитель не может определить религиозную принадлежность могильщика; удивляется, когда тот, ударяя себя кулаками в грудь, клянется, что он, уж точно, истинно православный.
   Фиделио стремится к Богу, креститься, приветствует священника, целуя ему руку, праздники празднует, держит пост; если не многоженство, он был бы примерным прихожанином, уверен отец Теоген, оставляя себе надежду на исправление грешника, во что бы ни стало, посредством моногамии!
   Какую из них выгнать? - Лёт слезы почвовед-геометр и чуть ли не с плачем обьясняется со священником. И вправду, с кем расстаться? Если оставить одну, остальные две, точно, пропадут!
   Порядочный гражданин Фиделио, порядочный, хотя его происхождение и национальность, скажем так, не определены, но главное уж в том, что он любит своих женщин, не изменяет им!
   Могильщик - старый "постоялец" прозы!
   А художники, почему-то, не балуют людей этого ремесла и трудно вспомнить где, на каком холсте изобразили великие живописцы землекопов прямоугольных ям.
   И вот, на бугорке цвета глины стоит мужик в кепке, обеими руками опирается на лопату, осматривает народ, пришедший на похороны Джандиэри, и может быть, ждет своего портретиста?
   Появился батюшка; даже не взглянул в сторону Фиделио, помянув певца, обратился к обществу с назидательной проповедью:
   - Помните, православные, следующее: хотя вино поначалу и кажется напитком прекрасным и безобидным, но бесы любят ловить дураков на эту приманку - часто один стакан лишает нас бдительности, осторожности и дьявол уже готовит сеть греха! Господь прямо говорит в Святом Писании, что пьяницы не спасутся . . . .
   .......................
   На похоронах глашатая свободы, демократии и независимости герой нашего рассказа оказался совершенно случайно!
   Художник неожиданно приметил достойную кисти Леонардо девушку в числе провожающих певца в последний путь и последовал за процессией; шел долго, и сейчас ровно три шага отделяли его от красавицы, опустившей голову, опечаленной смертью Джандиэри. Вдруг молодого человека озарила мысль о том, что именно чистосердечная печаль освещала лицо девушки совершенно иным обаянием, створяла из типичных для южанки черт лица полное очарование.
   Отец Теоген говорит:
   - У кого сердце чисто, тот всех людей почитает чистыми, а у кого сердце осквернено страстями, тот никого не почитает чистым, но думает, что все ему подобны.....
   За это время украдкой глядевший за девушкой художник сам же оказался, так сказать, предметом её внимательного взгляда и, осмелевший от этого, живописец двинулся вперед, кивнув головой, улыбкой посмел поприветствовать незнакомку.
   Тут же лицо Фиделио в иронии и засияло: - "Знает, знает могильщик....." - Неспроста когда-то уличал коварство измены великий поэт! Да, тот, благословенный, Галактион, автор стихотворения "Могильщик"!
   Мужчина сделал ещё один шаг, еще один и ... плечи их коснулись!
   В это время батюшка Теоген насыщал духом ладана пространство внутри дугой стоящих и скорбящих горожан; он крутился вокруг тела певца до того, пока, помилуйте, не заревел осёл Буйного Ростома.
   Скульптор и часовщик этим домашним животным возил камни на кладбище.
   Осёл верный трудяга и, кстати, чересчур сообразителен: - говорят, почувствовав близость кончины, он уходит от хозяина, в одиночестве закрывает глаза, а сведущие люди также и утверждают, что сие животное стыдится смерти.
   Гроб осторожно опустили в могилу; ухватились за лопаты; как ватные хлопья сыпется полегчавшая от засухи земля и прямоугольная могила заполняется...
   Жарко, но в этот вечер, безусловно, дождь освежит раскаленные крыши города и шум, может быть, и гогот застолья поминок заглушит гул хлесткого ливня.
   Пока же, насыпь украсили цветами.
   Циничная интерпретация закона Архимеда гласит, что на погребенного никакая сила, между тем, и выталкивающая, не действует.
   По обычаю, близкие друзья покойника передали могильщику тяжелую, плетеную корзину и тут, смотрите же: - вино "Аладастури", лобио - фасоль варённая, добротно приправленная грецкими орехами, пряностями, красным перцем, зелень, овечий сыр-гуда, не говоря уже о колио - мёдом ослащеных, варенных пшеничных зёрнах и, наконец, плове с изюмом!
   Между художником и девушкой, чёрт его знает, откуда, вынырнул мужчина с чёрной повязкой, шепотом пригласил обоих на поминки; они же вежливо отказались, однако любезность, может быть, близкого друга или соседа певца облегчило их общение.
   - Удивительно стремление людей к застолью! - сказал он, когда почти все отвернулись от могилы и двинулись к автобусу, стоявшему у ворот кладбища.
   - Меня зовут Анни! А Вас? Ой, Вы же поразительно похожи на великого живописца Саама Квелидзе! - девушка вмиг именно этим объяснила причину сего доверия и протянула руку незнакомцу.
   - Гм, говорят..., говорят! Я? Похож? - он в тёплой ладони зажал слегка дрожащие пальцы красавицы и пробормотал что-то непонятное. За фонетической абракадаброй последовало несколько слов, как увещание: -Скажу и то, что весёлое застолье начинается гораздо скромнее, чем поминальная трапеза, где (боже, какая жалость!) люди набрасываются на еду, как - голодные волки.
   Они осторожными шагами вышли на широкую тропинку. Внезапно стемнело, тьма целиком прикрыла вечернюю зарю; над городом появилась огромная, черная туча; грянул гром; мелькнула на небе молния, и мгновенный ливень зашумел на надгробных плитах.
   Потоп, да и только!
   Девушка достала из сумки зонт, открыла его, пригласила молодого человека под "крыло", и когда они встали друг против друга, наивно, без стеснения прошептала: - Ах, точно великий Квелидзе! Страшно даже..... Господи, как Вы похожи .....
   Промокли: ветер волнами воды обливал их и неожиданно, толчком невидимой руки оба направились туда, где, уж точно, не любил бывать художник; Шли с трудом, ноги скользили по намокшей, грязной тропинке; она одной рукой цеплялась за локоть мужчины и, тем самым, сохраняла равновесие. Наконец, остановились на могиле, покрытой украшенным разноцветными витражами большим куполом, опиравшимся на высокие мраморные столбы.
   На земле - отлитая в бронзе палитра со своими кистями и факсимиле - "Саам Квелидзе".
   - Где мы? Это же... Это же последнее пристанище великого... - вымолвила несколько слов девушка,- Странное совпадение! - Испуганная Анни попятилась назад, спиной столкнулась об мраморный столб. - Уйдем отсюда!
   Ливень вмиг прекратился.
   Разошлись у ворот кладбищ, почему-то, не попрощавшись. Художник был уверен в скором свидании, и радость новой встречи настолько бодрило живописца, что он, спускавшийся вниз по извилистой тбилисской улице, в знак приветствия и доброго расположения ко всему и всия, протянул руку незнакомому мужчине.
  
   .
  
  
   Г л а в а в т о р а я
  
  
   Художник хорошо запомнил рассвет июньского дня - летним ливнем оглушенный город, опущенные, водой пропитанные ветки высоких деревьев, серое безличие мокрого асфальта, сочетавшееся с темно-бархатным зелёным цветом, которому только зеркальные поверхности луж добавляли некую бодрость ввиду того, что в обращённых к небу разных размеров, форм лужах отражались робко проникающие между тучами лучи солнца и стаи щебетавших ласточек, сушивших в быстром полете крылья после проливного дождя.
   Всё произошло год тому назад.
   В то утро Квелидзе разбудил спор двух дворников-курдов, после чего, по обыкновению, последовало появление на обветшалом балконе напротив выскочившего в кальсонах соседа с требованием, чтобы блюстители чистоты для брани впредь использовали конституционно узаконенный государственный язык.
   Саам улыбнулся, хотя многоликость глупости, её непрерывность, связь с течением времени заставила задуматься его в позе "Роденовского мыслителя"; однако, философствовать пришлось недолго: - драматический тенор продавца грузинской простокваши-мацони смешался с бранью теперь уже троих мужчин и очень скоро звук торможения машины заставил вздрогнуть живописца, вот уже почти пять лет примкнувшего своим творчеством, гражданскими убеждениями, нравом жизни, и скажем так, странностями характера к "ташистам" - последователям бесформенной живописи, неким "лирическим абстракционистам", холсты которых пестрели густыми, пастозными мазками, бесформенными пятнами; они же каждую неделю устраивали сходки в старом саду, у фонтана, разумеется, в сопровождении спора, рукоприкладства, с призывами борьбы против социалистического и даже некоего "буржуазного реализма".
   "Союз Ташистов" широко открывал двери перед всеми, кто в повседневной жизни старался отмежеваться от расчетливости, обывательского бытия: он чуть ли не "душил в своих обьятиях" любителей "театральных" скандалов; ввиду сей эпатажности, творческий пыл отступал хотя бы на "два шага назад" перед "понятиями жизни" художника, что, со своей стороны, обусловливало скопление под знаменем "ташистов" не только представителей "лирической абстракции", но и живописцев разных художественных школ.
   Идеологический эклектизм "Союза" гармонично сосуществовал с дебоширами: - художниками, скульпторами, искусствоведами или просто любителями изобразительного искусства вкупе с мордобоем. Так или иначе, все смешалось "в доме ташистов": - к примеру, некий "смутьян-импрессионист" своим творческим почерком живописца, глянь, явно уж смахивал на "передвижника".
   На "сходках у фонтана" члены "Союза" и сочувствующие сему объединению горожане приносили несколько ящиков с "запотевшими" от холода бутылками пива, рисунки, "манифесты"; к парапету бассейна прислоняли портрет лидера группы "Макиаоли", итальянского художника Фатори. Споры о живописи завершались политико-теологическими дискуссиями, громкими декламациями стихов, апломбом "эпатажных" поэтов. После этого, если уж драка заканчивалась без тяжких телесных повреждений, "ташисты" группами расходились по "импровизированным застольям" - хотелось выпить хотя бы фальсифицированного вина в "узком кругу", где, исходя из впитанных с материнским молоком национальных обычаев, всегда присутствовала сладкоречивость традиционных тостов, вежливая беседа.
   До утра не угасал уголёк жизнерадостности молодых живописцев и манифестированной удали сравнительно пожилых художников.
   В то время сию творческую группу возглавлял мужчина лет тридцати - низкого роста, полноватый, с лохматой гривой, густой бородой - похожий на Карла Маркса того времени, когда этот "классовый смутьян" служил в "Газете Нового Рейна", защищая права лесорубов.
   Нет, разумеется, Эдишер Мревлов своей внешностью был смешон и выделялся среди собратьев по кисти весьма веселым нравом; говорили, что в гневе лидер "ташистов" страшил даже пуганных "соцреализмом" и был, может быть, похож на самого злого персонажа самого кошмарного сна ныне покойного Хичкока, особенно, в пылу борьбы с чиновниками министерства культуры, пригревшими себя в "теплой пазухе бюрократического благоденствия", с демагогами, карьеристами разных мастей, воспитанных старой партийной номенклатурой или с вылупившимися из "яйца свободы, независимости и вседозволенности" новыми эксплуататорами т.е. со всеми, имевшими наследственную аллергию к глине, краскам; чего таить: - в выставочных залах у них опухало лицо, краснели щеки от сыпи, появлялась одышка...
   О Мрелове поговорим далее. Это отдельная тема. А сейчас вернемся к художнику, ибо утренние вести весьма и весьма забавные.
   . . . . . . . . . .
   Наконец-то дворники--курды мирно разошлись, протяжный свист чайника заставил мужчину в кальсонах вернуться с обветшалого балкона в комнату и тогда Саам Квелидзе с трудом поднялся с кровати; пошатнулся; долго не смог вспомнить, по какой, неведомой ему причине на нём свис помятый костюм, кто повесил на абажур люстры два мокасина, или для чего нужны спящему человеку солнцезащитные очки; поковырялся в карманах и, разумеется, обнаружил пустой бумажник, две сломанные сигареты в деформированной картонной коробке, на салфетке красной помадой приписанный номер телефона и оборвавшуюся гитарную струну. Ошарашенный Квелидзе едва удержался на ногах; не знал что делать: снять костюм, умыться, потом опять одеться или же в трусах двинуться на улицу, выпить две бутылки пива прямо у прилавка магазина, тем самым освободиться от бессмысленных мук совести и только после этого набрать на циферблате телефона записанные на бумажной салфетке цифры; в сумбурных мыслях и сомнениях в течении десяти минут не смог двинулся с места; наконец, в костюме, но босиком, человек вышел из квартиры и визуальным кошмаром предстал перед всем кварталом: - растрепанные волосы, посиневшие глазницы, асимметрично застегнутая грязная рубашка, закинутый на левое плечо галстук кизилового цвета, своей стоимостью превосходивший десяток джинсовых брюк и подаренный бедному родственнику несколько лет тому назад кем? - даже и не помнит бедолага! Да, предстал перед мирным населением с равномерно закатанными до колен штанинами, как у "Рыбака" Пиросмани и высокомерным взглядом римского патриция.
   На улице, у подъезда он столкнулся с молоденькой соседкой, державшей серый, толстый нотный сборник сонат Моцарта.
   Она и вскрикнула:
   - Господи! Не хватает лишь цилиндра Лотрека!
   Потом, успокоившись, вымолвила:
   - Саам, да, кстати, когда пригласишь на выставку? Осенью? Осенью, какого года? - усмехнулась.
   - Вот за что я тебя люблю! - ответил художник и в передний карман пиджака опустил связку ключей от квартиры в паре с всё еще чистым носовым платком.
   - Сумасшедший! - зардевшая девушка взбежала по лестнице, потом повернулась и из глубины подъезда крикнула соседу: - Если хочешь и если к вечеру сохранишь человеческий облик, приглашаю тебя на чашку кофе... к себе....
   - Хочу? Ты понятия не имеешь, дружочек, как я соскучился! - прошептал художник и вышел на улицу; скоро Квелидзе босыми ступнями шагнул в магазин.
   Джана - стоявшая у прилавка аппетитной внешности толстушка-продовщица с нежным и страстным голосом, большими грудями под грязным халатом вместо приветствия на одном дыхании сыграла роль супруги с десятилетним стажем:
   - Вернулся?
   - Радость моя! - приласкал мужчина.
   - Ну и хорош! - Испуганная женщина взглянула на себя в прислоненный к десятикилограммовой гире отломок зеркала и пальцем на губах размазала пунцового цвета помаду.
   Квелидзе с горлышка бутылки пил пиво - дрожжевой газ из сосуда достигал его высохшего неба, гортани, пищевода; после этого, очищая анатомические лабиринты, он же продувал ноздри; процесс "опохмелки" сопровождался приятной дрожью аж с ног до головы, угнетал назойливые мысли, усиливал желание насыщения каждой клетки организма пивом; приятное состояние обострялось горечью во рту, когда он языком облизывал намазанную на краюхе ржаного хлеба горчицу и опять же блаженная дрожь от холодного напитка возвращала художника к жизни. Джана теперь ему казалась красоткой Монпарнаса, феей парижских салонов и, даже, "вельможной проституткой", прогуливающей взад и вперед перед "Ротондой".
   Наконец, он малость очухался, вспомнил красные цифры на бумажной салфетке и захотелось ему поговорить с незнакомой женщиной или, черт его знает, еще с кем-то.
   - Алло! - услышал Квелидзе.
   Фонетика вмещает намек на податливый характер, возможность открыть душу, ублажение мгновенным взаимопониманием, прощением всего и всия, намекает на возможность осчастливить мужчину любовной интригой.
   - Алло! - повторила женщина.
   - Накануне вечером... - растерялся художник, - простите, не помню... как быть! Может, поможете...
   - Если Вы... - прошептала женщина.
   - Да, я! - оживился Саам.
   - Если Вы решили покончить собой, сжечь дом, выкинуть семью на улицу, отравить любовницу, заняться наукой в эпоху рыночной экономики, побить стекла окон преуспевающего банка, надеетесь бороться с коррумпированной номенклатурой, мечтаете создать национальную водородную бомбу и если Вы, разумеется, гений, неоценимый родиной, обращаетесь к нам за помощью в течении 24 часов...
   - Простите..., - Саам сунул сигарету в зубы и попросил Джану зажечь спичку.
   - Говорите, не стесняйтесь, - снизила голос женщина, - мы ведь хорошо понимаем друг друга? Сейчас главное - концентрация душевных сил, целеустремленность и преодоление временных трудностей! - Байкам не было конца.
   - Как? - скривил лицо художник, приложив холодную, пустую бутылку ко лбу.
   - По теории "психологии установки" Дмитрия Узнадзе.....
- женщина предпочла перейти с интимной чистосердечности на научную речь.
   - Где я? - вскрикнул Квелидзе и еле воздержался от ругани.
   - Это круглосуточная психологическая служба! - Объяснили ему, - ургентный сервис! Успокойтесь! Если вы решили покончить собой, сжечь дом, путем государственного переворота...
   Испуганный Саам повесил трубку и пальцем указал на телефонный аппарат.
   - Это проделки Эдишера Мревлова! - вымолвил он уставшим голосом.
   - Клоун этот твой Эдишер! Передай ему, что я до конца месяца жду деньги за шампанское и три бутылки вина, а то... - прикусила язык Джана, чтобы не выругаться.
   - "Се иакэ" - народный коктейль "один плюс три"? Без меня? - чистосердечно возмутился Квелидзе, - С кем пил? Мерзавец!
   ----------------------------------------
   Десять..., двадцать..., пятьдесят..., сто пятьдесят шагов и Саам уже в своей квартире.
   Осунулся под холодным душем, с жалостью взглянул на одежду, разбросанную на полу, в ванной. Сильная струя воды постепенно восстановила память: кутёж у друга, беседа с красивой женщиной о творчестве Аполлинера, Салмона, Жакоба, о любви Жанны Ебюутерн, о феномене скрытого от других творчества, то есть о inaccroсhable, о Гертруде Стаин и о Хемингуее. Пьяный Мревлов считал в мыслях кольца Сатурна; когда же он сунул ему в карман эту салфетку? Потом, шатаясь, двинулся домой. Так и не смог вспомнить, какой дорогой вернулся.
   Холодным душем приятно охлаждать перегретое после тревожной ночи тело. А в горле опять засохло.
   Художник переживал безделье: - в течение двух месяцев он не брал в руки палитру и, как всегда, эта праздность обусловливалась тремя причинами: - недостатком воли, взбудораживающей свободой летнего сезона в почти опустевшим от людей городом и необузданным стремлением Мревлова к кутежам, разумеется, за счет материального гнета товарищей по "творческому цеху", т. е. членских взносов "ташистов". Эксплуататор! Саам Квелидзе скучал по мольберту, рисованию, выставкам, творческой суматохе, и, что главное, по запаху разноцветных красок, колору только ему известных смесей.
   Он, вообще-то, старался следовать здоровому образу жизни, но как только майские дожди уступали место июньскому зною, Квелидзе подчинялся годами узаконенным правилам, а именно: - тянулся к ночной прохладой упоённым застольям, находясь, непременно, в окружении дам с богемными взглядами на жизнь; устраивал еженедельные походы на лоне природы в сопровождении девиц и бродил от одной рушившейся ограды исторического памятника до развалин другого храма; любил небо, усеянное звездами, полыхающий костер, городской романс, спетый под семиструнную гитару, "дружил" с палаткой, спальным мешком и даже с тяжелым рюкзаком; обожал вкус картошки, запеченной на углях, носил с собой флягу, полную водкой, и вдыхал опьяняющий аромат волос приютившейся под его плечом красотки.
   Удлинение траектории дневного светила на небосклоне ставило верх ногами порядок жизни Саама Квелидзе: - до сентября из-за кутежей, блуждания по лесам и оврагам он был в творческом плане невменяемым. и в этом несомненно была "заслуга", "благословение" Мревлова.
   Нет, художник не избегал лидера "ташистов", не прятался от него, всегда добровольно подавался влиянию Эдишера, так как в хаосе растянутых кутежей нередко рождались гениальные идеи.
   Чего таить? - Зимой Саам скучал именно по июньскому солнцу!
   ......................
   Он вышел из ванной: опоясанный полотенцем, выбритый; да уж, патриций, римлянин голубых кровей.
   Десять часов утра! В это время постучали в дверь.
   Кто мог явиться к нему, если не он?
   Начинался новый виток "спирали свободы" и Сааму стало приятно от столь раннего внимания друга, тем более что Мревлов не появлялся на пороге квартиры живописца с пустыми руками и, кроме того, у него наверняка был бы составлен строго регламентированный план развлечений на весь день.
   - Кто там? - спросил он на всякий случай, так как в такую рань могла прийти и Аполлония!
   Аполлония - привлекательная женщина в очках, с бледным лицом, ледяным взором монахини; её украшает высокая, полная грудь, видный зад, узкая талия; такое совмещение индифферентности дамы и страсти женского пола всегда сводит с ума! Он, ясное дело, согласен завтра же венчаться с madame, скажем так, уже "переварившей" двух супругов и на сей день сохраняющей шаткое равновесие: - сия особа объявляет живописца своим другом, всем дает знать, что этот мужчина только и только "её собственность"; то ухаживает за ним, как сестра милосердия, учит уму-разуму, то, неожиданно, опускается в кресло, поднимает юбку, вызывающе оголяет полные ляжки и говорит:
   - Искусство должно уродовать обычное и несомненное! За грубо подчеркнутой условностью улавливается нежность! О, какая нежность!
   Может быть, это и есть суть мазохизма? - В который раз услышав оригинальную "дефиницию", строит догадки художник и испуганный любовник прячется в другой комнате.
   Аполлония искусствовед; при этом авторитетный искусствовед! Саам радуется, когда женщина, осмотрев его рисунки, с восхищением восклицает:
   - Нет! Нет! Ты, конечно, велик!
   ...............................
   - Кто там? - Повторил Саам и громовым голосом ему ответили:
   - Это я! Твой мама!
   Художник поправил Мревлова:
   - Твоя, твоя мама! Придурок! О, Великий, Могучий...
   С лингвистической точки зрения лидер "ташистов" совсем уж не шутил, т.е. человек с детства не осознавал, как можно согласовать род существительного с прилагательным, сказуемым..... и, вообще, "категорию рода" в лингвистике Мревлов считал какой-то "безнравственностью".
   Квелидзе открыл дверь.
   Эдишера, как обычно, и сейчас сопровождала "летняя спутница" - высокая, похожая на толкательницу ядра, стриженная, здоровенная дама с чрезмерно подкрашенными глазами; она старалась избытком "телячьих нежностей" "умалить свои размеры и вес", но губы её, нет сомнения, могли бы стать предметом зависти многих кокеток! Кинозвёздам-красавицам и не снилось, может быть, это очарование "забавно сложенного рта"!
   Мревлов любил эту женщин больше, чем свою жену, детей (во время летних каникул девочки и мальчики отдыхали в деревне!); он же "феномен обзаведения любовницей", как ни странно, воспринимал формой протеста против т.н. "государственных институтов", то бишь парламента, исполнительной и судебной властей, а также - прессы, радио и телевидения.
   - А-а-а, Крошка! - хозяин квартиры поцеловал руку женщины, ведущей на одном из телевизионных каналов программу "Нью", где до потери сознания спорили об эстетике обнаженного тела.
   Любовница Мревлова прижала к груди Саама и указала пальцем на возлюбленного, который, держа в руках две тяжелые сумки, казался еще более низким.
   - Вчера ночью Эдишер был неповторимым, как никогда! Я не узнаю его после того, как он начал лечиться витаминизированным мармеладом!
   Любовница лидера "ташистов" похожа на монументальную скульптуру эпохи индустриализации и она всей душой, всем сердцем симпатизирует "лирикам-абстракционистам".
   Гости вынесли провизию на кухню и там же определилось поприще для кулинарных фантазий Крошки: - в тот же миг она начала чистить огурцы, резать помидоры, сей салат заправлять зеленью, подсолнечным маслом, уксусом, перцем и, разумеется, мармеладом; колбасу поджарила в топленом масле, сверху залила вилкой тщательно взбитыми яйцами; латвийские шпроты осветлила лимоном и, потрогав рукой бутылки водки и пива, упрятанные в холодильнике, объявила: - Ещё рано!
   Сквозняк охлаждал комнату, где гости и хозяин должны были усесться за круглый стол, в кожаные, протертые, укрепленные веревками кресла.
   - Древнегреческий скульптура! - смотря на любовницу, Мревлов взъерошил бороду и прислушался к мурлыканию Крошки, которая суетилась у сковородки, напевая старинный русский романс:
   - "Звезды на небе, звезды на море,
   звезды в сердце моем....... ".
   - Человек может заразиться тифом! Даст Бог, он выздоровеет и после никто, никогда и не будет вспоминать об инфекционном недуге! А вот имена жен, любовниц приклеиваются ко лбу мужчины, как звезды Давида - евреям варшавского гетто! - Пожаловался Мревлов, - какая идиотизм!
   - Эдишер, кто тебе мешает объясняться на родном языке? - засмеялась женщина и обильно посыпала черным перцем шипящую яичницу.
   - Думаю, наш друг преднамеренно искажает по своему звучанию наикрасивейший язык в мире! Разве не так? - Молвил художник, а лидер "ташистов", как обычно в таких случаях, морально стесненный и "стыдом убитый", замолк. Он с болью в сердце переживал грамматическую абракадабру, как некую болезнь - скажем, "лингвафрению"!
   "Яичница с колбасой"! - Это блюдо Мревлов по-другому называл "Куртизанкой"! Она служила закуской ко всему: - и к водке, и к пиву, и к вину, и к портвейну, даже к грогу, к дешевому коньяку... и, конечно, к "се иакэ" - "народному коктейлю".
   Наконец, уселись вокруг стола; радость встречи заливали пивом, водкой, закусывали салатом, яичницей; у мужчин осветлялся разум, но после одоления "границы риска" их, безусловно, ожидало извращенное восприятие вселенной; яичница же, несомненно, так же гармонично сочеталась с колбасой, как нравы глупцов - друг с другом.
   "Патриций" больше налегал на хлеб с маслом; он любил простую трапезу одинокого мужчины: - рыбные консервы, вареные сосиски с горчицей, намазанный на черный хлеб паштет гусиной печени в паре со швейцарским сыром, осыпанную сухариковым порошком жареную картошку, поджаренные в майонезе шампиньоны, но больше всего, определенно, черный хлеб с маслом был его спасением от каждодневной нужды. Чего уж таить? - Квелидзе совсем не нравились блюда многовековой национальной кухни - он был уверен, что поросята, кабаны, индюки, серны, косули, лососи, форели, дикие утки (обильно пропитанные пряностями) кроме пищевых и вкусовых назначений имели сопряженную меркантильную функцию во время грузинского, продолжительного во времени и пространстве, застолья, и угощения в сознании живописца ассоциировались с делом, прошением, расчетливостью.
   - Уверен, когда жарят, загадывают так: - пусть не даром и со смыслом житейским преподносится дорогим гостям цыпленок-табака! - Уверял друзей художник и "слуга исскуства" получал удовольствие от лишенного всяких претензий черного хлеба, разжевывая аристократической сдержанностью сию пищу.
   Чем больше наблюдал Саам за нагруженными яствами длинными столами, почему-то, тем больше и убеждался в корыстном гостеприимстве хозяина. А мне какое дело! - хихикал тогда Мревлов, когда ел хачапури с красной икрой или с аппетитом уплетал заряженный "отрицательной энергией" злой хозяйки сациви с мамалыгой и сулгуни во время так называемого "меркантильного кутежа".
   А сейчас, наслаждаясь хлебом с маслом, бедный художник удивляется, вспоминая вкусовые наклонности дублинского рекламного агента: - Господи, как может человек любить жареные, дурно пахнущие мочой почки:
   "Most of all he liked grilled mutton kidneys which gave to his palate a fine tang of faintly scented urine"
   Тьфу! Черт тебя бы побрал!
   Мревлов заговорил:
   - Пикассо! Матисс! Утрилло! Дерен! - Гордо звучит! Амадео Модильяни - слава догнала его у ворот смерти! Он глубоко вник в творчество Леопарди, Кардуччи, Аннунцио. Для него (в отличие от Лотрека) "Мулен де ла Галет" была гостиницей, а не - квартирой! Лотрек? - Этот тип, помилуйте, художник вывесок! Он восхваляет шиньоны, декольте, широкополые шляпы, цилиндры, красные шейные платки, канкан и похабные куплеты! Нет, конечно, он художник! Художник! Но Модильяни, по сравнению с ним, "чистый родник"! Надо уметь без жалости оценить себя! Как творец - я, конечно, таракан! Да, таракан, но создавший идеологию, защищающий её и по этому без Мревлова талантливый живописец - птенец, не умеющий летать! Вот ты, Саам, гений! Конгениальный, но как гражданин - беспомощный, обреченный на гибель! Нуждаешься, часто от голода испускаешь дух; у тебя нет ни гроша дохода: разумеется, твои рисунки нравятся элитарной публике, но никто их не покупает; создаешь шедевры, а люди и не хотят вешать твои холсты в квартирах; в музеях нет им места! Да уж, феномен inaсcrochable! История всегда оправдает гения, но сейчас ты должен мучиться, целовать пальцы Аполлонии, сохранять душевное равновесие... трудно! Настанет время и аукционы, частные коллекционеры расхватят рисунки Квелидзе! Все умерли голодными. Пикассо? Дали? - Исключения подтверждают закономерность! Мревлов же ваш Аполлинер! Вождь! Макс Жакоб! Пабло нарисовал его сидящим на полу между книг...; хи-хи, Бато-Лявуар..., Сакрекиорская церковь... Сравнил храм с бисквитным тортом! Кисть, подчиненная мгновенной дрожи! "Чистая живопись"! Её-то нам очень и не хватает! Крошка, ведь действительно велик Саам? Силён, силён! Цвет, форма, глубина и сумерки колора! На холсте остальное мало заметно - только тусклый занавес! Ваше здоровье, мадам! Ух, холодное! Остаток колбасы зажарим отдельно! Вперед, "мой домохозяйка"! Опять ошибся? Для чего языку род существительных, прилагательных? Не могу понять! Ясно, что это есть "лингвистический ляпсус".....
   Вдруг Крошка ладонью прикрыла губы любовника и Сааму уже в сотый раз объяснила суть перманентного "месиджа" к обществу эпохи рыночных отношений от телевизионной программы "Нью". Слово "месидж" она выговаривала кахетинским акцентом.
   - Нагота! Одежда любой эпохи: - тяжелая, перегруженная излишествами и украшениями, или воздушная, или даже "пуританский железный занавес", может быть, мешок из грубой ткани - все это борется с обнаженным телом, побеждает его, но в некоторых случаях становится рабом фигуры, анатомического рельефа, красоты и даже несовершенства! Опишите эту бесконечную "баталию" и перед вами предстанет история развития человечества! А-а-а. трудно? Принципиальная, бескомпромиссная борьба! Микеланджело, Канова, Роден, Клодель своими скульптурами ещё и ещё раз открывают зрителью одну, единственную истину: - нагота побеждает всякое платье! Об этом, может быть, и не стоило говорить, но есть один нюанс! Внимание! Без этого нюанса нагота малость бледнеет, умаляется, теряет привлекательность! Тело прекрасно в процессе обнажения, то есть открытия таинства! Усекли? Нагота без страсти и тяготения к противоположному полу становиться похожей на красивую вазу, стоящую в витрине музея в течение века и не "помнящую" аромата цветов. Великое взаимопритяжение гормонально противоположных полов возникает только в процессе обнажения! По этому, избавление от одеяния есть искусство открытия таинства. Смешно, когда танцовщица, вступившая на подиум стриптиз-бара, не понимает какую же сакраментальность раскрывает искусство пластики и, безусловно, в первую очередь раскрывает ей самой, а после - зрителю-эстету, а не - дебилу, у которого одно "это" т.е. "член-корреспондент" (тут она применила характерный жест) застрял голове!
   - Листья с деревьев никогда не опадают сразу. Они первоначально меняют цвет:- бледнеют, линяют, желтеют, краснеют, "ржавеют", сохнут и медленно, очень медленно опускаются на землю, - и только после этого перед нами возникают красивейшие формы оголенных веток! - мудрствуя, Саам вполне соглашался с любовницей Мревлова.
   - Красиво "сказала проклятый"! - У Эдишера перекосились глаза, он выпил пиво с горлышка бутылки и длинным подолом сорочки вытер бороду.
   - Великий художник! - Женщина приблизилась к сковородке, где куски колбасы шипели и приплясывали, - Да, велик и, следовательно, голоден! Его убежище - полуразрушенная квартира; он по горло в долгах и, если не ошибаюсь, у нашего милейшего друга нет денег на покупку красок, кистей, холстов, рамок! Жалость-то, какая!
   - Но..., но он велик! - Мревлов направил указательный палец в сторону потолка и после вспомнил понравившееся ему слово: - насчет деревьев товарищ высказался также красиво, как мог бы это сделать, скажем, Иван Алексеевич Бунин! А Аполлония, хи-хи, сидит в туалете и тужится!
   - Что за мерзость! - рассердилась женщина, и, приблизившись к любовнику, слегка шлепнула лидера "ташистов" по взъерошенным волосам.
   - Почему? Он же любит! Так пусть же пылает страстью и ко всяким неприличным позам своей Лауры или Беатриче! - Улыбнулся Эдишер, - притом, она сидит в туалете полуголая, вот тебе и "нью" - своеобразный процесс открытия таинства!
   - Цинизм! Ты же бывший художник, Мревлов! - Крошка запачканными жиром "докторской колбасы" пальцами опять дала ему подзатыльник.
   - Я - таракан! Таракану все простительно. А Квелидзе ха, ха, должен беседовать об оголенных ветках!
   Саам уже и не слушал их: - в мыслях или наяву (черт его знает!) к художнику опять явилась дама в зелёном одеянии. Да, пришла и уселась на стул против живописца; странно, откуда, из каких туманностей, снов появлялся образ этой красавицы; появлялся, сразу же исчезал и в эти моменты Квелидзе был невменяемым, как лунатик.
   Подключенный к городской сети репродуктор времен первых пятилеток, висевший на потресканной стене, иногда включается автоматически, когда ему это "вздумается": - вдруг аппарат захрипел, задрожал и чуть не оглушил собравшуюся в квартире художника компанию "выстрелом", похожим на залп вылетевшей пробки из бутылки игристого вина. После звук очистился и под потолком с обшарпанной штукатуркой, с пятнами от сырости зазвучала величественная мелодия в исполнении симфонического оркестра. Сразу же драматический тенор запел "Оду о свободе, независимости и демократии".
   - Джандиэри! - Закрыла глаза Крошка и аппетитно отведала импортированную из Йошкар-Олы колбасу.
   - Да, это он! - согласился художник.
   - Хорошо поет богом благословленный, хорошо! - не смог скрыть восторг Мревлов.
   А Квелидзе опять-таки мерещился призрак дамы в зеленом одеянии, находящейся где-то, в незнакомой ему, богато обставленной старинной мебелью комнате; там пахло жареной рыбой и этот запах, как не странно, наяву сушил живописцу слизистую рта, наполнял желанием насытить холодным пивом без исключения все клетки организма. Саам подумал, подумал и шепотом сам же напомнил себе выстраданную истину: - Боже, огради меня от любви к этой красавице и тем более избавь меня от сладострастных утех с ней. Да, только на музейный экспонат и похожа сия особа: - кувшин без вина, ваза без цветов..........
   Эдишер же водкой наполнял чарки.
   - За наших женщин! - обратился лидер "ташистов" к другу, - за муз любви, фей и..... жаб!
   Хихикает, шутит Мревлов, глаза его воденеют от слёз блаженства. Он излишне откровенен:
   - Моя законная супруга пичкает вашего брата кашами, так как, известно, измучен я гастроэнтероколитом! Эдишер мечтает о полнокровной жизни, разумеется, со своей горчицей, аджикой, перцем, хреном и острым ткемали. Скажите, почему же я должен посадить себе на шею больной желудок? Да здравствует свободный выбор блюд! Разве это жизнь? Существование с желудком вместо головы? Только Крошка понимает меня! Женюсь на ней! Вот увидишь! Женюсь и после, непременно вздохну от гастроэнтероколита, но умру бодрым, свободным, независимым, опьяненным, так и непонятной всему прогрессивному человечеству, демократией...
   Висевшее на стене радио захрипело, и Джандиэри запел песнью с оптимистическим названием - "Марш Победителей".
   - Многоликость придурковатости вкупе с музыкальной азбукой! - усмехнулся Квелидзе.
   - При чем тут текст песни? - Отозвался на сарказм художника Мревлов, - главное мелодия! Содержание песен ограничено банальными пассажами: - погода, разлука, скука по кому-то, слёзы..... Оды и гимны гражданского звучания похожи друг на друга, как - близнецы. В музыке, друзья мои, первенствует музыка, а к словам прислушиваются суетливые глупцы.
   - Спору нет, бравый певец этот Джандиэри! - Прошептала Крошка;
   Лидер "ташистов" же хвалил возлюбленную:
   - Замечательное кофе!
   - Кстати, кофе и академик Йоффе имена существительные мужского рода! А кофе, пардон, отвратительный, - вставил слово Квелидзе и чуть не прослезился: - все лето я палец об палец не ударил...
   - Значит, готовишься к прыжку дракона! - Мревлов именно так объяснил другу "суть безделья".
   Тогда, разумеется, Саам и не предполагал, что очень скоро благодарные соотечественники горько будет оплакивать его, как гениального художника. Живопись же Квелидзе, будет приравнена к творчеству.....
   Ну, об этом ещё предстоит поговорить, а сейчас одураченный с утра "телефонным розыгрышем" друг лидера "ташистов" постарался взять реванш, набирая номер на циферблате.
   -Аполлония - красавица, искусствовед, культуролог... употребляет алкогольные напитки... позвать? Вот тебе трубка!
   Эдишер разинул рот, когда ему нежным голосом доложили:
   - Если вы решили покончить собой, сжечь дом...
   - Кто это?
   - "Твой вчерашний шутка"! Мы квиты! - Ехидно ответил Саам.
   - А-а-а, - Эдишер, показывая всем беразличие и сохраняя ангельское выражение лица, наложил на кусок черного хлеба колбасу с горчицей; "городской сэндвич" улетучился двумя глоткам и вскоре он вместе с крошкой, шатаясь, направился в другую комнату, где, чего уж таить, предстояло испытать действие витаминизированного мармелада на измученный гастроэнтероколитом организм Мревлова.
   ..........
   Слава богу, художник на грани опьянения успел опохмелиться; не ленясь, он убрал стол и вынося мусор с подъезда на улицу, опять столкнулся с молоденькой соседкой, которая к вечеру пригласила Квелидзе на чашку кофе к себе, домой и вселила живописцу надежду, что все образумится.
   ......................
   Гости спали. Их покой не смог нарушить даже драматический тенор Джандиэри. Саам с зеркала увидел, как отворилась дверь квартиры, в комнату вошла Аполлония. Она сверх очков, издали, презрительно бросила взгляд на Мревлова, Крошку.
   - Пьянчуги! - сказала, махнула рукой и, между прочим, спросила Квелидзе: - этот "ташист" всё еще не устал разговаривать "А-ля Дерсу Узала"? Господи, когда же закончатся эти оргии?
   Голос из репродуктора отрезвил женщину:
   - ... Он всего на две недели останется в Грузии, осмотрит выставки, вернисажи, частные коллекции, ярмарки уличных художников. Большой друг "Родины Пиросмани" надеется поощрить многих молодых художников; мечтает приобрести живописные полотна, достойные известных аукционов. Сейчас в столице жара - 38 градусов. Остерегайтесь от бесцельных скитаний по городу, оставайтесь с нами, послушайте песни в исполнении Джандиэри!
   Аполлония встала спиной к гостям, подбоченившись заглянула художнику в глаза и спросила:
   - Эх, ты, несчастный, знаешь, кто приехал? Маршан!
   - Военных встречает и провожает Мревлов!
   - Не маршал Баграмян, парень, а м а р ш а н! Обьясняя дураку по-простому, скажу, что это есть человек, торгующий рисунками. Он знает толк в большом искусстве и достоинства живописных полотен определяет с аптекарской точностью.
   - Я согласен продать всё мое наследие по весьма низкой цене, лишь бы сердце не разорвалось от страха к кредиторам. Даром отдам этому маршану и Эдишера и Крошку в придачу! У меня нет денег даже на покупку сигарет! - Квелидзе, растерянный и обеспокоенный своим чистосердечным признанием, как истукан, уставился взглядом на пол!
   - Идиот! - возмутилась Аполлония, - срочно надо представить иностранцу пять твоих рисунков именно в "Агатовой галерее". Не согласен? Если так, и тебе больше всего на белом свете дорог придурок Мревлов, меня больше не увидишь!
   Квелидзе знал, что женщина-искусствовед в красном платье слов на ветер не бросала. Отнести пять живописных полотен в "Агатовую галерею"! - Это звучало, как приказ.
   Логика мыслей художника в этом случае была, как говорится, "железной":
   - Видимо, - догадался он, - сия прелестная госпожа заранее заключила сделку с руководством выставочного зала, где никогда и не обращали внимания на моё, скажем так, неординарное творчество. Да, inaccrochable не совсем уж бытовое определение для тех художников, которые рисуют не по заказу, а по своему желанию, игнорируя и внутреннюю цензуру; их не интересует пресловутое общественное мнение - возмущение, одобрение, равнодушие или горькие насмешки публики. Значит, - продолжал выстраивать закономерность догадок художник, - галерея, в результате усилий Аполлонии, согласилась показать живописные полотна господина Квелидзе авторитетному маршану и отказ, в первую очередь, раздражит "даму моего сердца"! Яснее ясного, что портить отношения с сексуальным искусствоведом и культурологом Саам не хотел.
   - Завтра! 16 июня! Ждут тебя до 6 часов вечера! - "Три выстрела" Аполлонии совсем уж отрезвили мужчину,- направишься по известному адресу утром; наймешь "такси", чтобы по привычке не блуждать бесцельно вдоль и поперек улиц родного города, как несчастный в своих сомнениях, мнительный мистер Блум - продукт болезненного воображения великого ирландца! Хотя бы один раз в жизни покажись людям выбритым, красивым..., понятно? Сдашь полотна, куда следует и, если ещё не остыл к моим ласкам, вечером сольемся в иступленно-восторженном состоянии на ложе любви! Ладно? И это понятно? - Разумеется, дама обещала своеобразно одарить Саама в том случае, если он, наконец-то, мирно, без приключений доберется до "Агатовой галереи".
   Искусствовед и культуролог была уверена: - показ маршану, самую малость, пяти живописных полотен Квелидзе изменил бы всё в жизни художника, непременно, в лучшую сторону.
   - Который час? - воскликнул Эдишер во сне и заглушил храп на груди Крошки.
   - "Какая он счастливая"! - возмутилась Аполлония и быстро попрощалась с ошарашенным любовником..
   ..........
   Утро 16-ого июня началось странным метеорологическим прологом: - как только ночь немного протрезвела всё еще бледной зарей, блестящим серебристым цветом замигали гребни тянувшихся на восток холмов. С трех, почти одинаковой конфигурации туч на город крупными каплями полился недолгий дождь, после чего всё оглушалось мгновенным гулом, возникшим ветром, громом и градом. Вскоре небо прояснилось. Появлению красной крошечной точки солнечного диска предшествовало бледно-розовое сияние; оно со временем побледнело и перед взором, как бы из пустоты, вдруг показался город; он всплыл, подобно когда-то утонувшей в бездну огромной, шершавой рыбе, слабое поверхностное дыхание которой, выражаясь языком иносказательным, в течение уже целого дня определяло ритм сердцебиения людей.
   Художник проснулся от грохота града об крышу; он быстро поднялся с постели и чуть ли не ужаснулся при виде квартиры, убранной и вычищенной Крошкой; привыкшему к хаосу интерьера, Квелидзе было трудно свыкнуться даже с "бархатно-революционными изменениями" обстановки комнат; и все-таки: - хорошо, когда грязные тарелки не разбросаны на полу и не спишь в постели, обнявшись с пустыми бутылками от вина.
   - Что ни говори, Мревлов мой лучший друг! - сам себя громогласно сагитировал живописец и всего-то в течении одного часа успел выкупаться, побриться, одеться в чистую, выглаженную сорочку, повязать галстук, разглядеть свое вечно печальное лицо в зеркальных поверхностях вычищенных до блеска ботинок, окончательно протрезветь от импортированного из Азербайджана чашки суррогатного кофе и, наконец, выкурить оставленную Эдишером единственную сигарету.
   Теперь Квелидзе был готов к покорению "Агатовой галереи"! В первую очередь, надо было отыскать те, пять живописных полотен, которые в будущем определили бы дальнейшую творческую судьбу художника. В конце концов, Саам или победит или вернется домой разочарованный, как неудачливая сваха уродливой бесприданницы. Да уж, не было видно другой дороги, иного избавления: - со щитом или на щите!
   Наверно, день будет жарким, в черном костюме и галстуке я буду выглядеть странно средь обалдевших от зноя, почти голых граждан независимого государства! - Подумал Саам. Тут же он и вспомнил, что обещал Аполлонии появиться в "Агатовой галерее" именно в таком, скажем, солидном одеянии; Ясное дело, сейчас он предпочел бы жениться на Крошке, чем не сдержать слово.
   Художник открыл ржавую дверь холодильника - от абсолютной пустоты голова пошла кругом, хотя и этот "гастрономический вакуум" напомнил бедолаге о торговце рисунками, или, как его называли, маршане; если "чужестранец" приобретет рисунки, легко предположить, чем наполниться ныне впустую грохочущий холодильник.
   Да, мечта утомленного голодом человека приятной дрожью пронзила тело с ног до головы.
   В течение часа продолжался отбор живописных полотен: Квелидзе долго возился, колебался, но не мог найти выход: ему нравилось все - "от мала до велика"; более того - он восхищался собственным творчеством!
   Вдруг подключенный к городской сети радиоприемник напомнил о себе, как набившая оскомину любовница, и громкоговоритель завизжал подобно жене сердцееда и кутилы в день выдачи зарплаты! Мужчина вздрогнул, сел на стул, прижал ладони к вискам, и все-таки не захотел снять со стены устаревший аппарат, так как, с помощью этого репродуктора он мог узнать, где, в какой стране, при каком правительстве радовался или мучился народ.
   - Послушайте патриотические песни в исполнении Джандиэри!
   Ах, вдруг что-то прояснилось в голове художника.
   Очевидно, живописные полотна надо подобрать тематическим образом!
   Догадка была верной!
   - Тема..., тематический..., тема... тематический..., тема... тематический..... - повторял про себя Саам и, как образно констатируют психологи, приближался к логической разгадке.
   Наконец-то, он отобрал пять полотен, все - одного размера - 150х150см - объединенные, если можно так выразиться, и сгруппированные в одном тематическо-эмоциональном калибре:
      -- "Мревлов. Митинг "ташистов". "Наш манифест".
   Холст. Масло. Коллекция художника.
   2. "Крошка и Эдишер Мревлов. Велосипедисты".
   Холст. Масло. Коллекция художника.
   3. "Мревлов на земляничной поляне".
   Холст. Масло. Коллекция художника.
   4. "Голый Мревлов в лодке".
   Холст. Масло. Коллекция художника.
   5. "Мревлов учиняет разбой в кабинете министра культуры".
   Холст. Масло. Коллекция художника.
   Вот, сейчас, первый раз в жизни, избавившись от ложной скромности, Квелидзе был счастлив, горд и, что самое главное, уверен в своем успехе. Он все пять рисунков связал веревкой, после чего пристально всмотрелся в зеркало; и сразу же появилось желание создать автопортрет с надписью в нижнем правом углу:
   "Художник Саам Квелидзе направляется в "Агатовую галерею". Прелюдия славы".
   Комнату озарила улыбка великого мастера.
   Ровно в 9 часов утра живописец вышел из квартиры; и зашагал он, подчиняясь ритму некоего виртуального барабана, который, уверяют нас сведущие люди, сопровождает стремление к успеху Богом одаренных лиц; называется сие движение "Маршом гениев"!
   У дверей подъезда, как всегда, он столкнулся с молоденькой соседкой.
   - На выставку? - спросила девушка.
   - Да!
   - Вот такого я тебя очень люблю! - сказала она и поцеловала мужчину в щечку, - вечером, если хочешь, приглашу тебя на чашечку кофе! Я буду одна..... - "попрыгуня", стесняясь, открылась художнику, таращащему глаза на сладострастно вытянутые груди соседки и думавшему совсем о другом: - с делами покончу быстро, потом посижу в прохладной тени сада, после чего пойду в гости к Аполлонии, исполнив долг, с чистой совестью.
   Через пять минут Саам широким шагом шел по мощенному камнем спуску, где в ожидании клиентов сплошь и рядом стояли частные автомобили и "такси".
   В периоды творческого взлета, застоя, безнадежности или без всяких причин хлынувшей на Квелидзе оптимистической волны к нему являлся призрак женщины в зелёном; он, конечно, хотел избавиться от этого назойливого привидения, так как и почему-то, был уверен, что "философское кредо" сей госпожи принципиально отличалось от взгляда творческой личности на жизнь; видно, Бог ниспослал живописцу "даму-инкогнито" в виде сопровождающий тени для того, чтобы уравновесить взбудораженные, целенаправленные на парадоксальные действия поступки живописца. Саам всегда был похож на человека, стоящего на берегу моря, восхищенного стихией, горизонтом цвета сирени, гавканьем чаек, шумом воды; человека, рисовавшего взъерошенные волны, а, может быть, даже посвятившему стихи величию "Царству Посейдона" в то время, когда пресловутая "дама в зелёном" без оглядки могла окунуться в морскую воду, чтобы постичь причину прилива, нырнуть, рукой коснуться дна и вплавь удалится от берега, на котором стоит восхищенный красотой стихии Квелидзе и в шуме камушек вспоминает из сборника Басё "Хари-но хи" ("Весенние Дни") хайкай о лягушке, пригнувшей в воду:
   "Старый пруд.
   Прыгнула в воду лягушка.
   Всплеск в тишине".
   В тишине...., в тишине.....
   Как далек он от мышления, заключенного в рамках логики, от процесса доминирования левой гемисферы головного мозга, от аминокислот, нейронов, катехоламинов, мозаики гистологических препаратов...
   - Мой цвет - красный! - утверждает "аквамариновая женщина", но Саам всё-таки очарован бархатно-фисташковым нарядом привидения. Зеленый? - смешаем с "Хромовой охрой" четверть "Неаполитанского жёлтого" и вместо "Берлинской лазури" в девятикратном количестве добавим "Ультрамарин!" - Да, это стойкая краска зелёного колора!
   "Мадам инкогнито", кажется, любит трон королевы, музыкантов, павлинов, бормотание слуги в белом парике и с опущенной головой:
   - Ваше Превосходительство, что подать на обед?
   Привидение исчезло.
   Который час? Кто-то отвечает: - Пятнадцать минут десятого!
   Вперед, к "Агатовой галерее"!
   Плечо отягчает пять, связанных веревкой холстов.
   Черный костюм! "Агатовой галерее" и вправду соответствует черный цвет. Квелидзе знает таинство сотни регистров: "Голландская и Финская сажа", "Ламповая копоть", "Франкфуртский и Парижский деготь", "Китайская тушь" - самая дорогая из красок сего колора... и et cetera..., et cetera...
   Будет солнечный день. Да уж, не желает удручать себя наш художник глупым привидением в зелёном одеянии; не ведает, откуда, с каких снов, туманов возникает образ женщины; она великолепна, но как видать, госпожа не любит это слово - с детства не было недостатка в дифирамбах: - вместе с людьми и вещи восклицали: - ты красива! Она становилась перед зеркалом и в своей внешности не замечала особых прелестей. Доминанта левой, пресловутой гемисферы головного мозга красоту воспринимала наподобие философско-эстетической категории, которую исследователь-нейрофизиолог может выразить в виде формул; порой характер восстает против холодного мира логики и тогда madame, может быть, более театральна, чем Квелидзе, хотя неспособна долго противостоять "ретикулярной формации" в то время, когда Саам с восхищением смотрит на бушующее море и одновременно восторгается "лягушкой, пригнувшей в пруд": - звук брызга в тишине..., брызг в тишине ...
   "Фуруике я
   Кавадзу тобикому
   Мидзу-но ото".
   "Старый пруд" - бесспорно, эпохальное стихотворение Басё!
   Который час? - половина десятого утра шестнадцатого июня.
   Параллели мытарств Квелидзе с приключениями "Дублинского Одиссея" для любителей "сверхсознания человека и сознания литературы" весьма и весьма неуместны, так как художник не является мужем Мэрион Твиди, обманутым супругом, ирландским евреем, раздраженным звуками скрежета разболтанных колец кровати и спешащим на похороны бедняги Дигнама, подозревающим Бойлана в коварстве, обожающим пропитанные мочой жареные почки... Да, даже тень мистера Леопольда Блума тут не колышется "ветерком литературоведения"!
   И вот, вскоре, на мощенном булыжниками спуске художник наймет автомобиль и через десять минут будет у "Агатовой галереи" вместе с "пятью Мревловыми" (тяжелая артиллерия!).
   - Доброе утро, Саам! - приветствуют его; Кто это? - Ашордия - ученый, труженик, уставший в поисках научных регалий, премий, квартальных надбавок на зарплату, командировочных сумм, гонораров журнальных статей человек с полупустой авоськой в руках направлявшийся домой с рынка, еле-еле, с одышкой одолевший крутизну подъема.
   - Здравствуйте! - Последовал ответ.
   - Вы несете из дома, я доставляю домой! - Совершенное определение всего - от "альфы" до "омеги". Профессор кое-что купил на базаре; возвращаясь, по дороге, зайдя в лавку букиниста, ему не хватило денег на приобретение книжки Эллиана. Ашордия откровенно обьясяет соседу, что, сдав продавцу обратно куриные потроха, смог бы купит её; да, вот, незадача - на троллейбусе он доехал до главного проспекта, остался без денег и поэтому не смог купить соль; интересуется, есть ли вон, в этом магазинчике хлорид натрия
   Саам, конечно, ничего не ведает об этом; к Джане он заходит за пивом, водкой, вином, за "Завтраком туриста" и шпротами.
   - Вот счастье беспечного, несемейного человека! - Говорит профессор, а Квелидзе мгновенно удаляется от собеседника, забегает в магазин и выходит оттуда с полным кульком; подает профессору пиво, но тот стесняется, шепчет:
   - Пиво? Эх! Давненько не пробовал! С каких времен..., - улыбается при виде пачки соли.
   У Ашордия дрожали пальцы, пиво капало на потертые, белые, полотняные туфли, сверху замазанные мелом.
   Который час? - десять! День будет светлым, удачным, а вечер - напоенным любовью!
   Да, именно в десять часов утра 16-го июня Квелидзе увидел человек тридцать, бежавших ему на встречу; люди держали в руках перевернутые транспаранты, старались избавиться от погони полицейских, обезопаситься в укромном месте.
   Художник подчинился всегда обвораживающему экстазу протестующей толпы; сначала остановился, а после того, как возбужденные, гонимые блюстителями порядка люди не обратили на него ни малейшего внимания, Саам "аллюром" испуганного человека последовал за испуганными протестантами и вместе со своими рисунками оказался в середине колонны удирающих; ужаснулся от криков, ругани; вскоре обогнал всех и участники акции, как водится, моментально подчинились лидирующему в беге художнику, который, ясное дело, с детства прекрасно знал закоулки старого, Верийского квартала.
   - Кто вы? - наш живописец повернул лицо назад и поинтересовался мотивами несогласия толпы с точкой зрения исполнительной власти или, черт их знает ещё, каких-то официальных структур. На ходу было сказано, что демонстранты требуют вынести из госучреждений все стулья и столы, дабы высокопоставленные бюрократы окончательно не обалдели бы от бесконечных, бесполезных совещаний. Художник глубоко вдохнул воздух, собрался силами, и в истязающем "дерби протеста" настолько обогнал участников акции, что, пробежав два двора, три коротких тоннеля, снова оказался в одиночестве.
   Одиннадцать часов!
   И все-таки, день будет безоблачным, успешным, а вечерним закатом он непременно будет любоваться с балкона Аполлонии, в старом городе, напротив Метехского храма.
   Остановился, отдышался, посмотрел на небо, восхитился прозрачно-голубой глубиной высоты или, как он и предполагал, смесью бледного "Кармин-лака", "Лазурной белилы" с "Кармазином". Всё это было в полной гармонии с бархатной зеленью гор, хребтов, холмов т.е. с композицией красок "Хромовой охры морской воды N 1" и "Медного аквамарина"; в то же время, солнце постепенно теряло утренний цвет кораллового пламени и становилось почти белым, наподобие калённой стали колора типа "Зильберграу N2"; сорванные ветерком листья как-бы пятнами "Берлинской лазури" растелились по дороге, но купол церкви зеркально блестел, разумеется, цветом "Цейлонского графита".
   Он зашел в сад, сел на скамейку и перед ним сразу собрались воркующие голуби - как бы на огромной палитре поместились мазки красок белого, серого, бурого и сиреневого цвета. Очарование прекрасным, мгновенное восхищение, свобода (без всякой метафизической возни!) достаточна для ощущения счастья, думал Саам и его неспокойная, на миг из грешного тела вырвавшаяся душа парила над городом; он уже не помнил ни "Агатовую галерею", ни женщину в зелёном, с отяжелевшим от "критического разума" мозгом, ни оперетного Мревлова со своей неразлучной, (особенно летом! Sic!) любовницей, ни сексапильного искусствоведа и культуролога.
   Спокойствие было неописуемое, бесконечное, всепоглощающее и, что главное, взгляд импрессиониста не умилялся критическим мышлением homo sapiens-а. Светлое видение мира, бессмысленность свято хранимого от людей Всевышним познания сокровенного, талант найти огромное солнце в сияющей на розовом лепестке капле росы было более значительным для него, чем удушение несчастного биолога в петле спирали дезоксирибонуклейновой кислоты или самоистязание мыслящих особ в философских дискуссиях, желание озарения "формулой счастья" ученого-материалиста, да и, простого агностика тоже; идиотское стремление, аккурат, дураков спасти человечество от тотального сумасбродства; совсем уж не годилось афиширование конфесиональной принадлежности, превращение в профессию статуса верующего.
   И вот, образ солнца в росинке пересилил бы всю мелочную расчетливость бытия и правду эту, к счастью, художник познал не утром 16-го июня сего года.
   .......................
   На скамье, напротив Квелидзе сидели два бородатых парня и две девушки-блондинки; на коленях у них лежали книги; говорили по очереди; то улыбка освещала им лица, то от злости сморщивались лбы и тогда у всех дрожали пальцы рук; они топали ногами; предчувствие подсказывало Сааму, что у этого квартета спокойная беседа очень скоро перерастет в спор, а за этим последует и мордобой.
   Да, это пресловутое предчувствие, разумеется, "протягивает руку" творческой натуре, "дружит" с ней, не подводит её!
   В то же самое время до слуха Саама доходили сказанные с апломбом слова сей "четверки": - "менталитет и маргинал-харизматизм" "бесконечность вечности и времени в искривленном пространстве". "Экзистенциализм в образах постмодерниста", "математическое и непосредственное познание", "мировое счастье и идиллия мира" "агрессивное безделье и национальной характер", "грани удрученного фальсифицированными винами национал-прозелитизма", "модель расширяющей вселенной".....
   - Вот, умный, мыслящий народ, - шепотом высказался Квелидзе, который, чего уж таить, не мог похвастаться широким научным кругозором и академическим образованием.
   Что поделаешь! И того хватает вполне, что во время смешения красок, получения разнообразных цветовых гамм, полутонов Саам не нуждается в советах и наставлениях других мастеров живописи.
   Вдруг, высокий человек, опираясь на инкрустированную серебром трость, приблизился к "искуснику колоров"; он согнулся и с боязливым выражением глаз, шепотом произнес:
   - Молодой человек, было бы хорошо, если Вы во время смоетесь отсюда!
   - Извините, не понял? - Саам руками крепко ухватился за рисунки.
   - Не кажется ли, что впереди Вас сидят весьма подозрительные типы? - незнакомец косвенным взглядом указал на "четверку мыслящих".
   - Гм, а я уверен, там собрались интеллектуалы, и они говорят о спасении мира, - ответил Квелидзе и в его мечтах откуда-то всплыл круглый стол, заваленный игрушками, где по всему периметру по рельсам бегал маленький паровозик, движущийся посредством расширения пружины, а машинистом был зайчишка, гордый своей шапкой с кокардой и козырьком.
   - Ладно, не валяйте дурака! Эту четверку знает весь город! - Объяснил мужчина с тростью, - вот, двое из них основатели "Общества Декарта", а остальные выдают себя за "неоницшеанистов", но, в действительности, все - подонки-философы и "черносотенцы" с националистическим уклоном. Неужели не слышали о них? - Он шепнул художнику на ухо, и, как будто бы, сам испугался своего голоса, достал из позолоченного портсигара папиросу, предложил табак удивленному Сааму, - дискуссия сейчас только начинается и скоро всё закончится обычным скандалом! Ох, эти богохульники! - вздохнул и чуть ли не бегом удалился от разинувшего рот художника.
   Половина двенадцатого!
   - Слегка отдохну и в полдень выйду из сада, - твердо решил Квелидзе; и вправду, находясь впереди бежавших демонстрантов, у него чуть сердце не выскочило из груди, тем более, что был он уставшим, обалдевшим от вчерашних пиршеств с лидером "ташистов".
   Там же, над скамьей, где сидит уставший художник, прибитый гвоздем к тополю, висит репродуктор и известно всем - только во время праздников он "подает звук", однако 16-го июня радио неожиданно заревело подобно внезапно проснувшемуся от зимней спячки медведю; потом на короткое время репродуктор замолк и, наконец, диктор с прочищенным голосом сообщил гражданам, что своим пением их, как всегда, осчастливит несравненный Джандиэри..
   Застонал дудуки-тифлисская сладкозвучная свирель, заскрипел "якорь" шарманки, зазвучал рояль; драматический тенор взбодрил слушателей патриотическими припевами; Квелидзе жутко захотелось кутежа с танцами; у него задрожали мышцы - малость не хватило храбрости, чтобы здесь, в саду, назло философам пуститься в пляс.
   А впоследствии случилось следующее: спешно встал со стула член "Общества Декарата", смело направился к тополю, и так пополз к репродуктору, что даже Маугли позавидовал бы этой сноровке. Он, матерясь, сорвал аппарат эпохи развитого социализма, выбросил его в кусты, потом прыгнул на землю и до того, как вступить в новую дискуссию, с подозрением посмотрел на Саама - видать, философу не понравились связанные веревкой полотна и он же окликнул своих, как бы приглашая "соратников по разуму" на подвиг, т.е. избиение "торговца рисунками".
   - Да уж, царь Соломон от беззаботности, наслаждений, роскоши и удовольствий превратился в несчастного человека, а библейский Иов и так находился в перманентно-горестном состоянии! Какая же разница? - промелькнула в данной обстановке определенно неадекватная мысль, и до того, как удалиться от агрессивного квартета, художник крикнул:
   - Паскаль прав!
   - Что? Что? - Участники садовой (с садомазохистским уклоном!) философской сходки вытаращили глаза.
   - Паскаль, конечно, прав! - Повторил Саам, этим "приемом" старавшийся физическую агрессию трансформировать в энергию полемики; ведь, до драки немного и оставалось!
   - Высокой пробы красноречие насмехается над красноречием! Истинная мораль издевается над моралью! Игнорировать философию - вот, назначение истинной философии! Паскаль прав, господа! - К постулатам Клермон-Феранского мудреца художник добавил свой, как говорят, "продукт короткого ума", - живопись гениальных мастеров осмеивает живопись, как таковую, а великая литература, разумеется, с большой долей самоиронии выставляет посмешищем попросту "литературный продукт"! Который час?
   Все четверо вскрикнули в один голос:
   - Следуя метафизике, никто и не знает, который час!
   - Очень хорошо! Я сегодня вас, дураков испугался, значит, я мирно, немедленно удаляюсь и желаю вам найти "идиллию мира"! Живите долго, товарищи! Ухожу, надеясь на интеграцию в европейское сообщество даже такой страны, как - Экваториальная Гвинея!
   Странно, но мыслители не погнались за ним, изрекшим на прощание ещё одну житейскую мудрость:
   - Настоящая вражда насмехается над враждой и "дела враждебные" творит "дружбой". Разве не так?
   ...........................
   Полдень!
   Квелидзе только сейчас осмыслил, что он движется не в направлении к "Агатовой галереи", а, напротив, в сторону тифлисских серных бань, где, разумеется, ему делать то было и нечего.
   Между тем, жаждой измученный живописец по дороге "к славе" заглянул в "объект детского общепита" - кафе "Красная Шапочка"; за один, единственный стакан холодного апельсинового сока он уступил бы официанту даже портрет Мревлова - (гм, это так... это же в шутку сказано; ничего бы и не уступил; делать ему больше нечего - раздавать направо и налево шедевры!).
   Для любителя трапезы вне дома, скажем, что традиционно в "Красной Шапочке" дедушки и бабушки угощали внучат сладостями, газированными напитками, косо глядя в сторону темных уголков кафе, где обычно собирались пьяницы со всего Верийского квартала.
   Меню: - вареные сосиски, сметана, хлеб, горчица, слоенное хачапури без сыра(?), слоенное хачапури с сыром, водянистые соки цитрусовых, мацони-просокваша, чай, какао и опять ... вареные сосиски - все по доступным ценам!
   Интерьер: ярким, румяными красками нарисованы эпизоды приключения Красной Шапочки - волк, наряженный в национальную одежду, держит в лапе острый кинжал, сверкает зубами, смотрит ехидно; не трудно догадаться, что маленькую девочку, похожую на француженку Марьяну с гальским головным убором, "серый" бессовестно заливает национал-популистическими призывами насчет социальной помощи инвалидам - жертвам переворотов, революций, гражданских войн и экономической стагнации; на рисунках, к сожалению, не видна, как всегда сплоченная в один кулак "команда охотников" - представителей неправительственных организаций.....
   Когда утомившийся от тяжести портретов Мревлова художник открыл двери "Красной Шапочки", к своему удивлению, он оказался на так называемом "тематическом утреннике": - в кафе проводилась географическая викторина - девочка, лет пяти, сунула Квелидзе в руку картонный четырехугольник с черной надписью - "N9" и какие-то тётенки насильно усадили художника за низеньким столом, между удивленными детьми; игра продолжилась.
   По залу, между столиками с заметной одышкой перемещалась воспитательница детского сада, женщина в белом халате, с соломенного цвета волосами, похожая на огромную куклу Барби аж "пенсионного возраста"; когда она таращила глаза на Саама, тот, боязливо улыбаясь, платком вытирал со лба пот.
   Жюри, скорее к сведению только что возникнувшего в кафе Квелидзе, объявило, что викторина финансируется дружеской китайской организацией "Планирование деторождения в Сычуаньской провинции КНР" и победителей собираются наградить, pardon, разного цвета контрацептивами(?), а вот самый удачливый игрок может получить бутылку "азербайджанского Bordeaux Rouge"-а.
   Так или иначе, во всех случаях малыши пребывали в проигрыше, так как в "Красной Шапочке" не оказалось к огорчению деток даже одного, единственного, деформированнно надутого воздушного шара.
   ..........
   Воспитательница: - Дети и взрослые! Ну-ка (с улыбкой) что знаем мы о Великобритании? Ха-ха-ха......
   Полнощекий мальчик: - Это остров!
   Девочка шалунья: - Там Бог хранит Королеву!
   Художник: - ...... Льется дождь и деревьям трудно обходиться без зонтов!
   Воспитательница: - Мальчики и девочки, расскажите, пожалуйста, о дружественной нам Америке?
   Полнощекий мальчик: - За океаном живет защитник демократических преобразований, храбрый мышонок Мики-Маус!
   Девочка шалунья: - Там течет сладкая, газированная река Кока-Кола.
   Полнощекий мальчик: - В Америке, почему-то, люди все время улыбаются!
   Художник: - Если спросишь рядовых американцев, кто же такой Дмитрий Шостакович, из десяти девять ответят, что господин Шостакович является главным раввином Нью-Йорка!
   Воспитательница: - Ха-ха..., не смешно! Послушаем ответы других детей! Россия?
   Команда Квелидзе (N9) не уступала инициативу, не позволяла другим вставить и слово.
   Полнощекий мальчик: - в России долгая зима, граждане согреваются водкой, и снеговик закусил выпивку своим же носом, т.е. морковкой.
   Девочка шалунья: - Только дураки твердо и однозначно уверены, что в России плохие дороги!
   Художник: - Именно там вдова унтера Пришибеева и отхлестала себя розгами!
   Воспитательница (удивленная): - Господи, почему же?
   Художник: - Рядом никого не оказалось, чтобы на невинного излить агрессию державницы!
   Воспитательница: - Ха-ха..., удачная шутка! Наша родина?
   Тишина.
   Воспитательница: - Дети, не стесняйтесь! Во время викторины никого не наказывают!
   Опять тишина.
   Воспитательница: - А сейчас поговорим о Башкортостане...
   -------------------------------------------
   Как отметило жюри, "команда N9" победила только лишь из-за беспардонной наглости!
   Художник, конечно, отказался от "азербайджанского bordeaux"-а и с просохшей глоткой вышел из "Красной Шапочки".
   Он перемещался по тротуару широкого, переполненного автомобилями проспекта и в мыслях подыскивал кратчайший путь к "Агатовой галерее".
   Тем временем, Квелидзе оказался на, отмеченной белой краской, так называемом, "острове безопасности". Тут задерживались граждане, бывшие в естественном диссонансе со светофором; у них от знойного солнца кружилась голова и, оглушенные ревом моторов автомобилей, несчастные люди тянулись к другой стороне улицы, где можно было передохнуть в тени высоких платанов. Вот, на этом "острове безопасности" наш художник столкнулся с низкорослым, худым мужчиной с впавшими щеками; его широким скулам, узкому разрезу глаз и желтоватому лицу позавидовали бы даже жители Синдзянь-Уйгурского Автономного Района КНР.
   Кто не знал в городе господина Шаорели? - Несравненный мастер выжигания керамической глины одновременно руководил "Лигой конфуцианистов".
   Воистину, субъект очень часто становится похожим на предмет своего увлечения: - Саам встречал таких, как, к примеру, "человек-ветчина", "человек-пиво", "женщина-чашечка кофе", "юноша-гашиш", "гражданин-анонимное письмо", "человек-законодатель вечный", "субьект-высокопоставленный бюрократ", "человек - скупой+жадный", "человек-полная беззаботность". Разумеется, многие из них существовали на грани глупости, но, подчиняясь своему образу жизни или наоборот: - образом жизни созданные, часто достигали больших успехов на том или ином поприще.
   Мастер выжигания глины держал в руках большой арбуз, и увидев Квелидзе, он осторожно опустил "бахчевую культуру" на асфальт, шагнул назад, низко поклонился художнику, с уважением, припеваючи сказал:
   - Приветствую Вас и желаю Вам десяти тысячи лет жизни!
   - Здравствуйте, сударь!
   Шаорели, так сказать, растянутыми, украшенными орнаментами восточной вежливости, надоедливыми "словесными реверансами" расспросил обо всем и обо всех от жары еле стоящего на ногах Саама и в конце вспомнил о лидере "ташистов":
   - Как поживает уважаемый Мревлов?
   - Держится молодцом!
   - Ещё и ещё раз желаю Вам десяти тысячи лет жизни! Пусть вокруг Вас расцветают сто цветов и соперничают сто школ! - Председатель Мао, наверное, остался бы доволен господином Шаорели.
   Приветствие ещё не было завершено, как вдруг, арбуз приверженца конфуцианского ритуала лениво тронулся с места, покатился, но (какое невезение!) покрышка грузового автомобиля раздавила "бахчевую культуру", в следствии чего красное, сладкое содержимое рассыпалось по асфальту.
   - Ух! - забеспокоился Квелидзе, а Шаорели даже не моргнул глазом: - "болтовня конфуцианца" тянулась в той же тональности.
   - Арбуз, друг, арбуз! - вскликнул художник.
   Тут же шла тучная женщина, предположительно, с рынка - в одной руке она держала зонт с бамбуковой ручкой, пестревший веселыми цветами провинции Гуанджоу, а в другой - сетку с провизией; бедняжка вступила на содержимое арбуза, рухнула вниз и заскользила вдоль линии, разделяющей проспект на две стороны движения, словно упавшая на катке фигуристка; мгновенно последовало торможение грузовой машины и "цепная реакция" не замедлила себя ждать: - легковые автомобили, автобусы, троллейбусы, маршрутные таксы, мотоциклеты сталкивались друг с другом; ну, а в этой суматохе, как обычно, некоторые транспортные средства двигались уже навстречу друг к другу; поднялся шум, гам, переполох - крики, ругань перешли во всеобщие стычки, дебош, хаос. Этим воспользовались оказавшиеся тут как тут активисты партии традиционалистов и бытовую неразбериху сей народ ловко и мгновенно превратил в политическую акцию, главным призывом (по- грузински "месиджом") которой было:
   - Руки прочь от веками узаконенного застолья поминок!
   Заревели сирены машин "СКОРОЙ ПОМОЩИ" и на проспекте все смешалось.
   Шаорели закричал:
   - Покорно прошу передать привет семье Мревлова и его возлюбленной! Куда вы, господин Саам? - обреченным голосом окрикнул он скрывшегося в толпе художника, с трудом выкарабкавшегося на безопасное место и со своими пятью "Мревловами" "вынырнувшему" перед газетным киоском, где он заплатил 20 тэтри (равняется, примерно 10 центам США) за насильно всученную продавцом газету "Национальные Бедствия и Катастрофы".
   -Ох, если бы была у меня возможность нарисовать портрет постоянного читателя данного печатного средства массовой информации! - Мечтал Саам и представлял наяву мужчину худого, с взъерошенными волосами, вытаращенными глазами, с гримасой испуганной собаки, лаем являвшейся вестником землетрясения, наводнения, оползня, извержения вулкана.
   С желанием избавиться от привидения сего homo kataklysmus-а, Квелидзе закрыл глаза, но перед ним, как приглашенная на бал-маскарад, опять предстала надоедливая "госпожа в зелёном", аккурат, с театральной величественностью Турандот, требовавшая от окружающих "титулярно-театральных реверансов" в обращении:
   - Ваше Императорское Величество...., Баронесса Лихтенштайна....., Принцесса Монако...., Фрейлина дворца Уиндзоров....., дочь Герцога Люксембурского....., Принцесса Саин-Вингенштаина-Берлебурга ...... ну и...... красавица!
   Истинная красота тоже надсмехается над красотой! Да уж, наверное, "даму в зелёном" должен украшать и пунцовый оттенок; в природе много регистров красного: чего стоит хотя бы смесь осота красного репея колкой крапивы, итальянской земли и жженой охры.......
   Грибовидное облако, образованное при атомном взрыве само по себе величественно красивое, но оно страшное по сути и по последствиям! О многих интересных женщинах можно рассуждать подобным образом: - за приятной внешностью, гляди и, кроется некое малюсенькое уродство в духовности, как один, неудачный мазок живописного полотна, мешающий "хорошее" образовать в "прекрасное"!
   Который час? Два часа дня!
   Саам всегда жил вместе с некой тайной, отличался от других художников дарованным от бога своеобразным взором; на его живописных полотнах невозможно было резко разграничить цвет, форму, начальную композицию; Квелидзе, если можно так выразиться, "плавно" воспринимал предметы: - глаз не останавливался на одной точке, и, как будто бы, не успевая, выбирался новый ракурс визуального восприятия; в результате всё нарисованное на холсте как-бы "шуршало" передним планом занавеси бледного тумана и в нём почти "тонула" композиция рисунка; подчеркнутая условность бледной занавеси явно имела преимущество, в чём-то похожим на живопись Квелидзе, тусклым, "геометрическим миром" Чурлёниса. Исключительно мгновенная связь между впечатлением и мазком краски пренебрегала паузу мысли! Да, он с восхищением смотрел на росинку, но это длилось недолго - без пристального взгляда художника-реалиста и дело не доходило, образно говоря, до распада сей крошечной субстанции воды на молекулы кислорода и водорода. "Что это такое?", "Что случилось?" - данные вопросы Саама не интересовали, так как он ко всему миру прекрасного имел одно утверждение, один ответ: - "Да!".
   Несомненно, догадливые искусствоведы считали Квелидзе основоположником так называемого "интегрального импрессионизма" в живописи!
   Во время фиксации впечатления разум художника, наподобие крови, разбрызгивал "импрессию" по всему организму и живое целое трансформировалось в один, громадный глаз; точкой отсчета для живописца был хаос за пустотой, измененный в субстанцию новой пустоты. Ясно дело, что в искусстве, как и в галактике "начало" и "конец" являются ближайшими соседями! То же самое можно сказать о простом и сложном, мудрости и глупости, красоте и уродстве, многом и малом, гордости и скромности, вере и неверии, слабости и могуществе, верности и измене, трусости и храбрости..... Незамысловатость закаляется в горниле сложности. Звук более полифоничен, чем звучание десяти аккордов, но только для этого, милейшие, надо иметь самую малость - богом ниспосланный м у з ы к а л ь н ы й с л у х! Приближенный к совершенству художник примитивными методами старается покорить новые высоты искусства живописи и сие совсем уж и не есть попытка преднамеренного одурачивания самого себя или других! Наоборот: - Это на одну ступень взвившийся виток спирали прогресса! Фигуры Кандинского, "Герника" Пикассо, линии Малевича, в небесах летающие козы, скрипачи, канторы синагог, раввины Шагала, - для кого - детские рисунки, а для кого - последующий этап сложности - или же, как парадоксально это не звучит, некая "новая незамысловатость", "интегральная простота"! Сейчас, отталкиваясь именно от этой немудрености, Квелидзе вступал в стадию преодоления последующей сложности, в фазу, т.н. "третьего витка" и, разумеется, только посвященные (догадкой, а не разумом) вникали в гениальность замысла художника. Он был похож на коня, в один прекрасный день проснувшегося с крыльями и взлетевшего в высь. Для птиц парившее в облаках животное, бесспорно, являлось странным субъектом, а вольно носящийся на бескрайной степи табун лошадей на свод небес внимание никогда и не обращал.
   Художник на сложнейшие вопросы отвечал не сентенциями, максимами, постулатами, усилием мозга выстраданными готовыми формулами, а только единственным подтверждением - "Да!".
   Образованный, догадливый человек с улыбкой и шепотом констатирует:
   - Это же "Дзэн-искусство"!
   - Несомненно! - согласимся с ним также с шепотом и улыбкой.
   И все таки, почему же неожиданные видения Квелидзе выставляли на авансцену театра привидений "женщину в зелёном", качавшуюся иногда в кресле, старавшуюся усердно найти "рериховский свет очарования" далеко от себя, с помощью напряженного процесса мышления тогда, как светлый луч прекрасного с рождения вливался в соломенный цвет её волос?
   Рано или поздно, противопоставление "искусственно- усложненного" с "интегрально-примитивным" проявился бы во взаимном стремлении друг к другу, но, в момент открытия этой истины, палитра художника, очевидно, весело бы "вскрикнула":
   - Брат, береги Аполлонию!
   О сути взаимосвязи личности и творческой натуры, наставляя любовника, высказывалась и Аполлония:
   - Чем ярче диссонанс, тем с заслуживающим внимания художником имеем дело! Бытие - это отхожее место, где громко декламировать поэзию Бо Дзюи есть признак глупости; не имеет смысла читать в кругу случайных собутыльников стихотворение о высокой горе Джунань; для дураков ты должны оставаться хоть на некоторое время глупцом; поверь, так спокойнее; искусственное оболванивание самого себя есть панацея для одинокого художника и - не только для него! Один грузинский поэт в период сталинских репрессий прикрыл истинное свое лицо маской алкоголика и он, известно всем, уцелел, в последствии одаря читателей шедеврами, которых не было бы, если же господин Галактион Табидзе в 1937 году, образно говоря, совершенно трезвый и "пьяной" походкой не шатался по проспекту Руставели! "Оглупел" умница, "оглупел! И самое главное: - забудь, что умеешь рисовать и ... твори, твори, твори! Есть у тебя способность к такой амнезии? Да? Значит, верной дорогой идешь, товарищ! - Исскуствовед-культуролог улыбалась во время поучительной тирады и продолжала наставления, - в поэзии "водораздел" между творческой личностью и ремесленником есть талант мыслить образами и образно, но когда куда-то улетучивается мера, сразу же стирается грань между поэтом и автором частушек на колхозные темы; стихотворение становится похожим на перенасыщенное специями блюдо, что, прости, может вызвать только лишь "литературную рвоту"! Познание жанра подчиняет нас законам самого жанра и нельзя при чтении "политического памфлета" требовать от героев-дураков демонстрации шекспировских страстей. Наша, грузинская поэзия начала ХХI века, уверенна, все-таки будет "стоять на трех китах" - мелодичность (аллитерация, ритм, рифма, разнообразие верификационных форм), поэтическая импрессия и удаление смыслового компонента на задний план! Говорить о социальных проблемах, рассматривать философские аспекты бытия, заумные вопросы гораздо лучше в публицистическом письмах, чем в "сонетах"! И так, немудренее, легче, свободнее, мой друг! Ну, а в изобразительном искусстве смотреть очень долго и выпученными глазами на холст - это, значит, покориться доминанте малярного начала. "Дзэн-творец" - истинно скажу тебе, звучит гордо!
   Умная женщина, однако, не умеющая рисовать и малосведущая в стихосложении!
   .....................
   После долгого скитания художник наконец-то нашел вектор, направляющий его в сторону "Агатовой галереи" и, несмотря на усталость, вызванную от нестерпимого зноя, неудобств ношения черного костюма, клейкости пропитанной потом сорочки, он бодро, с поднятой головой шагал по почти пустым улицам.
   ......И опять промах!
   Как будто сам черт ударами локтя в спину Саама направил его к рынку.
   Вывеска:
   "Здесь продаются птицы, животные, рыбы и пресмыкающиеся".
   Вторая вывеска:
   "Холодное пиво. Хинкали из мяса, нарубленного кинжалом героев былых времен - эпох величия Грузии, сваренные в воде, вскипяченной на костре".
   Приписка на вывеске: - "При желании клиента в топленом масле можно поджарить охладевший хинкали. Имеется левомицетин".
   Объявление: - "Сегодня на рынке дежурят медсестра Клара, полицейский Муртаз и пожарник Шавлохов".
   Художник, разумеется, остановился; достал из кармана денег, пересчитал их и решил зайти в столовую лишь на пол часа, только для утоления жажды одним бокалом пива, всего-навсего, с целью вкушения четырех-пяти горячих, мясным бульоном утяжеленных, да и черным перцем накрапленных, на вкус острых, дымком малость припрятанных от глаз хинкали - здоровенных, сбористой, круглой формы грузинских "пельменей", которых сведущий в канонах национального застолья джигит берёт с подноса и направлает ко рту десятью пальцами обеих рук, ахая, охая, причмокивая от удовольствия и даже процесс витирания салфеткой, обрывком газеты (предпочтительнее!) намоченных жирным соком губ, подбородка, пальцев является составной частью ритуала, не говоря уже об обязательной в таком случае выпивке - грузинской чаче - водке с весьма и весьма дурным запахом!
   Квелидзе прекрасно помнил, что срок сдачи "пяти Мревловых" истекал ровно в 6 часов вечера.
   Рынок. Рядом с "Хинкальной" зоологические прилавки: - продаются животные, птицы, пресмыкающиеся, рыба; торгуют скотом на забой и тут же возможно приобрести суленному Святому Гиоргию петуха для того, чтобы непременно во дворе храма отпустить птицу на волю! Саам любит живую рыбу, но в прошлом году невменяемый по причине "белой горячки" Мревлов разбил его аквариум.
   - Купите пирании Амазонки! - нашептал художнику на ухо головастый мужчина и тут же объяснил несведущему человеку, - суньте руку вот, в эту банку с водой и будете обеспечены пенсией инвалидности!
   "Соцобеспечение" и "дзен-творец"?
   Потом продавец рыб таинственным голосом спросил Квелидзе: - Не интересуйтесь ли Вы, милейший, приобретением, скажем, малыша дэва - представителя вида "сказочных", семейства "великанов", группы " обалдуев"?
   - Издеваешься? - разозлился художник.
   - Нет, - усмехнулся продавец, ... - он настоящий!
   - Да, пошел ты.....
   - Подлинный, я тебе говорю, - торгаш, предлагавший художнику "ирреальный товар", осмотрелся вокруг, у него забегали глаза, а потом уж с гордостью было сказано, - дэв не импортирован, сертифицирован, имеет свою акцизную марку.
   - Только попробуй, не показать, увидишь, что я с тобой сделаю! Пойдем... - вдруг разозлился Саам и схватил за шиворот торгаша, - А ну, пошли!
   Зашли в обветшавший лоток и, ей-богу, чудо-то, какое: - за столом сидел веревкой привязанный к ножке стола дэв "детского возраста".
   - Это он? - От удивления художник чуть было ли не разбросал "Мревловых" и с испуганным видом отступил, - откуда же?
   - Как мне сказали, ученые НИИ "Проблем гуманоидов и лиц кавказской национальности" что-то напутали в пробирках и, хоть караул кричи, видишь? У него на шее даже "институтская бирка" висит!
   - "Хромосомный дуралей"! - Прочитал Саам и удивленный художник поинтересовался, - а что он ест?
   - Все, кроме мяса!
   - Это хорошо! - с облегчением вздохнул художник - но ....
   - Купите?
   - Откуда же у меня, брат, нищего живописца деньги на приобретение нужных для него фруктов, овощей, молочных продуктов, да и, витаминов? А вот, если он не был вегетарианцем, я, без оглядки, с удовольствием сему представителю семейства "великанов" подбросил бы нескольких подонков: - ведь, выгода-то двойная получается: - и дев насытится, и измученным от мерзавцев людям - облегчение!
   "Хромосомная аномалия" т.е. дуралей уплетал лобио - варёную фасоль, приправленную грецкими орехами, зеленью, барбарисом, пастилой из винограда, черным перцем, запивал пищу фальсифицированным вином "Киндзмараули"; - ну а, кусочек грузинского лаваша был для него и ложкой, и вилкой.
   - Ученые утверждают, когда у дева вырастут борода и усы, т.е. после возмужания он начнет лопать мясо! Купи, а! Он добрый! Ух ты, ну, очень добрый!
   - Сумасбродства мне и своего хватает вдоволь! - усмехнулся художник. - А ну-ка, вправь сам себе мозги, присмотрись ко мне хорошенько!
   ...........
   Выйдя из лотка, пройдя шагов десять, Саам обернулся - и ларек сей, честное слово, как бы, в воду канул! Исчез! Да и, скорее всего, не было его вовсе! Н е б ы л о! - От неожиданности такой у художника закружилась голова.
   - Наверно, я, впрямь, сошел с ума! - он вздохнул и в это же время зазвучал репродуктор, прикрепленный к деревянному столбу.
   - Поет Джандиэри!
   Смущенный художник стоял на одном месте, шатался, невменяемый от душевного волнения он не мог, вот так штука, найти дорогу к хинкальной.
   ........................
   Через некоторое время, отдышавшийся Саам, наконец-то, оказался в уютном, прохладном зале столовой.
   Ровно половина пятого!
   Высокий, круглый стол с серой, мраморной поверхностью; под ним синее пластмассовое ведро, переполненное остатками еды, коробками сигарет, окурками, помятыми, пожелтевшими от жира салфетками, осколками разбитых стаканов, тарелок, кривой вилкой и пустой бутылкой водки. В середине стола полка, со стоящими на ней полупустыми бокалами пива. Пол хинкальной небрежно, неровно выстлан керамическими плитами, поэтому многие посетители "общепита", споткнувшись, растягиваются на нем вместе с подносами, переполненными хинкали. Здесь нет окон и, просачиваясь через мутное стекло двери, интерьер освещается зеленоватым светом знойного, летного солнца. Из кухни, в сторону зала, на все четыре стороны, наподобие горного тумана, плывет пар из огромных котлов, где и варятся хинкали. Оттуда же доносится звук водной струи из крана, грохот посуды. Эхо усиливает разговор женщин-посудомоек. У прилавка стоит толстый продавец пива, хинкали, других блюд грузинской кухни; тело его еле-еле прикрывает узенький халатик сероватого от сальности цвета.
   Саам прислонил к стене "пять Мревловых", после чего, окинув взглядом не очень уж и просторную комнату с низким потолком, пропитанную запахом влаги, в двух шагах от себя, у соседнего стола заметил высокого, с загоревшим лицом, уж точно, недюжинной силы мужчину с коротко стриженной седой бородой, одетого в блестевшую, вороньего цвета, крашеную сорочку, похожего на (один к одному!), Тургенева. Наверно, ему было лет пятьдесят, но груз этих "пяти десяти", незнакомец, образно говоря, "носил" свободно, без ощущения тяжести. Вот так, своеобразно оценил внешность субьекта Квелидзе.
   Перед "Тургеневым" стоит бокал с пивом, на тарелке - кости, остатки варенной говядины-хашламы; с какой нежностью, любовью смотрит на кости этот тип; Ему жалко выбросить их в мусорное ведро? - Да, точно, жаль!
   Мужчина в знак приветствия, по традиции городской, вежливо кивнул головой Сааму и тот, разумеется, ответил: - ведь уважение друг к другу в хинкальной не продается, оно в крови истинного тбилисца, чем и отличается он от, скажем, жителя удрученного повседневными заботами мегаполиса, где люди и на небо то смотрят в страхе, в ожидании дождя, града, природных катаклизмов тогда, как наш человек, просто-напросто, любуется "сияющим над любимым и родным городом лазурным небосводом". "Тургенев" заказал буфетчику жареную рыбу; его голос возник из колебания высохших, почти затхлых, хрипло звучавших голосовых связок;
   - Да уж, пение не его стихия! - предположил про себя Квелидзе.
   - А Вы, уважаемый? - обратился работник "общепита" к художнику.
   - Пять горячих хинкали и холодное пиво! Оно холодное?
   - Свежее, разливное! - подтвердили с апломбом.
   Буфетчник подал мужчине в черной сорочке достаточно крупную, посыпанную луком, жареную рыбу в томатной подливке, а перед Квелидзе поставил на пластмассовом подносе не так уж и горячие хинкали, кружку с не очень уж и холодным пивом. Художника мучила жажда и, он на одном дыхании опустошил сосуд.
   Перед возвращением буфетчика за прилавок, Саам шепотом осведомился у него об интересном типе, задумчиво стоящем, словно, перед иконой в церкви, похожем на автора "Дворянского гнезда"; в адрес и к вниманию Квелидзе, низким голосом, но с восторженным тоном было сказано:
   - Фиделио!
   Странное в наших краях имя очень уж понравилось Сааму.
   - Могильщик! - добавил буфетчик, и в тот же миг до слуха живописца донеслись звуки колоколов храма Святого Пантлеймона Лекаря.
   - Браво! - прошептал Саам.
   Могильщик - да, да, "старый жилец" прозы, поэзии, драматургии....... А вот художники почему-то не милуют людей этого ремесла.
   Квелидзе обязательно нарисует портрет могильщика, но не по канонам "интегрального импрессионизма", а (против своих же творческих правил!), на реалистический лад - с усердием "передвижников"; зафиксирует рельефное лицо Фиделио на холсте и взор художника во время работы над портретом будет пронизывающим, слитым и сердцем и душой с характером типажа.
   Нет, нет, как можно упустить такой случай? Непременно нарисует, кистью "превратит в свою собственность" характер могильщика, однако, в этом случае откажется от своего же почерка живописца настолько, что даже и не подпишется под рисунком.
   Он ест рыбу - каждая косточка её нежно освобождается зубами от мякоти, старательно очищается, сверкает; после этого пальцы всё складывают на край тарелки, где сгруппировались остатки хашламы; могильщик запивает рыбу пивом; он обмакивает кусочек хлеба в томатную подливку, смотрит на него и до того, как разжевать, начинает сосать хлеб - острота кровавого цвета томатного сока разбавляется слюной. Интересно, какой же национальности этот человек? Нет, национальное определение тут не к месту. Пусть говорит хоть на шумерском языке с финикийским акцентом, но главное, чтобы Фиделио не был бы златоустом! Разумеется, он "друг молчания", любитель кладбищенской тишины!
   Безмолвие и тишина!
   О принципиальном различии двух этих понятий афонии говорится и будет в дальнейшем писаться много, но их, быть может, отличает один маленький нюанс: - безмолвие представляется интеллектуальным, романтичным, печальным, слезливым, весёлым, глупым, а суть изначально безграничной, величественной тишины для ума человеческого целиком и полностью скрыта.
   С целью сближения и знакомства художник спросил у "Тургенева":
   - Который час?
   - Часы не ношу!
   Едва заметные ударения на последних слогах слов - наподобие французов, чехов, но, ясно, Фиделио - не Валуа, не потомок Яна Гуса.
   - Пять! - Буфетчик вставил слово.
   Господи, сколько времени прошло в этих скитаниях! Совсем скоро в галерее никого и не застанет; испугался Саам, но безалаберность творческой натуры взяла своё: - он достал из ведра пустую бутылку водки и показал её Фиделио.
   - Может, составите компанию?
   - А почему бы и нет! - ответил "Тургенев" без лишнего жеманства, - соизвольте подойти к моему столу.
   Буфетчик вмиг подал стоящим друг против друга горожанам две порции жареной рыбы, четыре бокала с пивом, водку в бутылке с зелёной, невзрачной этикеткой.
   - Я - Саам Квелидзе, художник, - представился могильщику человек в чёрном костюме.
   - Фиделио! Почвовед и геометр.... садовник, - он объясняется, словно является сотрудником кафедры древнегрузинской литературы: - не одного простонародного речевого пассажа, никакого признака городского жаргона, ничего интересного, помилуйте, даже для искателя фразеологических "зацепок". Может быть, наша "литературная продукция" слишком уж перебарщивает в применении речи простолюдина, хулигана, идиота, невежды и других, иже с ними стоящих в рассказах, романах, новеллах?
   Речь Фиделио - без задоринки и изъяна! Черта с два, нечего из него строить тупицу и незачем рассказчику самому дурачиться в литературе только из-за того, что языковые особенности некоторых работников пресловутого "цеха ритуальных услуг" отличаются профессиональным говором.
   Они опустошили наполненные горьким напитком граненые стаканы,
   Нет, чего тут и спорит? - В "нереспектабельных" объектах общественного питания томатная подливка особенно вкусная, хоть и водянистая и не так уж хорошо приправленная зеленью, специями.
   - Почвовед, геометр и садовник! - С восхищением повторил художник, пальцами обеих рук схватил остывший хинкали, откусил его, и губы покрылись жирным соком, после чего сразу, как будто бы без чужой помощи, мгновенно заполнились стаканы.
   Фиделио ел рыбу с изящностью аристократа; дотрагивался до костей, будто извиняясь, что он - не вегетарианец.
   Выпили и человек, который чем-то был похож на Тургенева, заговорил:
   - Я - могильщик! Могильщик и смотритель одного старого кладбища. Сюда, на рынок меня привело желание приобрести собаку. Вы же знаете, что сейчас нелюди беспощадно грабят могилы...
   - Ну и как, купили? - художник с вытаращенными глазами, взором, скажем, гиперреалиста-портретиста "впитывает в свою память" черты лица, особенности движения рук типажа, но Квелидзе явно разочарован неким диссонансом между манерой беседы и ремеслом человека - Бог весть, откуда эта слишком уж культурная, высокопарная речь.
   - Нет!
   Саам напрямик, без уверток признается в своем желании:
   - Что скажете, если я нарисую ваш портрет? Всего несколько сеансов!
   - Буду благодарен!
   - А живете то где?
   - На кладбище! Гм, почти ... почти, что на кладбище. Знаете, - с гордостью и болью откровенничает Фиделио, - у меня три жены и, несмотря на это, я остался без детей... пока что!
   - На кладбище? - Гениально! Три жены? - Конгениально! - Не может скрыть свое восхищение Саам, чувствующий в эту минуту и идиллию, и житейский хаос сего полигамоса.
   - Я надеюсь на беременность младшей, Айшэ! - Скривилось лицо у Фиделио.
   - Пусть будет так! И все-таки, три жены?
   - Отец Теоген не разрешает мне заходить в церковь! А я, хочу Вам сказать, православный христианин!
   - Три жены! - Художник развел руками.
   - А если все счастливы? А если меня не интересуют другие женщины, радуюсь семьей, не ворую, стар и млад доволен мною, верую в бога, держу пост? Не одна трапеза не обходится в моей семье без бубна, песен и танцев! Чего же требует от меня отец Теоген? Обидно! Сердце болит! Рассудите.....
   - Ну, какой же из меня теолог или член конституционного суда? - Оправдывается Квелидзе - Вообще то, я уверен, что многоженство лучше, чем обман, измена, убийство, воровство, разбой, контрабанда и, наконец, политиканство! Теперь о деле!
   - Изобразите всех нас, вместе! Я, Гуларис, Зейнаб, Айшэ! Нарисуйте и назовите портрет "Счастьем". Хорошо? В середине - я, справа и слева - Гуларис и Зейнаб, сзади - Айшэ! Смеёмся! Да, знаете, еще чего хочу? Передо мной должен стоять столик с цветочной вазой. Цветы могут быть с похорон! Ничего! Букеты я часто приношу домой и их свежесть продлеваю водой c сахаром. Это тоже грех? Разумеется, я не трогаю венки, но уход за перепачканными землёй цветами должен быть добрым делом, разве нет? Вот-вот, да и вянущие гвоздики, тюльпаны, ромашки под моим кровом оживают! Они любят звуки бубна, обожают песни, танцы! Вообще, цветы прекрасно себя чувствуют в весёлой семье.....
   - Восхитительно! - искренне обрадовался Квелидзе - Браво! - Он уже представлял себе хохочущий семейный квартет, вазу и в вазе - единственную розу! Нет, единственный бутон красной розы, символично представляющий на холсте будущее чадо Фиделио.
   - Да, нарисуйте нас, нарисуйте! - Могильщик наполнил стаканы водкой, - в середине - я! Вокруг - жены! Так выпьем за счастье! А Вы счастливы?
   - Как художник - вполне!
   - Любите кого-нибудь?
   - В мечтах!
   - Хорошо, что любите! В следующий раз непременно расскажите о женщине, которой восхищаетесь в грёзах своих!
   Выпили.
   - Знайте что, поживите у меня, пока не закончите работу над "Счастьем". Согласны? Ответьте откровенно, Вы - хороший художник?
   - Хороший!
   - Разве?
   - Я даже очень хороший художник!
   - О, сейчас верю! Да уж, с такой самоуверенностью было сказано! Я тоже неплохой геометр, садовник и почвовед! - Засмеялся Фиделио.
   Саам, ясно дело, не находится в пивной Ларри О Рурка, т. е. на северо-востоке Дублина; тут не пахнет имбирем, бросовым чаем, бисквитной трухой, а могильщик - совсем уж не мистер О Конелли, хотя, видать, он порядочный, начитанный человек; да, про жен своих Фиделио сказал, что все счастливы; и если мужчина хотя бы трём женщинам доставляет радость, разве он прелюбодействует? Геометр и садовник, как было сказано, уважает родителей, не разбойничает, не является убийцей; он ли грешник? Может подонок с крестом на груди лучше, чем Фиделио? Отец Теоген не запрещает мерзавцу входить в храм по причине того, что у подлеца одна, избитая, с горькой участью, каждодневно униженная жена! Женщины же нашего почвоведа и "конфуцианца скорби", скорее всего, расцветают от внимания, ласки, порхают между могилами, у них вдоволь пищи и. самое меньшее, раз в три дня бабы чувствуют тяжесть тела ладного супруга. Жёны Фиделио радуются рассвету! - Соображал и предполагал Квелидзе.
   Не поискать ли молодую вдову? Что скажете, мистер Блум? Мужчины это любят! Беседа о смерти оживляет страсть!
   Художник тоже "конфуцианец" - почитатель любовного этикета!
   .....................
   Вдруг, открылась облегченная непрозрачным стеклом, видавшая виды, ветхая дверь хинкальной; в зал зашел мужчина; в летнем зное (ничего себе!) на нем был накинут плащ: - грязный, длинный, с капюшоном, брезентовый, без рукав, вида казённой униформы - такой плащ носят, обыкновенно, железнодорожники. Головной убор - фуражка с кокардой станционного чина и козырьком.
   Фиделио помахал ему рукой и человек направился к круглому, высокому столу.
   Саам почувствовал аромат сирени.
   Ах, скоро шесть часов вечера и художник, как это не прискорбно, всё-таки сумел опоздать в "Агатовую галерею".
   Разумеется, для Квелидзе выставки, экспозиции, публичное щегольство и общественное мнение об "интегральном импрессионизме" имели второстепенное значение.
   Если какой-нибудь глупец с помощью разных махинаций продвинувшийся вверх по социальной лестнице, "горе-арбитр от исскуства" констатирует хотя бы одной фразой гениальность Саама, толпа не запоздает с аплодисментами. Художник же уважает мнение Мревлова и одного-двух друзей, но Квелидзе, спорить нечего, всегда "кроет и шьет" по-своему! Сейчас главное хорошо воспринять облик Фиделио. как типажа, и не оставить без внимания мужчину в плаще железнодорожника - ну конечно, оригинальный субъект! Он должен быть интересен, скорее всего, для " "интегрального импрессиониста"!
   Венецианов и Лактионов перевернулись бы в могилах!
   Мужчина в плаще, благоухающий ароматом сирени, приблизился к столу; он пожал руку могильщику, учтиво поклонился художнику и Квелидзе под грязной накидкой увидел чистые брюки, дорогой, украшенный вышивкой серебристый жилет, белоснежную сорочку, красный галстук с жемчугом, золотую цепочку с поблескивающим из карманчика сегментом старинных золотых часов.
   - Назар Казбеги! - Объявил Фиделио и тогда же представил своего знакомого, если можно так выразиться, "собутыльнику".
   - Несомненно, художник! Вас сопровождает запах масляных красок! - Догадался мужчина в плаще железнодорожника и окликнул буфетчика: - Милейший, подай нам чего нибудь!
   Пили пиво, водку, угощались безупречно зажаренной рыбой с томатной подливкой, свежеиспеченным хлебом...
   - Продал? - спросил Фиделио мужчину в плаще.
   - Пожалел! Достойного человека не нашел! - Ответил тот и Саам удивился: - этот тип изъяснялся более рафинированным тоном речи, чем - могильщик, но был в его разговоре, скажем так, "лингвистически-музыкальный" штрих - беседуя, он подпевал.
   Фиделио, представляя господина Казбеги художнику, как бы "подкинул" интересную тему:
   - Назар играл когда-то на виолончели... на панихидах!
   Последнее слово было сказано шепотом, в знак уважения к траурно-инструментальной музыке.
   - Господи, где? - Не смог скрыть восхищения художник, благодарный судьбе за то, что она свела его с весьма и весьма интересными, даже очень и очень странными людьми.
   - В камерном оркестре Ореста Артёмовича Мазура! До конца пятидесятых годов! Да, времена были печальные, исходя из сути профессиональной деятельности, но - весьма примечательные с многих точек зрения, значительные сами по себе! Вот, друг мой, "квинтсептаккорд" жизни! - Сказал человек в плаще, - после окончания полного курса трех консерваторий по классу виолончели - ритуальный оркестр! Как вам нравится, милостливый государь?
   Ух, как хорошо! Квелидзе непременно нарисует музыкальный инструмент, находящийся между ног этого Назара Казбеги, а сам "выпускник трёх консерваторий", по всем правилам "интегрального импрессионизма", расплавится в коричневом, желтом, чёрном цветах масляных красок.
   - Хорошее было время, - продолжил разговор мужчина в плаще, - уважение к усопшему сопровождалось театральным оттенком. Пришедший на панихиду человек слушал музыку Грига, Сибелиуса или Захария Палиева, разумеется, в т.н. "живом исполнении" и сей момент являлся традиционным противопоставлением вечного, т.е. музыки и преходящего, т.е. жизни людей; в этой борьбе, как вы догадались, побеждало бессмертное - следовательно, музыка! Одерживало верх искусство, преодолевающее время, эпохи! Бескомпромиссным дирижером был господин Мазур: - плачу, скорби родичей новопреставленного наш оркестр отвечал слаженным звучанием, величием минора, всей полнотой представляя слушателям истинный замысел композитора! Отмечу, что Орест Артёмович чтил нотную азбуку...- Казбеги выпил пиво, вытер салфеткой изящные пальцы музыканта, запачканные красной подливкой, - представьте себе ритуальный оркестр в окружении венков и до Вашего слуха донесется "Плач Йеремии" Канторовича! Вот, вот, обоняние даже из прошедшего времени осязает головокружительный, переспелый аромат цветов... Таков, господа, "квинтсептаккорд жизни"! - Он жадно прильнул к пиву и до конца опустошил бокал.
   -Я с Назаром в первый раз встретился на кладбище! - открылся Фиделио художнику и тот чуть ли не ответил с усмешкой, мол, а он предполагал, что их знакомство произошло в НИИ Ботаники, однако промолчал и только лишь с удивлением вскрикнул:
   - Неужели? Да, разве? Поверить то трудно! - "Театральному эпатажу" художника не было конца.
   - Прекрасно помню! - лицо Казбеги искрилось от удовольствия, - были похороны, если не ошибаюсь, одного, очень известного комика и, Боже прости меня, когда мы смотрели на восковое, застившее лицо покойника, еле воздерживались от смеха. Таким образом, траурная музыка была в полном диссонансе с собравшейся вокруг гроба, pardon, очень повеселевшей публикой!
   - Гм, интересно! - Саам, восхищенный находкой типажей, как говорят, "витал в небесах"; его покачивало от предвкушения той приятной дрожи, которая, словно одурманенного гашишем, безусловно, овладеет художником во время работы над портретами и виолончелиста, и могильщика.
   - Святой ритуал похорон весельем унижался! Помнишь, Фиделио? - вскрикнул Назар.
   - Да, так и есть! - согласился могильщик, и граненые стаканы снова наполнились водкой.
   - Еще немного и, гомерический хохот оскорбил бы целое кладбище! - взмахнул рукой виолончелист - и в этой, особо критической ситуации Орест Артёмович Мазур нахмурил брови, морщинами опечалил свой лоб, надул щеки, поднял вверх дирижерскую палочку и струнные инструменты извлекли бессмертную мелодию Гаэтано Доницетти "Неужели я тебя никогда не увижу?" из "Лучии ди Ламмермур".
   - Ну, а потом? - поинтересовался художник.
   -Трансформация публики, т.е. "смеющихся дураков в скорбящих интеллигентов" была молниеносной: - искусство звучания оркестра заставило народ рыдать горькими слезами! После уже, родственники покойного руки целовали дирижеру! Так, Царство Небесное - прекрасному артисту, господа! - выпили и вместо закуски, господин Назар "в двух словах" вспомнил ещё одну, печальную историю: - Я не могу забыть поэта-символиста, чья дочка умершему отцу последний свой подарок - апельсин, играя, шаловливо бросила в гроб... - и у музыканта слёзы подступили к глазам.
   .......................
   Как хорошо зажарили рыбу!
   Квелидзе остерегался лишнего разговора: не мешал "типажам" беседовать по душам и в это время он же являлся творцом истинным, пока что оставшимся в тени наблюдателем за интереснейшими людьми.
   После прошествии некоторого времени Фиделио повторил вопрос:
   - Ну что, не продал?
   - Пожалел!
   - Извините, о чем речь? - скромно поинтересовался Саам.
   - Columbus Livius amorus! - с улыбкой произнес мужчина в плаще и из внутреннего, глубокого кармана осторожно извлек голубя.
   Голубь!
   Саам никогда не видел такую прекрасную птицу.
   Она вспрыгнула, когтями вцепилась в краешек бокала, сохранив равновесие и распахнув крылья, замерла.
   - Что Вы сказали? - мелодию латыни Квелидзе воспринял как фрагмент молитвы католика.
   - Columbus Livius amorus! - Назар Казбеги эти "три слова" произнес одним тоном выше.
   - Голубя зовут Молли, - пояснил могильщик, накрошивший хлеб на ладони, замочивший его пивом и предложивший сию пищу птице.
   Молли с удовольствием клевала плод кулинарного искусства Фиделио.
   - Это почтовый голубь! - сказал музыкант.
   - Но при чем здесь "amorus"? - удивился Квелидзе.
   - Латинское словосочетание переводится, как "голубь любви", или "голубь влюбленных", - виолончелист так, со степенным тоном речи учёного лингвиста, объяснил Сааму - известно, что у голубей есть одно замечательное свойство: - способность ориентации в пространстве! Следовательно, если их хорошо надрессировать, птицы могут доставлять куда и кому следует письма, послания, депеши, написанные на кусочках тонкой бумаги, помещенные в отрезок пера или привязанные к хвосту ... Гм, Молли, разумеется, не сочиняет стихи о любви и измене! Перед Вами - почтовый голубь, который здесь и сейчас смакует пиво и опьянение, надеюсь, не помешает "проводнику чувств" в профессиональной деятельности. Теперь, что касается пресловутого "amorus": - мой друг, укажите Молли балкон или окно Вашей красавицы и сей "почтальон" до того времени не вернется к вам, пока, так называемая, "Беатричэ" не вытянет из перьев посланное влюбленным в неё до безумия письмо, и если Вы этого заслужили, то он обязательно передаст ответное послание. Да, Молли чувствует тепло любовной эпистолы, сострадает и в случае безответной любви старается с помощью курьерских полетов наладить чувственные отношения между женщиной и мужчиной. Орнитологи полагают, что Молли подвид "Columbus Livius"-а, а влюбленные, почитатели персидской поэзии, твердят, что родина сей птицы - Шираз, где растут и расцветают самые красивые розы в мире! - Пояснил Казбеги с песенным говором и добавил навязчивую фразу, - вот, ещё один "квинтсептаккорд жизни"!
   - Господин Назар, я с удовольствием нарисовал бы Ваш портрет именно с этой птицей! - типажом восхищенный художник, покрывая в мыслях руганью, крепким словцом всё, связанное с "Агатовой галереей", не стал скрывать замысел "интегрального импрессиониста".
   - Сперва, очередь моя! Вы что, забыли о "Счастье"? - нахмурил лицо могильщик, предварительно, на живописном полотне с таким названием, видя удовлетворенную "ложем любви" Гуларис., веселую Зейнаб..., беременную Айшэ....
   - Это само собой, - извинился Саам - я буду одновременно работать над обоими портретами!
   - Говорит, что он хороший художник! - Фиделио шепнул на ухо музыканту, кто и, не мудрствуя, предложивши Квелидзе в подарок голубя.
   - Я не влюблен, а, стало быть, Молли измучится от безделья! - "интегральный импрессионист" по-дружески обнял Казбеги и добавил: - но, может быть, когда-нибудь и мне понадобится услуга птицы? Почему бы и нет?
   - Пожалуйста! Будьте спокойны, сразу же, в лучшем виде доставим Вам Молли! Только уж, не слишком запаздывайте в поисках "Джульетты"! - обнадёжил Назар художника.
   После этих слов "дзэн-творец" сразу же договорился с понравившимися ему типажами о месте встречи и времени первых сеансов рисования.
   .........................
   Вышедшие из хинкальной, скажем так, приятели увидели стоящих вокруг деревянной бочки медсестру Клару, полицейского Муртаза, пожарника Шавлохова - ругаясь между собой, они с треском бросали чёрные пластинки домино на дубовую, мокрую от пролитого вина поверхность.
   - Боже упаси! - Видя сию тройку, перекрестился Назар.
   - Проходите, проходите! - свистнул "охранник порядка", объясняя работнице медслужбы и борцу со стихией огня, - митинговать надумали! Вот, точно такие бродяги и машут флагами, лозунгами! - После чего полицейский, обращаясь к музыканту, на плече которого в "спокойствии олимпийском" сидел голубь, закричал: - Гражданин, что приходить на акции протеста с хищными птицами сейчас в моде?
   - Это - голубь! - издалека ответил виолончелист.
   - Не знаю, не знаю! На рынке дестабилизации не будет!
   - Может, разогнать их водяной струей? - предложение пожарника, натянувшего каску на лоб и злобно глядевшего в сторону человека в плаще железнодорожника, конечно, следовало бы серьёзно обсудить, однако Муртаз оказался опытнее легко возбудимого Шавлохова:
   - Ты что, сошел с ума? Агенты спецслужб иностранных государств хотят вывести нас из терпения! Митингующим скандал всегда выгоден! Мне кажется, сей народ из числа "Союза Беднейших Либеральных Демократов - СБЛД", а они, скажу вам, как раз и обожают разные там стычки с кровопролитием, переломами костей, ушибами! Опасный народ! Говорят, лидер их движения имеет большую поддержку.... - малость встревоженный полицейский с некоторым страхом оглянулся вокруг, - ну да ладно, - страж порядка решил отступить от кляузной темы и уж шепотом смог вымолвить два слова: - проходите, проходите....
   .....Удалились и через некоторое время Могильщик вместе с Назаром Казбеги направились в сторону улицы "Египетских отшельников", а художник, разумеется, без всякой надежды на успех, утяжеленный пятью холстами, всё-таки побрел в сторону "Агатовой галереи". Интересно, на что же он надеялся?
   Саам больше всего переживал предстоящий скандал "поднявшейся в гневе на дыбы" Аполлонии, и он постепенно трезвел от угрызений совести.
   - Нашел же я двух типажей! - успокаивал сам себя Квелидзе и заранее наслаждался миражом двух живописных полотен:
   1. "Счастье" - Фиделио в окружении трёх жен и ваза с бутоном розы.
   2. "Виолончелист" - музыкальный инструмент, затуманенный мутным занавесом красок "интегрального импрессиониста" и расплавившийся в коричневых, жёлтых и чёрных цветовых пятнах инструменталист, разумеется, с голубем на плече.
   Гениально!
   Было ровно восемь часов вечера. Квелидзе издалека послышался гомон людей, после чего он вдали увидел тысячи ажитированных горожан, марширующих в середине проспекта; весьма и весьма веселое шествие возглавляли мускулистые парни, на руках несущие утопавшего в цветах певца народного; Процессию сопровождали возгласы возбужденного и благодарного народа:
   - Джан-ди-эри! Джан-ди-эри!
   Ах, оказывается, закончился творческий вечер великого тенора и. как всегда, почти весь город провожал своего кумира до дверей подъезда старинного дома у церкви.
   Художник, отяжелевший живописными полотнами, приостановился; он взглядом проводил, почти что, трусцой бежавших соотечественников, и правду говоря, позавидовал судьбе "Глашатая Свободы": А ну-ка, ответьте, поэта, писателя, художника, скульптора или зодчего, кто бы так носил на руках? Артиста - безусловно, да! Он ведь при жизни причастился к бессмертию, любви народной. Художник? Поэт? Прозаик? Скульптор? Зодчий? - Многих из них вначале хорошенько растерзают, высосут кровь, сплетнями, доносами разорвут сердца, грешные же забросают их камнями, укоротят жизнь, похоронят и только после того, как убитого, например, "пиита", "собратья по творческому цеху" покроют родной землей, вмиг толпа протрезвится; у многих одинокая, горячая слеза скорби потечет по щеке, другие "воплями патриотов" соберут деньги на памятник, как оказывается, уже и "Гордости Всенародной" и скором времени перезахоронят поэта на более высоком уровне от моря кладбищенском участке земли; там же организуют митинг памяти, чему последует традиционное застолье с красноречивым тамадой и его пятью заместителями-златоустами; далее, по постановлению мерии учредят дом-музей усопшего и лист календаря украсится портретом человека, измученного всю жизнь кем? - догадались, соотечественниками! Логично? - Для Грузии - закономерно, и не только в историческом ракурсе; в нашей стране негодяи всегда удостаиваются почестей королевских.
   Ну а, если посмертное признание не льстит, и Вы предпочитаете мраморному бюсту на площади благоденствие дня сегодняшнего, отложите в сторону кисть, перо, "осчастливьте" эстраду, а ещё лучше, научитесь хорошо играть в футбол!
   Так как, несчастный "дзэн-творец" не может существовать без запаха масляных красок, палитры, кисти, он должен покориться судьбе, не пренебрегая талантом от Бога, рисовать, рисовать, рисовать!
   - Джан-ди-эри! Джан-ди-эри!
   Какой-то мужчина, прислонившийся спиной к стволу платана, пробормотал:
   - Рано или поздно наш певец погибнет на руках или от рук своих же почитателей!
   Удивленный Саам вежливо спросил незнакомца:
   - Помилуйте, но ведь певца свободы, демократии, независимости обожают до умопомрачения? Не дают ступить на землю, носят на руках! Сказано, мол, медведь от любви медвежонка и придушил. Не это ли Вы подразумеваете?
   - Нет! Успокойтесь, у нас влюбленностью никто никого не душит! - Усмехнулся мужчина и, приблизившись к художнику, окинув взором перевязанные веревкой полотна, объяснил Сааму одну из граней коварства бытия:
   - Боготворят! На руках носят Джандиэри по улицам города, наверно, раза четыре переправляясь через мосты с одного берега на другой, шагая и стремясь к горе Святого Давида, бегом неся вниз по извилистым тбилисским улицам к Куре, обойдя по периметрам сады, быстро проносясь вокруг церквей..... А потом, утомившись, поклонники ревниво, с подозрением и одумаются: - ведь тенор-то наш, в конце концов, - обыкновенный человек! Чего это мы, избалованные полифонией народных песен, обезумели?
   И люди начнут искать для поклонения кого-то другого! Певец же, с цветами в руках, шатаясь, зайдет в свою квартиру и заплачет от неблагодарности им же избалованного слушателя!
   - Вы рассказываете с такой уверенностью, как будто, все видите наперед! - Художник в последний раз кинул взор на весёлое шествие.
   - К Вашему удивлению, я предвижу смерть Джандиэри! - Незнакомец с жалостью махнул рукой и продолжил "гадание без кофейной гущи", - после стольких манифестаций обожания, в один прекрасный день у нашего певца от усталости посинеет лицо, и измученный одышкой человек почувствует невыносимую боль за грудиной. Помогите! - Закричит бедняга, но к голосу драматического тенора никто даже и не прислушается; там же, какие нибудь глупцы новой песней свободы, демократии, независимости заглушат просьбу о помощи, и Джандиери, который, вот так штука, "на плечах народа" и испустит дух! Ну, когда случится несчастье, напуганная толпа окружит валявшегося на асфальте покойника и тогда безмолвие своей тишиной будет страшным!
   - Он больше никогда не будет петь! - вскликнет от ужаса женщина.
   - Никогда! - слезы пролёт старик.
   - Кто же нас, несчастных взбодрит? - удивится юноша.
   - Умалилось национальное сознание!
   - Опустился занавес!
   - Почему? - Риторическому вопросу придаст резкий тон недавно амнистированный, уставший поиском хлеба насущного оппозиционер, который опустит на тротуар полную грязной картошкой авоську, платком вытрет лоб и скажет - Умер?
   - Мы его до такой степени любили за песни демократии, независимости, свободы" - степенно признается патриот-резервист и взглядом окинет обеспокоенных людей.
   - Неужели другой не сможет спеть о демократии, свободе, независимости?
   -Мы же талантливый народ!
   - Весьма! До умопомрачения! - Уточнит кто-то и запоет "Песнь об интеграции в AFLS - American Folclore Society, т.е. в "Американское Общество Фольклора", удаляясь от распротертого на асфальте покойника.
   Это наилучший вариант! Худший? Совсем уж плохим будет тот случай, когда по причине громогласного пения выстрелят пулю из штуцера по "мишени любимца народного" и, таким образом, забьют человека, как кабана, а после "контрольным ударом" приклада ружья проломают лобную кость и успокоятся:
   - Вот, сейчас он уже и не сможет петь!
   - Страшная картина! - скривилось лицо у Квелидзе, раздраженного изысканной манерой повествования и индифферентным тоном речи незнакомца, - Вы, наверное, злополучный мечтатель!
   - Реалист, только лишь реалист! - сказал мужчина, вытер стекла очков платком, увлажненным потом, и добавил "два слова" - может, предвестник будущего?
   ...................
   К несчастью, незнакомец, точь в точь, описал грядущую смерть певца демократии, свободы и независимости.
   ........................
   Который час? Десять!
   Квелидзе устал, уселся на первую ступень мраморной лестницы подъезда, чуть отдышался, но скоро, нарушив покой художника, "смотрящий" клана нищих центрального квартала посчитал нашего "интегрального импрессиониста" членом другой группировки попрошаек и не так уж вежливо "попросил" Саама мирно отправится восвояси с главного проспекта города.
   ...........................
   Наконец, в половине одиннадцатого художник приблизился к "Агатовой галерее"; было уже темно в широких, дугообразных окнах выставочного зала, а на дубовой, орнаментированной листьями лозы, двери висел большой замок.
   Ясное дело, Аполлония, услышав восхищенный рассказ Саама о находке типажей, ответила бы опрокинутой на голову художника кастрюлей с горячей солянкой или супом-харчо и, конечно, у агрессивного действия было бы оправдание: - со сколькими бюрократами от искусства договаривалась женщина, чтобы выставить полотна Саама в проклятой "Агатовой галерее", скольких умоляла, перед кем же чуть ли на коленях не стояла и всё напрасно: - оказывается, Боже праведный, родоначальник "интегрального импрессионизма" в хинкальной, в компании подозрительных субъектов пил водку, пиво, в мечтах лелеял композиции портретов ("Счастье", "Виолончелист") цветовыми гаммами "дзэн-творца"!
   Разумеется, Аполлония никогда еще не украшала прическу любовника блюдами национальной или европейской кухни, однако, перед Квелидзе внезапно возникла вот, такая, страшная и одновременно смешная картина; печальным, все-таки, было то, что сейчас, когда хозяева "Агатовой галереи" готовы были выделить пять гвоздей для "пяти Мревловых", Саам - художник "высокого полёта", известный в городе своими театральными манерами, "приступами" феерического настроения, опоздал, и, чего тут утверждать, чудом было бы то, если же "интегральный импрессионист" в десять часов утра, "как штык", стоял бы у дверей выставочного зала.
   Квелидзе с ещё оставшейся гражданской совестью, в оправдание своей легкомысленности начал сочинять байки о нападении бандитов, автомобильной катастрофе, давке на митинге безработных метеорологов, спасении утопающего..... Однако, версии "испарились" - и вправду, "сказка" о том, что некий подонок заинтересовался живописью, не годилась, так как для наркомана-грабителя "дзен-творчество" оказалось бы галлюциногеном слабого воздействия.
   Художник растерялся, обезумел, прикрыл глаза ладонями и в это время услышал петушиное "кукареку" на манер "аглицкий":
   - Дудл-ду-и-ду! Дудл-ду-и-ду!
   В сумерках, недалеко от себя он увидел Мревлова, сопровождавшего высокого мужчину среднего возраста, одетого в юбку-кильт; его украшали белые гетры, завязанные у колен шнурками с кисточками, а красный пиджак в черную клетку, на шее ремнем подвешенная круглая кожаная сумка выдавала в нем чужестранца шотландского происхождения! Ну конечно, художник хорошо осознавал, что в данный момент он не находился в Глазго, даже - не в Эдинбурге и кошмарное лицезрение соотечественника Роберта Бернса счел за привидение, вызванное выпивкой в компании интересных типажей.
   Крик лидера "ташистов" образумил Саама, готового бегом удалится от проклятой "Агатовой галереи".
   - Стой, несчастный!
   - Час-то, который? - прошептал художник, и иностранец на грузинском, но с кельтским акцентом ответил, что после десяти прошло еще сорок минут.
   - По нашему, реформированному законодательству (сказано в адрес идиотов!) беспредельная безответственность наказуема сроком каторги от трех до пяти лет на строительстве нефтепровода "Баку-Тбилиси-Джейхан"! - Объяснил Мревлов.
   С фонетическими изъянами речи, т.е. с "дифтонг-трифтонгами" иностранец на грузинском подтвердил правовую дефиницию Эдишера таким историческим примером:
   - Король Чарльз Двуглавый брата своего не пожалел, когда Генри Весёлый в окрестностях Уембли опоздал на охоту. Известно, родича короля в Тауэр заключили, где Генри Весёлый превратился в Генри Печального. На что охотились? Разумеется, на воронье!
   -Эдишер, я нашел двух гениальных типажей! - оправдываясь, возгласил художник, - могильщика и виолончелиста!
   - У Аполлонии начались истерические приступы гнева! - Лидер "ташистов" без предупреждения, мгновенно "осчастливил" Саама диагнозом любовницы.
   - I very much regret what happened! - Сочувствуя горю Квелидзе, человек в кильте достал из сумки бутылку "Bushmills Black"-а.
   - Два типажа......, - повторил "дзен-творец".
   На миг замолкли, и в этой тишине, раздраженно смотря в глаза друга, лидер "ташистов" почтительно произнес:
   - Мистер Мак Лахан - из Нью-Йорка! Известный в "кругах сведущих" маршан и "последний могикан" клана Мак Лаханов, отпрыск рода "храбрых копьеносцев", предки которого еще до гражданской войны "Юга" с "Севером" перебрались из Шотландии в Америку. Ты должен сейчас же показать ему свою живопись!
   - Показать? Но, где? Как?- удивился Квелидзе.
   - Вот, на противоположной от галереи стороне улицы, под фонарем устроим маленькую экспозицию. Освещение никудышное, однако, из-за твоей беспечности, другого выхода сейчас нет! - Определил место "уличного вернисажа" Мревлов.
   - Sure! Certainly! Let me help you! - оживился маршан в надежде увидеть что- нибудь стоящее.
   - Это ведь, пойми хорошо, издевательство над всем "интегральным импрессионизмом"! При таком освещении демонстрировать мои живописные полотна, значит, проявлять неуважение ко всей братии "ташистов"! Освещение рисунка, световая тональность, ракурс направленности, скажем, исскуственного осветительного источника на полотно, друг мой, имеет решающее значение для полного восприятия "дзэн-творчества"!
   - Мне - не до шуток! - Грозно заявил Эдишер, - пришлось на коленях умолять американца хотя бы одним глазом взглянуть на твои шедевры! Ты, глупец, это понимаешь? - и шепнул на ухо Квелидзе, - Он ведь может озолотить тебя, обалдуя!
   - Озолотить?
   - Good for you! - Засмеялся иностранец.
   - Ну-у! - Терпение Мревлова тоже имело свой предел.
   Удивленный художник наконец-то решился, и через десять минут перед маршаном выстроились приставленные к грязному забору рисунки.
   Мистер Мак Лахан уставился на пятерых "Мревловых" и, как говорится, интуиция знатока искусств не подвела его: - восхищенный от неожиданности, зашатавшийся от, действительно, конгениального творчества "Дзэн-Творца", высокий человек в кильте закричал:
   - Beau-u-u-u-tif-u-u-u-u-l!
   Он - от головного мозга до последнего цента в бумажнике - почувствовал чародействие "интегрального импрессионизма" даже на интеллект, измученный рыночной экономикой и поврежденный капитализмом. С разных ракурсов внимательно осмотрев живописные полотна, мгновенно определив их аукционные цены, маршан с азартом биржевого дилера еще раз подтвердил вышесказанное:
   - Это же шедевры!
   Квелидзе пошатнулся, счёл всё насмешкой, но, увидев Мревлова с выпученными глазами, а мистера Мак Лахана с ещё более покрасневшими щеками, малость обезумевшего, с взглядом хищника, он убедился: - иностранец совсем даже и не шутил!
   - Браво! - Заорал американец шотландского происхождения, достал из кожаной сумки лупу, и все пять рисунков, как сыщик "Скотланд-Ярда", оценил уже с расстояния двух дюймов.
   Мревлов же, не стыдясь своих слёз, обнял Саама и прошептал:
   - Купит! Этот человек, мне кажется, знает толк в живописи! Если нам улыбнется Фортуна, братик мой, с завтрашнего дня ты позволишь себе есть сациви из жар-птицы, холодец из мозгов бегемота, шашлыки из мяса антилопы, вареный язык жирафа, потроха носорога, яичницу из яиц страуса и пить нефальсифицированное, шипучее африканское вино "Букет Лимпопо", охлажденное в кусочках льда с вершины Джомолунгмы!
   - Нет, сперва я должен заплатить за коммунальные услуги!
   - Какой ты - глупый! Я тебе на эти деньги дворец построю в Боржоми, вблизи целебного источника! - расхохотался Эдишер.
   - Ах! - Хлопнул себя по лбу оглушенный от радости Квелидзе и сев на корточки, уперся локтями в коленки, как наркоман, одурманенный от "первой волны кайфа".
   Как только приутихла прелюдия восторга, лидер "ташистов" заговорил с иностранцем о "купле-продаже" и мистер Мак-Лахан, не задумываясь, оценил, к примеру, в несколько тысячей фунтов стерлингов полотно "Мревлов учиняет разбой в кабинете министра культуры", добавив, что это будет только лишь начальной ценой на аукционе.
   - Вот, что интересно - кроме большого мастерства живописца здесь демонстрируется ненависть художника, направленная против номенклатуры периода и тоталитарной системы, и "постсоциалистической анархии"! - Определил американец, - запомните, этот шедевр можно продать по баснословной цене. Даже Лувр не откажется приобрести его.....
   - Лувр? - Разинул рот Мревлов.
   - Гм, почему бы и нет? - удивился маршан.
   - Чихал я на шашлыки! Купим нефтяную скважину в Норвегии или, лучше уж, в Нигерии! - Эдишер, разумеется, размечтался о "большом бизнесе".
   - А ресторан? Ты об этом забыл? Сначала подумай, а потом и говори! Наш народ испокон веков любит пировать, петь и танцевать! Беспроигрышное дело! - Объяснил Квелидзе.
   - Ну а, все пять рисунков, вместе, сколько же будут стоить? - Поинтересовался лидер "ташистов" у торговца, и. услышав ответ, грохнул на асфальт всем телом, подобно подкошенному автоматной очередью.
   - Шутите? - Саам дрожавшими руками помог другу встать на ноги.
   - Разве я похож на клоуна? - Разгневался господин маршан, - чувство юмора у меня во Вьетнаме притупилось.
   - Сэр, ну берите, берите же эти рисунки за половину той цены, которую Вы только что назвали! - С мольбой произнес "Дзен-Творец", пересиливший земную гравитацию и уже от счастья "парящий" в воздухе.
   - О, еще рано, рано.... - иностранец приплюснул нос к "Велосипедистам".
   - Когда же договоримся? - со стойкой боксера подошел к американцу Мревлов и циничный ответ маршана "хуком" швырнул несчастного лидера "ташистов" в сторону.
   - Когда? Ха, ха, после того, как Ваш друг умрет!
   - Без смерти никак нельзя? - Еле-еле прошептал Эдишер.
   - Творчество умершего, но гениального художника, стоит дорого, очень дорого! Поняли? Смерть мгновенно превратит мистера Квелидзе в гения! А сейчас ещё рано! За все рисунки я вам предложу 500 долларов. Устраивает? Вот, если бы он был мертвым, тогда - другое дело, другой бизнес! О кей?
   Мревлов с гневом сжал кулаки, и он в туже секунду почувствовал всю сущность ненависти Фиделя Кастро к "северному соседу" т.е. "Дяде Сэму"!
   - Подумайте! - Американец сунул Эдишеру в карман сорочки пачку визитных карточек, после чего с некоторым сожалением, чечёткой танцора "ривер-данса" перешел на противоположную сторону улицы. А там, наподобие громадного корабля, бесшумно "выплыл" девятиметровый, серебристого цвета, сверкающий, "представительский" "Линкольн".
   Уехал.
   .... И жутким было молчание друзей; сидевший на асфальте "обанкротившейся задницей" Мревлов смотрел в даль ночного неба, как помешанный. Художник же криком отчаяния хотел объяснить всему миру, что творчество существует, имеет адекватную цену, несмотря на то, жив или нет автор, что родоначальника "интегрального импрессионизма" совсем не нужно отправлять на "тот свет" лишь для того, чтобы определить истинную стоимость его картин. Да, хотел орать, но раскрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, мучавшаяся от одышки.
   - Может, продать за 500 долларов, а? - со слезами на глазах простонал Эдишер. - ты ведь, брат, весь в долгах!
   - Этот идиот именно за бесценок хочет купить мои полотна! - С трудом произнес Саам.
   - Знаю, у тебя нет ни гроша для покупки красок, кистей, холста, рам.......
   Квелидзе махнул рукой.
   Снова тишина. В это время серебряный "Линкольн" гордо покачивался по улицам тысячилетного города и сия машина, образно говоря, была похожа на корабль "Арго", тоже когда-то заполненный разбойниками всех мастей.
   - Ты прав, - повысил голос Мревлов, - ни в коем случае нельзя расставаться с рисунками! Это ведь оскорбляет наше национальное достоинство! Нельзя... но... есть идея..., ей-богу, есть! К черту Лувр! Посмотрим, чья ещё возьмет! Не быть мне быть лидером "ташистов", если я не заставлю мистера Мак Лахана сожрать живого Мики-Мауса! Гм, но... но есть идея, черт побери, однако! Есть!
   - Который час? - с печалью заинтересовался художник, раздраженно смотревший на выставленные у забора живописные полотна и готовый ножом изрезать все "пять лиц" любовника Крошки.
   - Уж полночь близится, а радости в этой проклятой жизни всё нет, товарищи! - закричал Эдишер.
   Окна высотных домов засветились желтым цветом: - возмущенные горожане - больные артериальной гипертензией, сахарным диабетом, мигренью или гастроэнтероколитом проснулись от дикого рева Мревлова, а некоторые вегетоневрастеники позвонили в дежурное отделение полиции, требуя утихомирить некоего пессимиста.
   ..........
   Художник в течение всей ночи благоденствовал на "ложе любви" с примирившейся с ним Аполлонией.
   . . . . . . . . . . . . . .
   После рокового 16 июня прошло всего десять дней.
   В одно прекрасное утро к дому Саама Квелидзе приблизился автобус ритуального обслуживания с черной каймой вокруг всего корпуса машины, за рулем которого сидел сам Фиделио, а направо от шофера, на лестнице дверей стоял Назар Казбеги в том же, известном всем, брезентовом плаще железнодорожника. К этому времени "Дзен-Творец" укрывался в тени платана, всем телом прислонившись к спинке кресла, стоявшего на улице; смотрел на небо, вглядывался в газету "Наш Манифест", издававшуюся "Союзом Ташистов" 3-4 раза в год, и вместе с экземпляром "печатного слова" господина Мревлова художник держал в руке судебное постановление! Вокруг, на тротуаре лежали книги, живописные полотна, три мольберта, картонные ящики, полные банками красок, кистями, бутылками с растворителем, палитрами; один чемодан, спортивная сумка с одеждой, бельем, также деревянный сундук с плотницкими инструментами, авоська, полная мясными и рыбными консервами......
   Судебное постановление уведомляло гражданина Квелидзе, нанимателя двухкомнатной, коммунальной, неприватизированной квартиры о том, что из-за злостной неуплаты денег за проживания на сей "площади" в течении нескольких лет, он должен быть немедленно, безвозвратно выселен из той же двухкомнатной неприватизированной, коммунальной квартиры - указана дата выселения, а постановление подписано членами суда и арбитражным исполнителем.
   Нежный ветерок качал ветки платанов, от его прикосновения дрожали листья, серые тени которых покачивались на поверхности разбросанных вокруг Саама предметов. Утро было спокойным, и прохлада летней зари медленно теряла силу.
   Да, через два-три часа знойное солнце почти расплавит уличный асфальт и до вечерней зари яркое светило, как следует, разгуляется над городом
   На западном небосводе видна почти прозрачная, легковесная луна, цвета бледного тумана; Из окна, оставленного художником дома, на автобус ритуальных услуг смотрит полнощекая женщина с пестрой повязкой на лбу, похожая на собаку агрессивной породы и за её спиной хрипит радиоприемник, подключенный к городской сети, из которого тенором льется песня Джандиэри.
   Социально совершенно незащищенного художника выселили из квартиры: - "Хвала" нравам и законам периода "дикого капитализма" и стыдно должно быть вам, государственным чиновникам - глухим к мольбе "Дзэн- Творца"!
   Грязные туфли с треснутыми подошвами, из-за стирки некачественным мылом полинявшая, потертая сорочка, небрежно завязанный галстук, запятнанная, короткополая, соломенная шляпа и что главное - "ступорозный" взгляд Квелидзе вопили о нужде живописца! К самому драгоценному достоянию художника принадлежали две, безусловно, неприкосновенные бюрократией, идеи портретов, из которых композиция "Виолончелиста", с её туманностью цветовых гамм, глубоких пластов перспектив, прикрытых "материей" серебристой краски, наподобие тонкого, полупрозрачного занавеса, почти десять дней преследовали Саама. С другой стороны, "Счастье" - портрет Фиделио и его жён, по предварительному замыслу, выделялся четким, "лактионовским изображением" и он стилистически противопоставлялся Назару Казбеги, виолончели, "птице влюбленных" - эта "тройка" в черных, желтых, коричневых пятнах масленых красок должна была излучать скорбь панихид; он часто жмурил глаза, наслаждался величием идеи и не помнил не об его изгнании из квартиры и не о реальной секвестрации уже утвержденного госбюджета.
   Не пожалели! Не пожалели, и сейчас, к этому несчастью прибавилось и то, что привидение "женщины в зеленом" старалось всем телом перекрыть, побороть замысел двух этих портретов, завоевать, полностью заполнить пространство, завладеть временем, ограничить взор творца, взбудоражить художника.
   Кстати, Аполлония отправилась в Париж, где проводился съезд международного общества пессимистов-интеллектуалов, девизом которого служили бессмертные слова Антуана Бурделя:
   "Истинный художник всегда один..., Никто его не понимает! Пока художник не умер, никто не видит живое червонное золото его глаз и пламенного сердца!"
   Ух, пусть Аполлония и здравствует!
   Саам, заранее договорясь с типажами, работая над живописными полотнами, будет жить в квартире Фиделио - этот т.н. "пакт хинкальной" спас оставшегося без крова гения!
   Могильщик, разумеется, с радостью ждал создания "Счастья". Он был готов всячески содействовать художнику: - очень даже светлый, просторный подвал был переделан в мастерскую живописца и обновлен вокально-хореографический репертуар семейной самодеятельности. Чего же более надо бедному "интегральному импрессионисту"?
   Потом "друзья по цеху" одолжили Фиделио автобус ритуального обслуживания, грузчиком был приглашен Назар Казбеги, и в точно десять часов утра два "типажа" оказались рядом с художником, сидевшим в унынии под сенью тбилисского платана.
   В это же время, г-н Мревлов за мелкое хулиганство (по обычаю, он учинил разбой в кабинете высокопоставленного чиновника министерства культуры) отбывал двухнедельное наказание; вот, кстати, и по какой уважительной причине лидер "ташистов" не присутствовал при душераздирающем церемониале, т.е. принудительной дислокации "Дзэн-Творца" из одного квартала города в другой.
   Женщина, глазевшая на Квелидзе с окна, громко объявила во всеуслышание соседей:
   - Так ему и надо! Отдохнут люди от самозваных художников и поэтов!
   .....................
   Автобус ритуального обслуживания старой модели: - "советская марка" - "Павловский служебный" - дверь для пассажиров открывается рычагом; синий экстерьер машины очерчен черной каймой, указывающей, что это есть вид транспорта, которым, рано или поздно, придется пользоваться всем, несмотря на политическую, конфессиональную, национальную или социальную принадлоежноть; на ветровом стекле, справа привинчено устройство для крепления портрета усопшего; обивка боковых кресел обшарпана, а ковер на полу салона сохраняет аромат цветов; образно выражаясь, колеса автобуса "знают" дорогу к кладбищам города; да, машина старая и скоро его двигатель навечно заглохнет, а потом и расплавится во время "кремации" в мартеновской печи; сегодня же, "советская марка" должна доставить художника к временному пристанищу, к двухэтажному дому могильщика и маршрут, как обычно, знакомый - опять в сторону кладбища!
   Добротно и исправно построенный дом Фиделио, конечно, не Хеопсова пирамида и не мавзолей Хо Ши Мина; То в одной, то в другой, а то и в третьей спальных комнатах каждую ночь скрипят пружины кроватей и в скором времени, надеется наш геометр и садовник, плачь младенца непременно нарушит покой кладбища.
   . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Перед художником стоят Фиделио и Назар Казбеги:
   - Ну-ка, поехали! - Бодрым тоном говорит могильщик, окинув взглядом скарб, - это всё?
   - Да! Чушь житейская! - Тут Квелидзе, конечно, подразумевает свое горькое бытие и убожество всех государственных институтов.
   Они спокойно, не торопясь, заполняют салон автобуса книгами, и косо подглядывают на соседку в окне, пророчившей во всеуслышание квартала печальное будущее "дзен-творца":
   - Когда тебя принудят покрасить, продырявленный пробками шампанского, потолок, вспомнишь обо мне! Маляр несчастный!
   В последнюю очередь в автобус вталкивают кресло; после закрывают заднюю дверь; Назар Казбеги держит в руке авоську, наполненную бутылками вина "Элегия" - это есть спецразлив для поминального застолья фирмы "Винтоксинтрест"!
   Автобус берет курс на кладбище, качая уставшего художника, грубо встряхивая его при торможении; Саама клонит ко сну; ему уютно от близости двух интересных типажей; в скором времени Квелидзе. даст бог, станет перед мольбертом и знакомый запах красок, растворителя успокоит измученного чиновничьей сворой судебной власти "Дзэн-Творца", занятого теперь только лишь исключительно любимым делом - р и с о в а н и е м! Лицо его испускает такой свет блаженности, что, в сей момент видя "интегрального импрессиониста", укротится даже сумасшедший; а шум двигателя автобуса трансформируется во сне в грохот мотора вертолета; художник летит, наслаждаясь прекрасным видом с высоты:
   - "Сикорски" парит над ущельем, между склонами гор, покрытых хвойным лесом; внизу серебристые реки переплетаются в паутину; дальше, бескрайное море расстилается несколькими цветовыми регистрами; напротив, как говорится, на расстоянии "протянутой руки" - снежные горы, вершины; вертолет ловко прокрадывается в теснине; вращается винт; вот, зелёная поляна, окруженная высокими деревьями; на ней - в облике оленья стоит сам "Дзен-Творец", в которого из вертолета ружьем целится охотник.
   Выстрел! однако, на счастье, пресловутая, всё та же "дама в зелёном" загодя, обеими руками вцепляется в ствол ружья и охотник, слава богу, промахивается......
   ...................,
   ......Проснулся встревоженный.
   - Во сне вы дрожали, как заяц, - сказал виолончелист.
   - Как заяц? - рассмеялся художник, - нет, представьте себе, что я был оленем, и Вашего покорного слугу спасла от смерти одна старая знакомая! Мне часто мерещится её облик! Не знаю, откуда же она взялась.
   - Если madam спасла Вас от смерти во сне, то - погубит в жизни, - так объяснил суть сновидения Назар Казбеги.
   - Господи, хоть бы исчезли эти странные призраки! От них устаешь, как от обмороков эпилептика! Иногда кажется, что сей мираж - реальность! - Пожаловался Саам виолончелисту и в это время человек в плаще железнодорожника сказал:
   - Я вспомнил одну историю!
  
   П Е Р В А Я П О В Е С Т Ь Н А З А Р А
  
   - Да, вспомнил я одну историю, - он достал из кармана жилета часы, большим пальцем откинул крышку, взглянул на циферблат и сказал, - до кладбища ещё далеко и, если уж Вы не возражаете, расскажу-ка я, к каким плачевным последствиям приводит даже подсознательное перевоплощение человека в некий фантом, скажем, с достойными личностными качествами, пока (и на уровне инстинктов!) этот статус его устраивает. Есть такое понятие - меркантильность творческой натуры во имя того же творчества, как индульгенция вседозволенности таланта! Сложно? Не поняли? Ума не хватает? Ладно, мой рассказ пролёт свет на замысловатость определения! Жертвы же сей трансформации известны с давних времен......
   В то время я играл в оркестре Ореста Артёмовича Мазура - играл на виолончели. Наш ритуальный, струнный оркестр являлся украшением панихид и похорон; он был весьма популярен; меня даже незнакомые люди узнавали на улице, останавливали, здоровались, благодарили, передавали привет дирижеру.
   Сейчас вспоминаются мне примерно такие, трафаретные фразы:
   - Ах, ах, как звучали скрипки на панихиде Саши Сонгулова!
   - Откровенно говоря, я даже в лицо не знал ныне усопшего, однако присутствовал на панихидах ради удовольствия послушать оркестр Мазура! Обожаю, обожаю...
   Да, доброе время, благодарный слушатель, пыл творческий!
   Музыкальную деятельность в оркестре я начал после того, как закончил консерваторию по классу виолончели профессора Соломона Соломоновича Шнеермана. Мне сулили успешное будущее, но нужда, братцы мои, заставила Назара Казбеги примкнуть к ритуальному оркестру. Я думал, что это временный компромисс совестливого инструменталиста с бытием советского гражданина, однако пресловутое "временно" иногда растягивается на всю жизнь. В начале, что и говорить, я был угнетен. Мы, так называемые, ритуальные музыканты, относимся к особой касте исполнителей: - играем не на сцене, находимся в середине жизненной трагедии, когда апофеоз эмоции ещё более обостряется траурной мелодией! Нам воочию видна суть жизненной трагедии той или другой семьи, но для нас чужды сплетни, разглашения взаимоотношений убитых горем людей. Как говорится, скорби утешением преподносится минор музыки, украшает её, как флажолет - пастораль!
   - Мы, деятели сферы трагической, причастны к великому таинству и не имеем право на легкомыслие. Даже невинное посещение цирка или спектаклей театра музкомедии для нас является изменой жанру, - учил дирижёр.
   Эх, дорогой Орест Артёмович! Вижу ваш насупивший лоб, чуб с сединой, широкие плечи, нос с горбинкой, сжатые губы и взмах дирижерской палочки, которая и сегодня определяет биоритмы моей жизни - простите за натуралистический пассаж!
   Да, я вам рассказывал о необычной трансформации.
   В Январе 1957-ого года покончила жизнь самоубийством, может быть, самая прекрасная девушка города того времени! Я и сейчас не оглашу её имени. В моем печальном рассказе пусть она будет величаться Марией К.
   Не будем беспокоить душу ангела, господа!
   Эту девушку я много раз встречал на улице - солнечные лучи вливались в её золотистые волосы; она шла по городу и кругом всё превращалось в светлое, доброе, красивое.....
   Лучезарная аристократичность! Существует, оказывается, сопутствующий божественный свет с момента рождения человека, озаряющий его и даже приблизившихся к нему негодяев.
   Умерла Мария К., и внезапно опустошился город, как будто бы улицы стали грязными, поломались ветви деревьев, треснули стены домов, онемела вселенная! Такое чувствовал не только Ваш покорный слуга: - многие говорили с сожалением, что девушка большую часть красоты земной, дескать, унесла с собой...
   Она вместе с родителями жила в красивом, двухэтажном доме, фасад которого был украшен мифическими атлантами. Помню её, стоящую на балконе, с опущенными волосами, печально взирающую на небо.
   О чем же думала тогда Мария К.? Неужели созерцала будущее?
   В то время я был молод и, незачем скрывать, влюбился в неё, но быстро же определился со своими чувствами - жалкий музыкант ритуального оркестра, разумеется, не чета красавице. Бессмысленная любовь? Нет, смыслом, как раз, для меня было не сексуальное влечение, а стремление к прекрасному; значит, сохраняя в себе даже безответную любовь, я становился лучше, чище и, может быть, симпатичнее!
   О, горькое воспоминание! На первой панихиде кто-то неожиданно снял с лица усопшей саван табачного цвета, и я заплакал; слёзы падали на виолончель и даже Орест Артёмович, всегда твердый, как скала, зарыдал.
   Воспоминания прошлого наполняют меня грустью, поэтому я дальше и не буду морочить Вам голову рассказами о моих тогдашних переживаниях; это, естественно, дело личностное и некому меня судить!
   Не прошла и неделя после похорон Марии К., как был арестован молодой, талантливый писатель Ладо Шилдели - видный юноша того поколения тбилисской молодёжи. Как говорили люди сведущие, он жил только лишь творчеством и ради творчества, хотя чрезмерное, даже экзальтированное "поклонение перу" стало, наконец, причиной всех бед. О таком человеке говорят, что для него, мол, весь мир закаляется в собственном творческом горниле, и бытие переламливается исключительно в призме литературы! Полная истина! Прочтите на потертых страницах старых журналов его повести и поклонитесь таланту! Не повезло Ладо Шилдели в жизни; не повезло, и причину этого облома ищите в том, что он с навязчивостью умалишенного боготворил одно лишь служение творчеству.
   Да, наш прозаик был подозреваемым, как невольно способствующий самоубийству девушки; Не знаю, есть ли в уголовном кодексе такая статья, но если мне не изменяет память, юристы определили, что именно писатель подтолкнул влюблённую в него Марию К. на ужасный поступок - она повесилась.
   Убийца и жертва были знакомы с детства: жили по соседству, на одной улице старого тбилисского квартала и каждый день встречались то в булочной, то в саду, где девушка выгуливала белого пуделя, то, видя друг друга через улицу, на противоположных тротуарах и, Бог знает, ещё в каких местах не сталкивала жизни красивую девушку с гордо поднятой головой шагающим, спортивного телосложения, всегда задумчивым парнем, спешившим поскорее вернуться домой с одной лишь целью, т.е. желанием продолжить работу над рассказом или новеллой.
   Г-н Шилдели являлся типичным представителем молодёжи того времени: - зимой - заснеженный Бакуриани, летом - солнечная Гагра, где горы и море, чудесным образом дополняя друг друга, создавали неповторимый пейзаж, краше которого нет на всем черноморском побережии Кавказа; ему случалось и честно драться до первого падения противника и после - беззлобно примиряться с ним; учёба, книги, театр, кино, футбол, прогулки по проспекту Руставели гордой походкой, рыцарский дух, семиструнная гитара, уважение к женщине, к старшим и поиск, скрытого в глубине души призвания....
   По-моему, Мария К. и Ладо дружили и, поверьте, не было между ними даже зачатка любовных отношений. Скажу больше: Шилдели ухаживал за другой девушкой, только без страсти, не теряя голову, так как, он мечтал стать мастером и кроме литературы для него всё остальное казалось бледным, неинтересным, Знаю точно, и та mademoiselle не особенно теряла голову, т.к. её вполне` устраивало имя "возлюбленной талантливого писателя", и она, соответственно, назло завистливым людям, гордо шагала по городу. Мне казалось, что парень этой "интригой любви" платил дань только лишь своему возрасту.
   . . . . . . . . . . . . . . . .
   Давайте закурим, Саам! События прошедших времен я переживаю болезненно, и, не осуждайте меня за многословие!
   . . . . . . . . . . . . . . . .
   Да, кажется, они дружили, и не было "зернышка подвоха" в этих отношениях! О, какое спокойствие! Штиль житейский, да и только! Хотя... не забывайте, что Ладо Шилдели - творец - скажем, любимый писатель молодёжи того времени! Его рассказами зачитывались, литературные журналы переходили из руки в руки...
   Доброе время, благодарный читатель! Вот и весь, друг мой, "квинтсептаккорд" того времени!
   Шилдели сочиняет роман, где намеревается описать страстную любовь девушки-пианистки к молодому человеку - глухому от рождения. Разумеется, сюжет банальный, но опубликованный в одном журнале пролог и две главы убеждают читателя: - талантливый человек может по-новому представить "тысячу раз пререссказанное и спетое", если найдены соответствующая форма и изящный стиль. Это - аксиома! Простите за сравнение, но, как известно, сюжетная фабула шекспирской драматургии стара! Я - музыкант и скажу по-своему: - главное - манера исполнения! На сюжетных вариациях "Красной Шапочки", как это не странно, зиждется не так уж и плохая проза! Не верите? - Конечно, изначально существует интрига в любви пианистки и глухого, "изюминка", как говорят критики; есть где "разгуляться" слову. И вот, последовали друг за другом бессонные ночи; творческий процесс требовал полного уединения от общества, друзей и, разумеется, неизбежную разлуку с, скажем так, "возлюбленной". Литература, уважаемый Саам, очень уж "ревнивая госпожа", не любящая соперниц!
   Я внимательно прочел пролог романа, несколько глав и был удивлен, в первую очередь, рафинированным стилем повествования и талантливой "маскировкой" весьма банальных пассажей; читая отрывки, казалось, мой слух наслаждается кем-то вдали озвученными мелодиями музыки Дебюсси, Стравинского и Гайдна.
   Заполняются листы бумаги и, как будто, всё в порядке, не о чём беспокоится, но господина Шилдели не удовлетворяет литературный портрет девушки-пианистки; она, мол, не способна на самоотверженную любовь, жалуется Ладо друзьям и, вернувшись домой, уничтожает, созданное с таким трудом.
   Тупик! В это время писатель должен отложить перо; пауза, временное изменение образа жизни - непременно помогут. Это единственное условие для последующего творческого взлёта и чтобы образ пианистки не стал похож на тип женщины-гинеколога, на какое-то время прозаик должен отгородиться от письменного стола.
   Итак, наш романист вернулся к обществу друзей: - кутил, играл в футбол, бродил по окрестностям города, присутствовал на театральных спектаклях, наслаждался оперными ариями и балетными "па" танцовщиц, опять-таки успокаивал душу во время застолья, однако покой ему, как говорится, только и снился!
   Шилдели начал поиски прототипа пианистки в реальной жизни, став завсегдатаем фортепьянных концертов; говорят, Ладо часами стоял перед консерваторией и издалека наблюдал за студентками; короче говоря, сей поиск типажа граничил с невменяемым состоянием: он днем и ночью бродил по городу, всматривался в лица девушек взглядом умалишенного, пугая бедняжек, раздражая их поклонников, родичей, знакомых, друзей; ан нет, не мог найти "девушку мечты", "точку опоры" для "литературного толчка". Сомнениями удрученный молодой писатель, как и бывает, "притронулся к стакану".
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Той ночью он возвращался домой выпивший, шатаясь.
   Вот, знакомая улица, дом, высеченные в камне атланты.
   Тише! Звуки фортепьяно! Кто-то играет вальс Шопена изысканно, свободно...
   По телу Шилдели пробежала дрожь, от ожидания встречи с неким таинством и дух захватило, и мороз по коже пробежал, и кровь застыла в жилах..... Предчувствие встречи с сокровенным началом никогда не изменяло ему! Да, у инструмента, без всяких сомнений, сидела ОНА, ЕЁ пальцы прикасались к клавишам! Близость прототипа взбудоражило мужчину: - Ладо проворно, бесшумно и осторожно, как кошка, поднялся по водосточной трубе и перелез на балкон; спиной прислонился к стене, подвинулся к окну и через тонкую занавеску увидел просторную комнату, освещенную хрустальной, грушевидной, огромной люстрой; у чёрного рояля сидела девушка, чуть наклонившись телом к инструменту, и губы её шевелились в такт каждой музыкальной фразе; старинный интерьер комнаты обострял впечатление, а вид белого пуделя, восседавшего в кресле, даже развеселил Ладо!
   Да, как Вы и догадались, у чёрного рояля сидела Мария К. - знакомая с детских лет, приветливая, добрая девушка....
   Мария? Нет, сударь, для писателя это был оживший типаж главной героини романа, которую можно было сейчас величать хоть Марией, хоть Афродитой, хоть Еленой Быстрицкой! Как будто, в ту же секунду, высеченный в камне над парадными дверьми дома Марии Амур вздрогнул, воссел на парапет, навел стрелу на Ладо и не промахнулся! В это мгновение наш молодой прозаик чистосердечно, всей душой и сердцем влюбился в девушку и он, конечно, не осознавал, что влюбился-то не в Марию, а - в прототип литературного персонажа!
   В тот вечер он не выдал себя: парень бесшумно удалился с балкона, спустился на улицу и скулы его намочились слезами счастья.
   Отыскал-то, наконец! Ладо вернулся к письменному столу, и, о, какое счастье, с воодушевлением продолжил работу над романом. Жизнь опять обрела смысл: - исписанные чарнилом страницы превращались на глазах прозаика в кипу бумаги. Разум Шилдели затуманился чрезмерным самодовольством от наслаждения литературным трудом и им же, боже праведный, завладело желание покорить девушку (читай: прототип! Sic!) и телом и душой, так как хотелось проникнуть во все укромные уголки сердца Марии (помилуйте, прототипа! Sic!), чтобы после этого героиня стала бы. Безусловно и только, в плане литературном совершенным созданием!
   Трансфомация, трансформация....
   Плачевно было то, что писатель не осознавал "лукавства сего желания от беса проклятого"! Нет!
   Вы, господин Квелидзе, художник и я так скажу: - до окончания рисунка типаж обусловливает творческий процесс, а после того, как холст окажется в рамке, исчезает, улетучивается, он никому уже не нужен.
   Да, Шилдели горел желанием овладеть сердцем Марии К. и этой задаче подчинялся каждый шаг, скажем так, своею же прозой одурманенного писателя. После уже, друзья вспоминали о том, каким взбудораженным, подчиненным своей прихоти стал Ладо, витавший на "седьмом небе".
   Знаете, я верю, что Шилдели не финтил до того, как история любви полностью не исчерпала себя в романе. В противном случае, наверно, брать в руки перо было бы поруганием святыни для него, т.е. литературы!
   На другой день, парень послал девушке огромный букет цветов, а через неделю попросил её пойти вместе с ним на званный обед к другу, отпрыску уважаемой в городе семье. Гм, "прототип" согласился без всяких сомнений: - разве они, давнишние знакомые по кварталу были чужды друг другу? Девушка была красивой, и Ладо тоже был хорош собой.
   Итак, чего уж мудрствовать, участились встречи, свидания, в следствии чего ум и даже "бессознательное начало писателя", как губка, впитывали интонацию речи Марии, мелодию даже шепотом сказанного, поглощали особую звуковую гамму игры на рояле, запоминали элементы касания пальцев на клавиши, дрожащие синхронно звукам музыки губы, любой жест; да уж, г-н Шилдели прекрасно осознавал, чем можно "поделиться" с бумагой, и чем надо пренебречь; после каждой встречи он все глубже проникал в открытое только для него сердце девушки, овладевал сокровищем, запечатанным для других; даже молчание Марии было для прозаика источником писательского многословия! Сейчас, с одной стороны, главным было сохранить последовательный ритм взаимоотношений, скажем, "встреч под луной" а с другой стороны, восхищаться любовью, как, извиняюсь, источником творческого вдохновения!
   Как могли смириться "в Янусе-Шилдели два лика"? Сейчас этот вопрос мне кажется праздным - он ведь, к сожалению, был одноликим, т.е. писателем!
   Давайте, господин Саам, в некотором роде будем восторгаться чистосердечием человека, и ужаснемся коварством творца!
   Превращение живой девушки в литературную героиню и после сего экзальтированная любовь к этой же героине, навязчивое существование в ирреальном мире - пусть Бог будет судьей взбудораженному воображению фанатика!
   Мария, разумеется, удивлялась, боялась внезапной страсти, как снежной лавины, нагрянувшей на голову бедной девушки; соседа по кварталу многие годы она считала добрым знакомым, в прошлом не особенно восторгавшимся не её внешностью, не изысканностью душевной; Шилдели, чего уж таить, всего месяц тому назад и не обращал внимания на неё и проходя под её балконом, даже не смотрел в сторону окон девушки. С ним встречалась то одна красотка, то - другая. И то было понятно, что молодой писатель в пустоте бытия строил феерические башни, чуждые обыкновенным людям, заказанные для входа всем, кроме него; разумеется, девушку более притягивало таинство ореола личности Ладо, чем внешность молодого человека с зарядом "понятливого парня".
   Нет, он был фанатиком! через некоторое время обстоятельства изменились следующим образом: - прозаик сначала сочинял, а после уже литературные перипетии оживлял в быту; говорил громким голосом, как глухой мужчина - герой его же романа; таким образом, творец везде и во всем первенствовал, а Шилдели-человек и не старался догнать писателя; выражаясь образно, он существовал в прозе, объяснялся в любви словами героя и в один прекрасный день восторженно встретил со стороны Марии некую сдержанность, легкое театральное безразличие, основанное на наших нравственных нормах, присущих девицам старого Тбилиси. Ах, этот бытовой nuance вполне соответствовал литературному passage и более того: для него ведь всё начиналось с сюжета! То, что он задумал, черт побери, оживилось! До того, как он сблизился с Марией, обстоятельства развивались "примитивно", по всем догмам "соцреализма": - увиденное фиксируется на бумаге! Шилдели описывал банальную историю любви девушки пианистки и глухого мужчины, и, представьте, Ладо не обладал музыкальным слухом - он был похож на созданного им же героя и слушая игру Марии на рояле, мелодия, скажем, Шопена прозаику казалась не лучше, чем звуки "канканов" Имре Кальмана из "Королевы Чардаша".
   Шло время: к листу добавлялся лист, к кипе - кипа...
   Герои рассказа любили друг друга, и все четыре времени года их взаимоотношения то согревались ярким солнцем, то легкий ветерок обсыпал молодых персиковыми цветами, то они вместе восторгались первым тбилисским снегом, видя заснеженный город с горы Святого Давида, то не было счастья большего, чем стоять вместе под одним зонтом, на Верийском мосту во время проливного дождя,
   Сейчас я Вас спрашиваю: какое имеет значение, чем закончился тысячу раз перепетый сюжет литературного произведения Шилдели?
   Жизнь создавала другую, более жестокую повесть!
   В ту роковую ночь писатель впервые описал страсти влюбленных. Он не хотел, чтобы происшедшее было похоже на "аппликацию" из жизни. Совсем наоборот! Ладо стремился к мгновенному ответу бытия на факт, свершившийся в прозаическом произведении и, чего уж таить, наш творец на другой же день впервые заметил розовые пятна стыдливости на груди девушки, но сей господин, как вы меня поняли, делил любовное ложе не с Марией, а с "героиней романа"! О реальной девушке он, бедный, думаю, ничего и не знал путного!
   ..................
   Господин Саам, достаньте из сетки одну бутылку вина, идиотами названную "Элегией"! Прикурите и сигарету, если можно.....
   .................
   Да, женщин весьма привлекает эпистолярный жанр! Оказывается, Мария в своих дневниках рассказывала о пикантных деталях свиданий с писателем, что и стало впоследствии "первоисточником" обвинительного заключения!
   ..................
   Символично! Вот и автобус остановился! Он не привык двигаться без покойника или не выдержал страстей жизненной трагедии моего рассказа? Судьба людей более "тяжка", чем гроб с усопшим!
   ..................,
   Чем закончилась история любви одержимого своим же творчеством писателя и наивной девушки?
   В один весенний, жаркий и душный вечер Шилдели закончил работу над романом и сразу же его творческий талант запылал новой идеей: - хотелось рассказать о захороненных в оползне геологах! Каково? Ах, ах, сногсшибательно! Об этом замысле он рассказал читателям литературной газеты, объясняя, что его интересует судьба людей в условиях противостояния случайностей и закономерности.
   Вас, что, не интересует, г-н Саам, противостояние случайностей и закономерности?
   В новом, привлекательном мире величественных гор не оказалось и пяди земли, на которую могла бы ступить Мария! Нет! Девушка осталась за барьером творчества нашего прозаика! Так страшитесь же встреч с большим талантом: - он не способен различить сочиненное им от действительности! Если же жизнь подарила Вам такое свидание, будете разочарованы!
   И все-таки, с другой стороны невезучим был и Шилдели; если наш "мастер пера" обзавелся бы семьёй, в жене и детях, несомненно, увидел бы прототипов рассказов. Спасибо господу, что не нарек он горе на других, невинных.
   Да, на панихидах Марии К. моя виолончель покрылась слезами, а дирижер был, как никогда, горем убитый!
   Исходя из недостаточности улик, гражданина Шилдели суд освободил от обвинения по делу "суицида" Марии К.. Добавлю, находясь в плену творчества даже в период предварительного заключения, Ладо не осознавал свою вину, его не мучила совесть. В то же лето он направился в горы вместе с геологической экспедицией и, как после стало известно, стал жертвой лавины или оползня. Наверное, и стихия являлась для него прототипом чего-то, однако в отличие от людей, катаклизм не простил литератору, извините за каламбур, "прототипность". Достойная месть! Вы что-то говорили о находящемся на поляне диком животном? Что? Олень? Прекрасный, прекрасный сон, сударь!
   ....................
   - Оживление приведений очень уж опасно, - закончил рассказ Назар Казбеги и в это время могильщик завел двигатель автобуса.
   Машина легко двинулась вперед, в направлении к кладбищу!
   .....................
   В подвале двухэтажного дома Фиделио жили трое: Квелидзе, музыкант и "голубь влюбленных".
   Саам увлеченно рисовал эскизы: - в нечетных числах месяца могильщик в окружении жен сидел у камина, улыбался и с надеждой смотрел на бутон розы в то время, как карандаш быстро очерчивал на бумаге, с одного взгляда, небрежные линии, в последствии приобретавшие четкость в четырёх лицах. Квелидзе заранее знал, что из групповой композиции не могло получиться ничего путного, так как живописец и типажи имели разное представление о таком многоликом понятии, как счастье, которым изначально и определялось название картины. Можно сказать, что в лицах Саама и семьи Фиделио два, по-своему интересных мира удалялись друг от друга, в результате чего, на бумаге всплывала странная карикатура; потом он рвал в клочья неудавшийся эскиз, и всё начиналось заново; не помогало изменение композиции с помощью "передислокации" типажей; наверно, лучше было бы воспользоваться услугой хорошего фотографа, с последующим ретушированием снимка и заключением "полигамной ячейки" в раму, украшенной резьбой. Фиделио нравился процесс сеанса: - неподвижное сидение на стуле ему доставляло огромное удовольствие, когда впервые три руки трёх жен одновременно покоились на его плечах; могильщик, разумеется, был безразличен к творческим мукам художника, однако, он был согласен, и глазом не моргнуть перед мольбертом, лишь бы бесконечно растянулось время единения супруга с жёнами. Саам не противился желанию хозяина - сеанс был продолжительным, а изображение на бумаге - абстрактно-карикатурное, асимметрично-примитивное и, возможно, интересное по причине именно такого эклектизма. Здесь в стиле т.н. "сельских художников" Саам избегал законов перспективы, композиционных сложностей, полутонов. На разных рисунках, как бы сам собой, постепенно увеличивался розовый бутон и его четкий, гранатовый цвет угнетал другие персонажи с бело-желтыми лицами, которых едва ли веселили красные щеки и губы.
   Вызывающая улыбку, наивная живопись светилась своеобразным теплом, но это не было переломленное в душе творца бытие и подпись "С. К." на полотне, несомненно, удивила бы ценителей искусства основоположника "интегрального импрессионизма". Даже смешение красок потеряло смысл: - красный был натуральным красным! Желтый - добротным желтым! Белый цвет - чистейшим белым! Зелёный - "первобытным" зелёным!
   В четных числах месяца Саам, Назар Казбеги со своей виолончелью и восседавший на его плече голубь шли на кладбище. В близи последнего пристанища купца первой гильдии Макара К., у высокой и широкой мраморной плиты (память о Тифлисе ХIX века) начиналась мистерия истинного творческого процесса. В это время музыкант играл "плач Йеремии", а кисть и голубь одновременно дрожали: - одна - на холсте, птица - на плече типажа. Саам знал, что, как рисовать; до мозга костей воспринимал затуманенное в желтых и коричневых полутонах лицо господина Казбеги; масляные краски веселили Молли, нередко садившегося на деревянную рамку портрета, то вонзавшего когти в запястье Квелидзе, двигаясь вместе с рукой "Дзен-Творца" вверх-вниз, по диагонали и горизонтали, кругами, ромбами, квадратами... Птица иногда взлетала, кружила над кладбищем, возвращалась на плечо музыканта и ворковала над его ухом. "Сумасбродство" Молли забавляло художника особенно тогда, когда смычок виолончелиста "ласкал" струны, когда звук был слегка заглушенный, потухший, похожий на далекое эхо. Несколько раз голубь сел на кончик смычка, раскачался, когда г-н Назар вспомнил и наиграл весёлую хасидскую мелодию.
   На той стороне кладбища ряды старых могил пересекались наподобие клеток кроссворда и эпитафии их с течением времени стертыми словами превратились в авангардные стихосложения.
   В одно прекрасное утро, когда, вот-вот, творческий пыл красками должен был разлиться на палитре и после уж кистью "интегрального импрессиониста" отразится на полотне, Назар Казбеги издалека заметил идущего между могил мужчину. Тот широким шагом вилял между надгробиями, держа в руке тяжелый молот; человек был гол выше пояса и мускулистое, слегка потное тело блестело в лучах солнца.
   - Буйный Ростом идет! - Важно объявил музыкант, дескать, Ангел-Архангел с того света прислал к ним гонца.
   - Буйный? - при виде полуголого мужчины богатырского телосложения, Квелидзе испугался.
   - Ищет камень, отличающийся божественностью, не имеющий тени не от солнца, не от луны, и не от обычной лампочки! - сказал Назар.
   Саам на миг задумался, осмыслил услышанное и, как обычно, воскликнул:
   - Гениально!
   - Я так не думаю!
   Реалист сей поиск воспринял бы как стремление к бессмысленней цели, он пожалел бы Буйного Ростома, однако, "камень, обделённый свойством расстилать тень на землю!" - это звучит интригующе, величаво, даже "интегрально"!
   - Кто же он?
   - Скульптор, кузнец, камнетёс, часовщик.... иногда философствует! - ответил г-н Казбеги.
   - Гм, часовщик? Кладбище и часовщик? Что может быть более таинственным, чем этот союз? Разумеется, для ждущих второго пришествия душ усопших время не исчезло, так как ожидание не что иное, как своеобразный поединок именно со временем!
   - Найдите в ожидании зернышко прекрасного, и оно Вас никогда не расстроит!
   Квелидзе тряпкой, смоченной в керосине, вытер запачканные масляной краской пальцы обеих рук и пробормотал:
   - Любовь?
   Ответ виолончелиста не запоздал:
   - Когда два человека, общаясь, не осязают время, не считают дни, часы, как ростовщики, стоящие на коленях перед календарем, они любят друг друга!
   Уже через пять минут Буйный Ростом (фамилия и имя скульптора! Sic!), приветствуя художника и музыканта, признался:
   - Я наблюдаю за Вами издалека и это хорошо, что Вы творите на кладбище! - Он направил взор на всё ещё незаконченный портрет, затуманенный в черных, желтых и коричневых цветах, замолк на некоторое время и после сказал: - Прекрасно! - Глубоко вздохнул, посмотрел на Саама из под ладони, приложенной ко лбу, с уважением спросил: - Простите, случайно, Вы не друг Эдишера Мревлова? Вот, того, "ташиста"... - подошел ближе к портрету - это и есть "интегральный импрессионизм"? Стиль вызывающий и цветовая гамма весьма тумманая!
   - Правильно заметили, - ответил художник и сразу же, не к месту, заговорил музыкант:
   - На кладбище можно услышать междометия: - "Эх!", "Ах!", "Ай-ай-ай!" и грустные возгласы: "Бедняга!" "Что наша жизнь"? "Умер преждевременно!", "Почему?", "На кого надеясь, ты осиротил меня?" (тут, в том числе, подразумевается и государство со своими ветвями власти), "Варлам, мне обещали опубликовать твои стихи!", хотя юмор не всегда и не везде к месту! Есть молчаливая скорбь! И все-таки, можно образно сказать, если чего и боится смерть, это улыбка! Вспоминаю: - больной, который должен был отдать душу Богу в течении, буквально, нескольких дней, взял в руки толстую книгу и произошло чудо: - судьба позволила ему прочитать всё, до последней страницы. Смерть уважает надежду, боится её...
   - Назар, когда я рисую Ваш портрет, отложите иногда смычковый инструмент в сторону и говорите, говорите! - признался в своем желании Квелидзе, внимательно рассматривающий асимметричное лицо мужчины, изображенное на холсте; оно было рассечено на две части ломанной, как бы, сверкнувшей на небосводе, молнией, .... Он любовался и десятками, порхающими крыльями Молли, нарисованными кистью "Дзэн-Творца".
   - Хорошо! - многокрылье понравилось и Буйному Ростому - а я ищу камень, не имеющий тени! Говорят, что только в Афинах мрамор Акрополя обладает таким свойством и то редко, когда на вершине Олимпа пируют боги, или когда Дионис растаптывает виноградные гроздья....
   - Даже в ночной тьме кладбища не обнаружите мир без теней! Всё оставляет след и в первую очередь, солнце! Бесследным не бывают и преступления людей! - И тут музыкант вспомнил еще одну историю.
  
   В Т О Р А Я П О В Е С Т Ь В И О Л О Н Ч Е Л И С Т А
  
   - Вам всем хорошо известно, что оркестр Ореста Артёмовича Мазура не играл в ресторанах, из-за чего я не могу рассказать вам весёлую, увлекательную историю. Каждый моё повествование, увы, связано со смертью......
   Значит так: родной брат дирижера - Яков Зенонович Александрович относился к сыщикам того поколения, которые найденный на месте преступления волосок осматривали через лупу, обнюхивали брошенный в углу окурок, прислушивались к шуршанию занавески, кончиком языка на вкус пробовали сгнившую колбасу, и после, взяв след, как собаки-ищейки, следовали за преступником и находили его. Они игнорировали "чекитско-гестаповские или иезуитские методы пыток", добывались признаний "фейерверком улик"! Более того - доставляли облегчение подонку его же чистосердечным признанием!
   Вот что значит "старая школа", интуиция, скрупулезное дознание, бескорыстность, глубокое знание психики преступника и профессионализм! Если сейчас меня схватят наши "блюстители порядка", поверьте, я "добровольно возьму на себя" убийство товарища Кирова, повинюсь и в том, что из Колумбии завозил кокаин на Чукотку.....
   - "Признание - мать дознания!" - учил следователей-садистов прокурор Вышинский и такой "примитивизм в деле" очень даже мил некоторым нашим, ха, ха, "пинкертонам"!
   Профессионалом совсем другого склада был Яков Зенонович: - перед подозреваемым он расставлял целый ряд "безмолвных свидетелей" преступления и артистическим тоном зачитывал заключение криминалиста; потом и вовсе выключал светившую прямо в глаза арестованного, скажем, убийцы настольную лампу, ловкостью иллюзиониста открывал старинный, серебряный портсигар с папиросами "Герцеговина Флор", побледневшему негодяю предлагал закурить и начинал петь арию Германа из "Пиковой дамы":
   - Пусть неудачник плачет! Пусть неудачник плачет!
   Баста! Преступник сразу же чистосердечно рассказывал о том, что Яков Зенонович знал лучше него, досконально. Уточнения требовало только лишь время действия: - час, минута, даже секунда!
   Известно, что Александрович с филигранным мастерством раскрыл громкие уголовные дела, оставшиеся в истории сыска под такими названиями: - "Маньяк зелёного вагона", "Убийство N306", "Отравленная трубка", "Сексуальные насилия на "чертовом колесе"", "Ядовитый мармелад" и др.
   Брата дирижера я хорошо знал: в конце пятидесятых годов ХХ века он был маленьким, белобородым старичком. Сотрудники нашего МВД только в особых случаях обращались к нему за помощью: - он, конечно, никогда не отказывался и результат, как обычно, всегда был прекрасным!
   Сейчас вернемся к главной теме:
   В 1959 году, в оперном театре, в гримерной двумя выстрелами была убита знаменитая сопрано Гликерия О.!
   Следователи нашли "чистый" револьвер, т.е. без отпечатков пальцев! Вот такой "квинтсептаккорд"!
   Не буду углубляться в мелочи расследования и скажу Вам, что были задержаны и подозреваемые - двое любовников нашей знаменитой певицы: - один - виртуоз ударных инструментов Дидим И-ели, второй - драматический тенор Эроси Вардели! Оба, разумеется, отрицали вину, проливая горькие слёзы по причине гибели любовницы.
   Ах, несчастные музыканты так горевали, что даже следователи, видя безутешную скорбь сожителей певицы, рыдали во время допросов. Все предполагали, что, вот-вот, отпустят на свободу этих "несчастных". Действительно, в один прекрасный день открыли ворота следственного изолятора и даже в глубине души сомневающиеся сыщики принесли им свои искренние извинения, однако, следуя указанию самого министра, оперативная работа тайно продолжалась, а значит, расследованием убийства занялся Яков Зенонович.
   Опытный следователь поступил весьма странно: он попросил дирижера ритуального оркестра, то бишь, брата своего об одной услуге: - дать разрешение на панихидах Гликерии спрятаться за контрабасом в целях продолжения оперативной работы.
   Наш оркестр участвовал в траурном ритуале по случаю безвременной кончины известной певицы, а Александрович, в засаде спрятавшийся, наблюдал за, скорее всего, Дидимом И-ели и Эроси Вардели! Так и было! Меня, извините, веселила странная картина: назло законному супругу сопрано, два любовника стояли у изголовья гроба и принимали соболезнования от представителей творческой интеллигенции. В жизни я больше не видел такого глумления над всем и всия, Боже праведный!
   Ритуальный оркестр расположился за венками. Пользуясь случаем, иногда мы, музыканты, наблюдали за Яковом Зеноновичем и, прости Господи, улыбались. У следователя на носу было пенсне, его тонкая, морщинистая шея казалась удлиненной; он внимательно, словно приросший к микроскопу гистоморфолог, следил за подозреваемыми и пронизывающим взглядом чуть ли не "сверлил" глаза любовников.
   Трагикомедией можно назвать всё это!
   Мазур взмахнул дирижерской палочкой, насупил брови, на лбу появились глубокие морщины, волосы взъерошились, и вот, послышался неугасающий минор "Плача Иеремии" Канторовича! После музыка постепенно усилилась волной форте, вызывающей рыдания собравшихся в просторном фойе оперного театра меломанов.
   Я, чего уж греха таить, смотрел на любовников певицы и первое, что заметил, было безграничное горе обоих, хотя слёзы виртуоза ударных инструментов мне показались более чистосердечным: - он плакал непрерывно, даже с усердьем! А вот, печаль драматического тенора, почему-то, проявлялась в соответствии с музыкальным репертуаром: - во время паузы он бледнел молча, а когда играла музыка, плакал. Эврика! - Для меня стал ясным замысел следователя: - этим приемом он, по моей версии, обнаружил преступника - господина Вардели. Браво! Тенор ведь страдал не из-за потери "любимой", а чувствовал до боли только лишь нюансы музыкального произвидения.
   Я был уверен, что на днях "возьмут" тенора, но жестоко ошибся, так как Александрович виновным признал виртуоза ударных инструментов! Это уже не "квинтсептаккорд"!
   При допросе Дидим И-ели признался в совершении убийства на почве ревности и как сказал брат дирижера, это признание сопровождали уже вполне откровенные переживания по причине содеянного.
   Так на основе чего же "построил версию" Якоб Зенонович?
   Факты вопят!
   Вначале допросили драматического тенора Эроси Вардели:
   Александрович: - В дни траура Ваша скорбь странно сочеталась со звучанием ритуального оркестра. Это правда?
   Вардели: - Да!
   Александрович: - Траурная мелодия, наверное, обостряла Вашу печаль, воспоминания об убитой оживляли боль, не так ли?
   Вардели: - Нет!
   Александрович: - Нет? Так в чём же дело?
   Вардели: - Я слушал только лишь музыку и плакал, упоённый мелодией!
   Александрович: - Вы свободны! Вы невиновны! Простите, простите...
   Вардели: - Свободен?
   Александрович: - Ещё раз приношу извинения!
   На судебном процессе Яков Зенонович Александрович объяснил присутствующим:
   - В отличие от драматического тенора, преступник не мог наслаждаться мелодией, ибо грешник не в состоянии вкушать блаженство прекрасного! Мыслитель способен пролить кровь! В конце концов, ученые создали атомную бомбу и дали возможность политикам истребить десятки тысяч людей. Эстет? Истинный эстет? - Он стоит выше страстей быта и если он кому нибудь и причинит вред, только лишь собственной персоне!
   .........................
   Портрет полигамной семьи был завершен Саамом уже в подвале-мастерской. По просьбе могильщика живописное полотно было названо "Счастьем". Художник вынес рисунок, прикрытый белой простыней, во двор, где, ожидавшие так называемой "презентации", Фиделио с женами и Назар Казбеги сидели у стола, на котором разложили большой чугунный котел с горячим лобио, тарелки с сыром тушинским и сулгуни, зеленью, кашицей-колио - варенными и услащенными медом пшеничными зёрнами, миски с солениями, желтоватым от варенья белой черешни пловом. Кувшин с вином, граненые стаканы стояли в окружении грузинских лавашей; тарелки были старые, треснутые, с обломанными краями; ножей и вилок тут вовсе не было. В испарине лобио маячила единственная деревянная ложка с хохломскими узорами; салфетками же служили втрое сложенные обрывки газет.
   Женщины держали руки на коленях; опустив головы, они, как будто бы, стеснялись собственных лиц, изображенных на живописном полотне. Могильщик же взглядом умолял стоящего перед портретом "Счастья" художника, не торопиться скинуть белую простыню с холста.
   Квелидзе держал руки в карманах. Он был похож на Джеймса Джойса с того, раннего фотопортрета, где двадцатидвухлетний ирландец в кепке, в тёмном пиджаке, жилете; брюки - светлого цвета; Он стоит перед цветочной теплицей; фотограф - его друг Киурен (C.P. Curran).
   Пройдет время и писатель скажет:
   - I was wondering would he lend me five shillings.
   Что касается неподалеку стоящего Назара Казбеги, он, против этикета, поторопился, налил вино в стакан и пожелал долгой жизни "птице любви" - Молли, который из представленного на столе жадно разглядывал только лишь колио и сдерживал себя по причине, может быть, хорошего воспитания.
   Молчание людей и мелодичный шелест листьев, увы, представлял не очень уж весёлую картину. Символом существующей на кладбище творческой атмосферы издалека доносился стук молотка Буйного Ростома, борющегося, как всегда, с камнем и временем.
   Художник снял серую кепку, поклонился присутствующей публике и спросил виолончелиста:
   - Ну-с, начнем?
   - Пора! Даже голубь подал знак, ему не терпится поклевать пшеничные зерна!
   Семья встала на ноги, и Квелидзе сбросил белую простыню с рисунка.
   Этот, с одного взгляда, "забавный примитивизм", непременно, опечалил бы очевидца, так как простые формы и композиция, сочетания красок были проникнуты грустью ежедневного труда Фиделио и бытия "полигамной" ячейки, где бутон красной розы, как символ еще не появившегося на свет младенца, запаздывал с раскрытием, и близость могил, видно, тоже удручали "интегрального импрессиониста".
   Могильщик без лишнего созерцания и "головной боли" развеселился.
   - Это - я! - сказал он музыканту и пальцем указал на простейшее изображение в "Счастье".
   - Это - я! - Прошептала Гуларис.
   - Это - я! - стыдливо сказала Зейнаб.
   - Я! - Ладони Айшэ скользнули по выпученной заднице.
   Квелидзе, поправив кепку, спрятав руки в карманы брюк, раздвинув ступни на ширину плеч, объявил:
   - Вот это и есть "Счастье"!
   - Поздравляю! - Развел руками музыкант, и слегка согнувшись, повторил: - Поздравляю! - Потом повернул лицо к "Дзен-Творцу" и сказал: - Здесь Вашего творческого почерка столько, сколько, уж извините, можно найти счастья в "Последнем дне Помпеи" Карла Павловича Брюллова! Браво!
   - Хорошо! - ничего не понял Фиделио.
   - Ботинки не жмут? - спросил господин Казбеги могильщика.
   - Нет!
   - Вот это, вправду, счастье! - усмехнулся музыкант, понюхал бутон розы и. брюзгнув, отнес в сторону нос - странный запах!
   Семья полигама с аппетитом ела, пила вино, запачканные руки вытирала газетными обрывками и была готова пляской, пением достичь более высокого бытового регистра счастья.
   - Надеюсь, презентация, простите за это глупое слово, моего портрета пройдет без лобио и колио? - Шепнул Назар на ухо художнику, отошел вместе с основоположником "интегрального импрессионизма" на некоторое расстояние от застолья, указав художнику пальцем на длинный, складной стул.
   Они присели и господин Казбеги, разумеется, к месту вспомнил еще одну "историю".
   Т Р Е Т Ь Я П О В Е С Т Ь Г О С П О Д И Н А
   К А З Б Е Г И
   У благословенного Ореста Артёмовича Мазура был ещё один брат - из той же плоти и крови, родич доподлинный, вскормленной той же грудью матери - Вальтер Альтович Салаханов. Человек, пиджак которого рвался от тяжести орденов и медалей - председатель творческого союза, лауреат государственных премий, знаменоносец партийной идеологии соцкультуры, социскусства в течение многих, многих лет.
   От его "карающей руки" особенно пострадали наша живопись, прикладное искусство и зодчество. Старые люди помнят его. На совещаниях, заседаниях, пленумах, съездах и конференциях он сидел всегда в первом ряду президиума, украшенного красным сукном и зеленевшего от бутылок "Боржоми", этот угрюмый, с вздернутыми усами, полноватый мужчина. Его "увертюрных аплодисментов" ждала публика, как знака оценки, как ярлыка допустимого и недопустимого в искусстве. Когда товарищ Салаханов гостил на художественных выставках, хи-хи, даже "аполитические" натюрморты "дрожали" от страха и бюсты "стахановцев" кланялись перед ним. Встав на трибуну, с пеной у рта, он выступал против "правого или левого бродячего реализма", "уклона", формализма, эклектизма, кубизма, сюрреализма и модернизма. Стуча кулаками о трибуну, он угрожал врагам соцреализма, соцмонументализма, индустриализации, коллективизации, и глотнув минеральной воды, платком вытирая губы, кашлянув, обращался к аудитории:
   - Разве не так, товарищи?
   Гремели аплодисменты одобрения и согласия; тогда довольный Салаханов направлял взор на ТОГО, КТО сидел в кресле под огромным собственным портретом!
   "Большим человеком" был Вальтер Альтович: он носком ботинка открывал двери кабинетов высокопоставленных лиц и поучал не только чиновников от искусства, но также партийных главарей номенклатуры весьма а и весьма "высокой пробы" - руководящих товарищей промышленности, сельского хозяйства, физкультуры и спорта. "Инженеры человеческих душ" в стихах, поемах и повестях воспевали детство, отрочество и революционную молодость Салаханова, его "пролетарскую зрелость", "марксиский дух", любовь к бродящему по Европе "призраку коммунизма" и зоологическую ненависть к Льву Давидовичу Бронштейну (Троцкому).
   Вот "какой величины субьектом" был тов. Салаханов!
   Вальтер Альтович до конца дней своих не осознавал свою бездарность: - не хочу сейчас выругаться при "Счастье", употребить "крепкое словцо", однако отмечу, что изначально Салаханов являлся на редкость бездарным художником-портретистом. Самоуверенность и талант часто путают между собой и не только в искусстве. Запомните, Саам, что наглость, карьеризм, ползание на коленях перед должностными лицами, многоликий подхалимаж определяют бездарность, которая своей сутью примирима ко всякой нечисти. Этого безобразия ещё выдержит человек, но вызывает тошноту, когда карьеристы тянутся к трибуне, поучают людей и бьют морду талантливым людям, да и друг друга тоже не жалеют.
   Вальтер Альтович был гибридом фотографа низкого пошиба и маляра, совсем уж не обладающего даром рисования.
   Расскажу-ка Вам историю о возвеличении этого мерзавца, не скрывая, что именно групповой портрет семьи Фиделио напомнил мне сию "историю".
   Дирижер Мазур как-то рассказывал, что будущий "высокопоставленный художник" с детства любил бумагу и цветные карандаши. Он рисовал преимущественно животных: - собак, кошек, крыс, змей - вот, источник вдохновения мальчишки! Трудно было в наивном творчестве ребёнка отличить осла от верблюда; разумеется, анималистический маразм простителен для малышей, но этот ублюдок чуть ли не с пелёнок был уверен в своей гениальности! С возрастом наш Вато (ласкательное имя от Вальтера) совсем обезумел, обозлился, превратился в высокомерного циника. Он не последовал доброму совету близких насчет того, что для него, дескать, было бы лучше работать уборщиком-дератизатором общественных туалетов в течение всей своей жизни. Нет! С утра до вечера подлец выкрикивал одно и тоже:
   - Я великий художник! Я великий художник!
   В семнадцать лет он отрастил усы и приступил к рисованию, почему-то, именно портретов. К черту! У себя дома каждый может заниматься, чем хочет, но Вато начал скитаться по фабрикам и заводам: - он рисовал рабочих у станков, мартеновских печей, у груд шлака. Представляете? Пролетариат был в восторге от творчества Салаханова и его крайне примитивной живописи! Рабочие, подмастерья с удовольствием отмечали: - "Понятно!", "Ясно!", "Родное- пролетарское", "Классовое", "Бойцовское!", "Пугающее врагов!"..... Перепачканные смазкой, с мозолистыми руками люди считали Салаханова своим: - делились с ним хлебом-солью, поили водкой, водили молодого Вальтера на "первомайские" демонстрации, к тучным шлюхам с вечно раздвинутыми ногами, и потерявшего голову от выпивки художника провожали до дома революционными песнями.
   Да, тогда, как юный Орест играл "Полонезы Шопена", его брат напевал "Варшавянку", зубрил пасквили Демьяна Бедного и на стенах писал воззвания к трудящимся.
   Ясно, что жизнь братьев под одним кровом стала невозможной, и художник с большим удовольствием перебрался в рабочее общежитие, где чувствовал себя, как рыба - в воде.
   Восемнадцатилетний наш герой с "комсомольской путевкой" переступил порог Художественной Академии, где, ректор, напуганный катаклизмами того времени, бездарного молодого человека "с пролетарским почерком" без экзаменов "посадил" на третий курс.
   Салаханов на второй же день студенческой жизни включился в т.н. общественную деятельность: - вначале он на собраниях предвзятой критикой, махая пистолетом и древком красного знамени, пугая всех пролетарскими лозунгами, как пиявка, "высосал кровь" преподавателям старого поколения, а потом взялся и за сверстников: - на факультете ваяния обнаружил до десяти замаскированных "врагов народа"! После этого Вальтером же в Художественной Академии был создан "суд коммуны", на котором талантливую молодежь били по голове "Капиталом" Маркса, именно одаренным студентам засовывали в рот посыпанные перцем фотоснимки Троцкого, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Радека и других злейших врагов "светлого будущего".
   Салаханов возгордился: - фактически он был ректором, и он же определял направление вектора учебного процесса. К сожалению, в течение всего этого времени, не забросив кисть, он "воспевал" индустрию, заводские трубы, рисовал огромные станки, а портретам рабочих не было и счета; В двадцать лет Вальтер женился на девушке в красной косынке, дважды разведенной, профсоюзной активисткой, некой Авроре Кронштадт, в последующем сблизившей мужа с видными представителями партийной номенклатуры.
   Шаг вперед!
   Два шага также вперед, товарищи!
   С течением времени наш Вальтер, простите, весьма упростился, как "творец" - цвет резкий, преимущество красного, пренебрежение законами перспективы, ракурс прямой, формы примитивные, прямолинейные или эллипсовидные, названия живописных полотен - громкие и посвящения, посвящения, посвящения к торжественным, достопримечательным датам; Художники, разумеется, за спиной Салаханова хихикали, но при встрече с ним лицом к лицу воспевали дар Вальтера. Ну-ка, скажите, кому хотелось бы стоять у стены в ряду приговоренных лиц к расстрелу или быть сосланными в Сибирь без права на переписку?
   Совсем скоро наш герой развелся с Авророй и женился на знаменитой парашютистке, некой Паше Френкель, бывшей по совместительству ткачихой-стахановцем и в трёх сменах обслуживающей сто станков. Она вообще не спала! - излагал в своей статье суть успеха товарища Френкель собственный корреспондент газеты "Труд Трудящихся" в закавказских республиках некий Джусталь Кобаев. Говорят, Паша изменила мужу в московском планетарии и, на радость буржуям всех мастей, "красная семья" тоже распалась. Новой хозяйкой стала, если не ошибаюсь, артистка Венера Ушуалова, запомнившаяся публике в роли броненосца в пьесе "Партизаны".
   Салаханов следовал ходу времени и, со своей стороны, дурное время приютило негодяя, но всеобщее и всенародное признание художника запаздывало, лавровый венок триумфатора ещё не украшал бесстыжий лоб Вальтера Альтовтча.
   ... Но грянула пора! Грянула! Ой, как грянула!
   ... В один прекрасный день Салаханов своё творчество представил на выставке персональных портретов "Великого Сына Нации"! Как Вам известно, тогда многие и вправду талантливые художники, ваятели, спасая себя и близких от гибели в застенках НКВД, в поте лица трудились над портретами "человека в пенсне".
   ...........................
   В то утро авторы произведений чинно стояли перед своими работами, ожидая верховного приговора.
   В галерею со свитой смело вступил лысый, низкий, полноватый мужчина; его до блеска начищенные сапоги, брюки "галифе", китель табачного цвета, широкий ремень, пенсне, ревнивый, устрашающий взгляд знакомы нашему поколению. Он взирал на нас с газет, книг или с огромных портретов во время парадных шествий 7 ноября и 1 мая. Даже произношение имени этого человека пугало, лишало сна и покоя!
   Да, ТОВАРИЩ вошел в зал и внимательно стал рассматривать портреты, скульптуры, ковры, гобелены. Он молчал, а жуткий скрип подошв его сапог об блестящий пол чуть ли кидал присутствующих в обморок.
   Еще немножко, и "Великий Сын Нации" остановился перед творением Салаханова, поправил пенсне, приблизил лицо к живописному полотну, задержался, внимательно понаблюдал за этой, извините, и впрямь, карикатурой и неожиданно для всех объявил.
   - Да, это - я! Что скажут товарищи? - обратился он к дрожащей "партийной когорте".
   -Поразительное сходство! - прозвучал соответствующий ответ.
   -О сходстве нечего говорить! -- Усмехнулся лысый, - это не имеет решающего значения! "Сходство" никогда и не имело политическую нагрузку!
   Товарищи умолкли и в некотором роде удивились даже ...
   - Портрет должен быть понятен для простого, трудящего народа! Вот что главное, актуальное! - Кратко определил суть соцреализма человек в пенсне, - для пролетариата рисунок не должен быть чуждым! Наша задача - предложить рабочим и колхозникам немудрёное искусство! При оценке отдельного образца соцкультуры лишнее "шевеление мозгами" не целесообразно, учат нас классики марксизма-ленинизма! Это "льет воду на мельницу врага"! Молодец! Кто нарисовал?
   - Салаханов! - Ответили организаторы выставки и с облегчением вздохнули.
   - Молодец! У него меткий глаз! Рабоче-крестьянский! Вот, это по-нашему! - По слогам произнес человек в пенсне и протянул руку Вальтеру Альтовичу, - Ваше творчество, товарищ, бесполезными размышлениями не утомляет человека и такая простота, - тут он снизил голос, - рождает некое чувство страха у очевидца! Верной дорогой идете, товарищ!
   - Хорошо было бы растиражировать этот портрет! - Вытер пот со лба белоглазый искусствовед, - открытки, конверты, почтовые марки... Было бы неплохо развесить копии этого портрета в кабинетах руководящих работников, что скажете?
   Мужчина в пенсне прищурил глаза и со скромностью сказал:
   - Посоветуемся с пролетариатом! Пусть народ, массы решат!
   -Уже с завтрашнего дня мы собираемся устроить коллективные экскурсии в выставочный зал! - Сразу же доложили "великому сыну нации", - люди, познавшие радость коллективного труда, наверное, "в книге отзывов" поделятся своими соображениями, тем, что у них на сердце, любовью к испытанному в боях и труде руководителю.
   Товарищи захлопали.
   - Союз с массами - основа основ нашей работы! - Определил суть "настоящего момента истории" руководитель партийной организации республики.
   В гуле рукоплесканий прозвучали пламенные призывы:
   -Смерть врагам народа!
   -Поддерживаем китайский народ в борьбе против режима "гоминдана".
   -Осуждаем фашистскую агрессию Муссолини в Абиссинии!
   -Международный троцкизм обречен!
   -Урааааа!
   - Да здравствует товарищ Кандидов - лучший вратарь страны!
   - Между прочим, лучший вратарь нашей необъятной страны - это товарищ Сталин, который по совместительству является и лучшим другом советских физкультурников! - Скорее всего, неучам без доли юмора объяснил человек в пенсне. Он ещё раз рассмотрел Салаханова с ног до головы, а следом за зловещей паузой и вскрикнул:
   - Да здравствует пролетарская живопись!
   - Урааааа! - Отозвалось "партбратсво".
   Человек в пенсне, публично наставляя Вальтера, был доволен: - Рисуйте! Вернитесь в гущу масс! Создавайте портреты простых людей! Без лишнего буржуазного кривляния делитесь своим пролетарским талантом с людьми! Смелее! Отважнее! Наша задача - угробить враждебное трудовому народу искусство и смести с лица земли агентов международного империализма в соцреализме! - Тут "великий сын нации" с ненавистью взглянул на побледневшего художника старого поколения, некогда кубиста и даже сюреалиста, - Ничего! Разгневанный пролетариат очень скоро раздавит головы змеям! Разве не так, "товарищ Коротышка"? - Лысый именно так, партийным псевдонимом времен подполья обратился к недалеко стоявшему "кадровому рабочему" Вано Маркозову, когда--то "во имя идеи" грабившему вместе с Камо банки и взорвавшему на "Эриванской площади" Тифлиса почтовый фургон, ясное дело, тоже "во имя револоюции".
   - Никому не простим варварское убийство Сергея Мироновича Кирова! - Рявкнул Коротышка.
   - На террор ответим террором! - Почти прошептал человек в пенсне, протянул руку художнику и быстро удалился из выставочного зала.
   В тот день лавровый венок триумфатора, наконец-то, украсил лоб Вальтера Альтовича. Тем самым,, как Вы и догадались, в нашей многострадальной живописи начиналась эра Салахановых!
   .......................
   Эту "грустную историю" мне напомнило "Счастье Фиделио". Если могильщик увидел свое асимметричное лицо, изображенное на манер "интегрального импрессионизма", несомненно, обиделся бы, приняв всё за злую насмешку. Слава Богу, на полотне Вы не оголили жен нашего друга.
   Вот, к чему приводит иногда "творчество на заказ": - Ваш нигилизм, как художника и натуральная радость полигамной семьи!
   Выбор за творцом! Надеюсь, мой портрет будет выставлен на свет без фасоли и колио? - Повторил музыкант однажды сказанное и с улыбкой посмотрел в сторону смеявшихся от "Счастья" могильщика, Гуларис, Зеинаб и Айшэ.
   Квелидзе, сунув руки в карманы, образно говоря, сейчас пожалел бы даже ничтожных, тех "пяти шиллингов" за свое произведение.
   ...................
   В широком подвале двухэтажного дома Фиделио, на рядом стоящих двух кроватях расположились Назар Казбеги и Саам. Квелидзе пугало "общение с тенями" и художник часто жаловался соседу, что ему не дает покоя привидение "женщины в зелёном". После чего он углем рисовал сию даму на листе бумаги, прикрепленной к деревянной доске кнопками - она смотрела в зеркало, на безымянном пальце госпожи красовалось трёхлепестковое кольцо с тремя драгоценными камнями. Да, он творил, а рисунки раздражали "интегрального импрессиониста" и Саам рвал, рвал листы с некоторой злобой и на себя, и на надоевший ему призрак.
   - Вы стараетесь избавиться от галлюцинаций, наподобие колдуна племени Зулусов или Банту, уничтожая рисунки преследующей Вас особы-итнкогнито. Я же советую, вместо графического изображения нанести на холст многорегистровый зелёный фон и за ним, может быть, пред Вами больше и не появится эта, не знаю, как назвать, женщина или ведьма. Думаю, преследующий "призрак в зелёном" не что иное, как замаскированное в прекрасную госпожу пьянство прошлых времен, недуг, уничтожающий здоровье художника - это есть "зеленый змий", подосланный Мревловым, притягивающий Вас, желающий превратить живописца в бродягу, сравнить его с землей.
   Назар указывал на один из способов избавления от привидения и когда он закуривал, "Дзэн-Творцу" казалось, что дым колыхался, именно, зелёными волнами, наподобие колора пшеничных всходов. Ему мерещились изумрудные поля, цвет незрелого винограда, малахита, крапивы... А потом, на палитре начинался поиск скрупулезных соотношений берлинской лазури, хромовой охры, медной зелени и других красок болотного регистра. Натянутое на деревянную рамку полотно окончательно окрашивалась маслянно-зелёнными красками и за гаммой этих оттенков одного, единственного цвета, к счастью, невозможно было различить женщину или пресловутого "зелёного змия".
   Виолончелист же по-своему объяснял причину избавления от приведения:
   - Мы живем в мире масок. Разве возможно в этом бытие видеть истинные лица людей? К чему это удивление? Обилие стольких, разнообразных зелёных регистров Вам, несомненно, преграждает путь и, следовательно, освобождает Вас же от галлюцинаций... Нет, нет, скажите, ведь, истинно, панацею я отыскал?
   - Почему бы Вам ни написать книгу об избавлении от привидений?
   - Для человечества этот прием давно известен: эффект "розовых очков"! Вы что забыли? Странный туман серебристой занавеси ваших рисунков умаляет и уравнивает все изъяны композиции, форм и, думаю, именно это и является сутью "Дзэн-Творчества", как Вы любите выражаться.
   - Я не плетусь за концепциями и не объясняю, что, как и почему создается.
   - Доверившись кисти и эмпирии, лучше, конечно, позабыть всякие там инструкции - рецепты! О масках же я скажу, что не стоит выставлять на свет божий скабрезность душевную. Редок миг, когда душа светится, наподобие мрамора Акрополя.
   Когда квартиранты могильщика надоедали друг другу "заумными" для чужого уха беседами, виолончелист с целью поучения не очень уж меркантильного живописца рассказывал назидательные "истории", гармонично вписывающиеся в странное приключение художника Квелидзе, начавшееся ещё 16 июня, утром.
   Вот, один из таких рассказов них:
  
  
   Ч Е Т В Ё Р Т А Я П О В Е С Т Ь М У З Ы К А Н Т А
  
   Р И Т У А Л Ь Н О Г О О Р К Е С Т Р А
  
  
   Бог наградил благословенного душой Ореста Артёмовича Мазура ещё одним братом. Да, не смейтесь! Они были одной крови, одной плоти, одних хромосом, следовательно, являлись близнецами! Полный диссонанс или же "юридическо-генетическая абракадабра" паспортных данных семьи руководителя ритуального оркестра вместо подозрения настроит пытливого человека на поиск, но кто нам дал способность объяснить всё и всия? Совестливых же людей очень часто так и угнетает, извините за выражение, "бесцензурная наука", утаенная от "цензуры господа" и, давайте, не уподобимся неудачливым литературным критикам, считающим количество междометий в повести или любовной поеме...
   Итак, брата дирижера звали Семён Вольфович Эйхбаум! Каково? Сногсшибательно, не так ли? Квинтсептаккорд, не что иное!
   Великий ученый: - умный, энциклопедического образования, полиглот; человек, известный тонким мышлением и логическими дефинициями в науке.
   Он был холост - жил в книгах и спал на книгах! Даже в туалете у него было размещена "симпатичная" библиотека - от Ньютона до Ландау, от Менделя до Уотсона, от Декарта до Ницше, от Спасокукоцкого и до медико-психосоматных пасквилей по кардиологии.....
   Квартира Эйхбаума была переполнена глобусами, весами, колбами, пробирками, чучелами животных и птиц, тараканьими досками натуралиста....
   Семён Вольфович всю жизнь посветил изучению медико-биологических проблем, и труд его был оценен: Он являлся членом или член-корреспондентом истинных и псевдоакадемий и президентом "общества друзей подопытных крыс".
   Хорошо! Этот благословенный талантом от господа светила покорил все вершины научной номенклатуры; "Чего ещё тебе надобно, старче?" - Сиди себе в удовольствие в позе "мыслителя" Родена, опусти ступни в тазик с горячей водой, пей чай с ореховым вареньем и спокойно жди смерти. Нет, не угомонился господин Эйхбаум. Свой покой и обеспечённую государством идиллию он поменял на поиск морфо-биохимических начал бессмертия в крысах породы Вистар. Да, учёный искоренил заболевания животных, почти полностью задержал процессы старения клеток, однако, к сожалению, крысы погибали от "Синдрома печали Шопенгауера". Сёмен Вольфович не смог разгадать причину этого бедствия: - соматически здоровые грызуны в один прекрасный день протягивали лапы и оказывались в состоянии "вечного покоя" т.е. - помирали. Морфологические и биологические исследования упрямо доказывали отменное здоровье млекопитающих! Тот же злополучный синдром истреблял морских свинок, кроликов, собак, кошек и человекообразных обезьян. К сожалению, жертвой "Синдрома печали Шопенагауера" стали две лаборантки и один доцент. Наш ученый трудился, мучился, но не смог отыскать вызывающую синдром причину; подопытные животные погибали, как бангладешцы во время эпидемии холеры. Это странное событие получило огласку, и "компетентные органы" заинтересовались деятельностью лаборатории Эихбаума. Проверка выяснила, что чудом убежавшие из вивария крысы не погибали; Итак, трагедия ограничивалась пространством внутри высокого забора НИИ.
   Нет, не смог Эйхбаум отгадать тайну и впав в "натуральную депрессию неудачливого натуралиста", он, какая жалость, бросил работу, увлекся собиранием почтовых марок, постоянно слушая классическую музыку и этим стараясь хоть чуточку развеять безутешную печаль учёного!
   Но одно старое увлечение или, может быть, даже призвание не смог он забросить!
   Сей учёный на правительственных заседаниях часто становился у трибуны, разумеется, по желанию "сильных мира сего", так как его речь всегда была насыщена искрометным юмором. Обалдевшая от известных нашему поколению глупостей партноменклатуры аудитория трезвела шутками-прибаутками Эйхбаума и монотонное десятичасовое заседание не казалось ей пустой тратой времени. Семёну Вольфовичу постепенно так понравилось сие кривляние, что он увлекся чтением спецлитературы; в результате чего, с его письменного стола, образно говоря, "Олег Попов изгнал Вирхова", "Ницше уступил место проделкам Пиф-Пафа".
   Учёный этим не довольствовался: - он стал брать уроки у артистов-комиков, серьезно изучая искусство клоунады. Говорят, что перед тем, как направиться на правительственное заседание, Семён Вольфович стоял перед зеркалом и паясничал.
   Официальная пресса печатала тексты выступлений Эйхбаума и в конце чуть ли не каждого предложения в скобках была указана реакция аудитории на юмор: - например, (аплодисменты), (улыбки в зале), (гомерический хохот в зале), (веселые возгласы: - "Правильно, так ему и надо пройдохе!"), (громкие аплодисменты с хохотом), (продолжительные аплодисменты с хихиканьем)......
   Эйхбаум внимательно перечитывал тексты своих выступлений и вспоминал, как реагировали руководящие работники на его шутки, когда юмор задевал других, обреченных на немилость от властей:
   - Уважаемый профессор прав!
   - Правильно, - восклицал тот, кто по сценарию заседания имел право на голос из партера, - хорошо, остроумно сказано!
   - Высказал чаяния народа на очистку социалистического общества от негодяев!
   - Так и надо этому бюрократу! И поделом!
   - Освободим от занимаемой должности! Достаточно! Хватит!
   - Арестуем...
   - Расстрелять его мало!
   Вот в это время и был счастлив наш Семён Вольфович, так как совсем уж не вспоминал о "Синдроме печали Шопенгауэра".
   После пленумов и конференций уважаемого учёного провожали до дома, конечно, на автомобиле с правительственными номерами и облокотившиеся на подоконниках соседи единогласно щебетали: - Молодец, что высмеял негодяя! Не жалей волюнтаристов! Объяви борьбу негативным процессам! Уличил всё-таки дельцов! Долой взяточников и комбинаторов!
   Боялся, ох, как боялся Семён Вольфович появления конкурентов в этом кривлянии и всё больше погружался в чтение художественной литературы для обогащения паясничества т. н. "острым словцом". За это время он позабыл, что белок состоит из аминокислот, сердце человека четырехкамерное и что клиника сахарного диабета проявляется по причине полного или относительного недостатка эндогенного инсулина.
   Чего уж таить: человек на трибуне чуть ли не кувыркался! Когда дирижер Мазур рассказывал мне об этой трагедии, слёзы текли по его щекам и Орест Артёмович со скривившим лицом обращался к своей чёрной, траурной повязке на руке.
   Надо сказать, что Эйхбаум в течение почти десяти лет развлекал публику, что и сопровождалось соответствующей оценкой его "трудов": - три квартиры, две дачи, персональный автомобиль, обслуживание "закрытых магазинов", о его здоровье заботилась особая поликлиника- больница или "Лечкомбинат", отдых летом и зимой в спецсанаториях, где персонал был превращен в лакеев, путешествие за границей, премии, награды, наперед сочиненный некролог, зарезервированное место для погребения в пантеоне общественных деятелей. Третье... Десятое...
   Громко заявляю: Семёну Вольфовичу научная деятельность не принесла стольких барышей, как - кривляние на трибуне.
   Да, его ожидали похороны особого ранга, но вдруг, обстоятельства изменились, поскольку чтение поэзии и художественной прозы, наконец-то, пробудило в Эйхбауме желание восприятия прекрасного, талант созерцания красоты, и что главное - стремление к свободе!
   Прошло время. Профессор вернулся в кабинет НИИ не как заслуженный ученый, а как любитель сонетов Петрарки и поэтому в первый же день, по его приказу, были освобождены из вивария все подопытные животные: - крысы, мыши, кошки, собаки, кролики... Они нашли пристанище на лоне природы! Пустые же клетки само собой уничтожили этот пресловутый "Синдром печали Шопенгауэра", а сотрудники института срочно начали моногамно и полигамно спариваться: - участились в "здоровом коллективе" свадьбы, дни рождения, крестины, пикники, песни и пляски, любовные интриги и приключения, обретение сожителей и сожительниц и вот, в прошлом очаг научной мысли превратился в место кутежей, песен и частушек. "Воздух свободы" особенно вздохнула биохимическая лаборатория, где был создан оркестр народных инструментов. трио городских песен, степ-дует танца на столе, семинар по изучению традиционных тостов; участились скрытые и явные любовные связи между младшими и старшими научными сотрудниками, рождались внебрачные дети, горели в кострах книги - "Биохимия" Селинджера, "Генетика" Гершковича и напечатанные в старое время и никчемные квартальные научные сборники.
   В журнале "Утреняя Звезда" Эйхбаум опубликовал свои первые стихи, в которых начинающий поэт воспевал волосы, опущенные на плечи женщины и покачивающиеся при ходьбе бёдра красотки.
   Добавлю одно: - население улицы, где находился НИИ, развеселилось до умопомрачения: - народ пировал, пускался в пляс; говорили, что на этой улице по причине перманентного веселья осенью даже листья сохраняли зелёный цвет и не опадали на землю с деревьев. Но вскоре поднялся переполох: "сигнал бедствия" с опозданием, но все-таки достиг до вышестоящих инстанций. Сперва Семёна Вольфовича лишили роли "кривляки заседаний" - на трибуне паясничал уже другой, краснощёкий академик. Эйхбаум же научное учреждение методично перестраивал в "Национальный Центр Свободы и Поэзии!" На первом этаже бывшего НИИ открылся ресторан, в подвале - бильярдная. Ученый совет наполнился писателями, композиторами, артистами, известными в городе тамадами...
   Под крышей вивария не был слышен стон изуродованных экспериментами подопытных животных; там расположились отдел по изучению творчества ашугов старого Тифлиса, винный погреб, цех по производству оригинальных сосудов для питья вина. Вместо изотопов бурдюками завозили доброе "кахетинское", сыр-гуда из горных районов Восточной Грузии, снаряжение альпинистов и аквалангистов. Зал заседаний превратили в танцевальную площадку. В длинных коридорах каждого этажа разместили ароматные цветы, и, разумеется, это благоухание вместе с "неаполитанскими песнями" проникали на улицу. Альпинисты института покорили вершину "Чито-гврито-2", а яхтсмены переплыли Средиземное море в оба конца.
   К этому времени Семён Вольфович опубликовал в "Утренней звезде" первую часть эротического романа под названием "Что-то прекрасное!" и его, разумеется, сразу же освободили от занимаемой должности.
   Номенклатура больше не могла терпеть произвол бывшего любимчика!
   Не стоить говорить об аресте Эйхбаума, но намекну, что после профессора во главе института стал некто Аргвинели, сразу же создавший спецотряд по "пленению экслабживотных" и он же освободил с работы всех сотрудников, которые отказывались мучить собак с тремя желудками, дыркой в черепе, фистулами. Результат? - за два месяца от "Синдрома печали Шопенгауэра" погибли два шимпанзе, шесть кошек и тридцать кроликов.
   На правительственном заседании г-н Аргвинели сказал про Эйхбаума:
   - Шкуру надо спустить с этого негодяя!
   Номенклатура прогремела:
   - Долой эпикурейские эксперименты!
   - Руки прочь от фундаментальной науки!
   Тем временем, Семен Вольфович закончил "Что-то прекрасное!", но литературные журналы не посмели опубликовать вторую, третью, четвертую главы романа и ровно через год наш ученый оказался на иждивении своего брата - дирижера ритуального оркестра.
   Вот, это унижение не смог перенести Семён Вольфович: - в один безоблачный, летный день он выехал из города на автобусе, достиг высокогорного посёлка, а потом пешком направился к "Водопаду Ландышей".
   Перед тем, как испустить дух в водовороте, он окинул взором снежные хребты, блестящие от солнца льды вершин, орлов парящих высоко, над Крестовым перевалом, в которых он, к счастью, уже не лицезрел "экспериментальных птиц!".
   Я предполагаю, что профессор попрощался с жизнью со словами:
   - Это прекрасно!
   Не смотря на большое душевное волнение, на панихидах дирижировал г-н Мазур.
   Вокруг гроба заслуженного ученого стояли сотрудники, изгнанные из НИИ новым руководством. Многие из них зарабатывали на жизнь, выступая на эстраде, некоторые сочиняли стихи, бродяжничали, пели, танцевали во дворах, играли на музыкальных инструментах или вовсе попрошайничали.
   Бывшие физики, физиологи, химики, биологи с горькими слезами прощались с автором первого национального эротического романа.
   Да, к "ПРЕКРАСНОМУ" стремятся многие: - Семён Вольфович начал с кривляния и всё-таки достиг покоя. За ним, как за библейским Мойсеем последовали другие, я сказал бы так: - последовали те, души которых он и спас. Что главное: - профессор открыл причину, вызывающую "Синдром печали Шопенгауэра", хотя лучше иногда и не выносить тайну на свет божий, а жить вместе с ней! Главное, преодолеть "семь замков" без ключей и, Саам, старайтесь непременно найти свою тропинку, ведущую к "ПРЕКРАСНОМУ"!
   .......................
   - Это действительно, главное! - Ответил художник и после уже лампой осветил живописное полотно, на котором многокрылый Молли, виолончель, асимметричное лицо Назара Казбеги и до двенадцати регистров желтого, черного, коричневого переливались, как ветерком тронутый шелковый, тончайший занавес, разумеется, свойственным только почерку Саама, полупрозрачным туманом красок.
   ........................
   Примыкающее к земле окно подвала выступало на восток; Квелидзе и музыкант обратили свой взор в ту сторону, откуда, вот-вот, должен был вспыхнуть розовый небосвод, с маленьким, кровавого цвета, блестящим пятном солнечного диска; после чего, пятно увеличивалось, бледнело, сияющим светилом всплывало за хребтом, похожим на окаменевшую волну; потом дневное светило отклонялось вправо, двигалось по дуге, на которой каждая секунда имела соответствующие координаты собственно одного, единственного дня в году. Тень предметов и время, как всегда, были взаимосвязаны между собой; конечно, облака временно разрушали эту связь, а уставшее летнее солнце, в конце концов, как всегда, закатывалось во тьму ущелий Триалетских гор.
   Художника очаровывала такая изменчивость зари; Он на палитре точно мог воспроизвести цвет рассвета: - "Кармин лаку" добавленная двадцатая часть "Берлинской лазури", в смеси и с большим количеством "Цинковых белил", "Хромовой охры", одной десятой части "Сингура" и одной пятой части "Парижской красной" и "Нанкинских белил N2".
   А вот, для Назара Казбеги ассоциации зари были связаны с музыкой: - слуху часто и четко доносились мелодичные фрагменты "Эстампов" Дебьюси.
   Прекрасно летнее утро на кладбище! Покой - люди еще не шагают меж памятников, птицы поют на ветках деревьев и человеку кажется, что это и есть эхо щебетания райских птиц. Свет, сияющий на поверхности камней можно принять за зайчики тех странных лучей, которых видели люди, спасшиеся от смерти. Почему не хоронят покойников утром? Разве взбудораженный целым днем закат, громыхавший город, ряд лиц, уставших от тысяч забот, соответствуют ритуалу похорон? У нас всё превратно: - поминки часто похожи на застолье в психиатрической больнице, где тамада "двумя стаканами" подавляет страх смерти, а после уже "тремя стаканами" воспевает жизнь; поэтически возвышенное ожидание плова с мясом баранины, который, по мнению многоопытных кутил, надо непременно есть с хлебом-лавашем, иначе это будет "оскорблением" самого плова; после собутыльники встанут в шуме стульев, посуды, с сожалением посмотрят на остатки хашламы (больших кусков варёной говядины) на алюминиевых подносах и с трудом распрощаются с полным котлом лобио.
   -Ах, как красиво утро на кладбище! - Вздохнул Квелидзе и протянул три, сложенные вдвое бумажки музыканту, - совсем забыл! Вчера Буйный Ростом вручил мне их и попросил скорректировать тексты по всем правилам грамматики; Бедняга скульптор, видно, промучился всю ночь, исписал каракулями бумагу.
   - Там нечего и поправлять! - Улыбнулся Назар, - скульптор- часовщик желает публично представить своё философское сочинение. Я давно привык к этим эпистолам. Прочитайте, сударь, только этим не сглазьте себя с утра.
   .........................
   Письмо первое
   "Председателю "Департамента камней, щебня и гравия", уважаемому Амирану Питалову
   От скульптора Буйного Р.
   Прошу выделить (безвозмездно) для творческих целей два кубических метра мрамора, три кубически. метра базальта, четыре кубических метра гранита. В противном случае, снимаю с себя ответственность за мой, соответственно, безобразный поступок в будущем.
   Буйный. Р."
   .......................
   - Дадут? - поинтересовался художник.
   -Непременно! Иначе начнет буйствовать. Питалов содержит дом, любовницу, а также семьи и сожительниц вышестоящих чиновников; ему страшно не понравится, если раздробят голову председателя сего департамента, т.е. его же, пардон, башку молотом. Будь Буйный Ростом спокойным, вежливым человеком, и камушка мрамора бы не получил. В этой стране истинная или псевдоневменяемость. а также "рэкет сумасшедшего" есть единственное средство для достижения цели. Учтите опыт скульптора-часовщика, - усмехнулся виолончелист.
   ----------------------------------------------
   Письмо второе
   "Милейший!
   Присланные Вами наручные часы не повреждены, однако, работают символично: - ночью стоят, а днем, с восходом солнца, ход стрелок восстанавливается; этот странный механизм покойнику воздает честь ровно одноминутной, траурной паузой, а если доносится до часов весёлая, свадебная музыка, стрелки начинают "скакать" взад-вперед. Я заметил, что у часов особое отношение к радио: - в публицистической передаче "Человек живет надеждой", один писатель-идиот родину Руставели окрестил "страной нефтепровода" и предсказал Грузии ровно через два года бюджет равный японскому; с такой уверенностью было всё это произнесено, что часы обезумели - начали страшно спешить! За час они совершили двухгодичный цикл! Видать, спешили увидеть ту, счастливую пору! Чтобы справиться с механизмом, я утопил в кипящем суп-харчо это "чертово изобретение". Через полчаса достал часы, и, как будто ничего и не было, они, как обычно, продолжили отсчет времени. Чего таить, и мне спешно хочется жить в "Кавказской Швейцарии", но для этого не начну же я бегать на "сверхдальние дистанции?" Или куда мне бежать? Повторяю, механизм не поврежден, и я отказываюсь его разбирать. Не настаивайте, а то сниму с себя ответственность за мой, .соответственно, безобразный поступок в будущем.
   Буйный Р.
   Приписка: Часы Вам доставит Фиделио. Покорно прошу передать ему сборник стихов Микеланджело. Верну!
   .....................................
   Эта записка развеселила художника и музыканта, но можно ли поверить в "безумство часов", как в "безумство смелых"?
   .....................................
   Письмо третье
   " Madame!
   Убедительно прощу, пожаловать в мою мастерскую, обнажиться и застыть перед станком скульптора, дать мне возможность вылепить в глине прекрасное. Созерцаю кривую линию, похожую на взмах кнута, начавшуюся с подмышек, огибающую стан, бедра, зад и после спокойно опускающуюся до ступней. Да, жажду создать тончайший рельеф скульптуры, а потом алчу восторгаться вылепленной фигурой, которая сниться мне в разных ракурсах и это видение не дает покоя! Величественно то, что еще не создано и поразительно моё стремление к Вам! Неужели думаете, что в подобном возбуждении творца таится что-то грязное, обыденное? Нет! Я, как слеза, чист и только лишь видоизменение глины волнует ваятеля! Тело, опущенные волосы, припрятанные в локонах пальцы, подмышки, выпрямямленные в коленях ноги, малость грубые, мускулистые голени! Лицо будет эскизным, без акцентов на детали мимических мышц. Слегка раздвинутые губы вздыхают воздух! Если во время лепки скульптор с корыстолюбием (деньги или страсть, проданная за деньги!) созерцает модель, он окажется побежденным. Творческий альтруизм, а не грязное ложе! Вот девиз! Давно я стремлюсь к такому возвышенному сотрудничеству именно с Вами, но почему-то остаюсь в невезении. Почему? Неужели судьба нарекла мне высекать в камне только лишь могильные ограды и простые бюсты? Пожалуйте ко мне, одолейте страх и превратите меня из мастера в творца! Умоляю, обнажитесь и встаньте перед станком скульптора!
   Б. Р.
   .............................
   Художника удивило последнее письмо; он поинтересовался, кто же модель, источник вдохновения Буйного Ростома.
   На сей вопрос виолончелист спокойно ответил:
   - Айшэ!
   - Простите, но...
   -Третья жена Фиделио! Что главное, могильщик совсем не против этого" творческого союза"! А женщина боится...
   - Кого? Чего?
   - Только лишь обнаженной скульптуры! Если Ростом выставит фигуру на какой-нибудь выставке, Айшэ будет опозорена! Вот, она и отказывается!
   - Глупышка! Женщина, обалдевшая от скрипа пружин постели! - Рассерчал Саам: - может, есть тайная причина в эпистолярном прологе?
   - Нет, Ростом любит другую женщину! Любит, потеряв голову! Давно боготворит и, верный этому чувству, останется одиноким! - Музыкант чуть не прослезился, - поверьте, поверьте...
   - Кто она, если не секрет?
   - Дочь Ореста Артёмовича Мазура?
   - Умоляю, умоляю..., - и здесь, в "этой интриге" всплывшая фамилия дирижера совсем уж чуть ума не лишила Квелидзе, - это невыносимо! Этот Мазур скоро из под пола вынырнет! Постоянно сидит между нами! Орест Артёмович, где Вы? Он здесь! Под кроватью, в шкафу, смотрит на нас из-за окна!
   - Личность той госпожи, несомненно, Вам знакома! - Спокойно сказал улыбающийся музыкант и закурил.
   - Мазур? С дамой, носящей такую фамилию, я, поверьте, не общался!
   - Почему Мазур? - Положил ногу на ногу г-н Казбеги,- отчего Мазур? Анастасия Адальберти! Тасо Адальберти! Именно Она! Признанная звезда балета! Фея! Терпсихора!
   - А причем тут дирижер? - скривился художник - Хотя, пора мне и не удивляться! В "семейном наследственном древе" Ореста Артёмовича институт генетики, и тот не сможет разобраться!
   - Непонятное не есть незакономерное! - Величаво объявил виолончелист, который, видать, вместо того, что открыть секрет, иногда жил вместе с тайной, - Вы не любитель балета?
   Художник привстал:
   - Анастасия Адальберти! Я наслаждался мгновенной задержкой её прыжков в воздухе, меня дрожь брала!
   -Да, она и сейчас также прекрасна, а, вот, мои руки помнят даже запах мочи чародейки сцены! Ха-ха, когда Тасо родилась, наш оркестр уже и не существовал. Мы вместе с дирижером по договору перебрались в оперный театр.
   - Вижу, еще одной историей хотите поделиться! Давайте, говорите, кто Вам мешает превратить в Мазура Баланчина, Нуриева, Лиепу, Барышникова? Вспомните и деда дирижера, только уж не ошибайтесь в выборе фамилии!
   - Гм, дед? Абрам Цугцвангович Цейтнот был атаманом полка еврейского казачество в Вильно. Во время Русско-Японской войны именно его бойцы прорвали укрепленную, как скала, "Линию смерти" генерала Тойоты!
   - Ого, важно как, однако, слыхал, слыхал об этом подвиге! - Развеселился Саам.
   - Слава Господу, кое-что и Вам известно о Русско-Японской войне! Знать, не до конца отравлен запахами масляных красок Ваш интеллект! Если русские имели бы хоть одного адмирала-еврея, Порт-артурской трагедии могло бы и не быть! - Военно-политические соображения Назара основывались на "историях", рассказанных дирижером, который, в свободное от панихид время, с увлечением повествовал музыкантам о героических делах атамана Цейтнота.
   - Добро, добро...- Квелидзе поднял обе руки - сдаюсь! Вы желали рассказывать о любви Буйного Ростома и Анастасии Адальберти, а оказались в Манчжурии.
   Г-н Казбеги на короткое время задумался и по привычке простонал:
   - Эх, великой личностью был дирижер Орест Мазур!
   ...,......................
  
   П Я Т Ы Й Р А С С К А З М У З Ы К А Н Т А И
   Д Р У Г А Д И Р И Ж Е Р А М А З У Р А
  
   Кое-что я видел лично, в другом мне чистосердечно признался Буйный Ростом и всё это, несомненно, заинтересует Вас, как художника.
   Вот, уже десять лет, как маэстро Мазур отдал богу душу. Умер неожиданно! В тот роковой вечер, в большом зале филармонии, как обычно, он сидел в двенадцатом ряду. Симфонический оркестр (сознательно не назову имени дирижера!) весьма вяло, неохотно, без огонька озвучивал сочинение Альфреда Шнитке. Особенно грешили духовые инструменты, а из них гобой, откровенно говоря, паясничал: - он три раза сыграл в очень интересной музыкальной фразе "ре бемоль" вместо "ре-диеза". Представляете? Орест Артёмович три раза расширил свои коронарные сосуды, положив под язык таблетки нитроглицерина, передохнул и вытер белоснежным платком пот с ясного лба. В четвертый раз послышалась вместо "ре диеза" простое "ре". Многие, сидящие в зале и лишенные слуха, даже и не вздрогнули:- они беспечно воспринимали это, скажу без преувеличения, уголовное преступление гобоиста, который (явно с похмелья!) злостно хулиганил, не протрезвев, может, от выпитого прошлой ночью фальсифицированного кахетинского вина. А вот, пятая фальшь перекрыла все предыдущие: - "бедный ре диез" был подменен "ре дубль диезом". Слыхали такое? Ужаснее, что может быть? Фильмы Хичкока по сравнению с этим позором - "Шопениана" да и только! Мазур задрожал и вот, новое лукавство: - гобой нахально сыграл законченный музыкальный фрагмент известной песни Дунаевского и Лебедева-Кумача из кинофильма "Цирк" - "Широка страна моя, Родная"! Орест Артёмович встал, насупил брови, его густые волосы взъерошились, на лице отметились прожилки. Да, маэстро встал и крикнул оркестру:
   - Довольно!
   Наклонился вперед, ухватился за спинку кресла и гневно произнес:
   - Хватит безобразничать, клоун! - И там же скончался несчастный! Он своим последним вздохом защитил демократические ценности в музыкальном творчестве, т.е. авторские права композитора Альфреда Шнитке.
   Мазур похоронен тут, на этом кладбище. Да, здесь покоиться в тени трех дубов "метр панихид". Обязательно сходим и поклонимся памяти маэстро, дорогой Саам! На могиле дирижера стоит огромная мраморная плита, с пятью отлитыми в бронзе нотными линиями, между которыми блестит, как предупреждение, "ре диез!".
   К моменту смерти отца Тасо Адальберти была тридцатилетней, прекрасной дамой: - не замужем (балетное искусство требует жертв), воздушная, нежная, кипучая в страстях, влюбленная в жизнь, как на сцене, так и в жизни. Она гармонично совмещала танец со многими увлечениями: - нумизматика, филателия, весёлые пиры с ночными оргиями, путешествия и даже присутствие на лекториях общества "Знание". Разумеется, Анастасия болезненно перенесла смерть отца и с моей помощью решила украсить могилу отца памятником. В один прекрасный день Тасо пожелала встретиться с камнетесом и Ваш покорный слуга, разумеется, сразу же представил ей Буйного Ростома, который, став лицом к лицу перед "нимфой пластики", опустил голову, покраснел, как рак жаренный. Я не удивился: - он ведь был большим любителем балетного искусства! Встреча с "живой легендой" танца встревожила беднягу; к сожалению, молниеносно нагрянувшие эмоции первой встречи с "феей танца" в последующем и стали причиной легкого расстройства психического состояния Буйного Р..
   В течение почти двух месяцев сотрудничали я, Тасо и Буйный Ростом; Балерина была довольна результатом; В начале лета могилу Мазура украсил памятник и мы, все трое направились в ресторан, чтобы помянуть незабвенного артиста; вспомнили дирижера, заговорили о том, о сём; Тасо чуточку опьянела, обняла Буйного Ростома за плечо и сказала:
   - Ты оказался хорошим мастером, братец мой!
   - Несравненным! - Добавил я.
   Буйный Ростом изготовил ограду могилы безвозмездно, а памятник был делом рук известного скульптора Сократа Атонели.
   - Долг платежом красен, - забеспокоилась женщина - но как, каким образом отблагодарить это бескорыстие, не могу придумать...
   Камнетес был влюблен в эту "воздушную танцовщицу", и сия любовь не нуждалась в объяснениях: - чрезмерно вежливое поведение, бессвязная речь, испуганный взгляд, несвоевременная декламация сонетов Микеланджело уличали в нём влюбленного.
   Да уж, перекинуть мост взаимопонимания, а тем паче, и страсти между ними было невозможно; слишком отличались друг от друга: балерина порхала не только на сцене, но и в каждодневной жизни. Наш Буйный Ростом разделив с ней ложе, даже на одну ночь, непременно бы погиб. Короче: цепь противоречий была с начала же ясна. Мучился Ростом, ой, как мучился! в последующем я узнал, что он даже посвящал стихи низкой пробы "избраннице Терпсихоры". Что поделаешь! O, Sancta Simplicitas!
   В ресторане же выпивка прибавила смелость камнетесу, и он, наконец, выразился в двух осмысленных предложениях:
   - Госпожа Тасо, простите, я откроюсь Вам! Есть у меня, дурака, мечта-с! Богиня, разрешите вылепить в глине Вашу наготу!
   Сказал и чуть со стула не свалился.
   Я, разумеется, из-за этого нахального желания оказался в неудобном положении; испугался, подумал, что "звезда балета" покроет нас бранью, разобьет о наши головы бутылки шампанского, испачкает наши лица мороженным и убежит восвояси с растрепанными волосами.
   - Нагую? - Спокойно закурила Тасо и прищурила глаза.
   - Нет! Да! Как вы сказали? Простите, я ничего и не говорил! Да! -- запутался Буйный Ростом.
   Я же с уважением, но с малой надеждой на творческое сотрудничество, уточнил:
   - Разумеется, голую!
   Женщина потянула вино из бутылки, раздавила сигарету о дно пепельницы, задом чуть отодвинула стул от края стола и закинула одну прекрасную ногу на вторую - прекраснейшую ногу.
   - Я очень занята. "Жизель", "Баядера", "Бахчисарайский фонтан", "Лебединое озеро", одноактовые балеты Баланчина, репетиции, подготовка к будущим гастролям, и. наконец, моя полнокровная жизнь женщины......
   - Может быть, сможешь после утренней репетиции? Только на один час! Всего несколько сеансов! - Сказал я с украдкой, надеясь, что смогу осчастливить друга несколькими сеансами.
   - Назар, как думаешь, сможет? - наклонившись ко мне, Тасо прошептала на ухо.
   - Он гений! Микеланджело Буанароти! - Прикрыв губы ладонью, ответил я.
   К этому времени камнетес, думаю, не менее трёх раз спасся от расстройства кровообращения в мозгу; как говорят образованные невропатологи, у мужчины носогубная морщина то искривлялась, то опять выпрямлялась. Анастасия же по-лебединному (Одетта-Одилия!) вытянула шею и с подозрением произнесла:
   - Живописцы разных школ написали до двадцати моих "ню", а фотоснимкам и счету нет! Вот, скульптура? Не знаю, ... не знаю...
   - Прекрасное и в глине должно найти свою обитель! - Патетически высказался Ваш покорный слуга.
   Судя по нистагму глаз, Ростом, ожидая приговора, в скором времени испустил бы дух.
   Согласие Анастасии было неожиданным, хотя, по многим причинам, голой натурой она превратилась только спустя два месяца.
   В назначенный день и час, между утренней репетицией и заседанием правления общества филателистов, балерина оказалась у двери мастерской Буйного Ростома.
   - Увы, не смогу задержаться надолго, - объявила она изначально, не раздумывая, очутилась на возвышенном месте в середине освещенной солнцем мастерской, без всякого смущения и реверансов сбросила с себя платье, выдернула из волос дорогую заколку из слоновой кости, и чёрные, блестящие волосы опустились на ее плечи. Брависсимо!
   Значит, в миг оголилась Тасо! Взор скульптора затуманился. Тело женщины со своими безупречными формами, рельефом, симметрией, "мелодией" изящных линий бледнело в необычном пару, колыхавшем в солнечных лучах. От внезапного счастья Буйный Ростом кружил вокруг дочки Мазура и даже взглянуть не мог на "королеву балета". Перед ним стояла истинная богиня! Предварительно размятый ком глины ожидал прикосновения рук скульптора, чтобы жадно впитать часть души танцовщицы, ожить, однако наш друг медлил, не поддавался творческому пылу. Большая любовь, как непрозрачная штора, прикрыла "нимфу" и ослепила художника.
   - Вас устраивает эта поза? - Спросила Тасо и нежнейшей пластикой подняла руку.
   Мужчина залепетал.
   - А, так? - женщина упала на колени и ладонями прикрыла голую грудь, как бы неожиданно услышав бессмертную мелодию Сен-Санса!
   -Ах! - вскрикнул скульптор.
   -Может так? - Анастасия привстала, прогнулась в талии, вытянула обе руки к солнцу и стала похожа на белую лебёдушку, готовую взлететь.
   -Ого! - отступил Ростом и бессмысленно стал мять глину: - тревожился, быстрыми нелогичными движениями пальцев старался побороть свою рассеянность.
   Сеанс закончился без результата.
   Скульптор и в последующие дни не добился успеха. И не удивительно!
   Голая балерина исполняла несметное количество "па" из современных спектаклей для того, чтобы "открыть путь" таланту ваяния: - то "Дугла" Джофри Холдера, то "Концерт фа мажор" Гершвина, то "Четыре темперамента", Хиндемита, то "Адажието N 5" Малера, то "Блестящее аллегро" Чайковского в хореографии Баланчина, то "Моряки на суше" Бернстайна, то "Следы в красном цвете" Джона Адамса, то "Троянская игра" Дауенса и т.д.
   Несмотря на "творческий ступор" скульптора, мадам Адальберти не отказывалась от позирования тогда, как бедный Буйный Ростом терзался, не мог даже воспринять наготу танцовщицы. Прекрасное лицо женщины ему казалось только лишь белой, венецианской, карнавальной маской.
   На десятом сеансе женщина принесла с собой бутылку арманьяка, заставила скульптора выпить, но результат опять оказался плачевным. Буйный Ростом зарыдал.
   В глине лепилось что-то непонятное, необычное даже для авангардного искусства; образно выражаясь - чересчур и бессовестно авангардное.
   Высох наш друг; он не дотрагивался до пищи, пил воду в большом количестве; глиной слеплялись его руки, и стоял, стоял застывший, обезумевший. Несколько раз я наведывался к нему, в мастерскую, но заговорить с невменяемым человеком не удавалось. Как только Тасо, не ищерпавшая своего терпения, уходила, бедняжка сочинял стихи, хотя в сонетах он воспевал не любовь, а грохочущий ему навстречу поезд, убивающий скульптора, разрывающий на части тело бедняги. Ах, квинтсептаккорд, не что иное!
   Всему бывает конец: Анастасия с монашеской терпеливостью сказала:
   - Успокойтесь, я не покину Вас!
   - О, как я мучаюсь! - Сознался Ростом.
   - Может быть, у Вас есть другое желание? Я готова нарядиться в танцовщицу, накинуть на плечи мех, поставить на голову поднос с фруктами! Согласны?
   - Желание?
   - Да, желание! Говоря откровенно, мне жаль Вас! Так не может продолжаться долго! Вы уже не похожи на человека!
   - О, есть, есть у меня желание! - Вырвалось из сердца скульптора.
   - Скажите! Пусть будет оно совсем глупым! Скажите, - спокойно ответила женщина и накинула халат на голое тело.
   Буйный Ростом обошел кругом балерину, потом этот несчастный встал перед "нимфой" и от слов, произнесенных им с мольбой, чуть не треснули бюсты на полках:
   - Избавьте меня от любви к Вам!
   -Как? - "Олимпийское спокойствия" Анастасии своей сутью можно было отнести к разряду из области психопатологии.
   - Избавьте меня от любви к Вам! Избавьте, и тогда клянусь, я смогу создать прекрасную скульптуру! - Последовал ответ безумного.
   Женщина задумалась и с удивлением сказала:
   - Сказано же наоборот: любовь воодушевляет!
   - Ничего не вижу! - Беспомощно развел руками Ростом, - любовь преграждает мне путь: - как будто бы железный занавесь опустился между мною и натурой! Я должен или самозабвенно любить Вас, или также самозабвенно лепить в глине божественную красоту Вашего тела! Вот выбор! Другого не дано!
   - Как без любви? - Удивилась "нимфа балета", - значит, посвящение, к примеру, прекрасных стихов даме следствие равнодушия?
   Вы, Саам, что бы Вы ответили женщине в этом случае? Ах, не знаете? Ясно, что душераздирающей любовью, мой друг, Вы никого и не любили.
   А сейчас прислушайтесь к словам Буйного Ростома:
   - Лелеять в себе чувство большой любви, носить с собой этот огромный груз само собой является искусством, и оно никогда не материализуется в гениальных стихах, не предстанет на бессмертном живописном полотне, не будет высечено в мраморе и не воздвигнется величавым храмом! Благосклонность же безболезненно толкает к творчеству и, если ты гений, шедевр налицо!
   - Значит, как Вы изволили сказать, любовь мешает творцу? - Тут Анастасия предпочла удалиться от невменяемого человека, и пока наша "Одета-Одилия", попрощавшись, закрыла дверь, она изрекла в наставлении, может быть, совсем уж и не глупцу:
   - Желаю Вам, как творцу, доброжелательность к женщине, а как простому гражданину - любовь самозабвенную!
   Тасо ушла, удалилась от скульптора, кто, если можно так выразиться, существовал за пределами разумного.
   После этого дня они больше никогда не встречались.
   .....................
   Разумеется, я часто общаюсь с мадам Адальберти то на улице, то в концертном зале, то на могиле отца и прима-балерина с улыбкой, без лишней скромности говорит мне:
   - Знаешь, почему я так вдохновенно танцую? Потому, что до безумия никого не любила и не люблю! В противном случае не парила бы я в воздухе свободная, счастливая, только лишь балетом увлеченная. Лирика земных страстей враг искусства! Этот Ваш бешенный, разъяренный или буйный скульптор, оказывается, прав!
   - Что ты! Разве есть что-нибудь лучше, чем увидеть влюбленного в тебя и любимого тобою человека в зале? - Недоумеваю я, но, разумеется, не очень-то убедительно возражаю.
   - Боже упаси! - отвечает Тасо, удаляется от меня и легко, свободно идет своей дорогой.
   Да, сударь, эта женщина не сломает ногу ни на сцене, ни в жизни! А теперь, что касается большого кома глины, который так и не смог овладеть частью души танцовщицы: - Буйный Ростом вылепил из него дедовское тонэ, т.е. устройство для выпечки грузинского хлеба; кстати, как известно, туда же опускаются вертела с мясом, поросёнком..... Прекрасно! Добавьте сейчас к шашлыку хорошее вино, разумные тосты, немного богемной поэзии, спокойную беседу об угасшей любви и, наверно, от удовольствия почувствуете дрожь в теле. О лучшем состоянии души Вам даже и не мечтать! Но! Иногда мне кажется, что в этом тонэ угольками тлеет несостоявшаяся любовь. Тогда я заполняю граненый стакан вином "Аладастури" и предлагаю тост за искусство, которому потрясения любви не мешают! Выскажусь и развеселюсь.
   ....................
   Наконец-то виолончелист закончил свой рассказ и напомнил Квелидзе:
   - Недавно на тусклом свете лампы Вы ломаными линиями изобразили лицо женщины, самовлюблённо смотревшей в зеркальце. Рисунок был равнодушен к творцу. Да, бывает и такой казус, мой друг! Осознав это, Вы сразу же разорвали портрет на мелкие куски! В будущем же советую, не уделяете место в своей живописи тому, кого любите на грани умопомрачения, а то, подобно Буйному Ростому, останетесь ни с чем. Уразумели? Большое искусство соседствует со спокойствием, и чтобы не говорили, оно не терпит жизненных катаклизмов. Революционные стихи и песни плохой пример для подражания... Спокойствие, только лишь спокойствие, а не болезненные страсти! Взбудораженный интеллект поэта сочиняет низкосортные частушки! Запомните это навсегда! Вот, и весь квинтсептаккорд жизни!
   - Я не смогу вылепить тонэ, но рисовать гастрономические натюрморты мне удается: - кривые рога-сосуды для вина, цыплёнки-табака, шашлыки, зелень, сыр-гуда, лаваш.... все это изображается на холсте примитивно, без лишних "изм"-ов! Знаю, сие рисование успокаивает душу! Поверьте, натюрморты никто не ест! А теперь, извольте рассказать мне о другой натуре скульптора! - И Саам напомнил музыканту содержание "третьего письма" Буйного Р.
   - Айшэ? О, фигура жены Фиделио будет прекрасной, так как между ваятелем и типажом не стоит изгородью "железный занавес любви". Безграничное чувство, слава Богу, не ослепит моего друга, и нагота не станет феноменом, вызывающим эксцессы в процессе работы над скульптурой! Буйный Р. без переживаний и слёз непременно достигнет своей цели. Вот это он прекрасно уразумел, потому и настойчиво просить женщину прийти в мастерскую, стать перед станком скульптора и спустить платье до ступней......
   .......................
   Во время беседы виолончелиста и художника "голубь любви", вцепившись когтями в край бочки, спал преспокойно.
   Странный всё-таки субъект, этот Columbus livius amorus!
  
  
  
   Т р е т ь я г л а в а
  
  
   В конце концов, любовница Мревлова примкнула к "Обществу агрессивных нудистов". Для неё нагота была той перчаткой, бросив которую, возможно было вызвать нашу "пуританскую публику" на "дуэль". Странным было и то, что в квартире, без свидетелей и любителей так называемого "социального протеста", в одиночестве набрасывала она на плечи соболиную шкуру, украшала голову громадной шляпой с перьями, красным бантом и, суетясь на кухне, наряжалась в длинное платье с аппликациями ромашек. Но, бывая на людях, одежда уж сильно беспокоила подругу лидера "ташистов"; - поэтому, в знак неповиновения нормам традиционной этики, совсем уж в неподходящее время Крошка приподнимала юбку, дерзко показывая громадные ляжки, расстегивала пуговицы сарафана и движением плеч вызывала дрожь своей тяжелой груди.
   Мревлов привык к капризам женщины и когда его "роза сердца" в нижнем белье готовила яичницу, стоя на цыпочках, целуя локти любовницы, Эдишер констатировал факт:
   - "Куртизанка-яичница" в энергетическом аспекте, несомненно, будет полезна даже моему, измученному гастроэнтероколитом желудочно-кишечному тракту и "достоинству мужскому"!
   -----------------------------------
   В начале сентября, после завершенеия двух живописных полотен ("Счастье" и "Виолончелист"!) Мревлов, Крошка и Квелидзе поехали к морю на автормобиле ("Москвич-412") лидера "ташистов". Определить "марку" машины затруднился бы и сам главный конструктор "АЗЛК"-а, разумеется, по причине полной деформации экстерьера вышеупомянутой модели.
   В то время, в маленьком городе, переполненном пальмами, магнолиями и субтропическими цветами, намечалась регата яхт и в состязании любителей-лодочников (класс, т.н. "Торнадо-Юнга") участвовал г-н Мревлов. Местная власть участникам соревнования щедро выдавала денежные суммы для нужд и - не только бытовых. Таким образом, богатенький Эдишер хозяйничал, разбрасывая купюры в разные стороны.
   Квелидзе же, естественно, устал от продолжительного соседства с кладбищем: - по ночам ему везде мерещился покойный дирижер Мазур, а в процессе создания двух живописных полотен он настолько переутомился, что страдал идиосинкразией на краски, кисти, палитру и мольберт.
   И вот, когда товарищ и собрат предложил Сааму поездку на море, основоположник "интегрального импрессионизма" согласился, разумеется, без колебаний.
   ----------------------------------------
   К солнечной погоде одного, прекрасного дня присоединился грохот громадных, пеной так называемых. "барашек" осветленных морских волн. Чайки жадно вылавливали рыб из мутной воды, а пляжные спасатели бездельничали, с утра "резались" в карты; Пляж пестрел разноцветными купальниками; Перепачканные песком дети то бессмысленно ревели, то спокойно рушили песочные домики, похожие на усеченные конусы. Северо-западный ветер развевал флаги спортивных обществ, политических партий; рядом, в павильоне почти голая молодежь пила кофе, ела мороженое и в несчетных стеклах одного стиля черных очков тысячекратно отражалось дневное светило; Радиорепродуктор, прикрепленный к столбу фонаря наружного освещения, патриотическими песнями возбуждал загоревших, облезлых мужчин и женщин, державших в обеих руках кукурузные початки.
   - ....,,Поет Джандиэри! - объявил диктор и вот, лихо запел наш благословенный Богом тенор.
   В это же время в адрес искателей приключений начальник отряда спасателей крикнул в мегафон:
   - Вход в море воспрещен! Мы не несём ответственность в случаях неповиновения уставу пляжа. Мужчина в красной маске ватерполиста, сейчас же выбирайтесь на берег! Мужчина...
   Хрустя по камушкам, шел зигзагами между пластом лежавших на "топчанах" отдыхающих торговец в пробковом шлеме "английского колонизатора", в коротких брюках. В корзине у него лежали бутылки с холодным пивом, сигареты, журналы, газеты, предвыборные буклеты, граната ГС-22-РГД (для самозащиты) и горячие хачапури.
   Потом над берегом зашумел вертолет: - людей забросали цветными confeti, листочками, на которых было напечатано всего три слова:
   - Р Е Г А Т А "В Е С Ё Л А Я В О Л Н А"!
   Вдоль пляжа, качаясь на волнах, плыл белый катер, с которого доносилось:
   ".... И тогда в Ереване, в нашем маленьком доме,
   Будет много веселья, будет много вина"
   Сотрудник городского спорткомитета кричал:
   - Друзья! В 12 часов дня состоится пробежка с тяжелыми рюкзаками в красивейших окрестностях курорта под девизом: - "Уничтожим берегозащитные железобетонные конструкции, запретим вывоз щебня с морского пляжа!" - Друзья, в 12 часов дня...
   Экскурсовод с помощью мегафона извещал:
   - Посетим карстовые пещеры! Синий автобус ждет желающих на площади перед вокзалом....
   Со стороны "Дома отдыха" с трудом доносился слабый звук радиоусилителя:
   - Сегодня, в 6 часов вечера, в актовом зале состоится лекция-беседа на тему - "Сексуальная агрессия и её лечение на курортах местного значения" ... Сегодня, в 6 часов вечера...
   Море бушевало.
   Потом в открытом павильоне поднялся переполох: - молодежь с охотничьими обрезами и ножами безжалостно наступала друг на друга. однако мобильный отряд полицейских смог утихомирить дебоширов. Среди арестованных был "почитатель воровских традиций", некий Гиви Севастопольский по кликухе "Питон"!
   Утихли брань, крики и зелёная электричка загрохотала по рельсам, уложенным вдоль пляжа.
   ---------------------------
   Они лежали рядом: на надувном резиновом матраце - голая Крошка, на деревянном топчане - Мревлов - в купальнике с синими полосками образца 20-их годов ХХ столетия.
   Здесь же на камушках валялся Квелидзе, как всегда - в широких неспортивных трусах, прикрывавший лицо пожелтевшей газетой "Национальная Правда".
   Лидер "ташистов" повернул голову к художнику и спросил:
   - Эй, парень, в случае твоей смерти кому достанутся живописные полотна основоположника "интегрального импрессионизма"?
   - Службе уборки мусора! Мне наплевать!- Ответил "Дзен-Творец", уставший от житейских неурядиц.
   - Шутим? - скривился Мревлов.
   - Если хочешь знать правду, мне всегда нравился лишь творческий процесс! Законченные рисунки - это хорошо, но я не имею желания просить то одного, то другого идиота о презентации и рекламе, скажу без преувеличения, моих шедевров! И того хватает, что изначально замысел сводит меня с ума, а потом уж рисование будоражит душу! Для одного человека, я думаю, достаточно. Мревлов, если хочешь, подарю я тебе своё "творческое наследие", так как знаю, что живописными полотнами Квелидзе ты, уж точно, не прикроешь стену с осыпанной штукатуркой. Когда Фиделио выроет мне могилу, забирай мои рисунки, ладно?
   - Крошка, слышишь? - Эдишер похлопал любовницу по мягкому месту.
   - Увы, нынче наш художник не в предмете! - Равнодушно ответила женщина.
   - Да, уж, беспечный субъект этот наш друг.
   В это же время вблизи них расположились вдребезги пьяный мужчина, низкорослая, толстая женщина и головастый мальчик; расстелили коврик, сели на него, достали из сумки помятую сливу и испачкали себе лица. Когда усилились волны, начальник отряда спасателей ещё раз предупредил отдыхающих:
   - Администрация пляжа не несёт ответственность за жизнь дураков, решивших искупаться во время шторма! Акции неповиновения наказуемы исправительными работами на строительстве нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан!!
   Мужчина "навеселе" решил потягаться с волнами именно после сего предупреждения. Он, почему-то, повернулся лицом к Сааму и демонстративно изрёк:
   - Храбрецу нечего делать на берегу.
   - Ты что, хочешь нас погубить? - Жена ногтями поцарапала себе щёки.
   - Если я джигит, а в этом не должно у тебя быть сомнений, то я непременно должен приструнить стихию! - Храбрец снова косо посмотрел на Квелидзе и в мгновении ока ворвался в воду. Первая же волна скосила смельчака, вторая повернула его лицом к берегу для того, чтобы взор отца семейства навечно запомнил бы "портрет" супруги и сына.
   - Помогите! - Заорала женщина и обратила взор, почему-то, на несчастного Квелидзе, который, как утверждал Мревлов, во время плавания не мог согласовать движение рук и ног с дыханием и очень скоро уставал; барахтаясь, он еле-еле успевал выйти на мелководье и коснуться ступнями дна.
   Волны не торопились поглотить хмельного. Они, если можно так выразиться, мучили его, мячиком бросая мужчину то в одну, то в другую сторону. Народ же мигом разбежался в поисках спасательного круга тогда, как жена "потенциального утопленника", опустившись на колени ладонями била по камушкам, а головастый мальчик спокойно грыз подброшенный кем-то кукурузный початок, внимательно следя за существованием родного отца между жизнью и смертью.
   Спасатели куда-то пропали. Мревлов во всеуслышание заявил, что не умеет плавать, а Саам, в конце концов, не выдержал настойчивого взгляда жены смельчака и кинулся в волны.
   - Я бы не посмела встать на ноги в порванных, распоротых трусах! - Крошка косо взглянула на "добровольца", когда лидер "ташистов" чуть ли не вынес приговор художнику:
   - Вот сейчас Фиделио уж точно выроет тебе могилу, - сказал он и, идя в развалку, направился к тому месту, где вода могла замочить ему только лишь пальцы ног.
   В конце концов, в этом шуме и переполохе отличились парни местного хореографического ансамбля "Кавказ", оказавшиеся в этот роковой час вблизи пляжа - двоих, измотанных волнами, полуживых мужчин - художника и смельчака - уложили под тенью зонтов.
   Когда Квелидзе отдышался, он, разумеется, увидел перед собой столь надоевшие и необычно глупые лица Мревлова и Крошки; это означало, что наш "Дзен-Творец" не находился в ареале потусторонней жизни. Эдишер же горячими ладонями хлестал холодные щеки художника. И до его слуха доходили с трудом выговоренные слова другого, спасенного мужчины о том, что он намеревается продолжить борьбу со стихией.
   - Забавно, что ещё разговаривает! - Подбоченившаяся Крошка усмехнулась и потом уже побежала за матрасом, унесённого сильным ветром к павильону.
   - Глупцам везёт, - присел Мревлов вблизи друга, - меня может прикончить даже один страстный поцелуй женщины! Гм, интересно, чтобы случилось, если бы ты погиб?
   - Что случилось? - Промямлил Саам, - я, наконец, отдохнул бы от лидера "ташистов", а у тебя стало бы одной заботой меньше! Что случилось? Совсем уж ничего... в конце концов, твоей собственностью стали бы рисунки родоначальника "интегрального импрессионизма".
   - Нет, допустим, ты, гражданин Квелидзе, стал жертвой несчастного случая! - Мревлов протянул художнику полную бутылку пива, - допустим...
   - Чего ты всё время повторяешь одно и тоже, как ворон Эдгара По! - Саам прижал локти на колени, закурил сигарету и посмотрел в сторону аллей, вдоль набережной, где медленным маршем прошел оркестр музыкантов, одетых в шотландские национальные костюмы. Это были моряки британского военного корабля "HOWDOYUODO", визитом "доброй воли" посетившие гавань и в портах разных стран по традиции представлявшие художественную самодеятельность Туманного Альбиона.
   - Эврика! Есть идея! - на весь пляж закричал Мревлов.
   Когда музыканты направились к колоннаде, озвучивая гимн футбольного клуба "Данди юнайтед", Крошку в задницу укусила оса, спасатели связали смельчака-борца со стихией, головастый мальчик заплакал, сотрудник спорткомитета не смог найти желающих поучаствовать в туристической пробежке по живописным окрестоностьям курорта, а белый пароход с песней об Ереване исчез за горизонтом.
   Лидер "ташистов" сказал другу:
   - Помнишь мистера Мак Лахана? Не забыл, во сколько оценил твои рисунки торговец картинами, если богу отдашь свою грешную душу? Вот и, умри, умри, умри, несчастный ты человек!
   - Мревлов, гуманизм твой поразителен, - художник прильнул к горлышку бутылки пива, - неужели я тебе не дорог? - Он усмехнулся и махнул рукой.
   .......................
   Со дня своего основания ресторан "Сам ушёл!" (полное философское соответствие названия и содержания) стал объектом общественного питания одного, четко определенного назначения: - под крышей сего заведения накрывались поминальные застолья. Немного раньше, в эпоху тоталитаризма здесь, несмотря на "профиль общепита", часто резвилась "Лукулловыми пирами" партийно-номеклатурно-бюрократическая элита, однако после того, как подул "ветерок свободы, независимости и демократии" в "Сам ушёл!" двери открывались лишь только для родственников, близких, друзей, товарищей покойника, т.е. скорбящему народу. Разумеется, здесь с "офенбаховской распущенностью" не танцевал кордебалет, но группа музыкантов-дудукистов иногда, и только на репетициях траурные мелодии заменяла "Танцем с саблями" Хачатуряна или "Лезгинкой", или даже песней из кинофильма "Мимино".
   Между высокими дверями двух больших залов размещалось пространство, переполненное фонтанчиками, карликовыми цветами в горшочках. Темные тона интерьера, на стенах - в черных рамках афоризмы про жизнь и смерть, ну, разумеется, располагали к "минорному поведению" - да, здесь говорили шепотом, не хихикали, и улыбку во время застолья можно было назвать "улыбкой скорбной памяти"; мраморный пол банкетного зала, разумеется, "не мог даже представить", как танцующий в сласть "Кинтоури" может зубами достать платок с пола, валявшийся между ног партнёра; мужчин-официантов украшали траурные повязки, а официантки и зимой и летом носили черные чулки. Меню совершенно соответствовало канонам национальной кулинарии, требованиям православной религии; Вино бочками приносили близкие покойника, или же сам главный санитарный врач заведения заботился о качестве напитка. В ресторан на почасовую оплату приглашался священник-диофизит, благословляющий "хлеб-соль" и дававший исчерпывающие пояснения насчет правил поведения в загробном мире, борьбы с прозелитизмом. Основная прибыль "общепита", разумеется, обусловливалась за счёт обильных застолий поминок и с этой точки зрения директору объекта, некоему Гловели не на что было жаловаться.
   ..........................
   В тот день художник и лидер "ташистов", после долгого, бессмысленного скитания по городу, подошли к, облицованному светло-зелёным мрамором, ресторану "Сам ушёл!". Наружный вид здания совершенно не указывал на то, что здесь существовал очаг "печальных застолий". Разумеется, вступив внутрь, их смутили темные тоны интерьера и множества странных афоризмов на стенах. И всё-таки: - разве нормальный человек мог себе представить, что ресторан может иметь столь "односторонний профиль"? Нечего и говорить, наш "творческий дуэт", вошедший в отдельный кабинет, весьма опечалился, читая настенные афоризмы.
   ................................
   К ним подошел официант, конечно, с черной повязкой на руке.
   - А ну-ка, брат, покажи свою умелость! - Весело вскрикнул Мревлов.
   -Поздравляю Вас с днём Святого Мученика Мамантия, отца его Теодора и матери Руфины, а также патриарха Константинополя Ионы. - Сказал мужчина, от черной повязки которого художник не отводил глаз и сей блестящий, шелковый материал воспринимал как знак только лишь личной трагедии официанта.
   - Жареный поросенок с подливкой-ткемали мегрельского рецепта! Салат из огурцов, помидоров, зелени, заправленный винным уксусом и оливковым маслом, аджарский хачапури и холодное вино! Лучше - "Аладастури"! При такой жаре "кахетинское" пить будет не совсем приятно! - заказал богатенький Мревлов.
   - Плов, фасоль-лобио, колио, соления, вино и опять лобио! - Отразил официант совсем уж не вегетарианскую атаку лидера "ташистов" и объявил, - благословенные люди, если предпочитаете мясо и молочные изделия, то извольте пойти в другой ресторан - например, в "Кувырком на улицу"!
   - Хорошо, хорошо, - махнул рукой Квелидзе, которого даже дубинкой нельзя было вынудить подняться с места, настолько человек был уставшим от бессмысленного скитания по городу вместе с Мревловым, - пошутили и ладно!
   - Вы находитесь в ритуальном ресторане! - Чинно объявил официант.
   - Ах, - простонал Эдишер, но почему-то он тоже не пожелал поменять место трапезы: - ан нет, наоборот: - лидер "ташистов" весело подмигнул Сааму и прошептал: - Символично, что именно здесь мы и оказались! Символично!
   ....................... .....
   Пока Эдишер и художник пришли в себя, накрылся стол, где были представлены: - фасоль, тефтеля из фасоли, котлеты из фасоли, зелёная фасоль, фасоль с орехами и уксусом, фасоль, зажаренная в подсолнечном масле, чахохбили из цветной капусты, буглама из грибов, баклажаны на вертеле, шпинат с орехами, плов с изюмом, яблоками с айвой, вино "De mortuis aut bene, aut nihil" разлива частного предприятия "Вах!".
   Официант вытер слезу, гордо осмотрел накрытый стол и застенчиво спросил:
   - О ком это Вы скорбите?
   Саам и Эдишер на короткое время замолчали.
   - Извиняюсь, но у нас такой порядок: - сотрудник сферы обслуживания вначале должен выпить один стакан за упокой души усопшего и потом уж должен следовать дальнейшим указаниям посетителей, - так, спокойно объяснил человек с черной повязкой, - меня зовут Иосиф Виссарионович!
   И вот, здесь Мревлов, много не думая, заполнил маленький рог вином, нагнул голову и объявил нахмурившись:
   - Ребята, помянем художника Квелидзе, а?
   - Пусть земля будет пухом художнику Квелидзе! - Официант немного развеселился, так как, наконец, клиенты оказались в "колее традиций" ресторана "Сам ушёл!", то есть, стали "адекватными грузинами".
   Саам раскрыл рот, под столом ногой толкнул друга, и чуть не сказал, дескать, ты чего, братец, бредишь, а потом, когда Иосиф Виссарионович вышел из кабинета, демонстративно покрутил показательным пальцем у виска.
   - За тех, кто тебя там, в том миру встретит! Ещё раз за спасение твоей души, несчастный! - "Дудел в свою дудку" Мревлов и, несмотря на недоумение основоположника "интегрального импрессионизма", повторял: - Не знаю, не знаю, но то, что я задумал, гениально! Мать её, простой лжи! Грандиозное враньё, которую народ всегда воспринимал и воспринимает, как непременную истину. Ну, как? Да здравствует беспредельная, как океан, дезинформация! - Выпил, и уж совсем обезумевший ещё два стакана опрокинул подряд.
   - Шутим? - холодно спросил художник.
   - Шутки в сторону, - усмехнулся Эдишер Мревлов, - ты меня за бездельника принимаешь? Когда в Монте-Карло, в собственной фешенебельной квартире повесишь мой портрет, поймешь бедолага, шутил я или нет в этот знаковый день!
   В кабинет, наверное, опять-таки по тамошней традиции, вошли музыканты ритуального ансамбля в костюмах карачохели, т.е. тифлисских ремесленников-кутил.
   - Кого помянем, ребята? - поинтересовались музыканты.
   - Художника Квелидзе, дорогие! - не отказался от навязчивой идеи Мревлов.
   - Пусть земля будет ему пухом! Пусть последней потерей будет его смерть для вашей братвы! - Единогласно высказались музыканты и сыграли "Вах, горе мне!", растаяв в грусти и потом уж на цыпочках удаляясь из "кабинета".
   - Через два-три дня твою фамилию припишем к списку погибших во время парусной регаты! - Прошептал художнику лидер "ташистов", - как правило, на каждом соревновании мы и так теряем одного-двух спортсменов! Люди, очутившиеся за бортом, тонут! Понял? И тебе не повредило бы "отдать душу господу"! Сойдет? Сойдет, я тебя спрашиваю?
   - Значит, я погибну? - Горько усмехнулся "Дзен-Творец".
   - Да! А остальное за мной! Ты уже и не будешь Саамом Квелидзе!
   - А кем?
   - Кем хочешь! Кем хочешь! Брат, если хочешь, живи с паспортом Леонардо да Винчи! Были бы "бабки", а паспорт сварганим! Главное - деньги... - затарахтел лидер "ташистов", - могила? Фиделио всё устроит! Я сейчас думаю о выгодной продаже твоих живописных полотен! Наши соотечественники, как всегда, мёртвых на руках носят! Живых же, известно, не терпят... Гм, порода у нас такая! Генетика, генетика - продажная девка империализма! Цена творчества покойника и заграницей высокая, ведь именно об этом намекал Мак Лахан! Мы же всех и одурачим! - Мревлов стукнул себя кулаком в грудь, - пусть я сгину, если всё не обстроится. Идёт?
   Саам вникнул в сущность замысла, он поверил и в то, что в стране, оскверненной грехопадением, возможна не только сия "комбинация"!
   - А вдруг, не сможешь продать рисунки?
   - Не купят, и я же тебя же воскрешу из мёртвых! - Развеселился Эдишер, - дай руку! "Фиктивная смерть", разумеется, лучше смерти от голода! - Он захихикал, и когда в знак согласия друзья подали друг другу руки, "Дзен-Творец" поставил единственное условие:
   - Бери всё, однако я не за что не уступлю портрет Назара. Это моё, Саама Квелидзе последнее полотно!
   - Пусть будет так! Отныне ты не должен прикасаться к палитре! Почерк художника может тебя выдать! Так, выпьем за вечную разлуку большого художника со своим творчеством! - Вскрикнул Мревлов.
   В это время перед рестораном зашагал оркестр эсминца "HOWDOYUODO" и лидер "ташистов" воспринял сие, как добрый знак свыше. Он уже и не сомневался, что задуманная им афера закончиться удачно.
   ...........................
   Зал ресторана заполнили близкие, друзья и сейчас уже бывшие собутыльники известного тамады Фаремузели, умершего сорок дней тому назад; Было около двухсот человек. Ансамбль в костюмах карачохели уселся на возвышенном месте, перед теми длинными столами, у которых ножки растопырились от тяжести угощений. Траурное застолье руководил, как сейчас любят выражаться, "колорит" города, заведующий кафедрой тяжелой атлетики педагогического института, некий Кларджели.
   Квелидзе и Мревлов из открытых дверей отдельного кабинета наблюдали за обществом, поглощающем постные блюда, и до их слуха доходило златоустие тамады; Официанты, как бешеные, носились туда-сюда, а музыканты ждали знака Кларджели, чтобы грустной мелодией вызвать слёзы у друзей ныне усопшего.
   -Что наша жизнь? - Игра! - Эдишер театральным жестом указал художнику на большой зал, - значит, дружище, договорились? - Лидер "ташистов" снова вернулся к главному.
   - Да, но позволь мне рисовать просто так, для себя, - Квелидзе , конечно, не хотелось навечно расставаться с кистью, палитрой.
   - Это - детали! Я, брат, вначале собираюсь продать на аукционе "Мревловых", и не беспокой меня разговором о мелочах, - он с гневом нахмурил брови: - сейчас, несомненно, Эдишер командовал "парадом".
   Вино "сделало свое дело": - "творческому дуэту", если можно так выразиться, аферистов застолье в честь памяти Феремузели показалось веселым пиром, тосты же, произнесенные неким Кларджели, до них доходили наподобие весёлого напева; официантов художник и лидер "ташистов". Конечно, воспринимали танцорами местного этнографического ансамбля, тем более что они, и правду. На цыпочках, грациозно бегали между залом и кухней. Скоро минор ансамбля музыкантов показался друзьям совсем уж свадебной мелодией и здесь Мревлов не смог сдержаться: - вынырнул между длинными столами, согнувшись, замахал руками так, как будто бы катил тяжелую бочку, прошелся с перекрещенными голенями, заиграл выпуклым задом, "выбросил вперед" живот.
   - Пошло и поехало! - Крикнул, в танце приблизился к заведующему кафедрой тяжелой атлетики и вызвал тамаду на соревнование в "Кинтоури". К этому времени "колорит города" задумывался над очень оригинальным тостом: - хотелось выпить за "царство небесное" того, кто уже на том свете первым подал Фаремузели рог с вином.
   При виде странного танцора, тучный мужчина вздрогнул, подумав, что лицезреет некий "алкогольный мираж", но, заметив улыбающихся собутыльников, которые старались аплодисментами ободрить Мревлова, закачался, как дуб от удара молнии. В это время собравшиеся в зале заговорили о нравах и жизненном смысле усопшего: - мол, любил наш балагур весёлое застолье, танцы, заигрывал с женщинами! Ах, помилуйте, Фаремузели и слезливое застолье? Несите шашлыки, от фасоли у нас распухли животы...
   - Шаш-лы-ки! Шаш-лы-ки! Шаш-лы-ки! - первыми начала скандировать группа "радикалов-народников", получившая опыт на многих и многих митингах протеста к чему и к кому, черт его знает!
   Здесь же нескончаемый минор музыкантов вызвал раздражение и у тамады:
   - Довольно!
   Кларджели принял вызов Мревлова и перед "парализованными" официантами пустился в пляс. В это же время подали шашлыки; Трое бывших любовниц ныне усопшего, одетых в чёрное, танцуя "Женский танец горянок", развеивали вороньего цвета подолами своих платьев.
   - Приведите ко мне Шалву со своей шарманкой! - приказал Кларджели, когда на столе, кроме шашлыков, увидел, бог знает, откуда появившиеся, мясные блюда.
   Запели "Алаверды" и легенда гласит, что в это время (в полном унисоне с танцевальной мелодией) земля волнами заколыхалась на могиле Фаремузели!
   Квелидзе же в весёлой суматохе открылся одной из любовниц умершего, что был очарован ею с детских лет, а женщина, закатившись от смеха, грохнула назад вместе со своим стулом - её ели привели в сознание .
   ------------------------------
   На заре Саама и Эдишера, шатаясь направляющихся к гостинице, арестовали за оскорбление "профиля ресторана", однако художнику не смогли доказать, что он своей пляской подтолкнул близких покойника к необузданному веселью и, основываясь на показаниях официантов, "Дзен-Творца" освободили в прошествии двух часов, а лидера "ташистов" направили в кабинет следователя для полного разъяснения дела.
   - Фамилия? - спросил полковник.
   - Мревлов?
   - Ты что, парень, узбек? - Вопрос мужчины в погонах был настолько абсурдным, что Эдишер отрезвел.
  
  

Г л а в а ч е т в ё р т а я

   Вернувшийся домой художник о "прологе великой аферы" или о "гибели Квелидзе" на соревнованиях "Весёлой волны" узнал из газет; он же спокойно воспринял себя человеком, разлученным со своим прошлым, после чего основоположник "интегрального импрессионизма" окончательно перебрался в подвал дома могильщика;
   Саам даже не смотрел в сторону своего квартала. Когда же из приморского, курортного городка Эдишер прислал ему сумму денег, достаточную для безбедного жизни в течение двух месяцев, для Квелидзе началась эра "нелегального существования".
   Художник сутками валялся на кровати! Он отрастил бороду и кроме как сухому хлебу с водой ни к чему не прикасался; исхудал, как бы уменьшился в росте; Виолончелист хоть и развлекал Саама "историями про дирижера Мазура", Квелидзе, отчужденный от действительности, постоянно глядевший на потолок, переживал потерю имени и фамилии, однако, чего таить, он, подобно новорожденному готов был причаститься и к другой жизни.
   В октябре художник взял карандаш в руки, на деревянную доску кнопками прикрепил бумагу и понял, что спасением мог быть возврат к процессу рисования. Ему мерещились десятки смесей красок, композиции, сюжеты, линии, формы, но призрак одного живописного полотна был удивительным: - клоун, шедший по натянутому канату под куполом цирка, неожиданно поскользнулся и артист головой вниз полетел к арене; Ракурс косой! Падение со скрупулезной фиксацией каждого движения на полотне! Вместо одного - пятьдесят клоунов! Пятьдесят кадров, вмещенных в один ракурс и одновременно пятьдесят рисунков в одной раме. Регистры красок, полутона - бессчётные и всё покрыто серебристой, полупрозрачной занавесью краски! Он предполагал, что лицезревшему сие падение человеку, должно послышаться звучание оркестра, крики испуганных зрителей; на опилках манежа виден труп артиста и красное пятно крови! Кровь - главная жила композиции! Именно кровь не примет "серебристый туман", так характерный для творчества Квелидзе; четкое видение толкнуло его к созданию первых эскизов, так как "потеря интересного замысла, безусловно, было бы преступлением; рисовал с увлечением, быстро, почти с закрытыми глазами; рисовал в течение целого дня, однако, результат оказался ошеломляющим: - Саам вскрикнул от страха и у него даже карандаш выпал из рук, так как на бумаге (хотите, верьте, хотите, нет), со старанием воспитанника детского сада, были изображены: горшок, ромашка, солнце, стол, девочка с косичками и бантами, имеющая квадратное тело, растопыренные ноги; у малышки вместо глаз вырисовывались черные точки; этот деформированный ребенок смотрел на Квелидзе и ухмылялся. В следующий раз, на бумаге, вместо клоуна появился паровоз со своим курчавым дымом, вагоны странной формы, кривые рельсы, дугообразный мост, вход туннеля, где перед будкой стоял солдат с ружьем, также имеющий квадратное тело. Потом на бумаге появилась та же девочка, но уже с мальчиком, они за веревочки держали воздушные шары, имеющие форму многоугольника и флаг с надписью: - "Да здравствует. Первое Мая!" На четвертый день, не подчинявшийся Квелидзе, карандаш изобразил хилого зайчонка с длинными ушами........ В следующий раз он нарисовал лошадь, осла, слона, гиппопотама, жирафа, льва - и всех, почему-то, с шестью ногами.
   После этого - дом, дымоход, окна растянутые ромбообразно, трёхногая собака без хвоста, четырехугольный мячик и снова дети с квадратными телами.
   На седьмой день, на бумаге, как бы само собой, изобразилась "демонстрация Седьмого Ноября". Скалившие зубы мужчины и женщины несли транспаранты с надписями - "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", "Миру мир!". Над ними замер самолет с четырьмя крыльями.
   Следом нарисовал серию автомобилей и пистолетов.
   И наконец, "кошмар" завершили по детски стилизованное море, парусная лодка, в лодке бородатый рулевой с взъерошенными волосами, похожий на Мревлова; на дне моря - мужчина с деформированным телом. Приписка: - "Ура, это я! Утонувший Квелидзе!"
   На десятый день "Дзэн-творец" сломал карандаш, окинул взглядом рисунки и чуть с ума не сошел: - он уверенно объяснил бы, что изначально рисовал цирк, клоуна, "сальто-мортале" падающего с каната артиста, лужу крови, но в конце, Бог знает, каким образом на бумаге появлялись изображенные рукой несмышленого ребенка формы, простые композиции.
   Увидев эту "творческую катастрофу", Назар Казбеги испугался, а Фиделио не смог утаить своё восхищение: - когда у меня родится мальчик, он точь в точь так будет рисовать, сказал и. даже не спрашивая Квелидзе, собрал "аномалии современной графики", рисунки упрятал себе под мишку и радостный покинул мастерскую "интегрального импрессиониста".
   Ко всему этому, у Саама появилась ещё одна, странная привычка: - в одежде заваливался на кровать, читал сказки, у Зейнаб просил всё новые и новые книжки; женщина снабжала художника остросюжетной литературой, но Саам любил сказки народов мира, а не "Гарри Потера". Перед сном он приставал к музыканту, просил рассказать что-нибудь об Оресте Артёмовиче, так как "истории" виолончелиста его больше не раздражали; наоборот, художник воспринимал их сказками и то с улыбкой, то со слезами, то весёлым возгласом взбадривал рассказчика.
   Время шло: - от Эдишера ничего не было слышно; Айшэ не подавалась просьбам и мольбам Буйного Ростома - отказывалась позировать голой; Господин Казбеги в течение всего дня куда-то пропадал, а вечером приносил сладости художнику, теперь уж предпочитавшему лимонад, пирожные, шоколад, жевательные резинки, красные петушки на палочках, изготовленные из растаявшего сахара, хлебу и воде.
   На стене подвала висел портрет музыканта, играющего на виолончели. Желтые, черные, коричневые полутона, многокрылый Молли, инструмент между коленями и всеприкрывающая, прозрачная, серебристая занавесь тумана краски. В это время "птица влюбленных" с утра до вечера летала над памятниками кладбища, а после захода солнца садилась на край бочки, стоящей в углу подвала, и, воркуя, начинала дремать.
   Да, странный субъект, этот Columbus Livius Amorus!
   .........................
   Художник помогал Фиделио: - красил железные заборы могил, убирал мусор с тропинок между захоронениями, чистил мраморные доски, на которых методом точечной инкрустации были изображены портреты усопших, равнял землю по одному уровню, сажал цветочные клубни, помогал могильщику рыть могилы; кроме этого, Квелидзе сблизился с отцом Теогеном и своим хорошим поведением заслужил уважение батюшки, однако священник часто внушал Сааму, что в доме неверующего, многоженца Фиделио ему не место.
   Закончился октябрь. Первые, продолжительные дожди осени вынудили могильщика, виолончелиста, художника и жен Фиделио целыми днями сидеть перед камином, пить чай и кушать колио: у них не было недостатка в провизии от поминок; они допоздна засиживались вокруг низкого, круглого стола и когда расходились, Назар Казбеги в звуках скрипа пружин кровати Айшэ, который доносился до подвала из спальни первого этажа, снова и снова вспоминал дорогого дирижера, а, утихший как ребенок, Саам, сразу же "тонул" в "водовороте историй музыканта", после чего освобождался от призраков клоуна, прыгающего на канате, и красивой женщины в зелёном, т.е., как образно выражался Назар, "зелёного змия"!
   Квелидзе пил лимонад, ел пирожное, с наслаждением слушал спокойную беседу Назара.
   В то же время определялось нечто удивительное, почти невероятное: - у художника вместе с "похищенным" Эдишером именем, фамилией постепенно исчезало прошлое, и с ним куда-то улетучивался талант рисования - пустота заполнялась новыми впечатлениями, что "бывшего Квелидзе" и восхищало, как ребенка.
   - Ну, чем же займешься в дальнейшем? - спрашивал господин Казбеги у родоначальника "интегрального импрессионизма в прошлом".
   - Хочу стать пожарником... или, возможно, буду моряком....
   Музыкант удивлялся не выбору Саама, а болезненному спокойствию идиота.
   - Хорошо быть и пожарником и шофером! Дг, дг, дг, - озвучивал мотор машины наш "Дзен-Творец".
   - Добро, но неужели ты собираешься совсем забросить рисование?
   - Да, дядя Назар!
   - Сынок, не беспокоит ли тебя что-нибудь?
   - Нет! Сейчас мне очень хорошо, только принеси мне завтра лимонад.
   - Талантливый человек не должен мелить чепуху! Что значит - не хочу рисовать?
   - Я предпочитаю стать моряком! Белый корабль, солнце, много, много света, море - иногда бушующее как Ростом, иногда спокойное - как Вы! И в конце, может быть, вспомню, что когда-то был я художником, - говорил возбужденно Квелидзе.
   После этих слов виолончелист хватался руками за голову и на всё кладбище кричал:
   - Во всем этом виноваты проделки Мревлова! Мошенник! Подонок!
   - Эх, я уже не помню в лицо ни Эдишера и ни Крошку, так как они были друзьями Саама, а я, ... я куда-то тону и пропадаю! Жду "новых крестин" и после всё станет ясным! Потерпите немножко и, не обращаете внимания на мои глупости!
   ......................
   - По соглашению с Мревловым вчера твою могилу украсил Фиделио. Буйный Ростом на черную пластину приписал номер, если не ошибаюсь 1124! Не хочешь взглянуть на "последнюю обитель" художника Квелидзе? - В один прекрасный день спросил музыкант "бывшего Дзен-Творца", ворковавшего с Молли.
   - Нет! Не пойду же я с венками на собственную могилу?
   - И что же это такое? - раздраженно спросил г-н Назар
   - "Холодный расчет" лидера "ташистов", "странная комбинация", результат которой пока неизвестен и эта неопределенность меня тяготит?
   - Извини, я виноват, я посадил тебя в "лодку Эдишера" и пустил по морю! - Развел руки виолончелист и вспомнил еще одну "историю", связанную с жизнью дирижера.
   ............................
  
   Ш Е С Т А Я П О В Е С Т Ь Н А З А Р А К А З Б Е Г И
  
   Не могу разгадать до конца замысел Мревлова. Ясно, что он наивный, как дитя, или же - подонок. Не нравится мне и это Ваше отупение. Вы лицемерите, а может быть, и думаете, что перешагнули за некую черту, нашли приют в мире мистики. Глупость! Вы рисуете поезда, горшки, смешных солдат и уверены, что, потеряв имя, фамилию причастились к вымышленной Вами же "первобытной святости", как будто, только что начали ходить, "залепетали", с жадностью стали осознавать, постигать предметы и события, влюбились в лимонад и сладости; Ваше нынешнее "примитивное творчество" по сравнению с рисунками ребенка выглядят слабым, если уж не смешным! Для пятилетнего мальчугана изображенное на бумаге жёлтое, многоугольное солнце - чудо! Вот, "Ваше светило" не что иное, как "театральный жест" больного! Поняли? Испугались? Финал замысла лидера "ташистов" пока неизвестен и Вас, мой друг, пугает ожидаемое фиаско; не стараетесь спрятаться в непорочном детстве, как голова страуса - в песке; ежедневно Вы разыгрываете эпизоды с потерей памяти и эта роль "глупца с амнезией", думаю, Вам очень даже нравится. Ложь! Вы можете по старому прекрасно рисовать, а увлечение сказками есть убежище для трусов! Нет, любезный, Вы опять тот же Саам - гражданин разрушенной страны, никому не нужный художник, с которым все враждуют! Что я могу сказать о любви к лимонаду и сладостям? Разве бывает великое мошенничество без психологической подготовки? При виде собственной могилы с номерной табличкой, Вы можете замолкнуть в шоке, и что будет дальше, только Бог знает! Ложь тронется с места, покатится, засосет всех нас, как лавина; помните арию дона Базилио из "Севильского цирюльника": - порхающая, как бабочка, клевета (здесь: - ложь!) взорвется, как бомба! Замысел Эдишера равняется, уж точно, трём зарядам бомбы: - Здравствующего человека он объявил покойником, финансовая авантюра, несомненно, приведет Вас к воротам тюрьмы и сия афера имеет "привкус" международного скандала! Смеётесь? Поверьте, три бомбы взорвутся рано или поздно одновременно! Лучше уж есть лобио с кукурузной лепёшкой у Фиделио, на кухне, чем пить коньяк, закусывая его красной икрой лидера "ташистов"! Рано или поздно, после "реальной" смерти, Саам Квелидзе. как великий живописец, безусловно, станет победителем. Ах, извините, Вы голодны, одеты в лохмотья, не имеете квартиры, денег на покупку кистей, много чего у Вас нет, однако, кто же Вас всё-таки просит рисовать? На Вашем месте я работал бы маляром, существовал на этом свете только лишь для "нужд желудка". В таком случае, Вы ели бы и толму, и суджук, наслаждались лаской властной, но в то же время душевной супруги-кулинара, каждодневными шалостями ватаги собственных, а может, тьфу, и соседских детей, общались бы ежедневно с друзьями-пьяницами, и, естественно, ждала бы Вас заранее огражденная могила! Ах, не хотите быть маляром, даже если будете испускать дух с голоду? Так пусть каждый носит свой собственный тяжелый или легкий крест! Не советую ходить по закоулкам жизни с маской.
   Расскажу-ка Вам ещё одну "печальную историю".
   У дирижера кроме дочери Анастасии Адальберти был и сын: - Миша Мазур!
   Супруга "худрука" ритуального оркестра, ныне усопшая Ольга Канделаки, была христианкой и так как, Орест не выделялся особой религиозностью, мальчика еврейского происхождения в возрасте пяти лет без всяких хлопот крестил Ваш покорный слуга в храме, построенном в честь Мученика Варлаама. Разумеется, в тот день Мазуры пригласили в дом музыкантов и во время застолья до зари звучали весёлые хасидские мелодии.
   Слушайте меня: - до крестин Миша ничем не отличался от своих сверстников, т. е. умственно он развивался гармонично - вполне согласованно со временем. Заговорил он в определенном возрасте, встал на ноги, забегал, познал родителей, с заиканием произнес первый стих, сел на велосипед, запел, нарисовал солнце, море, корабль, поссорился с соседским ребёнком - заплакал, помирился - засмеялся......
   Мазуры жили скромно, но у них было два предмета, поверьте уж мне, музейной ценности: - чёрный рояль "Моргенштерн" и высокие, напольные, антикварные часы "Метр Грангузье", каждые пятнадцать минут звеневший двадцатью разными камертонами, а уж целый час отмечавший старинной французской мелодией - "Гольфарин".
   Я был удивлен тем, что после крестин Миша детским забавам предпочел наблюдение за часами - он внимательно следил за медленным перемещением стрелок и необычно веселился "Гольфарином".
   Позднее Орест Артёмович со слезами на глазах рассказывал об одном, странном диалоге:
   - Папа, почему люди изобрели часы?
   - Они сообщают о "течении" времени!
   - Что такое время?
   - Утро, полдень, вечер, ночь, ... ты растёшь, я старею.
   - Если утром мы переведем стрелки часов вперед, настанет вечер? - поинтересовался маленький Мазур.
   - Нет! время не зависит от нас!
   - Тогда для чего нужны часы?
   - Чтобы не опоздать куда-нибудь, или, например, не прийти в гости слишком рано!
   - Только лишь для этого?
   - Да, Миша, разве этого мало?
   - Если передвинем стрелки часов, скажем, вперед, я быстрее выросту?
   - Время не зависит от нас! Если "Метр Грангузье" испортится, ты, малыш, все равно повзрослеешь, возмужаешь...
   - Постарею?
   - Конечно! Даст Бог тебе блаженную старость!
   - Значит, я никогда не смогу обогнать часы?
   - Не часы, а время не сумеешь опередить! - Ответил Орест Артёмович и остроумно добавил, - вот, отставших от времени я многих видал!
   - Папа, ты был таким же маленьким, как я?
   - Наверно, - засмеялся дирижер.
   - Помнишь?
   - А как же! Помню старый дом, родителей, украшенную игрушками новогоднюю елку, многое другое...
   - Вот, мне, почему-то, часто вспоминается, что я уже большой, высокий и умный!
   - Глупость! Нельзя вспомнить будущее! Представить, конечно, можно всё! Ладно! Хватит научной полемики! Пойди сейчас, потренируй пальцы этюдами Черни!
   Тут произошло чудо: - мальчик подсел к клавиатуре рояля и, несмотря на возрастную беспомощность десяти пальцев, точно сыграл мелодию сонаты Моцарта (Sonatе N15, сочинение 26 июня 1788 года, Allegro), которую с трудом исполняют даже ученики старших классов музыкальных школ.
   Дирижер выскочил из другой комнаты, однако, воздержался от крика, чтобы не испугать ребенка. Он прислонился к "Метру Грангузье" и, разинув рот от удивления, чуть в обморок не упал.
   - Ольга! - Позвал супругу Орест, когда мальчик завершил игру, - ты слышала? - спросил он дрожащим голосом, доставая трубку для табака из кармана вельветового пиджака.
   В это время, Миша, не шевелясь, с улыбкой сидел перед инструментом и глядел в сторону часов.
   - Ты что, вспомнил свою молодость? - совсем недавно разлившиеся в квартире божественные звуки женщина, несомненно, посчитала заслугой фортепьянного искусства мужа.
   - Нет! нет! - Не смог толком вымолвить слова Мазур, - это же... нет... нет.....
   - Миша? - усмехнулась Ольга, - вы что, заговорщики? Дурачите меня?
   - Моцарт, Моцарт... - пролепетал мужчина.
   Г-жа Ольга, не разобравшись в происходящем, насильно старалась улыбнуться.
   - Вспомнил же! - Объявил ребенок, - а ты, папа, обманул меня, сказав, что нельзя вспомнить будущее. Видишь? Я сыграл то, что выучил именно в будущем, спустя десять лет.
   Супруга Мазура осторожно опустилась на стул; дирижер, скрывая с трудом чрезмерное удивление, без восторженных восклицаний постарался разобраться в случившемся.
   - Ты что ни будь ещё вспомнил?
   - Очень многое! - Ответил Миша, - Это так же легко, как и твои воспоминания о новогодней ёлке!
   - Ну-ка! - Отец локтями оперся о крышку "Моргенштерна", - послушаем, что ты вспомнил!
   У мальчика побледнели пальцы - они как бы вытянулись, и неожиданно зазвучали, следуя друг за другом, "Скиталец" Шуберта, "Три забытых вальса" Листа, "Фуга-фантазия" Баха, "Цыганка" Равеля, две сонаты Рахманинова - сочинения 1907 и 1913 годов.
   Долго, долго играл маленький Мазур, однако для родителей время пролетело, как одна минута.
   Не раздумывая, в некоторой панике, борьбе с необъяснимым феноменом взрослые предпочли наблюдение и молчание. Разумеется, это было правильным решением: - лишняя суета, публичное представление странного вундеркинда могли напугать ребенка и. кто знает, психологическая травма погубила бы фантастический, совершенно необъяснимый талант.
   В тот день Миша, всегда жадный на игру с друзьями, не спустился во двор, он спокойным шагом вступил в свою комнату, прилег на кровать и стал глядеть на настенные часы с кукушкой. Напуганные от неожиданности родители наблюдали через отверстие двери за ребенком, который после недолгого молчания прошептал:
   - Это же так легко! Главное вспомнить!
   После этого в семье, как бы, воцарилось спокойствие и только лишь звук камертонов "Метра Грангузье" отрезвлял молчавших и с удивлением смотревших друг на друга родителей Миши: - они боялись даже взглянуть в сторону рояля!
   К несчастью (да, да, к несчастью!) чудо не ограничилось только музыкой! В разуме Миши Мазура, Бог знает, откуда, из каких-то туманностей галактики или "параллельной вселенной" всплыли книги, "прочтённые в будущем" - как Вам нравится это словосочетание? Родителям и Вашему покорному слуге мальчик рассказывал о любви князья Андрея и Наташи Ростовой, о душевных переживаниях Дмитрия Карамазова, измученного "реализмом" жизни, об "истории идиотизма Мышкина", а замечательные стилистические пассажи "Тенистых аллей" Бунина он помнил наизусть! Да-с! О чем только он не повествовал: - легкомыслие Стивы Облонского, сельскохозяйственные эксперименты Левина, высокомерие Онегина, "Гётингеннский дух" Ленского, поэзия Мандельштама и Цветаевой... После он подходил к роялю, играл мелодии Грига - весёлые и грустные, величественные, как норвежские фиорды, а если у него было хорошее настроение, озвучивал "канканы" из "Королевы чардаша" Имре Кальмана.
   В истории человечества маленькие гении в результате божественного дара и, безусловно, трудолюбия удивляли мир. Да, вундеркинды нас восторгали, но они же нас не пугали?
   Необычный талант маленького Мазура "вспоминать будущее", разумеется, был мистическим! Да, мальчик "вспоминал" всё легко, без поливания пота над клавиатурой, бессонных ночей, проведенных над книгами! Вспоминал так же легко, как мы вспоминаем новогоднюю ёлку нашего детства, украшенную игрушками.
   Вы бы вздрогнули от диссонанса между речью и возрастом кучерявого мальчика, произносившего последнее стихотворение бедного Батюшкова:
   "Рабом родился человек,
   Рабом в могилу ляжет,
   И смерть ему едва ли скажет,
   Зачем он шёл долиной чудной слёз
   Страдал, рыдал, терпел, исчез".
   О, глупый "Метр Грангузье"! Куда тогда стремились стрелки твоих часов? - Вперед? Назад? Неужели тебя не пугал ребенок, окруженным таинством?
   Хочу вам доложить, что сей секрет знали только мы, втроем и держали "рот под замком", так как в то время "чудеса творила" лишь коммунистическая партия - "Разум, честь, совесть нашей эпохи"
   К счастью, Миша Мазур был ребёнком дошкольного возраста, иначе можно представить себе и "интеллектуальный бунт" первоклассника, и старания Ореста Артёмовича оправдаться на заседании бюро райкома. Говоря правду, предвиденье такого кошмара пугало нас больше, чем продолжавшиеся "взаимосвязи с будущим" странного мальчика. Страшило и то, что, рано или поздно, Миша, красовавшийся школьной формой, мог сесть за парту. Тогда? В отличие от взрослых он не томился бы молчанием - выразил бы свое мнение об экзистенциализме в прозе, в результате чего, учителя начальных классов могли малыша отправить в психиатрическую больницу, как диссидента!
   Мы, привыкшие к неординарности мальчика, спокойно относились к странностям маленького Мазура, так как знали, магический заряд должен был непременно разрядиться. Одно обнадеживало: Миша был умнее нас и он, наверное, своим притворством в школе смог бы найти выход из положения.
   Прошло время, и когда первого сентября мы отправляли мальчика в учебное заведение, он успокоил нас:
   - Не переживайте! Думаю, не так и уж сложно казаться глупым. Даю вам слово, что никто не сможет отличить меня от обычных детей! Поспорим, дядя Назар, на коробку папирос "Казбег"!
   - Ты что, куришь? - Вскрикнули мы.
   - Сейчас, конечно, нет! Неудобно пугать вас своим видом с папиросой в зубах. Но я "затягивался в будущем", был злостным курильщиком!
   Шутил он или правду говорил, мы, конечно, не поняли.
   Мальчик выполнил свое обещание: - в школе он насильно самому себе представлялся глупцом, но раздвоение личности принесло плачевный плод; вначале стало беспомощным тело, т. е. самое не есть "слабое звено в цепи"; его начали беспокоить разные болезни: ангина, мигрень, бронхит...
   Вундеркинд настолько "вошел в роль дебила", что стал плохо учиться, не одолевая даже азы школьной программы для начальных классов; это раздражало его - ведь он не справлялся даже с таблицей умножения тогда, как дома собирал "Лампы Чижевского".
   После собрания родителей госпожа Ольга Канделаки возвращалась из школы всегда в слезах; переживал случившийся "казус со временем" и Орест Артёмович, а я, дурак, старался разобраться в ситуации.
   - Не так уж и легко лицедействовать! Представьте, что Рахманинов жив и учитель музыки заставляет его играть каждый день одну и ту же гамму - до мажор. Поверьте, Сергей Васильевич не смог бы исполнить примитивное "тру-ля-ля" - пальцы, пальцы не подчинились бы пианисту. Вообразите, что было бы, если какой то глупец приказал Марку Шагалу рисовать только круги, треугольники, квадраты, параллелепипеды. Круг стал бы похожим на квадрат, квадрат - на ромб и т.д. Глупость бесконечна! Что вы требуете от Миши? Безусловно, было бы лучше вовсе не пускать его в школу, но у нас культ принудительного образования, предусматривающий в первую очередь "идеологическую обработку" будущего поколения. Если мальчик останется дома, родителей объявят классовыми врагами, а Вы, Орест Артёмович, забудете не только о существовании ритуального оркестра, но, уверен, и "художественный свист" покажется Вам апогеем музыкального искусства!
   Как-то раз Маленький Мазур зашел в комнату и посмотрел на нас какими-то молящимися глазами.
   - Ну, чего тебе хочется, дружок? - спросил я.
   - Дискутировать!
   - О чем, дорогой?
   - Я вспомнил "Органон" Аристотеля.
   - А мы тут при чем? - Забеспокоился дирижер.
   - Думал..., я думал...
   - Не думай! - Изрёк я, - лучше будет, если сыграешь на ройале!
   - Да, вспомни что-нибудь ... из будущего.... - прошептал измученный отец.
   Покладистый мальчик по привычке жмурил глаза, сдавливал ладонями виски, и чуть закачавшись, открывал крышку клавиатуры.
   - Ну-ка! - в ожидании удовольствия мы чуть не захлопали тогда в ладоши, - Чем ты нас обрадуешь?
   - Мелодией! - следовал ответ, так как Миша иногда и не знал, произведение какого композитора исполнял. Ну, а после прослушивания мы сообщали мальчику имя автора.
   Да, величественно звучал рояль "Моргенштерн" и нас - меня, г-жу Ольгу, Ореста Артёмовича с ног до головы пронизывала дрожь удовольствия. После мальчик плелся в свою комнату, ложился на постель, подкладывал обе руки под затылок, смотрел на "часы с кукушкой" и говорил:
   - Чего они удивляются? Общаться с будущим то же самое, что вспомнить вчерашнюю погоду!
   Здесь камертоны "Метра Грангузье", настроенные на мелодию "Гольфарина", располагали человека к гомерическому хохоту, так как часы в этой семье, простите сударь, являлись полным нонсенсом.
   Ребенок не смог осилить учебную программу и его оставили в первом классе на второй год! Вот, дорогой Саам, и второй "нонсенс"!
   Несмотря на "академическое унижение", Миша не раскрыл тайну и не вступил в рассуждения с классной руководительницей о "теории настроя Дмитрия Узнадзе".
   Стерпел бедный! Он дал нам слово и сдержал его! О, если бы малыш заговорил с пафосом, прочел бы этим глупцам "Хвалу первую" из "Илиады", или стихи Альфреда Теннисона.......
   Трудным оказалось добровольное превращение в глупца!
   Удивительно то, что после летних каникул Миша опять должен был вернуться в первый класс!
   - Неужели?
   - Я же "двоечник"! - Ответил он мне.
   - "Двоечник"? - Вскрикнул я от злости.
   - Учитель сказал, что идиоты, подобные Мазуру, рождаются редко, но с определенной закономерностью: - это случается в годы войны, голода, политических катаклизм и экономической стагнации......
   Я захохотал.
   - Учитель сказал, что "таблице умножения" легче обучить осла, чем Мазура!
   Я задом шлепнулся на стул.
   - Учитель сказал, что родители тупого ребенка очень несчастны!
   Я заплакал.
   - Учитель сказал, что лучше, если о моем образовании будет заботиться "спецшкола для детей с пониженными умственными способностями"!
   От злости я стал гордым.
   - Учитель сказал, что...
   - Достаточно, Достаточно, Достаточно! Хотел бы я знать, чем ты провинился перед Богом, Миша! - Обняв ребенка, я приласкал малыша, и в это время мною овладело страшное предчувствие.
   - Дядя Назар! Почти каждый час я вспоминаю всё новые стихи, повести, музыкальные произведения... устал я, очень устал! - Пожаловался он мне, - болит голова, но это я скрываю от матери. Откровенно говоря, желаю быть действительно глупым, забыть всё и может тогда, смогу легко выучить "таблицу умножения".
   Вот, оказывается, о чем мечтал наш вундеркинд!
   - Сейчас у тебя болит голова?
   - Да, очень!
   - Может, спустишься во двор, поиграешь с детьми?
   - Как? Во что?
   - Например, в казаки-разбойники, прятки, футбол...
   - Вы серьезно считаете меня дураком? - Обиделся, отошел, встал перед дверью своей комнатой и сказал:- У меня столько воспоминаний, как будто прожито "тысяча лет". Прожито в будущем! Это из "Сплин"-а Бодлера! - уточнил Миша.
   - Там, в "будущем" ты любил кого-нибудь? - Не знаю, откуда возник у меня такой оригинальный вопрос.
   - Девушку?
   - Разумеется!
   - Беатриче, Лаура, Мери Чаворт... сотни женщин!
   Потом "двоечник" уединился в свою комнату.
   Камертоны больших часов заиграли "Гольфарин".
   Я опять заплакал.
   .....................
   В августе Орест Артёмович отправился в Мазеповку, повидать родственников. Миша готовился к занятиям в школе. О какой же, помилуйте, подготовке идёт речь? Г-же Ольге не понадобилась покупка новых учебников, так как "двоечник" возвращался, опять-таки, в первый класс.
   Тридцать первого августа я, разгневанный, направился в ту школу, где маленького Мазура считали "глупцом". Меня интересовал разговор с "ценителями таланта", и я хотел получить ответ на вечный вопрос: - А судьи кто?
   В "учительской комнате" я представился классной руководительнице дядей ребёнка. Худая, как шест, красноволосая госпожа в очках с жалостью взглянула на меня и заявила:
   - Странный ребенок этот Ваш родственник! - Она вцепилась своими длинными, костлявыми пальцами в мой локоть, подвела меня к открытому окну и, минуту умолкнув, уставилась взглядом на верхушки шелестящих тополей; после уж заговорила: - иногда мне кажется, что Ваш родственник что-то утаивает, лицемерит, но, простите, он все-таки дурак, а дураки, как известно, часто облачаются маской некоего таинства. Это есть инстинкт самозащиты - не что иное! Я, заслуженный педагог республики, в конце концов, лауреат премий Ушинского и Яна Амоса Коменского, не смогла обучить Мазура "таблице умножения"! Может перевести его в школу для детей с пониженными умственными способностям? Я устала, но я же очень жалею мальчика! Простите, может это наследственная патология? Ответьте откровенно!
   - Не понял Вас! - Я. вспоминая беседу об "Органоне" Аристотеля, развеселился, еле удержался от смеха, хотя лицо у меня и скривилось.
   - Вы вправду его дядя? - С подозрением, строго спросила женщина.
   - Родной!
   - Думаю, мы имеем дело с наследственным слабоумием! - Объявила учительница, и когда я захихикал, она спросила, - что Вы собой представляете, сударь?
   - Я - виолончелист!
   - Не заметно! Гм, я приняла Вас за мусорщика.
   - Ваше предположение имеет свою логику, мадмуазель! - Я был уверен в её целомудрии, - музыкант освобождает душу человека от нечистот и, с этой точки зрения, я, несомненно, - мусорщик.
   - Ребенок не знает, сколько будет дважды два! Кошмар! Вы находитесь на грани катастрофы! - напугала она меня, но я не отступил:
   - Миша блестяще играет на фортепиано!
   - Что-о? - Она взглянула на меня так странно, с таким страхом, как будто бы перед ней стоял писатель-фантаст с патологическим воображением, - хотя слабоумные любят музыкальные инструменты! - немного подумав, изрекла женщина.
   - Это касается и меня? - Засмеялся я.
   - Всего хорошего! - Она отошла от меня разгневанная, остановилась у дверей учительской, обернулась ко мне лицом и произнесла фразу, как говорится, из "старой оперы", настойчиво требую перевода Михаила Орестовича Мазура в специальную школу для детей с адекватными интеллектуальными способностями!
   - А судьи кто? - В реверансе и с насмешкой поклонился Ваш покорный слуга учительнице, которая напоследок обозвала меня клоуном и захлопнула за собой дверь.
   ..................................
   По дороге, направляясь к дому Ореста Мазура, я не смог удержаться от смеха, но я же осознавал и то, что уже не стоило возвращать ребенка в школу. Придуманный нами "спектакль одного актёра с названием "Дурак"" мог плачевно закончится. Нет уж, поверьте, не стоило уступать ребёнка-гения "пионерской организации" или "комсомолу" и я вмиг представил, как обрадую мальчика, когда объявлю:
   - Ты больше не пойдешь в школу!
   ..............................
   Двери подъезда были открыты настежь; Дверь квартиры Мазуров тоже была распахнута. Войдя в коридор, я почему-то направился к комнате Миши; мальчик лежал на кровати; глаза у него были закрыты и лицо, Боже мой, светилось необычным светом! Это сияние, уверен в этом, было от самого Творца!
   - Помоги, Назар! - Бросилась ко мне госпожа Ольга, обняла меня, зарыдала.
   От неожиданности я онемел, а из-за предчувствия неминуемой трагедии мне стало плохо.
   Женщина быстро поднялась на ноги, отвела взгляд от мальчика и призналась, как будто, самой себе:
   - Потерял сознание, сейчас только дышит, ничего не слышит, Иногда улыбается страшной гримасой, душераздирающе страшной. Не могу больше этого терпеть! Надо сообщить Оресту! Погибает наш мальчик, Назар! - Залилась слезами, прикрыла рот платком, и в нём заглушила плачь.
   - Миша! - крикнул я мальчику в ухо. Он не ответил.
   - Миша!
   - Да, да..... - неожиданно улыбнулся он безобразной, может быть, дьявольской улыбкой!
   - Нет, нет, не могу видеть, - задрожали плечи у г-жи Ольги.
   Страшная гримаса-оскал в паре с озаренным лицом пугали меня: - думаю, в тот миг с ним находились и Создатель, и дух нечистый!
   Врачи запаздывали. Присев на кровать мальчика, я знал, что в тот день медицина могла удовлетвориться только лишь ролью статиста: - трагедия надвигалась! Взяв запястье мальчика в свою руку, я почувствовал, что сердцебиение ассоциировалось с напряженным ритмом траурной мелодии и вдруг вспомнилось:
   "Зачем он шёл долиной чудной слёз,
   Страдал, рыдал, терпел, исчез".
   У Миши дрожали мимические мускулы лица; он открыл глаза и взгляд недолго озарился, но опять-таки страшная, пугающая нас сатанинская гримаса стерла с его лика всё человеческое.
   Неожиданно мальчик ясным взором, как будто ничего и не было, взглянул на меня, приподнялся с постели; он четко произнес:
   - Сейчас я ничего не помню "из будущего"! Я все забыл, дядя На...
   ... и сразу же Мишу Мазура скосила смерть.
   Лицо просветлело окончательно!
   Врачам нечего было там делать: - прибыв, они от плача матери развернулись у порога дверей и бесшумно спустились по лестнице.
   Было ровно три часа дня и "Метр Грангузье" заиграл "Гольфарин", а из "часов с кукушкой" три раза высунула головку "птичка с гребешком", навечно попрощавшись с мальчиком.
   .......................
   Орест Артёмович вернулся в город на десятый день после похорон: Увы, по многим причинам мы никак не смогли сообщить ему о случившемся несчастии - он опоздал!
   Держа в руках музыкальные инструменты, завернутые в чехлы, на перроне железнодорожного вокзала стояли мы, музыканты ритуального оркестра. Когда дирижер увидел встречающих, вначале удивился, а после, от предчувствия ужасной вести выпустил чемодан из рук; как будто почувствовав смерть сына, Орест Артёмович с силой разбил об асфальт красную велоколяску с белой лошадкой.
   Мы же молча, долго глядели друг на друга. Когда перрон опустел от людей, дирижер спросил:
   - Кто? - тихо проговорив, он знал ответ.
   -Кто? Кто? - заорал дирижер, и мне показалось, что к этому душераздирающему крику присоединилось ржание разбитого "игрушечного коня"
   ............................
   Через час все стояли у могилы Миши Мазура.
   Лил дождь.
   Волосы дирижера пропитывались водой, и перед нашими глазами происходило чудо - маэстро седел.
   Стук капель на могильных плитах отсчитывал секунды, минуты, часы - то есть время, которое так бесстыдно издевалось над этим странным ребенком.
   Дирижер взглядом дал знак, и мы освободили инструменты от чехлов.
   Оркестр был готов воздать последнюю почесть маленькому Мазуру, однако, мы не знали что сыграть.
   Орест Артёмович молчал.
   Первый раз в жизни я опередил словом руководителя "ритуального оркестра":
   - "Полонез", господа! - Объявил я, представив себе мальчика у рояля - "Полонез Огинского"! "Прощание с родиной"!
   - "Полонез", "Полонез".... - зашептали музыканты, и дирижер мгновенной улыбкой одобрил мой выбор.
   Он взглянул на собратьев по музыке, собрался силами, и даже не подняв руку, только взглядом, почти незаметным движением головы и плеч каждому инструменту определил свое место в "Полонезе" Огинского - "Прощание с родиной"!
   Оркестр играл безупречно. Капли дождя прекратили "отсчёт времени", "небо открылось", сияющие зайчики сентябрьского солнца ласкали надгробные плиты, согревали их.......
   --------
   Через год скончалась госпожа Ольга, которую похоронили рядом с сыном.
   Я перебрался в квартиру Ореста Артёмовича; одиночество пугало маэстро, тянуло в бездну воспоминаний и не раз толкало к самоубийству.
   Однажды, когда меня не было дома, Мазур, оказывается, поднялся на крышу, осторожно прополз к водосточной трубе и привстал. Единственный шаг.... и он мог испустить дух на мостовой. Вид бескрайнего синего неба облегчал исполнение страшного замысла. Пространство звало его к себе и Орест тогда, как было позже сказано, думал не о смерти, а о соединение душ, встрече с утерянным навечно. Он не спешил, решение было твердым и промедление даже на три часа с самоубийством не могло изменить ничего. Легкие маэстро жадно вдыхали прохладный, чистый воздух, свободный от бытовых ароматов. Его тело понемногу теряло вес, и кто знает, может, за роковым шагом могло последовать не падение, а взлет в пространство. Орестом Артёмовичем овладело приподнятое настроение: - ожидание радости, облегчения было удивительным! Впереди было спасение, а позади - только кандалы бытия, жизненные муки! Прошлое стремилось к пустоте, как отстеганный конь; настоящее же вмещалось в единственный роковой шаг, а будущее обещало успокоить боль душевную.
   Мужчина с высоты взглянул на улицу и неожиданно увидел женщину, державшую в руках младенца. Малыш, подняв голову, глядел на Мазура, улыбался, махал маленькими ручками, как будто приглашал его поиграть!
   И Орест Артёмович отступил: - с трудом достиг до выхода в чердак, осторожно спустился по прислоненной к стене лестнице и с муками совести, как вор, тихо проник в свою квартиру.
   К этому времени, я вернулся домой и дирижер чистосердечно признался мне во всём - зов младенца был вестником начала новой жизни!
   ......................
   Очень скоро маэстро женился на Мэлите Адальберти. От первого супруга она имела прекрасную дочку семи месяцев. Да, именно она, господин Саам: - Анастасия! Анастасия Адальберти - прима-балерина, муза скульптора!
   Вот так и замкнулся круг!
   История здесь не кончается! Я рассказал только пролог! Только пролог!
   О том, что Орест Артёмович любил падчерицу, как родную дочь, стоит ли много говорить? Более того: для него Миша Мазур ожил в этой девочке. Дирижер любил в дочке все: - её капризы, красоту, смелость, озорство, иногда сумасбродство, хитрость, смех, плачь, но боялся одного: - проявления девочкой особенного таланта в какой ни будь области; Когда малышка с восторгом читала стихи, сносно играла на рояле, танцевала, мой друг с беспокойством отводил глаза от Анастасии, выходил из квартиры, искал пристанище на улице, закуривал трубку, ходил взад-вперед, запаздывал вернуться домой.
   Когда же девочку отдали в хореографическое училище по причине её, несомненно, большого таланта, маэстро чуть не залег в постель. Слава Господу, Тасо была отличницей и хоть в этом не была похожа на бедного Мишу Мазура.
   Шло время и мне казалось, что фотоснимок умершего необычного мальчика, висевший между роялем и большими часами, являлся живым членом семьи. Дирижер и его супруга всегда старались не глядеть на лицо бедного мальчика. Тасо же поверила, что Миша общался с ней только ей понятным взглядом. Она часто стояла перед портретом и делилась с ним житейской болью, радостями, мечтами:
   - Эта моя любимая кукла!
   - Вчера мне купили новое платье!
   - Во дворе мальчики обижают меня!
   - Завтра мой день рождения!
   - Я отличница!
   Когда слово "отличница" достигало моего уха, я наблюдал за глазами мальчика на фотографии, и вспоминал, с какой грустью он говорил о заучивании "таблицы умножения". Часто я думал, что он повторял одно и тоже:
   - Сейчас ничего не помню " из будущего"! ничего не помню...
   Или слышалось издалека звонким голосом произнесенное стихотворение Теннисона....
   Тасо перед фотоснимком клала сладости, игрушки и иногда даже посылала Мише записки. Откроюсь вам: я не стерпел и прочел некоторые из них. Например, "......говорят, что я очень красивая, но когда я стою перед зеркалом, мне кажется, что вижу глупую и невзрачную девчонку. Не люблю слово "красивый". Или. "....на мой день рождения отец пригласил только своих друзей; пели застольные песни, ласкали меня, и я переходила из рук в руки, как рог, наполненный вином". Или... "Летом хочу сбрить голову, волосы меня беспокоят.....". Или... "Я всегда сижу во главе стола. Когда ты оживешь, я уступлю тебе место!"
   Я знал, что если так будет продолжаться, портрет превратится в "ближайшего друга" девочки. Наверно, она в слезах делилась бы с ним переживаниями первой любви .... и опять умоляла бы: - оживись, оживись....
   Но, нужна ли была сия мольба? Мальчик, простите за богохульство, "был жив"! Он "бегал" по комнате, благодаря Тасо "дышал" радостью и невзгодами семьи и, если не ошибаюсь, во время званных обедов именно он и "сидел" во главе стола.
   - Орест! - В один прекрасный день у меня "наполнилась чаша терпения", я устал от этих странностей. При этом я боялся, что Тасо может сойти с ума, и откровенно сказал дирижеру:
   - Орест, умоляю, снимите со стены этот фотоснимок, спрячьте куда-нибудь, так как девочка воспринимает трагедию наивно, по-своему, и, Боже мой, до каких пор могут продолжаться эти странные видения? Прошу!
   Мазур смутился.
   - Нет, никогда! - Крикнул. Потом умолк на некоторое время и со слезами на глазах, без слов выразил боль той, далёкой во времени утраты. Он обнял меня, и, смотря в сторону, спросил:
   - Ты уверен, что портрет следует убрать?
   - Если уже не поздно, да...
   - Не могу! - Он прикрыл лицо руками и зарыдал.
   Тогда, как будто, кто-то подтолкнул меня, я осмелел, мгновенно снял фотографию мальчика со стены, обернул в бумагу и рулон упрятал за "Метром Грангузье".
   На стене же обозначился не выцветший от солнца квадрат.
   - Не смейте, не смейте повесить фото на старое место, иначе моей ноги не будет в этом доме! - Предупредил я маэстро, но уставший от стольких переживаний бытия человек махнул рукой: - он подчинился и просьбе и приказу!
   Взгляд преждевременно ушедшего из жизни мальчика, нашел место в глазах Тасо: - для дирижера девочка одновременно являлась и Анастасией и Мишей. Это не трудно было заметить: - дирижер иногда путал даже их имена. Что главное и весьма плачевное: - почитание девушки перешло всякие пределы. Если скажу, что её баловали, то это ничего по сравнению с тем, что я видел собственными глазами, или о чём друзья рассказывали мне: - отец и мать изловчились отгадывать желания Тасо, а подготовка ко дню рождению начиналась, чуть ли не, за полгода до праздничной даты. На главном торжестве семьи малышам накрывали стол отдельно, а взрослые в течение трех-четырех дней пировали за столом, переполненном яствами. Во время бесконечных застолий я часто видел, с какой печалью глядел дирижер на тусклый след на стене от портрета Миши и чистосердечно признавался мне:
   - Я не смог оживить Мишу в девочке!
   Девочка же могла стать одной капризной, избалованной женщиной, если не её талант к танцам, явившийся "ангелом-хранителем" в дом Мазуров. Да, общение с творчеством и прекрасным скоро подавило в ней зачатки тщеславия. Окончив балетную студию, Анастасия была зачислена в балетную труппу театра, а через год она станцевала главную партию в "Жар-птице" Стравинского.
   Успех был потрясающим: - один балетный спектакль превратил нашу Анастасию в звезду балета!
   Анастасия Адальберти! Как великолепно и, замечу, театрально звучит. Букеты, овации, импресарио на коленях (если не ошибаюсь, даже сам Сол Юрок!), хвала на страницах прессы, почитатели, поклонники... et cetera, et cetera...
   Жизнь опустошала "рог изобилия" для Тасо, но от этого девушка не стала глупой и амбициозной. Она отличалась скромностью - что, я скажу, тоже есть талант!
   После спектаклей друзья собирались у Мазуров на "чашку чая" и у всех были одни и те же слова на устах:
   - Аплодисменты длились почти час!
   - Ты летала! Нет, нет... ты жила в прыжке! У тебя странный талант застывать в воздухе!
   - Переживание, внутренний драматизм, трагичность! - Восклицал театральный режиссер, известный своими постановками характерных спектаклей.
   - Аспазия Папатанасиу балета!
   - Какая страсть! Какое сумасшествие! - Взгляд влюбленных мужчин своим светом превосходил свечение шестнадцатисвечовой люстры.
   - Талант кругом стелится при танце! - Дрожал голос прозаика.
   - Конгениально! - гулом произносили все вместе после её небезызвестного выступления в "Жизели". Прима-балерина же, как бы, оправдывалась:
   - Жизель сама по себе прекраснее, чем я!
   - Как? ведь ты, именно, ты создала её образ в танце?
   - Я только лишь примерила маску бедной еврейской девушки, - следовал ответ, - только маску! Остальное же, господа, заслуга музыки, хореографии, балетной труппы, театрального художника и осветителей сцены!
   Поверьте, Саам, это не был "жест" в ожидании ещё и ещё одного комплимента!
   - Что сказали? Осветителей сцены? Браво! Брависсимо! - Хлопал в ладоши знаменитый бас оперного театра, который и в жизни не мог расстаться с театральными образами Ивана Сусанина и Бориса Годунова.
   Часто у меня и Анастасии убегал, склонялся взгляд в сторону больших, напольных часов, за которыми был спрятан портрет Миши Мазура, и откуда до моего слуха, как бы, "доносилось":
   - Сейчас ничего не помню "из будущего", дядя Назар! Ни....
   ...................
   От Ореста Артёмовича трудно было что-либо утаить - он белоснежным платком тайком вытирал слёзы и не сводил глаз с бледного следа на стене от портрета мальчика.
   Поверьте, если не талант танца, Тасо могла погибнуть: - её тело не выдержало бы тяжести двух душ; высокомерие побеждает агронома, инженера, ученого, швею и даже королеву, но оно само собой избегает великого творца, всегда украшенного скромностью. Легкомысленный человек может стать известным гинекологом, но никогда - носителем, или выражающим дух эпохи, поэтом, окруженным "импрессией" времени! Запомните это, господин Квелидзе.
   Госпожа Адальберти в первую очередь была полна доброты. Когда она без всяких умалений оголилась перед станком скульптора, искусство победило "добродетель"! Неудачливому человеку иногда трудно шагать в паре с добросердечием.
   Иногда меня удивляет, что верный своему выбору поэт, признавшийся самому себе в поражении в "битвах с стихами", не становится врагом мира сего, а побежденный на выборах политик может, не моргнув и глазом, толкнуть страну в омут гражданской войны. И человеку, причастному к красоте или стремившемуся к прекрасному, не до скитаний в лабиринтах, переполненных экскрементами! Он не настроен и на то, чтобы, возложив на "поднос официанта", скажем, "сонеты", бегать туда-сюда, предлагать стихи, как изысканные блюда, тем, кто, скажем так, селедку с картошкой предпочитают таинству, боли, радости, разделенных с бумагой, холстом.....
   Г-н Саам, говорю в Ваше назидание и для Вас: - "Официантом в искусстве" был, есть и будет человек бездарный!
   Я уверен, что Тасо в одиночестве станцует лучше, чем перед публикой, среди которой сидит хоть один, случайно попавший на спектакль зритель, равнодушный к Тэрпсихоре!
   Однажды я посмел спросить у "нимфы балета":
   - С высоты сцены ты замечаешь дурака, глазевшего только лишь на твои прекрасные ноги?
   - Я танцовщица, а не наблюдатель! А вот, когда публика награждает меня овациями, нетрудно разобрать, кто и зачем пришел в театр!
   - Наверно, трудно смириться хоть с одним человеком, которому, извините, наплевать на страсти твоего героя!
   - Если даже весь зал будет полон глупцами, все равно, станцую, так как на сцене я существую независимо от "дурней с билетами"!
   - Значит, Тасо, ты не думаешь о том, каким образом доставить удовольствие зрителю?
   -Удовольствие? Если бы я понимала суть балетного искусства таким образом! - Гордо, с чувством полного сознания своего высокого искусства ответила она, - искусство танца зиждется на высоком прыжке одиночества! - сказала она и сразу же удалилась от меня.
   Вы еще раз убедили меня в правильности этих слов: - вот, на стене комнаты я вижу портрет - прекрасное живописное полотно, но я знаю, что у Вас нет никакого желания положить сей рисунок на поднос и бегать туда-сюда в поисках покупателей или рукоплескателей. Как сказала Тасо, Бог и вправду наградил Вас талантом одиночества!
   А рисовать горшки, цветы, паровозы, слоны с шестью ногами, оскалившихся детей с квадратным телом - глупость!
   Вернитесь, вернитесь к мечте, нарисовать клоуна, шагающего по канату. Да, нарисуете клоуна, который сорвался с каната, проделал сальто-мортале, падая на арену, и испустил дух в луже крови. В этой смерти больше правды, чем в Ваших "псевдодетских" горшках и сияющем солнце. Притворством Вы не спасете вселенную и не сможете общаться с прекрасным!
   Живите просто, но без незамысловатостей в искусстве, а если всё происходит наоборот, тогда глупость не менее голая, чем, извините, "голый король"! Демонстративно озабоченный о судьбе мира, родины наш моралист и политик также карикатурны, как - Ваши горшки. Самозабвенная любовь к высеченной из дерева, украшенной орнаментами трибуне или креслу с высокой спинкой начальника не есть удел творца. Писатель пишет, художник рисует, зодчий строит... и в этом у каждого своё, единственное поприще!
   .................
   Потерпите, потерпите "история" еще не закончилась. В один прекрасный день "Метр Грангузье" не озвучил своими камертонами мелодию "Гольфарина". Стрелки застыли на одном месте! На циферблате зафиксировалось ровно "три часа"! Не больше, не меньше!
   Я, по просьбе Тасо, отыскал в городе лучшего мастера-часовщика и привел его в квартиру Мазуров.
   Дирижера с супругой не было дома. Прима-балерина открыла нам дверь и мы, все трое подошли к " Метру Грангузье".
   - Антикварные..., музейные..., - произнес два слова мастер, когда я помог ему отодвинуть часы от стены. Я увидел пыльный бумажный сверток, в котором, по известным причинам, был запрятан свернутый в рулон портрет Миши Мазура. Тем временем, мастер открыл заднюю дверцу механизма и начал хлопотать. Я и Анастасия с изумлением смотрели на пожелтевшую, покрытую паутиной бумагу, боялись приблизиться к ней.
   - Друг, прошу тебя, отодвинь штору! - Обратился часовщик ко мне, - понимаешь, механизм старый, сложный, скажем так, "эмоционального склада"! - Он очищал от пыли зубчатые колесики, и время от времени поправлял указательным пальцем левой руки очки на носу.
   Тасо на цыпочках подошла к окну, на миг застыла, потом обе руки подняла вверх и резким движением раздвинула тяжелые шторы.
   В комнату ворвался яркий свет августовского солнца, и вдруг, изменился цвет стульев, кресел, рояля, шкафа, горшков - всё это посветлело, а хрусталь шестнадцатисвечевой люстры заиграл нежно-фиолетовым светом.
   - Прекрасно! - удовлетворился мастер и после этого он уже не обращал на нас внимания; видно согласованное вращение, движение и тиканье колесиков, маятника, винтиков и камертонов механизма восемнадцатого века, синхронизация всего этого с ходом времени требовало большого труда.
   Нас мучила одна мысль: стоило ли после стольких времен взглянуть на лицо Миши Мазура? Нужно ли было теребить душу?
   - Назар, ты помнишь, как я беседовала с фотоснимком? - Прошептала Анастасия, - как я его просила: оживись, оживись!
   - Лицо Миши осталось в твоей памяти? - Поинтересовался я.
   - Спрятать портрет было самообманом. За всё это время он жил с нами, под этим кровом и часто мне снился! Эти сны хорошая примета! Видно, он покровительствует мне с того света, бережет сестрёнку!
   - Каков он? Опять ребенок?
   - Сейчас он на восемь лет старше меня - красивый, седой мужчина! - Ответила Тасо, и эти слова напугали, взволновали меня.
   - Так, имеет ли смысл, удаление сей пыльной обертки? - Мне не хотелось ещё раз почувствовать боль в сердце, увидев глаза мальчика.
   - Знаешь, стрелки часов остановились неспроста! - Сказала Тасо.
   Я вздрогнул в ожидании чего-то необычного.
   Мастер хлопотал, напевая:
   "Артиллеристы! Сталин дал приказ...."
   - Добро! - Я взял портрет, отошел к окну, удалил тряпкой пыль от свертка, перерезал тонкую веревку ножом, раскрыл рулон и увидел печальное лицо мальчика: Показалось, что Миша окинув взглядом комнату, улыбнулся сестре.
   - Здравствуй! - Произнесла с трудом женщина.
   - Здравствуй, Миша! - У меня дрожали плечи, испуганный, я глядел то на портрет, то на дрожащие губы Тасо. Мне казалось, что брат и сестра общались между собой и, кто знает, о чём они говорили после стольких лет разлуки.
   Я отступил, уселся у рояля, мне же стало стыдно за то, что воспринял эти странные видения, как действительность. В этой семье всё печально - подумал я и уверил себя в бессмысленности странных переживаний. После этого я открыл крышку инструмента, коснулся пальцами пожелтевшей клавиатуре и, Боже милостивый, как будто, кто-то приказал мне сыграть на "Моргенштерне" "Полонез" Огинского. Я играл бойко, смело, с увлечением; чувствовал, что музыка способна нивелировать переживание, печаль, страх перед тенями прошлого. Мелодия придавала моему духу стократную силу.
   У часовщика блестели глаза, он трудился с охотой, мелодии Огинского противопоставлял патриотический мотив песен эпохи тоталитаризма или "продукцию" лирики "соцмаскультуры"
   "Первым делом, первым делом самолёты,
   - Ну, а девушки? - А девушки потом!"
   и
   "В парке "Чаир" распускаются розы..."
   ...........................
   Неожиданный вскрик Тасо отнял у меня силы!
   Испуганный, я вскочил со стула и увидел портрет, валявшийся на полу. С фотографии вместо мальчика глядел седой, красивый мужчина, лицо которого постепенно бледнело от жгучего, летнего солнца.
   После нескольких секунд не осталось ничего, кроме сморщенной серой бумаги, которая потихоньку укорачивалась, покрывалась язвами пустот, превращалась в пепел! Именно в это время, в конце странного видения прозвучала мелодия "Гольфарина" старых часов.
   Мастер завершил дело, но испуганный от пронзительного крика женщины на миг спрятался под роялем, а потом, даже не уложив инструменты в чемоданчик, не оглядываясь, прямо-таки, вырвался из квартиры.
   Давно знакомой мелодией ожил " Метр Грангузье!"
   Скажу вам, что "Гольфарин" переводится со старофранцузского как - "обжора"!
   Для часов мелодия с таким названием должна быть весьма подходящей и естественной, не так ли?
   А что касается Мревлова, господин художник, скажу Вам откровенно, он - настоящий негодяй!
   И напоследок откроюсь, что к Вашему счастью или, скорее, несчастью, эта история о дирижере Мазуре последняя.
   ......................
   Назар Казбеги закончил повествование и спросил у художника:
   - Скажите правду, Вы восприняли мой рассказ, как истину?
   - Разумеется! - Ответил Квелидзе, так как он, слава Господу, был творцом, а не судебно-медицинским экспертом, хотя нельзя отрицать поэтическую натуру некоего патологоанатома и наоборот: надо учесть и чрезмерную корысть сочинителя, скажем, частушек.
   ..................
   В один дождливый и невзрачный ноябрьский вечер кто-то постучал в окно подвала. Когда Квелидзе открыл двери, увидел у порога только лишь картонный ящик. Квартиранты Фиделио смело вскрыли его, так как, им, этим несчастным людям вряд ли кто-нибудь послал бы взрывчатку.
   В ящике - телевизор. К телевизору красной лентой привязан конверт, на котором каракулями Мревловского почерка, который Саам мог опознать на расстоянии "десять тысяч" шагов, было написано имя адресата и предупреждение: - "гражданину Квелидзе Сааму Галактионовичу. От основателя "Союз Ташистов". Совершенно секретно".
   Вот о чём гласила записка:
   "Не знаю, "освещает ли взятка ад", но уверен, она всесильна на этом свете. Не смог я выдумать ничего лучшего и подыскал для тебя новые паспортные данные - имя и фамилию: - Бэка Опизари. У подкупленных мною чиновников даже руки не вздрогнули: - застучали гербовые печати на казенных бумагах, а заверенная печатью бумага в нашей, измученной номенклатурой стране, имеет неограниченную силу!
   Никто не посмеет усомниться в том, что ты и есть Бэка Опизари! Пока посылаю телевизор для того, чтобы сегодня, в девять вечера узнать о выгодном прологе спланированной мною "великой аферы". Заранее купи валидол, настойку корней валерьяны и лед (для охлаждения лба), чтобы ты, мой несчастный друг, не стал бы жертвой неожиданной радости. В конверте новый паспорт и удостоверение личности с фотоснимками С. Квелидзе и фамилией Б. Опизари. Поздравляю с крестинами! Твой Эдишер".
   Художник несколько раз перечитал письмо, повертел в руке удостоверение; далее он, "утонувший во время регаты "Веселая волна"" стал смотреть на паспорт и окликнул музыканта:
   - Знакомьтесь: с сегодняшнего дня я - Бэка Опизари!
   - Слава Господу, что Вы ещё не Шота Руставели! - Усмехнулся господин Казбеги, - Бэка Опизари - он ведь был известным золоточеканщиком двенадцатого века, мастером!
   - Всё под силу нашему Эдишеру! - Объявил с восторгом Саам и достал из конверта стодолларовые купюры: - Каково? Значит, Мревлов негодяй?
   - Я не утверждал этого! - поскромничал Казбеги, - он шалун, скажем так, шалопай!
   .................
   Увертюра аферы:
   - Информационно-телевизионная "программа" "Курьер" началась громким музыкальным вступлением.
   - Сенсационное сообщение из Лондона! Главная тема дня: Аукцион "Блумсдея"! В прямом эфире наш собственный корреспондент в объеденном королевстве Великобритании и северной Ирландии - Т-ко Т-дзе.
   Журналист: - Т-ко, слышите мой голос?
   Т-ко: - Добрый вечер!
   Журналист: - Какая погода нынче в Лондоне?
   Т-ко: - Дождь!
   Журналист: - Трудно представить!
   Т-ко: - И тут удивляются!
   Журналист: - Что случилось вчера на аукционе "Блумсдей"?
   Т-ко: - Слышите мой голос?
   Журналист: - Ты давно уже в прямом эфире!
   Т-ко: - На аукционе за баснословную цену были проданы пять живописных полотен нашего соотечественника, неизвестного для широкой публики художника, некоего Саама Квелидзе!
   Журналист: - Кто же этот Квелидзе?
   Т-ко: - Точнее, был!
   Журналист: - Почему?
   Т-ко: - Саам Квелидзе погиб летом этого года во время парусной регаты "Веселая волна". Слышите мой голос?
   Журналист: - Ты в прямом эфире.
   Т-ко: - Огромная волна снесла Квелидзе с палубы яхты класса "Торнадо". Яхтой же управлял Эдишер Мревлов.
   Журналист: - Мревлов?
   Т-ко: - Эдишер Мревлов - скандальный лидер скандальной художественной группировки "ташистов", находящийся в настоящее время в Лондоне; мы имеем возможность, побеседовать с ним. За некоторое время до гибели, Квелидзе в нотариальном порядке подарил другу, т.е. Мревлову свои рисунки.
   Журналист: - Фантастика!
   Т-ко (обращается к Мревлову): - г-н Эдишер, после аукциона на Ваш личный банковский счет была перечислена огромная сумма...
   Мревлов (платком вытирает слезы): - Сердце мое предчувствовало несчастье...
   Журналист: - Сейчас к нам в "прямой эфир" включается наш корреспондент Н-ко, находящаяся перед домом, в котором жил и творил неизвестный до сегоднящего дня художник! Слышишь мой голос, Н-ко?
   Н-ко: - Добрый вечер! Вот, в этом доме жил и творил наш знаменитый живописец Саам Галактионович Квелидзе! Дом аварийный! Уже пять лет, как хотят снести это здание, однако, никак не добрались до него! Рядом со мной находится председатель "Департамента разрушений" Стихион Абралава и председатель "Главного департамента искусств" Александр Харази.
   Стихион А-ва: - Дом аварийный! Гражданина Квелидзе мы несколько раз просили освободить квартиру, но ему некуда было переехать. Наконец, исполнительная полиция выселила гр. Квелидзе с жилой площади из-за систематической неуплаты коммунальных услуг. Дом каждый месяц погружается в землю на один сантиметр!
   Журналист: - Неужели дом, даже аварийный, где жил и творил наш великий художник, должен быть стерт с лица земли?
   Стихион А-ва: - Наш департамент, конечно, не допустит этого! В укороченные сроки будет укреплен фундамент, здание будет обтянуто стальными прутьями! Мы надеемся на финансовую помощь и господина Мревлова, Основные расходы же понесет, несомненно, благодарный народ Грузии. Открыт банковский счет!
   Александр Х-зи: - Здесь откроется дом-музей художника!
   Журналист: - Уважаемые телезрители, напоминаем, что вчера на аукционе "Блумсдей" за баснословную сумму были проданы пять живописных полотен великого художника Саама Квелидзе.
   Т-ко: - Тут предполагают, что спрос на работы Квелидзе с каждым днем будет расти!
   Мревлов: - Я плачу и я ликую!
   Александр А-ва: - Мы наведем порядок на могиле Квелидзе!
   Журналист: - Вы, г-н Эдишер, несомненно, опубликуете "Воспоминания о друге с десницей великого мастера"! О жизни и творчестве Квелидзе ведь ничего никому не известно?
   Мревлов (рыдает): - "Воспоминания"? До чего же я дожил!
   ...........................
   Саам достал из шкафа полную бутылку фальсифицированного коньяка "От Гиви", откупорил её зубами, взглянул на побледневшего музыканта, и им овладела печаль, вскоре заменившаяся страхом: - дергались глаза, дрожали руки, от непроизвольных движений мимических мускул кривилось лицо, не было сил наполнить стаканы.
   Квелидзе размышлял так: - или он доживет до смерти под именем Бэки Опизари, или будет огорожен от общества колючей проволокой, разумеется, вместе с Мревловым за аферу; это еще ничего! Как избавиться от стыда и угрызения совести? Сейчас его не интересовало ни материальное благополучие, ни превращение разрушенной квартиры в дом-музей, ни украшение его "могилы" монументом, этак, в три метра ростом. Все являлось фарсом и, естественно, оскорбительным, в конце концов, покоящимся на кладбище.
   Он думал: - А что, если я публично объявлю, что жив?
   Однако, внезапный ужас заставил его отказаться от правды покаяния: - Саам понимал, выбор сделан без принуждения! Надо было учесть судьбу и семьи Фиделио после того, как "компетентные органы" обнаружат "псевдомогилу", фамилию художника в книге записей покойников.
   - Мревлов прав! - объявил неожиданно Назар Казбеги, - в сто крат прав!
   - Шутите? - удивился Саам, бывший на грани депрессии.
   - Почему же человек должен умереть от падения кирпича на голову, прыгнуть с десятого этажа или утонуть в море для того, чтобы его признали великим живописцем прежде за границей, а потом уж достойно оценили творчество несчастного на родине? Живой, ты, мучился с голоду, а "мертвому сипят в рот плов"! Часто навещай собственный дом-музей, наслаждайся памятником на "могиле Квелидзе" и всё это воспринимай с улыбкой, только лишь с улыбкой! Род Опизари, чего таить, известнее, чем род Квелидзе! За Эдишера! Наливай! Наливай, я его душу... Не думал, что смерть тоже можно высмеять! Не думал...
   - Вы меня успокаиваете? - горько усмехнулся художник.
   - Не убиваетесь, не подавайтесь унижению, Бэка! - Повеселел виолончелист, - даже в случае раскрытия аферы, Вас не посмеют казнить, так как это будет равносильно публичному позору коррумпированной государственной системы.
   - Я - европеец! - почему-то гордо объявил Квелидзе и, наконец, разлил коньяк в стаканы.
   - Европеец? Ваша, моя, Мревлова и других кровь более насыщена Персо-Турецко-Византийско-Монгольско-Русским лукавством, чем - европейской глупостью! Живите бодро, с улыбкой и знаете, что с сегодняшнего дня Вас лучше всех законов охраняет, именно, азиатское чванство.
   - Охраняет? - Саам выпил коньяк и отломал кусок от хлеба, испеченного Айшэ.
   -Вы же славный сын нации!
   - Да, но....
   - Никакое "но", г-н Бэка! Никакое "но" - Жребий брошен! Пусть неудааа-чник плачет... - пропел музыкант весьма приятным тенором.
   - А все-таки, кто же неудачник? - Квелидзе еще раз наполнил стаканы, и разбогатевший человек с презрением взглянул на бутылку низкосортного коньяка "От Гиви", которая для него было роскошью в совсем уж невесёлые и недалёкие времена.
  
  
   Глава пятая
  
   Будто бы всем было известно обо всем: - однако, люди замолкли, оглохли, потеряли зрение.
   Фарс Мревлова вскрыл не только лицемерие замысла, но и всепоглощающую глупость нашего общества. Вертикаль искривилась! Они (от высокопоставленного чиновника до нищего у ворот церкви), кто более или менее знал о мнимой "гибели" Квелидзе, сознательно одурачили себя. А вот те, кто ничего и не знал, остались в незнании.
   После продажи на аукционе первых пять работ ("Серия Мревловых") за фантастическую цену не прошло и двух месяцев, как дом-музей художника торжественно открыл двери перед посетителями. На "могиле" были воздвигнуты четыре мраморных столба, на которых опирался отлитый из стекловидного материала, пестревший витражами и, сияющий на солнце, купол. Под куполом, на зелёном газоне - внушительных размеров палитра из бронзы, высеченное на гранитной плите факсимиле и керамические горшки, заботами мэрии и почитателей "интегрального импрессионизма" раз в три дня заполнявшиеся свежими разноцветными букетами. Был издан альбом, посвященный жизни и творчеству Квелидзе - выполненные на высшем полиграфическом уровне иллюстрации демонстрировали вкус художника, особый стиль творца, а фотоснимки - печаль и улыбку художника, круг его обнищавшихся друзей... Государство объявило творческое наследие Квелидзе национальным достоянием, строго запретило вывоз его живописных полотен за границу, но это случилось, к сожалению, после того, как в порту Бристоль контейнер с работами Квелидзе был вручен Мревлову - единственному, законному наследнику безвременно ушедшего из жизни художника.
   Распорядитель "судьбами" полотен, лидер "ташистов", конечно, надолго обосновался на берегу Темзы для того, чтобы выгодно сбывать гениальные работы художника.
   Да, замолкли, оглохли, потеряли зрение тогда, как Квелидзе, "оказался" между небом и землей.
   Он, как будто бы, надев "шапку невидимку", в дорогой одежде бесцельно бродил по городу. Художника не узнавали даже старые друзья, встретившись с ним лицом к лицу - не провожали даже взглядом. Никто не отвечал на его приветствия и у самого "новоиспеченного Бэки Опизари" в последствии не было желания с кем-то заговорить: - он был и не был! "Саам" в неположенном месте пересекал улицу, и если другому сделали бы за это замечание, ему всё сходило с рук! Последнее время он стал носить оружие: - пистолет марки "SIG SAUER P-230" и ему, отчужденному от всех, часто хотелось направить дуло к тучам, начать бесцельно стрелять, с криком обратиться к испуганной, оглупевшей толпе:
   - Люди, это я, Саам Квелидзе, мать вашу!
   Душа, подпрыгивая, покатилась по спуску, как блестящий мячик и стала обитателем того мира, который можно назвать глупым бытием, или в лучшем случае - детством.
   Но, в отличие от "обезумевшего" общества, которое сочла Саама за Бэку Опизари и еще раз доказала свою же невменяемость, Квелидзе чувствовал некое раздвоение личности: - он, настроенный на самообман, считал себя за Опизари, однако, тонул в наивной простоте и в странном зеркале глядел на человека, который, как воспитанник детского сада, мог рисовать деформированный горшок, пятиногий стол, девочку с квадратным телом, кривые рельсы, паровоз, "присоединенный" кучерявым дымом к небу, больного зайца..... "Фарс Мревлова", кроме фамилии, лишил его способности рисовать шагающего по канату клоуна, поскользнувшегося, испустившего дух на манеже, в луже крови.
   Вместе с этим афера лидера "ташистов" вернула Сааму способность первобытного восприятия мира; Он даже и не знал, благодарить Эдишера или наоборот: - выругать друга, вытащившего Квелидзе из "водоворота" бедности и, чего скрывать, несметно обогатившего вчерашнего нищего.
   Когда же было воспринята им сия метаморфоза? - В первую очередь тогда, когда он нарисовал лежащего на дне моря человека и каракулями приписал:
   - Это - я!
   ..............
   Огромная квартира!
   Все белое: стены, потолок, мраморный пол, мебель, шторы и только лишь хрусталь люстр играет фиолетовыми зайчиками от света солнца и лампочек.
   Летом и зимой он одет в белое! Костюм, сорочка, носки, галстук, белье, плащ, пальто, шелковый платок, бабочка, короткополая шляпа, перчатки, стек - все это белоснежное, чистое, как перламутр. На завтрак, обед и ужин преимущественно пёт молоко, ест мацони, сыр, белый хлеб, булочки, кашу из крупы, рис.
   Посуда - молочного цвета.
   Скатерть - белоснежная, блестящая, как жемчуг. С белого кувшина налёт в хрустальный стакан белое же вино, выпит, закусит серебристой рыбой.
   Волосы с каждым днем седеют - это его и бодрит. Радуется, если небо переполнено тучами цвета ландышей, если в пространстве над
Триалетским хребтом плыв
ет туман, если на белых перилах голубь воркует.
   Любит зимние, снежные дни и душа его вольна после обильного ночного снегопада, так как в последствии утро будет тихим от белого безмолвия, насыщенным тишиной и чуть неспокойным от падения пушистых комков снега с веток деревьев.
   Навязчивая любовь к единственному цвету - белому есть болезнь для неудачливого художника, растерявшего талант живописца: страх перед белым халатом и бумагой, подавляется желанием побелить весь свет! Он топит окружающий мир в один колор, чтобы ничего и не осталось для воспроизведения кистью или карандашом. Его раздражает влетевшее в квартиру насекомое агатового цвета, кажущееся похожим на невидимый кончик графита, желающего разрисовать стены квартиры треугольниками, ромбами, кругами, ломаными линиями.
   Опустошенный взгляд.
   Звуки?
   Из-за однообразия монотонного зрения, слух старается опознать несметное количество звуков, что, нередко, сопровождается желанием насытиться разговором. Пусть это будет даже шепот в одиночестве! Пусть будет это криком высказанное! Всё равно! Таким образом, иногда мысль льется в русле бессмысленных предложений, несвязанных слов, мысль распространяется, теряется по всем сторонам: налево, направо, вверх, вниз, диагонально, по окружности, в другие измерения и параллельные пространства, в черные дыры... или исчезает, как вода в песке пустыни, не оставляя следа.
   Говорит он то архаизмами речи Бэки Опизари, то на городском жаргоне Саама Квелидзе.
   Иногда веселится: и, наподобие приступа эпилепсии, им овладевает желание причудливого поведения: - тогда он на голову вместо шапки надевает кастрюлю, пляшет на улице, поёт и впоследствии Саама-Бэку не мучает совесть. Экстравагантность враг побелевшей жизни и она заряжает его силой еще на один день, дабы не сунуть голову в петлю и после, не закачаться, подобно маятнику, под потолком белой комнаты.
   .........................
   Разумеется, одиночество терзало его, и круг новых друзей богатого человека ширился: "депутация бездельников" окружает Опизари, а старые друзья скучают по пиву. "Жертва аферы" не может вернуться к прошлому, так как личность его опустошена, ему нечего сказать даже соседскому мальчику, сидящему на лестнице подъезда и перебиравшему мелочь для покупки сигарет.
   Аполлония - хозяйка семьи! Она поразительным образом, насильно превратила себя в этакую глупышку: - оценила трагикомическую действительность и легла в постель "белого человека". Характерно, что она ни разу не произнесла имя Саам и в порыве страсти, возгласом "Бэка-Бэка" извивается на ложе любви утром, вечером, ночью.
   Амнезия искусственная, всеобщая и вызывающая улыбку!
   Стену квартиры украшает "Портрет виолончелиста", уцелевший от жадности Мревлова. Гости воспринимают холст, как живописное полотно, приобретенное Опизари от Квелидзе много лет тому назад. Саам же имеет единственное, утаенное от других желание - нарисовать погибшего на манеже клоуна.
   Исчезло видение женщины в зелёном!
   Он редко навещает Назара Казбеги, ныне живущего без нужды и без забот, Фиделио, его полигамную семью, Буйного Ростома....
   Он с наслаждением вспоминает необузданные летние кутежи Мревлова, а кругом..... кругом белая пустота, молочной стеной отгораживающая прошлое и настоящее; художнику кажется, что вот, от него убежит и "портрет виолончелиста", после чего Саам-Бэка окончательно останется наедине только лишь с белым задом Аполлонии. Вот, тогда уже его не будет беспокоить мольба падающего на манеж клоуна: - нарисуй меня, нарисуй...
   Смехотворна любовь именно к белому цвету! Этой квартире ведь более соответствует насыщенный, раздражающий зрение красный - подобный помаде, пылающей на губах уличной проститутки!
   Итак, насколько в действительности Саам был "Опизари", настолько в сновидениях бушевал "Квелидзе", дух которого расстилался в трёх измерениях - белая действительность, чёрное прошлое и сны, в которых всё виднелось по старому натуральным.
   Бог знает, где же истина: - В зеркале? За зеркалом? Может быть мы, люди, сотканы из "пряжи сновидений" и только лишь в сновидениях возможно созерцаниение себя?
   Взор души - наблюдательный, беспристрастный, а обитель истины там, где ты более близок к Богу!
   Поэтому, художник, затерянный в лабиринтах времени и пространства, лишь во сне мог взять в руки кисть, нарисовать на полотне клоуна, умирающего в окровавленных опилках манежа.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ираклий Чедия Почтовый голубь
  
  
   В Т О Р А Я Т Е Т Р А Д Ь
  
   "Клоун - король манежа!
   Умрет клоунада - кончится цирк" Г.З. Мозель - "Клоун-буфф"
   Тархан Корелли жил в цирке.
   Здесь каждый уголок был знаком и дорог ему с детства: - двор, вольеры животных, коридоры, фойе, круглый зрительный зал, гардеробные, кассы...
   Все это для знаменитого в прошлом клоуна представлялось тем волшебным миром, за которым существовал бессмысленный, скучный хаос бытия.
   Вот, манеж - разумеется, воспринимаемый им "пупком" галактики!
   Корелли был воспитан в семье силовых жонглёров. Круглая арена диаметром ровно в тринадцать метров, на которой даже веником равномерное распределение опилок имеет свой порядок, для клоуна являлось сакральным пространством, а не простой площадкой, служившей для многих только лишь для представления паясничества, разных трюков, меткого глаза.
   - Нет, любезный мой, даже театральная сцена стоит на одну ступень ниже по сравнению с цирковым манежем! - Часто повторял Тархан.
   - Как ни поразительно, здесь, в цирке искусство как раз без лицемерия возвышает, калечит, даже убивает артиста, - говорил он и до того, как переступить через барьер или выйти через разрез форганга - зелёной, бархатной занавеси, как молитву шептал слова, понятные только лишь ему одному.
   Манеж особенно был привлекательным во время репетиций: - артисты разных жанров располагались в выделенные для них сектора; жонглёры, акробаты, эквилибристы окрапивали арену потом, нередко переговариваясь, иногда садясь в кресла зрителей и издалека, беспристрастно оценивая тот или иной цирковой номер, антре клоунов, искусство репризы, акустику каждой фразы, качество освещения; после чего, артисты (согласно репетиционному авизо) уступали осыпанную опилками площадку другим мастерам циркового жанра и широким проходом направлялись к гардеробным. По пути они окликали заключенных в конюшне лошадей, ослов, козлов, экзотических животных, махали им руками, тайно угощали сахаром лающих в клетках собак, умеющих чуть ли не "писать и читать".
   В кладовках хранился старый реквизит и бутафория в надежде на то, что рано или поздно кто-то проявит интерес к запыленным вещам и вернет их на освещенный прожекторами манеж. Там же, отдельно находилась швейная мастерская, в которой склоненные к длинному столу мастера выкройки, портные хлопотали, шили цирковые костюмы. Старая, потертая одежда для представлений хранилась в огромных сундуках; иногда старье выносили на солнце для проветривания; его вид возбуждал в Тархане Корелли тысячу воспоминаний: - ему грёзились артисты былых времён, и он украдкой вытирал слёзы. Чего только там не было, в этих сундуках! Например, многого стоит хотя бы фрак Костано Касфикиса - реликвия цирка! Правда, Тархан никогда не видел на арене этого знаменитого иллюзиониста-афериста, однако, легенды оживали в полутемных коридорах и как говорили артисты, по ночам там бродили приведения Бим-Бома, Эйжена, Жака, Морица, Жоржа Карантониса, семьи Труци и других.
   - В цирке, брат, надо или испугать зрителя, или рассмешить его! - Говорил часто Тархан Корелли, - достигнешь этой цели и аншлаг обеспечен! Не сможешь добиться этого - ищи другое ремесло! У нас даже униформист должен быть артистом! Артистом! Понятно?
   Он рассказывал молодёжи весёлые истории, подобные, например, этой: - кот погнался за мышью, мышка спряталась в норе. Вдруг кот начал гавкать, как собака. Удивлённая мышка высунула голову из норы и стала, разумеется, жертвой розыгрыша! Довольный кот сказал в назидание всем: - человек ценен знанием языков!
   Молодёжь хохотала. Только лишь при появлении директора цирка расходились окружившие Тархана Корелли начинающие акробаты-эксцентрики, мастера двойного бланша, когда-то узнавшие от старого клоуна, что настоящие фамилии братьев Вагнер - Преступляк и Кровопущенко.
   Да, Тархан жил в цирке! У него никогда и не было собственной квартиры. В конце артистической карьеры за творческие заслуги клоуну выделили для жилья невзрачную гардеробную, однако, не стоит утверждать, итак ясно, что близость к манежу продлевала жизнь Корелли!
   Гардеробная (в театре сие называется гримёрной) была длинноватой комнатой с низким потолком, единственным окном, выходящим на двор; справа трехстворчатое зеркало - трельяж: перед зеркалом, на деревянной стойке - парик; там же - коробка с лигнином, средством для удаления грима, превращающим артиста в обыкновенного человека. На столе - шкатулка с красками Лайхнера, рисовым крахмалом, кармином, турецкой панцирю, голландской сажей, ультрамарином и опять же лигнином, пудрой и кистями разного размера и жёсткости. Перед зеркалом стояли пузыри с разноцветными жидкостями, стены были увешаны снимками артистов цирка (от Чинизелли до Эмиля Теодоровича Кио), а над зеркалом висел большой портрет музыкального эксцентрика, виртуоза-скрипача - Яна Кубелика. Вдоль одной стены лежали обитые железными полосами ящики - т.н. кофры. В них хранились одежда и обувь артиста. На вешалке висел "трюк-костюм", то "возгорающий"" на манеже, то меняющий цвет, а то из его карманов во время представления выпрыгивали сразу три зайца; на стуле - халат, в кармане которого сетка для уплотнения волос.
   - Клоун - король манежа! Умрет клоунада - умрет цирк! - Часто повторял пожилой артист, и его обоняние успокаивало запах опилок, навоза (доносившегося из конюшни) - оба столь дорогих, близких, неповторимых...
   - Клоунада - талант, данный от Бога! Ты должен парить на "седьмом небе", когда именно тебя высмеивают публично, льют на голову воду из ведра, пачкают мукой, пинают, подставляют подножку! Ты кувыркаешься, ткнешься головой в опилки манежа, с тебя падают брюки - и все это только лишь для того, чтоб хохотал зритель! Главное то, что ты душой и сердцем должен любить это "униженное состояние"! - Поучал молодых Тархан.
   Вот, странным историям про Али ибн-Аргана не все верили! Корелли старался убедить артистов в правдивости рассказанного:
   - Али ибн-Аргана звали "человеком-фонтаном" и он был истинным сыном циркового балагана! Балаган, дорогие мои, представляет зрителю "номера с патологическим уклоном"! Например: - "человек без костей"! Извивается этот, простите, "как будто бы артист" и тело покоряется ему как нитка, продетая в ушко иглы портного. Карлики балагана всегда вызывали во мне жалость: нормальному человеку не до смеха при виде унижения, побоев печальных, грустных лилипутов. Жонглеры и акробаты в балагане, разумеется, работают слабо! Работа - типичный цирковой термин! Вот, театральный артист не скажет, что он работает на сцене. Али ибн-Арган работал в сопровождении мелодии "Рио Рита". Он мог выпить необъятное количество воды; воду же запивал керосином и после, чиркнув спичкой, изо рта испускал пламя! Верьте мне, он не лгал! Был честен на "все сто"! Балаган не терпит лицемерия! Али ибн-Арган из двух аквариумов большого объема пил воду вместе с рыбками, крабами, лягушками, змеями, камушками и через какое-то время изрыгал всё изо рта! Это ведь невзрачное, грустное зрелище! Вот что такое балаган! Там зритель напуган и удивлен! Балаган жесток, безжалостен, как жизнь! Цирк же праздник и тысячу раз праздник! Парад! Феерия! Весёлое и всегда опасное для жизни искусство - сие словосочетание подразумевает сложность нашего ремесла и способность артиста на самопожертвование! В цирке зритель хохочет, награждает нас аплодисментами тогда, когда ему всё ясно. Чего уж таить, изумленная публика самыми слабыми рукоплесканиями провожает иллюзионистов, так как это искусство всегда рождает вопросы: - "почему?" "как?" "каким образом?" "как нас надули?" Хочу вам сказать, что Эмиль Теодорович Кио очень даже переживал, осознавая сей "недостаток жанра"! Что поделаешь! Каждому - своё!
   - Оденьте на голову осла цилиндр и в этом вы увидите меткий нюанс циркового искусства! Осел с цилиндром - это же смешно! Понимаете? Если публика первое появление клоуна на манеже не встретит улыбкой - "плохи дела"! Тогда этот человек, конечно, не клоун, а униформист! - Поучал молодых Тархан.
   Тот, кто видел Корелли на посыпанной опилками арене, говорил, что Дукат (цирковой псевдоним) великий мастер своего дела! Ему удавались пародии; это он проделывал иногда даже лучше самого артиста классического номера.
   Пантомима, выездка лошадей, силовое жонглирование, акробатика, воздушная гимнастика, музыкальные интермедии, мнемотехника, эквилибристика и многое другое - что только не умел наш Дукат. Более того: притворяясь пьяным, двигался по канату под самым куполом цирка, имитировал начало падения, пугал зрителей, которые опять-таки начинали хохотать от одной лишь репризы клоуна. Трудно!
   Паузы между цирковыми номерами Корелли удачно заполнял то традиционным, то экспромтом выдуманным "антре", в течении которого униформисты имели возможность вынести на манеж реквизит, разобрать стойки из брусьев, расставить клетки, сгладить опилки метлой.
   Улыбка молодого Дуката была доброй, чуть скромной и это особенно привлекало женщин: - после представления почитатели чуть ли не взламывали двери гардеробной; ночью же дорога от цирка до гостиницы всегда была усыпана цветами.
   Для мужчин присутствие Корелли во время застолья было престижным; скромному артисту трудно было отказаться от просьб; его сильное, тренированное тело долго сопротивлялось отравлению вином, водкой, коньяком, шампанским, однако, "зеленый змий" оказался тем, единственным хищником, которого не смог усмирить даже Тархан.
   Дукат не любил излишне утрированную цирковую одежду: - рыжий, войлочный котелок, потертый, залатанный разноцветными лоскутами пиджак большого размера с огромным платком в нагрудном кармане, длинные, широкие брюки на подтяжках, ботинки с вздернутыми носками, красной помадой подчеркнутые губы и щёки, "Брови Пьеро", парик гранатового цвета, черные перчатки, из которых выглядывали все десять пальцев - вот, вся атрибутика клоуна!
   Жонглирование тростью Дукат, известное дело, мог превратить в праздник! Тачку же для выноса ковра он мог представить публике, как дорогую карету. Корелли столь ловко скакал по кругу манежа на гривастой пони, что аплодисментам публики не было конца.
   Главным определителем циркового искусства Дуката была смесь веселья и печали: - это "комбинация", можно сказать, редко встречающаяся "жемчужина" в творчестве нынешних клоунов. Тархану в комическом диалоге удавалась "беседа" с веником, стулом, дубинкой, т.е. получалось "одушевление реквизита"; он своими помыслами был чист, как ребенок, и если радовался, то сердцем и душой отдавался блаженству, а если грустил, то грустил без лицемерия, честно! "Артистический образ" Дуката был "лицом" неудачливого человека, которому под силу плача рассмешить всех! В течение двух действий артист работал на манеже без передышки, почти во всех жанрах, кроме, естественно, "укрощения львов"; он мог экспромтом "включить" в представление униформистов, "одурачить" их, а шпрехштальмайстера, т.е. инспектора манежа, которого несведущие люди по ошибке называют конферансье, мгновенно придуманным "антре" доводил до белого коленья.
   Иногда, во время репризы Дукат грустно глядел на "интересного типажа", сидевшего в зале. Не одного слова! Безмолвие! Все это продолжалось в течение почти пяти минут и заканчивалось неожиданным, необузданным хохотом зрителя, после чего клоун грустно понурив голову, удалялся с манежа. Через какое-то время публика догадывалась, что Дукат, оказывается, ожидал сочувствия от людей, но не нашел его и смех, разумеется, был тут неуместным: - мажор заменялся мгновенным минором и этот "видоизмененный пассаж" был образцом великого искусства!
   Разве не смеются над неудачливым в жизни человеком?
   Корелли "философскую пантомиму" преподносил равнодушной публике, вытиравшей слёзы смеха; в этом тоже была символика: - да, фарс бытия проникал и под купол цирка!
   Тархану нравилось "одурачивать" зрителя: - в центре арены он ставил стул, садился, из глубокого кармана пиджака доставал флейту-пикколо, начинал играть. Публика ждала, что, вот-вот, у стула сломается ножка и клоун покатится по опилкам. Смешно, не так ли? Но проходило время, падение клоуна запаздывало - его зад прочно был "приклеен" к стулу. "Антре" заканчивалось без приключений, Корелли скрывался за форганг. Никаких аплодисментов! Недовольная публика! В это время шпрехшталмейстер садился на тот же стул и "гоп" - все четыре ножки рассыпались по манежу! Полнотелый инспектор падал, Дукат же спокойно появлялся, подавал руку ведущему спектакля, провожал его до кулис и сам же объявлял следующий номер:
   - Силовой жонглер Герц!
   Или
   - Семья джигитов: - Сосланбековы!
   После этого овациям и хохоту не было конца.
   Все любили Корелли, но Корелли любил всех сильнее: особенно он дружил со сторожами цирка, униформистами, уборщиками, конюхами, выпивал вместе с ними, веселился и шутил.
   - Первый человек появился тогда, когда обезьяна улыбнулась! - Часто повторял Дукат, - и поверьте, братья, человечество погибнет, если люди потеряют способность улыбаться! Значит, клоун тот человек, который продлевает срок существования человечества!
   Отдельно нужно отметить взаимоотношение Дуката с цирковым оркестром, дружбу с дирижером музыкального коллектива, широкоплечим Паскалем Тамбурини, настоящую фамилию которого никто и не знал.
   Клоун и г-н Тамбурини были давними друзьями; они понимали друг друга без слов, и это особенно хорошо проявлялось во время работы Корелли на манеже: - одно касание клоуна к реквизиту или бутафории сопровождалось музыкальной фразой или звучным грохотом барабана. За взрывом хлопушек, начиненных солью Бертолле, непременно следовало "ангармоничное звучание"" духовых инструментов. Это, разумеется, вызывало вскрик испуганного зрителя. Смешно?
   Г-н Паскаль Тамбурини был мастером подбора циркового музыкального репертуара: - мелодика, ритм, стиль - никакой халтуры - вот, творческое кредо маэстро.
   Чего стоит мелодичное единство "музыкальной формы", хотя бы, одного спектакля: - фокстроты Цфасмана, слоуфоксы, румбы, фокс-марш Никольса "В цирке начинается жизнь", "Только один шанс" Джонстона, "Играй виолончель, играй" Лоуренса, "Страна улыбки" Легара, "Уан-степп" Падилия, "Бабочка в дожде" Ривза, "Маленькая мельница" Фрида, "Романтическое танго" Асламазяна, "Трит-марш" Кручинина, "Мой дядя танцует румбу" Гупфельда, "Квик-степп" Дэвиса, "Прощай, тоска!" Грина, "Вы вынуждаете меня плакать" Джонса, "Кукарача" и многое, многое другое из репертуаров оркестров Эмброуза, Джека Хилтона, Рея Ноубла...
   Во время спектакля роль маэстро Тамбурини совсем не была второстепенной, а в городе жили меломаны, посещавшие цирк только лишь ради слушания музыки. Они сидели в креслах с закрытыми глазами, осторожно, в такт мелодии стучали ботинками и не любили "манежную клоунаду". Что поделать, каждому - своё!
   ...................
   Может быть, и не стоит вспоминать, но "злые языки" говорили о любви клоуна к одной женщине.
   Это было давно!
   Тархан Корелли и Паскаль Тамбурини тогда были ещё молодыми, красивыми, полными сил.
   Что главное, публика (это слово также гармонично соответствует цирку, как и красная, зернистая икра - холодной водке) боготворила обоих, "носила их на руках".
   Клоун паясничал; дирижер дирижировал; дружили; после представления выпивали по рюмке, беседовали об искусстве, вспоминали Яна Кубелика и осуждали стиль работы некоторых музыкальных эксцентриков!
   В один прекрасный день в наш город приехала цирковая труппа Джиральдони.
   Всезнающий "старый зритель" помнит, что в этом ансамбле артистов блистала неповторимая Йоланда Мориц - молодая, но уже знаменитая укротительница лошадей, фантастическая наездница и изумительная жонглерша. Мировая пресса признала её "Афродитой манежа"!
   Совершенная внешность, божественная улыбка, пластика балерины, её высокий профессионализм выделял госпожу Мориц не только среди артистов цирка, но и среди мастеров всех сфер искусств: - кинорежиссеры ползали перед ней на коленях, чтобы заслужить внимание "звезды манежа", художники бились между собой за один, получасовой сеанс позирования перед мольбертом, ваятелям снилось тело Йоланды в мраморе, а поэты в её честь днем и ночью сочиняли сонеты.
   У касс цирка вытянулись длинные очереди. Искусство остальных артистов труппы Джиральдони оказалось в тени. Публика только и стремилась увидеть Йоланду, и после спектаклей невозможно было пройти к её гардеробной из-за валящихся на полу коридора огромных букетов.
   Полный аншлаг!
   Вспомним набранные крупным шрифтом заглавия газет того времени:
   "Она укротила лошадей и с ума свела мужчин!"
   "Самоубийство безнадежно влюбленного молодого человека во время антракта!"
   "Сенсация! "Афродита манежа", оказывается, женщина наших кровей!"
   Да, последней статьи не ошибался!
   Мориц, разумеется, был её артистическим псевдонимом, а настоящую фамилию мадам Йоланды разузнали сведущие журналисты: - Ада Амирэджиби! Единственная дочка штабс-капитана Ильи Амиреджиби! Человек должен быть необразованным, чтобы не знать, кем был отец "Йоланды Мориц". Во время первой мировой войны он с лучшей стороны показал себя в боевых операциях в Карпатах, в Померании, Галиции и в кровавых схватках на плацдарме Трансильвании; Именно он "психологической атакой" четыре раза вынудил к бегству отборные полки Германии и Австро-Венгрии! Известно, что штабс-капитан скончался в эмиграции, в Висбадене и сиротку Аду воспитала мать - меццо-сопрано Ираида Шахет; она и причастила девочку к "сценической пыли", бродячей жизни артиста. Что касается цирка: - тут уж "приложил руку" отчим, несравненный укротитель лошадей Пьер Кульбит-Фордшпрунг - артист труппы Саламовского.
   Тархан Корелли в первый раз увидел мадам Мориц во время репетиции. Тогда, по манежу по очереди кружили Ахалтекинские и Арабские скакуны: - агатовая "Элегия", ржавого цвета "Матильда", белый "Сатурн", красный "Семён Михайлович Буденный", "Маринелла" с коричневыми пятнами, прекраснейшая "Карменсита", огненная "Фантазия"......
   Йоланда стояла в центре манежа; В руке держала шамберьер - длинный кнут, последовательные хлопки которого поддерживали один и тот же ритм бега лошадей по кругу. Когда скок коней стал равномерным, артистка передала шамберьер ассистенту-берейтору, обвязала талию страховочной веревкой-лонжем, молниеносно вскочила на спину лошади; вскочила, развела руки для сохранения равновесия, и понеслась "Фантазия".
   В это время Тархан Корелли, разинув рот от удивления, сидел в первом ряду амфитеатра. Он был изумлен легкостью, красотой, грацией и блеском таланта Йоланды. Разумеется, во время репетиции женщина не была одета в парадный костюм, и Дукат представил себе, какой же сногсшибательно красивой будет эта амазонка во время представления. Тем временем, берейтор подавал артистке пластмассовые кольца, булавы, пылающие факелы, с которыми "Афродита манежа" ловко управлялась и, что главное, во время жонглирования этот реквизит достигал почти до купола цирка. Амплитуда сия есть показатель мастерства и клоун, как объективный ценитель жанра, захлопал в ладоши. Потом около десяти колец завертелись вокруг талии женщины в сопровождении жонглированием мячами, тарелками, головокружительными трюками и кувырканием на спине "Фантазии". Улыбка Йоланды, легкость движений завораживало всех! Пальцы женщины, как магнит, притягивали предметы, и темп зрелища всё нарастал и нарастал. Изумлению Корелли не было конца, когда артистка повязала глаза куском темной, непрозрачной ткани и продолжила свой номер жонглированием пятнадцатью пылающими факелами. Дукат привстал. После мадам Мориц сняла лонж и без всякой страховки продолжила представление своего искусства на скачущей по кругу манежа лошади. Нет, господа, разве можно было назвать это зрелище "работой"? Шаловливость, игра, основанная на высшем мастерстве - и ничто иное!
   Каскад с летающими предметами продлился почти час и за это время зал заполнился зрителями: - артисты труппы Джиральдони, пожарники, журналисты и почитатели Мориц, проникшие в цирк разными "трюками", орали, стучали ногами, от аплодисментов кожа слезала с их ладоней!
   Тут уж не выдержал маэстро Тамбурини, и под куполом цирка разлилась бессмертная мелодия "Моны Лизы" Саливена.
   Браво, маэстро Тамбурини!
   Мориц головой оперлась о спину лошади и ступнями стала крутить трехметровый перш-шест, края которого пылали пламенем!
   Изумленный дирижер опустил обе руки. Тишина! Удивленный берейтор-ассистент совсем забыл о том, что у него в руке шамберьер, хлопками которого он должен был сохранить равномерный ритм скачки лошади: - человек растерялся и по этой причине "Фантазия" с головокружительной скоростью и понеслась!
   До трагедии оставалось совсем немало, когда Дукат стремительно перепрыгнул через барьер манежа, и до того, как лошадь сбросила бы вниз женщину, схватил уздечку, с большим трудом остановил "Фантазию", но сам же оказался под копытами.
   Храбрость клоуна спасла Йоланду от увечья, а с Дуката, в сопровождении криков испуганных зрителей, отвезли в больницу.
   Судьба сжалилась над Корелли: - травма была не тяжелой; врачи разрешили ему выступить на вечернем представлении следующего дня. Кстати, инцидент на репетиции имел мелодраматическое продолжение!
   В тот же вечер мадам Мориц с маэстро Тамбурини, шпрехшталмейстером Шарлеманом и виновным во всем берейтором-ассистентом Аллоизием Байкаловым отправилась повидать травмированного Дуката.
   Пришедшие в больницу служители циркового искусства застенчиво открыли дверь палаты. Тархан не спал. Он на свете лампы читал девятый том "Энциклопедии речи клоуна" и для себя повторял фонетические упражнения на звук "ч".
   Женщина приблизилась к Дукату, положила ему на грудь букет красных роз, погладила лоб клоуна и прошептала:
   - Grazie, attore!
   - Niente! - ответил Тархан, который, так или иначе, владел итальянским языком, т.е. цирковым "эсперанто".
   - Mi dispiace! - Мориц уселась на стул около кровати - Что говорят врачи?
   - Завтра я смогу работать!
   - Davvero?
   - Да, синьора! Так они меня уверили.
   - Значит, завтра же я постараюсь помирить вас с "Фантазией", - улыбнулась Йоланда.
   - Синьора, должен Вам сообщить, что наш Дукат - великий мастер комической пародии! - Совсем несвоевременно объявил маэстро Тамбурини. - Вам не страшно?
   - Пародия на меня? - Женщина косо взглянула на дирижера и начала доставать из сумки фрукты.
   - Почему же нет? - захохотал Шарлеман, - Клоун, упавший с лошади! Ведь это смешно!
   На короткое время все затихли, и Тархан моментально изложил сюжет будущей пародии:
   - Я представляю это так, - приподнялся с постели травмированный больной, - слушайте: после блестящей феерии синьоры Мориц на манеж выходит клоун, ведущий за уздечку осла. Шпрехшталмейстер старается разобраться в происходящем. Клоун же отвечает инспектору манежа, что он известный укротитель и любого желающего может обучить искусству жокея. Шпрехшталмейстер удивлен сказанным, но не запрещает мне проявить способности укротителя. Разумеется, в зале сидит "наш человек", которого я насильно тащу на манеж, обязываю страховочной веревкой и после больших хлопот сажаю на осла. Ха-ха-ха! Хлопну шамберьером и испуганный осёл поскачет! Вся соль "антре" в том, что публика вместо всадника увидит испуганного, висящего вверх ногами, кричавшего мужчину, головой касающего то зада осла, то ушей, то спины и умоляющего людей о помощи всё громче и громче. Наконец, осёл убегает за кулисы, а барахтающий в воздухе человек продолжает орать! В это время народ надрывается от смеха! Ну, как?
   Берейтор захохотал, мадам Мориц улыбнулась, а Шарлеман спросил клоуна:
   - А кем ты являешься в этой репризе?
   - Ничем и всем! - ответил Дукат, - в этом и есть "нерв комического!" Мое дело хлопать шамберьером, стоять в центре манежа, не двигаясь, величественно, с серьезностью укротителя. Героем же "антре" станет веревка! Простая веревка для страхования - лонж!
   Байкалов снова захохотал.
   - Видите? - показал рукой Тархан на берейтора - Человек смеется, слушая рассказ! А какая же будет реакция у публики!
   - Va bene! - Синьора Мориц взглянула на часы.
   - А кто будет "нашим человеком", т.е. "подсадкой"? - поинтересовался Шарлеман.
   - Клоун Кука! - Не задумываясь, ответил Корелли, - раньше он работал с джигитом Аланом Эльбрусовым. Для подготовки "антре" нам хватит и трёх дней! - Уверенно объявил Дукат и поцеловал ручку мадам Мориц.
   .........................
   Целый месяц продолжались гастроли цирковой труппы Джиральдони и "реприза лонжа" имела большой успех.
   Корелли сблизился с мадам Мориц, он влюбился в эту буйную "амазонку", однако, Дукат не мог открыться ей в своих чувствах, так как от "Афродиты манежа", по причинам "несоответствия фактур" мужчины и женщины, последовал бы отказ.
   В последствии сотрудничество артистов переросло в дружбу, и, конечно, были бы не к месту любовные вздохи "миджнуна", преклонение колен перед обожаемой женщиной.
   Йоланде Мориц, как известно, всегда надоедали поклонники: - она избегала мужчин, её раздражали их дифирамбы, а аромат цветов стал для "волшебницы арены" настолько противен, что при виде простых подснежников ей становилось плохо; после представления всю эту флору уносили домой уборщицы: они в подсахаренной воде "обновляли" розы, глицинии, гвоздики, тюльпаны, полевые цветы и подношения поклонников артистки выгодно сбивали на рынке.
   И вот, в конце гастролей мелодраматический сюжет любви-дружбы Корелли закончился переполохом.
   Вот что случилось: Среди ammiratore синьоры Мориц "стрелой Амура" тяжело был ранен некий Дудэ Лашхи: - бывший студент политехнического института, отчисленный из ГПИ за академическую неуспеваемость и плохое поведение, любитель бесцельного гуляния под тенью высоких платанов проспекта Руставели, многоопытный забияка уличных драк. Он не пропускал ни одного циркового представления, сидел в первом ряду, бросал цветы Йоланде, и после, до утра, перед гостиницей играл на семиструнной гитаре, пел песни из репертуара трио "Los Mexicanos", отчего "Афродита манежа" и мучилась бессонницей. "Блюстители порядка" задерживали гражданина Лашхи, штрафовали его, потом освобождали под расписку, но хулиган на другой же день опять-таки появлялся в цирке, забрасывал цветами манеж.
   Так продолжалось почти месяц.
   Стало известно, что Дудэ поклялся перед друзьями из Верийского квартала: - пусть я прежде вступлю в комсомол, если не провалю цирковой номер этой недотроги Йоланды Мориц и не превращу его и вправду "цирк".
   Поспорили! И в один прекрасный день наглая выходка мерзавца проявилась следующим образом:
   На вечернем спектакле, как всегда, "Фантазия" скакала по кругу манежа, а наша "амазонка" удивляла публику, жонглируя двадцатью тарелками.
   Бог знает, откуда, какими махинациями, в национальном костюме джигита на арене появился всадник Дудэ Лашхи, держа в руках наполненным вином огромный рог. В начале наивное общество приняло "влюбленного" юношу за "клоуна" и с криками "браво-браво", захлопала. Йоланда Мориц приостановила "Фантазию" и приказала шпрехшталмейстеру удалить наглеца с манежа.
   Тут все поняли, в чём дело! В зале поднялся свист, застучали ноги, а академик Кайсаров не выдержав, крикнул:
   - Молодой человек", прекратите это безобразие! Довольно!
   Не обращая внимания на протестующую публику, Лашхи опустошил рог. После чего, изумленному, растерянному маэстро Тамбурини хулиган приказал сыграть "Туш".
   От неожиданности дирижер взмахнул обеими руками, подчиняясь команде хулигана, как дурак!
   Зрители поднялись в гневе и оркестр, наконец, заглох! Униформисты окружили коня Дудэ, собираясь расправиться с дебоширом метлами, но тот выхватил из ножен саблю.
   - Не подходите! - крикнул он, готовый к наступлению на униформистов.
   Поднялся переполох, шум, гвалт ...
   Академик упрятал таблетку валидола под язык, что и подтвердили в последствии, вызванные на допрос в МВД, зрители десятого сектора.
   Вот, и цирк! Вот, помилуйте, и весёлое зрелище!
   Тем временем, Байкалов поднял на руки Йоланду Мориц и унёс синьору за кулисы.
   Очень скоро в зал ворвались солдаты "восьмого полка" внутренних войск МВД и расположились барьером, разумеется, по заранее разработанному тактическому плану.
   Испуганная лошадь Лашхи встала на дыбы, отбиваясь копытами от униформистов.
   Бывший студент же непристойными словами обзывал заведующего отделом культуры ЦК партии республики, третьего секретаря райкома Калининского района города Тбилиси, председателя горсовета столицы солнечной Грузии, министра культуры и, почему-то, авторов учебников "Начертательной геометрии" и "Сопротивления материалов".
   "Оперативная обстановка" осложнилась. Вот-вот, острая сабля Лашхи могла окраситься первой кровью, и тогда, её далёкий запах раздразнил бы львов, заключенных в клетках - удержать "царей зверей" было бы тогда невозможным.
   Отчаявшийся господин Джиральдони бился головой об стену, так как ожидались невменяемые действия взволнованной публики; ведь она могла, по обычаю предков, камнями забросать хулигана вкупе с артистами цирка.
   Дукат нашел иной выход: он к Лашхи подкрался сзади, ловко накинул на его ногу петлю страховочной веревки, а два зрителя, имевшие железную волью, по знаку Корелли, потянули лонж. Последовало "отделение" Дудэ от коня! Подвешенный на одной ноге вниз головой хулиган барахтался, кричал, бранью крыл ЦК партии, почему-то, соседней республики.
   Ах, чего же можно требовать от сумасшедшего?
   Да, Джиральдони бился окровавленной головой уже об пол, а академик Кайсаров чувствовал онемения мизинца и безымянного пальца левой руки, тяжесть, боль в грудной клетке. Милиционеры с большим трудом, под руки вывели "надоедливого всадника" с манежа и спустя некоторое время, представление возобновилось.
   Кайсаров разом почувствовал облегчение. Он заявил во всеуслышание:
   - Товарищи! Весёлое искусство цирка лучшее лекарство от всех неприятностей! Да здравствует советский цирк - организатор и вдохновитель всех наших побед! - Сказав это, у него восстановился синусный ритм сердцебиения.
   ....................
   Йоланда Мориц лежала в кабинете директора цирка на широкой, обитой кожей тахте; у женщины дрожали руки и ноги, лоб был покрыт холодным потом, щеки мокли от слёз, и она тихим голосом повторяла одно и тоже:
   - Orrore! Orrore!
   Дукат не мог отвести взгляд от безупречного своими пропорциями тела "Афродиты" и, можно сказать без преувеличения, он жаждал крови Дудэ Лашхи.
   .......................
   На другой день, как всегда, по причине покровительства какого то бессовестного высокопоставленного чиновника из горкома партии, хулигана освободили под расписку и в камеру предварительного заключения поместили (на неделю) академика Кайсарова, как подстрекателя массовых беспорядков на месте сбора народа! Заслуженный ученый чуть ли не повесился на собственном поясе.
   В конце концов, полковник милиции, некий Робинзон Плиев, так, между прочим, извинился перед Кайсаровым, однако, расставшись с жертвой хулигана, сказал майору Кулумбегову:
   - Чего же он, этот дурак-академик шляется по театрам! Пусть мучит итак запуганных учением Павлова бедных собак в своем институте физиологии, и, главное, присмотрит за дочкой, день и ночь танцующей "буги-вуги" в кафе "Сулико"!
   ......................
   Дудэ Лашхи выиграл спор. В ресторане "У Валико и Шалико" был накрыт стол. Пятеро друзей хвалили проделку бывшего студента, готовившего новый сюрприз для Йоланды Мориц: - он, оказывается, собирался учинить разбой в гостинице, где жила труппа Джиральдони! А что же! И это могло у него сойти с рук.
   В то время, когда официанты кружились вокруг шумевших собутыльников, Тархан Корелли шел закоулками старого квартала и "методично" приближался к ресторану: - в карманах он держал два револьвера системы "СМИТ", которые он "стянул" из гардеробной укротителя львов Вальтера Гамбургера. Готовый к мщению, Дукат вспоминал переживания "амазонки цирка", лежавшей на тахте в кабинете директора цирка; вспоминал и возмущался безнаказанностью хулигана в условиях социалистического общества. Место же, где можно было найти Дудэ Лашхи, ему заранее сообщил бывший одноклассник - сотрудник КГБ, "сеть информаторов" которого на "объектах общепита" укоренилась еще "со времен репрессий".
   Когда Дукат увидел мерцающую зелёным светом вывеску ресторана, он попросил Бога о том, чтобы в этот вечер не разошлись бы пути его и Дудэ Лашхи.
   Тархан ускорил шаг, потрогав рукой, оружие и холодок стали согрел ему сердце!
   В темном углу зала, вокруг низкого стола сидело шестеро молодых; вблизи от них стоял, изливался городскими песнями дует в сопровождении барабана-доли и аккордеона.
   - Авое! - Вскрикнули парни.
   Лашхи, прищурив глаза, сказал:
   - За исполнение задуманного и сокровенного!
   Выпили; опустошенные глиняные пиалы опустили верх дном на синюю скатерть.
   - Какой-то тип пришел? - Дудэ мутным взглядом оглядел Корелли, стоявшего перед кутилами; вид у Корелли был действительно смешной: - узкий пиджак, большой бант, чрезмерно короткие брюки обнажали носки не в пару - синюю и белую, цирковые ботинки, в которые он также по ошибке облачился, выходя из гардеробной в поисках врага N1. Эклектичность костюма Корели, частое дергание век, странно вздернутые плечи из-за засунувших в карманы короткого пиджака рук или развеселили циника или наполнили бы жалостью сердце человека с чуткой душой, так как Тархан был похож на индивидуума, полностью раздавленного жизнью. Не стоит утверждать, что вид клоуна для наглеца Лашхи стал причиной колкости.
   - Ты кто? - Спросил Дудэ у Дуката и с затуманенными глазами подмигнул рыжему парню, сдиравшему с шампура кусок мяса, подаваясь желанию одурачить с виду беспомощного человека.
   - Да, да, ты кто? - Вскрикнули кутилы.
   Корелли растерялся. У него задрожали колени. Желающий возмездия человек отступил на шаг.
   - Постой, постой..., - поднял руку Лашхи - Ты куда, дружище? Раз пришел, давай знакомиться, выпей вина, побеседуем, что ли! Ведь так, братья, у нас принято?
   - Конечно! - Рыгнул краснощекий парень, брюхо которого касалось края стола.
   Лысый же указал Тархану на стул, и клоун, после кратковременного колебания, присел.
   - Ты что, стиляга? - Поинтересовался Дудэ, внимательно разглядывая одежду Корелли, - джаз, "буги-вуги", девочки! - объяснил собутыльникам Лашхи и кинул Тархану рог, подав знак рукой, - Пусть сперва выпьет до дна!
   Дукат наполнил сосуд вином, выпил, успокоился, собрался силами и сказал:
   - Я Тархан Корелли!
   - Надо было нас сначала же предупредить о появлении "Вашей персоны"! - Захохотали парни.
   Клоун, сердце которого пылало от желания возмездия, привстал:
   - Я, господа, служу цирковому искусству!
   - Стоп! - У Лашхи екнуло сердце, и он приказал музыкантам замолчать, - Понимаю! Так, "цирковому", значит? - Строго спросил он Дуката,
   - Да, я клоун манежа и хочу сказать, что не могу скрыть своего возмущения из-за вашего поступка! Я требую..., требую удовлетворения! Убедительно требую удовлетворения здесь же, безотлагательно! - Именно так он произнёс, так как, направляясь в ресторан, Тархан по дороге навязчиво повторял одну и ту же фразу: - "Сударь, я требую удовлетворения!".
   Кутилы затихли. В это время Корелли достал из кармана немного грязную, найденную в сундуке перчатку и бросил прямо в лицо Дудэ Лашхи.
   - Да! "Господин Хороший", это вызов! - Гордо произнес клоун, щелкнул пальцами, схватил стакан с вином, без передышки выпил, спокойно сел на край стула, стал глядеть в одну точку, т.е. в сторону редиски во рту жареного поросёнка.
   После чего, доверившись судьбе, артист прошептал:
   - "Две пули больше ничего -
   Вдруг разрешат судьбу его"
   Рыжий - друг Лашхи спросил у Дуката:
   - Эй, ты знаешь, с кем имеешь дело? Может, тебе что-то мерещится, фраер?
   - Я требую удовлетворения! - ответил Тархан.
   - Наш друг поступил как раз так, как и надо было! Он что, стихи должен был посвящать "циркачке"? Прав я или нет, братцы? Она разве невинная? Ха-ха! Уверен, где-то, хи-хи, госпожа Мориц крутится в постели с другим клоуном, как якорь шарманки! - Выговорился Рыжий.
   Тархан всей силой ударил кулаком об стол; посуда чуть не треснула; встал и крикнул обреченным голосом:
   - Я не потерплю оскорбления в адрес божественной особы! Я не потерплю оскорбления циркового искусства!
   Сказать правду, парни испугались мигом покрасневшего, дрожащего человека с перекошенным лицом. Не было сомнений в том, что клоун мог лишить жизни кого угодно, а сам остался бы ненаказанным, как невменяемый.
   Дукат понял, что психологическое преимущество было на его стороне. Он, отбросив куски хлеба, достал из карманов два револьвера, положил их на поднос и самоуверенно объявил:
   - Извольте выбрать оружие! Стреляться будем во дворе этого мерзкого заведения! здесь слишком шумно!
   Дудэ Лашхи, разумеется, слыл в городе наглецом, не привыкшим отступать, однако, не простивший бы своего позора никому, ему не изменяло и чувство здравого смысла: - да, хулиган был без ума от Йоланды Мориц, самозабвенно восторгался её красотой, всячески старался завладеть "Феей цирка", а после, разгуливая по улицам города с видом победителя, ему хотелось бы услышать шепот прохожих: - "Перед шармом этого парня не устояла даже "Афродита манежа!". Бывший студент хорошо осознавал и то, что у него горело сердце "любовью на одну ночь" в отличие от стоявшего перед ним "смешного человека", искренне любившего синьору Мориц и, увы, увы, не надеявшемуся на сочувствие дамы.
   Вера в то, что дуэль - героическая защита чести синьоры Мориц возвысит Тархана в "глазах общества", являлось достаточным вознаграждением самопожертвования Корелли. Разумеется, Лашхи мгновенно осмыслил все это: - да уж, во всех случаях победителем оказывался Дукат, так как клоун одновременно защищал и честь дамы и тем самым ограждал цирковое искусство от позора!
   Хулиган нашел выход:
   - Дуэль? Поединок? - усмехнулся он.
   - Вы..., Вы - негодяй! - ответил Тархан.
   Парни переглянулись, а испуганный грозящим дебошем дует певцов мгновенно "испарился с места", что вызвало бы удивление даже самого Эмиля Теодоровича Кио.
   Ожидание собутыльников не оправдалось: - Лашхи вежливо обратился к Корелли:
   - Извинение удовлетворит Вас?
   - Несомненно!
   - Так, перед этим честным народом я прошу у Вас прощения!
   Дукат слегка поклонился перед виновным.
   - Кроме этого, меня должна простить и мадам Мориц! Передайте ей моё раскаяние! - Дудэ заговорил словами искушенного в поединках благородного дворянина.
   - Не сомневайтесь! - ответил клоун.
   - И, наконец: я осрамлен и перед святым искусством цирка!
   - Что поделать! - Тархан спрятал револьверы в карман: - я, сударь, удовлетворен вполне!
   - С другой стороны: если кто-нибудь сомневается в моей храбрости, я готов "ублажить" любого! - Объявил Лашхи собутыльникам.
   - Одна просьба! - обратился к бывшему студенту Тархан, - до окончания гастролей труппы Джиральдони прошу Вас не появляться в цирке и не беспокоить синьору Мориц!
   - Само собой, разумеется! - "Дал слово рыцаря" Дудэ.
   - Так как, всё выяснено, позвольте пожелать Вам и Вашей честной компании весёлого времяпровождения, - попрощавшись, изрёк Дукат и с таким достойным видом прошел через весь зал ресторана, что даже в сторону и не взглянул.
   Корелли остался особенно довольным этикетом объяснения двух мужчин: - несомненно, даже сам Зарецкий бы не нашел изъяна в нашем диалоге, думал и вспоминал улыбаясь Дукат:
   "Зарецкий, некогда буян,
   Картёжной шайки атаман..."
   .................
   Тархан Корелли вышел из ресторана на улицу; прошел некоторое расстояние пешком, потом вспрыгнул на ступеньку трамвая; в конце концов, оказался на площади, где пересекались два проспекта; направился к мосту; спешил; хотел вернуть револьверы хозяину ещё до начала представления; желал повидаться с Йоландой, рассказать ей о несостоявшейся дуэли и наказании негодяя, но передумал - не стоило трепаться!
   Недолго продолжалось гордое шествие удовлетворенного джентльмена!
   С одного берега реки на другой был перекинут стальной трос; Бог знает, какое назначение он имел сейчас; говорили, что во время строительства моста на тросе висел вагончик, перетаскивающий туда-сюда разные там грузы. Потом вообще забыли снять трос, и он превратился в место отдыха чаек. Белые, серебристые птицы восседали на нём, следили за хмелями, судаками, стерлядями, на миг выпрыгивающими из мутных волн Куры.
   Да, трос был натянут с одного берега на другой и Тархан заметил, что чайки сторонились излюбленного места отдыха из-за того, что боялись мальчика, этак, восьми-десяти лет, с рогаткой в руках, прятавшегося за деревом и обстреливавшего камушками птиц.
   Корелли взглянул на циферблат своих наручных часов: - до начала представления оставалось чуть больше часа; вначале, боясь опоздать, он засомневался, однако, всё-таки решил "проучить" шалуна; по каменным ступенькам спустился на набережную, на цыпочках подкрался к в перепачканной пылью серой школьной форме снайперу, и схватил его за шиворот:
   - Пусти-и-и-и... - закричал мальчик, повернув лицо к клоуну.
   Этот негодяй больше времени проводит, конечно, на улице, чем в учебном заведении и семье, подумал Корелли.
   Грязная школьная форма, загорелое лицо, лихо перекинутый через плечо широкий, кожаный ремень, на пряжке которого был наштампован "номер школы", широкие, сморщенные, почти падавшие вниз брюки, порванные, замазанные грязью туфли, взъерошенный, пыльный чуб и мускулистое тело, готовое в любой момент удрать от преследования, пуститься в бег, "гласили", что Корелли задержал мальчика с "низкой академической успеваемостью", с плохим поведением.
   Он, наверное, кроме чаек, враждует с голубями, кошками, собаками и готов, проникнув в зоопарк, высунуть язык "царю зверей" или подать слону булку, нашпигованную гвоздями; кроме этого, этот горе-ученик, разумеется, без оплаты пользуется городским транспортом и знает "тысячу дырок" проникновения в кинотеатры без билетов - предполагал Дукат.
   - Пусти-и-и... - на тон выше стал кричать мальчик с рогаткой - пусти-и...
   - Как тебя зовут?
   - Меня?
   - Не меня же?
   - "Воробушек"!
   - "Воробушек"? Не мели чепуху! Как зовут, говорю?
   - Саридан!
   - Фамилия?
   - Далгауков!
   - Кто Отец? Чем он занимается?
   - Отец - в тюрьме! - Гордо ответил мальчик.
   - Мать?
   - Вышла за Степана!
   - Давно?
   - Когда отец "пошел" на "четвертый срок!
   - Где живешь?
   - На улице Черкезова!
   - А чего же тут шатаешься? Оставайся в своем квартале!
   - Принес "Тархуну" почтовые марки. Я ему задолжал.
   Некоторое время они смотрели в глаза друг другу молча, однако, можно сказать, без вражды и с желанием подружиться.
   - Ты бывал в цирке?
   - А как же!
   - Наверно, без билета. Всё-таки, кто тебе там пришелся по душе?
   - В этом сезоне Вальтер Гамбургер! Силён! Люблю львов!
   - Ещё?
   - Эта? Фамилию не помню, дядя! Что на лошадях крутится, крутится и тарелками играет! Душка!
   - Йоланда Мориц! Красивая женщина?
   - Красивее, чем педикюрша Талико! Уж точно!
   - Неужели?
   - Я своё слово сказал.
   - Клоуны? Они тебе понравились? Что скажешь!
   - Клоун, дядя, это есть клоун! И я их жалею!
   - Почему, почему?
   - Вах, клоун и потому! - этот ответ вполне вмещал философскую суть.
   - Возможно, ты и прав, дружочек! - Тархан наклонил голову и взглянул в глаза мальчику, - Ты, братец, скажи, чем тебе не угодили чайки?
   - Они глотают рыб, - ответил "обитатель улицы".
   - Если так рассуждать, то первый камень надо бросить в человека!
   - Будь спокоен, дядя! Где нужно, когда надо, и людям достается от меня! Степана спроси, если хочешь!
   - И ему попало?
   - Крепко! Только он не знает, что это я, а то...
   - А то что?
   - Изобьет мою мать! Понял?
   - Почти всё!
   - Пойду я! Отпусти и пойду! - "Римское Право" по сравнению с этой "дефиницией" шалуна казалось детским лепетом.
   - Иди! кто тебя держит...
   - Ты не будешь гнаться за мной?
   - Еще чего!
   - Так разойдемся по братски. Хорошо?
   - Постой, постой!
   - А?
   - Ну-ка посмотри на меня! - Неожиданно для "воробушка" Дукат вытянул стойку на парапете набережной. Потом он "взлетел" кульбитом, сделал оборот в воздухе и встал на обе ноги перед мальчиком.
   Саридан разинул рот.
   - Смотри! - сказал Тархан, и сразу же "акробатическим каскадом", этак, на двадцать шагов удалился от маленького Далгаукова, а после, в высоком прыжке Дукат даже очутился на ветке дерева.
   - Авое! - Мальчик почесал затылок.
   - Я - клоун Дукат! - объявил Корелли; потом он спрыгнул с дерева и с улыбкой протянул руку "Воробушку".
   - Нет, - покачал головой "обитатель улицы".
   - Ты не веришь мне?
   - Конечно, нет, дядя-джан! Дукат ходит по канату, танцует!
   - Ну и что? Где же здесь канат?
   - Во-о-от! - Саридан указал на трос, протянутый над Курой.
   Тархан засомневался.
   - Эх! Все меня обманывают! - Грустно произнес мальчик, и кто знает, сколько человеческой лжи он вспомнил.
   - Кто? Кто тебя обманывает?
   - Как кто? "Тархун" - в марках, Степан - по жизни! Мать - в любви... А вот, отец предпочитает тюрьму "свободе!". Давно я догадался! Живёт по "воровским законам" и обманывает только меня! Хотел бы я знать, детей не касается "воровской закон"? - С болью сказал Саридан.
   Откуда, почему такая тяжелая тоска на маленьких плечах? - изумился клоун и сразу же представился перед маленьким Далгауковым настоящим "Дукатом": - вспрыгнул на каменный парапет, выпрямился, кончиком носка ботинка коснулся троса, развел руки, воспринял всем телом равновесие, осторожно продвинулся - первый, второй..., третий... четвертый шаг ... и пошел! Трос прогнулся под тяжестью тела человека, и теперь клоуну приходилось шагать, как говорят, по "подъему". Он двигался осторожно, но с уверенностью в том, что не допустит ошибку. Тархан сконцентрировал взор на стальной трос, его глаза пренебрегали колыхание мутных волн реки; уши не слышали лай чаек, а руки, как будто, упирались в "две воздушные стены", что не позволяло телу малейшего отклонения.
   Саридан испугался, когда подул ветер и трос закачался.
   К этому времени клоун был над серединой реки.
   Если бы подошвы моих ботинок были намазаны смолой колофина, я двигался бы по канату даже под дождём - подумал Тархан и вспомнил грустную историю итальянского жонглера Энрике Растелли: - В цирке эквилибристы, акробаты, воздушные гимнасты употребляют смолу колофина или colophonia resina. Артисты натирают ладони "канифолью" для того, чтобы надежно захватить в руки веревку, трос, турник, Колофин - яд! Короче, этот Растелли удалил зуб у стоматолога, потом, выступая на арене, зажав в зубах натертую колофином палку, умело подкидывал ею мячики. К несчастью, колофин проник в рану полости рта и находящий в зените славы тридцатичетырёхлетний итальянец погиб.
   Тархан Корелли ловко двигался вперед, к другому берегу. Завоёвывая своим искусством Саридана. он лицом повернулся к мальчику, удивил его показом "антраша": - подпрыгнул, ступни Тархана несколько раз коснулись друг друга; сохраняя равновесие, опустился на трос, а потом проделал три "пируэта" и, не довольствуясь этим, самоуверенный Дукат присел, глубоко вздохнул, напряг раздвинутые руки, вскрикнул "алле гоп", и показал искусное "сальто-мортале" единственному зрителю. После Дукат "замер" на тросе, передохнул и продолжил путь: - он приближался к парапету другого берега; Ещё один трюк: - клоун неожиданно повис на тросе ступенями, вниз головой, выхватил из карманов револьверы Вальтера Гамбургера и двумя выстрелами разбил два плафона высоких лампионов. Далее Тархан быстро сделал три шага и перепрыгнул через каменный парапет; В грохоте движения автомобилей, трамвая звук выстрелов не услышали ни Саридан, ни прохожие, поэтому мальчика удивил лишь треск стекол, осколки которых разлетелись вокруг него.
   Представление закончилось поклоном артиста единственному зрителю и "обитатель улицы" поверил, что в тот день судьба позволила ему познакомиться с настоящим клоуном. Мальчик особенно радовался тому, что на этот раз его не обманули и "за эту правду", Дукат чуть ли не свалился в реку;
   "Воробушек" грязным рукавом школьной формы вытер слезы радости, восторга и после, удалиляясь от набережной, не услышал крик Дуката:
   - Непременно приходи в цирк, "Воробушек"! Ты слышишь меня?
   .................
   Корелли взглянул на часы и быстро побежал в направлении цирка; до первой репризы клоуна оставалось совсем немного времени; он приблизился к гардеробной, еле дыша, открыл двери и, к своему изумлению, у зеркала увидел Йоланду Мориц.
   - Синьора? - с трудом произнес Тархан.
   - Почему опоздали? - "Афродита манежа" улыбнулась клоуну, - Cavaliere! Cavaliere! - Восторженная женщина произнесла с пиететом эти слова и поцеловала Тархана в щеку.
   Вмиг дверь гардеробной открылась настежь, и в комнату влетели Тамбурини, Шарлеман, Байкалов, один эквилибрист, два "ковёрных", и джигит Алан Нарзанов-Дзауджикаев, который на манеже работал под артистическим псевдонимом "Хаджи-Мурат".
   - Вот рыцарь! - сказала женщина и опять поцеловала в побагровевшую щеку вздрогнувшего Дуката.
   Артисты зашумели:
   - Нам известно обо всём!
   - Молодец... молодец...
   - Ты проучил этого негодяя!
   - Нет..., нет, господа, я бы его точно уж убил! - Хвастался дирижер.
   - А я бы зарезал его, как барана, а после выпил бы его кровь вот, с этого котелка клоуна! - Искры летели из глаз "Хаджи-Мурата", он злостно глядел на ножны своего кинжала, - У нас, в горах, в ауле был такой случай...
   - Постой! Постой! - Байкалов прервал слово грозного горца "горячих кровей" с лицом "кавказской национальности", - Дукат в первую очередь защитил честь циркового искусства! Вот в чём вся соль!
   - Наконец-то... наконец-то... - прошептал эквилибрист, протянув руку Тархану - Спасибо, коллега!
   - Рыцарь!
   - Герой!
   -Однако, довольно, господа! - Обратился Шарлеман к восторженным артистам, - через десять минут у нас "Парад-Алле"! Вы что забыли? По местам! Шаго-о-о-м марш! - Приказал шпрехшталмейстер.
   Йоланда Мориц же на миг остановилась у дверей и так сказала сконфуженному клоуну:
   - Я Вас не забуду никогда! Никогда!
   ...................
   Это случилось в конце одного, обычного циркового сезона.
   После этого много воды протекло под стальным тросом, который и сейчас протянут с одного парапета набережной Куры к другому.
   ................
   Когда труппа Джиральдони закончила свои гастроли в Тбилиси, Дукат почувствовал странное одиночество: - выражаясь образно, он был похож на человека, который стоит, как бы, "на перекрестке" перед тремя жизненными определениями: - любовь, ненависть и жалость для него имели три конкретных имени: - Йоланда Мориц, Дудэ Лашхи и Саридан Далгауков - "Воробушек"! Как будто и люди сгруппировались вокруг Тархана в таком же порядке: - некоторых он любил, некоторых ненавидел, а другие вызывали в нем жалость: - в числе последних он считал и самого себя.
   В суматохе цирка, в хохоте зрителей, в ритмах оркестра Тамбурини клоун развлекал детей "репризами", "антре" и постепенно погружался в омут отчуждения от общества; может быть, поэтому во время каждого представления Тархан тщетно хотел увидеть безбилетного Саридана на ступени лестницы амфитеатра , однако, "Воробушка" не было видно.
   Наконец, клоун не вытерпел: - заполнил карманы сладостями, хлопушками, фотоснимками знаменитых артистов и направился к улице Черкезова. По дороге Корелли рассуждал: - если мальчик, и вправду, из неблагополучной семьи, угнетенный жизнью, я, непременно, добьюсь согласия матери на усыновление мною мальчика, заберу "Воробушка" в цирк, найду ему подходящее занятие: - в начале он станет униформистом, а потом воспитаю из Саридана артиста; ребенок-то он шустрый - из него мог бы получиться хороший акробат или жонглер.
   Но больше всего Дукат мечтал увидеть маленького Далгаукова, конечно же, клоуном; человек он одинокий, и было бы добрым делом забрать "врага чаек" с улицы, уберечь малыша от скитаний по тюрьмам, от "воровских законов", причастить к искусству цирка, радующего сердца людей.
   Корелли строил планы и был, несомненно, этим доволен!
   Лицо Дуката прояснилось: - он представил себе Саридана на манеже, в костюме клоуна, у которого из глаз фонтаном текут "струи воды"; мальчик падает задом об барьер, дурачит шпрехшталмейстера, и слух Тархана "ласкает" хохот и аплодисменты публики.
   Корелли решил подарить мальчику цирковой псевдоним "Дукат"!
   - Мне не жалко! - прошептал он и потрогал карманы: - сладости, хлопушки с солью Бертолэ и фотоснимки были на месте.
   На Черкезовской он заглянул во двор, из которого доносился звук костяшек нарды; Двое мужчин в домашних, полосатых пижамах состязались в игре, стучали фишками по доске соломенного цвета; когда Тархан подошел к ним ними, игроки, как-бы, очнулись от азарта, вежливо ответили на приветствие незнакомца.
   - Простите, я потерял одного мальчика, - застенчиво высказался Корелли.
   - Потерял? Он что, волчок? - Усмехнулся усатый коротышка, - как его зовут?
   - Саридан! - ответил Тархан, - если не ошибаюсь, у него должен быть отчим по имени Степан!
   Мужчины, удивляясь сказанному, переглянулись: - мол, не знаем, пожали плечами.
   - Далгауков! - Дукат вспомнил фамилию "Воробушка".
   - Постой, постой, - почесал затылок второй, - это, наверно, сын Шалико.
   - "Даглара"? - Махнул головой коротышка, - он живет напротив винного подвала "Здравствуй, дорогой!". Про этого мальчика должен знать наш сосед, Гиоргий! - Даро-о-о-о! - Крикнул он в сторону остеклённого балкона.
   Из окна выглянула женщина.
   - Гиоргий дома?
   - Занимается! - На весь двор объявила женщина.
   Вскоре из её подмышки высунул голову мальчик.
   - Здорово, Гиоргий! - усмехнулись мужчины.
   - Учу географию: - "Скалы и водопады Кавказа"! - сообщил соседям малыш.
   - Ты знаешь Саридана? У него должен быть отчим по имени Степан! Он, скорее всего, живет напротив винного подвала "Здравствуй, дорогой!".
   Гиоргий не промолвил ни слова.
   - Далгауков! - Закричал снизу Тархан.
   Гиоргий молчал.
   - Ну, скажи что-нибудь, - пригрозил кулаком усатый коротышка.
   - Сказать? Что сказать? - Спросил мальчик у матери.
   - "Первый закон Ньютона", - хихикнул сосед, - кроме этого, наверно, ничего и не знаешь! Где твой друг, ну, этот самый Саридан?
   - На "Кладбище Св. Петра и Павла"!
   - Что, в кости играет?
   - Саридан погиб. Уже год, как погиб, - с печалью произнес Гиоргий, - в реке утонул.
   Для прояснения дела мальчика позвали вниз.
   Гиоргий несвязно рассказывал о случившейся трагедии: - повторял одно и тоже, подтирал нос ладонью, иногда бросал взгляд на мать, которая, облокотившись на подоконник, углом платка вытирала фарисейскую слезу и пальцем указывала в сторону изображенного на обложке учебника верблюда, то есть, требовала скорейшего возвращения домой двоечника и лентяя.
   Мальчик же не спешил продолжить учебный процесс в домашних условиях, так как радовался оказанному ему вниманию трёх, взрослых мужчин.
   Клоун и соседские мужчины уточняли подробности гибели "Воробушка":
   - Почему же он все-таки решил вступить на трос?
   - Я же сказал, Саридан утверждал, что его обучал ходьбе по канату цирковой клоун! Даже имя промолвил, Дуплет, что ли!
   - Ух, твою! - Простонал усатый, почесав грудь подросшим ногтем мизинца.
   - Что? Поспорили?
   - Да! - признался мальчик, - проигравший должен был пригласить нас, четверых в кино и угостить всех мороженным.
   - Расскажи слово в слово, внятно и не торопясь! - Приказал Корелли.
   -В добавку проигравший должен был купить пачку папирос "Казбеги" и возвратить марки от "Тархуна"! - уточнил Гиоргий.
   - А что потом было? - спросил Тархан.
   - Саридан встал на трос и пошел! В начале двигался хорошо. Мы подумали, что он научился ходьбе по канату у того самого.... Дуплета.
   - Руки у него были разведены? Он нёс с собой шест? - поинтересовался клоун, чувствовавший себя уличенным в непреднамеренном убийстве.
   - Нет, он шел в "пустую"! Прошел полдороги, и сорвался! Запросто! Упал в Куру и утонул! Через неделю Саридана нашли водолазы около Ортачальской ГЭС!
   - Он не умел плавать? - вскрикнул Тархан.
   - Вах, в том то и дело, дядя-джан! "Смертельным спор"! Саридан должен был пройти до конца, или погибнуть!
   - Ах, вашу мать, фашисты! - возмутился усатый, - Не могли придумать ничего лучше?
   - Лучше? - Усмехнулся мальчик, - только возвращение марок от "Тархуна" чего стоит! Проигравшему, точно, был обеспечен ушиб головы!
   - Что вы за народ! Ах, мать вашу... скажут еще, почему избил ребенка! - Сосед хотел схватить Гиоргия за ухо, но тот пролез между ног мужчины и плача, извилистой лестницей направился домой.
   - Чего же просили меня рассказать о подробностях? - Хныкал он; после уже, угождая желаниям матери, Гиоргий начал "лицемерный монолог на лестнице":
   - Килиманджаро высочайшая вершина Африки. Ее высота 5895м. Килиманджаро находится в Танзании.
   У дверей застеклённой веранды его встретила мать, и подбоченившись, спросила:
   - Кончился "базар"?
   - Я не всё сказал! - Гиоргий вышел в другую комнату, ладонью хлопнул по "башке" глобуса, от чего "весь мир" покатился по выкрашенному в красный цвет деревянному полу. Испугавшись, мальчик сказал матери, что уронил глобус и "в связи с делом" объяснил:
   - Короче, кроме спора, была там и любовь! Если в тот день поблизости не оказалась бы случайно Тины, Саридан не вступил бы на трос!
   - Тина? - Мать опустила шумовку, - дочка ватмана трамвая?
   - Вся соль в этом, мама-джан! - Мальчик поправил брюки, вытер сопливый нос синей майкой, которую украшал "N11" в знак почитания к футболисту Михаилу Месхи, и, точь-в-точь, с таким испугом посмотрел на учебник географии, как обреченный на удушье заяц глядит в сторону питона и не надеется на снисхождение от хищника.
   - Спустись в гастроном, купи бутылку водки, немного сулгуни и лаваша, генацвале! Твой отец, будь он проклят всеми иконами Сионского храма, скоро богу душу отдаст от похмелья! - Приказала мать и всучила мальчику пять рублей, сказав: - Вах, сил больше нет от этих страданий!
   .......................
   Ошарашенный Дукат с трудом вышел со двора; на улице, понурил голову, он уперся рукой об стену, вспомнив сказанное однажды Тамбурини:
   - Неудачливый во всём, невезучей судьбы человек не должен обманывать себя розовыми мечтами!
   Если бы не моё, не к месту представленное мастерство ходьбы по канату, мальчик был бы жив! - Он упрекал себя и удивлялся тому, как Саридан, всё-таки, достиг до середины Куры. Потом Корелли направился к тому мосту, под которым в последний раз видел "маленького обитателя улицы": - Дукат достал из кармана сладости, хлопушки, фотоснимки и выбросил всё в реку.
   Во время циркового спектакля случилось невероятное: - Тархан вышел на арену пьяный! Что интересно, этого не заметил даже сам шпрехшталмейстер!
   В то время труппа знаменитого иллюзиониста Леонардо Мазини в течение почти двух недель удивляла город.
   И стар и млад, люди должностные и рядовые горожане старались достать билеты на спектакли, не довольствуясь посещением только лишь одного представления; с целью досконально разобраться в "колдовстве" мага, зрители посещали три-четыре представления, но секреты Мазини оставались, конечно, нераскрытыми.
   Фокусы чародея молниеносно следовали один за другим и это, как говорят французы, имело свой raison: - расширялась пропасть между изумленным взглядом и логичным рассуждением, за чем и следовал полный балдеж публики.
   Артисту Леонардо Мазини (по паспорту - Папуна Мачабели) на арене помогали восемьдесят ассистентов, ловкость, тренированность и способность "держать язык за зубами" которых, было общеизвестным.
   Иллюзионист обычно выходил на манеж одетый "на восточный манер": - огромная чалма белого цвета, зелёный, вышитый золотом халат, шелковые шаровары, туфли с острыми, вздернутыми носками давали ему вид волшебника сказок "Тысяча и одной ночи", прилетавшего в цирк на ковре-самолёте.
   Маэстро Мазини был мужчиной высокого роста, с красивым лицом, с белой бородой и усами; он своим театральным пылом превосходил многих молодых артистов: - ловкие приемы, трюки своей сверхъестественностью изумляли народ и даже сам "Фома неверующий" мог бы поверить в то, что этот властитель манежа держал в руках действительно "волшебную полку".
   Некоторые "умники" предполагали, что главный козырь иллюзиониста в том, что тот гипнотизирует публику и даже простейший трюк кажется людям чудом; Кто знает! Ведь цирк мир изумительный, мир волшебства! Если мнительный человек даже с "микроскопом" явится в зрительный зал, всё равно ничего не поймет.
   Стоит искусству магов и чародеев доверится и только лишь дружескими аплодисментами, стоя поблагодарить артиста: - если ты неспособен на сию благосклонность, всюду суешь "свой нос искателя", тебе лучше направиться в институт физики, где стараются досконально изучить любое явление.
   Тем не менее, отметим, для того чтобы вникнуть в "кульбиты" физики Эйнштейна, надо любить цирк!
   Маэстро Леонардо Мазини!
   Говорили, что этому человеку было запрещено входить в банк, так как, он мог простую бумажку всучить кассиру вместо "сторублёвки". Утверждали, что в годы второй мировой войны, во время осады Сталинграда, товарищ Берия именно господина Мачабели заслал в "тыл врага" к фельдмаршалу Паулюсу и одурманенный гипнозом немецкий полководец начал бессмысленными распоряжениями системно разрушать военную машину "Вермахта", пьянствовать, танцевать фокстрот с сестрами милосердия военно-медицинской службы "рейха", посылать в Берлин телеграммы следующего, мягко говоря, неадекватного содержания:
   "Мой фюрер! Призрак бродит в Европе, призрак коммунизма!".
   Или
   "Дорогой Партайгеноссе! скажу Вам с большевистской прямотой: - война проиграна!" и т.д. и т.п.
   Короче, придумывали и сочиняли многое!
   Поводом тысячи сплетен служило и то, что, во время ночных репетиций иллюзиониста, здание цирка охраняла конная милиция.
   Корелли работал у Мазини "коверным" и он был предупрежден под расписку о неразглашении секретов иллюзиониста даже в КГБ.
   Репризы Дуката также удачно совмещались со спектаклем, как Карл Маркс - с богатством семьи Энгельсов!
   Никакого диссонанса!
   Научная основа трюков Мазини, чуть ли не военная дисциплина в коллективе, головокружительный темп зрелища, высокий уровень работы ассистентов создавали безупречное зрелище и публика "одним вздохом" воспринимала волшебный иллюзион! Каждая реприза клоуна была в гармонии со службой униформистов (вынос реквизита на манеж, сборка, разборка и т.д.), и одна "преждевременная", или "запоздалая" секунда могла "провалить" спектакль.
   В тот день, когда Дукат выступил на арену пьяным, всеобщая радость зрителей, хохот и изумление закончились воцарившейся страшной тишиной, ожиданием ареста всей труппы.
   Что же случилось?
   Первое отделение прошло, как обычно спокойно: акробаты, жонглёры, музыкальные эксцентрики, наездники, воздушные гимнасты безукоризненно выступили перед зрителями. На манеже работал клоун Кишо, веселящий публику пародиями каждого "номера". Детям особенно понравилось "антре" в сопровождении концертино, а взрослым - реприза "неудачливый рыбак"
   Как всегда, прекрасно звучал оркестр Паскаля Тамбурини.
   Во время антракта зрители разошлись в широком фойе. Люди налегли на слоённые хачапури, булочки, посыпанные маком, мороженное; они пили лимонад "ситро", жуя пищу и читая цирковую программу.
   Народ был в ожидании второго отделения, которое целиком представляло искусство Леонардо Мазини.
   Пьяный Дукат сидел в своей гардеробной перед зеркалом в костюме клоуна, переживая смерть Саридана и куря папиросу за папиросой.
   "Минор настроения" обостряло воспоминания об Йоланде Мориц; эта синьора была единственной, первой и последней любовью Корелли. Разумеется, Тархан ухаживал и за другими женщинами. Когда мужчину одолевало физиологическое желание, он то завлекал секретаршу директора цирка в пустую правительственную ложу, то кассиршу заманивал в тёмный уголок за вольером, то замешкавшуюся после спектакля какую то госпожу укладывал на сундук со старьем, однако во время всех этих шалостей перед глазами Дуката стояла Йоланда и он вспоминал слова "Афродиты манежа": - Я Вас никогда не забуду......
   Испытав неудачную любовь, Корелли, конечно, и не мечтал о создании семьи; попытка воспитать Саридана клоуном цирка, увы, тоже закончилась крахом.....
   В гардеробную вошел Шарлеман: - побледневший "инспектор манежа" не посмел подойти к клоуну и издалека спросил:
   - Осведомлён уже? - потом продолжил речь, еле выговаривая слова, - вот, сейчас, две минуты тому назад я ЕГО видел собственными глазами! ОН явился к нам со своими внуками!
   - Кто? - между прочим, без должного интереса прошептал Корелли.
   - ОН! - Нечеловеческим, испуганным голосом закричал шпрехшталмейстер и в ухо прошептал другу фамилию гостя, соизволившего и пришедшего в цирк вместе со своими внуками.
   От этой новости Дукат почти отрезвел.
   Когда испуганный Шарлеман вылетел из гардеробной, Тархан Корелли взял с тумбочки бутылку с оставшимся там коньяком и допил его до конца.
   Начиналось второе отделение циркового представления. Оркестр Тамбурини озвучил слоуфокс Уорена "Весьма много слёз", и за этим музыкальным произведением последовала румба Конрада "Континенталь"!
   Вот-вот, на манеж должен был выступить Дукат со своим первым возгласом "антре":
   - Товарищи, вы не видели мою любимую бабушку?
   После этих слов, как правило, зрители так закатывались от смеха, что в зале появлялись врачи скорой медицинской помощи.
   Нет, в этот роковой вечер Корелли не был склонен лицезреть мир "трезвым взором" и до того, как выйти на сцену, он запил коньяк стаканом спирта; потом, наконец-то, высунул голову из форганга, еле-еле, волоча ноги, вышел на манеж и увидел ЕГО, как простого смертного, сидящего вместе с внуками в первом ряду!
   Удивился клоун: - даже "червяки" партийной номенклатуры стремились к мягким креслам, а ОН находился всего лишь в одном шагу от Дуката и вытирал платком пот с лысой головы, улыбаясь настолько, сколько ему позволяли "партийный ранг" или, если можно сказать, непоколебимая вера... вера в победу идей коммунизма на земле!
   Дукат заметил, что из-за этого человека публика воздерживалась от бурных проявлений эмоций и поэтому нарушалась связь между артистом и зрителем, т.е. умалялась сама суть циркового искусства.
   В это же время Леонардо Мазини работал точно, безошибочно, как токарный станок немецкого производства.
   Вот, настало время известнейшего "фокуса": - униформисты на манеж выкатили клетку, в которую, по "сюжету", Дукат должен был заманить сидящего в зале "своего человека", т.е. "подсадку"; клетку запирали замком, сверху прикрывали черной материей, Мазини взмахивал "волшебной палочкой", ассистенты убирали с клетки чёрную материю и перед людьми вместо человека, появлялся свирепый лев. По секрету скажем, что под манежем находились два туннеля: - первый - для человека! второй - для "царя зверей". Трюк был очень эффектным! Дирижер Тамбурини, увидев стоящую в центре арены клетку, приказал оркестру сыграть "Румбу" Морелли; Дукат вскочил на барьер, начал взором искать "своего человека" для того, чтобы "растерянного" мужчину пинком направить к клетке; остальное было "делом двух туннелей" и ловкости Мазини! В тот роковой вечер "своим" или, как говорят в цирке, "подсадкой" был высокий молодой очкарик, который очень скоро, с помощью туннеля, должен был спастись от когтей льва Африкана. Этот Африкан в течение многих лет украшал аттракцион Ирины Ромбург, но из-за старости превратился в "реквизит", хотя у "реквизита" была громадная пасть, острые клыки и хороший аппетит. Внуки мужчины в сером костюме, (близнецы - Коба и Вова, давно жившие в коммунизме из-за известных заслуг дедушки) увидев "ложное сопротивление" очкарика, сорвались со своих мест, подбежали к Дукату, отвели его к дедушке и потребовали посадить ЕГО в клетку, так как считали, что ОН смелее всех на этом свете. Пьяный Дукат мгновенно, охотно согласился с предложенными правилами игры "будущего поколения" и "куда нужно", туда и заключил изумленного дедушку, ничего не ведавшего о сути "трюка". Беда заключалась в том, что толстый мужчина не смог бы пролезть в туннель; попавший в железную клетку, он непременно бы встретился с Африканом! Униформисты сперва черной материей прикрыли реквизит, а потом, убрав непрозрачный чехол, ахнули - за решеткой оказались Африкан и мужчина в сером костюме, которого подбросили "царю зверей", как ослиную ляжку.
   Испуганный Шарлеман начал бить себя по голове обеими руками! Зритель стонал в ожидании самого ужасного. Разоблаченный в преступлении, протрезвевший клоун, с помощью веревки пополз к куполу цирка. Как будто бы, со страху удаляясь от всех и от всего, но ключи от замка клетки то неосознанно прихватил с собой!
   Что бы не говорили бы, публика с радостью в сердце ждала того момента, когда зверь сожрет ЕГО!
   - Брось ключи, брось! - Кричали снизу ассистенты Мазини, но Корелли ничего не слышал; Более того: ему казалось, что он уже находится на "том свете" и там тоже суждено ему лазить по веревке.
   Для того чтобы ослабить внимание зверя, дирижер, неожиданно для всех, приказал оркестру сыграть "Интернационал", и вот, чудо, зрители запели; к ним присоединились Мазини в восточном цирковом костюме, униформисты, вышедшие на манеж артисты, билетёрши, буфетчицы, официанты, угрожая эксплуататорам:
   "Это есть наш последний и решительный бой!".
   Директор цирка приблизился к клетке, а ОН с испугу тоже начал петь:
   "Кто был никем, тот встанет всем!"
   Пели стоявшие на стульях Вова и Коба!
   Молчали Африкан и Дукат!
   Лев впервые слышал величественную мелодию "Интернационала" и, оживившись этой энергичной музыкой, он, с желанием беспощадной борьбы, вспоминал прошлое, весёлые деньки, когда ещё молодым хищником работал под руководством мадам Румберг!
   Хоть в мире животных эта порода принадлежит к "классу угнетателей", Африкан своим возрастом, утомительными скитаниями по разным городам СССР, гастролями по странам социализма и "запада" одряхлел, от его генетической агрессии мало чего и осталось; теперь льву кроме ходьбы в туннеле взад-вперед, нечего было делать и, к сожалению, "царь зверей" этим, единственным, весьма унизительным способом доставал себе кусок мяса на пропитание!
   Зверь внимательно присматривался к человеку, заточенному в клетке, у которого на лацкане пиджака блестела золотая звезда "Героя Социалистического Труда".
   Ослепительный лоск золота Африкану напоминал ту бабочку, которую он видел в Кении, в национальном заповеднике Серенгети ещё тогда, когда был львенком и жил на воле; От этого внезапного воспоминания родины зверь загрустил: - за что же люди его, рождённого для вольного бега по саванне, вынудили паясничать на манеже? Более того: на старости лет и вовсе отстранили от "артистической деятельности" и превратили в "реквизит" аттракциона Мазини! Лев с грустью заморгал ресницами и с черной кисточкой хвоста почистил и так безупречно блестевшие туфли мужчины в сером костюме: потом лапой нежно дотронулся до руки дрожащего узника цирковой клетки, и зверью показалось, что "субъект с бабочкой" тоже являлся жертвой несправедливостей бытия!
   В это время Тамбурини одним глазом внимательно смотрел на манеж и одновременно старался до бесконечности продолжить игру оркестра.
   Ведь неожиданная тишина могла бы стать толчком проявления агрессии Африкана! - Предполагал маэстро.
   Да, от трагикомической ситуации все оцепенели кроме одного человека. В цирке служил т.н. агент-информатор КГБ, незамедлительно посылавший оперативный сигнал "куда надо". В этом "храме искусства" комитет безопасности представлял рядовой сотрудник противопожарной службы, некий Тарас Мехузла - с агентурной кличкой "Брандспойт".
   Видя переполох, мужчина в брезентовой спецодежде, в каске бронзового цвета, опоясанный широким кожаным ремнем, действовал по инструкции: - сохраняя душевное равновесие, смелыми шагами направился он к кабинету директора, открыл двери "секретными ключами", кашлянул, показательными пальцами обоих рук поправил усы, оглядел комнату, обвернул трубку телефона платком, потом, как всегда, четким голосом рапортовал.
   В ответ послышался крик дежурного сотрудника комитета безопасности:
   - Ты, что, с ума сошел?
   Мехузла без волнения повторил рапорт и подтвердил, что в ближайшее время лев сожрет ТОГО, имя которого произносить в этом случае нецелесообразно.
   - Чего же ждут? - Удивился дежурный, - пусть расстреляют зверя и дело с концом!
   - Поют "Интернационал"! - ответил Тарас.
   - Брандспойт!!! - было сказано с угрозой.
   - Знаю! Хорошо осознаю мой долг перед партией, народом и родиной, товарищ Кукури!
   - Брандспойт!
   - Прошу зафиксировать сигнал!
   - Струей воды угомоните зверя!
   - Это невозможно, так как пожарники тоже поют, товарищ Кукури!
   - Ждите последующих указаний! В первую очередь ты обязан защитить от хищника красный флаг цирка, бюст Ленина, труды классиков Марксизма и ... Орден Трудового Красного Знамени.
   - Есть защитить флаг, бюст, книги и орден, товарищ Кукури!
   Через пятнадцать минут после сигнала Брандспойта на площади, прилегающей к цирку, начали плавно спускаться переброшенные вертолетом парашютисты десантного взвода, а по широкой, длинной лестнице, расположенной по склону холма, бегом поднялись бойцы спецназа и вот, солдаты с противогазами, под командованием полковника Мухтара Рахимова, ворвались в зал.
   Увидев поющий народ, руководитель военной операции от удивления разинул рот. Бойцы же расположились вокруг манежа; прервать перманентное пение "Интернационала", конечно, не было бы политически оправданным, и поэтому, Рахимов указал дирижеру не останавливаться.
   Несчастный Тамбурини, как уже было сказано, по гуманным соображениям и не собирался этого делать.
   К тому времени, вполне благосклонно настроенный к соседу Африкан заигрывал с мужчиной в сером костюме, но эту театральную идиллию нарушил звук пистолета системы Стечкина, 1951 года выпуска. У Мухтара Рахимова, отличника боевой и политической подготовки, рука не вздрогнула и он семи выстрелами "ликвидировал" Африкана!
   Всего в течение одного часа Тархана Корелли, Паскаля Тумбурини, Шарлемана, Мазини, двух униформистов, "подсадку" и даже Тараса Мехузлу отправили в камеры предварительного заключения КГБ.
   ................
   Читателю весьма грустным рассказом покажется то, что последовало за этим переполохом, кровопролитием и громким пением "Интернационала": - закрытый судебный процесс приговорил гражданина Корелли к лишению свободы сроком на пять лет в колонии общего режима, после чего ему на пять лет было запрещено работать в творческих организациях; Шарлеман, Тамбурини, "подсадка", два униформиста получили условные сроки; "волшебный аттракцион" закрыли; Мазини вообще запретили работать иллюзионистом, а Тараса Мехузлу уволили из КГБ, направив в общеобразовательную школу учителем физкультуры.
   И вот, наш Леонардо Мазини, "царь трюков", превратился в Папуну Мачабели! Он окончательно обосновался в родном городе, женился, устроился жить в коммунальной квартире недалеко от цирка, после чего начал работать продавцом в пивном ларьке. Папуна с таким искусством наполнял бокалы пенистым напитком, что у трудящихся с засохшими горлами, замученными от похмелья, не было недостатка даже в одной капле пива местного производства.
   Короче говоря, все спаслись, кроме несчастного Африкана, чучело которого (в паре с археоптериксом) до сегодняшнего дня украшает "Зоологический музей" с семью дырочками от огнестрельного оружия на шкуре.
   Молодец, Товарищ Рахимов!
   ...................
   Прошло время.
   Гражданина Корелли освободили из заключения только после того, как мужчину в сером костюме объявили приспешником субъективизма и волюнтаризма!
   Клоун, вернувшийся на родину, не имея ни дома, ни какого-нибудь другого пристанища, с железнодорожного перрона направился в цирк, и видели бы Вы с какой любовью встретили Дуката униформисты, уборщицы, кассирши и артисты разных жанров, Тархану все советовали вернуться на манеж, а директор цирка, разумеется, без согласования с вышестоящими органами, выделил Корелли гардеробную для проживания.
   Когда Тархана настойчиво просили выйти на манеж, он смущался и плача повторял одно и тоже, не могу, братья, у меня дрожат руки.
   - Ничего! - Успокаивал его директор цирка, - на первых порах помоги нам в распространении билетов, а потом посмотрим!
   .................
   Жизнь отсчитала еще несколько лет.
   Назло врагам Дукат всё же вернулся на манеж, как клоун-эквилибрист: - он прыгал на канате, протянутом под куполом цирка, танцевал, шутил и веселил публику; хоть и Корелли работал с изъянами, однако же, мало ли кто это замечал, восхищаясь искусством клоуна, так как, неуклюжее движение, тем более, на такой высоте, как не странно, всегда вызывает смех!
   На совещаниях художественного совета часто выражали неудовольствие по поводу т.н. "артистических промахов" Дуката: - удивлялись, что он еще жив, что еще не свалился на манеж и не сломал себе голову!
   Дирижер Тамбурини на разнос "работы" друга, отвечал так:
   - Только дурак может оттолкнуть Дуката! Присмотритесь, присмотритесь, как радуются малыши каждому "антре" клоуна! К черту его растерянность! Главное, хохот детей! Мы не сотрудники "ритуальной конторы" и не аптекари! Большое искусство не существует без изъянов! Ошибки свойственны артистам! Поняли? Они "априори" допустимы! Зритель, слушатель, читатель в первую очередь должен быть доброжелательным. Спектакль, концерт, книга, цирковое представление ни в коем случае не есть отчет о сельскохозяйственных работах! Бернард Шоу однажды сказал Яше Хейфицу, что будет лучше, если он иногда сыграет с ошибками, дабы слушатель не подумал, что Хейфиц - это Бог! Один слабоумный музыковед доказывал мне, что Горовиц играет "неправильно", растопырив пальцы ... ха, ха! - В это время Тамбурини со всей силой бил кулаком об стол, - ехидничают, что у Чабукиани невысокий прыжок! Это правда! Если погнаться за Чабукиани с линейкой и измерить расстояние между его ступнями и полом сцены, можно убедиться, что он - не Брумель! Вся соль в том, что артист представляет иллюзию высокого прыжка, даже полета! Вот "нерв" большого творца и ты веришь, веришь этому! Ничего не говорю о живописи! Если в рисунках Пикассо искать симметрию, можно попасть в сумасшедший дом! - Здесь дирижер начинал хохотать, как Мефистофель, - Позволим же Тархану ходить по канату, паясничать, радовать сердца людей. Верьте мне, он никогда не сорвется!
   ................
   Странно, но с течением времени Корелли больше нравилось продавать билеты вне цирка, чем выделывать трюки: - он облачался в одежду клоуна, веселил лицо гримом, укладывал билеты в чемоданчик и выходил на улицу.
   Развлекая людей жонглированием сверкающих мячиков, фокусами, стойкой на голове, кувырканием, шутками, всего за час Корелли продавал все билеты.
   По понедельникам же, как правило, Тархан подходил к тому ларьку, где за прилавком стоял Папуна Мачабели. Он ел сосиски с острой горчицей, запивал их холодным пивом и напоминал бывшему иллюзионисту о том роковом вечере, когда некий Рахимов "ласки" несчастного Африкана принял за агрессию зверя.
   После этого, друзья с улыбкой начинали петь "Интернационал".
   Да, шло время, и жизнь Дуката растянулась, как один, бесконечный день - без зари и заката!
  
  
  
  
  
  
   Ираклий Чедия Почтовый голубь
  
  
   Э п и л о г

"Ничто так не портит цель, как попадание!"

  
   В том году осень миновала в дождях, и как только настал декабрь, отяжелевшее тучами небо сначала окрасилось в цвет ржавчины, потом постепенно посветлело и первые снежинки, как тысяча бабочек, начали порхать над городом; Ночью обильно валил снег, белоснежная заря раньше обычного осветила дома, сады, улицы, покрытые тысячами снежными простынями; Крик ворон нарушал безмолвие утренней тишины, и когда зашумели автомашины, украшенные "белыми шапками", следы от покрышек превратили проезжую часть в огромную сеть параллельных линий.
   Разумеется, Аполлония до полудня не поднимала голову с подушки; А куда ей было спешить? Прислуга в предыдущий день прибрала квартиру, приготовила обед; уходя, забрала пакет с мусором.....
   На широкой кровати перламутрового цвета художник лежал около женщины и её теплый, оттопыренный зад согревал Сааму бедро; в волосах дамы накопилась смесь ароматов табачного дыма и французских духов. Аполлония обе руки упрятала в полную грудь, дышала спокойно и движение плеч, сопровождающее дыхание, колебало одеяло в одном и том же ритме.
   Её тело, как бы, издалека чувствовало холод декабрьского утра, и коленки женщины были поджаты к животу.
   Здесь же, на белой тумбочке, в голубой вазе засох букет нежных ландышей. Часы, стоящие на полу, вначале сыграли несколько тактов "Свадебного марша" Мендельсона, а потом девять раз прозвучали камертоны!
   Художник взглядом считал свечи хрустальной люстры - четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать ...
   Иногда он подглядывал на косо подающие снежинки за стеклом окна. Повеселел: - захотелось, как ребенку, кувыркаться в снегу, играть в снежки, спуститься на санях по склону. В такую погоду и ходить пешком не плохо, подумал, взял в руки серебряный портсигар, однако, сигареты кончились, и значит, найдена была причина выхода в белый город.
   Быстро приподнялся с кровати; Поленился принять горячий душ, побриться, надел, как всегда, белый наряд и закрыл двери квартиры снаружи.
   Шел по улице художник; на плечах у него было накинуто пальто молочного цвета; оба конца шарфа почти касались колен; седые волосы прикрывала короткополая шапка.
   Шел не спеша, и не знал, где окажется минут через десять.
   Странно, ведь снежному пространству более соответствует белая одежда, чем, скажем, весенней и летней зелени, т.е. изумруду майских садов, пестревшим цветами, июньским полям, или, наконец, синеве сентябрьского неба?
   Белые перчатки в снегу - и это видение тоже прекрасно!
   Извилистыми закоулками, лестницами спускался к реке, и за ним виднелись дома на склоне горы - старый Верийский квартал, затерянный в тусклом серебристом тумане занавеси снежинок. А город казался неподвижным, как вытащенная на берег большая лодка, хоть и на её мокрой поверхности ворошились люди, как муравьи, скользили автомашины, наподобие цветных жуков, и, разумеется, сетка дорог была разветвлена, как паутина.
   Достаточно длинный, почти всегда шумный спуск к площади в конце немного выравнивается, уменьшая шум покрышек.
   Налево - ёльник, покрытый снегом.
   Направо - гора и те тропинки, по которым даже с закрытыми глазами, пройдет человек, выросший в этом квартале.
   За спиной - светофор, сияющий поочередно красным, желтым и зелёным цветом, похожий на новогоднюю елку с тремя лампочками.
   Впереди - холм, круглое здание цирка, над которым государственный флаг, мокрый от снежинок, похож на сложенный зонтик.
   .................
   Неожиданно перед художником появился клоун.
   Он протянул ему в подарок два билета на вечернее представление.
   - Это Вы? - Спросил художник у человека с красным от грима лицом и тот улыбнулся.
   Художник вспомнил давнейший замысел живописного полотна - гибель упавшего с каната клоуна!
   - Вполне может быть! - ответил Дукат, и присев в реверансе, уступил дорогу мужчине в белом.
   ..................
   Потом он, почему-то, пошел к дому-музею и остановился перед той мраморной доской, на которой крупными буквами было высечено:
   "В этом доме жил и творил Саам Квелидзе".
   Улыбнулся: Для чего имя и фамилию украшать помпезными эпитетами? - "Известный", "Великий", "Гениальный! - Все лишнее!
   Будь его воля, то он на доске написал бы так:
   "В этом доме я мучился, творчески горел и пьянствовал".
   Он не любил посещать старую квартиру: - неприятно смотреть на фото Квелидзе, украшенное цветами, на стены с не так уж и качественными репродукциями его рисунков.
   Может быть лучше, если бы на доске написали:
   "Здесь жил и творил ОН"
   Таинство местоимения творца, одержимого манией величия!
   ...............
   Из дома-музея вышли студенты художественной академии.
   Они по новоукоренённой, богемной традиции часто посещают подъезд дома Квелидзе: - сидят на лестнице, курят сигареты, играют на гитаре, пьют пиво и вино; читают друг другу стихи, поют и иногда до утра беседуют о постмодернизме, неодадаизме, контркультуре, и, естественно, ташизме.
   Спорят там, где стены разрисованы именно ташистскими пятнами, эскизами лирической абстракции, экспрессионистическими линиями...
   Сие пилигримство не воспринимается художником, как "моветон" творческой молодежи, которая ценит творчество родоначальника "интегрального импрессионизма" и, переполненную окурками лестницу "дома-музея" считает неким символом свободы.
   ....................
   Из подъезда вышла девушка: на ней - белая куртка, она прячет руки в косо срезанных карманах.
   Декабрьское утро прохладой встретило побледневшее лицо, и щеки её зарумянились.
   Художник вспомнил: взгляд глубокий, пронизывающий, задумчивый.....
   Да, разумеется, они впервые встретились на похоронах Джандиэри и промокли от дождя.
   Он осторожным шагом последовал за ней.
   На повороте крутого спуска девушка не смогла сохранить равновесие: - она шлёпнулась об асфальт, остекленный тонким льдом вокруг водосточной трубы, мгновенно повернула лицо к спешившему на помощь человеку, падение которого тоже не запоздало, и оба оказались рядом, плечом к плечу.
   Трудно было встать на ноги - лёд лишал их стойкой опоры.
   Художник достал из кармана два, подаренных клоуном, билета и улыбнулся старой знакомой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   191
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"