Аннотация: Это не столько рассказы, сколько зарисовки моих мыслей,фантазий,встреч, движений... Если кто-то будет комментировать, мне очень было бы интересно узнать, а с чем у вас ассоциируются месяцы и сезоны года? Наверное, это у всех по-разному, да?
Так было в мире всегда,
Так будет в мире всегда:
За безмятежным летом
Осень приходит следом;
Рядом со счастьем ходит беда.
Слова из одной
хорошей песни.
Мы проживаем жизнь так быстро, что не успеваем ее понять. И когда приходит весна, мы не чувствуем ее дыхания. А за маем следует июнь, так было и так будет, - и можно ли не заметить, как меняется сама жизнь, как по-иному шумит ветер за окном, обливая шелковой волной стройные тела деревьев, - но мы не видим и этого. И только осенью, когда обрушивается на разноцветно-грибные зонты ливень бредовых и мифических воспоминаний, понимаем, что было лето, и не только было - но уже и прошло, а впереди еще долгая задурманенная метелями зима до следующей весны, прихода которой мы снова не разглядим... Так было в мире всегда...
Август.
На каждый камень обязательно найдет
какая-нибудь коса. Но и на каждую косу
найдется свой камень.
Народная мудрость.
Когда она спала, биение сердца замедлялось, и даже чешуя блестела чуть слабее. Но сейчас она просто дремала, прикрыв глаза, убаюканная едва уловимым даже для ее чуткого слуха шепотом последних предосенних листьев, доносившимся откуда-то издалека. Стук шагов по каменному утесу заставил ее окончательно проснуться. Снова человек, - она слегка усмехнулась (если, конечно, это слово вообще применимо к дракону). Она и раньше не раз встречалась с этими двуногими, но прежде не имела времени изучать их - люди угрожали ее детенышам. Теперь же она была одна и потому могла позволить себе любопытство. Она смотрела на вход в тоннель одним полуприкрытым глазом; существо, вышедшее оттуда, показалось ей весьма забавным. Насмешливо пошевелила крылом - неужели он и впрямь считает себя лучше всех тех, кто был здесь до него, всех людей, когда-либо попадавших в ее владения? Воинов Тамерлана, Александра и Батыя, много веков назад нашедших здесь свою смерть? До фанатизма бесстрашных рыцарей-миссионеров с далекого Запада, которые после встречи с нею возвращались на родину седыми (но все же возвращались - к европейцам она относилась снисходительно, возможно, отдавая дань непреложному закону гостеприимства)? Как же он, в самом деле, наивен, этот человек, который, кажется, намерен воспользоваться тем, что двуногие называют оружием! Она выдохнула легкую струйку огня - не задумываясь, почти случайно - когда услышала негромкий хлопок...
Будучи биологом по образованию, он, конечно, не мог не знать, что динозавры исчезли задолго до появления на Земле первого человека. Будучи авантюристом по призванию, он желал опровергнуть общепринятую версию. Он неплохо подготовился к этой экспедиции, хотя и не думал, что легенды местного племени могут оказаться правдивыми. Еще в тоннеле, заметив блеск ее чешуи, вытащил пистолет - на всякий случай. Сам усмехнулся предосторожности. Отловом редких зверей в малоизученных уголках матушки-планеты он занимался лет с восемнадцати; жестко конкурировавшие между собой европейские зоопарки платили за эту работу немалые деньги, а задания он проваливал нечасто... можно даже сказать, никогда. Так неужели же этот реликт может быть умнее всех животных, да и не только животных, которых он в своей жизни без особого труда сумел одурачить? Но, оказавшись в самой пещере, он замер - спящий 'реликт' был великолепен и, несомненно, опасен. Тихонько - про себя - хмыкнув, он решил, что, пожалуй, достаточно будет и чучела из этой зверюги, чтобы беззаботно прожить лет этак двадцать. Он поднял пистолет и выстрелил; а полсекунды спустя воздух вокруг окрасился в интенсивный оранжевый цвет...
Они оба оказались неправы. И на следующий день знатоки горных троп из обитавшего неподалеку племени обнаружили в глубокой, совершенно незаметной снаружи пещере два тела: своей убитой богини и наивного человека с Запада, который осмелился бросить ей вызов.
Сентябрь.
И качнутся бессмысленной высью
Пара фраз, долетевших отсюда:
Я тебя никогда не увижу,
Я тебя никогда не забуду.
Андрей Вознесенский.
В тот день шаги мужа звучали как-то по-особому, и она встречала его у дверей с легкой - почти подсознательной - тревогой; это Корина помнила отчетливо.
- Крина! - воскликнул он, по-мальчишески закружив ее по залу. Она изобразила на лице непередаваемую гримасу - нечто вроде смеси искренней радости и не менее искреннего негодования. 'Крина' - так с легкой руки Алеши называли ее все знакомые. Мужу она не удивлялась - это имя он наверняка отыскал в одном из любимых фантастических романов (которые, кстати, и сама Корина почитывала тайком от мужа); странно было другое: что даже давние ее школьные подруги подхватили прозвище с удовольствием...
Когда прическа была поправлена, Крина нарочито вежливым тоном осведомилась, в чем же дело. Дело в том - отвечал он, что ему - как ведущему корреспонденту - предлагают интересную - невероятно, слышишь, фантазийно интересную! - командировку в 'горячую точку'. Нет, ненадолго! - воскликнул Алексей, заметив ее испуг, но было поздно: Крина сползла по стенке на пол. Вечером они пили чай, перемежая его с валерьянкой, и талантливо разыгрывали несуществование проблемы.
... Когда через неделю он уезжал, она, смеясь, пристально смотрела ему в глаза. Хоть и не любила Корина арифметику, но все же это сумела вычислить сама: он вернется через четыре месяца, значит, прямо накануне рождения ребенка. Стояла тишина, но вдруг - сам собой - включился старенький телевизор на кухне, они хором рассмеялись этой случайности и замерли: шла трансляция спектакля 'Юнона и Авось'. 'Я тебя никогда не увижу', - пел хриплый мужской голос; 'Я тебя никогда не забуду', - эхом вторил ему женский. Шаг за дверь, щелчок английского замка...
Прошло четыре месяца. Изменилось немногое; Крина ждала возвращения мужа со дня на день и, конечно, не обратила внимания на сообщение в новостях о смерти в Ливане четырех сотрудников российских спецслужб, представлявшихся журналистами, до тех пор, пока не услышала имени Алексея Кондогарина. За стеной, у соседей, вечно бодрое радиовещание сообщило, что утро четырнадцатого сентября неумолимо приближается к полудню, и предложили прослушать в честь дня рождения какой-то Алены песню из телеспектакля 'Юнона и Авось'. Корина тихонько и бессознательно опустилась в кресло...
... В студии играло портативное радио - 'Я тебя никогда не забуду', - потихоньку сводил с ума оконные стекла замирающий высокий голос. Случайно оказавшийся на съемке выпуска новостей госчиновник устроил разнос ведущему, утверждая, что нужно было вначале сказать о денежном вознаграждении семьям погибших, а уж после называть фамилии: дескать, потом-то им уже не до вознаграждений. Диктор, рискуя премией, почему-то криво и непонятно усмехался.
... Кто-то щелкнул кнопкой, выключая радио - мелодия, видимо, показалась слишком тоскливой - а на дворе стояло золотистое бабье лето. И никому - в самом деле - не было нужды знать, что все деньги, выделенные на компенсации, постепенно затерялись в минотавровых коридорах власти, аккуратно собранные в неприметные, обернутые серой бумагой пачки. И никто не знал, что на новом витке времени они были найдены и спровоцировали одно из многих тюремных самоубийств...
И никто не поверил, что где-то на перекрестке Вселенных, там, где, то закручиваясь спиралью, то извиваясь лентой Мёбиуса, плетет свою вязь линия Времени, именуемая нами Судьбой, они все-таки встретились, забывая о развернувшейся вокруг всех миров мелодии, предрекавшей им вечную разлуку...
Октябрь.
На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь, -
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь.
Шарль Бодлер (в переводе М. Цветаевой).
Если вы желаете увидеть человека из славного племени капитанов, некогда весьма многочисленного, а теперь бесследно исчезнувшего с нашей планеты, из племени, так бесстрашно и упорно прорезавшего в течение многих веков глубокие морщины на невозмутимом и бесстрастном лике Великого Океана, - то вообразите нечетко очерченную причудливым освещением комнату с невысоким потолком и неровным полом из грубо обструганных досок. Присмотритесь внимательнее - и заметите, что в дальнем углу, где колыхающееся пламя свечи старается дотянуться до тяжелой темно-синей портьеры с серебристыми кистями, прямо перед столом из темного дуба сидит в кресле некто, кого нельзя назвать стариком, несмотря на зависший вокруг него ореол из семидесяти прожитых лет. Длинные, седые, вьющиеся его волосы спускаются до высокого подлокотника, цепляясь за мачту стоящей на нем миниатюрной модели бригантины. Поймайте его взгляд, что кажется направленным на бутылку какой-то загадочной жидкости, - вероятно, знаменитого ямайского рома, - и поймете, что сейчас он далеко, там, на южных широтах, где восторженно поскрипывают мачты, где штурвал, кажется, повинуется не движению руки, а мысли капитана, где испуганно и восхищенно озирается с марсовой площадки подобранный в порту неделю тому назад бездомный мальчишка-юнга. Налетают волны, и капитан вновь с замирающим сердцем слышит, как скрежещут, разгоняясь и меняя траектории, шестеренки и колесики нового Большого Приключения... Но тише, тише, господа, он уже возвращается в свою комнату, отрезвленный шумом октябрьского дождя, напомнившего о том, что и в его жизни давно наступила осень...
... В деревне его звали Старым Капитаном (старым в соответствии с возрастом, а капитаном назвал он себя сам, когда появился в этих местах с месяц назад) и знали о нем ровно столько, сколько можно было рассмотреть, пройдя мимо него на улице: что был он лет семидесяти от роду, но еще силен и здоров, кроме того, не беден и, вероятно, чудаковат. Последнее обстоятельство, понятно, вызвало наибольший интерес, который, впрочем, тоже скоро рассеялся, так как новоприбывший почти не появлялся в деревне, выходя из своего дома на побережье лишь в случае крайней необходимости. Одна только молодежь еще некоторое время суетилась, пытаясь узнать, кто таков и откуда явился Старый Капитан, но в соседних селениях его тоже прежде не видали, - и в конце концов на старика махнули рукой, предварительно, конечно, покрутив пальцем у виска...
... И, разумеется, никто не догадался послать запрос в далекую столицу, где уже месяц двадцатилетняя актриса, начинающая сниматься в кино и продолжающая этим старую семейную традицию, искала, разъезжая в 'мерседесе' по знакомым, своего деда, прежде актера, знаменитого ролями великих капитанов, а теперь почти беспомощного, но величественного старика, слегка сдвинутого на морской тематике... Внучка искренне желала ему добра, надеясь вернуть домой и возвратить к нормальной жизни, но она не слышала - да и не желала слышать, - что шестеренки его последнего приключения уже пришли в движение, беспокойно завертевшись в сложном механизме судьбы...
Ноябрь.
Письмо плюс симфония - это сен-образ.
17 ноября 2005 года, Санкт-Петербург,
Марина Эгберт.
... Я знаю, сегодня тебе опять снился Париж. Такой, каким он был тогда, во времена Мирабо и Марата, охваченный бурлящим водопадом гражданской войны. Таким, каким никто, кроме нас, его не помнит...
...Все эти проходящие мимо безмятежные люди кажутся либо больными, либо глупцами. А я, кажется, уже привыкаю к тому, что нас только двое - тех, кто помнит. Кстати, а ты тоже замечаешь эти уморительные ошибки в исторических романах? Да? Ох, а как было бы забавно, если бы и другие помнили! Законы о наследстве сошли бы с ума! Впрочем, я и сама уже брежу...
... Меня преследует революционный Петроград. Самое странное зрелище в истории... Столько умирающих людей, и никто даже и не подозревает, что смерти - нет. А ее нет, ведь правда? Может, стоит умереть для забавы, просто так? Но знаешь... Я боюсь, что потом не вспомню о тебе и тебя не узнаю... Странно, что за столько веков мы ни разу не встретились. А впрочем, сколько себя помню, мне всегда не везло...
...Я знаю, тебе снится Париж, как мне Петербург. Каждому свое...
P. S. Я встретила на улице девушку... У нее был такой взгляд, будто она тоже знает (может ли такое быть?). На следующий день - заметка в газете - она повесилась. Какая бессмыслица!
Декабрь.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и небе.
Александр Блок.
Это была декабрьская весна. Сумасшедше-бредовыми казались пробивающиеся в сумеречный мир молодые травинки. Опрокинутая на озоновый слой серая краска грозными протуберанцами стекала на крыши многоэтажек. Одинаковые лица в давно ненужных, но привычно натянутых на локаторы шапках тоскливо пересчитывали промозглые километры улиц и подземных переходов. Полуохлажденной лавой хлюпала под ногами грязь, не оставляя никакой надежды на существование асфальтовых дорог. И все же, несмотря на это, продолжали раздражающе шмыгать из стороны в сторону окончательно причислившие себя к мышиному племени автомобили.
Да, это была зимняя весна, но Ей и Ему не было до этого дела. Она строчила каблучками по тротуару, непрестанно и нервно поправляя коротенький оранжевый шарф, и шептала стихи Блока. Он, не прячась от моросящего дождя, безапелляционно окунал и без того промокшие ботинки в туманные облака, отражавшиеся в мутноватой жидкости луж. Где-то вдалеке, на другом конце виртуальности, называемой городом, плакала девушка, которую Он не любил. Ему было все равно, да Он и не слышал ее слез; а стук каблуков на противоположной стороне улицы был так навязчив, что Он оглянулся и уловил отблеск неоновой рекламы в Ее зеркальных зрачках. Скользнув взглядом по стене дома, Он прикрыл глаза и ускорил шаг. Она же ничего не заметила... Каждый из них слишком мечтал о любви, чтобы разглядеть ее на расстоянии двух шагов.
Их траектории пересеклись вновь через полторы сотни лет. Теперь Ей было тридцать лет, Ему - сорок пять; Они встретились на космодроме в последние мгновения перед Его отлетом к Волосам Вероники. Она не знала, что этот рейс длиннее человеческой жизни, а Он оказался настолько умен, что не сказал Ей этого. В минуту старта Они впервые в жизни поверили, что только Влюбленные имеют право на звание Человека.
Этот декабрь был невероятно снежным, и Земля не видела за метельной пеленой запуска космического корабля.
Январь.
Идут деревенские святки. Вдалеке звенит беспредельный незамолкающий колокольчик. Подмигивают звезды, кем-то развешанные на ветвях деревьев вместо новогодних игрушек. Мгновенно накрениваясь, ковш Большой Медведицы засыпает блестками заснеженное поле - и тут же торопливо и слегка испуганно возвращается на привычное место. И видно - вдалеке, на глади замерзшего пруда, застыла над прорубью в ледяном отчаянии ломкая девичья фигурка. Наспех застегнутая на пару пуговиц курточка, растрепанные рыжие волосы из-под вязаной шапчонки...
В эти хрустальные зимние ночи, выйдя из дома, чувствуешь, будто освещенное лунными струнами поле лежит на твоей ладони. И, кажется, так легко рассмотреть все то, чего не замечаешь в обычной жизни...
В тот вечер девушку заметили многие. Видел и тот, с кем через несколько лет, заливаясь колокольчатым смехом, она вспомнит о нагаданном у проруби долгом одиночестве. Видел и его друг, тот, что принесет ей весть о смерти мужа. Жаль только, что не видели люди, которые придут на ее концерт спустя двадцать лет...
- Поет она великолепно, ничего не говорю, голос редкий. Но темы! Зачем, спрашивается, петь о том, чего не понимаешь...
- Да-да, я тоже об этом подумала. Какая разлука, какое одиночество, какая любовь!? Да у нее на лице написаны тридцать лет счастливой семейной жизни с каким-нибудь богатеньким чиновником из госаппарата! - две нестарые и вполне еще симпатичные женщины из разряда интеллигентствующих активно обсуждали упорно не стареющюю хрупкую девушку с пушистыми тициановскими волосами, пока та устало сидела на диване в своей огромной, пустой и абсолютно необитаемой квартире...
Февраль.
Тихонько потрескивал огонь в камине, освещая лежавшую в колыбельке новорожденную девчушку. На календаре значилось восьмое февраля, за окном висела тишина, а спицы в маминых руках мелькали, будто серебряные светлячки.
Это случилось вечером. Чей-то неудачный эксперимент или злая шутка природы - но буря налетела и, налетев, унесла с собою всех, кто в этой жизни успел произнести хотя бы слово лжи.
Дом стал словно призрачным, спицы упали на пол... Грозная буря, будто смутившись, тихо покачивала кроватку девочки. Та плакала, потому что уже некому было солгать ей, что все будет хорошо.
Март.
Так порою, с ясноглазою душой,
Появляется ребенок - всем чужой...
Глеб Горбовский.
Третьекласснику Кузе Смирнинову не казалось глупым смотреть на небо. Поэтому он нечасто приходил из школы, не испачкав брюки. Когда мама советовала ему глядеть под ноги, он послушно опускал глаза - но в лужах небо было серым, и ему хотелось плакать.
Кузя Смирнинов не любил пересказы, потому что, в отличие от Марьи Семеновны, понимал, что никто уже не сможет рассказать о Муму лучше Тургенева.
Кузя Смирнинов не любил компьютеры; ему интереснее было думать самому, чем заставлять заниматься этим напичканную микросхемами железную коробку.
Кузя Смирнинов умер безработным, немного не дожив до тридцати лет, и оставил все свое имущество - пять общих тетрадей с собственными стихами - соседскому мальчугану. Через месяц после его смерти, в марте того же года, постаревшая Марья Семеновна тихо плакала в своей квартире, читая стихи нерадивого ученика.
Апрель.
Улыбка...хм...понятие растяжимое...
во всех смыслах этого слова, включая
и те, которые никогда не приходили
Вам в голову.
Немного циничный вариант
общеизвестной шутки.
Если на дворе первое апреля, а Вам не с кем не только пошутить, но и элементарно поссориться, ни в коем случае не разговаривайте с чайником. В ответ на ваши жалобы он запросто может вскипеть. Не лучший собеседник пылесос - его неожиданная вспыльчивость может оказаться роковой для залога здоровья. Взрыв эмоций со стороны газового баллона также наверняка покажется несвоевременным, поэтому в разговоре с ним ограничьтесь вежливым приветствием. И даже подойдя к оконному стеклу, не надейтесь, что его побуждения и впрямь так прозрачны, как кажется Вам. Словом, лучше просто помолчите - с минутку - в память потерянной жизни. И вернитесь туда, откуда сбежали. В психбольницу. Потому что Ваша неразговорчивость явственно свидетельствует о последней стадии шизофрении.
Май.
Знаете, как просто порой ломается
дружба? Один из двоих садится в
маршрутку и уезжает, не глядя в окно.
А у второго нет денег, и счастье его,
если он еще успеет, дождавшись
автобуса, догнать того, кто уехал.
Цитата из жизни.
Немногие люди знают истинные имена растений. Да и слишком сложно человеческому языку передать это замысловатое плетение из шепотов и шорохов листвы. Впрочем, и для них наши имена звучат необычно...
Но тот Одуванчик, который рос - в одиночестве - посреди целого поля лютиков, мог если не произнести, то хотя бы вспомнить имя девочки, которую видел каждый день - Алена. Она приходила сюда с другом, чье имя казалось Одуванчику слишком уж трудным - Игорь. По меркам цветов они были глубокими стариками, но Одуванчик, которому от роду было всего-то две-три недели, понимал, что в мире людей они еще только дети. Каждое утро эти двое проходили, держась за руки, к дальней роще, и Алена наклонялась к Одуванчику, сочувствуя его одиночеству. И не знала, наивная, - как мало все-таки понимают эти люди - что ему не было, да и не могло быть скучно: ветер и вода доносили до него новости со всего мира. Но все равно, каждый вечер, незадолго до заката, он благодарно шелестел детям вслед листвой, заранее зная, что они этого не заметят.
Но в тот день все было иначе. Они шли далеко друг от друга, глядя в разные стороны. Ее растрепанные косички мелко дрожали, слезы капали на разноцветные крылья сломанного воздушного змея, которого она несла в руках. Мальчишка же носком кеда толкал вперед какой-то неприметный камешек, неотрывно глядя на него. Одуванчик знал, что на человеческом языке это называется ссорой, и потому - от одного звучания этого мрачного слова - загрустил.
Несколько дней Алена и Игорь не появлялись, зато потом прибежали вместе, радостные, как никогда. Но человек всегда бывает слеп, если он счастлив, - об этом Одуванчик уже когда-то слышал - и, когда на обратном пути ребята неслись по полю наперегонки, Алена не заметила, как сбила каблучком ярко-оранжевой сандалеты наземь солнечную головку одуванчика.
Как знать, не потому ли их ссора оказалась не последней?
Июнь.
Покуда живешь, поневоле в бессмертие веришь.
А жизнь оборвется - и мир не заметит потери.
Не вздрогнет луна, не осыпятся звезды с небес...
Мария Семенова.
Он лежал на спине, широко раскрытыми глазами глядя в лицо стоящему в зените солнцу...
Он не был богом, хотя многим казался им. Не знавший страха, он смеялся над трусостью волков, когда они признавали его вожаком. Он останавливал дождь движением руки - и все маги, пересекавшие его путь, склоняли перед ним головы, а он смеялся, зная, что они лишь из страха не могут совершить того же. Он шел вперед, не ведая поражений, и никого из людей не ценил дороже медной монеты, заплаченной за обед в трактире. С суеверным страхом, но порой и с затаенной насмешкой ему напоминали, что недолго живет тот, кто ни во что не верит. Но он не внимал и этому, продолжая смеяться. Однако, как нередко случается, народная мудрость оказалась права. Он впервые испугался - испугался Солнца, потому что оно не было, как он, одиноким среди тысяч подобных себе.
В день летнего солнцестояния, когда светило держалось в самом зените, он лежал на спине и смотрел широко открытыми и давно остекленевшими глазами прямо в лицо Солнцу...
Июль.
Даже посреди автобусного гула мелодия мобильника показалась слишком громкой. Танька оторвалась от разговора - в трубке была истерика. Юнна... сердце оборвалось и унеслось в малоизвестном направлении.
... Они дружили еще в школе, безукоризненно точный математик Юнна Платова и Таня Карева, активистка, спортсменка, вот только что не красавица. Поступили в разные вузы; Юнна регулярно, видимо, по какой-то своей системе, звонила подруге; та - из чувства противоречия - наезжала в гости без предупреждения. Платова поселилась в центре, снимая квартиру вместе со своим парнем, тоже, кстати, студентом; Танька удивлялась ее хладнокровию - Юнну, видимо, не беспокоило единодушное осуждение всех четверых родителей. Платова строила свою жизнь, и делала это так уверенно, что советы казались ненужными...
А теперь Юнна плакала. Танька подождала - может, сердце вернется на место; не дождалась; вернулась к телефону - подруга пыталась ей что-то объяснить. Он ушел - поняла Танька - услышал наконец четко сформулированную программу от матери и ушел. А у Юнны одной, естественно, даже денег на такую квартиру не хватит. Вот так и бывает - почти усмехнулась, но вовремя спохватилась Таня. И сначала сказала, а потом уже подумала:
-Ну ладно, приезжай, поживешь у меня недельку, а там что-нибудь придумаем. И... не плачь, хорошо?..
-Ладно...
-Черт возьми, как не вовремя! - осипшим баритоном добавило вернувшееся-таки после долгого раздумья сердце. Танька улыбнулась бы, но снова зазвучала уже почти зловещим тоном телефонная мелодия. На этот раз на нажатие кнопки мобильник отозвался матом.
-Тик. Этого еще не хватало, - сердце явно задумало очередной побег. Таня согласилась - этот человек действительно был ее хронической, с частыми обострениями, проблемой. Поверьте, нет в жизни ничего хуже, чем бывший парень, уверенный, что ты по-прежнему безумно в него влюблена. А когда он еще и пьян и намерен через пару часов заявиться к тебе домой...
Эти двое подошли к Танькиному дому почти одновременно. Уже почти протрезвевший Игнат порадовался, что нет старших.
-Юнна.
-Тик, - и недавно плакавшая девушка искренне расхохоталась.
-Уменьшенный вариант юного натуралиста, - смеялись уже оба.
Танька училась на психолога. И поэтому ночевать ушла к соседке - а что еще ей оставалось делать? Сердце, почему-то с джазовыми мотивами, тихонько напевало: