Присаживайся, и не отсвечивай,

чтобы ни голоса не было слышно,

ни волос твоих золотистых не видно.

Тише воды чтобы, и если ветер зашумит в окнах,

только колокольчики стеклянные тренькали бы,

а из окна, чтобы видна была синевы бездна, и в ней

одинокое облако белое.

Сиди на стуле, и не дыши даже, иначе - смерть

вторая, она же и последняя, после которой ни тлен, ни черви,

а забвение.

И море перестанет волноваться, и закат багроветь,

потому что отныне настал бесконечного лета день,

потому что до дна просвечено золотым светом,

и камушки там видны, и рыбки, и тёмно-сиреневые пещеры,

но одна мысль, что тебе туда идти - нагоняет ужаса больше,

чем ожидание войны ангелов с людьми, и с чертями

войны божьей.

А ведь скоро, совсем скоро все возможные чудеса случатся,

и каждого господь поцелует в маковку - дескать, засыпай

сном вечным,

предупреждал же всех, и даже тех,

кто умер не по своей воле - уходите в лес,

Иерусалим снова будет разрушен,

из ангельских крыльев будут выщипаны все перья,

замёрзнет в волчьей яме южный царь и на костре сгорит царь северный.

Поэтому не отсвечивай золотой своей головой

и глазами своими синими, как небо перед грозой,

душу не рви;

это не конец мира,

это страница,

которую чья-то рука перелистнула

и к иным строчкам кончиками пальцев прикоснулась,

нащупывая новую, до того неизвестную форму букв, слов и предложений,

чтобы вздохнуть где-то высоко в темноте и прошептать:

К финалу, надеюсь, эта история не надоест мне.

 

Не надоест,

пока море шумит где-то,

и ветер на окне треплет белые занавески

с золотым узором из букв по канту,

а на подоконнике с чаем цейлонским чашка,

и твои белобрысые вопросы про это место неуместны, 

потому что реальность не совсем точна в деталях,

новый Адам здесь ходит стариком загорелым по пляжу,

а Евы с ним нет, и кстати,

возможно, что Бог-отец читает нас всех,

как стихи по памяти.

Поэтому, сидим возле окна, но не отсвечиваем и молчим.

Мне интересно куда и кем нас вслух прочтут, стихами или прозой, старыми или молодыми?

Тебе - пропоют ли нас, как забытую песню о любви из старого радиоприёмника?

 

Господи, где-нибудь возле Альфа Центавра высади нас, пожалуйста,

на берег океанский, господи, с белыми песком и пальмами,

и чтобы домик с окошком и кошкой, и чай на крыльце в кресле

и по радио вечерами передавали песенные концерты.

Вот там золотая голова пусть слепит, и в синих глазах своих топит,

как в океане или в небе, слушая далёкой грозы рокот...


"Неужели мы живы до сих пор с тобою,

неужели это всё ещё мы?

Вот это я иду по линии прибоя

и рядом со мною ты?"