Обычно понимается, что человеку достаточно иметь "мозг", или, в лучшем случае, "сознание", чтобы он оказался приспособлен к социальной среде и ей бы соответствовал. Предполагается, что "мозг" и "сознание" сами собой, как бы автоматически приводят человека в баланс с социумом и природой. Но, как известно, в голове у человека находится лишь серое вещество, которое при ближайшем рассмотрении вполне сходно как с аналогичным наполнителем у животных, так и с органикой вообще, и не дающее никаких намеков ни на социальность человека, ни на его особую "человечность". "Человечность" эта оказывается находящейся не в веществе, а в иных областях. Где же?
В наше время всеобщей компьютеризации проблему можно прояснить аналогией из области компьютерного мира, - компьютер может быть сколь угодно сложен и мощен, но сам по себе он лишь провода и микросхемы, - чтобы он смог функционировать, ему необходимо программное обеспечение.
Как никакой компьютер не способен работать без программного обеспечения, точно так же и человек неспособен воспринимать реальность напрямую. Для этой цели существуют матрицы восприятия. Откуда они берутся?
В "Вильнюсских лекциях..." Мамардашвили я наткнулся на пассаж о Фурье, полагавшем, что человеческая душа имеет составной характер и что для появления одной души требуется 1420 человек. Мамардашвили снисходительно называет Фурье "самоучкой", хотя признает эту его мысль о составном характере человека в общем верной. Соглашусь в этом с ними, но отмечу, что это понимание Фурье настигло меня несколько запоздало, когда концепция масок уже сложилась.
Понятно, что над "манией, какая бывает у многих самоучек, - мания чисел: он любил считать"1, обыденное "мышление" лишь посмеется, но философское мышление обязано уловить главное, а именно то, что неважно, сколько человек конкретно составляет душу, неважно конкретное число, а важно то, что "душа" не определима неким конкретным телом.
В согласии с теорией масок, душа живет через человеческие тела, но приходит она в них извне, имея общественный характер. Человек не изготавливает сам свои матрицы восприятия, процесс этот нечеловекоразмерен, он получает их в готовом виде от сообществ, в которые входит, и, соответственно, сдает их, когда выходит (или пользуется "пиратски" на свой страх и риск, - возможен и такой вариант). По иному, более кратко, я называю матрицы восприятия масками.
Человек оказывается обязан маскам возможностью восприятия реальности и работы с нею, но одновременно он попадает и в зависимость от них. Маски достаточно жестко контролируют человека, его восприятие и поведение.
Однако у человека потенциально имеется возможность некоего зазора в этой внешней обусловленности, связанная с тем, что масок у него обычно не одна. Будь у человека лишь одна маска, он превратился бы в нечто вроде насекомого. Но масок всегда несколько - человек вынужден существовать одновременно в нескольких сообществах, которые обычно ничем между собой не связаны, их набор не задан, случаен.
Человек оказывается обладателем набора масок, каждая из которых оснащает его своими мировосприятием, моделями поведения, историей и так далее. Часто маски конфликтуют между собой, и человек испытывает внутренний разрыв, раздвоенность, иногда маски тихо соседствуют, но в любом варианте они делают человека сложным.
Человек сложен, в отличие от животных, которые контактируют с миром напрямую - без масок. Животные живут в мире в состоянии Открытости, "имеют глаза, но не видят, имеют уши, но не слышат". Т.е. они и видят, конечно, и слышат, но мир проходит сквозь них как бы не задерживаясь, по принципу "в одно ухо влетело, в другое вылетело". Состояние, в котором существует животное, испытывал каждый из людей, - в силу ли усталости, в силу ли опьянения, - когда внимание оказывается рассеянно. Ему говорят, а он не воспринимает, а потом включается в ситуацию и переспрашивает. А животное не включается, так и живет в такой вот Открытости.
Открытость - взаимодействие с миром напрямую, без посредничества "операциональных систем" восприятия, предоставляемых человеку сообществами. Это примерно то состояние, о котором Лосев говорил, что хаос неструктурированных впечатлений есть ад.
Сложность, наличие у человека нескольких масок, потенциально дает ему возможность скомбинировать даваемые масками картины мира в некий общий объем. Происходит обычно это не полностью, но важно то, что эта потенциальная возможность дает выход из обусловленности масками.
Восприятие можно делать объемным, используя разные маски, совмещая их углы зрения, но можно пойти дальше и увеличить его за счет чужих масок. Этим занимается философия, которая дает доступ ко всем имеющимся и возможным маскам и за счет этого достигает максимально возможной сложности.
Матрица восприятия, маска, как было уже сказано выше, является общей для определенного множества людей и все это множество, одинаково воспринимающее мир, все, носящие одну маску, - в определенном смысле единая личность. Получая взгляд на мир, человек подключается к источнику этого взгляда, - это эгрегор или, иначе, - институциональная личность.
Эгрегор - термин, использовавшийся русским мистицизмом начала века, институциональная личность - его современный научный термин-двойник. Эгрегор представляет собой своеобразный квазиразумный дух определенного коллектива. Он имеет свои цели, свой жизненный цикл, свой язык и свои органы - людей и группы людей. В эгрегоре имеется иерархия, в согласии с которой имеет место определенная разница в даваемых им людям масках.
Маска это инструмент работы с миром, это то, без чего человек будет бездумным телом, каковы безумцы, но, давая, маска забирает, и здесь вопрос в балансе, который каждый человек поддерживает, в меру своих способностей. Большинство оказывается в подчинении у масок, существуют в качестве частей тел институциональных личностей, скатываются в своеобразную насекомость, становясь чем-то вроде муравьев или пчел.
Матрицы восприятия мира или маски - представляют собой, получаемые человеком от сообществ, в которые он входит, системности восприятия, позволяющие человеку определенным образом структурировать свои восприятия и
взаимодействовать с миром. Принимая маску, человек способен работать с миром, но другой, - негативной, - стороной этого приобретения является то, что (определение, как известно, является негацией, и определение мира также - негация), принимая маску, человек определяет мир упорядоченно, т.е. теряет способность определять его как-то еще и работать с ним как-то еще. Маска "отключает" какие-то области мира, выводя их из "освещенного пространства". Принять маску можно лишь отказавшись от самостоятельности мышления.
Экзистенциализм поставил ряд вопросов, но ответить на них не смог. Один из этих вопросов - проблема "заброшенности человека". На определенной стадии человек вдруг обнаруживает, что он никому не нужен, что он утратил смысл существования, утерял нравственные ориентиры, что мир враждебен, и прочее тому подобное.
Заброшенность - результат неправильного соотнесения, неверной самоидентификации. Человек должен, вполне в согласии с расхожим выражением, "принять себя", - это значит - осознать к какому сообществу он действительно принадлежит, отказавшись от тех, к которым оказался случайно причислен.
В этом плане нахождение вне эгрегориальной матрицы восприятия - всегда "ад". Оно переживается как катастрофа, как "покинутость". Нахождение же в матрице, соответственно, - как счастье. Своим трудом человек продвигается во все более внутренние области эгрегора, побуждаемый стремлением к счастью и бегством от грозящего разрушением ада неструктурированности и, давая ему смысл жизни, удаляя хаос осмысленностью, эгрегор дает счастье.
Добрые советы в духе "хочешь быть счастлив, будь им", - бессмысленны, поскольку сам по себе человек счастлив ни быть, ни стать не может. Хочешь быть счастлив - войди в эгрегор, прими его маску, продвигайся в его иерархии, делай его дело, - и вот оно счастье.
Схема языка
В наше время язык считается чисто человеческим атрибутом, но философский взгляд показывает неправильность подобного представления. Гуси гогочут, собаки лают, курицы квохчут, причем, в отличие от человека их этому не обучают, человек же учится языку, причем долго, и, если обучения не будет, то и говорить он не сможет, - дети, выращенные волками, воют, - но воют лишь потому, что их научили этому волки.
Очень многие животные имеют свой язык, способны говорить, но, как отмечает Бибихин2, неспособны молчать. Т.е. они, конечно, тоже способны не произносить звуков, но у них есть как бы два режима - говорение и не-говорение, "вкл - выкл", животные не способны делать паузы в самом говорении. Это как если бы некто писал ручкой, но от бумаги ее не отрывал, - получалась бы линия без разрывов, - нечто подобное выходит и с языком животных, он отрицает сам себя не в силу отсутствия слова, а в силу его избыточности. Между тем, чтобы проявился смысл, требуются ограничения, - черные знаки нуждаются в белизне бумаги, а белые знаки - в черноте. Чтобы говорить, нужно уметь молчать. Чтобы закодировать значение, надо иметь в коде 1 и 0, у животных же имеется лишь режим единицы в виде постоянной
болтовни, либо отключение говорения, - либо 1, либо 0, но не их сочетание, как у человека.
Болтовня - вырожденная, бессмысленная языковая активность, но бессмысленна она лишь с нашей привычной человеческой точки зрения. Те звуки, которыми заполняют окрестности животные - это болтовня, но на этом зверском примере видно, какова может быть его нагрузка. "Речь" животных находится между двумя полюсами - рыка агрессии и писка повиновения, отсюда видно, что речь животных несет нагрузку маркера иерархичности, подавления и подчинения.
Именно в этой изначальной безъязыкости человека кроются корни его пластичности, возможности научения совершенно разным языкам и, - отсюда, - возможности приятия различных масок.
Язык оказывается тесно связан с масками. Отличительный признак сообщества - языковые особенности в общении входящих в него. Т.е. лишь если есть отдельный язык, отдельность в языке, представляющая собой определенный "порог непонимания", в виде диалекта, сленга, профессионального жаргона и т.п., - можно говорить об отдельных сообществе, эгрегоре и наборе масок.
Используя этот принцип рассмотрения, язык можно представить в виде большой объемной фигуры, внутри которой находится множество гораздо меньших областей - это хайдеггеровские "круги непотаенного" (в нашем случае, скорее "шары" или иные объемные фигуры), определяемые горизонтами понимания доступными для представителей отдельных сообществ.
Эти области пересекаются между собой и там, где они совмещены, протекают витгенштейновские "языковые игры", происходят обмен смыслами, их перемещение по цепочкам "языковых игроков". Само слово "игра" показывает самоцельность процесса, протекание его из некоей удали по своим собственным внутренним законам. Игры соприкасаются с реальностью при условии переведенности реальности на язык игры. Они могут ее отображать, ей соответствовать, обогащать ее, взаимодействовать с ней и т. п., но никогда не сольются, нуждаясь в посреднике в функции перевода.
Вся большая объемная фигура - это гегелевский "мировой дух", выступающий как некий общий impetus, суммарная энергия движения человечества.
Но этот общий объем нестабилен - из него там-сям "торчат" (метафизическим образом) части фигур тех индивидов, что оказались у края общей фигуры, вовне общего смыслового объема. Те места, где люди оказываются в смысловом одиночестве, - представляют собой мамардашвиливски-ильенковские "расширения". Это такие метафизические корни, через которые в "мировой дух" поступают новые смыслы.
Эти смыслы живут лишь в переходе от одного человека к другому. Если такого перехода нет, они некоторое время существуют внутри отдельного сознания, но ведут себя при этом не как вещь, а скорее как волна, которая, если не будет передана другому, раньше или позже потухнет.
Принимающий может не принять смысл, не понять его, поэтому смыслы двигаются по определенным кругам, внутри "языковых игр". Время от времени разные "игры" взаимодействуют, и круги оказываются замкнуты не совсем намертво.
Очевидно, что любой язык создается не только для объединения, но и для отъединения, - чтобы объединиться со "своими", надо отдели(а)ться от "чужих".
Потому естественно, что язык служит как для языковых игр со своими, так и для отделения из этих игр чужаков. Любой язык - всегда нечто вроде экзамена на понимание, и тот, кто не сдает этот экзамен, не будет иметь доступа в сообщество, а тот, кто сдает плохо, - не будет иметь в иерархии сообщества значимого положения. В этом смысле - любой язык представляет собой порог понимания/непонимания.
При этом понимание не должно быть полным. Поскольку цена понимания - выход из сообщества - понимать можно лишь извне.
Лосев писал, что власть больше всего боится понимания3, это так, но не совсем так, - любое общество пронизано властью и любое общество не приемлет понимания.
Полное непонимание ему тоже не по нраву. Обществу нужно полупонимание, как-бы-понимание, консенсус, согласие с его правилами и доксами, благоглупости, произносимые с видом интеллектуального напряжения. Любому обществу.
Любому обществу нужна неполнота понимания. Вот, к примеру, Гиренок вослед французским любителям парадоксов возвестил пораженной публике, что язык нужен не для понимания, а для непонимания. Гиренок видит вторичное, упуская главное. Язык это средство внутриобщественного сообщения, а внутриобщественное строится на непонимании.
Не понимать общество - значит довериться ему, войти в него клеткой, органом, орудием, подчиниться и передать свое управление общественному разуму, эгрегору.
Понимать общество - значит дистанцироваться от него. И не просто отойти и вернуться, а отойти от него навсегда, - вышедшие вовне обратно не войдут. В одну реку дважды не войти.
Заканчивая схему языка, упомяну Декарта, согласно которому человек оказывается наиболее достоверен в акте собственной мысли. С точки зрения теории масок, однако, эта очевидность оказывается проблематичной, - раз точка зрения оказывается не принадлежащей определенному человеку, а является общей для какого-то коллектива, то и мыслящее "Я" теряет свой точечный характер и привязку к тому или иному телу, оказываясь чем-то вроде волны, перемещающейся по некоторому сообществу.
Технологии. Принцип ресурсного замещения
Прежде чем рассматривать феномен науки, акцентирую внимание на ее "приземленных" технологических приложениях. В чем смысл технологии? Суть технологии в принципе ресурсного замещения.
Зверь в его Открытости способен только бесконечно прыгать под/за висящим над ним бананом, человек же способен собирать свое внимание, концентрировать его и получать из этого концентрата выход, обход, решение, он способен использовать ресурсы, заменяя одни другими.
Взяв в руки палку, человек может "удлинить" руку и сбить с ее помощью банан, в технологиях человек оказывается способен использовать одни ресурсы для добычи с их помощью других, либо для замещения одними ресурсами других. При этом стоит заметить, что замещение может быть весьма многоступенчатым и нелинейным. Иногда неочевидным.
К примеру, лифт делает доступными верхние этажи, уравнивая высотные поверхности с плоскостью обычного земного уровня, свет освещает темные места, уравнивая пещеры с открытыми местами, а ночь с днем, расширяя день до полных суток. Технически мы "уменьшаем" расстояние, делаем съедобное из несъедобного, т. е. "превращаем камни в хлеба" и так далее. Люди не задумываются над тем, зачем им технологии, они просто пользуются ими, но суть этого ускорения, увеличения, миниатюризации и т.п. - оказывается именно в том, чтобы заместить одно другим. Мощь моторов делает отдаленные места мира ближе и доступнее, агротехнологии делают почвы более плодородными, химия делает пищу более распространенной, более вкусной, более привлекательной и, главное, - опять же, - более доступной, и т.д.
Главные моменты, вытекающие из принципа ресурсного замещения, на мой взгляд, следующие:
- во-первых, технологии усложняют мир. Сложные механизмы состоят из сотен и тысяч деталей, что требует все более сложного взаимодействия различных производств и соответственного социального усложнения;
- во-вторых, технологии опираются на науку. Они являются применением ее теоретических построений, местом взаимодействия науки с реальностью, а также - ее смыслом.
В результате ресурсного замещения в прагмату (все произведенное человеком и используемое им, некая суммарная "орудийность") оказываются включаемы все новые и новые вещества, все новые и новые пространства, и одновременно все время возникают все новые и новые потребности, в том числе в теоретическом продвижении, в нахождении новых расширений, в их освоении и обживании.
Возможно, читатель спросит - какова связь между теорией масок и проблемами науки/технологии, но стоит при этом учесть следующее замечание Кассирера:
"Орудие никогда не служит только овладению внешним миром, который в данном случае следовало бы рассматривать как готовое, просто данное "вещество", напротив, вместе с употреблением орудия для человека собственно и возникает образ этого внешнего мира, его духовно - идеальная форма. Структура этого образа, расположение его отдельных элементов зависит не от чисто пассивных ощущений органов чувств или от чистого созерцательного "восприятия", а порождается способом и направлением воздействия, оказываемого человеком на предметы... Свою собственную природу человек улавливает и познает лишь в отражении произведенного им самим... орудие, как порождение мозга и руки находится в столь интимном родстве с самим человеком, что в творении собственных рук перед его глазами предстает нечто от его собственного бытия, его воплощенный в материи мир представлений, отражение и выражение его внутреннего мира, короче - часть его самого"4
Ильенков формулирует так:
"Тайна человеческой личности потому-то веками и оставалась для научного мышления тайной, что ее разгадку искали совсем не там, где эта личность существует реально. Совсем не в том пространстве: то в пространстве сердца, то в пространстве "шишковидной железы", то вообще вне пространства, то в особом "трансцендентальном" пространстве, в особом бестелесном эфире "духа".
А она существовала и существует в пространстве вполне реальном - в том самом пространстве, где размещаются горы и реки, каменные топоры и синхрофазотроны, хижины и небоскребы, железные дороги и телефонные линии связи, где распространяются электромагнитные и акустические волны. Одним словом, имеется в виду пространство, где находятся все те вещи, по поводу которых и через которые тело человека связано с телом другого человека "как бы в одно тело", как сказал в свое время Б. Спиноза, в один "ансамбль", как предпочитал говорить К. Маркс, в одно культурно-историческое образование, как скажем мы сегодня, - в "тело", созданное не природой, а трудом людей, преобразующих эту природу в свое собственное "неорганическое тело".
Таким образом, "тело" человека, выступающего как личность, - это его органическое тело вместе с теми искусственными органами, которые он создает из вещества внешней природы, "удлиняя" и многократно усиливая естественные органы своего тела и тем самым усложняя и многообразя свои взаимные отношения с другими индивидами, свою "сущность".
Личность не только существует, но и впервые рождается именно как "узелок", завязывающийся в сети взаимных отношений, которые возникают между индивидами в процессе коллективной деятельности (труда) по поводу вещей, созданных и создаваемых трудом"5
Гегель формулирует:
"невыразимое, чувство, ощущение представляют собой не самое лучшее и самое истинное, а самое незначительное, наиболее неистинное"6
Невыраженные чувства - лишь непроявившаяся возможность.
"Чувственное есть некое единичное и исчезающее, а то, что в нем постоянно, мы узнаем посредством размышления. Природа показывает нам бесконечное множество единичных образов и явлений; мы чувствуем потребность внести единство в это многообразие; мы поэтому сравниваем друг с другом явления и стремимся познать всеобщее каждого из них"
Так рождаются расширения.
"размышление всегда ищет незыблемого, пребывающего, в себе определенного и властвующего над особенным. Это всеобщее нельзя постигнуть внешними чувствами"
Расширение дает опору для идущих следом.
"род как таковой не может быть воспринят, движения небесных тел не начертаны на небе" - пишет Гегель (или как там у Кассирера - о том, что звезды выдумка астрономов).
Благодаря расширениям человек осваивает и обживает то, что невозможно схватить непосредственно:
"Благодаря размышлению кое-что изменяется в первоначальном характере содержания, каким оно дано в ощущении, созерцании и представлении; истинная природа предмета, следовательно осознается лишь посредством некоторого изменения"
Человек вынужден постоянно работать с настройками своего восприятия мира:
"чтобы узнать, что в вещах истинно, одного лишь внимания недостаточно - для этого необходима наша субъективная деятельность, преобразующая непосредственно существующее"
Чтобы воспринять мир более истинно, человек применяет все более сложные преобразования. В результате этого преобразуется не только восприятие человека, но и сам мир, поскольку расширения влекут за собой работу по использованию знаний о мире. Возникает то, чего никогда не было и без человека никогда бы не возникло.
Мир изменяется вместе с нашими представлениями о нем.
Во всяком человеческом созерцании имеется мышление, - говорит Гегель, но мышления может быть больше или меньше. Мы двигаемся (во всяком случае, в теории) к тому, что в нашем взгляде на мир мышления становится все больше и больше, и оно все интенсивнее.
Соответственно и мир становится все более разумен. Другой вопрос - есть ли этому процессу предел, и не достигли ли мы его?
Наука
В результате разрастания прагматы и усложнения человеческой деятельности происходит усложнение языков, обслуживающих эти множащиеся и усложняющиеся виды деятельности.
Наука представляет собой сложным образом соотносящийся между собой комплекс сложных языков, построенных на принципе отстранения от реальности. Обычные языки следуют реальности, прилегая к ней, научные же языки отступают от нее в абстракции, в теории, в модели.
С точки зрения теории масок наука, таким образом, оказывается языковым явлением. При этом разные науки имеют разные языки, а маска на все науки одна, - это маска эксперта.
Эксперт (интеллектуал) - это человек, который благодаря своей подготовке, получает право на трансляцию мнения экспертного сообщества. Подготовка эксперта заключается в прохождении им специализации, в усвоении дисциплинарного тезауруса, в овладении господствующей парадигмой.
Кроме роли эксперта, наука имеет еще одну роль - роль революционера, но роль эта немасковая, поскольку эта позиция предполагает философскую самостоятельность мышления, выводящую за границы масковости. В силу своей принципиальной немассовости при данном масштабе рассмотрения эта роль оказывается незначимой.
Эксперт - значимая фигура нашего времени, другой вопрос, что границы применимости способностей эксперта определяются дисциплинарными границами, а это не всегда понимается. В том числе и самими экспертами.
Рорти утверждает, что:
"Любой язык - это не попытка скопировать внешний мир, а скорее - инструмент для взаимодействия с миром"7
Но научные языки не подпадают ни под первую, ни под вторую из предложенных им версий, поскольку научный язык строится исходя из критерия связности с глобальным массивом научных построений. Исходя из этого получается картина науки, кардинально противоречащая обычному представлению, - согласно которому ученые только тем и озабочены, как бы побыстрее расшифровать реальность, найти формулу всего и успокоиться в истине, - но, скорее, науку можно
представить как вечную оборону. Практика постоянно разрушает теории и требует все новых поправок и изменений, наука вынуждена постоянно балансировать между требованиями непротиворечивости внутренней и непротиворечивости внешней. Как было упомянуто выше, научные достижения порождают технологии, которые взаимодействуя с реальностью, образуют возвратный ток противоречащих научным теориям данных, которые побуждают науку к постоянной самокоррекции. В результате которой появляются новые знания, порождающие новые технологии и - далее по кругу.
Т.е., на мой взгляд, картина оказывается полностью перевернутой, - не отважные ученые вгрызаются в реальность, чтобы дать народу "хлеб и пространство", - но реальность постоянно разрушает науку, а ученые, подобно трудолюбивым муравьям, латающим свой муравейник, вынуждены постоянно перестраивать науку под этим внешним натиском. Хлеб и пространство образуются при этом как побочный продукт.
Взаимодействие науки и реальности происходит по принципу витгенштейновских "языковых игр", т.е. наука вовсе не озабочена ни правильностью "описания реальности", ни инструментальным "взаимодействием с миром", она варится в котле своих "языковых игр", которые протекают параллельно реальности, задачам ее описания и взаимодействия с нею. Чтобы пробудить науку от ее "игрового" состояния, сигналы, поступающие от реальности, должны быть переведены на "игровой" язык, войти в науку в виде "научных данных", т.е. получить существование в виде игрового материала. Тогда наука воспринимает их как новые элементы своей игры, элементы, нарушающие общую связность, и вынуждена искать новый баланс между ними и уже существующим, устоявшимся научным массивом.
Считается, что магия была наивной в своем стремлении влиять через символы на реальность. Магия искала пути прямого воздействия на мир и вещи через манипуляции над символами. Наука перешла от этих грубых вылазок в символическое пространство к полному уходу в него. Сами по себе мир и вещи не интересуют науку, она работает с их тенями - с символами.
То есть стоит перевернуть привычное понимание о том, что магия, дескать, в своей наивности шла через символы, а наука пошла прямиком в реальность, - наука, наоборот, усилила уход в символическое, и то, что магия делала робко и нерешительно, наука делает организованно и массированно.
Собственно, работает на общество, дает обществу хлеб и пространство не наука как таковая, а связка наука - технологии, в которой технологии выполняют роль двигателя.
Стоит заметить, что беда науки не столько в ее оторванности от реальности, - она и должна отойти от реальности, выйти из нее в идеальное пространство, чтобы работать с нею извне, но во многом в том, что деятели науки недостаточно решительны в этом своем уходе от реальности, в том, они тащат с собой в расширения привычки обыденного сознания.
Настоящая наука - наука революционных переломов, и настоящие ученые, это те, кто идут против парадигм и экспертных сообществ. То есть те, кто выходят из реки науки к философскому пониманию ее извне.
Роль личности в истории, великой и малой
В свое время Маркс предложил действенный инструмент для понимания истории - формационный подход. Сейчас, когда ценность марксизма признается немногими, вместе со всем прочим марксизмом отрицается и этот метод. И напрасно.
Напомню, что Маркс выделял несколько формаций - коммунистическую, социалистическую, феодальную и первобытнообщинную, ну, плюс вариации. Однако в этом учении не было понято то, - главное, на мой взгляд, - что каждой формации соответствует свой вид человек, что человек эпохи феодализма - это совершенно иной человек, чем человек соседнего с ним капитализма. Настолько иной, что это разные виды людей. Всякая формация предполагает свой вид человека.
Это было упущено и при строительстве социализма, и, - особенно, - при проектировании коммунизма, что, собственно, послужило одной из важных причин краха социалистического/коммунистического проекта, поскольку строить эти общества, не вырастив под него соответствующего человека, это все равно, что строить самолет, используя для этого детали паровоза.
Исходя из формационного подхода, не только общества, но и люди оказываются принадлежащими к разным формациям. Во многом это связано с разными функциями разных частей общества. К примеру, сельское население, традиционно менее цивилизованное, в основной массе относится к феодальной формации. В массе интеллигенции случаются индивидуальности, которые превышают общий уровень и относятся к более высокой формации. Также случаются, как индивидуальные, так и групповые провалы в более низкие формационные уровни. К примеру, популярная в "искусстве" нашего времени тема маньяка представляет собой рассмотрение примеров возвращения человека на животный уровень.
Есть также одна интересная группа, которая выглядит непривычно в свете формационного подхода, - это та группа, которую именуют "элитой". Фуко, помнится, писал об уголовном мире, как отражении власти. Согласно его взглядам, уголовник является деспотом, но деспотом как бы не реализовавшимся, - у него есть желание власти, но нет возможности эту тягу реализовать, поскольку место хищника уже занято. С этой точки зрения "элита", люди власти, также оказываются в формационном смысле пережитками более примитивных, дофеодальных уровней.
Но это все не суть важно, я помянул формационный подход не сам по себе, но с целью подойти с его помощью к своим понятиям Большой и Малой Историй. О чем идет речь? Помимо формационного есть и такой подход, как цивилизационный, и если эти подходы противопоставляются, то, на мой взгляд, совершенно неоправданно, - они прекрасно совместимы и нигде не противоречат. Нам известен ряд цивилизаций и современная цивилизация оказывается в них при цивилизационном подходе стоящей особняком, что отлично оправдывается как раз ее иным формационным положением.
Рассмотрим примеры известных нам древних цивилизаций: Египет, Майя, кастовая Индия - статичны и нечеловекоразмерны. Таковы все цивилизации Большой Истории. Да, в современном мире люди наперечет, но для них находятся места, - культ героя, пожалуй, даже чрезмерно гипертрофирован в совре
ал вовсе - там были места только для масок, только для социальных ролей. Так вот под Большой Историей я имею в виду общества, в котором современный вид человека, с его привычной субъектностью, отсутствовал.
Маски первобытных людей не накладывались друг на друга и "у индейца всегда было одно лицо", - можно привести много примеров, - к примеру, хотя бы пример Кассирера в "Философии символических форм" о юноше африканского племени, входящем в священный лес, - считалось, что при посвящении духи леса убивают ребенка, а выходит, соответственно, другой человек, взрослый.
В древности маски не конфликтовали между собой, - от лишних попросту избавлялись, - отстреливая их с помощью "духов леса", - приводя человека к состоянию термитности (заменяю этим, кассиреровским же, понятием предшествовавшую в этом тексте "насекомость") Большой Истории.
Термитность в контексте вышесказанного представляет собой состояние человека, не связанное с субъектностью, передачу своей самостоятельности вовне, переход на режим внешнего управления.
Бибихин пишет так:
"Вдумываясь так в службу животных, мы понимаем, почему животные так задевают нас, колют в глаза: так, что мы не можем как на солнце взглянуть на них прямо, слишком ярко тогда они показывают нам нас самих, какими мы возможно - были? Или можем быть будем? Или есть в нечеловеческой дисциплине строгого распорядка? Или будем в обществе, попыткой которого были так называемые тоталитарные государства, загадочные еще не изученные образования, подход к которым так неожиданно открывает биология? В животных нам приоткрывается наш неведомый двойник, или близнец.
...
Но в обществе животных есть и что-то еще, из-за чего его держатся, не покидают даже когда это можно. Оно становится "как один", организмом. На это теперь надо смотреть в свете официальности животных. Идеальное тоталитарное государство должно служить примером общества животных, а уж во всяком случае не человеческая семья"8
Человек Большой Истории был совершенно иным, чем современный. В то древнее время существовал первобытный коммунизм, - его всячески превозносят, - но люди первобытного коммунизма, люди Большой Истории были скорее ближе к муравьям, чем к современному субъекту.
Субъектность проникала в человека извне, как это описывает Кассирер9, - как "демонизм", как одержимость, - изначально субъектностью обладали не люди, а их объединения, сообщества, которые вели себя по отношению к людям паразитарно. Паразиты, как водится, постепенно обживались в человеке, приживались, сживались с ним и, подобно тому, как жизненные паразиты Бибихина из его "Леса" представляют собой ограничение жизни110, - жизнь у Бибихина оказывается ограничиваема путем ее возгонки в сложность, - так и институциональные личности - "паразиты", вжившись в человека, сделали его сложным - сделали его субъектным.
Историческое развитие человека шло по цепи: одиночка - член стаи - первобытный человек состояния термитности, маска - современный субъект.
Большая История длилась десятки тысяч лет, судя по сельскохозяйственным культурам и одомашненности животных, для достижения которых из первоначально дикого состояния, по мнению некоторых специалистов, нужны многие тысячелетия. При этом целый ряд протоцивилизаций не оставили после себя никаких следов кроме одомашненных животных и окультуренных растений. И на протяжении этих десятков тысяч лет человек был ближе к муравью или к пчеле, чем к современному человеку.
В связи с этим возникают вопросы:
Выносима ли субъектность для человека?
Возможно, для человека состояние термитности более естественно?
Вот, скажем, предложенное Платоном общество, - типичное общество Большой Истории. Платон честно размышлял над природой человека и пришел к выводу, что состояние термитности наиболее естественно для него. Ошибался ли в этом Платон?
Наше общественное бытие постоянно идет над пропастью Большой Истории и, возможно, нам предстоит вернуться туда, что следует из современных общественных тенденций. Это необходимо рассмотреть.
То, что писал Платон, это, конечно вовсе не некий проект тоталитаризма, как его понял простоватый Поппер, это скорее размышление в духе "а давайте доведем тенденцию термитности до конца". То, что при этом испытывал сам Платон, отношения к делу не имеет, старость консервативна и старый человек, конечно, более склонен поддерживать устойчивые порядки. Но Платон был прежде всего философ и все это попперианское ерничанье его не касается, он не более тоталитарен, чем автор "Фермы животных" и прочих подобных текстов. (Впрочем, не стоит представлять его и неким социальным памфлетистом в духе антиутопистов, да и "честным ученым", исследующим возможности социальных систем - тоже. Платон выше всего этого. Работы его последних лет просто есть и их надо просто читать, не подходя к ним с наивными опережающими определениями.)
Учитывая, кстати и что то время было ближе к Большой Истории, - на самой ее грани, и люди были иными.
Особенно учитывая, что, собственно, все пошло как раз по Платону, если и не по букве, то по сути.
Большая и Малая Истории - периоды соответствующие преобладанию разных видов человека. Малая История началась с массовым появлением человека субъектного и с соответствующим ослаблением человека термитного
С изложенной в этом параграфе точки зрения по-новому смотрится идея Ясперса об осевом времени. Осевое время - это переход от Большой Истории к Малой, появление нового вида человека, то, что Кассирер описывает как "открытие героя, а вместе с ним и индивидуального человека как действующего и страдающего субъекта", переход человека в новый вид, более самостоятельный, чем предыдущий. То, что оно произошло столь масштабно, почти одновременно на больших и удаленных друг от друга пространствах, чему удивляется Ясперс и не может найти рационального объяснения, - определяется долгой подготовкой к этому. Так покрывается льдом река - она долго остывает, долго борется с шугой и льдом, застывает на малоподвижных участках, оттаивает в оттепели, чтобы враз вдруг встать в одну холодную ночь.
Поэтому, кстати, то, каковы были цивилизации Большой Истории, не стоит пытаться представлять на примере более-менее близких к нам по времени и,
соответственно, более известных цивилизаций. В них уже шла многовековая подготовительная работа к Осевому Переходу и потому их примеры нельзя признать чистыми. Чтобы найти чистые примеры обществ Большой Истории надо или углубляться во времени до Египта и прочих древностей, либо удалиться мыслью пространственно - к Майя и другим мезоамериканцам.
Если майя приносили в год по 15000 человек в жертву, а потом их поедали, то это связано не с недостатком мяса в их рационе, как о том повествует Бибихин, а как раз о том, насколько ближе эта цивилизация была к улью или муравейнику с их безжалостностью, чем к современному обществу.
Те древние общества были другими. ДРУГИМИ. Нечеловекоразмерными.
И люди там были соответствующие.
Философские модели человека
В моем понимании язык и культура оказываются как бы смешаны, как бы сливаются. Это, возможно, будет сочтено ошибкой, но я полагаю, что прав, - невозможно создать сильную культуру, не имея сильного языка, и нельзя длительное время совмещать сильный язык с отсталой культурой - раньше или позже начнется деградация языка до уровня культуры.
Согласно Петрову11, лишь несколько наций смогли поднять свои языки до наиболее высокой стадии развития - он определил шесть великих научных языков. Однако наука - не высшая ступень языка, наибольших абстрактности и сложности язык достигает в философии. На мой взгляд великих философских языков вовсе не столько же, сколько великих научных. К философским языкам я причисляю греческий, немецкий и русский. Стоящие немного ниже языки французский и английский также имели свои философии, но философии эти при ближайшем рассмотрении оказываются недостаточными.
Говоря о "недостаточности" я имею в виду не только и не столько меньшее количество значимых философов, работавших на французском и английском, - не в количестве дело, а еще и какое-то обстоятельство недостаточности внутренней, - словно бы что-то мешало этим языкам в них самих. Вот Петров, когда описывал английский, сказал нечто вроде того, что тот близок к компьютерному коду. Эта простота, оказавшись питательной средой для научной деятельности, похоже, притормозила его проникновение в более высокую сферу философии, и он как бы застрял в более низкой стадии научности и квазинаучности. С французами история несколько более сложная, у них философия была в почете, а философы в изобилии, но если англичан подвела их рациональность, то их философия оказалась, в силу каких-то внутренних причин, уязвима для идеологичности, которой была поражена.
"Философию рождает не бесстрастное любопытство часов досуга, а острая и настоятельная потребность рационально разобраться в острейших проблемах, ставших перед обществом"12 - определяет Ильенков.
Так что, возможно и так, что английская и французская нации оказались попросту слишком уж благополучны для философии, и нечто самое важное прошло мимо их мыслителей непонятым и неопознанным, подобно тому как жизненный опыт обходит стороной "мальчиков-мажоров".
Каждая из значимых философий дала миру свою модель человека, по которой формировались люди и целые нации, не догадываясь об этих абстрактных источниках своего формирования.
Надо заметить, что французский и английский философские проекты, не набравшие достаточного веса, чтобы стать действительно философскими, тем не менее оказали значительные влияния, или, вернее, - антивлияния, - внесли искажения в общемировую модель человека.
Современные философские модели человека можно было бы кратко охарактеризовать так:
- английский тип человека - человек практичный, общество этого типа - общество договорное, либеральное (в современном смысле слова), мораль построена на выгоде;
- французский тип человека - человек трагический, общество этого типа - общество хаотическое, мораль, собственно, отсутствует;
- немецкий тип человека - человек рассудочный, общество этого типа - общество, стремящееся к некоему разумному порядку, мораль построена на долге.
- русский тип человека - человек расширенный.
Остановимся на этой последней модели подробнее.
Ильенков формулирует:
"только глаз, развитый созерцанием предметов, созданных человеком для человека, обретает способность видеть по человечески"13
Чтобы человек стал человеком, необходимы расширения, и чем дальше человек продвигается по своего рода лестнице из этих расширений, тем более он становится человеком.
"возникает специфическая форма созерцания - способность видеть все то, что лично для меня как такового абсолютно никакого "корыстного интереса" не составляет, но очень "важно и интересно" с точки зрения совокупного "интереса" всех других людей, их общего развития, с точки зрения "интересов рода"
Описывая расширения, Ильенков приводит слова Маркса, что "человеческий глаз воспринимает и наслаждается иначе, чем грубый нечеловеческий глаз, человеческое ухо - иначе, чем грубое неразвитое ухо"
"Уметь видеть предмет по-человечески - значит уметь видеть его... глазами всех других людей, значит в самом акте созерцания выступать в качестве полномочного представителя "человеческого рода"
Развивая эту тенденцию, мы подходим к новой модели человека, модели русской философии - к человеку расширенному, умеющему "уметь сделать всеобщий "интерес" своим личным"
Между тем, как было сказано выше, современный человек совсем не таков, он частичен.
Ильенков формулирует этот факт так:
"данная, исторически сложившаяся система разделения труда... между людьми... с необходимостью превращает каждого отдельного индивидуума в профессионально ограниченное существо, в "частичного человека"14 в итоге каждый из людей создает своим трудом только крохотный кусочек, фрагмент человеческой культуры и лишь им владеет. Все же остальное богатство цивилизации остается для
него чем-то чужим, чем-то вне его находящимся и противостоит ему как чуждая (а при известных условиях и враждебная) сила"
Современное общество, все более и более специализируя функции, попало в ловушку "частичности человека":
"Анализируя анархию частнособственнической организации общественного производства, Маркс установил, что ей соответствует и определенный тип личности человека. Доминирующей его чертой неизбежно оказывается профессиональный кретинизм. И вот почему.
С одной стороны, товарно-капиталистическое разделение сфер деятельности (собственности) имеет тенденцию ко все более дробному делению труда и, соответственно, деятельных способностей (которые философия когда-то называла "сущностными силами человека") между людьми. И дело вовсе не ограничивается расслоением общества на два основных класса - буржуазию и пролетариат. Разделение деятельности и соответствующих способностей идет и дальше, вглубь и вширь, раскалывая человеческий коллектив все новыми и новыми трещинами: уже не только умственный труд отделяется от физического, но и каждая сфера физического и умственного труда, становясь все уже, все более специализированной, отделяется от другой, замыкается внутри себя.
С другой стороны, система разделения труда в целом ведет себя по отношению к каждому отдельному человеку как чудовищно гигантский механизм, выжимающий из него максимум деятельной энергии, ненасытно всасывающий живой труд и превращающий его в "мертвый" труд, в "предметное тело" цивилизации. Предметное, "вещное" богатство выступает здесь целью всего процесса, а живой человек ("субъект" труда) лишь "орудием", своеобразным "полуфабрикатом" и "средством" производства и воспроизводства богатства. Так уж организована данная система производства, так она сложилась, что все ее органы и механизмы приспособлены к максимально "эффективной" эксплуатации человеческого существа, его деятельных способностей"
И вот в итоге суммарной западной модели мы имеем углубляющийся профессиональный кретинизм, затрагивающий при этом все прочие стороны жизни человека, углубляющийся вплоть до деградации человеческого как такового. Человек в этой его версии вырождается до насекомого с его абсолютной специализированностью, подобно Грегору Замзе переходит в термитное состояние.
1. Мамардашвили М. Вильнюсские лекции по социальной философии. - СПб., 2012. - С. 200
2. Бибихин В. В. Лес - СПб., 2011. - С. 141
3. Тахо-Годи А. А. Лосев. - М. 2007. - С. 192
4. Кассирер Э. Философия символических форм т.2: Мифологическое мышление. - М., 2011. - С. 220
5. Ильенков Э. В. Истоки мышления; Диалектика идеального. - М., 2012 - С. 185
6. Гегель. Энциклопедия философских наук т.1: - М., 1974 - С. 110
7. Рорти Р. Релятивизм найденное и сделанное. http://logos101.ru/texts/rorty.htm - С. 31
8. Бибихин В. В. Лес - СПб., 2011. - С. 389
9. Кассирер Э. Философия символических форм т.2: Мифологическое мышление. - М., 2011. - С. 175
10. Бибихин В. В. Лес - СПб., 2011. - С. 283
11. Петров М. К. История европейской культурной традиции и ее проблемы. - М., 2004. - С. 630
12. Ильенков Э. В. Истоки мышления; Диалектика идеального. - М., 2012 - С. 33
13. Ильенков Э. В.Об эстетической природе фантазии. Что там в Зазеркалье - М., 2011 - С. 19
14 Ильенков Э. В. Проблема идеала в философии. Гегель и герменевтика - М., 2011 - С. 70