![[]](/img/c/cfinkskij/18/18.jpg)
|
|||||
|
Восемнадцать
| Не то чтобы до приглашения Милены в её загородный дом я совсем не думал о встрече, но, получив это приглашение, я задался вопросом: "Зачем?.. Для чего встречаться с женщиной, с которой уже ничего не будет?.. Тем более с той, которой ты, будучи гинекологом, сделал аборт. Зачем?" Ответа не нашлось. Но я приехал. В доме Милены кроме меня оказалось много мужчин. "Только мужчины и хозяйка" - отметил я про себя. Заметив меня в прихожей, она поспешила навстречу. - Милена! - я раскрыл объятия. - Ты совсем не изменилась! Воспоминания о встречах с ней всплывали в памяти чёрно-белыми кадрами: сигара, вечерний смокинг, джаз-клуб. За роялем - Мишель Петруччиани, меньше метра ростом, весом в тридцать килограммов... Карлик! Но за пианино Мишель - бог. Его руки летали по клавишам, будто творили чудо, которое невозможно было оспорить. Из-за этой магии я часто заходил в клуб, что находился рядом с моим гинекологическим кабинетом. Слушал музыку и знакомился с женщинами, которых никогда не следовало бы видеть в белом свете медицинской лампы. Было непостижимо, как этот уродливый карлик "мог"... Женщины слетались на звуки, которые его руки творили на клавишах, словно пчёлы на мёд, лишний раз подтверждая, что мужчины влюбляются в части тела, а женщины - в то, что ими создаётся. Однажды, в тот самый вечер, когда Мишель виртуозно исполнял очередную композицию, а его ноги с наслаждением нажимали на педали рояля, я болтал с девушками о сигарах. Наверное, я успел приставать с расспросами ко множеству из них, пока одна не спросила: - А что любите вы сами? Так началась моя любовь к Милене. Выбирая тогда кубинскую Habanos, я заметил, что невозможно определить, какого года сигару я покупаю: в коробках 2001 года могли оказаться совершенно свежие экземпляры. Бармен объяснил: "Мы просто докладываем их в эту коробку. Любопытный афисьонадо всегда хочет знать год урожая!" Я задумался и поделился этим с новой знакомой, чтобы представить себя: - Знаешь, покупаешь как кота в мешке. Или, как мы говорим в гинекологии, ощущение постороннего в вагине. "Кто все эти мужчины?" - подумал я о гостях Милены. "Тоже бывшие любовники хозяйки? С собственной историей с ней?" Мы не виделись с Миленой лет тринадцать, с тех пор как она вошла в мой кабинет, как женщины входят в церковь - с надеждой и верой в чудо. Только здесь чудо другого рода. - Раздевайся! - скомандовал я тогда. Впрочем, что было дальше, я почти не помню. Главное в гинекологии - нужное слово в нужный момент. Если пациентка начнёт размышлять о случайности, чуде зачатия, у неё будет тысяча прошлых и никакого будущего. - Раздевайтесь, - повторил бы я - это и есть моя работа. - Раздевайся! - скомандовала теперь Милена. Её голос звучал странно, словно существовала некая ось в наших отношениях, запрещённая до этого момента. - Ты знаешь, какой сегодня день? - спросила она и, не дождавшись ответа, извинилась: - Прости, у меня столько гостей! Попробуй сориентироваться сам. Я вспомнил: тринадцать лет назад шестого января в Нью-Йорке от лёгочной инфекции умер Мишель Петруччиани. Девятью днями ранее мы праздновали его день рождения в клубе. А утром я уже делал аборт его очередной фанатке. Милене - в полдень. Я разделся и стал считать мужчин: нас было семнадцать. Прошёл из прихожей в салон, размышляя о том, как предупреждали: за искривление вертикали любовных отношений отвечать придётся перед Создателем. Сейчас? Если я прав, в этом доме мы все выглядели так, словно Создатель смотрел на нас нашими глазами. - Милена! - я снова заметил её. - Я вспомнил, что случилось тринадцать лет назад. - Да? - Умер наш любимый Мишель. - Да... да... наш любимый Мишель, - ответила она рассеянно, как испуганная мать, соглашающаяся на жаропонижающее. Это всё, что она сказала, прежде чем исчезнуть среди гостей. Мне бы, может, захотелось расплакаться от обиды, но в тот момент дом наполнился божественным джазом, где забываешь начало темы к концу квадрата. Мне же наоборот вспомнилось: "Как во время одной из импровизаций Мишель уводил тему так далеко, что весь клуб замирал в ожидании возвращения - каждый аккорд становился надеждой на спасение, а паузы - осязаемой тишиной, как те слова, что мы не решаемся сказать. - О боже мой! - воскликнула Милена, услышав: "Раздевайся". - Как это доктор и медсестра в операционной не наделают глупостей? - Просто, - объяснил я тогда. - Если доктор говорит залить литр воды, медсестра льёт воду, а не зелёный чай. Но Милена не слушала меня. Она смотрела на репродукцию "Хождения по водам" Дорэ, кивая на Иисуса, протянувшего руку к ученикам: - Чего они больше испугались: что Он идёт по воде или что не к ним? Я попытался её успокоить: - Не бойся. Аборт - это не совсем то, что ты себе представляешь. Знаешь, сколько женщин я спас? - Сколько?! - срывается она. В подобных случаях, должно быть, говорят, что душа истекает кровью, пробитая насквозь от потерь. -- Ты мне нужна, дорогая! - прошу я, пытаясь остановить Милену, прежде чем та снова "исчезнет" с гостями - мне требуется "поговорить" впервые за тринадцать лет. -- Послушай, - умоляю я, - любовные отношения не являются сущностью любви и их наличия недостаточно для её наличия. -- О чём ты говоришь в такой день?! - отмахивается Милена и продолжает уходить. Её шаги растворяются в джазе, льющемсяся из колонок, сбивая ритм моего сердца, требующего вернуть его в устойчивое звучание мелодии, как мелодию, не дождавшуюся разрешения. Я протягивая к Милене руки - остановить... И обомлеваю: Мимо меня неспешно проходит в дом Мишель Петруччиани. Michel Petrucciani - In a sentimental mood
| ||||