Конвульсия Рерих внимательно посмотрела в зеркало. "Да, действительно, я очень похожа на эту дурочку. Словно две капли воды. Ха-ха". Налюбовавшись собой, Конвульсия набросила на зеркало покрывало и присела на стол. Этот стол был, пожалуй, единственной обыкновенной вещью. Все прочие были не совсем обыкновенными. Взять хотя бы это зеркало. Вместо подставки у него был циферблат компаса, с буквами S и N. И если в зеркало смотрелась буквочка S, зеркало показывало твои мысли в виде причудливых, феерических животных, а если буквочка N, то - разные скрытые вещи и предметы, в том числе и клады, и можно было безбедно существовать, заглядывая время от времени в зеркало вместе с буквочкой N, но мадам Рерих не была кладоискательницей. Она была научным работником, профессором зельеварения, и работала в Институте Друидизма, что при Королевской Гвидолийской Академии Наук. Она была друидессой. И лишнего времени у нее не было совсем. Ну совсем. А в тот день она очень устала. Какой-то чудак из Тампонии привязался к ней и умолял, чтобы та сводила его в горы и помогла ему найти рыклохматку, или "чертову задницу", как у них в Тампонии назывался этот гриб. Полдня они скакали по горам, но Конвульсия, в общем, не жалела об этом. Она превосходно устала и готовилась к хорошему глубокому сну без сновидений. Чудак из Тампонии оказался милым долговязым малым, и, примерившись, она решилась спросить его об очень интимной мужской подробности. Нет-нет, это не был вопрос порочного любопытства или беспутного кокетства. Вопрос "Какая длина ... предпочтительной?" интересовал ее с чисто научной точки зрения, и мы еще вернемся к этой теме, но чудак из Тампонии, по-видимому, вообще ничего не понял, и, хотя Конвульсия могла бы прибегнуть к международному языку жестов, она все же не решилась - ей было неудобно. Итак, она присела на прямо письменный стол и печально вздохнула. Поющий Будда над ее головой глухо молчал. Она подтащила к себе толстую папку и нежно погладила ее. На данном этапе ее жизни эта папка была самым дорогим для Конвульсии предметом. Там лежали материалы многолетней ее научно-исследовательской деятельности, посвященной... Впрочем, об этом мы пока умолчим, тем более, что работа эта велась конспиративно. Дело в том, что о своей магической деятельности друиды и друидессы обязаны были отчитываться в департаменте Государева Ока, но разве за всеми уследишь. Естественно, папка была заколдованной, и тот, кто захотел бы прочесть из нее, ничего бы не прочел, потому что записи превращались в каракули всякий раз, как ее открывала чужая рука. Конвульсия разгладила морщины на лбу, а потом дернула за шнурочек и достала верхнюю тетрадку. Ее она привезла из Чурбании. Это был конспект, и все другие тетради тоже были конспектами. В Чурбании проживал Вольдемар Галавахер, ветхий денми чернокнижник, чудом выживший после чурбанизации тридцатых, когда всех аристократов, землевладельцев и вообще, чужаков, отдавали на съедение голодным чурбанцам. Но этот аристократ был чернокнижником. Земельных угодий он не скорбя лишился, бесценную библиотеку в сто тысяч томов спрятал в скорлупу грецкого ореха, а сам превратился в полено и пролежал так лет десять на заднем дворе некоего высокопоставленного ново-чурбанского деятеля, пока чурбанцы не насытились аристократами и не стали мечтать о прекрасном. У этого седовласого старца был трактат XII века одного раввина, которому удалось создать голема. Именно за этой книгой приехала в Чурбанию Конвульсия, старику Галавахеру привезла тинктуру, оживляющую мозговые клетки, и получила за это доступ к трактату. Он и был тщательно законспектирован (вместе с рисунками) в той верхней тетрадке, которую Конвульсия поднесла к глазам. Она снова вздохнула. "Силы небесные, куда я только не ездила за этим всем, где не бывала?! Сколько прекрасных людей узнала, а такую мелочь как оптимальная длина пениса не могу выяснить. Право же, дурацкая ситуация". Трактат о големе был малоинтересен - сплошная техническая информация: цифры, инструкции, рецепты. А вот желтенькая тетрадка, которую она привезла из Кратиса...
Впрочем, пришло время, чтобы рассказать внимательному читателю о стране, в которой проживала наша замечательная героиня. Конвульсия Рерих была гвидольянка и проживала в Гвидолии. Уж не знаю, возьмет ли внимательный читатель на себя труд, чтобы протянуть руку к книжной полке, чтобы достать с нее атлас или страноведческий справочник, и найти в нем хотя бы минимальную информацию о Гвидолии, о Кратисе и так далее, посему считаю, кое-что рассказать о Гвидолии придется, тем более, что все эти атласы и эти справочники почему-то всегда кривят душой или сообщают всякую ерунду. Гвидолия до того не видна на карте, что некоторые близорукие люди искренне убеждены, что Гурмания граничит с Псурматией, а Тампония с Голодрандией, а Чурбания и Хурматия мирно уживаются между собой только лишь оттого, что они такие дружелюбные соседи. Только не верьте, что есть в Евыропе дружелюбные соседи. И не верьте вы продажным картографистам, забывшим о Гвидолии. Она там, между этими государствами, существует и всем шлет привет!
Столицу Гвидолии город Радамантис основали рыцари ордена тамплиеров в 12.. году. Тогда же они построили свой великолепный храм, посвященный царю Соломону. Они же, тамплиеры, были инициаторами создания гвидольянской государственности, понимая, что папа римский рано или поздно свернет им шею, и с этой целью отобрали у стареющей Византии приморский город Гераклею с окрестностями, колонию, основанную еще античными греками, и в этой новоиспеченной стране нашли убежище, после того, как Филипп Красивый расправился с магистром Жаном Моле и прочими генералами ордена, и тихо угасли здесь, вдали от суетных поприщ и кровавых площадей. Собственно, городов здесь всего два - Радамантис и Гераклея, и воеводств должно было быть всего два, но в стране, где искони почитали магию, предрассудки и верили пророчествам, решили, что "2" - не совсем удачное для такого дела число, и учредили третье, номинальное воеводство, на горе Бульбаве, где не было ни административного центра, ни другого-какого города или поселка, а только окрестные пастухи туда овец выгоняли, а в указе, еще с тамплиерских времен, было начертано, что "...сие воеводство учреждается во славу Господню и препоручается самому Господу Богу и посему нарекается Господним..." Вот такие они чудаки, эти гвидольянцы. Государственность застала будущих гвидольянцев врасплох. Ведь когда Гвидон Иерусалимлянин провозгласил себя волею Божией монархом, у его подданных не было ни собственной нации, ни собственного языка. Но все как-то притерлось и приобвыклось, тем более, что национальная и вероисповедная пестрота стала как бы особым достоянием гвидольянской государственности, и через сто лет все эти сербы, немцы, греки, евреи, румыны, цыгане и прочие иные уже не мудрствуя лукаво называли себя гвидольянцами. Они стали объясняться между собой на каком-то непостижимом суржике, который и лег в основу современного гвидольянского языка, но это уже другая история... Итак, полуостров Кратис находился в юрисдикции Гераклейского воеводства, и принадлежал весь Греко-кафолическому мужскому монастырю. Как раз в этом монастыре, в монастырской библиотеке, хранился пергамент с апокрифическим житием бискупа мирликийского Николая. Для Конвульсии Рерих ценность этого пергамента была не в том, что он ветхий и старинный, а в том, что в нем содержалось нигде более не встречающееся упоминание о чуде, произошедшем с бискупом Николаем в одном рыбацком поселке на юге Италии. Бискуп Николай прибыл в этот поселок для назидания, но прежде чем он успел открыть рот, ему рассказали печальную историю об одном праведнике, жившем в этом поселке. Человек этот прозывался Карло и был он добрый христианин, образцовый вдовец и великолепный столяр. Но вот на склоне лет своих в него вселились бесы, и он тронулся рассудком, потому как вырезал он из дерева некоего кумира и стал поклоняться ему как божеству. С тяжелым сердцем переступил Николай порог хижины Карла. Тот сидел на табуретке и что-то бормотал себе под нос, а перед ним на столике возвышалась деревянная статуэтка, поразительно похожая пропорциями и размерами на восьмилетнего мальчика. Она была его идолом, и старик, казалось, ничего не видел и не слышал из того, что происходит вокруг. Николаю захотелось поговорить с этим человеком по душам, ибо он знал, что хорошая задушевная беседа сама по себе способна исцелять. Он снял с себя омофор, как бы снисходя к положению мирянина, и накрыл им статуэтку. Старый Карло очнулся - и рассказал ему свою печальную историю. Покойная жена была неплодной, а теперь, когда и она умерла, остался Карло совсем одиноким и никому не нужным пнем, а потом вырезал из дерева эту вот фигурку и вот, разговаривает с ней как с сынишкой. Сначала хотел Николай рассказать тому о воле и о страхе Божьем, и о десяти заповедях, да вовремя одумался, понимая, что все это Карло и сам знает, но тоску этим не прогнать не может. И еще понял Николай, что только чудо может спасти бедного старика, и об чуде стал он молить Бога, пока старик рассказывал ему свою историю. А потом он стащил омофор с деревяшки, а под ним оказался живой мальчик, который бросился к Карло и назвал его папой... Конвульсию интересовали все подробности этой истории, и она, превратившись в мужчину, и, взявши у знакомого профессора, заведующего кафедры изучения Сатаны, нужную богословскую корочку, отправилась в этот самый мужской монастырь читать пергамент. Интересно то, что православные монахи с почтением относились к этой кафедре, хотя весь остальной богословский факультет, эту вотчину иезуитов и доминиканцев, знать не хотели... Конвульсия переписала нужный отрывок целиком и теперь с удовольствием его перечитывала. "Д-да, подумала она, специалиста по изучению Сатаны они с удовольствием принимают и даже чаем с вареньем угощают. И все потому, что у тех и других враг один и тот же. Вот бы с чего начать экуменический диалог - борьба с общим врагом..." Кафедра изучения Сатаны была единственной в своем роде. Нигде в мире таких кафедр больше не было. Гвидолия же официально заявляла, что Сатана существует, отсюда вывод, что его надобно изучать.
Там, в кафедральной библиотеке, было множество уникальных рукописей по черной магии и общей теории волшебства. Когда вам говорят, что тот или иной еретический или магический трактат пропал, что его сожгли или утопили - не верьте. Он здесь, в этом пыльном хранилище, и над ним тихо и усердно корпят отцы-иезуиты, которые вообще любят изучать Сатану. Вот вам и соблазн попрактиковаться в черной магии. Вот вам и пристальное внимание департамента Государева Ока к этой кафедре, и эти периодические громкие процессы над перевертышами, соблазнившимися сатанинской мудростью. Кстати, во время подобных процессов мировая общественность и вспоминает о существовании Гвидолии, требуя прекратить это жуткое мракобесие. И как всегда, Гвидолия плюет на мировую общественность и расправляется с перевертышами крайне сурово. Впрочем, все здесь выглядит нелепо для цивилизованного лорнета: официальный друидизм и признание реальности Сатаны, абсолютная монархия и средневековые костры над черными магами, международный аэропорт в Радамантисе, автомобили, компьютеры, мобильная телефония - и экзотические базары, где вам на полном серьезе могут продать (очень дорого, кстати, но американцы покупают) крайнюю плоть Иисуса Христа, последний выдох Иоанна Крестителя, индульгенцию на сорок тысяч грехов... тамплиерская стража, охраняющая дворец государя Гвидона Тридцать Первого; метлы, которые летают; ослы, которые разговаривают... и вся эта бодяга, которая сведет с ума всякого нормального человека. И самый печальный факт: все эти гвидольянцы абсолютно игнорируют процессы, которые происходят в мире. Игнорируют, заметьте, безнаказанно, потому что их невозможно задавить экономически - эти жлобы упорно сидят на своих хлебах и ни в чем не нуждаются; объевыропить или американизировать их тоже нет никакой возможности, потому что они смотрят на весь остальной мир как на клоунское шествие и лишь забавляются, глядя на мировые события в немногочисленные телевизоры. Говорят, главный редактор гвидольянской службы ВВС застрелился через месяц после начала работы; от безысходности. Были попытки завоевать Гвидолию. Например, Чурбания, подстрекаемая Турцией, съевши всех своих аристократов и землевладельцев, решила чурбанизировать и Гвидолию. Она направила свою чурбано-турецкую флотилию в гераклейскую гавань. Но что-то необычное случилось. То ли у них карты были бестолковые, то ли это магия так подействовала, но только заплывала эта флотилия то в Грецию, то в Болгарию, и под конец так осточертела своими визитами всем прибрежным государствам Античного Прибережья, что те дружно объявили Чурбании войну, а заодно и покончили с чурбанизацией. Ко всеобщему удовольствию.
Однако, вернемся к отцам-иезуитам. Те сидели тихонько на своем богословском факультете и мирно разбирали рукописи. Существует курьезный исторический анекдот о провале их миссионерской деятельности в Гераклее. Так сложилось, что римская курия в Гераклею нос не совала, уступая ее всю попечению элладского православия. Но вот отцы-иезуиты решили нарушить статус-кво и сняли в Гераклее частный домик. Они хорошо подготовились к общению с гераклейцами. Они тщательно изучили гвидоэллис, диалект гвидольянского, на котором разговаривали гераклейцы. И вот они стали вступать с гераклейцами в разговоры, но разговаривали они так смешно и нелепо, что гераклейцы лишь хохотали в ответ. Но те не сдавались и надумали открыть в Гераклее колледж. Тогда некоторые из гераклейцев пришли к благочинному гераклейской епархии отцу Бизонтию и спросили, что делать, на что владыка глубокомысленно ответил: "Вы пейте из своей чаши, а прочие пусть пьют из своей". Уж мы не знаем, что имел в виду владыка Бизонтий, но эти, некоторые гераклейцы, поняли владыку по-своему и напоили патеров отваром из рыклохматки. А на следующий день патеры проснулись и вдруг стали разговаривать на древне-шумерском языке (как определили специалисты из Ватикана), но трагедия заключалась в том, что все другие языки они напрочь забыли. За патерами-иезуитами прибыл корабль из Ватикана и быстренько их эвакуировал. И никакие другие патеры Гераклею больше не посещали. Вы можете ухмыляться, читая эти строки, не верить, но откройте учебник по истории Гераклеи, ну хотя бы для Королевского Лицея. Откройте и посмотрите. Сплошные предания, легенды и анекдоты, один смешнее другого, и ни одной научной статьи. Так они постигают свою историю...
В хранилище факультета богословия посторонних не пускали, но его преподобие профессор Амброзий Р. Поланский, зав. кафедрой изучения Сатаны, был обязан Конвульсии Рерих жизнью. Однажды у него в доме (по доносу, вероятно) нашли крыс и мышей в клетках, а также некую комнату с пробирками и микстурами. Все это связали с занятиями черной магией, и профессора Поланского арестовали. Конвульсия купила свежий выпуск "Гвидолийского Вестника" и прочла статью о начале нового процесса. "... Но его преподобие утверждает, что крысами он кормит крокодила, а микстуры принимает от поноса...". Конвульсия пожалела бедного профессора Поланского и написала обращение на имя королевского прокурора, в котором просила позволить ей как профессору зельеварения и незаинтересованной стороне еще раз проверить состав микстур, и королевский прокурор разрешил, и она проверила и доказала на суде, что микстуры эти действительно от поноса, а в это время профессор Поланский едва не свихнулся от этих самых поносов, беспрестанно донимавших его, и в его камере стоял такой смрад, что это само по себе было лучшим доказательством невиновности, и в пылу спора Конвульсия предложила Генеральному директору департамента Государева Ока самому навестить обвиняемого в камере, но тот отказался, и вскоре профессора Поланского отпустили. Таково оно, правосудие в Гвидолии. С тех пор Конвульсия получила доступ к сокровищам самой чернокнижной библиотеки мира. Нельзя сказать, чтобы она там многое почерпнула по своей теме, но крупицы старательно перенесла в свои конспекты.
Поющий Будда вдруг загудел, тихо так, но Конвульсия очень нуждалась в направляющем совете и сложила руки в чашу; так ей лучше думалось. Как уже упоминалось, почти все предметы в ее кабинете были необычными. Этот самый поющий Будда был ее маленьким вещуном. Поставленный на сквозняке, он при малейшем ветре начинал гудеть и напевать какие-то слова. Важно было разобрать, о чем он поет и правильно интерпретировать смысл его песни. Конвульсия редко слышала что-либо внятное, но этот глиняный истукан наводил ее на всякие мысли, и вот она снова подумала о зеркале. "Еще раз посмотреть, не отыщется ли хоть один экземпляр этой чертовой книжки". Она подсела к зеркалу и развернула его к букве N. Она отчетливо произнесла: "Хочу видеть, где находится книга "Осеменяющий логос и древнегреческий миф о Пигмалионе". Хотя бы один экземпляр. Поврежденный. Неполный. Совсем убитый. Любой. Автор - профессор древнегреческой словесности Химитрий Караманлис. Город Гераклея..." И втупилась в зазеркалье. Но зазеркалье затуманилось, помутнело и почернело. Зеркало обижалось. На Конвульсию. За то, что та уже в который раз просит показать ей то, чего нет на свете, то, что исчезло и не вернется. Конвульсия мысленно извинилась перед зеркалом. Задумалась. Морщинка опять воровато скользнула вдоль переносицы. Это было странно. Книга издавалась. Как раз за год до того, как Огненная Метла завертелась над Евыропой, возвещая о наступлении Миллениума. Тогда-то Химитрий Караманлис и пропал, но книга?! Она издавалась. Не может быть, чтобы ни одного экземпляра не сохранилось. Не может быть. Огнеязыкие вожди Миллениума мало интересовались Гвидолией, с ее никудышными полезными ископаемыми и стратегическими плацдармами. Впрочем, магистр ордена Хранителей Метлы, элитного подразделения огнеязыких, прибыл в Радамантис (сверкая стеклышками очков), якобы для того, чтобы осмотреть знаменитый собор тамплиеров, к которому его якобы звала кровь, но после стало известно, что он затребовал списки друидов и лучших из них забрал с собой. Тогда-то и пропал профессор Караманлис. Но Магистр ошибся, потому что тот не был друидом. Профессор вообще не разбирался в магии. Поэтому все прочие друиды вернулись, когда Огненную Метлу погасили, а он не смог. Пропал где-то. Но у Конвульсии была вырезка из газеты тех далеких лет, в которой сообщалось, что профессор Караманлис, крупнейший специалист по древнегреческой литературе и языку, тонкий знаток всех его диалектов и нюансов, внимательно изучил самые ранние из сохранившихся свитков, упоминающих о Пигмалионе, и сделал важное открытие: согласно самым древним записям этого мифа Пигмалион обмазал свою мраморную женщину собственным семенем. В своей новой книге проф. Караманлис сообщает много интересных подробностей, утерянных при переписывании или утаенных сознательно, и проясняет, какие из своих идей христианское богословие позаимствовало у этого мифа. Вот и все, что сообщала статья. Но самой книги не было. Она бесследно пропала, словно и не издавалась. Мистика какая-то...
Впрочем, пришло время приоткрыть завесу над самой сокровенной тайной Конвульсии Рерих. Дело в том, что она была больна. Болезнь называлась ПРИНЦЕЛЕПСИЯ. Кстати, ее диагностируют только в Гвидолии, но и здесь ее не могут излечить, полагаясь на самого могущественного доктора, способного лечить такие болезни - Жизнь, а также на время. Женщины знают, сколь невыносимой может быть эта болезнь. Особенно образованные женщины. Сегодня ты познакомилась с мужчиной, а на утро смотришь, а он как нарывами, покрылся недостатками, которых ты на ночь глядя и не разглядела. И так всякий раз. Это была тяжелая психическая болезнь, и Конвульсия Рерих не на шутку ею заболела. Никакие микстуры не помогали, никакие заклинания и уж тем более физические упражнения. И Конвульсия решила пойти наперекор Жизни, времени и Творцу. То есть, она решила сама стать творцом своего принца. Сделать его таким, ну чтобы безо всяких изъянов, безо всяких претензий он был. И в той драгоценной папке были собраны крупицы знаний, из разных источников, о том, как создать человеческое существо, такого принца, такую половинку, которая бы идеально сопрягалась со своей создательницей, намертво сопрягалась. Честно говоря, этого Пигмалиона она искала скорее по инерции: ну каким семенем она могла вымазать свое творение?! Конечно, в той книге могли оказаться какие-то другие, более пользительные детали, ну да что тут говорить - нет книги и все. В общем и целом, Конвульсия уже знала все, что нужно, о процессе рукотворного создания человека, все до мельчайших подробностей: и какую глину использовать, и какая фаза Луны (до астрологических секунд) должна господствовать в этот момент, и какое освещение, и все нужные рецепты, и все нужные слова - ну все из всего. Она долго лепила своего принца, и она слепила его таким, что даже античные мастера могли позавидовать ей, я думаю. Этот принц стоял в мастерской, под вуалью и терпеливо дожидался своего часа, а Конвульсия дожидалась этого часа с нетерпением и тревогой. И эта деликатная проблема волновала Конвульсию все больше и больше. Она с беспокойством представляла себе, что вот он оживает, а потом смотрит на свой хобот, и лицо его делается багровым, и он спрашивает срывающимся от гнева голосом: "Это что такое?!!!! Я вас спрашиваю, это что такое?!!! Разве же это пенис?!!! Это же оглобля!!! (... сморчок!!!)" И в снах Конвульсии стало появляться это искаженное лицо неживого еще мужа, и это лицо вопрошало: "Разве же это пенис?!!!" И Конвульсия просыпалась в холодном поту и рыдала от отчаянья, потому что ни одна сволочь не знала ответа на этот простой вопрос. Ни одна книга не поднимала эту проблему, как будто ее и не существовало. Все эти пособия по сексологии и сексопатологии, все эти анатомически-эротические просветительские учебники просвещали вовсе не о том, и это крайне огорчало Конвульсию...
И вдруг зазвонил телефон... Звонила подружка Конвульсии Гертруда Рефлексич. Она была сербских кровей и владела салоном магических мазей. И у нее была та же проблема. Она болела принцелепсией. Бывало, подружки сидели вдвоем за рюмкой коньяка и плакались друг другу на этот счет. Впрочем, их связывала и работа. Конвульсия разрабатывала новые рецепты для салона Гертруды, а салон этот все больше завоевывал Евыропу. И сама Гертруда как-то сама вся объевыропилась от всей этой международной активности, от всех этих фуршетов и деловых разговоров, и квартира ее превратилась в какой-то склад ненужных гвидольянцу вещей, и сантехника у нее была из Гурмании, а икра из Тампонии, а мебель из Чурбании, а телевизор из Японии... А неделю назад она вернулась из Гурмании, где у нее состоялось открытие филиала "Гвидольянских Мазей", и вот все это время она глухо молчала, а теперь - звонок.
- Ах, это ты, Гертруда.
- Вуля, привет. Я так рада тебя слышать. Слушай. У меня завтра вечеринка. Приходи обязательно. Хочу тебе КОЕ-ЧТО показать.
- Да что ты?!
- Привезла из Гурмании себе мужа...
- ...
- Да-да. Совершенно идеальное сочетание. Я так довольна.
- И как же ты его нашла, а?, - спросила Конвульсия, едва сдерживая плотину благоразумия, дребезжащую под напором рокочущей женской зависти.
- Ну, если знать, где и как искать, то это несложно.
- Так ты - счастливая?
- Я очень счастливая!
Конвульсия опустилась в кресло и закрыла лицо руками. "Немедленно приступить, немедленно приступить, иначе я этого не вынесу. И этой кикиморе перепало! Ах, кто же на нее позарился в этой Гурмании. Ах, нельзя сегодня, ведь полнолуние завтра в полночь. Ах, нельзя..." Психически изможденная, Конвульсия перетекла на пол и проспала там до самого утра. А утром она превратила себя в крысу и побежала драться с кошками, потому что жить было невыносимо, и хотелось кого-то загрызть, испепелить, сожрать со всеми потрохами... А вечером она была у Гертруды Рефлексич. В прихожей она спросила шепотом:
- Слушай, а как звать его?
- Ну ты же знаешь, какое мое любимое имя. Геракл.
- И что же... как же тебе попался муж с таким именем?!
- Я же тебе говорила: в Гурмании есть все. А в Гвидолии ты долго еще будешь ждать и верить, и так и превратишься в старую ведьму.
Конвульсию передернуло, а когда они проходили мимо фуршетного столика, ей захотелось схватить с него вилку и по самую рукоятку всадить в зад этой счастливицы, и провернуть, провернуть, наслаждаясь воплями:
- Слушай, Гертруда, а что ж ты за этого своего не вышла, ну того, делового партнера из Псурматии, как же его, за Бармалеева, а?
- Бармалеев?! Ну что ты говоришь! Бармалеев. Ну кто такой этот Бармалеев?! Ну что это такое, я тебя спрашиваю. Ты смотрела ему на голову? Ты ему в уши заглядывала? Ты его хорошо нюхала?
- Да зачем же мне его нюхать?!
- То-то же. Тебе что, нравится Бармалеев?! Могу подарить, если хочешь.
Геракл Рефлексич (оказалось, он взял фамилию супруги) был и в самом деле хорош. Невероятно хорош. Высокий и стройный, он стоял среди гостей (в основном, подчиненных и сослуживцев Гертруды), изящно наклонив голову, время от времени красиво жестикулируя, произносил какие-то слова, очаровательно улыбался, мило хохотал, казалось, был в центре внимания всех присутствующих и этим нисколько не тяготился. А Конвульсия стояла в сторонке и во все глаза смотрела на это чудо из Гурмании, и шампанское не лезло ей в горло, и маслины ускользали от вилки, словно издеваясь над ней, и наша друидесса чувствовала вместе с завистью какое-то непонятное смущение, как будто ее привели сюда, чтобы разыграть, посмеяться над ней; была какая-то неуловимая фальшь во всей этой атмосфере. "Чего ж ты смущаешься? Эта ехидна всегда была такой, ты же знала... Ах, эти проклятые маслины!" Тут до нее дошел вкрадчивый шепот самой ехидны:
- Только ты и не думай...
- А!
- Клеить его не пытайся. Он любит только меня.
- И за что же он(!) тебя(!) вот так взял и полюбил, - спросила Конвульсия с издевкой.
- За что? Ну... во-первых, я - преуспевающий бизнесмен, а это что то да значит...
- Слушай, а чем это так пахнет у тебя, а?
- Чем пахнет? Ничем не пахнет.
- Да нет же. Чем-то пахнет. Помнишь, у профессора Блевако в его электрохимической лаборатории был такой душок...
- Да не выдумывай ты. Что ты все выдумываешь! Давай-ка я лучше тебя с мужем познакомлю... Геракл, дорогой, иди же сюда ... Вот, познакомься. Это моя самая лучшая подруга, Конвульсия. Она друидесса.
Сияя обворожительной улыбкой, Геракл подплыл к друидессе и поцеловал ее ладошку. Конвульсия словно очнулась; она заметила, что Гертруда собирается отойти к гостям, и схватила ее за руку.
- Гертруда, милая, еще один вопросик. Это очень важно.
Она приблизила губы к уху Гертруды и шепнула ей что-то.
- Да ты что, очумела что ли!!! Им это без разницы. И вообще, они все принимают размер своего стручка как данность. Это такая мелочь. Ты вот спроси об этом (сказала она довольно ехидно) у моего мужа, пока есть время, а я покажу гостям наш новый бассейн.
Гертруда слащаво улыбнулась и удалилась. Конвульсия осталась с Гераклом один на один. Чутье друидессы нашептывало ей, что это какой-то подвох, но понять она ничего не могла. Геракл предложил ей присесть. У него был глубокий и приятный баритон. И всем он был хорош, и казалось, что нет у него изъянов, но это было невероятно. Она что-то спросила у Геракла, а тот ответил, она снова спросила, и он снова ответил, и чем больше она с ним общалась, тем больше в душе ее зрело какое-то неприятие по отношению к этой совершенной, математически совершенной безупречности своего визави. Да как же с таким жить, мелькнуло у нее в голове. Она спросила:
- Ну а как вам гвидольянцы вообще?
- О, гвидольянцы - очаровательны.
- Ну а старушка Евыропа? Ведь вы много путешествовали по Евыропе, да?
- О, Евыропа - очаровательна!
- А мне думается, Евыропа пахнет лекарствами...
- Какими лекарствами?!
- Дорогими лекарствами, которыми пичкают старых людей, чтобы не дать им отбросить копыта. Мне кажется, Евыропа похожа на бабушку, которая сидит перед зеркалом и смотрит в зеркало, вспоминая былую молодость...
Тут Геракл как-то странно сморгнул, затем дернул себя за правое ухо, от чего послышался не совсем обычный щелчок, а потом энергично закивал:
- Да-да, вы совершенно правы. Старушка, которая сидит во дворце и зорко следит через лорнет, чтобы горничные ничего не смели переставлять во всем дворце, которая по вечерам зовет лакея-араба или турка, чтобы он помассировал ей плечи, а каждое утро...
- Кстати, Геракл, а вы где работаете?
- Где я работаю?, - переспросил тот словно автомат, и вдруг уставился на одно из колен Конвульсии, а потом осторожно поднял руку:
- Тихо вы, не шевелитесь. Сейчас я ее ухлопаю...
Конвульсия посмотрела на колено и увидела сидящую там муху-потаскушку. От неожиданности она вся оцепенела - и зажмурилась скорее от внезапного страха, нежели от чего-то другого. "Сейчас хлопнет. А потом муха оставит несмываемое пятно на платье, потому что эту муху используют для изготовления ярко-желтого красителя, а если эта муха именная, то придется мне долго объясняться в департаменте Государева Ока, а потом..." Но никакого хлопка не последовало, и Конвульсия решила разлепить веки. Геракл сидел перед ней в той же позе, с поднятой рукой, только глаза у него как-то остекленели, словно он решил поиграть в старинную гвидольянскую игру "Кто не камень, тот мой раб".
- Что с вами, Геракл?! Вам плохо?! (Конвульсия испугалась еще больше) Сейчас, сейчас я позову Гертруду. Я быстро... Гертруда! Твой муж! Ему плохо!
Гертруда появилась и совершенно спокойно произнесла:
- Да не ори ты. Он просто разрядился. Еще бы ему не разрядиться, когда он всю ночь на мне гарцевал как чокнутый. Я под утро только заснула. Ты пока спусти штаны с него, а я принесу зарядное устройство. Да не стесняйся ты. Давай быстрее.
Конвульсия как автомат, машинально-бесчувственно исполнила приказ хозяйки. В ее голове стоял такой бардак, какой бывает после еврейского погрома. Все мысли были разбросанными бесчеловечно вещами, растерзанными и размозженными. Тем временем Гертруда притащила чемоданчик и шнур, соединенный с ним.
- Так. Пока никого нет, давай его быстренько подзарядим. Должна тебе сказать, очень удачно они придумали с подзарядкой. Очень просто и удобно. Так, разверни его ко мне спиной. Так, а теперь вставляешь в аннус этот шнур и через полчаса он снова твой навеки, живой и здоровый.
- Гертруда... - выдавила Конвульсия, нижняя челюсть которой опустилась ниже всех возможных пределов.
- Что тебе? Прислони пока его к дивану. (Она воткнула шнур в задний проход Геракла и подсела к окаменевшей Конвульсии). Пока никого нет, пусть подзарядится. Только - молчок. Никому ни слова. Слушай, ну что он вытворял со мной ночью. Какая страсть! Я кричу ему: "Геркуля, милый, я больше не могу!", а он мне знаешь что ответил?! Говорит: "Если ты мне не уступишь, я обижусь ... и примкну к гей-движению". Ну это что-то!
- Знаешь, Гертруда, я сейчас сама словно кукла сижу, - промямлила Конвульсия.
- Чего? Кстати, удовольствие не из дешевых. Но у тебя ведь есть денежки. Лучше всего по Интернету с ними списаться. Они тебе пришлют здоровенную анкету на триста вопросов. Ох, я чуть с ума не сошла, пока ее заполняла. Кстати, этого твоего вопроса даже там не было, так что успокойся. Кстати, а зачем тебе это?
- Мне? Мне что-то ... душно. Я ж говорю, запах какой-то. Знаешь, я лучше пойду домой, да?
- Ну иди, если хочешь. Тебе адрес сайта записать?
- Я пойду.
Когда входная дверь захлопнулась за Конвульсией, та как-то запросто сползла на дорогой мраморный пол лестничного перешейка и начала задыхаться. Если бы посторонний глаз видел ее сейчас, он бы решил, что с бедной женщиной случился припадок, но Конвульсия захлебывалась от пузырьков судорожного, истерического хохота, подступившего к ее груди, струящегося по всем ее капиллярам и сосудам через горло ввысь, и вот уже она затряслась и захохотала, катаясь по полу как пустая бутылка из под пива, выдавливая из себя отдельные фразы: "Ах, какая же я дура! Как же я сразу-то не догадалась, что это робот-любовник... из Гурмании... я же читала... я же знала..." И когда встревоженные шумом жильцы квартиры, соседствующей с квартирой г-жи Рефлексич, щелкнув замком, осторожно приоткрыли дверь, чтобы посмотреть, никакой Конвульсии уже не было, а была серенькая юркая крыска, и эта крыска ринулась вниз и побежала изо всех сил к себе домой.
Однако, вскоре Конвульсии пришлось пожалеть, что она так необдуманно превратилась в крысу, надеясь выиграть во времени. Какой-то рыжий котище с холеными атласными усами увязался за ней с целью ухватить ее за хвост, и пришлось с этим котом разобраться, и больно укушенный за переднюю лапу, котище вдруг замяукал как-то тоскливо, а потом обернулся в рыжеволосую Хельму Шарнирис, лаборантку из того же института Друидизма, с факультета друидических обрядов, и Конвульсия мысленно выругалась и побежала дальше. Нужно сказать, что страсть к перевоплощениям очень сильна во всей Гвидолии, а в полнолуние перевоплощаются все, кому не лень: начиная от маститых друидов и друидесс и заканчивая любителями из кружков по трансфигурации. И ведь перед каждым полнолунием министерство здравоохранения Гвидольянского королевства обращается с призывами ко всем гражданам воздержаться от трансфигуральных опытов во время полнолуния, да что толку. Граждане хотят сильных эмоций и превращаются, превращаются, превращаются ... именно в полнолуние. А потом морги заполняются трупами неосторожных новичков, а поликлиники - колдунами, израненными, но довольными. Журят, штрафуют, но каждое полнолуние все повторяется вновь. И вот какой-нибудь магистр магических наук, решивший покейфовать в облике таракана, до смерти загрызает неоперившегося мальчика, который, обернувшись котом, осмелился на этого таракана поохотиться. Сам виноват. А как же!
Конвульсия зашла в свою мастерскую и в темноте нащупала разводной ключ. Ее "аполлон бельведерский" стоял на самой середине комнаты, покрытый вуалью, как застенчивая невеста. Плод многолетних трудов, мимолетных озарений и случайных открытий. Неподвижный, еще равнодушный к своей госпоже и любовнице, которая сейчас приближалась к нему крадущимся шагом, как бы по окружности. В руках у нее - судорожно зажатый разводной ключ, по-мужски тяжелый, по-мужски увесистый, по-мужски длинный. Она стащила вуаль - и при свете полной луны обнаженный аполлон, вылепленный страстью ваятеля и любовью женщины, предстал перед ней во всей своей античной красоте. Луна мягко и нежно обласкала его рельефные мускулы; луна, как старая сводница, желающая показать свой товар в лучшем свете, переливалась струящимися крыльями по крепкой спине, тугим бедрам, изящной шее и красивой голове глиняного изваяния; и Конвульсия на миг заколебалась, но то был жалкий рецидив, и он отхлынул и испарился, как испарилась и принцелепсия из ее измученной души, вернее, изверглась вместе с тем диким припадком истерического смеха, навсегда излечившим ее от тоски по буколике. Конвульсия взглянула на луну, могущественную соперницу, желающую заполучить ее глиняного любовника, и так простояла какое-то время, а потом вдруг улыбнулась какой-то радостной, наивной улыбкой. Она почувствовала необъяснимое облегчение и гармонию во всем естестве своем, и это было спокойствием счастья, настоящего счастья, которое всегда и везде довольствуется тем, что есть, равнодушное к нагромождениям вещей и манящим заоблачным далям; ровно струящееся счастье, идущее из таких глубин человеческих, которые возможны лишь в колодцах, называемых блаженством. И Конвульсия опустила разводной ключ, и закрыла изваяние вуалью, и, изнемогая от переполнявшего ее ощущения гармонии и единства, усталая, уставшая, остывшая от страстей и бедствий, заснула крепким, счастливым и беспробудным сном, и приснилась ей ажурная дверца, и сквозящие лучи мягкого, невечернего света согрели её, и она уже знала, что если откроет эту дверцу и сделает шаг, то останется навсегда в том сияющем божественном мире, а если не войдет, то уже больше никогда не увидит этой дверцы, и сомнение смешанное со страхом грозовым облачком пролетело через ее душу, а потом она открыла эту дверцу... а под утро, когда ранний лучик зари скользнул по ее постели, он обнаружил лишь золотистую пыльцу, оставшееся от ее сомнений и страхов, потому что Конвульсия ушла, точнее превратилась в аромат полевых цветов, а золотистая пыльца разлетелась по всей ее любимой Гводолии, и долго еще люди, чьи души умели тонко сочувствовать, ощущали в воздухе необъяснимо прекрасный аромат и говорили: "Еще одна друидесса соединилась с Вечностью", потому что таков путь друидесс.
