Я парю в янтарном медовом мареве. Моё сознание стремится раствориться в нём, как уже растворилось тело, и я хочу этого, но что-то мешает. Может быть, отголоски недавней боли там, где раньше было моё лицо. А может, голоса, навязчиво лезущие в уши, мешающие оторваться от реальности, уплыть вдаль по молочной реке в кисельных берегах.
- Зачем тебе это нужно? - первый голос мне не нравится, мужской, грубый, со скандальными нотками, он царапает остатки моего сознания, как кора деревьев недавно обдирала ладони, - Куда ты смотрела, это же деньги на ветер!
- Не истери, - второй голос приятнее, он женский и звонкий как колокольчик. Пожалуй, ухватившись за него я бы могла помочь себе уплыть быстрее, но и в нём есть нечто настораживающее, к чему не хочется прикасаться, - Я знаю, что делаю.
- Что знаешь?! Сколько ты денег отдала вот за это? Да мы больше на лечение потратим! И вряд ли вылечим, ты видела её лицо?! Она уже никогда не будет красивой.
- Не истери, говорю! Ватсон сказал, что лазерная шлифовка всё исправит.
- Ничего она не исправит, это же рваные, а не резаные раны! Да и не только лицо, она вся - в лоскуты! Ещё не факт что выживет.
- Выживет, раны не опасные. Сейчас кровь перельём, и очухается.
Кровь... Теперь к напоминанию о боли добавилось напоминание о страхе. Медовое марево поменяло цвет, стало багровым, сгустилось, уже не несло меня, а сжимало со всех сторон.
- Очухается, а потом ещё сколько её лечить?
- Сколько надо, столько и будем лечить! - колокольчиковый голос тоже изменился, в нём зазвучала сталь, - С каких пор ты оспариваешь мои решения?
- Не оспариваю! Поздно уже оспаривать, она здесь. Просто не понимаю, первый раз вижу, чтобы ты так глупо тратила деньги.
Колокольчик снова зазвенел, почти весело:
- У меня интуиция, Карл, ты должен это помнить. И интуиция мне подсказала, что эта потрёпанная куколка нам ещё очень пригодится.
- Это уже не куколка, - мужской голос напротив стал ещё более мрачным, - И ею не станет, хоть зашлифуйся. Вот со второй ты не ошиблась, хоть и придётся ждать, пока подрастёт. Сколько им обеим?
- Двенадцать. И ждать не обязательно, не мне тебе рассказывать.
- Ну, со второй-то возможно, а вот эта ободранная, ещё неизвестно когда вообще на ноги встанет.
- Не нагнетай. Раны хоть и глубокие, но кости целы, сухожилия не порваны. Девчонки - как кошки живучие, по себе знаю.
- Полицаи совсем оборзели - такие деньги драть за брак...
Багровое марево стало тяжёлым, давило со всех сторон, норовило залиться в нос и рот, вернуло мне боль, ноющую - в руках и ногах, резкую и дёргающую - в лице. Оказывается, тело никуда не делось, оно оставалось со мной и теперь напоминало о себе, плакало, жаловалось. Только чем я могла ему помочь?
- Кажется, пошевелилась. Надо сказать Ватсону, чтобы дозу увеличил.
- Не лезь не в своё дело, - колокольчиковый голос отдалился, звучал глухо, - Пойдём, не будем ему мешать.
Раздались удаляющиеся шаги, что-то стукнуло, и наступила тишина. Я надеялась, что уж теперь-то ничто не помешает мне уплыть по молочным рекам, оторваться от плачущего тела, дать отдохнуть и ему, и себе. Но из багрового марева внезапно сунулась ко мне оскаленная чёрная морда с горящими глазами и длинными белыми клыками в клочьях пены. Сунулась, рявкнула, и бросилась в лицо. А вместе с ней бросились воспоминания, принялись рвать душу, как недавно звериные клыки рвали тело.
Я попыталась закричать, закрыться руками, но густое марево не давало пошевелиться, и не выпускало крики, заталкивало их обратно в рот, душило.
Неожиданно сквозь него протянулась прохладная рука, легла на лоб, и голос, не похожий на те, что звучали до этого, сказал:
- Тихо, тихо... ох и сильная ты, девка! Казалось бы - в чём душа держится, места живого нет, а наркоз не берёт. Ничего, сейчас добавим...
Комар укусил в руку. Это был хороший комар, потому что от его укуса стало легче, багровое марево отступило, смягчилось, снова налилось янтарным светом. Я всхлипнула от облегчения, тело перестало плакать, и отправилось, наконец, по своим делам. А я - по своим, по молочным рекам, меж кисельных берегов...