- Осторожно, больно! - я подпрыгнула на стуле, и Яринка за моей спиной торопливо пробормотала:
- Ой, прости.
Мы совершали утреннюю процедуру причесывания. В приюте девочкам до 12-ти лет полагалось носить две косички. Девочкам старше и девушкам - одну.
В задаче заплести себе косички, ничего сложного нет. Подвох лишь в том, чтобы разделить волосы сзади ровным пробором. Но тут схема была уже отработана.
Берется два стула и четыре девочки (обычное количество девочек на один дортуар). Две девочки садятся на стулья, две другие встают у них за спинами, и делают сидящим пробор. После чего сидящие быстро заплетают себе косы, и девочки меняются местами. Весь процесс занимает три-четыре минуты. Сейчас Яринка тонкой расческой, разделяла мне волосы на равные части, но при этом уже второй раз немилосердно их дёрнула.
Она со вчерашнего вечера была сама не своя, и я даже знала почему. Потому что после того, как Яринка вернулась с экскурсии и рассказала мне о ней, я в свою очередь тоже рассказала ей и о "Пчелке" и о парне-старшегруппнике, с которым познакомилась в лесу. Яринка пришла в невероятное возбуждение. Сначала она надулась на меня за то, что я так долго скрывала от нее лазейку на свободу и ходила туда одна. Потом потребовала в следующий раз обязательно взять ее с собой. И я пообещала, только не в следующий раз, а после того, как помогу сделать парню рогатку. Потому что ему я пообещала раньше. Яринка для порядка снова надулась, но надолго её не хватило, и скоро она уже просила меня рассказать ей подробности про моего нового знакомого. Чтобы задобрить подругу, я рассказала всё, что знала сама, а это, как оказалось, совсем не много.
Парень учился в пятнадцатой группе, и звали его Денис. Но мне он разрешил звать себя Дэном. Я расценила это как жест доверия, потому что в приюте, под угрозой наказания, запрещались искажения православных имен, тем более такие, с явным закосом под запад. Запад был нашим пугалом. Запад и обитающие там геи. О геях говорилось с таким ужасом и отвращением, что сначала я думала будто это чудовища-мутанты, вроде тех. которые по слухам завелись на востоке, после того, как туда сбросили ядерные бомбы. Или вообще нечисть, как лешие и кикиморы, которыми нас в Маслятах пугали взрослые. Поэтому я испытала немалое облегчение, когда выяснилось, что геи - это всего лишь мужчины, любящие друг друга.
Я тоже сказала Дэну свое настоящее имя, и он стал вторым человеком после Яринки, кто здесь называл меня Дайкой. Да и чего таиться? Я и Дэн уже стали заговорщиками и злостными нарушителями дисциплины. Сбежали за территорию, собирались сбежать снова, и воспользоваться ворованным имуществом приюта. Розги заслужили сполна. Точнее я заслужила, старших наказывали по-другому.
Яринка все это выслушала с выражением щенячьего восторга на лице, но даже она сразу подумала о последствиях.
- Ой, Дайка... если вас поймают за территорией по одному, то это полбеды. Но если поймают вдвоём...
Она не стала договаривать, да это и не требовалось. Самый страшный проступок для воспитанницы приюта, кроме побега, конечно, это - быть уличённой в отношениях с мальчиком.
- Так я же... - глупо пробормотала я, - Я же ничего... и вообще ещё маленькая.
- Зато твой Дэн уже большой, - возразила Яринка, - Он точно в колонию отправится.
- За что в колонию? - я слабо возмутилась.
- А за то, что если вас поймают в лесу вместе, никто не поверит, что вы там из рогаток стреляли. Поэтому его, как старшего - сразу в колонию. А тебя - через три года.
Четырнадцать лет, минимальный возраст, когда несовершеннолетний преступник может стать заключённым.
Услышав про три года, я немного успокоилась. Когда тебе всего одиннадцать, то три года - целая вечность. Но Дэн... ему-то уже пятнадцать.
- Вот-вот, - прочла мои мысли Яринка, - Так что слишком своими прогулками не увлекайтесь.
В её голосе я уловила нотки ревности, и попробовала утешить себя тем, что подруга явно преувеличивает возможное наказание. Хотя, кому из нас двоих лучше знать законы? Она, в отличии от большинства воспитанников, попала в приют не в младенческом возрасте, а лишь на год раньше меня.
Вообще Яринкина история была трагичнее моей, не смотря на то, что родилась моя подруга в полной и порядочной семье. По крайней мере, так казалось со стороны. Но с первых лет жизни её существование было отравлено отношениями родителей. Нет, родители не ссорились, это нельзя было назвать ссорами - мать просто боялась перечить отцу, когда он изводил и её, и дочь. Придирки, крики, вечное недовольство и рукоприкладство, это всё, что Яринка видела от него. И она очень быстро поняла, в чём кроется причина такого отношения, тем более, что отец её не скрывал, и при каждом удобном случае упрекал жену за то, что родила ему дочь, а не сына. Забеременеть снова она почему-то не смогла, и это тоже ставилось ей в вину. Маму Яринка помнила всегда молчащей - она редко улыбалась, ходила по дому не поднимая глаз, и только постоянно что-то мыла, стирала, готовила. Лишь по ночам, когда отец засыпал, мать и дочь могли посвятить время друг другу - они тихонько читали сказки на кухне, обнимались, и мечтали о том, как однажды уедут далеко-далеко.
Но случилось другое.
Когда Яринке исполнилось восемь лет, мама вдруг расцвела. Нет, она по-прежнему одевалась серо и неброско, трудилась по дому, и продолжала молчать. Но глаза её заблестели, щёки зарумянились, а походка стала лёгкой и пружинистой. И иногда, за рутинными делами, она, забывшись, улыбалась мечтательной отсутствующей улыбкой. Глядя на маму, Яринка радовалась, и думала, что она так изменилась, потому что скоро они, как и мечтали, уедут далеко-далеко. Вдвоём уедут от этих тесных пропитанных безнадёжностью комнат, и от вечно раздраженного отца.
Но вместо этого, однажды, когда мамы не было дома, к отцу заявились двое полицейских, и сообщили, что его жена арестована за прелюбодеяние.
Больше мама домой не вернулась. Той же ночью, в камере, она разорвала на полосы свое платье, связала их в одну веревку, и повесилась на решётке.
Каким-то образом перед этим ей удалось уговорить одного из полицейских передать её дочери письмо, и просто чудом Яринка завладела им раньше отца. Письмо оказалось коротким, и написанным так неразборчиво, что ей пришлось потратить немало времени на чтение. Писала ли мама так нарочно, чтобы никто кроме Яринки не сумел прочесть, или просто очень торопилась, было уже не узнать. Скорее всего, первое, потому что написаны были в письме такие вещи, за которые маме, не покончи она с собой, грозил бы второй срок.
Отец же еще накануне, после прихода полицейских и известия об измене жены, пришёл в такое бешенство, что поломал, растоптал и выбросил все её вещи. И остался у Яринки на память о маме только сложенный вчетверо лист с неразборчивыми каракулями. Яринка спрятала его в щель под подоконником и перечитывала при каждой возможности, пока не выучила наизусть.
И вовремя. Через несколько дней после похорон мамы, Яринку забрали в коррекционный приют прямо из школы, чуть позже её немногочисленные вещи отец отправил туда же, и дома она больше не была. Отца с тех пор тоже не видела. Он воспользовался законным правом вычеркнуть из своей жизни ребёнка блудной женщины. То, что Яринка в той же степени являлась и его ребёнком, значения уже не имело - отец ни разу не пришёл к ней, ничего не передал, и не позвонил.
И если подумать, то спасибо ему за это. Потому что, если мне смириться с новой жизнью помогла надежда увидеть родителей, то Яринка держалась за ненависть к отцу. Поначалу она отказывалась принимать местные распорядки, устраивала голодовки, прогуливала школу и воскресные службы, несколько раз была порота, но это только сделало её совсем неуправляемой. Решив, что наказать сильнее её уже не смогут, Яринка докатилась до оскорблений взрослых и плевков в церкви, за что снова получала розги. Неизвестно, сколько ещё продолжалось бы её вращение в этом замкнутом кругу, не окажись после очередной экзекуции рядом с ней сестра Марья.
Обрабатывая вспухшие красные полосы на коже плачущей девочки, она тихонько сказала:
- Если ты не перестанешь так себя вести, то когда тебе исполнится четырнадцать лет, тебя отправят в колонию для несовершеннолетних преступников. А девочку, побывавшую там, никто не возьмёт замуж. А главное - тебя, как носительницу плохой наследственности, лишат права рожать детей и стерилизуют.
Не сказать, чтобы Яринку это напугало, о чем она не замедлила сообщить сквозь всхлипы, добавив, где именно видела колонию, будущего мужа, и саму сестру Марью. Та не обиделась, но наклонилась к Яринке ещё ниже и вкрадчиво шепнула:
- Но тогда ты и в столицу никогда не сможешь вернуться, тебе разрешат жить только за сто первым километром. А ты ведь когда-нибудь захочешь встретиться со своим отцом, правда?
От неожиданности у Яринки остановились слёзы. Позже она поняла, что прожившая столько лет в приюте сестра Марья повидала много по разным причинам попавших сюда детей, и прекрасно знала, о чём единственном сейчас может мечтать потерявшая всё, осиротевшая, и избитая девочка. Знала, и использовала это, как способ обуздать мою подругу.
Убить отца. Вырасти, выйти из приюта, найти и убить отца - вот что стало тем, что заставило её, как и меня в своё время, слушаться и хорошо себя вести. Яринка изменила линию поведения, извинилась перед учителями и воспитателями, даже сходила в церковь на исповедь.
И сейчас она ничем не отличалась от любой воспитанницы приюта, - молчаливая, усердная на занятиях, лишний раз не поднимающая глаз. И только я знала настоящую Яринку - дерзкую, непокорную и бесстрашную.
Подруга разделила мои волосы на пробор, и, подождав пока я заплету обе косички и встану, плюхнулась на моё место, подавая через плечо расчёску. Шевелюра моей подруги имела тот редкий солнечно-медный цвет, за который, как нам рассказывали на уроках истории, в старину сжигали на кострах. Поэтому, а ещё потому что глаза Яринки сверкали изумрудной зеленью, пухлые губы и правильные черты лица говорили о том, что вырастет она красавицей, - некоторые девочки за глаза называли её ведьмой. Что Яринку совершенно не смущало, и, кажется, даже радовало.
Я с наслаждением запустила пальцы в густые, блестящие локоны подруги. Мои собственные волосы, хоть и более длинные, были скучны, как пасмурный день. Такие же серые и невзрачные, абсолютно прямые, без малейшей игривой волны, они уныло свисали по плечам и спине. А заплетенные в косички выглядели, как два мышиных хвостика. Я вообще походила на мышь. Даже папа часто окликал меня "Мышка!". Он говорил, - это потому, что я маленькая и шустрая, но подозреваю, внешность тоже имелась в виду, учитывая мои под стать волосам серые глаза и худое заострённое личико. Вряд ли жизнь в коррекционном приюте прибавила мне очарования, так что рядом с Яринкой я смотрелась, как горстка пепла на фоне пламени.
Но, честно говоря, меня это не беспокоило. Я была ещё не в том возрасте, чтобы переживать из-за внешних данных. Скорее радовалась, что на меня меньше обращают внимания, и я, действительно, как мышка, могу незамеченной проскользнуть мимо учителей и воспитателей, в то время как Яринка неизменно цепляла их взгляды, и вызывала придирки.
Пока я аккуратно разделяла на пробор роскошные Яринкины пряди, она нетерпеливо болтала ногами, и косилась на наших соседок по дортуару, которые так же помогали друг другу с причёской. Это была наша давняя игра - кто быстрее закончит. Мне она, правда, уже надоела, но Яринка ревностно следила, чтобы я и она всегда заплетались первыми. И у нас это обычно получалось, но подозреваю, не потому, что мы преуспели в парикмахерском искусстве. Просто у наших противниц волосы были не в пример длиннее наших - ниже пояса. Мои же доставали только до середины спины, Яринкины вообще едва прикрывали плечи. Объяснялось это просто, у нас в Маслятах длинные волосы не приветствовались, уход за ними отнимал слишком много времени, а оно всегда требовалось на что-то более важное. И если взрослые девушки и женщины ещё старались как-то с этим справляться, то детям было и вовсе ни к чему. Поэтому я никогда не носила волосы ниже плеч, и только здесь, в приюте, они начали отрастать. А Яринка сама их время от времени подрезала, хоть это и было запрещено.
Но наши соседки - совсем другое дело. Не смотря на то, что с ними судьба обошлась не намного лучше, чем с нами, они не утратили веру в правильность всего, чему нас учили. Обе находились в приюте с пяти лет, с того возраста, в котором осиротевших детей распределяли из дома малютки по приютам и интернатам.
Одна из девочек - голубоглазая, светловолосая, с длинным и звучным именем Анастасия, но сама такая маленькая, худенькая, и вечно чем-то испуганная, что звали её все только ласково-уменьшительно Настусей. Родители Настуси не были ни расписаны, ни венчаны, состояли в блудном сожительстве, но им удавалось это скрывать, пока не появился ребёнок. Когда преступление раскрылось, оба были лишили родительских прав и осуждены. Настуся их больше никогда не видела, и впредь видеть не желала, она была преисполнена стыда за родительский грех, за своё незаконное происхождение, и старалась забыть всё, что с этим связано.
Вторая девочка, Зина, походила на Настусю не больше чем Яринка на меня. Смуглая, черноволосая и чернобровая, с необычным кошачьим разрезом карих глаз, она так же бросалась в глаза, и так же со временем должна была превратиться в красавицу. Но как раз необычная внешность и стала проклятием Зины. Мать зачала её от иноверца, одного из тех, что бежали с востока после того, как туда сбросили ядерные бомбы. Её муж заподозрил неладное, когда увидел новорожденную Зину, так отличающуюся от других детей в роддоме. Была проведена экспертиза ДНК, которая и выявила его не причастие к появлению на свет смуглой и черноволосой девочки. После чего мама Зины отправилась в колонию, а сама Зина в дом малютки. Она, как и Настуся, осуждала свою мать, не хотела иметь с ней ничего общего, и не терпела никаких упоминаний об обстоятельствах, при которых появилась на свет.
Думаю, что и Зине, и Настусе повезло больше, чем нам. Они не помнили родителей и не знали другой жизни, кроме той, какой жили сейчас. Их с пелёнок учили тому, что правильно, а что нет, как они должны себя вести, какими стать в будущем. И потому их желания, стремления были скучны, предсказуемы и правильны, как воскресная служба. О чём вообще может мечтать православная девочка, к какой цели стремиться? Выйти замуж и родить не меньше трёх детей, тем самым исполнив свой долг перед людьми и Богом. Всё. Стремиться к чему-либо другому не только бесполезно, но и не безопасно. Поэтому и Зина, и Настуся послушно мечтали, не смотря на то, что их мечтам вряд ли суждено было сбыться. У выпускниц коррекционного приюта почти нет шансов выйти замуж. Бесприданницы, сироты, с плохой наследственностью, с тянущимся за ними, как дурной запах родительским позором... кому они нужны, если полно чистых девушек из порядочных семей? Нет, нашим соседкам, как и нам, дорога после приюта была одна - в общежитие, на производство, до конца дней. У нас никогда не будет своего жилья, женщина на Руси может владеть имуществом, только став вдовой и унаследовав его от мужа. И если за осиротевшими мальчиками оставалось право наследования собственности их родителей, даже если те умерли, или получили пожизненный срок, то девочки оставались ни с чем. И выход из этого "ничего" был только один - замуж.
Полная безысходность.
Настуся и Зина спасались от этой безысходности мечтами о том, что они станут скромными, добродетельными и женственными, такими, что их просто не сможет не взять в жёны какой-нибудь хороший человек. Но мы с Яринкой смотрели на жизнь куда более цинично. И мечтали об ином.
Я - как немного подрасту, убегу в тайгу, и буду там искать деревню, наподобие Маслят, где живут свободные весёлые люди, где можно носить джинсы, лазить по деревьям, сколько угодно стрелять из рогаток и ружей. И кто знает - вдруг и мои родители тоже будут там?
Яринка мечтала убить отца. Дальше её планы не заходили. А может, заходили, но она предпочитала не рассказывать об этом даже мне.
Поэтому дружба с Зиной и Настусей у нас не заладилась. Нет, мы не ссорились, жили мирно, болтали, обсуждали новости и даже помогали друг другу с домашним заданием, но никогда ни мне, ни Яринке, не пришло бы в голову делиться с ними секретами, или подурачиться, сцепившись на полу, как это делали мы.
Яринка заплела вторую косичку, соскочила со стула и радостно крикнула:
- Мы опять первые!
Настуся лишь бледно улыбнулась, а Зина из-под чёрной завесы волос, пренебрежительно фыркнула. Похоже, ей, как и мне, эта игра уже надоела.
На завтрак мы пошли отдельно, я с Яринкой, Зина с Настусей. Вроде и вышли из дортуара вместе, но в коридоре разделились. Яринка придержала меня за локоть, подождала пока девочки уйдут вперёд, и шепнула:
- Во сколько сегодня пойдёшь на свидание?
- Сама ты свидание! - зашипела я в ответ, - Где-то в шесть выйду, надо до ужина успеть.
- Слушай, - Яринка понизила голос до едва слышного шелеста, - а может вас надо прикрыть?
Я чуть не рассмеялась, но потом поглядела на грустное лицо подруги, и поняла, что ей просто очень хочется быть причастной к моей тайне, сделать что-то запретное, хоть в чём-то пойти наперекор приютским правилам. Вот только как?
Яринка правильно поняла моё молчание и тихонько вздохнула:
- Были бы у нас мобильники... Я бы позвонила, если бы тебя стала искать Агафья, или ещё кто.
Если бы, да кабы. Сотовыми телефонами здесь владели только взрослые, - учителя, воспитатели, охрана. Детям запрещалось иметь такую роскошь, да и зачем? Кому звонить? Тем, чьи родители были живы, и так раз в неделю полагался один звонок со стационарного телефона в воспитательской. Друг другу? А смысл тратить деньги, если мы здесь и так все рядышком и никуда не денемся?
- Ладно, Ярин, - утешила я подругу, - Весь день впереди, может, ещё что-то и придумаем.
День правда ещё весь был впереди, и тянулся он сегодня, как нитка смолы вниз по сосновому стволу, в моей тайге...
На уроке рукоделия я исколола себе пальцы и запутала мулине. На кулинарном чуть не сожгла запеканку. А на истории, отвечая у доски, я так путалась в именах и датах, что учительница обеспокоено спросила, хорошо ли я себя чувствую?
Яринка нервничала вместе со мной. Весь день я ловила её тревожные взгляды, а по образовавшейся складочке на лбу подруги, поняла, что она что-то усиленно обдумывает.
Во время обеда, без аппетита ковыряя ложкой в тарелке, я пыталась понять, что заставляет меня так нервничать? Сколько раз я уже убегала за забор? Со счёту сбилась. И ровно столько же раз меня могли увидеть там, или хватиться здесь. Почему же именно сейчас так страшно? Потому что в этот раз я сбегаю не одна, а с парнем? Помилуйте, это могло бы привести в ужас Настусю или Зину, но не меня! Всё это молчаливое неодобрение источаемое окружающими, даже когда мальчик и девочка просто останавливались в школьном коридоре, чтобы перекинуться парой слов, я никогда не понимала и не разделяла. В Маслятах мальчишки и девчонки дружили, вместе играли, а когда вырастали, то начинали встречаться друг с другом, и никто не видел в этом ничего плохого.
- Я придумала, чем помочь вам! - голос Яринки вывел меня из задумчивости, - Я стану отвлекать Агафью!
Я честно попыталась представить, как это будет происходить в течении как минимум двух часов, не смогла, и сдалась.
- А-а...
- Предоставь это мне, - Яринка многозначительно подмигнула, складочка на её лбу разгладилась, глаза горели азартом и решимостью. И я махнула рукой. В конце концов, если мне предстоит приключение, почему подруга должна отказывать себе в возможности тоже по-своему поиграть?
С Дэном мы встретились там же. Когда я пришла, он уже сидел на поваленной сосне, под которой я устроила тайник. Увидев меня, неловко улыбнулся и отсалютовал открытой ладонью. Я подбежала и остановилась перед ним, запыхавшаяся и смущённая. Кажется, мы оба не знали, что сказать. Да уж - "свидание".
- Вот, - наконец заговорил Дэн, вытаскивая из-под куртки тряпичный свёрток, - Я тоже кое-что принёс.
Он продемонстрировал мне моток чёрной изоленты, и лоскут такой же чёрной ткани, видимо приготовленный для изготовления кожетка.
- Ну-ка, - я сразу перестала стесняться и деловито выдернула лоскут из его рук. Повертела, помяла, порастягивала в разные стороны. Кожа. Причём хорошая, плотная, - Годится. А изолента зачем? У меня есть.
- На всякий случай, - Дэн покрутил моток на пальце, - У тебя рогатка чёрная с жёлтым, а моя будет вся чёрная. Вот и подумал - вдруг твоей изоленты не хватит?
Я кивнула, брякнулась на колени и полезла рукой под сосну, в свой тайник. Выудила оттуда остатки похищенной из медпункта и разрезанной грелки, сунула Дэну. А следом достала нож, обёрнутый в промасленную бумагу.
- Ёкарный бабай, - негромко произнёс надо мной Дэн непонятные слова, - А это ты откуда взяла?
Мне было понятно его удивление. Нож выглядел угрожающе, - с тяжёлой рукояткой тёмного дерева, и с очень широким, тускло поблёскивающим лезвием. Я даже на секунду замешкалась с признанием, всё-таки нож - это не грелка, и наказание за его кражу будет не в пример суровее. Но с Дэном я зашла уже достаточно далеко в признании своих грехов, чтобы имело смысл ещё что-то скрывать.
- Из кухни. Этим ножом повар режет мясо...
- Уже не режет, - казалось, Дэн с трудом сдерживал смех, - Как ты умудряешься всё тащить? Ведь и в медпункте, и на кухне всегда кто-то есть?
- Папа звал меня Мышкой, - не без гордости пояснила я, - Могу хоть куда проскользнуть. И не услышит никто, мы в тайге все умеем ходить неслышно... умели.
Дэн кивнул и снова перевёл взгляд на нож.
- А зачем он тебе?
- Ну как это? - я поднялась на ноги с ножом в руках, и Дэн всё-таки расхохотался, наклонившись вперёд, и уперевшись руками в колени.
- Извини, - выдавил сквозь хохот, - Но ты с таким ножом и в этом платье выглядишь, как девочка-зомби из японских ужастиков.
Из слов Дэна я поняла только "нож", "девочка" и "платье", остальное прозвучало абракадаброй. Поэтому я просто стояла и ждала, когда он отсмеётся. А потом обиженно пояснила:
- Нож нужен чтобы вырезать рогатульку из дерева.
Дэн изменился в лице и с досадой хлопнул себя по лбу.
- Ну конечно. А я об этом даже не подумал. Вот что значит лузер в таких делах. Приношу свои извинения, мастер, и снимаю перед вами шляпу, - и он с полупоклоном помахал воображаемой шляпой в воздухе.
Я кашлянула, входя в роль "мастера" и неуверенно начала:
- Э... сначала я научу тебя, как нужно выбирать дерево для рогатульки, а потом и ветку на нём. Но здесь только сосны. Пойдём-ка вон туда.
Через десять минут я уже сидела верхом на почти горизонтальном суке клёна, и пилила ножом одну из его веток, на которой приглядела развилку, идеально подходящую для рогатульки. Дэн стоял внизу и страдальчески морщился, потом не выдержал.
- Слушай, давай я? Ты конечно в этом лучше разбираешься, но я всё-таки сильнее. А то до ужина провозимся, - не дожидаясь ответа, он полез на дерево, занял место на суку, и забрал нож из моих рук.
Дело правда пошло куда быстрее, и скоро мы спустились на землю с отменной рогатулькой. Дальше было ещё проще. Тем же ножом мы вырезали из остатков грелки тяжи, продели их сквозь кожеток, пришили суровыми нитками, чтобы не скользил. Дэн настоял на том, чтобы всё делать самому, я лишь показывала, как надо. Работа шла в молчании, на разговоры мы не отвлекались, и потому закончили даже раньше, чем я предполагала.
- Супер! - воскликнул Дэн, вытянув перед собой результат наших совместных усилий.
Рогатка Дэна получилась больше моей и благодаря чисто чёрному цвету выглядела куда серьёзнее.
- Как ты её назовёшь? - спросила я, полюбовавшись вместе с Дэном.
Кажется, вопрос поставил его в тупик. Но ненадолго.
- Рога дьявола! - возвестил Дэн, то ли в шутку, то ли всерьёз, но я на всякий случай уважительно кивнула. Да и название на мой вкус получилось удачным.
А потом мы отправились на стрельбище. Я сама в этот раз почти не стреляла, только учила Дэна. И он преуспевал. Да и "Рога дьявола" получились хорошей рогаткой. Мы так увлеклись, что очень быстро расстреляли все принесённые мной в прошлый раз камни. Немного полазили по траве, некоторые удалось найти и пострелять ещё чуть-чуть, но потом стало ясно, что без пополнения боезапасов не обойтись.
- Пойдём до пруда? - войдя в азарт, предложила я, - Соберём камней и обратно?
Но Дэн покачал головой.
- Нет, Дайка, мы и так уже задержались, надо возвращаться, пока про нас кто-нибудь не вспомнил.
Я сникла. Вся энергия и веселье, словно электричество, утекли через моё тело в землю, стоило вспомнить о возвращении. Видимо с Дэном произошло то же самое. Молча мы уложили в теперь уже наш общий тайник рогатки и нож, прикрыли дёрном, забросали листьями. Всё это время я мучительно разрывалась между смущением и желанием спросить у Дэна - встретимся ли мы ещё раз? Но он помог мне, заговорив об этом первым.
- Послушай, Дайка, - просто сказал Дэн, - Мне бы хотелось увидеться с тобой здесь снова. Ты сможешь?
Я сначала торопливо закивала, и только потом сообразила спросить:
- А... зачем? Ещё стрелять?
- Да. И не только. Давай присядем? Время есть.
Мы опустились на поваленную сосну. Я отчего-то сильно разволновалась, и спрятала ладони под мышки, чтобы не было видно, как подрагивают пальцы. Дэн снова хочет меня видеть! И если не для того чтобы я учила его стрелять, то для чего? Неужели у меня в приюте появился ещё один друг? Взрослый друг! Это было так неожиданно и здорово, что просто не верилось.
- Ты умеешь хранить тайны? - спросил меня Дэн, и я опять поспешно кивнула.
- Мы с тобой в чём-то очень похожи, - медленно подбирая слова продолжал он, - Мы оба родились в несколько... необычных семьях. Про тебя я знаю, вы - беглецы. Жили в лесу, отдельно от всех, по своим правилам. Но есть люди... которые думают, так же как взрослые из вашей деревни. Но они здесь, в городах. Среди остальных. Со стороны кажется, будто они живут как все, но они другие.
Дэн замолчал, и я несмело спросила:
- А твои мама и папа... другие?
- Да, - Дэн хрустнул пальцами, - Именно поэтому я здесь. Так же, как и ты.
- А они? В тюрьме?
- Нет. Их казнили.
Я снова сунула руки под мышки, но теперь потому, что стало холодно.
- Почему казнили? Мои мама и папа в тюрьме.
Дэн быстро глянул на меня, вроде удивлённо, но сразу отвёл глаза.
- Потому что они... не просто были другими. Они хотели, чтобы все стали такими. Понимаешь, твои родители просто ушли подальше, они не мешали. А мои, и такие, как они, хотели всё изменить.
- Зачем?
- Ну... а разве тебе нравится, как всё вокруг устроено?
- А как устроено?
Дэн запустил пальцы себе в волосы и потряс головой.
- Блин... ну почему ты не постарше?
Я растерянно моргала. Очень хотелось понять, что пытается сказать Дэн, но не получалось. Нравится ли мне, как всё устроено вокруг? Здесь, в приюте? Конечно, не нравится! Но ведь мама и папа Дэна не были в приюте, они хотели изменить что-то там, снаружи. А откуда мне знать, как там, если я из Маслят сразу попала в приют? Когда нас вывозили в город на разные экскурсии и прогулки, всё вроде было хорошо и даже красиво.
Дэн вдруг вскочил со ствола, но только затем, чтобы сесть передо мной на корточки и заглянуть в лицо.
- Дайка, нас здесь, в этом долбаном загоне, только двое таких. Тех, кто знает, что можно жить по-другому. И мы должны держаться вместе, видеться и разговаривать. Ты жила среди беглецов, в свободном поселении, ты можешь рассказать много такого, что поможет и мне, и тем,... кто другие. Я тоже могу и хочу тебе помочь. Нельзя чтобы ты здесь выросла очередной безвольной куклой, способной только рожать детей и ходить в церковь. Я расскажу тебе, как всё устроено, но не сразу, постепенно. Да я бы прямо сейчас рассказал, но ты... ты маленькая ещё. Ты многое пока просто не сможешь понять, - он неловко усмехнулся и добавил, - Да и я наверно не настолько взрослый, чтобы правильно тебе объяснить.
Из всего сказанного, я точно поняла лишь одно - Дэн хочет со мной дружить! А что ещё могут означать слова про то, что мы должны видеться и разговаривать? А про то, что мы будем помогать друг другу? Так делают только друзья.
Радостно взвизгнув, я подалась к Дэну и обняла его за шею, как иногда обнимала Яринку в порыве нежности. От неожиданности он покачнулся на корточках, вскочил, и, взяв меня за плечи, отодвинул на расстояние вытянутых рук.
- А вот это ты брось. Если такое кто увидит, то будет... Ничего хорошего не будет.
- Никто не увидит! - пообещала я, - Мы же только здесь будем встречаться?
- Да уж конечно не в приюте. Но и здесь не часто. Нельзя рисковать. Скажем, раз в неделю ты сможешь?
- Смогу! Два раза смогу.
- Посмотрим, - Дэн задумчиво глядел поверх моей головы, - Сегодня понедельник. Вот и давай в следующий понедельник в это же время.
Я разочарованно надулась - через целую неделю! Но возражать не стала, вспомнив, что Дэн рискует больше меня.
- А теперь пора возвращаться, - подвёл он итог, - Ты иди первая, я подожду минут десять и тоже пойду.
Я подумала, что надо что-то сказать на прощание. Что-то хорошее, чтобы Дэну стало приятно. Но ничего подходящего не шло в голову, а продолжать топтаться на месте становилось уже глупо. Поэтому я сказала просто:
- Спасибо!
Развернулась и побежала через лес к забору.
Радость переполняла меня, мысли метались в голове, как мотыльки вокруг ночного фонаря. А фонарём была одна единственная главная мысль - у меня теперь есть ещё один друг! И не просто друг, а друг с которым мы похожи. Он сам так сказал. Нас связывает тайна. Правда я не совсем поняла, в чём же заключается эта тайна, но особо из-за этого не беспокоилась. Дэн же сказал, что всё мне расскажет, так чего переживать? До следующего понедельника конечно далеко, но зато у меня будет время обдумать, о чём и я могу рассказать Дэну. Что именно он хотел от меня услышать, я тоже не поняла, поэтому нужно будет рассказать побольше, тогда что-нибудь да окажется важным.
Взволнованная и увлечённая этими мыслями, я не сразу обнаружила некую странность. Время близилось к ужину. Обычно в этот час, после занятий, территория приюта была оживлена. Мальчишки гоняли мяч на стадионе, девочки прогуливались по дорожкам и кучковались на скамейках, малышня галдела на игровой площадке. Сейчас же вокруг царила тишина.
Это было так непривычно и странно, что я невольно замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Стояла, недоверчиво вертела головой. И никого не видела. Что за ерунда? Куда все подевались? Может, мы с Дэном так увлеклись, что забыли про время, и сейчас уже очень поздно?!
Но нет - светло же! Я посмотрела на запад, где солнце спускалось за лес. Всё верно, сейчас нет даже восьми. Определять время и стороны света по солнцу, это едва ли не первое, чему учили детей в Маслятах, на случай, если те потеряются в тайге. Так что здесь я ошибиться не могла.
Переставляя ноги медленно и осторожно, словно шла не по земле, а по ведущей через трясину гати, я снова двинулась вперёд. Прудик. Стадион. Мимо школы направо. Наш корпус. На скамейке возле подъезда одинокая фигурка. В косых лучах заходящего солнца огнём горят рыжие волосы.
- Яринка!
Она вскочила мне навстречу. Глаза - огромные. Но в них не испуг, а торжество.
- Ну, наконец-то! Всё хорошо?
- У меня-то да. А здесь что? Где все?
Подруга захихикав, потянула меня за руку, и мы оказались в кустах акации, высаженных под окнами корпуса. Когда ветки сомкнулись за нами, Яринка села прямо на землю и пояснила:
- Чтобы нас не увидели, пока говорим. А то всем велено сидеть по дортуарам.
- Да что случилось?!
Невинно захлопав ресницами, подруга ответила:
- Как что? Я же сказала, что буду отвлекать Агафью, вот она до сих пор и отвлекается.
- Подожди... так это... Из-за тебя никого нет?
- Ну да, - Яринка с удовольствием вытянула перед собой ноги и гордо улыбнулась.
Чувствуя, что от всего произошедшего сегодня, голова готова лопнуть, я взмолилась:
- Да что ты сделала?! Где все?!
Яринка было напустила на себя загадочный вид, но не выдержала, и прыснула в ладошку.
- Я... а-ха-ха-а... я... ой... в вестибюле... Иисусу... а-ха-ха-ха... Иисусу пририсовала... это самое... - и она, бессильно откинувшись на ствол, принялась хохотать, зажимая себе рот руками.
- Что? - потрясённо выдохнула я, пытаясь убедить себя, что всё неправильно поняла, - Что ты сделала?
- Ну, Иисусу нарисовала... хи-хи-хи, ой, не могу... ну то, что у мальчишек там должно быть.
Тут на землю опустилась и я.
На первом этаже корпуса, напротив входа, у раздевалок, красовалась большая, от пола до потолка мозаика - распятый на кресте Иисус. И если это ему Яринка...
Обхватив щёки ладонями, как какая-нибудь Алёнушка с картинки из книги сказок, я простонала:
- Ты спятила! Ты знаешь, что тебе за это будет?
Яринка уже утёрла выступившие от смеха слёзы, и успокоилась.
- Да ну? И кто узнает, что это сделала я?
- Да мало ли. Вдруг кто-то видел?
- Если бы видели - уже рассказали.
- Но ведь могут просто догадаться! Начнут всех перебирать, вспоминать, кто как себя вёл... а ты в церкви плевала!
Яринка беспечно махнула рукой.
- Это было давно. А если и вспомнят, на меня всё равно никто никогда не подумает. И знаешь почему?
- Почему? - послушно повторила я.
Яринка подалась ко мне и раздельно произнесла:
- Потому что я нарисовала Иисусу... ну, это самое... не в нашем корпусе, а у мальчишек.
Я открыла рот. Закрыла. Снова открыла. А потом, как недавно Яринка начала хохотать, уткнувшись лбом в колени и пытаясь заглушить собственный смех, прижимая руки к лицу.
Потому что это было гениально. Преступление века! Никому не придёт в голову, что девочка могла зайти в мальчишеский корпус. Это было не только официально запрещено, но для всех обитателей приюта, и маленьких, и взрослых - невозможно. Настолько абсурдно, настолько дико, что легче было поверить в спускающегося с неба ангела, чем в одиннадцатилетнюю девочку, тайком пробирающуюся в мужские дортуары. Тем более с такой целью.
Яринка тоже засмеялась, и пару минут мы давились от хохота, валяясь на земле под кустами.
- А как? - наконец смогла выдавить я, - Как ты узнала, что там никого нет?
- Так сегодня же понедельник, - обессилев от смеха, выдавила Яринка, - Сегодня же футбольный матч был у старших парней. Вот все на него и пошли. А я ко входу, по кустам, чтобы в камеры не видно было, потом внутрь по стеночке. И красным маркером...
Нас скрутил новый приступ хохота. Справившись с ним, я восторженно спросила:
- А что потом?
- Потом кто-то это увидел. Кипеж поднялся, прибежали все учителя и воспитатели, батюшка Афанасий голосил так, словно ему прищемили... то, что я Иисусу нарисовала...
Смеяться мы больше не могли, и только застонали, держась за животы.
- А дальше?
- Дальше всех по корпусам разогнали. Сами где-то в школе собрались, и до сих пор там торчат. Ну как? Хорошо я отвлекла Агафью?
- Ты чокнутая! - признала я с искренним восхищением, - Ты просто чокнутая.
Яринка потупила глаза с видом скромной победительницы.
- Ладно. Нужно идти в дортуар, а то вдруг вернётся Агафья.
Мы вылезли из кустов и направились в корпус. Поднимаясь по лестнице, я прислушивалась к непривычной тишине. Не бубнили телевизоры в комнатах воспитателей, не звучали шаги по коридорам, не доносились голоса девчонок из-за дверей. Придавленные этой тишиной, и я, и Яринка, не сговариваясь, пошли на цыпочках.
В нашем дортуаре, на одной кровати, почти прижавшись друг к другу сидели Зина и Настуся. Настуся прятала заплаканное лицо в ладонях, а Зина вскинула на нас сердитые чёрные глаза.
- Вы где были? Сказано - не выходить! Из-за вас и нам достанется.
- Уже и в туалет нельзя выйти? - огрызнулась Яринка, и бросила на меня многозначительный взгляд.
Поняв, что не имею подходящей легенды о том, где я пропадала весь вечер, я забормотала:
- А я так... гуляла. У прудика.
- Ты знаешь, что случилось? - всхлипнула Настуся.
- Н-нет. А вы?
Вместо ответа Настуся снова захныкала, и Зина пояснила вместо неё.
- Здесь дьявол появился.
Я чуть не села мимо стула, а Яринка закашлялась.
- Чего-о?
- Мы гуляли, вдруг Агафья прибежала, закричала, чтобы все шли в дортуары, и не выходили. Сама вся красная, лохматая. Мы в окно смотрели, собрались все взрослые к корпусу мальчиков...
- Батюшка Афанасий кричал, - пискнула из ладоней Настуся.
Мы с Яринкой переглянулись.
- Ну? А дьявол здесь при чём?
- А кто ещё? - удивлённо спросила Зина, - Если бы что-то другое случилось, вызвали бы охрану, а не батюшку.
- А охрану не вызвали? - быстро спросила Яринка.
- Мы не видели, - Зина пожала плечами, - Да и что охрана сделает дьяволу? Тут батюшка нужен, его и позвали.
Чтобы девочки не увидели мою дурацкую ухмылку, которая так и просилась на лицо, я полезла к себе на второй ярус кровати. Там легла, отвернувшись к стенке. Дьявол, значит. Ну, правильно, кого ещё боятся, если ничего не понятно? Хотя скучновато конечно, вот у нас в Маслятах детский репертуар страшилок был куда шире. Лешие, кикиморы, волки-оборотни, водяные, домовые. Тут же, на все случаи жизни - один дьявол.
И хорошо если бы все так думали. Только взрослые вряд ли спишут на дьявола Яринкину выходку. Они будут искать настоящего виновника. Потому что сделанное сегодня моей подругой не просто хулиганство, а намного, намного хуже. Святотатство? Кощунство? Богохульство? Наверно всё это сразу. Каким же должно быть наказание?
Приступ веселья и чувство безнаказанности постепенно сменялись страхом. Сейчас будут трясти всех мальчишек, и если кто-то что-то видел? Малейшее подозрение на Яринку и ей припомнят всё. Плевки в церкви, отказ ходить на службы, безобразное поведение и грубость. Колония? Через три года. Нет, уже почти через два, Яринка на семь месяцев старше меня, осенью ей исполнится двенадцать лет.
При мысли о том, что подруга может исчезнуть из моей жизни, тряхнул озноб. Тогда во всём мире у меня не останется никого. Если только Дэн... Но сегодня он хочет дружить со мной, а завтра вдруг передумает? Разве ему будет интересно с девчонкой на четыре года младше его? Надо как-то срочно взрослеть.
В этот вечер ужинать мы пошли на два часа позже, чем обычно. После того, как все прочитали молитву, и расселись за столами, в столовой воцарилась непривычная тишина. Никто не шушукался, не обсуждал произошедшее, только стучали ложки. И старшие, и младшие ужинали молча, лишь бросали друг на друга подозрительные взгляды. Я тоже косилась по сторонам, пытаясь заметить, не смотрит ли кто-нибудь слишком пристально на Яринку? Вроде не смотрели.
Воспитатели в этот раз не ушли в свою трапезную, а присутствовали здесь, просто сидели за свободным столом, отсутствующе глядя поверх голов. Это усиливало напряжение, и все буквально давились ужином, стараясь покончить с ним поскорее, чтобы покинуть столовую.
В свободное перед сном время, никто не стал как обычно, сидеть в гостиной перед телевизором или гулять на улице. Все как один разошлись по дортуарам и затихли.
Зина и Настуся сразу стали укладываться спать. Мы с Яринкой, перемигнувшись, последовали их примеру. Расстелили постели, улеглись. Свет погас. Минут через десять я почувствовала лёгкий толчок снизу. Свесила с кровати руку и поболтала ею в воздухе. Это был наш условный сигнал. Яринка на своём нижнем ярусе поднимала ногу, и пихала пружины моей постели, приглашая спуститься. Я, если была возможность, спускалась. Но сейчас Зина и Настуся ещё не спали, поэтому и понадобился жест рукой, означающий "подожди".
Яринка подождала. Я чутко прислушивалась, и когда под нашими соседками перестали поскрипывать кровати, и вместо этого донеслось ровное сопение, осторожно спустилась вниз. Яринка приподняла край одеяла, пустила меня под него, и накрыла нас обеих с головой. Лёжа рядом, почти соприкасаясь лбами, мы заговорили еле слышным шёпотом.
- Вы с Дэном сделали рогатку?
- Да. Хорошо получилось.
- Ещё увидитесь?
- Через неделю.
- Что делать будете?
- Разговаривать. Про родителей... и вообще.
- А мы с тобой когда в лес пойдём? Давай завтра?
- Ой, Яринка, наверно надо подождать немного после того, что сегодня... Видела, какая Агафья злая? Сейчас как собака за всеми ходить будет.
- А когда тогда?
- Не знаю. Может, в четверг? Перед пятничными контрольными всем не до нас будет.
- У меня в пятницу продлёнка по рукоделию. Если домашку не сделаю.
- Это юбку?
- Ну. Не могу я! Все пальцы уже исколола, а получается коряво.
- Попроси Лильку Кушникову сшить. А ты ей за это будешь десерт с обеда отдавать. Мне она так фартук сшила.
- И долго отдавать?
- Как договоритесь. Я две недели отдавала.
- Ладно, спрошу. Всё равно не сошью сама.
- А в обед мой десерт есть будем, пополам.
- Тогда в пятницу?
- Ага. Ладно, я к себе, спать.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Как ни странно, но так крепко и сладко, как сегодня, я не спала ни разу с тех пор, как покинула родную деревню.